Принцесса Иза

III

В Каире я в тот приезд прожил недели три, несколько раз повторял свой опыт и проводил ночи у подножия сфинкса в надежде что-нибудь увидеть, но явления больше не повторялись, и я решил, что тот раз у меня просто разыгрались нервы, и все то, что я тогда видел, было результатом разыгравшейся фантазии. Я ехал в Египет в надежде увидеть что-нибудь необычное, и виденное мною явилось только результатом моего душевного настроения. Теперь-то и хорошо знаю, что все это происходило не во сне, а наяву. Церемонии эти происходят в известные дни года, и я совершенно случайно попал в ту именно ночь, когда происходила одна из них. Конечно, для того, чтобы увидеть что-нибудь, надо было, чтобы я удовлетворял некоторым условиям, лежащим внутри меня, чего я тогда еще не знал. Теперь я обыкновенно всегда присутствую на них, так как мне известны дни, когда бывает богослужение, и если ты пожелаешь — то, я надеюсь, мне удастся получить для тебя разрешение посмотреть на одно из них. Надеюсь, ты погостишь у меня: ближайшая церемония произойдет через семь недель; это будет в полнолуние, и ты все тогда хорошо увидишь.

Эти три месяца я провел почти исключительно в арабской части города и в мечетях, куда меня привлекал их таинственный полумрак, так гармонирующий с простотой их обстановки и ритмическим гулом от чтения Корана правоверными. Я бежал от суеты современного Каира с его великолепными отелями и напыщенными англичанами и искал спокойствия среди тишины молчаливых мавзолеев, воздвигнутых над гробами великих людей когда-то свободного Египта. Но это было все еще не то: я жаждал углубиться в седое прошлое древнего Египта, когда священная долина Нила управлялась туземными фараонами, углубиться в ту эпоху, когда всюду воздвигались жертвенники Амону, Озирису, Изиде и другим богам, покровительствовавшим стране великого Рамзеса. Меня неудержимо привлекала к себе эта эпоха, казавшаяся мне чем-то родным и близким, но для этого надо было проникнуть внутрь страны, подняться вверх по Нилу и посетить знаменитые Карнакские храмы и древние царские могилы в Фивах.

Я отправился в Луксор, расположенный на восточном берегу Нила, в нескольких верстах от Карнака и Фив. Луксор — это небольшое местечко, но имеющее несколько прекрасных гостиниц, устроенных с расчетом удовлетворить требовательных и капризных англичан. Одна из них лежит на самом берегу Нила, а в нескольких шагах от нее находятся развалины храма Амона, выстроенного за 1.500 лет до Р. X. фараоном Аменхотепом III; но при Рамзесе II храм был значительно расширен, была выстроена великолепная колоннада, поражающая и теперь своими размерами, поставлен пилон и два обелиска и устроен передний дворик, где между пилястрами воздвигнуты были огромные статуи самого Рамзеса; некоторые из них сохранились и до нашего времени. Храм этот очень пострадал, часть его находится под землей, и в этом месте возвышается теперь небольшая мечеть с минаретом.

Сравнительно с храмами Карнака Луксорский храм производит меньшее впечатление, но зато хорош он при лунном освещении; впрочем, тогда выигрывают вообще все развалины, — например, более поэтического места, чем Акрополь в Афинах при луне, я не видел. Резко выступают тени, фигуры кажутся еще больше, и чудится, точно оживают они в эти ночи, озаряемые бледными лучами таинственной луны.

На другой же день после приезда в Луксор я отправился в знаменитые стовратные Фивы с целью посетить гробницы царей и цариц, которые меня особенно интересовали и притягивали.

Выехал я из Луксора около пяти часов утра. Солнце только что взошло и золотило Ливийский хребет, который тянулся на западе и в скалах которого похоронены бывшие владыки Египта и их приближенные. Было еще свежо. Переправившись через Нил, мы направились с проводником на ослах к западу. Вдали показались знаменитые колоссы Мемнона, эти до сих пор величественные, хотя и весьма пострадавшие от времени и землетрясений, остатки седой старины Египта; после них виднелась песчаная полоса, тянувшаяся уже вплоть до подножия самого хребта. Почва постепенно повышается; мы приближаемся к цели. Наконец мы у входа в одну из гробниц; там собралась уже большая компания туристов всевозможных национальностей; мы с проводником присоединились к ней, вошли в коридор, который должен был привести нас к самой гробнице. У всех в руках были свечи, которые мерцали в темноте, слабо освещая внутренность коридора. Толпа вела себя, по обыкновению, крайне непристойно, ведя неподходящие обстановке разговоры, слышались хохот, шутки; меня все это крайне раздражало, и я понемногу отстал от толпы и остался наконец один, стараясь разглядеть живопись на стенах, которая изображала картины из жизни старого Египта. Но странно — все это казалось мне удивительно знакомым, и я ломал себе голову над вопросом, где я мог это видеть, и решил, что, вероятно, все это было издано, и я где-нибудь видел это издание, хотя никак не мог припомнить, где именно.

