Продается Япония

Сам я родом из Сенсю, а кореш мой — из Косю. Так мы и зовем друг друга — по названиям наших родных мест. Впрочем, это не важно, важно, что мы дружим и он в нашей двойке за старшего. Мы — нищие. Профессиональные. Как и положено нищим, живем в трубах, под эстакадой скоростной шоссейной дороги. Наверно, вы их видели. Это недалеко от земель, огороженных колючей проволокой, где собираются строить Новый Камагасаки.

Квартирка у нас подходящая. Даже дверь есть, как в настоящем доме. Открывается автоматически: подойдешь, и сразу срабатывает инфракрасный выключатель. Люмпены теперь тоже культурно живут — как-никак двадцать первый век.

Да что там автоматическая дверь! У моего кореша даже радар есть, честное слово! Сама установочка внутри, а антенна из двери торчит. Можно дома сидеть, поплевывать, а как появится гусь — это на нашем жаргоне прохожий так называется, — выходи и начинай канючить. Одно плохо: гуси теперь обленились, никто пешком не ходит, а гоночного турбомобиля, чтобы догонять гусей на колесах, у нас еще нет, не приобрели. Откуда радар раздобыли, спрашиваете? Дороговато для нищих? Да что мы, дураки что ли — покупать?! На свалке нашли. Неподалеку от наших труб есть такое место, куда старое барахло выбрасывают. Сейчас ведь — что? Ученые, почитай, каждый день разные штучки изобретают. Ну, аппаратики и устаревают. Куда их девать? Известно, на свалку. Департамент по уничтожению вышедших из употребления вещей, ДУВУВ сокращенно, никак не выговоришь. Вот и валят все на свалку. А нам хорошо. Я, например, недавно сделал рейд по трущобам, в районе небоскребов. Там тоже полно подходящих вещиц. Выудил из помойки цветной транзисторный микротелевизор. Целехонький. Притащил в свою трубу, а кореш давай ржать, чуть не лопнул со смеху.

— Обалдел ты что ли, — говорит, — такую рухлядь домой тащить! Если уж тебе приспичило телепередачи смотреть, поискал бы телик на нашей свалке. Тут их до черта. Новехонькие, предпоследнего выпуска.

У него классный телик. Маленький такой рулончик, а развернешь — здоровенный экран получается. И видимость отличная. Эту модель в прошлом году выпустили. Только они поступили в продажу, трах-бах — опять новинку изобрели: телевизор-носовой платок. Ну и полетели рулончики на свалку.

Честно говоря, я даже приуныл — стоило по трущобным помойкам шляться!

— Может, эту штуковину антиквару отнести? — сказал я.

— Иди, дурак, иди к антиквару! — засмеялся Косю. — То-то он обрадуется. Да разве это антикварная вещь? Твоему телику от силы тридцать лет. Был бы он пятидесятилетней давности, может, и дали бы настоящую цену.

Обидно мне стало — я старался, а он смеется, гад. Включил телевизор, работает отлично.

— Не я дурак, а тот, кто его выбросил, — говорю.

Косю только сплюнул.

— Ох и серость! Ни шиша не понимаешь. Отстаешь от эпохи. Разве можно в наше время за всякое старье цепляться? Создавать и использовать новое — вот основа прогресса.

— Да на кой он сдался, прогресс этот самый?

— Что?.. И этого не понимаешь?! И с таким олухом я связался! Да пойми, дурья башка, без прогресса не выдержишь конкуренции!

— Какая еще конкуренция?

— Между фирмами, понимаешь? Потерпела фирма крах — и все, хана. Лопнула, как мыльный пузырь. А уж если все фирмы лопаться начнут, это тебе пострашней цунами — такое трясение по всей земле пойдет! Дошло?

— Дошло-то дошло… Только зачем им конкуренция? Прикрыли бы эту лавочку, и дело с концом…

— А прогресс?! Без конкуренции нет прогресса.

У меня от таких разговоров всегда в голове туман образовывался. Как же так получается? Без прогресса нет конкуренции, а без конкуренции нет прогресса… А если есть и то и другое, все жрут друг друга, как лютые звери. Похуже войны, пожалуй…

— Н-да… — пробормотал я. — Все, значит, устаревает. Даже люди. Вот мы, например Вышвырнули нас из жизни. На свалку. А мы ведь еще работать можем, как этот телевизор…

— Заткнись, надоело! — оборвал меня Косю.

Он терпеть не мог подобных разглагольствований. Раньше-то он механиком был. Первоклассный мастер, золотые руки. Вот и заедает его теперь…

А еще у нас такой случай был. Появился на нашей свалке заводской робот. Жутко дорогая штука. Лежит теперь на самом верху кучи, Туловище отдельно, башка отдельно. Голову сняли, значит, как с человека все равно. Когда мы его в первый раз увидели, прямо ошалели от радости, хоть и приметили, что парень-то весь металлический. Да уж больно давно гусей не попадалось. Ну и мы, честно говоря, в тот день под градусом были.

Кореш-то мой выскочил из трубы и ну кланяться, мне орет:

— Давай включай магнитофон!

— Какую ленту ставить? Всегдашнюю?

— Ясно, всегдашнюю! Да пошевеливайся ты, раззява!

