Проект «Юпитер»

– Не только для нас двоих, но и для всех остальных людей в мире, – я взял красный разъем аппарата для подключения. – Он автоматически настроен на одностороннюю связь?

– Да, – Мендес подключился, я тоже.

Я не так хорошо умел передавать свои мысли, как он, несмотря на то, что по десять дней каждый месяц проводил в подключении. Это было примерно так же, как вчера с Марти – если человек привык к двусторонней связи, он непроизвольно ожидает ответной реакции партнера, а ее все нет и быть не может. Так что у меня ушло примерно минут десять на то, чтобы после множества тупиковых ответвлений и повторов полностью объяснить Мендесу все, что касалось нашего открытия относительно проекта «Юпитер».

Какое-то время Мендес просто молча смотрел на меня, или, может быть, он был просто погружен в свои мысли.

– В вашем сознании не осталось никаких вопросов или сомнений. Это судьба.

– Да, вы правы.

– Я конечно же, не смогу полностью понять вашу логику – эту так называемую псевдооперантную теорию. Я понял только, что эта методика пока не очень распространена и не везде принята.

– Да, это так. Но Питер пришел к тем же самым результатам совершенно независимо от меня, старым проверенным методом.

Мендес медленно кивнул.

– Так вот почему Марти так странно выражался, когда предупреждал меня, что вы приедете… Он употребил даже такое напыщенное выражение, как «жизненно важно». Ему не хотелось рассказывать слишком много, но он все-таки хотел меня предупредить, – Мендес подался вперед. – Выходит, мы сейчас идем по лезвию бритвы Оккама… Простейшим объяснением всего происходящего было бы такое: вы с Амелией и Питером ошиблись. А значит, и миру, и Вселенной вовсе не угрожает неминуемая гибель из-за проекта «Юпитер».

– Да, но…

– Разрешите, я продолжу свою мысль… С вашей же точки зрения, простейшее объяснение должно быть такое: некто, облеченный достаточной властью, не желает допустить, чтобы мир узнал о вашем ужасном открытии.

– Правильно.

– Позвольте мне предположить, что никто из редакторов этого научного журнала не жаждет гибели мира. Тогда почему, во имя всего святого, кто-то, кто признает правильность ваших доводов, не хочет, чтобы о них стало известно?

– Вы что, были иезуитом?

– Францисканцем. Это почти одно и то же.

– Ну… я ничего не знаю о людях, которые занимаются редактурой журнала, поэтому могу рассуждать только о мотивациях их действий. Они, конечно, не хотят, чтобы Вселенная полетела ко всем чертям. Но они могут решить придержать новые исследования в этой области на некоторое время, ради того, чтобы не сломать свою собственную карьеру – учитывая, что практически все они наверняка так или иначе заняты в проекте «Юпитер». Если наши заключения признают правильными, то очень скоро множество ученых и инженеров останутся без работы.

– Ученые могут быть настолько корыстолюбивыми?

– Конечно, могут! А может быть, это какие-то происки против Питера лично. У него наверняка врагов гораздо больше, чем друзей.

– Вы можете узнать состав редакторской коллегии?

– Не могу. Их фамилий нигде не печатают. Может, Питер смог бы вызнать через кого-нибудь из знакомых.

– А что вы думаете по поводу его внезапного исчезновения? Не могло ли получиться так, что он вдруг увидел некий скрытый подвох в своих расчетах и решил тихонько затаиться, таким образом спрятав концы в воду?

– В принципе, такое возможно.

– Но вы предпочли бы, чтобы с ним все-таки что-то случилось?

– Ого! Вы как будто прочитали мои мысли? – я отхлебнул кофе, прохладного, но вовсе не неприятного на вкус. – И много вы узнали?

Мендес пожал плечами.

– Не так уж много.

– Вы узнаете абсолютно все, если мы хоть на мгновение подключимся двусторонним способом. Я любопытен.

– Вы не слишком хорошо умеете скрывать свои мысли. Но, впрочем, у вас не было возможности в этом попрактиковаться.

– Так что же вы все-таки уловили в моих мыслях.

– Зеленоглазое чудовище. Сексуальная ревность. Одна весьма своеобразная картина, способная смутить кого угодно.

– Вы смущены?

Мендес иронично улыбнулся и чуть наклонил голову.

– Нет, конечно. Я выразился условно, – он рассмеялся. – Простите. Я не хотел показаться высокомерным. И не думаю, что вас тоже могут смутить хоть какие-нибудь физиологические проявления.

– Да, конечно. Но это тоже в каком-то смысле моя проблема. Не имеющая решения.

– Она не может подключаться.

– Нет. Она пробовала, и ничего не получилось.

– Давно это было?

– Пару месяцев назад. В двадцатых числах мая.

– И этот э-э-э… случай, он произошел после этого?

– Да. Вот в чем сложность-то. Он, кажется, понял, в чем дело.

– Давайте вернемся к самому началу. Насколько я понял из ваших мыслей – если принять, что вы правы относительно проекта «Юпитер», – вы и Марти верите, причем Марти уверен больше, чем вы, что мы, прямо сейчас, способны избавить мир от войн и агрессии, так? Иначе всему миру придет конец.

– Марти выразился бы именно так, – я встал. – Пойду налью себе еще кофе. Вам что-нибудь взять?

– Плесните немного рома, пожалуйста. А вы в это не верите?

– Верю. Верю и не верю, – я занялся напитками. – Позвольте теперь мне угадать, что вы думаете. Вам кажется, что не стоит особенно торопиться, раз уж проект «Юпитер» все равно закроют, верно?

– А вы думаете иначе?

– Даже не знаю, – я поставил напитки на наш столик, Мендес взял свой ром, отпил немного и кивнул. – когда я подключался с Марти, у меня возникало ощущение острой необходимости сделать все как можно скорее, но это могло быть только его личное восприятие. Марти очень хочет своими глазами увидеть результаты этого замысла – пока он еще жив.

– Он не так уж стар.

– Да, ему только шестьдесят с хвостиком. Но эта идея уже давным-давно не давала ему покоя, еще с тех самых пор, как вы, ребята, появились. А может, еще и раньше. И он понимает, что понадобится какое-то время, пока все переменится окончательно. – Я лихорадочно подыскивал убедительные, логичные доводы. – Но даже не принимая во внимание желания Марти, есть и другие важные причины поторопиться со всем этим. То, что задумал Марти, настолько важно, что все остальное, что мы сделаем или не сделаем, не будет иметь почти никакого значения по сравнению с этим – если, конечно, есть хоть малейшая возможность это совершить.

Мендес понюхал ром.

– Уничтожение всего сущего…

– Вот именно.

– Впрочем, возможно, вы на самом деле слишком близки к этому, – сказал он. – Я имею в виду вот что – вы ведь задумали действительно необычайно грандиозный проект. В прошлые времена ни Гитлер, ни Борджиа не смогли бы устроить ничего подобного.

– В прошлые времена – нет, не смогли бы. Но не сейчас, – сказал я. – И вы едва ли не единственные из всех людей можете понять, насколько это реально.

– Мы – единственные из всех людей?

– У вас ведь есть собственный нанофор в подвале. Когда вам нужно, чтобы он что-нибудь произвел, что вы делаете?

– Просто просим. Мы говорим, что нам нужно, потом нанофор просматривает свой каталог и говорит, какие исходные материалы ему понадобятся и в каких количествах.

– Но вы ни разу не пробовали попросить его сотворить еще один нанофор, правда ведь?

– Говорят, он и не сможет этого сделать. Расплавится от перенапряжения. А я не настолько любопытен, чтобы это проверять.

– Но ведь это тоже часть его программы, разве нет? И теоретически вы вполне могли бы обойти это, наделать кучу нанофоров и замкнуть их в кольцо.

– Ах, вот к чему вы ведете! – Мендес медленно кивнул.

– Вот именно! Если бы вы сумели обойти этот запрет, то могли бы в конце концов сказать: «Воссоздай для меня проект „Юпитер“. И ваш нанофор смог бы это сделать – при наличии достаточного количества исходных материалов и доступа к нужным источникам информации.

– Как воплощение желания одного человека.

– Да!

– О господи! – Мендес выпил свой ром и со стуком поставил стакан на стол. – Господи, боже мой!

Я продолжал:

– И тогда вся Вселенная, все бесчисленные триллионы галактик исчезнут – если какой-нибудь сумасшедший маньяк скажет нанофору нужную последовательность слов.

– Марти очень верит в сотворенных им чудовищ, если позволил нам приобщиться к этому знанию, – сказал Мендес.

– Вера или отчаяние – какая разница? Я получил от него заряд и того, и другого.

– Вы голодны?

– Что? – я не сразу понял, о чем это он.

– Вы хотите пообедать прямо сейчас или сперва мы все подключимся?

– Если я и изголодался, то по таким подключениям. Давайте сперва подключимся.

Мендес встал и дважды громко хлопнул в ладоши.

– Все – в большую комнату! – объявил он. – Марк, ты остаешься на дежурстве.

Все остальные прошли один за другим через двойные двери в другую часть атриума. Я с замиранием сердца думал о том, что меня там ожидает.

Джулиану привычно было ощущать себя одновременно десятью разными людьми, но и это ощущение временами вызывало растерянность и некоторую неловкость, несмотря на то, что остальные девять давно стали для него необычайно близкими людьми. И он не очень хорошо представлял себе, каково же будет подключиться одновременно с полутора десятками совершенно незнакомых мужчин и женщин, которые постоянно подключались все вместе в течение целых двадцати лет. Такое подключение все равно было бы для Джулиана «terra incognita»[13], даже если бы с этими людьми не произошли пацифистские изменения, о которых предупреждал его Марти. Джулиан иногда соединялся по горизонтальной линии связи с другими боевыми группами, и всякий раз это больше всего походило на неожиданное вмешательство постороннего в задушевный семейный разговор.

Восемь из этих людей когда-то были механиками, или, по крайней мере, предшественниками механиков. Джулиан гораздо больше беспокоился из-за остальных, бывших преступников и наемных убийц. Но они же вызывали у него и больше любопытства.

Может быть, он сумеет как-то научиться у них уживаться с собственными воспоминаниями?

В «большой комнате» стоял кольцевидный стол, в центре которого размещался монитор головидео.

– Мы обычно собираемся здесь, чтобы посмотреть новости, – пояснил Мендес. – Или же фильмы, пьесы, концерты. Нам нравится воспринимать все это сразу с нескольких точек зрения.

У Джулиана были на этот счет некоторые сомнения. Вместе со своей боевой группой он побывал в слишком многих страшных переделках, когда твердая уверенность в чем-то от одного человека тотчас же передавалась остальным девяти. Начиналось это за какую-то долю секунды, а на то, чтобы во всем как следует разобраться, уходило иногда больше часа.

Стены комнаты были обшиты темными панелями красного дерева, стол и стулья были сделаны из ели с красивой волокнистой поверхностью. Ощущался приятный слабый запах смолы и мебельной полировки. Заставка на головидео изображала залитую солнечным светом поляну в хвойном лесу, на которой росли анемоны.

Вокруг стола стояло двадцать стульев. Мендес показал Джулиану, куда садиться, а сам сел рядом.

– Может быть, вам будет проще подключиться первому, – предложил он. – А мы будем присоединяться по одному, чтобы вы могли получше познакомиться с каждым.

– Да, конечно, так будет лучше. – Джулиан понял, что эта процедура уже наверняка повторялась здесь не один раз и все было отработано до мелочей. Он посмотрел на анемоны и подключил разъем к своему имплантату.

Мендес подключился следующим, коротко поприветствовав Джулиана безмолвным «Салют!». Связь была странной, необычайно мощной – Джулиану никогда раньше не приходилось ощущать настолько полное соединение. Впечатление создавалось потрясающее – как человека, впервые в жизни увидевшего море. Это и в самом деле было в чем-то похоже на море – сознание Мендеса нахлынуло на него, словно бесконечный поток разделенных с другими мыслей и воспоминаний. И Джулиан чувствовал себя в этом потоке совершенно свободно, как рыба, которая легко и незаметно скользит в толще вод настоящего моря.

Джулиан попытался поделиться с Мендесом своими впечатлениями и все возрастающим беспокойством – теперь он уже совсем не был уверен в том, что сумеет вместить в себя хотя бы еще одно такое же бездонное сознание, а не то что целых пятнадцать за раз. Мендес сказал, что, когда их станет больше, будет немного полегче, и тут, словно в подтверждение его слов, как раз подключился Камерон.

Камерон был старше Мендеса. Он одиннадцать лет служил в профессиональной армии перед тем, как записался добровольцем в этот проект. Он обучался в снайперской школе в Джорджии и умел поражать любые цели на дальнем расстоянии из самых разных видов оружия. Чаще всего Камерон использовал «маузер ферншиссер», из которого можно было попасть в человека из-за угла или даже из-за линии горизонта. На его счету было пятьдесят два убийства, и чувство вины за каждого из убитых им людей, и еще одно глубокое чувство сожаления и скорби о человечности, потерянной когда-то вместе с первым прицельным выстрелом. Еще Камерон помнил радостное возбуждение, которое охватывало его в те времена после каждого удачного выстрела. Он воевал в Колумбии и Гватемале и сразу же проникся воспоминаниями Джулиана о днях, проведенных в джунглях, – Камерон воспринял и осознал эти ощущения буквально за одно мгновение.

Мендес тоже оставался на связи, Джулиан постоянно ощущал его присутствие и одновременное общение с Камероном. Мендес с интересом наблюдал, как бывший солдат воспринимает новый контакт, как отзываются в нем воспоминания Джулиана. Слияние с сознанием Камерона показалось Джулиану не таким необычным, непривычными были разве что скорость и полнота воссоединения. И еще Джулиан понял, почему, чем больше людей сразу подключится, тем легче будет воспринимать их мысли и воспоминания: вся информация и так уже была здесь, но теперь стало легче концентрироваться на разных ее частях – когда появилась возможность рассматривать их с разных точек зрения, и впечатления Мендеса можно было сравнивать с впечатлениями Камерона.

