Глава 5

Марш Лонсдейл приехал в Пало Альто, где располагалась лаборатория Раймонда Торреса, утром. Сколько он ни пытался заставить себя думать только о деле, приведшем его сюда, ощущение безнадежности и тоски все сильнее сжимало сердце.

Здание института, где располагалась лаборатория Торреса, впечатляло еще издали — своим безобразием. Начинали его строить явно как усадьбу, с большим размахом. Последующие владельцы решили пристроить к основному зданию два крыла и, надо отдать им должное, постарались как-то подогнать их под георгианский стиль центральной части. Однако неудачно — в итоге крылья выстроили в функциональном стиле начала века, который выглядел просто-таки худосочным по сравнению с георгианской мощью главного здания. Строение было окружено стриженым газоном с редкими пальмами; о нынешнем предназначении этого своеобразного памятника архитектуры можно было догадаться лишь по медной доске, укрепленной на большом камне у поворота с основного шоссе на дорогу, ведущую к самому зданию. Надпись на доске гласила: «Институт мозга».

Когда Марш вошел в вестибюль, девушка, сидевшая за конторкой, сразу повела его в кабинет Торреса. Взяв у Марша все его бумаги, она передала их Торресу, но тот, бегло просмотрев, отдал их ассистенту. Взяв папку, ассистент вышел, Торрес предложил Маршу сесть, после чего с излишней, на взгляд Марша, тщательностью принялся набивать и раскуривать трубку.

Маршу потребовалось всего несколько секунд, чтобы увидеть, что манеры и внешность Торреса не соответствовали традиционному образу крупного ученого. Высокий, сухощавый, резкие черты лица — в обрамлении рано поседевших длинных волос, более уместных для актера или певца, чем для нейрохирурга. «Голливудскую» внешность Торреса еще более подчеркивал шелковый, с отливом костюм и холодная, высокомерная, на взгляд Марша, манера держаться. Несмотря на всю свою славу в научном мире, Раймонд Торрес на первый взгляд сильно напоминал преуспевающего домашнего врача в богатом квартале, скорее интересующегося еженедельной партией в гольф, чем собственной медицинской практикой.

Разожженная и пускающая клубы дыма трубка не добавила разговору оживления — собственно, он состоял из нескольких фраз, которыми Торрес удостоил Марша между двумя затяжками. К сожалению, он не сможет дать доктору Лонсдейлу окончательный ответ до тех пор, пока результаты тестов не будут досконально изучены сотрудниками лаборатории. А это займет, очевидно, весь сегодняшний день.

— Я подожду, — кивнул Марш.

Торрес, кинув острый взгляд на коллегу, пожал плечами.

— Как пожелаете… но я могу с тем же успехом позвонить вам, чтобы сообщить о результатах и о решении.

Марш покачал головой.

— Нет. Я предпочел бы услышать о нем от вас лично. Поймите, Алекс — мой единственный сын. А обратится мне больше, кроме вас, не к кому.

Торрес поднялся со стула и снова кинул на Марша взгляд, в нем явственно прочитывалось — «аудиенция окончена».

— Что ж, могу вам только сказать еще раз — как пожелаете, доктор Лонсдейл. Покорнейше прошу извинить — сегодня у меня очень плотный график.

Марш, не веря услышанному, в упор смотрел на хирурга.

— То есть… вы даже не хотите, чтобы я вкратце описал вам ситуацию?

— Но это же все есть в ваших записях, не так ли? — Торрес удивленно поднял на него глаза. — Я подробнейшим образом ознакомлюсь с ними…

— Моего сына, доктор Торрес, в этих записях нет, — Марш изо всех сил старался подавить раздражение. Торрес, казалось, несколько секунд обдумывал услышанное, но когда он снова заговорил, тон его оставался по-прежнему сухим и ровным.

