Преисподняя

Давно перевалило за полдень. Нобутэру играл с приятелями на школьном дворе. Местом для игры они выбрали сцену, с которой во время разных мероприятий выступали учителя. Все трое мальчишек были одеты бедно. В то время одежда продавалась только по талонам. Они любили покуролесить, поэтому вид их одеяние имело жалкий — все в пыли и грязи. Летний вечер, на улице светло допоздна, одежда за долгий день пропиталась потом, так что пахло от ребят, должно быть, соответствующе, но кого в четвёртом классе заботит чистота?

Троица играла в царя горы. Сцена возвышалась над землёй метра на полтора. Недолго и покалечиться, если свалишься. Но мальчишкам это в голову не приходило. В таком возрасте все почему-то убеждены: если что и случится, то не со мной. Они уже не первый раз здесь играли. Ну, падали, конечно, и что такого? Подумаешь, пара ссадин и синяков.

Юдзо, самый буйный и крупный из троицы, заливался смехом, демонстрируя приятелям дырку на месте переднего зуба. Он решительно провёл кулаком под носом, размазывая густые сопли, и замахнулся, собираясь заехать Нобутэру по физиономии. Нобутэру в испуге вскрикнул и отскочил назад, врезавшись в стоявшего у него за спиной Такэси.

Тот неловко свалился со сцены, растянулся на земле лицом кверху и заголосил во всё горло: «Нога! Нога!» По его крикам Нобутэру мог бы догадаться, что дело плохо, но до него это дошло позже вместе с раскаянием, когда он раз за разом прокручивал в голове случившееся. Сконфуженно ухмыляясь, Юдзо и Нобутэру схватили Такэси за нелепо согнутую левую лодыжку и стали тянуть, распевая «Не плачь, маленькая птичка!».[1]

Они очень хотели рассмешить приятеля, чтобы тот перестал плакать. Не получилось. Нога у Такэси была сломана. Он орал всё громче и пронзительнее, на крики выбежали учителя. Такэси быстро положили на носилки и отвезли в больницу на грузовичке, привозившем в школу обеды. Ногу ему до конца так и не вылечили, и, выписавшись из больницы, Такэси вернулся в школу на костылях, на которых проходил всю жизнь. После этого Нобутэру долго не мог заставить себя заговорить с ним, даже взглянуть ему в лицо, выражение которого после этого случая стало ещё более робким и застенчивым.

И странное дело. «Не плачь, маленькая птичка!» появилась и сразу стала популярной после войны. То есть во время войны Нобутэру о ней знать не мог. Выходит, он уже позже добавил эту деталь? Что же тогда они пели? Никакой другой песни Нобутэру вспомнить не мог.

После того как Нобутэру перешёл в пятый класс, как раз накануне окончания учебного года, его семья переехала к родне в город Сасаяма в префектуре Хёго. Он слышал, что вслед за ними эвакуировали всех учеников, у кого не было родственников в сельской местности. Что стало с Юдзо и Такэси, Нобутэру не знал. Когда война кончилась, семья вернулась в город. Их дом в центре уцелел, зато от бомбёжек сгорели почти все дома, где жили его друзья. Такэси и Юдзо в школу так и не вернулись.

«Ты слышал: Мотояма-то в якудза подался?»

Нобутэру услышал эту новость, когда поступил в колледж. Узнал от бывшего одноклассника. Вообще-то ничего удивительного в том, что Юдзо с его плохими отметками и буйными замашками подался в бандиты, не было. Однако Нобутэру всё равно с теплотой вспоминал Юдзо (случай с Такэси, разумеется, не в счёт), который, непонятно почему, водил дружбу только с ним. В душе Нобутэру, этот вечно грязный, без переднего зуба, паренёк, так и остался лучшим другом детства.

Нобутэру уже стукнуло семьдесят. В жизни он натворил много дурного и глупого и в этом смысле, пожалуй, недалеко ушёл от Юдзо. Было время, когда он занимался делами, имевшими отношение к миру, где вращался Юдзо, и подумывал, что когда-нибудь снова сойдётся со старым приятелем. Но на встрече одноклассников, когда он уже разменял полтинник, ему сказали, что Юдзо убили в бандитской разборке, когда ему ещё не исполнилось тридцати. Нобутэру испытал странное чувство: оказывается, всё это время он вспоминал человека, который уже давно в могиле. Как получилось, что Юдзо умер, а он, Нобутэру, жив-живёхонек? Сам Нобутэру не раз стоял на самом краю, когда до смерти оставалось совсем чуть-чуть, хотя с ним всё происходило не так, как с Юдзо. Последний раз — в семьдесят лет. Со стариками нередко такое случается.

На Новый год он сидел дома один и решил добавить в кастрюльку, в которой осталось немного супа от новогоднего ужина, моти.[2] Этими самыми моти он и подавился. Нобутэру хорошо помнил время, когда еды не хватало и постоянно хотелось есть. В детстве ему так и не довелось отведать моти, поэтому старик их обожал. Он хлебал суп и вдруг почувствовал, что не может дышать. Сунул в рот палец, чтобы вытащить моти, но, наслаждаясь едой, набил рот, точно обезьяна, так что только протолкнул лепёшку ещё глубже. Нобутэру не мог даже кашлянуть, в корчах повалился на пол, сознание померкло. «Неужели смерть? — мелькнуло в голове, а потом: — Это же я сейчас умру». Так умереть… Курам на смех! Из последних сил он выдернул изо рта вставную челюсть. Прилипшая к зубному протезу моти вытянула за собой застрявшую в горле часть лепёшки. Он был на волосок от смерти.

Сколько раз ему удавалось чудом избежать смерти? И сколько ещё раз предстоит с ней встретиться, прежде чем она наконец настигнет его? «Хватит с меня», — думал Нобутэру. Будь он помоложе, то, наверное, торжествовал бы, что избежал смерти, но сейчас он почти ничего не чувствовал.

Нобутэру забыл, что в молодости любил щегольнуть крепким словцом. Теперь же его выводил из себя любой пустяк, например, как разговаривает молодёжь. Он прямо-таки закипал, услышав «мне по барабану». Или: «Слышь, у тебя труба есть?» Что это значит? Хотя в детстве их разговор с Юдзо постоянно перемежался словечками вроде «сучок» или «чика», а в колледже девчонок он называл не иначе как «клёвыми чувихами».

Юдзо погиб, вторгнувшись с двумя молодыми дружками на территорию, которую держала другая банда. Ему и в голову не приходило, что его смелость, которую можно считать иллюзией, граничит со смертью. Не знал об этом и Датэ, шагавший следом за ним. Датэ было девятнадцать, и он боготворил своего босса. Стояла осень. Восемь часов вечера. Датэ шёл, втянув голову в плечи, подражая походке Юдзо. Вместе с Хаттори, другим подчинённым босса, они следовали по боковой улочке торгового квартала Мисуги — средоточия баров, ресторанчиков и прочих заведений с сомнительной репутацией. Здесь заправляли люди из клана Икаруга-гуми, поэтому чужакам — появись они там и будь замечены — это никак не могло сойти с рук. Однако Датэ ещё не был знаком страх смерти, Юдзо в его глазах был абсолютно неуязвим. Что может случиться, когда такой человек рядом? Обернувшись к Датэ, Юдзо ухмыльнулся:

— Ну что, Хорёк? На моё место небось метишь?

Такая у Датэ была кличка — Хорёк.

— Кто? Я? Да куда нам с грыжей. — Датэ был шутник.

Хаттори опасливо улыбнулся. Их «тройственному союзу» пришёл конец в тот момент, когда Юдзо пырнули ножом в живот. Четвёрка «икаругавцев» взяла Юдзо в кольцо и после короткой перепалки бросилась на него. Юдзо погиб не в разборке, как сказал одноклассник Нобутэру. Те, кто его зарезал, не знали, что он из клана Сакаки-гуми.

Юдзо опустился на землю, будто кланяясь своим врагам, и весь его авторитет в глазах Датэ рассыпался в прах. Как он мог так просто умереть?! Датэ и Хаттори немного отстали от Юдзо и остановились, когда началась заваруха. «Икаругавцы» ещё не заметили, что эти двое тоже заодно. И тут Хаттори, ни слова не говоря, рванул с места и бросился бежать, тем самым привлекая к себе внимание нападавших. Датэ последовал его примеру и, расталкивая прохожих, метнулся в тёмный проулок. У него под ногами будто разверзлась пропасть, хотя по всему он должен стоять на балконе небоскрёба. Вот какое это было чувство. На главной улице Хаттори нырнул направо, Датэ кинулся влево. Он благодарил себя за то, что не поддался охватившему его страху. Бежал, благодаря судьбу. Но услышав позади топот преследователей, почувствовал, как у него подгибаются колени. «Они меня убьют. Мне конец», — повторял он, стараясь не сбавлять темпа. Датэ свернул в боковую улочку, споткнулся о валявшееся на асфальте пластмассовое ведро, налетел на кого-то. Ему казалось, что он уже умер. Желудок, не замечая, что сознание уже переключилось на смерть, раздулся, словно накачанный воздухом, и казалось, того и гляди закупорит горло. Живот скрутила резкая боль. Он бежал, шатаясь от усталости и испуга, пока не очутился в узком переулке, служившим чёрным ходом хозяевам лавок и кафешек. Его охватил страх — если в таком месте его зажмут с двух сторон, бежать некуда. Задыхаясь и громко хрипя, он нырнул в следующий проулок. Впереди маячил страшный тёмный силуэт. Кто это? Один из них? Кинулся обратно. Проулки-закоулки… Где же наконец главная широкая улица? Вернуться бы сейчас домой, залезть под одеяло! Рано или поздно они его достанут, и всё, конец! И пожить-то не успел! На бегу Датэ обмочился. Стекавшие по ногам тёплые струйки вызывали сладкую нервную дрожь и в то же время ещё выше поднимали градус страха. Смерть была рядом. Он в восхищении широко открыл глаза, ощутив приторный аромат смерти. И всё бежал, бежал, бежал…

Нобутэру старался не думать о Такэси, потому что при каждом воспоминании о нём его охватывало чувство вины, которое причиняло острую боль. Услышав, что Такэси с отличием окончил государственный университет и быстро поднимается по служебной лестнице в крупной компании, Нобутэру ощутил смесь боли и облегчения. При этом его не оставляло какое-то беспокойство. Хорошо, что у Такэси всё так сложилось, но он вряд ли забыл о Нобутэру и Юдзо. Они существовали в разных мирах, и шансов, что их пути снова пересекутся, было очень мало. И уж совсем маловероятно, что Такэси взбредёт в голову мстить бывшим приятелям. Но тревога Нобутэру не проходила. Она была вызвана не только тем, что он не знал, где люди могут встретиться в этом мире. Как бы это сказать? С ней было связано всё его существование.

И вот, где-то в промежутке между тем самым днём, когда семидесятилетний Нобутэру чуть не подавился насмерть, и его пятьдесят седьмым днём рождения, Такэси очутился в каком-то тёмном, казалось, насквозь пропылённом баре. От его хромоты не осталось и следа. Такэси погиб в автомобильной катастрофе — всё тело было изломано, внутренние органы порваны, но теперь всё восстановилось, и плоть приняла бессмертную форму. Нобутэру не знал, что Такэси погиб в пятьдесят семь лет. Оказавшись здесь, люди не могли понять, существуют они в реальности или не существуют, и называли это место Преисподней. Как относился к нему Такэси? Без недоверия и подозрений, ибо хорошо запомнил, что при его появлении в баре сказал человек, лицо которого показалось ему знакомым:

— Что такое Преисподняя? Здесь нет места Богу и Будде. А японцы — люди не набожные. Им что реальный мир, что это место — всё равно.

— Ну что ж, может быть, — ограничился таким ответом Такэси, не собираясь развивать тему.

Поодаль за столиками смутно маячило несколько фигур, но Такэси они не интересовали. Кого-то он, казалось, знал, остальных — нет. Возможно, со всеми этими людьми он уже встречался в жизни хотя бы раз, но сказать наверняка Такэси не мог. Время от времени люди останавливались у его столика, чтобы заговорить с ним, и отходили. У одного из них он поинтересовался:

— Вы не скажете, всё эти люди, они недавно сюда переселились?

— По-разному, — отвечал потёртый человечек, тоже показавшийся Такэси знакомым. — Есть люди тоскующие, с раной в сердце. Они здесь давно. Самый долгожитель, которого я видел, обосновался ещё в конце эпохи Эдо.[3] Он был главным вассалом у одного даймё.[4]

— От чего же он страдает?

— Умирал его молодой господин. Перед смертью он что-то бормотал, и этому человеку послышался приказ отправиться на тот свет вместе с хозяином. Он пошёл к повелителю за разрешением покончить с собой. Разрешения не получил, но всё равно взрезал себе живот. Здесь он встретился со своим господином — шестилетним мальчиком — и узнал, что никаких приказов тот ему не давал. Просто звал свою любимую служанку. Старик расстроился и так и не оправился до сих пор. Бродит, приговаривая: «Я ещё так много собирался сделать!» Вообще-то здесь не очень подходящее место, чтобы думать о таких вещах, но он всё никак не успокоится, переживает страшно.

Из этого разговора Такэси понял, что не все, кто его здесь окружает, обязательно имеют к нему отношение. К его удивлению, среди них оказался шестилетний мальчик.

— Мы раньше не встречались? Как вас зовут? — поинтересовался он у собеседника, разглядывавшего его хорошо сшитый костюм.

— Может, и встречались. Я занимался бизнесом. Пока не стал бомжом. Моя фамилия Сасаки.

Выяснилось, что Сасаки имел дела с «Синва сангё» — компанией Такэси. Странное совпадение, подумал Такэси и решил на всякий случай больше ничего не спрашивать и не рассказывать, что был одним из директоров «Синва сангё». Вдруг окажется, что он, пусть косвенно, но тоже виноват в том, что Сасаки лишился работы. На самом деле при жизни Такэси встречался с Сасаки, правда, всего один раз, но без костылей Сасаки его и не узнал.

Войдя в бар, Ёсикадзу Идзуми застыл от изумления — посреди заведения за столиком в одиночестве сидел его босс Такэси Утида. В отличие от других посетителей, фигуры которых вырисовывались смутно, как в тумане, силуэт Такэси Утида был чётким, ясным как день. Как он здесь оказался? Такэси был хорошим начальником, двигал Идзуми по службе и вообще вёл себя по-человечески. Но что он здесь делает? Идзуми подошёл к Утиде и сказал:

— Здравствуйте! Это я, Идзуми. — На его лице было выражение, с каким он стоял у стола начальника в его кабинете: смесь почтения и неуверенности в себе.