Когда нас приняли в цех нищих, — все забрали, до нитки, оставили в чем мать родила, задарма-то и нищим нельзя стать! — старейшина цеха дал нам ленту с записью «Плача». До того жалостный «Плач», аж слезу прошибает. Говорят, запись сделана лет сто назад главным паханом генерального прихода нищих. Непревзойденный мастер был. Мало кто мог с ним тягаться. Уж про нас, новичков, я и не говорю. Мы умели только лепетать, как грудные младенцы…

Ну, включил я, значит, «Плач», основную часть, махнул корешу рукой — начинай, мол! Он поднял рупор повыше и давай бить поклоны. «Господа хорошие! — зарыдал магнитофон, и до того громко, до того жалобно! А голос такой отработанный, хорошо поставленный, ни дать ни взять — лауреат конкурса вокалистов! — Подайте милостыньку сирому, убогому! Не поленитесь, господа, опустить ваши щедрые ручки в карманы и достать монетку! Вам — облегчение, нам — пропитание! Низко кланяюсь, благодетели…» А под конец стихами, да так складно.

И тут напарник мой как завопит:

— Тьфу ты, дьявол, этот фрайер ведь без головы!

Смотрю — точно; голова у него подмышкой.

Косю разъярился:

— У-у-у, зараза! Если уволили — сняли голову, так нечего тут шляться, издеваться над бедными нищими!

— Извините, — вежливо ответил робот, — некуда мне деться. Все склады металлолома битком набиты. Я и пошел на свалку…

— Ага, безработный, значит, — ехидно сказал Косю. — А что, тебе хоть жрать не надо, и то хорошо. На кой только тебе наша свалка сдалась? Сплюснулся бы, прилег под дверьми склада, глядишь, и подобрали бы.

— Нельзя, — ответил робот голосом, лишенным всякой интонации. — Если увеличить тоннаж металлолома на складах, цена на лом упадет. В текущем году к нам на завод поступила новая партия роботов. Они вдвое производительней нас, а эксплуатационные расходы у них вполовину меньше.

— Ясно, — ухмыльнулся Косю. — Поэтому тебя и вытурили. Я бы тоже на месте дирекции так поступил. Прогресс заключается в конкуренции, то есть в непрерывном совершенствовании орудий производства. Да и фирма, выпускающая роботов, может прогореть, если предприятия не станут покупать новых моделей. А все вместе называется капитализм. Понял? Да здравствует стимулирование эффективного потребления?

Если бы роботы могли обижаться, я бы сказал, что он обиделся. Уж очень грустной выглядела его голова, болтавшаяся подмышкой.

— Может быть, вы и правы, — сказал он, — но я ведь еще в очень хорошем состоянии. Мне бы работать и работать. Не пойму я людей — до чего же расточительные существа! Впрочем, они в последнее время тоже обесценились, как и мы, роботы.

Тут мой дружок взорвался:

— Что-о?! Обесценились?! Посмотрите-ка на это чучело — оно еще берется рассуждать? Молчал бы уж лучше! Ему, видите ли, работать хочется! А мне не хочется?! Мне всего сорок. Я бы мог еще лет шестьдесят вкалывать, но не тут-то было. Думаешь, очень сладко в трубе жить и побираться? Что я, не человек, что ли? Мне бы своим домом обзавестись, жениться, детишек воспитывать… А не выходит… И все из-за вас, проклятых. Ясное дело, у машины вроде тебя производительность труда раза в три выше человеческой. Вы ведь не устаете, есть не просите. Вот и выкидывают квалифицированных рабочих на улицу… Со мной, например, такую мерзкую штуку устроили, да так ловко, что комар носа не подточит. Вызывают к директору, вкручивают что-то насчет социального прогресса — подайте, мол, заявление об увольнении, по собственному желанию, вы же человек культурный, должны понимать. Мне даже приятно стало, надо поддержать прогресс, думаю. Подал заявление. Сам директор ручку жал. Пособие отвалили приличное, все честь честью. Ничего, живу. А как деньги кончились, пошел снова — прогресс ведь! Тут мне и показали изнанку этого самого прогресса проклятого. Не узнают, словно я не я, а они не они… — тут он всхлипнул. — И вот я нищий. В расцвете сил. А все вы виноваты! Короче говоря, молчи и не чирикай! Выгнали — так тебе и надо. Задумал с человеком тягаться, так и неси все тяготы человечьей жизни!

Ишь как его прорвало! Первый раз такую речугу толкнул. И без конспекта ведь, не готовился. Я даже зааплодировал, но тут же получил коленкой под зад.

— Вы не сердитесь, пожалуйста, — сказал робот. — Мы ведь не виноваты — делаем, что люди велят… — он помолчал немного, а потом добавил: — Взяли бы меня в компанию, а?

— Чего-о?! — мой кореш поперхнулся. — Да ты что, спятил? Тут людей нищих хоть пруд пруди, а он туда же! Вздумал снова у нас хлеб отбивать!?

— Хлеб я вам отдавать буду. Мне бы только на энергию выклянчить. Энергия у меня на исходе…

— Нет уж, дорогой, как-нибудь без тебя обойдемся. И хватит разговоры разговаривать. Катись-ка ты подальше! Впрочем, далеко ходить не надо. Вон она, свалка, совсем рядышком, видишь? Там и устраивайся.

Робот повернулся и покорно зашагал на свалку. Правда, конце концов его желание исполнилось, но об этом речь впереди.

Так мы и жили. Одно время до того туго пришлось, чуть не загнулись. Улова никакого, хоть ложись и помирай. Я уж все островки обегал, благо ноги здоровые. (Островками у нас микрорайоны называются, по нескольку на каждого нищего.) Набил мозоли, а толку никакого. Да еще как назло раздобыли мы на нашей свалке парочку электронных холодильников. Машины — блеск. Только охлаждать нечего. У нас даже голодные галлюцинации начались: откроешь дверцу и мерещится на белоснежных полочках всякая снедь… Кореш все утешал меняв прошлом веке, мол, нищие и не помышляли о такой культурной жизни… Плевал я с самого высокого небоскреба на эту культуру, когда жрать нечего!