— Видите ли, доктор Лонсдейл, я — исследователь. И стал им именно потому, что никогда не имел наклонностей домашнего терапевта. Многие, я знаю, считают, что мне следовало бы быть более любезным с… с окружающими. Извините, но, откровенно говоря, меня это не волнует — нисколечко. Моя задача — помогать людям делом, а не утешать их. И для того, чтобы помочь вашему сыну, мне не нужно знать его биографию. Меня не интересует ни его личность, ни обстоятельства жизни, ни даже сама авария. Мне нужно знать лишь все о полученных им травмах — чтобы на основе беспристрастного анализа решить, могу ли я помочь ему или нет, к сожалению. Иными словами, вся интересующая меня информация о вашем мальчике должна содержаться в привезенных вами бумагах. Если в них чего-то не хватает, мои ассистенты постараются добыть недостающую информацию. Коль скоро вы решили провести здесь остаток дня — пожалуйста, как вам будет угодно. Но, откровенно говоря, сомневаюсь, чтобы в вас возникла нужда. Единственное, что мне действительно будет необходимо, — это консультация с лечащим врачом мальчика.

— Это Фрэнк Мэллори, доктор.

— Кто бы ни был. — Торрес равнодушно пожал плечами. — Но если вы все же решили остаться — чувствуйте себя как дома, коллега. У нас в Институте роскошная библиотека. — Неожиданно он улыбнулся. — Библиотека, как вы понимаете, сугубо специальная — все о нашей работе. Вы можете, при желании, ознакомиться и с моими работами.

Откровенное самолюбование Торреса не смутило Марша. Без Торреса его сыну не жить — эта мысль постепенно переросла в уверенность. К двум часам дня уверенность Марша даже возросла — недостатки Раймонда Торреса как человека с лихвой восполнялись его профессиональными способностями.

Работы, с коими Марш ознакомился, сидя в институтской библиотеке — а он успел одолеть примерно три десятка статей, чтение отвлекало его от мыслей о сыне, — поражали прежде всего широтой интересов автора. Торрес не только досконально изучил строение человеческого мозга, но и был одним из ведущих специалистов в теории и практике мозговой деятельности. В нескольких его статьях были описаны методы, с помощью которых можно было отключать поврежденные отделы мозга, передавая их функции здоровым частям коры. И хотя главным выводом во всех статьях было то, что чудеса человеческого мышления поддаются все-таки медицинскому контролю, во вех присутствовала и неизменная оговорка — человечество лишь начинает познавать истинные возможности мозга. Вывод одной из публикаций Торреса особенно привлек внимание Марша:

«Система защиты человеческого мозга обладает, на мой взгляд, практически неограниченными возможностями. В частности, в ходе недавних экспериментов нами было установлено, что при нарушении работы одного из отделов мозга функции этого отдела берет на себя неповрежденный участок коры. Иными словами, каждый отдел мозга не только знает, чем занимаются соседние, но и может при необходимости взять на себя функции любого из соседних отделов. Таким образом, сугубо медицинский аспект проблемы состоит, по нашему мнению, в том, чтобы убедить даже сильно поврежденный мозг не сдаваться, а начать работу по распределению функций».

* * *

Марш перечитывал эту статью раз, наверное, в пятый, когда на пороге библиотеки появилась, улыбаясь, девушка из приемной.

— Доктор Лонсдейл? Доктор Торрес хотел бы побеседовать с вами.

Отложив журнал, Марш прошел вслед за девушкой в кабинет Торреса. Хозяин кабинета, кивнув Маршу в знак приветствия, указал ему на кресло рядом с письменным столом. В другом таком же кресле Марш с удивлением увидел Фрэнка Мэллори.

— Фрэнки? Ты здесь?..

— Это я вызвал доктора Мэллори, — рассеял сомнения Марша звучный голос хозяина кабинета. — Нам с ним нужно уточнить кое-какие детали, если позволите.

