Принцип Троицы

Пролог

Душно. Невыносимо душно было в тесной больничной палате. А за окном шумел ветер. Пятна света от уличного фонаря скользили по стойкам капельниц, по верблюжьим одеялам, скомканным на двух койках, и исчезали в дальнем углу. Постанывал больной, нарушая сонную тишину.

Возле одной из кроватей дежурила девушка. Уже которую ночь она ютилась на неудобном стуле, поглядывая на часы: когда же утро? Пойти бы поспать на диван в холле, да нельзя — проспит дедушкину процедуру. Каждые полчаса приходилось откачивать жидкость из трубки, торчащей из его живота. Дедушка дернулся во сне — что-то беспокойное ему снилось. «Хороший мой, не выдернул бы дренаж», — вздохнула девушка. Проверила — нет, все на месте.

Голова гудела. «Ничего, зато деда выздоравливает…».

Чтобы размять ноги, девушка подошла к окну — во дворе диспансера поблескивала золотом маковка церкви, построенной на пожертвования больных. Небо начало сереть. Ветер перебегал по листьям и касался стекла тонкими ветками березы. Дина вздохнула. Хотелось на воздух — почувствовать свежесть утра, увидеть, как на востоке рождается майский день. А потом туда, где парад на площади соберет зевак, воздушные шары и букеты тюльпанов в руках прохожих раскрасят улицы яркими мазками, а в домах накрытые столы порадуют гостей…

Но здесь все будет так же, как вчера: отвратительные запахи лекарств, уколы, каша с ложечки и посещения родственников. И немыслимая духота.

Из угла послышался хрипящий голос:

— Девочка! Как тебя? Лина? Дина? Иди сюда.

— Дина, — тихонько ответила девушка и подошла к больному.

— Подойди ближе, — пробормотал он.

. «Только б деда не разбудил!». Дина приблизилась и в проникающем из коридора свете разглядела полубезумные глаза на пергаментном лице. Костяные пальцы до боли сжали кисть.

— Что? Там за окном? Церковь? — спросил тот, волнуясь.

— Да, церковь, Густав Карлович. Скоро доктор разрешит вам вставать, и пойдем с вами к окну, сами увидите…

— Нет, — перебил он. — Какая?

— … обычная, православная, и колокольня рядом. Хорошая церковь.

— Я так и знал, церковь здесь не та, не та. Не выздоровею… Не выздоровею! Он все подстроил. Scheisskerl[1]!

Дикая злоба сверкнула в глазах изможденного больного. Дине стало не по себе, она попыталась аккуратно высвободить руку, но тот держал крепко. Клещами.

— А ты слушай, — рассердился он, — внимательно! Меня обманули… Проклятые камни… Видишь? И церковь эта…

«Бредит», — подумала Дина и попыталась его успокоить:

— Ну что вы! Обычная церковь. Красивая. Хотите, я медсестру позову, она укол…

— Halt die Klappe[2]! Молчи и слушай! Думал, я сам…Дурак. А нужна была девчонка… Убили меня они… Или он…Проклятый рак!

Он потянул ее руку к себе, чтобы Дина наклонилась — в лицо пахнуло зловонием болезни. Дина с трудом сдержалась, чтобы не отшатнуться. Больной продолжил:

Он торопливо выплевывает слова, словно боится не успеть.

— Я дам тебе камни. Из праматерии… Возьми в руку — усилят все, что есть! Они катализатор. Ты справишься! — И вдруг на его обтянутом кожей лице появляется злорадная улыбка. — А он пусть поищет… Не отдавай, поняла? Ни за что! Ему не отнять… Пообещай!

— Хорошо-хорошо, — пробормотала Дина, решив, что бедолаге вкололи слишком большую дозу наркотика. Впрочем, здесь можно было услышать и не такое.

Костлявая рука, царапнув длинными ногтями, опустила Дине в ладонь коробок:

— Думай о хорошем… — выдавил он, и хватка ослабла.

Еле сдерживая желание вымыть руки, Дина торопливо положила его в карман джинсов.

Больной захлебнулся в кашле, переходящем в рвоту и больше не мог произнести ни слова. Дина поторопилась подать судно, машинально сунув коробочку в карман брюк. Но Густав Карлович страшно захрипел, и зеленоватые пузыри появились на жидкой всклокоченной бороде. Худые длинные ноги вырвались из-под простыни и застыли в неестественной позе. Тщедушный человечек обмяк, как пустая, сдутая оболочка.

Дина впилась в него глазами, ощущая внутри до-странности холодное спокойствие. «Это первый человек, который умер у меня на руках». В комнату заглянула медсестра.

— Он, кажется, умер…, - сказала Дина, начиная дрожать всем телом.

Та бросилась к пациенту. Не нащупав пульса, подтвердила хмуро:

— Отмучился бедняга.