К самому саркофагу я подошел в то время, когда дикая орда туристов с таким же шумом уже уходила обратно. Я подошел к саркофагу — он был пуст: очевидно, мумию куда-нибудь увезли, и она под № украшает какой-нибудь музей. Мне стало невыносимо грустно, я прислонился к стене и задумался. Мне казалось, что я присутствую при похоронах, мне чудились рыдания близких людей, хоронивших драгоценный для них прах и украшавших с любовью эту дорогую для них могилу. Затем проходят века — являются чужие люди, взламывают саркофаг, выкидывают из него мумию, обшаривают его и ищут драгоценности и высчитывают те барышни, которые получат они за эту удачную находку саркофага и мумии, когда-то оплаканной, а теперь валяющейся в пыли в полном пренебрежении. Под тяжелым гнетом этих грустных мыслей опустился я на колени перед саркофагом, точно желая вымолить прощение за поругание святыни, совершенное моими современниками; я был точно в каком-то оцепенении. Не знаю, сколько времени продолжалось такое состояние, но вдруг я почувствовал, что будто кто-то на меня смотрит; я поднял голову и к удивлению увидал стоящую у самого саркофага молодую женщину дивной красоты в богатом древнеегипетском одеянии. Черты ее мне были очень знакомы. Глаза ее были устремлены на меня, и она, видимо, рассматривала меня и точно что-то припоминала. Я, в свою очередь, стал ее рассматривать, — весь ее облик, ее лицо, наконец и ее одежда — все казалось мне не только давно знакомым, но чем-то удивительно близким, родным; меня неудержимо влекло к ней. Так прошло несколько мгновений; мы внимательно друг друга разглядывали. Наконец она провела рукой по глазам и заговорила:

— Зачем ты здесь, что привлекло тебя сюда? Праздное любопытство или алчность, которой заражено современное человечество? Но ты опоздал: видишь эту могилу — ее уже успели разграбить раньше; ты здесь ничего уже не найдешь, не найдешь даже той, чей прах с любовью и со слезами был опущен в этот саркофаг, — даже он понадобился твоим собратьям, даже несчастная мумия дала им пригоршню презренного металла, который заслоняет у вас все ваши чувства, отнял у вас все святое. Что сделали вы из священной земли Амона-Ра? Что сделали вы с ее некогда свободными жителями? Зачем разрушили вы наши храмы, зачем надругались над нашими богами, над нашими святынями? Неужели ваша религия не научила вас почитать святыни других, не научила вас относиться с уважением к прошлому? Ведь и мы любили и страдали — за что же вы, пришельцы, оскверняете наши могилы, чем провинились мы перед вами? О, настанет время, когда и ваши храмы будут брошены, и ваши могилы разрыты, и тела ваши выставлены на показ праздной толпе, ищущей развлечений! Час возмездия настанет и для вас, и вы испытаете то, что испытываем теперь мы!

Голос египтянки звучал гневно и чуть дрожал; видно было, что она волнуется, в ее словах чувствовалось глубокое горе. Ее речь была как бы продолжением моих собственных дум; я вполне признавал справедливость ее тяжелых обвинений и, опустив голову под тяжестью их, точно сам переживал те страдания, которые были написаны на лице моей таинственной собеседницы и особенно в ее глубоких черных глазах. Она замолкла и впилась в меня взорами, точно желала прочесть мои мысли, узнать впечатление, произведенное на меня ее словами. Я сделал шаг назад и хотел уйти, думая, что мое присутствие только увеличивает муки прекрасной египтянки, видящей во мне одного из представителей ненавистных ей разрушителей ее святынь, но она подняла руку, делая знак, чтобы я остался, и заговорила вновь.

— Я вижу, — сказала она, — что ты не похож на твоих соплеменников, что и ты готов возмущаться всем тем, что сделали и делают твои собратья. Если я не ошиблась, и если это так, то готов ли ты попытаться исправить тот грех, который они совершили по отношению к моему праху? Готов ли ты помочь мне найти его и возвратить священной земле?

Ее глаза, недавно еще гневные и метавшие искры, смотрели теперь на меня с мольбой и как бы ожидали с трепетом моего ответа. Но какой же ответ мог я ей дать, как не желанный ею? Я весь находился под обаянием ее неземной красоты, какая-то непонятная сила влекла меня к ней, ради нее я был готов на все, я чувствовал, что отныне моя жизнь принадлежит всецело ей, этой неведомой представительнице египетской старины.

— Скажи, что я должен сделать, и я это сделаю, хотя бы это стоило мне жизни, — ответил я, приближаясь к египтянке.

