Пришельцы из холодильника

1

«Привет всем, кто меня слышит! Настройте импульсники на восприимчивость 106,2 микрона и поверните лазероусилители на центр Млечного Пути между созвездиями Стрельца и Орла. Идет передача из 2455 года!

Меня зовут Дмитрий, но, разумеется, в устной речи имя это давно исказилось, и все наши называют меня просто Митрофаном. Я родился на космическом корабле, а мои родители – космонавты-исследователи дальних галактик. Только что я вставил в порт компьютера микрофонный разъем, напрямую соединив компьютер с лазеростанцией, и теперь все, что я говорю, будет транслироваться в космос на всех радио– и лазероволнах.

Я надеюсь, что какие-нибудь из этих волн докатятся и до Земли, хотя из-за искажений гиперпространства в нашем секторе Галактики их можно будет услышать лишь в глубоком прошлом – то есть около четырехсот-пятисот лет назад – и то если примитивные земные приемники того времени позволят их принять.

Внимание, земляне! Запомните сами и передайте остальным: нашей планете грозит огромная опасность от космических агрессоров, с которыми наш звездолет столкнулся в центре Млечного Пути. Их цивилизация во много раз превосходит нашу по мощи вооружений, агрессивности и коварству, а их космические корабли стремительнее и маневреннее. Им ничего не стоит захватить Землю и все освоенные человечеством планеты.

Но лучше я не буду забегать вперед, а подробно опишу все события последних недель, начав задолго до нападения пришельцев...

2

1 февраля 2455 года

Наш звездолет почему-то называется «Кашалот», хотя, на мой взгляд, очертания его корпуса с сужающимся носом и тремя похожими на плавники дальними радарами делают его скорее похожим на акулу. «Кашалот» провел в полете уже восемнадцать лет и, если бы все пошло по плану, должен был провести еще четыре года, прежде чем мы добрались бы до созвездия Щит – конечной цели нашего путешествия.

Вторая по величине звезда созвездия обозначается на картах Бета, или bScutum, но с легкой руки, или, точнее, с легкого языка моей мамы, мы все называем ее Веником. По яркости свечения, размерам и характеру излучений Веник похож на Солнце, и существует вероятность того, что хотя бы одна из восьми его планет может подойти для жизни человека.

На «Кашалоте» нас пятеро: мама, папа, мой старший брат Пельмень, младшая сестра Дискетка и я – Митрофан.

Разумеется, Пельмень и Дискетка – это прозвища, выдуманные мамой, настоящие имена моих брата и сестры Максим и Маша, но я уже так привык, что они Пельмень и Дискетка, что у меня просто в голове не укладывается, что их можно называть как-нибудь по-другому, и когда недавно мама случайно назвала брата Максимом, я долго думал, к кому это она обращается.

Кроме нас, на звездолете еще есть два робота – Репка и Коробок, но о них я расскажу особо.

У мамы с папой тоже есть свои прозвища. Мама была бы не мамой, если бы их не выдумала.

Папино прозвище – Морж. Он получил его по двум причинам: во-первых, из-за висячих, как у моржа, усов, которые, как он считает, очень ему идут; а во-вторых, из-за своей медлительности и обстоятельности, переходящей в занудливость.

Самый элементарный вопрос, например: «Ты не помнишь, какая гайка на пневмоприводе гиперускорителя, маленькая или большая?» – способен заставить папу задуматься чуть ли не на десять минут, после чего он начинает пространно рассуждать о гайках вообще, начиная с истории их изобретения и заканчивая философской ролью гайки в системе мироздания. Прослушав эту лекцию примерно в течение часа, вы внезапно понимаете, что о конкретной гайке на пневмоприводе Морж ухитрился не заикнуться ни разу.

Любимое занятие папы – играть в четырехмерные шахматы с Леликом. Лелик – наш бортовой компьютер, наделенный искусственным интеллектом. Папа и Лелик ухитряются играть одновременно по двадцать партий, и часть из них выигрывает папа, а часть – Лелик.

Мамино прозвище – Яичница – является единственным прозвищем, которое придумала не она сама. Сами понимаете, кому охота давать прозвища самим себе, другим – пожалуйста, но вот себе...

