Приключение в старом замке

Примерно на полпути с Люблина на Замосць, там, где неширокий еще Вепш дугой огибает поросшее темным ельником нагорье, на левобережье, подле ухоженного деревянного моста раскинул приземистые строения постоялый двор. Точнее, постоялым двором был он во времена Стефана Батория. А потом разросся до целой гостиницы, ухоженной и чистой, завлекающей ненавязчивым уютом и ароматом приготавливаемой пищи нечастых теперь путников.

Осенний ветер с завидным упорством пригибал жемчужные столбики дыма из двух труб красного кирпича к золотистым верхушкам грабов и кронам рябин, что полыхали смелыми мазками гроздьев, швырял пригоршни палой, но не поблекшей от ночных заморозков, листвы в черную воду. Кудлатые псы у распахнутых ворот зашлись приветственным лаем, когда два всадника, отбрасывая длинные, изломанные на перилах, тени, миновали мост и остановились посреди выметенного двора.

Они различались не только возрастом и одеждой, но самой посадкой в седле, которая лучше казенного паспорта обозначала кто есть кто.

Старший сидел растопырив по-солдатски шенкеля, едва заметно, скорее по привычке, чем по необходимости, упираясь в повод. Его караковый четвертькровный мерин высоко задирал голову и дразнился высунутым на сторону мясистым языком.

Посадка младшего за полверсты кричала об офицерском корпусе с еженедельными парфорсными охотами и конкур-иппиком в свободное от изучения тактики и фортификации время. А темно-васильковая венгерка довершала портрет гусарского офицера русской армии. Недавним указом Его Императорского величества Александра Третьего произведенного в чин ротмистра.

Хозяин гостиницы, словно сошедший со страниц пана Сенкевича, самолично встретил гостей на пороге, кланяясь и вытирая руки опрятным передником.

— Цо пан зажондзе?

Офицер улыбнулся широко, передавая повод недоверчиво принюхивающемуся денщику. Подкрутил ус.

— Жубжа смажоного, добжи господаж! З рожну.

«Добрый хозяин» заморгал непонимающе.

— То пан жартуе?..

— Ну, коль нет зубра, братец, удовлетворюсь курицей, — рассмеялся приезжий, проходя в дом.

— Пан меня бардзо напугал, — суетился рядом лях. — Откуда в наших краях зубры? Из повыбили ще при Радзивилле…

Гость оглядел уютную обеденную залу, пустовавшую по причине межсезонья, и прошел к застеленному льняной скатертью столику в дальнем углу.

— Расположусь здесь, пожалуй, — с этими словами он расстегнул венгерку и стянул перчатки, защищающие руки от осенней непогоды.

— Цо пан изволит пить?

— Бутылочка мозельского у тебя найдется?

Кивок.

— Вот и хорошо. А Прохор подойдет — ему вудки налей. Да гляди, не больше трех чарок!

Хозяин исчез за дверью, ведущей по всей видимости на кухню, откуда тут же послышался его сердитый голос, распекающий кого-то из домочадцев.

Снимая фуражку, вошел денщик. Откашлялся, огляделся. Расправил кулаком прокуренную щетку усов.

— Все в порядке, Николай Андреич. За лошадьми сам проследил. Как у Бога за пазухой.

— Вот и славно, — отозвался ротмистр. — Пойди к пану ляху — я обо всем распорядился.

— Спасибо, ваше благородие. А ждать-то долго будем? Соснуть не успею?

— До закату, я думаю. Ты, Прохор, подожди пока, не ложись. Выспишься потом.

— Как скажете, ваше благородие, — старый солдат развернулся было, но, словно вспомнив что-то, замешкался. — А водочки позволите?

— Смотри мне, — погрозил пальцем Николай Андреевич. — «Водочки»… Чтоб не вздумал накушаться.

Горько вздохнув, Прохор исчез за кухонной дверью.

Вернувшийся поляк сноровисто накрыл стол. Подтверждая первое благоприятное впечатление о заведении, аромат жаренной на вертеле курицы щекотал ноздри, а бутылку вина покрывал слой пыли. Офицер отдал должное тому и другому, не проявляя, впрочем, особого усердия.

Часы-ходики заскрипели и извергли из своих недр перепуганную кукушку. С отчаяньем обреченного на смерть она прокричала семь раз. Засмущалась собственного натужного хрипа и спряталась.

Почти без промежутка со двора послышался лай псов. Хозяин в неизменном переднике просеменил через залу и выскочил на вечернюю стужу.

Вернулся он не один, а с новым гостем. Высокий молодой человек в щегольском кепи и черном прорезиненном плаще с пелериной, который явно не предназначался для верховой езды, а потому был измаран белыми хлопьями пота по длинным полам. На бледном озабоченном лица выделялись темные усики а-ля Дрейфус. Именно они, а также недоумение новоприбывшего при звуках стрекочущей польской речи, а затем и коверканной русской, с головой выдавали иностранца.

— Не волнуйтесь, сударь, — мягко проговорил ротмистр, выбираясь из-за стола и делая пару шагов навстречу. — Если вас затрудняет общение с нашим паном хозяином, то я с радостью готов служить, так сказать, переводчиком.