Она взглянула на меня такими благодарными глазами, что я едва удержался на ногах. Она приблизилась ко мне, положила свою маленькую ручку на мое плечо и сказала:

— Я верю тебе, но раньше, чем действовать, раньше, чем я расскажу все, чего от тебя ожидаю, — ты должен вынести ряд тяжелых испытаний, и только если ты выйдешь из них победителем, я скажу тебе свое желание, и только тогда ты приобретешь право видеть меня и помогать мне.

Точно электрическая искра пробежала по мне, когда я почувствовал прикосновение руки: весь дрожа, опустился я на колени и, целуя края ее одежды, скорее прошептал, чем сказал:

— Я — твой раб, ради тебя я готов на всякие испытания, на всякие мучения. Я не знаю, почему, но мне кажется, что я знаю тебя уже очень давно, и что я любил тебя, как люблю теперь.

При этих словах я почувствовал, как египтянка вздрогнула; ее рука опять опустилась на мое плечо, и я почувствовал ее трепет.

Я не могу описать те чувства, которые испытывал в ту минуту — египтянка действительно сразу поработила мой ум, мое сердце, мою волю, и я готов был пойти на какие угодно испытания, готов был по ее одному слову выдержать какие угодно муки и принести какие угодно жертвы.

— Хорошо, — ответила она, — но я поверю в твою любовь тогда только, когда ты докажешь ее, и только тогда получишь ты награду, недоступную простому смертному. Если ты согласен на испытания, то должен провести три ночи в этой гробнице у моего саркофага, и если выдержишь все то, чему тебя подвергнут, то я поверю и в твою любовь и в то, что ты действительно способен и желаешь помочь мне. Если нет, то ты уйдешь отсюда свободным от всякого обязательства по отношению ко мне, а я получу еще одно лишнее доказательство того, что современное человечество способно лишь на предательство, низость и из-за материальных выгод готово отказаться от самых священных привязанностей.

Затем, помолчав, она прибавила:

— Помни, если в течение этих трех ночей тебе не под силу будут испытания, то по одному твоему слову все прекратится, и ты уйдешь отсюда и больше меня никогда не увидишь ни в этой жизни, ни в будущей. И предупреждаю тебя, что на мое содействие во все время твоих испытаний ты рассчитывать не можешь; я ничем не в состоянии буду тебе помочь, ты должен будешь надеяться лишь на одни твои силы, а их потребуется очень много; будь готов ко всему. А теперь прощай, я буду ожидать тебя в первую ночь новолуния, но запомни, что все это время, кроме молока и растительной пищи, ты ничего не должен есть, и то как можно меньше, вино пить можно, но в количестве, необходимом лишь для поддержания твоих сил.

После этих слов она сделала приветливый знак рукой, и ее темные глаза заглянули в мои, точно она желала убедиться в моих чувствах к ней, в способности ради нее вынести все муки испытания. Еще мгновение взаимного созерцания — и призрак исчез, а я остался один в темной гробнице.

Долго я не мог прийти в себя после всего виденного и слышанного у таинственного саркофага; я совершенно не соображал, что со мной и где я — так необычно было появление этой древней египтянки, которая прикасалась ко мне, которую я видел, которую я слышал. Что это было? Было ли это действительное явление с того света, или же только галлюцинация — результат моего воображения под влиянием окружавшей меня обстановки?

Появление новых лиц вывело меня из оцепенения, в котором я находился; я вышел на воздух. Голова кружилась; точно пьяный, сел я на своего осла и отправился в Луксор, подавленный всем происшедшим. Как во сне, проехал я Долину смерти, не обратив внимания на нестерпимый зной, который охватил все окружающее, машинально сел в лодку и переплыл Нил. Только прохладная ванна, которую я принял сейчас же, вернула мне способность соображать, и к завтраку я сошел уже в сравнительно нормальном состоянии. После завтрака я заперся у себя в комнате, уселся в кресло и начал размышлять о происшествиях сегодняшнего утра. При всей своей вере в возможность явлений из области, как считается, сверхъестественного, — то, что я видел, было до того реально, до того жизненно, что не могло не поразить даже и меня, и мне хотелось путем умственного анализа всего происшедшего понять, что именно произошло со мной в гробнице.

Первый вопрос, конечно: могло ли быть это вызвано каким-нибудь внешним давлением на мозг? Ответ получался отрицательный: никаких излишеств ни в еде, ни в напитках не было, обед накануне был, по обыкновению, легкий, вина не было, маленькая чашка черного кофе — но это было обыденным явлением; ни разговоров, ни чтения, которые могли бы меня возбудить, также не было; спал я отлично, встал бодрым и, входя в гробницу, был очень далек от мысли о возможности каких бы то ни было сверхъестественных явлений.

