Преследование

Пролог Случай на Интере

Шеф-пилот грузового рейдера Теодор Крамер находился в состоянии приятной послеобеденной полудремы, когда по его барабанным перепонкам ударил пронзительный визг аварийного предупреждения. Крамер бросил взгляд на контрольное табло. Приборы фиксировали неисправность в системе топливного обеспечения одного из основных двигателей. Это был наиболее опасный вариант из всех неприятностей, от которых не застрахованы корабли даже самой совершенной конструкции.

Теодор Крамер включил переговорное устройство бортового компьютера и, хотя отлично знал сам, как полагается поступать в подобной ситуации, выслушал бесстрастный совет немедленно заблокировать исправные двигатели и покинуть рейдер.

Совет шеф-пилот выполнил лишь наполовину, а именно: заблокировал двигатели. Но покидать рейдер не торопился, хотя понимал, что каждая секунда может стать для него роковой. Отрешенно замер в кресле перед панорамным экраном, взвешивая шансы. В зрачках Крамера плавились равнодушные блики звезд…

Теодору Крамеру исполнилось сорок четыре года — возраст почти критический для пилотов рейдеров нового типа. Он еще помнил времена, когда громоздкие, чем-то напоминающие колоссальные виноградные грозди корабли управлялись многочисленными экипажами.

На одном из таких кораблей, годами карабкавшихся к своей цели между звезд, и родился когда-то Крамер. В два года он увидел Венеру, а на Землю ступил уже пятилетним. Крамер был одним из первых детей, появившихся на свет вне планеты людей, за его развитием медики наблюдали с некоторой опаской. Однако ни здоровье, ни психика ребенка не внушали им беспокойства. От детей своего возраста Теодора отличало лишь одно — непреодолимая тяга к одиночеству. Он не нуждался в чьей-либо опеке. Проявления ласки, участия, расспросы взрослых вызывали у него раздражение. Поэтому вскоре Крамера оставили в покое. Часы напролет проводил он у иллюминатора, в молчаливом созерцании черной бездны. Космос вливался в душу тихого мальчика, переполняя ее странной тоской, и когда Теодор Крамер повзрослел, то понял, что отравлен этим необъяснимо-сладким ядом навсегда. Настоящим домом была ему не Земля, не какая-либо из планет, а движущийся остров корабля. Черная, пересыпанная серебром пустота вошла в его сердце, в его плоть и кровь. Только в перелетах Крамер по-настоящему ощущал, что живет.

Легче всего было ему сделать сейчас едва заметное движение, чтобы затем почти безучастно наблюдать, как автоматы в считанные мгновения плотно упакуют тело в недра специальной капсулы и выбросят ее из шлюзов рейдера в спасительную тьму. Перед глазами запляшут красные чертики перегрузки, от которой успел отвыкнуть за последние месяцы, и Теодор Крамер превратится из шеф-пилота в единственного зрителя безмолвного, трагического спектакля. Однажды ему довелось видеть, что произошло с кораблем из-за аварии двигателя. Крамер отлично помнил, как начали расплываться на панорамном экране геометрически четкие очертания рейдера, словно распухая под напором взбесившейся энергии.

В какую-то секунду корабль исчез, вместо него повис в пустоте гигантский ослепительный пузырь. Вскоре лишь расплющенное багрово-лиловое облако расползалось среди звезд — уродливая заплата на черном бархате космоса.

Пилота, оставшегося в хрупкой скорлупе спасательной капсулы, ждала вереница однообразных суток бездействия и ожидания. И почти наверняка — так называемая звездная лихорадка — не слишком приятная штука, знакомая едва ли не каждому, совершавшему длительные перелеты. После нее полагался полугодичный курс восстановительного лечения, и Теодор Крамер хорошо сознавал, что подобное происшествие может навсегда закрыть для него дорогу в космос.

И потому он не спешил следовать совету своего мудрого и лишенного эмоций единственного спутника. Самые безукоризненные советы — удел машин. Удел людей — решать.

Крамер прислушался, как замирает едва уловимая вибрация, проверил, действует ли маяк аварийного контакта, предупреждающий все корабли в районе возможной катастрофы об опасности. И лишь после этого вышел на связь с базой.

Он сам удивился спокойному тону, которым сообщил об аварии. У дежурного с самообладанием было похуже. Даже на крохотном экране связи его лицо выглядело неестественно бледным. На Крамера он смотрел с состраданием и ужасом, как на человека, которого видит в последний раз.

— Сколько? Сколько времени прошло после сигнала?! — сорвался на крик дежурный.

— Две минуты четырнадцать секунд, — отозвался Крамер, скрупулезно считавший про себя эти секунды, удивляясь, как это человек ухитряется о многом передумать за столь ничтожное время. — Уже все равно не успеть, — добавил он. — Плазма меня настигнет.

— Но все-таки будет шанс! — Дежурный смахнул капли пота, выступившие на верхней губе. — Никто не знает толком, как ведут себя эти новые ускорители.

— В том-то и дело. Вероятность взрыва — пятьдесят на пятьдесят. Впрочем… — Крамер бросил короткий взгляд на табло, — пока мы беседуем, прошло еще семнадцать секунд. Соотношение меняется в мою пользу.

Дежурный сделал невольное движение, словно хотел осенить человека, отделенного от него многими тысячами миль, древним крестным знамением.

— Если обойдется, включу аварийные двигатели и пойду на ближайшую базу, где есть ремонтный центр, — сказал Крамер, продолжая краем глаза следить за ставшими почти неподвижными светящимися цифрами. — Правда, я плохо знаю этот район.

— Ближайшая база — Интер, искусственная планета, — оторвав напряженный взгляд от Крамера, после паузы произнес дежурный. — Я ввел координаты в твой компьютер. Сейчас на Интере тихо, мертвый сезон. Сектор посадки обслуживается роботами. Как и восстановительный центр.

— Если с двигателем ничего серьезного, обойдусь и без них.

Не сговариваясь, оба опять посмотрели на табло. Прошло еще полминуты. Затаив дыхание, Крамер наблюдал, как нерешительно замигал, а затем и вовсе погас оранжевый овал аварийного индикатора. Он закрыл глаза и откинулся в кресле. В висках гудело.

Спустя минуту шеф-пилот выпрямился и запустил вспомогательные двигатели:

— Ухожу на Интер. Конец связи.

— Конец связи, — слабым голосом отозвался дежурный.

…Несколько суток, которые занял перелет к Интеру, Крамер потратил на осмотр наиболее доступных узлов двигателя. Он ничего не обнаружил, да в глубине души и не рассчитывал на успех: сложную, новой конструкции систему подачи топлива можно было проверить только приборами, которых не было на борту. Остаток времени Крамер отвел на ознакомление с районом непредвиденной посадки.

Искусственная планета Интер была создана в 2… году по настоянию Межгалактического центра исследований как полигон для испытания новых видов энергии. Решение центра было продиктовано естественным стремлением сохранить за Землей статус заповедной планеты, застраховав ее атмосферу и недра от угрозы токсичных загрязнений.

Спустя около десяти лет после рождения Интера, интенсивность испытаний пошла на убыль и отдельные его районы понемногу стали использоваться как промежуточные базы для рейдеров дальнего следования, ремонт-но-восстановительные и астронавигационные центры. В ближайшие месяцы масштабных испытаний не планировалось, и Крамер не без оснований предполагал, что рискует оказаться единственной живой душой на всей планете, населенной роботами и покрытой мощным панцирем монолитона[1].

Крамер еще не бывал на искусственных планетах, и однообразный серебристо-серый ландшафт Интера со светящимися многоугольниками посадочных площадок произвел на него довольно гнетущее впечатление. Пока группка похожих на огромных плоских жуков-роботов расползалась по обтекателю неисправного двигателя, Крамер с тоской поглядывал на клубящиеся тучи, с невероятной быстротой проносившиеся над головой. Это походило на земную грозу, только без привычных вспышек раскалывающих небо разрядов. Сеялся дождь — мелкий и, наверное, холодный. Крамер знал, что специальные зонды регулярно обследуют атмосферу Интера, и все же не мог отделаться от неприятного чувства, когда несколько мутноватых капель осело на прозрачной броне шлема.

Массивное и довольно неуклюжее создание, предусмотрительно застывшее в нескольких шагах от пилота, проскрежетало стандартное приветствие. Судя по эмблеме на груди, в обязанности робота входило встречать прибывающих на Интер. Это был аппарат явно устаревшей конструкции, возможно, ровесник искусственной планеты. Подобные автоматы обычно берегли и хранили как своеобразные талисманы, не спеша обменивать на их более совершенных собратьев.

Пластиковое подобие лица, напоминавшее увеличенную физиономию Микки-Мауса, расплылось в радушной гримасе. Крамер, отвыкший от подобных нехитрых игрушек, рассмеялся. Он хотел похлопать робота по вы-, пуклому плечу, но аппарат проворно уклонился.

— Вам необходимо пройти антибактериальную обработку, — педантично чеканил он слова. — Прошу сдать скафандр и проследовать в двенадцатый сектор. В семнадцатом можно принять озоновый душ и отдохнуть.

Крамер помедлил, снова бросив взгляд на переменчивое негостеприимное небо Интера, потом освободился от скафандра, положив его на поданную роботом платформу. Микки-Маус сноровисто упаковал эластичную, похожую на человеческое тело оболочку в прозрачный кокон и двинулся к видневшимся невдалеке приземистым строениям. Шеф-пилот последовал за ним, отмечая про себя, что со стороны это шествие, очевидно, выглядит, довольно-таки комично.

То, что затем произошло, впечаталось в память Крамера отдельными, словно выхваченными вспышками из тьмы, мгновениями.

Почти бесшумный, но мощный всплеск огня слева, за монолитонной возвышенностью… Платформа со скафандром, взрывом подброшенная вверх и распадающаяся на части… Тяжелая, твердая, как стена, волна с горячим и горьким привкусом дыма, сметающая все на своем пути…

Крамера подхватило и, как пушинку, отбросило в сторону, в глубокий наклонный желоб для стока воды. Потирая ушибленный затылок, он осторожно поднял голову. Рваные, невесомые хлопья пепла летали вокруг, оседая на плиты. Рядом дымилась бесформенная груда — все, что осталось от платформы и скафандра. Оттуда донеслось глухое металлическое скрежетание знакомого голоса, — и тотчас слева снова ударил огонь. Расплавленное крошево посыпалось на сжавшегося в комок пилота, обжигая спину. Крамер ощутил под пальцами что-то липкое, взглянул и невольно отдернул руку — то была закопченная, с намертво застывшей улыбкой маска Микки-Мауса.

Из-за монолитонной возвышенности выплыл, слегка покачиваясь, большой, сплюснутый металлический шар. По его гладкой, тускло отсвечивающей поверхности были рассыпаны черные пятна, напоминающие огромные, хищно поблескивающие зрачки.

Крамер прижался всем телом к скользкому дну желоба и пополз, помогая себе руками и лихорадочно извиваясь.

Когда позднее Крамер будет пытаться анализировать свои действия в эти минуты, то так и не сможет толком объяснить, что же заставило его, не раздумывая, сломя голову, бежать. Просто он чувствовал, как от овальной, тускло блестевшей сферы исходит угроза. Чувствовал всем своим существом.

Вскоре Крамер очутился у мелкоячеистой решетки фильтра. Он рванул решетку, и та плавно ушла в сторону, открывая вход в колодец. Крамер нырнул в пропитанную теплой сыростью тьму. Откуда-то снизу доносился плеск воды и приглушенное гудение невидимого механизма. Плотные лепестки лифтового устройства сомкнулись вокруг Крамера и стремительно понесли его вниз.

Через несколько секунд похожий на падение спуск замедлился и Крамер очутился в скупо освещенном подземном зале, большую часть которого занимал заполненный водой резервуар. От него расходились по сторонам радиальные лучи каналов.

Он отыскал глазами блок управления и некоторое время изучал расположенную рядом схему.

Сверху посыпались сверкающие капли, пронзительно, по-змеиному, зашипев в воде. В ноздри Крамера ударил кисловатый запах горячего металла.

Пилот поднял голову и понял, что интуиция его не подвела. Крамер оказался в роли живой мишени. Несмотря на то, что преследователь избрал далеко не оптимальный вариант действий, вспарывая огнем мешающую ему решетку, через считанные секунды он будет внизу.

Пальцы Крамера уперлись в светящиеся контактные пятна. Вода в резервуаре всколыхнулась, забурлила и хлынула в темные жерла каналов. Она вряд ли поможет скрыть следы. Но иного способа хоть как-то защитить себя у него не было.

Он рассчитывал уйти по одному из быстро заполняющихся водой тоннелей, а затем свернуть в боковой, полого восходящий к поверхности колодец и через него выбраться наружу в районе восстановительного центра. Там можно попытаться раздобыть оружие или хоть что-то, способное заменить его. Легкий излучатель, входивший в комплект снаряжения скафандра, был опрометчиво доверен погибшему Микки-Маусу.

Крамер побежал по тоннелю, стараясь экономить силы. Он прикидывал: сейчас эта штука висит над резервуаром, словно раздумывая, как лучше поступить, потом она опишет круг, заглядывая в клокочущую темноту каналов; возле одного из них чувствительные датчики уловят остатки запаха или различат невидимые глазу отпечатки на стенах; металлический шар рванется в тоннель, но вода, поднявшаяся почти до верхнего свода, не даст ему двигаться слишком быстро.

Вода мешала и Крамеру. Вскоре он вынужден был перейти на шаг. Постепенно вода достигла пояса, поднялась выше. Крамер поплыл, торопливо работая руками. Он понимал, что если не доберется за несколько минут до бокового ответвления, то попросту захлебнется.

Дышать стало труднее. Крамер едва не пропустил вход в колодец, почти полностью скрытый под водой. Задыхаясь, он лихорадочно ощупал рукой полукруглый скользкий свод. «Если я ошибся в расчетах и это не колодец, а горизонтальный канал, мне конец», — подумал пилот. И нырнул. Спустя секунду голова Крамера показалась над поверхностью — он перевернулся на спину и сделал несколько глотков воздуха, который тут был значительно свежее.

Отдышавшись, Крамер выбрался из воды и, спотыкаясь, побежал по тоннелю. Вскоре он различил впереди неясное свечение, и через минуту оказался у небольшой площадки с подъемником. Эластичные лепестки снова охватили его и вынесли наружу.

Резанувший по глазам яркий свет заставил Крамера сощуриться. Затем он попытался сориентироваться среди однообразных, похожих на замысловатые многогранники строений из монолитона. Крамер торопливо пересек пустынную улицу и вошел в одно из зданий. Просторное помещение наполнял тихий гул, пилот сразу же почувствовал знакомый запах расплавленного металла. Несколько роботов деловито скользили по огромному, с сизым отливом полотнищу, раскраивая его тонким лучом на квадраты и полосы. Крамер бесцеремонно выхватил из гнезда ближайшего автомата излучатель. Робот застыл, затем стал растерянно шарить вокруг гибкими манипуляторами. Где-то внутри здания тяжело завыла сирена. Крамер выскочил на улицу, огляделся и, не обнаружив ничего подозрительного, метнулся за угол, стараясь держаться ближе к стенам.

Заметив несколько зданий, похожих на пирамиды с полупрозрачными стенами, пилот поспешил туда. Оп вбежал через распахнувшиеся полукруглые створки входа в зал и остановился, пораженный, так как увидел не то, на что рассчитывал.

Перед ним, окруженный сияющим ореолом, светился бесформенный клубок раскаленного газа. Клубок постепенно сжимался в плотное ядро, цвет его становился все ослепительней. Сверкающая масса покрылась сетью алых, быстрых как молнии прожилок; мириады голубоватых светящихся точек закружили хаотичным вихрем вокруг огненного шара, роями впиваясь в его поверхность. И тот стал, остывая, темнеть на глазах. Ореол, превратившийся в плотную серебристо-серую оболочку, сжимал ядро, придавая ему совершенную геометрическую форму.

— Так в глубинах космоса рождалась рукотворная планета Интер!.. — звуки торжественного голоса, доносившиеся из-под свода, заставили Крамера вздрогнуть. — Добро пожаловать в наш музей. Создатели проекта и первые десантники — отсек номер один. Испытания на Интере — отсеки два и три. Оборудование экспедиций… — перечислял монотонно невидимый механический гид.

Крамер повернулся, ступил было к выходу, но тут заметил через прозрачные створки круглую тень, быстро скользящую по монолитонным плитам. Метнувшись в глубину зала, он притаился за массивной подставкой, над которой двигалась в светящемся тумане какая-то химерическая конструкция, и выставил перед собой похищенный у робота громоздкий излучатель. Тут же створки входа разлетелись на мелкие осколки, и в помещение вплыла металлическая сфера. Крамер с изумлением обнаружил, что его преследователь успел изменить форму — теперь он выглядел как гигантская вытянутая капля. Однако, судя по всему, способность видоизменяться была не единственным достоинством загадочного аппарата. Едва оказавшись в замкнутом пространстве, металлическая капля начала с непостижимой быстротой подскакивать и перемещаться в разные стороны. Крамер понял, что поразить такую мишень он не сможет. Тем более, что во время своих невообразимых скачков металлическая капля посылала в разные стороны какие-то короткие и тонкие, свистящие огненные стрелы. Одна из них прошила окутанный туманом шар, воспроизводящий сотворение Интера, не причинив, впрочем, вреда объемному изображению. Другие были пущены в сторону источника торжественного голоса. Голос судорожно захрипел и стих. Остро запахло горящей изоляцией.

Крамер осторожно протянул руку к стеллажу, где поблескивали образцы метеоритов. Подбросив один из них вверх, чтобы отвлечь внимание преследователя, пилот в длинном прыжке кинулся в соседний зал. Посланный ему вслед заряд изрешетил успевшие сомкнуться створки.

Крамер пробежал сквозь анфиладу похожих друг на друга помещений, заставленных рядами неизвестных ему приборов, заполненных объемными изображениями десантников и космических пейзажей. За его спиной слышался глухой шум, шипение, взрывы. Очевидно, преследователь Крамера, неумолимо приближаясь, не жалел зарядов, посылая их в любую подозрительную цель.

Из комнаты, куда вбежал, выхода не было. Крамер, не раздумывая, бросился на витраж окна, закрыв лицо излучателем. Он упал неудачно — на бок, застонав от боли в подвернутой стопе. Попытался подняться, но тут же почувствовал, будто огнем обожгло ногу.

Крамер с трудом перебрался на противоположную сторону улицы, сел, прислонясь спиной к стене. Сжав в руках излучатель, он ждал, с бессильным бешенством сознавая свою беспомощность перед тем, что неизбежно должно было произойти через несколько мгновений. Самое страшное для Крамера заключалось даже не в факте возможной гибели. А в том, что такая смерть была бы до дикости нелепой, бессмысленной, неразгаданной.

Тускло блеснувший бок огромной капли выдвинулся из острых зазубрин разбитого витража. Крамер выстрелил и зажмурился, ожидая ответной роковой вспышки.

Но в этот миг какое-то массивное ярко-оранжевое металлическое тело вихрем обрушилось сверху, вклинившись между Крамером и его преследователем. Вырвавшийся из-под днища оранжевой капсулы столб пыли и мелкого каменного крошева хлестнул пилота по лицу.

Машина с характерными опознавательными знаками СБЦ[2] вздрагивала, словно под ураганными ударами ветра — капля в упор расстреливала неожиданно возникшее препятствие.

На борту капсулы, обращенному к человеку, обозначилось темное овальное пятно, чьи-то сильные руки втащили оглушенного стремительностью происшедшего Крамера внутрь. Машина вертикально взмыла вверх, пошла под низкими облаками Интера, металлическая капля рванулась следом, точно на привязи.

— Эта гадина пропорола обшивку в нескольких местах, — услышал Крамер спокойный голос. — Откуда она взялась?

Крамер протер запорошенные глаза и взглянул на своего спасителя. Он был без шлема. Слегка вьющаяся непокорная русая прядь спадала на высокий лоб; широко поставленные серые глаза смотрели из-под темных, почти сошедшихся над переносьем, бровей с упрямой, дерзкой силой. Плотная ткань скафандра подчеркивала атлетический разлет плеч. Пилот был молод. Неожиданно для себя Крамер подумал, что такого парня лучше иметь среди друзей, чем врагов.

— Не знаю, — ответил он. — Этот аппарат идет по моему следу от самой посадки не хуже вышколенного охотничьего пса. А как вы меня нашли?

— Защитная система Интера послала открытый сигнал опасности, — сказал пилот, не отрывая глаз от панорамного экрана. — Мой рейдер оказался ближе остальных. Похоже, я разыскал вас вовремя.

Крамер кивнул и тоже посмотрел на экран. Следующая за ними металлическая капля казалась на нем безобидной елочной игрушкой.

— Надеюсь, вы не потащите за собой на рейдер такой «хвост»? — спросил он.

Пилот усмехнулся краешком губ и круто развернул машину. Резкий толчок едва не опрокинул Крамера на пульт. Из отверстий, расположенных по бортам капсулы, рванулись голубоватые светящиеся струи. Металлическая капля отпрянула назад, воздух перед ней вдруг странно задрожал, переливаясь бледными цветами радуги. Заряды, впиваясь в эту, почти невидимую радужную пелену, растекались сплющенными, бесформенными хлопьями, как дождь по стеклянной стене.

— Что это? — прошептал Крамер.

— Изолирующее поле, — нахмурившись, отозвался пилот. — У вашего преследователя прямо-таки сказочная начинка. Я, пожалуй, подтяну его к рейдеру. Без стационарной установки мы от него не отделаемся.

Однако находящаяся за дрожащей оболочкой капля будто почувствовала, насколько опасен ее противник. Быстро изменив форму, она вновь превратилась в приплюснутый шар, который, описав круг над капсулой, словно прощаясь, по восходящей прямой стремительно ушел в клубящееся небо Интера.

Крамер вдруг рассмеялся. Пилот взглянул на него с удивлением.

— Не обращайте внимания, — сказал Крамер. — Просто я подумал, что теперь до конца дней мне не грозит ничего серьезного. Кажется, за эти сутки я исчерпал весь запас приключений, отведенных на мою долю. Как вас зовут? — помолчав, спросил он.

— Сергей Градов, — понимающе улыбнувшись, ответил пилот. — Капитан-инспектор патрульного рейдера СБЦ.

— Спасибо, Сергей! — проговорил Крамер.

— Пустое! — отмахнулся Градов. Его взгляд скользнул туда, где меж быстрых переменчивых туч растаял их странный преследователь.

— Что же это все-таки было?.. — пробормотал пилот.

Глава первая Сергей Градов: уроки для начинающих криминалистов

— Итак, вы убеждены, что это — робот-убийца? — свою реплику адмирал, один из руководителей Службы безопасности цивилизаций, адресует Теодору Крамеру. Поскольку я застал лишь заключительный акт странного спектакля на Интере и, по сути, увидел только опускающийся занавес, то присутствую на беседе исключительно проформы ради.

Кроме нас с Крамером и адмирала, в комнате еще двое пожилых и не слишком разговорчивых мужчин.

Надо полагать, скромная роль статиста — самая подходящая в данном обществе для не имеющего особых заслуг капитана-инспектора патрульного рейдера. Редко выпадает случай видеть собравшихся вместе людей, чьи имена как бы подернуты романтическим флером почти неправдоподобных криминалистических легенд. Тем не менее захватывающие воображение происшествия, в которых принимал участие каждый из этих асов межгалактического сыска, — не вымысел. Они изложены скучным профессиональным языком, классифицированы многочисленными специалистами и занесены в разделы учебных программ, по которым мы постигаем в центрах СБЦ азы своего специфического ремесла.

Люди, которые неторопливо расхаживают по комнате, задавая свои вопросы Крамеру, изредка — мне, — сыщики. Это древнее слово из лексикона отца, мне оно больше по душе, нежели как-то по-казенному звучащее «инспектор СБЦ». Слово «сыщик», ассоциирующееся с глухим клацанием затвора старинного оружия, которое теперь увидишь разве что в музее, отдает потом целых поколений, оно будто вобрало в себя изматывающую душу монотонность неприметной будничной работы, без которой в нашей, увы, не всеми и не всегда уважаемой специальности не обойтись.

Искать, следопытствовать — исконная основа моей профессии, она неизменна вот уже в течение многих веков, бурный прогресс цивилизации до неузнаваемости изменил ее облик, но не повлиял на суть. А суть, если коротко, — в том, чего самые хитроумные приборы не в состоянии сделать лучше человека. Суть — в умении думать, сопоставлять, из сотен фактов высекать путеводную искру. Никакому суперкомпьютеру такое не по силам: машина может лишь помочь двигаться, но не укажет путь. Никто не знает природы человека лучше, чем сам человек. И никто не отыщет рациональное зерно в запутанных лабиринтах человеческих отношений, не соединит в одно целое бессвязные, на первый взгляд, события быстрее и надежней, чем те, с кем беседуем мы с Крамером.

У них разные должности и звания, но каждый из этой троицы — сыщик высшего класса. И это наводит на мысль, что на Интере произошло отнюдь не рядовое событие. Подобный «консилиум» в СБЦ по пустякам собирать не принято.

Между тем, асы не спешат удовлетворить наше любопытство. Они расхаживают по огромному ковру, от которого исходит едва уловимый запах полевых цветов, больше слушают, изредка переговариваются, как бы размышляя вслух. Со стороны все это похоже не на анализ опасной ситуации, а неспешную беседу в семейном кругу.

— Меня спасла случайность, — продолжает Крамер. — Эта штука метила в скафандр, не предполагая, что в нем уже никого нет.

Адмирал внимательно слушает Крамера, задумчиво поглаживая тыльной стороной ладони тяжелый подбородок. Затем его взгляд скользит по лицам расположившихся рядом мужчин. Один из них, невысокого роста, коренастый, с живыми проницательными глазами, вскидывает голову:

— Полагаю, вас, Теодор, спасло стечение обстоятельств, — уточняет он. — Первое — скафандр. Второе — вы, к счастью, попали не в складское помещение, а музей. Экспонаты сработали в качестве отвлекающих факторов и этот… — коренастый на мгновение запинается, — ваш преследователь потерял драгоценные секунды. Третье — патрульный корабль СБЦ оказался поблизости, а его пилот быстро оценил обстановку.

Вам повезло, по-настоящему повезло, Крамер, — повторяет он. — Ступив на Интер, вы пустились наперегонки со смертью. Может быть, кто-то был заинтересован в вашей гибели?

Крамер пожимает плечами:

— У меня нет врагов. Во всяком случае, так я считал до сих пор…

Мне хочется кое-что заметить по этому поводу, но еще один участник беседы — худощавый, с вытянутым смуглым лицом и немного раскосыми глазами, произносит фразу, что вертелась на кончике моего языка:

— Откуда возьмутся враги у человека, который годами не покидает глубокого космоса? К тому же, не стоит забывать, что Крамер оказался на Интере только из-за аварии ускорителя. Такое предвидеть невозможно.

— Согласен, Ли, — говорит адмирал. — Не уверен, стоит ли вообще исходить из того, что наш таинственный убийца поджидал кого-то…

— Но и отбрасывать такую версию не следует, — замечает коренастый.

Не отвечая, адмирал делает несколько неторопливых шагов по ковру, затем — почти незаметное движение ладонью, и посреди комнаты возникает легкое голубоватое сияние. Постепенно оно обретает четкие контуры планеты, закованной в панцирь из металла и монолитона.

— Интер — это прежде всего полигон, — глухо, словно адресуя слова самому себе, произносит адмирал. — Идеальный полигон для испытания новых видов энергии…

— Или систем оружия, — добавляет Ли.

— Вот именно. На Земле слишком много любопытных глаз, чтобы кто-то мог себе позволить эксперименты с запрещенными почти столетие тому системами. А на Интере только роботы — мертвый сезон.

— Значит, я оказался нежелательным свидетелем? — интересуется Крамер.

— Не исключено. Мы выясним это, — спокойно обещает адмирал, — обязательно выясним. Благодарю вас, вы свободны.

— У меня есть просьба, адмирал. — Теодор бросает взгляд в мою сторону — Если бы не капитан Градов, мы бы не беседовали сегодня с вами.

— Считаете, капитан-инспектор заслуживает поощрения? — улыбается адмирал. — Ведь он просто выполнял свой долг.

— Долг можно выполнять по-разному, — возражает Крамер. — Он спас мне жизнь.

— Видите ли, меня могут обвинить в использовании служебного положения, — отзывается адмирал. — Капитан-инспектор Градов — мой сын.

Некоторое время Теодор Крамер занимается тем, что сравнивает наши с адмиралом лица. Потом, очевидно, удовлетворенный сравнением, улыбается — впервые за весь разговор. Он сдержанно прощается и уходит. Я намерен последовать его примеру, но у самого выхода получаю неожиданный приказ остаться. Очевидно, он объясняется чисто педагогическими мотивами: анализ реальной ситуации опытнейшими криминалистами — настоящая школа для молодых сотрудников СБЦ.

Отец опускает ладони на мягко светящуюся копию Интера:

— Джеймс, кто пользовался полигоном в последние месяцы?

— Вы имеете в виду, конечно, гостей с Территории? — откликается коренастый.

— Да, их в первую очередь.

— Больше десятка разных компаний. В том числе, — Джеймс делает паузу, — одна похоронная.

— А эти что забыли на Интере? — вскидывает брови Ли.

— Они намерены применить какой-то особый способ массовой кремации, — поясняет Джеймс. — С помощью раскаленного газа.

Ли хмыкает и начинает сосредоточенно разглядывать что-то у себя под ногами. Похоронщики на Интере — в иной ситуации такое показалось бы забавным. Но только не в этой, поскольку именно погребальная компания могла доставить на планету необычный груз. Впрочем, не исключено, что его доставили по частям разными кораблями и в разное время, а затем собрали в удобный момент. Трудно утверждать что-то наверняка, когда имеешь дело с Территорией.

Официальное название Территории — Сообщество независимых мегалополисов[3]. В свое время независимые мегалополисы, разбросанные словно редкие оспины на теле Земли, доставляли уйму хлопот и Планетарному Совету, и нашим службам. Их политический статус не позволял сотрудникам Совета или СБЦ активно вмешиваться в события и мегалополисы душили экономические кризисы, терзала преступность, они не в состоянии были переварить проблемы, которые сами порождали. При этом мегалополисы не уставали выставлять себя в роли эдаких страдальцев, загнанных в угол превратностями судьбы, затравленных враждебностью окружающего мира. Их президенты пользовались малейшей возможностью поднять шумиху по поводу якобы ущемленных прав свободного предпринимательства, ограничения передвижений в космосе и прочего, изощряясь друг перед другом в требованиях все более абсурдных привилегий. Такого рода претензии росли, как снежный ком. К скандальной репутации мегалополисов стали уже привыкать, как к неизбежному злу, пока не возникло решение, устраивающее всех: соединить большинство независимых мегалополисов, тем самым предоставив им возможность координировать политику и сообща бороться с трудностями.

Это был исторически оправданный шаг. Планетарный Совет как бы предлагал всем, кто не желал расстаться с иллюзиями прошлого: пожалуйста, объединяйтесь, доказывайте свое право на существование.

Мегалополисы воспользовались этим шансом. Им выделили значительную часть одного из континентов. Так возникла Территория.

Прошли годы, и выяснилось, что Сообщество независимых мегалополисов не в состоянии справиться с традиционными проблемами, которые как бы умножились на масштабы страны.

Когда в Территории поняли, что объединение — это не путь к возрождению, а скорее ускоритель неизбежной агонии, что Сообщество исторически обречено, здесь стали лихорадочно искать выход.

Территория, ссылаясь на различные положения о суверенитете, практически самоизолировалась от внешнего мира. Ее жителям было строго запрещено покидать пределы страны и пользоваться какими-либо посторонними источниками информации. Территория свела к минимуму контакты с Планетарным Советом и перестала информировать его о важнейших событиях внутренней жизни. Именно тогда кто-то из социологов ввел в обиход словосочетание «консервация сознания», ставшее вскоре расхожим.

Стало принятым считать, что Территория, справедливо не питая иллюзий относительно будущего и опасаясь его разрушительного дыхания, пытается сохранить, действительно, как бы законсервировать в сознании своих граждан, прошлое. Видеопрограммы Сообщества были переполнены ностальгическими вздохами и воспоминаниями пожилых леди и джентльменов, которые, не балуя зрителей разнообразием глубоких жизненных наблюдений, с очевидной заданностью мусолили мысль: «Мы сумели бы достичь многого, если бы против нас не ополчился весь мир». Еще одна «истина», с помощью которой официальная идеология пыталась вознести ореол исключительности над Территорией, выражалась в следующем: «Пусть мы слабы и несовершенны, но мы единственны в своем роде и обязаны отстоять право на незыблемость своих устоев».

С той поры, как Территория обособилась, сохранив лишь те из контактов с внешним миром, которые были ей исключительно выгодны, число непомерных претензий к Планетарному Совету и связанных с этим скандальных ситуаций пошло на убыль.

Однако в СБЦ не спешили этому радоваться. Территория, как пугливый моллюск, захлопнула наглухо створки раковины, но можно было поручиться, что в ее недрах зреют отнюдь не жемчуга. От страны, пытавшейся изолироваться ото всех, следовало ждать всяческих сюрпризов. По крайней мере, с точки зрения нашей организации. А поскольку Территория крайне болезненно реагировала на любую попытку вмешательства извне в ее дела, отношения с ней требовали предельной осмотрительности и такта.

Большинство из нас рассматривали Территорию, как чужеродное тело на планете Земля. Однако Сообщество независимых мегалополисов не желало расставаться с Землей, хотя ему неоднократно предлагали воспользоваться иными, даже более благоприятными для жизни местами. Дорога в глубокий космос раздвинула границы обитания человека: планеты-заводы, планеты-кладовые энергии, планеты-лаборатории вращались на своих орбитах. Создать еще одну не представляло сложности.

Но все дело в том, что Земля была особой планетой. Планетой, символизирующей источник разума в этой части Галактики. И те, кто желал сохранить за собой привилегию жить по законам, о которых уже забыла большая часть человечества, хорошо понимали, что, покинув Землю, они могут окончательно потерять право именоваться людьми.

— …Допустим, это действительно робот-убийца, — наконец нарушает молчание адмирал Градов, — и его доставили на Интер для испытания перед запуском в серию. Полигон расположен достаточно далеко от Земли, и создатели этой игрушки вряд ли решились бы поддерживать с ней прямую связь.

— Исключено, — откликается Джеймс. — Наши ретроспутники фиксируют любой независимый контакт с Интером.

— Значит… — глядит в упор на него адмирал.

— Значит, если они не додумались до чего-то сверхоригинального, на Интер явится гонец ознакомиться с результатами испытаний.

— Усильте наблюдение за Интером, Джеймс! — приказывает адмирал.

— Уже сделано…

— Только не питайте слишком больших иллюзий на этот счет, — предостерегает отец. — Гонец, как вы его называете, может оказаться ничего не ведающим третьестепенным лицом. А вот чем я попрошу заняться всерьез. Выясните, как поживает…

Отец произносит индекс и номер.

Номер — это человек. Человек, который за совершенные преступления был подвергнут самому суровому наказанию — пожизненному лишению имени. Индекс означает, что преступник к тому же представлял особую социальную опасность, и посему его выслали за пределы Земли — на какой-нибудь отдаленный спутник: исключительная мера, принимая во внимание гуманный характер планетарных законов. Итак, речь идет о крайне опасном человеке. Мысленно я нарекаю его Изгоем.

