Преисподняя

21 Покинутые

Глубина 6000 фатомов

Никому такое место даже не снилось.

Геологи, конечно, говорили о палеоокеанах, скрытых под континентами, но только как о гипотетических причинах блуждающих полюсов и гравитационных аномалий. Палеоокеаны — математическая фикция. А тут все было настоящее.

Оно возникло неожиданно, двадцать второго октября, спокойное и недвижное. Мужчины и женщины, которые уже целую вечность плыли по реке, остановились. Они выбрались из плотов и присоединись к своим товарищам, стоявшим с разинутыми ртами на свинцового цвета земле. Впереди простиралась вода, бескрайний берег выгнулся серпом. Легчайшие волны ласкали песок. Поверхность воды была гладкая. И по ней скользил свет.

Люди не имели понятия о форме и размерах водоема. Они светили вверх мигающими лучами, пытаясь увидеть потолок; он оказался в полумиле над головой. О протяженности озера можно было сказать только, что вода тянется до самого горизонта — миль на двадцать, и конца ей не видно.

Тропа разветвлялась и вела вдоль озера вправо и влево. И неизвестно, куда именно.

— А вот следы Уокера, — сказал кто-то, и все пошли по следам.

Внизу, у воды, они нашли шахту-4. Три цилиндра лежали рядышком, чистые, словно на прилавке. Люди Уокера добрались сюда несколькими часами раньше и сложили все припасы рядом с наскоро сооруженной огневой точкой. Вокруг возвели круглую земляную насыпь, установили и нацелили во все стороны пулеметы.

Подошли ученые. Вышел охранник и поднял руку:

— Не приближайтесь.

— Это же мы! — крикнула какая-то женщина.

Появился Уокер.

— Входить на склад запрещается, — заявил он.

— Вы не имеете права!

— У нас чрезвычайное положение, — ответил Уокер. — Первоочередная задача — сохранить продовольствие и оборудование. Если на нас нападут, а вы будете находиться внутри периметра, возникнет беспорядок. Поэтому нужно выбрать правильную стратегию. Мы разбили для вас лагерь с другой стороны. Интендант уже распределил ваш рацион и почту.

— Я хочу повидать девушку, — сказала Али.

— К сожалению, не могу разрешить, — ответил Уокер. — Она считается секретным объектом.

Уокер говорил как-то странно.

— А кто ее засекретил?

— Засекретили. — Уокер моргнул. — У нее есть ценная информация о местности.

— Но она говорит только по-хейдлски.

— Научим по-английски.

— Это быстро не делается. Мы с Айком могли бы помочь. Мне приходилось составлять словари.

У Али появился шанс поработать с живым языком хейдлов.

— Спасибо, сестра, за ваш энтузиазм.

Уокер показал на лежащие на земле двадцать бутылок, упакованных в пузырчатую пленку:

— «Гелиос» прислал виски. Хотите — пейте, хотите — выливайте. Так или иначе, с собой мы их не понесем. Лишний груз нам не нужен.

Только потом ученые поняли, что виски тоже входило в план Уокера. А этой ночью они мрачно пили. Их отчуждение от охранников росло с каждым месяцем. Расстрел у водопада его еще больше усугубил. Экспедиция разделилась на два лагеря.

Всю ночь бутылки ходили по кругу.

— А мы тут жалкие слабаки, — жаловался кто-то.

— На сколько нас еще хватит? — спросила женщина.

— Видит бог, я хоть сейчас домой, — объявил Гитнер.

Видя всеобщее настроение, Али решила держаться в сторонке. Люди источали неуверенность, печаль и страх. Али отправилась разыскивать Айка, чтобы поделиться своими мыслями, но оказалось, что он тоже сидит среди камней с бутылкой. Уокер его отпустил, хотя оружие не вернул. Али даже слегка разочаровалась в Айке. Он казался каким-то беспомощным, гораздо более зависимым от оружия, чем был на самом деле.

— Зачем ты пьешь? — возмутилась Али. — Да еще в такой день.

— А какой сегодня день?

— Все разваливается. Посмотри кругом.

Неподалеку люди Уокера устанавливали стробоскопы для защиты периметра. Чуть подальше дергающиеся силуэты ученых выделывали танцевальные па, сбрасывая одежду. Музыки не было. Слышались только споры, ругань и возня любовников на твердой земле. Настоящее лето в предместье.

— Начать с того, что все уже взрослые, — прокомментировал Айк.

Али уставилась на него:

— Тебе все равно?

Айк допил и вытер губы.

— Иногда приходится мириться.

— Не надо так, Айк.

Он смотрел в сторону.

Али отыскала укромное местечко между двумя лагерями и улеглась спать.

Среди ночи она проснулась — кто-то закрыл ей ладонью рот.

— Сестра! — прошептал мужской голос. В руку ей сунули тяжелый сверток. — Спрячьте.

И ушел, прежде чем Али успела открыть рот. Али положила сверток рядом и развернула. Стала ощупывать содержимое: винтовка, пистолет, три ножа, обрез — он мог принадлежать только Айку — и коробки с патронами. Запретный плод. Ее посетитель был, конечно, кто-то из людей полковника. Али не сомневалась, что это один из двоих солдат, которых спас Айк. Но ей-то для чего оружие?

Боясь, что Уокер решил устроить ей проверку, монахиня едва не отнесла оружие к укреплениям. Она пошла посоветоваться с Айком, но тот уже ушел. В конце концов Али спрятала свое сомнительное приобретение под камнями.

Проснувшись рано утром, она увидела, что берег накрыт светящимся туманом. В полной тишине Али скорее почувствовала, чем услышала шлепающие шаги. Она встала и разглядела фигуры, крадущиеся сквозь туман, словно призраки, уносящие сокровища. Солдаты. Али узнала одного из них. Он сделал ей знак сесть и не шуметь.

Али его немного знала — когда-то она переписывала для него стихи святой Терезы Авильской — своей любимой представительницы католического мистицизма. Сейчас парень старался не встречаться с ней взглядом.

Али села и безмолвно смотрела, как они проходят мимо. Солдаты направились к воде — но и тогда она не поняла, в чем дело. Через несколько минут, когда больше никто не появился, Али подошла к берегу и увидела над черной гладью озера удаляющиеся огни. Она решила, что Уокер, должно быть, отправил солдат на разведку. Но на берегу не осталось ни одного плота. Али ходила взад-вперед в поисках лодок, уверенная, что просто позабыла, где они находятся. Однако на земле виднелись следы. Ни плотов, ни лодок не осталось.

— Стойте! — крикнула она вслед огням. — Подождите!

Какая-то дурацкая ошибка. Ее попросту забыли.

Но если это ошибка, зачем солдат сделал ей знак молчать? Это план, поняла она. Ее бросили нарочно. Али испытала настоящий шок. Ее оставили. Покинули. Ощущение беды было сокрушительным; такое же чувство Али испытала давным-давно, когда к ней домой пришел помощник шерифа и сообщил, что родители погибли в аварии.

Сквозь туман донесся чей-то кашель, и тогда Али наконец-то поняла, в чем дело. Ее оставили не одну. Уокер бросил на произвол судьбы всех, кто не был у него в непосредственном подчинении. Увязая в песке, Али бросилась бежать вдоль воды и увидела ученых. Они все еще спали — прямо там, где свалились после вчерашней пьянки. Просыпались люди неохотно и не желали ей верить. Пять минут спустя, когда они выбрались к воде, где раньше лежали плоты, до всех дошла ужасная правда.

— Что все это значит?! — ревел Гитнер.

— Они нас бросили? Где Шоут? Ему придется объясниться!

Но Шоута тоже не было. И пленницы.

— Не может быть!

Их реакция была продолжением реакции самой Али. Али впала в оцепенение. В ярость. В паралич. Ей, как и остальным, хотелось вопить, топать и кататься по земле. Неслыханное предательство!

— Зачем они так поступили? — плакал кто-то.

— Они, наверное, оставили какое-нибудь сообщение.

— Да прекратите вы, — язвительно сказал Гитнер. — Вы прямо как подростки, которых в первый раз кинули. Это бизнес, ребята. Гонка на выживание. Уокер просто-напросто избавился от лишних ртов. Странно, что он раньше этого не сделал.

Айк пришел от склада с какой-то бумагой в руке, и Али увидела на ней колонки цифр.

— Уокер оставил немного продуктов и медикаментов. Линия связи уничтожена, оружие забрали.

— Нас тут бросили для приманки! Подношение для хейдлов, чтобы задержать погоню.

Али схватила Айка за руку; выражение лица у нее было такое, что все замолчали. Она вдруг поняла значение ночного визита.

— Ты веришь в предопределение? — спросила она у Айка.

И повела всех туда, где было спрятано завернутое в одеяло оружие. Его моментально вытащили, а потом целый час спорили, как его разделить.

— Не понимаю, — сказал Гитнер. — Айк спас этого парня. Но для чего тот передал оружие монашке?

— Чего тут непонятного? — удивилась Пиа. — Она же монашка Айка.

Все посмотрели на Айка. Он предпочел не комментировать:

— Теперь у нас есть шанс, — и стал заряжать свой обрез.

На складе они разобрали коробки и консервные банки.

Уокер оставил больше, чем они ожидали, но меньше, чем требовалось. К тому же его солдаты разграбили посылки, которые прислали ученым родные и друзья. Внутри укрепления на земляном полу валялись разные мелочи, открытки, фотографии. Такой цинизм еще больше всех расстроил.

Ученых было сорок шесть человек. Тщательные подсчеты показали, что при нормальном рационе еды у них на тысячу сто двадцать четыре человеко-дня или на двадцать девять дней. Все согласились, что запасы можно растянуть на более долгий срок. Если ввести половинный рацион, пищи хватит на два месяца.

Экспедиция окончилась. Теперь речь шла о выживании. Люди оказались перед выбором: попытаться дойти пешком до Эсперансы или держать путь к следующей шахте — к продуктам и выходу на поверхность.

Гитнер был непоколебим: единственное спасение — Эсперанса.

— Так мы хотя бы не столкнемся с полной неизвестностью, — утверждал он.

С имеющимися запасами, считал Гитнер, можно дойти до шахты-3, наладить линию связи и потребовать еще продуктов. Всякого, кто возражал, он называл дураком.

— Нам нельзя терять ни минуты, — твердил он.

Всех интересовало мнение Айка.

— Это лотерея, — заявил Айк.

— Но куда лучше идти?

Али не сомневалась, что Айк уже все решил. А молчит потому, что не хочет брать на себя ответственность за выбор остальных.

— На западе — тупик, — утверждал Гитнер. — Кто хочет идти на восток — за мной.

К удивлению Али, Айк оказался себе на уме; он поменялся с Гитнером — отдал винтовку с патронами, рацию и нож в обмен на пятьдесят сухих пайков.

— Если не возражаешь, — сказал он, — мы попытаем счастья поближе к воде.

Гитнер, у которого теперь было больше и оружия, и продуктов, и сторонников, не стал возражать.

— Ты спятил, — заметил он Айку. — А остальные что же?

— Я — за новую дорогу, — решил Трой, молодой судебный антрополог.

— Айк нас еще не подводил, — поддержала Пиа.

Али не стала ничего говорить.

— Мы вас не забудем, — сказал Гитнер.

Он быстро построил свою команду и велел паковаться — дескать, Уокер может передумать и вернуться за оставленными продуктами. Времени на прощание было немного. Люди пожали друг другу руки, пожелали ни пуха ни пера, и каждая группа пообещала прислать другой помощь, если выберется наверх раньше.