Гробницы я посещал в этот раз не впервые, и хотя они всегда подымали несколько мое настроение, но уже не поражали воображение, и это появление египтянки было бы понятно, если бы случилось при моем первом посещении гробниц. Итак, как я ни ломал голову, я приходил к убеждению, что был совершенно нормален, и что явление это не было воображением, а являлось вполне реальным проявлением представителя иного мира, и я склонялся к тому, чтобы исполнить желание моей прекрасной египтянки, а к вечеру того же дня решил уже окончательно провести требуемые ею три ночи у ее саркофага и подвергнуть себя необходимым испытаниям.

Само проявление духа — а что это было духовное явление, я ни минуты не сомневался — меня, конечно, смущать не могло, так как я и тогда верил в возможность подобных явлений, и если меня что-нибудь смущало, то только большая его реальность, в которой действовали зрение, слух и осязание; только это меня смущало, и одно желание разъяснить это могло заставить меня исполнить все требования этого материализировавшегося призрака; но, сознаюсь, во мне действовало и не одно простое любопытство: меня захватило чувство, которого я не знал до тех пор, — в этой гробнице я потерял не только голову, но оставил там и сердце. Меня неудержимо тянуло к саркофагу, несмотря на сознание ужаса моего положения, ужаса полюбить призрак. Но будь, что будет — я решил идти туда, куда меня повлечет эта неведомая и таинственная сила. Я делался рабом призрака, но добровольно соглашался надеть тяжелые цепи рабства; я не знал, куда приведет меня эта любовь, я шел с завязанными глазами, но развязывать их мне не хотелось.

Но, чтобы исполнить свое намерение провести ночь в гробнице, надо было подготовить почву, а это не было так просто, так как на ночь все гробницы запираются. Помог мне мой проводник, который взялся переговорить со сторожем. Я боялся, что проводник заинтересуется причиной, но, вероятно, ему приходилось не раз встречаться с самыми дикими фантазиями путешественников, так как, не выражая никакого удивления, он по первому моему слову взялся за исполнение моего поручения, которое и устроил очень быстро при посредстве всемогущего на Востоке бакшиша, который на этот раз оказался весьма значительным: за три ночи с меня потребовали 1000 франков и обязательство глубокого молчания; и то, и другое я с удовольствием исполнил, тем более что тайна моих ночевок у саркофага была и в моих интересах. Оставалось только ожидать первой ночи после новолуния, а затем предать себя на волю Божию и стараться выдержать испытания; но в этом я почему-то нисколько не сомневался, так как цель была слишком занимательна.

Приходилось ожидать более недели, которая прошла мучительно долго. Несмотря на ежедневные поездки в окрестности Луксора, на огромное впечатление, произведенное на меня храмами Карнака, я жил одной мыслью: увидеть опять призрак египтянки и скорее выполнить все нужные приготовления, чтобы получить эту возможность. Наконец наступил желанный день. Я страшно нервничал, бранил солнце, которое в этот день медленно двигалось по небосклону, но в то же самое время невольный страх медленно заползал в душу, где-то в мозгу копошилась мысль, что все это глупо, — но, несмотря на это, та же душа рвалась к этому таинственному призраку, который, казалось, загипнотизировал меня.

Вот опять я на осле. Проклятое животное еле передвигает ноги, не обращая внимания на удары, которыми осыпает его погонщик и точно решив окончательно измучить меня.

Но всякому мучению наступает когда-нибудь конец. Вот я у входа в гробницу. Меня встречает черномазый сторож, перекидывается несколькими словами с проводником и, получив плату за первую ночь, открывает решетчатую дверь, и я вхожу. Сердце усиленно бьется, а иногда совершенно замирает, кровь то и дело приливает к мозгу, в руках и ногах я чувствую дрожь, колени подгибаются, я еле двигаюсь. Не вернуться ли? Нет, нет: три ночи — и меня ожидает награда. Прочь сомнения, прочь страх. Мне дают зажженную свечу и другую в запас; я слышу стук захлопнувшейся решетки и щелк замка. Жребий брошен, — я один, пламя свечи едва мерцает в моей дрожащей руке, меня окружает тишина, со стен странно смотрят на меня различные фигуры, движущиеся от колебания пламени. Я слышу биение собственного сердца; жутко, но я продолжаю медленно спускаться. Иногда ноги как бы не хотят слушаться меня, — я прислоняюсь к стене коридора и затем заставляю себя идти. Чем ближе к цели, тем я двигаюсь все медленнее, точно на моих ногах гири. Но вот путь кончен, я различаю уже контуры саркофага. Тихо, душно и жутко, но я стараюсь побороть себя; оглядываюсь — надо выбрать место, где бы устроиться, и после некоторого размышления я сажусь на пол за саркофагом, делая его как бы преградой между собой и выходом из гробницы. Ощупываю себя: спички и флакон с коньяком на месте; тушу свечу. Все погружается во мрак. Я всматриваюсь в эту таинственную жуткую тьму, но в ней ничего нет; я закрываю глаза, но сейчас же вновь открываю их в надежде увидеть что-нибудь, но по-прежнему все та же жуткая тишина и мрак…