— Если не ошибаюсь, — добавляет отец, — несколько лет назад мы удовлетворили просьбу Территории о возвращении его на Землю, и теперь этот человек отбывает ссылку в весьма комфортабельных условиях.

— Бог мой, вы думаете?! — изумленно бормочет Джеймс. — Он ведь старик…

— Верно, — соглашается адмирал Градов, не спуская глаз с какой-то невидимой точки на светящейся сфере. — А старики обладают одним неоценимым свойством, Джеймс, — они умеют помнить. Особенно о дорогих для них идеях и замыслах, которым не суждено было сбыться. Наш знакомый, я могу его понять, приближается к тому рубежу, у которого принято подводить итоги. Возраст обостряет ностальгию по несбывшемуся, и порой человек снова не прочь рискнуть ради него всем. Тем более что жизнь почти прожита.

Он умолкает на некоторое время, и никто не решается нарушить тишины. Наконец адмирал возвращается к нам из глубины своих раздумий:

— Этот человек умел мыслить масштабно и был по-настоящему опасен. Такой не стал бы пачкать руки банальной уголовщиной. Мне становится не по себе, когда я думаю о том, что в свое время в его распоряжении могли оказаться сотни, тысячи совершенных механических убийц. А если они появятся у него сейчас?

— За стариком установлено пожизненное наблюдение, — напоминает Джеймс.

— К тому же, и время другое, — замечает Ли.

— Вероятно, он тоже уяснил эту нехитрую истину, — усмехается адмирал, — и в состоянии действовать более тонко и осмотрительно. Время — не панацея от всех бед. Порой оно так затушевывает прошлое, что самые тяжкие преступления кажутся не более, чем занятной фантасмагорией. Но мы здесь не для того, чтобы смотреть на прошлое через уменьшительное стекло.

Тон отца становится жестким.

— Пусть кто-то незаметно «прощупает» старика. Этот кто-то должен быть неизвестным ищейкам Территории, уметь действовать самостоятельно, не входя в контакт с нашими сотрудниками, и нестандартно.

— Кажется, у нас есть подходящая кандидатура, — после короткой паузы произносит Ли.

— Кто?

— Капитан-инспектор Градов, — отвечает Ли невозмутимо, так, словно я отсутствую в комнате. — Хватит ему киснуть на патрульном рейдере. У Градова отличная реакция. Он способен на большее. И потом… — Ли смолкает на мгновение, словно раздумывая, стоит ли нарушать субординацию: — Парень не виноват, что его отец — адмирал СБЦ и относится к сыну строже, чем к другим сотрудникам.

Адмирал вскидывает брови, но оставляет этот выпад без ответа.

Уже второй раз в течение какого-то часа речь заходит о моей персоне, и ощущение у меня не из приятных. Будто попал на собственные похороны, — кажется, именно в этом случае о тебе принято говорить исключительно хорошее.

— Я изучу ваше предложение, Ли, — сухо отвечает адмирал, подчеркнуто глядя мимо меня…

Глава вторая Глаух и Сторн

Макс Сторн остановил энергиль[4] у массивного табло, на котором переливались огромные, налитые изнутри светом, буквы: «Всякое передвижение ограничено! Заповедная зона», и огляделся.

Тронутая желтизною трава подбиралась вплотную к отшлифованным до матового блеска частыми дождями монолитонным плитам. Метрах в пятистах поднималась почти сплошная стена высокого леса, в стволах корабельных сосен которого отливало старой медью полуденное солнце.

Шоссе доходило до деревьев и здесь обрывалось. Россыпи мелких, незнакомых Сторну цветов у обочины источали сладкий, слегка дурманящий запах. Над прогретой землей поднималось знойное марево.

Сторн стянул куртку, перебросил ее через потное плечо и зашагал по едва различимой тропинке, стараясь не наступать на быстро убегающих из-под ног ящериц. Голова чуть-чуть кружилась — так бывало всегда, когда он вырывался из удушливой атмосферы мегалополиса в лесную глушь.

Сторн шел, раздумывая, как объяснить Глауху причину своего очередного появления здесь, но чем дальше углублялся в тенистый, пронизанный терпким хвойным духом мир, приближаясь к затерянным между деревьями коттеджам, тем отчетливей сознавал: никакой логичной причины ему не отыскать. Просто в определенные минуты жизни ему нужен был Глаух, его тихий рассудительный голос и понимающая улыбка.

Макс Сторн обладал сложным характером. Одной из его особенностей, «пунктиком», по выражению Глауха, была абсолютная неспособность сдержанно вести любой, даже самый пустяковый, спор.

Малейшее возражение вызывало у него вспышку дикой, похожей на безумие ярости. Подобная странность (которой, впрочем, в той или иной степени отмечено большинство одаренных натур) способна была оттолкнуть от Сторна многих, но только не Михая Глауха. Он относился к Сторну снисходительно, как к капризному ребенку.

Ему единственному Сторн позволял себе перечить. Только Глаух делал ему замечания, которые Сторн сносил молча. Впрочем, иногда он срывался, осыпая своего друга проклятиями, но жар самых злых и безрассудных слов быстро остывал под невозмутимым взглядом Глауха.

Возможно, в нем было нечто, уравновешивающее вспыльчивую натуру Сторна, оттого тот и искал встреч с Глаухом, как больной ищет единственное, способное исцелить его недуг лекарство.

Между тем это были совершенно разные люди, и со стороны их привязанность друг к другу не могла не казаться странной.

Михая Глауха занимала биология, о его оригинальных экспериментах с животными ходили легенды. Говорили, что лишь гипертрофированная скромность мешает ученому обнародовать удивительные открытия, которые сразу бы сделали имя автора всемирно известным. Глаух не опровергал и не подтверждал такого рода слухи. Он продолжал работать в своей затерянной в лесу лаборатории, окруженный такими же молчаливыми и отрешенными помощниками, как и сам, не выказывая ни малейшего интереса к славе мирской. Несколько раз в лесную обитель Глауха пытались проникнуть жаждущие сенсаций репортеры, но вид крупных леопардов, лениво прогуливающихся по лужайкам у коттеджей, сразу же отрезвлял любопытных.

Что касается Макса Сторна, то он изучал биохимические процессы, связанные с различными функциями головного мозга. В студенческие годы ему прочили блестящее будущее, возможно, эти предсказания и сбылись бы, если бы не его необычный характер. Скандальная репутация быстро заставила отвернуться от молодого исследователя даже симпатизировавших ему вначале ученых.

О Сторне тоже ходили легенды. Но относились они, главным образом, к его некоммуникабельности.

И Глаух, и Сторн предпочитали не рекламировать результатов своих исследований, но если первый, как утверждала молва, поступал так из необъяснимого чудачества, то второй — из-за обиды на все человечество, не желавшее признать в нем выдающегося ученого. Может быть, еще и это сближало таких непохожих по характеру Глауха и Сторна.

По дороге к коттеджам Сторну повстречалось несколько бородатых мужчин. То были помощники Глауха. Проходя мимо, они кивнули ему — Сторн был одним из немногих, имевших доступ в лесную обитель, и его здесь знали в лицо.

Неясный шорох в глубине бурелома привлек внимание Сторна. Налитые золотистым огнем глаза огромной кошки блеснули и пропали в зеленом сумраке.

Сторн смахнул со лба вмиг выступившие капли холодного пота и ускорил шаг. Он почувствовал облегчение, услыхав знакомый голос, доносившийся из-за живой, перевитой плющом изгороди, окружавшей дом. То был голос Глауха. Нотки неподдельного восхищения звенели в нем, и Сторн прислушался.

— Взгляните на это существо! Как великолепно оно снаряжено для жизни, — обращался к невидимым собеседникам биолог. — Много тысяч лет назад его предки появились на свет, и за это время природе почти не понадобилось что-то усовершенствовать в механизме выживания. Эти цепкие когтистые лапы способны взбираться часами по гладкой вертикальной стене. Эти зубы прогрызут даже камень, стачиваясь, они отрастают вновь. А какое мощное мускулистое тело подарила счастливчику судьба. Массивное и неуклюжее на первый взгляд, оно способно протиснуться в самую узкую щель. О, это существо выживет, что бы ни стряслось: потоп, землетрясение или ядерный апокалипсис. Да-да, образ жизни делает его неуязвимым для радиации. Над обожженным атомным смерчем пустырем будут стоять ядовитые туманы, тучи просыпят с небес пепел, звенящая тишина обнимет сумрачные пространства. Но я не удивлюсь, если в этом царстве смерти, за каким-нибудь оплавленным валуном, вдруг приподнимется остроносая голова и маленькие глазки, без труда пронизывающие темноту, равнодушно взглянут на окружающий мир. Оно поистине уникально, это существо, — заключил Глаух.

Заинтригованный, Сторн не удержался и попытался заглянуть через верх изгороди. Он увидел Глауха, сидящего в кресле. Тот поглаживал лежащего на коленях зверька. Вначале Сторну показалось, что это кролик. Вглядевшись пристальней, он невольно содрогнулся — на коленях Глауха шевелилась огромная крыса. Она давала ласкать себя и лишь изредка, не в состоянии перебороть инстинкта, обнажала огромные, тронутые желтизной резцы.

Несколько человек из штата лесной лаборатории без тени улыбки внимали монологу учителя. Сторн понимал их. Глаух редко говорил так, а если говорил — его стоило слушать.

— Ты, кажется, стал настоящим поэтом в этой глуши, — произнес Сторн вместо приветствия.

Услышав посторонний звук, крыса вздрогнула и заметалась в руках Глауха.

— А, гость из мегалополиса, — обернулся Глаух. Он передал встревоженного грызуна одному из помощников, коротким жестом руки отпустил людей и пошел навстречу Сторну своей не по годам медленной неуклюжей походкой. — Как твои опыты, старина? Ты нашел способ пробудить в каждом из нас могучий интеллект?

— Ну, ты, положим, в этом не нуждаешься, — буркнул Сторн, не переносивший расспросов о своих исследованиях, и бросил брезгливый взгляд на крысу: — Надеюсь, этих избранников природы тут не слишком много. Я, знаешь, не биолог, и особой симпатии к этим тварям не испытываю.

— Не волнуйся. До тех пор, пока тебе не придет в голову пнуть кого-то из них ногой, безопасность гарантирую, — усмехнулся Глаух. — Хочешь молока? Настоящего, не синтетического, как в мегалополисе.

— Я предпочел бы кое-что покрепче, — отозвался Сторн.

— Ошибся адресом, парень. Ты же знаешь, мы не держим спиртного, запах алкоголя отпугивает животных.

— Да-да, — поморщился Сторн. — Но на аромат кофе они, кажется, реагируют более или менее спокойно. Я не нарушу заповедей здешнего мужского монастыря, если попрошу кофе покрепче?

— Отнюдь. Сюда подать, или будешь пить в коттедже?

— Сюда. Мне не так часто доводится дышать чистым воздухом.

— Этого добра в избытке, — заметил Глаух и пошел к дому.

Глядя ему вслед, Сторн неожиданно подумал, как мало знает он об этом человеке — единственном, кого мог бы считать своим другом. Сторн имел представление о его характере, привычках, отношении к тем или иным второстепенным вещам, однако все это было лишь оболочкой, скрывавшей суть. Суть — в поступках, в деле, которому посвящают жизнь. Но именно об этом, по давнему молчаливому уговору, ни Сторн, ни Глаух не заводили речи в часы своих редких встреч. Оба они словно опасались переступить невидимую грань, за которой могло возникнуть нечто, способное навсегда оттолкнуть их друг от друга.

Сторн молча наблюдал, как Глаух разливает темный напиток в антикварного вида чашки. Кофейный аромат смешивался с терпким запахом хвои.

— Хорошо здесь у тебя, — сказал Сторн, с удовольствием сделав несколько глотков. — Но жить в лесу постоянно… Я погиб бы от тоски.

— Мы здесь работаем, — напомнил Глаух. — Когда постоянно занят, мысли о тоске как-то не приходят в голову.

Несколько крупных капель с плеском упали в чашку. Сторн вскинул глаза. Небо наливалось холодной, клубящейся чернотой.

— Можешь переждать дождь в доме, — предложил Глаух.

— А ты?

— Пройдусь по лесу. Люблю гулять в дождь.

— Я с тобой, — сказал Сторн. Ему не хотелось оставаться одному в чужом и пустом коттедже.

Глаух шел медленно, по-медвежьи переваливаясь с ноги на ногу, что-то неразборчиво бормоча, часто наклонялся к земле, разводя руками влажную высокую траву, под которой обнаруживался то муравейник, то чернеющий ход звериной норы. Иногда он останавливался у сосен, словно прислушиваясь к неровному скрипению стволов. Глаух казался неотделимым от окружавшего его зеленого мира, он сам как будто был его частицей.

Невдалеке сверкнула молния, и сразу с небес обрушились потоки воды.

Сторн поспешно отступил под листву вяза. Глаух тоже подошел к дереву, положил ладонь на кору. Потом пальцы его неожиданно скользнули вверх, нащупали какое-то углубление и вытащили оттуда отчаянно запищавшего, едва оперившегося птенца. Несколько невесть откуда взявшихся птиц встревоженно захлопали крыльями прямо перед глазами Сторна, и он невольно зажмурился. А когда открыл глаза, то увидел Глауха, шагающего прочь с птенцом за пазухой. Две большие птицы сидели на его плечах, нахохлившись под дождем. Сторна поразило, как спокойно они себя ведут, лишь изредка взмахивая крыльями в такт шагам человека, чтобы не свалиться наземь.

Глаух вынул птенца и подсадил его в дупло над головой. Потом повернул мокрое от дождя лицо к Сторну и крикнул:

— Тебе лучше отойти от дерева, Макс!

Сторн поспешно отступил от вяза, ощущая в себе странную готовность подчиниться любому слову человека, похожего сейчас на лесное божество.

— Подальше, — нетерпеливо взмахнул рукой Глаух.

Сторн сделал еще несколько шагов, и в тот же миг извилистая молния вонзилась в крону вяза. Ослепительный свет хлестнул Сторна по лицу, и он услышал скрежет раздираемого молнией воздуха. Запахло озоном. Словно нехотя, со звуком, напоминающим скрип уключин, отколотая часть ствола рухнула вниз, обдав Сторна снопом мелких брызг.

«Глаух знал, что молния ударит в вяз, — подумал Сторн, не в силах отвести взгляд от поверженного дерева, с голубоватыми в местах излома, почти бесцветными язычками огня. — Но ведь знать такое невозможно. Чудеса!..»

— Чудеса! — повторил он вслух.

Глаух взглянул на него, перевел глаза на вяз, качнул головой:

— Чудеса — это то, чего мы не понимаем. Когда так много времени проводишь в лесу, нутром начинаешь чувствовать жизнь зверья и деревьев. Нет чудес, Сторн, есть интуиция, опыт, природный человеческий инстинкт. Разве его сохранишь в мегалополисе, где за тебя все делают роботы?

Он стоял под дождем, насквозь промокший, безмятежно ловил губами падающие капли, улыбаясь каким-то своим мыслям, и мучительная, острая зависть вдруг кольнула сердце Сторна.

— Какой же ты счастливчик, Глаух! — вырвалось у него.

— Счастливчик? — переспросил тот.

— Да! — выкрикнул Сторн, с бессильным отчаянием ощущая, как горячая волна знакомой ярости захлестывает сознание. — Ты счастливчик, потому что тебе наплевать, замечают это остальные или нет. Потому, что ты растворился в самом себе и в этом мире без остатка, а это и есть настоящее счастье — быть в ладу с собой и миром. А вот мне всегда было небезразлично, каким меня видят со стороны. Я. никогда не мог по-настоящему отрешиться от мира людей, потому что у меня не было своего…

Глаух слушал молча, даже не удивляясь внезапности неистовства, которое охватывало его собеседника.

Вдруг взгляд Сторна потух.

— Извини, — пробормотал он. — Я плету чушь. Просто ты так безмятежно улыбался, и я не сдержался… Мне плохо, чертовски плохо сейчас…

— Что-то случилось? — осторожно спросил Глаух.

И тут, наконец, Сторн понял, что искал встречи с Глаухом лишь для того, чтобы сбросить с себя тяжесть, камнем лежавшую на душе;

— Я убил человека…

Глава третья Сергей Градов: метаморфозы одного характера

Пожилой седовласый джентльмен весьма почтенного вида, незримой тенью которого я пребываю вот уже вторую неделю, отличается исключительно пунктуальным характером. Если бы не отдельные специфические привычки, от которых джентльмен, несмотря на достаточно преклонный возраст, не спешит избавляться, его можно было бы считать почти праведником.

Седовласый поднимается довольно рано и в ожидании завтрака прогуливается по саду, окружающему виллу. Сад ухожен, кроны деревьев аккуратно подстрижены, каждое движение моего подопечного на виду, словно он позирует хроникерам.

Ужинает джентльмен ровно в восемь — под тентом на лужайке, а если холодно или идет дождь, трапеза переносится в прозрачный аквариум террасы на первом этаже. В еде седовласый подчеркнуто традиционен, как, впрочем, и во всем остальном, — избегает широко рекламируемых пищевых паст и таблеток-концентратов соблазнительного вида, предпочитая дорогие натуральные продукты. Судя по этому жилищу, марке энергиля и другим многочисленным деталям быта, которые сразу же бросаются в глаза, он может позволить себе некоторые расходы.

Консерватизм почтенного джентльмена проявляется и в манере одеваться. Эффектные однодневки из быстро застывающих напылителей — не для него. Правда, седовласый не прочь провести недвусмысленным взором проходящее мимо юное создание, повиливающее бедрами, покрытыми популярной среди молодежи и прекрасно подчеркивающей все достоинства стройной фигуры эластичной пеной. Но сам даже в жару не изменяет старинной рубашке и куртке, на которых, впрочем, поблескивают фирменные знаки известнейших супермаркетов.

После завтрака джентльмен совершает короткий моцион по набережной и входит в здание, которое, несмотря на претенциозную архитектуру в стиле модерн, сохраняет достаточно унылый вид. Это видеоархив. Недра его бесчисленных коридоров хранят в мириадах специальных ячеек крохотные кассеты с записью всех информационных программ, когда либо выходивших в эфир Сообщества.

Царящая тут сосредоточенная тишина прямо-таки давит на уши после разнообразного звона мегалополиса. Хранилище посещают, как правило, люди в возрасте. Ученые-историки, бывшие репортеры или просто старики, желающие освежить воспоминания о былом.

Седовласый коротает здесь время до обеда, созерцая программы более чем сорокалетней давности. Не составляет особого труда установить, что одним из главных действующих лиц в них является некий молодой человек с весьма решительными манерами и быстрым волевым взором. Программы, несмотря на свою удаленность во времени, смотрятся как увлекательный детектив. По всей видимости, когда-то они были подлинной сенсацией. У детектива имеются, как и положено по всем законам жанра, завязка, кульминация и эпилог.

Завязка — эксперимент по созданию искусственной цивилизации на одном из спутников Эррея. Молодой человек с решительными манерами, успевший приобрести к тому времени среди агентов полицейского надзора мегалополиса репутацию отъявленного и удачливого негодяя, пытается использовать эксперимент в своих целях. С помощью нескольких ученых, которых ему удается шантажировать, он рассчитывает создать армию обладающих невероятной силой существ, почти лишенных способности мыслить, но готовых послушно уничтожить любую видимую цель. Преступники внедряются в группу, координирующую ход эксперимента. Вскоре они добиваются своего: монстр, увидевший свет в одном из стерильных боксов на спутнике Эррея, по-звериному могуч и почти не выходит из состояния агрессивной ярости.

Я наблюдаю символическую сцену детектива: молодой человек с волевым взором указывает на голубой светящийся шарик — Землю в безмятежной пустоте космоса. Злобное, взъерошенное существо, оскалив массивные, загибающиеся назад клыки, бросается на шарик и… растерянно щелкает мощными челюстями. Земля — всего лишь объемное изображение.

Недоуменный взгляд обманутого зверя. Удовлетворенная усмешка добившегося своего человека…

У одного из ученых, посвященного в тайну, не выдерживают нервы. Потрясенный кровожадностью созданных им гомункулусов, он хочет уничтожить матрицы с их генетическим кодом. Увы, он действует недостаточно осмотрительно и гибнет. Об убийстве случайно становится известно начинающему сотруднику СБЦ. Он приступает к расследованию. Добытая инспектором информация ставит Службу безопасности цивилизаций в сложное положение. Переброска на спутник многочисленной группы захвата может вызвать кровопролитие и, самое главное, гибель ценных для науки результатов эксперимента. Однако в гигантских коконах боксов созревают уже десятки звероподобных существ: промедление на руку преступникам. Обстоятельства вынуждают инспектора действовать на свой страх и риск.

Кульминация детектива — схватка с монстрами (впоследствии ее до деталей распишут репортеры).

И, наконец, эпилог. Молодой человек с решительными манерами и волевым взором, который отныне не имеет собственного имени — лишь безликие номер и индекс, дает последнее интервью перед изгнанием. Он неплохо держится, даже пытается острить, отмечая при этом, что ему повезло, — смертная казнь давно отменена.

— Вас не смущает, что теперь до конца дней вы будете находиться под наблюдением людей из СБЦ? — спрашивает кто-то из журналистов. Собеседник с подчеркнутым безразличием глядит мимо:

— Подобная перспектива многих повергла бы в шок. Но я никогда не был одним из многих. Человек привыкает ко всему. Я попытаюсь привыкнуть к ослепительным солнцам планеты, на которую меня высылают, и круглосуточной слежке. Нужно же как-то расплачиваться, если проиграл.

— Вас называют преступником века. Чего вы хотели добиться?

Он вскидывает глаза на репортера. Почти бесцветные, расширенные глаза одержимого:

— Власти. Абсолютной власти. На Земле слишком много людей. Когда я сознаю, что вместе со мной одни и те же желания, чувства, мысли испытывают миллионы, то хочу выть от несовершенства этого мира. Я не желаю делить его со всеми. Право наслаждаться жизнью имеют лишь избранные, обладающие особым даром: талантом, красотой или силой. Если бы все сбылось, я один даровал бы такое право. На Земле тесно, — повторяет он. — Я хотел расчистить жизненное пространство и называл это стремлением к гармонии. Другие назвали это преступлением. К сожалению, этих других гораздо больше…

Журналист задает вопрос инспектору СБЦ, раскрывшему заговор:

— Это верно, что вы спасли мир?

— Спасать мир — в компетенции Службы безопасности цивилизаций. Я всего лишь один из ее сотрудников.

— Не скромничайте, инспектор. Вы справились в одиночку с целой бандой. Создается впечатление, что вам не ведом страх.

— Почему же? — пожимает плечами собеседник. — Но страх бывает разным. Страх за себя способен убить все человеческое. Страх за других, за судьбу этого мира, напротив, делает тебя настоящим человеком. Именно этим страхом были продиктованы мои поступки.

— Не считаете ли вы, что с главным преступником обошлись чересчур гуманно?

— Возможно. Но степень гуманности законов говорит о степени совершенства общества. Я рад, что мы можем позволить себе проявить гуманность даже к заклятым врагам.

— Наверное, вы ненавидите его. Этот человек стрелял в вас, ранил…

— Я тоже стрелял в него и не промахнулся, — спокойно отвечает инспектор. — Ненависти нет. Есть любопытство: такое разительное сочетание патологии и таланта я встречаю впервые. Если, конечно, подразумевать под талантом способность изобретать самые невероятные средства уничтожения себе подобных.

…Да, старые программы действительно напоминают детектив. Возможно, даже не слишком высокого разряда. Только все дело в том, что это обычная хроника. Седовласый джентльмен почтенного вида и молодой человек с волевым взором — одно и то же лицо. Правда, в манерах моего подопечного появилась за время ссылки некоторая респектабельность и взгляд, очевидно, утратил былую остроту. Полной уверенности в этом у меня нет, поскольку седовласый прячет глаза под старомодными затемненными контактными линзами. Похоже, беспощадные солнца вокруг далекой планеты сказались на его зрении.

Итак, это Изгой, только основательно подретушированный временем. Настолько сильно, что мне ни разу не удалось разглядеть в его характере и поступках хотя бы намека на прежнюю неистовую, готовую смести все с пути неукротимость. Что ж, годы заточения меняют людей. Однако даже они не в силах поглотить былого честолюбия, иначе зачем тогда седовласому ежедневный психологический допинг — погружение в собственную молодость. Пять лет назад по настоянию Территории его вернули на Землю, разумеется, при условии, что старик ни с кем не попытается войти в контакт, будь то политик, бизнесмен или ученый.

Он и не пытается, педантично следуя монотонному ритуалу убивания времени. Выйдя из архива, старик минут десять будет греться на солнышке, сидя на скамейке, глядеть на детишек и кормить голубей на площади. В такие минуты особенно трудно поверить, что когда-то одно имя почтенного джентльмена, имя, которого он лишился навсегда, было способно повергнуть в ужас далеко не слабонервных людей; что в этого человека стрелял отец, оставив с правой стороны затылка шрам, который седовласый постоянно массирует по утрам.

Я занимаю его кресло в архиве и быстро выясняю, что отпечатки пальцев моего подопечного совпадают с контрольными. По инструкции для полной идентификации нужно еще воспользоваться несложным приборам, воспроизводящим рисунок кровеносных сосудов в глубине глаз седовласого, однако непроницаемые контактные линзы сделать этого не позволяют.

Почтенный джентльмен, поскучав на скамейке, не торопясь пересекает площадь и усаживается в энергиль престижного в этом месяце серо-голубого цвета. Кажется, он доволен жизнью и не скрывает этого. У Изгоя есть средства, есть влиятельные покровители, которые дают эти средства и в отличие от меня действуют отнюдь не инкогнито. Видимо, у этих людей нет оснований относить себя к числу тех лишних на Земле миллионов, которых молодой человек с волевым взором хотел когда-то с помощью своих монстров превратить в прах.

Сейчас седовласый проследует на обед в один из самых дорогих ресторанов (абонированный зал с видом на море), вернется на виллу, где поспит час-полтора, побродит по саду, подрезая кусты. Потом он выпьет кофе с молоком и, в зависимости от настроения, отправится на очередное спортивное шоу или в ночной кабак. К часу ночи старик вернется домой, а завтра с утра все повторится сначала.

Глава четвертая Исключение из правил

Обозревательница шестой вечерней видеопрограммы Элен Кроули рассеянно наблюдала, как посреди ее небольшого оффиса тают радужные хлопья света, несколько секунд назад бывшие объемным изображением. Затем, протянув руку к портативному устройству, извлекла кассету — серебристую горошину, величиной с голубиное яйцо, задумчиво взвесила ее на ладони.

Кассету передал ей ничем не примечательный мужчина средних лет, вынырнувший из толпы, заполнявшей в утренние часы улицы мегалополиса.

— Посмотрите, это очень важно! — нервной скороговоркой шепнул незнакомец и перепрыгнул на соседнюю, двигавшуюся в противоположном направлении ленту тротуара. Элен не успела даже разглядеть его толком, запомнила лишь глаза — воспаленные, быстрые, испуганные.

Занятая неотложными делами, Элен Кроули только спустя день вспомнила об утреннем происшествии и познакомилась с содержимым кассеты. Увиденное ее озадачило. Подумав, журналистка решила поговорить с братом. Виктор Кроули возглавлял службу полицейского надзора центрального района и не раз снабжал Элен неофициальной информацией.

Увидев на служебном экране лицо сестры, Кроулч расплылся в улыбке:

— Я-то думал, что подключился к вечерней программе, — повторил он излюбленную шутку. — Как поживаешь, Элен?

— Спасибо. У меня очередная просьба.

— Эй вы, потише там, — обернувшись, крикнул полицейский. — Ну и работенка у меня! Наглядевшись на наших клиентов, сам себе начинаешь казаться ангелом.

— Поинтересуйся по своим каналам, если можешь. Макс Сторн, ученый-биохимик. Родственники, друзья, прошлое… Словом, все, что можно.

— Готовишь очередную сенсацию? — спросил Кроули. — Ладно. Вызови меня через пару дней, в это же время.

…Однако Виктор Кроули не стал дожидаться вызова. Он сам связался с сестрой на следующий вечер. И воспользовался для этой цели не служебным аппаратом.

— Плохо дело, девочка! — без обиняков начал Кроули. — У нас нет досье на этого парня. Данные о нем выведены из компьютера.

— Разве такое возможно? Твой шеф выступал недавно в нашей программе и заявил, что в любое мгновение готов предоставить самое подробное досье на каждого жителя мегалополиса, будь то закоренелый преступник или невинный младенец… Не так ли?

— Так, — отозвался Кроули. — В принципе. Но в любом правиле могут быть исключения. Тем более, когда существуют люди, которые вообще плевать хотели на всякие правила. Думаю, это дело рук парней из тайной полиции. Только они вправе корректировать программу в особых случаях — для каких-то своих целей или по указанию свыше. Видимо, то, чем занимается этот твой Сторн, не нуждается в особой рекламе?

— Похоже.

— Я пытался навести кое-какие справки через личную агентурную сеть. Удалось выяснить очень мало. Несколько лет назад он развелся с женой. Катрин Бакст, тридцать пять лет. Адрес диктовать?

— Диктуй, — сказала Элен Кроули. — А что, у Сторна из родственников больше никого?

— Один как перст. И никаких контактов. Вернее, почти никаких. Изредка он навещает приятеля по университету. Его фамилия Глаух.

— Тот самый, знаменитый биолог?

— Тот самый. Ну, и еще такая деталь: в последнее время Макс Сторн начал наведываться в секс-кварталы, причем выбирает самые фешенебельные заведения. Судя по тому, что раньше он себе такого не позволял, у Сторна завелись деньжата. И немалые.

— А точнее?

— Чтобы это узнать, нужно специальное разрешение. Я не собираюсь его добывать.

— Почему?

Виктор Кроули вздохнул.

— Могу дать тебе хороший совет, девочка. Оставь этого парня в покое. Не наводи справок, не прилипай к нему. Это опасное дело. Боюсь, ты не представляешь, насколько опасное…

— Есть какие-нибудь факты? — осторожно поинтересовалась журналистка.

— Факты… — презрительно хмыкнул полицейский. — Когда работаешь в службе надзора столько, сколько я, начинаешь ощущать опасность кожей. — Он красноречиво похлопал себя по затылку. — Это трудно объяснить. Обрывки случайно услышанных фраз, сопоставление разрозненных деталей, интуиция, наконец… Все это позволяет строить лишь предположения, но я еще ни разу не ошибся, заметь.

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь. За этим парнем стоит что-то страшное. Есть такие люди — айсберги, на поверхности только краешек, к ним даже приближаться опасно. Если досье на человека выведено из компьютера, он не по зубам даже полиции, что бы ни совершил. Здесь какая-то очень крупная игра. Подумай об этом.

— Подумаю, — отозвалась Элен Кроули. Полицейский помолчал, пристально глядя на нее, потом произнес:

— Похоже, я не убедил тебя. А жаль! — и отключил аппарат.

— Человек-айсберг..! — тихо повторила Элен Кроули.

Глава пятая Сергей Градов: приказ из трех фраз

Не слишком веселое занятие — быть тенью пожилого человека. Я начинаю сочувствовать парням из СБЦ, которые годами вынуждены заниматься тем, на что я убил без малого месяц. Они действуют достаточно осмотрительно, их наблюдение за стариком можно определить лишь по некоторым косвенным признакам, заметным только глазу профессионала.

За это время в меня несколько раз стреляли. К счастью, эти выстрелы грозят всего лишь легкой мигренью. Мальчишки в куртках рекламных агентств высматривают прохожих, которые выглядят посостоятельнее и выпускают в их сторону из специального распылителя множество крохотных бесцветных шариков. Их называют «поющими клопами». Миниатюрные устройства впиваются в складки одежды, прячутся в волосах, затаиваются где-нибудь в обивке машины, чтобы в урочный час оказаться неподалеку от вашего уха и пропищать тонко, но вполне отчетливо нечто вроде: «Покупайте таблетки концентрированного спиртного «Алко». «Алко» — это то, что наши пра-пра-прадеды называли виски, только гораздо, гораздо лучше». Избавиться от «поющего клопа» чрезвычайно трудно, он проворно выскальзывает и умело маскируется. Можно, правда, применить специальное средство «антирекламин», но оно не каждому по карману.

В мегалополисе любят стрелять. Стреляют в объемные изображения животных на так называемых «гала-сафари», в очень точные подобия людей, чьи роли исполняют специальные роботы, и в людей настоящих. К убийствам здесь привыкли и считают их скорее несчастным случаем, нежели преступлением. Такая точка зрения, как ни парадоксально, отчасти оправдана, поскольку большинство преступлений остается нераскрытым: мегалополис кишит бандами — крупными и помельче.

Впрочем, если постоянно быть начеку, вести себя осторожно, не показываться в пользующихся дурной славой кварталах, вероятность подвергнуться нападению можно свести к минимуму. Мой подопечный, судя по всему, не отличается склонностью к излишнему риску.

Наши сотрудники не замечают в поведении седовласого ничего подозрительного, однако меня это не успокаивает. Люди, годами ведущие слежку, поневоле привыкают к объекту и способны упустить в его поведении нечто существенное.

И хотя есть веские основания информировать руководство СБЦ о том, что с Изгоем все в порядке, я не тороплюсь. А удерживают меня несколько мутноватые, почти неразличимые пятнышки на зеркально блестящей поверхности той идиллической картинки, которую ежедневно преподносит нам старик. Возможно, это плоды излишнего, мудрствования, но они не дают поверить окончательно в подлинность оригинала. Что же беспокоит мою требовательную совесть сыщика?

Иногда, в ожидании обеда, старик рисует чертиков на белоснежной салфетке, выводит какие-то замысловатые знаки. Словом, занимается той самой чепухой, которую проделывают тысячи людей, не знающих, как убить время. Разве что другие не рвут затем салфетки на мелкие клочки, подобно седовласому джентльмену. Впрочем, у каждого свои причуды. В иной ситуации я не обратил бы на это внимания. Но сейчас любая деталь в поведении подопечного может стать ключом к разгадке сложного психологического ребуса из области эволюции его характера. А посему мне приходится подбирать жалкие клочки мусора и воссоздавать из хаоса необычной мозаики нечто цельное.

Выяснилось, что почтенный джентльмен корябает на салфетке одну-единственную фразу, смысл которой наводит на размышления о далеко не безоблачном состоянии его духа. «К чертям собачим! К чертям собачим! К чертям собачим!» — вот что выводит он с упрямым, постоянством.

Я запрашиваю в СБЦ образец почерка Изгоя и вскоре получаю ответ, что такового не имеется. Молодой человек с волевым взором питал отвращение к любому виду эпистолярного творчества. Можно допустить, что за многие годы, в течение которых он превращался в седовласого джентльмена, привычки могли измениться. Однако почему моему подопечному так не хочется, чтобы другие знали, как опостылела ему эта сытая, размеренная жизнь?

Пока я не могу ответить на этот вопрос. И не только на этот.

Иногда на лицо седовласого джентльмена, мирно попивающего традиционный кофе с молоком на солнечной террасе, набегает тень. Легкое, почти незаметное облачко, след мимолетного раздражения. Он невольно тянется рукой вниз, к ступне, но, словно опомнившись, быстро отдергивает ее. Только нога делает непроизвольное движение, характерное для тех, кому чересчур тесна обувь. Опять случайность, не заслуживающая внимания? Не исключено.