Перед самым выходом Гитнер, держа свою винтовку, подошел к Али.

— Думаю, будет только справедливо, если ты отдашь нам свои карты, — сказал он. — Вам они не нужны, а нам пригодятся.

— Мои карты?

Али не хотелось с ними расставаться. Она вложила в эти карты все свое старание и привыкла считать их как бы частью себя.

— Нам пригодятся любые ориентиры.

Тут Али впервые по-настоящему захотелось, чтобы Айк вступился. Но он молчал. Под взглядами ученых Али передала Гитнеру тубус.

— Обещай, что не потеряешь, — попросила она. — Я хочу получить их обратно.

— Разумеется. — Не тратя время на благодарности, Гитнер затолкал тубус в рюкзак и зашагал вдоль реки. Его группа двинулась следом.

Кроме Айка и Али остались семь человек.

— И куда нам теперь?

— Налево, — уверенно ответил Айк.

— Но я видела, что Уокер поплыл направо, — сказала Али.

— Это, конечно, сработает, но наоборот.

— Наоборот?

— Неужели вы не чувствуете? Это священное место. В таких местах всегда идут влево. В горах, в храмах. На озерах. Так полагается — по часовой стрелке.

— Полагается — по буддистским правилам? — спросила Пиа.

— По Данте, — сказал Айк. — Читали его «Ад»? Каждый раз на развилке нужно сворачивать влево. Всегда. Данте был не буддист.

— Как так? — изумился здоровенный геолог. — Все эти месяцы наша участь решалась с помощью поэмы и каких-то суеверий?

Айк ухмыльнулся:

— А вы и не знали?

Первые пятнадцать дней они шли босиком, словно пляжные побирушки. Между пальцами просачивался холодный песок. Спины потели под тяжелыми рюкзаками. Ночью у всех болели мышцы — долгое безделье в плавании не прошло даром.

Айк все время заставлял их двигаться, но быстро не гнал; они шли размеренно, как кочевники.

— Незачем спешить, — говорил он, — мы нормально идем.

Попробовали воду. Али окунула налобный фонарь — с таким же успехом она могла посветить с обратной стороны зеркала. Зачерпнула воду ладонями — ей показалось, что она держит в руках вечность. Вода была древней.

— Этому водоему больше полумиллиона лет, — сказала Челси, гидролог.

Вода пахла земными глубинами. Айк поболтал в воде рукой и плеснул несколько капель на язык.

— Совсем другая, — произнес он.

И пил из озера без всяких колебаний. Другим он своего мнения не навязывал, понимая, что они будут наблюдать — не заболеет ли он, не появится ли у него в моче кровь. Особенно осторожен был Твиггс, микроботаник.

К концу второго дня воду пили все, не пытаясь ее очистить.

— Какая вкусная! — сказала Али.

«Пьянящая», — подумала она, но вслух не сказала. Вода отличалась от обычной, она как-то иначе скользила по языку и была очень чистая. Али набрала пригоршню воды и плеснула себе на лицо, потерла щеки, и у нее осталось ощущение свежести. Наверное, фантазии, решила она. Просто место такое.

Однажды они увидели на черном горизонте желтые вспышки. Айк сказал, что это стреляют — где-то миль за сто, на другом берегу озера. Видимо, Уокер решал какие-то проблемы, а может — создавал.

Озеро лежало к северу от дороги. Почти шесть месяцев люди без оглядки шли по слепым коридорам, не доверяя компасу. Теперь у них есть озеро. Наконец-то появился хоть какой-то ориентир. Путники видели, какой путь ждет их завтра и послезавтра. Берег тоже не был прямым, попадались излучины и повороты, но теперь они могли видеть вокруг столько, сколько позволяло зрение, — приятная перемена после лабиринта тесных коридоров.

Хотя все недоедали, настоящего голода пока не испытывали, да еще рядом всегда была вода. Два, три раза в день, а то и чаще они ополаскивались в озере.

Потом придумали привязать к пластиковым кружкам веревки, чтобы черпать воду для питья, не нагибаясь и даже не замедляя хода. У Али сильно отросли волосы. Она больше не завязывала их шнурком, и они лежали на плечах — пышные и блестящие.

Установленный Айком режим всех устраивал. Айк никого не подгонял. Если кто-то уставал, он брал себе часть груза. Однажды, когда Айк отправился исследовать боковое ущелье, кто-то попытался поднять его рюкзак, но не смог даже сдвинуть.

— Что он там таскает? — удивилась Челси.

Никто, конечно, не решился проверить. Это значило искушать судьбу.

Когда ночью окончательно выключали свет, берег фосфоресцировал. Али часами смотрела, как рядом с чернильно-черной водой пульсирует песок, заставляя тьму отступить. У нее вошло в привычку лежать на спине, представлять себе звездное небо и молиться. Что угодно, лишь бы не спать. С тех пор как Уокер устроил побоище, заснуть значило видеть ужасные сны. Ее преследовали безглазые женщины. Во имя Отца.

Однажды ночью, когда Али мучили кошмары, ее разбудил Айк.

Али так вспотела, что к коже прилип песок. Задыхаясь, она уцепилась за его руку.

— Все нормально, — выдавила она.

— Что-то с тобой не то, — вздохнул Айк.

Али очень хотелось попросить его остаться. Но что потом? Что ей с ним делать?

— Спи, — сказал Айк. — Ты слишком близко принимаешь все к сердцу.

Прошла еще неделя. Люди шли все медленнее. По ночам у всех урчало в животе.

— Долго еще? — спросил кто-то у Айка.

— Вы молодцы, — ответил он.

— Есть очень хочется.

Айк задумчиво посмотрел на товарищей.

— Еще не очень, — мягко сказал он, и его никто не понял.

Насколько же мы должны проголодаться, удивлялась Али. И на что он надеется?

— Где же пятая шахта? Она должна быть где-то здесь.

— Какое число сегодня? — спросил Айк.

Он знал — и остальные тоже, — что следующие цилиндры спустят не раньше чем через шесть дней. Однако это не мешало путникам с надеждой прислушиваться — не раздастся ли сигнал. В наручные часы, которыми снабдил всех «Гелиос», были встроены микролокаторы. Сначала Пиа, а следом и Челси посадили свои батарейки, пытаясь поймать сигнал. Это была чисто детская вера в чудо. Никто даже думать не хотел о том, что будет, если Уокер со своими головорезами доберется до шахты первым.

Прошло шесть дней; шахту пока не нашли. В день они проходили только по шесть миль.

Айк тащил все больше и больше груза. Али вдруг заметила, что едва несет пятнадцать фунтов. Айк предложил каждому решать вопрос с рационом самостоятельно.

— Можно разделить один паек на двоих или троих, а можно есть один раз в два-три дня.

Однако сам он никогда не брал себе еду. Никто не видел, чтобы он ел.

— Чем он вообще живет? — спросила Челси у Али.

Двадцать два дня Гитнер вел своих людей все с меньшим и меньшим успехом. Казалось, такое невозможно, но на второй неделе пути они ухитрились потерять реку. Она была — и вот ее нет.

Гитнер свалил все на карты Али. Он вытащил их из футляра и швырнул на землю.

— Лишний груз, — заявил он. — Беллетристика.

Теперь, когда реки не было, костюмы стали не нужны. Ученые избавились от них, навалив на землю целую кучу неопрена.

К концу третьей недели люди начали отставать и пропадать.

Когда они проходили по каменной арке над пропастью, она рухнула, и пятеро провалились в пустоту.

Невероятно, но оба врача ухитрились переломать себе ноги. И не кто иной, как Гитнер, предложил их оставить. «Врачу, исцелися сам». Их отчаянные вопли затихли только через два дня.

Число идущих уменьшалось; у Гитнера оставалось три верных союзника: винтовка, пистолет и экспедиционный запас стимулирующих препаратов. Сон — враг. Гитнер все еще верил, что найдет шахту-3 и сможет восстановить связь. Еды осталось мало. Произошло два убийства. В обоих случаях орудием послужил камень, и вещи убитых были разграблены.

Когда коридор раздвоился, Гитнер, не долго думая и не считаясь с мнением большинства, повел людей в лабиринт — так называемую губчатую ветвящуюся систему, или «свалку». Вначале это никого не озаботило. Губчатая порода изобиловала ходами, боковыми пещерами, карманами и ямами — они были и спереди, и сзади, и со всех сторон. Ходить тут — все равно что пробираться через огромную каменную губку.

— Ну вот, куда-то мы и добрались, — радовался Гитнер. — Ясно, что какие-то газы поднимались снизу и разъедали породу. Мы сможем быстрее оказаться у поверхности.

И люди — те, кто остался, — полезли наверх; они ползли по вертикальным лазам. Но веревки у них перепутались, да еще они выбрали не ту дыру. Шершавая порода замедляла движение. Ходы то суживались, то расширялись.

Часто приходилось снимать рюкзаки и проталкивать их руками. Все это отнимало много времени.

— Нужно вернуться! — крикнул кто-то Гитнеру, но тот отвязал свою веревку, чтобы его не задерживали, и продолжал карабкаться вверх.

Некоторые тоже стали отвязываться, и многие в конце концов отстали и заблудились. Тогда Гитнер сказал: «Ну вот, от балласта избавились». Отставшие долго пытались докричаться до остальных, но Гитнер только прибавил ходу и не выключал свет. Наконец у него остался один спутник.

— Облажался ты, шеф, — проскрипел он, и Гитнер выстрелил ему в голову. Послушал, как тело, шурша, сползает ниже и ниже, затем развернулся и пополз дальше, уверенный, что ход выведет его из подземья наверх, к солнцу. Где-то по дороге он повесил на выступ винтовку. Немного погодя избавился и от пистолета.

Пятнадцатого ноября в четыре часа сорок минут ход кончился тупиком. Гитнер добрался до верха. Он протолкнул вверх свой рюкзак и осторожно достал рацию. Батарея почти села, но Гитнер решил, что на один сеанс связи ему хватит. С бесконечной аккуратностью он расправил штыри антенны с учетом рельефа поверхности, затем присел на мраморный уступ, привел в порядок мысли и прокашлялся. Включил рацию. «Прошу помощи, прошу помощи, — сказал он, и в глубине сознания у него возникло слабое ощущение дежавю. — Говорит профессор Уэйн Гитнер из университета Пенсильвании, участник Тихоокеанской субтерральной экспедиции «Гелиоса». Моя группа погибла. Я остался один и нуждаюсь в помощи. Повторяю: мне нужна помощь».

Батарея села окончательно. Гитнер отложил рацию, взял кирку и начал долбить потолок. Странное ощущение, что он никак не может о чем-то вспомнить, так его и не оставило. Гитнер застучал сильнее. Замахнувшись, он остановил руку на полдороге и опустил кирку. Шесть месяцев назад он слушал свой собственный голос, произносящий просьбу о помощи, которую только что передал по рации. Круг замкнулся.

Для кого-то это стало бы шансом начать все заново.

Для такого человека, как Гитнер, это означало конец.

22 Пшик

Доломитовые Альпы

Члены общества «Беовульф» готовились к этому дню со своей первой встречи. Семнадцать месяцев расследование — «каприз» Томаса — бросало их по земному шару, как игральные кости. Наконец они снова собрались в замке де л'Орме, повисшем над обрывом; тут ничего не стоило заработать кислородное голодание.

Эмфизема Мустафы давала ему преимущество: у него был кислородный баллончик, и он мог регулировать поток воздуха. Фоули и Вера спасались от головной боли итальянским аспирином. Персивел, как бывший астронавт, жизнерадостно демонстрировал отличное самочувствие, но слегка позеленел, особенно когда де л'Орме повел их на круглую стену с бойницами, с которой открывался вид на утесы и далекие равнины.