Послышался звук, точно рукой провели по струнам арфы. Во мне все затрепетало, но опять та же могильная тишина. Но вот опять тот же звук, за ним другой, третий — и вся гробница наполнилась целой гаммой звуков, и хотя ничего не было видно, но я чувствовал, что около меня кто-то есть и не один, а много людей, — я слышал их дыхание, биение их сердец, но пока мое их заглушает. Блеснула точно молния — я закрыл глаза и почувствовал, что что-то происходит здесь, и если я открою глаза, то увижу что-нибудь страшное; я чувствую сквозь веки, что гробница уже наполнена ярким светом. Я решаюсь наконец открыть глаза. Передо мной огромная зала, разделенная колоннами на несколько частей; всюду горят смолистые факелы, освещая залу и распространяя сильный, одуряющий аромат. Вдали стоит большая статуя, перед нею несколько жертвенников, но никого нет. Я решаюсь обойти кругом; в нишах вокруг залы стоят статуи, видимо, различных богов, но нигде ни жизни, ни движения. Но вот вдали послышалось стройное пение, которое приближалось. Я спрятался за колонну. Тихо стали появляться жрецы, сопровождаемые хором из мужчин и женщин; за ними шли несколько человек в особенно роскошных одеждах; за ними несли большие опахала из страусовых перьев, украшенные драгоценными камнями; их головы были украшены золотыми обручами с головой змеи впереди; среди них я увидел мой призрак; шествие замыкалось целой толпой египтян в простых одеждах. Все они разместились вокруг главной статуи, и жрецы приступили к богослужению. Закурился фимиам, пение смолкло. Главный жрец поднялся на небольшое возвышение и начал что-то говорить. Все собрание его внимательно слушало, многие стояли с поникшими головами. Я стал всматриваться в мою египтянку, она тоже внимательно слушала жреца, но иногда взор ее обегал всю залу, точно ища кого-то. Не меня ли? Вдруг к главному жрецу подошел молодой египтянин и, почтительно согнувшись, шепнул что-то на ухо. Жрец замолк, затем сказал, несколько слов — и точно электрическая искра пробежала по собравшимся, и все мгновенно повернулись в мою сторону. Я понял, что мое присутствие открыто. Лица египтян не обещали ничего хорошего. Через несколько секунд несколько человек схватили меня и поволокли к жертвеннику, и я очутился лицом к лицу со старым жрецом, который молча разглядывал меня. Глаза его выражали страшный гнев, лицо передергивалось судорогой. Несколько секунд, которые длилось молчание, показались мне вечностью; наконец он обратился ко мне и спросил:

— Чужестранец, зачем ты здесь, зачем ты нарушил святость нашего храма, зачем и по какому праву ворвался сюда незваный и чуждый нам? Отвечай и знай, что за твой поступок тебя ожидает мучительная смерть.

Я не знал, что делать: мог ли я ответить правду, или должен был скрыть истину?

Я взглянул на свою египтянку. Ее глаза были обращены на меня, но в них я увидел то же выражение, какое было у всех присутствующих, — очевидно, с этой стороны поддержки ждать было нечего. Что же это значило? Неужели она меня обманула?

— Я здесь по приглашению, — ответил я, глядя прямо в мрачные глаза жреца.

— Кого? Но берегись, если ты солгал! — крикнул старик.

— Меня позвала эта женщина, — сказал я, указывая на мою египтянку.

Точно волна пробежала по зале и хлынула по направлению египтянки; на всех лицах видно было напряжение.

— Принцесса Иза, правду ли говорит этот человек, и знаешь ли ты его? — спросил жрец.

Я впился глазами в ее лицо, — от ее ответа зависела моя судьба.

— Он лжет, я не знаю этого человека, — прозвучал мелодичный голос, отдававший меня в руки людей, жаждавших гибели чужеземца.

Людская волна отхлынула от Изы и охватила меня со всех сторон. Я слышал тяжелое дыхание египтян, глаза их метали искры, и если бы не присутствие жрецов, то, вероятно, меня бы туг же растерзали.

Старый жрец поднял руку, все смолкло.

— Этот человек, чуждый нам, не признающий наших богов, смеющийся над ними, проник на наше богослужение: затем он, как вы слышали, солгал. Какому наказанию он должен быть подвергнут? — спросил жрец.

— Смерти, смерти! — пронеслось по всей зале, отдаваясь в высоких мрачных сводах.

— Да будет так, но раньше пусть на пытке скажет он нам, зачем пришел сюда, — произнес жрец и сделал знак рукой.

Меня куда-то повели. Вдруг один из ведших меня египтян наклонился к моему уху и прошептал:

— Одно слово и ты свободен. — Меня эти слова ободрили, значит, Иза помнит меня, и я опять был готов на всякие мучения, раз эти мучения могут быть ей полезны.