Юные жрицы древнейшей профессии, помогающие старику скрашивать некоторую монотонность его существования, поведали об еще одной странности их постоянного клиента. Оказывается, что даже в самые интимные минуты седовласый джентльмен не разоблачается до конца.

Все это вынудило меня прибегнуть к малопочтенному занятию, которому давно найдено подходящее название — рыться в чужом белье. Сделать это было не так просто. На вилле есть небольшое подвальное помещение, оборудованное как настоящая комната-сейф, то есть практически недоступное для обычных способов наблюдения. Но тут не хранятся ни деньги, ни драгоценности, ни документы, что не уступает в цене последним. Когда я обнаружил, что это, столь тщательно укрытое от постороннего взгляда место служит всего лишь для смены нательного белья, в моей измученной самыми невероятными предположениями душе вспыхивают первые лучики надежды.

Пришлось применить новейшую аппаратуру: мельчайшие, как споры грибов, приборы проникли в комнату-сейф, давая возможность лицезреть на небольшом экране не слишком-то зрелищную процедуру переодевания пожилого человека. Но для меня она увлекательнее любого видеобоевика. Первым делом старик сбрасывает обувь и замирает на несколько секунд в блаженном забытьи. Потом срывает с глаз темные контактные линзы, сопя, стягивает одежду. Нетерпеливыми движениями седовласый начинает снимать тончайшую, покрывающую руки от кончиков пальцев до локтей, прозрачную пленку. Пленку с отпечатками пальцев Изгоя — теперь я не сомневаюсь в этом. Энергично массирует кисти, наверное, они здорово чешутся под искусственной кожей, втирает в них какое-то снадобье. Он постанывает от боли, впрочем, не решаясь даже здесь издавать слишком громкие звуки. На мгновение мне становится жаль этого старого человека, обреченного до конца дней жить чужой жизнью. Наверное, это очень страшно — знать, что у тебя нет права на собственные желания и поступки, изо дня в день играть одну и ту же опостылевшую роль.

Сознание, что я, наконец, докопался до истины, вовсе не радует. Поскольку я еще не знаю ответа на главный вопрос: если передо мной двойник, то чем же все это время занимается Изгой?

— Как это могло произойти? — нахмурившись, спрашивает адмирал Градов у одного из своих заместителей.

— Видимо, Изгой добросовестно играл роль раскаявшегося злодея год или больше, — отвечает тот. — А когда убедился, что плотность опеки уже не та, ушел, оставив двойника. За время ссылки он мог продумать план побега до мельчайших деталей.

— И не только план побега, — мрачно уточняет адмирал.

— К несчастью, — соглашается собеседник. — Все данные о нем имеются в нашем компьютере, но, боюсь, смоделировать поведение старика не удастся. Изгой не настолько глуп, чтобы пользоваться прежними методами и связями. Если допустить, что старик имеет отношение к инциденту на Интере, а по всей вероятности это именно так, он ищет ходы пооригинальней.

— Наши действия?

— Серьезная зацепка пока одна — Интер. Полагаю, расследование необходимо продолжать вести по двум основным линиям. Первая: тщательная проверка всех, кто имел отношение к доставке грузов на полигон. Вторая: поиск источников производства запрещенных систем оружия. Пересечение этих линий даст нам Изгоя.

— Разумеется, — подтверждает адмирал не без иронии, — Месяца этак через два.

— Быстрее, — возражает заместитель, — гораздо быстрее. С учетом того, что действовать приходится в условиях Территории, — около месяца.

— Все равно долго. Изгой не ждет, сложа руки, пока мы его схватим. Он может найти способ отправить нас, а вместе с нами и добрую половину человечества, к праотцам в более короткий срок.

— Что вы предлагаете?

— Перевести сотрудников СБЦ в Территории на чрезвычайный режим работы, дав им всю необходимую информацию. Пусть немедленно сообщают о любом мало-мальски значимом факте, который мог бы так или иначе иметь отношение к розыску. Изгой — преступник планетарного масштаба, он не в состоянии скрыть все следы.

Подключите к расследованию лучшие силы аналитических отделов и совет экспертов, И, разумеется, самым энергичным образом отрабатывайте линии, о которых мы говорили.

— Инспектора Градова отозвать с Территории?

Адмирал медлит с ответом:

— Не стоит. Он «распечатал» двойника и, следовательно, адаптировался в этом котле. Пусть и дальше, ведет свою партию соло. Держите и его в курсе основных данных расследования.

— Двойник?

— А на что он. нам? Пешек не посвящают в детали, а исчезновение двойника может всполошить Изгоя. Эго ни к чему. Действуйте— приказывает адмирал, — и не забывайте, что времени у нас крайне мало.

…Что ж, возможно, именно так и протекал этот воображаемый диалог, вероятность которого была подсказана полученным мною лаконичным приказом из трех фраз: «Продолжайте действовать самостоятельно. Двойника не трогать. Во что бы то ни стало установить местонахождение Изгоя».

Глава шестая Катрин Бакст

Вполне естественный интерес, который Катрин Бакст проявила к визиту популярной обозревательницы, сменился подозрительной отчужденностью, едва в беседе прозвучало имя Макса Сторна.

— Не желаю ничего вспоминать, — нервно проговорила Катрин Бакст. — Мое прошлое и мои ошибки — это только мое прошлое и мои ошибки. Если вам так уж приспичило анатомировать чью-то жизнь, поищите объект, для которого это было бы не столь мучительно…

Голос ее слегка подрагивал, зрачки были расширены, бледные, казалось, бескровные кисти рук находились в постоянном лихорадочном движении. Элей Кроули была почти уверена, что перед ней наркоманка, недавно принявшая привычную дозу. Журналистка молчала, наблюдая как собеседница вертит в пальцах крохотную пушистую игрушку — забавную копию ленивца. Подобные маленькие мохнатые зверьки были повсюду в небольшой квартире Катрин Бакст; неподвижные и безмолвные, они притаились вверху, у плоских плафонов, сверкали прозрачными глазами со стен, из глубины необъятных мягких кресел.

— Извините, — сказала Кроули, — не думала, что причиню вам боль своим вопросом.

Быстрым движением Катрин Бакст выудила откуда-то облатку с ярко-красными таблетками «Алко», привычно бросила в рот несколько сплюснутых шариков. Затем пододвинула облатку к Элен:

— Хотите?

Помедлив, та взяла и положила под язык алую горошину, почти сразу ощутив, как дурманящее тепло мягкими толчками начинает растекаться по телу.

— Слава богу, вы не трезвенница, — заметила Катрин Бакст. — Терпеть не могу трезвенников.

Ее лицо порозовело, и голос уже не дрожал.

— Знаете, года два назад, я хорошо это запомнила, потому что именно тогда впервые получила от Сторна кучу денег, ко мне заявились два типа. Они показали жетоны с трехзначным индексом. Вам это что-то говорит?

— Тайная полиция? — спросила журналистка.

— Вот-вот. Шпики высшего класса, почти супермены. Битый час они втолковывали мне, чтобы я, не дай бог, не сболтнула ничего лишнего про Макса. И чтобы сразу их известила, если кто-то заинтересуется моим бывшим мужем. Может, мне так и поступить?

Ее неестественно блестевшие глаза впились в журналистку. Элен Кроули пожала плечами.

— Они были трезвенниками, эти типы, — выговорила с отвращением Катрин Бакст. — Безликими, как мыши, трезвенниками. Плевать я хотела на их советы. Надеюсь, в этой своей программе вы не собираетесь выставлять Макса Сторна ангелом без крыльев?

— Совсем напротив. Дело в том…

— Ладно, тогда я расскажу кое-что, — бесцеремонно перебила Катрин. — Если у вас есть шанс как-то испортить ему жизнь, почему бы не попытаться. Ну, спрашивайте, так будет проще начать.

— За что вы ненавидите своего мужа, Катрин?

— Бывшего мужа, — резко поправила та. — А по-вашему, я должна испытывать симпатию к тому, кто вначале растоптал меня как человека, затем как женщину? Так вот, когда-то я любила его. Любила и жалела. У него ведь никого не было, кроме меня и… — Катрин Бакст глубоко вздохнула, — его болезненного, прямо-таки дьявольского честолюбия. Сторн с его обидой на все человечество временами бывал удивительно беспомощным. У любви разные дороги: иногда она рождается от восхищения, иногда — от простой потребности постоянно ощущать рядом чей-то локоть… Моя любовь к Максу возникла из жалости. Он был так необузданно вспыльчив, так слепо разрушал все то, что могло стать фундаментом его благополучия. Мне казалось, я нужна ему и сумею как-то выравнять его вздорный характер. Вся беда в том, что я привязалась к нему больше, чем он ко мне, — произнесла с горечью Катрин Бакст. — Банальная история, не правда ли: из двоих кто-то всегда любит сильнее. Вот я и оказалась этим кем-то. Прошло время, и Сторн переступил через меня, как через отслужившую свое вещь. У него был магнит попритягательней моей любви и жертвенности. К сожалению, я поняла это слишком поздно.

— Что вы имеете в виду?

— Да науку, эти его эксперименты, будь они прокляты! — прошептала Катрин Бакст.

— А чем он занимался? — осторожно спросила журналистка.

— О, в этих вещах я разбираюсь слабо. Его интересовали какие-то функции головного мозга, кажется, это так называется. И еще проблема искусственного интеллекта. Он не раз говорил, что судьба слепа, что она раздает талант не тем, кто выжмет из него максимум пользы, а слабым и никчемным людям. Эти люди, кричал Сторн, подобно невеждам, не сознающим, какими сокровищами владеют, способны выудить лишь золотые песчинки из груды драгоценностей, которыми одарила их природа. Он считал, что должен исправить эту несправедливость, переделать мир. Да, — помолчав, повторила Катрин Бакст, — ни много, ни мало: переделать мир.

— Занятно, — отозвалась Элен Кроули. — Кто же он, ваш бывший муж, гений или сумасшедший?

Катрин Бакст засмеялась невесело, обнажив мелкие зубы:

— А почему бы не разом — то и другое? Сумасшедший гений. Или такое невозможно? — Она резко оборвала смех, проговорила задумчиво:

— Похоже, он добился своего…

— Добился чего?

Катрин Бакст перевела на журналистку странный отсутствующий взгляд. Возможно, она видела в этот момент того, кого так любила когда-то. А может быть, и продолжает любить.

— Добился чего? — повторила Элен Кроули.

Взгляд Катрин Бакст, наконец, обрел ясность:

— Я же сказала, все это чертовски сложно для моего бедного ума. Все эти научные подробности. И то, что произошло затем со Сторном… Наверное, если бы я была суеверной, то решила, что он заложил душу дьяволу. О, как он работал тогда — сутками напролет. Я тихонько заносила в лабораторию еду — она оставалась нетронутой. Он ничего не замечал вокруг, он был одержимей всех одержимых, я понимала, что Сторн близок к чему-то важному. Он отыскал это важное, — бесстрастно произнесла Катрин Бакст, — важное и необыкновенное. Мне очень жаль, что я не из ученых, — добавила она, перехватив красноречивый взгляд журналистки, — и не могу сообщить вам что-то более существенное. Но я уверена, что говорю правду. В те дни Сторн предпринял нечто для него совершенно неприемлемое — преодолев свою болезненную некоммуникабельность, пригласил для консультаций несколько специалистов. Известных ученых, их лица были мне знакомы по видеопрограммам. После беседы со Сторном его гости выглядели потрясенными…

— Потрясенными?

— Вот именно. Такие лица бывают у людей, перед которыми внезапно разверзается бездна…

— Что же произошло?

— Не знаю, — сцепила свои болезненно худые пальцы Катрин Бакст. — Знаю только, что с этого момента Сторн перестал быть Сторном.

— Перестал?..

— Как-то я поймала на себе его взгляд, и испугалась. Было в этом взгляде нечто такое… Словно из Сторна глядит на меня какое-то другое существо. Такое ощущение передать невозможно. Лицо, голос, руки, все тебе знакомо, а человека будто подменили, и. ты ощущаешь это каждой клеточкой своего существа.

Элен Кроули поражение покачала головой.

— Его переполняла какая-то дикая, необузданная энергия. Вскоре я поняла, что не нужна этому новому Сторну, ни о какой любви с его стороны не могло быть и речи.

— Но почему?

— Когда любят, не требуют от женщины такого, на что не отважится и последняя потаскуха, — прошептала Катрин Бакст. — А в Сторна словно зверь вселился. Вот, — нервическим движением она откинула легкую ткань с плеча, обнажив два продолговатых багровых рубца.

— Это следы самых невинных из его развлечений, — сказала Катрин Бакст. — С некоторых пор ему нравилось заставлять меня страдать. Жизнь моя превратилась в ад. Так не могло продолжаться. Я должна была, или расстаться с ним, или покончить с собой.

— Господь с вами, Катрин! — проговорила Элен Кроули.

— Кому я нужна теперь? — Голос Катрин Бакст дрогнул. — Из-за Сторна я стала старухой в тридцать пять лет. Только не делайте вид, будто не замечаете, что я и дня не могу прожить без этого допинга! — Облатка с таблетками хрустнула в ее руке. — Я — наркоманка, алкоголичка, я кто угодно теперь — благодаря Сторну. Он искалечил меня и теперь платит за молчание.

Взгляд Катрин Бакст потух.

— Не хочу больше говорить о Сторне. Хватит и того, что я вспоминаю о нем раз в месяц, когда получаю очередной чек. Знаете, что самое страшное в этой истории? — неожиданно спросила она. — Даже не то, что Сторн превратился в чудовище. А то, что он кому-то нужен — именно такой! Очень нужен, раз ему столько платят. А теперь уходите, — приказала Катрин Бакст. Ее бил озноб. Она едва сдерживалась, чтобы не застучать зубами.

— Спасибо, Катрин! — понимающе улыбнувшись, сказала журналистка.

Она поднялась, обвела взглядом забавных пушистых зверьков, населявших комнату. Пожалуй, только с ними могла коротать часы одиночества Катрин Бакст — преждевременно постаревшая, медленно убиваемая привычным ядом, без которого уже не мыслила себя. Наверное, они и проводят ее в последний путь — равнодушным взглядом своих бессмысленно-забавных глаз.

— Если хотите, я буду навещать вас изредка, — сказала Элен Кроули, повинуясь безотчетному чувству жалости.

Тонкие бескровные губы Катрин Бакст прошептали:

— К черту! К черту все, что напоминает о Сторне!..

Глава седьмая Сергей Градов: опасные знакомства

Безмятежный вид седовласого джентльмена с некоторых пор все больше действует мне на нервы. Пока он, добросовестно исполняя свою начисто лишенную импровизации роль, нежится под солнцем, сидя на скамейке на площади, другой, похожий на него как две капли воды человек, быть может, уже придумал десятки способов, как уничтожить и эту площадь, и мегало-полис, и еще очень многое, чему нет места в его патологическом сознании.

«Преступники такого масштаба рождаются редко, — сказал как-то отец. — Почти так же редко, как гении. Сила Изгоя — в порочной способности зажигать своими замыслами, подчинять своей воле тех, кто держит в руках судьбы миллионов. Безумец может быть опасен сам по себе. Но во сто крат опаснее безумцы, умеющие находить единомышленников».

У Изгоя они есть. И еще солидная фора во времени. Насколько она велика, мог бы уточнить джентльмен с респектабельными манерами. Но трогать двойника запрещено, и мне остается лишь провожать тоскливым взглядом знакомую до отвращения фигуру, когда сталкиваемся в архивном коридоре. А сталкиваемся мы довольно часто, так как я по-прежнему дни напролет провожу в этом почтенном учреждении, просматривая старые программы. Меня интересует все, что произошло на Территории с тех пор, как сюда переместился Изгой. Эти экскурсы в недалекое прошлое не отнесешь к разряду приятных развлечений. Мое сознание напичкивают кровавыми деталями самых невероятных драм: от наиболее распространенного убийства, совершенного маньяком, до редкого случая изнасилования четырнадцатью девочками-подростками постового полицейского. Голова пухнет от стандартно-неправдоподобных обещаний некой фармацевтической фирмы, восхваляющей препарат для повышения потенции «Самсон», и прочей рекламной жвачки для глаз и слуха. Она сопровождается такими соблазнительными сюжетами, что у меня вскоре начинает рябить в глазах от этих нескончаемых ножек, бюстов и бедер. И все же я не спешу покидать кресло добровольных инквизиторских пыток, поскольку в этой навозной видеокуче изредка проблескивают крупицы драгоценной информации. Фиксирую их в памяти. Особенно заинтересовали меня два происшествия, впрочем, настолько заурядные для мегалополиса, что репортеры отделались скупыми сообщениями о них.

Витольд Кирпатрик, сорокашестилетний конструктор центра космических исследований, покончил с собой, выбросившись из окна собственной квартиры. Причиной самоубийства послужило внезапное психическое расстройство. Кирпатрик заболел за несколько дней до гибели. По характеру энергичный и жизнерадостный, однажды вечером он вернулся домой, по словам жены, в странном, угнетенном состоянии духа. Кирпатрик перестал узнавать знакомых, не мог вспомнить элементарных вещей, связанных с работой, сутки проводил в неподвижности, уставившись в одну точку.

Самуил Лэкман, пятидесяти лет, профессор, лауреат премии Фаркоши, пытался свести счеты с жизнью, вскрыв вены. Он находился без сознания в бассейне загородного коттеджа, когда его случайно обнаружил рекламный агент. По словам агента, в бассейне было больше крови, чем воды, но Лэкмана все же спасли. История и симптомы его заболевания были такими же, как и в случае с Кирпатриком: внезапное, похожее на шок, нервное расстройство, ощущение безысходности, практически полная потеря памяти. Во избежание повторения роковых попыток Самуила Лэкмана поместили в специальную лечебницу, где он находится под строгим наблюдением и по сей день.

Два эти события разделяло всего девять дней. Совсем не второстепенное обстоятельство для криминалиста. Впрочем, даже не оно приковало мое внимание. А то, что и Кирпатрик, и Лэкман были талантливыми, известными не только в Сообществе специалистами, работающими в одной и той же области — конструирования автоматических саморегулирующихся систем. Иначе говоря, оба занимались созданием нового поколения роботов.

Это открытие, наконец, избавляет меня от опостылевшего архивного затворничества. Теперь важно установить, не имеет ли то, что случилось с Кирпатриком и Лэкманом, отношения к Изгою. Отнюдь не простая задача, если учесть, что все происходило несколько лет назад.

Но я чувствую, что это след, пусть и припорошенный пылью, но настоящий след, и потому действую с утроенной энергией. Нет смысла описывать блуждания в путанице следственного лабиринта. В любой профессии существует работа, которую принято называть черной, — штука не из приятных, если учесть, что колоссальные усилия могут быть затрачены впустую.

Приходится встречаться с десятками самых разных людей — инженерами и сутенерами, домохозяйками и пилотами гравилетов, представляясь то провинциальным репортером, то полицейским, то специалистом по психическим болезням.

И в конце концов удается выяснить весьма существенную деталь. Накануне своего внезапного и странного заболевания и Кирпатрик, и Лэкман имели достаточно продолжительную беседу с одним и тем же лицом. Однако торжествовать рано, этот человек — не Изгой. Правда, не исключено, что он — одно из звеньев цепи, ведущей к Изгою. Но чтобы это выяснить, я должен найти ответ на один вопрос — что представляет из себя почти никому не известный ученый-биохимик Макс Сторн?

Итак, опять не слишком деятельная роль наблюдателя. Хотя на этот раз попавшая в мое поле зрения личность, судя по известному антуражу, куда перспективнее. Тепло, как говорят дети, играющие в одну древнюю игру. Этого мало, нужно, чтобы было по-настоящему горячо. Впрочем, не стоит торопить события, ограничусь пока несложными, однако вполне очевидными заключениями.

Первое. Макс Сторн — далеко не рядовой житель Территории. С десяток неразговорчивых мужчин с повадками профессиональных боксеров, сменяя друг друга, круглосуточно обретаются на вилле ученого, охраняя его персону с не меньшим тщанием, чем важный государственный объект. Второе. Дни напролет Сторн не покидает кабинета, лишь изредка позволяя себе непродолжительные вылазки в центр мегалополиса. Он трудится в поте лица, знать бы только над чем. Каждый вечер у дома появляется специально оборудованная машина, напоминающая те, в которых перевозят банковские ценности. Не исключено, что именно в нее заключают плоды напряженного труда Макса Сторна, увозя затем в неизвестном направлении. Все проделывается с такими предосторожностями, словно на вилле изготавливаются, по крайней мере, многокаратные бриллианты. Это крупная игра, но имеет ли она отношение к некому седовласому джентльмену?

С удовольствием расспросил бы об этом Сторна. Однако приближаться к нему сейчас равносильно самоубийству. Остается кружить вокруг да около, дожидаясь удобного случая и размышляя о превратностях судьбы сыщика. Вдруг замечаю достаточно эффектную брюнетку, которая по-дилетантски неуклюже пытается проделывать то же, что и я. Немного вытянутое лицо с удлиненным разрезом зеленых глаз кажется мне знакомым. Я припоминаю, что видел его в передачах одной из программ. Значит, это журналистка. Журналистка, которая, надо полагать, кое-что пронюхала. От нежелательной соперницы необходимо избавиться и как можно скорее, поскольку ее любительские методы слежки могут броситься в глаза опекунам Сторна. А если к тому же их внимание привлечет некий впустую убивающий время (которого у него, кстати, в обрез) субъект, мне уже вряд ли придется предъявить свои счеты Изгою. Это сделает кто-то другой, а я терпеть не могу, когда за меня доделывают работу.

Девушка с зелеными глазами сирены безмятежно потягивает кофе за соседним столиком стилизованного под старинную харчевню заведения. Сквозь его отливающую зеркальным блеском, слегка затемненную прозрачную стену отлично виден вход в виллу Макса Сторна. Этот район мегалополиса считается престижным, что проявляется не только в ультрасовременной отделке ближайших домов, но и в ценах местного кафе. Может быть, поэтому тут не густо посетителей: мы с журналисткой, да еще влюбленная парочка пристроилась в затененном зеленью углу.

Моя соперница не сводит своих изумрудных глаз с резиденции Сторна. Именно из-за этого от ее внимания ускользает одно немаловажное обстоятельство, которое подтверждает худшие мои опасения.

К кафе бесшумно подкатывает энергиль, из него выскакивают четверо парней. Они приземисты, узкоглазы, одеты в одинаковые просторные куртки и схожи между собой, как близнецы. В их манере быстро и вкрадчиво передвигаться есть что-то кошачье. Четверка действует слаженно, как хорошо пригнанные друг к другу детали одного механизма. Парни уверенно заходят в кафе, трое сразу берут курс к столику журналистки, вытаскивая на ходу короткие металлические прутья, четвертый занимает позицию у входа, не вынимая рук из карманов куртки. Я осторожно оглядываюсь в поисках словоохотливого хозяина заведения, привыкшего лично обслуживать клиентов, но его что-то не видно.

Журналистка все так же отрешенно глядит в сторону, не подозревая, что сейчас ее будут убивать. А заодно, возможно, и меня, и влюбленную парочку, которая по вполне понятной причине также мало что замечает вокруг.

…В наше время легко потерять счет технически безупречным устройствам, с помощью которых можно отправить человека на тот свет. Плавающие заряды концентрированного газа, самонаводящиеся отравленные иглы, сотни разнокалиберных лучевых механизмов. Их изготовление и применение ограничено законом, но законы писаны не для всех. Техническое совершенство оружия произвело переворот в юриспруденции. В самом деле, ни одно алиби нельзя считать стопроцентно надежным, если преступник в состоянии преспокойна совершать убийство, находясь от жертвы за тысячи километров и хладнокровно наблюдая за ее агонией. Оружие, ориентированное на специфические особенности живой цели, например, запах или своеобразную механику колебаний тела при движении, способно отыскать и поразить ее даже в густой толпе. Однако такие совершенные приспособления для убийства используются нечасто. Все дело в том, что они оставляют характерные следы поражения, позволяющие сравнительно быстро определить преступника, ведь уровень развития технических средств поиска тоже не стоит на месте.

Куда сложнее это сделать, если орудие убийства старо, как мир, — нож, кастет, дубинка, или выпускается сериями подобно стандартному полицейскому излучателю, который, судя по очертаниям, и прячет под курткой парень у входа.

В мегалополисе хватает шаек разных мастей. Случайное убийство во время ограбления или драки по невыясненным причинам — неважно под каким соусом наше дело попадет в досье полицейского компьютера — никто и не подумает расследовать, поскольку в огромном городе за сутки происходят тысячи подобных инцидентов. Ввиду явной заурядности такое происшествие почти не имеет шансов попасть даже в захудалую видеопрограмму уголовной хроники.

…Темноволосая красавица, наконец, замечает присутствие посторонних и поднимает глаза на подошедших парней. Те усмехаются — синхронно, как автоматы, одинаково бесстрастными улыбками. Прутья взлетают вверх почти одновременно… Но я уже принял решение.

— Стой!

Секундное замешательство. Секунда — это не так уж мало, если ты обучен некоторым приемам. Я кидаю перед собой столик и прикрытый им, как щитом, бросаюсь к типу у входа. Когда имеешь дело с группой, важно вычислить, кто главный. Главный, как мне кажется, этот, с оружием под курткой. В его вытянутой руке полыхает короткая вспышка, горячий вихрь обжигает мне скулу. Слишком поздно — я с разворота, как на тренировке, бью бандита ногой в грудь. Странный булькающий звук вырывается из его горла, перегнувшись пополам, парень боком заваливается на пол. Я успеваю подхватить излучатель — и другой тип, у столика девушки, вскрикивает, прижимая к себе окровавленную кисть. Каким-то чудом мне удается увернуться от металлического прута, со свистом рассекающего воздух, и он обрушивается на прозрачную стену, которая, впрочем, легко выносит этот удар. Один из бандитов с ревом кидается мне под ноги; не успев отскочить, я сваливаюсь вместе с ним, ломая ажурные стулья. На какое-то мгновение напавший оказывается надо мной, я вижу, как судорожно подскакивает его кадык и выступают капли пота на редких черных щетинках в углах рта. Он старается прижать к полу руку с излучателем. Но для этого у парня слишком малый вес. Опираясь на свободную ладонь, коротким и резким движением головы я бью его в лицо. Он обмякает, а я тут же перекатываюсь через спину в сторону, уходя от удара массивной ступни еще одного бандита, который, не удержав равновесия, падает. И чтобы не торопился подняться, я награждаю его вдогонку увесистым ударом ребром левой по затылку. Потом вскакиваю, оглядывая поле боя.

Главарь лежит в прежней позе, не подавая признаков жизни. Возможно, я перестарался: к сожалению, было слишком мало времени, чтобы соблюсти все правила хорошего тона. Поскольку два других компаньона так же внимательно изучают строение пола, выразительным движением объектива излучателя я приказываю типу с простреленной рукой последовать их примеру. Он безропотно валится вниз. Вся наша возня заняла от силы полминуты.

Только теперь девица в углу начинает истерически визжать. Спутник неумело успокаивает ее.

Я аккуратно уничтожаю отпечатки своих пальцев на излучателе, затем вдребезги разбиваю объектив о край столика и вкладываю оружие в руку человека, чья голова покоится у моих ног. Девушка с глазами сирены наблюдает за; моими действиями, не произнося ни слова. Она бледна, но отнюдь не выглядит испуганной. Подхватываю журналистку под руку и вместе с ней выбираюсь из кафе. Парочка спешит последовать нашему примеру, поскольку некоторые из моих противников начинают проявлять признаки жизни.

Около заведения уже крутится несколько зевак. Откуда берутся подобные люди на пустынной минуту назад улице — для меня полная загадка. Видимо, неодолимое желание узнавать первыми скандальные новости наделяет их способностью материализоваться из пустоты там, где пахнет жареным. Но непременно тогда, когда самые опасные коллизии уже позади.

— Не знаете ли, что там произошло? — окликает меня один из них.

— Четверо террористов захватили кафе, — сообщаю я. — Сейчас они взорвут улицу. Где здесь оффис полицейского надзора?

Наверное, вид у меня после драки вполне убедительный. Зевак как ветром сдувает.

Мы усаживаемся в энергиль, припаркованный неподалеку, огибаем квартал и подъезжаем к месту действия с другой стороны, вслед за полицейской машиной. Полицейские рассыпаются вокруг кафе, несколько человек, держа излучатели наготове, вбегают вовнутрь.

— Между прочим, — говорю я спутнице, — эта четверка, которая сейчас будет давать объяснения полиции, охотилась за вами.

— Верю, — судя по дрогнувшему голосу, я несколько переоценил самообладание журналистки. — Зачем же вы вмешались в таком случае?

— Считайте это слабостью с моей стороны. Следствием недостатка воспитания и пасторального детства. Понимаете ли, с юных лет не переношу, когда при мне кого-то убивают.

— А вы не из наших краев! — замечает она уже более уверенным тоном.

— Почему же?

— В мегалополисе не принято вмешиваться, если где заварушка. Так больше шансов выжить — согласно полицейской статистике.

— Вы еще можете вернуться в кафе и попросить, чтобы кто-нибудь из этих дебилов раскроил вам череп, — советую я не без иронии.

— А чего вы злитесь?

— Хотя бы спасибо сказали.

— Извините! — Ее смущение выглядит неподдельным. — Все произошло так стремительно. Я действительно потеряла голову…

— Могли потерять, — поправляю я.

Девушка протягивает узкую ладонь:

— Элен Кроули. Я — обозревательница шестой видеопрограммы.

Характерный треск лучевых разрядов служит аккомпанементом к ее словам.

— Зачем они стреляют? — шепчет журналистка.

Я пожимаю плечами. Ей не хуже, чем мне известно, что исправные излучатели только у полицейских, Они покидают кафе, оставляя постового у входа.

— Вот и все, — говорю я. — Сейчас прибудет санитарный гравилет. В него погрузят четыре трупа.

— Зачем же?.. — повторяет она.

— Господи, — не выдерживаю я, — неужели непонятно? Вас хотели убрать, только и всего. Тех, кто должен был это сделать, теперь нет. А поскольку концы в воду упрятал не кто иной, как полиция, можно сделать вывод, насколько внушительные силы не желают огласки тайны Макса Сторна. Вам не следовало следить за ним!

— С чего вы взяли, что я за ним следила? — вскидывает она брови.

— Только слепой этого не заметил бы. И не хорохорьтесь, вы влипли. Серьезно влипли. Не исключено, что теперь за Элен Кроули начнут охотиться всерьез. На вашем месте я бы исчез, хоть на время.

Журналистка прикусывает нижнюю губу, взвешивая мои слова. В ее изумрудных глазах — смятение и досада. Впрочем, это еще вопрос, кто на кого должен злиться. Зеленоглазая сирена испортила мне всю игру.

— Вы правы, меня действительно интересует Сторн, — откликается наконец Элен Кроули. — Я кое-что знаю о нем и хочу знать еще больше. И никуда я не исчезну, пока не добьюсь своего.

— Но вы засветили себя, — возражаю я. — Вам немного удастся узнать. Если…

— Если… — хватается словно за спасительную нить Элен Кроули.

— Если вы не оставите свои детские игры в Шерлока Холмса и не обратитесь за помощью к профессионалу, — заключаю я.

— Профессионал, разумеется, вы?

— Я или кто другой, разве это имеет значение?

— Имеет, — говорит Кроули. — Вы ведь тоже следили за Сторном.

— Глупо было бы это отрицать.

— А вам-то он зачем?

— Фирму, в которой я имею честь состоять, весьма интересуют технические подробности его разработок.

— Значит, обыкновенный шпионаж, — решает Элен Кроули. — А мне показалось, вы птица более высокого полета. Какой концерн вас нанял?

— Концерн «Господь бог и компания», — невозмутимо отвечаю я. — И он же уполномочил меня заявить, что такими любопытными девушками, как вы, давно интересуется конкурирующая фирма под названием «Преисподняя». Будете действовать так же неосмотрительно, как до этого, — вполне можете рассчитывать на вакантное там место.

— Чего вы хотите? — несколько озадаченная моим саркастическим тоном, спрашивает собеседница.

— В принципе того же, что и вы. Знать, чем конкретно занимается Сторн. Я не журналист и не претендую на то, чтобы овладеть сенсационным материалом. Просто, если вы расскажете, что знаете, у нас вместе появится шанс довести дело до конца. Оно не рассчитано на дилетантов. Удивляюсь, как вы до сих пор не поняли.

Журналистка не отвечает. Она явно колеблется. Я терпеливо жду, давая Элен Кроули возможность свыкнуться с иллюзией того, что она принимает самостоятельное решение.

— Вы обещаете сообщать мне все, что узнаете о Сторне? — спрашивает она.

— Даю слово.

— Ладно, — произносит Элен Кроули. — Не знаю, тот ли вы, за кого себя выдаете, но человек, по-моему, все-таки порядочный… На Сторна меня вывела эта кассета…

Журналистка протягивает мне серебристый шарик. Спустя несколько минут я знакомлюсь с его содержанием.

Из бесформенного свечения возникает лицо человека с глубоко запавшими, воспаленными глазами.

— Я знаю, эта история может показаться вам чертовски странной и неправдоподобной, Элен. Что поделаешь, жизнь иногда преподносит нам неожиданные и ужасающие откровения. Ради бога, не сочтите меня сумасшедшим, хотя от того, что я узнал, немудрено и тронуться.

Он перевел дыхание и продолжал нервной скороговоркой, словно опасаясь, что не успеет высказать все до конца:

— Мне нужно рассказать вам об одном преступлении. Почему именно вам? Да потому, что из всех обозревателей Элен Кроули кажется мне наиболее честной. Во всяком случае, вы чаще других говорите правду. Хотя сказать правду о таком и у вас может не хватить пороху. Так или иначе — вы мой шанс. Шанс поведать миру о чудовище, которое скрывается под оболочкой человека. Это чудовище лишило жизни моего босса и учителя, инженера Витольда Кирпатрика. Мы вместе работали в центре космических исследований. Мое имя Крис Павловский. Все произошло около двух лет тому. В гости к инженеру явился некто Сторн. Закрывшись в кабинете, они долго беседовали. Меня удивил этот визит. И не только потому, что Макс Сторн, чей вздорный нрав слишком хорошо известен, был на сей раз сама учтивость. И не только потому, что я знал о его почти патологической нелюдимости. Дело в том, что Сторн изучал биохимические реакции мозга, специализировался как медик, а мой шеф конструировал роботов. Проблемы не слишком близкие друг к другу, верно? Теряюсь в догадках, о чем мог толковать с Кирпатриком Сторн. Возможно, он обещал продемонстрировать ему какой-то необычный эксперимент: во всяком случае он заинтересовал босса. Они неспешно уселись в энергиль и укатили, а я последовал той же дорогой, так как история эта показалась мне подозрительной. Дальнейший ход событий подтвердил основательность моих опасений. Увы, слишком поздно — Павловский провел ладонью по лицу, словно пытаясь отогнать от себя наваждение.