Фраза, произнесенная на хорошем французском, произвела эффект паруса, замеченного на горизонте потерявшим последнюю надежду Робинзоном.

— О, вы себе представить не можете, как я рад встрече с вами! — воскликнул молодой человек, бросаясь к офицеру, как к чудесному спасителю. — Боже мой! Ужасная страна! Ужасные нравы!

— Ну, полноте, — так ли все ужасно в действительности? Позвольте представиться. Николай Андреевич Пашутин. В сей глуши проездом и счастлив встрече с соотечественником Вольтера и Руссо.

— Шарль Водемон. Я, собственно…

— Присаживайтесь к моему столу, — Пашутин указал рукой на свободное место. — Думаю, бокал вина вам не повредит после такой скачки.

Француз не заставил себя долго уговаривать. Сбросил плащ на руки хозяину и обессилено плюхнулся на жалобно скрипнувший кривоногий стул.

— Предпочел бы рюмку хорошего коньяку, да, боюсь, в этой глуши…

— Разделяю ваши опасения. Можно, конечно, спросить, чем черт не шутит?

Коньяку, как и предполагал Водемон, в гостинице не оказалось. Зато нашлась еще одна порция курятины и вторая бутылка мозельского. Француз порывистым движением оторвал ножку от сочащейся жиром тушки, пригубил вина. Ротмистр с улыбкой наблюдал за ним.

— В Россию из любопытства или по коммерции?

— По коммерции, — жадно вгрызаясь в нежно-розовое мясо отозвался Шарль. — Вы слышали об изобретении Люмьера?

— О, да! Движущиеся картины. Лично не имел удовольствия наблюдать, но много наслышан. Говорят, поразительный эффект присутствия.

— Не то слово, сударь мой, не то слово! Это удивительное изобретение! Оно продвинет человечество к таким вершинам знания и искусства!

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Николай Андреевич. — Как я могу предположить, вы, Шарль, являетесь провозвестником, предтечей, так сказать, этого искусства в нашей ужасной стране?

— Именно, — молодой француз поперхнулся и покрылся румянцем смущения. — Прошу прощения за сказанные мною необдуманные слова о вашей Родине. Это в сердцах.

— Что вы, что вы! Вы думаете русского офицера можно обидеть, назвав Россию ужасной страной? Да это почти комплимент по сравнению с тем, что мне приходится выслушивать о ней ежедневно.

Водемон развел руками, не зная радоваться ему такому обороту или стыдиться еще больше.

— Не берите в голову, — отмахнулся Пашутин. — Вы еще полюбите Россию. А может и возненавидите. Кто знает? Но неужели ваша скачка очертя голову призвана как-то помочь внедрению живых картин в нашу культуру?

— О, нет, — француз сразу помрачнел. — Причина моей скачки кроется в другом.

Ротмистр поднял руку в отстраняющем жесте:

— Я не вмешиваюсь в ваши личные дела. Хочу сразу предупредить.

— Да нет же, сударь, нет! Мне подумалось только что, что само провидение посылает мне столь благородного человека. Ко всему прочему, военного. Ваша помощь в моем деле может стать неоценимой!

— Мне кажется, вы несколько преувеличиваете ценность моей возможной помощи, но не в моих правилах отказывать в ней. Я вас слушаю. Внимательно слушаю.

— Ох, Николя… Можно мне вас так называть?

— Да пожалуйста! — худощавое лицо Пашутина озарилось белозубой улыбкой. — У нас, гусаров, это запросто.

— Благодарю вас. Итак… Просто не знаю с чего начать…

— Выпейте еще вина.

— Спасибо, — Водемон последовал совету. — Дело в том, что я направлен в Россию произвести оценку возможных рынков сбыта синематографических аппаратов Люмьера.

— Простите меня, Шарль, мне так странно видеть в представителе счастливой Франции коммерческого агента.

— Понятно. Вот если бы я был модным кутюрье…

— Или учителем фехтования…

— Это все мсье Дюма-отец! Уж не знаю благодарить его или ругать за такую рекламу моих соотечественников!

— Благодарите, благодарите! По крайней мере видеть в каждом французе д'Артаньяна, а не Наполеона для русского человека куда приятнее, поверьте мне.

— Возможно. Тем более что судьбу героев Дюма я норовлю повторить.

— Продолжайте, это чрезвычайно интересно.

— Да. Так вот. В поезде я познакомился с двумя местными жителями. Во-первых, это граф Будрыс, жуткая фамилия. Думаю, он из поляков или литвинов…

— Бардзо поганый чловек. То ведзмин! — пробормотал под нос убирающий со стола хозяин гостиницы и вдруг испугавшись, хлопнул себя по губам. — Ой, проше пана, что скажешь…

Не разобрав ни слова из услышанного, француз удивленно приподнял брови.

— Не обращайте внимания. Добрый хозяин ругает скверную осеннюю погоду, — усмехнулся в усы Пашутин. — Я немного знаю Будрыса. Он действительно литвин. Большой оригинал и незнакомому со своими чудачествами может показаться странноватым. Кстати, он князь, а не граф. Но большого значения это не имеет.