По какому случаю мама стала Яичницей, никто толком не помнит, может быть, из-за того, что яичница – ее фирменное утреннее блюдо, во всяком случае, было им до тех пор, пока у нас не забарахлил синтезатор продуктов. Мама вечно озабочена наведением порядка на «Кашалоте» и всякими хозяйственными вопросами.

Целыми днями она бегает по звездолету то с пылесосом, то со сковородкой и жалуется, что ничего не успевает. Порой она берется проверять наши уроки, горячится, называет нас оболтусами, но при этом вскоре обнаруживается, что и сама мама уже все забыла и путается в формулах и интегралах точно так же, как и мы. «Ну и что! – кричит мама, когда мы ей об этом говорим. – Вы сперва выучитесь, получите два высших образования, как я, а потом можете все забывать!»

Мне – двенадцать лет, Дискетке – пять, а Пельменю – четырнадцать. У Пельменя сейчас так называемый переходный возраст, который проявляется в том, что он тайком выдавливает прыщи и всем грубит. Про этот «переходный возраст» я вычитал в какой-то умной книжке и теперь дразню Пельменя не иначе, как «переходняк». Ну и злится же он, скажу я вам!

Дискетка, проказливая маленькая девчонка, любимица всей семьи. Так уж случилось, что половины букв она не выговаривает. В результате речь ее пестрит «лыбами», «лозами», «леками» и «плочими» перлами. Но «лыба» и «лека» – это еще ерунда. Больше всего мы веселимся, когда, ругаясь с нами – а ругаться и вообще выяснять отношения она обожает, – Дискетка говорит «дуляк!». Попробуй догадайся, что это «дурак!».

Кроме «р», она не выговаривает еще «ж», произнося вместо «ж» – «з». Это выходит еще забавнее. «Узе», «заль», «залуюсь» – то и дело проскакивают у нее в речи, а однажды мы хохотали часа три, когда Дискетка вместо «Я же не жужжу!» произнесла «Я зе не зуззу!».

Мы с Пельменем постоянно ссоримся, и хотя я младше, но стараюсь не оставаться в долгу. Яичницу это огорчает, и она часто говорит, что не знает, у кого хуже характер: у меня или у Пельменя. Я лично считаю, что у Пельменя, хотя он уверен, что у меня. Впрочем, иногда я даже с ним соглашаюсь, потому что приятно и в этом превосходить брата.

Наш «Кашалот» относится к классу малых исследовательских звездолетов. Он размером с двухэтажный дом, имеет внутреннюю площадь в четыреста квадратных метров и весит около пяти с половиной тонн. По вместимости «Кашалот» рассчитан на восемь членов экипажа, так что наша семья еще вполне может слегка увеличиться. Я лично не против: ужасно интересно, какие у меня еще будут братья и сестры.

Внутри звездолета располагаются моторный отсек, склад оборудования, кают-компания, родительская каюта, детская, наш с братом отсек, ремонтная мастерская и столовая. Уф, едва все перечислил!

В ремонтной мастерской роботы Репка и Коробок каждый день подзаряжают свои аккумуляторы. Должно быть, это ужасно скучно: сидеть по полчаса в день со штепселем в боку и ждать, пока зарядное устройство не начнет мигать зеленым, сигнализируя, что подзарядка закончена и штепсель можно вытаскивать. На самом деле, конечно, слово «штепсель» я употребил не совсем кстати, потому что куда больше это похоже на увеличенный процессорный разъем – «папу».

Я только что сказал, что подзаряжаться скучно, но мне пришло в голову, что поглощать пищу так, как это делаем мы, люди, – тоже занятие весьма нудное, так что в этом смысле нам тоже не везет.

Репка и Коробок не простые роботы, они точно так же, как и Лелик, наделены искусственным человеческим интеллектом: Репка – женским, а Коробок – мужским. За долгие годы мы с Пельменем так к ним привыкли, что воспринимаем Репку с Коробком не иначе как бабушку с дедушкой, а они относятся к нам как к внукам...

3

Утро 1 февраля 2455 года началось с того, что мы с Пельменем крупно поссорились и даже подрались. Ссора вышла из-за того, что этот свинья Пельмень поймал моего робота-кролика Лопоуха, отвинтил у него лапы и установил на их место ноги механической лягушки из конструктора.

