Проклятие Звёздного Тигра. Том I (СИ)

Глава 1. Прелюдия

Всадник в белом был мрачен, как грозовое небо над его головой. Конь прядал ушами и раздувал ноздри, словно чувствуя приближение опасности; но тот, кто вышел из зарослей на поляну, опасным не выглядел. При нём не было даже оружия. А у всадника оно было: c пояса свисали ножны чёрной кожи с золотым тиснением. Он застыл в седле, белый воин на белом коне, свет против тьмы — так как второй казался созданием ночи в чёрном, до земли, плаще, скрывающем фигуру, лицо, возраст — всё. Кроме непреклонности. Он поднял голову, капюшон упал, густые иссиня-чёрные волосы потекли ему на плечи.

— Зачем ты здесь? — спросил он. — Ты не можешь меня остановить. Только не ты.

Всадник, молодой и очень бледный, положил руку на рукоять меча.

— Пропусти, — с едва уловимой мягкостью сказал человек в чёрном. — И уходи. Тебе здесь не место.

— Ты не пройдёшь. — Голос всадника был тихим и острым, как сталь. — Ничего не выйдет. Пока я жив.

— Значит, ты умрёшь.

— Ты убьёшь меня?

Человек в чёрном прямо смотрел ему в глаза.

— Да. Да, если вынудишь. Ты знаешь, что я могу.

Меж грозовых свинцовых туч, затянувших небо, пробился ослепительно-яркий луч солнца.

— Знаю. Я всегда это знал.

— Уходи! — Тот, в чёрном, почти молил. — Ну, убирайся! — он тоже был молод. И очень, очень красив.

Молния слепящей вспышкой разрезала небо, и, оглушая, ударил гром. Ветви срывались с деревьев и летели в белого всадника; потом и деревья принялись с грохотом валиться вокруг него. И горела трава. Горел воздух. Огненные стрелы, ледяной дождь, плети из взбесившегося ветра — всё для него одного. Конь плясал под ним, дрожа и всхрапывая от ужаса; всадник же оставался невозмутимым, холодным, недоступным для атак. Стихии, обратившиеся в злобных чудовищ по воле его врага, бесновались вокруг, грозя исхлестать до крови, растерзать на куски, уничтожить, — но плащ остался белоснежным, и ни разу он не дрогнул, и ни один удар не достиг цели. Он произнёс имя, и буря улеглась; и он поднял меч, заблиставший синим льдом, и направил на врага.

Юноша в чёрном застыл на коленях, склонив голову. Всадник спешился, подошёл, позвал. Серое, мёртвое лицо. Мёртвые, навсегда опустевшие глаза… мёртвая душа, навеки лишённая волшебной силы.

— Убей меня, — сухими листьями упали слова с его губ.

— Нет, — отвечал победитель.

— Ты уже сделал это. Уже можно.

— В таком случае зачем мне делать это второй раз?

Он вложил меч в ножны и пошёл к коню. Чёрная тень взметнулась за ним, он резко обернулся, но поздно: секунды хватило его врагу, чтобы выхватить нож из складок плаща и вонзить себе в сердце. И он лежал, тихий и неподвижный, и прекрасное юное лицо даже в смерти было более живым, чем в миг, когда белый рыцарь убил его Силу.

Победитель стоял над ним и смотрел. На белоснежных одеждах алели капли крови — брызги, от которых он не успел отстраниться.

Кровь не смывается с белого. Надо будет сменить рубашку. И достать другой плащ.

Он вскочил в седло и медленно поехал прочь. Эти места были памятны ему, связаны с радостью и светлыми мечтами… По его щекам скользили слёзы, оставляя блестящие солёные дорожки…

Она нахмурилась и сказала: «Нет». К чёрту слёзы. Нечего на предателей переводить грусть-тоску. Сейчас попусту израсходую «сентиментальность», а её и без того мало осталось. «Назад… Стоп».