Следующей подключилась Тайлер. Она тоже была когда-то убийцей – безо всякого сожаления убила троих человек в течение года за деньги, которые потратила потом на наркотики. Это было как раз перед тем, как в Штатах вышли из обращения наличные. Ее поймали при обычной проверке, когда Тайлер пыталась эмигрировать в страну, где были в хождении бумажные песо, за которые можно было без проблем достать подходящие наркотики. Тайлер совершала преступления, когда Джулиана еще не было на свете, и хотя она не снимала с себя моральной или судебной ответственности за свои противозаконные деяния, сейчас можно было с полной уверенностью сказать, что эти преступления совершила совсем другая личность. И воспоминания о прожженной наркоманке, которая заманила в постель троих торговцев наркотиками и убила их по заказу их же собственного босса, превратились в обычную мелодраматическую историю, вроде сериала, какие показывают каждый день по каналам головидео. Что же касается более мирной части ее жизни, в ней Тайлер всегда ощущала себя одной из Двадцати – так они привыкли себя называть, называли по сей день, несмотря на то, что четверо из них уже умерли. Тайлер занималась посредничеством при банковских операциях, она обменивала бартером, покупала и продавала всевозможные товары в самых разных странах мира, и входящих в Альянс, и поддерживающих нгуми. Имея в распоряжении свой собственный нанофор, Двадцать вполне могли безбедно прожить безо всяких денег, – но когда нанофор затребует, к примеру, стакан празеодимия, неплохо бы иметь под рукой несколько миллионов рупий. А Тайлер могла купить нужное вещество безо всякой никому не нужной бумажной волокиты.

Когда Джулиан немного привык, справился с новизной впечатлений, стали подключаться и остальные – быстрее, чем раньше, или, может быть, Джулиану так показалось.

Когда все пятнадцать мужчин и женщин по очереди познакомились с Джулианом, перед ним с неожиданной ясностью открылась новая сторона огромной, но теперь уже не бесконечной картины их общего сознания. Когда все их сознания слились воедино, океан стал больше напоминать внутреннее море, окруженное линией берегов – огромное, глубокое, но все же вполне пригодное для плавания, благодаря хорошим лоцманским картам.

И они плавали все вместе – как показалось Джулиану, несколько часов подряд – всецело поглощенные безмолвным исследованием этих обширных просторов. Единственный посторонний человек, с которым Двадцать подключались раньше, был Марти. Марти был для них кем-то вроде крестного отца, он воспринимался несколько отчужденно из-за того, что до сих пор подключался с Двадцатью только в одностороннем порядке.

А Джулиан оказался настоящей сокровищницей самых разных повседневных подробностей. Они с жадностью впитывали его впечатления от Нью-Йорка, Вашингтона, Далласа – за прошедшие годы каждый город изменился почти до неузнаваемости в социальном и технологическом плане благодаря политике Всеобщего Благоденствия, основанной на работе нанофоров. А о нескончаемой войне с нгуми нечего и говорить.

Девять из подключившихся, которые раньше были солдатами, откровенно изумились, узнав, во что теперь превратились механические солдатики. В исследовательской программе, в которую они когда-то записались добровольцами, примитивная боевая машина представляла собой не более чем железного болвана с одним-единственным лазером, встроенным в палец руки. Эти предшественники нынешних солдатиков могли только ходить, приседать, ложиться и открывать двери с не очень сложными замками. Из новостей все, конечно, знали, на что способны теперь наши солдатики. А трое из двадцати даже были фанатами-«боевичками». Они не могли, конечно, ездить на встречи «боевичков», зато внимательно следили за действиями боевых групп по новостям и просматривали кристаллы и ленты с записями механиков. Однако все это ни в какое сравнение не шло с реальным двусторонним подключением с настоящим механиком.

Джулиан даже смутился, почувствовав их воодушевление, но с радостью разделил ответные чувства, пришедшие по обратной связи, – их позабавило его смущение. Такая обратная связь была знакома ему по работе в боевой группе.

По мере того, как Джулиан привыкал к необычной полноте и яркости ощущений, сами ощущения становились все более и более знакомыми и понятными. Дело было не только в том, что эти Двадцать так много времени провели вместе. Все они были люди в возрасте, и каждый прожил довольно долгую жизнь. В свои тридцать два Джулиан был на несколько лет старше любого из своей боевой группы, а у всех механиков его группы вместе было чуть меньше трех сотен лет жизненного опыта. Общий жизненный опыт Двадцати намного превышал тысячу лет, и большую часть этого срока они провели в молчаливых размышлениях, в подключении.

У них не было того, что называется «групповым сознанием», но все же эти люди были гораздо ближе к такому состоянию, чем боевая группа Джулиана. Они никогда не спорили, разве что ради развлечения. Они были мягкими и спокойными. Они были человечными.. Но при всем при этом – можно ли было безоговорочно считать их людьми?

Этот вопрос не давал покоя Джулиану с тех самых пор, когда Марти впервые объяснил ему, что представляют собой эти Двадцать. Может быть, война – неизбежное порождение природы человека? Может быть, для того, чтобы избавиться от войн, нам придется стать не совсем людьми, а чем-то иным?

Остальные почувствовали, что его беспокоит, и ответили: «Нет, мы по-прежнему нормальные люди, с какой стороны ни посмотри. Человеческая природа изменчива, и сам факт того, что мы пользуемся рукотворным инструментом для направления этих изменений – это и есть самое главное доказательство нашей человечности». – «Если только мы – не единственная разумная раса во Вселенной, обладающая достаточными технологиями», – заметил Джулиан. «В таком случае у нас просто не может быть никаких доказательств обратного». – «Может быть, наше собственное существование и есть то самое доказательство? Мы – первые существа, поднявшиеся в своем развитии настолько, чтобы задействовать кнопку перенастройки Вселенной. Кто-то ведь должен сделать это первым».

Но ведь может быть и так, что первый одновременно окажется и последним.

Они почувствовали надежду, которую Джулиан пытался замаскировать пессимизмом. «Ты гораздо больший идеалист, чем все мы, – заметила Тайлер. – Большинство из нас совершали убийства, но никто не пытался убить себя из-за раскаяния в содеянном».

Конечно же, во всем этом было и множество других факторов, которые Джулиан был просто не в состоянии объяснить словами. Его со всех сторон окутывали мудрость и всепрощение – и внезапно он почувствовал непреодолимое желание уйти от всего этого!

Джулиан выдернул разъем и оказался в одиночестве, окруженный пятнадцатью людьми, сидевшими вокруг стола, устремив взгляды на полянку анемонов. Они смотрели в самих себя, в свою общую на всех душу.

Джулиан глянул на часы и страшно удивился – контакт длился всего каких-то двенадцать минут. А ему казалось, что прошло уже несколько бесконечных часов.

Они стали отключаться – один за другим. Мендес потер лицо руками и нахмурился.

– Вы почувствовали себя чужим?

– Отчасти… Как будто немного не в своей тарелке. Вы все так хорошо это умеете, у вас это происходит автоматически. А я… Не знаю даже, как так вышло – я сорвался.

– Мы никак не воздействовали на вас. Джулиан покачал головой.

– Я знаю. Вы были очень внимательны и осторожны. И все равно у меня возникло такое ощущение, будто меня затягивает в какую-то бездну. И мне… Мне даже самому этого захотелось. Не знаю, сколько времени мне надо пробыть в подключении с вами, для того чтобы в полной мере стать одним из вас.

– А это настолько плохо, по-вашему? – спросила Элли Фразер. Она была здесь самой младшей, примерно одних лет с Амелией. У нее были прекрасные волосы, преждевременно поседевшие.

– Если и плохо, то не для меня. Мне так кажется. Для меня лично, – Джулиан всмотрелся в ее спокойное красивое лицо, прекрасно зная, так же, как все остальные здесь присутствующие, насколько сильно она его желает. – Но пока я не могу этого сделать. Следующий этап нашего плана состоит в том, что мне надо будет вернуться обратно в Портобелло, с блоком фальшивых воспоминаний. Я должен буду внедриться в командный состав базы. И я не могу при этом… настолько отличаться от всех остальных, как вы.

– Мы это понимаем, – сказала она. – Но вы все равно можете провести с нами чуть больше времени.

– Элли, – мягко проговорил Мендес. – Позабудь на время о своих чертовых гормонах! Джулиан лучше знает, что ему нужно.

– На самом деле я не очень-то хорошо себе это представляю. А кто бы на моем месте знал все наперед? Никто и никогда еще не задумывал ничего подобного.

– Ты должен быть осторожен, – сказала Элли. Ее слова прозвучали и обнадеживающе, и возмутительно – мы, дескать, и так прекрасно знаем, что у тебя на уме, и хотя считаем, что ты не прав, но готовы с этим примириться.

Марк Лобелл, выдающийся шахматист и убийца своей жены, который не подключался вместе со всеми, а оставался на дежурстве, чтобы отвечать на телефонные звонки, с громким топотом перебежал через маленький мостик и, чуть не поскользнувшись, затормозил возле круглого стола.

– Там мужик в форме, – сказал он, переводя дыхание, – приехал повидаться с сержантом Классом.

– Кто он такой? – спросил Джулиан.

– Врач. Полковник Замат Джефферсон.

Мендес, облаченный во внушающую почтение черную сутану, вышел вместе со мной встретить полковника Джефферсона. Когда мы вошли в скромную, нищенски обставленную прихожую, тот медленно поднялся и отложил в сторону «Литературный сборник», которому было вполовину меньше лет, чем самому полковнику.

– Отец Мендес, полковник Джефферсон, – представил я их друг другу. – Вам пришлось немало потрудиться, чтобы разыскать меня здесь.

– Не скажите. Сюда было довольно трудно добраться – это верно, но разыскал я вас очень быстро – компьютер проследил все ваши передвижения за несколько секунд.

– До Фарго.

– Я знал, что вы взяли велосипед. В аэропорту велосипеды напрокат выдают только в одном месте, а вы оставили им адрес, по которому направлялись.

– У вас везде связи…

– Не среди гражданских. Им я просто показал свое удостоверение и объяснил, что я ваш личный врач. И то, и другое соответствует действительности.

– Со мной все в порядке. Вы можете ехать обратно.

Джефферсон рассмеялся.

– Как вы ошибаетесь! Причем по обоим пунктам. Может быть, присядем, побеседуем?

– Я проведу вас, – сказал Мендес. – Идите за мной.

– Куда? – насторожился полковник.

– В комнату, где мы сможем присесть и побеседовать, – они пристально посмотрели друг другу в глаза, полковник помедлил и кивнул.

Пройдя через две двери вдоль коридора, мы свернули в комнату без таблички. Там оказался роскошный стол красного дерева, окруженный пышными мягкими креслами, и автоматический бар с напитками.

– Выпьете чего-нибудь?

Мы с Джефферсоном попросили себе вина и воды, Мендес заказал яблочного сока. Пока мы рассаживались, бар выдал наши заказы.

Мендес сложил руки на животе и спросил:

– Итак, можем ли мы чем-нибудь помочь друг другу?

– У меня есть кое-какие вопросы, которые сержант Класс, возможно, сумеет разъяснить, – Джефферсон испытующе посмотрел на меня. – Я неожиданно получил повышение по службе – очередное звание и новое назначение, в Форт Пауэл. Никому в бригаде ничего об этом не известно, приказ пришел непосредственно из Вашингтона, из какой-то «Группы перераспределения медицинского персонала».

– И что, это плохо? – спросил Мендес.

– Нет. Я вполне доволен. Меня никогда особенно не радовали эти дежурства в Техасе и Портобелло, а новое назначение сулит приличные перспективы служебного роста. Я как раз собирал вещи, готовился к переезду, и вот вчера, совершенно случайно, заглянул в свой рабочий календарь с назначенными встречами – и тут всплыло ваше имя, Джулиан. По графику я должен был подключиться вместе с вами и проверить, как действуют антидепрессанты.

– Они действуют нормально. Вы что, всегда пускаетесь в путешествия за тысячи миль, чтобы справиться о здоровье всех ваших бывших пациентов?

– Нет, конечно. Но я чисто случайно, просто из любопытства решил просмотреть ваше личное дело – и что, вы думаете, я там обнаружил? Оказалось, что из вашего личного дела непостижимым образом куда-то исчезли все записи о попытке самоубийства! И, кроме того, вы, оказывается, тоже получили новое назначение. Причем приказ подписан тем же самым генералом из Вашингтона, который подписывал мое назначение! Но вы не имеете никакого отношения к «Группе перераспределения медицинского персонала». Наоборот, вас направляют на тренировочные курсы по подготовке командного состава армии. Солдата, который пытался совершить самоубийство из-за того, что кого-то убил. Довольно любопытная подробность, вы не находите? Поэтому я и решил отследить вас и нашел вас здесь. В доме престарелых для бывших солдат, которые не такие уж и престарелые, а некоторые из них вовсе никакие и не солдаты.

– Значит, вам так сильно хочется лишиться своих новых полковничьих нашивок и вернуться обратно в Техас? И в Портобелло? – спросил Мендес.

– Мне этого вовсе не хочется! Я сильно рискую, рассказывая вам об этом – я добывал информацию не по легальным служебным каналам. И мне совсем не хочется рубить сук, на котором я сижу, – Джефферсон указал на меня. – Но здесь мой пациент, и здесь некая тайна, которую я хотел бы разгадать.

– С пациентом все о'кей, – сказал я. – А тайна эта такая, про которую вам лучше бы никогда и не знать.

Повисла долгая, напряженная тишина.

– Я рассказал друзьям, куда поехал.

– Мы не собираемся убивать или запугивать вас, – сказал Мендес. – Но мы никак не можем позволить вам кому-нибудь об этом рассказать. Именно поэтому Джулиан не согласится подключаться с вами.