Мне кажется, нищие год от года все хуже живут. Лет пятьдесят назад для них просто рай был. Разговорился я как-то с одним древним стариком, — он один из заправил в нашем цехе, — так он мне уж нарассказал всякого. Полвека назад район Камагасаки походил на большой помойный ящик: куда ни плюнешь, попадешь в нищего или безработного. А жили ничего. В гостиницах, как люди. Гостиницы, правда, паршивенькие, вроде книжных полок, но все же лучше, чем труба. Они, кстати, ночлежками назывались. За ночевку дешево брали — сто двадцать иен. А на пятьдесят иен кормиться целый день можно было. Для меня-то эти цифры пустой звук: у нас после девальвации другие деньги ввели — ре и медяки. Но старикан не врет, не похож он на враля. Выходит, не плохо наш брат раньше жил. И главное, все друг другу помогали…

Интересно бы заглянуть в эту самую прежнюю жизнь Мне и представить трудно, как все тогда выглядело. Взять хотя бы теперешний крытый супер-рынок. Здоров венный такой гроб, за десять километров видно. Так раньше на этом месте какой-то переулочек был, не то Дум. Бум, не то Новый Свет назывался. Новый Свет… смех, а? Для переулка такое название! Да что говорить — нащу Японию в последнее время так переделали, не узнать. К югу от Осаки новый огромный город построили, Сайсэй: сверхскоростные магистрали, увеселительный центр спортзалы, бассейны, огромный стадион… Интересно, что там раньше было, вы не помните, а?.. Или Камагасаки например. Говорят, лет пятьдесят назад здесь крохотные домишки были, вроде грибов-поганок. Снесли их, даже следа не осталось. Теперь строят многоэтажные дома высшего класса. Хорошо бы получить квартирку в таком доме. Только куда нам! Нас, нищих, даже в трущобные небоскребы не пускают. Правда, лично я не хотел бы жить в этой дыре. Разве можно без кондиционированного воздуха и лифта жить?! Мы же не пещерные люди. В наших трубах и то эйр-кон есть, самодельная, конечно, установочка, но какая разница? Вот и получается, как раскинешь мозгами, что современный нищий все-таки приобщился к культуре…

Впрочем, иногда обидно становится. И главное — непонятно. Сидишь ты в своей трубе, пустыми кишками громыхаешь, новые дырочки на поясе прокручиваешь, чтобы, значит, последние штаны не потерять, а выглянешь наружу — потрясающее зрелище! С аэродрома Авадзи трансконтинентальный лайнер взлетает, озонаторы на всю катушку работают, в небе туристическая ракета «Земля — Луна» поблескивает… Билет в один конец больше миллиона ре стоит, даже подумать страшно! Мне-то зачем на Луну, подумаешь, невидаль! Нет, ей-богу, просто шарик, болтается вверху, словно медяшка, а у тебя в кармане ветер гуляет. Закрыл бы я ее к чертовой матери. А уж сколько денег на постройку ракет ухлопали! Любопытная все же штука цивилизация: одни космос осваивают, а другим жрать нечего. И чего люди в небеса лезут. Я думаю, от снобизма, от пижонства. Перед историей стараются, чтобы, значит, имя свое увековечить. Может, оно и приятно, только ведь все равно помрешь и не узнаешь, что после тебя будет… Да нет, я не против цивилизации, все понимаю — как-никак, я не просто деклассированный элемент, а деклассированный элемент двадцать первого века. Но как ни крутись, есть каждый день хочется, и век здесь не играет роли. Социальное обеспечение, говорите? Слыхал про него. Только это не про нас. Без медицинской справки ни шиша не получишь. Врач должен выдать свидетельство, что у человека кишки, действительно, совсем ссохлись, еще сутки мол, и никакая пища, даже самая деликатная, через них не пролезет. Но к врачам ходит публика почище, а нам туда дорожка заказана.

Ничего не поделаешь — общество живет по раз навсегда установленным законам. Если ты оказался никчемным человеком, потерпел поражение в борьбе за существование — смирись. Потому что от какого-нибудь отщепенца нет никакой пользы для прогресса. А мы все время прогрессируем. Теперь уж и остановиться не можем. С какой же стати давать хлеб такому типу, который для прогресса нуль?! Лунная ракета — другое дело. На нес можно и даже нужно деньги тратить. Она науку вперед толкает. Вообще, мне кажется, людишки, как таковые, устарели. Мы — почти атавизм. Или анахронизм Это уж точно. Все лекторы так говорят. Ничего не попишешь — двадцать первый век.

Бывает, всплакнешь от собственной бесполезности Жалко все же себя. Но я стараюсь бороться с подобными настроениями. Жалость тоже устарела. Современный человек должен быть твердым.

Ладно, заболтался я… Так вот, значит, мы с корешем чуть не загнулись. Была бы нам крышка, если бы не этот самый случай.

Думал я думал, что делать, и пошел на поклон к коллегам. Свои все же, должны понять. Ребята покочевряжились, а потом отвалили мне все-таки парочку вшей. Я им, как родным, обрадовался. Запустил в скляночку из-под таблеток — устраивайтесь, милые!

Пришел домой, еле плетусь, по сияю. Говорю корешу:

— Эй, Косю, выше голову! Я вшей раздобыл!

А он с голодухи едва языком ворочает:

— Оно, конечно, здорово, только разве мы продержимся, пока они размножатся?..