Он вскочил в седло и медленно поехал прочь. Эти места были памятны ему, связаны с радостью и светлыми мечтами… Он сощурился и выхватил меч: из зарослей, глухо рыча, сверкая алыми глазами…

Ах, ч-чёрт!.. этот сторож — прямо как бомбу за спиной взорвали! Вот так всегда: как только что-то интересное, непременно в комнату лезет какой-то родитель. Закон подлости во всей красе!

Голошлем исчезает в ожерелье. На дисплее — домашнее задание по истории Дозвёздной Эры.

— Лэйси, ты занята? Извини, я на минутку…

Какие мы деликатные. Ясно, нельзя травмировать мою хрупкую психику бестактным вопросом, не сижу ли я вместо уроков в игрушке. Я же дитя в расцвете переходного возраста. Недоверие любимой мамочки обеспечит мне комплекс неполноценности на всю оставшуюся жизнь…

— Мы вернёмся поздно, проследи, чтобы малышка снова не забралась в канал-Полночь, ладно?

Дверь закрывается. Чудно, усмехается она: ревизия прошла успешно. Больше её сегодня не тронут.

Фан-шлем тюльпаном расцветает из ожерелья. Украшение, миленький пустячок… дороже, чем всё прочее компьютерное барахло, вместе взятое, включая круглосуточный фан-вход в свободном режиме. Недешёвая игрушечка, но зато можно убежать, расслабиться… жить. Только там её настоящая жизнь!

На чём я остановилась? Ах да, дракончик! Голодный, небось. Или фантом. «Вход». Ну, поехали.

Всадник сощурился и выхватил меч. Из зарослей, глухо рыча и сверкая алыми глазами…

Мне казалось, я разучился двигаться: я не мог даже опустить ресницы или разлепить сжатые губы. Я никогда ещё не видел, как это бывает в эллине. Давиат, зачем я-то здесь?!

Да ни за чем. Случайно. Я уже вставил ногу в стремя, думая: полететь бы, как птица, и кричи во весь голос, смейся или рыдай, ведь услышит лишь ветер… Тут всё и началось. Шумной суеты у нас всегда хватало, но сейчас в ней появилось нечто новое, необычное… тревожное. Конюхи с оживлённым видом устремились на шум. И я, как последний дурак, расседлал явно недовольную таким поворотом Кусаку и пошёл следом. На главную площадь Замка, к мужчинам, женщинам и детям, окружившим эллин. Всегда немой и бесплотный эллин, который сейчас заполнен.

Пока Лорд-Смотритель излагал суть дела, с мальчиком возились трое: Рэйд, дежурный из Внешнего Круга, и двое ребят, которых он позвал помогать. И, конечно, один из них Кер! Ему всегда так везёт. Белый, как мел, и руки дрожат. Какое счастье, что я замешкался у конюшен, ведь мог оказаться на его месте… Нет, я не мог! Меня не должен касаться этот кошмар — принимать участие в наказании… кого угодно! Даже менестреля, который нарушил Черту. Низкое создание без достоинства и чести.

Его поставили меж двух столбов, лодыжки раздвинутых ног сжали колодки, на узкие запястья легли кожаные петли. Цепи, прикреплённые к петлям, рванули руки в стороны и вверх. Тонкий, худой, все рёбра видно под молочно-белой кожей. Длинные, до острых лопаток, иссиня-чёрные вьющиеся волосы. Кнут запутается в них… Дева Давиат, зачем так натягивать цепи?!

Рэйд собрал волосы в пучок и перебросил ему на грудь. Дёрнул сильно — наверняка причинил боль. Менестрель молчал. Всё время. Я стоял совсем близко: меня пропустили вперёд, а я не успел вовремя сообразить, к чему идёт, и потихоньку отсюда смыться. Вот уж чего я никогда не хотел — смотреть на такое! Десять ударов. Наказание менестрелю, который осмелился пролезть в Тень Ордена и издавать тут шум, самоуверенно именуемый подобными людьми «музыкой». Его минела — в руках Сэвила Грана, Смотрителя. Рэйд хмурится, кладя руку на рукоять кнута. Бедняга. Только успел войти в Круг — и вдруг оказывается, что одной из твоих обязанностей станет такая грязная работа!