– У меня высокий доступ к секретным материалам.

– Я знаю, – Мендес наклонился к Джефферсону и тихо сказал: – Имя вашей бывшей жены Евдора, у вас двое детей – Паш, который сейчас находится в лечебной школе в Огайо, и Роджер, он работает в Ново-Орлеанской танцевальной компании. Вы родились пятого марта тысяча девятьсот девяностого года, а группа крови у вас первая, с отрицательным резусом. Хотите, я назову кличку вашей собаки?

– Этим вы меня не запугаете!

– Я всего лишь пытаюсь найти с вами общий язык.

– Но вы ведь даже не военный! И никто здесь не служит в армии, кроме сержанта Класса.

– Уже по одному этому вы могли бы кое-что понять, у вас высокий доступ к секретной информации, и тем не менее вы не знаете, кто я такой на самом деле.

Полковник покачал головой, откинулся на спинку кресла и отпил немного вина.

– У вас было время, чтобы узнать обо мне все, что вы знаете. Но я никак не могу решить, кто же вы – суперсекретный агент или самый лучший притворщик из всех, кого я когда-либо встречал?

– Если бы я собирался вам угрожать, я начал бы прямо сейчас. Но вы знаете, что я не собираюсь этого делать, иначе вы не сказали бы того, что только что сказали.

– И вы решили пригрозить мне тем, что не станете меня запугивать?

Мендес рассмеялся.

– Согласиться, чтобы познать – да, должен признаться, что мне знакомы методы психиатров.

– Но вас нет в каталоге Американской медицинской ассоциации.

– Нет.

– Методы священников и психиатров действительно в чем-то схожи. Но я почему-то уверен, что и в регистрационных каталогах католической церкви вашей фамилии тоже нет.

– Отследить это немного труднее. И для нашего дальнейшего сотрудничества было бы лучше, если бы вы не стали этого проверять.

– Я вовсе не намерен с вами сотрудничать. Не вижу для этого никаких причин – если только вы не собираетесь пристрелить меня или засадить в тюрьму.

– Чтобы упрятать вас в тюрьму, понадобилось бы слишком много бумажной волокиты, – сказал Мендес. – Джулиан, похоже, вам все-таки придется с ним подключиться. Что вы об этом думаете?

Я вспомнил ощущение от приобщения к коллективному сознанию Двадцати.

– Он честно соблюдает конфиденциальность в плане врачебной этики.

– Спасибо.

– Тогда, если вы выйдете из комнаты, мы сможем пообщаться как врач и пациент. Но тут кроется ловушка.

– Это правда, – согласился Мендес. Он тоже вспомнил о сеансе совместного подключения. – Вы, доктор Джефферсон, можете не захотеть, чтобы с вами это проделывали.

– Что именно?

– Операцию на мозге, – сказал Мендес.

– Мы можем сообщить вам, чем мы здесь занимаемся, – продолжил я. – Но нам придется сделать так чтобы вы никому больше не могли рассказать об этом.

– А, подчистка памяти! – догадался Джефферсон.

– Может оказаться, что этого недостаточно, – заметил Мендес. – Нам придется уничтожить не только ваши воспоминания об этой поездке и обо всем, что с ней ассоциируется, но также и воспоминания о том, как вы лечили Джулиана, и о людях, которые его знают. А это слишком большой объем памяти.

– Что нам следовало бы сделать, – сказал я, – так это вытащить ваш имплантат и пережечь все нервные связи от него. Согласитесь ли вы на такое, только ради того, чтобы узнать нашу тайну?

– Имплантат необходим для моей профессии, – возразил Джефферсон. – Я привык к нему и буду чувствовать себя неполноценным без имплантата. Ради разгадки всех тайн Вселенной я, может быть, и решился бы на такое. Но ради тайны Дома Святого Бартоломью – нет, это уж слишком.

В дверь постучали, и Мендес разрешил войти. Это был Марк Лобелл, он нес, прижав к груди, небольшой пюпитр.

– Можно поговорить с вами, отец Мендес?

Когда Мендес вышел, Джефферсон подался вперед, пристально глядя мне в глаза.

– Джулиан, вы находитесь здесь по собственному желанию? – спросил он. – Вас никто не принуждает?

– Никто.

– Мысли о самоубийстве?

– Я и думать об этом забыл, – тут я соврал – я по-прежнему не выкинул этого из головы, но мне очень уж хотелось посмотреть, чем тут все закончится. А если Вселенная навернется ко всем чертям, то я так или иначе погибну вместе с ней.

Я вдруг подумал, что, наверное, именно так и должен был бы отвечать человек, снова задумавший совершить самоубийство. По-видимому, эти мысли как-то отразились у меня на лице, потому что Джефферсон сказал:

– Я вижу, вас что-то угнетает.

– А вы хоть помните, когда в последний раз видели человека, которого совершенно ничего не волнует?

Тут вернулся Мендес с папкой под мышкой. Он вошел, и дверной замок защелкнулся у него за спиной.

– Вот что интересно, – проговорил Мендес, заказав в автоматическом баре чашку кофе и усаживаясь за стол, – оказывается, вы, доктор Джефферсон, взяли отпуск на целый месяц.

– Естественно. Я же переезжаю.

– А те люди, которые ожидают вашего возвращения, – они рассчитывают, что вы обернетесь за день-другой?

– Примерно так.

– И кто же, интересно, эти люди? Вы не женаты, живете один.

– Мои друзья. Коллеги по работе.

– Понятно, – Мендес протянул папку Джефферсону.

Джефферсон посмотрел на верхний листок, потом на следующий.

– Вы не можете этого сделать! Как вы можете это сделать?!

Я не мог прочитать, что там было написано на этих листках, но это явно были какие-то бланки служебных приказов.

– Очевидно, все же могу. А что касается того, как я сделаю, – Мендес пожал плечами. – Вера способна передвигать горы.

– Что это? Я временно переведен сюда для исполнения служебных обязанностей, на три недели. Отпуск отменен. Что за чертовщина здесь творится?!

– Мы должны были принять решение, пока вы еще находитесь здесь, в здании. Так что поздравляю вас, доктор Джефферсон, и приглашаю присоединиться к нашему небольшому проекту.

– Я отказываюсь от приглашения! – Джефферсон оттолкнул папку и встал. – Выпустите меня отсюда!

– Если бы у нас была возможность нормально поговорить, вы могли бы либо уйти, либо остаться – по собственному желанию, – Мендес открыл панель на столе и достал из встроенного ящичка два разъема – красный и зеленый. – Односторонняя связь.

– Ни-ка-кой связи! Вы не можете заставить меня подключаться с вами!

– В общем-то, вы правы, – Мендес многозначительно посмотрел на меня. – Я совершенно не способен на что-нибудь подобное.

– Зато я способен, – заявил я и вынул из кармана армейский нож. Нажал на кнопку – и пламенеющее лезвие с легким шорохом выскользнуло из ложи.

– Вы что, угрожаете мне оружием? Сержант!

– Нет, что вы, полковник! Как можно? – я поднес лезвие к своему горлу и посмотрел на часы. – Если вы через тридцать секунд не подключитесь, то своими глазами увидите, как я перережу себе глотку.

Джефферсон с трудом сглотнул.

– Вы блефуете.

– Нет. Ничего подобного, – моя рука чуть дрогнула. – Наверное, вам и раньше случалось терять своих пациентов?

– Да что же такого важного вы тут можете скрывать?!

– Подключитесь – и узнаете, – я не смотрел на него. – У вас осталось пятнадцать секунд.

– Вы же знаете, он это сделает, – сказал Мендес. – Я подключался с ним. И его смерть будет на вашей совести.

Джефферсон тряхнул головой и вернулся к столу.

– Я прямо не знаю, что и делать. Но вы, похоже, поймали меня в ловушку, – он сел и подсоединил разъем к своему имплантату.

Я отключил нож, лезвие померкло и убралось в рукоять. Все-таки на этот раз я действительно блефовал.

Наблюдать за людьми в подключении ничуть не интереснее, чем наблюдать за спящими. В комнате не было ничего почитать, зато здесь нашелся небольшой ноутбук, так что я сел писать письмо Амелии – решил вкратце рассказать ей, что у нас тут произошло. Примерно через десять минут Мендес и Джефферсон начали согласно кивать головами, так что я по-быстрому закончил письмо, запечатал его и отослал.

Джефферсон отключил разъем и закрыл лицо руками. Мендес тоже отключился и пристально посмотрел на Джефферсона.

– Я рассказал вам так много, что, наверное, вам трудно сразу все воспринять, – сказал Мендес. – Но я просто не знал, когда следует остановиться.

– Вы поступили правильно, – глухо проронил Джефферсон. – Хорошо, что я узнал все сразу, – он откинулся в кресле и тяжело вздохнул. – Мне обязательно нужно будет подключиться теперь со всеми Двадцатью.

– Так вы на нашей стороне? – спросил я.

– Стороны… Не думаю, что у вас есть хоть какой-нибудь шанс. Но все же… Я хотел бы быть частью всего этого. Я с вами.

– Он даже более достоин доверия, чем вы, Джулиан, – сказал Мендес.

– Достойный доверия, но не такой убежденный, как я?

– Джулиан, – вздохнул Джефферсон, – при всем моем уважении к вам, несмотря на то, что вы много лет проработали механиком, несмотря на все страдания, которые вы пережили из-за того, чему были свидетелем… и из-за того, что убили того мальчика… может статься, что я гораздо больше вашего знаю о войне и о тех ужасах, которые она несет. Хотя, конечно, эти знания и получены как бы через вторые руки – в подключении, – Джефферсон отер ладонью пот с лица. – Но я четырнадцать лет служил в армии и все эти годы только и делал, что старался сложить обратно разбитые солдатские жизни. После всего этого я сделался, наверное, самым подходящим новобранцем в вашу мирную армию.

Честно говоря, я не сильно этому удивился. Пациент обычно не слишком много улавливает по обратной связи от своего врача – это похоже на одностороннюю связь с несколькими строго контролируемыми мыслями и ощущениями, которые идут в обратном направлении. Но все равно я знал, как сильно Джефферсон ненавидит человекоубийство и то, что убийство делает с самими убийцами.

Амелия отключила свою машину на целый день и раскладывала бумаги, готовясь уйти домой. Она уже предвкушала, как примет ванну и ляжет вздремнуть, когда в дверь ее кабинета постучал невысокий, стриженный наголо мужчина.

– Профессор Хардинг, можно вас на минуточку?

– Чем могу быть полезна?

– Я рассчитываю на ваше содействие, – он протянул Амелии обычный незаклеенный конверт. – Меня зовут Гарольд Инграм, майор Гарольд Инграм. Я поверенный отдела технологического обеспечения армии.

Амелия вскрыла конверт, там было три исписанных листа хорошей бумаги.

– Вы не могли бы объяснить мне попросту, человеческим языком, чего вам от меня нужно?

– О, все очень просто. Статья, которую вы в соавторстве со своими коллегами направили в Астрофизический журнал, как выяснилось, содержит материалы, касающиеся новых разработок в области военных технологий.

– Погодите, как это? Наша статья не прошла редколлегию и не была опубликована. Откуда в вашем отделе о ней узнали?

– Честно говоря, я и сам не знаю. Я не занимаюсь такими вопросами.

Амелия внимательно прочитала все три листа.

– Приостановить и прекратить? Запрет цензуры?

– Да. Это означает, что нам нужны все ваши записи, относящиеся к этому исследованию, и еще вы должны поклясться, что уничтожите все имеющиеся копии и не станете продолжать работу над проектом без нашего разрешения.

Амелия посмотрела на Инграма, потом – на бумаги.

– Это что, шутка такая?

– Уверяю вас, это отнюдь не шутка.

– Майор… но ведь то, что мы исследовали – это же не какая-нибудь пушка. Это же абстракция.

– Мне ничего об этом не известно.

– Но каким же образом, ради всего святого, вы собираетесь запретить мне о чем-нибудь думать?

– Это уже не мое дело. Мне нужны только ваши записи и обещание.

– А вы получили их от моего соавтора? Я ведь на самом деле всего лишь помощница, меня попросили только проверить кое-какие данные, касающиеся практической физики.

– Насколько я понимаю, о вашем соавторе уже позаботились.

Амелия села и разложила перед собой все три листа.

– Вы пока можете идти. Я должна изучить это как следует и посоветоваться с руководителем моего отделения.

– С вашим руководством все уже согласовано.

– Не могу поверить! Профессор Хайес?

– Нет. Документы подписаны Дж. Мак-Дональдом Романом.

– Макро? Но ведь он не имеет к этому никакого отношения!

– Он нанимает и убирает с работы таких людей, как вы. И он готов выставить вас со службы, если вы не подпишете нужные бумаги, – коротышка-майор почти не двигался и даже не моргал. Такая уж у него была работа.

– Я должна поговорить с доктором Хайесом. Я должна знать, что думает по этому поводу мой непосредственный начальник.

– Лучше всего будет, если вы просто подпишете эти документы, – медленно, со значением произнес Инграм. – А завтра я вернусь за вашими записями.

– В моих записях чего только нет – от полной бессмыслицы до настоящих откровений, – сказала Амелия. – И что, по-вашему, скажет об этом мой соавтор?

– Понятия не имею. Этим занимается Карибское отделение.

– Он пропал. На Карибах. Вам не кажется, что сотрудники вашего Карибского отделения просто убили его?

– Что?

– Ах, простите. Наша армия не убивает мирных людей, – Амелия встала. – Вы можете идти, а если хотите – оставайтесь. Я хочу скопировать эти листы.

– Будет лучше, если вы не станете снимать с них копии.

– Будет настоящим безумием, если я этого не сделаю.

Он остался в ее кабинете – наверное, для того, чтобы чего-нибудь повынюхивать. Амелия прошла в комнату с копировальной установкой, потом спустилась на лифте на первый этаж. Сложила листы и сунула их в сумочку и заскочила в первое же свободное такси, которое ехало по улице.

