Призрачные пауки

Уильям Джеймс Уинтл «Призрачные пауки» William James Wintle «The Spectre Spiders» (1921)

Однажды утром, когда осень готовилась передать свои права зиме, Лондон накрыла густая пелена тумана. По консистенции это был не тот плотный, получавшийся в результате смешения дыма и водяной взвеси туман, походивший по цвету на щекочущий нос и глаза гороховый суп и который еще называют «отличительной чертой Лондона», но довольно чистая белая дымка, поднимавшаяся с реки и объемными пучками, завитками и лоскутами заполнявшая улицы и площади.

Прохожие ежились и думали о грядущей зиме, но и среди них нашлись оптимисты, которые, когда солнце начало греть сильнее, подняли глаза к неразличимому небу и предположили, что день будет теплый. Один малец не без оснований заметил, обращаясь к своему товарищу, что здесь пахнет как во время стирки. Будто бы производственная техника большого города выпустила пар, готовясь снова приступить к работе.

В этой дымке люди, похожие на облаченные в простыни привидения, проходили мимо друг друга, не произнося ни слова. Никто никого не узнавал, а если у кого-то это и получалось, то он совершенно спокойно относился к тому, что его самого опознать не могли. Кроме шума дороги и той протяжной ноты, которую сутки напролет воспроизводит большой город, весь мир казался притихшим и недружелюбным.

Эта атмосфера так же действовала на человека, которого дела в то туманное утро вынудили покинуть уютный дом с камином и выйти на улицу. Эфраим Гольдштейн был молчалив по натуре и недружелюбен по профессии. Для него речь являлась гениальным средством сокрытия мыслей, а когда не было нужды что-либо скрывать, то зачем утруждать себя разговорами?

Стоит заметить, что сами люди не горели желанием услышать его речь. От рождения он не вызывал ни малейшей симпатии: и там, где природа не смогла до конца выполнить свою задачу, Эфраим блестяще с ней справился. Приставшая хмурая гримаса фактически стирала всякий след благожелательности, который все же мог бы остаться на его лице, несмотря на злой взгляд и отталкивающие черты. Незнакомые люди, впервые видевшие Эфраима, тут же оглядывались в поисках приятного лица, которое бы вытеснило только что виденный ими образ.

Как мы ранее упомянули, он был недружелюбен по профессии. Однако легковерные и неосторожные граждане с подобной характеристикой никогда бы не согласились, прочитай они его деловые объявления из отдельной колонки утренней газеты. Рыцарь фортуны, желающий без всякого обеспечения и документов выдать приличные суммы денег своим менее удачливым собратьям, на символических условиях и наиболее деликатным из возможных способов, — что, как не это, свидетельствовало в пользу его душевной доброты?

И все же те, кто вел дела с Эфраимом, говоря о нем, использовали такие слова, которые обычно не употребляют в обществе: предприниматели, хорошо знакомые с миром финансов, называли его кровососущим пауком, а в Скотланд-Ярде за ним закрепилась стойкая слава чудаковатого типа. Знакомые избегали его общества. Тем не менее существовала одна вещь, за которую его можно было похвалить. Он не стал менять имя на Эдварда Гордона или даже Эдвина Голдсмита; он родился Эфраимом Гольдштейном и намеревался остаться им до самого конца. Если бы роза называлась как-то иначе, то ее аромат остался бы неизменным, но людям никогда не приходило в голову использовать подобное сравнение, когда речь заходила об Эфраиме.

Ему отнюдь не всегда сопутствовала удача, и он не всегда хотел делиться своим капиталом с другими. Люди с хорошей памятью рассказывали о юноше с таким же именем, который нажил себе неприятностей в районе Уайтчапел, продавая кошерных птиц и обвешивая покупателей, а также о том, как он ловчил, играя в наперстки на Эпсом-Даунс.

Но к чему ворошить дела минувших дней? Было бы неправильно по отношению к любому человеку пытаться искать порочащие его вещи в его же юности, а в случае с Эфраимом этого и не нужно было делать. Он походил на многолетнее растение: несмотря на мрачное прошлое, каждый год расцветал с новой силой, теми же переливающимися цветами.