Установочные гнезда делаются универсальными, и, разумеется, они совпали, и когда утром я проснулся, то первым, кого я увидел, был мой кролик, ковылявший на зеленых лягушачьих лапках с ластами. Передние лягушачьи лапы были слишком короткими для него, и он подметал пол синтетическим мехом, а задние, напротив, были снабжены такими сильными пружинами, что при любой попытке сделать скачок Лопоух кувыркался через голову, а потом долго лежал на спине и барахтался, пытаясь встать на ноги. Бедное животное не понимало, что с ним происходит, и жалобно повизгивало, пребывая в полном шоке.

Пельмень стоял рядом и, подталкивая ногой моего кролика, громко ржал. Выводить меня из себя было любимым занятием Пельменя, и он занимался этим все время, за исключением тех редких минут, когда спал, ел или выдавливал прыщи.

Сделав вид, что я не совсем еще проснулся, я незаметно протянул руку к своей гипноподушке, которая, пока я спал, незаметно пичкала мою память сведениями по элементарной механике и астрономии, и неожиданно огрел брата подушкой по башке. Удар вышел отменным, я и сейчас им горжусь. Пельмень с глупейшим лицом, на котором было написано самое искреннее удивление, растянулся во весь рост.

Разумеется, он тотчас вскочил и, схватив свою гипноподушку, бросился на меня, и мы принялись дубасить друг друга со всей силы. Прекратили мы драться только тогда, когда в нашу каюту прикатил на грохочущих гусеницах дедушка Коробок.

Он подхватил нас с Пельменем поперек туловища и, с легкостью оторвав от пола, закинул себе на плечи. Мы почувствовали себя точно две лисицы, провалившиеся в медвежью берлогу. Если бы вы увидели Коробка хоть раз в жизни, то поняли бы, что сопротивляться бесполезно: Коробок принадлежит по выпуску к самой первой гусеничной партии роботов-исследователей, предназначенных для работы на неосвоенных планетах, и каждая из его пневматических ручищ по силе превосходит ковш бульдозера. Одним словом, я хочу сказать, что, прежде чем бороться с Коробком, вы вначале подеритесь с двумя бульдозерами, и, если одолеете их, тогда у вас еще есть шанс... Эдак один к ста...

Наш добрый ржавый старикан был порядком возмущен и тряс нас, словно котят.

– Кто первый начал? – грозно спросил он, ставя нас на пол и мрачно оглядывая повреждения, которые мы нанесли друг другу.

Пельмень, вытирая с носа кровь, молча ткнул пальцем в мою грудь.

– Неужели ты первый начал, Митрофан? Даже не верится! Разве нельзя договориться по-хорошему? Вы же братья! – возмутился старик.

– Ага, братья! – фыркнул я. – Интересно, как я буду с ним договариваться? Может, мне стоило сказать: «Ай-ай-ай, как тебе не стыдно, Пельмешек! Ведь ты же мой родной братик! Зачем ты дразнишь меня и откручиваешь лапки у моего кролика? Это ведь нехорошо! Давай лучше вместо этого возьмемся под ручки и пойдем гулять по коридору, нюхая цветочки в горшках и обсуждая проблемы высшей математики!»

Коробок внимательно посмотрел на меня своими зрительными объективами, и я почувствовал, что старик меня понял, и мне стало приятно, потому что всегда приятно, когда чувствуешь, что кто-то из взрослых, кого ты уважаешь, тебя понимает.

– Вообще-то ты прав, Митрофан. Не все можно объяснить словами, – сказал Коробок. – Иногда более действенными бывают другие методы. Как-то на Земле, когда «Кашалот» еще только строился, к Репке пристали два ангарных робота. Здоровенные такие были ребята – вдвоем сгружали семитонные контейнеры. Я стал убеждать их извиниться. Они заупрямились. Я стал говорить, что с дамами так не обращаются: они стали хохотать и грубить.

– И как, в результате они извинились? – нетерпеливо спросил я.

Коробок взглянул на свои бульдозерные ручищи.

– Извинились, но не сразу. Мне пришлось их слегка поуговаривать. После этого оба отправились на ремонт, впрочем, мне тоже пришлось подремонтироваться... Вот тогда-то я и понял, что порой слова полезно подкрепить чем-то более действенным.

