Проклятие Звёздного Тигра. Том I (СИ)

Глава 5. Двое в начале пути

Доверие. Вот маме я доверял. И она ушла, бросив меня на съедение этому миру — прямо как в зубы семейке голодных биров. И зубы с тех пор трудятся без устали: старательно пережёвывают то, что от меня оставила её смерть. А есть ли там, что жевать? Камень, в который обратилось моё сердце? Бедные зубы, эдак суждено им сломаться, одному за другим, и всё без пользы: мёртвым камнем не наешься!

Доверие… Совсем надо спятить, чтоб Рыцарю доверять! А Рыцарь, который доверяет такому, как я? Вот кто действительно спятил! Думает, я покорно стану дожидаться расплаты за его «доброту»? Боги, кем он меня считает?! Или уверен, будто весь мир по их рыцарским законам живёт? Рыцари! Лгут, как и все люди. Только, похоже, сами себе. А я лгу другим. Интересно, это лучше или хуже?

Ах, мама, мама, как ты могла так поступить со мной?! Я любил тебя, мама, Лили… тебя одну! А ты, выходит, тоже мне лгала. Ни словечка о болезни своей не сказала. Я учил бы все слова твои наизусть, я задал бы тысячу вопросов… нет, я смотрел бы на тебя, мама. Не утомлял бы тебя глупой болтовнёй — только смотрел бы и слушал твой голос. Берёг бы каждый миг с тобой, как бесценное сокровище. А ты позволяла мне часами бродить одному, и даже в тот последний день… Ты лгала мне, мама, потому что я ребёнок, да? Мы отлично сыграли в твою игру — я ребёнок, а ты не умираешь!

Даже от ручья, звенящего о камни, слышался голос минелы. Не смолкает с рассвета, а сейчас уже полдень. Как струны не ранят его пальцев? А может, он и причиняет себе боль? Энтис вздохнул. Нет, боль его не остановит, если уж решил играть. Какой странный, сложный, невероятно гордый характер!

Если бы Энтиса Крис-Талена спросили, почему определение «упрямый глупыш» вдруг заменилось многозначительным «гордый», он вряд ли сумел бы отыскать ответ.

Вил молчал. Третий день открывал рот лишь для того, чтобы напиться (ел он редко и очень мало), и ещё для пения. Да и то не настоящего: он тихонько мурлыкал что-то, склонясь над минелой, и если там и были слова, они совершенно тонули в музыке. Но голос Вила, даже такой призрачный, был приятным добавлением к игре. Энтис попробовал перенести свои повседневные хлопоты поближе к музыканту, надеясь разобрать слова песен, но успеха не достиг: то ли его манёвры были замечены, то ли Вил устал петь, но он замолчал; остались только звуки минелы. Энтис не усмотрел тут дерзости и не обиделся, но почему-то загрустил. Быть может, именно под эту грусть в обрамлении нежных мелодий, льющихся со струн Лили, и потекли по новому руслу его мысли о спасённом им человеческом существе?

Существо не было грубым, не казалось глупым или неотёсанным. Напротив. Странно, но весь облик бродяжки-менестреля прямо-таки дышал утончённостью. Но внешность обманчива — а что внутри?

Сам Энтис с детства знал, что красив, но не придавал этому особого значения. Заботиться стоит о сердце, характере и знаниях, гибкости и сноровке ума и тела. И в последнюю очередь — о том, какое лицо ты видишь в зеркале. Ну да, потом это пригодится: какой-то девушке будет приятно смотреть на него, целовать и заниматься с ним тем, от чего у мужчин появляются дети. Но девушки — они ж когда ещё будут! А чаще от красоты ни толку, ни радости. Да и может ли доставлять радость нечто, тобою не заслуженное и от тебя почти не зависящее? Зато неприятности — ещё как. В детстве золотые локоны и большие серые глаза стоили ему не одной ночи горьких слёз, надёжно упрятанных под подушку: ну где сказано, что если лицом кто-то здорово смахивает на хорошенькую куколку, то и весь он вроде куклы — робкое, беспомощное, изнеженное создание, прямо созданное для насмешек?! Ни беспомощным, ни робким он отродясь не был, и доказать ошибочность такого мнения ему удалось очень быстро. Но вот способ «переубеждения» его в восторг не приводил. А пришлось. Из-за окаянной кукольной мордашки. А он-то тут при чём?! Не сам же он заранее так подгадал — родиться сыном вполне симпатичного отца и потрясающей, редкостной красавицы-матери. Могло бы быть и совсем другое лицо. Запросто.