По всей видимости, никто, кроме него, не знал, как он разбогател, но можно с уверенностью сказать, что ссужать деньги трудно, если у тебя их нет. А когда они появились у Эфраима, он первым делом переехал из района Уайтчапел в Хаггерстон, затем — в Килберн и, наконец, в Мейда-Вейл, где окончательно обосновался. При этом неверно полагать, что жил он в роскоши и потакал своим капризам. Он окружил себя умеренным комфортом, живя обычной холостяцкой жизнью, в небольшом, отдельно стоящем особняке с садом, который подходил для его деятельности лучше, чем дом на бульваре, в котором и слева и справа жили бы любопытные соседи. Посетители приезжали исключительно по делам: конфиденциальность — вот что ценили и они, и он.

Дело, из-за которого он в это туманное утро покинул стены дома, имело необычный характер, так как никоим образом не было связано с приумножением денег. Напротив — оно сулило потерю по меньшей мере двух гиней и в перспективе могло обернуться дополнительными тратами, что его, естественно, не вдохновляло. Эфраим держал путь на Кавендиш-сквер, где у него была назначена встреча с известным окулистом.

Вот уже несколько недель что-то странное происходило со зрением. Ему еще не исполнилось пятидесяти, и его глаза прекрасно видели. Но, вероятно, что-то все же было не так. Днем зрение его не подводило, впрочем, как и вечером, но дважды за последнее время он становился жертвой ложных видений. В обоих случаях он мирно читал после ужина, когда внутри него начинало шевелиться беспокойство. Нечто подобное рождается в человеке, когда в комнату заходит кошка. Это чувство было настолько сильным, что он рефлекторно вскочил со стула и, казалось, увидел, как тени стекают по стулу вниз, на ковер, и перебираются на стены, где и растворяются. Очевидно, что это были самые настоящие тени, так как сквозь них удавалось разглядеть ковер; они были вполне отчетливы и осязаемы, размером с мяч для крикета. Хотя мужчина не придавал серьезного значения совпадениям, но именно в те два дня он жестко требовал от клиента погасить долг. В такие моменты Эфраим никогда не колебался и дожимал дело до конца. По всей видимости, какой-либо прямой связи между этими событиями не усматривалось.

Именитый специалист тщательно осмотрел глаза Эфраима, но никаких отклонений от нормы не обнаружил. Следующим шагом была проверка нервной и пищеварительной системы пациента, но здесь также все было идеально.

Затем он перешел к более деликатной теме, а именно попытался расспросить Эфраима о привычках. Сорокалетний холостяк вполне может дружить с горячительными напитками, поднимающими настроение, и иногда может не знать меры, или с удовольствием предаваться азартным играм, или заниматься сотней других дел, которые соответствуют этому возрасту. Доктор, надо отдать ему должное, задавал вопросы с толком, искусно втягивая собеседника в разговор. Эфраим уже давно так честно и откровенно ни с кем не говорил. В результате окулист пришел к заключению, что неправильное питание или какие-либо другие излишества не могут являться причиной недуга.

В подобных случаях у врачей всегда остается последний шанс, спасительная соломинка, за которую и ухватился озадаченный доктор.

— Отдохните, многоуважаемый, — посоветовал он Эфраиму. — Это лучшее из лекарств. Я рад сообщить, что не обнаружил серьезных повреждений или функциональных отклонений, но на лицо признаки усталости, которые прямо действуют на зрительный нерв и мозг. Нет оснований для дальнейшего ухудшения ситуации, но мудрый человек всегда принимает меры предосторожности. Я советую вам отойти от дел на пару недель, поиграть в гольф или заняться любой другой деятельностью на свежем воздухе, скажем в Кромери или Суррей-Даунсе. Если вы воспользуетесь моим советом, то можете быть точно уверены, что в будущем подобных проблем удастся избежать.

Эфраим скривился, когда передавал доктору две гинеи. Его не покидало ощущение, что за свои деньги он почти ничего не получил, но тем не менее отсутствие чего-то серьезного внушало оптимизм. Отдых? Чепуха! Он не был перегружен работой. Суррей-Даунс, серьезно?! Хамстед-Хит совсем не хуже и значительно дешевле. Туда можно ходить по воскресеньям. Гольф?! Никогда он не станет дурачком, скачущим за мячиком! Он решил ничего не менять, надеясь, что все обойдется и так.

