Причуды освещения

Очередь гомонила и бранила порядки:

– - Полдня тратишь на бумажку!

– - Полдня, да? Месяц хожу! -- вспыхивает смуглый бизнесмен из ближнего зарубежья. -- Бумагу хочу -- жди решения! Решения хочу -- справку давай! Почему сразу не сказать, а? Мы не люди! Тараканы! Жители щелей!

– - Увы, без бумажки мы букашки. Они хотят сделать из нас букашек, -- печально произнесла печальная дама. И замолкла, глядя поверх голов.

Педагог или медицинский работник, -- подумал я. Только учительницы да врачи умеют так грустно смотреть. Премногая мудрость -- знание тяжкой правды о ближних -- премногую рождает скорбь; скорбь та удлиняет взгляд и укорачивает речь.

– - Я букашка? -- изумленно восклицает бизнесмен. -- Я -- бу-кашка?! -- я человек! Приезжай в гости -- встречу, вина налью! Я человек, и ты человек. А тут я кто? Тут я никто! Запросы делают… Какой запрос, говорю, слушай, смотри в глаза, ты мне не веришь? Не веришь?! Тогда -- вот, возьми, пожалуйста, если не веришь…

– - И что? -- интересуется пожилой толстогубый господин.

– - Не берет! Даже денег не берет! Издевается, а?! А потом приходят ко мне и говорят: э, нет бумаги, закон нарушен, а ну плати!

– - Власть черным людом кормится, -- пробасил румяный, но суровый человек лет двадцати двух от роду. -- Беспредел как в дурке. Всякий черт в погонах пальцем дрыгает, подзывает: иди сюда, дай вымя… Правильно, букашки мы. Вошки! -- он ловко щелкнул ногтем по ногтю. -- Отстегнул -- прыгай дальше; икнул поперек -- все, хана, обстригут и упакуют. Выдоят и высушат!

– - Выудят и выпотрошат! -- охотно подтвердил синеглазый щеголь-блондин. -- Я вот в столицу ездил, в командировку. Подсекли меня прямо на вокзале. Поманили, тихонько отвели в сторонку, чтобы людям не мешать, и деликатно, вежливо придушили. В участок не волокли, не раздевали до трусов, не искали наркоту и валюту, не грозили пристрелить за попытку оскорбления взглядом. Выписали штраф, по взаимному согласию, сверху взяли на пивко с икорочкой, да и отпустили.

– - Делают что хотят, -- кивнул румяный.

– - А хотят одного: хапнуть, -- подытожил блондин. -- Вот вам причина и движущая сила реформ. Весь этот базар -- чтобы с нас последнее слупить.

– - Целую страну разворовали! -- вдруг заволновался прислоненный к стене мужичок. -- Целую великую страну! И не остановятся! Что выдумали: карточки вместо денег! Иликтронные! Через компутер вдувать нас чтобы! В магазин лишний раз не зайдешь… Все давно разложено: что кому положено, что куда наложено… Вредители! Демокрады пархатые! -- с большевистской прямотой заключил он.

– - Позвольте полюбопытствовать: где вы там видели, скажите пожалуйста, еврея? -- спросил толстогубый. -- Знаете, я вам прямо скажу: евреи давно в Израиле. А за тех глупых гоев, которых вы туда навыбирали, будьте настолько любезны, сами и отвечайте.

Мужичок взглянул на него и поперхнулся:

– - Где, где… ты, это, зря… люди знают, где видели!

Блондин опередил толстогубого господина:

– - А как же, знают! Все знают, чем бык бодает. Сейчас самые что ни есть масоны -- из русских! Грабят народ без совести. Смеючись.

– - Грабят своих и ничего не боятся, -- подтвердил господин. -- Послушайте, они же никого не боятся! Ни людей, ни бога…

Развернулась дискуссия.

Я завидовал им. Мне б их заботы. Еврей, нормандец, папуас, -- какая, по большому счету, разница? Главное -- человеком быть. В прямом смысле. В смысле, иметь официальное заключение о принадлежности к человеческому виду. А также вид на жительство; паспорта, внутренний и наружный; налоговый код и социальный сертификат; неповторимые отпечатки всех десяти пальцев…

Отпечатки были при мне. Сделал я их, наконец-то.

"Вся гадость впереди", -- предупреждал Благоев, когда я начинал вочеловечивание и пробивал Подтверждение о Физическом Существовании. "То, что ты уже прошел, -- щенячий лай, первый круг. Вот на социальный учет попадешь, тогда взвоешь!"

– - Мужчина! -- локоть у гражданки боевой, закаленный. -- Ваша очередь!