— Но Алекс…

— Его состояние стабильно, Марш, — Фрэнк успокаивающе поднял руку. — Никаких изменений за последние несколько часов. Бенни все время с ним, и сестры дежурят круглосуточно.

— Может быть, мы могли бы продолжить? — в голосе Торреса явственно слышалось нетерпение. Повернувшись к пульту управления экраном на стене над столом, он щелкнул тумблером. На экране засветилось сильно увеличенная фотография мозга.

— Рискую вас удивить, — повернулся Торрес к гостям, — но это совсем не то, что вы думаете.

— Простите?

— Это не фотография, как, очевидно, показалось вам, а компьютерная модель мозга пациента по имени Александр Лонсдейл. — Выдержав эффектную паузу, Торрес добавил: — До катастрофы, естественно.

Марш и Мэллори снова повернулись к экрану.

— Итак, перед нами картина происшествия, — ровным голосом продолжал Торрес. — Или, вернее, реконструкция его. — Он нажал несколько кнопок на клавиатуре перед экраном, и изображение чуть сдвинулось вверх; внезапно в нижней части появилось темное пятно, стремительно «наехавшее» на изображение мозга, сплющив и исказив его. Как в кино, подумал Марш, только киношники вряд ли будут снимать изнутри человеческую голову, которую проламывают на глазах у зрителей.

В замедленном воспроизведении было отчетливо видно, как череп треснул, затем проломился, и куски кости вошли в мозг, вспарывая, подобно тупым ланцетам, нежную ткань коры. Мэллори и Торрес смотрели молча, не отрываясь, но Марш против воли прикрыл глаза и из его горла вырвался сдавленный стон, отчетливо слышный в тишине кабинета. Изображение на экране внезапно застыло, дотянувшись до клавиатуры, Торрес снова пощелкал кнопками, и на экране появился тот же мозг… нет, теперь он выглядел совсем по-другому.

— Боже, — выдохнул Мэллори. — Но это же… этого не может быть!

— Что вы имеете в виду? — осведомился Торрес.

— Это… это мозг Алекса… то есть он выглядел именно так, когда его только привезли после катастрофы… Но как… как вам удалось?..

— Я объясню вам чуть позже, — кивнул Торрес. — Пока же, доктор Мэллори, я прошу вас сосредоточиться на этой модели. Это очень важно. Итак: насколько точно эта модель воспроизводит состояние мозга пациента непосредственно после катастрофы? — Он предостерегающе поднял руку. — Прошу вас воздержаться от скоропалительных выводов. Изучите модель как следует. Если потребуется, я могу развернуть ее под любым углом, чтобы вы могли видеть интересующий нас объект со всех точек. Но мне необходимо знать, насколько она верна.

Некоторое время Марш, уже плохо воспринимая происходящее, следил, как Мэллори, подавшись к экрану, тщательно изучает изображение, то и дело прося Торреса развернуть его под тем или иным углом. Наконец, глубоко вздохнув, он кивнул.

— Модель абсолютно точная, доктор Торрес. Можно сказать, совершенная. Если и есть в ней неточности — я их не могу обнаружить.

— Прекрасно. Тем легче для вас окажется следующий этап. Прошу вас, не говорите ничего — только внимательно смотрите. Но если ваша память с чем-то не согласится — немедленно скажите мне.

На экране появилось изображение пинцета, который начал удалять из ткани мозга частицы черепа. Затем пинцет исчез, уступив место зонду. Зонд дернулся, и на оболочке появилась свежая ранка. Мэллори, сглотнув, конвульсивно дернулся.

Изображение на экране воспроизводило операцию до мельчайших деталей; каждый кусок кости, извлеченный из мозга Алекса, сопровождался новым движением зонда и новой раной. Наконец, когда стало казаться, что эта демонстрация никогда не закончится, экран погас.

Мэллори сидел не шелохнувшись, перед его глазами все еще стояла только что показанная ему картина проведенной им же самим операции.

