Княжич Юра III Пробуждение

Глава 1

Я открыл глаза. Медленно и трудно. Раньше, чем открылись глаза, пришла боль. Боль от тела. Болело всё.

Я поднял веки и тут же зажмурил их. Свет, резанувший по глазам, оказался мучительно ярким. Второй раз поднимал веки я ещё медленнее и осторожнее, уже примерно зная, чего ожидать.

Свет. Свет шёл от потолочных светодиодных светильников, расположенных двумя рядами на идеально белом и ровном потолке. Незнакомом потолке, что непроизвольно заставляло помянуть нехорошим словом Синдзи Икари — всё-таки, это же его фишка, а не моя — каждый раз, открывая глаза, видеть новый потолок. Я-то так часто, как он, по голове не получаю… не получал раньше.

Белый потолок, потолочные светильники. Белые стены. Жёсткая и довольно неудобная койка, на которой я лежу. Окно, рядом с которым койка эта стоит. Тумбочка. Графин с водой на тумбочке, стул. Какие-то медицинские приборы. Не работающие. Выключенные. Окно. На подоконнике окна одинокий горшок с чахленьким кактусом. Тело болит.

Тело укрыто до шеи чистой белой простынкой, так как в помещении довольно тепло. Сам я раздет полностью. Но на том стуле, который стоит возле тумбочки, аккуратно сложена какая-то одежда. С моего места не очень хорошо было видно, какой именно, но, логично предположить, что предназначенная для меня. Под стулом стоят мужские блестящие кожаные лакированные туфли очень «классической» формы, с невысоким каблуком, чем-то очень напоминающие офицерскую военную обувь, ту, которая раньше выдавалась Минобороны каждые полгода… до появления в армии этих страшнющих новых «лабутенов», на которые все так плюются, отказываясь носить на своих ногах такое уродство, органично сочетающее в себе ещё и свойства качественного пыточного инструмента, в кровь стирающего и сбивающего ноги носящего.

Я вздохнул. Вставать не хотелось. Ничего хорошего от своего пробуждения я не ждал. Если уж «петля» не запустилась, и я не открыл глаза в своей комнате сутки назад, то… всё плохо.

Что последнее я помню? Разговор с отцом. С Князем Московским Петром Андреевичем Долгоруким. Тяжёлый разговор, неприятный. И рука у Князя тяжёлая… Хотя, я и раньше об этом знал. Всё ж, он воин старой закалки, возможно, что «Домострой» ещё при нём писался… если не сам он его писал. С него бы сталось!

О чём разговор был? На удивление, начинался он вполне себе неплохо: Князь ни единым словом не упрекнул меня в том, что случилось с братом. В том, что из-за меня брат попал в больницу, и теперь никто не знал, выживет ли? Врачи гарантий никаких не давали, только надеялись на лучшее. Очень надеялись и очень старались своими действиями это лучшее приблизить: я ведь уже говорил — рука у Петра Андреевича тяжёлая. И не только внутри Семьи. И знаю об этом не только я. А Князь в своём Княжестве — бог… не Царь — Царь у нас Император. То есть, он раньше Царём звался, а потом, как земли наши расширились для всего лишь Царства уже совсем неприлично, провозгласил его Империей, а себя Императором. И мировое сообщество это изменение международного статуса признало. Скрипя, но признало.

А как ещё можно назвать полновластного единоличного правителя земель, живущего уже сотни лет и обладающего Даром, коего нет у прочих живущих на его землях смертных (за исключением ближников его и Дружины), позволяющим ему в эпицентре взрыва ядерной бомбы выжить… или разрушения, по масштабам сравнимые с этим самым взрывом, устроить? Только богом. Не Богом с большой буквы, у которого «ни один волос с головы вашей без воли на то Его не упадёт», а именно богом. Таким, как Олимпийцы, к примеру, или Римский, какой-нибудь, Пантеон.

И подчиняется Князь только Императору — такому же Одарённому, как и он сам: «первому, среди равных». А законы для него… в своих землях он сам — Закон. Хочет — казнит, хочет — милует.

И медикам, занимающимся сейчас моим братом, очень бы не хотелось первого. Очень!

Одарённые, Даровитые…

Вот, кстати, именно о Даре у нас с отцом разговор и был. Я же родной сын-то. Не единственный, но родной. И Дар бы мне тоже достаться по наследству должен был… да не достался. За что в четырнадцать лет был я, по всем традициям Одарённых… выкинут из Семьи и забыт.