— Не любите тесноту? — спросил Гольт.

Его болезнь Паркинсона немного приутихла. Уложенный в большое инвалидное кресло, он напоминал марионетку, которой управляет капризный ребенок.

— Разве не прекрасно? — спросил де л'Орме. — Каждое утро я просыпаюсь и благодарю Господа за то, что он создал паранойю. — Археолог уже рассказал гостям историю своего замка: какой-то немецкий крестоносец сошел в Иерусалиме с ума, и его сослали в эти горы.

Для замка строение было довольно небольшим. Совершенно круглое, возведенное на краю утеса, оно напоминало скорее маяк. Прогулка закончилась. Дженьюэри сидела там, где ее оставили, измученная малярией, — лицом на юг, вместе с Томасом. Внизу, вдоль кончающейся тупиком дороги, стояли взятые напрокат машины. Их водители и несколько медсестер устроили среди цветов пикник.

— Пойдемте в комнаты, — предложил де л'Орме. — На такой высоте солнце всегда сильно жарит, но появись облачко — и температура скакнет вниз. А сейчас надвигается шторм.

Толстые полена, тлеющие в железной жаровне, едва согревали прохладную комнату. Интерьер столовой был строгим, стены голые, ни гобеленов, ни кабаньих голов. Де л'Орме в красивом убранстве не нуждался.

Все уселись вокруг стола, слуга принес супницу с протертым супом. Вилок не подали, только ложки для супа и ножи для фруктов, сыра и ветчины. Слуга разлил вино и удалился, прикрыв за собой двери.

Де л'Орме предложил тост: за великие сердца своих соратников и — не меньший аппетит. Он хоть и был тут хозяином, сегодня не распоряжался. Всех созвал Томас, но никто не знал почему. Иезуит с самого приезда был чем-то озабочен. Все приступили к угощению.

Обед их немного оживил; целый час прошел в приятных разговорах. Некоторые присоединились к обществу недавно и после той нью-йоркской встречи почти не виделись, однако общая цель сблизила всех, и люди чувствовали себя одной семьей. Каждый с волнением слушал рассказы других и радовался, что все живы-здоровы.

Дженьюэри рассказала о своей последней встрече с Десмондом в аэропорту Пномпеня. Он направлялся в Рангун, а потом на юг, на поиски вождя племени карен, о котором говорили, что он встречался с Сатаной. С тех пор о Десмонде никто ничего не слышал.

Все ждали, когда же поделится своими новостями Томас, но тот был печален и рассеян. Он приехал позже остальных и привез какую-то коробку. Разговаривать не хотел.

— А где Сантос? — спросил Мустафа у де л'Орме. — Подозреваю, ему наше общество не по душе.

— Уехал в Йоханнесбург, — ответил археолог. — Там, кажется, поднялась еще одна группа хейдлов. Сдались горстке невооруженных рабочих с алмазных копей!

— Уже третья за месяц, — сказал Персивел. — Одна в Уральских горах, другая под Юкатаном.

— Кроткие, как ягнята, — рассказывал де л'Орме. — Поют что-то хором. Паломники в Иерусалиме, да и только.

— Вот так сравнил!

— Казалось бы, им безопаснее уйти вниз, подальше от нас. А они как будто страшатся бездны, что у них за спиной. Так же как мы боимся своей бездны.

— Давайте приступим, — предложил Томас.

Все так долго ждали этого момента, и вот он наступил. Мелькают ножи, исчезает вино. Сначала все осторожничали, не спешили — «сперва другие, потом я», но скоро осторожный обмен информацией превратился в общий оживленный разговор. Сатану разбирали по косточкам с энтузиазмом первокурсников. Нити уводили в самых разных направлениях. Собеседники все понимали, но удержаться не могли и городили одну дикую теорию на другую.

— Я испытал облегчение, — признался Мустафа. — Я-то думал, я один пришел к таким странным выводам.

— Мы должны придерживаться только точных фактов, — строго напомнил Фоули.

— Правильно, — сказала Вера.

Но никто не угомонился.

Все согласились, что речь идет о существе мужского пола. Если исключить шумерскую легенду четырехтысячелетней давности о царице Эрешкигаль и про Аллату в Ассирии, у властелина подземного мира мужская сущность. Даже если окажется, что современный Сатана — это совет вождей, наиболее вероятно, что там преобладает мужской взгляд на мир — стремление к господству, желание лить кровь.

Собравшиеся экстраполировали распространенные теории о животных — о поведении альфа-самцов, рефлексах защиты участка, репродуктивной активности. Дипломатия на такую личность, возможно, подействует, а возможно, и нет. Сжатый кулак или пустая угроза могут его лишь спровоцировать. Вождь хейдлов не глупец, напротив, его способность к обману, лицедейству, хитрым проискам, его изобретательность предполагают настоящего гения, владеющего обеими культурами. У него коммерческая сметка торговца солью, отвага одиночного покорителя Северного полюса. Среди людей он — путник, знающий их языки, способный ученик, незаметный наблюдатель, искатель приключений, исследователь, что ищет наугад, или ради выгоды, или из научного любопытства, как общество «Беовульф» или экспедиция «Гелиоса».

Его умение скрываться — настоящее искусство, великое мастерство, но оно не без изъяна. Его никогда не ловили. Но его видели. Никто точно не знает, как он выглядит, значит, он выглядит не так, как предполагают люди. Вряд ли у него красные рога, или раздвоенные копыта, или хвост с жалом на конце. Иногда он бывает нелепым, похожим на зверя, иногда — привлекательным, обаятельным и даже прекрасным. Значит, он либо ловко меняет личины, либо у него множество помощников и агентов. Или родни.

Способность передавать память от одного сознания другому, теперь клинически доказанная, имеет огромное значение, утверждал Мустафа. Благодаря таким перевоплощениям может существовать своего рода династия; подобным образом происходят реинкарнации Далай-ламы.

Сравнение Сатаны с настоящей священной «династией» впечатлило всех.

— Этакий буддизм наизнанку, — сострил Персивел.

— Возможно, — нетерпеливо сказал де л'Орме, — Сатана скорее вымрет, превратится в абстрактное понятие, чем станет бороться за существование. Многие годы рыская в лагере противника, лев превратился в гиену. Буря оказалась дуновением ветра, пшиком, просто пуканьем.

Описывают ли археологические и лингвистические источники самого Сатану или же его помощников, речь идет о личностях с пытливым умом. Нет никаких сомнений, что тьма стремится познать свет. Но что именно познать? Цивилизацию? Условия жизни? Прикосновение солнечных лучей?

— Чем больше я узнаю о культуре хейдлов, — сказал Мустафа, — тем больше думаю, что это великая культура, пришедшая в упадок. Словно коллективный разум заболел слабоумием и начал разрушаться.

— Скорее тогда не слабоумие, а аутизм, — вмешалась Вера, — ярко выраженное эгоцентрическое восприятие. Неспособность осознавать окружающий мир и отсюда неспособность к творчеству. Посмотрите на предметы, найденные в поселениях хейдлов. Последние три — пять тысяч лет изделия все чаще и чаще человеческого производства: монеты, оружие, наскальные рисунки, орудия. Это может означать, что хейдлы, освоив более высокие искусства, ушли от физического труда, заставляя заниматься повседневными работами людей-пленников, либо же они ценят украденные предметы больше, чем изготовленные ими самими. Не забывайте и об уменьшении их численности за последние несколько тысяч лет. Некоторые демографические исследования указывают на то, что во времена Аристотеля и Будды население хейдлов могло составлять около сорока миллионов особей. В настоящее время они не насчитывают и трехсот тысяч. Что-то у них случилось. У них не развились высокие искусства. Во всяком случае, они деградировали, берегут человеческие безделушки, все меньше понимая, что это такое, для чего, не понимая даже, кто они сами.

— Мы с Верой много раз это обсуждали, — сказал Мустафа. — Конечно, нужно выполнить огромное количество исследований. Но если судить по окаменелостям, которым миллион лет, то получается: хейдлы изготовляли орудия и даже умели извлекать металлы из руды намного раньше людей. Когда человек еще только пытался обтесать один камень другим, хейдлы делали из стекла музыкальные инструменты. Как знать — быть может, и огнем люди не сами научились пользоваться. Быть может, нас научили хейдлы. И вот: перед нами жалкие существа, опустившиеся до дикого состояния, целыми поколениями прячущиеся в норах. Печально, ничего не скажешь.

— Вопрос вот в чем, — сказала Вера, — отразился ли упадок на всех хейдлах без исключения?

— Сатана, — подхватила Дженьюэри. — Самое важное — коснулось ли это его?

— Не видя его, трудно сказать. Но всегда существует разница между вождем и его народом. Вождь — отражение своего народа. Вроде как Бог наоборот. Мы — его отражение? А может, он — наше отражение?

— Вы хотите сказать, что вождь никуда не ведет? Что он, наоборот, идет за темной массой?

— Именно, — сказал Мустафа. — Даже самый изолированный от людей деспот — представитель своего народа. Или же безумец, — Мустафа обвел рукой вокруг, — вроде рыцаря, что построил замок на вершине горы в скалистой пустыне.

— Может, он такой и есть, — предположила Вера, — независимый, одинокий. Обособленный от других из-за своей гениальности. Бродит по миру, то наверху, то внизу, отрезанный от своих, в надежде найти путь к нам.

— Мы ему так сильно нужны? — спросила Дженьюэри.

— А почему бы и нет? Что, если наша цивилизация, наше умственное и физическое здоровье — их единственное спасение? Что, если мы для них — или для него — олицетворяем рай, так же как их темнота, невежество и жестокость олицетворяют для нас ад?

— И Сатана устал быть Сатаной? — спросил Мустафа.

— Ну, а то! — не выдержал Персивел. — Как там еще? Предатель из предателей, иуда всех времен, змей жалящий? Крыса, бегущая с корабля.

— Или же разум, планирующий свою собственную трансформацию, — сказала Вера. — Разум, который страдает из-за своей участи. И пытается понять, может ли он освободиться.

— А что, собственно, не так? — спросил Фоули. — Разве смерть Христа не означала то же самое? Или загадка Будды? Их Спаситель заходит в тупик. Ему надоедает быть спасителем. Ему надоело страдать. Это значит, наш Сатана смертен, вот и все.

Дженьюэри вытянула розовые ладони — словно половинки разрезанного фрукта.

— Зачем столько изобретать? — спросила она. — Есть и более простое объяснение. Может, Сатана хочет договориться? Может, он так же отчаянно ищет кого-то вроде нас, как и мы его.

Фоули нервно крутил карандашом, чертя в воздухе желтые круги.

— Как раз об этом я и думал! — сказал он. — По правде сказать, я считаю, что он нас уже нашел.

— Что? — спросили одновременно трое собеседников.

Даже Томас отвлекся от своих мрачных мыслей и поднял глаза.

— Как предприниматель, я на опыте усвоил одну вещь — любая идея не приходит к одному человеку. Идея приходит одновременно к людям разных культур, разных языков, разных взглядов. Почему же идея о перемирии должна быть исключением? Что, если мысль о соглашении или переговорах пришла не только нам, но и Сатане?

— И вы утверждаете, что он нас нашел?

— А почему бы и нет? Мы разве невидимки? Деятельность «Беовульфа» продолжается по всему миру уже полтора года. И если Сатана хотя бы наполовину так умен, как мы думаем, он о нас слышал. И отыскал. И возможно, даже находится среди нас.