В приемной -- секретарша и две дремлющие старушки. Старушкам, кажется, уже спешить некуда: дождаться приема -- и на покой… как коротка жизнь!

Встряхнись! -- командую себе. Не время созерцать! Сейчас нужно давить и давить. Эта мелированая симпатяшка, эта грудастая вобла с глазами анаконды, -- она, пожалуй, способна задушить, не вставая с места.

– - А вот и я! -- сообщаю бодро и радостно, как молодой любовник, втискивающийся в окно спальни.

– - Я вас узнала, -- тяжелый взгляд.

Я узнан! Я замечен! Надежда, ты вновь со мной!

– - Я же вам в прошлый раз русским языком сказала: все, дело закрыто, вашу просьбу мы удовлетворить не можем.

Я спорю с этой женщиной. Нехорошо как-то спорить с женщиной, даже если женщина -- грудастая анаконда. Но долой предрассудки! Не до предрассудков. Я хочу… я должен стать человеком! И я стану человеком.

Она не слушает: зачем ей слушать? Все, что я могу ей предъявить, всего лишь слова, жалкие слова. Сейчас я в сотый раз повторю, что у меня имеется свидетельство о рождении, а мои биологические характеристики, согласно Единому Классификатору, тютелька в тютельку вписываются в кластер "хомо сапиенс". Она в сотый раз потребует предъявить убедительную аргументацию в пользу этого, не столь уж и невозможного, предположения. То, что кажется мне убедительным, ее не убеждает.

– - Биология нас не интересует, -- отмахивается она, -- а рождаться и кошки умеют.

Благоев, человек холерический, вмиг закипает от подобных фраз.

"На подступах, в приемнике, встретит тебя мухой кусаная тетка. Физия от злобы перекошена -- смотреть тягостно. Стою, вспоминаю: какая вина за мной? И вроде бы ответ воспринимаю. Вслух она одно говорит, в мыслях другое держит, а я все слышу. Будто я от нее нехорошей любви домогаюсь. Будто зарубил на завтрак ее любимого барбоса и втихаря в свежий борщ помочился. Будто не рожден я, а с ветки осенью снят. Гад ты уродский, -- думает она едва ли не вслух, -- ах ты выбрык ты генетики! Вертайся додому, сучий отпрыск, и наложи на себя руки!"

Благоев -- личность впечатлительная. Ну не дано ему рифы обходить. На любое препятствие лбом вперед несется. А потом назад мячиком.

– - Вы очаровательны! -- я делаю вид, будто оценил по достоинству ее странное рассуждение о кошках, наученных рождаться. Ее слова -- светоч истины, внушаю я себе; сейчас главное -- не выказать своих мыслей; ну-ка, подберем нужную истину для светоча…

– - Вы так тонко чувствуете ситуацию!

В стальных глазах поблескивает настороженное внимание.

– - Спасибо, вы подсказали мне путь! Я понял намек! Конечно, рождаться умеют все, или почти все… все, кто уже с очевидностью родился, верно? Но, согласитесь, кошка, при всем желании, не сможет доказать правомерность своего рождения, значит, в координатах закона она отсутствует де-факто, а в вещном мире -- де-юре; я же, являясь, в известном смысле, недоопределенной и незавершенной сущностью, присутствую во всех заявленных пространствах не номинально, а фактически, поскольку зарегистрирован в текущем реестре физических лиц. Что же из этого следует? О, как вы правы! Из этого следует, что я -- не кошка! И вот вторая часть головоломки: нужно доказать, что я не рыба, не паук, не верблюд, и так далее, по индукции; выражаясь обобщенно, нужно доказать мою непринадлежность к не принадлежащим человеческому сообществу видовым группам. Но как это сделать? В североамериканских штатах, сразу после принятия известной Декларации… да вы и сами помните, из учебников… включая женщин, негров, и даже карликов… и навек! о, йес! на веки вечные! итак, пометим в памяти: все они навеки свободны; поэтому на данном этапе производства мы применим безотказный принцип римского права: наследующий фамилию наследует титул…

О римском праве у меня правильные понятия. Тетка вкрутую заморочена. Недоумение и тревога на лице. "Он кто, юрист?" -- читается во взгляде.

– - Так держать! Замечательный подход! Единственно правильный метод! -- и бочком, с улыбочкой -- к следующей двери. -- Все будет хорошо! Я вам очень признателен, милая Силиция, -- произношу я ее человеческое имя.

Она гримасничает. Сходство с человеком угасает. Зрачки становятся щелочками, губы внезапно выворачиваются. Манекен сбит с толку. Сбоит автомат. Перегрузка контуров.

С вами так легко и просто, нерукотворная вы наша.