Мы шли довольно долго. Наконец меня привели в какое-то мрачное помещение, в котором валялись кости, черепа людей, а в одном углу лежала какая-то бесформенная масса, издававшая стоны. Можно было только догадываться, что это был человек: все тело его было истерзано, глаза, по-видимому, выжжены, кожа висела клочьями, руки и ноги перебиты.

— То же будет и с тобою, — сказал один из провожавших меня.

Я задрожал всем телом и остановился в дверях, но сзади меня толкнули в спину раскаленным железом; я дико вскрикнул от боли и вошел в помещение, где меня ждали ужасы пытки. Прежде всего меня раздели, повалили ничком на деревянный помост и большими гвоздями прибили руки и ноги в коленях, затем начали вырезать из спины ремни. Время от времени меня спрашивали, не желаю ли я что-нибудь сказать, но я, помня только конечную цель моих мучений, лишь мычал и старался думать об Изе, что придавало мне силы и бодрость. После этой операции меня сняли с помоста и перевернули на спину. Страдания были ужасны, но что было дальше — было несравненно мучительней: раскаленными щипцами мне вырвали глаза, вывернули все суставы на руках и ногах. Но, несмотря на нечеловеческие страдания, я ни разу не потерял сознания: я не только испытывал муки, но и ясно сознавал весь ужас своего состояния, а также сознавал, что одного моего слова достаточно, чтобы все прекратилось. Но для чего это было нужно? Я представлял собой груду мяса и костей и не мог понять, чем я мог быть полезен в таком виде Изе. Но я верил в нее и решил испытать все до конца.

Когда я был весь исковеркан, вышел старый жрец и спросил меня, не желаю ли я что-нибудь сказать. Я с трудом ответил ему.

— Нет.

— Если нет, то тебе вольют в горло кипящего масла. Подумай.

— Нет, — ответил я.

Мне было все равно, ничто не могло усилить моих страданий, но я ошибся: это было что-то невероятное, когда кипящее масло проникло в горло и желудок. Я хотел крикнуть, но не мог, хотел вздохнуть, но вместо воздуха в дыхательное горло попало то же кипящее масло. Я потерял сознание. Долго ли продолжалось обморочное состояние, я не знаю. Я пришел в себя, болей не было, только чувствовалась разбитость, все члены ныли. Я попробовал пошевелить рукой — она послушалась; попробовал подняться — и без труда это сделал: все конечности были целы. Я со страхом дотронулся до глаз — они были целы. Я не выдержал и разрыдался от радости. Я был счастлив вдвойне: все ужасы этой ночи для меня прошли бесследно, а кроме того, я выдержал часть испытания. Послышались шаги — ко мне подходил сторож-араб — надо было уходить из гробницы.

Возвратившись в Луксор, я отправился первым делом в ванну, чтобы немного подбодрить себя, — я чувствовал себя совершенно разбитым. Когда я разделся, то с удивлением увидел на теле следы как будто заживших ран, на коленях видны были следы от гвоздей. Меня это страшно поразило: значит, это не была галлюцинация; но тогда что же это было? При всей моей вере в возможность перевоплощения, в возможность общения с загробным миром — действительность превзошла все мои ожидания.

Весь день провел я в обдумывании всего того, что произошло в прошлую ночь, и, несмотря на невероятные муки, которые я испытал, ни на одну минуту не явилась у меня мысль о возможности не исполнить всего, чего требовала от меня Иза. Как мое тело, так и мое внутреннее «я» были всецело покорены ею.

На вторую ночь началось все так же, как и накануне, только мне казалось, что глаза принцессы Изы выражали мне сочувствие, подбадривали меня, однако так же, как и раньше, на вопрос жреца она ответила, что не знает меня, но в голосе ее мне почудились уже другие нотки: я не слышал в них того холодного презрения, которым дышали они накануне. Я чувствовал, что она довольна мною, и я вновь был готов идти ради нее на всевозможные муки.

И эти муки были еще ужаснее. После различных истязаний с меня была содрана кожа, и я был брошен в котел с кипящим маслом. Все время я не терял сознания и испытывал невероятные муки, пока мне не почудилось, что на мои глаза легла чья-то небольшая ручка. «Это — Иза», — мелькнуло у меня в голове, и я потерял сознание, а когда очнулся, то оказался опять в темной гробнице. Эта ночь окончательно выбила меня из сил, и я с ужасом думал о последнем испытании, в состоянии ли я буду его вынести.

Ночь началась так же. Так же жрец обратился к Изе с вопросом, знает ли она меня и действительно ли позвала меня на их собрание, но ответ уже был не тот.

— Он говорить правду, — прозвучал ответ Изы.

Все море голов заколебалось, и с недоумением переводили присутствовавшие свои глаза с Изы на меня и обратно, ожидая разъяснения.

— Кто же он, и зачем ты привела его сюда? — спросил жрец.