— Это абсурд! — закричали все.

Но дальше слушали внимательно.

— Придерживайся фактов, — потребовал Томас.

— Конечно факты… — сказал Фоули. — Факты ваши собственные, Томас. Разве не вы предположили, что Сатана может сойтись с каким-нибудь вождем, таким же отчаянным, таинственным, внушающим страх, вроде него самого? Наподобие того, в джунглях, которого отправился искать Десмонд Линч. Еще, помню, вы предположили, что Сатана, возможно, захочет основать колонию на поверхности земли, где-нибудь на виду, в государстве вроде Бирмы или Руанды, в краю таком глухом и суровом, что никто не смеет пересечь его границы.

— По-вашему, я и есть Сатана? — насмешливо спросил Томас.

— Вовсе нет.

— Слава богу. Тогда кто же?

Фоули напрягся.

— Десмонд, — ответил он.

— Линч? — рявкнул Гольт.

— Я вполне серьезно.

— Что ты говоришь? — запротестовала Дженьюэри. — Бедняга пропал. А вдруг его загрызли тигры?

— Быть может. А что, если он прятался среди нас? Подслушивал наши мысли? Ждал вот такого шанса, шанса встретиться с каким-нибудь правителем и заключить соглашение? Зачем ему тогда долгое прощание?

— Глупости!

Фоули аккуратно положил желтый карандаш рядом с блокнотом.

— Ну, посмотрите: кое в чем мы согласны. Сатана — обманщик. Мастер маскировки. Живет обманом и притворством. И старается заключить сделку — ради мира или убежища — не важно. Мы только и знаем, что сенатор Дженьюэри видела Десмонда последней, когда он направлялся в джунгли, туда, куда никто не решается забираться.

— Вы понимаете, что говорите? — спросил Томас. — Я сам его выбрал. Я знаю его десятки лет.

— Сатана терпелив. У него уйма времени.

— И вы считаете — Линч с самого начала нас обманывал? Использовал нас?

— Совершенно верно.

Томас был печален. Печален и решителен.

— Скажите это ему самому, — заявил он.

Иезуит поставил свою коробку на стол среди тарелок с фруктами и сыром. Под почтовой упаковкой оказались восковые печати дипломатической почты.

— Томас, что за срочность? — в недоумении спросила Дженьюэри.

— Доставили три дня назад, — сказал Томас. — Прислали через Рангун и Пекин. Именно потому я вас и созвал.

Голова Линча была покрыта какой-то смолой. Ему бы не понравилось, во что превратили его густую шотландскую шевелюру, которую он обычно аккуратно расчесывал на пробор. Под приоткрытыми веками белели камни.

— Ему выкололи глаза и вставили голыши, — пояснил Томас. — Возможно, он был еще жив. И наверное, был жив, когда они сделали еще кое-что. — Он вытащил связку человеческих зубов; на некоторых остались следы клещей.

— Зачем ты нам это показываешь? — прошептала Дженьюэри.

Мустафа уткнулся взглядом в тарелку. Фоули безвольно опустил руки на подлокотники. Персивел был поражен: у них с Линчем вечно происходили политические стычки. Теперь у сторонника социализма рот был закрыт, кустистые брови прилипли ко лбу, и Персивел понял, что до конца своих дней будет сомневаться в твердости своих убеждений. Каким храбрецом оказался его противник!

— И еще кое-что, — продолжал Томас. — Во рту у него были половые органы обезьяны.

— Как ты смеешь? — прошептал де л'Орме. Он почувствовал запах смерти и верно понял происходящее. — Здесь, у меня в доме, за столом!

— Да. Я принес это в твой дом, прямо к обеденному столу. Чтобы ты во мне не сомневался.

Томас встал, опираясь на стол костяшками больших рук. Голова Линча находилась между сжатыми кулаками.

— Друзья мои, — сказал Томас. — Вот и конец.

Они удивились не меньше, чем если бы он достал еще одну голову.

— Конец? — переспросил Мустафа.

— Мы потерпели неудачу.

— Как ты можешь так говорить? — возразила Вера. — Ведь мы столько сделали!

— Видите беднягу Линча? — спросил Томас, поднимая голову. — Вы слышите себя? Он — Сатана?

Никто не ответил. Иезуит убрал ужасный предмет в коробку.

— Я виноват не меньше вашего. Да, я говорил, что Сатана может встретиться с каким-нибудь вождем, живущим в глуши, и мои слова увели вас в сторону. Но разве не мог Сатана захотеть встретиться с тираном совсем иного рода, скажем, с главой «Гелиоса»? И если все мы были с Купером в его исследовательском центре, не означает ли это, что один из нас Сатана? Например, ты, Брайан? Думаю, не означает.

— Ладно, я свалял дурака, — сказал Фоули. — Но одна дурацкая ошибка не должна бросать тень на все наше предприятие.

— Наше предприятие как раз и есть дурацкая ошибка, ответил Томас. — Мы слишком понадеялись на свою осведомленность. И теперь мы ничуть не ближе к постижению Сатаны, чем с самого начала. Все кончено.

— Вовсе нет, — сказал Мустафа. — Еще нужно многое узнать.

Такое же чувство выражали лица остальных.

— Я больше не могу подвергать вас опасности, — сказал Томас.

— Ты нас и не подвергаешь, — с вызовом ответила Вера. — Это наш выбор — с самого начала. Посмотри на нас.

Несмотря на пережитые ими испытания и преклонный возраст, перед Томасом были не те похожие на призраков фигуры, которых он собрал когда-то в музее Метрополитен и побудил к действиям. Лица их стали бронзовыми от солнца дальних стран, кожа огрубела от ветров и холода, глаза горели энтузиазмом. Они готовились умереть, а его призыв продлил им жизнь.

— Все хотят продолжить поиск, — сказал Мустафа.

— У меня есть кое-какие новые сведения, касающиеся ольмеков, — добавил Гольт.

— Шведы делают генетический анализ, — поддержала Вера. — Я с ними говорю каждый день. По их мнению, дело идет о новом биологическом виде. Завершение анализа — вопрос нескольких месяцев.

— Из подземья принят очередной отраженный сигнал, — сообщил Персивел. — От экспедиции «Гелиоса». Сообщение датировано восьмым августа. Я знаю, что прошло уже пять месяцев, но это — последнее, что нам удалось принять, с месячным отрывом от предыдущего. Во-первых, сигнал недостаточно сильный, во-вторых, связь фрагментарная, ясно только, что речь идет о какой-то реке. Но и это немало. Люди живы — во всяком случае, были живы всего несколько месяцев назад. Мы не можем их бросить. Они зависят и от нас.

Персивел и не думал обидеть Томаса, но тот опустил голову. За последние недели глаза у него совсем ввалились. Казалось, он окончательно загнан — теми, кого сам же спустил с цепи.

— А как же ты? — мягко спросила Дженьюэри. — Ты сам начал поиски, еще до того, как мы все познакомились.

— Начал поиски, — пробормотал Томас. — И куда они нас завели?

— Наше расследование имеет огромную важность, — сказал Мустафа. — И вы знали это с самого начала. Пусть мы выяснили мало и не смогли вытащить нашу дичь на землю, мы очень многое узнали о себе. Стараясь идти по следам Сатаны, мы приблизились к разоблачению древних заблуждений. Мы почти поняли, кто мы сами.

— Заблуждения, реальность… — сказал Томас. — Линча у нас отняли джунгли, безумие отняло Pay, Бранча — подземье. Из-за нас тут, на земле, погибла молодая женщина. Я оторвал вас от семей. Каждый день приносит новые опасности.

— Но, Томас, — возразила Вера, — мы согласны рисковать.

— Нет, — отрезал он, — я больше не могу этого допускать.

— Так уходи, — раздался голос де л'Орме.

Позади него было окно; там, снаружи, собирались тучи — надвигалась полуденная гроза. Лицо слепого буквально светилось от бликов огня. Голос был суров.

— Ты можешь передать эстафету, — сказал он Томасу, — но прервать гонку — не можешь.

— Мы подошли слишком близко, Томас, — настаивала Дженьюэри.

— Близко к чему? — спросил Томас. — За спиной человечества больше пяти сотен лет существования наук и знаний. А к чему пришли мы за полтора года поисков? — Он уронил связку зубов в коробку, словно привычные для него четки. — К тому, что Сатана — один из нас. Друзья мои, мы так долго смотрели в темную воду, что она стала зеркалом.

Невдалеке, между двумя мраморными башнями, сверкнула молния. Зал словно раскололся от громового раската. Внизу шоферы и медсестры спешили спрятаться в машины от шквалистого горного ветра.

— Ты не можешь нас остановить, — сказал де л'Орме. — У нас есть и свои способы. Есть свои побуждения. И мы пойдем путем, который ты нам указал, куда бы он нас ни привел.

Томас закрыл коробку и опустил на нее ладони.

— Что ж, идите, — произнес он. — Мне больно это говорить, но с сегодняшнего дня вы идете без благословения и позволения Его Святейшества. И без меня. Друзья, мне недостает вашей силы и убежденности. Простите мне мои сомнения. Пусть Господь вас благословит.

Томас поднял коробку.

— Не уходи, — шепнула Дженьюэри.

— Прощайте, — сказал он и вышел навстречу грозе.

23 Озеро

Под Марианской впадиной и желобом Яп

Глубина 6010 фатомов

Озеру не было конца. Они шли уже двадцать один день. Айк никому не давал расслабиться. Он сам выбрал скорость, и каждые полчаса путники отдыхали, а он курсировал между ними, словно киплинговский Гунга Дин.[25] Наполнял им водой бутылки, хвалил за выносливость.

— Где вас, парни, носило раньше? Мне бы с вами на Макалу, — говорил он.

После Айка самым сильным в группе был Трой, молодой судебный антрополог. В те времена, когда Айк штурмовал гималайские пики, Трой, наверное, еще смотрел по телевизору «Улицу Сезам». Он старался подражать Айку, быть таким же заботливым и полезным. Но и он уже выдыхался. Иногда Айк, чтобы показать ему свое доверие, ставил его на марше впереди — на самое ответственное место.

Али решила, что лучше всего ей идти с Твиггсом, которого каждый с радостью связал бы и бросил. С самого утра он начинал ныть, клянчил у других еду и иногда подворовывал. Настоящий тунеядец — только Али его и выносила. Она все терпела, словно перед ней был молодой прыщавый послушник. Когда Пиа или Челси удивлялись ее терпению, Али объясняла — не будь Твиггса, на его месте был бы кто-то другой. В любой компании есть козел отпущения.

Палатки давно канули в прошлое. Спали все на тоненьких подстилках — в виде притязания на цивилизованность.

Спальные мешки остались у троих, остальным нести лишние три фунта оказалось не под силу. Когда становилось холодно, люди ложились вплотную и укрывались мешком. Айк редко спал вместе со всеми. Обычно он брал свой обрез и куда-то уходил, а возвращался только под утро.

Однажды таким утром, когда Айк еще не вернулся из своего ночного патруля, Али проснулась и спустилась к озеру умыться. От воды поднимался густой туман, но при слабом свечении песка Али видела, куда ей наступать. Она хотела обойти большой валун, лежащий у воды, и тут услышала голоса.

Голоса были высокие и тихие. Али сразу поняла, что говорят не на английском и, возможно, вообще не на человеческом языке. Она прислушалась, затем осторожно, прячась за валуном, сделала несколько шагов.