Куда сложней решалась задача под названием «Вил». Совсем не решалась! Чем дольше он смотрел на Вила — тем больше загадок. Весь Вил, целиком, вместе со своей ненаглядной минелой Лили, был одной большущей загадкой! А ведь на первый взгляд всё просто: кому и идти в менестрели, как не такому вот хрупкому ребёнку с тонкими пальцами, ни для какой работы, кроме дёрганья струн, не пригодными?

«Он играет больше шести часов. Он сказал: я буду играть, пока не сотру пальцы до кости. Давиат! Я ничего не знаю о людях из-за Черты! Как мне проверить, чтобы не задеть его гордость? А если он не шутил? Неужели снова придётся бить его, чтобы вытрясти хоть крупицу здравого смысла?!

Менестрели — лживые ничтожные бездельники. И он такой? Беспомощный и безрассудный — да, возможно. Но не ничтожный. Отчего я уверен? Откуда взялось это ощущение, что его внешность в точности соответствует сути, и за красивым лицом скрывается утончённая, возвышенная душа?

Ну почему он так смотрит?! Будто я какая-то мелочь, не заслуживающая внимания. Неинтересный пустячок. Отчуждённо, высокомерно… пренебрежительно. И это высокомерие — тоже часть его души?»

Наконец он не выдержал: вскочил и с упрямо сжатыми губами направился к Вилу. Тот соизволил поднять голову не раньше, чем на корпус минелы упала тень. Ещё одну любезность — заговорить — он явно считал излишней. А Энтис терпеть не мог первым вступать в разговоры! «Жалко, здесь нет Кера! Вот кому легко подойти, и болтать о чём угодно, и задавать вопросы…»

— Ты долго играешь, — осторожно начал он. Чёрные глаза пристально сверкнули ему в лицо и тут же скромно прикрылись длинными ресницами.

— Я мешаю? Если не хочешь, я больше не стану.

Странно. Бессмысленно! Разве у него есть право распоряжаться чужим временем и желаниями?

— Если бы мне не нравилась музыка, я бы ушёл, — в замешательстве сказал он.

— Ты вернулся бы в свой Замок, если бы тебе не понравилось, как я играю?

— Что ты! — Энтис засмеялся, тут же оборвал смех и серьёзно заверил: — Конечно, нет. Я буду с тобой, пока не поправишься. Я имел в виду, если бы музыка была не по душе мне, я сходил бы к ручью, или на охоту, или… ну, куда-нибудь. Лес большой… Вил, — вырвалось у него, — почему ты так смотришь?

— Как? — спросил Вил, глядя на него в упор. Энтис смущённо уставился в траву.

— Проще запретить мне играть, — проронил бархатный голос, — чем убегать.

Энтис взволнованно покачал головой:

— Минела твоя, как я могу запрещать? И я люблю музыку, а ты хорошо играешь, очень хорошо!

— Спасибо. А мне показалось, ты чем-то недоволен. Ты с таким мрачным видом ко мне двинулся.

А я чуть в обморок не грохнулся с перепугу. Настало моё время, вот что я подумал. А знаешь, что я думаю теперь? Всё ещё впереди. Какого чёрта ты подошёл?! Не о музыке же собирался поболтать!

— Извини, — густо залился краской Энтис. — Я не хотел… Собственно, я… меня волновали твои руки.

— Руки? — искренне озадачился Вил. — А что с ними не так?

— Я боялся… ты говорил, что будешь играть для меня, пока не сотрёшь пальцы, но ты не должен…

Нет, Вил явно не желает ему помогать! Молчит и смотрит своими загадочными глазами!

— Мне этого не надо, — упавшим голосом закончил он.

Менестрель касался струн легко и нежно, словно ласкал зверюшку.

— Сам же сказал — музыку любишь.

— Да, но… Мне неприятно, если кому-то больно.