Чему, кстати, был весьма рад и чем был доволен. В пень мне не упёрлись все эти их Княжеские заморочки с ежедневным риском для жизни, обязательной воинской службой и Присягой Императору! Не хотел я никому служить! И сейчас не хочу!

Вот только, кто ж меня спрашивать-то будет? Дар, сцуко, таки прорезался! Пусть, с запозданием, после четырнадцати, а значит сильным не будет точно; пусть не такой, как у отца: не Земля, а Вода, но, всё равно — Дар.

А это автоматически значит и права: признание полноценным Княжичем, дарование Дворянского Достоинства, возвращение в Семью, в правящий Княжеством Род, привилегии, комфорт, деньги, власть, статус… и обязанности: служба, постоянный риск, Присяга…

Собственно, именно это мне отец в кабинете, в который мы пришли с ним после того, как я спалился перед ним во владении Даром Воды на крыше, и изложил. Спокойно, без ругани, без упрёков в случившемся с братом, даже с гордостью за меня и мои успехи…

Рукой по плечу по-отечески похлопал, сходил к столу своему, из ящика меч в ножнах достал. Красивый такой, прямой одноручный, с крестообразной гардой и рукоятью, украшенными затейливой вязью. Мне вручить его собирался, сказал, что и с Борятинскими вопрос давно решён — Мри теперь окончательно моя…

Мне бы обрадоваться, мне бы возгордиться, мне бы принять, мне бы смутиться… твари такой неблагодарной. Но я… рогом упёрся. Перечить начал. Своё «не хочу» против его «надо» выставлять.

Короче, слово за слово, ху… мечом по столу, да отеческим вразумляющим кулакам по неблагодарной сыновьей морде. Не со злобы, а токмо науки для…

А я возьми да крутанись после удара, практически на одном рефлексе, не думая даже, как на ринге, да с разворота наотмашь свободной рукой, кулаком, костяшками ему в челюсть… И ведь попал. Качественный такой, красивый «бат сон куен» получился, удар кулаком изнутри наружу.

Кого другого, даже той же медвежьей комплекции, что у Петра Андреевича, вырубило бы: челюсть — точка такая, слабая, там шестнадцати килограмм тяжести удара достаточно, чтобы рубануть человека, вне зависимости от комплекции. Хрупкая девушка с бугаём может справиться, если точно в центр нижней челюсти зарядит… в теории. Но, мы ж не о ком-то другом говорим, а о Богатыре Долгоруком.

Хоть удар «чистым» получился, прошёл точно и был выполнен неожиданно, но…

Ошеломлённый, пожалуй, не столько самим ударом, сколько фактом удара, Пётр Андреевич отступил на два шага назад, круглыми глазами глядя на меня… совершенно не раскаивающегося в содеянном, а лишь сильнее набычившегося и поднявшего кулаки к подбородку, готовясь к обороне и нападению. Провёл рукой по своей губе, увидел на ней кровь…

И всё. И увидел я разницу между всего лишь «синим поясом» по кунг-фу и Русским Богатырём, имеющим три сотни лет (минимум, три сотни) реального боевого опыта.

Больше я по нему ни разу не смог попасть. И нельзя сказать, что я не пытался! Просить прощения или пощады я не собирался. Как и быть безответной грушей для битья. Если уж начал драться, то идти до конца надо! И я шёл. Ломился, защищался, бил в ответ… толку то? Отец не то, что на голову, на тысячу голов меня превосходил. На каждый мой замах, пять-восемь его ударов приходилось. Стоял на ногах я ещё секунд шесть, ну, может восемь. Потом был сбит на пол и топтан ногами.

Честно говоря, я думал, он меня убьёт.

И, вообще-то, даже надеялся на это. Может, кстати, именно из-за этого и злил его, перечил резко и дерзко, а не мягко и дипломатично? Обострял и буквально нарывался? Насколько бы проще всё стало, если бы он, с горяча, взял бы, да и убил. Забил, затоптал до смерти!

Я бы тогда проснулся сутки назад, зная всё, что должно будет в этот день произойти, предотвратил бы нападение, все эти смерти. Матвей не попал бы в больницу, Вася Шеметов не погиб бы, остались бы живы те двенадцать гражданских и восемь охранников, у каждого из которых семьи… Всех бы спас!