— Они приехали на виллу к Сторну. Тот пригласил инженера в лабораторию. Стояла жара, окна лаборатории были распахнуты настежь, и я без труда наблюдал за происходящим. Большую часть помещения занимала какая-то сложная установка. В центре ее находились две полуоткрытые камеры в виде продолговатых прозрачных цилиндров с закругленными краями. Почему-то они напомнили мне древние саркофаги. Сторн расположился в одной из камер, в другой предложил занять место Кирпатрику. Разве мог я предположить, что становлюсь свидетелем чего-то более жуткого, нежели обыкновенное убийство. О, этот окруженный приборами современный саркофаг Сторна оказался куда опаснее старинной гильотины…

По два металлических полукруга, выдвинувшись из боковых стенок, плотно прижались к вискам Кирпатрика и Сторна. Лицо последнего было напряженным и бледным. Он-то знал, что сейчас должно произойти. Патрон же безмятежно улыбался, будто предвкушая занимательнее и безобидное приключение. Улыбку на его лице я видел последний раз в жизни…

Рассказчик сделал паузу, чтобы проглотить застрявший в горле ком.

— Установка заработала, наполнив помещение лаборатории глухим органным гулом. Веки Кирпатрика и Сторна сомкнулись, казалось, они погрузились в сон. Над их запрокинутыми лицами колебалось: какое-то фосфорическое марево.

Прошло около часа, и Сторн вскочил— свежий, энергичный, возбужденный. Инженер не сразу раскрыл глаза, а когда поднялся, его пошатывало. Сгорбленный, неуклюжий, словно внезапно разбитый параличом, он сделал несколько неловких шагов и едва не упал. Сторн поддержал Кирпатрика и помог ему усесться в энергиль. Он не спускал своих острых глаз с моего учителя, ловил каждое его движение. Думаю, Сторн впервые, как и я, видел человека, пережившего такое.

Спустя несколько дней выяснилось, что Кирпатрик утратил память. А еще он сразу как-то резко состарился. Дни напролет инженер неподвижно, не в состоянии даже пошевелиться, лежал у себя в комнате, тупо уставившись в угол. Безразлично смотрел на еду, если его кормили, безвольно двигал челюстями. Через неделю он выбросился из окна.

Павловский перевел дух; виновато усмехнувшись, проглотил несколько таблеток.

— Для поддержания сил, — пояснил он. — В последнее время не сплю по ночам, грезятся разные кошмары. Разумеется, — продолжал Павловский, — я не мог не связать внезапную болезнь и кончину Кирпатрика со странным экспериментом на вилле Сторна. Но я понимал: чтобы обвинить его в преднамеренном убийстве нужны веские доказательства. Поэтому стал наблюдать за Сторном. Он облегчил мне задачу тем, что почти не выходил из лаборатории. И знаете, что однажды меня поразило? Когда Сторн возился с приборами, то вполголоса напевал песенку. Что же тут странного, спросите вы. Но то была песенка покойного Кирпатрика, понимаете? Старая-престарая песенка, в которой учитель переиначил слова на свой лад, — именно так ее и мурлыкал под нос Сторн. Закончив работу, он отступил на несколько, шагов и, откинув голову, словно художник перед мольбертом, оглядел прибор — точно так, как делал инженер.

Я вздрогнул, будто увидел: привидение. И тут меня обожгла догадка. Я наконец понял, что сделал Сторн с помощью своей адской установки. Он ограбил мозг Кирпатрика, высосал, как пиявка, его память, знания, энергию разума настоящего ученого. Все это напоминает кошмарный сон, не так ли? — горько усмехнулся Павловский. — Но это факт. И случай с профессором Лэкманом его подтвердил. Я не мог вмешаться и предупредить события, — виновато пояснил Павловский. — Во время своих блужданий у виллы попал под дождь и заболел. Около десяти дней пришлось провести в постели, а когда немного пришел в себя, узнал о происшествии с Лэкманом. Стоит ли говорить, что симптомы его неожиданной болезни очень напоминали то, от чего скончался мой шеф. И что накануне Лэкман тоже побывал у Сторна. Вот и все, — заключил человек с воспаленными глазами. — Теперь вы знаете, что совершил Макс Сторн. На языке юристов случившееся можно было бы назвать классическим убийством с целью ограбления. Только это куда страшнее. Сторн ведь не случайно выбрал своими жертвами тех, кто прославился в области конструирования роботов. Похитив их мозг, он стал обладателем немыслимого богатства, почти гениальным конструктором. Убийца — гениальный конструктор, — это страшно, не так ли?

Ну что ж, мне неизвестно, на что использует Сторн свои практически неограниченные конструкторские возможности, однако я знаю достаточно, чтобы обвинить этого мерзавца в преступлении. Я сделаю это сегодня. Почему сегодня, а не два года назад? Да потому, что я боялся! — почти выкрикнул Павловский. — Боялся, что меня сочтут безумцем. Боялся Сторна… От него словно исходит холодное дыхание смерти. Не судите меня строго, я всего лишь маленький человек. Но у этого человека есть совесть. Вчера я случайно оказался в лечебнице, где находится Лэкман. Я увидел его глаза — пустые, безучастные, увидел, как убиты горем его жена, дети. И что-то внутри меня взорвалось и жжет, невыносимо жжет сердце. Эта боль не утихнет, пока я не предъявлю счет Сторну. А если со мною что-то случится, знайте — на совести Сторна еще одно убийство. И тогда вы, Элен, должны сделать все, чтобы раздавить эту гадину…

Объемное изображение стало медленно исчезать. Мы с Элен молча глядели друг на друга.

— Теперь вам известно, почему я наблюдала за Сторном, — проговорила журналистка. — Есть долги, которые надо возвращать. А я в долгу перед Павловским.

— Пытались его разыскать?

— Разумеется. В центре космических исследований очень вежливо объяснили, что он отбыл в экспедицию на одну из отдаленных планет и вернется не скоро. Боюсь, — добавила она со вздохом, — что Павловский не вернется из своей командировки никогда.

— Вы верите в то, что он рассказал? История довольно жуткая.

— Да. Я ведь беседовала и с бывшей женой Сторна, Катрин Бакст. Она подтвердила, что с некоторых пор этот человек разительно изменился. Если допустить, что он похитил чужой мозг, все становится на свое место. А у вас есть основания сомневаться?

Я отрицательно покачал головой.

— Тогда объясните, как вышли на Сторна вы.

Мне не хотелось ей врать, к тому же это не имело смысла теперь, когда Элен Кроули могла стать моей союзницей.

— Думаю, Макс Сторн конструирует роботов-убийц, — сказал я. — Запрещенное оружие нового поколения. Я видел его в действии. Довольно-таки эффективная штука.

— Оружие? — переспросила она с изумлением. — Для чего?

— Это серьезный вопрос, Элен. Но ответить на него может лишь тот, кто так щедро оплачивает конструкторские изыскания Макса Сторна. Боюсь, что сегодняшнее происшествие в кафе не приблизит нас к этому таинственному лицу. Сторна необходимо оставить в покое, хотя бы на время. У него нет друзей, привязанностей?

— Нет, — отвечает журналистка. — Впрочем, иногда он бывает у приятеля, Глауха. Но узнать что-то от Глауха — пустой номер.

— И пустые номера в иной ситуации оказываются выигрышными, — не соглашаюсь я. — Где он обретается, этот неразговорчивый Глаух?..

…Нет никакой необходимости составлять подробный доклад руководству СБЦ об информации, полученной от Элен Кроули. На груди у меня поблескивает занятный амулет, вмонтированную в него крошку можно считать неизбежным элементом нашего избалованного техникой века. Благодаря ей людям СБЦ, находящимся за много километров отсюда, известно до мельчайших подробностей все, что со мной происходит.

Увы, это всего лишь односторонняя связь и о том, что есть новости с Интера, я узнаю только через несколько суток. За это время я успею познакомиться с Михаем Глаухом— личностью столь же незаурядной, как и загадочной.

Глава восьмая Просьба Альбиноса

Тонкие, длинные, припухшие в суставах пальцы с ухоженными, тщательно отполированными ногтями мяли судорожно извивающуюся, издающую резкие звуки фигурку обнаженного человечка. Большой и указательный схватили человечка за ногу, опустив головой вниз, и встряхнули, тщедушная фигурка задергалась, как живая.

Высокий, костлявый альбинос с розовыми кроличьими глазами довольно усмехнулся. Быстрым, вкрадчивым движением он оторвал человечку ногу. Тот пронзительно заверещал. Из искусно уменьшенных копий кровеносных сосудов брызнули алые фонтанчики. Альбинос аккуратно положил вздрагивающую, словно в агонии, фигурку на специальную подставку и потянулся за платком.

— Забавная, игрушка, верно? — спросил он у Сторна, расположившегося в кресле неподалеку. Сторн брезгливо взглянул на дергающегося в красной лужице человечка:

— Надеюсь, вы пригласили меня не для того, чтобы продемонстрировать эту забаву для умалишенных.

Альбинос расхохотался:

— В таком случае, в мегалрполисе большинство свихнулось. Эта штука пользуется колоссальной популярностью, причем не только среди детей. Кстати, кровь настоящая. У владельца фирмы есть несколько скотобоен…

— Прекрасная тема для делового разговора, — язвительно заметил Сторн.

Альбинос нахмурился, резко отодвинул в сторону подставку с игрушкой.

— Откуда в вас столько пессимизма, Макс? — спросил он. — Вы великолепно поставили дело, зарабатываете столько, что никому из ваших коллег не снилось.

— Дело… — насмешливо хмыкнул Сторн. — Меня распирают идеи, горы можно было своротить за время, которое вы заставили потратить на совершенствование одной и той же конструкции. Господи, это механическое чудовище мне уже по ночам снится… А что, если я расторгну контракт и уйду?! — неожиданно воскликнул он. — Вообще исчезну с Территории?

Глаза альбиноса сузились:

— Никуда вы не исчезните. Надеюсь, Сторн, вы не настолько наивны, чтобы полагать, будто я представляю скромную благотворительную организацию «Новые самаритяне»?

— Где уж там, — заметил Сторн. — Из вас так и прет солдафон.

Щеки альбиноса порозовели от гнева.

— Возможно, я и солдафон, — сдерживаясь проговорил он. — Но не забывайте, что именно этому солдафону первому пришло в голову обратить внимание на странное превращение ученого-биохимика Макса Сторна в гениального конструктора. И что именно этот солдафон предложил вам заключить контракт, выгодный, впрочем, для обеих сторон. Ведь Макс Сторн — обладатель поистине уникального мозга…

— Я же просил никогда не напоминать об этом! — выкрикнул Сторн.

— Что ж, могу вспомнить и о другом, — невозмутимо продолжал альбинос. — Хотя бы о том, что с тех пор, как Макс Сторн сделал первую модель своего, как вы изволили выразиться, механического чудовища, он перестал принадлежать лишь себе. А вы сделали не одну модель, Макс. — Альбинос вытянул руку в сторону, и там стало быстро вспухать, приобретая все более четкие очертания, облако объемного изображения.

Сторн нехотя перевел на него взгляд. То были знакомые ему до мельчайших деталей сферические конструкции.

— …Роботы из первой серии казались теперь до смешного громоздкими и уязвимыми. Между тем, они обладали рядом несомненных достоинств: не горели в огне, могли вести прицельный обстрел из мощных лучеметов сразу по нескольким целям, независимо от их расположения. Эти металлические солдаты не сдавались в плен: если заканчивались боеприпасы, аппараты приближались к ближайшему объекту противника и самоуничтожались вместе с ним. Однако при этом роботы оставались традиционными полевыми бойцами: они не могли сражаться под водой, медленно зарывались в землю, почти не использовали естественных укрытий.

Следующее поколение боевых машин было значительно мобильнее и опасней. Они представляли из себя шары, способные в мгновение ока обрасти множеством гибких подвижных манипуляторов, делавших аппараты похожими на огромных осьминогов. Осьминогам не представляло труда взобраться на отвесную скалу, маскируясь, они меняли цвет, могли таиться в засаде на дне реки. Единственным серьезным недостатком конструкции было то, что передвигаясь по земле, она оставляла чересчур заметный след.

Последняя серия суперсолдат Сторна отличалась невиданными по смелости инженерными решениями. Эти аппараты летали, если требовалось, быстро меняли форму. Зарываясь в землю, словно кроты, незаметно преодолевали значительное расстояние. Огромные и подвижные, как ртуть, их бронированные корпусы были начинены самой совершенной аппаратурой, они обладали мощным разнообразным оружием. «Мои оловянные солдатики!» — не без тщеславия именовал их Сторн. На создание металлических убийц он не смотрел как на серьезное занятие, считая его всего лишь высокооплачиваемой прихотью гениального конструктора. В глубине души Сторн не верил, что эти «солдатики» когда-нибудь покажут себя в действии.

— Неплохо сработано, да? — спросил альбинос, когда изображение стало тускнеть. — Но вы не хуже меня знаете, что за создание такого рода вещиц законы Планетарного Совета предусматривают весьма суровое наказание.

— Я выполнял заказ, и только, — ответил Сторн. — К тому же под контрактом стоит не одна моя подпись…

— Наши дни так скоротечны, — прищурившись, проговорил альбинос. — Кто знает, возможно тот, чья подпись красуется на документе, о котором вы упомянули, уже давно наслаждается неземным покоем. А возможно, он вообще вымышленное, никогда не существовавшее лицо, и за все будет расплачиваться лишь один человек по имени Макс Сторн. Впрочем, вы правы по сути, — меняя тон, согласился альбинос. — Мы в равной степени не заинтересованы в огласке. Уясните же себе наконец, Сторн, что мы необходимы друг другу. Вы нам — потому что еще не закончили очень важную работу. Мы вам — потому что щедро платим и обеспечиваем первоклассную охрану. Вспомните историю с этим Крисом Павловским. Он ведь не успел доставить вам слишком много хлопот, верно?

Сторн промолчал.

— Да господь с ним, — пренебрежительно вел далее альбинос, — одним шантажистом больше, одним меньше… Когда мы сможем заявить о себе в полный голос, то будем уничтожать подобную мразь сотнями, тысячами. И вы, Сторн, поможете нам приблизить этот час. Сотрудничая с нами, вы гарантируете себе будущее. Но пока это будущее не наступило, для всего мира вы — обыкновенный преступник. А к преступникам одинаково относятся и здесь, и за пределами Территории.

— Но я устал, устал, — прошептал Сторн. — Работа в таком адском темпе изматывает…

— Похоже, вам действительно стоит отдохнуть, — согласился альбинос. — Можете сменить обстановку, расслабиться, но не больше, чем на недельку-другую. Мы готовы выполнить любое ваше желание, только держите себя в руках, не поддавайтесь унынию…

— У меня нет особых желаний, — покачал головой Сторн. — Съезжу в лес к Глауху, проведу там пару дней, это для меня лучше любого лекарства.

— Глаух, лесной отшельник, — задумчиво проговорил альбинос. — Пожалуй, вы единственный, кто может похвастать дружбой с ним.

Сторн пожал плечами.

— Он очень скрытен, ваш друг, — продолжал альбинос, — и так тщательно оберегает от постороннего глаза характер своих исследований, словно готовит, по меньшей мере, государственный переворот.

— Возможно, он и готовит переворот, но только в науке, — заметил Сторн. — У Глауха просто скрытный характер. Но я еще не встречал ни одного по-настоящему талантливого ученого, у которого не было бы своих странностей. Это особенность человеческой психики.

— Может быть, может быть, — согласился альбинос. — В сущности, природа очень многих свойств кажется нам весьма простой и объяснимой, пока не всплывают некоторые весьма неожиданные факты…

— Вы говорите загадками, — заметил Сторн.

— Скорее, о загадке, — поправил альбинос. — О загадке, к которой, я полагаю, причастен ваш друг. Дело в том, что года два назад одна, гм, вполне официальная организация мегалополиса задумала разместить в лесу, в пяти километрах от резиденции вашего нелюдимого коллеги, небольшой тренировочный лагерь. Так, сущие пустяки — несколько служебных корпусов да площадка для гравилетов. Поскольку лагерь предназначался для подготовки тех, кто будет нести охрану весьма важных объектов, сотрудники организации навели кое-какие справки о своем будущем соседе. Оказалось, что немногочисленный штат лаборатории Глауха состоит из таких же, как и их руководитель, неразговорчивых людей. Все они чудаки не от мира сего. И что особенно насторожило детективов — люди Глауха не вели абсолютно никаких записей. Понимаете, результаты наблюдений и экспериментов фиксировались только в памяти. Выяснилось, что подбирая сотрудников, Глаух подвергает их множеству разнообразных тестов, чтобы выяснить, главным образом, две вещи: умеют ли они держать язык за зубами и обладают ли цепкой, способной удержать множество данных памятью. Рискуя, что вы снова обвините меня в прямолинейном солдафонстве, я мог бы добавить, что все эти люди — отнюдь не патриоты по убеждениям.

— Глаух волен выбирать сотрудников по своему вкусу, — проговорил Сторн. — Они там как на необитаемом острове. В этих условиях необходима полная психологическая совместимость.

— Допустим, — отозвался альбинос. — Но вы не знаете главного. Из затеи разместить в этом квадрате лагерь ничего не вышло. И я склонен думать, просто потому, что такое соседство не понравилось вашему коллеге.

— Что значит не понравилось?

— Как только в лесу появились первые машины, Глаух начал энергично протестовать. Но поскольку у организации имелось разрешение властей, протесты, естественно, не дали результата. И тут стали приключаться странные штуковины. Рабочие, занятые на строительстве, были внезапно выведены из строя эпидемией какой-то загадочной болезни. Она не представляла опасности для жизни, но буквально валила людей с ног, Нечто вроде жестоких приступов лихорадки. Оказалось, что. переносчиком злополучного вируса является один из видов москитов. Кстати, вам будет, видимо, небезынтересно узнать, что из сотрудников Глауха никто не пострадал…

— Итак, все дело в москитах, — усмехнулся Сторн. — Они помешали построить лагерь, а поскольку Глаух занимается животными и насекомыми, вы приписали это злодейство…

— Я не закончил, — сухо оборвал его альбинос. — Естественно, были приняты меры. Противомоскитные сетки, вакцины и прочее… К тому же состав рабочих обновлялся каждую неделю. Казалось, все наладилось. Удалось соорудить временные павильоны, началась закладка фундамента…

— Что же придумал на сей раз этот колдун Глаух? — язвительно перебил Сторн.

— Москиты исчезли, — невозмутимо продолжал альбинос. — Их сменили муравьи. Да-да, муравьи, — повторил он в ответ на вопросительный взгляд собеседника. — Мелкие, черные, запамятовал, как они называются по латыни. Эти твари обладали одним весьма неприятным свойством. Они пожирали все, что было не из металла. Вы когда-нибудь слыхали о насекомых, питающихся изоляцией проводов, краской, пластиком или покрышками энергилей?

Сторн усмехнулся.

— Я до сих пор не слыхал, — сказал альбинос. — Муравьев были миллиарды, нападали они ночью. За пару суток стены павильонов превратились в решета и шатались от ветра. Объект остался без связи, энергии, транспорта. Словом, дело опять застопорилось.

Но едва в лагерь были доставлены химикаты для уничтожения насекомых, как муравьи, словно почуяв опасность, исчезли, подобно москитам. Эти исчезновения — самое загадочное в нашей истории. Насекомые как будто подчинялись таинственному приказу. Кто же этот всемогущий повелитель муравьев и москитов, способный заставить их действовать таким образом?

И на этот раз Сторн предпочел промолчать.

— Странное поведение насекомых заинтересовало весьма влиятельных лиц. Вы понимаете почему. В определенной ситуации необычные свойства муравьев и москитов могли бы стать фактором стратегического значения. Ведущие энтомологи были привлечены к исследованиям. И что же? Все букашки, которые водятся в тех краях, оказались совершенно безобидными… Никаких намеков на опасный вирус, никаких способностей пожирать краску или пластик. Их словно подменили. Думаю, ваш друг мог бы пролить свет на эту загадку. Однако он демонстративно отказался это сделать.

— Вы сказали, что муравьи исчезли. Почему же лагерь все-таки не был построен? — спросил Сторн.

— Почему?.. — повторил альбинос. — Этих «почему» слишком много, и я дорого бы дал за то, чтобы найти на них ответ. Почему бесследно исчезли насекомые-разрушители? Почему кто-то прорыл норы к подземным источникам?

— Норы?

— Да, — невесело кивнул альбинос. — Место для лагеря было выбрано в долине, предварительные исследования не давали повода опасаться подпочвенных вод. Но в один прекрасный день кто-то прорыл многочисленные норы к находившимся на большой глубине источникам. Возможно, барсуки, хотя раньше за ними такого не водилось… Объект затопило. Ваш коллега может торжествовать — теперь ничто не помешает его затворничеству. Место для строительства признано неудачным из-за… — Лицо альбиноса исказилось в ироничной гримасе: — Неблагоприятных природных условий. Лагеря нет, однако вопросы остались, вы не будете убеждать меня, что все странности, о которых шла речь, — простое стечение обстоятельств. Я прошу вас, Сторн, очень прошу, если, конечно, представится случай, уточнить, чем же все-таки занимается Глаух в своей лесной обители.

— Но вы же сами сказали — Глаух не из разговорчивых, — возразил Сторн. — К тому же мы оба следуем неписаному правилу — не вмешиваться в дела друг друга.

— Странно все-таки, — заметил альбинос, — считать своим другом человека, который, по сути, — тайна за семью печатями.

— Организация, которую представляете вы, для меня не меньшая тайна, — сказал Сторн. — Но это не мешает нам поддерживать деловые, даже дружеские отношения, не так ли?

— Ну, в нашем случае все гораздо проще. Мы платим, вы — исполняете заказ. И при этом знаете, что служите великой идее. Что же касается деталей, вас посвятят и в них, когда придет время. А оно придет скоро. До этого лучшая гарантия вашей безопасности — полное неведение. Старая и надежная истина: невозможно выболтать то, чего не знаешь.

— А вы не допускаете, что она знакома и Глауху? — спросил Сторн.

— И все же попытайтесь.

— Попытаюсь, — ответил Сторн. — Тем более что единственное, чем я рискую, — это быть поднятым на смех.

Он встал и, не прощаясь, пошел к выходу, краем глаза успев заметить, что рука альбиноса привычно потянулась к окровавленной, все еще дергающейся в механической агонии игрушке…

Глава девятая Незваный гость

— Вон за тем лесом — коттеджи Глауха, — сказала Элен Кроули, останавливая машину. — Если вы действительно хотите что-то узнать, действуйте как можно осмотрительней. Это место пользуется у нас дурной славой.

Сергей Градов легко выпрыгнул из открытого энергиля и огляделся. Солнечные лучи пронизывали вершины высоких сосен, густой запах хвои и нагретой травы витал в воздухе. Где-то протяжно, словно рассерженно, кричала сойка.

— Никак не возьму в толк, от чего вы меня предостерегаете, — проговорил Градов. — Самое спокойное место на земле. И, что важно, не обремененное сворой «горилл», без которых наш общий знакомый Сторн, кажется, и шагу ступить не может.

— Не торопитесь с выводами, — отозвалась Элен Кроули, — Глаух не так прост, каким кажется… Или желает казаться, — добавила она после паузы. — Если мы не замечаем охраны, это еще не значит, что ее не существует.

— Вот как?

— Примерно с год назад сотрудникам нашей видеокомпании поручили снять сюжет о Глаухе. Речь не шла об интервью или подробном рассказе о жизни лесных отшельников — рассчитывать на это было, по крайней мере, наивно. Парням дали задание снять хотя бы что-то скрытой аппаратурой. Это были неглупые, предприимчивые ребята и не из робкого десятка. Так вот, они не смогли даже приблизиться к коттеджам.

— Что же им помешало?

— Я полагаю, охрана, — ответила Элен Кроули. — Та самая, на которую не обратили внимания ни они, ни вы. Возможно, птицы, — взмахнула она рукой, указывая на далекие стаи, — и есть охрана Глауха. А может, она копошится под нашими ногами, невидимая до поры. Следит за каждым движением глазами какой-нибудь стрекозы или умело затаившегося зверя. Поговаривают, здешние люди могут творить чудеса с животными и насекомыми. Так или иначе, но тогда бородачи из команды Глауха были вовремя предупреждены и не дали репортерам лишнего шагу ступить. Отшельники — по-прежнему загадка для всех.

— Не люблю загадок. Слишком их много в этом, мегалополисе. Не лица вокруг, а непроницаемые маски.

— Но ведь и вы действуете инкогнито, — заметила журналистка. — Маска — удобная штука, и нуждаются в ней не только преступники. В выпуске вечерних новостей маска Элен Кроули обаятельно улыбнется и выдаст обывателю очередную порцию щекочущей нервы чепухи. То, что думает по этому поводу сама Элен Кроули, останется при ней.

— Вам не по душе ваша профессия, Элен?

— Мне полуправда не по душе, — ответила девушка. — Все, что идет в эфир Территории, просеивается сквозь сито табу. Ни в коем случае нельзя давать повод зрителю усомниться в незыблемости нравственных и политических устоев Сообщества. Нельзя искать причин существующих проблем в архаичности наших экономических и социальных отношений. Более того, следует внушать, что даже наши недостатки и неразрешимые противоречия носят уникальный и неповторимый характер, поскольку Территория — исключительна и единственна в своем роде, Вы понимаете, — продолжала Элен Кроули, — любой мало-мальски захватывающий воображение комментарий, пропущенный через такую редакторскую мясорубку, становится стерильно-слащавым, как лица верховных чиновников мегалополиса. Самое обидное, что мы приучили зрителей к этому жиденькому сиропчику новостей для куриных мозгов. Большинству из них давно по душе иллюзия, а не истина. Бедняга Павловский дал маху, посчитав меня честной журналисткой, — с горькой иронией заметила девушка. — Честные у нас не в моде. Правда колюча, полуправда устраивает всех. И все же я не теряю надежды когда-нибудь раздобыть настолько сенсационный материал, что он даст возможность мне самой диктовать условия. И тогда зрители увидят настоящее, без маски, лицо Элен Кроули.

— Я рад, что увидел его чуть раньше других, — улыбнулся Градов. — И это лицо мне по душе. Однако, чтобы поведать правду миру, ее надо для начала узнать. Пожелайте мне успешной беседы с Глаухом, Элен.

Журналистка в сомнении покачала головой; затем, сделав прощальный жест, развернула машину…

Градов проводил глазами энергиль, быстро превратившийся в точку, исчезнувшую за горизонтом, отошел от дороги и опустился прямо на траву, прислонясь спиною к теплому стволу.

Он сидел так некоторое время, о чем-то размышляя и поглядывая на легкий дымок, тянувшийся от невидимых, скрытых плотной стеной леса крыш. Потом, взвесив на ладони продолговатый, плоский предмет и тщательно укрепив его на запястье, поднялся. Сделал несколько резких разминочных движений, прислушиваясь, не издает ли что в одежде предательских звуков. И побежал в размеренном кроссовом ритме, но не прямо к коттеджам, а взяв несколько в сторону, по направлению ветра, указанному неровными сизыми полосами дыма.

Градов бежал с привычной легкостью, дыхание его было ровным. Порой густорастущие деревья заставляли его снижать темп, Градов переходил на шаг, пригибаясь, чтобы не задевать плечами сухих веток. Он выбирал тенистые участки, стороной обходя поляны и низкий кустарник. Но когда впереди показался луг, за которым блестела узким, круто изогнутым сабельным клинком река, рванулся вперед. Вихрем пронесясь по влажной траве, как был, в одежде, с размаху кинулся в воду. Градов плыл по течению, ныряя и оглядываясь время от времени назад. Заметив, как всколыхнулись словно под внезапным порывом ветра прибрежные кусты, усмехнулся краешками губ.

За поворотом русло расширялось и течение набирало силу. Градов нырнул и появился на поверхности уже у противоположного берега, густо поросшего осокой. Здесь, в глубине зарослей, он затаился.

Ждать пришлось недолго. Из травы на том берегу показалась голова огромной кошки. Пофыркивая, зверь обнюхивал воду. Плеск волн, блестевшая золотистыми переливами речная гладь, видимо, отпугивали его. Но вот мощное пятнистое тело леопарда застыло, как туго натянутая тетива, — порывом ветра донесло к нему знакомый запах. Зверь зашел в воду и поплыл, прижав к голове острые уши. Как и рассчитывал Градов, течение сносило его к зарослям. Опасный на суше, леопард был теперь почти беспомощен.

До Градова уже доносилось его частое, с присвистом дыхание.

Резким движением Градов развел тонкие острые стебли осоки, и на какую-то долю секунды глаза человека и зверя встретились. Леопард зарычал и, бешено колотя по воде передними лапами, бросился на Градова. Тот вскинул руку, вырвавшаяся из плоского предмета на запястье вытянутая игла впилась в шкуру взметнувшегося зверя у основания шеи. Гибкое тело вздрогнуло, забилось как в судороге и, обмякнув, закачалось на волнах. Градов не без труда вытащил огромную, тяжелую тушу на берег, уложил ее в тени широкого, поваленного ветром ствола.

— Так-то лучше. Отдохни немного, — сказал вполголоса, стараясь отдышаться.

Избавившись от опасного преследователя, Градов мог позволить себе двигаться быстрее. И все-таки, приближаясь к зеленой изгороди у коттеджей, он держался настороже. Сгущались сумерки, в одном из домов вспыхнул свет. Оглядевшись, Градов мощным движением перебросил тело через ограду и, подобравшись к коттеджу, заглянул в окно. Несколько человек сидели спиной к нему у низкого, сплошь заставленного приборами стеллажа. Широкоплечий бородач мерил тяжелыми, неуклюжими шагами комнату. Его загорелое, обветренное лицо выглядело осунувшимся и мрачным. Судя по описанию Элен Кроули, это и был Михай Глаух. Стараясь не выпускать из виду желтого иллюминатора окна, Градов метнулся к росшему неподалеку дереву. Достал небольшое, размером с ноготь, устройство, поднес к уху. Низкий, с хрипотцой голос Глауха будто перенес его в комнату.

— Нужно искать. Искать как следует. Не мог же он сквозь землю провалиться. Кто дежурил вчера?

— Я, — обернулся один из ученых, колдовавших у стеллажа. Лицо его, как и Глауха, густо заросло бородой. — Он вышел на связь около часу ночи, сообщил, что закончил работу и возвращается. С тех пор ни звука.

— Отыщется, — не отрывая глаз от приборов, проговорил второй бородач. — Если, конечно, его не похитили люди из мегалополиса.

— Не оставив при этом малейших следов? — отозвался с сомнением Глаух. — А где Ричардс?

— Ушел на рассвете, как только узнал, что Петер не вернулся.

— Не хватало еще, чтобы и он пропал, — проворчал Глаух.

— Это Ричардс-то?! — в один голос спросили бородачи и засмеялись.

Их смех подействовал на Глауха успокаивающе. Он опустился в кресло, вглядываясь в переменчивое свечение табло:

— В северном районе без изменений?

— Все продолжает бурлить, как в котле. Биологический взрыв в таких масштабах мы наблюдаем впервые. Земля там изрешечена, словно кусок голландского сыра.

— Скоро мы выпустим молчаливых, — произнес Глаух. — Площадки на озерах готовы?

— Не все… Могли бы закончить сегодня, — поспешил добавить бородач, встретив взгляд Глауха, — но часть людей пришлось отпустить на розыски Петера.

При упоминании этого имени на лицо биолога вновь легла тень. Задумавшись, Глаух отошел к окну, тихо, словно отвечая самому себе на давно мучавший вопрос, проговорил:

— Нет, не мог он…

Неожиданный шум заставил его вздрогнуть. Звуки яростной схватки доносились из темноты.

— Свет сюда, быстро! — крикнул Глаух. Луч выхватил из мрака сплетенные тела.

— Помогите! Мне не удержать этого дьявола… — услыхали в коттедже сдавленный крик.

— Это Ричардс! — воскликнул один из бородачей, прыгая с подоконника.

Темнокожий гигант охнул и, неловко согнувшись, стал оседать на траву. Высокий мускулистый Градов сжался, готовый одним прыжком преодолеть расстояние до живой изгороди, но дюжие помощники Глауха уже повисли на его руках. Однако они явно недооценили возможности своего противника. Резко оттолкнувшись обеими ногами от земли, Градов быстрым заученным движением перевернулся через голову, всей тяжестью своего тела заломив назад руки нападавших. Бородачи издали синхронный стон. Несколько коротких, впрочем, нанесенных со щадящей расчетливостью ударов отправили их в темноту, где ворочался приходящий в себя Ричарде.

Градов метнулся в сторону, но властный голос Глауха остановил его:

— Стойте, или я стреляю!

Градов обернулся, прищурившись под бьющим из окна светом. Прямо в лицо ему глядел широкий объектив охотничьего излучателя.

— Снимите-ка эту свою штуковину с запястья, — приказал Глаух. — И отбросьте ее в сторону.

Градов подумал, еще раз осторожно глянул на излучатель и решил повиноваться.

— Отойдите от изгороди! — снова последовал приказ. — И руки за голову, пока их не свяжут.

— Это лишнее, — заметил Градов. — Я не собираюсь бежать. По крайней мере до тех пор, пока не поговорю с вами.

— Сейчас ты поговоришь со мной, — припадая на левую ногу, вступил в полосу света чернокожий гигант.

— Спокойно, Ричардс! — остановил его Глаух. — После драки кулаками не машут. — И, обращаясь к Градову, добавил: — Я предпочитаю собеседников, входящих через дверь, а не окно. Ричардс покажет, где она находится.

Вслед за Градовым и Ричардсом в лаборатории появились сконфуженные бородачи.

— Вы забыли отключить приборы, — как ни в чем ни бывало сказал Глаух и опустился в кресло напротив Градова, совсем по-домашнему сунув излучатель под мышку.

Ричарде занял позицию сзади Градова, не спуская с него настороженных глаз.

— Все-таки я связал бы ему руки! — проговорил он.

— Как ты его обнаружил? — спросил Глаух.

— Вначале я обнаружил Калифа — в зарослях у реки. Над ним кружили коршуны.

— Он убил Калифа?

— Усыпил. Этот парень обошел все мои ловушки — наверное, проник с подветренной стороны. Я стал прочесывать лес с моими насекомыми…

— Без подробностей, Ричарде! — прервал Глаух.

— Извините, учитель. Короче, мы ничего не нашли в лесу и тогда принялись за местность, прилегающую к коттеджам. Остальное вы сами видели.

— Видели, — подтвердил Глаух. — Весьма тренированный молодой человек. Уйти от лучшего сторожевого леопарда и послать в нокдаун такого великана, как ты, — на такое способен не каждый. Профессионал? — спросил он, переводя взгляд на Градова.

Тот промолчал.

— Профессионал, — сам себе ответил Глаух. — Любители не владеют с таким совершенством приемами каратэ и не пользуются вот этим, — кивнул он на лежавший на столике игломет. — А раз так, может быть, вы объясните, где наш друг Петер?

— Понятия не имею, — ответил Градов.

— Странные вещи происходят, — заметил Глаух не без иронии. — Утром мы обнаруживаем, что исчез мой ассистент. Вечером находим вас под окном. Вы что, всерьез рассчитываете, будто вам поверят?

— Возможно, я тоже не верил бы на вашем месте, — сказал Градов. — Но это правда.

— Кем бы этот малый ни был, — вмешался Ричарде, — он явно из ищеек, я их на расстоянии чую. Какая разница, на кого он работает. Похищал Петера или нет. В любом случае он против нас.

— Ошибаетесь! — возразил Градов. — Я слишком мало знаю о вас, чтобы быть против.

…Ричарде вдруг застыл, прислушиваясь к чему-то за своей спиной, затем обернулся и резким движением развел овальные створки входа.

