Призрак Оперы

ГЛАВА V. Ложа № 5 (продолжение)

После этих слов Ришар повернулся к только что вошедшему администратору и занялся обсуждением с ним текущих дел. Капельдинер решил, что может теперь незаметно ускользнуть, и тихо-тихо стал пятиться к двери, когда Ришар, заметив этот маневр, пригвоздил служащего к месту громовым окриком:

– Стоять!

Благодаря расторопности Реми быстро нашлась билетерша, которая работала еще и консьержкой на улице Прованс, в двух шагах от оперного театра. Вскоре она вошла.

– Как вас зовут?

– Мадам Жири. Вы меня хорошо знаете, господин директор: я мать Мэг Жири, маленькой Жири, как ее еще называют!

Это было сказано настолько серьезным и торжественным тоном, что на мгновение даже произвело впечатление на Ришара. Он посмотрел на мадам Жири (выцветшая шаль, стоптанные туфли, старенькое платье из тафты, шляпка цвета копоти). По его взгляду стало очевидно, что он никоим образом не знал и не помнил ни саму мадам Жири, ни даже маленькую Мэг Жири.

Но гордость мадам Жири не позволяла и допустить такое. Билетерши всегда воображают, будто их знают все.

– Нет, я вас не помню, – покачал головой директор. – Но дело не в этом… Мне бы, мадам Жири, хотелось знать, что случилось здесь прошлым вечером, из-за чего вам и мсье капельдинеру пришлось вызвать полицейского…

– Я как раз хотела встретиться с вами, чтобы поговорить об этом, мсье, и предупредить, чтобы с вами не случилось тех же неприятностей, что и с господами Дебьеном и Полиньи… Они ведь тоже сначала не хотели меня слушать…

– Я не просил вас предупреждать меня. Я спросил вас, что случилось здесь прошлым вечером!

Мадам Жири покраснела от возмущения. С ней еще никогда не разговаривали в подобном тоне. Она встала, словно намереваясь уходить, и уже подобрала складки юбки, с достоинством встряхивая перьями на потемневшей шляпке; однако затем передумала, села и сказала с достоинством:

– Случилось то, что кто-то снова обидел Призрака!

Ришар уже собирался разразиться новым гневом, когда Моншармин вмешался и взял допрос в свои руки. В результате выяснилось, что мадам Жири считает совершенно естественным, что в пустой ложе раздается голос. Это явление было для нее не в новинку, и она могла объяснить его только вмешательством Призрака. Его никто никогда в ложе не видел, но слышали многие. Она и сама его слышала, и ей нужно верить, потому что она никогда не лгала. Можно спросить об этом у Дебьена и у Полиньи, и у всех, кто ее знал, а еще у бедного Исидора Саака, которому Призрак сломал ногу!..

– Что-что? – прервал ее Моншармин. – Призрак сломал ногу бедному Исидору Сааку?

Мадам Жири распахнула большие глаза в изумлении перед таким дремучим невежеством. Но все-таки она согласилась просветить двух несчастных наивных простачков.

Этот инцидент произошел во времена господ Дебьена и Полиньи, в той же ложе № 5, во время представления все того же «Фауста».

Мадам Жири откашлялась, прочистила горло – словно готовилась пропеть всю оперу Гуно.

– Так вот, мсье. В тот вечер в первом ряду ложи сидели мсье Маньера и его жена, торговцы-ювелиры с улицы Могадор, а позади мадам Маньера – их близкий друг, мсье Исидор Саак. На сцене пел Мефистофель. – И мадам Жири запела: – «Вы так крепко спите…» И тогда мсье Маньера услышал в правом ухе (а его жена была слева от него) голос, который сказал ему: «Ха-ха! Жюли как раз не спит!» (Жюли – это его жена). Мсье Маньера повернул направо голову, чтобы посмотреть, кто это с ним разговаривает. Никого! Он подергал себя за ухо и решил, что ему почудилось. Тем временем Мефистофель продолжал свою арию… Но, может быть, вам неинтересно?