Коробок задумался, изучающе осмотрел нас и сказал:

– Ладно, что уж с вами делать – подрались так подрались. Поехали в медотсек, надо привести вас в порядок, пока никто не увидел, на кого вы похожи.

Коробок был родственной нам душой. Он понимал нас с братом куда лучше, чем мама с папой, и никогда не ворчал, как Репка. Мы с Коробком отправились в медпункт, и там старик остановил нам кровь из разбитых носов и припудрил ссадины. Делал он это очень споро и привычно, что неудивительно, ведь мы с Пельменем дрались раза по два в неделю.

После медпункта Пельмень решительно отправился в мастерскую, взял там банку с фосфоресцирующей краской, кисть и отправился в нашу каюту. Я молча шел за ним, не понимая, что он хочет. Оказавшись в нашем отсеке, Пельмень окунул кисть в банку и, не глядя на меня, сказал:

– Митрофан, давай делить каюту!

– Спятил? Как мы ее будем делить? – поинтересовался я.

– Элементарно. Проведем по полу черту. Это будет граница. Она считается неприкосновенной. Тебе запрещается переходить на мою территорию, мне – на твою. Не хочу иметь с тобой ничего общего.

– Отлично! – согласился я. – Давай делить! Но запомни: нарушение границы будет служить поводом к войне!

Пельмень кивнул и, наклонившись, быстро провел по полу толстую светящуюся черту. Разделив отсек, мы не удержались и разделили также стены и потолок. Признаюсь, это было сделано уже по моему требованию, потому что я подумал, что если делить, то делить все, чтобы была полная ясность.

В погоне за полной ясностью я поздно спохватился. Черта несмываемой краски была уже проведена, и я обнаружил, что в результате раздела коварный брат отхватил себе лучшую часть комнаты – ту, где стоял наш с ним общий компьютер с кучей игровых программ и спортивные тренажеры, имитирующие катание на горных лыжах и «охоту на мамонтов». Мне только и досталось, что иллюзограф со всеми земными картинами да две полки с видеокристаллическими книгами.

– И учти, – предупредил Пельмень, – если ты что-нибудь уронишь и оно закатится за черту, эта вещь становится моей собственностью! Не проси потом вернуть!

– Договорились, но и ты учти: если ты сам заступишь, даже случайно, то станешь моим рабом! – сказал я, желая досадить ему.

К тому времени я уже заметил, что, стараясь отхватить себе «охоту на мамонтов», Пельмень пожадничал и почти не оставил себе входного люка. Теперь, чтобы войти в отсек или выйти из него, ему пришлось бы выделывать самые сложные акробатические номера, прижимаясь спиной к косяку и стараясь сохранить равновесие на узкой десятисантиметровой полосе. Причем я, разумеется, всякий раз собирался стоять рядом и внимательно следить, чтобы не было заступа.

4

Внезапно включился динамик внутренней связи, и мы услышали обеспокоенный голос Яичницы:

– Мальчики, вы где? Уже десять минут одиннадцатого. Вы опаздываете на завтрак!

Мой брат направился было к выходу, но я, свистнув, привлек его внимание:

– Стоп, Пельмень! Раз динамик находится на моей половине, значит, и звук тоже мой, и ты не имеешь права его слышать.

Пельмень гоготнул. Если бы вы только слышали, как противно он это делает – словно набрал кучу гаек и дребезжит ими в стакане.

– А кто тебе сказал, что я что-то слышал? Может, я сам вспомнил, что пора завтракать? – заявил он и, неуклюже протиснувшись, вышел в коридор.

Все наши были уже в столовой. Папа Морж сидел за столом и наворачивал жареную картошку. При этом он еще ухитрялся переругиваться с Леликом, называя его то «тупицей», то «махинатором». Повздорили они из-за того, что компьютер обыграл Моржа в шахматы, и теперь обиженный Морж утверждал, что компьютер смухлевал и вернул на доску сбитого ферзя. Мама, как всегда, ела мало. Она следила за своей фигурой.

Бабушка Репка была тут же. Она озабоченно заглядывала во все кастрюли и спрашивала:

– Вы не помните, куда я сунула свои шейные подшипники? Мало ли что могло взбрести мне в голову?

– Репка, разве можно быть такой рассеянной? Зачем ты их вообще снимала? – забеспокоилась Яичница.