Говорящих, кажется, было двое. Али слушала их голоса — бормотанье, цоканье — и постепенно настраивалась на другой диапазон бытия. Это, без сомнения, были хейдлы. Али затаила дыхание. Один голос почти не отличался от шороха воды, мягко набегающей на берег. Речь второго звучала резче, преобладали согласные, более четко прослушивались концы фраз. Беседующие, казалось, или немолоды, или очень учтивы.

Али обошла камень, чтобы их увидеть.

Оказалось, их не двое, а трое. Один, с крыльями, походил на тех существ, которых убили Шоут и Айк. Он повис над водой, раскинув руки, а крылья вяло поднимались и опускались. Другие, по-видимому, были амфибиями, вроде рыбаков, ничего, кроме моря, не знающих, наполовину люди, наполовину рыбы. Один лежал на боку, ногами в воде, другой расслабленно плавал. У них были гладкие головы с большими, как у тюленей, глазами и острые зубы. Кожа белая и блестящая, на спине — короткая черная шерсть.

Али боялась, что они исчезнут.

И еще больше — что не исчезнут.

Лежащая амфибия шевельнулась и повернулась к Али. У животного оказался толстый член, который торчал вверх. Это был самец, и он занимался мастурбацией. Хейдл растянул пасть в обезьяньей ухмылке; оскал выглядел устрашающе.

— Ой, — глупо сказала Али.

О чем она вообще думала, идя сюда одна?

Существа смотрели на нее с невозмутимостью философов, расположившихся на природе. Один подался вперед и договорил какую-то фразу, не переставая глядеть на Али.

Она обдумывала план бегства. Сделать шаг назад, повернуться и броситься бежать. Тот, что с крыльями, бросил на нее быстрый взгляд.

— Не двигайся, — раздался шепот Айка.

Он сидел на камне, слева от нее, на корточках, покачиваясь на пальцах. В опущенной руке — пистолет.

Хейдлы больше не разговаривали. Они пришли в состояние некой безмолвной восточной неги. Лежащий продолжал мастурбировать с каким-то обезьяньим увлечением, нисколько не смущаясь, как бы между делом. Теперь Али слышала только шелест воды по песку да шорох его пальцев.

Через некоторое время крылатый снова метнул взгляд на Али, оттолкнулся от воды и медленно полетел наискосок от берега, держась над самой водой. Когда Али перевела глаза на амфибий, одна из них уже исчезла. Потом и последний тоже — который себя ублажал — окончательно впал в оцепенение и уплыл. Скользнул под воду, словно его проглотили. И сверху сомкнулась пасть озера.

— Неужели это все было на самом деле? — тихо спросила Али.

Сердце у нее стучало. Она двинулась вперед, желая увидеть следы на песке и убедиться, что ей не привиделось.

— К воде не подходи! — предостерег Айк. — Он тебя поджидает.

— Думаешь, он еще там?

Неужели хейдл-созерцатель ее выслеживает? А на вид такие миролюбивые…

— Вернись, пожалуйста. Не заставляй меня нервничать.

— Айк! — Али запнулась от волнения. — Ты их понимаешь?

— Этих? Ни слова.

— А есть и другие?

— Сколько говорить, что мы тут не одни.

— Но мы же никого не видели…

— Али, мы все время идем мимо них.

— Вот таких?

— Таких и других, которых лучше бы и не знать.

— Но у них такой мирный вид. Как три поэта.

Айк только языком щелкнул.

— Тогда почему они на нас не напали?

— Сам не знаю. Пытаюсь понять. Кажется, что они как будто знают меня. — Он помедлил и добавил: — Или тебя.

Выдохшийся Бранч едва тащился. Он шел по следу, но потом след пропадал, а может, Бранч сбился. Он понимал, что, скорее всего, заплутал. Он болел от укусов насекомых. Лучше всего было бы отыскать какую-нибудь нору и отлежаться, пока не пройдет лихорадка. Однако внизу стало столько народу, что вряд ли получится найти надежное убежище.

Остановиться — значит привлечь всех врагов на много миль вокруг. Если его убежище найдут раньше, чем он поправится, все кончено. И Бранч держался на ногах.

Незаживающие раны замедляли шаг. Лихорадка ослабляла внимание. Майор чувствовал себя стариком. Казалось, он в пути целую жизнь.

Бранч дошел до узкой шахты, в которую стекал тоненький ручеек. С винтовкой на спине спустился по веревке. Внизу смотал веревку и отправился дальше. Сюда он попал впервые, но в подземье был не новичком.

По пути ему попался женский скелет. На черепе оставались длинные черные волосы, и это было странно — хейдлы плетут из волос прочнейшие веревки. То, что волосы не забрали, говорило о том, что такого добра тут в изобилии. Для Бранча это было к лучшему — на него меньше обратят внимания.

Обнаруживалось все больше признаков человеческого присутствия — целые скелеты, ребра, следы на земле, высохшие следы мочи или явственный запах homo sapiens среди хейдлской вони. Кто-то нацарапал на стене имя и дату. Дата — двухнедельной давности — вселила в Бранча надежду.

Затем он нашел расползшуюся кучу спасательных костюмов — некоторые оказались проколоты копьями или разрезаны. Неопреновые костюмы должны были показаться хейдлам волшебной запасной кожей или даже живым существом. Бранч порылся в куче, выбрал целый, подходящий по размеру, и натянул на себя.

Немного погодя он увидел рулон — карты Али. Бранч просмотрел все по порядку. В конце кто-то написал о предательстве Уокера и о том, что возле озера группа разделилась. Бранчу стало ясно, почему беззащитная группа шла отдельно и почему с ними нет Айка. Он понял, куда нужно идти: к подземному озеру. Там будут другие подсказки. В «хрониках» Али Бранч отлично разобрался. Майор взял карты и отправился дальше.

На следующий день он почуял погоню. Воздушный поток донес запахи преследователей, и Бранч обеспокоился. Это означало, что враги близко, поскольку обоняние у него слабое. Вот Айк унюхал бы их издалека. Бранч опять почувствовал себя стариком.

У него — как у любого живого существа — остался выбор: бежать или сражаться. Бранч бежал вперед.

Через три часа Бранч достиг реки. Он увидел идущую вдоль воды тропинку, но слишком поздно. Обернулся — хейдлов было четверо. Враги рассыпались по скату берега, бледные, как личинки.

Тонкое копье — тростник с обсидиановым наконечником — ударилось рядом с ним о скалу.

Другое пронзило воду. Было бы нетрудно подстрелить юнца, приближающегося слева. Но все равно их останется трое, и придется сделать то же самое, что он делает теперь.

Прыжок получился неуклюжий — Бранчу помешали винтовка и карты, упакованные в непромокаемую обертку. Он хотел прыгнуть подальше в воду, но правой ногой попал на камень. Услышал, как хрустнуло в коленке. Майор вцепился в винтовку, уронил на берег карты и только по инерции упал в реку. Течение утянуло его под воду. Бранч позволил реке протащить себя, покуда хватало дыхания. Потом дернул кольцо и почувствовал, как костюм наполняется воздухом. Бранча выкинуло на поверхность, как пробку.

Самый быстрый из преследователей все еще бежал вдоль реки. Как только голова Бранча показалась над водой, хейдл сделал бросок. Копье вошло глубоко, взметнув фонтанчик, похожий на петушиный хвост, и тут Бранч выпустил по хейдлу очередь. Хейдл перекувырнулся и, мертвый, плашмя упал в воду.

Река текла и текла, минуя излучины и изгибы, унося Бранча от опасности.

Следующие пять дней он провел в обществе мертвого хейдла; так они и плыли к озеру вдвоем. Река несла их, словно мать, не делающая различий между своими детьми. Бранч пил воду. Лихорадка его отпустила.

Копье в конце концов вышло из раны.

К коже присасывались угри-паразиты. Они пили кровь, зато рана не загноилась. Где-то по пути Бранчу удалось вправить колено.

Он столько намучился; неудивительно, что, подплывая к озеру, он впал в забытье.

А позади, на берегу реки, некто с раскрашенной кожей, весь покрытый шрамами и татуировками, поднял рулон карт. Он развернул их и придавил края камешками; хейдлы собрались вокруг. Они в таких вещах не разбирались, но Исаак понимал, как тщательно трудился картограф над этими листами.

— Вот наша надежда! — сказал он хейдлам.

Несколько дней спутники Айка обсуждали молочно-белое свечение, занимающее часть горизонта. Было высказано несколько гипотез: облачная гряда, водяная взвесь от водопада, айсберг. Али боялась, что у них начались голодные галлюцинации: все уже спотыкались и разговаривали сами с собой. Никто даже и представить не мог крепости, вырубленной в фосфоресцирующей скале.

Крепость высотой пять этажей, стены гладкие как египетский алебастр. Все сооружение вытесано из цельного камня. Кремнистый известняк, сказал Твиггс. Древние римляне добывали такой в Британии. Из него построено Вестминстерское аббатство. Кальцит кремового цвета; его извлекают из земли, мягкий как мыло, а с годами он приобретает твердость, необходимую для ваяния. Особенно Твиггс восхищался его пыльцевыми комплексами.

Давным-давно хейдлы обтесали лицевую часть скалы, обнажив более мягкий камень, чтобы вырезать комплекс комнат, крепостной вал и статуи, все из цельного куска. К этому огромному сооружению не добавили ни одного кирпича.

Крепость, в ширину три раза больше, чем в высоту, была пустая и почти развалилась. Она упиралась прямо в озеро и явно была важным узлом на торговых путях огромной исчезнувшей империи. В воде на дюймовой глубине виднелись остатки причалов.

На время люди забыли даже о голоде. Они бродили по муравейнику комнат, выходящих окнами на ночное озеро и с другой стороны крепости на скалы. На утесах были вырезаны звезды, тысячи звезд, ведущих в новые глубины.

Каменный монстр был возведен явно не для защиты от людей. Али предположила, что крепости около пятнадцати тысяч лет или больше.

— Люди тогда еще сидели в пещерах и обтесывали кремни, а хейдлы занимались морской торговлей — плавали от дома на тысячи миль, — сказала она. — Вряд ли мы для них представляли какую-то опасность.

— Куда же они подевались? — спросил Трой. — Что их уничтожило?

Идя по рассыпающимся развалинам, люди пытались понять этот народ из другой эпохи. Комнаты крепости и парапеты были построены по росту homo, и потолки везде были на удивление одинаковы — шесть футов.

На стенах виднелись следы вырезанных изображений, надписей и пиктограмм. Али сообщила, что надписи еще древнее тех, которые встречались им раньше. Она была уверена: ни один специалист никогда таких письмен не видел.

Внизу изрытого ходами здания стояла башня высотой около двадцати метров; она уходила наверх, в зал с куполом, расположенный в самой середине крепости. От основания башни людей отделяла высокая круглая платформа. Они обошли все огромное помещение по узенькой дорожке, светя вверх фонарями. На платформу не было ни лестницы, ни двери.

— Быть может, башня — царская усыпальница, — предположила Али.

— Или центральное укрепление замка, — добавил Трой.

— Или же старый добрый фаллический символ, — отозвалась Пиа, которая оказалась в группе, потому что Сперриер — ее любовник — доверял Гитнеру еще меньше, чем Айку. — Вроде фараонова обелиска или лингама Шивы.

— Нужно туда попасть, — сказала Али. — Это может быть важно. — Она не добавила, что важно для ее поисков Сатаны.

— И каким образом? Крылья отрастить? — спросил Сперриер. — Ступенек-то нет.

Водя по стене тонким лучом, Айк обнаружил, что в верхней части поддерживающей платформу стены вырезаны небольшие опоры. Он открыл свой тяжеленный рюкзак и начал извлекать содержимое. Все подошли взглянуть.