— Это мой жених, принц Рама, в его новом воплощении. Я привела его сюда, чтобы довершить то, что не могло совершиться в его предыдущем воплощении, и когда это совершится, он должен найти мою мумию и вернуть ее священной земле Гатор.

Я стоял ошеломленный и удивленный словами Изы: теперь я начал многое понимать, что раньше было для меня загадочным. Так вот причина, почему мне были так знакомы все эти величественные остатки древнего Египта.

Слова Изы вызвали движение в зале, но это движение не было уже враждебным мне.

— Принц Рама, — обратился ко мне жрец, — готов ли ты подвергнуться последнему испытанию, которое бы убедило всех, что ты действительно тот, за кого тебя считает принцесса Иза?

— Да, я готов перенести все, чему бы меня ни подвергли.

— Готов ли ты вернуться к своей прежней вере и клянешься ли ты вечно поклоняться богам древнего Египта?

— Клянусь! — ответил я твердым голосом.

— Готов ли взять в жены принцессу Изу, предназначенную тебе в твое предыдущее воплощение?

— Готов! — с радостью чуть не крикнул я.

— Клянешься ли ты любить ее вечно во всех твоих последующих воплощениях?

— Клянусь!

— Теперь пойдем, — сказал жрец.

Мы вышли из залы и довольно долго шли длинным коридором; становилось душно — мы точно приближались к самому пеклу: я едва дышал. Наконец мы подошли к большому помещению, наполненному огнем, который охватило большое пространство; огромные языки пламени подымались кверху и лизали раскаленные докрасна каменные своды. Мы остановились за несколько шагов до огня. Жар был так силен, что на мне начало тлеть платье.

— На другой стороне этого огня есть такой же вход, как и тот, которым мы пришли. Ты должен в него проникнуть, и если ты действительно принц Рама, то сделаешь это беспрепятственно, если же ты обманываешь нас и принцессу Изу, то ты погибнешь в огне! — сказал мне жрец.

Если это так, то бояться мне было нечего: я уже верил в то, что я действительно существовал раньше и что я египтянин по происхождению; наконец, меня ожидала награда в виде руки Изы, без нее я уже жить не мог, а каким образом покончить свое существование — мне было совершенно безразлично.

Я решительно и спокойно двинулся через пламя, которое моментально превратило мое платье в пепел, но совершенно не коснулось меня, и я свободно шел по огромному коридору. Пламя расступалось предо мной и точно указывало дорогу, пока я не вышел из него. Меня встретил тот же жрец. Лицо его улыбалось, он протянул ко мне руки:

— Приветствую тебя, принц Рама, для новой жизни. Да благословят тебя Гатор, Изида и Амон-Ра.

Я в глубоком волнении склонился к его ногам и припал к ним. Слезы невольно текли из моих глаз; но это были блаженные слезы радости и счастья. Жрец ударил в ладоши, и на его зов явилось несколько слуг; они принесли одежду, в которую меня облекли, и надели мне на голову золотой обруч с головкой змеи, как знак моего высокого происхождения. Я превратился в знатного египтянина эпохи фараонов, после чего мы направились опять в залу, где нас с нетерпением ожидали, зная уже о благополучном окончании испытания. Все низко кланялись мне и шумно приветствовали. Мы подошли к главному алтарю. Жрец читал молитвы, я громко повторял за ним, затем мы простерлись перед статуей богини, после чего я сделал возлияние благовонного масла на горевший в жертвеннике огонь.

Когда окончилось жертвоприношение, жрец обратился к Изе:

— Принцесса Иза, желаешь ли взять в мужья принца Раму?

— Да, желаю, — ответила Иза. — Я уже раз клялась в любви ему и готова повторить эту клятву и ныне.

— Принц Рама, подойди к принцессе и подведи ее к жертвеннику.

С бьющимся сердцем подошел я к Изе, она с улыбкой подала мне руку, и мы подошли вместе к жертвеннику, около которого и остановились, держа друг друга за руки.

— Положите руки ваши на жертвенник, — сказал жрец.

Когда мы это исполнили, жрец обратился ко мне:

— Принц Рама, клянись в том, что будешь вечно поклоняться богам древнего Египта.

— Клянусь.

— Клянись, что будешь исполнять все то, что будет исходить от главного жреца Амона-Ра, как верховного духовного владыки древнего Египта.

— Клянусь.

— Клянись, что никогда и никому не выдашь тайны наших собраний, если не получишь на это особого разрешения.

— Клянусь.

— Клянись, что вечно будешь любить супругу свою — принцессу Изу.

— Клянусь.

— Принцесса Иза, клянись, что вечно будешь любить супруга своего — принца Раму.

— Клянусь, — твердо ответила Иза.

После этого мы совместно с Изой сделали возлияние на жертвенник и выпили вина из кубка, который нам подал жрец.

