Приговоренный к призме

Глава 7

Длинный день медленно клонился к вечеру. Ничего не падало с небес, чтобы раздавить его. Ничто не выползало из леса, чтобы разорвать его массивными силикатными лапами. Плюющие кислотой оставили его в покое; поедающие кварц не обращали на него внимания, ползая по полям цитрина и халцедона.

Его первоначальный страх бродить здесь без специального костюма, почти исчез. Наоборот, он был уверен в себе как никогда. Все, что требовалось для самосохранения в этом мире, это просто быть поосторожней, держаться подальше от неприятностей, и ничто не помешает мирно продолжать путешествие. Путешествие без МВМ было не только возможно; оно было воодушевляющим и образовательным. Он не умер, не собирался делать этого в ближайшее время и вовсю продвигался к месту расположения сигнального маяка.

По мере продвижения он пытался оценить расстояние, которое покрыл с тех пор, как бросил свой костюм. Оно оказалось значительным, как он сам себе заметил. Пребывая в приятном расположении духа, он решил побаловать себя ранним ужином из настоящей пищи. Поблизости не было никакого ручейка или водоема, но жажда и не мучила его особенно. В результате коротких поисков места для отдыха он обнаружил неглубокую лощину, покрытую совершенно новым типом растительности.

Вместо ветвей или листьев или цветоложа новое растение состояло из широких розовых пластин, растущих на коротких толстых стеблях. Каждая пластина была около четырех сантиметров толщиной и более двух метров в диаметре. Росли они друг над другом, соревнуясь за место под солнцем. Этот вид обладал несколькими огромными фоторецепторами вместо сотни более мелких.

Эван залез под их сень и перекусил. Закончив, он упаковал остатки и растянулся под полупрозрачными розовыми пластиками. У просвечиваемых солнцем пластин он мог рассмотреть тонкий рисунок субструктур каждой из них, сетку, вытягивающую энергию из солнца и направляющую ее в толстые стебли, уходящие корнями в почву.

«Розовые очки», — подумал он, вспомнив старинный стишок. Он смотрел на весь мир через гигантские розовые очки. Тень под этими пластинами была столь густой, что он смог наконец снять свои эффективные, но весьма неудобные защитные очки. Из этой тени он смог смотреть сколько угодно на окружающие его высокие растения. Как приятно было снять этот кусок пластика со своего лица.

Он лежал спокойный и умиротворенный, в то время как пища его переваривалась. Часок сна ему совсем не повредит.

Когда время истекло, он приготовился продолжить путь. Но не смог. Он принялся крутиться и извиваться. Ноги не слушались его. Единственное, что ему удалось, это сесть. Он бросил взгляд на свои ставшие неподвижными ноги. То, что он увидел, доставило его желудок сжаться в спазмах.

Что-то или, скорее, кто-то двигался по его ногам. Это было извилистое зудящее движение, равномерное и легкое. На глазах его бежевые брюки окрасились красными пятнышками. Кровь. Его кровь. Несомненно, потому что у обитателей Призмы не было ничего похожего на эту густую не вызывающую сомнений жидкость. Никакой боли он не ощущал.

Он протянул руку и шлепнул себя по правой ноге. Несколько извивающихся существ прорвались сквозь тонкую брючную материю. Они были не толще мизинца. Эти черви сливались своей окраской с песчаной почвой, на которую он прилег. Около полудюжины таких же карабкались по каждой штанине, лепясь друг к другу, голова к хвосту, с помощью маленьких мощных присосок.

Он повернул голову и посмотрел на свой левый бок. Там червей было еще больше, все они плотно прилегали друг к другу, образуя живую сеть, которая и удерживала его неподвижно на месте отдыха. И еще множество их собратьев прибывало с каждой минутой. Земля под ним и вокруг казалась ожившей, сотрясаемой движением сотен голодных, алчущих созданий. Ужас прибавил ему сил. Он отчаянно дернул ногами и ему удалось освободить левую. Слившиеся черви полетели во все стороны. Едва коснувшись земли, они снова начинали ползти к нему, соединяясь по двое и по трое, стремясь снова образовать кокон вокруг него.