— Ну как? — послышался голос Торреса.

Мэллори наконец выдохнул.

— Если вы хотели уличить меня в некомпетентности, это можно было сделать куда менее сложным путем.

— Не будьте смешным, — Торрес слегка нахмурился. — Мне совершенно незачем тратить время на подобного рода представления, кроме того, вас никак не назовешь некомпетентным. Принимая во внимание обстоятельства, вы сделали все возможное — и даже больше. Все, что мне нужно знать, — точно ли воспроизведен ход операции.

После секундной паузы Мэллори кивнул.

— Боюсь, что совершенно точно. Прошу извинить меня. Я действительно делал все, на что был способен.

— Вам незачем извиняться, — тон хозяина кабинета стал холоден. — А над вопросом подумайте еще раз.

— Все точно, — кивнул Фрэнк. — А теперь можете сказать, как вы все это делаете?

— Сам я не занимаюсь этим, — ответил Торрес. — Все делают наши компьютеры. Последние шесть часов, — он взглянул на часы на каминной доске, — мы закладывали в них информацию. В основном — результаты сканирования, которое вы сделали в Ла-Паломе. И, к счастью, превосходно сделали. Но наш компьютер копает, так сказать, несколько глубже вашего. Ваш способен воспроизвести любой участок мозга под любым углом — в двух измерениях. Наш — посложнее… — Внезапно глаза его, до того момента смотревшие спокойно и холодно, загорелись странным огнем. — При наличии всех необходимых данных он способен воспроизвести все, что произошло с мозгом Александра Лонсдейла с момента аварии до процедуры сканирования. Так что мы имеем возможность воспроизвести и размеры, и форму инородного тела, и даже угол его соприкосновения с черепом. То же можно сказать и относительно полученных повреждений. То, что мы видели, воспроизводит реальную ситуацию с точностью примерно 99,624 процента — при условии, что исходные данные были верны. Поэтому я и просил вас, доктор Мэллори, как можно более тщательно изучить модель.

Если бы вы обнаружили в ней какие-то существенные ошибки — это значило бы, что исходные данные нуждаются в уточнении. Но вы их не обнаружили — а значит, мы можем предположить, что вся ситуация была воспроизведена абсолютно точно.

Пока Мэллори молча сидел, обдумывая увиденное, Марш наконец задал Торресу не дававший ему покоя вопрос.

— Но разве эта стадия — самая важная? Логически наиболее важной представляется следующая ступень…

— Абсолютно верно, — прервал его Торрес. — И потому призываю вас быть предельно внимательными. Процессы будут воспроизводиться в ускоренном режиме — но это как раз то, что, по моему мнению, может быть сделано, чтобы помочь Александру.

— Мы зовем его Алексом, — Марш сам удивился собственным словам.

Торрес удивленно приподнял брови.

— А… очень хорошо. Алексу. Собственно, совершенно не имеет значения, как его зовут. — Не обратив внимания на гневный взгляд Марша, он снова потянулся к клавиатуре. Изображение на экране снова задвигалось; Марш и Мэллори, затаив дыхание, следили, как скальпель слой за слоем снимает оболочку мозга. Некоторые участки были удалены полностью; другие, тоже удаленные, были затем словно вложены на место. Кровавая мешанина на экране начала постепенно утрачивать черты хаоса; и вот медленно, очень медленно руки человека начали восстанавливать мозг — с теменной доли, потом затылок, височные… Вскоре все было кончено — и бесформенная груда на экране вновь приняла очертания человеческого мозга. Некоторые участки, однако, покрывал разных оттенков красный цвет, Марш недоумевающе смотрел на экран.

— Эти области более не будут задействованы, — объяснил Торрес. — Светло-розовые — те, что находятся глубже в коре, ярко-красные — расположенные ближе к поверхности. То есть градация, я полагаю, вполне наглядна.