— Ты таскаешь с собой веревку? — изумился Руис. — И сколько метров?

Али бросились в глаза чистые носки. После стольких-то месяцев!

— Смотрите, сколько пайков! — сказал Твиггс. — А от нас прячешь!

— Замолчи ты, — оборвала Пиа. — Это его доля.

— Я их нарочно берег, — объяснил Айк. И роздал всем пакеты. — Последние. С Днем благодарения!

И точно, было двадцать четвертое ноября. Все набросились на еду. Последние уцелевшие члены Общества Жюля Верна впопыхах вскрывали упаковки, разогревали ветчину и ломтики ананасов и наполняли съежившиеся желудки. Распределить еду на несколько дней никто даже не пытался.

Айк стал разматывать веревки. От еды он отказался, но взял себе несколько драже «M&M's» — отобрал только красные. Его товарищи не знали, что и думать: такой надежный и бывалый следопыт — и вдруг так трепетно относится к выбору конфет.

— Разве они чем-то отличаются от синих или желтых? — спросила Челси.

— Конечно отличаются, — ответил Айк. — Они же красные.

Он обвязался веревкой.

— Подниму конец наверх, — сказал он. — Если там что-то есть, я его закреплю, и вы тоже сможете подняться.

Вооруженный налобным фонарем и их единственным пистолетом, Айк встал на плечи Сперриеру и Трою и дотянулся до нижней опоры. Отсюда до верха было около двадцати футов. Айк вскарабкался, ухватился за край платформы и начал подтягиваться, но вдруг остановился и целую минуту не двигался.

— Что случилось? — спросила Али.

Айк наконец подтянулся и посмотрел вниз:

— Взгляните лучше сами.

Он навязал на веревке петель, так что получилось подобие лестницы. Один за другим все поднялись — еле-еле, с его помощью. Для восстановления сил одного приема пищи оказалось явно недостаточно.

Вокруг башни — в девяноста футах от края — их встретила целая глиняная армия. Недвижная, но как живая.

Это были терракотовые воины-хейдлы. Целые сотни их стояли концентрическими кругами, лицом к незваным гостям.

У каждой статуи было оружие и свирепое выражение лица. На некоторых сохранились доспехи из нефритовых пластин, соединенных золотой проволокой. Кое-где золотая проволока растянулась или разорвалась, и пластины упали к ногам хозяина, оставив его беззащитным.

Говорить хотелось только шепотом. Всех охватил благоговейный ужас.

— На что это мы наткнулись? — спросила Пиа.

Некоторые воины замахивались палицами, наподобие доацтекских, утыканными кусками обсидиана. Попадались и атлатли — устройства для метания копья — и каменные булавы с железными цепями и рукоятями. Кое-что из оружия походило очертаниями на маорийское, но эта культура обогнала маорийскую на четырнадцать тысяч лет. Копья и стрелы, изготовленные из тростника, были оперены рыбьими костями.

— Совсем как некрополь императора Цинь Ши-хуанди, — сказала Али, — только меньше.

— И в семь раз старше, — добавил Трой. — И к тому же — хейдлский.

Они нерешительно вошли в круги, ступая осторожно, как ученики кун-фу, словно боялись потревожить это место. Те, у кого еще оставалась пленка, начали снимать. Айк вынул пистолет и осторожно ходил от статуи к статуе, разглядывая что-то, понятное ему одному. Али бесцельно бродила. Ошеломленный Трой присоединился к ней.

— Вон те канавки наполнены ртутью. — Он указал на сетку желобков, вырезанных на каменном полу. — Она течет, словно кровь. Интересно, для чего?

Судя по некоторым подробностям, статуи, вероятно, делали с натуры. Получается, средний рост воинов составлял целых пять футов и десять дюймов — и это пятнадцать столетий назад! Как заметил Трой, судить по армии обо всем народе не стоит, потому что в армию обычно отбирают самых крепких и здоровых. Но даже если и так — средний рост homo sapiens в ту же самую эпоху был на пять-восемь дюймов меньше.

— Рядом с этими ребятами Конан-варвар показался бы бесформенным недоростком во главе горстки коротышек, — сказал Трой. — И мне даже удивительно — почему они нас не завоевали?

— А кто сказал, что не завоевали? — возразила Али. Она продолжала разглядывать статуи. — Что интересно — так их изогнутое основание черепа. А челюсти совсем прямые. Помните голову, которую принес Айк? Череп крепится к шее совсем иначе. Я это хорошо помню. Вытянутый, как у шимпанзе. И челюсти заметно выдаются вперед.

— Я тоже заметил, — отозвался Трой. — Интересно, ты думаешь то же самое, что и я?

— Обратный ход?

— Точно. Ну, то есть возможно. — Трой развел руками. — Я ни в чем не уверен.

На научном языке маленькая челюсть означает ортогнатизм — эволюционную ступень вверх по сравнению с прогнатизмом, то есть сильным выступанием челюсти. Антропология не пользуется или почти не пользуется такими терминами, как «эволюционное восхождение» и «эволюционный упадок». Маленькая челюсть считается так называемым продвинутым признаком. Как все признаки, она выражает адаптацию к условиям среды. Однако совокупность воздействий окружающей среды постоянно изменяется и может привести к появлению новых признаков, иногда напоминающих примитивные. Это называется реверсией. Реверсия — не поворот вспять, хотя так может показаться, не возвращение к примитивному признаку, а развитие нового продвинутого, имитирующего примитивный. Маленькая челюсть развилась у хейдлов пятнадцать или двадцать тысяч лет назад — как видно по статуям, — но потом она опять стала выступающей и очень похожей на обезьянью, то есть стала выглядеть как примитивный признак. По каким-то причинам у хейдлов произошла реверсия.

Для Али важность открытия заключалась в том, как этот процесс повлиял на речь и сознание хейдлов. Маленькая челюсть предполагает большее разнообразие согласных звуков, а прямая шея и вогнутое основание черепа — опущенную гортань и, следовательно, большее разнообразие гласных. Тот факт, кто хейдлские статуи возрастом пятнадцать тысяч лет имеют маленькие челюсти и прямую голову, а трофей Айка — нет, говорил о том, что у современных хейдлов есть проблемы с речью и, возможно, с сознанием. Али вспомнила замечания Троя о симметрии мозга хейдлов. Что, если подземное существование превратило хейдлов из существ, способных построить подобную крепость, вылепить терракотовые статуи, освоить подземные реки и озера, в обычных зверей? Айк говорил, что хейдлы не умеют читать свои письмена. Что, если они потеряли способность мыслить? И Сатана — всего лишь злобный кретин? Что, если правы разные гитнеры и сперриеры, и homo hadalis не заслуживают иного отношения, чем злая собака?

Трой недоумевал:

— Но как могла реверсия быть такой быстрой? Пусть даже двадцать тысяч лет. Этого недостаточно для таких заметных изменений, правда?

— Я не могу объяснить, — сказала Али. — Но не забывай, что эволюция — реакция на окружающую среду, а посмотри, какова она. Радиоактивные камни, газы. Электромагнитный фон, гравитационные аномалии. Кто знает? Может, виновато межродственное скрещивание…

Айк шел впереди, вместе с Руисом и Пиа, разглядывал фигуры, водя лучом света как мечом, и заглядывал им в лица, словно искал самого себя.

— Что-то не так? — спросила Али.

— Теперь они совсем другие, — сказал Айк. — Похожи, но сильно изменились.

Али и Трой переглянулись.

— В каком смысле? — спросила Али.

Она думала, что он имеет в виду изменения, которые обсуждали она и Трой.

Айк обвел вокруг руками:

— Посмотрите. Здесь — мощь. Здесь — величие. Зато время, пока я жил у хейдлов, я не видел и намека на такие вещи. Какое уж там величие.

Остаток дня они посвятили дальнейшим исследованиям. Натеки кальцита свисали с потолков, разрушая дверные проемы. Спустившись поглубже, ученые нашли множество предметов, большей частью человеческой работы. Тут были древние монеты из Стигии и Крита, американские пятицентовики начала двадцатого века с изображением бизона, испанские дублоны, отчеканенные в Мехико. Бутылки из-под кока-колы, японские бейсбольные карточки, кремневые ружья. Были здесь и книги, написанные на мертвых языках, самурайские доспехи, зеркало работы инков и, наконец, статуэтки и изделия из резной кости, глиняные таблички с письменами давно забытых цивилизаций. Одной из самых удивительных находок стала армиллярная сфера, устройство, состоящее из нескольких металлических колец — одно в другом; их применяли когда-то для демонстрации вращения планет.

— Господи, она-то для чего хейдлам понадобилась? — удивился Руис.

Больше всего людей притягивала платформа с глиняной армией. Человеческие артефакты, разбросанные по крепости, были бесценными, но по сравнению с этим зрелищем они казались обыденными. На следующее утро Айк обнаружил в самой башне несколько едва заметных выступов. Пользуясь ими, он без страховки поднялся наверх.

Остальные смотрели, как он балансирует на верхушке башни. Очень долго Айк просто стоял. Затем крикнул вниз, чтобы выключили фонари. Полчаса все просидели в темноте, лишь камни слабо светились.

Когда Айк спустился, вид у него был потрясенный.

— Мы стоим прямо на их мире, — сказал он. — Эта платформа — огромная карта. А верхушка башни — смотровая площадка.

Все посмотрели себе под ноги и увидели, что на некрашеном каменном полу вырезаны какие-то линии. Во второй половине дня Айк помог товарищам по очереди взобраться и спуститься по веревке, чтобы они тоже посмотрели. К тому времени как настала очередь Али, Айк побывал наверху уже шесть раз и стал немного разбираться в карте.

Верхушка башни была плоской, размером не больше трех квадратных футов. Всем, кроме Айка, тут было не по себе, и он сделал пару петель, чтобы другие могли сидеть на них, как на веревочной лестнице. Али повисла рядом с Айком, ожидая, пока привыкнут глаза.

— Это как огромная мандала на песке, только без песка, — объяснял Айк. — Просто удивительно, сколько я их видел там, внизу. Я имею в виду такие места, как подземье Ирана или Гибралтара. Я думал, хейдлы похитили кучку монахов и заставили их заниматься резьбой. Теперь вижу, что ошибался.

Али тоже увидела. Гигантский круг платформы у нее под ногами теплился призрачным разноцветным свечением.

— Камень пропитали каким-то пигментом, — сказал Айк. — Возможно, когда-то это свечение можно было увидеть, стоя там, внизу. Однако мне кажется, что это не так. Скорее всего, простолюдины не имели доступа к таким знаниям. Только высшим позволялось подниматься сюда и видеть полную картину.

Чем дольше Али смотрела, тем больше привыкали глаза. Появились новые детали. Заполненные ртутью желобки превратились в текущие по камню реки. Линии — бирюзовые, красные, зеленые — извивались и пересекались самым замысловатым образом: это были коридоры.

— Думаю, вон то большое пятно — наше озеро, — сказал Айк.

У самого основания столба виднелись какие-то смутные очертания. Сюда из отдаленных мест сходились дороги. И если это все настоящее, тогда здесь, внизу, жил целый огромный мир. Быть может, были тут провинции, или государства, или края; зияющие пустоты стояли, как воздушные пузырьки в гигантских легких.

— Что такое? — Али задохнулась от удивления. — Оно оживает.

— У тебя глаза только еще привыкают. Подожди. Изображение объемное.

Плоское изображение вдруг обрело глубину и четкость. Цветные линии уже не пересекались, каждая показывала свой уровень, опускаясь и поднимаясь среди других.