Эвану пока что не удавалось высвободить правую ногу. Повернувшись на живот, он цеплялся пальцами за землю, пытаясь дотянуться до ближайшего стебля растений, осенявших его. Спокойное место отдыха превращалось в его собственную могилу, и достаточно омерзительную, если только ему не удастся вытащить себя из нее. Стебель рос слишком далеко. Снова сев, он попытался ухватиться за одну из свисавших пластин. Однако его надежды превратились в прах вместе с пластиной, рассыпавшейся у него в руках. Подобно основным видам флоры Призмы, это растение оказалось более хрупким, чем казалось на первый взгляд. В отчаянии он пытался нашарить взглядом какой-нибудь камень, жалея, что не сохранил ни одного при себе. Но вокруг простирался лишь голый песок.

Его молчаливые захватчики вновь облепили освободившуюся было ногу, и в этот раз ему показалось, что он не сможет повторить свою попытку вырваться. Начиная от колен обе его ноги были измазаны кровью. Неожиданно ему пришло в голову, что червей привлекали минеральные соли в составе крови. Он с удовольствием поделился бы ими, если бы они просто отпустили его. Но зачем же им нужно делиться, подумал он в бешенстве, когда они могут иметь все. Они будут удерживать его на месте, пока не высосут все до последней капельки и не бросят его на съедение пожирателям падали. Сначала растворится и переварится его кожа, а затем и богатые кальцием кости.

Найдя маленький камушек, он принялся разбивать живые цепи, сковавшие его бедра. Но черви оказались прочнее, чем их земные собратья. Да они не были мягкими и мясистыми или хрупкими, как те растения, под которыми его терпеливо поедали. Они казались гибкими, пружинистыми и прочными, словно силикатные жгуты. Когда ему удалось наконец убить одного, размозжив ему голову, его место тут же заняли двое новых.

Эван опирался на свою левую руку, размахивая правой с зажатым в ней камнем, когда из-под земли вынырнули слипшиеся в цепочку три червя и обвили большой палец поддерживающей его руки. С криком он повернулся и забил их обратно в почву. Однако за этой троицей следовали другие. Ему пришло в голову, что он, должно быть, выбрал неудачное место в самом гнезде этих отвратительных существ. Его сопротивление лишь разбудило остальных, привлеченных его движениями и вкусом свежей крови. Если им удастся связать его по рукам, он окажется совершенно беспомощным.

Хотя он терял кровь медленно, черви высосали из него не меньше пинты. Он начинал слабеть именно тогда, когда сила была ему нужна как никогда. Однако Эван был не тем человеком, который сдавался без борьбы. Он продолжал отбиваться своим несовершенным оружием. Каким-то чудом ему удалось освободить ноги до того, как потерять сознание. Но по мере того, как силы его уходили, удары становились все беспорядочнее, и он попадал по себе так же часто, как и по своим противникам. Он снова подперся левой рукой, удерживая равновесие, высоко поднял камень над головой и неожиданно повалился назад. Более тридцати червей образовали двойной канат, чтобы притянуть его вниз.

Он перекатился на левый бок и попытался отпихнуть их. На третьем взмахе камень выскользнул из его рук. Обессиливший, он лежал, тяжело переводя дух и пристально рассматривая крошечную форму жизни, победившую совершеннейший мозг, имеющийся в распоряжении человечества. Эван Орджелл не мог пожаловаться на недостаток скромности даже перед лицом неминуемой гибели.

Странно, он чувствовал себя удивительно спокойным. Владеющим собой. Величайшим разочарованием для него было то, что он умрет, так и не узнав истинную причину своей смерти. Как глупо, как смешно так умирать, думал он устало, выжив после поломки костюма МВМ и множества опасных инопланетных форм жизни, и погибнуть от колонии каких-то червей. Пища для червей. Но до этого еще далеко, пока ты еще не мертв. Черви не торопили очевидную развязку событий. Конечно, они же были не земными червями. Им никто не показал, где находится их место в мировом порядке вещей.

Они прижимали его к земле точно так же, как в свое время лилипуты пленили Гулливера, и им удалось это намного лучше. Он потерял сознание.

Когда он снова открыл глаза, солнце стояло высоко, но в неположенном месте небосвода. Он невероятно устал, больше чем мог даже вообразить себе. Это был не просто упадок сил. Онемение всего тела носило скорее неорганический характер, как у камней и металла, нежели бренной плоти и крови. Особенно крови. Он поднял голову и посмотрел на свое тело сверху вниз. Начиная от колен, брюки его исчезли, разорванные непонятно кем. Он ясно видел шрамы, оставленные червями, длинные и тонкие, в запекшейся крови. Он не имел понятия, сколько они высосали из него, но очевидно недостаточно, чтобы погубить его.