Мэллори кинул быстрый взгляд на Марша, но тот был полностью поглощен застывшим на экране изображением. Наконец он повернулся к Торресу; Фрэнк заметил, что Марш с силой прижал к подбородку сплетенные пальцы — верный признак волнения.

— Все, что вы показали нам, доктор Торрес, — в чистом виде научная фантастика. Глубина надрезов, на которую вы претендуете, и масштабы оперативного вмешательства могут иметь только один исход — летальный. Ведь вы, насколько я понял, заявляете о возможности восстановить мозг Алекса за счет реконструкции нервных клеток. Сомневаюсь, чтобы вы или кто-нибудь другой могли сделать подобное.

Ответом Маршу был лишь сдавленный смешок.

— Разумеется, вы правы, доктор Лонсдейл. Я не в состоянии сделать этого — уверяю вас, и никто не сможет. Я, видите ли, всего лишь человек — и для такой работы слишком неуклюж и велик… и вот именно поэтому вам придется привезти сюда вашего Алексан… прошу прощения, Алекса. — Торрес щелкнул тумблером, изображение на экране погасло. — А сейчас пойдемте со мной. Я намерен еще кое-что показать вам.

Покинув кабинет Торреса, они направились в западное крыло здания института. Охранник у входа, увидев приближавшуюся к нему группу людей, насторожился, затем, узнав Торреса, кивнул и снова вперился взглядом в телевизионный монитор под потолком. Еще пара шагов — и они оказались в предоперационной. Не говоря ни слова, Торрес отошел в сторону, пропуская Мэллори и Марша в двойные двери.

Ничего необычного, однако, они не увидели — стол посреди белого квадратного зала, никелированные стойки с обычным для любой операционной оборудованием. Однако сооружение у правой стены привело Мэллори и Марша в некоторое изумление — ничего подобного им раньше видеть не приходилось.

— Перед вами микрохирургический агрегат, управляемый компьютером. Робот, по сути дела. А еще проще — прибор, позволяющий хирургу — то есть мне в данном случае — повысить точность работы с миллиметров до миллимикрон. В него входит электронный микроскоп, компьютерная программа! по сравнению с которой то, что вы видели в моем кабинете, выглядит, как… бухгалтерские счеты рядом с микрокалькулятором. В некотором смысле — в голосе Торреса зазвучала плохо скрытая гордость, — сконструировав эту машину, я превратился из нейрохирурга во вполне обычного оператора. Она делает за меня все — микроскоп собирает данные, компьютер анализирует их, принимает решение… И в конце концов уже она советует мне, что куда подсоединить — да и пользуюсь я для этого тоже увеличенной компьютерной моделью. А робот переносит мои действия на реальный человеческий мозг. И неплохо это делает — можете мне поверить. Так что физические повреждения, нанесенные мозгу сына доктора Лонсдейла, устранимы — вполне.

Несколько минут Марш пристально изучал сооружение, затем повернулся к его создателю. Когда он заговорил, в его голосе уже нельзя было расслышать звенящие нотки — остались лишь безмерная усталость и неуверенность.

— А какова вероятность того, что Алекс… сможет пережить операцию?

Торрес слегка нахмурился.

— Предлагаю вам вернуться в мой кабинет. Там я смогу ответить на этот вопрос точнее.

По пути в кабинет Торреса никто из них не произнес ни слова. Войдя, Марш и Мэллори заняли кресла около письменного стола хозяина, сам же Торрес, захчопнув дверь, опять включил матовый экран над столом. Несколько прикосновений длинных тонких пальцев к клавиатуре — и строчки словно сами выплеснулись на монитор:

В случае оперативного вмешательства:

Вероятность выживания спустя одну неделю 90%

Вероятность восстановления сознания 50%

Вероятность частичного выздоровления 20%

Вероятность полного выздоровления 0%

Без оперативного вмешательства:

Вероятность выживания спустя одну неделю 10%

Вероятность восстановления сознания 02%

Вероятность частичного выздоровления 0%

Вероятность полного выздоровления 0%

Несколько минут Марш и Мэллори в молчании изучали столбцы цифр, затем, не отрывая взгляда от экрана, Марш обратился к Торресу:

— А что именно подразумевается под этим… частичным выздоровлением?