– В аэропорт! – скомандовала она и перебрала в уме все имеющиеся возможности. А их было не так уж много.

Все полеты в округ Колумбия и обратно оплачивались из счета, специально открытого для нее Питером, так что у Амелии было достаточно денег на счету, чтобы купить билет до Северной Дакоты. Но разумно ли будет оставлять такой след, указывая прямо на Джулиана? Ему можно будет просто позвонить из аэропорта, с общественного телефона-автомата.

Стоп, сперва надо все как следует обдумать. Она не может просто сесть на самолет и улизнуть в Северную Дакоту. Ее фамилия попадет в списки пассажиров, и, когда она долетит до Северной Дакоты, ее уже будут ждать у трапа.

– Изменить направление! – сказала она. – На железнодорожную станцию! – механический голос такси на всякий случай переспросил о новом заказе, потом машина развернулась на сто восемьдесят градусов и поехала в другую сторону.

Не так уж много людей путешествует на дальние расстояния поездом. Обычно это те, кто опасается полетов или по своему характеру склонны все делать самым неудобным способом. А еще поездом путешествуют те, кто хочет уехать куда-то, не оставляя нигде своих паспортных данных. Билеты на поезд приобретаются в кассовых автоматах по тем же анонимным кредитным карточкам, которыми оплачиваются и поездки в такси. Бюрократы моралисты не раз выступали за то, чтобы заменить эти карточки именными пластиковыми кредитками, как было в старые добрые времена, но избирателям совсем не хотелось бы, чтобы правительство всегда знало, куда они ездят, когда и с кем. А кроме того, безличные транспортные кредитки гораздо проще накапливать или на что-нибудь обменивать.

Амелия успела очень удачно – она попала на шестичасовый экспресс до Далласа, который тронулся с места, как только она вошла в салон.

Она достала из кармана в спинке сиденья панель дорожного монитора и вызвала на экран карту. Если набрать названия двух городов, на экране появляется время отправления и прибытия поезда в эти точки. Амелия быстро набросала список: если ехать от Далласа до Оклахомы, потом до Канзас-Сити, до Омахи, а потом – до Побережья, она доберется туда примерно за восемь часов.

– Удираешь от кого-то, милочка? – спросила пожилая женщина с седыми волосами, собранными в прическу с помощью коротких шпилек. – От какого-нибудь мужчины, наверное?

– Да, вы угадали, – ответила Амелия. – Редкостный ублюдок!

Пожилая дама кивнула и поджала губы.

– Надо бы тебе запастись нормальной едой, когда мы будем в Далласе. Не стоило рассчитывать только на ту гадость, которую они тут подают в вагоне-ресторане.

– Спасибо вам за совет. Обязательно так и сделаю, – старушка вернулась к чтению своей мыльной оперы, а Амелия взялась пролистывать журнал Американской Железнодорожной компании «Узри Америку своими глазами!». Нельзя сказать, чтобы Амелии так уж сильно хотелось ее «узреть».

За полчаса до Далласа она попробовала немного вздремнуть. Потом распрощалась с утыканной шпильками старушкой и влилась в толпу выходящих пассажиров. До поезда в Канзас-Сити оставалось еще больше часа, так что Амелия успела купить себе другую одежду – ковбойскую рубашку и свободные черные спортивные штаны, – а также несколько сандвичей в отдельных упаковках и бутылку вина. Потом она позвонила Джулиану в Северную Дакоту по номеру, который он ей оставил.

– Редколлегия переменила свое мнение? – спросил Джулиан.

– Нет, все гораздо интереснее, – и она рассказала ему о Гарольде Инграме и подозрительных бумагах, которые тот принес.

– А от Питера по-прежнему никаких известий?

– Никаких. Но Инграм знал, что Питер на Карибах. Поэтому я и решила, что надо бежать.

– Что ж, армейские меня тоже выследили. Погоди секундочку, – он отошел от экрана, потом вернулся. – Нет, это была личная инициатива доктора Джефферсона, никто не знает, что он сюда поехал. Он с радостью присоединился к нам, – на мониторе видеофона было видно, как Джулиан сел. – А этот Инграм хоть раз упоминал мое имя?

– Нет, и в этих бумагах твоей фамилии тоже нет.

– Ну что ж, это скорее всего просто вопрос времени. Если даже они не сообразят, что я имею какое-то отношение к проблеме, все равно всем известно, что мы живем вместе. И еще они скоро узнают, что я механик. Они, наверное, будут здесь уже через несколько часов. Ты можешь переменить маршрут, поехать куда-нибудь в другое место?

– Могу, – Амелия глянула на свой список. – Последняя пересадка у меня в Омахе. Я буду там около полуночи, в одиннадцать сорок шесть по местному времени.

– Хорошо. Я смогу доехать туда к этому времени.

– А что потом?

– Пока не знаю. Я посоветуюсь с Двадцатью.

– С какими «двадцатью»?

– Это те ребята, про которых рассказывал Марти. Потом все объясню.

Амелия пошла к кассовому автомату и после недолгих колебаний купила прямой билет до самой Омахи. Если за ней следят – ни к чему давать им возможность отследить, куда она отправится дальше.

Снова пришлось рискнуть: на двух телефонах остались важные сведения. Амелия выждала, пока поезд не подали на посадку, и за пару минут до отправления позвонила себе домой и перекачала копию статьи в Астрофизический журнал на свой карманный ноутбук. А потом велела домашнему автосекретарю разослать копии статьи по всем номерам с пометками «физ» и «астр», которые есть в ее телефонной книге. Таких людей было около полусотни, и каждый так или иначе был связан с проектом «Юпитер». Прочитает ли кто-нибудь из них двадцать страниц текста, состоящего в основном из математических псевдооперантных вычислений и не имеющего каких-либо пометок и комментариев?

Амелия вынуждена была признаться, что сама она только взглянула бы на первую строчку и бросила бы послание в мусорную корзину.

То, что Амелия могла почитать в поезде, было далеко не таким заумным, но и не таким уж интересным – поскольку она не хотела вводить свой идентификационный код, то не могла получить доступ к библиотекам. В поезде был собственный электронный журнал, подборка открыток «США сегодня» и еще несколько других журналов для путешественников, заполненных в основном всякими приложениями и рекламой. Амелия долго сидела, просто глядя в окно, на убегающие вдаль совершенно непривлекательные картины американских промышленных городов. Островки сельскохозяйственных районов, которые встречались между городами, выглядели гораздо приятнее, и Амелия потихоньку задремала. Когда поезд подъезжал к Омахе, автоматическое кресло разбудило Амелию. Но на перроне ее встречал совсем не Джулиан.

На платформе с самодовольным видом стоял не кто иной, как Гарольд Инграм.

– Наша страна на военном положении, профессор Хардинг. Правительство вездесуще, как вы сами убедились.

– Вы что, прослушиваете все общественные телефоны?

– В этом нет необходимости. Но на всех вокзалах и автостанциях есть скрытые видеокамеры. И если вас разыскивают федеральные службы, камеры проследят, куда вы направились.

– Я не совершила никакого преступления.

– Когда я сказал «разыскивают», я вовсе не имел в виду, что вас разыскивают как преступницу. Просто вы нужны правительству. Вот оно вас и разыскало. А теперь пройдемте со мной.

Амелия осмотрелась по сторонам. Бежать не имело смысла – на вокзале дежурили роботы-охранники и по меньшей мере один полицейский человек.

Но зато Амелия заметила Джулиана в военной форме, который стоял под прикрытием колонны. Джулиан прикоснулся пальцем к губам, подавая знак молчать.

– Я пойду с вами, – сказала Амелия. – Но против своей воли, и знайте, я обязательно подам на вас в суд.

– Я очень на это рассчитываю, – откликнулся майор, ведя ее к выходу из вокзала. Они прошли мимо Джулиана, тот вышел из-за колонны и тихонько пристроился позади них.

Выйдя с территории вокзала, они направились к первому из стоявших возле станции такси.

– И куда дальше?

– На первый рейс до Хьюстона! – майор открыл дверцу и не очень-то вежливо затолкал Амелию в машину.

– Майор Инграм? – раздался голос Джулиана. Наполовину забравшись в такси, майор обернулся.

– Что вам надо, сержант?

– Ваш полет отменяется, – в руке у Джулиана был маленький черный пистолет. Он выстрелил почти неслышно, и, как только Инграм обмяк, Джулиан подхватил его и сделал вид, что помогает сесть в машину. Потом Джулиан тоже сел в такси, расплатился карточкой из бумажника Инграма, после этого сунул его себе в карман и назвал адрес: – Гранд-стрит, 1236. Окружной дорогой, пожалуйста.

– Здорово, что ты пришел, – сказала Амелия, стараясь говорить спокойно. – У нас есть знакомые в Омахе?

– У нас есть знакомые, которые ждут нас на Гранд-стрит.

Такси зигзагом виляло по городу, а Джулиан смотрел назад, проверяя, не следят ли за ними. Машин на улицах было немного, так что заметить слежку, если бы она была, не составило бы труда.

Когда такси свернуло на Гранд-стрит, Джулиан повернулся вперед.

– Черный «Линкольн» у следующего перекрестка. Остановись возле него, мы там выйдем.

– Если меня оштрафуют за парковку в неположенном месте, ответственность будет лежать на вас, майор Инграм, – сообщило такси.

– Ясное дело, – такси остановилось возле большого черного лимузина с тонированными стеклами и номерами священнослужителя Северной Дакоты. Джулиан вышел из такси и перетащил Инграма на заднее сидение «Линкольна». Со стороны это выглядело так, будто солдат помогает пьяному вдрызг офицеру.

Амелия последовала за ними. На переднем сиденье находились двое: водитель – довольно мрачного вида седой мужчина в белом воротничке священника и Mapти Ларрин.

– Марти!

– Спешу на помощь. Это тот самый парень, что притащил тебе те бумаги? – Амелия кивнула. Когда машина тронулась с места, Марти протянул руку к Джулиану. – Дай мне взглянуть на его документы.

Джулиан вынул из кармана приличных размеров бумажник.

– Блейз, познакомься, это отец Мендес, из ордена францисканцев и Рейфордской тюрьмы строгого режима, – Марти раскрыл бумажник и принялся исследовать его содержимое, подсвечивая себе маленьким фонариком, который отыскался на приборной доске автомобиля.

– Насколько я понимаю, вы – доктор Хардинг, – Мендес приподнял руку в приветственном жесте, другой рукой ведя машину – лимузин был на ручном управлении. Впереди послышался звон колоколов, и на следующем перекрестке Мендес повернул, остановил машину и сказал: – Мы приехали.

– Вот это да! – воскликнул Марти и включил освещение салона. – Проверьте его карманы, нет ли там копий его приказов, – он достал из бумажника фотографию мужчины с немецкой овчаркой. – Хорошая собачка. А семейных фотографий нет.

– Обручального кольца у него тоже нет, – заметила Амелия. – Это важно?

– Обычное дело. У него есть имплантат?

Амелия ощупала затылок Инграма, пока Джулиан проверял содержимое его карманов.

– Парик, – она приподняла край парика. Парик сдвинулся с противным резким скрипом. – Имплантат есть.

– Прекрасно. Что там в карманах?

– Приказов нет. Билеты на самолет – на него и троих спутников, «два заключенных и охрана».

– Куда и на какое время?

– Открытый билет на Вашингтон. Класс допуска – два ноля.

– Это очень много или очень мало? – поинтересовалась Амелия.

– Самый высший допуск. Я думаю, ты будешь не единственным нашим шпионом, Джулиан. Нам не помешает иметь своего человека в Вашингтоне.

– Ты имеешь в виду этого парня? – удивился Джулиан.

– Да, после того, как он пару недель проведет в подключении с Двадцатью. Как раз и проверим эффективность нашей методики.

Они еще не знали тогда, какой суровой окажется эта проверка.

Мы не брали с собой ни наручников, ни чего-нибудь в этом духе, так что когда Инграм на полпути до Дома Святого Бартоломью начал приходить в себя, я просто вкатил ему еще один транквилизирующий заряд. Обыскивая его карманы, я нашел «АК-101», маленький автоматический пистолет российского производства, любимое оружие наемных убийц во всем мире – в машинке не содержалось никаких нежелательных металлических деталей. Так что мне совсем не хотелось находиться с ним рядом на заднем сиденье и вести беседы, несмотря на то, что его пистолет был надежно спрятан в застегнутой кобуре. Этот парень наверняка знал кучу способов укокошить меня не то что голыми руками – одним носом.

Оказалось, что мои опасения были вовсе не напрасными. Когда мы доставили его в Дом Бартоломью, хорошенько привязали к стулу, ввели антидот, а потом Марти подключился с ним в одностороннем порядке – мы узнали, что этот парень был спецагентом военной разведки, временно прикомандированным к отделу Технологического обеспечения. Но, кроме этого, нам мало что удалось из него выудить – разве что воспоминания детства и юности, да еще энциклопедические познания в области нанесения всяческих увечий. Причем его не подвергали операции по селективной блокаде или замене памяти – той операции, которая понадобится мне самому, чтобы можно было внедрить меня в качестве шпиона. У Инграма была просто очень мощная гипнотическая установка – но она не слишком долго продержится после того, как Инграм подключится в двустороннем порядке с Двадцатью.

Но до тех пор все, что мы от него узнали – это номер кабинета в Пентагоне, куда он должен был посылать свои отчеты. Ему поручили найти Амелию и привезти ее обратно – или убить ее и себя самого, если ситуация выйдет из-под контроля. О ней он знал не так уж много – только то, что она и еще один ученый открыли новое оружие, настолько мощное, что позволило бы нгуми выиграть войну, если бы попало в руки врагов.