Однако ощущение, что с ним что-то не то, никуда не исчезло. Работа спорилась и приносила доход, если то, чем он занимался, можно охарактеризовать словом «работа»: приятное занятие по ссужению части своего капитала менее удачливым людьми на самых благоприятных для тебя условиях. При этом Эфраим рассказал бы вам о потерях, которые он терпит из-за неблагонадежных клиентов, что умирают или переезжают заграницу или чьи планы не осуществляются, как они того хотели, однако каким-то волшебным образом денег для выдачи ссуд у него становилось все больше. Но он переживал.

Однажды вечером, после невероятно прибыльного дня, Эфраим сидел в саду и курил сигару, подаренную благодарным клиентом, который ошибочно посчитал, что пять процентов Эфраим берет за год, но в действительности это была недельная ставка. У сигары был отменный вкус, который курильщик, знавший толк в хорошем табаке, высоко оценил. Он устроился в шезлонге, лениво наблюдая за кольцами дыма, поднимающимися в неподвижном воздухе вверх и уплывающими прочь.

Он вздрогнул, его взгляд застыл. Кольца дыма вели себя крайне необычно. Теперь они казались сферами и из каждой торчали по восемь волнообразных нитей, шевелящихся и сгибающихся, будто ноги неведомого существа. Почудилось, что эти свисающие конечности, состоящие из дыма, развернулись и потянулись в его сторону. Наблюдать за этим было одновременно и любопытно, и неприятно. Но это не был обман зрения: вечернего освещения было вполне достаточно, чтобы отчетливо различать предметы. Скорее всего, этому поспособствовало какое-то редкое атмосферное явление.

Разговор, доносившийся из-за стены, вывел Гольдштейна из оцепенения. Житель соседнего дома находился с другом в саду, где вел беседу о садоводческих делах. Эта тема не интересовала Эфраима, платившего своему садовнику минимально возможное жалование, чтобы тот ухаживал за садом и не впутывал его в эти трудности. Он не желал слышать о достоинствах местных продавцов семян. Однако разговор все продолжался, и он обнаружил, что прислушивается к нему против своей воли. Они говорили о пауках; сосед утверждал, что никогда прежде не видел, чтобы их было так много и чтобы они были такого большого размера. Он продолжил, говоря, что все они пришли из-за стены, за которой стоит дом Эфраима. Невольный слушатель обнаружил, что сигара окончательно истлела, и с гадким чувством на душе вернулся в дом.

Очередной случай произошел с ним спустя всего несколько дней. Эфраим утомился и рано улегся спать, но сон к нему не шел. На протяжении нескольких часов он сердито и устало ворочался, хотя обычно засыпал быстро, но, наконец, погрузился в тревожную дремоту. В его сознании мелькали картинки, на которых неизменно присутствовали пауки. Ему снилось, как он прокладывает себе путь сквозь густые джунгли паутины, ступая по множеству мягких и податливых тел, которые крошатся и рассыпаются под ногами; бесчисленные ворсистые ноги раскачиваются взад-вперед, цепляются за Эфраима, клыкастые челюсти впиваются в кожу, впрыскивая жгучую, ядовитую жидкость, а сверкающие глаза с лютой злобой отовсюду смотрят на него. Он падает, и паутина принимает его в смертельные объятия, исполинские создания с ворсистым телом тут же набрасываются на мужчину, от их гнилостного запаха становится невыносимо дышать, он в плену неизвестных природе созданий и с головой погружается в океан невыразимого ужаса.

Эфраим проснулся от собственного крика и вскочил с кровати. Что-то стянуло его лицо, обвившись вокруг головы. Он нащупал выключатель и зажег свет. Затем разорвал повязку, мешавшую ему видеть: это были шелковистые нити, похожие на паутину, сплетенную гигантским пауком. Вернув способность видеть, он заметил мельтешащие на стене тени, которые тут же исчезли. По сравнению с прошлым разом они стали больше, размером с футбольный мяч.

В сердце Эфраима поселился ужас. Беспокойный сон и навязчивый кошмар неприятны сами по себе, но было кое-что значительно хуже. Шелковистые клочки, прилипшие к голове, были материальны. Ему пришла мысль о собственном помешательстве. Может, это была галлюцинация? Получится ли теперь обуздать чувства и забыть все, как дурной сон? Он попробовал, но остатки паутины на руках и лице никуда не исчезли. Ни один приснившийся паук не смог бы такое сплести, одного воображения тут явно было недостаточно. А Эфраим никогда не отличался развитым воображением. Напротив. Он работал с реальностью, а самым реальным на этом свете была недвижимость, куда он и предпочитал инвестировать.