И перед отцом бы не спалился…

Но… я открыл глаза не в своей комнате в Кремле, а здесь… Понять бы теперь, где именно. Что это за место такое «здесь»?

Я медленно и трудно заставил себя сесть. Всё тело болело жутко. Что ещё раз подтверждало — Князь не убил меня. Сдержался. Если бы убил — ничего бы уже не болело. Был бы я здоровым, бодрым и полным сил… конечно, если принять, как данность, что «петля» со мной снова сработает, и это не было какой-то разовой, уникальной и неповторяющейся флуктуацией Вселенной. Что, кстати, далеко ещё не факт.

Что ж, со скрипом, но сесть мне удалось. Потом, после некоторой паузы на отдых, спустить ноги с койки, оказавшейся довольно высокой. Простынка сменя сползла и осталась лежать на койке, а взгляду моему во всей красе предстали жутковатые синяки и кровоподтёки, оставленные отцовской рукой… и ногой. И второй ногой. И второй рукой. Бил меня Князь долго, со знанием дела и со вкусом. Тем дилетантам из белой комнаты, где меня двадцать суток пытали, сто очков вперёд даст. Они с Петром Андреевичем по части опыта и навыков рядом не валялись, и даже мимо не проходили.

Но не убил. Хм, и даже не покалечил. Говорю же — опыт!

К такому выводу я пришёл, проведя полный осмотр тела и покрутив руками-ногами-головой, проверяя — слушаются ли?

После этого, я потянулся к стеклянному графину с водой, стоявшему на тумбочке рядом с койкой. Взялся за ручку, поднапрягшись, пересиливая боль в отбитых мышцах, поднял его, поднёс к себе и медленно стал лить воду на свободную ладонь. Надо было проверить ещё одно очень важное обстоятельство. Работает ли? Не исчезло ли?

Вода… лилась на ладонь, скапливалась в её серединке. Я… чувствовал её. Дар действовал. Я всё ещё чувствовал Воду! Дар действовал! Не исчез… Что б его…

Вода лилась в ладонь и, как будто прилипала к ней. Ни капли не просачивалось сквозь пальцы, ни капли не падало бесполезно на пол. Сначала ладонь наполнилась до краёв. Потом, из ладони, вода заскользила по руке вверх, растекаясь по коже. Она приятно её холодила. Приятно касалась. Приятно ластилась. И она… унимала боль в тех местах, где касалась кожи?

Надо же!

Я так удивился, что чуть не выпустил из руки ручку графина. Но чуть-чуть не считается! Не выпустил. И вылил на ладонь всё его содержимое. Всё, до последней капли! И ещё бы вылил, если бы в комнате была бы ещё вода. Но её не было. И за окном даже дождя не было. А жаль — люблю дождь.

Вода медленно расползлась по всему телу тонким-тонким слоем. Синяки и кровоподтёки не исчезли после этого, но болеть стали заметно меньше. Это радовало. Люблю радоваться. Не люблю печалиться! Во всем стараюсь находить положительные стороны и моменты, даже в самых-самых, что ни на есть жопистых ситуациях, типа нынешней.

Я аккуратно встал с койки и выпрямился, разминая затёкшее тело. Боль… не ушла окончательно и полностью, нет. Но стала вполне терпимой. Сделав пару пробных ударов руками по воздуху, я пришёл к выводу, что в таком состоянии, пожалуй, смог бы даже спарринг или бой провести, не смотря на все травмы. Удобно. Надо запомнить свойство. И, наверное, попытаться бы даже развить… если получится, конечно.

Я сделал шаг. Пошатнулся, но устоял. Сделал следующий. Стул приблизился и я смог разобрать, что же за одежда на нём лежит… а это была форма. Непривычная взгляду писателя, но более, чем узнаваемая для Княжича — форма Петроградского Царско-сельского лицея. Самого престижного учебного заведения для Одарённых Дворянских детей Империи.

— Машу ж вать!.. — негромко матюкнулся я и расстроенно почесал пятернёй в затылке.

И именно этот момент выбрала входная дверь в палату, чтобы открыться. А за ней, за дверью, оказалась другая «она». Молодая и очень… сочная женщина в белом, идеально отглаженном медицинском халатике и в шапочке с красным крестом над серединой лба.