— Оригинал?! Да он просто зверь! Дикарь! Медведь! Но его спутница…

— Панна Агнешка?

— Да, именно так. Она очаровательна!

— О, вижу, вы истинный сын великой Франции.

Водемон пропустил иронию мимо ушей, продолжая говорить с пылом, выдающим его с головой.

— Вы знакомы и с мадемуазелью?

— Я был представлен ей в прошлом году в Варшаве. Они с князем посещают литературный салон…

— Не может быть? Этот зверь и литература?

— Я же говорил вам, внешность обманчива.

— И все равно. Пусть он трижды ценитель искусств и меценат, это не дает ему права так поступать с людьми.

— Бог мой! Что же такого дурного он сделал вам, Шарль?

— Они уехали, не попрощавшись, не сказав ни слова. Бежали от меня прямо с Варшавского вокзала!

— Я не задену вас, если предположу, что ваш повышенный интерес к панне Агнешке мог быть тому виной?

Прямая постановка вопроса на долю секунды смутила француза, но он тут же тряхнул головой:

— Что с того? Ведь она не жена ему!

— Конечно же, нет! Но князь является ее опекуном до совершеннолетия и очень щепетильно относится к своим, так сказать, обязанностям.

— Пусть так, но можно было хотя бы объясниться?

Не дождавшись ответа, Водемон продолжал.

— Оставив заботу об образцах продукции на компаньона, я кинулся в погоню. Выяснить, куда они поехали, не составило труда, гораздо труднее было…

— Купить коня?

— Истинно так. Но и с этой задачей я справился.

— И находитесь сейчас в десятке верст от родового замка Будрысов.

— ?..

— Я еду туда же. Был по делам службы в Люблине и решил заскочить по случаю. Презентовать князю любопытный сборник стихов. В последнее время он ни с того ни с сего начал интересоваться символистами.

— Вот как?

— Я отношу это ко все тем же его чудачествам. Если вы не против, я бы хотел предложить отправиться туда вместе. После того, как ваша лошадь отдохнет.

— Плевать на лошадь! — с горячностью воскликнул француз. — Я готов скакать ехать прямо сейчас!

— Э, нет… Животное-то в чем виновато? Знаете что? Хотите ехать на лошади моего денщика? Его мерин туговат на шенкель, но в целом очень даже ничего…

— Боже! Вы спасаете меня! Даже не знаю, чем смогу расплатиться с вами. Да и смогу ли?

Пашутин рассмеялся.

— Может, и сможете. Как знать?

Старинный замок вырос из лесу, подобно сказочному уснувшему сидя великану.

Черная угловатая громада, заслонившая неяркие ноябрьские звезды, заставляла с живостью вспоминать времена междоусобиц и кровавой резни. Перечеркнутые черным крестом плащи тевтонцев и яркие жупаны казачьей гулевой вольницы. Казалось, соскочи с коня, прижмись лбом к замшелым, ледяным на ощупь камням, и простоишь до утра, внимая легендам седых веков.

И все же в узких окнах-бойницах мерцали отблески огня. Довольно яркие. А из глубины донжона, куда их впустил вислоусый дородный мажордом в темно-синем кунтуше, доносились звуки органа.

Прибежавший с конюшни парень в каракулевой, сбитой на затылок, шапке улыбнулся Николаю Андреевичу, как старому знакомому. На Водемона глянул настороженно, но беспрекословно забрал поводья из рук гостей.

Уютная, прекрасно обставленная гостиная пряталась внутри башни, как рождественская игрушка внутри шоколадного яйца. О средневековом прошлом напоминал только огромный камин, полыхающий жарким, наводящим истому, пламенем.

Хозяин приветствовал прибывших к нему, вставая из-за шпильтыша неохотно отпускающего череду низких тягучих звуков органа. Несмотря на гладко выбритое лицо в его фигуре и повадках в действительности проступало что-то медвежье. Такого проще представить не в расшитом китайскими драконами парчовом халате, а в проржавевшей кольчуге с боевым топором, что выглядел бы игрушкой в могучем кулаке.

— Добрый вечер, Йозас Янович, — радостно приветствовал его Пашутин. — Вот, проездом в ваших краях. Решил навестить.

— Кого это ты с собой приволок, Николай Андреевич, — близоруко сощурился на француза князь. — Никак господин лягушатник?

Только кровь, пятнами окрасившая щеки француза, выдала его недовольство, мягко говоря, холодным приемом. Он сухо поклонился, не отрывая взгляда от сидящей с книгой в дальнем углу красавицы-польки. Не зря переживал за свою воспитанницу Будрыс. Ох, не зря. Карие очи испуганной оленухи, черные, цвета воронового крыла, локоны и матовая, будто вовек не знавшая солнца, кожа. Такие красавицы свели с ума не одного офицера-кавалериста победоносно шествующей армии великого императора.

Почувствовав напряженность во взглядах князя и молодого коммерсанта, ротмистр ловко отвлек их обоих, затронув с ходу цель своего визита. На свет появилась и обещанная Будрысу книжица. Несмотря на претенциозное название «Chefs D'oeuvre», принадлежала она перу молодого, не разменявшего еще и четверти века российского поэта, студента московского университета.