Стакан, до краев наполненный бренди с содовой, помог ему собраться с мыслями. Эфраим не испытывал слабости к разного рода стимуляторам, так как в его профессии это мешало, но здесь был чрезвычайный случай, требующий экстраординарных мер. Он стряхнул с себя наваждение и подумал, что, в конце концов, совет поиграть в гольф не был лишен смысла. А когда утром позвонил клиент, желающий получить незначительную сумму денег, то Эфраим провернул такую хитрую сделку, что она поразила даже его самого.

Через месяц произошел новый случай, вызвавший у рыцаря удачи значительное смятение. Надо сказать, что Эфраима нельзя было записать в большие любители животных, однако он терпел присутствие в доме скотчтерьера. Время от времени в его особняке скапливались крупные суммы денег — конечно, происходило это нечасто, но все же случалось, — поэтому небольшая гавкающая собачка была как нельзя к месту и могла предупредить о ломящихся в дом грабителях. Исходя из этих соображений, Эфраим относился к ней как к своего рода доверенному слуге и был по-своему привязан к животному. Если он ее и не любил в полном смысле этого слова, то по крайней мере ценил и дорожил ею. Он даже не пожалел денег на ветеринара, когда она заболела.

Ночью терьер разгуливал по дому, но спать обычно приходил на коврик перед дверью комнаты хозяина. На этот раз Эфраиму приснилось, что он упал на собаку и та взвизгнула от боли. Видение было настолько ярким, что он проснулся, и крик животного, казалось, все еще звенел в ушах. Не покидало ощущение, что терьер продолжал скулить под дверью. Эфраим прислушался, но тишину нарушали только ритмичные щелкающие и сосущие звуки. Было похоже, что звук идет прямо из-за двери, но этого быть не могло, ведь собака точно загавкала бы, учуяв неладное.

Рассудив так, Эфраим вернулся в кровать и проснулся уже в обычное время. Одевался он в непривычной тишине: собака всегда приветствовала первые его движения заливистым лаем. А открыв дверь комнаты, он увидел мертвого терьера, лежащего на коврике.

От подобной картины Эфраим сперва остолбенел, потом опечалился и, наконец, насторожился. В сложившихся обстоятельствах впасть в прострацию было вполне естественно; грустил он потому, что только сейчас осознал, насколько сильно был привязан к животному, а насторожился по той причине, что был осведомлен: за загадочной смертью сторожевой собаки следует кража со взломом.

Он торопливо спустился вниз и в спешке начал осматривать двери и окна, а в особенности сейф, который был замаскирован в стене под мебель. Но все было в порядке, признаков проникновения в дом Эфраим не обнаружил. Затем он вернулся на второй этаж, чтобы избавиться от трупа собаки, размышляя, стоит ли оплачивать вскрытие. Эфраим терпеть не мог всякие тайны, тем более если они происходили в его доме.

Он поднял мертвого терьера и оказался поражен. Труп почти ничего не весил и рассыпался в его руках. Это было не тело, а скорее кости, гремевшие в мешке из кожи. Его просто высосали!

Эфраим в ужасе бросил останки на пол, а на руках обнаружил прилипшие шелковистые нити. В воздухе витали и другие, одна из которых закрутилась вокруг его головы и прилипла к лицу. А потом что-то с мягким звуком упало позади Эфраима, и он как раз успел обернуться, чтобы заметить тень, метнувшуюся на стену и там же растворившуюся. Он встречал ее раньше, но теперь она казалась более реальной и детализированной.

В то время ходили сомнительные слухи о сбежавшей из зверинца в Риджент-парке обезьяне, которую якобы видели карабкающейся по стене особняка Эфраима.

Первым ее заметил молочник, и он же рассказал об этом полицейскому и домработнице, чистившей ступеньки дома на противоположной стороне улицы. Отсутствие точного описания животного объяснялось плохой видимостью из-за темноты и тумана. Однако чем дольше они обсуждали сам объект, тем точнее становились детали.