Полканыча я уже проходил. И в прошлый раз проходил, и еще раньше -- зимой. Он, конечно, классом повыше, хоть и ненамного: не какой-то там отглагольно-свистоструйный автомат, а вполне самодостаточный биофоб типа "пшел вон".

Сквозная комнатушка: показушный кабинетик, второй рубеж обороны. Психофильтр для отсева неуравновешенных. Таких как Благоев.

"А за ней исполнитель спит, пуп медный. Дай такому волю, разбуди, он тебя в паркет втопчет. Смотрит, знаешь, как клок шерсти увидел. Смотрит, сон не прерывая, и молчит, грубо так молчит. Раз молчит, другой, а потом я не выдержал. Вошел и с разгону пенделей ему навешал. В ментовке остывал! Там все по-доброму, по-свойски. Били-щадили, понимали, что не вражья морда, а так, проситель обыкновенный. Они ведь и сами этих тугощеких не жалуют".

Дверь за спиной исполнителя открывается в Служебный Коридор. Полканыч -- просто мумия на посту, внушаю я себе. Робот несмазанный. Медный пуп, чугунный зад. Голова -- горелый "пентюх". Разум -- устаревший софт. Да и тот ворованный. В мозгу могучий вентилятор, от которого гул, искрение и вибрация. Да разве он, пень гнилой, устоит против человеческой смекалки?

Я иду на недвижимого чиновника. Вываливаю на его поганый лакированный стол заранее припасенный гостинец. Тихонько сажусь перед ним и как бы из солидарности засыпаю. Даю ему время отреагировать. Роботы -- они тормозные.

Ну, он и реагирует. Адекватно реагирует:

– - Что это? Что это такое, я спрашиваю?

– - Зачем кричать? Я вас слышу. Мотыли это.

– - На… на что мне мотыли, урод?

Я удивляюсь:

– - Вы же просили… помните? Вы обещали мне, я обещал вам. Я принес.

– - Послушайте, как вас там? Вы в своем уме? Забрать немедленно!

Лед тронулся! Проснулся дядек. Я непрерывно извиняюсь -- спутал, что ж теперь, оставьте себе, ну не хотите -- ладно, я назад в коробочку… ах, черт, раздавил, вот чертов черт, прямо на бумажке раздавил, а бумажка-то важная? если важная, дайте мне, я соскребу… ну, тогда перепишу, ладно? нет, я как лучше… что вы, ничего такого важного, мне только спросить… ну как -- о чем? дело-то мое -- как, идет потихоньку? Что значит -- какое дело? Вы что, забыли? Вы обещали!

И тут -- вот память, ни в чем нельзя на нее положиться! -- звонко хлопаю себя по лбу.

– - Да это ж не вы! Это я не вам мотылей принес! Я этому вашему важному -- в лаборатории который…

Полканыч, тихо рыча от ненависти, вызывает охранника.

– - К Заму… -- и кивает на меня: -- глаз с него не спускать!

На выходе оборачиваюсь. Следующий посетитель, румяный и суровый, внимательно глядит на нас. Словно взвешивает шансы.

Я подмигиваю: мочи быка, братан! Шанс ты получил: на несколько минут Полканыч останется без присмотра.

Розовый коридор -- внутренности дракона. Слепящие зеркала, кровавые тени. У закрытых дверей шумят-нерестятся отдельные прорвавшиеся личности. На меня, подконвойного, смотрят с подозрением. Я пожимаю плечами. Нашли, понимаешь, террориста.

Гордо вхожу в лабораторию Зама. Зам -- парень не промах: супермодель, андроид-стоппер общего назначения. Таких только в столице изготовляют, в двух особенных местах.

Увидел меня и задумался. Все благороднее, все светлее взгляд его. С ходу подсовываю мои свежеоттиснутые пальчики -- нотариально заверенную копию. На лице моем должно обозначиться следующее: я умный, я не лоханусь задешево, нельзя рисковать оригиналом, оригинал денежек стоит.

Преисполненный достоинства взгляд становится грустным и чуть-чуть брезгливым.

Странно выглядит господин Зам. Странно и совсем не так, как раньше.

В первый раз, зимой, каким-то чудом пробившись в лабораторию, попал я в просторное помещение, где выкручиваются вслед за гибкими шеями мертвяцкие физиономии чинов, где над сигаретным дымком струится дурман шаловливой мистики, где режут глаз всяческие не вполне здоровые детали интерьера -- никелированный инструмент, расчлененные лягушата в колбах, перегонные аппараты, медные, в зелени, кувшины, черепа псов и крыс, громоздкие измерительные приборы у входа. Стою, дрожу, как-то не по себе вдруг… полна горница людей… причуды освещения… эти бляшки в глазах… пыль дрожит в черноте под сжатыми веками… паутина на ресницах, пауки в зрачках… я заразился?