Розовые фоторецепторы, нависавшие над ним, исчезли. Его незащищенные глаза тут же сузились, избегая невыносимо яркого света, но он все же мог рассмотреть кое-что в непосредственной близости. Он лежал под растением, очень напоминавшим обыкновенное дерево. Более пристальное изучение показало, что оно покрыто длинными полосами коричневого кварца, но с зеленой сердцевиной. Он отчаянно пытался убедить себя, что это древесина.

По обеим сторонам от него ярко-желтые цветы напоминали по форме голубо-зеленые сверхзвуковые прожекторы и лениво покачивались под нежным ветерком, но не забывая при этом ориентироваться на солнце. Они действительно могли быть сверхзвуковыми прожекторами, сказал он себе, учитывая в каком сумасшедшем мире они росли.

Дерево и цветы — это приятно, но где же черви? Как долго он пролежал Без сознания? Минуты, часы, еще дольше? В желудке было пусто, но голода он не испытывал, значит прошло не много дней, если речь шла о днях. Тогда не более одного дня. Вернее, около тридцати часов бессознательности, пока его тело набирало сил после атаки. Голова была на удивление легкой и не только от потери крови.

Потом он вспомнил, что видел перед тем, как отключиться. Или то, что он думал, что видел. Голубая гусеница спускалась по небольшому склону, пробираясь сквозь беспорядочно ползающих червей и разбрасывая их ногами, набивая ими рот и опрыскивая их какими-то загадочными флюидами из гиподермического органа, расположенного под жвалами. Капли этой жидкости заставляли червей размыкать свои цепи, корчиться в судорогах, с треском раскрываться и умирать.

Несомненно, гусеница была послана в ответ на его молитвы, поедая червей, которые облепили Эвана. Возможно, потому насекомое это и шло за ним следом. Но это казалось ему неверным. Скорее всего гусеница следовала за солнцем, судя по многочисленным светопоглощающим ресничкам у нее на спине. Но даже в таком случае ей необходимы были минералы. И она получила их, когда представилась соответствующая возможность, из маленьких телец червей, где эти минералы концентрировались. Конечно. Гусеница питалась тем же, чем и эти черви.

Тогда почему она не напала на Эвана накануне ночью? Теперь это было неважно. Имело значение лишь то, что неожиданная атака гусеницы погубила такое множество червей, что остальным пришлось отступить и скрыться в их подземном убежище. Ослабевший, едва удерживаясь в сознании, Эван должен был уползти из этого места смертельного отдыха туда, где его израненное тело могло бы немного окрепнуть.

Подчинившись инстинкту, гусеница оказала ему огромную услугу. Он надеялся повстречаться с ней снова. Возможно, ему удастся хоть как-нибудь отплатить ей. Если только с памятью его все в порядке и если все это с ним действительно происходило. Возможно, она последует за ним вновь. Если бы он мог заставить ее вернуться вслед за ним к станции, он накормил бы ее досыта остатками химической лаборатории. Наконец-то ее душенька будет довольна, если, конечно, у нее есть душа, а не скопище силикатных батареек.

Легкость в голове не проходила. Его тело сделало все от него зависящее, но теперь оно нуждалось не только в отдыхе, чтобы восстановить силы. Его желудок давал о себе знать. Когда он попытался сесть, он обнаружил, что его клонит влево. Что-то вцепилось в его левое ухо.

Поморщившись, он потянулся, чтобы почесать зудящее место и снять кусочки коры, попавшей сверху, пока он слал. Пальцы нащупали два тонюсеньких усика, свисающих с его головы. Они не закрутились вокруг уха, не запутались в волосах и не прилипши к царапинам. Они свисали из самого уха.

Он резко повернул голову влево. Пара ярко-зеленых стеклянных глаз смотрела прямо на него с расстояния в несколько сантиметров. Это была гусеница. Она сидела на его плечах, обвернувшись вокруг его шеи подобно силикатному боа. Ножки ее охватили его ключицы и мышцы плеча, вцепившись почти неощутимо, но крепко. Мощные жвала, способные разгрызать камни, лежали на коже предплечья. Два тонких усика высунулись из ее головы, чтобы войти в ухо Эвана, минуя барабанную перепонку, не причиняя ей вреда и проскальзывая глубже в череп. Что-то пощекотало мозг Эвана. Словно ему устраивали легкий шок.