Запах смерти отравлял невыносимо. У Дины закружилась голова. На улицу! Сейчас же на улицу! Дина взглянула на своего дедушку, он также спал. Она еще успеет до следующей процедуры! На улицу! К горлу подкатил отвратительный привкус тошноты. Дина накинула куртку и поспешила вон из палаты, где засуетились над покойником медсестра и дежурный врач. Голову сдавило чугунным обручем. Дина побежала по коридору, свернула на пустую лестницу, а затем вниз, по пролетам.

Кто-то шел ей навстречу, гулко бухая подошвами по мраморным ступеням. Дина подняла глаза и встретилась с отчаянно мрачным взглядом высокого парня. Поравнявшись с ней, он резко схватился за перила. Другая рука взметнулась, ища поддержку в воздухе. Дина, не задумываясь, подставила плечо. Незнакомец рухнул на нее. Под внезапной тяжестью Дина и сама упала, больно ударившись о ступени. Заколка соскочила с ее волос, и волнистые каштановые пряди рассыпались по спине.

«Боже мой! Что делать?!!» Дина оглянулась вокруг — ни души. Слишком рано.

— На помощь! — закричала она сдавленным голосом. — На помощь! Кто-нибудь! Помогите!

Похоже, ее услышали. Да-да, кто-то идет. Дина всмотрелась в бледное лицо: «Умер?! Нет, дышит. Потерял сознание. О, ужас! Господи, Господи, помоги этому человеку! Пусть не умирает! Пусть выздоравливает! Не умирай! Ну, пожалуйста!».

Она сидела и молилась, поддерживая ладонями почти лысую крупную голову, не отрывая глаз от пульсирующей венки на виске, пока не показался кто-то из медперсонала:

— Что здесь случилось?

— Тут человек потерял сознание!

— Это ваш больной?

— Нет, я проходила мимо…, - ответила девушка.

В это мгновение он пошевелился и приоткрыл глаза.

— Пришел в себя, — сказала санитарка. — Побудьте с ним пару минут, я за врачом.

— Конечно, побуду.

Парень медленно поднял голову, колючим ежиком волос скользнув по ее ладони:

— Что со мной? — еле слышно спросил он.

— Вы упали. Сейчас врач придет. Как вы себя чувствуете?

Лицо его начало проясняться и тут же исказилось чувством ужасной неловкости.

— Я в порядке. Простите меня, — нащупав рукой ступень, он осторожно сел.

— Ничего, ничего. Бывает…, - попыталась успокоить его девушка.

Он открытым ртом поймал волну воздуха, прокатившуюся глубоким вдохом в широкую грудь. Споткнувшись о жалость в ее глазах, молодой человек закусил губу:

— Извините.

Подоспели врачи и санитары, высокие, строгие, как военные. Подхватив парня под руки, они помогли ему подняться до каталки в пролете. Незнакомца шатало, но он обернулся:

— Спасибо. Извините меня…

— Поправляйтесь! Все будет хорошо! — ободряюще произнесла Дина, стараясь улыбаться так, чтобы он в это поверил.

А в голове летело: «Джинсы запачкал… Боже мой! Такой молодой! Наверное, и тридцати-то нет, а уже рак! Какой ужас! Помоги ему, Господи! Выдержу я это утро?! На улицу! Дышать! На улицу!!!»

Дину вынесло вон из больницы. Под деревянной беседкой за кустами сирени она разрыдалась. «Когда же все это кончится?! Как страшно!»

Запах смерти кружил вокруг, а цветущие каштаны только усиливали его, вызывая отвращение.

Не дав опомниться, чуть слышно запищал таймер в мобильнике — пора возвращаться прокачивать дренаж… Борясь с ватным телом, Дина поволокла его к главному входу. В подернутом белыми перьями лазурном небе кружили сизые голуби. «Хорошо им!» — позавидовала она.

Долгожданным спасением вдалеке показался спортивный силуэт тети, идущей ей на смену. Дина повернула навстречу.

— Привет! Что у тебя с лицом? — забеспокоилась Рита. — Дед в порядке?

— Да, дедушка нормально. А вот сосед его, Густав Карлович, умер только что, — у Дины непроизвольно вздрогнули плечи. — Мне до сих пор не по себе.

— Жаль его…, - вздохнула Рита. — Он совсем был плох. Я только надеялась, что мы выпишемся раньше.

— Он…, - хотела было рассказать Дина о наследстве, но запнулась. «Потом». И вместо этого пробормотала. — Я должна выспаться. С ног валюсь. Вечером поболтаем.

— Иди, конечно, — поцеловала ее тетя.

Дина поспешила от больницы прочь, не в силах забыть бледное лицо незнакомца, испуганное, как у ребенка. И измученные болью глаза.