Завязалась непринужденная беседа, все участники которой, включая бросающего мрачные взгляды исподлобья хозяина, использовали французский язык, дабы не обижать гостя.

Вскоре собеседники переместились за просто, но обильно накрытый стол. Натянутость отношений понемногу уступила место взаимной заинтересованности. Водемон увлеченно расспрашивал князя о национальных обычаях и обрядах литвинов, а тот, в свою очередь, задал несколько вопросов об изобретении Люмьеров. После обстоятельного и подробного ответа гостя в его глазах даже блеснуло что-то похожее на одобрение.

Однако француз мрачнел на глазах, угрюмо ковыряя вилкой тушеную со сметаной зайчатину. И виной тому был нескрываемый интерес панны Агнешки к речам и, главное, усам гусарского ротмистра. Реплики Шарля чем дальше, тем становились все короче, пока вовсе не извелись до односложных.

Не известно, что послужило последней каплей, но, когда ужин был завершен, Водемон, извинившись перед хозяевами, отозвал Пашутина в сторону и срывающимся голосом потребовал объяснений.

— Вы, верно, сударь мой, за дурачка подержать меня здесь привезли с собой?

— Да помилосердствуйте, Шарль, — слабо попытался оправдаться ротмистр. — О чем это вы?

— Ах, вы не догадываетесь! Тогда воистину российская тупость соизмерима только с прусской наглостью!

— Мне кажется или вы пытаетесь оскорбить меня — русского дворянина и офицера?

— Неотесанного хама и дикаря!

— Вот как?

— Именно так! Надеюсь, вы не откажете мне в поединке?

Пашутин улыбнулся чуть насмешливо:

— Шпаги? Пистолеты? Или, быть может, бой на алебардах?

Лицо француза заполыхало алым маком:

— Вы продолжаете издеваться? Берегитесь, я вцеплюсь вам в горло голыми руками…

— Мне просто интересно наблюдать сколь искренне вы выбираете способ самоубийства. Не забывайте, я кадровый офицер, привычный к любому виду оружия.

— А мне плевать, сударь! К барьеру и немедленно!

Огромная фигура хозяина замка неслышно выросла у них за плечами.

— Мне кажется, господа, вы с большой пользой проводите время, — пророкотал густой бас. Князь изъяснялся по-французски очень чисто, но с легким экзотическим акцентом.

— Только не вздумайте нас мирить, — галльской эмблемой взвился Водемон.

— Что вы, что вы… И в мыслях не было. Может мне любопытно поглядеть, как выпустят друг другу кровь два таких самовлюбленных представителя европейских сверхдержав.

Вот теперь уж оба спорщика уставились на Будрыса выпучив глаза.

— Что смотрите, петушки мои? Какой чудесный способ избавиться сразу от двух докучливых ловеласов! Могу порекомендовать вам чудный способ сведения счетов — через платок в одном из моих подвалов. Кромешная тьма, думаю, только прибавит пикантности этому приключению.

Взбешенный француз уловил в словах князя только слова «через платок» и яростно тряхнул головой в знак согласия. Напротив, не потерявший хладнокровия гусар, язвительно поинтересовался:

— А если мы не последуем вашему душевному совету, дражайший Йозас Янович?

— Боюсь, — улыбка литвина напоминала медвежий оскал. — Боюсь, у вас просто не будет другого выбора.

Мелодично звякнул колокольчик. В гостиную с шумом и грохотом ворвались пятеро гайдуков. Стволы коротких кавалерийских карабинов глянули на гостей.

— Прошу за мной, господа, — Будрыс повел рукой в приглашающем жесте и первым двинулся прочь из комнаты.

Конвоируемые вооруженной челядью будущие дуэлянты волей неволей последовали за ним.

Когда с глухим ударом отсыревшего дерева захлопнулась дверь, липкая тьма, с грехом пополам разгоняемая допрежде факелом в руке мажордома, охватила обоих мужчин. Словно чьей-то злой шуткой на голову одним махом натянули нарукавник из «чертовой кожи». Какая необходимость в платке, коль придется палить друг по другу в таких условиях?

Водемон выпустил легко скользнувший по дрожащей от возбуждения ладони край шелкового широкого лоскута и шагнул в сторону и назад, уходя с линии прицела. Револьвер он держал правой рукой на уровне живота, стараясь ощутить хотя бы легкий шорох со стороны противника.

«Успеть бы выстрелить хотя бы раз, а там…»

Не успел.

Всколыхнулся от быстрого движения сырой, затхлый воздух, коснулся ветерком щеки. И в тот же миг сильные пальцы стальным капканом сомкнулись на его запястье.

— Не вздумайте палить, — касаясь уха усами прошептал Пашутин. — Рикошетить начнет — сами себя посечем.

Француз с ужасом ощутил, как оружие, несмотря на отчаянное сопротивление, покидает его пальцы.

— Стойте спокойно, — по-прежнему на ухо присоветовал гусар. — Я все улажу.