За ними стоял невысокий коренастый мужчина с обветренным лицом и матово блестевшим, до синевы выбритым черепом. На эластичном шнуре, переброшенном через его плечо, висел плоский ящик из оранжевого пластика. От неожиданности бритоголовый быстро заморгал глазами.

— В чем дело, Чивер? — спросил Ричарде.

— Да вот, — сказал мужчина, хлопнув ладонью по ящику, — хочу возвратить контейнер на место.

Бритоголовый прошел в глубь комнаты и сунул ящик в одну из пустовавших ячеек стеллажа.

— Спасибо, Чивер, — сказал Глаух. — Вы свободны. Тот кивнул, и, скользнув быстрым изучающим взглядом по лицу Градова, торопливо вышел из коттеджа.

— Допустим, — проговорил Глаух, возобновляя прерванный разговор. — Допустим, вы не враг. Что же вы искали у моего дома?

— Ответ на один вопрос.

— Всего на один? — рассмеялся Глаух. — Удивительная непритязательность, если вспомнить, при каких обстоятельствах мы познакомились. Что же вас так волнует?

Градов оглянулся на Ричардса, бросил красноречивый взгляд на бородачей, которые внимательно следили за допросом, но не вмешивались.

— У меня нет секретов от этих людей, — сказал Глаух.

Градов медлил с ответом. Глядя на широкое лицо биолога, которое и в этой ситуации не теряло известного добродушия, свойственного лишь очень сильным физически людям, мысленно сопоставляя его с обликом Сторна, он все больше проникался безотчетной уверенностью, что эти незаурядные ученые могли стать приятелями только по странному капризу сходства противоположностей. Однако можно быть приятелями и не быть единомышленниками.

— Я хочу знать, что из себя представляет известный вам Макс Сторн, — решившись, произнес Градов.

Изумление, отразившееся на бородатом лице собеседника, подсказало Градову, что он сделал верный ход.

— Но отчего бы вам не встретиться с самим Сторном? — воскликнул биолог. — Чем он вас так заинтересовал?

— Можете считать, что я пишу о нем роман, — усмехнулся Градов.

— Да этот малый просто издевается над нами! — вскипел Ричарде.

— А встретиться с вашим приятелем, — не поведя и бровью в сторону чернокожего гиганта, невозмутимо продолжал Градов, — означает начать этот роман с эпитафии. У Макса Сторна — довольно скверные привычки. Слишком любопытных он просто отправляет на тот свет. Разумеется, не своими руками. Впрочем, и собственные у него в крови.

— Знаю, — отозвался Глаух и, перехватив недоуменный взгляд собеседника, спросил — Вас это удивляет? Однако даже закоренелые преступники подчас нуждаются в исповеди. Сторн исповедался мне. Правда, я не умею отпускать грехи, но ведь он и не требовал этого. Если хотите знать, мне жаль Сторна, — проговорил Глаух. — Прежнего Сторна, — уточнил он. — Этот прежний Сторн стоил до смешного мало в глазах тех, у кого есть деньги. Вот он и решил взвинтить цену— за счет чужого разума. Это чудовищно!.. — жесткие складки легли у губ биолога. Некоторое время Глаух молчал.

— И все-таки мне жаль его, — повторил негромко. — Уничтожая других, Сторн и не заметил, как убил себя самого.

— А может быть, именно сейчас он стал таким, каким мечтал видеть себя всю жизнь? — спросил Градов.

— Я лучше знаю этого человека, — произнес Глаух.

— И то, чем он занимается?

— Нет, — покачал головой Глаух. — Мы никогда не интересовались делами друг друга. Это неписаное правило устраивало нас обоих.

— Я вам советую его нарушить. И спросить у Сторна, насколько успешно продвигается его работа над новым поколением роботов-убийц.

— Роботов-убийц? — переспросил Глаух. — Вы уверены?

— Почти наверняка. Именно поэтому вокруг него — мертвая зона.

Глаух поднялся, подошел к окну и некоторое время молча смотрел в наполненную ночными шорохами тьму. Потом обернулся, в упор взглянул на Градова:

— Все это похоже на правду, насчет Сторна. Хотя и требует доказательств…

— Их несложно найти.

— Пусть так. Но сейчас меня интересует другое: кто вы?

— Я хочу знать… — терпеливо начал Градов.

— Весь вопрос в том, что именно, — перебил Глаух с отчужденной насмешливостью в голосе. — Может быть, вас вовсе не Сторн волнует. А, например, как Михай Глаух относится к тем, на кого работает Сторн. Этим давно интересуется тайная полиция. Если допустить, что вы оттуда, многое станет понятным. В частности то, почему вы рассказали о Максе. Рассчитывали вызвать на откровенность, выведать, для чего мы в этом лесу?

— Я не из тайной полиции, — ответил Градов устало.

— Для обычного искателя приключений у вас слишком крупные бицепсы, — с сарказмом заметил Глаух. — Ты веришь ему, Ричардс?

— Нет! — отозвался негр. — Этот малый держится так уверенно, будто он нас, а не мы его захватили с поличным. Знает, что свои не дадут пропасть.

Градов невольно усмехнулся, поскольку на этот раз его чернокожий страж оказался недалек от истины.

— И я не верю, — сказал Глаух. — Парень явно чего-то недоговаривает. Он останется у нас, пока не выяснится, куда делся Петер. И пока не будет проверена информация насчет Сторна.

Ричардс слегка подтолкнул пленника в плечо…

…Градов окинул взглядом огромный полутемный подвал. Через узкие зарешеченные отдушины едва проникали лучи лунного света. В них плясала серебристая пыль.

Градов опустился на старую, брошенную в угол циновку, лег набок и попытался задремать. Однако в эту ночь ему не суждено было сомкнуть глаза.

…Полукруглые створки входа бесшумно сомкнулись за невысоким человеком, быстро проскользнувшим в подвал. Градов сел, пытаясь сообразить, зачем пожаловал ночной гость.

Царящий в помещении сумрак не позволял разглядеть его лицо, но массивный бритый череп не оставлял сомнений: то был Чивер.

Некоторое время бритоголовый стоял неподвижно, давая глазам свыкнуться с темнотой, потом подошел к Градову, опустился напротив на циновку, поставив перед собой небольшой цилиндрический предмет.

С минуту оба молчали, словно вслушиваясь в дыхание друг друга.

Первым заговорил Чивер:

— Вы должны уйти до рассвета. Здесь приучены подниматься рано. Это, — протянул руку к цилиндрическому предмету, — специальный аэрозоль, он кого угодно собьет со следа.

Градов взвесил на ладони баллончик, оказавшийся неожиданно тяжелым. Сказал:

— Хотите насолить патрону, организовав побег… агента тайной полиции?

— Почему бы и нет? — отозвался бритоголовый. — Имели возможность убедиться, как мне тут доверяют.

— Вы помощник Глауха?

— Помощник, — подтвердил Чивер. В его тоне слышалась нескрываемая ирония. — Каждый, кого бы вы ни встретили в здешнем лесу— помощник Глауха. Независимо от того, зверь он, насекомое или человек. Правда, у людей есть существенное отличие — одновременно они служат живыми досье открытий учителя.

— Живыми досье? — повторил изумленно Градов.

— Вы действительно из тайной полиции? — быстро спросил Чивер.

Градов не ответил, и его молчание собеседник истолковал по-своему.

— Если вы из тайной полиции, нечего комедию ломать, — проворчал он. — Вам не хуже меня должно быть известно, что каждый, кто попадает в штат лаборатории Глауха, предварительно должен выдержать серию специальных тестов на качество памяти. Очень многое требуется держать в голове — патрон не доверяет компьютерам. Серии контрольных экспериментов, номера и формулы препаратов, массу других данных. Да, любой из нас носит в себе досье какого-нибудь открытия Глауха, — повторил бритоголовый, — поэтому его так обеспокоило исчезновение Петера.

— Какое же открытие доверено вам?

— Достаточно ценное, — произнес Чивер. В сумраке его глаза настороженно блеснули. — Можете мне верить. Настолько ценное, что способно обеспечить мою старость. Только не рассчитывайте, будто я выложу его прямо тут, за здорово живешь.

— Какая цена вас устроит, Чивер?

— О цене поговорим потом, — сказал, усмехнувшись, бритоголовый, — в мегалополисе. Учтите, я рассчитываю на солидный куш.

— Вот как?

— Другого источника информации вам здесь не отыскать, хоть умри. Петер не скажет ни слова, это фанатик. Здесь все фанатики, Глаух умеет подбирать людей. Он ошибся единственный раз — в случае со мной. Я не создан для подобной жизни, хотя раньше и думал иначе. Вся эта конспирация у меня в печенках сидит, я уже с трудом сдерживаюсь, когда вижу недоверчивую физиономию Ричардса. Черномазый — правая рука Глауха, отвечает за безопасность. Он вездесущ и всех подозревает. Поразительное умение Глауха изменять характер рефлекторных реакций животных и насекомых, подчиняя их своей цели, Ричардс использует по-своему, так сказать, в интересах службы. Для создания биологической сторожевой зоны. Сюда трудно проникнуть незамеченным.

Градов подумал, что Элен Кроулк в своих предположениях попала в самую точку.

— Наверное, я слишком много болтаю? — спросил Чивер. — Вы уж простите меня. Соскучился по собеседнику. Почти все время в лесу, а со здешним народом не очень-то разговоришься.

— Почему же Глаух так настойчиво скрывает от посторонних глаз свои открытия? — спросил задумчиво Градов.

— Не он первый, кто поступает таким образом, — ответил бритоголовый. — Я слышал, еще в Древней Индии существовал некий властитель, основавший общество с целью засекречивания опасных для человечества открытий. Может быть, уже тогда предполагали, что любое из них способно со временем стать оружием.

— И вы всерьез верите, что в наше время такое открытие можно сохранить в тайне?

— Но ведь Глауху это удавалось до сих пор, — просто сказал Чивер.

— Ваш Глаух биолог. Обыкновенный биолог. В отличие от своего приятеля Сторна, он не разрабатывает совершенные автоматические системы для убийств.

— Разумеется, — подтвердил бритоголовый. — Мы здесь имеем дело совсем с иными системами. Только вы очень ошибаетесь, если думаете, что они не в состоянии сотнями косить людей, когда понадобится.

— Понадобится? Что вы имеете в виду?

— У Глауха мания на каждом шагу обнаруживать признаки подготовки к тотальной войне. Суть его идеи в том, чтобы предотвратить возможную катастрофу, раздавить ее в зародыше, используя самые неожиданные средства.

— Какие именно?

— Сие одному богу ведомо, — вздохнул Чивер. — Богу и Глауху. Я располагаю лишь небольшой частицей его открытий, как и любой из нас, имея самое общее представление о главной идее. О великом предназначении, ради которого мы ведем эту странную жизнь вдали от магалополиса. Возможно, те, кому Глаух доверяет, осведомлены лучше. Например, Ричардс. Я же с некоторых пор впал в немилость и вынужден довольствоваться скудными подачками информации.

— Из-за чего? Вы пытались возражать Глауху? — спросил Градов.

— Здесь не принято ему возражать, — проговорил собеседник. — Поймите, все мы тут вместе взятые — ничто по сравнению с Глаухом. Его научным гением. Если я в чем-то не согласен с ним как человеком, это совсем не означает, что я не преклоняюсь перед Глаухом-ученым. И тем не менее, однажды я имел дерзость заметить, что бороться со злом так, как предлагает учитель, — абсурдно. Знаете, что ответил Глаух? Если абсурдна сама жизнь, она не может не провоцировать еще более абсурдных форм протеста. И чем нелепей, абсурдней выражение этого протеста, тем больше шансов его реализовать. Понимаете? Глаза Глауха, когда он говорил это, пылали таким вдохновением, словно учитель излагал сокровенные постулаты своей веры.

— Возможно, так оно и было, — сказал Градов.

— Возможно, — согласился Чивер. — Однако для меня такая вера неприемлема.

— Почему?

Бритоголовый отозвался не сразу.

— Не так-то просто объяснить, — проговорил, медленно проведя ладонью по гладкой коже, обтягивающей череп. — Глаух убежден, что Территория — потенциальный источник глобального зла, которое он обязан укротить. Наши коттеджи в лесу патрон часто сравнивает с неким символическим предохранителем, который должен сработать до взрыва. Нам суждено облагодетельствовать человечество? Пусть так. Но ведь зло не бывает абстрактным, — воскликнул бритоголовый. — Как и добро. Значит, рано или поздно мы ввяжемся в драку. Начнем уничтожать одних ради других. Сколько мы уничтожим — сотни, тысячи? Никто этого не знает: ни я, никчемнейший винтик в механизме непостижимого замысла Глауха, ни он сам. Глаух-уче-ный почти всемогущ, но Глаух-человек может ошибаться. Что если события повернутся вовсе не так, как он предполагает? Если распрекрасная в теории идея Глауха о нашем великом предназначении покроется заскорузлой кровавой коркой?

— Вот чего вы боитесь! — поднял голову Градов, пытаясь разглядеть выражение глаз Чивера. Но во тьме вместо лица перед ним неясно маячило лишь круглое светлое пятно.

— Да, боюсь стать убийцей, — подтвердил бритоголовый. — Лучше уж предателем, чем убийцей. Сегодня я подслушал, как вы говорили о Сторне — там, в лаборатории. Он похитил чужой мозг. Чужой мозг!.. — Голос Чивера дрогнул. — А Глаух воспринял это как нечто само собой разумеющееся. Ну пусть Глаух, он и сам в состоянии творить невероятное, правда, в иной области. Но ведь и мы, мы все не поразились, не ужаснулись. Мы привыкли быть жестокими, а это значит, что мы можем привыкнуть убивать, вот что страшно!.. Чивер умолк, переведя дыхание. Потом сказал:

— Рисковать своим будущим я не желаю. Подвижника, способного отдать жизнь в борьбе против зла, которое повсюду мерещится Глауху, из меня не получится. Я обыкновенный экспериментатор, а не подвижник. Хочу прожить век спокойно и хотя бы в относительном комфорте. Поэтому я выхожу из игры.

— Хотите выйти, — уточнил Градов. — С помощью тайной полиции.

— А у меня нет другого варианта, — невозмутимо пояснил Чивер. — Политические симпатии и убеждения здешних обитателей — не секрет для ваших коллег. Перспектива попасть из огня да в полымя меня не прельщает. Повторяю, в дальнейшем я желаю жить спокойно. Сегодня я помогу вам, завтра вы поможете мне.

— Если оно для тебя наступит, это завтра!.. — донеслось от входа.

Чивер вскочил, сжав кулаки. Фигура чернокожего гиганта едва помещалась в дверном проеме.

— Успел заработать свои тридцать сребреников? — клокочущим от ярости голосом спросил негр.

Бритоголовый кинулся к нему и, наткнувшись на удар мощного кулака, отлетел к противоположной стене. Чивер застонал, обхватив ладонями голову. Неожиданно, отчаянно, по-звериному вскрикнув, бросился под ноги Ричардса. Они покатились по полу.

Градов поспешно выскользнул из подвала, не забыв о баллончике с аэрозолем…

Меряя лабораторию медленными шагами, Глаух проговорил вполголоса:

— Не нравится мне эта история.

Тряхнул рассерженно взлохмаченной головой:

— Некстати все: исчезновение Петера, этот парень… Как назло именно сейчас, накануне главных событий. Неужели они что-то пронюхали?

— Вряд ли, — отозвался Ричарде. — Скорее всего они и захватили Петера оттого, что не могли ничего толком выведать. А потом подослали сюда эту ищейку. В Петере я уверен. Но Чивер каков!.. У меня мороз по коже идет, когда я думаю, что он успел выболтать агенту.

— Ладно, не переживай, — опустил Глаух руку на крутое плечо Ричардса, — ничего существенного этот супермен из его слов не выжмет, если не узнает деталей. А для того, чтобы узнать детали, у него просто не будет времени. Сегодня ночью мы освободим северный район от молчаливых.

— Не рано ли?

— На рассвете гравилеты высадили новые группы на основной базе. Они концентрируют силы. Думаю, через несколько суток может быть жарко, если мы не вмешаемся. Я хочу выступить по одной из вечерних программ, предупредить, чтобы никто из мегалополиса не совался в эти дни в лес. Жители не должны пострадать.

— Боюсь, как бы ваше выступление не повредило делу! — пробормотал Ричардс.

— Жители не должны пострадать! — жестко повторил Глаух.

Глава десятая Враги

Стадо косуль грациозными прыжками пересекло ленту шоссе.

Энергиль замер, резко погасив скорость, Сторна бросило вперед, на прозрачный щит панорамного обзора.

— Откуда они взялись?.. — чертыхнувшись, пробормотал Сторн.

Вглядевшись, он заметил далеко впереди еще стадо, покрупнее. Вдруг машина сотряслась от мощного удара. Сторн повернул голову и отшатнулся, встретив взгляд крохотных, налитых кровью, переполненных тупой яростью звериных глаз. Огромный кабан-секач атаковал энергиль, пытаясь поддеть приземистую машину своими массивными загнутыми клыками. Возможно, она казалась ему опасным противником и животное стремилось расправиться с ним, давая возможность сородичам, среди которых было немало полосатых, беспомощно повизгивающих поросят, пройти полосу твердой, пахнувшей резким, чужим запахом земли.

Сторн поспешно двинул машину вперед, озадаченный случившимся.

Еще несколько раз ему пришлось останавливаться, пропуская испуганных животных. Сторн не мог понять причины их массового панического перемещения. В лесу было безветрено, тихо. Ничто не предвещало ни наступления грозы, ни разрушительного дыхания лесного пожара.

Макс Сторн застал Глауха за не совсем обычным занятием. Биолог всматривался в огромную карту Сообщества на панорамном экране, смещал ее в стороны, увеличивая масштабы отдельных участков, и время от времени бросал тихие, отрывистые фразы в невидимое переговорное устройство.

— Здравствуй, отшельник! — весело проговорил Сторн. — Неужели собрался в путешествие? — кивнул на экран.

— Путешествовать буду не я, — сухо отозвавшись на приветствие, сказал Глаух. — Я только отыскиваю приемлемый вариант пути.

— А где же твоя свита? — осведомился Сторн.

— Почти все люди на озерах. Строят острова для зверей.

— Ожидаются лесные пожары? Я едва добрался сюда.

— Нечто вроде этого, — не сразу ответил Глаух. Он молча глядел на собеседника, не выказывая ни малейшего желания продолжать разговор, и Сторну стало неловко.

— В последнее время было много работы, — некстати произнес он. — Вот, решил отдохнуть пару дней здесь. Но ты, кажется, не рад?

— Я хочу попросить тебя, Макс, — словно не расслышав вопроса, сказал Глаух, — не приезжай сюда больше.

Сторн изумленно вскинул брови. Пережидая, пока растает в горле тяжелый ком, помолчал. Затем спросил:

— Могу я знать, почему?

— Здесь не самое подходящее место для таких, как ты, — нехотя отозвался Глаух. Чувствовалось, что разговор ему крайне неприятен.

— Для таких, как я? — переспросил Сторн. — Ах да, я же убийца. Не стоило тебе рассказывать…

— Дело не в этом, — покачал головой Глаух. — Вернее, не только в этом. Мы никогда не говорили с тобой серьезно о том, чем занимаемся, чего хотим от жизни. Наши отношения напоминали дружбу людей с завязан-гыми глазами. Такая дружба обречена.

— Значит, ты прознал о моей работе, — заключил Сторн. — От кого же?

— Разве это имеет значение?

— Наверное, имеет, если этого достаточно, чтобы похоронить нашу дружбу.

— Идем! — неожиданно предложил Глаух и поднялся. Сторн взглянул на биолога недоумевающе, но, удержавшись от вопроса, молча последовал за ним.

По тропинке, выложенной из неотшлифованных камней, они добрались к отдаленному коттеджу. Острый запах лекарств ударил в ноздри Сторну, едва он переступил порог. В подвешенной к потолку сетке посреди комнаты лежал человек, плотно, по самые глаза укутанный в стерильный медицинский кокон. Обильные пятна крови проступали на повязке. Человек был без сознания.

— Это Петер, мой ассистент, — сказал Глаух. — Когда он ненадолго пришел в себя, то рассказал, что его захватили ночью, с гравилета. Петера допрашивал блондин с розовыми глазами. Его очень интересовало, что за исследования мы ведем. Альбинос лично пытал Петера, переломал ему почти все кости. Типичный садист. Он не скрывал, что вы с ним хорошо знакомы. Это правда?

Сторн молчал, нервно покусывая губы. Они вышли из коттеджа.

— Многое можно оправдать или хотя бы объяснить, — проговорил Глаух. — Но когда люди начинают ломать друг другу кости — уже не до игры в слова. Ясно, кто свой, кто чужой.

— Он ответит за это!.. — сжал кулаки Сторн.

— Может, и ответит, — сказал Глаух. — Только не воображай, что к ответу его призовешь ты. Ты можешь ненавидеть его и все-таки будешь вынужден служить, конструировать свои машины, чтобы такие, как альбинос, получили возможность ломать кости десяткам и сотням. Не слишком достойная роль, но ты выбрал ее сам.

— Я не хочу, не могу быть твоим врагом! — выкрикнул Сторн.

— Но ты стал им, Макс. Стал давно, просто мы оба не понимали этого, или не хотели понять. Твоя новая профессия — сеять смерть. А мы здесь для того, чтобы сохранять жизнь, пусть это и звучит чересчур громко. Мы…

— Не стоит продолжать, — поднял руку Сторн. — Альбинос слишком настойчиво просил меня разузнать подробности о твоих изысканиях. Мне совсем не улыбается ко всему еще стать шпиком. И все же я никогда не поверю, что он решится пустить в ход моих роботов. Есть законы, запрещающие применение такого оружия, Служба безопасности цивилизаций, наконец…

— К сожалению, она не всесильна, — заметил Глаух. — А что касается законов… В мегалополисе немало таких, кто живет по своим собственным законам, и тебе это известно лучше, чем кому-либо другому. Среди них отыщутся люди, которые ради сохранения Территории рискнут поставить на кон не только собственную жизнь. Иногда мне кажется, что природа сыграла с нами злую шутку, наделив человека, единственного из всех существ в этой части Галактики, разумом. Драгоценный дар с двойным дном!.. — усмехнулся Глаух. — Разум сделал из нас людей, но он же способен и уничтожить человека, порождая все более совершенные орудия истребления. Вспомним историю: каждая новая бойня была страшнее предыдущей. Иногда мне кажется, что убаюканные долгим затишьем, мы разучились распознавать приближение войны, как распознают приближение урагана или эпидемии по неотвратимым и грозным симптомам.

— О каких симптомах ты говоришь? — спросил Сторн.

— Да хотя бы о тотальной обработке мозгов. Чаще всего именно она бывает прелюдией к войне. Разве ты не замечаешь, как целенаправленно пытаются вытравить из нас в последние годы все человеческое? Нейтрализовать разум, втиснуть в прокрустово ложе мысли и чувства. В мегалополисе уже почти не читают: видеопрограмма в считанные минуты познакомит любого с занимательным секс-боевиком, в котором фигурируют Ромео и Джульетта. Правда, он не заставит переживать, как Шекспир в подлиннике, но ведь говорят, что эмоции укорачивают жизнь.

В мегалополисе постепенно отвыкают думать: достаточно подойти к панели компьютера, и он подскажет, как действовать. Правда, подчинение машине незаметно превращает в безвольное существо, но ведь это устраивает и тех, кто делает машины, и тех, кто ими пользуется. В мегалополисе не нуждаются в общении с друзьями: их давно заменили десятки видеокассет — с ними не надо ничем делиться, ради них не требуется идти на жертвы. Правда, они не выручат в трудную минуту, но ведь расхожий девиз Территории «Выкручивайся сам как можешь!»

Нас пытаются заставить поклоняться одним и тем же идолам, навязывают стандарты в поступках и одежде, любви и еде. Из населения Сообщества упорно формируют стадо, готовое поверить в любую чушь, если на ней красуется привычный ярлык. Ты никогда не задумывался, во имя чего? — спросил Глаух. — Может быть, чтобы в один прекрасный день приказать этому покорному стаду: идите и убивайте!

— Ты чересчур сгущаешь краски в своих прогнозах, — после некоторого раздумья отозвался Сторн. — Не так уж все плохо в мегалополисе. По крайней мере, с моей точки зрения.

— Вот как? — внимательно взглянул на него Глаух.

— Да, я отношусь ко многому проще, чем ты, — бросил Сторн. — Я человек из плоти и крови, а не лесной философ. Беру свое, пока могу. Любой ценой. Пусть такие, как ты, считают это низостью, подлостью, преступлением. Все равно, так, как я, живут миллионы. Когда я нашел способ перекачивать энергию из одного мозга в другой, то едва не сошел с ума от радости. Я радовался не только открытию. А возможности исправить несправедливость судьбы, дающей одним немыслимо много и обирающей других. Мой выбор пал на Кирпатрика и Лэкмана по единственной причине — они были самыми высокооплачиваемыми специалистами Территории.

— Ты очень откровенен… напоследок, — заметил Глаух насмешливо.

— Во всяком случае не корчу из себя праведника, как некоторые, — парировал Сторн, ощущая, как теснит грудь прилив неистовой ярости. — Я знаю, чего хочу. А вот чего хочешь ты?

— Спасти этот мир! — просто ответил Глаух.

— Вот как! — коротко и зло рассмеялся Сторн. — Всего-то-навсего… А каким образом? Может быть, с помощью этих тварей, которых вы здесь боготворите?

Его взгляд натолкнулся на лесного муравья, деловито взбиравшегося по отвесной стене. Он занес руку, чтобы одним щелчком расплющить насекомое. Неожиданно Сторн вскрикнул и отдернул руку, ему показалось что ее пронзило током. Сторн с изумлением уставился на муравья, который, замерев в угрожающей позе, настороженно шевелил усиками-антеннами.

— Чертовщина какая-то!.. — пробормотал Сторн.

— Никакой чертовщины, — сказал Глаух, внимательно наблюдавший за сценой. — Насекомые пытаются приспособиться к этой жизни, только и всего. Кузнечики научились поглощать разную дрянь, которой пропитана трава по обочинам шоссе, и защищать себя ядом, добываемым из нее. Пауки пожирают пластик и ткут сеть, которую не порвет даже ураганный ветер. Термиты тащат в свои гнезда металл и укрываются им, как броней. Они свыкаются с тем, что несет цивилизация, а вернее, с отсутствием того, что она отнимает. Разве плохо, если мы поможем обрести братьям нашим меньшим некоторые свойства чуть раньше, чем об этом позаботится природа? Мир жесток, а они часто беззащитны. Беззащитны, хотя и могут стать опасным оружием.

— Оружием? — переспросил Сторн.

— Не уступающим по силе твоим механическим убийцам. Пусть до времени оно неприметно, это оружие: ползает, роет норы, растит детенышей. Но уверяю, Макс, ты не подозреваешь и о сотой доле возможностей, таящихся в крохотных существах, населяющих каждую пядь пространства. Я сумел заглянуть в этот мир — он так же бесконечен и прекрасен, как наш. В нем дремлют беспредельные силы… Кто знает, — проговорил Глаух задумчиво, — может быть, под хитиновой оболочкой неприметного муравья скрывается нечто, способное изменить жизнь человека, этого неразумного скептика, который ищет чудеса в чужом и холодном мраке космоса, и не замечает вселенных у себя под ногами.

Какое-то время они молчали.

— Наверное, ты великий биолог, Михай, — произнес тихо Сторн. — Не мне судить. Но и великие не застрахованы от заблуждений. Возможно, с помощью твоих букашек и можно помешать построить в лесу какой-нибудь лагерь. Но наивно полагать, будто их хватит на большее. Еще никто не спасал мир таким способом.

— Каждый выбирает ношу по своим плечам, — откликнулся Глаух. — Других способов я просто не знаю. Мне не впервые выслушивать сомнения. Что ж, меньше всего я заинтересован, чтобы нас считали реальной силой.

Его странно неподвижный взгляд остановился на лице Сторна.

— Почему ты так смотришь? Ты не имеешь права осуждать меня! — крикнул Сторн. — Никто не имеет права меня осуждать. Потому что никто не проходил через то, через что прошел я. Да, я стал идеальным конструктором. Иногда кажется, что мой череп трещит под напором распирающих его идей. Да, у меня, наконец, появились деньги, большие деньги. Я могу позволить себе такое, о чем не смел раньше и мечтать. Но боже мой, если бы ты знал, какой страшной ценой я расплачиваюсь за все это!..

— О какой расплате ты говоришь?

— Не о той, что предусмотрена сводом законов, — горько усмехнулся Сторн. Его полусогнутые дрожащие пальцы впились в виски:

— О той, что здесь. Я не имею в виду совесть — это понятие не для таких, как Макс Сторн. Чужой разум — тяжкая ноша, поверь…

В запавших глазах Сторна сквозила такая боль, что Глаух невольно отвел взгляд.

— Настолько тяжкая, — лихорадочно продолжал тот, — что я иногда сомневаюсь, сумею ли ее вынести. Во мне, там, внутри, словно кричат, не переставая, три голоса. Бьют, как тяжелые колокола, три сердца. Меня взвинчивает ток чужих мыслей, чужие и противоречивые желания рвут меня на части, мне снятся чужие сны. Иногда я ощущаю себя всесильным и хочу кричать от восторга, подчас — таким старым и беспомощным, что впору выть и кататься по полу. Я ловлю себя на том, что твержу молитвы, которых никогда не заучивал, вспоминаю о детстве, которого никогда не было. Ты не представляешь, как это страшно и больно: погружаться в чужое детство…

— Я боюсь себя, Михай! — похожий на стон придушенный крик вырвался из его горла, — потому что я — уже не совсем я. Мне часто хочется сломя голову бежать от самого себя, забыться, уйти во что-то, будь то работа или самая непотребная оргия. Но то лишь временное лекарство. Все возвращается на круги своя. И оживает память — своя и чужая, своя и чужая тоска…

Он умолк, бессильно запрокинув голову.

На мгновение Глаух ощутил острый укол жалости к этому поникшему, сломленному человеку. Его ладонь была готова опуститься привычным жестом на плечо Сторна, но тихий стон, донесшийся из коттеджа, где лежал Петер, заставил Глауха отдернуть руку как от огня.

Глава одиннадцатая Сергей Градов: игра по правилам и без правил

Мы беседуем с сотрудником СБЦ, устроившись под затененной сенью прозрачного полукруглого колпака из тонированного пластика. Располагаясь друг над другом концентрическими кругами, колпаки придают гигантскому сооружению вид кратера, усеянного изнутри радужными пузырями. Пузыри — достаточно вместительные кабины для зрителей. И вполне надежная защита, если учесть некоторые особенности предстоящей игры. Впрочем, то, свидетелями чему мы вскоре станем, игрой можно назвать лишь с большой натяжкой. Это зрелище носит официальное название «Удар провидения», но большинство жителей мегалополиса именуют его попросту «липучкой». Однажды я имел счастье лицезреть это действо, пользующееся на Территории огромной популярностью. Ничего, кроме раздражения, оно не вызвало. Но о вкусах не спорят, тем более, если некоторые из них уже перешли в разряд правил хорошего тона. Отчасти последним обстоятельством, отчасти тем, что здесь идеальное место для конспиративных встреч, обязаны мы с коллегой сомнительному удовольствию наблюдать финал сезона. Игра еще не началась, но шум вокруг такой, что даже в своем пластиковом убежище мы вынуждены толковать громче обычного.

— Как и предполагалось, прибывшие на Интер за грузом считали, что имеют дело с обычными невинными конструкциями, — сообщает коллега. — Кстати, для полноты информации: на полигоне параллельно было обнаружено несколько систем, рассчитанных на уничтожение живой силы и техники. Естественно, мы прошли по всей цепочке и попытались выяснить, кто же непосредственно занимается изготовлением роботов. Кое-что удалось узнать…

Рев тысяч зрителей прерывает разговор, возвещая о появлении игроков. Они выбегают на арену-многогранник, занимая места в своих углах. Снаряжены игроки довольно основательно и напоминают средневековых рыцарей в полном боевом облачении. Отличить их друг от друга можно лишь по огромным, во всю спину, оранжевым номерам..

Широкие полосы из светлого металла, окаймляющие по периметру арену, сдвигаются под мелодичный перезвон, открывая взгляду округлые верхушки утопленных в стартовые шахты снарядов в яркой эластичной упаковке.

— Все нити ведут к фирме «Глобус», — продолжает собеседник, вынужденный наклониться к самому моему уху. — Она специализируется на изготовлении саморегулирующихся охранных систем для объектов особой важности. «Глобус» взял на себя основную часть производства, включая сборку. «Начинку», в том числе блоки вооружения, поставляют концерны «Фламинго» и «Зодиак». Обрати внимание, — замечает он. — «Зодиак» — концерн фармацевтический. Есть основания предполагать, что, кроме лекарств, он изготовляет и высокотоксичные препараты. То, что когда-то именовали химическим оружием, но, разумеется, в гораздо более эффективной модификации. Считалось, что Земля навсегда избавилась от этой гадости несколько столетий назад. Очевидно, преждевременно.

…Новый взрыв рева. На арене появляется номер семнадцатый — уникум по прозвищу Счастливчик Гарри, принявший участие в десяти последних финалах и еще ни разу не угодивший под «липучку».

Снаряды приходят в движение и медленно взмывают вверх по наклонной. В сущности, это обыкновенные баллоны с жидкостью. Правда, жидкость не совсем безобидная. Игроки замирают на своих площадках, готовые каждую секунду ринуться вперед. Большинство из них — высокие, крепко скроенные парни, поднаторевшие в рукопашной. «Удар провидения» допускает практически любые приемы, но судьи у специальных мониторов обязаны следить, чтобы игроки не калечили друг друга. Впрочем, быстротечные коллизии игры часто опережают реакцию судей.

Над полем разливается характерная, прерывистая трель сигнала. В разных местах вспыхивают подсвеченные изнутри цветные пятна. Занявшему место на светящейся площадке не страшна «липучка» — его в самый последний миг укроет щит из уплотненного воздуха. Однако площадка крохотна и рассчитана всего лишь на одного игрока. В этом вся соль: людей куда больше, чем безопасных секторов. У игроков три минуты, чтобы добыть себе место на заветном пятачке, — ровно столько проходит от старта до взрыва снарядов с «липучкой». Сигнальная трель бросает людей вперед, и с первых же мгновений они из кожи вон лезут, чтобы не дать соперникам добраться к цели. Завязываются первые потасовки. Новоявленные гладиаторы дерутся в одиночку и группами, с молчаливой и привычной сосредоточенностью.

Волны подбадривающих, разочарованных, восхищенных возгласов дробятся на бесчисленные эхо внутри усеянного прозрачными кабинами кратера. Это только начало, своеобразная разминка для голосовых связок и нервов опытных наблюдателей, главное — впереди. И зрители, и игроки бросают взгляды на огромные табло, где скачут цифры, отмеряющие секунды перед взрывом…

— А теперь — главное. Ты слышал о «Новых самаритянах»?

— Кажется, благотворительная организация. Это название довольно часто мелькает в рекламных сюжетах.

— Не сомневаюсь. «Новые самаритяне» не жалеют средств, а их достаточно, чтобы обеспечить себе надежную, солидную репутацию. Они настолько превосходят другие организации в обороте капитала, что без особых усилий монополизировали право на опеку несчастных малюток. Добротворцы с деловой хваткой. Как правило, их интересуют сироты, дети из малосостоятельных, попросту — нищих семей. Таких на Территории хватает. «Самаритяне» закупают их у родителей по достаточно высокой цене. Ясно, что они были бы поэкономней, если бы не рассчитывали на солидную прибыль.