Сейчас я объясню, в чем дело. В старину нищие, если совсем туго приходилось, кровь сдавали. Теперь эта дрянь никому не нужна: химзаводы давно наладили массовое производство отличнейшей синтетической крови. Качество — наивысшее. Как известно, кровь для вши, что хлеб для человека. Ну, наш брат смекнул, что к чему. Мы вошек этих самых больше родных детей любим. Плохо им, бедным, приходится. Блох и клопов, например, начисто вывели, потравили ядохимикатами. Стали к вшам подбираться, но тут выяснилось, что они для науки ценность имеют. Опомнились, туда-сюда, а их почти и не осталось. Только в Японии и в некоторых районах Индии еще водится это редкостное насекомое. Чья тут заслуга? Нас, нищих! Выходили мы их, тут и спорить нечего. Вволю попили они нашей кровушки. Вошь, она не дура, искуственную кровь жрать не станет. Небось, человеку мясо тоже вкусней какого-нибудь там эрзаца. И потом, всякой божьей твари душевность нужна, забота, человеческое тепло. А уж мы их жалеем, будьте спокойны! И им хорошо, и нам, бизнес хоть вшивый, не очень-то трудный, но все же. Значит, и мы толкаем науку, способствуем прогрессу. По-интеллигентски выражаясь, нищий — это вшепитомник и главный поставщик университетских лабораторий, работающих над проблемой вшей.

Правда, нас в этом бизнесе здорово облапошивают. В последнее время вши начали входить в моду. В Западной Европе и Америке миллионеры за большие деньги покупсиот красных, зеленых, розовых и леопардовых вшей, выведенных путем скрещивания. Их держат в коробочках с увеличительным стеклом. Они теперь вроде домашних животных. Раньше у людей собака в почете была, но собачьи времена прошли. Я сам читал в одной газете, в разделе светской хроники, статью под заголовком «Вошь — друг человека». Все это хорошо. Плохо одно: университетские лаборатории покупают у нас товар за бесценок, а продают за бешеные деньги. Пара леопардовых вшей, например, стоит столько же, сколько крупная жемчужина. Что поделаешь, не нам тягаться с настоящими бизнесменами!

Я осторожно вытащил насекомых из скляночки и собирался сунуть их за пазуху. Мы с корешем до того обалдели от радости, что не обратили внимания на приближающийся шум. И вдруг, когда уже барабанные перепонки лопались, он заорал:

— Атас! Санитарный автомат!

Нахальные электронные буркала автомата смотрели прямо на нас. На боку у него поблескивала свеженькая надпись «За чистоту в городе!». Он, кажется, сразу догадался о степени нашей чистоты и направил на нас шланг. Струя отвратительного белого порошка обдала нас с головы до ног. Так и есть — ядохимикат!

Я завыл от отчаяния.

Бедные букашки дернули пару раз лапками и застыли.

Кореш в бессильной ярости погрозил кулаком удалявшейся машине:

— Зараза проклятая! Не только над людьми издеваются, но и ни в чем не повинные твари им помешали! Убили нашу последнюю надежду!..

Я рыдал, как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. А Косю, от огорчения что ли, включил на полную громкость магнитофон. «Господа хо-рошие!» — завыла пленка.

И тут произошло нечто странное. У самой двери нашей трубы завертелся какой-то вихрь, что-то взорвалось ухнуло, и видим мы — валяется машина, похожая на мотороллер. Потрепанная, помятая. А рядом стоит парень с виду интеллигентный такой, а рожа белая, как мел — перепугался очень.

— Ой, ой, гусь! То есть гость! — завопил Косю и бухнулся ему в ноги.

Я тоже начал кланяться, а магнитофон надрывался: «Подайте милостыньку сирому, убогому!»

Тут гость замахал руками:

— Нету, нету, я тоже нищий!

— Вот тебе и на! — разочарованно пробормотал мой напарник. — Эй, Сенсю, выключи-ка магнитофон, а то лента изнашивается.

— Как вы сдес поживаете? — спросил пришлый.

— Хреново, — ответил я. — Скоро концы отдадим.

— А что это ты чудно говоришь? — спросил Косю.

— Чудно? — повторил парень и ткнул пальцем в разбитую машину. — Машина времени. Я из будущего, пятьсот лет.

Мы свистнули и переглянулись — ну и дела! Выходит, через пятьсот лет тоже нищие будут?!

Человек из будущего продолжал с жаром:

— Нищие были, есть и будут! Родиной нищих являет Египет. Первые эксемпляры появились в шетвертом столетии до нашей эры. История нищих охватывает тесять тысяш лет, пошти столько же, сколько история шечеловешества. Шитайте шеститомник, исдание последнее, испраленное и дополненное, «Прогрессивная роль нищих в обесьяниванни шеловека», а также популярную брошюру «Нищий, не ешь мыла! Мыло, принятое внутрь, рaccтраивает систему пищеварения»…

Мы почувствовали настоящую гордость. Еще бы, оказывается, про нищих даже книги пишут! Хорошо бы поскорее превратиться в обезьяну…

— А сам-то ты откуда? Из Египта? — спросил Косю.

— Нет, я японец и говорю на правильном японском ясыке двадцать шестого века, претерпевшем существенные исменення под влиянием родственного японскому марсианского нарешия. В университете я прослушал курс лекций по сравнительному межпланетному ясыкоснанию… — он вдруг приуныл. — Да, коншил университет, а тепер вот нищенствую…

— Ну и счастливчик ты, брат! — сказал Косю, даже не пытаясь скрыть зависти. — В университетах учился! Нищий с высшим образованием, владелец машины времени. Вот это прогресс!

Но парень только сплюнул.

— А што толку-то? Обрасование, машина, а жрать пешего. И работы никакой.

Известное дело — нищий есть нищий. Доживи он хоть до тридцатого века, а все про кусок хлеба толковать будет…

— Послушай, — сказал я, — давай загоним твою карету, а? Сейчас ведь таких еще нет. Интересно, сколько за нее можно рвануть?