Да, странно все-таки они это восприняли. Сами мы обычно употребляли метафору «нажать красную кнопку» – но, естественно, для того, чтобы проект «Юпитер» вступил в конечную, необходимую стадию, понадобится целая команда ученых, которые в строгой последовательности выполнят нужные действия.

Теоретически процесс, конечно, можно сделать автоматическим, но все равно понадобится тщательная предварительная настройка. Но когда процесс будет запущен, не останется уже никого, кто мог бы сделать его автоматическим.

Так, значит, кто-то из редакторской коллегии Астрофизического журнала работает на милитаристские структуры… Что ж, ничего удивительного. Но знать бы еще, действительно ли редколлегия отказала в публикации нашей статьи только под нажимом военных или они нашли какую-то неточность в расчетах?

Мне хотелось бы думать, что если бы они на самом деле сумели опровергнуть нашу теорию, то вряд ли военные стали бы охотиться за Амелией или, предположим, за Питером. Но военные могли решить, что в любом случае благоразумнее будет избавиться от них, так или иначе. Что поделаешь – война, как говорят они.

Кроме двоих подключенных, в конференц-зале было только четверо – я с Амелией, Мендес и Меган Орр, врач, которая осматривала Инграма и вводила ему антидот. Было еще только три часа утра, но спать никому не хотелось.

Марти отключился сам, потом вынул разъем из имплантата Инграма.

– Итак? – проронил он.

– Трудно так сразу все это переварить, – откликнулся Инграм и посмотрел на свои стянутые ремнями руки. – Мне бы гораздо лучше думалось, если бы вы меня развязали.

– Это не опасно? – спросил я у Марти.

– Оружие у тебя наготове?

Я показал пистолет с транквилизирующими зарядами.

– Более или менее.

– Я думаю, можно его развязать. При определенных обстоятельствах он мог бы доставить нам неприятности, но не в запертой комнате, под наблюдением вооруженного охранника.

– А я даже и не знаю… – сказала Амелия. – Может, лучше подождать, пока он не пройдет это просветляющее лечение? По-моему, это очень опасный субъект.

– Мы с ним управимся, – ответил Мендес.

– Важно договориться с ним прямо сейчас, пока он только теоретически ознакомился с сутью предстоящей процедуры, – сказал Марти. – На эмоциональном уровне это его пока нисколько не затронуло.

– Могу себе представить, – фыркнула Амелия. Марти отвязал Инграма и сел в кресло.

– Спасибо, – сказал Инграм, растирая запястья.

– Вот что я хотел бы узнать прежде всего…

То, что случилось потом, произошло так быстро, что я не смог бы даже связно описать это, не просмотрев запись наблюдательной видеокамеры, которая была в комнате.

Начав говорить, Инграм чуть передвинул свой стул, словно бы для того, чтобы поудобнее развернуться к Марти. На самом же деле он только убрал препятствие с дороги и обеспечил себе опору.

Одним молниеносным движением, достойным олимпийского чемпиона по гимнастике, Инграм выбросил тело вверх и по ходу дела ударил Марти в подбородок носком ботинка, потом перекувырнулся через стол, в ту сторону, где сидел я – пистолет был у меня руках, но я не успел толком прицелиться. Все-таки я выстрелил один раз – куда попало, наудачу, – прежде чем Инграм обеими ногами врезал мне в грудь, сломав при этом пару ребер. Я выронил пистолет, а Инграм подхватил его прямо в воздухе, потом без помощи рук, плечом вперед перекатился через стол, пружинисто, как танцовщик, приземлился на ноги и сразу же плавным, точным движением провел удар ногой мне в голову. Этим ударом он собирался вышибить мне мозги, но не все и не всегда получается так, как нам хочется.

Лежа на полу, я видел не так уж много и услышал только, как Марти сказал: «Не сработало». Потом я потерял сознание.

Я пришел в себя, сидя в своем кресле. Доктор Меган Орр как раз выдергивала иголку шприца из моей руки. Человек, которого я узнал, но не смог сразу вспомнить его имя, то же самое делал с Амелией. Вспомнил я почти сразу – это был Лобелл, Марк Лобелл, единственный из Двадцати, с которым я еще не подключался напрямую.

Казалось, мы вернулись на несколько минут назад во времени и можем снова попробовать сделать то, что не получилось. Каждый сидел на том же самом месте, что и раньше. Инграм снова был надежно прикручен к стулу. Но при каждом вдохе у меня сильно болело в груди, и я не знал, смогу ли сейчас разговаривать.

– Мег, – прохрипел я. – Доктор Орр! – она повернулась ко мне. – Можно будет зайти к вам, когда все это закончится? Кажется, у меня сломано ребро или даже два.

– Хотите, сейчас пойдем и посмотрим, что у вас там?

Я покачал головой. От этого движения в горле заболело еще сильнее.

– Нет, хочу послушать, что расскажет этот ублюдок.

Марк стоял возле открытой двери.

– Мне нужно несколько минут, чтобы подготовиться.

– Хорошо, – Меган подошла к Инграму, единственному, кто был до сих пор без сознания, и остановилась у него за спиной.

– Там, за дверью – комната дежурного, туда поступают данные с наблюдательных камер, – пояснил Мендес. – Марк увидел, что тут у нас происходит, и мгновенно заполнил зал усыпляющим газом. Это необходимая предосторожность, когда имеешь дело с посторонними.

– Значит, вы действительно неспособны применять насилие? – спросила Амелия.

– Я способен, – ответил я. – Ничего, если я пну его несколько раз, пока он не пришел в себя?

– Вообще-то, мы можем защищаться. Но я не могу себе представить, чтобы кто-нибудь из нас на кого-нибудь напал, – Мендес кивнул в мою сторону. – Кстати, Джулиан заговорил об известном парадоксе – если бы он напал на этого человека, я мало чем мог бы ему помочь.

– А если бы напали на кого-нибудь из Двадцати? – спросил Марти.

– Ответ очевиден. Это была бы чистая самозащита – все равно, как если бы напали на меня самого.

– Можно мне продолжать? – спросила Меган. Мендес кивнул, и она ввела Инграму стимулятор.

Он быстро пришел в себя, непроизвольно дернулся, потом дернулся еще пару раз, проверяя крепость пут, и наконец затих.

– Что бы это ни было, действует оно забойно, – заметил он. Потом посмотрел на меня. – Знаешь, а ведь я должен был тебя убить!

– Вот говнюк! Ну не получилось – подумаешь! Не плачь, ты старался, как мог.

– Молись, чтобы никогда не узнать, на что я способен, когда стараюсь по-настоящему.

– Господа, господа, – вмешался Мендес, – мы все согласны с тем, что вы двое – самые опасные люди в этой комнате.

– А по большому счету, все остальные, кто есть в этом доме, – самые опасные люди во всем мире, – добавил Инграм. – А может быть, даже и во все времена.

– Мы примем во внимание вашу точку зрения, – заверил его Марти.

– Тогда примите во внимание и еще кое-что. Вы собираетесь устроить полное вырождение человеческой расы за какие-нибудь пару поколений. Вы чудовища. Вроде инопланетян, которые хотят уничтожить человечество.

Марти широко улыбнулся.

– Вы знаете, а это сравнение раньше как-то не приходило мне в голову. Но единственное, что мы хотим уничтожить – это способность человеческой расы к самоуничтожению.

– Если даже это сработает – в чем я далеко не уверен, – что хорошего в том, если мы превратимся в нечто иное, в каких-то нелюдей?

– Половину из нас и так нельзя назвать людьми в полном смысле этого слова, – спокойно возразил Марти.

– Вы поняли, что я имел в виду.

– А много ему известно о том, почему это надо сделать так спешно? – поинтересовался я.

– Только в общих чертах, без подробностей, – ответил Марти.

– Вы, наверное, толкуете об этом «абсолютном оружии», какое бы оно там ни было? Мы привыкли уживаться с «абсолютным оружием» аж с тысяча девятьсот сорок пятого года, – ухмыльнулся Инграм.

– Даже раньше, – вставил Мендес. – Аэропланы, танки, нервно-паралитический газ тоже когда-то считали абсолютным оружием. Но эта штука чуточку более опасна. И чуть более абсолютна.

– И это вы ее придумали! – воскликнул Инграм, глядя на Амелию со странным, благоговейным выражением на лице. – Но все другие люди, все эти «Двадцать» – они тоже знают о ней.

– Не знаю, как много им известно, – ответила Амелия. – Я с ними не подключалась.

– А вот вы подключитесь, и очень скоро, – пообещал ему Мендес. – Вот тогда вы сами все узнаете и все поймете.

– Это преступление – принуждать кого-то подключаться против его воли!

– Да, преступление. Но похищение человека и введение ему наркотиков – тоже преступления, которые вряд ли порадуют федеральные власти. Ах да, кроме того, мы еще связали вас и допрашивали.

– Вы можете меня развязать. Я уже понял, что физическим сопротивлением ничего не добьюсь.

– Не думаю, – сказал Марти. – Вы слишком быстро двигаетесь и вообще – слишком хороши в своей профессии.

– Я не буду отвечать ни на какие вопросы, если меня не развяжут!

– А я думаю – будете, так или иначе. Меган, у вас все готово?

Доктор Орр взяла шприц-пистолет и повернула рычажок на два деления. Механизм сухо щелкнул.

– Только скажи, Марти, – Мег улыбнулась и сказала Инграму: – Тазлит F-3.

– Это же запрещенное вещество!

– Боже ж ты мой! Ну подумаешь – наши трупы откопают и вздернут еще разок.

– Это не смешно, – голос Инграма заметно дрогнул.

– Он, наверное, в курсе насчет побочного действия, – сказала Меган. – Оно остается надолго. Слишком дорогая плата за то, чтобы похудеть, правда?

– Хорошо, я буду говорить.

– Он соврет, – предупредил я.

– Возможно, – согласился Марти. – Но мы узнаем об этом, когда подключимся с ним в следующий раз. Вот вы говорили, что мы – самые опасные люди во всем мире. Что мы собираемся привести человеческую расу к вымиранию. Вы не могли бы объясниться немного подробнее?

– Так будет, если вы преуспеете – в чем я сильно сомневаюсь. Вы обработаете множество людей, большую часть военной верхушки – а потом придут нгуми или кто-нибудь еще и поработят нас. Вот и все – конец эксперимента.

– Мы собираемся «обработать» и нгуми тоже.

– Не многих и недостаточно быстро. Их руководство слишком разрозненно. Если вы переделаете всех до единого латиноамериканских нгуми, сюда приедут африканские и сожрут их с потрохами.

«Какой расистский образ мыслей!» – подумал я, но решил придержать это мнение при своей каннибальской натуре.

– Но если нам все-таки удастся то, что мы задумали… Вы что же, считаете, что будет только хуже? – спросил Мендес.

– Ну конечно же! Проиграв войну, можно собраться с силами и снова вступить в бой. А потеряв способность сражаться…

– Но ведь сражаться будет не с кем! – заметил Мендес.

– Ерунда какая! Такие штуки годятся не для каждого. У вас рассчитано, что у одной десятой процента это не сработает – значит, они вооружатся и возьмут верх над остальными. А вы преподнесете им на блюдечке ключи от города и будете выполнять все, что они прикажут.

– Все не так просто, – сказал Мендес. – Мы можем защитить себя, никого при этом не убивая.

– Что? Точно так же, как вы защитились от меня? Траванете всех газом и посвязываете?

– Я уверен, что со временем мы сумеем выработать подходящую стратегию самозащиты. В конце концов, среди нас будет достаточно таких опытных военных, как вы, например.

– Вот ты – настоящий солдат, – обратился Инграм ко мне. – Как ты мог ввязаться в эту глупость?

– Я не просил, чтобы из меня делали солдата. И я не могу представить большей глупости, чем та война, в которой мы все увязли.

Инграм покачал головой.

– Ну да, конечно, они ведь тебя уже обработали… Так что твое мнение не в счет.

– На самом деле он поддерживает нас совершенно сознательно, – возразил Марти. – Он не прошел процесса «обработки», как вы это называете. И я тоже не прошел.

– Значит, вы еще большие дураки, чем я думал. Раз вы сошли с дистанции, отказались от борьбы – какие же вы после этого люди?

– Дух соревнования нам не чужд, – прервал его Мендес. – Даже в физическом плане. Элли и Меган например, играют в гандбол. Большинству из нас подвижные виды спорта недоступны из-за возраста, но мы соревнуемся мысленно – причем так, как вы себе даже представить не можете.

– Я подключался. И знаю, о чем вы – молниеносные шахматы на трехмерной доске и все такое… Но даже вы должны понимать, что мы говорим о совершенно разных вещах.

– Вот именно, это – далеко не то же самое. Вы, конечно, подключались, но не настолько долго, чтобы хотя бы понять правила, по которым играем мы.

– Я говорю о ставках в игре, а не о правилах! Война – ужасная и жестокая штука, но такова сама жизнь. Все остальные игры – это всего лишь игры. А война – это по-настоящему.

– Вы пещерный неандерталец, Инграм, – сказал я. – Вам бы в самый раз завернуться в шкуры, схватить каменный топор и пойти вышибать людям мозги.

– Я нормальный человек! А вот ты кто такой? По-моему, просто жалкий трус и предатель!

Не стану отпираться – он меня таки достал. Мне жутко захотелось остаться с ним наедине и измолотить его так, чтобы живого места не осталось. Не сомневаюсь, что ему тоже хотелось именно этого – уверен, этот чертяка исхитрился бы захватить мою ногу одними зубами и вставить ее мне в задницу, так, чтобы пятка высунулась изо рта.

– Прошу прощения, – сказал Марти и щелкнул пальцем по правому наушнику – он принимал какое-то сообщение. Спустя несколько секунд Марти покачал головой. – Его начальство сидит слишком высоко. Я не сумел выяснить, когда они ожидают его возвращения.

– Если я не вернусь через два…

– Заткнись! – Марти кивнул Мег. – Отруби его. Чем раньше мы его подключим, тем лучше.