— Оу! — преувеличенным жестом прикрыла пальчиками свои яркие губки, вошедшая дама, заставшая меня в таком неловком положении: голого, стоящего возле стула, лицом к двери, чешущего правой рукой в затылке. То есть, голого — это совершенно голого. Без белья и даже носков.

Жест жестом, возглас возгласом, но глаза незнакомки искрились смехом и не спешили отводиться от моего тела. Да и отступать, закрывая за собой дверь, давая мне возможность одеться, она тоже не торопилась…

Затем дверь… она всё-таки закрыла. Только не снаружи, а изнутри. Окончательно войдя в помещение.

— Я смотрю, тебе уже лучше? — опустив руку и сделав ещё пару шагов вперёд, сказала вошедшая, продолжавшая разглядывать меня. А я… её.

По заветам и канонам анимэ, я сейчас должен был судорожно хватать со стула форму и прикрывать ей паховую область, при этом, жутко краснея, дымя перегретым воздухом над ушами, запинаясь, начинать неловко оправдываться, пятиться, делать ещё какие-то глупые телодвижения.

Должен был. И, пожалуй, подавляющее большинство шестнадцатилетних подростков именно так бы и повело себя. Но… я к этому большинству не относился. Годы жизни, приобретённый опыт и армейская служба как-то не слишком способствуют сохранению стыдливости и стеснительности. Тем более, когда стесняться-то особо и нечего: не инвалид, не пузан-жирдяй какой-нибудь, не прокажённый, похабных надписей и татуировок на теле не имею. Да и… размерами Творец не обидел. А женщина… сразу видно: опытная, смотрит оценивающе. Да и вообще — медик. А медички к человеческому телу имеют заметно отличающееся отношение, нежели другие представительницы других профессий. Для медичек, ещё со времени обучения, в человеческом организме секретов нет. Как и запретов с ограничениями.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался я с вошедшей, опуская руку от затылка. И… мой взгляд был не менее изучающим, чем её.

Женщина… или девушка? Так-то возрастных изменений на её лице и коже заметно не было, но взгляд «девичьим» назвать язык не поворачивался. Женский был взгляд, спокойный, опытный и оценивающий. Да и выражение лица такое же. А так: рост примерно метр семьдесят восемь — метр восемьдесят, ширина бёдер близка к эталонным «девяносто», длина ног к «от ушей», бюст — что-то между вторым и третьим размером, жгучая брюнетка, черноглазая, красивая.

Результат осмотра вошедшей был… одобрен не только верхней моей головой. Нижняя так же поставила ей «пять из пяти». Что было встречено изящным изгибом бровей женщины, глянувшей на выставленный ей балл.

Ну а что вы хотите? Утро! Да ещё и сама ситуация располагает.

— Он… — глянул я вниз, затем вернул взгляд на женщину. — Тоже очень рад вас видеть.

— Очень… высокая оценка, — усмехнулась она и сыграла бровями. Затем улыбку свою убрала, выражение на лице стало серьёзным и профессиональным. Она подошла ко мне ближе, положила ладонь на лоб, потом убрала, оттянула веко, рассмотрела склеры глаза, взяла за руку, нащупала пульс на запястье, посчитала несколько ударов, глядя на секундную стрелку своих часов. В целом, осмотром осталась довольна. — Одевайся, — сказала она мне, закончив и отойдя. — Или, так и будешь по лицею тощим голым задом щеголять?

— А есть что-то, что можно на себя надеть, кроме… этого вот, — с нескрываемым отвращением показал взглядом на лежащую форму я.

— Фасончик не устраивает? — хмыкнула женщина, обогнувшая койку и сейчас рассматривавшая кактус.

— Фасон не плох, уверен, что и качество на высоте, — спокойно ответил я. — Но слишком статусная вещь, моему уровню не соответствует. Обязывающая.

— Обязывающая к чему?

— К тому, что это форма. А форму носят только те, кто имеет на это право. Я не ученик лицея и не собираюсь им быть. Значит, и форму столь уважаемого учебного заведения носить недостоин.

— Как-то это прозвучало негативистски. Так, словно, ты хотел сказать, что эта форма недостойна тебя.

— Нет. Я хотел сказать только то, что сказал. Спасибо вам за оказанную заботу, но я не собираюсь поступать в лицей. Я намерен, как можно быстрее, покинуть его гостеприимные стены.