— Прежде всего — возможность сохранить самостоятельное дыхание, способность осознавать происходящее и осуществлять… м-м-м… коммуникации с окружающим миром. При отсутствии хотя бы одного из этих критериев говорить о выздоровлении, я полагаю, не представляется возможным. Хотя, так сказать, технически подобный пациент обычно считается пришедшим в сознание, я продолжаю считать его находящимся в состоянии комы. И более того, уверен — оставлять такого рода пациентов в живых негуманно; я не верю, что эти люди не страдают — они просто неспособны выразить свое страдание. Лично я бы не смог выдержать такое существование — даже несколько дней.

Марш чувствовал, как внутри поднимается горячая волна гнева — ведь этот лабораторный червь таким бесстрастным тоном рассуждает о его сыне, об Алексе… И в то же самое время он понимал, что с большинством доводов Торреса он согласен… Он был так поглощен этим противоречием внутри себя, что главный вопрос пришлось задать Фрэнку Мэллори:

— А… полное выздоровление, доктор?

— Именно — полное выздоровление, — кивнул Торрес. — Но в данном случае полного выздоровления, увы, не предвидится. Повреждения коры мозга слишком обширны. Как бы успешно ни прошла операция, полное выздоровление вне обсуждений. Однако есть вероятность — именно вероятность, подчеркиваю — восстановления многих утраченных функций мозга. Пациент, возможно, будет ходить, говорить, думать, слышать и чувствовать. Или — любая комбинация из перечисленных функций.

— То есть вы, как я понял, согласны провести эту операцию?

Торрес пожал плечами.

— Я, знаете ли, не люблю авантюр. Потому как чувствителен к неудачам.

Марш снова почувствовал, как к горлу подступает горячий ком.

— К неудачам? — выдохнул он, вплотную подойдя к Торресу. — Речь идет о моем сыне, доктор. Без вашей помощи он умрет. Так что дело тут не в неудаче или успехе. Простите за банальность — жизнь или смерть.

— Я не говорил, что отказываюсь, — голос Торреса звучал так же невозмутимо, словно он не заметил состояния собеседника. — И при определенных условиях возьмусь за это.

Вздох облегчения, вырвавшийся у Марша, словно отбросил его назад; он обессиленно привалился к спинке кресла и закрыл глаза.

— Любые, — едва слышно произнес он. — Любые условия…

Мэллори неожиданно резко повернулся к хозяину кабинета.

— Какие именно условия вы имеете в виду, доктор?

— Самые элементарные. Во-первых — мне будет предоставлен полный контроль над ходом операции и последующих процедур в течение того срока, который я сочту необходимым… а во-вторых, я не несу никакой ответственности за возможные последствия как во время операции, так и реабилитационного периода. — Марш хотел было возразить, но Торрес продолжал, не дав ему опомниться: — Под реабилитационным периодом я имею в виду срок, который пройдет с окончания операции до того момента, когда я — и только я — признаю пациента готовым к выписке. — Выдвинув ящик стола, он извлек оттуда голубоватый бланк. — Вот договор, который должны подписать родители мальчика, то есть вы и мать. Можете прочесть, если хотите; по моему мнению, вы даже должны это сделать, но предупреждаю, менять в нем я ничего не стану. Либо вы подписываете, либо нет. Если вы и ваша супруга согласны — прошу немедленно привезти вашего сына сюда. Чем больше проходит времени, тем больше риск. Как вы, вероятно, знаете, пациенты в таком состоянии быстро теряют силы. — Торрес поднялся со стула, давая понять, что беседа окончена. — Прошу простить меня за то, что отнял у вас столько времени.