Гудит кондиционер, сидят за столом ряженые, ни слова живого, ни жеста, нет дела им ни до слез моих сопливых, ни до черных паучков во взгляде -- таких ядовитеньких, жгучих таких паучков… эх, ничем не прошибешь господ столоначальников! Хоть в жижу пьяным к ним ломись, хоть в паутине с ног до головы: нет им дела, проклятым! Нет мазы на меня внимание тратить. Я закрываю глаза… плавают в красном тумане серебристые бляшки… в морге я, в морге! Сидят над бумагами покойнички, у каждого свой чин и свой смысл, у каждого личный гробик под рукой.

Зам казался мне дежурным по моргу. Я что-то говорил, горячо и смело, выслушивал в ответ соболезнования, но толку в том не было: мои усилия перечеркивала очевидная и неодолимая беспредметность диалога. Живые и мертвые… Их мир -- не мой мир.

Сгущалась тени, запах тлена витал над столами, и я мечтал об одном: убраться восвояси, пока солнце не зашло.

А в прошлый раз все было на удивление иначе. С восторгом принята моя лимонная водочка, принята и тут же распита, и ширма, отделившая нас с Замом от прихлебал, почему-то виделась мне надежной стеной, и уютно журчал абстрактно-хмельной разговор о гадах-паразитах, об инопланетчиках, чинящих козни; меня уверяли, что враг не пройдет, что заединимся мы, навалимся на супостата, и будет нам над всей Землей безоблачное небо. А затем -- временной люфт: вот только что беседовал я с этим добрым, обворожительным чело… тьфу… хм… оборотнем назвать -- тоже не совсем по смыслу… с этим обаятельнейшим говоруном, который клеймил чужеродную мафию, рогатых обитателей Ригеля и Проциона… еще не остыл жар его речи, а я уже стою у своего порога и ну совершенно не могу понять, почему вдруг взял и ушел оттуда без вожделенной бумаги?

Он что-то об отпечатках пальцев толковал. Ладно, думаю, будут тебе отпечатки. Надолго запомнишь.

Зам -- подрос он, что ли? -- некоторое время усердно размышляет. Верно, стратегию выбирает. Лаборатория почти пуста. В глубине, закрыв собой что-то мерзкое на столе, возится с приборами чиновник. Еще кого-то препарировали, думаю. Еще одна жертва инопланетян пропала без вести.

– - Я рад, весьма рад, я действительно рад видеть тебя, ты -- настоящий человек, верю, я тебя вспоминал!

Он улыбается и к моей голове тянется. Совершенно инфернальный тип.

"Там всюду пришельцы из космоса!" -- орал Благоев. "Там из подземелий сквозит! Диваны свежей кожей покрыты! Там вражий дух, там серой пахнет. Человеку там трындец!"

Я изображаю замешательство. Зам успокаивается. Он не знает, что к такому повороту событий я вполне готов. Помню, ох помню я эти пассы, от которых чертики в глазах и перезвоны в голове… Выкатывает на стол ртутно поблескивающее зелье, две пробирки с делениями. Зелье пахнет смолой, хлоркой и тухлятиной.

Еще на пороге Служебного Коридора глотнул я нужную капсулу.

Идея об их инопланетности пришла нам с Благоевым одновременно. Начальным толчком послужил рассказ одного из бегунков. Бегунками у нас прозывают "косящих" от всеобщей повинности, от государевой службы. Государство без государя -- что глазница без глаза, -- говорил нам этот идейный дезертир, монархист новой формации. Еще он говорил: на пиру и смерть красна; с миру по нитке -- мертвому припарки. Высказывания, рожденные опытом жизни в стране беспредельных просторов и свершений.

Бегунок рассказал о своей попытке добраться до Шефа. В Тихий Кабинет, конечно, не попал: вначале Полканыч его отфутболивал, затем Зам воли лишил. Но парень оказался бойцом! Получив отлуп, он сумел подкараулить Шефа на стратегическом отрезке между черным выходом и белым "Шевроле". В ноги бухнулся, усыпив тем самым бдительность охраны, сказал что-то историческое, ухмыльнулся и ударил Шефа ножом.

Нож ломается, словно о железо. Начальнику хоть бы хны. Начальник -- непротыкаем. Парня берут и вяжут подскочившие громилы. При этом едва не убивают: за такую оплошность шеф им пупки вывинтит.