— Но не могут же они скрывать свои истинные цели при таком размахе дела.

— Да цели якобы самые обычные, — со вздохом отзывается собеседник. — «Новые самаритяне» обязуются содержать ребенка до совершеннолетия за свой счет, обеспечивают его всем необходимым — питанием, одеждой, берут на себя обучение и медицинское обеспечение. Не организация, а прямо находка для Сообщества.

— Допустим. Но какое это имеет отношение к роботам-убийцам?

— Сейчас поймешь, — обещает коллега.

…Под восхищенные вопли зрителей снаряды-емкости взрываются с раскатистым фейерверковым треском. Побоище на поле достигает апофеоза. Современные латы гладиаторов трещат под ударами мощных кулаков. Успевшие пробиться на светящиеся островки защищаются с исступленной яростью. Но вот над их головами вспыхивают радужные переливы воздушной брони. Дело сделано. Потоки черной, похожей на вязкую грязь, неимоверно липкой жидкости обрушиваются с небес. Они валят с ног неудачников, те барахтаются в тягучей жиже, как мухи, попавшие в сироп. Клейкая масса соединяет людей в жалкие и комичные связки. Под прозрачными колпаками — улюлюканье, рукоплескания, хохот. Над ареной звучат номера тех, кто продолжает игру. Неудачников, облепленных с ног до головы грязью, поднимают и уводят, а некоторых и уносят с поля под звуки бравурного марша. Через несколько минут с помощью специальных устройств арену очистят и начнется второй тайм. В сущности, условия этой игры просты до примитивизма. Но я давно заметил, что именно нехитрые игры притягивают, вводят в азарт жителей Территории, особенно если при этом ломаются ребра и сворачиваются челюсти. Может быть, все дело в несложных законах психологии: человеку приятно сознавать, что кому-то сейчас гораздо хуже, чем ему. А себя самого он вольно или невольно всегда отождествляет с победителем.

— …Так вот, — произносит коллега, бросив брезгливый взгляд на тяжелые черные капли, застывшие на прозрачном пластике кабины, — основателями и фактическими владельцами «Новых самаритян» являются уже знакомые тебе фирмы: «Глобус», «Фламинго», «Зодиак».

— Чудовищно! — вырывается у меня. — Дети нужны им для того…

— Чтобы делать из них солдат, — заканчивает фразу собеседник. — Ты верно понял. У «Новых самаритян» железная дисциплина и муштра. Никто толком не знает, какие идеи они вколачивают в головы своим воспитанникам, но догадаться нетрудно. Родители, свидание с которыми разрешено раз в полгода, могут видеться с ними лишь в присутствии наставников, военная выправка которых красноречивее любых характеристик. Дети имеют право отвечать лишь на общие вопросы. Они и отвечают— стандартными, заученными, как молитвы, фразами.

— И мы будем мириться с тем, что эти чертовы добротворцы уродуют детей?

— Мы узнали об этом недавно. Не горячись. Все не так просто. Еще ни один из воспитанников «Новых самаритян» не жаловался на плохое обращение или неудовлетворительные условия. Не забывай, это — Территория. Сообщество не в состоянии прокормить, одеть, дать занятие такой прорве нищих. А «Самаритяне» — кормят, одевают, гарантируют работу.

— Работу?

— Да, как правило на предприятиях все тех же фирм.

«Самаритяне» готовят людей особого склада: отлично подготовленных физически, умеющих без лишних слов повиноваться любому приказу. И, что немаловажно, хорошо сознающих, кому они обязаны жизненными благами. Планетарные законы запрещают иметь армию на Территории. Но это армия — тайная, многочисленная и опасная, если ее вооружить. Для тебя, наверное, будет нелишним узнать: благотворительная суперорганизация «Новые самаритяне» основана в год, когда Изгоя вернули на Территорию. Возможно, это простое совпадение, но я лично в такие совпадения не верю.

— Я тоже. На что он рассчитывает? Что за время его заточения мир сделался добрее и беспечнее? Настолько беспечнее, что позволит эксперименты с историей.

— Не исключено. Полагаю, Изгой не проходил курса общественных наук, — с иронией замечает собеседник. — А если и проходил, то не по принятой у нас программе. Таким, как он, наплевать на историю и объективные законы развития. Они признают лишь те законы, которые их устраивают, а если таковых не имеется, то устанавливают свои собственные. Старик желает по-своему перекроить мир, эта идея намертво въелась в его мозг, Изгой не откажется от нее, покуда жив. А ведь он не первый, — задумчиво произносит сотрудник СБЦ, — и до Изгоя не один расшибал в кровь лоб о несбыточность своих безумных порывов. Странная штука, — усмехается он, — мы давно научились побеждать все недуги, которые могут угрожать жизни. А между тем какой-то загадочный вирус кочует из века в век, заражая людей страшнейшей из болезней — жаждой властвовать над себе подобными, и ничего с ним не поделать. И каждый новый кандидат в диктаторы находит этой дикой жажде свое оправдание.

Я с интересом гляжу на собеседника. Впервые за время разговора он позволил себе несколько отвлеченные рассуждения. Любопытно было бы неспешно, на досуге продолжить беседу с этим человеком, наверняка обладающим живым, острым умом. Увы, неспешная беседа на досуге — немыслимая роскошь, которую мы позволим себе не скоро. Как и не скоро появится возможность вглядеться попристальней друг в друга, чтобы понять и оценить по-настоящему то, что скрыто под уставным стандартом профессионального лика, непроницаемым панцирем наших инкогнито.

— К сожалению, они находят не только оправдания, — говорю я. — Но и одаренных помощников.

— Ты о Сторне?

— Да.

— Какой ученый мог бы из него выйти!.. Сторн — классический образец того, во что способна превращать людей Территория, — с сожалением произносит коллега. — Юридический отдел СБЦ передал все данные о нем в Планетарный Совет. Думаю, однако, что суд над Сторном не состоится.

— Почему?

— Иногда жизнь сама расставляет все точки над «и», — отвечает собеседник. — Сторну придется расплачиваться за свой страшный эксперимент с Кирпатриком и Лэкманом ценой гораздо более высокой, нежели он предполагает. Дело в том, что профессор Лэкман страдал неизлечимой болезнью мозга, незадолго до роковых событий его даже посещали галлюцинации. Какая месть судьбы: похищая чужой мозг, Сторн тем самым подписывал себе смертный приговор.

— Не месть, скорее, справедливость, — говорю я.

— Пусть так, — соглашается коллега. — Сторн — фигура достаточно однозначная. А вот что касается Глауха… Твой визит к нему…

— Был ошибкой, — завершаю я. — Не следовало туда соваться без предварительной подготовки.

— Твой визит к нему, — терпеливо продолжает собеседник, — помог определить существенную деталь: Глаух и Сторн — не из одной команды. Но что задумал Глаух? Этот человек отлично знает, чего хочет и умело конспирирует свои действия. Настолько умело, что эксперты не дают определенного ответа, кто он: друг или враг. Будем надеяться, этот ответ последует не слишком поздно.

…Крики болельщиков возвещают о начале второго тайма. Теперь на арене всего с десяток участников. Они ждут сигнала, стараясь не глядеть друг на друга. Сейчас снаряды снова взмоют ввысь и на поле обозначатся три светящихся пятна: чем меньше игроков, тем меньше безопасных секторов.

Баллоны взлетают вверх и под неистовый рев публики начинается новая потасовка. Мне на глаза попадается Счастливчик Гарри. Номер семнадцатый бежит рядом с кромкой, расчетливо огибая группы дерущихся, но стараясь при этом не слишком отдаляться от намеченной площадки. Знакомый треск разрывов над головой, — и Гарри, словно подброшенный пружиной, кидается к сектору, занятому каким-то кряжистым великаном. Номер семнадцатый прыгает ногами вперед и сбивает гиганта. Тот, не успев понять, в чем дело, растерянно вращая глазами, вылетает прямо под грязевой поток. Клейкая масса пеленает его по рукам и ногам. Успевший благополучно приземлиться в светящемся секторе, Гарри со снисходительной улыбкой выслушивает извергаемые бессильным противником проклятия. Счастливчик Гарри и еще несколько асов будут оспаривать в последнем тайме всего один сектор.

— …«Новые самаритяне» владеют обширным участком леса к юго-западу от мегалополиса, — сообщает коллега. — Охраняется он усерднее, чем рубежи Территории. По данным спутников, в этом районе в течение последней недели перемещаются значительные группы людей. Твоя задача — выяснить, что там происходит. По мнению экспертов СБЦ, возможна отработка реальных военных действий. Ты, конечно, знаешь, что законы Планетарного Совета разрешают Территории применять оружие и создавать военизированные отряды лишь в исключительных случаях — для нейтрализации особо опасных террористических групп и конфликтов, способных привести к возникновению гражданской войны.

Я киваю головой.

— Не исключено, что Изгой попытается развязать себе руки именно таким способом: спровоцировав взрывоопасные массовые волнения. Конечно, мы могли бы обратиться к руководству Территории с официальным запросом, но…

Собеседник выразительно щёлкает пальцами:

— Изгой может уйти. Исчезнуть, затаиться, упрятав когти. А мы обязаны их вырвать. Раз и навсегда. К тому же, шанса поймать с поличным всю эту свору, замаскированную под крышей «Новых самаритян», может уже не представиться. Они найдут способ ликвидировать улики и ни за что не допустят скандала. Эти люди не хуже нас с тобой знают: огласка поставит под вопрос само существование Территории.

— Понимаю, — говорю я.

— И еще одна деталь. В последние дни к нам просачиваются разрозненные сведения о некой операции «Ретро» по захвату власти в Сообществе. Никто толком ничего не знает, а слухи в определенных кругах циркулируют…

— Слухи имеют свойство иногда подтверждаться, — замечаю я. — Если эта операция как-то связана с Изгоем, то название ее вполне оправдано. Старик действует, используя давно забытые и потому неожиданные приемы. Чего стоит этот трюк с двойником. А создание тайной армии, химическое оружие, наконец, — все это попахивает нафталином, как говаривали в старину. Изгой словно задался целью воспроизвести криминальные ситуации из прошлых столетий. Ситуации в стиле ретро. Зачем? Ведь в его распоряжении совершенные методы уничтожения.

— Ну, положим, он от этих методов не отказывается, — отвечает коллега. — Вспомни хотя бы случай с Крамером. А насчет ретро… Может быть, это сокровенная мечта старика, — высказывает предположение собеседник, — нанести первый разящий удар именно древним оружием. Добиться с его помощью того, чему не позволили осуществиться несколько веков назад. Возможно, видится Изгою в этом некая символика…

— Смыть свежей кровью прах бесславия с заржавленного меча, — насмешливо говорю я. — Кровью потомков тех, кто не дал когда-то опуститься этому мечу на свою голову.

— Нечто в этом роде, — не принимает ироничного тона коллега. — И это не смешно. Это страшно. Кровь-то ему нужна наша. Таких, как мы.

— Смешно то, что он надеется, — отзываюсь я. — И добавляю: — Мне понадобится кое-какая аппаратура.

— Ты ее получишь.

— И гравилет.

— С ним посложнее. Кстати, над тем участком почти не появляются гравилеты. Даже полицейские. Только машины «Новых самаритян».

— Но ведь полицейский гравилет может оказаться там случайно, — возражаю я. — Сбиться с курса, выполнять специальное задание, да мало ли…

— Рискованно! — после короткого раздумья качает головой коллега. — Но если нет иного способа…

— Я попробую раздобыть полицейский гравилет с помощью Элен Кроули. Ее брат — старший инспектор центрального района. Не думаю, — замечаю, уловив тревогу в глазах коллеги, — что Виктор Кроули способен донести на меня. Он слишком любит сестру, а мы с ней — в одной упряжке.

— Братские чувства — это неплохо, — роняет собеседник. — Но для гарантии нужно бы приплюсовать к ним кое-что посущественнее. Деньги на Территории все еще в цене. Впрочем, поступай как знаешь. До сих пор тебе везло. Возможно, повезет и на сей раз.

Он кивает на прощание и уходит. А мне остается размышлять о том, что везение — штука довольно капризная. Потому что именно в этот момент двое из оставшихся на арене игроков, очевидно, сговорившись, устраивают Счастливчику Гарри настоящую трепку. Они оставляют любимца публики стоящим на четвереньках посреди поля и после короткой передышки принимаются дубасить друг друга, поскольку сектор для победителя все-таки один. Публика неистовствует. Но все честно, по правилам. По правилам игры на Территории.

Глава двенадцатая Пропуск в рай

Вытянутые, припухшие в суставах, напоминающие когти хищной птицы пальцы втискивали крохотное, судорожно извивающееся существо под ремешки на ложе миниатюрной копии гильотины. Существо с механической заученностью издавало резкие дребезжащие звуки.

Альбинос был настолько поглощен привычным занятием, что не сразу заметил вошедшего Стррна.

— А, это вы, — бросил он мимолетный взгляд на бледное, напряженное лицо гостя. — Вот, полюбуйтесь, новый экземпляр коллекции. С помощью такого нехитрого приспособления наших далеких предков отправляли на тот свет. Наивное и трогательное устройство. Но по мне — чересчур гуманное. Ну, да, — задумчиво пожевал губами блондин, — жертва даже не успевает вскрикнуть: раз — и голову напрочь. Вы никогда не задумывались, Сторн, какое непростое искусство — заставить человека страдать? Истово, по-настоящему. Начав с какого-то пустячка, стандартных покалываний под ногтями, постепенно добираться до самых уязвимых и болезненных мест. Не давая меркнуть сознанию, заставлять ощутить каждым нервом, каждой клеточкой тела нестерпимое огненное дыхание смерти. Провести по всем кругам ада — до последней черты, до безумия.

Глаза его расширились, в них появился вдохновенный блеск:

— Я бы использовал гильотину так: сперва отсекал конечности, затем, чтобы вселить ужас в приговоренного…

— Замолкните! — не выдержал Сторн. — Глаух был прав: вы настоящий садист.

Розоватые, с поволокой глаза потускнели.

— Беседовали с другом, — констатировал альбинос.

— Почему вы скрыли, что пытаете его людей? — крикнул Сторн.

Блондин равнодушно сплел длинные пальцы:

— Значит, так нужно. Не суйте нос в дела выше своего разумения. Петер — это мое дело, ясно? И не надо скрежетать зубами так, будто воплощаете правосудие на этой части Территории. Для подобной роли у Макса Сторна довольно-таки неподходящее прошлое. Не лишенное некоторых специфических заблуждений, — заключил он с затаенной угрозой.

— Главное мое заблуждение — то, что связался с вами, — резко бросил Сторн. — Из-за вас я потерял Глауха.

— Подумаешь, Глаух, — процедил альбинос. — Взамен эфемерной дружбы вы приобрели нечто более материальное. Однако не воображайте, что мое терпение беспредельно. Рано или поздно надоест укрощать вас, как строптивого коня, рвущегося из упряжки. Смею напомнить: солидные гонорары вы получаете не за истерики, которые устраиваете с завидным постоянством.

— Подите к черту с вашими гонорарами! — выдохнул Сторн.

Альбинос обиженно вскинул острый подбородок, рука его дернулась к бедру.

Это движение не ускользнуло от собеседника, губы Сторна переломились в презрительной гримасе.

— Можешь стрелять, — с ненавистью прошептал он. — Давай, пали, если хочешь, чтобы кто-то поупражнялся с тобой, как с этой игрушкой, — кивнул он на все еще дергавшегося человечка. — Садистов в мегалополисе хватает. А Макс Сторн с его супермозгом — один. И он очень нужен, потому вы и возитесь с ним, и платите бешеные деньги, и закрываете глаза на скверный характер… Да только в отличие от тех, кого конструирует, он не робот. Я желаю, имею право знать: во имя чего все это? Ради какой конечной цели? Ты сведешь меня с шефом. Главным шефом, — уточнил Сторн. — И я задам ему эти вопросы. А там посмотрим…

Сторн выдержал горящий злобой взгляд.

— Таково мое условие, я и пальцем не пошевелю, пока его не выполнят. Можешь переломать мне кости, как Петеру, но от своего я не отступлюсь.

Он круто повернулся и вышел из комнаты.

Сузившиеся розоватые глаза с бессильной яростью глядели конструктору вслед.

Утром над виллой Сторна появился гравилет. Выскочившие оттуда дюжие парни обменялись на ходу короткими репликами с почтительно расступившейся охраной, ворвались внутрь, без лишних слов подхватили конструктора под руки и втолкнули в просторное чрево машины. Возмущенная реплика была готова сорваться с губ разгневанного столь бесцеремонным обращением Сторна, но тут один из безмолвных стражей вскинул руку, струя бесцветного газа ударила в лицо пленника. На мгновение Сторну показалось, что воздух стал невыносимо густым и терпким, а потом перед глазами рассыпались ослепительные брызги, и он погрузился во тьму.

…Очнувшись, Сторн с изумлением огляделся. Казалось, гравилет перенес его на несколько столетий назад. Мрачноватые просторные покои древнего замка окружали конструктора, съежившегося в углу огромного деревянного кресла с высокой резной спинкой. Темные панели мореного дуба доходили почти до самых сводов, выше бугрились неотшлифованные глыбы гранита. В узких нишах пылали факелы, распространяя резкий смолистый запах. Переменчивые блики плясали на тусклом металле старинного оружия, украшавшего стены.

Едва слышный шорох заставил Сторна повернуть голову. Из-за раздвинувшихся створок тяжелых дверей показался край сплюснутого металлического шара. Шар неторопливо выплыл в зал, описал широкую дугу, словно присматриваясь к гостю, поднялся и, слегка покачиваясь, повис в темном углу под сводами.

Сторн узнал аппарат. Это была одна из последних, наиболее совершенных его конструкций, почти идеальный, надежный истребитель всего живого. Среди мрачных, казавшихся древними стен он выглядел чужеродно и нелепо, как панель компьютера, случайно затесавшаяся среди музейных экспонатов средневековья.

— Любуетесь своим творением?

Низкий слегка насмешливый голос, прозвучавший неестественно гулко в каменных стенах, заставил Сторна вздрогнуть. Он увидел высокого седовласого человека. Характерный изгиб тонких, плотно сжатых губ и круто очерченный выдающийся вперед подбородок придавали его лицу выражение упрямой, ни с чем не считающейся силы. Это лицо могло показаться привлекательным, если бы не светлая странная искра, остро вспыхивающая время от времени в стеклянной глубине упрятанных под тяжело нависавшими надбровными дугами глаз.

Седовласый смотрел на Сторна с тем сдержанным отстраненным любопытством, с каким опытный коллекционер разглядывает занимательный, но не слишком ценный экземпляр очередной бабочки, пришпиленной ко дну коробки. Под тяжелой, давящей беспощадностью этого взгляда Сторн почувствовал желание сжаться в комок.

— Мне сообщили, что вы настаивали на встрече, — небрежно проронил седовласый, опускаясь в кресло напротив. — Что ж, у меня есть несколько минут. Старайтесь не повышать голос и не делать слишком резких движений, — предупредил он. — Эта модель, — бросил короткий взгляд вверх, — сориентирована на мою защиту.

— Я хочу знать, во имя чего работаю, — сказал Сторн, заставляя себя смотреть в колючие зрачки собеседника.

— Запоздалое любопытство, — заметил с иронией седовласый. — Когда мои люди предложили Максу Сторну внушительный гонорар за создание некой конструкции с вполне отчетливыми параметрами, он воздержался от уточняющих вопросов.

— В контракте речь шла всего лишь о системах охраны объектов особой важности, — возразил конструктор.

— Бросьте, Сторн! — отозвался седовласый. — Ребенку ясно, что под этим подразумевалось. Охранные системы не принято оснащать запрещенными видами оружия. А оружие во все времена служило лишь одной цели. Вот вам и ответ. — Он бросил испытывающий взгляд на собеседника, прежде чем произнести: — Мы накануне войны, Сторн. Большой войны.

— Значит, это правда, — прошептал едва слышно Сторн. — Я один буду расплачиваться за всех…

Человек в кресле напротив глядел на него все с тем же выражением отстраненного любопытства в глубоко посаженных, по-змеиному немигающих глазах.

— Господи, но ведь не только я, — бормотал лихорадочно Сторн, — сотни, тысячи великолепных умов веками, сознательно или непроизвольно, творили самые невероятные орудия истребления. Творили, зная, что страшного джинна никогда не выпустят из сосуда, ибо в слепой своей ярости он уничтожит и врагов, и хозяев. Незримые армии специалистов высочайшего класса лелеяли смерть в своих засекреченных лабораториях и на полигонах, но совесть их оставалась незапятнанной: не было жертв, не было крови. Таким специалистам платили щедро, немыслимо щедро, потому-то я и сделал из себя безукоризненную машину для изобретений, — взгляд его затравленно метнулся по сжатому каменными стенами пространству. — Я творил свои жестокие чудеса, зная, какой на них спрос, утешая себя тем, что и на добрые времена хватит. Оказалось, не хватит. Мои оловянные солдатики будут убивать, с каждым новым кровавым шагом превращая меня, своего создателя, в чудовище, которого еще не видел свет.

— Похоже, вы оправдываетесь, — отозвался седовласый. — Перед кем? Если перед собой — дело ваше. Если же этот покаянный монолог рассчитан на тех, кто может обвинить вас во всех смертных грехах, — право, не стоит. Завтра их уже просто не будет в живых. Не мучаться бесплодными сомнениями, а торжествовать должны вы, Сторн. Каждый час приближает нас к рождению нового мира, и вы причастны к этому рождению.

— Нового мира? — переспросил Сторн.

Седовласый поднялся с кресла, шагнул к отдаленной стене. Внезапно она стала прозрачной. Яркий полуденный свет хлынул в зал. Сторну показалось, будто он выплывает в необъятный бирюзовый простор моря. Легкий бриз срывал невесомую пену с волн, бегущих за горизонт. Чайки плавными взмахами крыльев вспарывали наполненный соленой влагой, искрящийся под солнцем воздух.

Фигура седовласого — черный маленький силуэт на фоне огромного излучающего синеву прямоугольника, шевельнулась.

— Через несколько дней море все так же будет катить волны в бесконечность, — услыхал Сторн глухой, дрогнувший в затаенном волнении голос, — и так же будут кричать над ним чайки, а солнце медленно садиться за горизонт. Все будет так же, как миллионы лет тому. И не так, потому что мир обретет новое дыхание, а время — иное измерение. Голова идет кругом, когда я думаю, как немного осталось ждать…

Да, это будет новый, невиданный мир, — качнулся черный силуэт. — Я представлял его до мельчайших подробностей там, на далеком спутнике. Я жил в этом мире, молился на него, утолял жажду в его родниках. Для меня он давно стал реальностью, может, только поэтому я и выдержал бесконечную пытку бездействием в красных, сжигаемых солнцами песках. Он, этот мир, давал мне силы, и, к счастью, меня не покинули ни рассудок, ни ненависть. Это будет мир сильных людей. Людей, которым никто не помешает наслаждаться жизнью. Потому что все, способное помешать, мы просто сметем с лица земли.

Седовласый обернулся, шагнул к креслу, сияющий прямоугольник за его спиной померк, вновь обретая непроницаемую плотность каменной стены.

— Понимаю, — тихо сказал Сторн. — Стать счастливым за счет других. Когда-то и я думал, что подобное возможно…

— Чушь! — оборвал седовласый. Безумная белесая искра вспыхнула в его зрачках. — Человек издревле утверждался на костях ближнего своего и был счастлив этим. Зло, порожденное исконным законом: выживает сильнейший, — заложено в наш генетический код. Оно вечно, неистребимо, а добро всегда служило лишь утешающей сказочкой для тех, кто не обладал коварством или железными кулаками. Почитавшие усмиряющие заповеди «не обидь!», «не украдь!», «не убий!», — выговаривал с отвращением седовласый, — в лучшем случае могли стать святыми. Те же, кто поступал вопреки им, наслаждались властью и силой. Им не надо было дожидаться блаженства, они создавали рай на земле — сами для себя, своими грешными, кровавыми руками. Вглядитесь в себя повнимательнее, Сторн, сбросив с глаз муть самоуничижительных сомнений, и убедитесь: вы поступали точно так же. Признайте: вы потрошили этих яйцеголовых, Кирпатрика и Лэкмана, лишь потому, что желали создать себя — нового, могущественного Сторна. Создать свой рай.

— Пусть так. — Сторн поежился, будто острые зрачки собеседника и впрямь кололи его, усмехнулся с какой-то отрешенной безысходностью: — Да только мой рай оказался адом. Не думаю, что ваш чем-то лучше.

— Вы знаете слишком мало, чтобы думать так! — возразил седовласый. — Однако, я полагал найти в вас единомышленника, а не врага. Макса Сторна мне представили как человека дела, для которого деньги — превыше всего. Мои помощники ошиблись?

— Нет, вас информировали верно. Только с тех пор кое-что изменилось, — словно болезненная судорога прошла по бледному лицу Сторна. — Вопросы, которые никогда бы не пришли в голову тому Максу Сторну, с которым привыкли иметь дело ваши люди, не дают мне сомкнуть глаз по ночам. Мозг, этот драгоценный и проклятый мозг всему виной. Он перевернул мне душу. Не знаю, — прошептал Сторн отрешенно, — какие жестокие сюрпризы сулит еще это страшное превращение. Знаю лишь, что прежним Сторном я уже не стану. Я отрезал себе путь в прошлое. Не повторяйте моей ошибки, не загоняйте себя в тупик, из которого нет выхода…

Седовласый покачал головой:

— Я ждал слишком долго, чтобы теперь отступить. Мы унизим, растопчем этот мир с такой же беспощадностью, с какой он пытался все эти годы унизить и растоптать нас. Мы…

— Кто мы? — спросил Сторн. Ему вдруг показалось, что этот невероятный разговор происходит во сне — жутком и нереальном.

— Те, кто поклоняются лишь одному божеству — великой силе зла. — Голос седовласого поднялся до высокой звенящей ноты, гулко отдаваясь под сводами. Серебристая сфера вздрогнула, заметалась в своем углу, как огромный безногий паук в невидимой паутине.

— Мы были всегда, — торжественно звучали слова. — Когда колеса персидских колесниц крушили камни поверженного Вавилона — то были мы. Когда римские когорты топтали трупы варваров — то были мы. Когда печи крематориев перемалывали в своих ненасытных чревах прах миллионов и кованый сапог вгонял в грязь череп интеллектуала — то были мы.

Нас именовали безумцами, но мы были мудрее других, потому что понимали: зло вечно, оно живет в каждом, затаенное в укромном уголке души. Нужно только суметь добраться до него… Вы спрашивали о конечной цели? — Пылающие возбуждением глаза буравили бледное лицо Сторна. — Вот цель: избавиться от лишних ртов, мешающих есть вволю, лишних умов, смущающих сознание, а главное, — нескрываемая, яростная ненависть исказила его голос, — от тех, кто загнал нас в западню Территории и надеется, что мы здесь тихо доконаем сами себя. Я уничтожу их, я заставлю человечество, эту безликую враждебную толпу, кричать от унижения и боли!..

— Но это не безликая толпа, — судорожно дернулись губы Сторна. — Она состоит из людей — стариков, детей, женщин. Не знаю, смогу ли я жить, если их кровь окажется на моих руках.

— Сможете! — жестко сказал седовласый. — Мы освободим вас от жалких оков устаревшей морали. Сожжем ее в костре великой битвы, как сжигали языческих идолов, чтобы вселить в души новую веру. Мы созидаем мир по своим законам, законам зла; что с того, если этот младенец явится из кровавой купели. Земля перенаселена, ее не хватит для всех, жаждущих счастья. Я буду решать, кто его достоин. — Седовласый запрокинул голову, вперив взгляд в невидимую точку на своде. — Кто-то должен взять на себя роль всевышнего, и раз она досталась мне, я сумею быть безжалостным и сильным. Боги всегда жестоки!

Сторн молчал. В его глазах стыло отчаяние, как у самоубийцы, подступившего к самому краю бездны.

— Не терзайте себя, — опустил голову седовласый. — Вы помогли нам и попадете в число избранных. Эта круглая штука, — ткнул он пальцем вверх, — ваш пропуск в рай. В условиях, когда вокруг столько враждебных глаз, человек, способный заменить целую армию специалистов, был подлинной находкой. Но час ваших чудо-конструкций пробьет позднее. Когда мы получим возможность штамповать их тысячами, десятками тысяч, не таясь. А до этого попробуем встряхнуть мир с помощью одного давнего, но надежного способа. Что ж, пусть это и звучит банально, новое — просто хорошо забытое старое, — рассмеялся седовласый, — Согласитесь, неплохая мысль: воплощать прежние идеи, опираясь на силу прежнего, забытого оружия.

Его глаза остановились на стене, где красовалось старинное оружие:

— Стрела этого древнего арбалета еще способна убивать. Но разве в наше время кому-то придет в голову покрывать грудь кольчугой?

— Убийство останется убийством, чем его не оправдывай, — прошептал Сторн. — Я-то знаю, что это значит… — Неожиданный хриплый крик вырвался из его горла: — Вы погибнете, погибнете, и я — вместе с вами! Ненавижу вас…

Серебристая сфера тяжело упала вниз, брызнувший из нее свет хлестнул Сторна по глазам. Вскрикнув, он закрыл лицо ладонями.

— Я предупреждал: не повышайте голос, — хладнокровно напомнил седовласый. — Не беспокойтесь, вы получили всего лишь шоковый заряд. Через несколько минут зрение вернется. Жаль только, — усмехнулся старик, — что вместе с ним не вернется способность видеть вещи в их истинном значении. Хотите, скажу, отчего вы не желаете меня понять и вместо преклонения ненавидите? Потому что я для вас — словно умноженное в тысячу раз отражение собственных преступлений. При этом вы никак не уразумеете, что завтра все переменится, преступление будет считаться подвижничеством, преступники — героями.

Седовласый поднялся и вышел из зала. Сплюснутая сфера, покачиваясь, выплыла следом.

Сторн почувствовал, как сильные руки вновь подхватили его и увлекают прочь. Спустя полчаса он опять находился в своей лаборатории: Сторн долго сидел неподвижно, не в силах пошевелиться. До него донесся пораженный шепот. Подняв голову, Сторн увидел, что охранники с изумлением разглядывают его. Он поднялся, шагнул к зеркальной стене — и… отшатнулся. Из слоистой, блестящей глубины глядело чужое, вытянутое, с ввалившимися глазами старческое лицо. Цепенея от страха, Сторн узнал его. Это был покойный Кирпатрик. Внезапно зеркальная поверхность мутно всколыхнулась, из колеблющейся тьмы явился другой, такой же страшный в немом укоре лик. Профессор Лэкман страдальчески морщил свой и без того изрезанный поперечными складками лоб, будто мучительно и тщетно вспоминал о чем-то бесконечно важном.

Сторн с криком ударил кулаком в скрытое блестящей пленкой изображение. Внезапная острая боль пронзила все его существо. Словно не в отражение, а собственное, ставшее вдруг удивительно хрупким и непрочным, застывшее ледяным комком тело угодила рука, и оно стало рассыпаться — медленно, беззвучно и невесомо на тысячи мелких брызг…

Глава тринадцатая Сергей Градов: В «Салоне дублеров»

Мое несколько дерзкое намерение совершить прогулку над ночным лесом, к тому же в полицейском гравилете, не вызывает восторга у девушки с зелеными глазами сирены. Тем более, что я не вправе посвящать свою обаятельную помощницу в некоторые далеко не второстепенные детали. Чело журналистки еще более омрачается, когда она узнает, что в этом путешествии услуги патрульного экипажа совсем не обязательны.

— Ты хочешь лететь один! — изумленно восклицает Элен Кроули. — Но почему бы не воспользоваться обычной машиной?

— Когда-то, до объявления Земли заповедной планетой, существовало такое развлечение — охота на куропаток, — объясняю я. — У меня абсолютно нет желания возродить это почтенное занятие, превратясь в летающую мишень. Далеко не лучший способ самоубийства. А в полицейский гравилет палить не станут. Во всяком случае сразу, без предупреждения.

— Ты считаешь, это настолько опасно?

— Трудно сказать, насколько это опасно, Элен, — говорю уже вполне серьезно. — Есть вопросы, на которые можно ответить только с помощью классического метода проб и ошибок. Сейчас как раз тот случай. Поэтому, — добавляю после паузы, — и не предлагаю тебе места в машине.

Здесь я несколько кривлю душой, так как уверен, что моя зеленоглазая собеседница ни за какие коврижки не отважится на подобную прогулку. И дело тут не в риске. За эти дни мы сошлись с Элен Кроули довольно близко. Возможно, даже больше, чем следовало бы двум случайным и независимым компаньонам, временно объединенным стремлением вывести на чистую воду нескольких крупных негодяев. По крайней мере, мы давно на «ты», и я успел познакомиться со своеобразным характером популярной обозревательницы.

Элен Кроули с детства не выносит темноты. Возвращаясь слишком поздно, я заставал девушку спящей в окружении такого немыслимого количества включенных осветительных приборов, что они создавали в моей скромной обители, куда Элен Кроули перебралась после случая в кафе, атмосферу настоящих тропиков. Стоит наступить сумеркам — и из решительной, даже самоуверенной журналистки она превращается в тихое и кроткое создание. Не сказал бы, что такое перевоплощение умаляло ее в моих глазах.

— Надо посоветоваться с Виктором, — произносит Элен фразу, которую я давно от нее жду. — Мне кажется, он мог бы это устроить при большом желании. Разумеется, ему потребуются деньги. Не для себя, конечно, — поясняет она, перехватив мой взгляд. И как профессионал, привычный к точным формулировкам, добавляет: — По крайней мере, не только для себя.

Предел моих желаний сейчас — встретиться с ее братом. И все же я задаю вопрос:

— А он не?..

— Запомни, — не дает договорить девушка с глазами сирены, — все Кроули — порядочные люди. Не исключая тех, кто служит в полицейском надзоре.

Всем видом я даю понять, что раскаиваюсь в допущенной бестактности. Хотя у меня свои соображения на этот счет. Связываться с инспектором полицейского надзора для представителя моей профессии — риск, граничащий с легкомыслием. Что ж, в иной ситуации я оказался бы куда более щепетильным в выборе знакомств. Но не теперь, когда у Изгоя такая солидная фора во времени. Многое я отдал бы, чтобы знать, что сейчас поделывает человек, как две капли воды похожий на знакомого до отвращения седовласого джентльмена — никчемную фигуру в замысловатой и опасной игре. Нет для меня пытки более мучительной, нежели сознание, что нить событий неумолимо ускользает из рук. А человек, за которым безуспешно охотишься неделями напролет, быть может, творит нечто непоправимое и чудовищное именно сейчас, в ту самую минуту, когда я наблюдаю, как не подозревающая о буре в моей душе Элен Кроули пытается разыскать брата.

Дома Виктора Кроули нет. Вскоре выясняется, что и на службе он отсутствует. Коллега-инспектор, чье лицо из-за внушительных габаритов едва помещается на экране, наконец-то припоминает, что Кроули намеревался посетить популярный в мегалополисе «Салон дублеров» — детище страховой компании «Феникс» и медицинского концерна «Ковчег».

— Это на него похоже, — произносит Элен. — Виктор всегда отличался предусмотрительностью.

— Что ты имеешь в виду?