– Нет, нет! Продолжайте…

– Господа директора слишком добры ко мне! – отозвалась мадам Жири с жеманной миной. – Итак, Мефистофель продолжил арию. – Мадам Жири опять запела: – «Катрин, я обожаю вас, молю, не откажите в сладком поцелуе». И в этот момент мсье Маньера снова слышит в правом ухе голос: «Ха-ха! Вот Жюли не отказала Исидору в сладком поцелуе». Он вновь поворачивается, но на этот раз в сторону жены и Исидора, и что он видит? Исидора, который взял сзади руку мадам Жюли и осыпает ее поцелуями в маленькое отверстие в перчатке… Да-да, вот так, мои добрые господа! – и мадам Жири поцеловала свою руку в том месте, где ее ажурная перчатка обнажала кожу. – Итак, поцелуй оказался не таким уж сладким! Бах! Бах! Звонкий звук пощечин! Мсье Маньера, высокий и сильный, как вы, мсье Ришар, отвесил пару оплеух мсье Исидору Сааку, худому и слабому, как мсье Моншармин, при всем моем уважении. Вот это был скандал! В зале раздались крики: «Хватит! Хватит! Он убьет его!..» И наконец мсье Исидор Саак смог сбежать…

– Значит, Призрак не сломал ему ногу? – спросил Моншармин, немного раздосадованный замечанием мадам Жири по поводу его телосложения.

– Он сломал ее, мсье, – обиженно возразила мадам Жири. – Но не там. Он сломал ее прямо на большой лестнице, по которой Исидор Саак спускался слишком быстро, мсье! И так хорошо сломал, что, боюсь, бедняга не скоро сможет по этой лестнице подняться!..

– А Призрак вам сам рассказал, что это он шептал в правое ухо мсье Маньера? – спросил Моншармин самым серьезным тоном, подчеркивая комичность ситуации.

– Нет! Мне это сказал мсье Маньера. Так…

– Но вы тоже разговаривали с Призраком, о храбрая мадам Жири?

– Точно так же, как разговариваю сейчас с вами, о не менее храбрый мсье…

– И что же этот Призрак обычно говорил?

– Он просил меня принести скамеечку для ног!

При этих торжественно произнесенных словах мадам Жири величаво застыла, словно колонна из желтоватого с красными прожилками мрамора, поддерживающая парадную лестницу Оперы.

На этот раз даже Ришар расхохотался вместе с Моншармином и секретарем Реми. Однако капельдинер, наученный горьким опытом, больше не смеялся. Прислонившись к стене, он размышлял, лихорадочно теребя ключи в кармане, чем закончится эта история. И чем более высокомерным становился тон мадам Жири, тем больше он боялся следующей вспышки гнева господина директора! Но мадам Жири, как назло, видя всплеск веселья директоров, заговорила с ними самым угрожающим тоном!

– Вместо того, чтобы смеяться над Призраком, – возмущенно воскликнула она, – вам лучше поступить так, как мсье Полиньи, который наконец признал…

– Признал что? – спросил Моншармин, которому еще никогда не было так весело.

– Признал существование Призрака!.. Я все время пытаюсь вам объяснить… Послушайте!.. – Мадам Жири внезапно успокоилась, видимо, решив, что настал ее звездный час. – Я помню это как вчера. В тот раз играли «Жидовку»[22]. Мсье Полиньи захотел сам присутствовать на представлении в ложе Призрака. Мадемуазель Краусс добилась безумного успеха. Она только что спела, вы знаете, это место во втором акте… – мадам Жири торжественно запела: – «Рядом с тем, кого люблю, я хочу жить и умереть, и сама смерть не может разлучить нас…»

– Хорошо! Хорошо! Я знаю… – с кислой улыбкой заметил Моншармин.

Но мадам Жири продолжала петь, покачивая перьями старой шляпки:

– «Уходим! Уходим! И здесь, внизу, и на небесах нас обоих теперь ждет одна и та же участь…»

– Да! Да! Мы знаем это место! – повторил Ришар, теряя терпение. – Что дальше? Ну?

– И тогда именно в этот момент Леопольд воскликнул: «Бежим!» Но Елеазар остановил их: «Куда бежите вы?» Так вот, как раз в этот момент мсье Полиньи, за которым я тихонько наблюдала из соседней ложи, потому что она оставалась пустой… Мсье Полиньи встал и пошел из ложи, прямой и негнущийся, как статуя. Я только успела спросить его, подобно Елеазару: «Куда бежите вы?» Но он мне не ответил и был бледнее мертвеца! Я наблюдала, как он спускался по лестнице, но ногу не сломал… И все же он шел как во сне – в дурном сне! И словно не мог найти дорогу… а ведь ему платили за то, что он хорошо знал театр!

Мадам Жири выпалила свою речь на одном дыхании и сделала паузу, чтобы оценить, какой эффект произвели ее слова. Моншармин сдержанно кивнул.

– Ваш рассказ не объясняет мне, при каких обстоятельствах и зачем Призрак Оперы просил скамейку для ног? – настойчиво проговорил он, пристально глядя прямо в глаза мадам Жири.