Мальчик облизнул губы и чуть повернул голову. И глянул прямо на меня. Прямо мне в глаза.

Кнут ожил, взлетел, опустился. Звук, который будет преследовать меня ночами. Он повис в густой тишине, не желая уходить. Других звуков не было. Ни единого. Кнут хлестнул снова. И, проклятие, я был так невыносимо близко! Снова… Я чувствовал себя слабым и больным, мне было холодно и жарко одновременно, и дико хотелось растолкать толпу и убежать как можно дальше от алых капель крови на белых камнях, от звуков кнута, бьющего так сильно… от его глаз.

С него сняли оковы. Теперь Рэйд обращался с ним куда мягче: вина уходит с искуплением. А он вёл себя достойно: не кричал, не молил, не плакал. Принял расплату, как Рыцарь… Ох, я совсем спятил! Сравнить Рыцаря — с менестрелем?! И где, интересно, была стража? Надо сказать Милорду — может, мы сами должны охранять Черту? Если меня заставят взять в руки кнут, я просто грохнусь в обморок!

Он стоял в круге, склонив голову, и выглядел… усталым? Опустошённый, вот это слово. Будто ему всё равно. Ни стыда, ни облегчения, ни желания поскорее уйти. Что творится у него в сердце?

— Приведи себя в порядок и убирайся, — велел Гран и поднял минелу, готовясь бросить её на камни.

Мальчик ожил во мгновение ока: вскрикнул, рванулся к Грану и упал на колени к его ногам.

— Милорд, зачем?!

— Встань и отойди, — процедил Гран, не глядя вниз. — Оденься.

— Пожалуйста, не надо! Милорд!

— Таков закон, — нахмурился Гран. Голос у него был растерянный. — Менестреля, который играл или пел в Тени, ждёт кнут в эллине, а его инструмент будет уничтожен. Одевайся и уходи отсюда.

— Нет!

Я вздрогнул: так кричат от боли смертельно раненые звери.

— Не убивайте Лили, милорд, она же не виновата!

— Лили[1]? — Гран с недоумением посмотрел на мальчика, обнимающего его сапоги. — Кто это, Лили?

— Минела. — Он закусил губу. — Я её сюда принёс, и делайте со мной что угодно, но её пощадите!

Рэйд попытался за плечи оттащить его от Смотрителя, но безуспешно: мальчишка вцепился крепко, как болотная пиявка. Я словно видел какой-то отвратительный сон и никак не мог проснуться.

— Проклятье, — пробормотал Смотритель и резким движением взметнул злосчастную минелу вверх. Мальчик тихонько охнул. В расширенных чёрных глазах затанцевало безумие.

— Постойте, Сэвил.

Гран облегчённо вздохнул: теперь не он тут главный, не ему принимать решение. Так Милорд тоже здесь, а я не заметил… Он неторопливо шёл к эллину — Мейджис Сатсел, Посвящённый Меча, выбором братьев Лорд Трона. Мальчик блеснул на него глазами из-под растрёпанных волос, вдруг стремительно метнулся к нему и почти лёг перед ним, дрожа всем телом, как после купания в зимнем озере.

— Перестань лизать мои сапоги и подними лицо, — ровным тоном (тем самым, от какого мне всегда делалось зябко) произнёс Мейджис. — Ты смеешь сопротивляться наказанию за проступок, который, бесспорно, тобою совершён. Рискуешь напроситься на новое наказание. Ты понимаешь?

Он вскинул голову, с усилием глотнул.

— Да, милорд.

— Вот как. — Мейджис с иронией поднял брови. — Объясни мне и достойным лордам, что даёт тебе право требовать? Почему в твоём случае я должен изменить закон?

— Вы не должны, но вы можете… — он хрипло кашлянул. — Лили… маму так звали. Она умерла. Два года назад. Мы с нею вдвоём играли и пели. Это её минела. Она живая для меня, милорд! Мы друзья, и дороги у нас общие, и память. Я люблю её. Как человека. Ведь Рыцари людей не убивают!