Внешне это была крайне упитанная особь с очень длинными руками, размерами и формой походившая на футбольный мяч. Ее тело покрывали густые и блестящие черные волоски. С улицы видели, как она поднялась по фасаду дома и залезла в открытое окно. Молочник, являвшийся большим любителем книг, поделился мыслью о том, что это могла бы быть какая-то паукообразная обезьяна, но единственным основанием так полагать было некое причудливое сходство с пауком очень большого размера.

Тем же утром Эфраима посетил полицейский, чтобы расспросить о происшествии и узнать, у него ли все еще обезьяна. Приняли его неблагожелательно, и он ушел в смешанных чувствах. Позднее работник правопорядка позвонил в зоопарк, где ему сообщили, что ни о какой пропаже обезьяны там не знают. В полицейском участке данный случай должным образом запротоколировали, и на этом дело закончилось, никто о нем больше не слышал.

На следующей неделе произошло событие, имевшее гораздо больший резонанс, особенно среди женщин, проживавших по соседству. В кустах возле дома Эфраима была найдена шкура редкой персидской кошки — кроме костей, от животного ничего не осталось. Сама шкура находилась в отличном состоянии, а кошка была жива еще накануне вечером. В течение девяти дней люди пытались разгадать эту загадку и так и не смогли этого сделать, а затем произошла еще одна странность. Тело кошки было полностью обескровлено, поэтому местные теории в качестве возможной причины рассматривали сбежавшего из зоопарка горностая или другое хищное животное. Выяснилось, что никто из зоопарка не сбегал, и от этой версии пришлось отказаться.

Возможно, это покажется не заслуживающим внимания, но все же стоит упомянуть о еще одном незначительном инциденте, который произошел пару недель спустя. Сборщик денег одного благотворительного фонда, ошибочно полагая, что Эфраим испытывает потребность безвозмездно расстаться с частью своих денег, заявился к нему домой. Однако быстро понял, насколько сильно заблуждался, хотя пробыл у него от силы несколько минут. Сборщик рассказал своей жене, что господин Гольдштейн, по всей видимости, большой любитель кошек, так как ему удалось заметить нескольких черных персов, которые спали в доме, свернувшись клубочком. Озадачивало то, что все они лежали в самых удаленных и темных углах, где их трудно было рассмотреть. Сборщик также упомянул о них господину Гольдштейну, который, казалось, его не понял. На самом деле Эфраим смотрел на него с пренебрежением, будто на горького пьяницу.

Следующее происшествие заставило соседей пожаловаться на Эфраима. По одному ему известной причине он долгое время спал с заряженным револьвером в изголовье кровати, и однажды утром, перед рассветом, раздался выстрел. Полиция быстро прибыла на место и стала настаивать на осмотре дома. Эфраим убедил их, что оружие сработало случайно из-за падения на пол, а после того как он предъявил на него лицензию, служители закона развернулись и уехали.

Однако истинный интерес представляет то, что произошло тем утром на самом деле. Эфраим проснулся без видимой причины, но со смутным чувством опасности и сделал это как раз вовремя, чтобы увидеть круглое черное тело с густыми волосками, которое находилось в изножье кровати и продвигалось в направлении его лица. Это был гигантский паук; все восемь глаз сверкали ярко-зеленым, словно россыпь демонических опалов, светом.

От страха Эфраим не мог двигаться, но, собрав волю в кулак, схватил револьвер и нажал на курок. Вспышка и грохот выстрела на мгновение его контузили; спустя секунду он отчетливо увидел, что паук ретировался. Должно быть, Эфраим в него попал, так как стрелял в упор, но при этом никаких следов не осталось. Это было даже хорошо, ведь ни один полицейский в подобную историю не поверит. Уже утром он наткнулся на шелковую нить, тянувшуюся от кровати к стене через ковер.

Развязка была близка. Не прошло и пары дней, как полиция вновь пришла к Эфраиму домой. На этот раз их вызвал садовник, который заявил, что господин Гольдштейн не открывает дверь и, вероятно, болен. Дверь была заперта, и ее пришлось открывать силой.

О том, что обнаружила полиция, лучше умолчать. На похоронах могильщики в один голос утверждали, что никогда человек с таким ростом не весил так мало.

Перевод — Сергей Терехов