Грохнул выстрел. Как всегда в замкнутом помещении, подобно удару кувалдой по темени. Едкий запах дыма ворвался в легкие, разлитой желчью запершил в горле. За ним последовал второй выстрел, потом еще и еще. Пули со чмоканьем впивались в мореный дуб и вязли в нем. Гулкое эхо металось по каменному мешку, грозя разнести непрочную скорлупку черепа.

Наконец стрельба прекратилась.

— Двенадцать зарядов. Не слукавил князенька, — сквозь колокольный гул, с трудом покидающий затуманенный рассудок, донесся до Водемона голос ротмистра.

И стук кулака по тяжелой створке.

— Эй, Йозас Янович, открывайте. Ничья у нас.

— Да сдохните там оба, — донесся приглушенный преградой рык Будрыса. — Зря пули порастратили. Могли быстро помереть. Теперь будете дольше мучаться.

Тирада была произнесена на французском. Верно, для того, чтобы и Водемон ее понял.

— Вот дерьмо, — не по-джентельменски отреагировал он, соскальзывая спиной по холодной осклизлой стене прямо на пол.

— Мягко сказано, Шарль, — заметил Пашутин.

Шум от выстрелов уже попустил и обостренным слухом француз различил, как его товарищ по заточению пробует на прочность перекрывавшую западню дверь.

— Не поддается. На совесть делали. Видно старые мастера еще.

— Что же теперь будет?

— Что-нибудь придумаем, — произнес гусар с присущим этому роду войск оптимизмом. — Вы меня видите?

— Да где там. Темень — хоть глаз выколи.

— А так?

Шорох шагов.

— О! Кажется, что-то вижу. Слабые контуры. А вот еще… Бог мой!

В полуметре от своего лица Водемон различил зеленоватые отблески двух звериных глаз и торопливо перекрестился, вспомнив о своем католическом крещении.

— Значит, видите? — с нажимом повторил Пашутин.

— Что это с вами, Николя?

— Это отсвечивает в моих глазах та малая толика света, которая проникает к нам вон из той дыры прямо над вашей головой. Приглядитесь.

Оглянувшись, Шарль заметил едва различимое пятно, чуть-чуть более светлое, чем окружающая тьма. Однако после моментального ощупывания дыры радость быстро улеглась. В лаз не протиснулся бы и семилетний ребенок.

— Ну, какой никакой, а шанс на спасение, — локоть ротмистра коснулся плеча француза, который инстинктивно дернулся в сторону.

— Понимаю, понимаю, — мягко проговорил Николай Андреевич. — Вас интересует, почему у меня светятся глаза в темноте?

— Да, — кивнул Водемон, пытаясь сглотнуть пересохшим горлом.

— Не самое подходящее время и место для исповеди, но да раз уж мы все едино в одной лодке… Я — оборотень, Шарль.

— Вервольф? — просипел француз, пытаясь силой воли заставить себя не броситься в противоположный угол.

— Да нет, берите выше. Я — оборотень-универсал. В отличие от стихийных банальных, так сказать, оборотней, героев страшных легенд.

— А это… Это как?

— Я не перекидываюсь в полнолуние в волка и не бегаю в таком виде за крестьянскими девками по окрестным лесам. Так же не перекидываюсь и ни в кого другого. Спонтанно не перекидываюсь.

— Так какой же вы оборотень?

— Самый натуральный. Я могу оборачиваться по своему желанию или по назревшей необходимости, а уж никак не в зависимости от фаз спутника Земли. И если вы хотите выбраться отсюда живым, вам придется потерпеть меня таким, каков я есть.

— Ничего не понимаю…

— Тогда послушайте. Пока я буду готовиться, — послышался шелест снимаемого с плеч кителя. — Вам хорошо знаком русский фольклор?

— Да нет, не очень…

— О времена! — теперь в голосе гусара слышалась легко различимая ирония. — Каждая институтка в России цитирует запросто французские куртуазные романы, а героический эпос русского народа не известен даже самым образованным людям старушки Европы.

— Я конечно, виноват, но…

— Да полноте вам, ни в чем вы не виноваты, — смешок, на пол шлепнулись сапоги, легонько звякнув тупыми репейками шпор. — У нас в стране былины известны тоже далеко не всякому, мнящему себя интеллигентом. Но нас, в частности, интересует лишь определенный цикл сказаний. А именно — о Вольге Всеславьевиче.

Водемон слушал, затаив дыхание.

— Был когда-то былинный богатырь с таким именем. Не такой, конечно, как троица основных. Кадровых, так сказать. Кстати, будете в Москве, в картинную галерею купца Третьякова загляните всенепременнейше. Поглядите «Три богатыря» — не пожалеете… Так вот про Вольгу Всеславьевича сказано в былине следующее.

Ну, или еще вот: «да оборачиватися-перевертыватиси во всякую земную тварь». Как видите, оборотень в наших сказаниях вовсе не такое мрачное и кровожадное существо, как у ваших земляков. А весьма уважаемый и полезный член общества. Взять, к примеру, то, что, оборачиваясь волком, Вольга кормил свою дружину в походе. «Слуга царю, отец солдатам…»

— Это чрезвычайно познавательно, но…

— Погодите, погодите. Самое познавательное впереди. Примерно десяти лет от роду я впервые обернулся. Кем бы вы думали? Котом. Падал с яблони… Совсем как Вольга — ударился оземь, так сказать. Уже потом мне объяснили — кто и когда, я пока на имею права вам открыть — что происхожу я по мужской линии от этого самого Вольги Всеславьевича. Вы мне не поможете?