У Такэси был талант — он умел громко смеяться, когда не смешно, и у него получалось, как будто от души. Встретившись со своим подчинённым, он расхохотался, как у себя в кабинете в компании клиентов. Хотя их встреча в таком месте определённо несла элемент комизма, потому что Идзуми смотрел здесь на своего босса точь-в-точь с таким же выражением, как в реальной жизни.

— Значит, авиакатастрофа, так? Ну, давай, присаживайся.

В Преисподней действовала некая система: если возникли какие-то вопросы или сомнения в отношении человека, достаточно было пристально посмотреть на него — и всё становилось понятно. Никаких «пузырей» типа тех, что рисуют в комиксах, парящих над головами и заключающих в своей оболочке образы и слова, никакой телепатии. Истина постепенно всплывала где-то с обратной стороны поля зрения. И вот сейчас Идзуми с изумлением узнал, что Такэси крутил шашни с его женой. Всё, что было между ними, во всех подробностях отражалось в глазах Утиды, в глазах Сатико, жены Идзуми и в глазах самого Идзуми, которому была отведена роль стороннего наблюдателя. По выражению лица Идзуми Утида понял, что тот всё знает, но оправдываться не захотел и только спокойно кивнул.

— Ну, теперь ты в курсе.

— Но как же так?..

Увидев босса без костылей, Идзуми сообразил, что директор Утида предстал перед ним в вечной форме физического воплощения. Тело самого Идзуми разорвало на куски при авиакатастрофе, оно ужасно обгорело. Но теперь оно вернулось в прежнее состояние и приняло вечную форму, из чего со всей очевидностью следовал вывод, где они находятся. Поэтому Идзуми не испытывал к боссу ни гнева, ни ненависти. Даже ревности — и той не было. Если подумать как следует, то он в общем-то и не любил Сатико. И разве он сам её не предавал? Теперь понятно, что своим необычайно быстрым карьерным ростом в компании — к сорока пяти годам уже заведующий общим отделом — он главным образом обязан Утиде. Сатико лишь отвечала на ухаживания директора при условии, что тот поможет мужу продвинуться по служебной лестнице. Теперь Идзуми мог наблюдать за встречей Утиды с красавицей Сатико на корпоративной вечеринке. Он видел, с каким сочувствием относится Сатико к инвалиду, как привлекают её его изысканные манеры. Как в пятницу вечером они идут вдвоём через сквер отеля.

Любовная сцена была представлена в мельчайших подробностях, передающих всё, вплоть до запаха в спальне. Тепловатого, исходящего от соприкосновения мужской и женской плоти запаха. Никакой фильм, никакой любовный роман не в состоянии его передать. Запаха любовников, который ощущается ещё острее от того, что он чужой.

Сатико, бесспорно, была красива, но влечения к ней Идзуми уже не чувствовал. Жена есть жена, думал он, но нет ничего противоестественного, если человека вдруг охватит страсть к другой. Предметом его обожания была актриса Юмико Ханава. Каждую среду Идзуми отправлялся в клуб «Ночной ходок» и издалека наблюдал за Юмико, постоянно появлявшейся там в компании участников вечернего шоу, которое она вела на телевидении. Иногда, танцуя со своими спутниками, она, лёгкая, как ветерок, пролетала мимо столика, за которым он сидел. Бывало, в компании подруг из того же мира развлечений устраивалась совсем рядом, и Идзуми вдыхал аромат её духов, ловил её обольстительные взгляды. Переживаний от этих счастливых моментов ему хватало на целую неделю.

Такэси недоумевал: почему Идзуми, зная правду, смотрит на него всё так же странно, как прежде? Впрочем, очень может быть, что в Преисподней так и положено. Какой смысл злиться? К чему ревновать? А разве сам Такэси в жизни не был таким же неэмоциональным? Такэси даже чувствовал симпатию к Идзуми. Выходит, они с ним два сапога пара? И вдруг Такэси превратился в Идзуми и его глазами увидел, чем они занимались с Сатико. Он вернулся с работы раньше обычного и обнаружил в прихожей пару мужских туфель. Поднимаясь на цыпочках на второй этаж, услышал стоны жены. Из полуоткрытой двери спальни в коридор просачивался всё тот же тепловатый запах, доносился скрип кровати. Превратившись в Идзуми, Такэси увидел между раскинутых ног Сатико собственные голые ягодицы. Но ведь так и было. Идзуми видел всё это и вычеркнул из памяти? Или Такэси просто смотрел на себя его глазами? Такой сексуальный опыт можно приобрести только в Преисподней.

Датэ всё бежал и бежал. В голове стучала мысль: «Сколько можно? Пусть уж лучше поймают и убьют!» Вот сейчас он выскочит из переулка, свернёт направо и… Наверняка парни из Икаруга-гуми там и поджидают. Ну и хрен с ними. Если конец — то уж поскорее. Нет! Куда спешить? Умрёшь — и всё, больше ничего не будет. Уж лучше помучиться перед смертью! Некоторые даже не успевают понять, что смерть пришла. Идёт какой-нибудь чудик по улице, и вдруг бац! — с крыши что-то падает, и черепушка вдребезги. С ним такой номер не пройдёт. Он будет цепляться за жизнь до последнего. Будет смаковать свою смерть. Датэ повернул за угол — и в одно мгновение преобразился. В глубине его охваченного ужасом мозга будто щёлкнул переключатель. В один миг из преследуемого он превратился в преследователя, из добычи в охотника. Успокоившись, Датэ перешёл на спокойный, размеренный шаг. Где эти суки из Икаруга-гуми? Датэ был готов разорвать их на части. И что Хаттори? Всё бегает? Если так, и его тоже. И не важно, что Хаттори младший брат.[5] А будет трепыхаться — изметелю до полусмерти, пусть подыхает. Всех порешу!

Датэ рыскал по кварталу, бросая на прохожих странные пристальные взгляды, и вспоминал родительский домик в горах у конечной станции железнодорожной линии Якихата. Он чувствовал себя тигром — голова втянута в плечи, ноздри раздуваются… Впервые в жизни Датэ ощущал себя настоящим якудза.

Что до Хаттори, то его уже скрутили трое «икаругавцев». Рванув с места в карьер при виде врагов, он налетел на прохожего и упал, ударившись головой о мостовую. В полубессознательном состоянии Хаттори поволокли в маленький бар, который находился в подвале соседнего здания.

— Мы тут порешаем кое-что, — обратился к хозяйке заведения старший из напавших на Хаттори парней по имени Асахина. Было видно, что они давно знакомы.

— Только пока народ не потянется, — сказала мама-сан,[6] дородная особа лет сорока. Никаких следов недовольства на её лице не было — она, похоже, привыкла к таким визитам.

Было восемь вечера, для этого района ещё рано. До первых посетителей — уйма времени. Одного из своих подчинённых Асахина отправил разобраться с трупом Юдзо, двум другим приказал привязать Хаттори к стулу. Асахина показался Хаттори совсем отмороженным, ещё круче Юдзо. Ну почему он не в его банде?! Попади он в Икаруга-гуми вместо Сакаки-гуми — ходил бы сейчас под Асахиной. В отличие от Датэ Хаттори с детства не любил бузить и драться. Обыкновенный лентяй, он не хватал звёзд с неба и оказался в шестёрках в банде Сакаки просто потому, что так карта легла.

— Ну, говори! Под кем ходишь? Говори, а то я тебе этой штукой горло прочищу!

Асахина знал, что угроза порезать лицо вряд ли подействует: шрамы для якудза — знак доблести, поэтому схватил первое, что попалось под руку — средство для мытья посуды. Но применять его не понадобилось. Хаттори сразу выложил всё. Тот, кого убили, — Мотояма, один из главарей Сакаки-гуми, «старший брат» Хаттори. Тот, который убежал, — Датэ. Хаттори под ним ходит. Сам он в банде на побегушках, ниже уже никого. «Я расскажу всё, что нужно, только не убивайте», — умолял Хаттори.

Однако Асахина притащил этого слизняка в тесный и тёмный подвал не за тем, чтобы выпытывать у него какие-то секреты. Он был садист по натуре, и под его влиянием шестёрки тоже всё больше входили во вкус. По бледному опухшему лицу Хаттори было видно, что он того и гляди заревёт, и это только распаляло желание Асахины и его подручных дать выход своим садистским наклонностям. Но раз они услышали от Хаттори то, что хотели, — зачем его мучить? Асахина никак не мог найти ответ на этот вопрос и в конце концов решил, что отсутствие причины и есть причина.

— Думаешь, зачем мы тебя сюда приволокли? Твой трёп слушать? Нет! Мы тебя сначала помучаем, а потом пришьём.

Лицо Асахины скривилось в ухмылке, которую тут же повторили его подручные. Асахина приказал им раздеть Хаттори до пояса, взял нож и сделал неглубокий вертикальный надрез на толстом животе Хаттори. Тот взвыл.

— Ага! То-то! Плачешь? — проговорил Асахина. Мокрое от слёз лицо Хаттори распаляло его сексуально-садистское воображение, но сообразив, что, отняв у жертвы надежду выжить, он тем самым лишит себя удовольствия, добавил:

— Громче давай. Может, тогда живым останешься.

— Ах, какой плакса! — вторил боссу парень по имени Ягю голосом, ровным, как стол, без намёка на эмоцию. Он пялился на Хаттори пустыми глазами. У него тоже была эрекция.

«Японцы в массе своей лишены религиозного чувства. У них нет никого, кому бы они поклонялись, обожествляли. Даже родители не подходят на эту роль. Поэтому, стоит нам получить хоть немного власти, как мы начинаем воображать себя богами. Возможно, Преисподняя существует исключительно для того, чтобы у людей мозги встали на место. В реальном мире такого места нет». Это сказал Такэси его знакомый — первый, с кем он здесь встретился, — считавший, что Преисподняя не так уж сильно отличается от реального мира.

Встречался Такэси с этим человеком в реальной жизни? Или он только показался ему знакомым, а на самом деле до сих пор они нигде не пересекались? В Преисподней подчас трудно провести границу между памятью и воображением. У Такэси было ощущение, что у этого обязательно есть какая-то причина. А вдруг этот человек — демон, пытающийся объяснить ему истинную природу Преисподней? Может, он задурил Такэси голову ложными воспоминаниями, чтобы привести к мысли, что они знакомы по жизни. Или ему явился сам Эмма?[7]

Такэси стоял на берегу моря. Не здесь ли он впервые повстречал этого человека? Была ночь, которую рассекали лучи прожекторов. На песке разлеглись люди в плавках и купальниках. На небе ни звёзд, ни луны, море цвета свинца. Почти никто не купался. Облачённый в строгий костюм, Такэси ступал по песку обутыми в лёгкие туфли ногами. Костылей при нём не было. Проходя мимо распростёртых перед ним мужчин и женщин, Такэси понял, что ищет Юдзо. Он никогда не видел его взрослым, но это не имело значения. Здесь вполне можно было увидеть человека таким, как он выглядел в прошлом. И даже если бы Юдзо появился перед ним в возрасте, когда встретил смерть, Такэси узнал бы его сразу. На встрече одноклассников он слышал, что Юдзо стал якудза и погиб — его убили. Так что он наверняка должен быть в Преисподней, просто они ещё не встретились. А вот что стало с Нобутэру, жив он или умер, не ясно. Такэси часто спрашивал себя, какой разговор получился бы между ними, соберись их троица снова вместе. И всё время думал, что бы он сказал людям, которые сделали его калекой? Он не знал, сумеет ли высказать им всё, но в любом случае поболтать с ними было бы приятно.

Поговорив с Сасаки в пропылённом баре, Такэси так и не вспомнил, встречались ли они прежде. Ясно, что Сасаки допустил ошибку при сделке с фирмой Такэси, лишился из-за этого работы в строительной компании и оказался на улице. Жена Дзицуко много лет скиталась вместе с ним, но в Преисподней Сасаки с ней ещё не встречался. Почему? — недоумевал он. Раз они вместе замёрзли — значит, и здесь должны быть вместе. А может, она не умерла? Или всё-таки умерла и перенеслась в какое-то другое место — на небеса, в рай, называйте, как хотите? Они с Дзицуко полжизни прожили вместе, она терпела вместе с ним лишения, была верной женой. Преисподней она, наверное, не заслуживала.

Последняя зима Сасаки выдалась очень холодной. В маленькой палатке, сооружённой из полиэтиленовой плёнки в уголке парка, супруги кутались в тонкие одеяла, как моти, завёрнутые в дубовые листья, и дрожали. Обогревателя не было, только два одеяла. Костёр не разведёшь — не из чего. Холод полз по позвоночнику, сковывая спину, расползался по всему телу к раскалывавшейся от боли голове. Зубы громко отбивали чечётку. Спать было невозможно, им казалось, что ночь они не переживут — замёрзнут насмерть. Но наступало утро, солнце пробивалось сквозь плёнку, согревало немного, позволяя обоим забыться сном. И так день за днём.

— Ну что ты мог сделать? Ты ни в чём не виноват, — утешала мужа Дзицуко. Именно поэтому он всё с большим пылом оправдывался за то, что произошло:

— Это всё Идзуми виноват. Начальник отдела оборудования «Синва сангё». Если бы он не потребовал отката! И его колченогий начальник — Утида, кажется. Они были в доле, это точно. Утиду я только раз видел. Столкнулся с ним в коридоре, поздоровался. Он мне говорит: «У нас Идзуми за всё отвечает. Надёжный человек». Теперь-то понятно, что он имел в виду. У него свой интерес был! Я посоветовался с моим начальником, Синодой, и решил откат не давать. И что получилось? Нет отката — нет контракта. И меня выперли с работы. А Синода ни слова в мою защиту не сказал. Вот сволочь!

— Хватит себя изводить. Проклинай их, не проклинай — всё равно ничего не исправишь.

— Но я ведь и тебя за собой утянул! До чего ты из-за меня дошла! Почему ты меня не бросила?

— Ну кому ещё нужно такое чучело? Я же старуха. Куда мне деваться?

Очень миловидную в молодости Дзицуко жизнь не пожалела — она рано состарилась, стала жалкой и в самом деле очень некрасивой. «Во всём я виноват, — думал Сасаки. — И всё равно — она добрая и нежная и меня любит. Жалко её очень, но что я могу сделать? А что некрасивая — ещё больше раздирает мне душу». Из-за этого он любил её ещё сильнее. Конечно, такая женщина заслуживала лучшей участи.