Смертельно избитый зализывает раны в тайных подземельях власти. На допросах ему мерещатся черти с раскаленными кочергами. Всюду нечисть, -- понимает он и что-то такое произносит вслух; сокамерники шепчутся и беззлобно издеваются над психом. Затем происходит необъяснимое событие: дежурный сержант, узнав о его мании, тихонько устраивает ему побег. Сержанта увольняют с особо тяжкой формулировкой "за несоответствие", это мы уже потом узнали…

Выпытав подробности и сопоставив факты, пришли мы к выводу: нет, не сказочная нечисть правит бал на этой планете. Вполне реальные космические пришельцы захватили власть путем подколодного вползания в административные органы. Благоев читал об этом в одной незаурядной книжке. Там еще девка-роботиха всем и каждому давала копоти… впрочем, это к делу не относится.

Один за другим заходят в лабораторию чиновники. На одинаковых лицах застыло одно и то же выражение: смесь виртуальной значительности и виртуальной деловитости. Возможно, Зам генерирует их прямо на пороге, -- создает из воздуха, как факир голубей.

Выждав паузу, достаточную для погружения в транс, он вновь начинает искриться энергией и доброжелательностью:

– - Друг мой человек! Как же мы с тобой похожи! Ну, давай по одной!

– - Давай, друг! -- отвечаю я злобно. Наш безмолвный поединок завершается вничью.

Приняли грамм по семьдесят.

– - Хэви металл! -- охает Зам. Замер, глаза свои лучистые закатил, рот приоткрыл. Дикий вид, нечеловеческий оскал. Недочихнувший трибун. Нарк на взлете.

– - Хард-эн-хэви! -- поддакнул я.

– - Жгуча красна ртуть!

– - Прожигает грудь!

– - Ох и метко влилась!

– - Ох, славно утряслась!

– - Нравится? То-то. Между нами: это еще один тест. Проверка личных качеств. Расплав пьем! Люди от него дохнут. Что скажешь, дружок?

– - Выкуси, дружище! Меня таким не свалишь. Славянский метаболизм.

– - Проверить тебя, что ли, на чём покрепче?

– - Валяй, проверяй. Люблю неприевшееся. Как-то в порту мужики цистерны растамаживали. В одной метанол. Ну они на него как тараканы на йогурт. В другой -- дезэтиленгликоль. Чудная такая жидкость. Дико сушит. Ветер с моря дул… звездам несть числа, сосчитать не мог… встал на цистерну, крылья расправил, рванул, разбежался, оторвался! Тело оставил где упало, а сам -- заре навстречу! А метанольщики, дурни, недозакусили, что ли… в реанимацию им персики носил…

– - Люди с одного глотка мрут!

– - Это у кого иммунитет не наработан.

– - Да ты и не человек вовсе!

– - А кто? Кот в сапогах? Думаешь, яду налил -- отравил? Врешь, не возьмешь! Мы пьем все! Наливай!

– - Куда я денусь? Сейчас, только кровь твою возьмем. Проверим, кто ты есть и почему не мрешь… -- и он ловко воткнул иглу мне в вену.

Вот чудик! Крови захотел. У меня ее на троих!

– - Весело у тебя, дружище! И рад бы остаться, да подпись мне нужна! -- сказал я. -- Сбегаю и вернусь, лады?

– - Стой! Ты по какому вопросу?

– - Да все по этому же! По личному! Ты бы давно его решил и бумаги мне отдал, да твой Шеф, бюрократ потомственный, рогом уперся… извини, что я так прямо? Свои люди… Попытка не пытка: вдруг проскочу, а?

Алгоритмы присутственного места хорошо мне известны. Прения завершаются как бы вничью: ладно, попытайся, но это в первый и последний раз. Если Шеф откажет, на глаза мне не показывайся!

Тихий кабинет оказался трехстенной залой с бесконечной перспективой. Окна в два ряда. Что-то яркое неприятно бьет в глаза. Оттуда, из-за штор… Окна выходят на север. Там, в северной стороне, горит, пылает потустороннее сиреневое солнце.

– - Итак, вам надоело невольное бомжевание человека-за-общественным-бортом, -- заключает Шеф, поглядывая на меня как жокей на необъезженную лошадку. Я скромно киваю.

– - И вас изумляют странные повадки официальных лиц, препятствующих вашей легализации на этой планете.

Он не спрашивает и не уточняет, он подводит итог некоторой фазе моих взаимоотношений с властью -- непременной и скучной фазе. Неспособный прорваться к Шефу не заслуживает звания человека, решаю я. Он кивает моим окаянным мыслям и ехидно любопытствует:

– - Скажите, зачем вам все это?

– - А так. Пропишусь. На работу устроюсь. Тихую женщину в ЗАГС поведу.