— Чем именно?

— Малая толика крови для построения фигуры раздела форм… Свою использовать нельзя, к сожалению.

— Кусать будете?

— Ну, зачем же так, Шарль. Вот вам английская булавка. Проткните палец и выдавите пару капель мне на ладонь. О, довольно. Благодарю.

— Вы видите в темноте?

— Да. Я же оборотень, а это издержки моих способностей.

— По-моему, очень удобно.

— Я вижу, вы уже перестали бояться. Это замечательно. Сейчас я завершу рисунок… А насчет удобства… Вы пробовали засыпать белым днем? Так вот для меня любая ночь — белый день. Как вы думаете, очень удобно?

Помимо воли Водемон улыбнулся. В какой-то миг происходящее перестало пугать его. Казалось скорее сном, чем реальностью. Причем сном занимательным, а не кошмарным.

— В кого вы намерены превратиться?

— Обернуться, Шарль. Или перекинуться. Я предпочитаю, чтобы это называлось именно так — я же не волшебник, а оборотень.

— Тогда обернуться, если вам так больше нравиться?

— Отверстие маленькое. Никому не известно, куда ведет… Может наверх, а может, в реку. Вы когда-нибудь видели выдру?

— Нет, — смущенно замялся француз. — Только в виде воротника.

— Тогда смотрите внимательно — бесплатный зоосад.

Слегка привыкшие к подземной тьме глаза Водемона различили, как мягко скользнула вперед имеющая человеческие очертания тень… И как гибкий звериный силуэт оттолкнулся четырьмя лапами от пола в месте приземления Николая Андреевича. Выдра то была или нет, но крупное вытянутое тело, чернее окружающего мрака, змеей скользнуло к дыре в стене и исчезло.

Молодой человек устроился на корточках, подсунув под спину, чтоб не холодила так стена, сапоги гусара, и принялся ждать. Он позабыл спросить, сможет ли Пашутин обернуться снова человеком без своей фигуры раздела или как там он называл свою каббалу, а если нет, то как думает звериными лапками отпирать засов на дверях. Да и вообще, вернется ли он за ним, обретя свободу…

Слабый звук отпираемого запора заставил человека встрепенуться. Скрипнули плохо смазанные петли.

— Вы еще не соскучились, Шарль? — послышался осторожный голос Пашутина.

Француз вскочил на ноги:

— Вам удалось! Не верю своим глазам!

— Глазам? Вы что, тоже начали видеть в темноте?

— Немножко. Неверное, обвыкся.

— Ну и чудесно. Где мое обмундирование? Холодно в этих подземельях…

Пока ротмистр, постукивая зубами, натягивал на себя оставленную одежду, Водемон поинтересовался:

— А как вам удалось обернуться снова человеком?

— Пустяки, — прыгая на одной ноге и стараясь попасть другой в сапог, отозвался Николай Андреевич. — В замке Будрыса это не задача…

— Он что… — попытался разрешить давно мучающие его сомнения француз, но полностью уже одетый гусар схватил его за рукав и чуть ли не бегом поволок к выходу из подвалов.

— Куда мы?

— Сейчас на конюшню… Осторожно, пригнитесь… А потом подальше отсюда. Каждый по своей службе.

Добраться до конюшни им не удалось.

Из-за поворота донесся топот многих ног и навстречу беглецам вывалила толпа гайдуков, вооруженных на этот раз вилами и тяжелыми палками. А впереди, разрывая длинными когтями на груди остатки халата, виденного еще вечером на князе, пер на дыбах огромный медведь. Бурая с сединой шерсть топорщилась на косматых плечах, желтая слюна каплями слетала с вершковых клыков.

— Все. Влипли, — расстегивая китель, пробормотал Пашутин.

Водемон медленно отступал назад перед лицом беснующегося зверя. Гайдуки держались чуть позади хозяина, сами видно побаивались княжьего гнева. Странно, но страха француз не ощущал, только непонятное возбуждение и азарт.

— Что делать будем? — как бы невзначай поинтересовался он у офицера.

— Боюсь, нам остается только драться…

Николай Андреевич смотрел не на врагов, а под ноги, внимательно выискивая взглядом что-то на покрытом грязью полу.

— Ага! Вот он!

Быстрым движением ноги он смахнул мусор и плесень с выступающего продолговатого камня. Проявился ряд непонятных символов.

— Точно, он!

Оставшийся в одних чикчирах Пашутин набрал в грудь воздуха и прыгнул вперед. В красных отблесках факелов за камнем ударился о пол поджарый черный волк. Ужом выскользнул из последней одежды. Зарычал с вызовом, поднимая верхнюю губу.