— Холодно.

— Очень.

— Ужас! Я скоро в ледышку превращусь. Холод как в восьмом круге ада.[8] Мы эту ночь не переживём. Точно.

— Не говори глупостей. Наступит утро, выглянет солнышко, и мы согреемся. Сколько раз уж так было. Здесь самое солнечное место в парке.

Но утро для Сасаки и его жены так и не наступило.

Отец Нобутэру был чиновником и поборником строгого воспитания, однако он никогда не бранил сына за сломанную ногу Такэси. Ни разу даже не вспомнил о том случае. Он считал, что в таких пределах буйное поведение мужчине позволительно. Это в них природой заложено. Он гордился своей родословной, хотя в ней не было ничего особо выдающегося, и его меньше всего заботило, что случилось с чьим-то ребёнком.

Нобутэру поступил в старшую школу,[9] его приняли в школьную команду по лёгкой атлетике. «Старики» устроили для новичков вечеринку, как следует напоили Нобутэру. На следующий день ему было совсем худо — мутило, голова раскалывалась. Он не мог ничего делать и с трудом продержался до вечера. А у отца в этот день оказался выходной, и ему пришла в голову мысль сходить с женой и детьми (у Нобутэру была сестра) куда-нибудь поужинать. Ещё не пришедший в себя Нобутэру заявил, что ему на еду смотреть противно, и попросил оставить его дома. Отец устроил ему разнос. «Чего раскис? Что такой никчёмный парень будет делать, когда пойдёт работать? Подумаешь, голова болит после выпивки! Хочешь, чтобы над тобой все смеялись? Пойдёшь, пойдёшь, нечего дурака валять». Отец заказал столик во французском ресторане в центре города, неподалёку от дома. Они туда часто ходили. Нобутэру мутило всё сильнее. Отец пустился в разглагольствования: полный французский ужин — дорогое удовольствие. Представьте, сколько детей даже в глаза не видели такой еды. Надо съесть всё, чтобы на тарелках ничего не осталось.

— Но, дорогой, Нобутэру говорит, что не очень хорошо себя чувствует.

От этого замечания матери в сочетании с тревогой на лице сестры отец завёлся ещё сильнее.

— Должен съесть всё до последнего кусочка. Пусть через силу. Когда он пойдёт работать, такие ситуации будут постоянно, нравится вам это или нет. Я не позволю, чтобы из моего сына получилась размазня.

У Нобутэру тошнота подкатила к горлу, он вскочил, чтобы бежать в туалет.

— Сядь на место! Мы ещё не закончили! — закричал отец, не обращая внимания на взгляды посетителей ресторана. — Как ты себя ведёшь?

Нобутэру продержался ещё несколько минут, но в итоге не вытерпел — и всё содержимое его желудка разом выплеснулось на стол и на пол. Остро запахло рвотой. Отец побагровел, промычал что-то и в ярости выбежал из ресторана. И хотя именно его упрямство стало причиной того, что произошло с сыном, извиняться перед работниками ресторана он не стал. Не такой он был человек, чтобы извиняться.

Хотя прошло уже пятьдесят пять лет, Нобутэру не забыл о том вечере. Заставил ли его отца скандал в ресторане хоть немного задуматься о цене упрямства? Вряд ли. По идее, отец должен был стать для сына отрицательным примером, однако Нобутэру отдавал себе отчёт, что сейчас он мало чем отличается от родителя. Он старался быть гибким и поддерживать хотя бы видимость корректности, но его неприязнь к молодым людям — обычное дело у стариков — с каждым годом становилась всё острее. Его раздражали их словечки, нередко он не мог взять в толк, о чём они говорят. А уж смотреть по телевизору, как они поют, вообще противно — разве разберёшь, о чём эти, с позволения сказать, песни.

Нобутэру бродил по книжным магазинам, надеясь отыскать что-нибудь, написанное настоящим, красивым языком, но видел только манга. Полки, где прежде рядами стояли романы и другие серьёзные книги, были оккупированы суррогатами в блестящих пёстрых обложках. «Основы широкополосной КАР-4», «„Элдритч“: углублённая киберстратегия», «Новое развитие Гэлаксинет», «Атака на софт секретаря», «Стратегия прыжков с шестом в Трон-2», «Всё о софте для красивой девушки — „Искушение Софии“», «Восстановление и функционирование Артворка», «Новые героини виртуального секса»…

У Нобутэру плавились мозги. Куда подевались нормальные книги? Он думал обратиться за помощью к продавцам, но все были такие молодые и так на него смотрели, будто хотели сказать: «Ну что тебе здесь надо, старикан?» И он выходил из магазина, не сказав ни слова.

Что это? Обрывок воспоминаний из прошлой жизни? Или разговор с каким-то неведомым существом, состоявшийся до того, как он появился на свет?

— Что выбираете — главную дорогу или боковую?

— А какая длиннее?

— Обе короткие.

Что же он выбрал? Вроде боковую. Показалось забавнее и интереснее. Но как он тогда умудрился прожить так долго? По правде сказать, Нобутэру не всегда пользовался боковой дорогой, предпочитая иногда, что называется, «солнечную сторону улицы». На бумаге он числился президентом сразу нескольких компаний, а когда у него родился сын, решил перейти на легальное положение и устроился в одну «белую» фирму простым клерком с невысокой зарплатой. Однако искушение снова уйти в тень было слишком велико. Связь с теневым миром приносила Нобутэру много больше, чем жалованье клерка. Сыну уже перевалило за тридцать, домой он заглядывал, только чтобы попросить денег. Слава богу, хватило ума не особо напрягаться на работе ради такого отпрыска. Нобутэру имел лицензию преподавателя японского языка, но проработал по этой части всего восемь месяцев и бросил. После этого чем он только ни занимался: нелегальным изданием эротической литературы, махинациями с недвижимостью и другими коррупционными схемами, шоу-бизнесом. В итоге накопил на чёрный день, закончив карьеру содержателем хостес-клуба, где работало порядка дюжины девушек, несовершеннолетние и иностранки в том числе, и успел вовремя закрыть заведение, когда до него дошла информация о готовящемся полицейском рейде. Что касается Юдзо, то он всегда бродил окольными путями и умер молодым. Такэси же шёл главной дорогой, но прожил ли он дольше? Вот вопрос. Неужели тоже умер? Грустно, если из их троицы остался он один.

Правду ли сказал тот человек, показавшийся ему знакомым? Отсутствие Бога и Будды и есть Преисподняя? Почему всё, за что Такэси так бился в жизни, кажется сейчас незначительным, глупым? Почему всё, пережитое в молодости, его отчаянные страдания вызывают сейчас только смех? Похоже, все оказавшиеся в Преисподней люди испытывают те же чувства, и не только по отношению к собственной жизни. Совершеннейшим пустяком, заслуживающим осмеяния, кажется всё, что происходило — и, должно быть, ещё происходит — в реальном мире. Может, в этом и состоит истинная сущность Преисподней, причина её существования?

Такэси сидел в дорогом ресторане с высоким потолком. Зал был небольшой — максимум на десять столиков. Он заказал любимые блюда, но удовольствия не получил — есть не очень хотелось, и еда на вкус оказалась как в реальной жизни. Сидел один, в то время как другие посетители расселись по двое, по трое. Похоже, все они знали друг друга и при жизни часто заглядывали в такие места.

У Такэси ресторанных знакомых не было, он предпочитал наслаждаться едой в одиночестве. Сасаки после их первой встречи он больше не видел. В любом случае такие рестораны не для него. Бродит, наверное, где-нибудь, разыскивая жену, которая замёрзла вместе с ним. Идзуми тоже не было видно, но Такэси старался о нём не думать, хотя тот, по крайней мере, не выглядел бы в этом ресторане бельмом на глазу. Преисподняя имела одну особенность: стоило подумать о человеке, как он тут же возникал, словно из-под земли. У Такэси не было ни малейшего желания оказаться с Идзуми за одним столиком. Да и у того, вероятно, тоже.

За соседний столик уселись двое, оба примерно одного с Такэси возраста. У одного были усы под Рональда Колмена. Он привёл с собой какого-то оборванного мальчишку в запачканных до черноты парусиновых тапочках. Увидев его, Такэси замер. Как же этот паренёк похож на Юдзо! Неужели он перенёсся сюда из времени, когда сам Такэси был мальчишкой?

— Сирота войны, — проговорил усатый. — Привёл оттуда, из прошлого. С парнем случилась та же история, что и со мной в детстве. Боюсь, правда, он нам тут устроит…

Да, это был Юдзо. Точнее, Юдзо, каким он стал через год после того, как Такэси видел его последний раз. Так значит, он осиротел в войну? Все родные, наверное, погибли при бомбёжке. И он подался в якудза. Такэси не сводил с него глаз. Юдзо сидел напротив за квадратным столом между двумя взрослыми и шнырял по сторонам голодными глазами. Увидел Такэси, но не узнал.

— Получается, ты привёл его оттуда, потому что захотел накормить досыта самого себя, каким был в то время, в голодовку? — сказал визави усатого, в очках в чёрной оправе.

— Выходит, так.

Они обменялись улыбками.

Что значит — «привёл оттуда»? Юдзо умер и объявился в Преисподней в образе, какой остался в памяти Такэси? Или его каким-то образом выдернули из реального прошлого? Неужели в Преисподней и такое возможно? Такэси был сбит с толку. Если в Преисподней нет ни Бога, ни Будды, кто тогда есть? Дьявол? Ерунда! Такэси отказывался в это верить. Бог, Будда, дьявол… Всё это плод человеческого воображения. Не касается ли это и Преисподней? А вдруг она существует только в головах у людей? Или, проще говоря, родилась в сознании его самого, Такэси? Если так — удивляться вообще нечему, может быть всё, что угодно, любой вариант: в автокатастрофе его внутренние органы превратились в месиво, а мозг не пострадал, его исковерканное тело подлатали и поместили в реальном мире в стерильную капсулу, поддерживающую жизнь, он мог всё это видеть во сне или же пребывать, как в фантастических фильмах, в каком-то иллюзорном пространстве под названием Преисподняя, являющемся продуктом чьего-то замысла. Или Преисподняя — это реальность, существующая в кем-то созданном мета-измерении?

К соседнему столику подошёл официант, чтобы принять заказ. Похоже, он и в реальной жизни служил официантом — видно было, что дело ему хорошо знакомо. «Интересно, найдётся где-нибудь местечко, которое подошло бы мне так же, как это заведение подходит этому малому? — думал Такэси. — Или мне только и остаётся, что блуждать по этому миру?» Пока старшие разговаривали с официантом, Юдзо нетерпеливо ёрзал на стуле. В названиях блюд он не разбирался, но слова «цыплёнок» и «утка» подействовали на него магически. Он с мольбой смотрел на усатого: «Закажи мне что-нибудь, закажи!» Когда с заказом было покончено и официант хотел уже отойти от их столика, Юдзо выкатил глаза и в панике закричал:

— Мясо! Мясо! Мясо! Мясо!

— Не кричи! — приказал обладатель усов Колмена, поморщившись.

— Мясо тоже будет, — бесстрастно объявил официант, удаляясь в сторону кухни.

— Филе — это говядина, — объяснил Юдзо очкарик и, обернувшись к приятелю, продолжал: — Мы тогда просто говорили «говядина», и всё. А сейчас — «серлойн стейк», «ростбиф»… Никто и не слышал таких словечек.

— Мы знали только говяжий фарш. Из какой части коровы его делали? И тому были рады.

Такэси в детстве мяса тоже не ел. Семья Утида считалась сравнительно зажиточной по стандартам того времени, но даже они жили впроголодь. Плошка варёного риса вместо водянистой похлёбки из овощей с несколькими рисинками на дне чашки считалась роскошным угощением. Плеснёшь в горячий рис соевого соуса, перемешаешь хорошенько и… Кажется, это не соя, а настоящее яйцо. Вкуснотища! Поэтому Такэси хорошо представлял, как голодали в войну сироты. От людей, переживших это, он слышал, что чёрствый кусок хлеба они считали за счастье.

Официант подал закуску — карпаччо из свежей рыбы. Юдзо припал к тарелке и, помогая себе вилкой, стал прямо через край запихивать рыбу в рот.

— Что ты делаешь? — сморщился усатый. — Кто же так ест?

Не обращая на него внимания, Юдзо отправил в рот всё, что оставалось на тарелке, поднёс её к лицу и вылизал соус.

— Дикарь какой! — со смехом проговорил очкарик. — Понравился соус — отломил бы кусочек хлеба и… Ой! А где же хлеб?

Стоявшая на столике корзиночка с хлебом была пуста. Весь хлеб Юдзо распихал по карманам.

— Ты не должен так себя вести, — вскипел усатый. — Положи хлеб обратно.

Юдзо с каменным лицом сгрёб с тарелок листья кресс-салата и ростки редьки и набил ими рот. Потом дочиста вылизал тарелки.

— Будешь так себя вести — я больше тебя с собой не возьму, — строго сказал усатый. — Тебя это устраивает? Или всё-таки будешь учиться примерному поведению?

Ни слова не говоря, Юдзо вынул из кармана кусок хлеба и с жадностью стал есть. У мальчика текли слёзы. На лице у него было написано: «Я же голодный. Ничего не могу с собой поделать».

Снова появился официант.

— Может, принести ещё хлеба?

— Да, пожалуй. Хотя нет… Он опять всё сметёт. Положите нам с товарищем по кусочку на тарелки, когда принесёте главное блюдо.

— Хорошо.

— Он и наши кусочки мигом приберёт, — усмехнулся очкарик.

— Вот чертёнок! — с раздражением бросил усатый. — Мне тоже приходилось голодать, но я себе такого свинства не позволял, как-то себя контролировал всё-таки.

Принесли суп, но поведение Юдзо лучше не стало. Обомлев от поднимавшегося от тарелки аппетитного аромата, он вытаращил глаза, схватил тарелку обеими руками и осушил её в несколько глотков, не боясь обжечься. Покончив с супом, облизал тарелку. Потянулся было к другим, стоявшим перед взрослыми, но очкарик шлёпнул его по руке плоской стороной лезвия ножа. Юдзо зыркнул на него так, словно хотел укусить.