Мэллори встал почти одновременно с Торресом.

— Но предположим, что супруги Лонсдейл согласны, — когда вы думаете назначить операцию и сколько времени она займет?

— Операция будет завтра, — голос Торреса звучал без всякого выражения. — Займет это по крайней мере восемнадцать часов, потребуется пятнадцать человек персонала. И помните, — он повернулся к Маршу, — вероятность неудачи — по меньшей мере процентов восемьдесят. Снова прошу извинить меня, но я не привык лгать людям.

Распахнув дверь, он придержал ее, пропуская Марша и Фрэнка, затем с силой захлопнул ее за их спинами.

* * *

Раймонд Торрес еще долго оставался в своем кабинете после того, как его покинули двое врачей из Ла-Паломы.

Из Ла-Паломы.

Странно, что этот случай — пожалуй, самый сложный во всей его практике — связан не только с его родным городом, но и с женщиной, мысли о которой не оставляли его всю жизнь.

Интересно, вспомнит ли Эллен Лонсдейл хоть что-нибудь о нем? Кто он? Или, вернее, кем он был когда-то…

Нет, наверное.

Ведь в Ла-Паломе, как и во всей Калифорнии, потомки старых калифорниос — к которым относился и он — в глазах гринго были обычными латиносами, а может быть, и того хуже. В лучшем случае их не замечали, в худшем — презирали или ненавидели.

А в ответ, разумеется, и он, и его друзья еще больше ненавидели и презирали проклятых гринго.

Ах, как хорошо — до сих пор! — помнил доктор Торрес долгие ночи в маленькой грязной кухне, где бабушка терпеливо выслушивала жалобы его матери и сестер на несправедливость тех, в чьих домах они работали прачками и служанками, и в утешение рассказывала им легенды о былых временах, еще до ее рождения, когда гасиендой владело семейство Мелендес-и-Руис, а никаких гринго еще не было в Калифорнии. Все тогда было по-другому, и белые дома на холмах служили пристанищем для старинных испанских семей — Торрес, Ортис, Родригес и Фло-рес… имена звучали в бабушкиных устах, словно музыка. В который раз принималась она рассказывать предание о чудовищном злодеянии на их гасиенде, и об изгнании, когда старые семьи были лишены всего — богатства, земли, домов, — и постепенно потомки их превратились в обычных нищих пеонов. Но, неизменно добавляла она, придет день, когда все вернется. Им же остается одно — не дать угаснуть праведной ненависти до того дня, когда в Ла-Палому придет сын дона Роберто де Мелендес-и-Руиса и прогонит гринго с их земли, вернет калифорниос дома и былую славу.

Раймонд терпеливо слушал ее — и знал, что все это, увы, неправда. Предания бабушки — всего лишь старые сказки, и ее разговоры про грядущеее возмездие — есть пустое сотрясение воздуха, они столь же бесплотны, как привидение, которое, по ее мнению, должно было его совершить. И когда пару лет спустя бабушка умерла, он думал, что с ней умерли и все сказки, но нет — оказалось, она успела передать их матери; и теперь та жила ожиданием того дня, когда все — повторяла теперь и она — должно вернуться.

Но ничто не вернется, и гринго так же будут ходить по калифорнийской земле. Однако способ отомстить есть — и знает его он, Раймонд Торрес. Он нашел другой путь, и ему ни к чему обращать внимания ни на нападки гринго, ни на глупые разговоры его сородичей о грядущем судном дне. Его месть будет простой и жестокой. Он узнает все, чем гордятся гринго, — получит такое же образование, как они, превзойдет их в этом и будет сам смотреть на них свысока; но его превосходство будет реальным, и гринго сами однажды это почувствуют.

И вот настал этот день — теперь он нужен им.

И он поможет — хотя представляет, какую ярость вызовет это у матери.