– Видишь ли, мне хотелось их проверить, а то у меня шея стала скрипеть! Вначале я очистила свои слуховые спирали, потом вспомнила, что нужно смазать маслом коленные суставы и подкрутить к сердечнику два стабилизатора. За всем этим я так завозилась, что забыла, куда сунула подшипники, – объясняла Репка, рассеянно шаря в выдвижном ящичке у себя в груди.

Старенькая Репка – наш робот-нянька. Ее взяли с Земли именно на случай, если появятся дети, а мы, как вы видите, появились, и Репке не пришлось ржаветь в бездействии. Мои самые ранние воспоминания, как и, наверное, воспоминания Пельменя, связаны с ней, с тем, как она качает нас на своих железных руках, кормит кашей и не разрешает баловаться. Правда, сейчас мы с Пельменем уже выросли, и если у Репки и получается теперь кого-нибудь нянчить, так только нашу сестру Дискетку, давно ставшую ее любимицей.

Все мы – и я, и Пельмень, и Дискетка – так привыкли к Репке и сроднились с ней, что зовем ее просто «ба» и не представляем, что когда-то могли существовать дети (это мы знаем из древней истории), которые росли без роботов-нянек. Впрочем, вероятно, в те допотопные времена роботов-нянек заменяли так называемые «родные бабушки».

Внезапно люк отсека открылся, и в отсек влетела моя младшая сестра Дискетка. Я поднял на нее глаза и едва усидел на стуле. Должно быть, мама осталась без косметики, потому что весь запас ее пудры и помады красовался теперь на лице моей сестренки. Что же касается помады, то в данном случае Дискетка не ограничилась одними губами и измазала ею все пространство до носа, включая и сам нос.

– Ты зе красишься, вот и я лешила! – сказала Дискетка, с видом королевы усаживаясь за стол.

– Ты с ума сошла! – охнула мама.

Впрочем, спорить с Дискеткой и заставлять ее смывать косметику она не стала, зная, что та немедленно разрыдается, а потом будет дуться три дня.

Из всей нашей семьи Дискетка обладает самым независимым характером. Трудно даже сказать, в кого она такая уродилась. С ней не соскучишься. Каждый день от нее надо ждать очередной шалости, причем проказы никогда не повторяются, что свидетельствует о редкой изобретательности сестры.

Один раз она напустила полный звездолет жуков из конструктора, дав им задание прятаться и собирать себе подобных, и эти жуки объели на «Кашалоте» все пластмассовые детали. В другой раз, обидевшись на меня за что-то, она обмазала мое кресло суперклеем (на сиденье до сих пор остались обрывки моих штанов).

Но самую крутую штуку она отколола, когда пробралась ночью в навигаторскую, стала рассказывать главному компьютеру страшилки и так его заболтала, что испуганный Лелик спрашивал потом у папы Моржа, правда ли, что у нас на звездолете обитают красная рука и гроб на колесиках и почему они в таком случае не включены в список членов экипажа?

Завтрак продолжался. Ближе к его концу Репка внезапно вспомнила, что забыла выключить атомную печку, и, всплеснув руками, поспешно укатила из отсека. При этом она ужасно лязгала, и из нее сыпались микросхемы.

Я тоже хотел умчаться по своим делам, но Морж попросил всех остаться.

– Разговор будет серьезный! – сообщил он. – Мы должны подумать, как нам поступить с Репкой, если мы не хотим ее потерять.

5

Морж вкратце обрисовал ситуацию, которую мы и так хорошо себе представляли. Если Коробок еще хорошо держался, то корпус Репки отслужил свое и теперь разваливался на глазах. Почти каждый день у Репки то подпрыгивало давление в пневматических мышцах, то начинали скрипеть коленные суставы, то барахлила система питания, то происходила расфокусировка объективов, и она видела только то, что происходило у нее перед самым носом. К сожалению, все запасные детали на ее модель были давно израсходованы, и Морж с Коробком порой целые дни проводили в мастерской, подыскивая что-нибудь подходящее для замены.

– Я... я знаю... Самое позднее через несколько дней Репка окончательно сломается. Ее сердечник уже почти вышел из строя и держится только чудом, – в голосе у мамы слышались слезы.