Он покачал головой:

— Нишего не выйдет. Я ее на свалке подобрал. Целый месяц бился — шинил. А теперь все — мотор сгорел. Одна ей дорога — обратно на свалку.

Мы приуныли. И гость приуныл, понял, что дела наши из рук вон плохи.

— Послушай, — пробормотал Косю, — ты лучше уходи из нашего района. Мы вдвоем тут с голоду подыхаем, так куда же еще третьего!

— Ладно. Но я хотел вас об одном одолжении попросить… — глаза у него засверкали. — Вы тут песню одну самешательную пели. Нелься ли еще рас послушать?

Косю выпучил глаза:

— Какую песню?… А-а, ты, наверно, про это — «Господа хо-рошие!?»

— Да, да! Гениальная песня! Шедевр лирики нищих.

— Какая там песня, «Плач» это, — сказал Косю, включая магнитофон.

Как только зазвучала печальная мелодия, парень начал всхлипывать и царапать себе грудь.

— О-о, какой напев! Сколько экспрессии! Так и берет са душу! Ой, не могу! Это вы сошинили, да?

— Ты что — спятил? — Косю расхохотался. — Это знаешь, какая старина! А сочинил «Плач» один знаменитый японский нищий. Записал на магнитофон и одалживал собратьям за небольшую мзду. Он уже давно помер. Никто не может повторить этой мелодии. Так что сними шляпу, друг! Впрочем, ее у тебя нет…

Парень театрально воздел руки к небу:

— Преклоняюсь и восхищаюсь! Вот она, сила традиций! Бес народных традиций искусство мертво.

Я даже рот разинул:

— Чего? Разве это искусство?

— Конешно! Подлинное высокое искусство! Из таких рот плашей родилась японская народная песня. Я исущал этот вопрос. Слышали вы, например, такую песню:

Разумеется, мы не слышали. А кореш прервал его довольно грубо:

— Пой не пой, а толку все равно никакого. В наше время людям искусство до лампочки.

— Вы ошибаетесь! — взволнованно перебил его гость. — Все дело в форме. Форма, расумеется, может устареть. Но дух, традиция остаются. Традиция — квинтэссенция любого вида искусства. Эту квинтэссенцию надо вдохнуть, как душу, в новое тело. Понимаете?

Я даже начал икать от восторга. Ну и чешет, дьявол! Как по писаному. Вот оно — высшее образование! Такому нищему в самый раз в парламенте речи произносить.

— А что вы изучали в университете? — спросил я.

— Философию и историю искусств, — ответил он.

— Ясно, — Косю хмыкнул. — От этих наук прямая дорожка в нищие.

— Послушайте! — гость вошел в раж. — Я хошу предложить вам один потрясающий биснес. Давайте исменим форму этого традиционного «Плаша» и приспособим его к современности. Мы кушу денег сагребем. Правда, придется повеситься — исменить способ передаши…

Для нас это была абсолютная абракадабра, и он принялся объяснять:

— Лейтмотив остается, меняется, так скасать, оркестровка. Надо сослать синтетишеский голос. Мы сконструируем ящик с отверстием, похожий иа большую копилку. В отверстие будут опускать монеты. Представляете «Плаш» в исполнении машины?! Это же сенсация! Публика будет рыдать и плакать. Ни один шеловек не пройдет мимо. Синтетишеский голос врежется в память каждого на всю жнсиь. А к нам потекут денежки, река поток!..

Поначалу мы не очень-то разделяли его энтузиазм, но потом он нас увлек.

— Штобы исмерить шеловсшеские эмоции и синтесировать механишеский голос, — продолжал он, — необходимы электронный мосг и электронно-сшетная машина. Найдется у вас што-либо в этом роде?

— За этим дело не станет, — оживился Косю. — Тут у нас на свалке валяется робот. То-то обрадуется! Он давно мечтает вступить в цех нищих.

Постепенно идея создания синтетического голоса захватила нас целиком. Наш новый знакомый, пожалуй, прав — механический «Плач» произведет сенсацию. Мы уже чувствовали себя основоположниками новой эры нищих.

И наступили горячие денечки. Мы трудились почти до обморока — не так-то легко вкалывать с пустым желудком. Разобрать робота и сделать из него ящик было плевым делом. А вот с синтезом голоса пришлось повозиться. Новый член нашей маленькой общины — кстати, мы прозвали его «Буин», соединив два слова «будущее» и «интеллигент» — учил нас петь в унисон. Мы выбивались из сил, выводя вместе с магнитофоном «Господа хо-рошие!», а Буин следил за приборами, регистрирующими кровяное давление, биотоки мозга, потение, дрожание, пыхтение и прочую чепуху. Он, как заправский дирижер, размахивал палочкой и покрикивал на нас: «Стоп! Еще рас! Пешальнее, еще пешальнее! Да рыже, шерт восьми!»

Наконец настал долгожданный миг: синтетический голос записан на магнитофонную ленту. От радости я чуть нe заорал «банзай!».

— А ну, кто хошет попробовать? — воскликнул Буин.

Изображая прохожего, я приблизился к ящику. Тотчас сработал инфракрасный включатель, и робот-нищий начал плач.

Слова были мне давно знакомы, но синтетический голос звучал по-новому. Он выводил мелодию до того жалобно, до того печально, что на глаза навертывались слезы. Я не выдержал и, обнявши ящик, зарыдал. А голосок, тонюсенький, высокий, резал ножом по сердцу. Моя рука сама собой начала шарить во внутреннем кармане драного пиджака.

— Вот гад! Говорил, что гроша ломаного нет, а у самого в заначке деньги!