Да, это ад. Юдзо не подозревал, что его привели в ад, и ничего удивительного, что после такого жестокого обращения он подался в бандиты. Наверняка в этот ресторан его больше не приведут. Видимо, Юдзо тоже это понимал, поэтому и не собирался исправляться. Что будет, когда официант принесёт стейки? В таком состоянии Юдзо вполне может покуситься и на то, что останется в тарелке Такэси. Лучше этого не видеть. Такэси попросил официанта его рассчитать. Сколько бы он ни тратил, в его бумажнике всегда оставалась одна и та же сумма. Интересно, а кто эти двое и как они оказались в Преисподней? Выходя из ресторана, Такэси бросил на них взгляд и понял: директора одного банка, хорошенько нагревшие руки на том, что перед самой отставкой протолкнули на совете решение о значительном повышении выходных пособий.

На улице, в людской толпе, Такэси вдруг очень захотелось снова повидать Идзуми. С ним по крайней мере можно хоть нормально поговорить, развеяться. Где он сейчас? Такэси зашагал к стоявшим впереди зданиям, где, должно быть, размещались офисы. Так и оказалось.

А Идзуми в это время ехал в электричке. Он устроился в самой середине вагона, очень похожего на те, в которых он при жизни добирался до работы. Садясь в поезд, он заметил Сасаки, который входил на ту же площадку, и поспешил ретироваться в соседний вагон. Одного взгляда на Сасаки было достаточно, чтобы Идзуми понял: его выгнали с работы из-за того дела с откатом. Потом он увидел, какой смертью умер Сасаки. Трагический конец, ничего не скажешь, однако угрызений совести Идзуми не чувствовал. Повстречайся они лицом к лицу, Идзуми, наверное, сказал бы, что поступил отвратительно и страшно жалеет о случившемся, но искренности в этих словах не было бы ни на грош. Сожаление, сострадание… В Преисподней такие чувства отмирают. Впрочем, Сасаки вряд ли будет затевать свару. Какой смысл переносить сюда обиды из реальности, раз уж они здесь оказались? Вид у Сасаки был измученный донельзя, Идзуми заметил, что на нём всё тот же потёртый костюм, в котором он всегда ходил. Только галстук куда-то делся. Идзуми мог бы его окликнуть, но, сказать по правде, Сасаки был ему совершенно неинтересен.

Он избегал его, потому что с головой погрузился в воспоминания и не хотел с ними расставаться. Всеми мыслями Идзуми был в том самом клубе.

Юмико Ханава, хозяйка телевизионного шоу «Primiere 21», как обычно, приехала в тот вечер в «Ночной ходок». Её сопровождали продюсер Нисидзава и приглашённые в программу гости — всего человек десять. Юмико прошла по танцполу, приковывая к себе взгляды сидевших за столиками посетителей. За ней следовала свита — кто в ярких сценических костюмам, кто в модной свободной одежде, кто, как менеджер Юмико и телевизионщики, в деловых костюмах. Идзуми пришёл в клуб пораньше, сидел и ждал. Он выбрал место рядом с просторным отгороженным боксом с несколькими столиками, который весь вечер оставался незанятым в надежде, что это место зарезервировано для Юмико. Его ожидания оправдались.

— Видишь типчика за соседним столиком? На клерка похож, — шепнул Юмико Кондзо Итикава, молодой актёр театра кабуки. Он не отличался богатой актёрской родословной, но считался восходящей звездой и благодаря умению удачно пошутить уже несколько раз получал приглашение на шоу «Premiere 21». — Он часто здесь появляется. И всё время один.

— Вон тот? О! Один из моих поклонников. Клуб-менеджер говорит, он тут каждую среду бывает.

— Ага! — В глазах Кондзо вспыхнул озорной огонёк. — Он тебя прямо готов съесть глазами.

— Может, пожалеешь бедолагу? — фыркнул певец Мамору Касивадзаки, один из постоянных гостей шоу, пользовавшийся репутацией человека грубого и своенравного. — Переспи с ним, и он голову потеряет — любой твой каприз за его деньги. Я таких типов знаю.

— Вот будет ржач! — обрадовался Осанаи, менеджер Мамору Касивадзаки. Ему очень понравилась эта идея, и он хотел, чтобы её поддержали все. — Поболтала бы ты с ним, а мы бы посмотрели, как он заёрзает. Вот был бы кайф!

— Ну вы даёте! — Юмико фальшиво закатила глаза к потолку, изображая возмущение, хотя во взгляде её мелькнул огонёк. Идея явно не оставила Юмико равнодушной, и все это поняли.

— Я бы тоже поглядел с большим удовольствием, — заявил Касивадзаки, легонько хлопнув по спине Маюми Сибату, которая работала в шоу Юмико ассистенткой.

— Ну конечно, — без энтузиазма отозвалась Сибата. — Само собой.

— Будь я женщиной, я бы с ним переспал, — сказал Кондзо. — Чтобы посмотреть, как он по стенке размажется. Для пущего вдохновения переспал бы.

В соседнем кабинете писатель Ёсио Торикаи, бывший в тот вечер одним из гостей шоу, жаловался продюсеру Нисидзаве на какого-то критика. Нисидзава не имел к литературе никакого отношения и был единственным, кто выслушивал нытьё молодого дарования.

— Он поливает грязью мои книги. Все. Как-то я встретился с ним на банкете и всё ему высказал. И что вы думаете, он ответил? «А вы напишите опровержение на мою статью. Вам за него что-нибудь заплатят. Получится, что мы оба подзаработаем». Вот такая концепция! У этих типов нет денег. Чтобы заработать, они пишут про писателей всякие гадости. А если писатель станет что-то там опровергать — им от этого опять же прибыль. Потому что на его опровержение они ещё что-нибудь напишут.

— Не помешаю?

Когда в тот вечер Юмико предстала перед Идзуми в белом с бежевым платье, кровь у него заиграла, точно сидр. Он уже раньше заметил, как Юмико и её друзья посматривали на него, перешёптывались между собой, но не мог и предположить, что Юмико вдруг возьмёт и подойдёт к нему. Идзуми совершенно растерялся и лишился дара речи. Хотел сказать: «Конечно, не возражаю», предложить сесть, но слова застряли в горле. Единственное, что получилось, — это хлебнуть из стакана виски с содовой. Полируя столик носовым платком, наконец выдавил из себя улыбку и отчаянно тряхнул головой. Юмико присела рядом, не обращая внимания на расплывшееся по дивану влажное пятно. Воздух колыхнулся от её движения и донёс до Идзуми аромат духов «Poison». Он почувствовал, как диван чуть подался под весом её тела.

— Вы здесь часто бываете?

— Да, каждую среду.

— Уж не на меня ли приходите посмотреть?

— Можно и так сказать. Э-э… Ха-ха! — Идзуми поднял руку, призывая официанта, и опять приложился к стакану.

В другом кабинете устроились компаньоны Юмико — Кондзо Итикава, Мамору Касивадзаки, Осанаи и Маюми Сибата. Опустив глаза, они делали вид, что разглядывают свои руки, а плечи их тряслись от смеха. Идзуми это видел, но ему было не до них — подошёл официант, надо заказать выпивку себе и Юмико. Спросить, что она предпочитает. Потом надо открыться — рассказать, как он очарован. Что это всё похоже на сон. Какая у него боль в груди. А потом… потом… потом…

Спустя какое-то время разговор между Идзуми и Юмико наладился, и её друзья потеряли к ним интерес, переключились на другие темы, смеялись шуткам Итикавы и Касивадзаки. Идзуми поведал Юмико, что впервые увидел её в главной роли в спектакле «Дневник Анны Франк» где-то на периферии и с тех пор стал её горячим поклонником. Она тут же принялась многословно описывать, какие адские муки претерпела на этой работе.

— У меня великоватый нос, как у еврейки, тебе не кажется? Наверное, из-за этого меня и выбрали на эту роль. Я так жалею, что пошла тогда на пробы. Честное слово. Сначала мы выступали в Токио. Целый месяц. Спектакль принимали на ура. Конечно, я была счастлива. Но потом начались гастроли. Играли в залах префектур, культурных центрах, домах культуры, даже в школах. Кажется, мы объездили все префектуры, все до единой. Желающих посмотреть пьесу про такую знаменитую историю было море. Естественно, на спектакли целыми группами приводили школьников, поэтому мы везде играли при полных залах. Не помню уж, сколько городов мы объездили, но разъезды продолжались три года. Три года! Представляешь, какой кошмар?! День за днём одни и те же реплики, движения… Приходилось, конечно, иногда слегка менять мизансцены в зависимости от размера и сцены, но это такая мелочь! Сценический эффект, не больше. Я думала, сойду с ума от тоски!

Юмико говорила без остановки. Видно, она тогда действительно натерпелась, тот отрезок жизни оставил глубокий шрам в её душе. Позже, снимая платье перед сидевшим на кровати Идзуми, она продолжала тараторить:

— Спектакль, переезд, спектакль, переезд, спектакль, переезд, выходной, спектакль, спектакль, переезд, опять выходной. Вот такой график. Привезут, бывало, в такую дыру, что там в выходной и делать-то нечего. Ну, давай раздевайся по-быстрому. Несколько человек из труппы не выдержали — сбежали. А мне куда деваться? Я же в главной роли. Найти замену не так-то просто. Некоторые зрители специально ходили на мою Анну. И я три года её играла! Представляешь? Первые три месяца радовалась аплодисментам, а потом всё кончилось. Ни волнения, ни эмоций — ничего. Выходила на сцену, как автомат, каждый день одно и то же.

«Вокруг одни и те же люди. Скукота! Надоело!» — заявила Юмико и предложила поехать в отель, где за ней был закреплён номер. Она попрощалась со свитой, застигнув их врасплох — неужели она всё-таки решила пойти с этим типом?! — и они ушли. Теперь она голая стояла перед Идзуми. Не умолкая, прошлась по комнате и остановилась, увидев своё отражение в большом, в полный рост, зеркале.

— Вечная красота! — Она приняла позу, покрутилась перед зеркалом, подошла к кровати и легла. Услышав «Что ты там копаешься?», Идзуми начал раздеваться, неловко путаясь в одежде. Сердце у него колотилось. Он перестал понимать, что она говорит, и лишь пожирал глазами её тело. Юмико раскинулась на простынях, открывая его взгляду холмик чёрных волос на лобке и розовые лепестки гениталий. Приняв это за руководство к действию, он опустился перед кроватью на колени и, медленно поднимаясь, стал прокладывать себе путь по её телу. Секс, однако, получился не очень. Даже в таком состоянии Юмико трещала как сорока:

— Не могу больше об этом вспоминать! Всё время одни и те же лица. Та же сцена, те же партнёры. Даже зрители мне казались на одно лицо. Ужас! Сделай так, чтобы я это забыла! Эй, как тебя? Идзуми-сан! Я хочу всё забыть!

И хотя эмоционального заряда моменту явно не хватало, Идзуми разрядился через пять секунд.

— Бог ты мой! Вот и управились, да? — проговорила круглолицая женщина, сидевшая в поезде наискосок от Идзуми. Она смотрела на него и улыбалась. На вид ей было лет шестьдесят. Давно она здесь сидит?

Не ваше дело, — грубо бросил Идзуми, смерив её сердитым взглядом. Нельзя сказать, что он был раздосадован или смущён этим вторжением в его мысли. Его просто немного удивило, как здесь, в Преисподней, эта женщина смогла заглянуть в воспоминания совершенно незнакомого человека.

Женщина явно была настроена благожелательно. Продолжая улыбаться и как бы успокаивая Идзуми, она сказала:

— Извините. Раньше я была гадалкой, предсказывала судьбу. Здесь мои способности расширились. Так забавно… Я вдруг стала видеть, что было у человека в прошлом.

— Ого! Так вы экстрасенс? — удивился Идзуми. Покопавшись немного в прошлом своей попутчицы, он понял, что она всё больше интересует его. — Э-э… Вас убили? Кто?

— Убийца.

— Ну, это понятно. Если кто-то вас убил — значит, он убийца.

— Нет, я другое имела в виду. — Она покачала головой, и её слегка обвисшие щёки мелко затряслись. Неразвитая интуиция Идзуми, похоже, её раздражала. — Тогда лучше начать с начала. Ко мне пришла полиция. Я жила в Сэндае,[10] где меня многие знали. Помогала разыскивать пропажи. Полиция обратилась ко мне. Пропала женщина. Они считали, что её скорее всего убили, но тела не нашли и вообще не знали, что делать — не было никаких зацепок. Я согласилась помочь. Скоро в горах, в указанном мной месте, нашли труп жертвы. Стали искать убийцу — всё бесполезно. Полиция боялась, что потеряет лицо, если никого не арестует, и решила записать в подозреваемые меня. Можете себе представить? Они заявили, что только убийца мог знать, где спрятано тело. Вот такая теория! Меня допрашивали несколько дней подряд. Я чуть с ума не сошла. Мне говорили, что доказать свою невиновность я могу только одним способом — если помогу полиции отыскать настоящего убийцу. Я отвечала, что ловить убийц — не моё дело, я специализируюсь на поисках того, что пропало или потеряно. На моё счастье, убийцу всё-таки арестовали. Какой-то полицейский обходил округу, опрашивая жителей совсем по другому делу, и случайно заглянул в дом, где жил преступник. Увидев на пороге полицейского, тот ударился в панику и бросился бежать. Тут его и повязали. Это случилось двадцать лет назад. То есть за двадцать лет до моей смерти. Вторая часть спектакля сыграна совсем недавно, примерно за неделю до того, как меня убили. Ко мне опять явился следователь с той же просьбой: помогите, не можем найти одного мужчину. Молодой человек, он был не в курсе истории моих отношений с полицией. Я ему всё рассказала и заявила, что по горло сыта таким «сотрудничеством». Он сказал: «Ничего подобного на этот раз не будет. Обещаю». Этим делом заинтересовались журналисты — у моего дома даже телекамеры появились, и я думала, что всё будет нормально. Но решила: никакой помощи они от меня не дождутся, пока не извинятся за тот случай, и отказала следователю. Всё это показали по телевизору, за кадром ведущий рассказывал, как всё тогда вышло между мной и полицией. А на следующую ночь меня убили. Преступник испугался, что я его разоблачу, залез ко мне в дом, когда я спала, и забил меня до смерти. Прорицатели своё будущее предсказывать не умеют. Обидно, правда? Вот что значит потерять бдительность. Полиции удалось выйти на след убийцы, и в конце концов его задержали. Горячий денёк выдался тогда у журналистов, я вам скажу.

Закончив рассказ, женщина безмятежно рассмеялась, будто всё это время говорила о ком-то другом.