— Любовь — жестокое чувство. — Мейджис прищурился. — А отец твой где, и чем занимается?

— Он умер до моего рождения. Я о нём ничего не знаю. Вот, — он сжал дрожащими пальцами кружок тёмного металла на шнурке вокруг шеи: — Мама надела, когда я был ребёнком. В память о нём.

— Ребёнком, — непонятно протянул Мейджис. — Так. А теперь ты мужчина, стало быть. Твоё имя?

— Вил… Вилрей Тиин.

— Сколько тебе лет, Вилрей Тиин?

— Тринадцать. Милорд, пожалуйста!

— За любовь платят, Вил. И за милость — также. Хочешь заплатить за свою Лили?

Мальчик судорожно всхлипнул и припал губами к его руке. Мейджис отступил, брезгливо морщась.

— Будешь вести себя, как трусливая избитая собака, я передумаю. Эти рыдания и сопли — да или нет?

— Да, — выдохнул мальчик.

— А цена?

Мальчик, не поднимаясь с колен, гибко распрямился, отбросил со лба массу спутанных волос.

— Мне всё равно, если для Лили.

Он лжёт — или он больше, чем кажется! Низкие души не способны на жертвы такого рода!

Милорд смотрит пристально. Опасный взгляд. А во мне растёт какая-то странная боль, всё сильнее и сильнее. Когда эта проклятая пытка кончится — попрошу, наконец, у Милорда танец, сталь со сталью. Если есть раны на теле, то раны в сердце меньше болят… Почему, почему он так долго молчит?!

— Ну что ж, Вилрей Тиин. Коли ты ребёнком себя не считаешь, то плати, как мужчина. Ещё десять ударов. Один звук — и твоя минела полетит на камни, а ты — за Черту. После всех десяти. Принимаешь?

— Да, конечно. — Его глаза казались огромными чёрными ямами на бледном лице. — Спасибо, милорд.

Его голос был пресным и прохладным, как талая вода. Он встал и пошёл к столбам, высоко вскинув голову. Бесстрастное лицо — ни смущения, ни страха. Зато мне было страшно: я был почти уверен… и это случилось — он смотрел на меня в упор. Он знает, что умрёт. Цепи лязгнули. Мерцанье, зачем?! И почему Мейджис позволил?! Боги, мы же убиваем его!

Я чуть не вскрикнул в миг удара, а он зажмурился, но молчал. Только вздрагивал, когда кнут опускался. Из-под зубов, впившихся в нижнюю губу, текла кровь… Меня мутило от запаха крови, в глазах алый туман, удачно, что я позавтракал легко и давным-давно… На пятом ударе из-под сомкнутых век поползли слёзы. Пожалуйста, молил я неизвестно кого и о чём, ну пожалуйста, не надо, не надо!

Восемь. Как страшно боль искажает лица! Девять. Не шевельнулся. А жив ли он ещё? Десять. Лишь бы не упасть на камни, где его кровь. Умрёт он или нет — но я уже никогда не буду прежним.

Он с усилием вскинул голову и разлепил веки. Вздохнул — получился хриплый стон — и улыбнулся. На миг его глаза вспыхнули почти безумным торжеством. С него сняли цепи, бережно придержав за руку, когда он качнулся к столбу; он резко вырвался, словно попытка помочь оскорбила его. Закусив губу, расправил плечи и медленно пошёл к минеле, ожидающей его в руках Лорда-Смотрителя.

Иди. Держись прямо. Мама, прости, я… Нет! Ты дойдёшь. Хватит валяться у них под ногами, как грязная тряпка. Голову выше. Они не сломали тебя, просто высекли, какая ерунда! Мама, как душно…

Он взял минелу, повернулся к Грану спиной и направился к своей одежде. И его пальцы разжались.