Послышались звуки музыки, все стали подходить к нам с поздравлениями, а затем, сопровождаемые жрецами и родными Изы, мы были отведены в покои Изы и наконец остались одни.

Отсутствие мое из Луксора продолжалось целую неделю, о чем, впрочем, администрация отеля была своевременно уведомлена, так что тревоги не было. Через неделю я очутился в той же гробнице, к немалому удивлению сторожа-араба.

Я не в силах описать, как провел я эту неделю: это был какой-то кошмар, и я удивляюсь, как я не сошел с ума от беспредельности того счастья, какое дала мне Иза.

В это же время рассказала она мне о том, что происходило четыре тысячи лет тому назад, когда я жил на берегах Нила под именем принца Рамы. Мы были с нею в очень отдаленном родстве и оба приходились троюродными внуками царствовавшему тогда фараону. Иза была жрицей в одном из храмов в Фивах, а я командовал отрядом телохранителей фараона. Родители наши были очень дружны, и наши близкие отношения начались еще с детского возраста, и еще детьми мы были объявлены женихом и невестой. Перед тем, как обвенчать нас, родители отдали Изу в храм, в котором она должна была пробыть два года, но за это время Египту пришлось перенести несколько повальных болезней, от одной из которых и умерла Иза, и мумия ее была похоронена в той гробнице, где я ее встретил.

Как жрица, Иза была под особым покровительством богов и после смерти попала в царство духов, живших в подземном Египте, имевших свои храмы, свои сокровища и имевших возможность воплощения по своему желанию. Царство это дожило и до наших дней, в нем свято хранятся все заветы древнего Египта, и до сих пор там приносятся жертвы богам священной земли Нила. Вот в это-то царство и попал я, но, как смертный, я не могу окончательно уйти к ним, а сообщаюсь только временами, после же моей смерти, если я умру в Египте, мой дух перенесется к Изе, чтобы уже не разлучаться с нею вечно.

После своей смерти Иза, конечно, следила за мной и ждала того момента, когда мой дух соединится с ней, но, по-видимому, со мной что-то случилось и я умер за пределами Египта, так как моей мумии в Египте не было. Прошли тысячелетия. Иза все время искала меня, но, не имея возможности воплощаться или, вернее, проявляться вне пределов древней земли фараонов, она в своих поисках была весьма ограничена. Надо было ожидать или воплощения моего опять в Египте, или же хотя бы появления на берегах Нила. Последнего ей пришлось ждать четыре тысячи лет. Первый раз увидела она меня у сфинкса, где она была в числе присутствовавших при богослужении, и ей сразу же бросилось в глаза сходство мое с ее женихом, почему она и не выдала там моего присутствия, а затем, переговорив с главным жрецом, все время следила за мной, ожидая наиболее удобного случая для своего проявления. Эти жестокие испытания, которые мне пришлось вынести, были назначены главным жрецом, который, кроме проверки моей личности, желал как бы очистить меня, и Иза, конечно, обязана была подчиниться, несмотря на то, что страшно страдала, отказываясь от меня и зная, какие муки меня ожидают, и боясь, что я не вынесу их, и она меня вновь потеряет.

Тогда же Иза рассказала мне, что, когда открыли саркофаг, то мумию взяли и отвезли из Египта, но куда — она не знает, так как не только проявляться телесно, но даже и духовно вне пределов Египта они не могут, и что это исчезновение мумии причиняет ей страшное горе; она просила меня отыскать мумию и привезти в Египет. Я поклялся ей, что сделаю все, чтобы исполнить ее желание, но чтобы она помогла мне в этом. И мы условились, что я объеду все города мира, где только могут быть мумии, и привезу фотографические снимки, по которым она и узнает свою. Но каждый год, в годовщину нашей свадьбы, я должен был являться в Египет и проводить с Изой неделю; кроме того, она дала мне очень древний талисман, посредством которого я мог вызвать ее, но не должен был злоупотреблять этим, так как с ее стороны для этого требовались особые условия и усилия, и обещала, кроме годовщины, проводить со мной два дня во время новолуния; три же раза в год, когда совершаются большие богослужения у сфинкса и в гробницах, я спускаюсь сам в это царство полулюдей и полутеней.

После возвращения в Луксор я долго ходил как помешанный. Я не мог забыть этих дней, проведенных с Изой. Спокойствие приходило постепенно, и этим я обязан ей же: ежедневно, когда я ложился спать, я чувствовал ее присутствие, иногда чувствовал прикосновение к глазам ее маленькой бархатной ручки, что меня очень успокаивало. Дней через десять я выехал из Египта на поиски мумии. Накануне отъезда я отправился опять в гробницу в надежде видеть Изу, и она действительно явилась; мы провели с нею часа три и простились на год. На другой день я уехал. Я забыл еще сказать, что во всех своих сношениях с этим миром духов я говорил совершенно свободно на древнем египетском, языке, на нем же говорю и с Изой.