– А нельзя ее подлатать? Ну, там, поставить куда-нибудь заплатку или выточить новые шестерни? – легкомысленно спросил Пельмень.

Морж укоризненно уставился на него. Я ожидал, что отец по своей привычке три часа будет собираться с мыслями, но ошибся: видимо, он уже все обдумал заранее.

– Это тебе, Пельмень, надо поставить заплатку! И знаешь куда? На рот! – раздраженно сказал Морж. – Выточить шестерни – это еще полбеды. А как быть с нейтронным усилителем или с пневматикой? А атомный сердечник? Ты его тоже выточишь?

Мы все погрузились в тягостное раздумье. Положение было тупиковым. Если атомный сердечник у Репки откажет, то сотрется вся электронная память, а для робота это означает то же самое, что смерть для человека.

Рванув с места так стремительно, что пробуксовали гусеницы, Коробок выехал на середину отсека и повернулся к нам. Его голос вибрировал и менял частоты, что у роботов передает крайнюю степень волнения.

– Выход есть! Спасти Репку можно, – сказал он.

– Как? – одновременно спросили Морж с Яичницей.

– Этого я вам пока не скажу. Мне лично этот способ совершенно не нравится. Я соглашусь пойти на него только в самом крайнем случае, – сказал Коробок.

Он включил правую гусеницу и, круто развернувшись, метнулся к люку. Не успей Лелик в последнюю секунду открыть створки, Коробок снес бы люк с пазов. Нам ничего не нужно было объяснять. Коробок прожил с Репкой бок о бок тридцать лет, был влюблен в нее и трогательно ухаживал за ней, хотя это не мешало роботам порой ворчать и обижаться друг на друга.

К сожалению, самый крайний случай, о котором говорил Коробок, наступил скорее, чем мы предполагали. На другой день утром, погнавшись за Дискеткой, которая не хотела идти завтракать (этой пятилетней дурынде взбрело в голову сесть на диету манекенщиц), Репка зацепилась гусеницей за порог. Ее старый корпус не выдержал столкновения и рассыпался на сотни мелких деталей. Не растерявшись, Яичница подхватила Репкин электронный процессор и подключила его через запасной выход к сети.

– Спокойно! Без паники! – крикнула мама дрожащим голосом, в котором-то эта паника как раз и звучала. – Где Коробок? Лелик, срочно вызови его!

– Сделано. Он уже мчится сюда! На горе стояли зайцы и выкидывали пальцы! – сообщил главный компьютер.

– Какие пальцы? Что ты несешь? – удивился папа Морж. Он всякий раз забывал, что это любимая присказка Лелика, которую компьютер, думая разрядить обстановку, произносит всегда некстати.

Коробок ворвался в отсек со стремительностью атакующего танка. Там, где затормозили его гусеницы, в покрытии пола остались две глубокие борозды. Ему понадобилось не больше двух секунд, чтобы понять, что валявшиеся на полу обломки уже никогда не собрать воедино.

– Срочно в мастерскую! Процессор Репки нужно пересадить в новый корпус! – сказал он отрывисто.

– Но у нас нет корпусов этой модели! – удивился Морж.

– Неважно, подойдет любой. Используем корпус Атланта! – сказал Коробок.

Он схватил процессор Репки и быстро покатил к мастерской. Нам же понадобилась чуть ли не минута, чтобы прийти в себя от эмоционального шока. Представить нашу хрупкую няньку в корпусе Атланта – для этого у нас попросту не хватало воображения.

Атлант – огромный боевой робот, предназначенный для обороны экипажа «Кашалота» при возникновении каких-либо непредвиденных обстоятельств, – хранился в закрытом контейнере в углу мастерской. Мы с Пельменем и тем более Дискетка никогда его не видели, потому что электронный процессор Атланта оказался бракованным и перегорел почти сразу после взлета с Земли.

Когда мы наконец оправились от удивления и примчались в мастерскую, Коробок уже распаковал контейнер и заканчивал снимать с Атланта пропитанную консервирующей смазкой бумагу.