Ну, вот и всё, обожгло ещё одним ударом. Мир потемнел и закружился, земля ушла из-под ног… и время потекло вязко, как мёд: он падал — и Лили падала тоже — и светловолосый мальчишка, который так странно сжимал губы и краснел… прыгнул к нему, вытянув руки. И всё стало чёрным.

Энтис даже не успел толком осознать, что делает: его словно толкнули сзади. Зато его тело, похоже, отлично знало, как поступать. Поймать минелу на волос от камня, подхватить мальчика… рассечённая кожа была скользкой от крови; он упал на колено с размаху, но ни минелы, ни мальчика не выронил. И выдохнул с шумом. Всё заняло лишь миг между вдохом и выдохом.

Он бережно положил мальчика и минелу на каменные плиты, мельком глянул, как по серой ткани на правой ноге расползается багровое пятно, выпрямился в струнку и приблизился к Мейджису. Учитель и второй отец последние шесть лет… Энтис ждал. Лорд Трона испытующе смотрел ему в лицо.

— Мой мальчик?

— Милорд. — Он на миг закрыл глаза, вспоминая, как люди говорят и дышат. — Я должен уйти. С ним.

— Через три дня, — напомнил Лорд Трона, — тебе исполнится пятнадцать лет. Посвящение, Энтис.

Слава богам, он больше не боялся расплакаться: рывок к минеле сжёг все слёзы. И сомнения тоже.

— Это Путь Круга, милорд. Он сильнее моих желаний… нет, он и есть все мои желания. Милорд, я не сумею принять Посвящение, если оставлю всё как есть! Вы меня отпустите?

— Кто вправе не отпустить Рыцаря на Путь? — Мейджис усмехнулся. — И много ли изменят три дня? Иди, если сердце зовёт. Знаки или годы пройдут, здесь тебя встретят с радостью и любовью.

— Я знаю, — прошептал он, склоняя лицо и позволяя мягким локонам скрыть его от всего мира.

— Ну, до встречи… Лорд Крис-Тален.

Он удивлённо встрепенулся. Мейджис сдержанно кивнул:

— Исход испытаний зачастую предсказуем. Не узор на коже делает мальчика мужчиной и Лордом. А ты готов и к испытанию, и к Пути. Я вижу, меч с тобою. Отчего?

— Мы неразлучны последние дни, — он сглотнул комок в горле. — Не знаю, милорд. Прощайте.

Он шагнул было к маленькому менестрелю, но крепкая рука ухватила его за плечо.

— А плащ? — голос смеялся и укорял, но без яда: — Собрался за Черту без единого знака Ордена? — и не успел смутившийся Энтис придумать ответ, как Лорд Трона расстегнул агатовую пряжку у ворота, сдёрнул широкий белый плащ и окутал им плечи юного Рыцаря. Тот просиял. Слова не шли на язык, влажный туман застилал лица… Мейджис взял его за плечи, тронул губами лоб, а затем развернул и ласково подтолкнул. К мальчику Вилу и старой десятиструнной минеле.

Нести его было легко. Минела за спиной — и та казалась тяжелее! Ветхая накидка менестреля, в которую Энтис укутал свою ношу, вмиг сделалась багровой и влажной. Вслед ему смотрели. Пристально, заинтересованно, удивлённо. Что они о нём думают? Однако пользы в таких размышлениях Энтис не видел. В сущности, ему было это безразлично. Более важный вопрос занимал его: отнести мальчика за Черту и уже там заняться лечением — или зайти в чей-нибудь дом и воспользоваться услугами хозяев? Второй вариант кажется разумным… Но эти странные взгляды! Энтису не хотелось принимать помощь от людей, которые так смотрели. А он привык поступать в полном соответствии со своими желаниями, и никак иначе. Вот он и шёл, высоко вскинув голову, мимо ферм, мельниц, амбаров, конюшен и прочих крестьянских строений и старался не обращать внимания, что лёгонькое тело всё сильнее оттягивает руки. А кровь на руках делается липкой и холодной…

Стражники подняли руки к шляпам, приветствуя Лорда на Пути: иной причины для пересечения Черты пешим у Рыцаря быть не могло, это знали все, живущие в Тени Ордена.