В следующий момент он как бы отключился, не теряя сознания. Иными словами, он слегка сошел с ума на некоторое время, вскочил на ноги и принялся бегать кругами, натыкаясь на стеклянные растения вокруг, одновременно пытаясь стряхнуть насекомое с плеч и убрать усики, проникшие к нему в мозг. Он вцепился и дергал за тонкие нити. Однако они не поддавались, и даже приложив все усилия, он не смог ослабить эту хватку в десять ножек.

На протяжении всей этой сцены гусеница не шелохнулась, не издала ни единого звука. Лишь ее черные веки реагировали, прикрывая зеленые глаза-линзы от размахивающего руками Эвана. Это было все равно, что сражаться с зеркалом. Он причинил больше вреда себе, натыкаясь на деревья и камни, чем гусенице.

Когда он попытался вытащить усики, торчащие из его уха, то вызвал этим только невыносимую боль. Первым сдалось его горло, охрипшее от постоянных воплей. Продираясь сквозь лес, он растерял последние капли уверенности в своих силах, которую ему удалось укрепить с того момента, как он оставил свой костюм и остальное снаряжение из цивилизованного мира. Сначала эти черви, потом кажущееся спасение, а теперь еще и это. Только непоколебимая вера в свою способность к выживанию каким-то образом продолжала удерживать его в здравом уме. Остальные назвали бы эту уверенность самонадеянностью.

Усталость сковала ему ноги и он рухнул на колени. Закрыв лицо руками, он разрыдался. Гусеница же обвила его плечи, стеклянная и невозмутимая, не реагируя ни на его эмоциональный взрыв, ни на истерические попытки согнать ее с насиженного места.

Эван повалился на правый бок. Он лежал, вздрагивая, пытаясь не думать о том, что с ним произошло, о том, что еще может случиться. Лучше бы он безболезненно скончался от червей. Хуже всего было то, что он понятия не имел, что это существо собирается с ним сделать. Съесть его? Устроить в его мозгах кладку яиц?

Поскольку он не мог больше ни кричать, ни бежать, ему оставалось лишь лежать неподвижно и ждать. Ждать и думать. Внутри у него все разрывалось. Да, теперь следовало ожидать растворения его мозга и постепенного поглощения его через эти два усика. Он начнет терять контроль над собой. Больно будет только потому, что он знает, что так должно быть.

Новые попытки освободиться от усиков лишь вызвали резкую боль. На затылке началось тупое пульсирование. Первые сигналы, подумал он. Он слишком устал, чтобы продолжать сопротивление. Все равно оно ничего не меняло. Его положение было полностью безнадежным. Да, насекомое разрушало его изнутри. Он уже видел, что это существо могло вытворять тем гиподермическим подчелюстным органом. Может, оно уже начало испускать флюиды у него в голове? Странно, но боли не было и, пока он не тянул за усики, то ощущал только легкую пульсацию, то нарастающую, то затихающую, пропадающую без предупреждения и возникающую без боли. Он невероятно устал от мучений.

Эти пульсации можно было сравнить с морским прибоем. Мягким и совершенно безболезненным. Слова тоже были безболезненными.

— Извини, Мягкотелое, — прозвучало в пульсации, — что мне так долго пришлось пробиваться к тебе, но я едва нашел пробку.

Эван перекатился на живот и сел, покачиваясь, прежде чем прислушаться к эху слов, раздающихся в его голове. Слова продолжали звучать.

— Ты понимаешь меня? Я чувствую, что ты меня принимаешь, но не передаешь ответ.

Значит это и есть сумасшествие, тихо размышлял Эван.

— Твой разум не поврежден, — заверил его голос. — Смущен и устал, да, но ясен. Твои импульсы организованы соответственно. Сначала они мне были совершенно непонятны, но умозрительно они переводились отлично.

— Что отлично переводилось? — Эван понял, что он задал вопрос мысленно. Он не открывал рта с тех пор, как перестал кричать, я боялся делать это снова. Ему этот даже не хотелось. Неистовство приводило к обратным результатам.