Мы увидели, что корпус боевого робота висит на блоках, слегка раскачиваясь, словно подвешенный на ржавых цепях Кощей. Прошедшие восемнадцать лет никак не отразились на Атланте: он был как новенький. Его черная лазероотражающая броня матово поблескивала. К поясу у него были пристегнуты патронташи с молекулярными гранатами, а в середине груди виднелся небольшой закрытый люк, откуда, как я сразу догадался, при необходимости выдвигалось дуло мощного бластера. Еще по пять бластеров меньшей мощности было на каждой его руке вместо пальцев.

– Эх, жаль, я не робот! Я бы сам переселился в это тело! – восхищенно воскликнул я.

Мое услужливое воображение уже нарисовало картину, как, поблескивая броней, я захожу в наш отсек и спрашиваю у коротышки Пельменя: «Ты не помнишь, какая козявка тут недавно провела границу и оттяпала себе компьютер?»

Но Коробок никак не отреагировал на мое замечание и даже не повернулся в нашу сторону. Казалось, он нас вообще не видит и не слышит. Он открыл щиток в затылке у Атланта и теперь бережно, чуть подрагивающими от напряжения руками размещал в его мозговом отделении процессор Репки.

Помню, я удивился, как мощные бульдозерные ручищи Коробка справляются с такой тонкой работой. Несмотря на то что боевой робот был чуть ли не в два раза крупнее прежнего корпуса Репки, процессоры у них оказались одного размера. «Космический стандарт!» – пробормотал Морж. Тщательно закрепив процессор на новом месте, Коробок присоединил к нему несколько управляющих кабелей.

– Ну сто зе вы, сто зе? – взволнованно прошептала Дискетка.

От беспокойства за бабушку она перестала выговаривать еще и «ч», хотя раньше отлично с ним справлялась.

Еще раз проверив, правильно ли все подключено, Коробок опустил затылочный щиток и закрутил его на три контрольных винта.

После этого он отъехал назад на метр и с таким же ожиданием, как и все мы, стал смотреть на Атланта. Тот по-прежнему неподвижно висел на своих блоках, и его зрительные объективы были выключены.

– Почему он не включается? Может, энергия на нуле? – с беспокойством спросила Яичница.

– Нет, энергии достаточно, я проверял. Наверное, он еще не активизировался, – покачал головой Коробок.

Он подъехал к Атланту и потряс его за плечо. В то же мгновение в зрительных объективах боевого робота зажглись красные точки. Робот поднял тяжелую голову и пророкотал низким голосом:

– Что вы на меня все уставились? Уж и подремать нельзя!

Мы продолжали молча смотреть. Нам сложно было поверить, что этот огромный бронированный робот, этот ходячий военный арсенал, занимавший своими плечищами третью часть мастерской, и есть наша хрупкая, ворчливая, вечно полязгивающая нянька Репка.

Вероятно, в этот момент Репка и сама заметила в себе нечто необычное. Она подняла громадную пневматическую руку и пораженно уставилась на нее.

– Что это за отбойный молоток ты мне привинтил? – недовольно спросила она у Коробка.

Прежде чем ответить, Коробок немного помолчал, а потом, глядя в сторону, сказал:

– Привыкай, старушка. Твой старый корпус рассыпался, и мы пересадили твой процессор в Атланта. Другого выхода не было.

Надо отдать Репке должное, она удивилась куда меньше, чем мы ожидали.

– Ну вот, допрыгалась! – пророкотала она. – У меня всегда было ощущение, что со мной должно произойти нечто подобное – своего рода переселение душ. Ну, ничего, зато теперь я чувствую себя помолодевшей лет на сто, да и мои воспитанники будут меня слушаться!

– Делзы калман шиле! – не очень уверенно сказала Дискетка.

– Нет, голубчики, будете! А ну марш делать уроки, кому говорю! – вдруг рявкнула Репка.

Вероятно, она даже не хотела рявкать, но ее новому звуковому динамику были свойственны командирские интонации. Щитки на ее плечах отщелкнулись, и выдвинулись короткие дула двух энергометателей, а секундой позже к ним присоединился и тяжелый четырехствольный бластер, спрятанный в груди.

– К-конечно, конечно, бабуля! Только не г-горячись! Мы как раз собирались сесть за уроки! – заикаясь, ответил за всех Пельмень.

Мы попятились, а потом уныло поплелись по коридору, а вслед нам несся басистый хохот Репки. Робот-нянька начинала уже привыкать к своему новому телу и новым возможностям.