«Тень Ордена. Разве свет отбрасывает тени? Но от стен Замка теней достаточно… Не об этом думай, глупый, а решай, куда идти дальше! Не то дождёшься, что он умрёт у тебя на руках!»

А куда идти? Выбор, в сущности, невелик — дорога-то одна. Если шагать на север, выйдешь на тракт; и через две недели пешего пути будет город Северин. А пойти на юг — вскоре окажешься в Лойренском лесу. Он уже отсюда виден: кроны могучих вязов кажутся окутанными синеватой дымкой, словно до неба достают и впитывают его цвет. Лес огромный — много дней надо, чтобы обойти вокруг не обжитых людьми земель, сплошь заросших деревьями, травами да густым кустарником. Именем леди Лойрен лес назвали три столетия назад; а сколько веков ему на самом деле — никому не ведомо. Древний лес… и не представишь маленьким человеческим умишком, сколько разных людей он повидал, сколько костей легло под его корни, смешалось с землёй да палыми листьями, давая жизнь юным побегам…

Ох, что это вдруг нашло на него?! Ну и странные же мысли! Он тряхнул головой, отгоняя мрачные видения крови и белых костей среди мха и цветов. Лес — это родниковая вода, душистые травы, звонкое пение птиц. Всё, о чём так часто он грезил, что тщетно искал в ухоженных садах Тени… и куда сегодня хотел умчаться верхом наперегонки с ветром, когда седлал Кусаку. Он улыбнулся и свернул на узкую дорогу, убегающую вглубь зелёных зарослей. Лойрен звал, и он поспешил на зов. Покидать дом было грустно — но шелест ветвей, смешанный с птичьими голосами, без труда заглушил эту грусть. Деревья, словно стражи, расступились перед ним — и, почудилось ему, сомкнулись за ним глухой стеной, отрезая дорогу назад. Сердце испуганно сжалось, но он не обернулся. Время для возвращения придёт. Сейчас же его путь — вперёд. Только вперёд!

Ноша ощутимо прибавила в весе и тяжелела с каждым шагом. Руки и плечи ломило. Дыхание то и дело прерывалось; воздух из лёгких выходил с хрипом и свистом. К счастью, вскоре он углядел меж деревьев просвет и, шатаясь, побрёл туда. Стоило остановиться, как ноги подогнулись, и он упал на колени, кусая губы и крепко прижимая мальчика к себе. Положив его и минелу, Энтис растянулся в траве и тихонько застонал от наслаждения: это было чудесно. Позабыть о времени и сотне всяческих дел, никуда не идти, ничего не тащить… Он широко раскинул руки и засмеялся, глядя в чистое синее небо. Вот так он мог бы лежать целую вечность!

Приглушённый стон вернул его сознание к реальности, а взгляд — в буквальном смысле с небес на землю. Ему, конечно, давно следовало позаботиться о мальчике, а уж потом нежиться под солнышком! Стыдясь своего легкомыслия, он не без труда оторвал спину от земли, затем встал, стиснув зубы, — все мышцы болели и отчаянно сопротивлялись любому движению, — и поплёлся на слабый шум воды. И только у ручья вдруг понял, что никакой посудины, пригодной для переноски воды, у него нету. И ему, похоже, не из чего напоить мальчика, кроме собственных, не очень-то чистых ладоней.

Я услышал стон. И голосок дуплянки: птичка застрекотала, замолчала и вновь завела назойливую мелодию, от которой у меня невыносимо болела голова. Стон был тихий и хриплый. Человеку очень больно. Наверное, он умирает. Уже ступил в зыбкую ткань Мерцания Изначального. А я валяюсь тут бревном вместо того, чтобы спешить на помощь! Где-то рядом человек сражается со смертью, а я…

В следующий миг я понял, что стонал я сам. И это мой голос такой охрипший и чужой. И это меня боль грызёт огненными зубами. Темно, и голова тяжёлая и горячая, и во рту сухо и жарко, как в раскалённой печи. Шум воды… вода меня окружила, грохочет и плещет в ушах, так почему же я в огне?