– Вам вовсе не обязательно меня усыплять!

– Нам надо перейти в другое крыло здания. А я скорее соглашусь тебя нести, чем еще раз тебе поверю.

Меган переключила шприц-пистолет на другое лекарство и быстро всадила Инграму порцию снотворного. Он несколько секунд растерянно таращил глаза, потом как-то сразу обмяк. Марти потянулся было, чтобы развязать его, но Мег предостерегла:

– Выжди полминуты. Может, он притворяется.

– Разве это не то же вещество, что здесь? – спросил я, показывая свой пистолет.

– Нет, он и так уже получил приличную дозу такого транквилизатора, для одного дня этого многовато. То, что я ему ввела, действует не так быстро, зато и отрицательных последствий от него меньше, – Меган взяла Инграма за ухо и сильно крутнула. Тот никак не отреагировал. – Все, порядок!

Марти отвязал ему левую руку – и рука вяло дернулась к горлу Марти, но на полпути обмякла и упала. Губы Инграма болезненно изогнулись, а глаза он так и не открыл.

– Крепкий парень! – Марти подождал еще немного, потом отвязал правую руку и ноги.

Я хотел было помочь нести его, но не смог – в груди резко заболело.

– А ты сиди на месте, – распорядилась Меган. – Не бери в руки даже карандаша, пока я не приду и не посмотрю, что там с твоими ребрами.

Все взялись за бесчувственного Инграма и поволокли его отсюда, оставив нас с Амелией одних.

– Дай-ка я взгляну, – сказала Амелия и начала расстегивать мне пуговицы на рубашке. У края реберной дуги налилось темно-красное пятно, которое уже начинало становиться синюшным. Амелия не стала до него дотрагиваться. – Он же мог тебя убить!

– И тебя тоже. Каково это – знать, что тебя разыскивают, что ты нужна им живой или мертвой?

– Отвратительное чувство. А ведь он наверняка не один такой.

– Я должен был это предвидеть, – сказал я. – Я должен был догадаться, в каком направлении заработают мозги военных – в конце концов, я же сам был частью военной машины!

Амелия нежно погладила меня по руке.

– А нас волновало только то, как воспримут статью другие ученые… Теперь даже немного смешно, правда? Если бы я задумалась о реакции окружающих вообще, я бы сказала, что люди просто признают нашу правоту и будут благодарны нам за то, что мы вовремя обратили внимание на эту проблему.

– Наверное, большинство людей так бы и сделали, даже военные. Только вот не та служба первой прознала о нашем открытии…

– Шпионы чертовы! – Амелия скривилась. – Домашние стукачи, почитывающие журнальчики…

– Теперь, когда мы знаем, что они существуют, само их существование кажется нам естественным и неизбежным. И подумать только: все, что им нужно, это завести машину, которая регулярно просматривает на наличие ключевых слов и словосочетаний все новые публикации и статьи, поданные на разбор редколлегий в области физических наук и инженерных технологий. Если попадается что-нибудь, чему можно найти военное применение, они отслеживают такую статью и запрещают публикацию.

– А авторов убивают?

– Скорее всего, призывают на военную службу. Позволяют им выполнять ту же работу, но уже в военной форме. В нашем случае – то есть в твоем случае – они решились на такие крайние меры потому, что оружие получалось слишком уж мощным. Настолько мощным, что его даже нельзя использовать.

– Выходит, они просто набрали нужный номер, позвонили кому надо и отдали приказ одному – убить меня а кому-то еще – убить Питера? – Амелия подозвала автоматический бар и заказала себе вина.

– Насколько я понял то, что Марти вытянул из этого Инграма, у него был первоначальный приказ забрать тебя и отвезти обратно. Может быть, Питер сейчас сидит в комнатке вроде этой, где-нибудь в Вашингтоне, накачанный по самые некуда тазлитом F-3, и рассказывает им все, чего они еще не знали.

– В таком случае они должны были узнать и о тебе. Не возникнут ли из-за этого новые проблемы? Я боюсь, вдруг ты теперь не сможешь просочиться в Портобелло в качестве шпиона?

Автомат выдал вино, мы с Амелией попробовали его, глядя друг на друга и думая об одном и том же: я буду в безопасности только в том случае, если Питер умер до того, как рассказал им обо мне.

Вернулись Марти с Мендесом и сели возле нас. Марти потер лоб ладонями.

– Нам придется все делать быстро. Похоже, мы должны начинать прямо сейчас. На каком этапе цикла находится твоя боевая группа?

– Они в подключении уже два дня. В солдатиках – один день, – я поразмыслил. – Скорее всего, они сейчас сидят в Портобелло, тренируются. Упражняются в Педровилле, привыкают к новому командиру группы.

– Хорошо. Первое, что я должен сделать, – это посмотреть, сможет ли мой приятель-генерал продлить им курс тренировок… Скажем, дней пять или шесть будет в самый раз. Эта телефонная линия точно никак не прослушивается? – спросил Марти.

– Она абсолютно надежна, – заверил его Мендес. – Иначе мы все уже давно маршировали бы в униформах или сидели в учреждении вполне определенного сорта. Кстати, и ты вместе с нами.

– Тогда получается, что у нас примерно две недели времени. Должно хватить. Так, за два или три дня я сделаю модификацию памяти Джулиану. И приготовлю для него приказ ожидать боевую группу в тридцать первом корпусе – попросту говоря, в генеральном штабе.

– Но ведь мы пока не уверены, стоит ли его туда отправлять, – вмешалась Амелия. – Если люди, которые послали Инграма за мной, поймали Питера и заставили его говорить – значит, они знают, что Джулиан помогал нам с расчетами. И как только он в следующий раз появится на дежурстве – они сразу же его схватят!

Я сжал ее руку.

– По-моему, я должен пойти на этот риск. А ты, Марти, постарайся сделать так, чтобы никто не мог узнать от меня об этом месте.

Марти кивнул, погруженный в свои мысли.

– Подчистить тебе память – в этом нет ничего сложного… Но тут мы попадаем в замкнутый круг… Понимаешь, чтобы отправить тебя обратно в Портобелло, нам придется убрать у тебя воспоминания о том, как ты работал над Проблемой. Но вдруг они схватят тебя – из-за Питера – и обнаружат дырку в воспоминаниях? Тогда они будут знать, что память-то тебе подчищали…

– А нельзя как-нибудь связать это с попыткой самоубийства? – спросил я. – Ведь Джефферсон действительно предлагал мне подчистить эти воспоминания. Ты смог бы сделать так, чтобы казалось, что все произошло как раз из-за этого?

– Возможно… Может, и смогу… А почему, собственно, я? – Марти плеснул немного вина в пластиковый стаканчик. – Предложил Мендесу, тот отказался. – Как жаль, что в этом процессе нельзя ничего добавить… Я могу убрать воспоминания, но не могу наложить другие, ложные, – Марти выпил вина. – Впрочем, кое-что мы все-таки можем сделать – ведь Джефферсон на нашей стороне. Будет нетрудно представить дело так, что он якобы стер слишком много – таким образом мы уберем ту самую неделю работы в Вашингтоне.

– Ваша затея кажется мне все более и более ненадежной, – сказала Амелия. – Я, конечно, почти ничего не знаю о подключении, но если эти силы – кто бы они ни были – доберутся до тебя, или Марти, или Мендеса, ведь тогда все, что вы задумали, наверняка провалится, разве нет?

– Все, что нам надо, – это таблетки, которыми я травился, – успокоил я ее. – А потом мы немного поговорим о самоубийствах.

– Я не смог бы просить кого-нибудь это сделать. И не знаю, смог бы я сам решиться на такое, – сказал Марти.

– Даже ради спасения Вселенной? – я хотел произнести это иронично, но никакой иронии не получилось.

Марти чуть побледнел.

– Ты прав, конечно. И я должен был предусмотреть это как одну из возможностей. Для всех нас.

Тут заговорил Мендес:

– Все вовсе не так трагично, как вам кажется. Но мы предусмотрели самую очевидную возможность выиграть время – мы можем переехать отсюда. Две сотни миль на север – и мы окажемся в нейтральной стране. Эти ублюдки дважды подумают, прежде чем посылать наемных убийц за канадскую границу.

– Даже не знаю, – откликнулся Марти. – Канадскому правительству нет никакого резона нас защищать. Какое-нибудь агентство может выступить с требованием о выдаче преступников, и нас уже на следующий день отправят в Вашингтон, в наручниках.

– Мексика! Там бы таких проблем не возникло, – сказал я. – В Канаде плохо то, что тамошние службы недостаточно коррумпированы. Заберите с собой в Мексику нанофор – и вы получите любую защиту, какая потребуется.

– А ведь верно! – согласился Марти. – Кроме того в Мексике полно клиник, где можно вживлять имплантаты и делать операции по подчистке памяти.

– Но как вы предполагаете переправить туда нанофор? – спросил Мендес. – Он же весит больше тонны, не говоря уже обо всех канистрах, ящиках и мешках с расходными материалами, которые нужны для его работы.

– А пусть он сделает самоходную установку, – предложил я.

– Вряд ли это сработает. Наш нанофор может делать предметы размером не больше семидесяти девяти сантиметров в поперечнике. Теоретически мы можем, конечно, собрать вездеход из таких частей, но ведь их будет не одна сотня. И чтобы сложить их вместе, нам понадобится целая металлоремонтная мастерская и специалисты-механики.

– А почему бы вам не украсть готовый вездеход? – предложила Амелия. – В армии полно вездеходов. Ваш прикормленный генерал может подделывать официальные документы, продвигать людей по службе и давать им новые назначения. Он наверняка смог бы устроить так, чтобы подходящий вездеход направили туда, куда нам нужно.

– Боюсь, перемещать физические объекты несколько труднее, чем изменять информацию, – сказал Марти. – Но в любом случае стоит попробовать. Кто-нибудь из вас умеет водить вездеход?

Мы переглянулись.

– Четверо из Двадцати умеют водить машину, – заявил Мендес. – Сам я никогда не управлял вездеходом, но думаю, разница не большая.

– Мэгги Камерон был когда-то водителем, – вспомнил я то, что узнал о Двадцати, когда подключался с ними. – Он водил машины в Мексике. Рикки учился водить в армии и может водить армейские вездеходы.

Марти встал. Двигался он как-то замедленно.

– Эмилио, дайте мне ваш телефон, который не прослушивается. Посмотрим, что может сделать наш генерал.

Легонько скрипнула дверь, и в комнату тихо вошла Юнити Хэн.

– Вам надо это знать. Когда мы подключились с ним в полном контакте, мы обнаружили… Этот человек, Питер… Он мертв. Его убили – из-за того, что он знал.

Амелия прикусила губу и посмотрела на меня. По ее щеке скатилась одна-единственная слезинка.

– Доктор Хардинг… – Юнити не сразу решилась сказать. – Вас тоже должны были убить. Как только Инграм убедился бы, что все ваши записи уничтожены.

Марти покачал головой.

– Это не похоже на отдел технологических исследований.

– Это даже не военная разведка, – уточнила Юнити. – Инграм – член ячейки светопреставленцев. Их тысячи, их полным-полно во всех правительственных структурах.

– Господи боже мой! – вырвалось у меня. – И теперь они знают, что их пророчество истинно…

Как стало известно от Инграма, он лично знал только еще троих других членов секты «Молота Господня». Двое из них работали в отделе технологических исследований – один штатский, секретарь в чикагском отделении, к которому был приписан и сам Инграм, второй – его товарищ, офицер, который ездил на остров Сент-Томас и убил там Питера Бланкеншипа. Третьего он знал только под тайным именем Иезекиль. Этот Иезекиль появлялся только раз или два за год и приносил приказы. Именно он уверил Инграма, что последователей «Молота Господня» множество тысяч и они проникли повсюду в правительственные и коммерческие структуры, главным образом в армию и полицию.

Инграм убил уже четверых мужчин и двух женщин, все, кроме одного, были на военной службе (этот один был мужем женщины-ученого, которую Инграм пришел убивать). Все убийства он совершал далеко от Чикаго, и большинство преступлений остались нераскрытыми, прошли как смерти от естественных причин. В одном случае он изнасиловал жертву, а потом изуродовал ее тело определенным образом, как ему велели, так что ее смерть отнесли на счет маньяка – серийного убийцы.

Убивая, Инграм не испытывал ни малейших угрызений совести. Эти люди были для него опасными грешниками, которых он отправлял куда следовало – в ад. Но ему очень понравилось уродовать тела жертв – это придавало ощущениям необычайную остроту, – и Инграм надеялся, что Иезекиль снова поручит ему такое задание.

Имплантат ему вживили три года назад. Его собратья-светопреставленцы не одобряли этого, и сам он тоже не одобрял гедонистических удовольствий, для которых люди обычно использовали подключение. Сам Инграм подключался только во время коллективных молитв и иногда – при совершении ритуальных убийств, которые он тоже воспринимал как особое мистическое действо.

Один из тех, кого он убил, был отставным механиком, «стабилизатором» вроде Канди. Джулиан почему-то вспомнил вдруг о подонках, которые зверски изнасиловали Арли и бросили умирать. И о том светопреставленце с ножом, который встретился ему возле магазина. Кто они были – просто сумасшедшие, или все это являлось частью продуманного плана? А может быть, и то, и другое сразу?

На следующее утро я на час подключился с этим ублюдком – пятьдесят девять минут из этого часа были явно лишними. По сравнению с этим мерзавцем Сковилл показался бы невинным ягненком.

Мне надо было немного проветриться. Мы с Амелией взяли купальные костюмы, сели на велосипеды и поехали на пляж. Двое парней в мужской раздевалке как-то странно на меня посмотрели. Наверное, им встречалось здесь не так уж много чернокожих. А возможно, велосипедистов.

Мы поплавали совсем немного – вода была слишком соленая, с противным металлическим привкусом и на удивление холодная. Она почему-то до странности напоминала копченый окорок. Мы вышли на берег, обтерлись, дрожа от холода, и пошли немного прогуляться по этому странному пляжу.