– Ну, это было после того вечера… Потому что с того вечера его оставили в покое и больше не пытались занимать его ложу. Мсье Дебьен и мсье Полиньи приказом закрепили ложу за Призраком на все представления. И когда он приходил, он просил меня приносить скамейку…

– Что же это? Призрак, просящий скамейку для ног? Может, ваш Призрак – женщина? – спросил Моншармин.

– Нет, Призрак – мужчина.

– Откуда вы знаете?

– У него мужской голос! Приятный мужской голос! Вот как это происходит: когда он приходит в Оперу – а приходит он обычно примерно в середине первого акта, – он делает три коротких удара в дверь ложи № 5. Когда я впервые услышала эти три удара, то была в полном недоумении, ведь я прекрасно знала, что ложа пуста. Туда еще никто не заходил, и это меня заинтриговало! Я открыла дверь, прислушалась, осмотрелась: никого! И вдруг я услышала голос, говорящий: «Мадам Жюль» (так зовут моего покойного мужа), «не могли бы вы принести мне небольшую скамеечку для ног?» При всем уважении к вам, господин директор, от ужаса я покраснела как помидор… но голос продолжал: «Не пугайтесь, мадам Жюль, это я, Призрак Оперы!» Я посмотрела в ту сторону, откуда доносился голос, который, впрочем, был таким ласковым и приветливым, что почти перестал пугать меня… Голос, господин директор, доносился из первого кресла первого ряда справа. Хоть я никого и не видела в кресле, могла бы поклясться, что там кто-то сидел, кто-то разговаривал оттуда, и он был очень вежливым.

– Ложа справа от пятой была занята? – спросил Моншармин.

– Нет; ни ложа № 7, ни ложа № 3 слева не были заняты. Представление еще только начиналось.

– И что же вы сделали?

– Ну, я принесла маленькую скамеечку. Очевидно, он просил ее не для себя, а для своей дамы! Но ее я никогда не слышала и не видела…

Что? У Призрака, оказывается, еще и дама была?! Моншармин и Ришар переглянулись, посмотрели на мадам Жири, затем на капельдинера, который, стоя за спиной билетерши, отчаянно размахивал руками, пытаясь привлечь внимание директоров. Он с выражением сожаления постучал себя по лбу указательным пальцем, давая понять директорам, что мадам Жири, безусловно, сумасшедшая. Эта пантомима окончательно убедила Ришара расстаться с капельдинером, который держал на службе помешанную. Добрая женщина тем временем продолжала, вся погруженная в мысли о привидении, теперь восхваляя его щедрость.

– В конце спектакля он всегда давал мне монету в сорок су, иногда в сто су, а иногда даже в десять франков – если он несколько дней не приходил. Только с тех пор, как вы начали его снова раздражать, он больше чаевых мне не оставляет…

– Прошу прощения, моя храбрая женщина… – от такой грубой фамильярности перья на старой шляпке мадам Жири возмущенно заколыхались. – Прошу прощения!.. Но каким образом Призрак вручает вам ваши сорок су? – спросил любознательный Моншармин.

– Очень просто! Он оставляет деньги на перилах ложи. Я нахожу их там с программкой, которую всегда приношу ему; по вечерам я, бывает, нахожу цветы на полу – например, розу, которая наверняка выпала из корсажа его дамы… Потому что он, несомненно, иногда приходит с дамой. Однажды они даже забыли веер.

– Что? Ха! Призрак забыл веер? И что вы с ним сделали?

– Ну что… я принесла ему веер на следующий вечер.

Тут раздался голос капельдинера:

– Вы нарушили правила, мадам Жири! Я оштрафую вас!

– Замолчите, идиот! – рявкнул басом Фирмин Ришар и снова обратился к мадам Жири. – Вы принесли веер! И что?

– Они забрали его, господин директор. После спектакля вместо веера они оставили коробку английских конфет, которые мне так нравятся, господин директор. Это еще одно доказательство доброты Призрака…

– Спасибо, мадам Жири… Вы можете идти.

Едва мадам Жири почтительно, но с достоинством, которое никогда не покидало ее, поклонилась двум директорам и покинула кабинет, те заявили капельдинеру, что они твердо намерены избавить себя от услуг этой сумасшедшей старухи. И затем уведомили капельдинера, что он тоже уволен.

Никакие протесты и уверения в преданности театру не помогли, и, когда служащий наконец ушел, секретарь получил указание рассчитать и уволить капельдинера в кратчайшие сроки.

Оставшись одни, оба директора сошлись на одной и той же мысли, которая пришла им в головы одновременно: надо бы прогуляться в ложу № 5 и посмотреть, что там происходит.

Последуем за ними и мы, но чуть позже.