– - Ну ляпнул! На работу он! Ха! Еще чего!

– - Право имею.

– - О чем вы говорите? Зачем вам ноша сия? Зачем вам статус землянина? Панские вытребеньки, дорогой мой! Не тратьте себя! Оставайтесь неземным! Быть самим собой -- привилегия избранных; вы -- избранник!

– - Я такой как все! -- заявляю твердо.

– - Ха-ха. Как все! Еще бы! Отпечатки он мне принес! -- противно хохочет Шеф. -- Такой простой и человечный. Менял он лица как перчатки, менял свой пол и отпечатки…

– - Вы мне не верите?

– - Знаете, я всегда верю тем, кто приходит ко мне. У меня установка такая: верить каждому. Но иногда вера вступает в противоречие с вещами очевидными. Как пена на дне бокала. Как курс доллара. Как зеркало на рассвете. В упрямое противоречие с упрямыми фактами -- с уликами, выражаясь материалистически. Да ты на себя посмотри!

– - Зачем? Зауряден, незаметен. Справку имею. Вот и все мои факты.

– - Как бы не так! О, все совсем не так! Ты особенный! И знаешь это! Нет, я понимаю: быть особенным -- значит, жить по-особенному, а это трудно. Трудно отделить себя-для-других от себя сокрытого, -- может, и не надо, но приходится. Гнет чужаков… лиловое облако над толпой… повседневщина, тиски, боль в висках… Необходимо притворяться что как все и что понятен насквозь… Я не уличаю, я убеждаю! Я не цербер. Я твой гид.

– - Гид, точно! А я -- человек!

– - Похож, похож, не спорю. Особо продвинутый кроманьонец, ха-ха… Ты -- недокументированное двуногое. Человекообразный пришелец.

– - Поклеп!

– - А я отвечу! Потому что знаю!.. Ты, думаешь, первый? На просвет тебя вижу! -- он придвинулся ко мне. -- Ты -- вечный школяр! Всю жизнь учишься незаметности, заурядности, двуличию, тихим прыжкам и правильному поведению в типовых сценариях. Обучившись этому, изменяешься в сторону сквозной понятности. Теперь ты не боишься несвободы, ты назвал ее осознанной необходимостью. Ради свободы быть несвободным ты помещаешь себя в круг чужих глупых представлений о себе и других, обо всем на свете. Торчишь в том кругу и не высовываешься. Ты уже понял и принял главное правило общежития: не высовываться! Высунешься -- сшибут как кеглю. Ох, нелегкая это работа: не высовываться!

– - Ничего трудного. Посмотрел направо, посмотрел налево…

– - Хохмишь, лось! Голова дана тебе не затем, чтобы крутить ею. Голова обязана болеть! Такие как ты -- наша вечная головная боль. Некоторые до того входят в роль, что забывают главное: они всего лишь актеришки. Потребности их персонажей становятся их собственными потребностями. Вочеловечивание, ха… тихая женщина, бр-р…

– - Что вам не по нраву, гид? Каких вы предпочтений, цербер любезный?

– - Вот, кстати, о предпочтениях. Мы можем -- и должны! -- пройти все тесты. Вино, женщины, карты. С вином вы уже разобрались, кажется. Возьмемся за женщин. А, может быть, -- он плутовски подмигнул, -- за мальчиков возьмемся?

– - Брысь! -- ответил я.

– - Принято. Ну а в картишки перекинемся? Выиграешь у меня -- все бумаги подмахну.

– - Обязательно выиграю! -- воскликнул я.

– - Бывает, бывает… А как проиграешь, что тогда? Не спеши, не отвечай! Поразмышляй, пока есть время. Выбор требует времени. Я не тороплюсь. Я здесь, я с тобой! Я помогу! Семь раз примерь -- да плюнь на все! слышал, небось?

Он прищуривает левый глаз. Теперь он похож на сутенера.

Я киваю. Слышал.

Итак, мой приятель Благоев все-таки побывал здесь. Его прибаутка. Странно. От меня-то зачем скрывать? Странно и подозрительно.

Благоев действительно плюнул на все и решил довольствоваться малым. Он отлично устроился: на Луну теперь вахтуется, в Даксайд Сити. Месяц там, месяц здесь. Дорога, харч, все дела. Ну и что, что нелегал? Есть у него индивидуальное койко-место с постельными принадлежностями, есть батарея канистр -- как раз на вахту хватает. Лунатические тетки посещают его: холодные, говорит, но какие нежные! Как пух цыплячий! как ветки персика! На Луне, между прочим, и с питьем, и с тетками напряженка. Зато никто не достает вопросами, гражданин ты или вошь беспаспортная.