Датэ всё бродил по переулкам. На его лице застыла гримаса слабоумия. Он двигался напролом, никому не уступая дорогу, налетая на не успевавших увернуться прохожих. Услышал доносившуюся из какого-то магазинчика песенку «Додонпа: девчонка из Токио»[11] и стал бубнить её себе под нос, как в бреду. Подхватывая ритм, ноги печатали шаги по мостовой: «до-дон-па», «до-дон-па»… Широко раскрытые глаза Датэ застыли, устремив взгляд в одну точку на небе.

До-дон-па! До-дон-па! До-дон-па!

Ты огонь в моей груди.

Тесный бар в подвале, где мучили Хаттори, был по-прежнему пуст — посетители явно не спешили. Асахина спустил у жертвы брюки, стянул трусы, пропитавшиеся мочой и перепачканные экскрементами. Толстуха мама-сан сидела за стойкой, и чем дольше длилась пытка, тем больше ей это нравилось, тем сильнее она горела желанием посодействовать мучителям Хаттори. Попросили разделочную доску — вот, пожалуйста. Кухонный нож? С нашим удовольствием. Потом Асахина приказал ей реанимировать сморщившийся пенис Хаттори, она с готовностью вышла из-за стойки и взялась за дело, пустив в ход весь арсенал средств — мяла, жала, гладила… Хаттори прижигали сигаретами самые чувствительные места, загоняли под ногти раскалённые иголки. Боль застилала сознание, из его рта звериным воем вырывались слова, смысла которых он сам не понимал:

— Жжёт, жжёт, больно, больно, пальцы, пальцы горят, мрак, мрак, больно, терпеть, терпеть, не тычьте в меня сигареты, не тычьте ничего, крышка, мне крышка, крышка, башка пылает, я сейчас с ума сойду-у, с ума сойду-у, уже сошёл, что ты делаешь? что делать?

Бар заполняло зловоние, в котором смешались запахи дерьма, мочи, крови Хаттори и пота его мучителей. Утомившись от своей «работы», троица решила перевести дух на диване, однако Асахина, заметив у Хаттори эрекцию, тут же вскочил с места. Подсунул разделочную доску под мошонку Хаттори и, прижав её одной рукой, другой схватил нож, собираясь махом лишить свою жертву мужского достоинства. Хаттори отчаянно завыл, по его ногам опять полилась моча.

— Только не это! Я понял, что ты хочешь, понял, терпеть, терпеть, но я больше не могу, не могу, не могу, мне крышка! Всё? Всё? Нет! Только не это, нет! Не трогай моего малыша! Хочешь, чтобы я плакал? Плачу, плачу, плачу!

При виде взрослого человека, униженно рыдающего, как ребёнок, у Ягю и другого подручного Асахины зачесалось между ног от возбуждения. Оба медленно поднялись с дивана и выплеснули из стаканов виски на окровавленного голого Хаттори. Тот снова завизжал и скорчился от боли.

— Жжёт! Жжёт! Жжёт! А-а-а-а! Не тычь в меня сигаретой! Кровь закипает! Я сдохну-сдохну-сдохну! Пальцы! Пальцев нет! Ничего нет! Я уже свихнулся, да?! С башкой что-то!..

Мама-сан была в восторге от происходящего. Глаза её сверкали, она громко вскрикнула, давая понять, что ей пришла в голову идея, и, подвернув рукава кимоно, вернулась за стойку. Написала что-то на листе бумаги, поднялась по лестнице и шлёпнула листок на стеклянную входную дверь. Объявление гласило: «ЗАКРЫТО НА СПЕЦОБСЛУЖИВАНИЕ».

Датэ спал. Измученный беготнёй, он притулился в узком тупичке, обхватив руками большого чёрного пса. Наткнись на него «икаругавцы», бежать было бы некуда. Датэ повалился на землю, едва вбежав в проулок и поняв, что перед ним тупик. Откуда-то появилось четвероногое создание, подошло к нему и лизнуло в щёку. Датэ прижал пса к себе так крепко, будто это был последний шанс прикоснуться к чему-то живому, и скоро провалился в глубокий сладкий сон. Ему снился Юдзо Мотояма, «старший брат». Они сидели друг против друга в привычной кафешке. Хотя нет, в реальности никакого кафе не было. «Кафешка, куда они постоянно ходили со старшим братом», существовала лишь во сне, который видел Датэ.

«Ага! — думал он. — Юдзо укокошили. Выходит, я тоже умер, раз здесь с ним сижу? И сон как-то связан с загробным миром? Я так устал, что сразу вырубился, и сейчас смотрю любимый сон: как мы с Юдзо сидим в нашей кафешке. Класс! При таком раскладе и умереть не страшно. А может, я уже умер. Ну и хрен с ним! А если живой? Понятно, что эти сволочи рано или поздно меня достанут, и мне конец. Ещё мучить будут перед смертью. Так что даже лучше, если я уже покойник».

Юдзо улыбнулся Датэ, словно прочитал его мысли.

— Ну что, Хорёк? На моё место небось метишь?

— Кто? Я? Да куда нам с грыжей.

«Старший брат» рассмеялся и дал Датэ яблоко. Тот вытащил нож и принялся неуклюже счищать с него кожуру. Резал, резал, но белой мякоти всё не было. Какая толстая кожура у этого яблока! Он сделал надрез поглубже — внутри тоже красное. Наконец до Датэ дошло: оно всё такое!

Датэ разрезал плод на половинки. Так и есть! Всё красное. Целиком из кожуры.

— Что это! Зачем мне такое яблоко? — жалобно поинтересовался Датэ.

Юдзо бросил на него непонимающий взгляд и отвернулся к окну, показывая всем своим видом, что мелочи реального мира его не интересуют.

«Он в самом деле умер», — подумал Датэ и проговорил плачущим голосом:

— Слышь, братан! Мне очень жалко, правда. Братан! Это я про то, что тебя убили. Честно, братан!

Удар ножом разбудил в Юдзо знакомые, полузабытые ощущения. Он с детских лет запомнил сопровождавший боль горький привкус, который некоторое время ощущался во рту. На этот раз боль была другая — горечь заполняла собой весь рот и уходить не собиралась. Юдзо наконец понял, что это — ощущение вкуса смерти. Он пробовал этот вкус ещё мальчишкой, понемногу, по чуть-чуть. Смерть наступала, Юдзо это чувствовал. Он резко подался вперёд и рухнул на колени к ногам человека, пырнувшего его ножом, больше злясь на свою унизительную позу, чем на убийцу. Попытался хватить его зубами за лодыжку, но сил хватило только на то, чтобы широко открыть глаза. Тело больше не слушалось.

Неожиданно боль исчезла, Юдзо снова очутился в переулке. Вокруг ни души, живот цел — ни раны, ни пореза, ничего.

Хотя магазинчики вроде те же. Освещение и вывески горели, но стояла такая тишина, что Юдзо даже показалось, что он оглох. Ничто не напоминало о случившемся всего несколько секунд назад. Юдзо сделал несколько шагов. Одно ясно: он мёртв. Иначе куда подевалась вся его ненависть и ярость? Вопрос в том, где он сейчас находится? Возможно, он узнает ответ, повернув за угол — там должна быть главная улица. И Юдзо большими шагами устремился вперёд.

Выйдя из переулка, Юдзо через какое-то время вдруг очутился внутри холодного бетонного здания. Он стоял на втором этаже начальной школы Ёмогава, куда ходил, пока не погибли его родители. Кто он теперь? В кого превратился? Он дух или призрак? И бродит по местам, связанным с его прошлым?

Юдзо направился к лестнице, шагнул на ступеньку вниз и застыл на месте. Парень одного с ним возраста стоял на лестничной площадке и смотрел на него снизу вверх.

— Мы часто здесь играли, помнишь? — сказал человек. На его лице появилась открытая улыбка.

Он без костылей. Значит, Нобутэру? Нет. Такэси! Как Юдзо так быстро догадался? Здесь до всего так быстро доходишь, в этом мире? Что это? Преисподняя? Если так, Такэси, должно быть, уже умер. А костыли? Куда они делись? Такэси стал медленно подниматься по лестнице, и Юдзо, глядя на него, понял, что его школьный приятель умер много позже, чем он. А сейчас он вернулся в тот же возраст, что и Юдзо, который умер только что. И ещё Юдзо понял: костыли Такэси больше не нужны. Как он об этом догадался — непонятно. Догадался, и всё. Ноги у него подкосились, когда он оказался лицом к лицу с приятелем, перед которым был так виноват. Как бы ему хотелось, чтобы Такэси, как и он сам, забыл все обиды из прошлой жизни! Такэси стоял перед Юдзо в отлично сшитом костюме, щеголяя принадлежностью к миру деловых людей. На его ухоженном лице появилась тонкая, еле заметная усмешка:

— Ты ведь знаешь, как мне в школе досталось.

Неужели жизнь и смерть вовсе не оторваны друг от друга, второе является продолжением первого, и они связаны между собой настолько естественно и гладко, как только можно представить? Для событий, отдалённых во времени, разделительная линия, возможно, и существует, но чем ближе к сегодняшнему дню, тем проще, кажется, перейти эту грань, даже не заметив. Больше того, временами переход из мира мёртвых в мир живых уже не кажется невозможным. Эта мысль приходила Нобутэру в голову, когда на какой-нибудь вечеринке ему случалось увидеть человека, который, по его представлениям, уже давно покоился в могиле.

— Эге! А он-то, оказывается, ещё живой!

Нобутэру оброс связями в кругах промышленников, поэтому даже после ухода в отставку часто получал приглашения на банкеты и приёмы. Свободного времени у него было много, и он посещал такие мероприятия, когда рассчитывал встретить там людей, с которыми ему хотелось повидаться. Случалось, Нобутэру стоял посреди полного шума голосов банкетного зала, разговаривая с кем-то из знакомых, и вдруг взгляд выхватывал из толпы человека, который, как он считал, уже умер. Или они неожиданно сталкивались нос к носу, или этот «безвременно усопший» знакомый его окликивал. Всякий раз в такой ситуации Нобутэру непроизвольно замирал на месте или, как говорит молодёжь, застывал как столб.

Причин, почему он считал человека умершим, могло быть много, а могло и не быть вовсе. Иногда достаточно было услышать чью-нибудь пренебрежительную реплику типа: «Чёрт его знает! Может, он уже умер». А подчас Нобутэру был абсолютно уверен, что уже читал где-то некролог.

Бывало, что и Нобутэру ловил на себе подобные взгляды. Увидев, что кто-то его разглядывает, он думал: «Ну вот! Не иначе, перепутал с кем-то. А может, вправду считал, что я умер». Так или иначе — какая разница? Деловой мир, где все были когда-то молодыми, тоже стареет, стариков становится всё больше, и тут уж не разберёшь, кто живой, а кто мёртвый. Мир, похоже, помешался на здоровье. Было сказано: «Курение опасно для вашего здоровья», люди бросили курить и стали жить дольше. Но для чего такая длинная жизнь? Играть в крикет? Отправляться в приют для престарелых? Скрипеть, пока не сделаешься немощным и вонючим стариком? А потом что?

На приёмах Нобутэру доводилось встречать девушек из баров и клубов, куда он часто захаживал. Увидев очередную знакомую, он удивлялся: «Как же она постарела!» И она, столкнувшись с Нобутэру после столь долгого перерыва, тоже наверняка думала: «Что с ним стало! Совсем старикашка!» На одном таком мероприятии какой-то человек стоял-стоял, а потом вдруг упал и умер. Собравшаяся вокруг распростёртого на полу человека (ещё никто не знал, жив он или умер) толпа седых гостей смотрела на его побелевшее лицо, и было ясно, что каждый представлял себя на его месте.

Во сне Нобутэру видел исключительно покойников. Потому, наверное, что память об умерших остаётся надолго. Конечно, во сне в большинстве своём они были ещё живые, хотя, бывало, встречались и неживые, а иногда вообще невозможно было понять, так или этак. Нобутэру пробуждался от таких снов в замешательстве: не мог с уверенностью сказать — сам-то он ещё жив или уже нет.

Однажды с Нобутэру произошёл странный случай… Не сказать, чтобы он был на краю смерти, но все же… Он свалился в реку. Стоял на берегу в толпе, наблюдавшей за появившимся непонятно откуда косяком кефали. Сзади напирала группа школьников, оглашавшая окрестности восторженными криками. Нобутэру получил толчок в спину, не удержался и упал с двухметровой высоты. Дом, где жил Нобутэру, стоял недалеко от реки, он хорошо знал это место и думал, что упадёт на землю. Однако из-за того, что вода прибыла, он плюхнулся в самую середину кишевшего рыбой косяка. «Сейчас они меня сожрут», — мелькнуло в голове Нобутэру, но тут же вспомнилось, что кефаль питается планктоном. Он попробовал пуститься вплавь, думая выбраться на берег, но рыб была тьма-тьмущая, они бились об него, не давая плыть.

Ощущение, конечно, было не из приятных, но идиотизм ситуации вызывал смех. Раскатисто хохоча, Нобутэру вместе с кефалью проплыл по течению метров десять, пока не выбрался на сушу, уцепившись за бетонную стенку. Это приключение стоило ему только сандалий. Глядя на него, стоявшие на берегу люди покатывались со смеху, но, несмотря ни на что, Нобутэру казалось, что он пострадал не напрасно. Вид у него был, как у мокрой крысы, но, вернувшись домой и немного обсохнув, он почувствовал странное удовлетворение. Не умей он плавать, мог бы утонуть в два счёта. А если бы утонул? Могло получиться приятно и забавно. Нобутэру полагал, что среди всех возможных способов ухода в мир иной утопление — самый мучительный, но после того, что с ним случилось, он начал сомневаться: не позволяет ли этот способ человеку умереть быстро и спокойно. Когда люди, влекомые смертью, оказываются с ней лицом к лицу, их нервные клетки, видимо, начинают выделять анастезирующий фермент, благодаря чему смерть наступает легко и безболезненно.

Где же он это читал? Сасаки никак не мог вспомнить название журнала, не говоря уже о том, как назывался рассказ и кто его написал, но эта странная история почему-то крепко засела в голове, ещё когда он обретался в реальном мире. Сидя в поезде и рассеянно глядя в окно на пробегающий мимо сельский пейзаж, Сасаки снова её вспомнил. Главный герой бросил в ванну то ли фен, то ли ещё какую-то электрическую штуку, и его жену убило током. Когда герою настало время переселиться в мир иной, он оказался в аду. А там, понятное дело, жара, как в пекле. Бродя по раскалённым, пышущим влажным воздухом улицам, он истекал потом, в горле спеклось, как в духовке. Впереди он увидел бар. Вошёл, но внутри оказалось так же жарко и влажно. Подойдя к стойке, попросил бармена налить пива. Пиво оказалось тёплое.