Белый, чистый песок, конечно же, был привозным. Мы проезжали на велосипедах по настоящей поверхности кратера, которая походила на спекшееся темно-янтарное стекло. Песок скользил под ногами и скрипел при каждом шаге.

Все здесь казалось странным и непривычным по сравнению с пляжами в Техасе, где мы обычно отдыхали – на острове Падре и в Матагорде. Здесь не было ни морских птиц, ни ракушек, ни крабов. Только большая круглая воронка, наполненная крепким раствором соли. Озеро, сотворенное каким-то глуповатым богом, как сказала Амелия.

– Мне кажется, я знаю, где он мог бы найти пару тысяч сторонников, – сказал я.

– Мне он приснился, – призналась Амелия. – Мне снилось, что он добрался до меня и разделался со мной так же, как с той женщиной, про которую ты рассказывал.

Я замялся.

– Хочешь, давай поговорим об этом? – Он вспорол той женщине живот – от паха до пупка, а потом сделал еще один крестообразный разрез посредине живота – для полноты картины, после того, как перерезал ей горло.

Амелия отмахнулась.

– Реальность гораздо страшнее любого сна. Если воспринимать все так, как этот Инграм.

– Да, – мы уже обсуждали возможность того, что их на самом деле всего несколько человек – может быть, всего только четверо заговорщиков-сектантов, склонных к самообману. Но у Инграма был слишком уж широкий доступ к самым разным ресурсам – к информации, деньгам, рационным картам, а также к оружию типа «АК-101». Марти собирался сегодня утром обсудить это со своим приятелем-генералом.

– Страшнее всего то, что они в совсем ином положении, чем мы. Мы можем выловить и допросить хоть тысячу таких, как Инграм, и не найти того, кто управляет всей их кодлой. А если они подключатся с кем-нибудь из вас, то сразу обо всем узнают.

Я кивнул.

– Значит, нам придется действовать быстро.

– Время, время… Если они отследили его или Джефферсона до этого места, нам конец, – Амелия остановилась. – Давай сядем здесь. Просто сядем и спокойно посидим несколько минут. Может быть, это наша последняя возможность побыть наедине.

Она села, скрестив ноги в позе лотоса. Я сел рядом с ней, хоть и не так изящно. Мы взялись за руки и стали смотреть на утренний туман, клубящийся над безжизненными серыми водами.

Марти пересказал своему другу-генералу все, что мы узнали от Инграма о «Молоте Господнем». Тот заявил, что все это больше похоже на фантастический роман, но обещал осторожно разведать обстановку.

Еще генерал раздобыл для них два списанных транспорта, которые прибыли на место этим же утром: тяжелый вездеход с платформой и школьный автобус. Их сразу же перекрасили из подозрительного армейского защитного цвета в церковный пепельно-голубой и надписали на бортах обеих машин «Дом Святого Бартоломью».

Переноска нанофора была тем еще развлечением. Команда, которая когда-то устанавливала его здесь, имела в своем распоряжении два транспортера, автопогрузчик и лебедку для того, чтобы разместить нанофор в фундаменте здания. Они заказали машине подобия тех самых устройств, потом кое-как погрузили нанофор на транспортеры и, расширив проемы трех дверей, с трудом перетащили его в гараж. Работали не покладая рук. Все это было сделано за один день. А ночью нанофор с помощью лебедок погрузили на платформу вездехода.

Тем временем школьный автобус переоборудовали таким образом, чтобы Инграм и Джефферсон постоянно находились в подключении. Для этого пришлось выбросить из машины сиденья и разместить там кровати, вместе с оборудованием для подачи питания и воды и для удаления экскрементов. Так они могли непрерывно находиться в подключении с любыми двумя из Двадцати или с Джулианом, которые постоянно сменяли друг друга через каждые четыре часа.

Джулиан и Амелия выполняли разные неквалифицированные работы. Они вытащили из автобуса последние четыре ряда сидений и укрепили на их месте жесткие рамы для кроватей. Оба вспотели и постоянно били на себе москитов, летевших на свет. Тут в автобус забрался Мендес, на ходу закатывая рукава рубашки.

– Джулиан, я тебя подменю. Ты нужен Двадцати, они хотят подключиться с тобой.

– Хорошо, – Джулиан выпрямился и потянулся. Плечевые суставы хрустнули. – Что там стряслось? Надеюсь, у Инграма случился сердечный приступ?

– Нет, им нужна кое-какая практическая информация о Портобелло. Ради безопасности подключишься в одностороннем порядке.

Джулиан ушел, Амелия проводила его взглядом.

– Я боюсь за него.

– Я боюсь за всех нас, – Мендес достал из кармана маленькую баночку, вытряхнул оттуда какую-то капсулку и протянул Амелии. Рука его чуть дрожала.

Амелия с интересом посмотрела на серебристую горошину.

– Это яд. Марти говорит, он действует почти мгновенно и необратимо. Какой-то фермент, влияет непосредственно на мозг.

– На ощупь похоже на стекло.

– Какой-то пластик. Его надо будет раскусить.

– А если просто проглотить?

– Тогда подействует не сразу. Весь смысл в том…

– Я понимаю, в чем смысл, – Амелия опустила капсулу с ядом в карман и застегнула его на пуговицу. – Так что такого Двадцать хотят узнать о Портобелло?

– Собственно, даже не о самой базе, а о Панама-Сити. О лагере военнопленных и связях базы с ним, если таковые есть.

– И что они собираются делать с тысячами пленных врагов?

– Превратить их в союзников. Подключить их всех на две недели и гуманизировать.

– А потом отпустить?

– Да нет же, – Мендес улыбнулся и посмотрел через плечо на дом. – Они ведь все равно больше не будут узниками, даже за забором с колючей проволокой.

Я отключился и с минуту смотрел на анемоны, немного жалея, что контакт был только односторонним, и в то же время не жалея ни о чем. Потом я встал, чуть не споткнувшись, и пошел к Марти, который сидел в атриуме, за одним из столиков для пикника. Вот забавно – он нарезал лимоны! Рядом с ним стоял большой пластиковый пакет с лимонами, три кувшина и ручная соковыжималка.

– Ну и что ты об этом думаешь?

– Ты делаешь лимонад.

– Такая у меня работа, – в каждый из кувшинов было насыпано по порции сахара. Разрезав лимон напополам, Марти вынимал из середины тонкий ломтик и обмакивал в сахар, а потом выжимал сок из обеих половинок. Приходилось примерно по шесть больших лимонов на кувшин.

– Даже не знаю… – сказал я. – План совершенно самоубийственный. С парой пунктов я не согласен.

– Ладно.

– Не хочешь подключиться? – я кивком показал на столик с прибором для односторонней связи.

– Нет пока. Сперва расскажи в общих чертах. Так сказать, своими словами.

Я уселся напротив него, взял лимон и покатал между ладонями.

– Тысячи людей. Все – из чуждой нам культуры. Процесс работает, но ты опробовал его только на двадцати американцах. Причем на двадцати белых американцах.

– Не вижу причин ожидать, что здесь могут проявиться какие-нибудь национальные или расовые различия.

– Они тоже так считают. Но доказательств обратного просто не существует. Представь, что тебя подключат сразу с тремя тысячами буйных сумасшедших?

– Это вряд ли. Согласно науке общения, мы должны были бы сперва провести эксперимент с небольшой группой людей, но нам просто некогда этим заниматься. Мы сейчас делаем не науку, мы делаем политику.

– А кроме политики, как еще можно назвать то, что мы делаем? – спросил я.

– Не знаю. Может быть, социальное благоустройство?

Я принужденно засмеялся.

– Я не стал бы так говорить при социальных работниках. Сравнивать такое – все равно что ремонтировать телевизор с помощью лома и кувалды.

Марти делал вид, что полностью поглощен нарезкой лимонов.

– Но ты по-прежнему согласен, что сделать это надо?

– Что-то делать надо. Пару дней назад мы все еще прикидывали наши возможности. А сейчас мы как будто бежим по скользящей навстречу дорожке – и остановиться не можем, и вперед никак не продвинемся.

– Согласен, но вспомни, мы ведь вынуждены были так поступить. Джефферсон подтолкнул нас к краю дорожки, а Инграм запустил машинку на полные обороты.

– Ага. Моя мама говорила: «Делай хоть что-нибудь, даже если это неправильно». Наверное, мы сейчас как раз в такой ситуации.

Марти отложил нож и посмотрел на меня.

– На самом деле все не так. Не совсем так. У нас есть еще одна возможность – сделать все достоянием гласности.

– О проекте «Юпитер»?

– Обо всем. По всей вероятности, правительство скоро прознает, чем мы тут занимаемся, и раздавит нас. Этого можно избежать, если мы успеем оповестить общественность.

Странно, что я даже не принял во внимание этот вариант.

– Но мы никак не можем рассчитывать на стопроцентный успех. Возможно, примерно половина людей и согласятся на такое. И окажутся в воплощении кошмарных грез Инграма – стадо овец, окруженное волками.

– Все даже хуже, чем ты думаешь, – признался Марти. – Кто, по-твоему, держит под контролем средства массовой информации? Не успеем мы завербовать первого добровольца, как правительство представит нас в таком свете, будто мы – чудовища, моральные уроды, которые добиваются мирового господства. Пытаются контролировать сознание людей. На нас объявят охоту, нас линчуют.

Марти покончил с лимонами и налил равные количества сока во все три кувшина.

– Понимаешь, я думал об этом целых двадцать лет. Эту головоломку невозможно распутать: для того, чтоб кого-нибудь гуманизировать, надо вживить ему имплантат. Но как только кто-нибудь из нас подключится в полном контакте, тайна сразу же будет раскрыта. Если бы у нас была прорва времени, можно было бы попробовать устроить это по типу сектантских ячеек, как у светопреставленцев. Поработать над модификацией памяти всех наших последователей, кроме тех, кто окажется на самой верхушке пирамиды, так чтобы никто не знал ни про меня, ни про тебя. Правда, для модификации памяти необходимы специальные навыки, оборудование, время. И эта идея с гуманизацией военнопленных отчасти поможет предотвратить преследования со стороны федеральных служб, по крайней мере на время. Мы могли бы представить нашу методику как новый способ удерживать пленных под контролем – а потом надо было бы подстроить так, чтобы средства массовой информации «случайно» узнали, что с этими пленными произошли некие гораздо более значительные изменения. Бессердечные убийцы обратились в святых.

– А тем временем мы проделаем ту же процедуру со всеми механиками. По одному циклу за раз.

– Точно, – подтвердил Марти. – Все за сорок пять дней. Если, конечно, у нас получится.

Арифметика была проще некуда. В армии имелось шесть тысяч солдатиков, каждую машину обслуживало три смены механиков – по десять дней дежурства, двадцать дней отгулов. Оставить каждую смену в подключении на пятнадцать дней подряд – и через сорок пять дней мы приобретем восемнадцать тысяч сторонников плюс тысяча или две тех, кто управляет летающими и плавучими боевыми машинами – их тоже надо будет пропустить через процедуру гуманизации.

Генерал, приятель Марти, должен был сделать – или попытаться сделать – следующее: повсеместно распространить приказ – якобы по инициативе разведывательного отдела – некоторым боевым группам оставаться на смене одну или даже несколько лишних недель.

Так мы получили бы добавочные пять дней на то, чтобы «обратить в свою веру» механиков. Но после этого их нельзя будет просто отпустить по домам. Перемены в поведении будут слишком заметны, и, как только первый же обращенный механик с кем-нибудь подключится, наш секрет сразу перестанет быть секретом. К счастью, уже во время первого длительного подключения механики осознают, что им необходимо пока держаться подальше от прочих людей, – а значит, у нас не будет никаких проблем с тем, чтобы удержать их на базе. Кроме обеспечения кормежки и размещения всего добавочного персонала, который генерал – приятель Марти – сумеет собрать на дополнительные учения. Но вряд ли солдатам будет в тягость пожить одну-две недели в походных условиях.

Тем не менее в средствах массовой информации сперва должны появиться сообщения о «чудесном перевоплощении» пленных повстанцев, чтобы подготовить общественность к восприятию следующего известия.

Самый удачный, совершенно бескровный вариант представлялся Марти так: пацифисты захватывают власть в армии, потом армия подчиняет себе правительство. А потом народ – какая радикальная идея, а? – возьмет на себя функции правительства.

– Марти, но все это зависит от одного-единственного человека, не знаю – мужчины или женщины, твоего таинственного генерала, – сказал я. – Который может перетасовать как угодно медицинские данные или дать новые назначения нескольким солдатам и офицерам. Или раздобыть по-быстрому нужные нам тягач и автобус. Ладно, все это еще куда ни шло. Но провести общеармейские учения механиков, да еще под эгидой разведывательного управления! Если он способен такое устроить, значит, он уже захватил власть над всей армией.

Марти медленно кивнул.

– Ты не собираешься разбавить лимонад водой?

– Пока нет. Утром. Это секрет, – Марти сложил руки на груди. – А что касается другого секрета – личности моего генерала, – то ты его уже почти разгадал.

– Так кто это? Президент? – Марти рассмеялся. – Министр обороны? Начальник Генерального Штаба?

– Ты мог бы вычислить его, зная то, что ты знаешь, просто прикинув раскладку командных структур. И это для нас большая проблема. Сейчас мы слишком уязвимы – до тех пор, пока не подправим немного твою память.

Я пожал плечами.

– Двадцать рассказали мне насчет таблеток для самоубийства.

Марти осторожно откупорил коричневую бутылочку и вытряхнул мне на ладонь три тяжелые капсулки.

– Раскуси эту штуковину – и через несколько секунд твой мозг умрет. Нам с тобой надо держать эти капсулы в стеклянном зубе.

– В зубе?