И ведь белые камни, я падал на белые камни в алых брызгах, где же они? Два столба, и цепи, и свист кнута. Я заставлял себя шагать по тем камням к человеку, нет, Рыцарю… с Лили в руках. Лили!

Я попытался встать. Боль тотчас напомнила о себе: пронизала сотнями молний всё тело, от макушки до пяток. Я бессильно рухнул в траву… вот прелесть, ну прямо лягушка после знакомства с тележным колесом! Ещё разок. Я задохнулся от новой порции огня, но сумел приподняться, опираясь на ладони; успел ещё заметить чьи-то коричневые сапоги из мягкой дорогой кожи, и боль хлестнула по глазам слепящей тьмой. Руки превратились в вату. Неужели это я издаю такие жалобные звуки?

Небо было удивительно синим. Синее, чистое, звонкое. Полететь бы птицей туда, ввысь, в синеву… мама, ты дашь мне крылья из ветра? Нет, из струн, хрустальных мелодий, мама, Лили… о, Лили! Нет!

— Хочешь пить? — спросил незнакомый приятный голос.

— Лили, — выдохнул я. — Она умерла? — слова в кровь обдирали горло, язык и губы. — Скажи мне сразу.

Моя голова легла на что-то мягкое. И руки… такие уверенные и нежные. Единственным человеком, который так прикасался ко мне, была моя мать, умершая тысячу лет назад.

— Она здесь. С ней всё в порядке. Всё хорошо.

Самое главное до меня дошло. И навалилась боль, и тьма, и невероятная усталость — всё разом. Лицо надо мною расплылось и закачалось в струящемся тумане.

— Где мы? — О боги, сейчас я потеряю сознание, неужели я проснусь на белых камнях?! — Орден не пахнет травой…

Туман стал дымным и жёг глаза и рот.

— Кто ты?

— Энтис Крис-Тален, — произнёс ясный голос, — из Замка Эврил. Ты пей, а то вода стекает в землю.

Вода? Откуда у воды такой странный, чудесный вкус? Я улыбнулся. Умирать не так уж и страшно. Остаётся только одно. Я должен сказать, пусть голос уходит, а язык не хочет ворочаться во рту…

— Энтис… — к счастью, я вспомнил имя. — Лили… не оставляй. Люби её…

Обморок то или смерть, он не знал. Но со смертью примириться не мог: такой исход был слишком несправедливым! Чудом спас минелу, отложил долгожданное Посвящение, из последних сил дотащил мальчика сюда — и всё лишь затем, чтобы здесь его и похоронить?! И воротиться в Замок в тот же день, когда и ушёл, приобретя лишь воспоминание о смерти в ещё живых глазах, букет ночных кошмаров да десятиструнную минелу по имени Лили? Ну нет! Этого слишком мало. Он отправился в странствие в поисках чего-то большего; и он это найдёт — что бы оно ни было!

А для начала — мальчик не должен умереть. Не должен! А если умер (Энтис зябко повёл плечами)… ну, в таком случае ему придётся ожить! Ведь Энтис Крис-Тален так желает, а всё, чего ни желал Энтис, обычно попадало ему в руки. Значит, никого хоронить сегодня не понадобится.