— Мне бы похолоднее.

— У нас только такое, — ответил бармен.

От тёплого пива стало ещё хуже. Пот сочился из всех пор. Герой рассказа в отчаянии взмолился:

— Пожалуйста, может, у вас всё-таки найдётся холодное?

Бармен улыбнулся, обнажив все зубы до последнего, и сказал:

— Пиво тёплое.

Вот, собственно, и весь рассказ. Сасаки прочитал его летом, стояла жуткая жара, и он хорошо помнил, как обливался потом, не зная, куда от неё деваться. Теперь он не мог избавиться от мысли, как много сходства между изображённым в рассказе адом и местом, где он сейчас находится.

Все места в вагоне были заняты, несколько человек стояли в проходе, ухватившись за болтавшиеся на кожаных ремешках пластиковые кольца-держалки. Сасаки сидел. Стоявший перед ним пассажир метнулся к освободившемуся месту, и Сасаки обнаружил, что прямо напротив сидит его жена Дзицуко. В том же скромном платье, в котором она ходила при жизни. Дзицуко, похоже, дремала. У Сасаки перехватило дыхание.

Жена ведь не сделала ничего плохого. Как она здесь оказалась? Сасаки ни на минуту не забывал о женщине, с которой вместе встретил смерть.

— Дзицуко! — робко позвал он.

Жена подняла на него сонные глаза, слабо улыбнулась, как бы говоря: «А! Ты здесь?..» — и снова задремала. Всё происходило точно так, как в жизни, когда они вместе ехали куда-нибудь на электричке. Сасаки был слегка разочарован, что Дзицуко при виде его не расцвела от радости, но в то же время чувствовал облегчение. По крайней мере, она с ним, в том же мире, пусть это и не имеет для них никакого значения. И её вялая реакция на его появление понятна — никто, в том числе сам Сасаки, не испытывал здесь таких ярких эмоций, как в реальном мире.

Он сидел, погруженный в свои мысли, посматривая на спящую жену, пока электричка не подошла к станции. Дзицуко, не проснувшись до конца, подняла голову, глянула в окно, потом медленно поднялась и направилась к дверям, как бы не замечая Сасаки. Она что, забыла, что муж сидит рядом? Сасаки вскочил и поспешил за ней, но навстречу уже входили пассажиры, и он на миг потерял Дзицуко из вида. Двери закрылись, и он остался в вагоне. Успела она сойти? Из окна её не было видно.

У дверей стояла девушка в школьной форме — тёмно-синем блейзере и короткой юбочке в клетку. Она смотрела в окно, отвернувшись, однако вид девушки всколыхнул дремавшую память. Разве в молодые годы Сасаки не прижимался в электричках к таким вот школьницам, не кайфовал от того, чтобы потереться, запустить руку под юбку? Он повторял эти номера раз за разом и никак не мог остановиться. Как его тогда не арестовали? Он подумал, каково им было, этим девушкам, от его приставаний, и ему стало стыдно. Что если эта девушка появилась здесь, чтобы напомнить ему о гадостях, которые он творил в реальном мире? Чтобы он вспомнил об этих электричках? А вдруг эта самая школьница на самом деле его жена, которая только что здесь сидела? Впрочем, это уже не имело никакого значения. Для Сасаки было важно другое: он понял, что между непристойными поступками, которые он совершал в реальности, и его появлением здесь есть связь. Сасаки медленно двинулся по проходу, поглядывая, не освободилось ли местечко. Хорош он был, ничего не скажешь! Слава богу, хватило ума остановиться. Тогда ему снилось, как он творит такие вещи, в сравнении с которыми хулиганство в электричках казалось невинной шалостью.

Прошлые поступки. Забытые желания. Стремления, лежащие глубоко под спудом. Тайные порывы, о которых сам не подозреваешь. Отрицательная интенция, негативные импульсы, склонность к мрачным, чёрным сторонам бытия… Сасаки начал думать, что именно Преисподняя заставляет его вспомнить обо всём этом. Раз так, значит, Преисподняя — мир, стоящий над сознанием, мир глубинной психологии.[12] Всё остальное с виду ничем не отличается от реального мира.

Мальчишки в Преисподней встречались очень редко, но всё-таки были. В большинстве они казались невинными созданиями, неспособными серьёзно согрешить. За ними не было ничего, кроме детских шалостей. Такэси задавался вопросом, как проходит отбор в Преисподнюю. По какому принципу? На берегу реки он увидел трёх мальчиков, которые бросали в воду камни. На вид вполне приличные, смышлёные. Такие вряд ли могли натворить что-то серьёзное. Такэси спустился к реке и спросил:

— Как вы здесь очутились? Вам лет-то сколько? Всего ничего. Таких, как вы, здесь редко встретишь.

Мальчишки не стушевались, добродушно заулыбались и затарахтели наперебой:

— Мы пошли поиграть в горы.

— И нашли там торокко.[13]

— Торокко? — удивился Такэси. — Это такая тележка с ручкой? Двигаешь ручку туда-сюда, и она едет?

Мальчики пропустили его вопрос мимо ушей и затараторили дальше:

— Давай на ней прокатимся.

— Все в неё залезем.

— Снимем с тормоза, она и покатится.

— Торокко торокко др-р-р…

— Торокко торокко кругом скалы, торокко торокко ух ты как трясёт, торокко торокко плавный спуск, торокко торокко давай быстрей!

— Торокко торокко круто вниз, торокко торокко во-о скорость, торокко торокко обрыв справа, торокко торокко дно долины показалось, торокко торокко ой страшно жуть, торокко торокко скорость с ума сойти, торокко торокко лес!

— Какие здоровые деревья, торокко торокко ветер свистит, торокко торокко ух покатили покатили, торокко торокко куда нас несёт, торокко торокко слетели с рельсов, торокко торокко прямо в лес, торокко торокко кругом одни деревья, торокко торокко как остановить эту штуку, торокко торокко летим как бешеные, торокко торокко дышать не могу, торокко торокко теперь её не остановишь, торокко торокко глаза щас выскочат, торокко торокко.

— Торокко торокко спасите кто-нибудь, торокко торокко остановите эту бандуру, торокко торокко ничего не вижу, торокко торокко в дерево врезались, торокко торокко всё равно дальше, торокко торокко трава летит, торокко торокко прям буря, торокко торокко обрыв впереди, торокко торокко нет нет, торокко торокко падаем, торокко торокко нам капец, торокко торокко летим с обрыва, торокко торокко внизу долина, торокко торокко перевернулись, торокко торокко в реку падаем, торокко торокко вода вода, торокко торокко а она не останавливается, торокко торокко что с нами, торокко торокко всё крышка, торокко торокко в ад приехали.

Ёсикадзу Идзуми лежал на кровати в номере отеля и думал о Сатико. Наверное, она никогда не любила его по-настоящему и с его начальником спала вовсе не потому, что заботилась о карьерном росте мужа. Просто тешила своё тщеславие. К Идзуми была холодна и безразлична. Они могли поехать во Францию, но она не захотела. А полетели бы вместе, на одном самолёте…

Фирма, где работал Идзуми, отправила его во Францию на арт-аукцион. Директор Утида предложил ему взять с собой жену.

— Как-то это не очень прилично получится, — сказала Сатико. — Всё-таки деловая поездка.

Идзуми почувствовал фальшь в голосе жены. «Выходит, в его отсутствие она собирается вдоволь натешиться с Утидой? — думал он. — А Утида, чтобы я не догадался об их связи, предлагает мне взять Сатико с собой? Ладно, разберёмся с этим в следующий раз, когда я увижу шефа».

На обратном пути из Франции самолёт, на котором летел Идзуми, захватили террористы, судя по всему, арабы. Пассажиры узнали о захвате до того, как об этом объявил по радио командир экипажа, когда в проходе возникли двое. Они были вооружены пистолетами, которые как-то умудрились пронести на борт. Женщины завизжали, к ним присоединились и несколько мужчин, избравших свист для выражения несогласия с происходящим, однако под дулами пистолетов шум сменился сдавленными всхлипами, и в салоне стало тихо. Точно сказать, сколько всего бандитов пробралось в самолёт, было невозможно — должно быть, ещё кто-то ворвался в кабину пилотов.

Всё это случилось вскоре после взлёта, угонщики объявили, что самолёт поворачивает на юг и сначала летит в Алжир, но потом решили сделать остановку в барселонском аэропорту «Эль Прат».

— Женщины и дети выходят! — громко прокричал один из угонщиков. Салон наполнился вздохами облегчения, тихими возгласами, стонами. Было слышно, как кто-то отчаянно хватает ртом воздух. Увидев, что некоторые женщины повскакивали со своих мест, хотя самолёт ещё не приземлился, пираты засмеялись.

— По воздуху лететь собрались?

Через проход от Идзуми сидела пожилая пара. Муж — представительный, хорошо сложенный, одет, как плейбой — видно, супруги возвращались из турпоездки, жена, в безукоризненном нарядном платье, выглядела удивительно молодо.

— Ты должна идти, — убеждал жену муж.

— Нет, без тебя я никуда не пойду.

— Алжир — опасное место. Один я как-нибудь выберусь из этой передряги, а если ты останешься, мы оба попадём в беду. Ты должна идти. Пожалуйста!

— Нет, не пойду.

«Стойкая женщина», — подумал Идзуми, с уважением глядя на супругов. Вот это любовь! Интересно, кто они? Многие жены без всяких разговоров решили бросить своих мужей в захваченном самолёте и деловито собирались к выходу. На их фоне эти немолодые люди в глазах Идзуми выглядели просто исключительно. Он не сомневался, что Сатико тоже бросила бы его без всяких колебаний. Соседями Идзуми оказались Нобутэру Отиаи и его жена Нобуко, но тогда Идзуми не мог знать, что его что-то связывает с этими людьми.

Самолёт приземлился в «Эль Прате». Женщины и дети стали выходить, а Нобутэру всё уговаривал жену пойти с ними.

Она отказывалась. Прошло полчаса, один угонщик заметил, что Нобуко всё ещё сидит на своём месте, и приказал ей убираться. «Нет!» — закричала она по-английски и вцепилась в мужа. Угонщик какое-то время наблюдал, как Нобутэру умоляет жену, а она мотает головой, потом ухмыльнулся и гаркнул: «Пошли отсюда оба». До Нобутэру дошло не сразу, зато Нобуко тут же вскочила и потянула мужа за собой.

По пути к выходу Нобутэру обернулся, чтобы поблагодарить угонщика, молодого парня. Тот криво усмехнулся и пробормотал что-то вроде: «Жене спасибо скажи». Когда они выходили из самолёта, один из пассажиров выкрикнул:

— Чёрт! Везёт же некоторым! А моя даже не обернулась!

По салону прокатился смех. Идзуми тоже засмеялся. Его этот эпизод так тронул, что он был готов аплодировать покидавшей самолёт паре. Из оставшихся пассажиров большинство были японцы, почти все средних лет, но было и несколько молодых. Плюс ещё несколько белых, наверное, французов. Пожилых и тех, кто плохо себя чувствовал, похоже, всех отпустили. Самолёт снова поднялся в воздух и взял курс на юг, на Алжир.

Через некоторое время после взлёта самолёт разбился. Вроде бы один из угонщиков пустил в ход оружие в кабине пилотов, но что произошло на самом деле, так и осталось неизвестным. С того самого дня Нобутэру жил ощущением, сколь многим обязан жене. Она спасла ему жизнь. Они женились по любви, но после свадьбы прошло сорок с лишним лет, и Нобутэру, честно говоря, не думал, что Нобуко так его любит. Поэтому после того трагического случая его привязанность к жене стала ещё сильнее. Всякий раз, когда они вспоминали об угоне самолёта, Нобуко говорила:

— Так я спасла человеческую жизнь второй раз.

Нобутэру уже несколько раз слышал от Нобуко историю, как её младшего брата Коити чуть не похитили. Ей тогда было десять, ему — три года. Коити куда-то пропал из дома, она выбежала на улицу его искать.

Навстречу попалась жившая по соседству знакомая старушка — они вместе выгуливали собак.

— Вы не видели моего братика? — бросилась к ней Нобуко.

Старушка посмотрела на неё с удивлением.

— Так это твой братик?

Вид у старушки был какой-то виноватый. Понаблюдав, как мечется Нобуко, не зная, где искать брата, она наконец сказала:

— Стой здесь. А я пойду туда, где я его видела. И если он ещё там — приведу сюда.

Она двинулась к окраине посёлка и минут через десять привела за руку Коити.

Потом, расспросив как следует Коити о том, что с ним случилось, в семье пришли к выводу, что, скорее всего, старушка приманила мальчика сладостями и передала кому-то, получив за него деньги. До войны такие случаи были не редки. И если бы Нобуко не была знакома с этой старушкой по собачьим делам, Коити почти наверняка продали бы в цирк или ещё куда похуже. Услышав эту историю, Нобутэру проникся к Коити симпатией. Он был для него не просто брат жены. Конечно, Коити уже давно вырос, работал в токийском муниципалитете и скоро уже должен был выйти на пенсию, то есть был не в том возрасте, чтобы изливать на него нежные чувства. Коити тоже нравилось общество Нобутэру, он называл его «старшим братом». Они легко могли закатиться куда-нибудь выпить, часто навещали друг друга. Были по-настоящему близкими людьми, а не просто зять и шурин.

Как-то Коити пригласил Нобутэру поужинать в маленький ресторанчик. Раньше они там не бывали. Нобутэру сразу подумал, что разговор будет не обычный. Коити ждал его в крошечном отдельном кабинете.

— Я знаю, что у тебя большой опыт в разных делах, — начал Коити. — Помнишь случай с якудза? Они тогда конкретно наехали на департамент управления имуществом. Ты здорово помог договориться. Сейчас тоже твоя голова нужна. Хочу посоветоваться.

Неподалёку от дома, где жил Нобутэру, стояло изысканное строение в стиле рококо, построенное в 20-х годах. Его называли вилла Касивара. Архитектура виллы была необычной для Японии, поэтому о ней не раз писали в журналах, показывали её по телевидению. Знаменитое здание. Когда владелец умер, наследники не смогли заплатить налог на наследство. На виллу наложил лапу муниципалитет, который собрался снести её и построить на этом месте административное здание. Однако жители района объединились и начали кампанию за сохранение виллы. Из-за этого все работы остановились. Не мог бы Нобутэру поспособствовать в решении этой проблемы? Естественно, за соответствующее вознаграждение.