Яростный окрик кореша нисколько на меня не подействовал. Мог ли этот грубиян разрушить очарование синтетического «Плача»?!

Монетка исчезла в прорези ящика. Я размазывал слезы по давно не бритым щекам. Буин сиял.

— Не криши на него, — сказал он Косю. — Эта монета — первая ластошка нашей весны…

Монетка звякнула о металлическое дно, и все тот же упо тельный голос произнес: «Благодарю ва-ас!» На душе у меня стало невыразимо грустно и сладко, словно ласковый ветерок принес что-то давно забытое. Мои руки лихорадочно шарили по карманам, но — увы! — денег больше не было.

Косю кашлянул в кулак и бочком подошел к ящику.

— Если уж это так приятно, я тоже хочу попробовать, — он смущенно взглянул на меня и вынул монету из-под стельки стоптанного ботинка.

Через минуту его здоровенный грязный кулачище уже утирал слезы. Тоже хорош напарничек, подумал я, на меня орал, а сам, видать, побольше моего заначил. Но я его простил — уж очень жалобно он всхлипывал.

— Даже сердце заболело, — сказал Косю, отходя от ящика. — Эх, и зар-р-работаем!!!

И действительно, все пошло как по маслу. Мы установили ящик посреди улицы и по очереди дежурили: во-первых, хотелось понаблюдать за реакцией публики, во-вторых, пришлось караулить, чтобы «голос» не сперли.

Первый прохожий сначала прошагал мимо, но тут же вернулся: наше изобретение действовало безотказно. Человек не мог противиться силе, исходившей от голоса. Слушатель всхлипнул, схватился за сердце, потом, как лунатик, опустил руку в карман, вынул монету, бросил ее в щель и, когда прозвучало прочувствованное «Благодарю ва-ас!», просиял, словно выиграл миллион. Мне даже стало противно от его идиотски-счастливой рожи.

Никто не проходил мимо нашего ящика. Мужчины кашляли и крякали, пытаясь скрыть волнение. Женщины плакали навзрыд. Постепенно выстроилась длинная очередь. Некоторые ловкачи ухитрялись прослушать «Плач» несколько раз подряд. Время от времени вспыхивали потасовки. Мы даже испугались, что прольются не только слезы, но и кровь. К счастью, все обошлось.

Уже в первый день мы заработали кругленькую сумму. Призрак голодной смерти растаял, как только зажглись уличные фонари.

Триумф был полный. Мы купили по костюму. Жрали от пуза. И на выпивку хватало.

— Послушай, Буин, — сказал однажды мой кореш, — хорошо бы поднять цену. Конечно, и так неплохо, но уж больно медленно.

— И не думай! — возразил Буин. — Умерь свои аппетиты. Людям приятно шувствовать себя благодетелями, когда это им нишего не стоит, — он оглядел нас с головы до ног и нахмурился. — Странные вы все же типы. Не ycпели саработать, как уже давай тратить. Прямо суд какой-то, шестное слово! Неужели вы нишего не слышали о первишном накоплении капитала?

— Завел волынку! — буркнул я. — Подумаешь, уж и обарахлиться нельзя. Что мы, бандиты какие-нибудь, что ли? Деньги-то наши, кровные, честным трудом заработанные…

— Нет, — решительно сказал Буин, взваливая на спину мелодично позвякивавший мешок, — давайте экономить. Трудовая медяшка ре бережет. Вы не понимаете собственной выгоды. Накопим побольше денег и купим патент. Ведь в двадцать первом веке патент стоит ошень дорого, но сато открывает неогранишенные восможности. У меня уже есть один грандиосный план. Это вам не на улице народ сасывать.

Но нам с корешем было не до грандиозных планов — очень уж мы наголодались. И дело не только в желудке: ведь не хлебом единым жив человек. Проклятый голод год из года сушил наши сердца. Он, как гнусное насекомое, похуже какого-нибудь клеща, впивался в нас и парализовал все наши желания. А теперь мы постепенно приходили в себя. Потребности росли, как грибы после теплого дождичка. Керри-райс, еще недавно казавшийся неслыханным лакомством, представлялся нам пищей, годной только для свиней. Наши ненасытные утробы жаждали бифштексов. Захотелось квартиру. Машину. Захотелось сумасшедшего веселья в ночных клубах. По сравнению с молниеносно разбухающими желаниями доходы от музыкального ящика были поистине нищенскими.

И вот фортуна улыбнулась нам, сверкнув своими ослепительными зубами. Однажды у нашего ящика остановился умопомрачительный ракетомобиль. Из него вышли два жутких пижона и небрежно швырнули к нашим ногам огромный, туго набитый чемодан. Звякнуло золото.

— Мы из электрокомпании К., - сказал один из пижонов. — Здесь тысяча ре. Продайте нам ваш аппарат.

Мы с корешем, повинуясь единому порыву, сжали друг друга в объятиях. Вот оно, долгожданное богатство! Не сон, а явь. Золотой звон был несравненно приятнее заунывной мелодии синтетического голоса. И потом, кто сказал, что деньги не пахнут?! Очень даже пахнут — жареным мясом, изысканнейшими рыбными кушаниями разными соусами и подливками… Наши мысли бешено завертелись. Может быть, запросить побольше? Поломаться, набить цену? Нас распирало и счастье, и жадность. Но мы подумали о Буине и немного поостыли.

— Нам надо посоветоваться с компаньоном, — нерешительно сказал Косю.

— Как угодно, — буркнул главный пижон. — Но имейте в виду, у вас будут неприятности. Эту штуку конфискуют, а вы можете угодить в тюрьму за нарушение уличного движения. Так что не лучше ли сразу согласиться?