Он поможет им, потому что за все годы презрения, ненависти и насмешек они заплатят ему одним — признанием того, что он — равный. И теперь он заставит понять их, что всегда был равным, даже когда жил в лачуге за кладбищем.

И этот случай, эта нелепая катастрофа на темном шоссе неожиданно предоставила ему прекрасный шанс.

Да, для этого нужен опыт — но ему ли жаловаться на недостаток опыта — и еще кое-что… и вот это поможет ему не только вернуть к жизни Алекса Лонсдейла, но вселить в него силы, далеко превосходящие обычные человеческие возможности.

Подготовку к операции нужно начать сегодня. Сейчас. Немедленно.

Он заставит их признать его гением — и это будет самая лучшая месть.

* * *

— Но почему он не может оперировать его здесь? — в который раз спрашивала мужа. Эллен Лонсдейл. Несколько часов крепкого сна прогнали свинцовую усталость после бессонной ночи, но даже сейчас смысл слов Марша доходил до нее с трудом.

— Из-за оборудования, — Марш уже неоднократно повторял одну и ту же фразу. — У него в операционной много специальной аппаратуры. Ее нельзя перевезти сюда — по крайней мере, невозможно сделать это быстро, к тому же в операционной нашего Центра она просто-напросто не поместится.

— Но Алекс… будет жить?

Но этот вопрос отвечать пришлось Фрэнку.

— Не могу ответить определенно, — Мэллори сокрушенно развел руками. — Надеемся, что он выживет. Пульс у него слабый, но ровный, респиратор и все к нему необходимое установим в машине, когда повезем… Кстати, в Пало Альто есть передвижная лаборатория, можем воспользоваться ею…

После томительной паузы Марш подошел к жене.

— Тебе придется все же решить что-то, Эллен. На этой… бумаге должны быть обе наши подписи.

С минуту Эллен молча смотрела на мужа, не видя его, мысли ее унеслись далеко-далеко в прошлое…

Раймонд Торрес. Симпатичный, высокий; странные, горящие темным огнем глаза. Но никто из девчонок не пытался даже заговорить с ним. Его считали талантливым. Да, точно — он был самым способным в классе. Но ей он казался каким-то не таким — причем она никак не могла понять почему; да ей было и все равно в общем-то. Вел он себя всегда так, словно он в чем-то лучше других — больше знает… потому у него и друзей-то никогда не было даже среди своих, мексиканцев. Могла ли она представить в то время, что от него будет зависеть жизнь ее сына…

— А какой он? — неожиданно спросила она.

Марш с удивлением посмотрел на нее.

— Тебя это волнует?

После секундного колебания Эллен отрицательно мотнула головой.

— Нет, не думаю… Но я знала его, давно, и тогда он был каким-то… казался высокомерным, что ли, иногда это даже пугало меня. У нас в классе его не очень любили.

Марш натянуто улыбнулся.

— Он и сейчас такой. Высокомерный, как ты сказала… и мне он тоже не понравился. Но он может спасти жизнь нашего Алекса.

Эллен снова замолчала. За прожитые годы они с Маршем научились друг друга понимать с полуслова… столько было переговорено, решено самых разных проблем… но в последние несколько месяцев все это вдруг исчезло. Слишком заняты они были. И просто потеряли былую способность понять друг друга. И теперь, когда жизнь сына в опасности, ей придется согласиться с решением мужа.

Эллен опомнилась.

— Ведь выбора у нас нет… верно? — медленно произнесла она. — Поэтому надо пробовать. — Взяв со стола шариковую ручку, она одним росчерком вывела на голубом бланке подпись, не читая его, и, глядя в сторону, протянула Маршу. Внезапно промелькнувшая мысль заставила ее снова повернуться к нему.

Почему Торрес не хочет брать на себя ответственность?

Этот вопрос уже готов был сорваться с ее губ.

Но она промолчала.

Загрузка...