— Мне не больно, — жёстко отрезал Вил. — По-твоему, я сумасшедший? С чего мне такое вытворять?

Энтис не знал, куда деть глаза, и проклинал тот миг, когда решился ввязаться в этот дикий разговор.

— Вначале ты всё пытался встать, — пробормотал он, — когда надо было лежать. Словно не понимал.

Вил рассмеялся, опрокидывая все его представления об обидных словах и людях из-за Черты.

— Я и не понимал. От иного сна и дёрнешься, и закричишь. Ты думал, я играл тоже вроде как во сне?

— Ты не кричал, — уточнил Энтис. — Нет, не думал, ты ведь не спал. Но так долго… а ты обещал мне…

— Гляди. — Вил вытянул руки ладонями вверх. — Я не обещал, я пошутил. И вовсе не долго, я и целый день умею. — Он издал недобрый колючий смешок: — А если бы струны правда поранили мне пальцы?

— Тогда, — тихо сказал Энтис, — у меня появились бы основания просить тебя перестать.

Вил просвистел несколько сложных переливчатых нот.

— Просьбы, знаешь, не всегда выполняют. — Он снова посвистел. — Можно забрать минелу. А можно пару раз дать как следует, тоже хорошо помогает.

Энтис сжал зубы. Ни разу он не попадал в такие неприятные истории! Даже когда забыл расседлать Кусаку, и когда в десять лет принёс на танец стальной меч… «Вина уходит с искуплением». А где ему взять искупление сейчас?! Давиат, уж лучше уйти из конюшни, не расседлав взмокшую лошадь! «Ни от какого несчастного ремня мне так не хотелось плакать, как от его взгляда. Что происходит со мной?»

— У тебя открывались раны. — Он с трудом отрывал слова от языка. — Я объяснял, просил, но ты всё равно… Ты сам сказал — не понимал. Я был вынужден тебя ударить, но я не хотел, и это не было легко.

— Ясно. — На лице Вила можно было прочесть не больше, чем на пустой странице. — Ну, извини.

Энтис кивнул. Волосы растрепались, и он этому радовался: хоть за ними можно спрятаться.

— Мне играть? Или хочешь побыть в тишине?

— В тишине? — Энтис поднял голову, радуясь возможности сменить тему. — Её тут никогда не бывает, даже без музыки. А может, ты со мной ещё поговоришь? Тут много интересного, и не то чтоб я скучал, но… ты молчишь, и я словно совсем один. Я и деревья, а они… ну, другие. Далёкие. И всё в лесу живёт по их законам. А мы чужие. Нас терпят, пока не нарушим законов, но мы же их не знаем! Вообще-то я привык к молчанию и одиночеству, но быть одному здесь или в библиотеке — это совершенно разное.

Он подумал, что до неприличия много болтает. Но Вил вроде бы слушает, и сам же задал вопрос…

— Мне иногда казалось, что и ты часть леса. Часть этого чужого мира. Говоришь с ними, и пел ты для них, — он взглянул на кроны огромных вязов, — и они к тебе ближе, чем я. Странное чувство… правда?

Вил склонил голову, задумчиво рассматривая его лицо.

— Он живой, верно. Мы чужие, но не враги, пока не очень убиваем. Вот тебе и закон.

— Не убивать? — оживился Энтис. — Даже лес следует Заповедям! Когда-нибудь и все люди их примут.

Вил усмехнулся.

— Не убивать лишнее и не убивать совсем — большая разница. В лесу все убивают, и мы ведь тоже убиваем и едим: рыбу, зверей, растения. Чтобы выжить. Люди другие, им всегда мало необходимого. Поэтому их много, а лесов всё меньше. Видишь, он умеет нас терпеть. Принимает и многое дарит. А люди никогда не терпят. Если им кто мешает — не уймутся, пока не выбросят. И чёрта с два они что-то подарят просто так! Всё только для себя, для своих резонов. Лес щедрый, Энтис. А люди расчётливые и жадные. Не нужны им ваши Заповеди. Людям свойственно убивать, и никакой Орден этого не изменит.