— Не хотелось бы тебя огорчать, но ты УЖЕ зачислен, дорогой. Так что, не ерепенься и натягивай форму, Директор уже ждёт тебя в своём кабинете. Как раз хотел обсудить с тобой несколько нюансов твоего поступления… если не хочешь, конечно, из медпункта сразу в карцер переместиться.

— Возможно, не худший вариант, — задумчиво проговорил я. — Но с Директором, действительно, поговорить надо… — после чего вздохнул и принялся одеваться.

Форма оказалась… естественно, в пору. Словно бы её заранее готовили и шили ровнёхонько по моим меркам. Хотя? Почему это «словно»? Если уж вопрос с Мари решался «давно» и был «давно решён», то и с учебным заведением для меня вопрос не мог оставлен вниманием. А значит, соответствующие указания и по форме были отданы соответствующего уровня исполнителям. А мерки мои у портного были… не удивлюсь, что эта форма шилась как раз им. И, думается мне, что была она начата не позже моего возвращения из белой комнаты…

Форма… форму я носить умел. Чай, не один год проходил в ней. Понятно, что не совсем в такой. Всё ж, фасон имел свои особенности, но какого-то уж сильно принципиального отличия не было: брюки «со стрелками», но без лампасов, белая рубашка, китель с золотыми погонами и двумя рядами золотых пуговиц, с воротником-стоечкой, галстук. И фуражка. Китель длинный, приталенный. И главный элемент любой воинской формы любого государства, любого исторического периода: широкий ремень с металлической пряжкой.

А ещё на этом ремне кортик в ножнах. Хм… вот кортик мне носить ещё никогда не приходилось. И ещё хорошо, что только кортик, а не, к примеру, шпага!.. или меч.

Ладно уж, пусть будет кортик.

Оделся я быстро и, видимо, правильно, так как женщина, наблюдавшая за процессом, не нашла, к чему серьёзно придраться. Только подошла в конце и поправила галстук.

— Хм, а тебе действительно идёт форма, — сказала она, отступив на шаг. — Выправка, как у настоящего военного. Признавайся: дома носил, репетировал?

— Нет. Отец не поощрял таких игр. Он к подобным вещам относился строго… тем более, в отношении Бездарей, вроде меня.

— Бездарей? Серьёзно? — скептически повела она бровями, уперев в бока руки.

— Дар лишь пару дней, как проявился, — пожал я плечами и автоматически, старым привычным движением выровнял фуражку проведя боком вытянутого кверху указательного пальца правой руки по кокарде и кончику носа. Специфический такой жест, в гражданской жизни не встречающийся. Точно так же, как и щелчок каблуками, выполненный мной после этого. Но, что уж поделать: привычка — вторая натура. — Я готов. Куда идти?

— Я провожу, — улыбнулась женщина, ещё раз окинув меня взглядом.

Идти оказалось не так уж и далеко: пара коридоров, две лестницы, три поворота. И вот уже мы стоим перед высокой дубовой двустворчатой дверью с начищенной до блеска жёлтой латунной ручкой.

После короткого вежливого стука, я потянул ручку на себя. Дверь, выглядящая такой массивной и тяжёлой, открылась на удивление легко, плавно и бесшумно. За ней оказалась просторная, светлая приёмная с полукруглым столом, за которым сидела миловидная девушка-секретарь, перед которой, на поверхности стола, стоял современный дорогой ноутбук.

Девушка-секретарь вскинула голову и посмотрела на нас. Встретилась взглядом с моей провожатой и кивнула.

— Проходите, ждёт, — сказала она.

И мы прошли. За второй дверью, слегка поменьше и попроще первой, оказался непосредственно кабинет.

Шикарный ковёр под ногами, высокое и широкое окно, с белыми занавесками и тяжёлыми красными шторами по сторонам, сейчас открытыми. Большой дубовый Т-образный стол с креслами вдоль него. Шкафы с книгами, папками и бумагами. Оружие, развешанное по стенам. Аквариум с рыбками. И непосредственно сам хозяин кабинета: среднего роста мужчина с полностью лысой головой и пышными чёрными «гусарскими» усами, одетый в военную гвардейскую форму с полковничьими погонами. То есть: с двумя полосками на золоте и без звёзд.

Да-да, я, в своё время, успел ознакомиться с местной военной иерархией и «цветовой дифференци…