— Коммуникативные импульсы рождаются в твоем мозгу. Несколько смущенные, но это не удивительно. Все коммуникативные импульсы, испускаемые размягченными мозгами, слегка дезорганизованы.

— Ты не говоришь, — пробормотал Эван, на этот раз вслух. Звук собственного голоса успокаивал. Может, он и сошел с ума, но по-прежнему держал себя в руках.

Он заставил себя повернуться и посмотрел прямо в голубо-зелено-желтое тело стеклянной гусеницы, усевшейся на его плечах.

— Что ты делаешь со мной?

— Я беседую. Прими это за факт. — И как бы в подтверждение сказанного гусеница подмигнула ему.

Заинтригованный, Эван коснулся тонких серебристых усиков, тянущихся из головы существа в его левое ухо. Пробиться? Пробка?

— У меня в голове нет никакой пробки, — буркнул он.

— Конечно есть, — гусеница казалась очень уверенной в себе. — Каждое разумное существо имеет пробку. Просто твою мне было трудно отыскать. Любопытно, но, кажется, ей никогда не пользовались прежде. В результате она атрофировалась и изменилась. Чтобы наладить связь потребовались некоторые модификации, которые я произвел, пока ты приходил в себя.

Эван сделал глубокий вздох. Это помогало ему унять дрожь.

— О чем ты говоришь, о каких «модификациях»? Ты что-то сделал в моей голове? Что ты сделал со мной?

— Просто счистил кое-какие наросты и дал твоим природным органам возможность нормально функционировать, чтобы открыться мне, — тон гусеницы был смущенным. — Я думал, ты будешь мне благодарен.

— Я чертовски благодарен за то, что ты вытащил меня из этого гнезда червей. Насчет остального я пока придержу свое мнение при себе. Почему я так ясно тебя понимаю?

— Чистота — это следствие проникновения. Она возникает, когда два разумных существа соединяются друг с другом. Все коммуникативные импульсы становятся одинаковыми.

Импульсы. Гусеница расшифровала электрические импульсы, которые вместе создавали разумные мысли в мозгу Эвана. Точно так же и он, вероятно, поступал с импульсами гусеницы. Но каким образом? Через «пробку»? Был ли это вопрос физиологии или фантазия? Как бы там ни было, кажется, у них получилось.

— Последовательность и интенсивность импульсов варьируется, — объяснила гусеница, — но в определенных пределах. При определенной аккуратности все импульсы понятны. Я не думал, что ты разумен, когда впервые встретился с тобой в пещере. Меня привлекло огромное количество растрачиваемого впустую тепла твоего тела. Во всяком случае ты не продемонстрировал свою способность контактировать. Я вызывал тебя много раз, но ни разу не получил ответа.

— Ты говоришь о том попискивании и чириканьи? Для меня они звучали просто как шум.

— Как и твои модулированные звуковые волны для меня. Ты и сейчас генерируешь их в сочетании со своими мыслями, но я не могу понять ни единой мысли.

— Когда ты не ответил на мои сигналы, я решил было, что мне просто не с кем контактировать. Я не счел твою новую форму интересной, так как, по моему мнению, ты демонстрировал сплошную бессмыслицу.

Эван слегка разозлился, но обнаружил, что в какой-то мере согласен с оценкой гусеницы. Разумеется, его решение развалиться прямо на гнезде червей не убедило бы местное разумное существо в том, что он яркая индивидуальность.

— Что заставило тебя изменить мнение?

— Методичность, с какой ты пытался освободиться от пут червей. Я подумал, что попытка более глубокого контакта может принести свои плоды. Поэтому я сделал усилие, и достаточно значительное, обнаружил и модифицировал твою пробку, подготовив ее для нормального проникновения. И какую награду я получил за свои попытки? Сначала ты попытался нарушить связь. Едва ли это поступок разумного существа.

Пульс Эвана приблизился почти к норме.

— Прости. Я не знал, что со мной твориться. Я смутно помнил твою атаку на червей, хотя я и не знал, что ты делал это ради меня. Я — мои особи, мой тип не знаком с таким видом коммуникации, который ты называешь проникновением. Моя пробка, как ты говоришь, это что-то у меня в мозгах, с чем я не знаком. Я никогда не слышал о ней прежде. И когда ты называешь этот метод коммуникации глубоким, то для нас это чертовски сдержанно. Мысль о чем-то, проникающем в наши головы, ну, не особенно приятна. -

После паузы он добавил.