В капюшоне плаща много воды не натаскаешь. Лучше самого Вила поближе к ручью отнести… да его просто вывернет наизнанку, если он снова коснётся липкого от загустевшей крови тела! Но как ни вертись, а касаться-то надо. Но сначала — вымыть. Потом поискать целебные травы и какую-нибудь еду. И ещё не худо бы придумать, как развести огонь и в чём согреть воды…

Он удовлетворённо вздохнул и откинулся на мягкую спинку кресла, сплетя на затылке ухоженные длинные пальцы. Пьянящее, острое возбуждение — наверное, то же ощущает и зверь, готовый к прыжку из засады… долгой, долгой засады! Терпение. Терпение и точный расчёт. Ну, второе свойственно ему от природы; терпению же пришлось научиться. Учиться он умел! Сперва — залог выживания. Затем — путь к победе. Извилистый выпал ему путь, и не короткий, но вот и близок конец… нет — начало! Начало подлинной, ничем не сдерживаемой власти. Власть, могущество, исполнение самых неосуществимых и дерзких желаний. Плата за вынужденное терпение, годы (о нет, много десятилетий!) выжидания в тени, опасливые, крохотные шажки — других он не мог себе позволить. Он, достойный летать, обгоняя ветер!

Он потянулся в удобном кресле и усмехнулся: сейчас он мог бы замурлыкать, как довольный кот. Он был совершенно прав, думая, что его маленькая мышка не заставит себя ждать. И уже в пути. Как, чёрт возьми, приятно, когда твои расчёты столь верны! Он бросил взгляд на календарь. Хм, впрочем, не совсем. Но ошибка мала — всего три дня, и те в его пользу. И всё же… что побудило мальчишку уйти раньше? А, неважно. Здесь нет сложных причин, достойных обдумывания. Пылкий, нетерпеливый — в точности как те двое, что давным-давно в земле… да ведь и сам он был таким когда-то. Все они таковы.

Итак, началось. А в общем, это та же игра шэн, любимая им с детства. Один из трёх его камушков сделал свой ход. Второй — тщательно подготовлен для броска. И попадёт именно в ту ямку, для которой предназначен. Он лениво потянулся к бокалу с изумрудным напитком, пригубил и принялся медленно поворачивать хрупкий сосуд перед глазами, разглядывая напиток на свет. Красиво… красота и боль, изумрудная глубина, как глаза, что когда-то… Увы, не все потери можно вернуть. Но отомстить — да. И этому врагу — в особенности. Он жёстко сощурился: для мести рановато, но второй ход заодно и врага ударит, да ещё как! Лишнее доказательство (хотя он-то никогда не сомневался), что он Избранный, он предназначен для особой судьбы. И весьма опасно вставать на его пути, опасно вызывать малейшее его недовольство. Взять, например, историю третьего «камушка». Да, отличная вышла игра! Разом уложил «камушек» в нужную ямку на игральной доске — и обессилил того, кто мог стать серьёзной помехой его планам. Правда, с помехой ещё не покончено. Но это лишь вопрос времени. Он уже знает, как надеть ошейник с надёжной цепью на пса, что может запустить в него зубы. А пока пусть щеночек потешится, воображая себя важной персоной. Пусть себе потявкает напоследок. Недолго ему осталось тявкать.

Рука потянулась к другому бокалу — жидкость в нём была рубиновой. Он задумчиво смотрел на свои пальцы, сжавшие изысканную хрустальную вещицу. Зачем? Он отпил из этого бокала всего час назад и узнал всё, что хотел. А за час с мальчишкой не могло произойти ровным счётом ничего интересного — ничего, заслуживающего внимания. Вот если бы второй «камушек» уже был у него… а пока неважно, совсем неважно, куда держит путь его дичь. И не стоит понапрасну ослаблять себя, лишний раз глотая то, что является, по сути, настоящим ядом — не лишающим жизни, но куда более опасным: приятным на вкус, дарующим новые силы, новое зрение… подчиняющим. А вкус противоядия (он перевёл взгляд на бокал с изумрудным напитком) — он отнюдь не приятен, и за ним следует тошнота, боль, унизительная слабость… угроза упустить контроль и выдать себя, а это куда страшнее любой боли!

Но он уже пил. Он со вздохом закрыл глаза, приступая к поиску, и вскоре открыл их, торжествующе усмехнувшись. Итак, жертва сама, по своей воле, облегчает ему задачу? Что ж, иди, мой дорогой! Иди в Лойрен. Позволь лесу околдовать, привязать тебя… И ты вернёшься, дитя. Прямо мне в руки.