Он заметил взмах, но не отдёрнулся, не пытался закрыть лицо. Щека горела. В голове мерно стучали по наковальне крохотные молоточки. Похоже, я и правда болен, отрешённо думал он, сквозь влажную пелену глядя на Рыцаря, лучше бы он не делал так снова, я потеряю сознание, если он ударит снова… Я должен понять, надо ли мне заплакать… поскорее, или это выйдет независимо от моих желаний.

— Всех в мире людей ты не знаешь! — Энтис пылал от негодования. — И смеешь такое о них говорить?!

Вил, ты идиот, каких Сумрак не видывал. Если он сделает это ещё раз, ещё десять раз, можешь сказать себе спасибо, ты заслужил. С кем ты тут растрепался? Трясины Тьмы, какой же я дурак. Только оттого, что он понял, чем были мои песни, чем был я сам… Дурак, дурак, дурак!

— Извини. — Он опустил глаза и сделал свой голос очень виноватым. — Я не хотел никого обидеть.

— Так думай перед тем, как болтать! Видишь, к чему приводят необдуманные слова? Он не хотел!

— Вижу, — покаянно вздохнул Вил. — Пожалуйста, не сердись. — И вкрадчиво предложил: — Хочешь, я спою по-настоящему, со словами? Если тебе не надоел я с моей минелой до смерти…

— Как музыка может надоесть! — Энтис рассмеялся. Вил растерянно думал, как же вести себя с тем, чьё настроение меняется столь стремительно, и сумеет ли он угадать, когда оно сменится вновь.

— А ты не устал? Вид у тебя не совсем здоровый. Тебе не петь, а отдохнуть сейчас надо.

Серые глаза смотрели на Вила с надеждой ребёнка, заметившего лакомство в руках матери:

— Мы ведь поговорим ещё? Ты не умолкнешь снова? Особенно вечером. Споёшь мне вечером, Вил? Я разведу огонь. Ты любишь смотреть на огонь во тьме?

— Да, очень, — пробормотал совершенно сбитый с толку Вил. И неожиданно для себя вдруг спросил: — А что ж ты сам-то молчал, если тебе тишина не нравилась?

Или я не стою твоего внимания, пока мне не больно? Или пока не ляпну что-то ужасное, ранящее твоё нежное сердечко, мой маленький Рыцарь? Похоже, получу я в обоих случаях одно: хорошую затрещину. Ох, защитят меня боги от забот деточек Ордена!

Энтис с нерешительной усмешкой повёл плечом:

— Ты был занят, на меня даже не смотрел. Ну с какой стати я бы вдруг полез к тебе с разговорами?

— Да отчего же нет? — удивился Вил. — И лез бы, ради Мерцания, я ж не умру от этого!

— Но тебе играть хотелось, а не меня развлекать. Я не люблю влезать в чужие мысли и занятия. Если кто-то хочет со мной поговорить, лучше пусть сам подойдёт. — Он скорчил забавную гримаску: — Лорд Мейджис полагает, что не лучше. Примерно раз в знак он мне об этом сообщает. Очень долго и иногда очень шумно… Но я же не могу взять и измениться, перестать быть собою! Даже если он прав.

— Лорд Мейджис? — Вил сощурился. — Он ведь главный, да? Если он тобой недоволен, он может… — он вспомнил о благоразумии и прикусил язык. Вряд ли это замечание пришлось бы Рыцарю по душе!

— Он не то чтобы недоволен. Скорее, беспокоится за меня. Говорит: ты человек, и надо с людьми жить, а не с бумагой исписанной да с лошадью.

Вил хихикнул.

— Но люди все разные! — в лице юноши появился сдержанный, но упрямый протест. — У каждого свой путь, Рыцарь он или нет. И не собираюсь я стирать свои черты и заново лепить себя по образцу, пусть и самому расчудесному! — он фыркнул. — Никому не было вреда от того, что я тратил время не на трёп, а на книги и лошадей! По крайней мере, лошадям нравилось. И он сам сказал, я готов к Посвящению!

— К чему? — переспросил Вил.

— К Посвящению Пути, — непонятно объяснил Энтис. — А Мейджис, когда прощался, назвал меня Лордом и сказал, что исход предсказуем. Значит, я был готов!

Вил наморщил лоб, пытаясь извлечь смысл из знакомых слов, сложенных в такие неясные фразы.