— Не продавайте! — выкрикнул кто-то из толпы. — Нечего фирмам лезть не в свои дела! Эти спруты готовы на все наложить свои щупальца, даже на наслаждения. Ишь чего захотели — монополизировать наслаждение!

Представитель компании быстро обернулся:

— Ничего подобного! Вы глубоко заблуждаетесь, уважаемые граждане. Мы не собираемся монополизировать наслаждения. Как раз наоборот. Заботясь о вашем благе, электрокомпания К. решила дать людям возможность наслаждаться в широком масштабе. Тысячи людей смогут одновременно слушать голос этого аппарата.

Он подтолкнул к нашим ногам чемодан и заговорил снова… Теперь в его тоне появились угрожающие нотки.

— Ну как? Продаете? Или позвать полицейского?

Только полный идиот может променять тысячу ре на полицейского! Выбор был сделан мгновенно. Мы подхватили чемодан и, не веря своему счастью, понеслись по улице. О, что с нами творилось? Мы хохотали, орали, прыгали козлом, стучали по чемодану кулаками и пятками и все слушали и слушали упоительный, ни с чем не сравнимый звон денег…

Дальше все происходило, как в тумане. Очнулись мы в каком-то кабаре. На полу, около нас, груда одежды — брюки, фраки, плавки, подтяжки и прочее барахло. Я стреляю пробками от шампанского в толстого бармена, он кланяется и радостно улыбается. Косю обмакивает палец в пахучий соевый соус и выводит на моих свежевыбритых щеках замысловатые узоры. На столе, на стульях, нa полу огромные лужи, словно только что прошел дожль из виски, сакэ и шампанского. Я оставляю в покое бармена, становлюсь на четвереньки, лижу пол и кричу, что никогда еще не пил такого удивительного коктейля. Девочки покатываются со смеху. Одна пытается сесть мне на спину, и я, блаженно зажмурившись, обещаю быть ее верной лошадкой и прокатить по всему городу…

И вдруг, как ураган, в двери ворвался Буин.

— Босяки! Выродки! Параситы! Бесмосглые твари! — заорал он, брызгая слюной и захлебываясь. Казалось, еще секунда, и он лопнет. — Вы продали «голос»??!

— Продали, продали, — сказал я, продолжая ухмыляться. — Но, знаешь, за сколько? Тысяча ре! Тысяча ре! Понял? Вот, смотри, — и я открыл чемодан.

Он пнул его ногой. Его трясло, как в лихорадке.

— Да расве это деньги?! — он уже не кричал, а визжал. — Я так мештал о патенте! Мы бы пустили «голос» в массовое пронсводство!..

— Вот заладил — патент, патент! Такой ящик любой школьник сможет смастерить…

— При шем тут ящик?! А сиитетишеский голос?! А идея, вслет мысли?! Расве такое продают?! Вы хуже самых гнусных предателей — расгласить секрет стереомикрофона с направленным действием, который дает наслаждение любому, кто сунет монетку в щель! О-о-о а-а-а!.. Подумать только, наше детище в руках проклятых монополистов!

— Хватит разоряться, — миролюбиво сказал Косю. — Если ты такой умный и все знаешь, объяснил бы заранее что к чему. Ладно, тысяча ре есть тысяча ре. Лучше выпей на радостях.

Но Буин взбесился не на шутку. Он выбил стакан из рук моего кореша.

— Люмпены проклятые! Подонки! Обалдели от жадности. Пока кисли в своей трубе, хоть бы книги пошитали. Уснали бы, что такое первишное накопление капитала. Да куда вам! Нищие нищие и есть!

— Заткнись ты, интеллигенция! — разъярился Косю. — Да, мы нищие! А что тут тоже есть своя гордость и своя мораль. Лучше один ре сегодня, чем два завтра! Понял? Ни черта ты не понял, а еще образованный!

— Точно! — я решил поддержать друга. — Чего зевать-то? Дают — бери, бьют — беги, верно, Косю? А уж коли тысячу ре предлагают, хватай обеими руками! Сдался нам этот аппарат! А ты жадюга, жмот, вот кто ты есть!

— Ну и шерт с вами! — выкрикнул Буин. — Теперь вы мне не компания!

— Слышишь, Сенсю? — кореш подтолкнул меня локтем. — Интеллигснция нами брезгует, рылом мы для них не вышли! Он думает, сейчас мы начнем горько плакать! Да катись он знаешь куда?! Давай, давай, проваливал! Небось, снова в университет подашься. А мы не такие, нам и так хорошо!

— И уйду! Вот восьму свою долю и уйду!

Мы глазом моргнуть не успели, как он отсчитал триста тридцать три ре и был таков.

— Эй, господни ученый, а где же твое «спасибо»? — заорал я ему вслед, и все девочки легли на пол от хохота.

Так кончилась наша дружба с Буйном. Поначалу мы ни о чем не думали. Каждый вечер устраивали сумасшедшие оргии. Я уже не мог смотреть на шампанское. Меня тошнило от одного вида бифштексов. Но все равно хотелось пить и есть. Нас все еще терзал голод. Неутолимый, жадный, бешеный, как дикий зверь. И мы буквально давились наслаждениями. Нам хотелось отыграться за все долгие годы лишении. Внутренний голос шептал — остановись! но мы не могли остановиться. Летели вниз, как брошенный со склона камень. Наконец был истрачен последний золотой…

Кое-что изменилось в мире за этих три счастливых месяцы. Синтетический голое приобрел огромную популярность. Девочки из баров, провожая нас после очередной попойки, пели тоненькими голосами, имитируя последним аккорд «Плача», — «Благодарю ва-ас!». Буин устроился инженером в компанию, купившую аппарат. А еще обозвал нас предателями! Попадись он нам в темном закоулке, мы бы ему показали! Впрочем, что с него взять — белой кости не место среди нищих.