— Да этот «Салон дублеров», будь он неладен, — отмахивается девушка. — Вот уж куда меня тянет меньше всего. Ну да ничего не поделаешь…

— А что это за салон? — интересуюсь, когда мы усаживаемся в энергиль.

Брови журналистки демонстративно ползут вверх:

— Ты что, действительно ничего не слыхал о «Салоне дублеров»? Где же ты обитал до сошествия на нашу грешную землю?

— Я уже говорил, на одном из отдаленных спутников, — повторяю привычную ложь.

Собеседница в сомнении качает головой:

— Даже на отдаленных спутниках принимают наши видеопрограммы, а они сплошь напичканы рекламой «Феникса» и «Ковчега». Этот салон — их самый прибыльный бизнес за последние годы. Нет, ты или водишь меня за нос, — заключает она, — или просто не от мира сего.

— Остановимся на последнем варианте, хорошо? — миролюбиво предлагаю я.

Элен Кроули пожимает плечами, и дальнейший наш путь мы преодолеваем в молчании. Предоставив машине нестись, следуя заданной программе, по одному из бесчисленных лабиринтов-тоннелей, которыми пронизан мегалополис, вскоре оказываемся на поверхности, у здания строгих и изысканных форм.

Оно напоминает ультрасовременный храм. Под высокими мраморными сводами — прохлада, легкий аромат цветов и тихая, похожая на журчанье ручья, музыка. Время от времени музыка стихает, и высокие, ангельские певучие голоса призывают: «Войди в эту благословенную обитель, чтобы помочь себе и ближнему своему. Лишь здесь обретешь то, что ищешь, увидишь братьев не только по духу, но и плоти. Делай же смелее выбор, и вечная молодость распахнет тебе свои объятия».

Я обвожу взглядом огромный зал в поисках изображения какого-нибудь божества или символа, но, к удивлению своему, не обнаруживаю их. Многочисленные посетители неспешно фланируют вдоль расположенных рядами прозрачных, эффектно подсвеченных изнутри многогранников. Внутри каждого из них — обнаженный человек. На узких табло рядом с многогранниками светятся колонки цифр. Элен коротко роняет:

— Вес, рост, объем легких. Впрочем, эти данные скорее для порядка. Главный показатель — внизу, видишь? Индекс совместимости.

Она оглядывается.

— Поищу Виктора у дальних боксов, там дублеры постарше. А ты осмотрись пока.

Я следую совету, стараясь не слишком походить на дикаря, неожиданно попавшего в паноптикум. Характер оживленных разговоров у гигантских светящихся кристаллов-многогранников наводит на определенные размышления.

— Покажи-ка свои зубы, курчавый, — приказывает не по годам ярко разодетая старуха, и юный негр за витриной послушно улыбается.

— Браво, то, что нужно! — бормочет старуха.

Бледная, болезненно худая девчушка, наклонив набок голову, разглядывает свою ровесницу в сверкающем боксе. Показывает ей язык, дергает мать за руку:

— Она противная, ма. И совсем мне не нравится.

— Напрасно, напрасно, — рассеянно отвечает мать, сравнивая данные на табло с оригиналом. — У нее здоровые почки и превосходная кровь. Взгляни, какие румяные щечки. И у тебя будут такие, если захочешь, детка.

Пожилая чета изучает девушку постарше, с пышной прической.

— Они снимают волосы вместе с верхним слоем кожи, — объясняет супруг вполголоса. — Потом вводят гормональные препараты, чтобы не последовало облысения. Волосы длинные, и шов будет совсем незаметен, это идеальный эквивалент, дорогая.

— Но она блондинка! — В голосе жены проскакивают истеричные нотки. — А я всю жизнь была шатенкой. Ты хочешь, чтобы меня перестали узнавать знакомые, да?

Настойчиво повторяемый то здесь, то там термин «трансплантация» достигает моих ушей, подтверждая, что я не ошибся в предположениях. Ультрасовременны» храм ни что иное, как фешенебельный магазин, в котором торгуют плотью. Я слышал об этом, и теперь начинаю припоминать кое-что. Люди в прозрачных кристаллах— доноры. Дав согласие на трансплантацию какого-нибудь органа, а иногда и нескольких, они, по сути, становятся собственностью «Феникса» и «Ковчега». До операции эти несчастные обязаны жить, строго повинуясь специальному режиму, — дублеры должны поддерживать идеальную форму. Как правило, они бедняки, деньги, выплачиваемые в виде компенсации, для них — целое состояние. Впрочем, это крохи по сравнению с суммами, которые выкладывают состоятельные клиенты, желающие приобрести для себя молодое сердце, неиспорченные глаза, здоровые легкие.

Трансплантацией действительно продлевают молодость. Вопрос же, какой ценой, надо полагать, не слишком занимает толстосумов. Игра идет по правилам. Правилам Территории, разумеется. То, что на остальной части планеты допускается лишь в исключительных случаях, здесь поставлено на поток. Заручаясь документальным согласием доноров (или их родителей), тут преспокойно торгуют несчастьем людей, как и всем, что имеет спрос. Правда, время от времени в прессе Сообщества вспыхивают дискуссии на сей счет, однако они неизменно завершаются насквозь фарисейским выводом: в подлинно свободном обществе каждый волен творить, что пожелает, как со своей душой, так и телом…

Я приближаюсь к боксу, внутри которого смуглая, похожая на индианку девочка лет пятнадцати. Она улыбается и заученно шлет мне воздушный поцелуй.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

— Вероника, мой господин.

— Тебе не страшно, Вероника?

— О нет, мой господин, — раздвигаются в привычной улыбке губы, демонстрируя плотные ряды блестящих великолепных зубов. — Операция проходит быстро и безболезненно. После нее дублеры могут приобрести право жить в зонах обеспеченного комфорта третьего класса. «Феникс» и «Ковчег» гарантируют бесплатную замену искусственных органов, если они придут в негодность.

— Кто твои родители?

Очевидно, задавать этот вопрос не принято, и стандартный ответ на него не предусмотрен. В продолговатых глазах Вероники — легкое смятение.

— Я не знаю, мой господин, — оглянувшись, тихо произносит она. — Договор подписан давно, и с тех пор мы не виделись. Дублер не имеет права предаваться эмоциям, — оживившись, начинает Вероника снова твердить заученный текст, — это плохо влияет на нервную систему. Если индекс совместимости устраивает вашу жену или дочь, вы, мой господин, не пожалеете о выборе. Я показала лучшие результаты во время тестирования в своей возрастной группе.

Отхожу от бокса, стараясь совладать с невесть откуда взявшейся, толчками поднимающейся изнутри болью. Печальный взгляд улыбающейся Вероники жжет мне затылок.

К счастью, меня окликает Элен. Она все-таки разыскала брата. И, судя по сумрачному виду последнего, уже успела посвятить в суть затруднений.

— Из-за услуги, о которой вы просите, молодой человек, — окинув меня неприязненным взором, сообщает инспектор, — могут запросто выставить со службы. Честно говоря, я удивляюсь, как этого не произошло до сих пор, несмотря на все старания моей эксцентричной сестренки…

Я отвожу инспектора в сторону и называю сумму, которая в случае возможного краха могла бы обеспечить его старость. Цифра производит впечатление, кажется, Виктор Кроули действительно предусмотрительный человек. За услуги дублеров приходится выкладывать немалые деньги, а инспектор, похоже, уже присмотрел кое-что на ярмарке плоти, в отличие от меня он тут не впервые.

— Когда вы хотите там побывать? — спрашивает Кроули.

— Сегодня ночью.

— Вы в своем уме? — интересуется он. Достаточно резонный вопрос с точки зрения здравого смысла. Но вся беда в том, что те, кого мы так упорно разыскиваем, руководствуются отнюдь не здравым смыслом. И чем это может обернуться, даже представить страшно. Естественно, инспектору этого не объяснить. Остается лишь полагаться на красноречивые взгляды, которые мы с Элен Кроули поочередно бросаем на ее брата, и небольшой аккуратный чек, незаметно перекочевавший в руку полицейского. Трудно сказать, что оказывает решающее воздействие. Возможно, Виктор Кроули попросту приходит к выводу, что с сумасшедшими лучше не спорить. Так или иначе, но через несколько минут мы усаживаемся в энергиль и отправляемся по указанному инспектором адресу.

Глава четырнадцатая Сергей Градов: кровавые цвета «Ретро»

Вопреки всем моим предосторожностям, исчезнуть из комнаты незаметно не удается. Элен Кроули просыпается и усаживается на постели, протирая глаза. В полутьме ее лицо кажется загадочным и незнакомым. Да так оно, пожалуй, и есть. В сущности, я знаю об Элен Кроули так же мало, как и она обо мне. Что касается меня, то о своей скромной персоне я предпочитаю не распространяться. С некоторых пор мне совсем не улыбается лгать девушке с изумрудными глазами. Кому угодно, только не ей. Возможно, это еще одно подтверждение того, что наши отношения зашли дальше, чем следовало бы. Но тут уж ничего не поделаешь. Я человек, обыкновенный человек, который не может не чувствовать, не увлекаться, не любить, наконец. Даже отчетливо сознавая, насколько это способно осложнить жизнь.

— Опять мне снился тот же сон, — говорит Элен Кроули по-детски ломким спросонья голосом. — Будто я, совсем еще девчонка, брожу у самого края ущелья. Вокруг редкой красоты цветы, птицы поют — тихо, просто волшебно, и воздух светится. Знаешь, так бывает в удивительно погожее утро: солнечные лучи вспыхивают на каких-то невесомых пушинках и кажется, что в воздухе растворены жемчужины. А потом я подхожу к пропасти, заглядываю, а внизу — ничего. Пустота. Черная и страшная. Хочу уйти, а ноги словно приросли к камням, Я вскрикнула и проснулась. Который час? — спрашивает девушка, встряхивая густыми, беспорядочно спутавшимися волосами.

— Начало второго, — сообщаю я. — Мне пора.

До Элен Кроули, наконец, доходит, что ей грозит мрачнейшая из перспектив — остаться одной в темноте. Через мгновение комната превращается в экзотический остров под беспощадным солнцем тропиков.

— Теперь отправляйся. — Она вынуждена заслонить лицо ладонью от яркого света. — Хотя… Побудь еще немного. Мне нужно успокоиться. Этот сон…

Помедлив, я присаживаюсь на край постели и целую Элен Кроули в теплую щеку.

— От снов еще никто не умирал, — замечаю я. — Нужно бояться не их, а людей. Реальных людей, способных подтолкнуть к реальной пропасти. Ты давно не ребенок, Элен, привыкай засыпать в темноте. Ведь я…

Мой взгляд падает на ее беззащитно опущенное обнаженное плечо, и оставшаяся часть фразы застревает в горле. Фразы о том, что я не всегда смогу быть рядом. У нашей профессии немало жестоких сторон и свои неумолимые законы. Приходим, когда не зовут, уходим, не прощаясь. Если надо, без лишних слов отдаем жизнь. И все ради того, что можно выразить одним коротким словом — долг. В нем — главное, остальное несущественно. Как и то, чего сейчас больше всего на свете хочется — нет, не рассудительному и сдержанному Сергею Градову, а живущему в нем какому-то добродушному малому с шальной и распахнутой душой. А этому малому сейчас хочется послать к черту Изгоя, Сторна и всех остальных, забывшись, обхватить руками хрупкие плечи Элен и баюкать ее, как ребенка. Потому что он, нерасчетливый мальчишка, нуждается в девушке с зелеными глазами ничуть не меньше, чем она в нем. © http://kompas.co.ua

Но я хорошо знаю, что нет у меня ни малейшего шанса вырваться из-под своей непроницаемой маски, из железных оков постылого инкогнито. Возможно, такой шанс появится когда-нибудь, но не теперь. Пока Изгой на свободе, я сумею заставить себя забыть многое. Забыть ради того, чтобы страшные сны, преследующие Элен Кроули, никогда не стали явью.

Провожу пальцами по ее волосам и заставляю себя подняться. Не отпуская моей руки, Элен глядит на меня неотрывно и серьезно:

— Все так запутано. Этот страшный Сторн, делающий механических монстров… Глаух с его непонятной философией… И ты, словно пришедший из другого мира. Иногда мне кажется, что я никогда не узнаю, кто есть кто. Не узнаю правды.

Я молчу. Ведь только кажется, что все запутано. Если снять с событий скрывающую их суть шелуху, многое окажется достаточно простым и объяснимым. Есть обманщики и обманутые, истово верующие и цинично попирающие всякую веру; есть добро и зло, любовь а ненависть. Миром движут чувства и поступки, в основе своей столь же несложные и непримиримые, как и сотни лет назад. И так же, как сотни лет назад, человек стоит перед выбором. Выбором вечным и немыслимо трудным…

— Спокойной ночи, Элен, — говорю я, осторожно высвобождая руку. — Рано или поздно ты узнаешь, кто есть кто, узнаешь правду. Только не думай, что после этого жить станет легче.

…Гравилет, добытый с помощью инспектора полицейского надзора, скользит над молчаливым массивом леса. Опасения, естественные в моем положении, заставляют держать машину предельно низко над землей, она едва не задевает плоским днищем кроны сосен.

В лесу тихо. В просветах между неподвижными облаками видны мерцающие звезды. Осторожно, используя самые затемненные участки, прочесываю район, вызвавший подозрение у экспертов СБЦ. И стараюсь гнать подальше мысли о том, что пока коротаю бесконечные минуты в созерцании сонного лесного царства, неудержимая пружина событий, послушная воле старика, у которого свои счеты с этим миром, возможно, распрямляется с бешеной силой совсем в другом месте.

Обладать умением выжидать в моей профессии так же необходимо, как и без промедления действовать я нужный момент. Нехитрая истина, но я уже давно уяснил, что менее всего мы почему-то следуем в жизни прописным, очевидным правилам.

Мои размышления прерывает вырвавшийся из какого-то мощного источника внизу сноп света. Он вспарывает тьму и, прочертив широкую сияющую траекторию справа от машины, падает за горизонт. Я тут же бросаю гравилет вниз, прижимая к вершине холма. Вовремя — второй луч, уже впереди и левее, описывает гигантскую дугу в ночном небе. На мгновение луч задевает серебристо блеснувший обтекаемый бок гравилета, по сравнению с которым моя машина — крохотная скорлупа. Еще одна настораживающая деталь в местном пейзаже.

С холма видно, как в нескольких километрах отсюда начинает тускло мигать квадрат посадочной площадки. Невдалеке обрисовываются очертания огромных, однообразных строений — параллелепипедов. Довольно скупое освещение заставляет меня прибегнуть к помощи специальных приборов, чтобы иметь возможность наблюдать за дальнейшим развитием событий. Сотрудник СБЦ сдержал слово, предоставив в мое распоряжение внушительный технический арсенал.

Гравилет снижается, зависает над площадкой. По прозрачному аэротрапу скользит на гладкие плиты дюжина подтянутых парней в одинаковой форме мышиного цвета.

Они быстро, очевидно, повинуясь приказу, выстраивают живой коридор у выхода из здания. Снаряжены молодчики основательно: на плече у каждого тяжелый излучатель, у пояса короткие разрядно-шоковые дубинки, и еще округлые блестящие штуковины, каждая из которых способна вывести из строя по крайней мере пару десятков человек. Гравилет трогается дальше, но через несколько минут опять идет вниз. Процедура высадки повторяется, только на этот раз упаковка доставленной на землю группы иная — оранжевого цвета.

Все это походит на прелюдию к чему-то немаловажному, и посему я тщательно маскирую машину и, убедившись, что место для наблюдения выбрано удачно, терпеливо жду, поглядывая на мерцающие овалы экранов.

Неподалеку от здания, охраняемого молодчиками в сером, обнаруживаю ажурную вышку. Прямоугольник ее площадки пуст. Пока пуст. Два человека сидят у вышки прямо на траве, прислонившись спинами к широким металлическим реям, и вовсю жуют таблетки «Алко», вяло переругиваясь. Собеседники и не думают скрывать своего присутствия, справедливо полагая себя в полнейшей безопасности. Вскоре я различаю, что один из них — широкоплечий увалень с низким, по-обезьяньему нависающим лбом и мощной шеей. Движения его подчеркнуто неторопливы, как у избалованного сознанием собственной силы животного. Его собеседник — более живой и подвижный, с нервными, четко очерченными губами на худощавом лице. Он обладает удивительно приятным, густым баритоном.

— Плевать я хотел на эти игрища, — хрипло цедит верзила. — Каждый раз одно и то же. Детские забавы. Скорей бы в настоящее дело.

— Не такие уж детские, — зевает, закрывая рот по-женски узкой ладонью, собеседник. — Кровь-то настоящая…

— Не видал ты настоящей крови.

— Да где уж нам… — тянет издевательски баритон. — Мы люди тихие, безобидные. Зато твою физиономию, наверное, каждый полицейский в мегалополисе выучил.

— Я тебя когда-нибудь сброшу с вышки, — не повышая тона, обещает верзила. — Прямо под ноги этому сброду.

— И это говорит мой телохранитель, — возмущается, впрочем, без излишнего апломба, владелец баритона. — Боже, кому вверена судьба раба твоего!.. Нужно глядеть чуть дальше кончика собственного носа, приятель. Ни один спектакль не получится без репетиции. А тут задуман грандиозный спектакль, — многозначительно тычет он палец вверх. — Грандиозный! Я утверждаю это как профессиональный актер.

— Горлопан ты, а не актер, — замечает верзила с прежней ленивой бесстрастностью.

Собеседник оскорбленно вскидывает голову, но, скользнув взглядом по мощному торсу и внушительным кулакам телохранителя, решает не реагировать на последнюю реплику.

Тонкий прерывистый звук, похожий на крик ночной птицы, разрезает лесную тишь.

— Ну вот, сейчас твоя паства пожалует, — бормочет верзила, неохотно расставаясь с насиженным местом. И бросив актеру серую куртку, неожиданно переходит на «вы» — Облачайтесь в свой хитон, ваше преподобие, а не то прихожане, чего доброго, разнесут вас в клочья. Если бы мне не платили за охрану вашего святейшества, с удовольствием бы помог им в этом богоугодном деле.

— Не сомневаюсь. Таким, как ты, не понять высокого предназначения искусства, — со снисходительным вздохом отзывается актер, натягивая куртку. — О, если бы ты мог хоть на миг вообразить, что значит держать в руках волю толпы, готовой на все!..

— Не забывайте, ваше преподобие, что эту толпу предварительно обработали кое-чем, — насмешливо замечает верзила. — Потому эти несчастные и слушают твою болтовню, — вновь так же неожиданно переходит на «ты» охранник. — Ползи наверх, сейчас это стадо погонят из боксов.

Едва актер занимает место на площадке вверху, широкие полосы света накрывают приземистые строения, дорогу, простирающуюся между высоких стволов, и прилегающий к ней участок леса. Свет так ярок, что на деревьях отчетливо виден каждый листик.

Лес преображается, начинает играть изумрудно-зелеными переливами. Почти неземная красота пейзажа завораживает меня.

Из своего укрытия наблюдаю, как вытягиваются, каменея в напряженном ожидании, лица охранников у монолитонного параллелепипеда. Неровный мощный гул доносится из-за массивных ворот здания, гул сотен голосов. Ворота раздвигаются — и гул перерастает в угрожающий раздраженный рев. Масса людей, одетых в серые, серебристо отливающие на свету куртки, выплескивается на площадку, зажатую угрюмыми рядами охраны. Лица их искажены гримасой бессмысленной звериной злобы, глаза налиты кровью. Еще немного — и эта неизвестно чем приведенная в ярость толпа сомнет цепочку парней с излучателями.

Но тут, словно тяжелый молот, обрушивается на барабанные перепонки: многократно умноженный невидимыми усилителями громовой голос падает с небес. Я понимаю, что пробил час «его преподобия». Луч эффектно высвечивает высокую, стройную фигуру, она будто парит над темно-зелеными волнами крон.

— Сегодня ваша ночь, братья. Ночь одоления страха, ночь возмездия!

Грузные комья слов падают в затихшую толпу. Руки-крылья актера взмахивают в такт дробящимся раскатистым эхом фразам:

— Слабые да обретут силы в эту ночь. Падшие духом да возвысятся, а ослепшие — прозреют. Я укажу вам, братья, источник зла. Укажу тех, из-за кого вы прозябаете в нищете и забвении.

…В иной ситуации эти слова показались бы напыщенной болтовней. Но сейчас, обретая способность увлечь огромную массу возбужденных людей, они звучат с весомым и зловещим смыслом. Мне становится не по себе, настолько ощутима их почти магическая сила.

— Ответьте, вы хотите знать, какого цвета их внутренности? — вопрошает ночной мессия. — Желаете увидеть их кровь?

Толпа глухо рычит в ответ.

Рука глашатая на вышке простирается к горизонту. Взгляды, как прикованные, тянутся вслед.

В ярком свете, заливающем дорогу, беспомощно мечутся потревоженные, ослепленные птицы. Дальняя часть выложенного из светлых продолговатых плит шоссе освещена слабее. Проходит время, прежде чем я замечаю на ней какое-то движение. То бегут люди, много людей, одетых в одинаковые оранжевые куртки. Они приближаются, становятся различимы лица, сведенные уже знакомой мне судорогой смертельной ненависти. Она делает их похожими на отлитые в одной форме бессмысленные маски.

Топот сотен ног доносится к толпе серых, и она с воем устремляется навстречу.

— Оранжевые! — несется вслед запоздалый крик с вышки. — Ваши враги — оранжевые!

Невероятным усилием воли сдерживаю, себя. Еще немного, и я поднял бы машину вверх, сознавая лишь одно: нужно как-то прервать этот жуткий спектакль, остановить какой угодно ценой, пока те, на дороге, не вцепились друг другу в глотки.

И вдруг, словно током, меня пронзает озарение. Сверху отчетливо видно, как несутся навстречу друг другу серая и оранжевая массы людей. Открывшаяся панорама будто подстегивает память, и я с твердой уверенностью осознаю, что уже видел нечто подобное: густой лес, разделенный на аккуратные квадраты прямыми линиями дорог, широкая полоса основной магистрали… Только не людские реки текли по ней, а потоки энергилей и вместо приземистых строений высились нагромождения огромных зданий вдоль шоссе. Несомненно, я видел это, когда просматривал видеосюжеты о Сообществе, готовясь к своему необычному заданию, только в гораздо большем масштабе. Там, внизу, — уменьшенная копия внушительной части Территории. И на этой модели огромного пространства сейчас произойдет кровавое побоище. Законы Планетарного Совета разрешают применять оружие гражданским лицам лишь в исключительных случаях: если возникнет угроза серьезных конфликтов, угроза войны. Вот она, эта война, умело и хладнокровно спровоцированная. А если быть точными, то ее генеральная репетиция: мини-война на мини-Территории.

Теперь я не сомневаюсь, что наблюдаю отработку операции «Ретро». Я не вмешаюсь в события. Не дано мне такого права. Слишком многое поставлено на карту. Внизу — лишь малая толика того, что может случиться, если операция начнется всерьез.

Я заставляю себя не отводить глаз, когда два человеческих потока с режущим слух утробным придыханием: «Ха-а-о-о!» вгрызаются друг в друга.

Серые и оранжевые дерутся по-звериному молча, страшно, до изнеможения. Безумие вынуждает даже поверженных приподниматься и с неистовой слепой яростью ногтями и зубами рвать врага.

В этой схватке оранжевые явно одерживают верх — их намного больше. Они бешено пыхтят, добивая дергающиеся на кровавых плитах жертвы. В это время узкий луч выхватывает в стороне, на боковом ответвлении дороги, троих в серебристо-сером. Они машут руками, кричат, изо всех сил стараясь привлечь внимание.

Это очевидная приманка. И она срабатывает. Уцелевшие бойцы в оранжевых куртках кидаются сюда. После драки их уже не так много. Люди бегут тяжело, многие ранены и прихрамывают. Но глаза их по-прежнему налиты дикой, исступленной злобой.

Трое в сером демонстративно показывают спины и ленивой трусцой пускаются прочь. Расстояние между беглецами и преследователями сокращается. Троица минует поворот, и сразу же в этом месте вспухает тяжелое приплюснутое облако. Похожее на сгустившийся утренний туман, оно низко прижимается к плитам, словно таящийся зверь, поджидая людей в изорванной оранжевой одежде.

Троица в сером останавливается, оборачивается, и по тому, как спокойно наблюдает она за происходящим, я заключаю, что ее миссия завершена.

Передние ряды оранжевых, влетев в полосу тумана, едва достигающего их колен, успевают пробежать по инерции несколько шагов и без вскриков валятся на дорогу. Их пример никого не отрезвляет. Слепое стадное чувство гонит людей вперед, в смертельные клещи парализующего газа.

Через несколько минут все кончено.

Полоса шоссе покрыта неподвижными и слабо шевелящимися телами. Люди в специальных комбинезонах в считанные секунды уничтожают токсичное облако. По плитам скользят приземистые широкие энергили. Они подбирают тела, сваливая их в квадратное углубление на обочине, напоминающее бассейн. Только вместо воды в нем — газ, на этот раз другой — зеленоватого цвета.

Потом специальные машины смывают с плит грязь и кровь, и вскоре шоссе вновь сияет поразительной чистотой.

Становится удивительно тихо. Ветер мягко пошевеливает вершины сосен. Чувство нереальности происходящего охватывает меня. Я надолго застываю в неподвижности, не в силах оторвать глаз от небольшого предмета на обочине. Это случайно уцелевший окровавленный лоскут.

Ставшие чужими губы что-то твердят помимо моей воли. Не сразу соображаю, что повторяю, как в лихорадке, одно-единственное слово: «Ретро».

Много нитей тянется к нам из прошлого. Сколько мудрого и поучительного скрыто в его глубинах. К несчастью, не только мудрого и поучительного. Несколько веков тому был изобретен ядовитый газ, найдена формула вещества, способного превратить человека в бешеное, повинующееся окрику животное, — а сегодня безымянные убийцы сеют смерть. Я готов проклинать их. А вместе с ними — и всех, кто позволил создать такую мерзость, не уничтожил ее. Но что, если завтра оживет призрак, который проглядел именно я? И мой неведомый потомок будет проклинать меня? Можно ли прервать бесконечную цепь зла, соединяющую прошлое с настоящим? Этот вопрос жжет мой мозг, и я знаю, что не дано мне права жить спокойно, пока ходит по земле благообразный седой старик, который жаждет погнать все человечество, как стадо безумцев по этому шоссе, в придуманный им ад. Отныне Изгой для меня больше, чем враг.

Однако сейчас не время давать волю эмоциям. Хотя бы потому, что для представлений такого рода, кроме многочисленных статистов, необходимы и режиссеры. К последним, судя по всему, и относятся люди, собирающиеся уже покидать вместительную площадку самой высокой и неосвещенной вышки. Используя технические приспособления, я получаю возможность взглянуть и на них. И сердце мое, кажется, начинает давать перебои, когда различаю знакомые черты седовласого старика.

Во взгляде его нет и намека на спокойную умиротворенность. Глаза человека на вышке наполнены невероятной, почти осязаемой силой, словно внутри у него клокочет, не стихая, яростный холодный огонь. Он молча и даже с некоторой брезгливостью смотрит на освещенное шоссе, где только что разыгралась жестокая драма. Возможно, его не устраивают масштабы кровавого спектакля, не исключено, что перед его взором — совсем иные перспективы.

Я отдергиваю руку, которая тянется к излучателю, — слишком велико расстояние для портативного оружия. Впрочем, и для приборов тоже. Они не доносят до меня ни звука. Часть людей, окружающих Изгоя, судя по всему, из разряда советников или экспертов. Их короткие сдержанные замечания старик выслушивает молча и, как мне кажется, без особого интереса. В отличие от него, я бы дорого заплатил, чтобы услышать эти немногословные реплики. Увы, техника не всесильна. Остальная часть свиты профессионально прощупывает взглядом строго определенные секторы. Безошибочно отношу их к малопочтенной категории «горилл», причем высшего класса. Поскольку они не просто «стригут» глазами пространство, но и постоянно, продуманно движутся вокруг патрона столь хитроумным образом, что всадить в того заряд даже с близкого расстояния — затея не из легких.

А вот человека, который сейчас что-то говорит Изгою, почтительно наклоняясь к самому уху старика, не отнесешь ни к охранникам, ни к экспертам. Это высокий и бледный альбинос, впалые щеки, острые подбородок и нос которого делают его похожим на мертвеца. Он, судя по выправке, из военных. Не исключено, что именно альбинос непосредственно руководил сегодняшней бойней. Вне сомнений, это один из ближайших помощников старика, настолько уверенно он держится. Вопросительно улыбаясь, протягивает Изгою излучатель. Старик поглаживает широкий ствол объектива, словно колеблясь. Потом качает головой.

Альбинос вешает излучатель на плечо и усаживается в открытый гравилет, борта которого покачиваются на одном уровне с площадкой. Гравилет устремляется вперед. В последний момент в него впрыгивает несколько «горилл», что подтверждает мои предположения: альбинос не последний человек в свите Изгоя.

Машина блондина несется к углублению, где свалены тела. Альбинос выпрыгивает на ходу и, сжимая в руке излучатель, подходит к яме, наполненной газом. До меня не сразу доходит, что он проделывает, с деловито-сосредоточенным видом вышагивая по краю ужасного бассейна и внимательно всматриваясь во что-то. Потом до меня доносятся шипящие всплески разрядов и сдавленные стоны. Альбинос не просто добивает обреченных. Он целится в конечности, живот, грудь, чтобы продлить агонию.

Бессильный, немой крик рвет мое горло. О, если бы я мог послать все к черту и вцепиться в эту гадину, с наслаждением стреляющую в людей!

Между тем Изгой подает кому-то знак и к площадке подплывает еще один гравилет. Окруженный охранниками, старик скрывается в его бронированном чреве, и машина растворяется в сумерках.

Сжимаю в бешенстве кулаки, пытаясь утешить себя тем, что увидел Изгоя. На сегодняшний день и это кое-что. Мой горящий ненавистью взгляд упирается в спину альбиноса, сосредоточенно прицеливающегося в очередную жертву. Поскольку это всего лишь взгляд, а не сконцентрированный жар смертоносного луча, с убийцей ничего не происходит. Охранники тупо наблюдают за его уверенными движениями из открытой кабины. Две типичные «гориллы» со стандартными рефлексами, заключаю я. Не слишком надежное прикрытие для человека со столь неординарными привычками. Впрочем, не надо забывать, что все происходит на той части Территории, которая недоступна даже для полицейского надзора.

Сияние над лесом меркнет, вдалеке проплывают последние машины, подобравшие охранников у монолитонных зданий. И чтобы альбинос имел возможность продолжать свое занятие, одна из «горилл» включает огни гравилета. Человек с излучателем теперь как на ладони. Я мог бы отправить его к праотцам вместе с охраной в считанные секунды, но альбинос знает много такого, чего не знаю я. Поэтому приходится избирать менее радикальный образ действий.

Я быстро выбираюсь из укрытия. Массируя затекшие от бездействия кисти рук, подкрадываюсь к открытому гравилету и, хотя сознаю, что поступаю не совсем по-джентльменски, оказываюсь за спинами двух «горилл». А поскольку у альбиноса могут вот-вот кончиться заряды и он вернется к машине, я не слишком долго любуюсь массивными, одинаково подстриженными затылками. Достаточно стандартный прием позволяет уложить телохранителей лицами вниз без особого шума. Я перевожу дыхание, занимаю место у панели пилота и гашу свет. Белобрысый убийца оборачивается с недовольным возгласом. Помедлив, я трогаю с места машину и включаю максимальное освещение. Ослепленный, альбинос закрывает лицо рукой с оружием. Поравнявшись с ним, коротко и резко бью эту гадину кулаком по темени. Исходя из того, как мгновенно подкашиваются его ноги, заключаю, что не сдержал распирающего грудь негодования и ударил сильнее, чем следовало бы. Освобождаю для блондина сиденье в гравилете самым нехитрым способом: сваливая «горилл» в бассейн с ядовитым газом. Пристроив обмякшее тело альбиноса подле себя, поднимаю машину и некоторое время с погашенными огнями кружу над лесом. Похоже, мои энергичные действия не привлекли внимания.

А поскольку потенциальный собеседник начинает проявлять некоторые признаки жизни, спешно перегружаю его в полицейскую машину и со всеми возможными предосторожностями тороплюсь доставить туда, где ничто не помешает нам потолковать по душам. Я давно присмотрел местечко неподалеку от мегалополиса. Правда, облюбованное мною ущелье имеет вид довольно зловещий, но ведь и тот, кого я намереваюсь кое о чем расспросить — далеко не ангел.

Несколькими увесистыми оплеухами помогаю альбиносу прийти в себя. Ставлю на ноги лицом к скале, отступаю и, выдернув излучатель, всаживаю два заряда рядом с его головой. Горячее гранитное крошево сечет его по щеке, и альбинос начинает скулить. Возможно, такой метод допроса чересчур прямолинеен, но я знаю, с кем имею дело. Вид чужой крови приводит таких садистов в возбуждение, но стоит им увидеть свою, как они начинают пресмыкаться.

Выгнутый зрачок излучателя упирается альбиносу в висок, прижимая его исцарапанной щекой к скале. В лице блондина — ни кровинки. Сейчас эта тварь душу готова заложить за малейший шанс выжить. Альбинос получает этот шанс.

— Операция «Ретро», — кричу ему прямо в ухо, не узнавая собственного голоса. — Сроки, исполнители, детали, быстро!..

— Я… Она… — мычит альбинос, не в силах взять себя в руки. Наконец выдавливает — Собственно, операция началась вчера.

У меня словно что-то обрывается внутри. Чудом сдерживаюсь, чтобы не размозжить обросший коротким бесцветным волосом череп. Альбинос, наверное, чувствует мое настроение и торопится пояснить, захлебываясь словами:

— Все, кто посвящен в «Ретро», а также боевые подразделения «Новых самаритян» начали принимать препарат, нейтрализующий действие наркотика…

— Какого наркотика? — ору я.

— Мы называем его так, как называли в XX веке — ЛСД[5]. Но это, разумеется, более совершенный вариант. Дает запланированную степень агрессивного психоза. Остается только направлять агрессивность в нужное русло.

— Этот горлопан на вышке?

— Да, — поспешно подтверждает альбинос.

— Его кто-то заменит во время настоящей операции?

— Его заменит видео. Проповедь пойдет по всем каналам, как только начнет действовать ЛСД. Через два дня эту штуку распылят над Территорией, введут в системы озонирования воздуха и водоснабжения…

У меня отлегает от сердца, все-таки есть два дня.

— Вы меня не прикончите? — сорвавшимся голосом почти шепчет альбинос.

— Только в том случае, — шепчу я так же доверительно, — если перестанешь играть на нервах и дожидаться наводящих вопросов. Ну!..

— Когда наркотик начнет действовать, — несколько оживившись, продолжает альбинос, — люди кинутся на улицы, заполнят дороги. Подразделения «Новых самаритян» снабдят их одеждой строго определенных цветов, будут контролировать движение, следить, чтобы самоуничтожение населения проходило во всех мегалополисах одновременно и интенсивно — со временем действие наркотика ослабевает.

— Все должны погибнуть? — как можно спокойнее спрашиваю я.