— Посвящение? Так ты не Рыцарь ещё? — он осёкся. — Ой… я лишнее болтаю, наверно?

— Ничуть, — заверил Энтис. — Я Рыцарь, но не Лорд до Посвящения Пути. Это испытание, его можно с пятнадцати лет проходить. Мы с Кером хотели в день рождения, мы в один день родились. Он-то точно прошёл. — Энтис усмехнулся: — Теперь не вылезает из белого плаща и сияет, когда его зовут Лордом.

— А если…

И тут до него дошло. Не всё, конечно, но главное…

— А ты свой день рожденья в лесу просидел. Со мною нянчился. А испытание?

— Потом, — безмятежно отозвался Энтис. — Это ведь не обязательно в день рождения.

— Но ты хотел! — Вил в полном недоумении покачал головой: — Зачем ты со мной-то связался? Думал, вернуться успеешь? А чего ж не вернулся?

— А тебя одного оставить? Когда ты даже встать не мог? Ты спросишь! Да я и не рассчитывал успеть.

— Но зачем тогда?!

— Минела бы разбилась, — просто сказал Энтис. — Она ждать не могла, и ты тоже. А если Посвящение подождёт, хуже никому не станет. — Он озабоченно сдвинул брови: — Тебе ещё рано вести такие долгие разговоры: ты побледнел, и руки у тебя дрожат. Ложись и спи, а я пойду рыбу ловить. — И улыбнулся, вставая: — Я так рад, что ты перестал молчать! Когда человек всё время молчит, ты о нём почти ничего не знаешь, и как с ним дружить? Намного проще стать друзьями, если разговаривать!

И ушёл. А потерявший дар речи Вил ошеломлённо смотрел ему вслед. Друзьями?! Он зажмурился. Слова, каких просто не могло быть, навязчиво бились в виски. Рассудка он лишился от колдовских голосов леса, этот мальчишка?! Он не мог говорить всерьёз! Рыцарь намерен стать другом менестреля?!

Пора уходить, смятённо думал Вил. От безумия надо убегать, или сам станешь его частью. Друг! Словцо, у которого много значений, и одно вполне подходит для ребёночка из Ордена. Но не для меня! Скорее я умру! Боги, я и умру, если это произойдёт. Я могу вынести боль, насмешки, любое унижение, но только не это! Я уйду ночью, трясины, я сумею уйти, или для меня всё кончено в мире Сумрака.

Он видел лицо Энтиса Крис-Талена, как наяву: серые глаза смотрят доверчиво и ясно, нет в них ни лжи, ни угрозы, ни намёка на скрытую ловушку… Что мне думать о тебе, Рыцарь?!

ГОРОД СИЭТЛ, ТЕРРА, ГОД 2210 ОТ РАЗГРАНИЧЕНИЯ

Джис просунулась в дверь, прижимая к груди книгу и вложив в неё палец вместо закладки. Прежде такое обращение с дорогими бумажными книгами то и дело приводило к столкновениям с родителями и обычно кончалось энергичным изыманием книги и «категорическими запретами» на повышенных тонах. Это длилось семь лет — с тех пор, как в три года она выучилась читать. Бедные папочка и мама отчаянно сражались за сохранность книг, а больше — за ускользающее меж пальцев право родителей на последнее слово. Она не принимала в битвах участия. Пережидала грозу и поступала по-своему. Как всегда. А потом на неё просто махнули рукой. Негласный компромисс между нею и легковозбудимыми источниками шумных неприятностей: она старается не попадаться им на глаза с заложенной пальцем книгой в руках, а они стараются не замечать её, если всё-таки по неосторожности попадётся. Честно.

— Лэй, как ты думаешь…

— Как правило, головой, — пробормотала старшая сестра. Её пальцы летали по клавиатуре, а взгляд был безнадёжно прикован к дисплею.

— Как ты думаешь, появление идентичных духовных сущностей в принципе возможно?

— М-м… То есть?

— Я вот читала: иногда абсолютно чужие люди похожи, как близнецы, гены почему-то совпадают. А может где-то быть человек, у которого душа — совершенно как моя?