Непонятная сила, родившаяся в глубине груди, заставила француза повторить этот прыжок. Над камнем тело его словно охватил полыхающий морозом кокон. Хрустнули, деформируясь, суставы, острой болью миллионов вонзившихся в тело игл отозвалась рванувшаяся наружу шерсть…

Теперь перед заполнившим тушей весь коридорный проем медведем припали к камням крепкими лапами два волка — черный и рыжий.

Сознание возвращалось медленно и неохотно.

Вначале внимание Водемона привлек запах лаванды, потом до слуха донеслось бормотание и странные шорохи. Словно кто-то перелистывает страницу за страницей. Он полежал еще немного, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Происходили ли все события, казавшиеся такими реальным, на самом деле или явились плодом расстроенного рассудка? И куда теперь податься — в лес волчью шкуру носить или в желтый дом? Не найдя достойного ответа, он приподнял веки.

Несмотря на плотно задернутые портьеры, свет резанул по глазам золингеновской бритвой. Из-под ресниц молодой человек внимательно огляделся по сторонам. Он лежал на широкой постели, укрытый благоухающей простыней. Рядом, на низком столике, громоздились склянки и пузырьки. А в изножьи кровати сидел немолодой простоватого вида мужчина с гладко выбритыми щеками и читал толстую книгу, водя по страницам толстым пальцем, морща лоб и натужно шевеля губами.

— Где я? — проговорил француз, страшась в душе услышать ответ, представлявшийся наиболее вероятным.

Мужчина-сиделка встрепенулся, отложил книгу и позвал хрипловатым прокуренным голосом.

— Ваше благородие! Николай Андреич! Идите скорее — они очнулись.

Колыхнулся тяжелый занавес и в покой стремительным шагом ворвался гусарский ротмистр. Оборотень. Потомок Вольги Всеславьевича.

— Слава Богу! Иди, Прохор, отдыхай. Да, князя позови…

Заметив, как дрогнула щека Водемона при слове «князя», Пашутин усмехнулся и, подвинув кресло поближе, уселся подле больного.

— Успокойтесь, успокойтесь… Во-первых, я ужасно рад, что вы наконец-то пришли в себя. Такая встряска. Но, поверьте, это было необходимо.

— Я что-то не понимаю…

— Минутку терпения. Во-вторых, я хотел бы извиниться перед вами за то, что был невольным участником всех ваших треволнений.

— ?..

— А в третьих, раз уж все закончилось благополучно, пожалуй стоит представить вам всех участников этой интермедии. Только, умоляю, не волнуйтесь. Вы еще слабы.

В это время в комнату осторожными шагами, будто их звук мог каким-то образом навредить больному, вошли князь и панна Агнешка. Полячка присела на краешек банкетки, а Будрыс остался стоять, опираясь руками на спинку кровати.

Водемон обвел их глазами, привести в порядок ускользающий куда-то рассудок.

— Вы мне одно скажите, — пробормотал он. — Я — оборотень?

— Да, — улыбнулся в усы гусар.

— Как и все мы, — прибавила Агнешка.

— То есть?..

— Попытаюсь объяснить ситуацию, — продолжал Пашутин. — О себе я вам уже рассказал. Там, в подвале. Князь Будрыс — оборотень-медведь. Весьма известный в своем роде человек. Вы наверняка знакомы с ним заочно. По новелле вашего великого соотечественника Мериме. «Локис». Именно наш хозяин выведен в ней под образом графа Шемета. Ну, конечно, все эти леденящие душу приключения с убиенной новобрачной — чистейшей воды вымысел. Плод, так сказать, авторской фантазии. Князь — добрейшей души человек. Меценат, покровитель тонких искусств. Панна Агнешка. Полное имя Агнесса Сигизмундовна Твардовская. О ее прапрадедушке слагали легенды еще при Болеславе Кривоустом. Не читали ли Мицкевича? Он тоже упоминал об одном из семьи Твардовских. Они испокон веков славилась не только колдунами, но и оборотнями. Не в каждом поколении, правда, но панна Агнешка весьма способна. Весьма. Вы себе представить не можете. Кроме традиционного, школьного, так сказать, волка, уже освоила рысь и близка к тому, чтобы стать настоящей кицуне…

— Простите, Николай Андреевич, — вмешалась панянка. — Мсье Шарлю еще много не известно из нашей терминологии.

— Кицуне — это лисица-оборотень, — пояснил ротмистр. — По-японски. У нас с Агнешкой пари. Если ей удастся к началу следующего века сносно оборачиваться лисой, я везу ее на стажировку в Китай. Там живет замечательный учитель. Чжен Сяо. Его прозвище — Девятихвостый Серый Лис. По-китайски… А, впрочем, при дамах это лучше не произносить.

— Не отвлекайтесь, Бога ради, Николай Андреевич, — пробасил Будрыс. — У господина Водемона уже глаза на лоб лезут от удивления.

— Простите. Люблю порассуждать на отвлеченные темы. Скажите, Шарль, что вам известно об истории своей семьи? Какие-нибудь семейные легенды, предания?

Француз наморщил лоб.

— Ну, было одно. Я не придавал ему особого значения…

— Смелее, смелее. Важно, чтобы вы вспомнили сами.

