Уильям Стивенсон – наследник больших талантов и надежд – слыл человеком низким.
Несмотря на заботу матушки и презрительное, но щедрое расположение отца, еще мальчишкой он любил подлые дела.
Особое удовольствие доставлял обман.
Уильям обставлял его с особым, одному ему свойственным шиком. Душа требовала артистической тонкости и драматического размаха.
– Верно ли рассказали мне эти добрые юноши, что ты принудил их украсть записи по латыни девицы Дутль и вылить на них чернила?
– Это ложь, святой отец! Я отговаривал их и даже пытался силой отобрать тетради.
– Ах ты, вонючка!
– Отрок, не оскверняй свои уста и мой слух.
– Святой отец, он наговаривает на нас!
– Мне нет нужды доказывать свою безвинность, однако скажите, если я вас обманываю, отчего мои руки чисты, а их – в чернилах?
Уильям привел братьев Хоуп, глуповатых и тощих, на задний двор школы. Напялил на голову и плечи капюшон из мешковины, перемотал толстой тканью запястья и потребовал от подельников кровавой присяги.
– Руки резать? – ужаснулись братья, вглядываясь в прорези мешка. Стивенсон походил в нем на карлика-палача.
– Иначе жаловаться побежите или от страха в штаны наделаете.
Братья наперебой клялись в верности и бесстрашии. Уильям предлагал им жуткие вещи: повесить чучело, будто удавленника, над воротами школы или украсть у вдовы Дуглас ее дневник – «С сатанинскими виршами!» – стращал поганец. На худой конец, вывести на чистую воду ведьму Мириам Дутль.
Приговор ведьме казался меньшим злом.
Уильям разработал целый план, в котором фигурировали: слежка, изъятие тайных записей, захват ведьмы, угрозы хладным железом, укрощение огнем, стальная купель и распятие.
Братья бледнели и давали добро на слежку. Максимум – на уничтожение записей. Уильям мерзко кукарекал:
– Трусы-трусы-трусы! – Подельники ненавидели себя, спрашивали по тысяче раз в день, что за властью обладает над ними этот мерзавец, но слушались.
Кровавую присягу в последний момент заменили на чернильное причастие.
– Клеймение отвагой! – провозгласил Уильям и развернул знамена похода против ведьмы.
Братья должны были пробраться в здание гимназии для девиц, выкрасть их тетради по латыни. Те нетрудно было найти. Латынь у мальчиков и девочек преподавал один и тот же учитель – длинноносый сутулый Ламис, прозванный Спицей, имевший привычку оставлять чернильные пометы на бумажной обложке тетрадей. Братьям Хоуп надлежало прокрасться в комнату учителей, найти пачку тетрадей Ламиса, отыскать нужную, распять на полу и красными чернилами зачеркнуть несколько латинских слов, призывающих Антихриста в их маленький городок. Братьев трясло от богохульства.
– Святой отец, он призывал Нечистого на наши головы!
– Отрок! Следи за своим языком. На ночь прочтешь десять раз «Ave Maria» и «Pater Noster».
– Почему вы ему верите?
– В семье Стивенсонов сроду не были лжецов и богохульников. Кроме того, вы сами признаете, что его не было с вами.
– Но именно он…
– Подговорил вас? Отчего же тогда он провел вечер, утешая девицу Дутль?
Братья Хоуп ненавидели Уильяма искренне и жарко и радовались, что теперь он больше не сможет крутить ими. Тем же вечером он пришел к ним во двор. Братья не открыли дверь и мрачно смотрели из окна.
– Знаете, что в доме на холме по ночам видят огни в окнах второго этажа?
– Жри сам свои байки! Нам без разницы. Убирайся!
– Слыхал, вдова Дуглас вынесла свой дневник из этого дома.
– Тю-тю-тю, выдумай чего посвежее.
– А если там сдохну, расскажете моим родителям?
– Вот еще.
– Что приходил к вам, звал с собой, а вы обоссались?
– Слабо-слабо.
И тут с Уильямом произошла разительная перемена. Глаза налились серьезностью, даже болью, нос заострился, тень от него косо разделила подбородок, будто шрамом.
– Я не шучу, – глухим, выплаканным голосом произнес он. – Что-то тянет меня туда. С вами или без вас, нынче ночью я туда полезу. Не вернусь, расскажите отцу, пусть спалит это гнездо дотла.
У стены, окружавшей дом, братья Хоуп пришли в себя. Неведомым чудом Уильям Стивенсон опять впутал их в какую-то дрянь. Ветер облетал дом стороной, луна гладили его по фасаду, нащупывая отдельные кирпичи и выбоины. Несколько лет особняк стоял холостяком. Окна второго этажа чернели битыми оскалами. Никто не помнил, отчего хозяева забросили его и почему никто не пытался заселиться в эти хоромы.
– На второй этаж не забраться, но дверь во флигель открыта, – шепотом поделился Уильям. Братья послушно поползли вокруг дома. Ни один из них не задал вопроса: откуда Стивенсон все это знает?
Внутри пахло пылью и старой бумагой.
– Сюда, – Уильям ткнул пальцем в едва заметную щель под лестницей и пропустил Хоупов вперед. И опять никто не заметил, как сильно трясутся у Стивенсона руки.
Ступеньки жаловались в такт шагам.
Это приключение казалось братьям жутковатым, но очень захватывающим. Они переговаривались вполголоса и даже хихикали.
– Зажгите свечи, – прошипел из-за спин Уильям. – Там темно!
Его зрачки расширились до предела, сердце мешалось в груди, а совесть напоминала кислоту, разлитую по внутренностям. Мальчишка всхлипывал и зажимал рукой рот.
Братья вступили в подвал. Огромные тени от свечей скакали по стенам, как рисунки первобытных людей. Взгляды Хоупов приковала дыра в полу. Тот был разворочен, из него торчали какие-то корни, жгуты и палки. Высоко над дырой возвышался кусок человеческого скелета. Плоть свисала с него кровавой гирляндой. Трупы людей – запах подтверждал, что все тела в подвале неизбежно мертвы! – лежали вокруг дыры, наваленные кучей.
Вонь перехватила дыхание братьев. Жгуты на полу зашевелились, и то, что Хоупы приняли за человеческий костяк, начало шевелиться. Над дырой всплыла голова на длинной шее. Вслед ей зашевелилось гибкое, похожее на громадную птичью клетку тело, внутри которого колыхались и перекатывались сизые внутренности. Чудовище подобралось.
И все время, что тварь текла к братьям, они не могли поверить, что это происходит на самом деле. Здесь. Сейчас. С ними.
Крик распорол уши Уильяма, как бы тот ни силился их заткнуть, и звенел, надрывался, длился, пока мальчик не начал вторить ему, тонко, безнадежно, отчаянно.
В тишине Уильям услышал, как тварь с треском отдирает что-то от тел.
– Забирай, – проскрипела она. – Твое. Заслужил.
О стену шмякнулись два тонких мальчишечьих силуэта и скорчились на ней рваными карандашными набросками.
– Приведи мне еще детей.
Уильям облизнул растрескавшиеся губы.
Пять мальчиков и две девочки потребовались городу, чтобы вызвать королевского инспектора – лорда Холдстока. Ему суждено было победить зло и стать новым мэром.
Но никто не запомнил имен пропавших детей. Не знаем их и мы. Говорили, у них украли души.