— Слушай, ты уверен, что у меня есть этот орган — пробка или что-то вроде этого в моей черепушке или ты добавил что-то от себя и просто не говоришь мне всей правды?

— Я только модифицировал то, что уже было у тебя в мозгу. Когда ты запаниковал, я подумал о том, чтобы оборвать связь и оставить тебя в покое. Но твои муки были столь очевидными, а твое невежество таким потрясающим, что я не представлял, как ты можешь выжить без помощи. Поэтому я продолжал настаивать, пока ты не успокоился, и предпринял очередную серию попыток к разумной беседе.

— Прости еще раз. Я не привык разгуливать здесь в таком виде. С тех пор, как я бросил свой костюм…

— Костюм?

Эван описал МВМ и его функции, пытаясь воссоздать для гусеницы как можно более ясную картину.

— А-а. Значит ты обладаешь твердым панцирем, подобно многим мягкотелым, но тебе пришлось расстаться с ним.

— Нет, нет, — нетерпеливо продолжал Эван. — Это — костюм. Он не естественный, не часть наших тел. Это продукт производства, изготовленный из различных металлов и химикалиев.

— Так я и говорю — панцирь.

— Но панцирь растет на теле. А костюм изготовлен на станках, машинами.

— Что значит машины?

Эван растерялся. Высокоразумный инопланетянин совершенно не знаком с машинами?

— Мы обсудим это позже, — он стал шарить вокруг.

Гусеница не тронула его рюкзак, лежавший неподалеку. Либо пожиратели падали не обнаружили еще его содержимое, либо его спаситель отпугнул их. Свертки с едой были разбросаны вокруг там, где выпали из рюкзака. Он встал, пытаясь не обращать внимании на тяжесть на своих плечах, подошел и стал собирать свертки обратно в рюкзак.

— Что это такое?

— Пища.

— Правда? В них нет никакой яркости.

— Они содержат химическую энергию. Я не охочусь за фотоэлементами как ты. Мое тело вырабатывает энергию, окисляя определенные химические соединения и расщепляя их на сахар и другие элементы, которые… — впрочем, органической химией мы займемся попозже.

— Я знаю, что мягкие формы жизни забирают энергию, потребляя другие мягкие формы, но никогда не видел, чтобы они были такими ограниченными. Я знаю, что ты должен быть потребителем мягких форм жизни, потому что ты держишься в тени, в то время как все разумные существа инстинктивно стремятся к свету.

— Мне не нужен солнечный свет для поддержания жизни, — начал было Эван, но поправил себя, — лишь время от времени легкая доза, чтобы мое тело могло вырабатывать определенные витамины. Я не могу превращать солнечный свет в направленную энергию подобно тебе.

— Следовательно, как и остальные потребители мягких форм, ты обязан проводить большую часть времени в поисках химических соединений, пригодных для еды. Какая чудовищная растрата драгоценной жизни.

— Согласен. С другой стороны, я могу уносить пищу с собой в кромешную тьму и жить так довольно долго.

— Кому это может понравиться? — гусеница мысленно пожала плечами.

Усики легонько пощекотали шею Эвану, когда он нагнулся, собирая вещи.

— Слушай, а не могли бы мы перестать общаться через пробку и выучиться модулировать звуковые волны?

— Я уже пытался. Не думаю, что это может быть когда-нибудь осуществимо. Твои модуляции слишком напоминают настоящий шум. Тем более, что большая их часть была на едва различимой низкой частоте. А что, мое проникновение причиняет тебе боль?

— Нет, больше нет. Наверное, я еще просто не привык.

— Я все еще не могу поверить, что ты не подозревал о существовании пробки у себя в голове.

— Поверь, что это первое упоминание о ее присутствии. Мои особи общаются только речью.

— Все более и более невероятно. Как же вы поддерживаете одновременную беседу в группе?

— Мы этого не делаем. Один человек говорит, а остальные слушают.

— Печально. Это, должно быть, страшно замедляет ваши контакты, обмен информацией. Вам, верно, трудно работать в гармоничных группах.

— Иногда, — признался Эван, вспомнив бесконечные споры со своими коллегами по работе. — Мы, люди, большие спорщики.