— Теоретически может быть всё, что угодно. Зелёные человечки с Кессы, или солнце через пять секунд превратится в Сверхновую, или до мамы дойдёт, что мы уже не дети-ползунки. — Она наконец посмотрела на сестрёнку. — Между прочим, я работаю. Тут кто-то не видел собачки на двери?

— Я видела, — кротко осведомила её Джис. — Ты играешь. Могут быть две одинаковые души, Лэй?

Кроме роскошных золотисто-каштановых волос ниже талии, огромных зелёных глаз и независимого характера, Лаиса Тай в свои пятнадцать лет обладала счастливой способностью воспринимать мир с юмористической точки зрения. Иногда к «миру» она умела причислять и себя. Иногда она находила забавным даже поражение. Впрочем, весьма редко. И только в отношении тихони-Джиссианы.

— Я играла, — с обманчиво-нежной улыбкой признала она. — Шла на рекорд месяца. На пари, рыбка. Пять чистеньких миков, а теперь они мне улыбнулись. Спасибо тебе, сестрёнчик.

— А что с твоей стороны? — Джис озабоченно прищурилась. — Ты не потянешь, Лэй. Мама перейдёт на ультразвук, а папуля отправит твою кредитку в утилизатор.

— Я похожа на кретинку? — холодно осведомилась Лэйси и вывела на дисплей свёртку Вселенной в пятимерном пространстве. Вышло зрелищно: Джис даже ойкнула. — Рыбка, я никогда не спорю на материальные ценности. И тебе не советую. Просто я больше не капитан эскадрильи. Временно.

— Вау! — посочувствовала сестричка.

— Не плачь, детка. — Лэйси хищно улыбнулась. — Это ненадолго. Ник просто тактик с офигительной реакцией, а я — прирождённый лидер и стратег. Мы отыграем всё по новой, и его мики будут мои. И эскадрилья тоже. И ещё он купит нам с тобой по мороженому. В знак почтения и полной капитуляции.

Джиссиана, десятилетнее пухленькое создание в чёрных джинсах, обрезанных по колено, и чёрной маечке с портретом Тэйна, Рыцаря Отражений, восторженно хихикнула.

— А пронести тебя на руках через Заросли? А волосы в твой любимый зелёный цвет он перекрасит?

— Захочу, и перекрасит, — спокойно кивнула Лаиса. — Как миленький. Волосы — мелочь. Если я скажу, вся эскадрилья имплантирует моргалки в щёки, без шуток. Я ж говорю: я лидер. А у тебя смешной вопрос. Что такое «душа» — и в каком смысле одинаковые? И вообще, души… сказки для эмбрионов.

— Сама эмбрион. Кто б говорил о сказках! Я-то не лазаю ночами в фан-модах, как некоторые… Ладно, не душа. Псинэргоматрица в фазе псевдоконтинуального равновесия. Лучше?

— Душа приятней звучит. Да без разницы, как её обзывать, если о ней всё равно никто ни фига не знает. Может, кроме многомерных адептов. Зови хоть псином, хоть душой, хоть божьей искрой.

— Вот! — удовлетворённо кивнула Джис.

— Что — вот?

— Божья искра. — Она блеснула глазами. — Лэй, я не имею в виду характер, привычки, базовые нормы и всё такое. Это же как одежда. Разное время, разные страны, социальные структуры, религии всякие…

— Планеты и системы, — услужливо подсказала Лаиса. Джиссиана согласно тряхнула головой:

— Планеты, системы и галактики. Детские впечатления, друзья, друзья друзей, папочки и мамочки. Диски, книги, музыка, фан-моды с мечами, фан-моды о космических пиратах. У меня нет энерджера, но есть сестра, а кто-то один, зато три личных скиммера… Но есть же что-то ещё! Должно быть!

— Ещё? — отозвалась Лаиса. — Я слышала, один крутой многомерщик доказал: социум-временной контекст влияет на формирование псинэргоматрицы. Раньше думали, псин — штука стабильная. А он деформируется от контактов.

— Ха! А формулу деформации он вывел, твой многомерщик?

— Нет пока. У всех его объектов результаты здорово отличаются.

Джиссиана скривила губы в саркастической усмешке.