Шли дни. Подул ветер — предвестник осени. В воздухе закружились желтые листья. Продав последний коекакой лом, мы потопали к себе под эстакаду. Честно говоря, я даже почувствовал некоторое облегчение — хлопотная вещь деньги. Без них как-то легче, вольготнее.

Город был прежним — чистым, отчужденным и холодным. Впрочем, кое-что в нем изменилось: на каждом углу стоял наш робот-нищий. То есть теперь уже не наш, а Министерства здравоохранения. Компания К. провернув неплохой бизнес и заключила договор с министерством на поставку аппаратиков. Теперь эта штука получила новое имя — «Общественная копилка». Устройство осталось прежним. Компания К. загребала баснословные прибыли и, естественно, ликовала. Министерство буквально сочилось медом от счастья: за три месяца удалось выкачать из населения милостыню, запланированную на целый год. И правительство в накладе не осталось — оно могло сократить бюджетные ассигнования на здравоохранение ровно вдвое. Но больше всех торжествовали народные массы. Еще бы — не надо стоять в очереди и опасаться, что какой-нибудь особенно страстный поклонник искусства звезданет тебя по уху, прорываясь к ящику, кроме того, чувствовать себя благодетелем очень приятно, особенно когда это стоит всего одну медяшку. А куда идут медяшки — голодным нищим или миллионерам в карман — это никого не интересует. Главное, чтобы прогресс ни на секунду не останавливался, а тут уж наше государство не зевает, будьте уверены!

А мы… Что ж, мы хапнули уйму денег и могли бы взаправду разбогатеть. Сами виноваты — спустили все до последнего. Конечно, первые два дня мы переживали, шутка сказать — опять нищие. Но потом успокоились, вспомнив о бессмертной силе традиции. Буин все-таки прав. Это повлечет за собой чудовищные последствия. Даже подумать страшно!

Мой кореш схватил меня за руку — я но привычке чуть былo не опустил последнюю монету в автомат с табличкой «Вино». Я вздохнул и сунул медяшку в хлебный автомат. Выскочил тоненький ломтик, мы разделили его поровну и вышли на улицу. Вечерело. Вокруг — ни души. Дул холодный ветер.

Мы шагали, втянув голову в плечи. Со всех перекрестков до нас долетал тоненький печальный голосок — «Господа хорошие!» Тьфу ты, дьявол! Никуда не денешься от этой штуковины. Так уж устроена, что помимо твоей воли лезет и лезет в душу. Мне стало сладко и грустно.

— Косю, друг, не завалялось у тебя монетки, а? Послушать бы…

Он извлек откуда-то потертую медяшку и проворчал:

— Только чтобы это в последний раз!

Тут я впервые хорошенько разглядел «копилку». Аппарат был куда изящнее нашего. Вверху красовалась надпись «Бедным на пропитание и огонек». Бедные — это к нам не относится. Мы не зарегистрированы ни в каких списках.

Поднеся монету к прорези «копилки», я вдруг задумался.

— Чудно получается, — сказал я. — Ведь эту штуку мы с делали. И ящик нашей конструкции, и «Плач» наш, и синтетический голос… Помнишь, как мы бились над концовкой «Благодарю ва-ас!»? А теперь захотел послушать — плати денежки…

Кореш упорно смотрел в сторону и, как обычно, бормотал себе под нос — так уж устроен мир, ничего не поделаешь.

А я слушал, слушал, трепетно, всем сердцем: всеми порами тела. Прозвучал заключительный аккорд, и на меня нахлынула сладкая волна. Вместе с ней пришло острое желание слушать еще и еще, но денег уже не было.

— А все-таки хорошо они придумали, — сказал я, нежно поглаживая аппарат. — Ей-богу, хорошо! Ведь эта умная штуковина, изобретенная нами, приносит радость людям и дает хлеб всем беднякам.

— Не мели чушь! — взорвался вдруг Косю. Он разжал ладонь. — Видишь этот хлеб? Половину ломтя съел ты, половину съем я. А если разделить его между всеми голодными, что получится? Каждому достанется но крошке. Да что я говорю — по крошке! Жирные чинуши никому и понюхать не дадут хлебушка, все себе заграбастают. Не продали бы мы аппарат, хоть бы сами сыты были. Вот так-то, брат…

Может, Косю и прав, только уж очень он любит философствовать. И зачем ему это? Чего зря мозги сушить! От философии бывают разные неприятности: ранний склероз, чесотка, несварение желудка. А у нас желудки — ого-го! — гвоздь, и тот переварят. Чесотка, правда, иногда нападает, но это в период откорма вшей.

Ссутулившись, мы зашагали в сторону Камагасаки. Голос «Общественной копилки» долетал издалека, словно тоскливый лап заблудившейся собаки. Я решил не реагировать. Надо укреплять нервную систему. И потом, необходимо придумать какой-нибудь новый способ выманивать деньги у прохожих. Они ведь теперь не станут подавать обыкновенным нищим, когда вокруг полно «копилок». Нет, правда, полный желудок — враг разума. Мозги становятся ленивыми, ничего-то не приходит в голову. Не даром врачи советуют вставать из-за стола с легким чувством голода…

Вот залягу в своей трубе и начну думать… У меня уже есть одна подходящая мыслишка. И конструкция установки вырисовывается, еще смутно, в общих чертах, но главное — идея. Условно я назову ее «Нищий — толкач прогресса», она будет… Впрочем, молчок! Ничего больше не скажу, а то еще подслушает кто-нибудь…