Подумав немного, Нобутэру решил взяться за предложенную работу. Она давала возможность затеять интересную игру, да ещё и с компенсацией затраченных усилий. Для начала Нобутэру попросил у Коити список тех, кто подписал петицию за сохранение виллы. В нём оказалось пятьдесят три фамилии. Затем открыл счёт в банке на имя «Фонда за сохранение исторической виллы Касивара» и положил на него два миллиона иен из собственных средств. С банковской книжкой на руках он начал обход подписантов.

— Я хочу спасти старую виллу Касивара, — говорил он. — Я уже несколько раз ходил в муниципалитет, говорил там на эту тему. В конце концов они дали согласие на приобретение нашей организацией самого здания и прилегающего к нему участка площадью семьдесят цубо[14] за сто миллионов иен. Правда, на условии, что мы возьмём на себя ремонт, реставрацию и содержание этого имущества. За это я готов платить из своего кармана. Однако, чтобы собрать необходимые сто миллионов, приходится обращаться к вам, людям, которые ведут борьбу за сохранение этого исторического здания. Как видите, я уже вложил в это дело два миллиона. Если каждый из пятидесяти трёх Человек, поставивших подписи под петицией, сделает то же самое, мы соберём эти сто миллионов. Могу ли я рассчитывать на вашу поддержку? Как только здание получит статус мемориального дома, вы получите места в совете директоров.

Большинство из тех, с кем он разговаривал, смотрели на Нобутэру как на сумасшедшего. Именно этого он и ожидал. Единственная заминка случилась, когда одинокая пожилая дама по имени Ая Нарамото послушно перевела на счёт его фонда два миллиона. У Нобутэру не было никакого желания отвечать по статье за мошенничество, поэтому он немедленно наведался к старушке домой и подписал долговую расписку и обязательство сразу вернуть полученные деньги, если не удастся собрать сто миллионов. Пока Нобутэру занимался сбором средств, муниципалитет периодически направлял на объект специалистов по сносу зданий. Борцы за сохранение виллы это заметили и созвали экстренное собрание, на которое явился и Нобутэру. Сразу взяв на себя роль лидера, он принялся кричать на представителей муниципалитета:

— Мы уж обо всём договорились! Мне обещали, что, пока фонд собирает деньги, сноса не будет, по крайней мере до конца месяца! И не говорите, что вы об этом не слышали! Пусть придёт человек, который в курсе! Идите, идите, убирайтесь отсюда!

Сотрудники муниципалитета, которых Коити Фунаки заранее проинформировал о ситуации, быстро ретировались. А Нобутэру воспользовался возможностью обратиться к собравшимся петиционерам с громогласным призывом:

— Почему вы не вносите деньги в фонд? Что такое два миллиона для людей, живущих в элитном районе? Вы говорите, что хотите сохранить здание, но как только заходит речь о деньгах — сразу в кусты! Это же абсурд! Только подумайте, историческая достопримечательность в вашем районе! Такими вещами гордиться надо! Но вы же хотите гордиться, а денег при этом не давать! Как не стыдно! Это же самый настоящий эгоизм! Не хочу больше ничего слышать! К середине следующего месяца каждый должен перечислить по два миллиона! Я понятно говорю?

С каждым словом Нобутэру распалялся всё сильнее, вёл себя, как безумный. В том же взвинченном состоянии он пошёл по домам агитировать подписантов. Он тыкал им банковскую книжку с отметкой о перечислении двух миллионов госпожой Нарамото, призывал последовать её примеру. Борцы за виллу Касивара шарахались от Нобутэру как чёрт от ладана и, как он и надеялся, их ряды стали быстро редеть, пока от полусотни с лишним человек не осталась маленькая группка, которую возглавляли два интеллигента. Они в теории выступали за то, чтобы вилла Касивара была объявлена общественным культурным достоянием, но платить за это не собирались. Потребовалось всё мастерство Нобутэру, чтобы убедить их сдаться. Он фактически преследовал этих людей, игнорируя правила невмешательства в частную жизнь, бесцеремонно раз за разом появляясь у них на пороге с красными от возбуждения глазами. И сам уже не понимал толком, показное его неистовство или подлинное.

Наконец наступил задолго до того установленный день, когда здание должны были снести. Нобутэру дежурил у виллы Касивара с раннего утра, но из инициативной группы так никто и не появился. Причиной тому были ненависть и злоба, которые он выливал на активистов. Виллу снесли — мешать было некому. Нобутэру наблюдал за сносом до самого конца и разыграл настоящую трагедию перед тележурналистами, прибывшими на место событий, после чего отправился в банк, чтобы перевести на счёт госпожи Нарамото пожертвованные ею два миллиона. Коити был очень благодарен ему за работу, и, когда Нобутэру получил полагавшиеся ему четыре с половиной миллиона иен, они вдвоём решили это отпраздновать и кутили всю ночь.

Через несколько дней Нобутэру приснился сон. Он стоял напротив виллы Касивара. Впрочем, не совсем так. Вилла располагалась на утёсе, а Нобутэру стоял на дороге внизу и смотрел на двухэтажное здание. У него на глазах вилла начала медленно разрушаться, хотя рядом не было видно никаких рабочих.

Стены начали беззвучно обваливаться, тут же рухнула вся постройка, увлекая за собой утёс. Черепица и кирпичи смешались со щебнем и землёй, и весь этот вал, вздымая клубы пыли, покатился на Нобутэру.

Он бросился бежать, но обнаружил, что по обе стороны высятся утёсы, засыпающие дорогу обломками. Он карабкался по склонам впадины, которые расходились как стороны равнобедренного треугольника, с трудом пробираясь через завалы.

С одной стороны каменной осыпи проступили несколько застывших, как маски, мёртвых лиц. На одном из утёсов находилось кладбище, которое обрушилось на дорогу. Во время войны семья Нобутэру эвакуировалась в город Сасаяма в префектуре Хёго. Там было кладбище, где покойников хоронили без кремации. Для местной ребятни проверкой на храбрость были походы на кладбище, откуда большинство мальчишек возвращалось с мокрыми от испуга штанами. «Вот откуда это видение!» — думал во сне Нобутэру. Надо скорее вырваться из этого зловещего сна с мертвецами. «Эй! Просыпайся!» Нобутэру понадобилось собрать все силы, чтобы проснуться.

Неужели всё это ему приснилось потому, что его терзало чувство вины перед обманутыми людьми, пытавшимися защитить виллу Касивара? Разве мог такой выжига, как Нобутэру, испытывать подобные чувства? И всё же тот случай, похоже, оставил в его душе глубокую отметину. Мысли о смерти часто стали посещать Нобутэру. Не был ли сон каким-то важным сигналом? Во сне он оказался с мертвецами лицом к лицу — так близко, что, казалось, протяни руку — и коснёшься их. Не исключено, что благодаря этому «почтиконтакту» Нобутэру приобрёл умение переходить из сна прямо в иной мир. Было бы желание.

Я всё ещё сплю? А куда подевался Мотояма? Датэ сидел в традиционной японской комнате, в которой была устроена камидана (домашний алтарь, посвящённый синтоистским божествам). Кроме него, в комнате никого не было. Раздвижные двери у него за спиной были закрыты, перед ним стояла прямоугольная жаровня, на которой исходил паром металлический чайник. Всё как в отчем доме, куда надо добираться по железнодорожной ветке Якихата, и одновременно картина напоминала одну из комнат в доме босса Сакаки-гуми. Ему казалось, что он сидит здесь уже давно, но что это за место, он не знал. Раз во сне в самом деле можно переехать прямо в ад, как говорил Юдзо, то, может, с ним это и случилось? Датэ бы не удивился, особенно после всего, через что ему пришлось пройти.

Датэ понимал, что до Юдзо ему как до луны. Вот уж кто по-настоящему крутой. Юдзо рассказывал, что повзрослел рано, а как иначе — в войну он остался сиротой. А Датэ, когда ему было столько же, сколько «старшему брату» в то время, доучивался в начальной школе. На память пришёл один эпизод из детства, и лицо залила краска стыда. Играя в классе с приятелями, он упал, сильно разбил коленку и расплакался. Да ещё по привычке стал звать маму. Одноклассники поначалу испугались за него, собрались вокруг, но услышав: «Мама, мама!» — тут же подняли его на смех. Ситуация была — и больно, и смешно, и Датэ сквозь слёзы засмеялся вместе со всеми. Но потом ему стало ужасно стыдно, а на смену стыду пришла ярость, неизвестно на кого направленная. От этой ярости он не избавился до сих пор.

В средних классах Датэ совсем испортился. Попался на краже в магазине, часто ссорился с другими мальчишками, которым подчас от него крепко доставалось. В учительской только и слышно было: «Опять этот Датэ хулиганит!» У Датэ сохранилась выпускная фотография. Место ему определили в третьем ряду, и поскольку любовью он у учителей не пользовался, ему выделили шаткий стульчик, на который ещё надо было забраться. Во второй ряд прямо перед Датэ посадили долговязого парня, справа и слева наседали плотные здоровяки. В результате на снимке запечатлелась только часть — несколько квадратных миллиметров — его скривившегося в страдальческой гримасе лица, вызывавшего ассоциацию с хватающей ртом воздух золотой рыбкой. Каким-то образом он сумел выдавить из себя улыбку, и на лице его читалось такое отчаянное желание хоть как-то заявить о своём существовании, что Датэ становилось тошно всякий раз, когда он глядел на снимок. Он сохранил его только потому, что там была девчонка из его класса, которая ему нравилась. Других её фотографий у Датэ не было. Он умел здорово драться, но стеснялся заговорить со своей симпатией. «Какой же я был сопляк тогда!» — думал Датэ, оглядываясь назад.

Датэ вспомнил, что Юдзо как-то рассказывал про сон, который видел, когда остался сиротой и скитался по улицам. Ему страшно хотелось есть, и он думал о «преисподней, где обитают голодные духи», о которой слышал от бабушки. Наверное, поэтому Юдзо и перенёсся во сне в ад, где его ожидал невиданный пир. И подумал, что даже в аду может быть лучше, чем в жизни, которая выпала на его долю.

«Слышь, братан! Ты рассказал мне об этом, когда я спросил, что ты записал на последней странице тетрадки. Той самой, которую ты всегда таскал с собой, с детства, когда ещё не было войны. Наверное, то была твоя последняя запись. Смешная, вроде стихов. Я всё ещё помню её, братан!»

Во сне попал я в ад,

Где был гигантский пир.

— Я собирался написать стихи про тот сон, — рассмеялся Юдзо. — Да вот только две строчки получилось. Хреновый из меня поэт.

Юдзо и Такэси сидели на скамейке на крыше универсального магазина. Там были качели, другие детские аттракционы, но детей в этом мире мёртвых было мало, здесь обитали в основном старики, и аттракционы стояли пустыми. Было сухо, в небе ни облачка.

— А не было в твоём сне парочки щёголей? Они привели тебя в ресторан, — спросил. Такэси. — Или, лучше сказать, типов, смахивающих на щёголей?

— Было такое дело. А откуда ты знаешь?

— Сидел рядом с вами, за соседним столиком.

Юдзо изумлённо отпрянул.

— Выходит, я и в самом деле прямо из сна в ад попал? Ну и дела! Мне всегда казалось, что между адом и миром снов есть переход. — Он посмотрел на Такэси, и в его глазах мелькнула чертовинка, напомнившая о прошлой, реальной жизни. — Тогда ты видел, каким убогим шкетом я был.

— Видел. Но ты повёл себя так, как и должен был вести. Я пережил голод, и со мной наверняка было бы примерно то же самое, — убеждал его Такэси. — Те двое — нашего же поколения. Уверен, им тоже в своё время досталось. И они так обращались с тобой! Даже не пытались как-то пригреть. Они ещё где-то здесь, точно. Так что можешь на них отыграться, если хочешь. Давай заглянем вместе в этот ресторан. Может, они опять там сидят.

— Плевать я на них хотел, — сказал Юдзо со смешком. — Теперь мне такие дела по фигу. И потом, я для таких заведений не подхожу.

Юдзо рассказал Такэси, как его убили. Он как бы подсмеивался над собой: «Глупая смерть получилась». «А какая смерть не глупая?» — подумал Такэси. Разве каждый человек не думает о своей смерти так же? Те, кто сумел многого добиться при жизни, на смертном одре, наверное, думают, что всем этим достижениям грош цена. Очень богатые люди, умирая, обычно оставляют кучу долгов, а те, кто прожил долгую жизнь, бывает, с какого-то момента начинают думать, что тянуть дальше этот воз — несусветная глупость. Такэси утешал себя этими мыслями, потому что не хотел думать о собственной нелепой кончине. Сейчас ему не было никакого дела до того, какие мысли у него были при жизни. Теперь, когда он умер, всё равно, как это произошло.

Такэси пользовался популярностью у женщин, ему признавались в любви не раз и не два. Поначалу дамы ему сочувствовали — калека, ковыляет на костылях. Затем замечали, как элегантно он себя ведёт и выражает свои мысли, и убеждали себя, что обнаружили в нём некие положительные качества, которые у других мужчин отсутствуют. И наконец, их сердца начинали таять под его ласковым взглядом. А как же иначе? Ведь таких мужчин больше нет, и полюбить исключительного человека — это что-то особенное.

Среди партнёрш Такэси было немало замужних. Этот тип неискушённых дамочек особенно его привлекал. Возможно, за этим выбором стояло подсознательное желание отомстить физически полноценным мужьям, а заодно и тем забиякам, которые издевались над ним в школе. Умение купить сочувствие, приёмы обольщения и отпущения греха супружеской измены — Такэси быстро овладел всем этим арсеналом средств после относительно раннего наступления пубертатного возраста. И то, что любовные отношения с калекой действительно имели свою специфику, лишь повышало его шансы, доводило женщин до экстаза.

Как-то вечером после делового совещания Такэси шёл к выходу из отеля, и в этот момент в него на полном ходу врезался носившийся по вестибюлю мальчишка. Костыли полетели в разные стороны, за ними на пол рухнул Такэси, здорово приложившись спиной к кадке с пальмой. Ему на помощь бросилась женщина. Оказалось, она вовсе не мать виновника столкновения, а просто домохозяйка, которая случайно проходила мимо. Её звали Мотоко Симада. Такэси вручил ей визитную карточку, продемонстрировав своё социальное положение и завоевав доверие, и выпросил телефончик. Новая знакомая оказалась особой симпатичной и чувственной и имела мужа, у которого была транспортная фирма. Когда ушибленная спина зажила, Такэси пригласил Мотоко в ресторан, сказав, что хотел бы поблагодарить её за доброе отношение. К словам благодарности присовокупил пустяковый подарок. Сердце Мотоко было быстро завоёвано, каждая новая встреча приносила ей какой-нибудь дорогой аксессуар. Не прошло и двух недель после их знакомства, как они оказались в постели.