— Тоже мне открытие. Это ж очевидно! Лэй, тогда я права: псин и душа — разные вещи. Смотри: тело, разум, псин. А в самой серёдке — душа. И тот крутой спец её не нашёл и не загнал в формулы. Она-то и мешает ему выдать чистенькую теорию, потому что от неё и зависит тип деформации псина. И плевать ей на социоконтекст. Душа никогда не меняется, просто она есть, и всё. У каждого человека — своя. — Джис хихикнула: — Знаешь, где про неё было? В Дозвёздной сказке. Там был жутко злобный негодяй. Бессмертный. Ты его из плазмотрона, а он чихнул и дальше топает. А его смерть была спрятана в иглу: игла в яйце, яйцо в ларце, ларец ещё там где-то. Ну, местный герой находил ларец, ломал иглу, злодей умирал в конвульсиях под всеобщие радостные аплодисменты. Вот! Душой его и была иголка.

— Смерть? — скептически усмехнулась Лаиса.

— Это же сказка! — возмутилась Джис. — Конечно, смерть, если твою душу выковыряют и сломают! А все астральщики пишут одно и то же: что-то остаётся целостным на любой фазе рассеивания, что-то высвобождается с разными странными эффектами, и что-то потом собирает их обратно.

— Астральные эффекты — не наука, — заявила Лэйси. — Фантастика. В крайнем случае, философия. Их все пинают, кому не лень. Сказочки, вроде твоей иглы в ларце. Нашла кому верить.

— Вот-вот! То же самое говорили Тайгеру и Келлер, когда они опубликовали свои первые статьи по психосенсорике. Сказочки, фантастика, наркотический бред. А ещё раньше кричали про тёмные силы и жгли сенсов на кострах. Тоже мне фан-модер, а ещё с мечом ходит в домобильных конструктах! У тебя же там всюду магия. И там у людей есть души, ну так ведь?

— Это игра, — напомнила позабавленная столь бурным натиском Лаиса. — Во всех конструктах свои словечки. Вон у космобойщиков нуль-порталы и гиперпространства — ты же в них не веришь? Просто игровая символика. А там, где я хожу с мечом, колдовства не любят, детка. Там у нас в моде поединки чести, сталь против стали. А колдуны в большинстве своём плохие ребята.

— Потому что делают вас запросто, с вашими мечами и вашей честью!

— Потому что души-то у них хреновые. Свет и честь — Тьма и магия. Всегда. А честь — штука полезная. Нам ведь тоже приходится в магию лезть по мелочи. Только честь и спасает! Вроде ты рыцарь, а вроде чуточку и маг. Хочешь жить — умей вертеться! Эй, Джис, ты же не любишь фан-модов. Кто недавно аргументированно шумел на тему «виртуалки уводят от реальности»? Давай лучше вернёмся к душам.

Джиссиана стояла, сердито уставясь в пол, — воплощение разобиженного упрямства.

— Джис, кончай дуться. Ну ладно, ты читала работы астральщиков, а я только слышала краем уха. Ты думаешь, они нашли твои души — может, так и есть. Лучше ты скажи: если эта сверхсущность, душа, основа основ, у каждого своя и неповторимая — тогда что за вопрос об идентичности? Отпадает сразу.

— Нет, — оживилась Джис. — Вот я же читала, — она выставила перед собою книгу, как щит, — об этих близнецах. Но может, и с душами так бывает? Вроде бы совсем разные люди, ну ничегошеньки общего — происхождение, возраст, пол, жизненный опыт, всё-всё не совпадает! А души — одинаковые.

— Близнецы наизнанку, — с усмешкой резюмировала Лаиса. — Ну, вполне возможно.

— И я так думаю! — обрадовалась Джис. — А представь — его найти! Вот бы было интересно!

Она мечтательно вздохнула и с неожиданной печалью тихонько сказала:

— Он бы всё понимал. Без слов. А что не понимал бы — наверное, и не было бы важным. Может, я как раз и сумела бы отделить важное от неважного? — она крепко притиснула к груди книгу. — Мир такой огромный! Бесконечный — это же очень много. И думать, что посреди этой бесконечности я одна такая, совсем одна и навсегда… немножко страшно. Ладно, Лэй, я пойду. Отбивай обратно свою эскадрилью.