— Ой, — проговорила Али, — я как будто падаю.

— Знаю. Оно открывается все дальше и дальше. В том-то и хитрость. Наверное, это искусство давным-давно позаимствовали цивилизации Гималаев. И теперь буддисты применяют его для изображения сферы обитания божеств. Если медитировать достаточно долго, создается оптическая иллюзия объема. Здесь перед нами — мандала в своем первоначальном предназначении. Полная карта подземья.

Даже у темного пятна озера был объем. Али видела и его плоскую поверхность, и то, что под ней, — неровные контуры дна. Реки казались подвешенными в пространстве.

— Я не совсем понимаю, как читать эту карту. Ни севера-юга, ни масштаба, — сказал Айк. — Но и здесь есть своя логика. Посмотри на береговую линию озера — и ты увидишь, как мы сюда шли.

Карта сильно отличалась от тех, что рисовала Али. На ее картах — она по-прежнему их рисовала — не было даже магнитного азимута, лишь ломаная линия из прямых отрезков, стремящаяся на запад. А здесь линии более округлые, более подробные. Теперь Али видела, как сильно она обуздала свой страх перед этим местом. Подземный мир не имел конца и больше походил на небо, чем на землю.

Озеро имело продолговатую грушевидную форму. Али тщетно пыталась различить какие-либо особенности рельефа с правой стороны, куда ушел Уокер. Ничего опасного Али не увидела, разве что его маршрут пересекали несколько рек.

— Башня должна обозначать середину карты, нашу крепость, — сказала Али. — А крестиком отмечено это место. Но ведь башня не касается озера — она от него на некотором расстоянии.

— Меня это тоже сбило с толку, — признался Айк. — Но видишь, как сходятся линии здесь, у столба? Мы выглядывали из крепости, и тут такого не видно. Дорога, по которой мы пришли, идет и дальше вдоль озера. И позади крепости тоже только одна дорога. Я думаю, что мы находимся где-то на одной из многих дорог, — он указал туда, где от озера отходила зеленая линия, — вот здесь.

Если Айк не ошибся и если пропорции карты верны, то получается, они не одолели и одной пятой окружности озера.

— Тогда что означает башня? — спросила Али.

— Я об этом думал. Знаешь поговорку: «Все дороги ведут…» — Он дал ей договорить.

— В Рим? Неужели?

— Почему нет?

— Сердце древней преисподней?

— Можешь на минутку встать на верхушку? — спросил Айк. — Я тебя подержу за ноги.

Али забралась на площадку, сначала встав на колени, потом на ноги. Отсюда она увидела все линии, начерченные внизу. И неожиданно испытала ощущение невероятного могущества. Словно на миг слилась с целым миром. Центр был здесь, и он был только один — цель долгого пути. Теперь она поняла, почему Айк в первый раз спустился в таком состоянии.

— Пока стоишь, — попросил Айк, крепко держа ее за лодыжки, — скажи — ты отчетливо видишь карту?

— Отсюда линии видны лучше, — сказала Али.

Ни сзади, ни спереди нее не было ничего, никакой опоры; изображение вдруг стало надвигаться на нее. Огромная паутина линий, казалось, поднимается все выше. И вдруг Али показалось, что она смотрит не вниз, а вверх.

— Господи!

Башня превратилась в яму. Али смотрела на мир из глубины. У нее закружилась голова.

— Сними меня, — взмолилась она, — а то я упаду.

— Хочу тебе кое-что показать, — сказал Айк ночью.

«Опять?» — подумала Али. Вечернее открытие совершенно ее опустошило. А он казался очень довольным.

— А завтра нельзя? — спросила Али.

Она устала. Прошло несколько часов, а у нее все еще кружилась голова от созерцания карты. И хотелось есть.

— Вообще-то нельзя, — ответил Айк.

Лагерь был разбит у входа с колоннами, рядом с полуразмытым желобом, по которому стекала чистая вода. Голод не давал себя забыть. Второй день исследований всех утомил. Те, кто забирался на верхушку башни, устали больше других. Они лежали на земле, свернувшись калачиком и прижав руки к пустым животам. Пиа обнимала Сперриера, который мучился от мигрени. Трой сидел лицом к озеру, держа пистолет Айка, и клевал носом. Хорошего ждать неоткуда.

Али передумала:

— Веди.

Она взяла его за руку и поднялась. Айк повел ее внутрь, каким-то тайным ходом. Там оказались вырубленные в камне ступени.

— Не спеши, — сказал он. — Береги силы.

Они дошли до башни, возвышающейся над крепостью. Потом им пришлось ползти по какому-то лазу к другой лестнице. Когда они поднялись по последнему пролету, Али увидела наверху яркий свет. Айк пропустил ее вперед.

В комнате, выходящей на озеро, стояло множество масляных ламп. Простые глиняные ковшики, в которые налито масло; с одного конца оно стекало по носику и горело.

— Где ты их нашел? — удивилась Али. — А откуда масло?

В углу стояли три большие глиняные амфоры — такие поднимают с затонувших древних кораблей.

— Они лежали в подвале. Их там пятьдесят или даже больше, — сказал Айк. — Наверное, здесь было что-то вроде маяка. Может, вдоль берега есть и другие — своеобразная система оповещения.

Света одной лампы хватило бы, чтобы рассмотреть кончики своих пальцев, но сотни ламп залили комнату золотым сиянием, и Али представила корабли хейдлов, скользившие по темному озеру двадцать тысяч лет назад.

Она украдкой взглянула на Айка. Он сделал это все для нее. У него от света болели глаза, но он их не прятал — ради Али.

— В крепости оставаться нельзя, — сказал Айк, вытирая слезы. — Я хочу, чтобы ты ушла вместе со мной.

Он старался не щуриться. То, что Али нравилось, ему доставляло боль. Она испытывала искушение погасить несколько светильников, чтобы Айку было не так больно, но решила, что он обидится.

— Выхода нет, — сказала она. — Мы не можем идти дальше.

— Можем. — Айк указал на бескрайнее озеро. — Все не так безнадежно, путь продолжается.

— А как же другие?

— Они тоже могут идти. Но они сдались. Нельзя сдаваться, Али. — Он говорил горячо. — Пойдем со мной.

Это тоже — только для нее, как и свет.

— Прости, — сказала она. — Ты — дело другое. А я — как они. Я устала и хочу остаться здесь.

Айк отвернулся в сторону.

— Ты, конечно, думаешь, что я говорю это из любезности, — добавила Али.

— Нам необязательно умирать, — настаивал Айк. — Что бы ни случилось с ними, нам необязательно здесь умирать.

Он говорил твердо. И говорил «нам».

— Айк… — начала она и замолчала.

Поститься ей уже приходилось, и она чувствовала, что на этот раз ослабла слишком быстро. Но одновременно Али испытала какое-то странное удовлетворение.

— Мы можем отсюда выбраться, — убеждал Айк.

— Ты вел нас столько, сколько мог. Ты все для нас делал. Мы совершили наши открытия, узнали, что тут когда-то существовала великая империя. Теперь все кончено.

— Пойдем со мной, Али.

— У нас нет еды.

Взгляд Айка слегка метнулся в сторону, едва заметно. Он ничего не сказал, но что-то в его молчании было не так. Он знает, где взять еду? Али была неприятно удивлена. Мелькнула мысль, что Айк слишком скрытен. Словно он сказал: «Я — не вы». Затем его взгляд стал прямым, и сам он снова стал одним из них.

Али закончила:

— Я очень благодарна за то, что ты для нас сделал. А теперь нам нужно просто принять неизбежное. Нужно смириться. А тебе незачем тут оставаться и дальше. Ты должен идти.

Ну вот, подумала она. Выпила свою чашу благородства. Теперь его очередь. Он будет великодушно спорить. На то он и Айк.

— Что ж, пойду, — сказал он.

Али невольно нахмурилась.

— Пойдешь? — пролепетала она и тут же пожалела.

Неужели он их бросает? И ее?

— Я думал — остаться или нет, — сказал Айк. — Представил себе, как это будет романтично. Найдут нас лет через десять. Тебя и меня.

Али моргнула. По правде говоря, она представляла то же самое.

— Тебя найдут в моих объятиях, — продолжал Айк. — Потому что, как только ты умрешь, я тебя обниму. И ты навсегда останешься моей.

— Айк, — сказала Али и снова замолчала.

Она вдруг почувствовала, что не в силах вымолвить ни слова.

— Думаю, это не преступление. Ведь после смерти ты уже не будешь Христовой невестой, так ведь? Он получит твою душу, а я — остальное.

Вроде бы все правильно, но Али стало не по себе.

— Если тебе нужно мое разрешение, я говорю — да, — сказала она.

Да, он обнимет ее. Правда, в ее воображении все было наоборот. Айк умрет первым, а она будет его обнимать. Но суть та же.

— Так вот, — продолжал Айк, — я подумал и решил, что по отношению ко мне это было бы, грубо говоря, несправедливо.

Взгляд Али блуждал по светлой комнате.

— Я бы тебя получил, — пояснил он, — слишком поздно.

«Прощай, Айк», — подумала Али. Оставалось только произнести это вслух.

— Все не так просто, — сказал он.

— Я понимаю.

«Ступай с богом».

— Нет, не понимаешь.

— Все нормально.

— Нет, не нормально. У меня бы сердце разорвалось. — Он облизал губы и словно бросился в воду. — Я прождал тебя слишком долго.

Али уставилась на него.

Ее удивление его встревожило.

— Я же должен был решиться сказать тебе все, раз я собираюсь остаться, — оправдывался он. — Хоть на это я имею право?

— Что сказать, Айк? — Али слышала свой голос словно издалека.

— Я уже сказал.

— Я чувствую то же самое.

«То же самое? И это все, что я могу ему дать?»

— Знаю, — отозвался Айк. — Ты меня тоже любишь. Как любую Божью тварь. — И он насмешливо перекрестился.

— Перестань, — попросила Али.

— Ладно, забудь, — сказал он, и глаза на изможденном лице закрылись.

Теперь была очередь Али. Хватит с нее призраков. Хватит фантазий, хватит мертвых возлюбленных. Ее Христос, его Кора.

Али протянула руку, словно глядя на себя издалека. Пальцы двигались, как чужие. Она прикоснулась к его волосам.

Айк отпрянул. Али поняла: он уверен, что она его жалеет. Наверное, много лет назад, когда он был молод, это не имело бы для него значения. Сейчас Айк насторожен и противен сам себе. Конечно, он не верит в ее искренность.

Казалось, Али никогда этого не делала. Она боялась показаться неуклюжей или неискренней. Если бы она готовилась заранее, хотя бы мысленно, у нее ничего бы не получилось. И все же нельзя сказать, что руки ее не дрожали, когда она расстегнула пуговицы и обнажила плечи. Одежда упала на пол.

Обнаженное тело чувствовало тепло светильников. Краешком глаза Али заметила, что этот свет, которому двадцать тысяч лет, превратил ее тело в золото.

Когда они прижались друг к другу, Али подумала, что есть хотя бы один голод, который теперь нетрудно утолить.

Их разбудил крик Челси. У нее вошло в привычку мыть по утрам голову на берегу озера.

— А мы здесь, оказывается, не одни, — пробормотала Али.

Ей приснился апельсиновый сок и печальное уханье горлицы. И запах дубового дыма в горном воздухе.

Айк так и не выпустил ее из объятий. Так обидно, когда утро нового дня испорчено ложной тревогой.