Эван почувствовал, что начал расслабляться, несмотря на присутствие в голове чужеродных щупов. Его новый знакомый был не только любопытным и удивительно разумным, он также умел сочувствовать. И он спас его от червей-вампиров. Правда, он захватил его тело без разрешения, но это была последняя и вынужденная попытка установить контакт. По своим собственным этическим меркам, он поступил верно. Эван отлично понимал, что никогда не позволил бы осуществиться проникновению, будь он в сознании и понимай, что происходит.

— У тебя есть личность или ты составная часть целого?

— Как это? Я не понимаю.

— Среди моих особей каждый индивидуал идентифицируется наглядным периодом, соответствующим самому индивидуалу. Я, к примеру, Лазурная Поверхность с Пироксеново-Дендритными Вкраплениями.

Эван переварил все это.

— Что если я буду называть тебя просто Голубым?

В ответе гусеницы сквозило разочарование.

— Это описание не совсем точно.

— Намного лучше, чем мое. Я — Эван.

— Э-ван. Это описание или что?

— Это мое описание.

— Ты определяешь себя своим "я". Отсутствие информации.

— Это абстракция.

— Я не очень хорошо в ней разбираюсь, Голубой. Это дело философов и учителей. Я всего лишь разведчик.

— Это твоя профессия?

— Профессия? — больше смущения. — Я просто такой, какой есть. Учитель

— это учитель. Воин — это воин. Я всего лишь разведчик. Каждый — тот, кто он есть.

— Это к нам не относится. Мы можем менять род занятий, когда захотим.

— Теперь я совершенно запутался. Для разумного существа у тебя сплошной беспорядок в голове.

— Ничего себе заявление стеклянной гусеницы, — огрызнулся Эван.

Голубой не обиделся.

— Более полный образ, хотя не совсем верный и основанный на смутных представлениях инопланетянина.

Эван провел пальцами вдоль усиков-щупов,

— Ты уверен, что не причинил вреда моему мозгу, уху или еще чему-нибудь?

— Я действую только там, где уверен, — успокоил его Голубой. — Я и не пытался пройти там, где реакции не последовало.

— Реакции?

— Импульсивного ответа. Сигналы, передаваемые твоим мозгов, служили моим ориентиром в поисках пробки. Представь мое удивление, когда я наконец установил контакт и обнаружил, что твой орган не развит и ни разу не использовался. Я еще никогда не пытался проникнуть в другой мозг с неиспользуемой пробкой, но реакции твоего мозга и тела были настолько адекватными, что я решился продолжать. Теперь, после необходимой модификации, тебе в будущем будет легко устанавливать контакт с кем-либо.

Да, только вряд ли мне это может понадобиться, сказал себе Эван. Он мог сохранить свои мысли в тайне, не желая оскорбить своего друга. Он был способен на это, поскольку для двустороннего контакта ему нужно было думать направленно на инопланетянина. Он пожалел, что под рукой не оказалось зеркала, хотя если бы ему уж очень необходимо было взглянуть на себя, лес вокруг был полон отражающими поверхностями. Слегка потянув за усики, он почувствовал моментальный укол боли.

— Ты хочешь прервать связь? — быстро спросил Голубой. — Я чувствую, что ты испытываешь неудобство.

— Все нормально. Просто не могу держать руки при себе. Мне постоянно нужно убеждаться, что это не сон. Мне совершенно не больно, когда я не трогаю их. Кроме того, это самая большая новость в области внутренней коммуникации за последние три столетия.

— Тогда, ты — библиотека?

— Что?

— Библиотека. Хранилище знаний, пополняемых разведчиками, — маленький инопланетянин казался очень взволнованным. — Не удивительно, что мне так легко удалось установить связь. Ты был просто создан для этого.

— Погоди, я не библиотека, то есть, не библиотекарь. Я инженер-исследователь, специализируюсь по макроконцепциям, — но мы снова говорим об описаниях. Да, частью моей работы является накопление и хранение знаний, но это не все, чем я занимаюсь.

— Конечно, нет, но каждый создан для выполнения основной функции, вашей является библиотека. Строение твоей пробки подтверждает это.

— Давай прекратим говорить об этом.

Он пытался не думать об особенностях места, в которых парочка инопланетных щупов щекотала его мозг. Неужели все люди такие? Неужели и у всех остальных есть маленькие неиспользуемые органы для внутреннего контакта с индивидуумами из других миров. Если так, то что же говорить о конвергентной эволюции, не упоминая о потенциальном теологическом смысле? Неужели вся разумная жизнь, даже совершенно чуждая, основанная на силиконе жизнь Призмы, происходит согласно какому-то первозданному плану? Неужели и транксы и Аанны обладают одинаковыми органами?