Спрашивается, что еще нужно человеку?

– - Возвращаюсь к женщинам, -- объявил Шеф. -- Эти существа бывают трех типов: пернатые, земноводные и млекопитающие. С земноводной вы беседовали в приемной… как она вам?

– - Кобра!

– - Кобра? Да что вы! Ни на дюйм не кобра, -- милейшая, верткая ужица! Ни яду, ни прыти настоящей. А с другой стороны подойти -- царевна-лягушка! Я знаю, я над ней трудился… Да, это не твое. А как насчет курочек, ласточек, горлиц, воронушек?

– - Не хочу. Заклюют.

– - Рожденный ползать… Но ты опять прав. Значит, кошечки, заиньки, лани, тигрицы?

– - Все что шевелится и глазу приятно!

– - Хорошо. Смотри сюда, в эту стекляшку. Смотри, не отрывайся. Что там?

– - Волчицы. Белые волчицы под влажной луной.

– - Не суйся: то оборотни.

– - Две медведицы, большая и малая…

– - Ого! А пан проверял свои возможности?

– - Лисий крик в тумане мятном…

– - Хищницы интересуют? Обманщицы?

– - Косуля на полуденной поляне…

– - Вот и позитив! Не все так безнадежно.

– - Томная телка с нежными рожками, с преданным взглядом…

– - Тремор у тебя. Сфокусируйся! Копытных много.

– - Ах, сударыня моя! Экая вы коза бодливая!

– - Эй! Стой! А ну вон из транса!

– - Погоди, гнедая! Брыкаться? Ну ща я тебя захомутаю!

– - Пр-рекратить! Лезок, нов лешоп! Очи продери, бедовый!

– - Тю… Да ты мужик! Где это я?

– - Вспомнил?

– - Дык ни шиша себе… Так и это… опозориться недолго…

– - Ладно, черт с тобой, любитель кобылок! Пишу: реакции в норме.

– - Спасибочки.

– - Не спеши благодарить. Вот выиграешь у меня, тогда и радуйся.

Партия шла с переменным успехом. У меня было всюду больше: и на вистах, и в пульке, и на горке. Особенно на горке. Вечный вопрос -- назначать ли мизер? -- застыл в игривом взгляде пиковой дамы. А что? а сброшу я тебя, краля, -- пригрозил я, открывая прикуп.

– - Мизерок? Ха! -- шепнула мне дама голосом Шефа. -- Вот тебе, ласковый мой, король пик! А вот тебе и туз пик!

Ну и подарочек! Ох какая подлость! Черный король и черный туз -- две жирные мухи в бокале шампанского -- пакостливо ухмылялись и корчили рожи.

– - Мизер? Одна твоя, -- предложил третий игрок. Шустрый франтоватый чинуша, прихвостень и шулер. Больно ловко сдавал!

– - Неловленный! -- нагло заявил я. -- Играем!

А ведь мог и промолчать. Молчание -- золото. Болтливых удача не любит.

И понеслась баталия! Вскрики орудий, хохот лошадей. Бешеный паровоз мчится полем брани… Когда рассеялся азарт, выяснилось: вбит я по грудь в землю и взятками обложен. Зрители гнусно радуются. Облизываются.

Все, думаю, пропала душа! Пил -- не пропил, гулял -- не прогулял, а за стол сел… Ну и дурень же я! Ну и взяточник! Что же делать? Теперь они меня съедят как захотят! Дожмут потихоньку шестерными…

И тут я вновь вспомнил Благоева. Вот, думаю, кого бы сюда! Он в игре бог. Он сроду никому не проигрывал, даже кидалам-каталам с краплеными картами. Но ведь он побывал в Тихом Кабинете! Получается, его раньше завернули? До игры?

Так… Чему он меня учил? Одному он меня учил: не рвись к выигрышу -- рвись к удаче! Полюби свою карту. Чувствуй ее как чувствуют женщину. Возьми её, нежную, в руки, приголубь, погладь -- и только потом переворачивай лицом к себе. Она покорной становится, ответным желанием загорается…

Ну погоди, вражья рать!

Я стал фетишистом. Я ласкал раскрашенные картонки, словно фотографии любимой: вожделенной, уже обещавшей, но еще не успевшей. Я прикрывал их от сиреневого дьявольского ока, ползущего по окнам. Я был страстен и влюблен. И карты отозвались! Распасы? Пожалуйста! Все им, подлым! Семерную захотели? Без лапы! Что, горе-игроки, съели меня? Девятерная! -- кричу.