— Я рассказала о тебе мужу, — сообщила Мотоко во время очередного свидания, с надеждой глядя на Такэси. Ей хотелось посоветоваться, как жить дальше.

У маленькой фирмы Дайсабуро Симады дела шли неважно уже давно. Ему даже пришлось самому сесть за руль самосвала. Увидев у жены дорогие вещицы, которые он не смог бы купить никогда, он понял, что дело неладно. Стал следить за женой и, убедившись, что она ему изменяет, устроил скандал. И Мотоко призналась, что у неё роман с Такэси.

— Расстаться? Я и помыслить о таком не могу, — заявила она, имея в виду, как выяснилось, отнюдь не мужа, а любовника. Как только до Такэси дошло, куда ветер дует, у него сразу пропал к ней всякий интерес. Теперь он смотрел на Мотоко как на источник проблем. Она названивала ему, а он избегал встреч, и тогда она сбежала из дома. Дайсабуро стал её искать и позвонил Такэси в офис.

— Она сказала, что втюрилась в тебя по уши и хочет со мной разойтись. Где ты её прячешь?

— Понятия не имею, где она. Если позвонит, скажу, чтобы ехала домой.

На какое-то время вопрос закрылся, но через несколько дней снова раздался звонок. Это была Мотоко.

— Я жила у подруги, — сообщила она. — Дайсабуро докопался, где я, и увёз с собой. — Мотоко больше не называла его мужем.

— Где ты сейчас?

— Дома. Сижу, как в тюрьме. Я люблю тебя по-прежнему, говорю ему: «Давай разойдёмся», а он: «Развода не дам!»

В тот день Такэси направлялся в банк на служебном автомобиле. Через несколько минут после того как водитель выехал на скоростную трассу, он увидел сзади самосвал, который мчался в крайнем ряду, стремительно нагоняя их. Такэси успел сказать водителю, чтобы он был осторожнее, и в тот же миг самосвал врезался в их машину и, смяв её, прижал к дорожному ограждению.

Такэси должен был умереть мгновенно, но вдруг обнаружил, что стоит без костылей прямо на месте аварии и наблюдает за происходящим. Его водитель серьёзно пострадал, но остался жив, и «Скорая помощь» помчала его в больницу. Такэси смотрел на своё изувеченное тело, лежащее на носилках. Конечно, в такой аварии смерть наступила мгновенно, рассеянно размышлял он, будто это его совершенно не касалось. Полиция допрашивала водителя грузовика, очень похожего на Дайсабуро, Такэси этот человек был совершенно безразличен. Теперь его наверняка арестуют за убийство, только и подумал он. Решив, что больше ему здесь делать нечего, Такэси легко спрыгнул с восьмиметровой высоты хайвея.

Считается, что смерть от руки убийцы — не самый удачный вариант перехода в мир иной. А какой вариант лучше? Какой смысл сожалеть по поводу кончины — пусть даже нелепой, если со смертью обрываются все нити, связывающие человека с реальной жизнью? У Такэси осталось только два ощущения — удивление от того, как стремительно и гладко произошёл переход из одного состояния в другое, и радость от обладания бессмертным телом, больше не нуждавшимся в костылях. Хотя и эти ощущения тут же рассеялись словно туман.

Наверное, из-за того что ему на роду было написано умереть от холода, Сасаки было интересно, что это за штука такая — инферно. Почему встречаются люди, которые, как ни странно, не прочь оказаться в этом самом месте? И дело не в том, что они натворили что-то такое, за что их полагается сжечь заживо. Преисподняя похожа на реальный мир, и «огнедышащий ад» вполне может оказаться не таким уж жутким местом. Может, там всего лишь навязывают тёплое пиво. Если так, Сасаки, принявший смерть от холода, хотел бы взглянуть на такую Преисподнюю.

Сасаки шёл по улице и увидел у тротуара такси. Интересно, куда можно доехать на такси в аду?

— Прокатиться не желаете? — окликнул его через опущенное стекло довольно упитанный водитель средних лет.

— А куда поедем?

— Да так. Просто прокатимся. Надо отметить — виды каждый раз меняются. Думаю, это от пассажиров зависит. Забавно, правда?

Сасаки уселся на заднее сиденье. Что-то ему подсказывало, что водитель погиб в аварии. Интересно, как он здесь оказался?

— Вы в реальном мире тоже были таксистом? — спросил Сасаки, как только они отъехали. — Что там с вами случилось?

— Все об этом спрашивают, — рассмеялся таксист. — История идиотская, но расскажу, раз спросили.

Таксист оказался разговорчивым, и Сасаки решил послушать.

— Так вот. Села ко мне в машину худосочная дамочка в кимоно. Жарища была на улице, я вам доложу! Лето. Посмотрите на меня. Наверное, понятно, как я чувствую себя в жару. Кондиционер работал на полную. Дамочка и говорит: «Водитель! Я не переношу кондиционеров. Не могли бы вы выключить?» Ну есть такие люди. Что делать? Выключил. Едем дальше. Скоро в машине стало как в бане. Попробовал окно открыть. Она мне: «Закройте, пожалуйста». Скоро у меня пот потёк в глаза, да так, что ничего не видно. Не хватало ещё в кого-нибудь врезаться! Я прижался к тротуару, остановился. «Извините, уважаемая! Но я истекаю потом, не вижу дороги. Не хочу, чтобы с нами авария случилась. Может, вы выйдите и поймаете другую машину?» «Что вы? — отвечает. — Где же я тут машину поймаю! Давайте ещё немного проедем». Что делать? Поехали дальше. Перед самым перекрёстком глаза так защипало, что я зажмурился. Говорю: «Прошу прощения, не видите ли вы, какой светофор горит — красный или зелёный?» Она засуетилась, заёрзала: «Что? Светофор? Э-э… у-у… Красный. Нет, зелёный». Ну, я её послушал, выехал на перекрёсток, и тут ба-бам!!! Нам в бочину врезается самосвал и сминает в лепёшку. Мы с дамочкой, понятное дело, всмятку. Сразу дух вон.

— А как вы сюда попали? Почему? А пассажирка ваша тоже здесь?

— Не видал. Может, её ещё куда определили.

Кто же решает, кого отправлять в Преисподнюю, а кого нет? Не может же такое дело быть отдано на волю случая? Этот вопрос будет волновать Сасаки ещё не раз.

Хотя Юдзо и уверял Такэси, что не собирается в тот ресторан, он всё-таки туда пошёл. Один. Решил проверить, всё ли там так, как было во сне, но идти вместе с Такэси не хотелось. Да, Юдзо помнил это место. Он вошёл и сел за тот самый столик. Пока озирался, стараясь побороть чувство стыда, которое он испытывал за прошлый визит сюда, появился тот самый благопристойный бесстрастный официант.

— Ты меня помнишь? — спросил Юдзо.

Официант пристально посмотрел на него и еле заметно улыбнулся.

— Маленький бродяга… Это вы?

— Это был голодный дух. Не пацан, а голодный дух.

— Понимаю. — Официант низко наклонил голову. — И вы не очень стыдитесь за…

— Нет. Поэтому я снова здесь.

— Тогда добро пожаловать.

Казалось, официант говорил искренне, но раскрывать перед ним душу Юдзо не собирался.

— Нет, правда. Мы очень рады, что вы нас снова посетили, — повторил официант.

— Те двое часто здесь бывают?

— Ну как сказать… — замялся официант. — Тут со временем как-то не очень понятно. Думаю, вы уже сами заметили. — И торопливо добавил: — Я знаю, вы сюда слишком рано перебрались.

Видимо, он имел в виду, что Юдзо умер совсем молодым. Юдзо догадывался, что Такэси на самом деле гораздо старше, чем кажется. То есть его вечное тело должно быть старше, но в зависимости от собеседника, от того, кто находится рядом в тот или иной момент, оно может как-то трансформироваться. А возможно, только в глазах Юдзо было так. Вечное тело самого Юдзо, похоже, имело одну-единственную форму. «Раз так, — думал он, — братва, очутившись здесь, сразу меня узнает. Где сейчас Датэ и Хаттори? Эти двое, когда умрут, точно попадут сюда, а раз их нет — значит, ещё не убили. Эх! Братаны всё-таки. Через столько вместе прошли».

На открытии сезона в Кабуки-дза Кондзо Итикава перед самым выходом на «дорогу цветов»[15] заблудился в цокольном этаже собственного театра. По проходу, устроенному под самой «дорогой цветов», он должен был добраться до лестницы, где за шторой находилась гримёрная, — там ему предстояло дожидаться своего выхода, но по чьей-то указке на пути навалили плетёные ширмы и прочий реквизит. Кроме того, в подвале теперь располагались аппаратные с системами электрообеспечения и кондиционирования воздуха, чего в прежние времена, разумеется, не было. Между аппаратными сложили декорации, пробираясь через которые Кондзо сбился с пути. И не мудрено — пространство под сценой превратилось в настоящий лабиринт.

Это всё Яматоя! Его работа! Несмотря на охватившее Кондзо нервозное замешательство, он сразу сообразил, кто за всем этим стоит. Роль Исо-но Тоята в пьесе «Сакура в императорском дворце, или Визит Бэнкэя»,[16] которая шла в тот день, была коронным номером Яматоя. Кондзо, хотя и считался одним из ведущих актёров труппы, не принадлежал к знаменитой актёрской династии, и то, что такую роль дали ему, было исключительной удачей для него и страшным ударом для Яматоя, числившегося в том же составе. Администрация театра предпочла Кондзо, который пользовался огромной популярностью и обладал потрясающим талантом.

Кондзо ударился коленом о бутафорский валун и застонал. Через звукоусилители он слышал, что происходит на сцене. Нарикомая, игравший леди Сидзука, и сын Яматоя — Мондзабуро, исполнявший роли Кё-но Кими и служанки Синобу, которая по сюжету должна была умереть вместо своей хозяйки, вели диалог.[17] Судя по их репликам, Кондзо следовало появиться на сцене через несколько минут. Положение было критическое.

— Разве я обладаю правом просить у Синобу жизнь, даже во имя спасения собственной?

Мысленно возвращаясь назад, Кондзо вспомнил, что Нарикомая вёл себя на репетициях вызывающе, отпуская ехидные замечания по поводу тех, кто мелькает на телевидении. Плевать! Надо срочно выбираться отсюда! Кондзо был одет в хаори,[18] на голове замысловатый, напоминающий формой улитку, парик, сложный, с разными оттенками коричневого, грим вокруг глаз. На плече палка из вишни, на которой болтается выдолбленная тыква. Этакий беззаботный франтоватый повеса. Каждому было ясно, что эта роль сделала бы Кондзо ещё более популярным. Он не мог позволить, чтобы Яматоя своими кознями помешал этому. Оказалось, однако, что, потеряв ориентировку, очень трудно снова отыскать верное направление. Приходилось блуждать в полумраке — единственным источником света под сценой были лампы аварийного освещения — и двигаться на ощупь, выставляя перед собой то руку, то ногу. Кондзо пробовал идти быстрее и тут же обо что-то спотыкался, поворачивал обратно и снова наталкивался на какое-то препятствие.

— Ты должна позаботиться о своём положении и о жизни ещё не рождённого ребёнка, которого носишь под сердцем.

— Разве это может быть оправданием? — отвечал пронзительным фальцетом Мондзабуро. — Если бы не сострадание Бэнкэя, меня бы уже не было в этом мире. Увы! Чтобы я жила, должна умереть Синобу…

Вдруг у Кондзо отвисла челюсть: они же все заодно! Точно! Этот Мондзабуро, лисья морда, ухмылялся у него за спиной с самой первой репетиции, они с Нарикомая всё время перешёптывались и пересмеивались. Договаривались о чём-то. Но за ниточки дёргает, разумеется, Яматоя. Он в театре важная шишка. Только Яматоя мог организовать такой крупномасштабный заговор, в который втянули даже рабочих сцены. Кунихиро, «адъютант» Кондзо, должен был сопровождать его до гримёрки, но в последнюю минуту его послали разбирать реквизит. Такое распоряжение мог отдать только человек уровня Яматоя. Дьявол! Но что толку дёргаться — сейчас всё равно ничего не исправишь. Через несколько минут его выход, и, похоже, он не состоится.

— Если тебе суждено жить, ты должна принять жертву Синобу и посвятить жизнь служению Будде в искупление того, что должно быть сделано. Какая ирония, что Синобу носит такое имя!

— Уйти от мира. Это как раз то, что мне следует сделать.

— В самом деле, несчастливое имя.

Из-за занавеса послышался голос: «Тоята вернулся!»

Кондзо в отчаянии закинул голову. Диктор наверху объявил его выход, даже не проверив, на месте ли он! Если актёра не видно за кулисами, надо же кого-то послать его искать! Или сам диктор должен… Дьявол! Его тоже втянули в заговор! Кондзо сделал несколько шагов, наткнулся на статую Дзидзо,[19] повалил её и сам упал. Дьявол! Костюм его был весь в пыли и пропитался потом. Нельзя в таком виде на сцену! А Нарикомая и Мондзабуро продолжали на сцене диалог. Похоже, им было весело. Ещё бы! Они же знали, что он в ловушке.

— Что такое? Тоята вернулся?

— А Синобу?..

— Тогда, пока дело не сделано…

— Мы должны держать всё, о чём говорили сегодня…

— …в секрете! — проговорили оба в унисон.

— С возвращением, Тоята!

Далее в тексте пьесы следовала ремарка: «Слышится кашель».

Выход Кондзо. Что делать?! Что делать?! Он как-то умудрился выдавить из себя:

— Кх-е-м!

Слышат они его? Итикава отчаянно барахтался в кучах бутафорского хлама, пока не наткнулся на стену аппаратной. Чёрт! Он бродит по кругу! Над ним сейчас как раз центральный сектор сцены. Уж теперь-то он не собьётся! Кондзо резко повернул назад и двинулся прямиком туда, где по его расчётам должна была находиться гримёрная. А Нарикомая и Мондзабуро тем временем продолжали развлекать публику:

— Синобу! Я слышала, мой брат вернулся, но что-то его не видно.