Если так, то это было полным откровением. При подтверждении это станет огромным открытием, самым великим с тех пор, как человек сделал шаг из своего родного дома-планеты.

Он не мог раздумывать над этим. Он был слишком занят, пытаясь прожить этот день. Если эта гусеница, Голубой, могла способствовать его выживанию, засунув пару стеклянных усиков в его ухо, он с радостью принял бы это вторжение.

— Чем занимается разведчик?

— Подобно всему прочему, название говорит само за себя, но раз уж ты требуешь подробностей: разведчик находится далеко от говоруна. Моя задача — собирать знания о мире, окружающем говоруна, о хороших местах, богатых минералами и металлами, необходимыми для нашего здоровья, а также быть готовыми отразить нападение потенциальных врагов.

— А что такое говорун? Название города, сообщества? Значит, там много таких, как ты?

— Конечно, есть и другие разведчики.

— Нет, я не это имел в виду, — Эван попытался перефразировать вопрос.

— Я хотел узнать, есть ли среди вашей группы кто-то, выполняющий иные функции для сообщества?

— Естественно, а из чего же может состоять говорун? А разве в вашем обществе иначе?

— Нет, все верно. Я сам в общем-то специалист, хотя и не совсем ясно понимаю, что ты имеешь в виду под словом «специализироваться». Кажется, у вас это понятие выходит за принятые нами рамки. — Он помолчал и потер лоб.

— Больно?

— Нет, больше похоже на пульсацию, когда ты разговариваешь со мной, словно легкая мигрень.

— Похоже, это доставляет неудобство мягким формам.

— Разве вы никогда не испытываете моральных стрессов и дискомфорта?

— Не физически. Это концепция мягких форм, — Голубой замолчал недолго, потом радостно воскликнул: — Я придумал определение для тебя. Я буду звать тебя Гибкий Модульный Аргументирующий Быстродвигающийся Углеродный Концентрат.

— С меня вполне хватило бы Эвана.

— Ты предпочитаешь неописательную идентификацию, — разочарованно проворчал инопланетянин.

— У нас и так достаточно сложностей в понимании друг друга. Взгляни на это как на сжатие информации.

— Если тебе от этого будет легче, — Голубой все еще звучал неуверенно.

— Будет, будет. Если хочешь, я и для тебя могу подыскать несложную абстракцию. Скажем, тебе нравится имя Эже? — И ввиду того, что инопланетянин ничего не ответил, пытаясь осмыслить необычное имя, Эван продолжал: — Могу я спросить? — Он повернулся, чтобы указать на находившееся в отдалении гнездо червей, где он чуть было не истек кровью.

— Ты называешь их «сиарузи», этих червей; они охотились за элементами моей крови?

— За металлами и минералами, входящими в состав жидкой части твоего тела.

— Они не интересуют тебя? Эти усики, которые ты воткнул мне в голову, они только служат для коммуникации? Ты ведь не ведешь со мной этот приятный, вежливый разговор, одновременно высасывая какую-нибудь жизненно важную для себя субстанцию, например, цинк?

Ужас Голубого был почти ощутимым.

— Конечно нет! Некоторые существа получают необходимые им элементы из тел других, но большинство извлекают их прямо из почвы. Я разомкну нашу связь и покажу тебе.

— Ладно.

Он обхватил себя руками, но когда инопланетянин прервал контакт, не последовало никакой боли. Два усика свободно и бескровно выскользнули из его уха. Голубой ослабил хватку и спрыгнул с плеч Эвана на землю, легко приземлившись на свои десять ножек. Найдя подходящий участок, он расчистил его от пенной травы и принялся высасывать песчаную почву через короткий гибкий хоботок. Он задержался на несколько минут, посмотрел на Эвана и зажужжал.

Несмотря на предупреждение, Эван вздрогнул, когда инопланетянин вспрыгнул ему обратно на плечи. Инопланетянин. У него ведь есть имя. И он разумен! Было намного труднее и потребовалась вся сила воли Эвана, чтобы оставаться неподвижным, пока Голубой снова устанавливал контакт у него в мозгу.