— Это случилось во времена герцога Рене Лотарингского. На мою прапрабабку набросился разбойник в лесу, а волк загрыз его и спас мадемуазель… Кажется ее звали Жанной. Собственно, это и все…

— Все, если говорить о внешней стороне явления, — князь потер кулаком щеку. — На самом деле это был не волк, а представитель нашего общества. Один из оборотней.

— Вашего общества?

— Вы еще не догадались! — всплеснула руками Агнешка.

— Нашего общества, — повторил с нажимом Будрыс. — Ваша прабабка подверглась нападению не простого разбойника, а охотника на ведьм. Мы постоянно противоборствуем с ними. Сейчас, наконец, достигнуто что-то вроде соглашения. А вот в средние века… Ее хотели убить за скрытые способности к оборотничеству, которые, пусть в ней самой и не проявились никак, могли привести к появлению качеств оборотня в одном из наследников.

— А именно во мне?

— О, не только в вас. Один из де Водемонов, служивший Людовику Тринадцатому, был спонтанным ликантропом. Весьма слабеньким. Погиб при осаде Ла-Рошели. Но в вас, несомненно, эти качества взыграли, как лучшее шампанское вино.

— Предвосхищая ваши вопросы, Шарль, должен заметить, мы были весьма обеспокоены, что оборотень с таким потенциалом ничем не проявил себя до двадцати четырех лет, — снова взял инициативу в свои руки Николай Андреевич. — Ну, и решили вас немного подстегнуть. Инициировать, так сказать.

— Так все это было подстроено? И знакомство в поезде, и встреча в гостинице, и дуэль?..

— Я с самого начала была против, — поджала губки девушка.

— А я раз сто, не меньше, объяснял вам, Агнешка, почему мы это делаем, — нахмурился Пашутин. — Иногда нужно пройти через жестокость… Шоковая терапия.

— Понимаете ли, мсье Водемон, — вмешался князь. — Обычно, если первый раз оборотень трансформируется в юном возрасте, в детстве желательно, самое позднее — в отрочестве, все проходит достаточно гладко. Пример тому сам Николай Андреевич. В десять лет упал с груши…

— С яблони!

— Ну, с яблони. Обернулся котом. Последствия — легкая горячка, приписанная родственниками излишнему купанию в речке с прочими сорванцами. Другое дело — первая трансформация в зрелом возрасте. Когда костяк человека уже сформировался…

— Простейший аналог — ветряная оспа, — ротмистр даже подался вперед, объясняя. — В детстве переносится безболезненно, не считая зуда, а после совершеннолетия — поинтересуйтесь как-нибудь у врачей количеством летальных исходов.

— Вот поэтому мы и прибегли к весьма дешевому любительскому спектаклю, который, впрочем, сделал свое дело. Время уходило. Еще бы год два и первая трансформация могла стать для вас последней.

— Что же мне теперь делать? — развел руками Водемон. — Вся жизнь перевернулась.

— Да не переживайте так, голубчик, — Пашутин мягко коснулся его локтя. — Поживете недельку, другую у Йозаса Яновича. Он даст вам пару уроков по азам оборотничества. Последит за вашим здоровьем. А там отдохнете, окрепните и поедете к вашему компаньону и любимым люмьеровским аппаратам.

— А как же организация…

— Это дело сугубо добровольное. Если будет на то ваше желание, обращайтесь. Взносов мы не берем, чай не социалисты. Захотите приносить пользу по мере сил и на том спасибо.

— Будем всегда рады, — Будрыс широко улыбнулся, став на мгновение похожим на доброго сказочника. — А теперь мы пойдем, с вашего позволения. Агнешка останется с вами. Расскажет кое-какие мелочи…

— Детали, так сказать, — Николай Андреевич поднялся. — До свидания. Отдыхайте, Шарль.

Вместе с хозяином они вышли из покоя.

— Еще на денек задержитесь? — князь широко шагал, заложив огромные ручищи за спину.

— Пожалуй, нет. Служба, — Пашутин вздохнул.

— Что загрустили?

— Да вот осадок какой-то горький. Не знаю… Будто обидел кого-то невзначай.

— Может быть. Впечатлительный юноша. Я рад, что он останется жить. Что он теперь один из нас.

— Да и Финн будет рад тоже.

— Финн? Не думаю. Старик давно избыл такие чувства, как радость, страх, горе. Он служит Идее. Она для него все.

— Может быть. Кланяйтесь ему при следующей встрече и от меня.

— Непременно.

В гостиной князь позвонил в колокольчик. Через пару секунд вошел улыбающийся мажордом.

— Скажи Янку, пусть седлает коней его благородию и Прохору.

Слуга мигом помрачнел, но не растерял степенности, хотя и удалился с наибольшей возможной скоростью.

— Ну, вот и все, — Пашутин улыбнулся чуть-чуть горькой улыбкой. — Еще один оборотень на нашей совести. Не жалеете о приключении?

— Жалею, конечно, — насупился князь. — Такой халат извести пришлось. Любимый. С драконами. Сейчас таких не делают.

Через узкое окно-бойницу послышался цокот подков по брусчатке двора и шум голосов. Пришла пора снова собираться в дорогу.