— Большинство. Но в первую очередь отребье: безработные, инакомыслящие. В городах и на шоссе будут действовать посты-фильтры. Их задача отобрать самых ценных специалистов, лояльных интеллектуалов, словом, всех, кто может пригодиться в будущем. Часть наших людей обязана следить за своевременностью санитарной обработки, без промедления уничтожать трупы, предупреждать возникновение эпидемий. Патрон все продумал до мелочей. — В его голосе прорывается нечто, похожее на тщеславие: — Вполне регулируемый и поддающийся управлению хаос. После первых столкновений и жертв президент Сообщества объявит о введении на Территории чрезвычайного положения. Это даст нам право стрелять не таясь.

— Допустим. Потом?

— После овладения Территорией — подготовка к тотальной войне. Повторение операции «Ретро» в масштабах всей планеты и как завершающий аккорд — десантирование роботов. Без них не обойтись — для действий планетарного размаха у «Новых самаритян» слишком мало людей.

— Роботы помогут убивать? — уточняю я.

— Да. Но основные надежды мы возлагаем все-таки на самоуничтожение. Это идеальный способ очищения жизненного пространства. Да не жмите так! — взвизгивает он. — Продырявите мне висок!..

— Кто убивал друг друга на шоссе? Откуда взялись эти люди?

— Мы называем их «отсевом». Не каждому по душе наши идеи и железная дисциплина «Новых самаритян». В монолитонных загонах были те, из кого никогда не получится солдат. Их все равно пришлось бы уничтожить как опасных свидетелей. Мы рассудили, что лучше так — с пользой для дела.

— Где базируются подразделения «Новых самаритян»? — рычу я.

Альбинос не спешит с ответом. Запамятовал или просто до этого типа дошло, что он выбалтывает? Но я уже на том пределе, когда не довольствуются малым, слишком затянувшаяся пауза может дорого ему стоить.

— Старик не простит… — доносится едва слышное бормотание. Вот оно что…

— Не простит, — подтверждаю я. — Только учти, старик не будет интересоваться, все ты выложил или половину. Ему это безразлично. А мне — нет. Мне нужно все. Все! — Голос срывается на крик.

Не дожидаясь того, что может последовать за криком, альбинос называет координаты.

— Где сейчас старик?

Он пожимает острыми плечами:

— Наверное, отсыпается в своей резиденции. Ее расположение — тайна. Говорят, где-то в скалах, на берегу залива. Об этом почти никто не знает.

— Почти?

— Старик неравнодушен к девочкам. Особенно в последнее время, — выжимает из себя альбинос. — Ходят слухи, он показывал новой пассии дворец. Он показывал дворец и предыдущей любовнице, после чего, видимо, пожалел об этом. Малютка вскоре исчезла. А Ингрид жива. Старость смягчает нравы.

Толчок в спину заставляет его быть поконкретней:

— Она манекенщица, работает в салоне на 147-й улице.

Я размышляю. Главное этот подонок выложил, а если понадобятся подробности, расскажет и о них — у нас, в СБЦ. Теперь ему деваться некуда. Альбинос неплохой свидетель, но мне он уже не нужен.

— Вы не прикончите меня? Не прикончите? — слезливо скулит альбинос.

— Еще поживешь, — вполне искренне обещаю я. И без замаха бью в затылок. Тело блондина обмякает. Ввожу ему солидную дозу снотворного — путь предстоит неблизкий. Несколько минут уходит на то, чтобы замаскировать спящего и сообщить связному СБЦ, где это место.

Вскакиваю в гравилет и беру курс на мегалополис. В висках гудит, но расслабляться нельзя. Необходимо срочно решить несколько предельно важных проблем.

Проблема номер один — во что бы то ни стало разыскать манекенщицу из салона на 147-й улице.

Проблема номер два посложнее — найти способ как-то нейтрализовать военизированные формирования «Новых самаритян», пока они не рассредоточились по всей Территории. Изгой — умный и расчетливый противник, однако он допустил ошибку, сконцентрировав своих боевиков в одном месте. Правда, иного выхода у старика не было — не в мегалополисе же трубить сбор будущих убийц.

Я гляжу, как над огромным городом поднимается дневное светило, и не подозреваю, что в эти самые минуты проблема, над которой безуспешно сушу голову, разрешается весьма необычным образом.

Глава пятнадцатая Нашествие

В просторном помещении личной охраны ожил аппарат объемной видеосвязи. Из тусклого свечения в углу зала возникло встревоженное лицо человека, глаза которого, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Бодрствующие, несмотря на глубокую ночь, телохранители воззрились на дерзкого нарушителя сонной тишины, царящей в потайных покоях.

— Немедленно сообщите патрону, — нервной скороговоркой выдохнул взъерошенный человек. — Только что прервалась связь с основной базой.

Доверенный телохранитель посмотрел на него с откровенным презрением вышколенного служаки, не способного понять, как можно потерять голову настолько, чтобы забыть о соблюдении элементарной субординации.

— Патрон отдыхает, — буркнул он. И скосив глаза на массивные круглые сферы, тяжело нависающие над входом, тихо добавил: — У нас сегодня трудная ночь, парень. Не слишком ли много шума из-за технических неполадок?

— Какие к черту неполадки! — воскликнул взъерошенный мужчина. — На базе что-то произошло. Вначале мы услыхали подозрительный шум, словно где-то в плотине воду прорвало, а потом экраны сразу погасли. Но до того, как они погасли, оператор успел крикнуть… — оборвав фразу, он нерешительно взглянул на собеседника.

— Что именно? — уже без презрительной снисходительности спросил телохранитель.

— Не уверен, правильно ли я понял…

— Скажешь ты, наконец!.. — повысил, голос охранник. — Или тебе приснилась вся эта чушь?..

— Если бы, — поднял голову взъерошенный мужчина. — Оператор выкрикнул: — Крысы!

— Что?!

— Крысы! — повторило объемное изображение. — Я не видел его лица, но голос у оператора был такой, будто его вот-вот растерзают на части.

И словно желая убедить самого себя в возможности невероятного, взъерошенный мужчина проговорил:

— Да, я почти уверен, он закричал именно это — «Крысы!»

— Крысы!!!

До того, как этот крик смятения и ужаса повис над приземистыми, утонувшими в глубине ночного леса строениями из монолитона, заметался протяжным эхом между стволами сосен, мало кто обратил внимание на первые признаки угрозы, надвигавшейся с неумолимой, слепой мощью стихии.

Выступление Глауха по одному из видеоканалов было замечено не всеми. Но даже многие из видевших передачу не вняли предостережениям ученого об ожидаемой массовой миграции животных, сочтя его слова не более, чем очередной занимательной информацией.

Между тем энергили, водители которых в тот вечер покинули мегалополис, вынуждены были повернуть обратно: путь им преграждали мечущиеся звериные стаи, которые гнал страх перед неведомым дотоле врагом. Подвижные кровожадные существа сотнями, тысячами вырывались из своих нор и рыскали вокруг. Крысы были агрессивны, бесстрашны и вездесущи.

Спасаясь от них, лесные животные вторгались на окраинные улицы мегалополиса, а чаще всего находили безопасное пристанище на островах, сооруженных людьми Глауха посреди небольших, мелких озер.

Серые полчища обтекали стороной водную гладь и каменные нагромождения домов, двигаясь неудержимым, издающим глухой ровный шум потоком. С каждым часом крыс становилось все больше.

В передвижении этих огромных масс вначале не ощущалось никакой логики. Да и разумно ли ожидать ее от созданий, чей крохотный мозг, казалось, насквозь пропитан злобой.

Первые некрупные стаи метались хаотично и разрозненно: от лесных массивов в центре Территории к ее границам в долинах рек, поворачивали обратно, растекаясь широкой, дробившейся затем на множество ответвлений полосой, чтобы через сутки соединиться вновь, наполнив гулом огромное пространство.

Своими цепкими когтями они перепахивали сотни квадратных миль почвы, пожирая почти все, на что наталкивался дикий взгляд их острых глаз, что могли перемолоть ненасытные жернова их желудков.

Живые волны катились нескончаемой цепью, оставляя в стороне поселения людей. Порою серая река будто выплескивалась из невидимого русла, задевая подворье одиноко стоящего коттеджа или загон для лошадей. И тогда сумерки оглашались дикими криками. Выли, катаясь по земле, с пеною на оскаленных мордах псы, хрипели, пускаясь вскачь, сатанеющие от боли кони. Копыта скользили по упругому живому ковру из шерстистых подвижных тел и давили крыс десятками, но сотни других, беспощадных в инстинктивной жажде крови, повисали на крупах, вонзали желтые клыки в в шеи, страшными ожерельями болтались на гривах. Люди, спасавшиеся на крышах, с ужасом глядели на пир звериных полчищ, не оставляющих после себя даже костей.

Крысиная рать поглощала все, что не могло защитить себя огнем или водой, высотой или бегством — и неслась дальше, к своей неведомой цели.

Постепенно крысы смыкались в единую неисчислимую стаю. Словно чья-то всесильная рука сводила их воедино и направляла бег, указывая верную дорогу в путаных лабиринтах лесных троп. В хаотичном поначалу движении стала все явственней проступать необъяснимая, разумная, строгая предопределенность.

Позднее станет ясно: нашествие не успело вызвать паники и стать сенсационной добычей репортеров только потому, что возникло с ошеломляющей быстротой и таким же образом угасло.

Журналисты проворонили события решающей ночи, а спустя сутки им не оставалось ничего другого, как констатировать разрушения, пересчитывать неподвижные тушки погибших животных, от которых не скоро удалось очистить лес, да выслушивать невероятные и противоречивые свидетельства редких очевидцев.

Одна из видеокомпаний окажется бойчее других и, тщательно изучив события, составив схему передвижения грызунов, выдвинет захватывающую воображение версию о существовании некоего крысиного короля — животного, наделенного сознанием. Компании удастся поинтриговать зрителей немного дольше остальных, только и всего. Фактами, способными стать ключом к разгадке, она не располагала.

Крысиное войско исчезло, унеся в непроницаемую тьму недр свою тайну. Но до того, как исчезнуть, серая стая сомкнулась у высокой ограды, за которой вздымались тяжелые квадраты похожих на крепости зданий.

Те, кто населял их, были солдатами. Вместе они составляли настоящую, пусть и не слишком многочисленную армию — вышколенную постоянными жесткими тренировками, способную в любой момент собраться в железное могучее ядро. Отборных, обученных разнообразным и давно запрещенным на планете приемам убивать, воинов соединяло нечто большее, нежели стандартная выучка. Накрепко вколоченное в умы сознание великого исторического предначертания, надежда на небывалое, сказочно щедрое будущее, общее таинство заговора делали их едва ли не кровными братьями, превращали в особую касту.

Но еще более жестокая и беспощадная армия противостояла им. Грозное волнующееся море животных окружало базу «Новых самаритян». Неровными пластами крысы громоздились друг на друга; самые быстрые уже карабкались по отвесной ограде, словно именно за ней скрывался тот сокровенный магнит, который властно притягивал их все это время.

Надрывный вой сигнального устройства оборвался на высокой ноте — миллионы челюстей в считанные секунды перегрызли кабельные жилы. Лучи света заскользили по лесу, упали вниз, выхватывая повсюду из темноты упругие тела и ненасытно оскаленные пасти.

Смятение и страх перед нежданным бедствием, постигшим базовый лагерь «самаритян», овладели не всеми. Резкие звуки приказов отрезвили паникеров, рассредоточили людей по укрытиям, заставили занять привычные места у пультов лучевых орудий. Еще не различая как следует напавшего во тьме врага, солдаты тайной армии готовились отразить его удар, действуя по всем правилам образцово отлаженного военного механизма.

Однако этот механизм, представлявший смертельную угрозу для человека, оказался ничтожной преградой для миллионов мечущихся в безумном угаре зубастых созданий.

Всего несколько мгновений понадобилось крысам, чтобы добраться до укрытий и зданий.

Натужно загудев, начали бить лучеметы, перемешивая дерн с огнем и дико визжащими комками. Но звери уже метались под ногами сидящих у пультов. Крысы были везде, выползали из каждой щели, неуклюже и мягко шлепались откуда-то сверху.

Выстрелы крушили ограду вокруг базы, и сквозь образовавшиеся проломы хлестал густой неуемный поток серых теней.

Самый хладнокровный из операторов связи успел выкрикнуть в гаснущий экран короткое ненавистное слово, пока зубастые твари обгладывали подметки его массивных башмаков. И кинулся наверх, к просторной террасе крыши — вслед за десятками бегущих, обезумевших от ужаса людей. Наверху места для всех не хватало, те, кто еще недавно готов был считать друг друга братьями, яростно дрались за право выжить. Отрывистые слова команд тонули в диком вое и ругани. Теснившиеся по краям неудачники отбивались от напирающей на них толпы и, не в силах совладать с ней, срывались вниз, где жадно поблескивали миллионы ненасытных глаз.

Проворные существа проникали в приборы, замыкая своими телами контакты. Мириады огненных искр подбрасывало к сводам, языки желтого огня ползли по изоляции, наполняя помещения едким дымом.

В отсветах пламени, охватившего стены, всюду, куда ни падал взгляд, виднелась колышущаяся сплошная масса упругих тел. Целые горы животных громоздились там, где размещались склады продовольствия и медикаментов.

Два взрыва ухнули друг за другом, обдав теснившихся на террасе нестерпимо жарким светом. Тут же вспыхнуло еще несколько зданий, мгновенно, от фундамента до крыши, охваченные огнем.

— Если эти твари доберутся до арсенал-бункера, всем нам каюк!.. — отчаянно крикнул кто-то.

— Пробить лучеметами коридор, — отозвалось сразу несколько голосов, перекрывая общий шум. — Может, но нему выберемся. Все, у кого оружие, сюда!

Мощный залп разметал животных.

— Ага! — послышалось удовлетворенное. — Еще, еще, плотней огонь. Бежим строем по три, в затылок друг другу, не размыкаясь, иначе эти гадины сожрут нас поодиночке…

Люди прыгали с террас и неслись со всех ног, расчищая путь огнем, скользя по серому податливому ковру, — туда, где поблескивала между стволов в предутреннем свете далекая цепь спасительных озер. Миллионы злобных глаз следили за каждым движением, миллионы клыков были готовы впиться в плоть оступившихся и обессиленных. То было страшное бегство, и спастись удалось не всем…

Несколько десятков потрясенных пережитым, вконец измученных людей добрались до озер. Беглецы падали прямо в воду у берега, смеялись и плакали, не в силах поверить тому, что уцелели.

Багровое зарево поднималось над лесом с той стороны, где размещался базовый лагерь «Новых самаритян».

— Смотрите, они уходят!.. — вдруг прошептал кто-то. Это было правдой. В скупых рассветных лучах можно было разглядеть, как совсем близко мечутся продолговатые тени. Стая редела, рассыпалась на глазах. Животные уходили под землю, словно и впрямь таинственный и всесильный король подал сигнал к отступлению.

Сгрудившись на берегу, люди пораженно наблюдали, как исчезает непостижимый, причинивший столько бед враг. Горстка беглецов, в глазах которых еще не погасли смятение и страх, — вот и все, что осталось от вышколенной и грозной тайной армии «Новых самаритян».

Глава шестнадцатая Сергей Градов: лицом к лицу

Короткий и довольно бесцеремонный разговор с ошеломленной неожиданным вторжением, мало что соображающей со сна манекенщицей, естественно, не остался тайной для тех, кто пристально следил за событиями этой ночи.

Потому не слишком удивляюсь, когда замечаю, что, обгоняя мою машину, следуют параллельным курсом к скалистой гряде, простирающейся далеко в океан, мощные десантные гравилеты. Они идут широким развернутым строем, опознавательные знаки СБЦ сверкают на обтекаемых фюзеляжах в первых рассветных лучах.

Впрочем, не исключено, что я переоцениваю информацию, полученную от застигнутой врасплох Ингрид. Возможно, сообщенные ею координаты лишь подтвердили уже ставшие достоянием СБЦ данные — слишком быстро появились здесь эти машины. Так или иначе, операция по захвату Изгоя началась, игра пошла в открытую и я наконец могу позабыть о своем инкогнито.

Добравшись к цели, гравилеты плавно замедляют ход. Десантники выпрыгивают на скалы, начиная методично, пядь за пядью обследовать каменистое пространство. Над ними носятся белые крикливые стаи всполошенных чаек.

Где-то здесь, в глубине скалистого лабиринта, вход в потайной замок старика. Не сомневаюсь, что отлично подготовленные, обладающие сноровкой опытных альпинистов парни вскоре его обнаружат. Но до чего же мучительно тянутся минуты. Подвожу машину ближе к скалам, прозрачный колпак гравилета раскрывается, как лепестки цветка, давая возможность вдохнуть свежий соленоватый воздух океана.

От протяжного, плачущего крика птиц становится больно ушам. Зажимаю их ладонями и тут же отдергиваю руки, пораженный нехитрой догадкой. Как завороженный, не могу отвести взгляда от ничем не примечательного участка обдуваемой ветром, почти отвесной скалы. Ничем, если не считать единственной, довольно странной детали. Осмотрительные птицы не устроили на ее удобных выступах ни одного гнездовья.

Прямоугольный участок безупречно чист, словно кто-то ежедневно полирует до блеска его бугристую поверхность, сметая с нее лишнюю пылинку.

Отлично сознавая, чем может завершиться подобная авантюра, я разгоняю машину и вонзаю ее в бок каменного исполина. Корпус гравилета корежится, на лицо сыплется мелкое крошево из осколков прибора и пластика, но… машина со скрежетом врезается в подсвеченную изнутри пустоту.

Несколько «горилл» явно не ожидали, что незваные гости могут появиться тут. Их секундное замешательство спасает мне жизнь — одержимый желанием проверить свою догадку, я совсем забыл о мерах предосторожности. Затем «гориллы» отступают на нижнюю галерею, преследуя их, по широким коридорам бегут десантники.

У многих в руках незнакомое мне довольно странное оружие. Чем-то оно напоминает старинные ружья, только с невероятно утолщенным стволом. Однако это не ствол — в металле нет зазора.

Бросаюсь следом за десантниками. Бежим, перепрыгивая через распластанные неподвижные тела охранников, минуя просторные залы, заглядывая в каждый подозрительный переход.

Неожиданно парни впереди кидаются на пол, выставив перед собой металлические цилиндры. Другие десантники следуют их примеру. Я предусмотрительно отступаю в нишу, поскольку в конце длинной, украшенной гобеленами галереи замечаю несколько огромных, медленно покачивающихся серебристых металлических сфер.

Десантники без раздумий пускают в действие свое замысловатое оружие. Утолщенный ствол оказывается чем-то вроде стержня, на который нанизаны круглые, плотно прилегающие друг к другу диски. Они наливаются малиновым светом и, молниеносно срываясь с основания, с резким визгом, вращаясь, устремляются к серебристым шарам. Словно намагниченные, впиваются в их поверхность, теряют форму, растекаясь по гладким бокам роботов плотной, похожей на тесто огненной массой. В ноздри бьет характерный, резкий запах плавящегося металла. Сферы падают вниз, откатываются к стенам. Я делаю вывод, что технические подразделения СБЦ не теряли времени зря. Путь свободен. Десантники вскакивают, бросаются вперед, но не преодолев и нескольких десятков метров, вновь застывают на пороге огромного зала.

На этот раз их останавливает отрешенный, неподвижный взгляд седовласого человека. Немного подавшись вперед, он стоит у стола, опираясь о него побелевшими костяшками сжатых в кулаки пальцев.

Осторожно подбираюсь ближе и отдаю должное профессиональной реакции ребят в десантной форме. Плотно стиснутые кулаки Изгоя находятся в непосредственной близости от некой алой полоски на зеркально отсвечивающей поверхности стола.

Полоска защищена тонким слоем специального прозрачного пластика. Достаточно легкого движения руки, прозрачная скорлупа хрустнет, — и алое вещество вступит во взаимодействие с биополем находящегося рядом человека. Элементарное устройство с точки зрения современной техники. Однако это нехитрое приспособление может привести в действие скрытый механизм разрушения, о масштабах которого можно только догадываться. Не исключено, что этот потайной замок попросту взлетит на воздух со всей своей начинкой и людьми. Судя по зловещему спокойствию седовласого, возможны варианты и помасштабней.

Десантники медлят, и я их понимаю. Меткого выстрела, даже броска натренированного тела достаточно, чтобы вывести из строя пожилого человека. Но никто не даст гарантии, что при этом удастся сохранить неприкосновенной заветную скорлупу.

Однако ждать больше нельзя — безумная белесая искра вспыхивает в глубине маленьких, упрятанных под надбровные дуги глаз. Глаз убийцы, решившегося на последний шаг.

«Ни в коем случае не показывайся на глаза Изгою! — всплывает в памяти предостережение отца. — Мы слишком похожи». Как давно это было. И то, что казалось когда-то недопустимым, сейчас может воплотиться в единственный спасительный шаг. Изгой должен увидеть мое лицо.

Медленно, стараясь не делать резких движений, я выступаю из-за широких спин десантников и негромко, но отчетливо произношу имя седовласого. Всего несколько человек на Земле помнят его.

Изгой вздрагивает, впивается в меня взглядом и пятится, словно увидел привидение. Из его горла вырываются хриплые, прерывистые звуки:

— Снова ты… Будь ты проклят!..

Его замешательство длится всего несколько мгновений, но этого достаточно, чтобы между нами выросли внушительные фигуры десантников. Снова отдаю должное подготовке этих парней: узкую полоску на столе защищает не хрупкий пластик, а нечто более основательное.

Старик отыскивает меня глазами, в них усталое, злое любопытство.

— Нет, — откликаюсь на немой вопрос, — я не адмирал Градов. Я всего лишь его сын.

Старик кивает едва заметно:

— Это ты меня нашел?

И отвечает сам себе:

— Ты. Узнаю фамильную мертвую хватку. Чертово семя ищеек. Ты мог бы не появиться на свет, если бы я выстрелил поточнее — тогда, на спутнике Эррея. И все сейчас было бы иначе.

Я пожимаю плечами. Нет ни сил, ни желания убеждать его в обратном. Да это и невозможно. Смысл моих аргументов никогда не дойдет до сознания Изгоя. То, что разделяет нас, — поглубже самой глубокой бездны.

Я гляжу на человека, способного весь мир утопить и крови, испытывая странное, похожее на разочарование чувство. В жизни не все получается так, как предполагается. И в этот, так дорого давшийся нам миг, нет в душе моей ни радости, ни торжества. А может быть, я просто устал, смертельно устал и потому внутри — непонятная щемящая пустота и, как ни удивительно, что-то напоминающее жалость. Рассудком понимаю, что нельзя жалеть убийц, тем более таких убийц, но сейчас это всего лишь загнанный в угол старик с тяжело набрякшими веками, заострившимся серым лицом и дрожащим подбородком.

Глаза его невидяще сверлят точку у меня на переносице, а запекшиеся губы по-прежнему шевелятся, будто творя молитву. Я не сразу улавливаю смысл едва слышных слов:

— …все равно кто-то будет. Не я, так другой. Не сейчас, так через сотню лет. Человек — всего лишь человек. Он вышел на свет из крови и грязи, и канет в грязь и кровь. Вы никогда не превратите его в ангела, как ни старайтесь. Своя шкура для кого-то всегда будет дороже целого мироздания. Бы поймете это когда-нибудь. Вынуждены будете понять…

Так шептал старик с серыми щеками мертвеца и застывшими глазами фанатика, создавшего свою веру. Изгой не казался побежденным — он слишком ненавидел всех нас, чтобы позволить себе выглядеть побежденным.

Кто-то из десантников сделал неосторожное движение, старик рассмеялся, коротко и зло. Стена за его спиной бесшумно разошлась, и он, глотнув воздух судорожно раскрытым ртом, откинулся в пустоту.

…Тело несколько раз неловко перевернулось, падая с огромной высоты в белую накипь прибоя.

Я повернулся и побрел прочь через бесконечную цепь коридоров и галерей.

Невыносимо болела голова. Будто все звуки этой непостижимой ночи и утра слились в мощный протяжный гул, и он тупыми, болезненными толчками взрывался в висках.

Изборожденное старческими морщинами лицо с глазами фанатика неотступно стояло передо мной. Я знал, что не забуду последних слов Изгоя. Зачеркнет или подтвердит их время, слова эти останутся зарубкой на памяти. Кровоточащей зарубкой, не дающей воспринимать жизнь такой, какой была она для меня до сих пор.

Как непросто устроен этот мир. Ты избавил его от негодяя, желавшего сделать несчастными миллионы, но это совсем не значит, что ты сделал их счастливыми. В том числе и самого себя. Слишком сложная штука счастье, чтобы добыть его вот так — сразу, одним ударом.

Только теперь я начинаю понимать, какую адски трудную ношу взвалил на себя — вытравливать все мерзкое из человеческих душ. Шаг за шагом, из поколения в поколение. И сколько еще невыносимо горьких и жестоких уроков преподнесет нам торжествующее зло, и сколько жизней придется положить, чтобы отмыть от грязи чьи-то души. Но только это надо делать, какой бы страшной ни была цена. Иначе мир не выстоит, не выживет, не простит.

Кажется, так я думал перед тем, как упасть в кресло своего покореженного гравилета и провалиться в глухой непроницаемый сон под пронзительные всхлипывания чаек.

Эпилог Случай на Интере

Спустя несколько лет после описанных выше событий шеф-пилот грузового рейдера Теодор Крамер получил неожиданный приказ изменить курс и зайти на искусственную планету Интер, чтобы забрать партию прошедшего испытания оборудования.

Выслушав распоряжение, Крамер воздержался от комментариев, ввел корректирующие данные в бортовой компьютер и задумался. Пилот прекрасно помнил все, что случилось с ним на Интере. И сейчас перед ним, словно наяву, всплыло серое, сумеречное небо планеты, укрытой панцирем из металла и монолитона, влажные лабиринты бесконечного тоннеля, овальный силуэт загадочного преследователя. И хотя Крамер понимал, что подобные злоключения редко выпадают на долю дважды, тревожный холодок не оставлял его сердца.

Шеф-пилот протянул руку к одному из информ-блоков, где хранились записи старых, прихваченных в рейс видеопрограмм. Автомат мгновенно отыскал нужную кассету. Объемное изображение заполнило отсек. Крамер поудобней откинулся в кресле, созерцая стандартно-слащавое лицо ведущего программы.

— Мы завершаем серию сенсационных репортажей Элен Кроули о событиях, которые могли поставить всех нас перед лицом катастрофы, — безмятежный тон ведущего контрастировал с содержанием того, что он говорил. Вернее, ворковал, перемежая фразы ослепительными улыбками. — Думаю, мало кого способно оставить равнодушным мужество, проявленное моей очаровательной коллегой в поиске необходимых для передачи материалов. В некоторые факты, сообщаемые Элен Кроули, просто трудно поверить. Удивительно ли, что сегодня, когда решается, быть или не быть Сообществу независимых мегалополисов, — пауза и очередная улыбка, судя по всему, призваны были смягчить некоторую бестактность предстоящего словесного пассажа, — многих зрителей волнует: не явятся ли эти факты и завидная пристрастность, с которой излагает их Элен Кроули, еще одним аргументом в пользу несостоятельности Территории. А как вы считаете сами, Элен?

Популярная обозревательница не ответила на улыбку. Элен Кроули выглядела похудевшей и утомленной.

Чувствовалось, работа над программой далась ей нелегко.

— Я пристрастна? А разве может быть иначе, если речь идет о жизни и смерти. Еще немного, и мы почувствовали бы на себе, что такое настоящий ад. Мне кажется, зрители имеют право знать правду. Правду, какой она есть.

— Да-да, разумеется, правду… — заученная улыбка словно прилипла к стандартно-слащавому лицу. — Но у правды множество оттенков. Кое-кто считает, что правда Элен Кроули чересчур горчит и способна стать поперек горла. Выражаясь языком гурманов, Элен, вы слишком переперчили правдой свои репортажи, а в независимых мегалополисах не все предпочитают острые блюда. Не излишне ли поспешны и трагичны ваши выводы? Мы живы, светит солнце, мир прекрасен. Так стоит ли предаваться запоздалым страхам из-за безнадежной попытки нескольких маньяков в очередной раз пощекотать нам нервы? Итак, — заторопился ведущий, перехватив красноречивый взгляд обозревательницы, — после короткого рекламного сюжета вас снова ждет встреча с очаровательной Элен Кроули.

Крамер поскучал минуту, пережидая, пока соблазнительно покачивающие обнаженными бедрами красавицы не закончат превозносить необыкновенные свойства нового туалетного газа и не уступят место Элен Кроули.

— В заключительном репортаже я хочу познакомить вас с несколькими сюжетами, подготовленными совсем недавно. Начну с арсенала того, кто хотел убить нас с вами, — в голосе обозревательницы бесстрастная сосредоточенность. — Арсенал обнаружили на одном из спутников.

Крамер впился глазами в изображение.

В круглых, блестящих боках неподвижных металлических сфер дробились и таяли пятна света. Если бы Крамер не знал, что скрывает блестящая оболочка, эти сферы могли бы показаться ему безобидными и до нелепости огромными рождественскими украшениями.

— Орудия уничтожения, плод болезненной изобретательности скончавшегося недавно конструктора Макса Сторна, Изгой называл своими железными солдатами. По его замыслу, эти металлические монстры должны были обрушиться на спящие города Земли после того, как военизированные подразделения «Новых самаритян» расправятся с Территорией. Подразделения, состоящие из солдат обыкновенных, претендовали на роль доверенной гвардии новоявленного диктатора. Отличавшиеся фанатичной преданностью своему патрону, они должны были помочь ему отобрать достойных того, чтобы продлить род человеческий, параллельно уничтожая остальных.

Костлявое, с резко выдающимися скулами и запавшими потускневшими глазами лицо альбиноса возникло в отсеке.

— Этот человек пользовался особым расположением Изгоя. Его имя — Генрих Краузе. Краузе утверждает, что старик любил его за чистоту крови. Он сумел убедить Изгоя, что когда-то именно его, Краузе, далекие предки сотнями сжигали людей в печах, именуемых крематориями. Свою патологическую страсть к убийствам и пыткам себе подобных Генрих Краузе объясняет наследственностью. Сейчас воспроизводится небольшой фрагмент его показаний экспертной комиссии и Планетарного Совета.

— После завершения акции всех оставшихся в живых планировалось классифицировать и разделить на три основные группы, — глядя в сторону, глухо цедил альбинос, — по физическим и интеллектуальным свойствам. Ядро первой должны были составить лица выше среднего роста и гармоничного телосложения, с ярко выраженными волевыми качествами. Из этих старик хотел создать элитную расу властелинов.

Вторая группа — доверенные — включала бы, независимо от физических данных, самых известных ученых, конструкторов, писателей, художников, в случае их лояльного отношения к идее нового устройства мира. Словом, всех тех, кто, являясь одаренными и незаурядными личностями, обязан был обеспечить технический и духовный прогресс будущей империи.

Третью и самую многочисленную группу — низших — предполагалось составить из наиболее мощных телом, но отсталых в умственном отношении особей, в которых с помощью новейших препаратов и строгого селекционного отбора воспитать животное преклонение перед элитой и беспрекословное повиновение любым ее желаниям.

Старик часто повторял, что не он первым придумал все это, — тень горькой усмешки скользнула по неподвижному лицу альбиноса. — Но никогда не забывал добавить, что только ему дано просеять стада двуногих сквозь огненное сито смерти, отделить зерна от плевел…

— Трудно судить, какой представлял свою империю Изгой, — сказала задумчиво Элен Кроули, вновь возникая в отсеке. — Подробности тайны он унес с собой в бездну. Десант Службы безопасности цивилизаций, так своевременно высадившийся у замаскированной в скалах резиденции, избавил нас от чудовищного будущего.

Но благодаря чему была в считанные часы превращена в ничто вышколенная гвардия потенциального властелина мира? Трагедия, разыгравшаяся в лесных массивах, принадлежавших до недавнего времени организации «Новые самаритяне» (о ее причастности к преступному заговору шла речь в предыдущих репортажах), заставляет о многом задуматься. И не только о неразгаданных явлениях животного мира, к надвигающейся опасности одного из которых пытался недавно привлечь всеобщее внимание известный биолог Михай Глаух. Согласитесь, крысы не настолько совершенные создания, чтобы безошибочно выбирать себе в жертвы врагов всего человечества. Странно, почему столь очевидное соображение не беспокоит тех, кто настойчиво увлекает нас по бесперспективному пути сверхъестественных предположений. Опасность, грозившая всему свету, уничтожена. Но кто знает, не родилась ли на наших глазах другая, еще более грозная и непредсказуемая. Незнание нами ее природы делает неуязвимым преступника, — в том случае, разумеется, если он существует. Что ж, познавая добро или зло в различных их проявлениях, мы познаем сущность самого человека. Будем же надеяться, что, познавая, мы не потеряем веры в самих себя, — без особого оптимизма произнесла Элен Кроули заключительную фразу репортажа.

Теодор Крамер проследил, как автомат возвращает кассету в информ-блок, поднялся и вернулся к привычному месту у панорамного экрана. Спустя сутки на нем возникли очертания искусственной планеты.

…Теодор Крамер не слишком удивился, когда, ступив на плиту из монолитона, увидел неподалеку массивное и неуклюжее создание с пластиковой мордашкой Микки-Мауса. На искусственных планетах строго соблюдали традиции, Интер не был исключением.

— Ну и варварская физиономия!.. — услыхал Крамер и оглянулся. Пилот, с которым они изредка встречались на затерянных в космосе базах, широко улыбаясь, глядел на робота. Как и Крамер, пилот был в скафандре, видимо, тоже недавно совершил посадку. Они обменялись рукопожатием.

— Что ж, проследуем за этим доисторическим аборигеном, — сказал пилот, отстегивая шлем. — Эй, что с тобой, приятель? — воскликнул он.

У Крамера было такое ощущение, словно невидимая ледяная рука захватила его внутренности и сжимает их все сильнее, причиняя острую нарастающую боль. Лицо его застыло и вытянулось: из-за угла монолитонного параллелепипеда выплывали огромные, тускло отсвечивающие под серым небом Интера металлические шары. Набирая скорость, они двигались к людям.

Крамер вскинул к переносью руку с излучателем и тщательно прицелился.

— Да что с тобой?!

Голос пилота отрезвил Крамера, и он не выстрелил. Широко раскрытыми глазами наблюдал, как металлические сферы бесшумно пронеслись мимо, приблизились к рейдеру, словно в замысловатом танце закружили вокруг корабля. Потом их движение замедлилось, из шаров выбросились пучки эластичных щупальцев, заканчивающихся плоскими присосками датчиков. Они быстро и проворно заскользили по обшивке. Один из аппаратов приблизился к просторному жерлу дюзы, оттуда посыпались длинные голубые искры.

— Ты видишь?.. — прошептал Крамер. — Это же…

— Обыкновенные ремонтные автоматы, — договорил пилот. Он смотрел на Крамера с недоумением. А тот не мог отвести взгляда от сплюснутых серебристых шаров, деловито снующих у рейдера.

— Давно они тут? — спросил наконец Крамер.

— Наверное, с год уже, — отозвался пилот. — Поговаривают, будто их хотели использовать как оружие. Ну те, с Территории. Только я лично не верю. Ты сам погляди, разве такие умницы способны кого-то убить? Настоящие работяги, верно?

Помолчав, Крамер кивнул, и они последовали за шествующим с торжественной неторопливостью роботом, пластиковое лицо которого напоминало лукавую физиономию Микки-Мауса.

Киев — пос. Гантиади, 1986 г.