Приключения Буратино. Сборник

2.

Основной проект его лаборатории назывался «Буратино», и подчиненные, среди которых были люди значительно старше него, звали Антона Сергеевича за глаза «папа Карло». Под тем же прозвищем он проходил и в секретных отчетах КГБ. ИИ6 разрабатывался для управления системами наведения высокоэнергетическими боевыми лазерами, которые должны были противостоять военно-космическим спутникам системы противоракетной обороны США.

«Буратино» существовал как гибридное биоэлектронное устройство. Его начинка состояла из таких же транзисторов, резисторов и конденсаторов, что и у всех передовых ЭВМ того времени. Были, конечно, кое-какие технические находки несколько опережающие свое время, но основной его принципиальной особенностью являлась биологическая основа, состоящая из живых человеческих нервных клеток.

Антон был связан с ним буквально кровно: он как идейный вдохновитель, «отец» проекта, стал донором стромальных стволовых клеток. Их культивировали до нужного количества, затем путем направленной дифференцировки получили нейробласты7, высадили их в микроскопические трехмерные соты, где в специальной питательной среде они «повзрослели» до нейронов и проросли взаимными связями, образовав узлы. Из нервных узлов составили три блока: сенсорный, моторный и ассоциативный. В каждом из них нейронов было в три-пять раз больше, чем в среднестатистическом человеческом мозге.

Оставалось лишь дождаться момента, когда количество перейдет в качество…

Почти два года «Буратино» никак не проявлял себя как личность. Электронная часть его работала превосходно, щелкая сложнейшие математические задачи, как орехи, но нейронная «душа» молчала. «Карло» переживал как родитель, ребенок которого слишком долго не говорит. Не болен ли он, не отстает ли в развитии?

Каждый день «Карло» по нескольку часов взывал к ИИ через клавиатуру – единственный пока «орган чувств». Он снова и снова вводил текст: «Буратино, ты слышишь меня? Это папа».

«Папа» Антон добавлял не из сентиментальности, а как позывной, чтобы ИИ мог его персонифицировать.

И вот однажды, когда даже сам Антон отчаялся, устав от разочарованных взглядов генерала-куратора, от страха, что проект вот-вот прикроют, от расспросов жены, из вежливости делающей вид, что все еще верит в его успех… в один тоскливый осенний вечер, когда по черным окнам лаборатории текли потоки воды, как будто оплакивая карьеру молодого ученого, полено заговорило…

Антон набрал на клавиатуре: «Буратино, сынок, черт тебя раздери, ответь уже, наконец!!! Слышишь ты меня, потрох сучий? Это твой несчастный папа, которого скоро отправят на свалку из-за того, что ты, хренова куча металлолома переложенная разжиженными мозгами, уже два года молчишь, как дохлая рыба. Этим же идиотам не объяснить, что ученого, как и художника нельзя торопить ни в коем случае! Тем более ставить перед ним какие-то дурацкие сроки…» Потом нажал кнопку «ВВОД», и на мониторе загорелся этот полный отчаянья текст.

Вдруг курсор сам перепрыгнул на следующую строчку, помигал, и… одна за другой зажглись зеленые буквы: «П», «А», «П», «А». Антон чуть не потерял сознание, когда осознал, что произошло.

За следующий год своего уже осмысленного существования «Буратино» по оценкам психологов превратился из годовалого младенца, в восьмилетнего ребенка. Смышленого и чрезвычайно развитого. Развитого… это слово на самом деле не совсем корректно применимо к сущности, обладающей огромным количеством фактический знаний и способной решать сложные логические, тактические и стратегические задачи. А если для решения требовались вычисления, они производились со скоростью одного из мощнейших суперкомпьютеров мира. Вундеркинд!

К московской Олимпиаде-80 для Антона все сложилось так, как, наверное, и должно было быть. В двадцать восемь – доктор наук, начальник лаборатории в секретном НИИ. Жена-домохозяйка, личный водитель, трехкомнатная квартира на Кутузовском, государственный коттедж в области рядом с работой и весьма достойный по тем временам оклад. Антон не пил, не курил, плавал в бассейне и играл в настольный теннис.

Он родился и благополучно жил в социалистическом государстве, но это вовсе не означало, что он был фанатично предан линии партии и правительства и не видел недостатков существующего строя. Его удивляло и возмущало то, во что вылились достижения Великой революции всего через несколько десятков лет: коррупция, лицемерие, инертность государственной машины. Тупой фанатизм большинства и маниакальный оптимизм пропаганды. Прекрасные идеи превратились в унылую, беспросветную рутину…

Сама идея социализма его вполне устраивала. Централизованный контроль над природными ресурсами и промышленностью может не устраивать только мерзавцев, которые хотят все это присвоить. Ничего плохого не видел он и в коммунистической идее. Отсутствие института государства, презренных денег и социальное равенство не радуют только эксплуататоров и спекулянтов. И принцип «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям!» его всецело устраивал. Это выглядело как вызов: все твои материальные запросы будут удовлетворены, гражданин, но что ты сможешь предложить взамен? А у него было, что предложить…

Он был бы окончательно и бесповоротно счастлив, если бы не одно обстоятельство: жена задалась целью привить ему любовь к классической музыке. «Антон, – говорила она, – ты не можешь считать себя интеллигентным человеком и не любить Стравинского!» А он не любил… Почти еженедельные посещения театров и консерваторий были ему в тягость. Тем более, что предпочитала она классику весьма необычную: модернистскую, экспрессионистскую и сюрреалистическую, которая для слушателя неподготовленного звучала, скорее, как какофония. Но постепенно он научился, глядя то на ожесточенно размахивающего руками дирижера, то на люстру, то на одухотворенный профиль жены в полутьме бархатной ложи, то на ее декольте, вздымающееся в такт музыке, млеть и впадать в блаженное оцепенение.