– - Своя игра, -- угрюмо отзывается Шеф и бросает карты. Он обеспокоен. Счет выравнивается. Я чутьем улавливаю негласный приказ: один из зрителей подходит к окнам, поднимает шторы. Ого! Яркое у них светило! Все вокруг вскипает фиолетовым и лиловым слепящим огнем.

– - Ничего не вижу! Сделайте как было! -- требую. В ответ -- усмешка. Шеф пожимает плечами:

– - А я от вашей темноты слепым становлюсь! Хватит! Поиграли в тени -- начнем игру при свете!

Я заказал -- и остался без двух. Но ведь я считал! При самом кривом раскладе должно было сойтись! Что ж это делается, люди добрые?

Новая раздача. Тузы дружно в руку прыгают. Гляжу и глазам не верю: вся верхняя карта сбежалась! Поморгал изумленно, взглянул… Черт знает что такое! Ох уж эти причуды освещения! Нет на карте картинки! Совсем я ослеп: то туз мерещится, то семерка… Вот же дьявольское око! Ничего не разберешь на том сиреневом свету! Остается на удачу положиться.

Я закрыл глаза. Карта, кто ты? Провел рукой… семь красных бляшек -- семерка бубей. Усы роскошные -- валет, любитель котлет. Ох какое мягкое… трепетное… сердечное… третья дама в чирве! Про запас будет… Раз! Вы -- два? Я -- три! Пас? Играю!

Это ведь так просто -- чувствовать и не ошибаться! Шеф от злости клык сломал. Игра шла в одни ворота. Назревала сенсация.

– - Хватит! -- объявил шеф. -- Пишем!

От возмущения онемел я: разве так договаривались? Но промолчал. Не рвись к выигрышу, рвись к удаче…

И удача не подвела!

– - Ты победил, -- признал Шеф. -- Поздравляю. Дурак. Убирайся! А мог бы попасть в наши тайники, -- он ткнул пальцем в туманную даль, раскинувшуюся за отсутствующей стеной. -- Мог бы стать одним из нас! Полканычу давно пора на пенсию… Было бы у тебя все! Всего-то и требовалось: уступить, поддаться. Что хорошего в неустроенности? Зачем тебе неудачники? Что ты хочешь доказать, пришлый?

– - Не понимаю. О чем вы?

– - Да я таких как ты за версту чую! Землянин нашелся… Давай бумаги!

– - Вот, будьте любезны…

Подписал, двумя печатями приложился. Вернул мне документы.

Только теперь я поверил в победу.

– - Слышишь, парень? Скажи по секрету: откуда ты прибыл на Землю?

– - От мамы с папой… Прощайте, господа. Спасибо за пульку.

Выйдя из Тихого Кабинета, я вспомнил о Заме и о его зелье. Да ну его! Сам допьет. Меня здесь ничего больше не удержит. Шеф буравит взглядом мою спину сквозь стены и ковры, Полканыч мутно таращится…

– - Не спи, старик! Пенсию проспишь! -- злобный лай мне вдогонку.

– - Осторожнее, очаровашка, с ног собьешь, -- я придержал Сицилию, потрепал по округлостям. Сомлела мадам! Не обойти, не оттолкнуть -- сопит мне в ухо, слова забытые вспоминает. Голубушки-старушки прослезились от умиления.

Синеглазый щеголь, печальная дама и толстогубый господин беседовали о долге и везении.

– - Молодой человек, вам улыбнулась удача? -- спросила дама.

Я гордо кивнул. Показал свои новенькие документы. Сказал:

– - Главное -- не отступать! Нет ничего невозможного! Терпение и воля -- и все у вас получится.

– - Вам таки повезло, -- господин не скрывал иронии. -- Вы заставили их признать очевидное. И то много… Вы не пробовали добиться чего-нибудь большего?

– - Нет. Даже не думал.

– - Почему? -- спросил щеголь. -- Гражданам они обязаны помогать.

– - Мне подачки не нужны. Как-нибудь сам проживу.

– - А кто возражает? -- удивился толстогубый. -- Нужно было использовать момент. Попросились бы к ним в стаю. Там самые лучшие места под солнцем.

– - Не очень-то и хотелось… Не солнце у них, а обман. Мне под тем солнцем места нет. Мне отчего-то земное полюбилось. Глушь, закоулок, -- зато какое здесь солнце! Хорошее у вас солнце! А какие здесь лица! Хорошие они у вас… Удачи вам, люди!

Я вышел. Прогулялся, свернул в безлюдный двор, огороженный глухими стенами. Осмотрелся. Телепартировался к ближайшей глазнице Всевида. Тут, на Земле, мне привычно жить бесправным, зато там, наверху, я всегда в своем праве. Если решил узнать, что за черти водятся под сиреневым солнцем -- значит, узнаю.