– Это старая шпионская легенда. Но если они захватят тебя или меня живыми и заставят нас подключиться – нашему генералу конец и всей затее тоже.

– Но ты же не можешь подключаться в полном контакте?

– Значит, в моем случае вместо подключения будут пытки. А вот с тобой… Ты знаешь о нем уже так много, что можно просто назвать тебе его имя.

– Кто это – сенатор Дайетс? Папа римский? Марти похлопал меня по плечу и повел обратно к автобусу.

– Это генерал Стентон Роузер, ответственный секретарь Командования Вооруженных Сил. Он один из Двадцати, из тех, которые считаются умершими, и у него теперь другое имя и внешность. Сейчас у него отсоединенный имплантат, но, несмотря на это, он все равно навсегда крепко-накрепко связан с остальными Двадцатью.

Переезд в Мексику был тем еще приключением. Горючее в тягаче заканчивалось так быстро, что приходилось останавливаться на дозаправку каждые два часа. Они не доехали еще и до границ Северной Дакоты, как решили остановиться и потратить полдня, но переделать систему питания тягача так, чтобы он мог потреблять энергию непосредственно от генератора нанофора. Потом у них поломался автобус – полетела коробка передач. А собственно, герметичный цилиндр из прессованного порошкового железа испортился от действия магнитных полей. Двое из Двадцати, Хановер и Лэмб, немного разбирались в устройстве автомобилей, и совместными усилиями они докопались до причины неисправности. Оказалось, что-то не ладилось с программой переключения скоростей. Когда вращающий момент достигал определенного порога, поле на мгновение отключалось, чтобы переключить машину на более низкую скорость, а когда вращающий момент доходил до следующего порога, оно должно было переключиться обратно. Но программное устройство разболталось, его чувствительность нарушилась – и оно пыталось переключать поля сотню раз за секунду, а цилиндр из порошкового железа не мог долго выдерживать такие нагрузки. Как только они выяснили, в чем проблема, дело пошло на лад – как оказалось, параметры переключения скоростей можно было устанавливать и вручную. Правда, пришлось все время следить за этим и заново менять всю настройку каждые десять-пятнадцать минут, потому что автобус не был рассчитан на такие перегрузки. Но тем не менее они продвигались на юг по тысяче миль за день и строили планы.

Перед тем, как въехать в Техас, Марти связался с доктором Спенсером, у которого была своя клиника в Гвадалахаре, где делали операцию Амелии. У них состоялись некие таинственные переговоры. Марти не сказал, что у них есть собственный нанофор, но сообщил, что имеет ограниченный, но неконтролируемый доступ к такой машине. И пообещал сделать доктору все, что угодно – конечно, в пределах разумного, – что машина может сотворить, скажем, часов за шесть. В качестве доказательства он послал Спенсеру алмаз в две тысячи двести карат, который весил целый фунт. На одной из граней этого алмаза было выгравировано имя Спенсера. В обмен на шесть часов работы нанофора доктор Спенсер пообещал на неделю предоставить в полное распоряжение Марти и его людям отдельное крыло своей клиники, предварительно удалив оттуда весь свой персонал и оборудование, и разрешил воспользоваться помощью нескольких технических работников. Подробности они должны были обсудить позже.

Марти вполне должно было хватить этой недели, чтобы подредактировать память Джулиана и закончить гуманизацию двоих пленников.

Мексиканскую границу они пересекли без особых проблем – просто некая сумма денег перешла из одних рук в другие. Вернуться обратно таким же способом у них бы не получилось. Пограничные охранники на американской стороне слишком добросовестные служаки и слишком медленно соображают, а подкупить их практически невозможно – и не удивительно, потому что это не люди, а роботы. Но возвращаться своим ходом никто и не собирался, разве в том случае, если вся их затея полностью провалится. Они планировали вернуться в Вашингтон на военном самолете – причем желательно не под стражей.

У них ушел еще день, чтобы доехать до Гвадалахары, и еще два часа они добирались до клиники по путанице извилистых городских улиц. Все дороги в городе либо были перекрыты на ремонт, либо выглядели так, словно вовсе не ремонтировались аж с самого двадцатого века. Наконец они отыскали клинику и оставили автобус и вездеход в ее подземном гараже, под охраной старенького мужичка с автоматической винтовкой. Марти остался в автобусе, чтобы приглядывать за охранником.

Спенсер приготовил все, как договаривались. Он даже забронировал ближайшую гостиницу «Ла Флорида», при которой имелась стоянка для автобусов. Он не задавал никаких вопросов, только уточнил, что именно нужно. Марти разместил подключенных Джефферсона и Инграма в клинике, вместе с двумя из Двадцати.

Расположившись в «Ла Флориде», они начали приводить в действие первый этап плана – тот, что касался Портобелло. Выяснив, что все местные телефонные линии прослушиваются, они, при содействии генерала Роузера, устроили себе спутниковую связь по военным каналам.

Оказалось довольно просто продвинуть Джулиана в Генеральный Штаб в качестве офицера-стажера, поскольку он перестал быть фактором в стратегических планах кампании. Но со второй половиной этой части плана возникли неожиданные затруднения: приказ оставить прежнюю боевую группу Джулиана в подключении на добавочную неделю для тренировок опротестовали на уровне батальонного командования, сопроводив отказ довольно резкими комментариями насчет того, что «ребята» и так получили слишком много стрессов за последние две смены.

Это была сущая правда. У них было три недели отгулов, чтобы прийти в себя после того кошмара в Либерии, но по возвращении на службу некоторые механики были все еще не в лучшей форме. А на этой смене их ожидало новое потрясение – тренировки с Эйлин Заким, которая заменила Джулиана. Группа на девять дней осталась в Портобелло и по множеству раз повторяла одни и те же маневры в «Педровиле», добиваясь такого же слаженного взаимодействия с Эйлин, какое у них было с Джулианом.

Это назначение оказалось для Эйлин приятной неожиданностью. Она ожидала, что группа возмутится из-за принятого в батальоне обычая присылать кого-то постороннего на должность нового командира группы, вместо того чтобы дать возможность другим ребятам из группы продвинуться по службе. А тут случилось совершенно необычное дело: все в группе прекрасно знали, какую работу делает Джулиан, и никто не хотел взваливать на себя его обязанности.

На счастье – хотя этого и следовало ожидать, – тот полковник, который отказался продлить группе Джулиана срок подключения, как раз в это время сам получил новое назначение. Множество офицеров Генерального Штаба с радостью поменяли бы место службы на такое, где побольше настоящих боевых действий или, наоборот, поменьше. Этот полковник неожиданно получил приказ, согласно которому его отправляли в воинскую часть, расквартированную в тихой, спокойной Ботсване, где практически не было никаких боев и присутствие солдат Альянса было чисто номинальным.

Полковник, который заменил его на прежнем месте, в Портобелло, прибыл из самого Вашингтона, из того Отдела по вопросам Личного Состава и Техники, которым руководил генерал Стентон Роузер. По прибытии он в течение нескольких дней изучил обстановку и пересмотрел многие решения своего предшественника, в том числе и то, которое касалось прежней боевой группы Джулиана. Их оставили на дежурстве до двадцать пятого июля, в плане долгосрочного исследования, проводимого Отделом по вопросам Личного Состава и Техники. А двадцать пятого июля группу должны были перевести в расположение Генерального Штаба на обследование и тестирование.

Роузер из своего Отдела не мог непосредственно повлиять на то, что касалось огромного лагеря военнопленных в Зоне Канала. Этим занималась небольшая группа армейской разведки, к которой была прикомандирована отдельная группа солдатиков.

И нужно было выполнить такую непростую задачу: каким-то образом подключить на две недели всех военнопленных из лагеря, да так, чтобы в это не вмешивались ни солдатики, ни разведка, хотя один из офицеров разведки наверняка тоже подключится – чтобы шпионить за пленными.

Ради такого дела пришлось срочно наколдовать полковничий чин для Гарольда Мак-Лохлина, единственного из Двадцати, у кого был и реальный боевой опыт, и хорошие познания в испанском. Он получил приказание отправиться в Зону Канала, чтобы руководить там экспериментом по подсознательному «умиротворению» военнопленных. Документы и полковничий мундир ждали его в Гвадалахаре.

За ту ночь, когда они проезжали Техас, Марти позвонил всем членам клуба «Ночного особого» и аккуратно, со всяческими предосторожностями, предложил каждому приехать на выходные в Гвадалахару, чтобы провести время с ним, Джулианом и Блейз: «Вы получите массу незабываемых впечатлений». Отчасти это было необходимо для того, чтобы узнать мнение каждого из них о задуманном эксперименте, отчасти – для того, чтобы вывезти всех их за границу, прежде чем до них доберутся не те люди, что нужно, и начнут задавать им всяческие вопросы. Все, кроме Белды, сказали, что смогут приехать, даже Рэй, который только что вернулся из этой самой Гвадалахары, где провел почти две недели в клинике, на операции по удалению с тела лишнего жира. Таким образом, они ожидали увидеть в «Ла Флориде» кого угодно, кроме Белды, но первой появилась именно она – вошла, прихрамывая и опираясь на тросточку, а следом тащился нагруженный ее багажом портье. Марти, который как раз был в холле гостиницы, первые несколько секунд не мог выговорить ни слова и только недоуменно таращился на это явление нежданной гостьи.

– Я хорошенько все обдумала и решила, что смогу доехать поездом. Теперь ваша забота убедить меня, что я не совершила большущую глупость, – Белда кивком подозвала портье. – Покажите этому пареньку, куда положить мои вещи.

– Э-э-э… habitacion decioсho[14]. Комната номер восемнадцать. На верхнем этаже. Вы говорите по-английски?

– Понимаю, – буркнул портье и поплелся наверх по лестнице, сгибаясь под тяжестью четырех дорожных сумок.

– Я знаю, Эшер должен приехать завтра утром, – сообщила Белда. Сейчас было около двенадцати ночи. – А как остальные? Как ты думаешь, Марти, я успею немного отдохнуть до того, как все начнется?

– Хорошо. Неплохая идея. Остальные должны приехать часов в шесть или семь. Завтрак подадут к восьми.

– Я выйду к завтраку. Тебе и самому не мешало бы немного поспать. Выглядишь просто кошмарно, – заявила Белда и заковыляла вверх по лестнице, опираясь на перила и свою тросточку.

Марти действительно выглядел так, как Белда сказала, поскольку провел массу времени в подключении с Мак-Лохлином, прорабатывая все вопросы и все непредвиденные осложнения, которые могут возникнуть во время операции с военнопленными – «кульбита», как ее называл Мак-Лохлин. Ему ведь большую часть времени придется действовать совершенно самостоятельно, на свой страх и риск.

Если точно следовать разработанным приказам, не должно было возникнуть никаких недоразумений, поскольку согласно этим приказам все военнопленные должны быть изолированы на две недели. Все равно большинство американцев и так не очень-то охотно подключались вместе с ними.

А через две недели, начиная с того дня, когда бывшую боевую группу Джулиана переведут в Генеральный Штаб, Мак-Лохлин должен был пойти на прогулку и исчезнуть, оставив за собой тысячи гуманизированных военнопленных как непреложный факт. Потом они должны были связаться с Портобелло, и началась бы подготовка к следующей стадии операции.

Марти рухнул на неразобранную постель в своем маленьком гостиничном номере и уставился в потолок. Потолок был покрыт лепными узорами. В косых лучах света уличных фонарей, пробивающегося сквозь щели в ставнях, лепнина отбрасывала причудливые тени, сплетающиеся в фантастический узор. Свет отражался от ветровых стекол и блестящих крыш автомобилей, припаркованных вдоль улицы, и никто не подозревал, что всему старому миру очень скоро может прийти конец. Если все пойдет, как надо. Марти смотрел на игру теней и перебирал в уме все, что может этому помешать. И тогда весь мир действительно перестанет существовать.

Как же им все-таки сохранить свой план в тайне, невзирая ни на какие неожиданности? Если бы только для гуманизации не требовалось столько времени… Но с этим ничего нельзя поделать.

По крайней мере, он так думал.

Я с нетерпением ждал, когда здесь соберется вся компания из «Ночного особого», и, признаться, очень этому радовался – нам всем слишком надоела примитивная еда, которой приходилось питаться в дороге. Обеденный стол в «Ла Флориде» ломился от изысканных угощений: блюдо с целой горой сосисок, еще одно блюдо с жареными цыплятами, покрытыми ароматной хрустящей корочкой, огромная семга на длинном плоском блюде, рис трех цветов, горшочки с горячим картофелем, сладкой кукурузой и разнообразными бобами, тарелки с нарезанным хлебом и тортиллами – плоскими маисовыми лепешками, которые в Мексике едят вместо хлеба. Горшочки с соленьями, с маринованным перцем и гуакамоле. Когда я вошел в обеденный зал, Риза как раз наполнял свою тарелку. Мы поздоровались – ради шутки на ломаном испанском, как обычно говорят «гринго», и я последовал его примеру.

Только мы уселись в мягкие, глубокие кресла, держа в руках переполненные тарелки, как в столовую спустились остальные – они пришли все вместе, под предводительством Марти. Народу собралось немало – двенадцать из Двадцати и еще пятеро из нашей старой компании. Я уступил кресло Белде и пошел набирать в маленькую тарелочку вкусности, которые она больше всего любила, по пути здороваясь со всеми, и в углу комнаты наткнулся на Амелию и Ризу, который тоже уступил свое кресло седоволосой даме – Элли.

Риза налил нам всем по стакану красного вина из кувшина без этикетки.

– Дай-ка взглянуть на твои документики, солдат, – Риза покачал головой, отпил полстакана вина, наполнил его снова и сказал: – Решено – я эмигрирую в Мексику!

– Не забудь припасти побольше денег, – сказала Амелия. – Северянам не найти работы в Мексике.

– Ребята, у вас что, правда свой собственный нанофор?

– Эй, парень, это же страшная тайна! – предупредил я.