Потом в башню долетели и другие крики. Айк вскочил и высунулся из окна; спина его пестрела насечками, шрамами, буквами — свидетельствами старых мучений.

— Что-то случилось, — бросил он, хватая одежду и нож.

Али спустилась вслед за ним, и они — самые последние — присоединились к остальным на берегу. Все дрожали. Было не холоднее, чем обычно, но люди слишком исхудали.

— Вот и Айк, — сказал кто-то, и все расступились.

В озере плавал труп. Он лежал у самого берега, спокойный, как вода.

— Это не хейдл, — пробормотал Сперриер.

— Здоровенный был, — заметил Руис. — Может, кто-то из людей Уокера?

— Уокера? Откуда? — удивился Твиггс.

— Например, упал с плота и утонул. И его прибило сюда.

Тело принесло к берегу, словно покинутый корабль; оно лежало головой вперед, кверху мертвенно-бледным, отбеленным лицом, на воде покачивались обмякшие руки. Глаз не было.

— Я думала, что там плавает бревно, и хотела его вытащить, — рассказывала Челси. — Потом увидела.

Айк зашел в воду и нагнулся над телом, стоя спиной к берегу. Али показалось, что блеснул нож. Через минуту Айк повернулся к остальным, таща за собой труп.

— Точно, солдат.

— Совпадение, — предположил Руис. — Должно же было его прибить где-нибудь к берегу.

— Почему именно сюда? Он вообще мог затонуть или разложиться. Или его могли съесть.

— Его сберегли нарочно, — сказал Айк.

Али заметила то, чего другие, кажется, не видели, — насечку на бедре — там, где Айк ткнул ножом.

— То есть что-то такое в воде? — спросила Пиа.

— Нет, — ответил Айк. — Это сделано иначе.

— Хейдлы? — уточнил Руис.

— Да.

— Течение. Вероятность…

— Его сюда нарочно притащили.

Спутникам Айка потребовалось несколько минут, чтобы переварить сообщение.

— А зачем? — спросил Трой.

— Наверное, в качестве предупреждения, — предположил Твиггс.

— Хотят прогнать нас домой? — засмеялся Руис.

— Вы не поняли, — спокойно возразил Айк. — Это подарок.

— Приносят нам жертву?

— Я как раз думал — поймете вы или нет. Они могли его сами съесть.

Наступило молчание.

— Нам предлагают в пищу мертвеца? — прохныкала Пиа. — Для еды?

— Вопрос — почему вдруг? — сказал Айк, глядя на темное озеро.

Твиггс был оскорблен:

— Они считают нас каннибалами?

— Просто думают, что мы хотим выжить.

И Айк сделал страшную вещь. Он не оттолкнул труп от берега, а стал ждать.

— Чего ты ждешь? — возмутился Твиггс. — Убери его.

Айк молча ждал.

Искушение было отвратительное. Наконец Руис сказал:

— Ты о нас плохо думаешь, Айк.

— Не смей нас оскорблять, — потребовал Твиггс.

Айк не обратил на него внимания. Молча ждал, что скажут остальные. Прошла еще минута. Все смотрели на него. Никто не хотел сказать «да», никто не хотел сказать «нет». А он не собирался решать за всех. Даже Али не отвергла предложение с ходу.

Айк терпеливо ждал. Мертвый солдат покачивался позади него. Он тоже терпеливо ждал.

Али не сомневалась, что все думают об одном и том же — какой у него вкус, и насколько его хватит, и кто этим займется. Наконец она вышла вперед и ответила за всех:

— Ну, допустим, мы бы его съели. А что потом?

Айк вздохнул.

— Вот именно, — подхватила Пиа через несколько секунд.

Руис и Сперриер прикрыли глаза. Трой слегка покачал головой.

— Слава тебе господи, — сказал Твиггс.

Путники изнывали в крепости, сил едва хватало, чтобы выйти наружу помочиться. По очереди жались на матрацах — не очень-то приятно лежать на собственных костях.

Вот, значит, каково голодать, думала Али. Голод — ожидание окончательного изнеможения. Али всегда гордилась умением преодолеть себя. Однако легко отказаться от мирских соблазнов, когда знаешь, что можешь к ним вернуться. А с настоящим голодом совсем не так. Уход — это тяжкое однообразие.

Пока их силы не иссякли окончательно, Али и Айк провели еще две ночи в освещенной комнате. Тридцатого ноября они спустились к остальным. У Али кружилась голова, и она больше не смогла подняться по лестнице.

Голод сделал людей очень старыми — и совсем молодыми. Твиггс выглядел особенно постаревшим, лицо ввалилось, челюсть отвисла. И в то же время они напоминали детей — спали каждый день все больше и больше, свернувшись калачиком. Кроме Айка, который, как лошадь, боялся ложиться, они спали уже по двадцать часов.

Али пыталась заставить себя работать, соблюдать гигиену, молиться, рисовать карты. Пыталась навести хоть какой-то порядок в этом хаосе Господнем.

Второго декабря утром от озера донеслась какая-то возня.

Те, кто еще мог сидеть, попытались выпрямиться: сбылись их худшие страхи. За ними пришли хейдлы.

Казалось, на берегу собралась стая волков.

Кто-то обрывочно шептал. Трой заковылял на поиски Айка, но его не слушались ноги. Он опять уселся.

— Не могли подождать, — тихо простонал Твиггс. — Так хотелось умереть во сне.

— Заткнись! — прошипел Руис. — И выключи фонарь. Может, они и не знают, что мы здесь. — Он поднялся на ноги и в призрачном свечении камня, пошатываясь, побрел к бойнице, вырубленной рядом с входом. Осторожно, как вор, высунул голову. И скользнул вниз.

— Что там? — прошептал Сперриер.

Но упавший молчал.

Сперриер подполз поближе.

— Руис, эй! Господи, да у него затылка нет!

И тут началась атака.

Внутрь повалили расплывчатые фигуры, какие-то звериные силуэты на фоне светящихся стен.

— О боже мой! — завопил Твиггс.

И если бы не его вопль, их всех скосили бы из пулемета. Воцарилась тишина.

— Не стрелять! — скомандовал кто-то. — Кто сказал «боже мой»?

— Я, — проныл Твиггс. — Дэвид Твиггс.

— Не может быть!

— Наверное, ловушка, — сказал другой голос.

— Да это же мы! — крикнул Сперриер и посветил фонарем себе в лицо.

— Солдаты! — закричала Пиа. — Американцы!

По залу рыскали лучи.

Обросшие солдаты, не разгибаясь, сновали по всем углам, готовые стрелять. Трудно сказать, кто больше удивился — отупевшие от голода ученые или озверевшие остатки команды Уокера.

— Не двигаться! Не двигаться! — орали солдаты.

У них были красные глаза. Они никому и ничему не верили. Дула винтовок так и порхали в поисках противника — словно стайка колибри.

— Несите сюда полковника, — сказал кто-то.

Принесли Уокера — он сидел на винтовке, которую держали в руках двое солдат. Али показалось, что полковник изнурен голодом, но тут же увидела кровь. Сквозь искромсанные штанины торчали вошедшие в мясо и кости осколки обсидиана.

Таким изможденным он выглядел из-за боли. Однако хватки своей полковник не утратил. Уокер окинул зал хищным взглядом.

— Вы что, больны? — осведомился он.

Али увидела себя и своих спутников со стороны — исхудавшие тени, едва способные сидеть. Настоящие пугала.

— Мы просто голодные, — объяснил Сперриер. — У вас есть еда?

Уокер посмотрел на них.

— А где остальные? Насколько я помню, вас было не девять, а побольше.

— Они ушли домой, — сказала Челси, согнувшаяся над своей шахматной доской.

Она смотрела на тело Руиса. Теперь было видно, что пуля вошла ему в глаз.

— Решили вернуться тем же путем, — пояснил Сперриер.

— И врачи тоже? — уточнил Уокер.

На минуту в нем затеплилась надежда.

— Остались только мы, — добавила Пиа. — И вы.

Полковник обвел глазами зал.

— Что это такое? Усыпальница?

— Дорожная станция, — ответила Пиа.

Али надеялась, что тут она и остановится. Ни к чему Уокеру знать о карте и глиняной армии.

— Мы пришли сюда две недели назад, — вмешался Твиггс.

— И так здесь и сидели?

— У нас кончилась еда.

— Похоже, для обороны место подходящее, — сказал Уокер лейтенанту в обгоревшей одежде. — Выставь периметр. Лодки охранять. И давайте сюда наши припасы и гостью. Уберите труп.

Уокера усадили и прислонили к стене. Солдаты действовали осторожно, но когда укладывали его ноги, было видно, что ему очень больно.

Стали подходить остальные, неся припасы и оборудование, присланное «Гелиосом». Солдаты уже не походили на безупречных рыцарей, о чем полковник раньше так заботился! Форма на них превратилась в лохмотья. Некоторые ходили босиком. У многих были раны на голове и ногах. Они пахли порохом и кровью. Бороды, грязные космы — банда рокеров, да и только. Стерся налет благородных крестоносцев, остались уставшие, злые и напуганные бандиты. Их попытка сбежать не удалась.

Через несколько минут Уокер опять обратил внимание на ученых.

— Скажите, — спросил он, — какие у вас потери?

— Ни одной, — ответила Пиа. — До сегодняшнего дня.

Уокер не стал извиняться; труп Руиса за ноги вытащили из зала.

— Впечатляет. Вам удалось пройти сотни миль по незнакомой местности, да еще невооруженным.

— Айк свое дело знает, — сказала Пиа.

— Так Крокетт здесь?

— Он отправился на разведку, — быстро вставил Трой. — Он иногда пропадает. Ищет шахту-пять. Нам нужна еда.

— Зря время теряет. — Уокер повернул голову к чернокожему лейтенанту. — Возьми пятерых солдат и отыщи нашего приятеля. Хватит нам сюрпризов.

Лейтенант ответил:

— Сэр, не нужно за ним гоняться. У нас и так было много неприятностей.

— Нельзя, чтобы Крокетт гулял на свободе.

— А почему? — спросила Али. — Что он вам сделал?

— Вопрос в том, что я ему сделал. Крокетт не из тех, кто забывает и прощает. Он сейчас за нами следит.

— Он ушел. Сказал, что мы сдались. Ему здесь нечего делать.

— А слезы почему?

— Вам незачем его убивать, — тихо сказала Али.

Уокер оживился:

— Пленных не берем, понятно, лейтенант? Первое указание Крокетта.

— Есть, сэр, — выдохнул лейтенант.

Он выбрал себе пять солдат, и отряд отправился в глубину крепости.

Когда они ушли, Уокер прикрыл глаза. Один солдат вынул из сапога нож, вскрыл упаковку с пайками и сделал приглашающий жест. У Троя едва хватило сил раздать товарищам пакеты. Твиггс поцеловал свой пакет и разорвал его зубами.

Али попробовала готовые спагетти — восхитительный вкус! Она старалась откусывать понемножку и запивала водой.

Твиггса вырвало, но он тут же продолжил трапезу.

Зал начал наполняться. Принесли раненых. Двое солдат установили у окна пулемет. Всего, вместе с собой и своими спутниками, Али насчитала двадцать пять человек. Столько осталось от ста пятидесяти, вышедших в экспедицию.

Уокер открыл налитые кровью глаза.

— Несите все внутрь, — приказал он. — И плоты тоже. Их легко испортить, к тому же они выдают наше присутствие.

— Но их там двенадцать штук!

«На пятнадцать меньше, чем было вначале, — подсчитала Али. — Что же у них случилось?»

— Несите сюда, — повторил Уокер. — Несколько дней мы продержимся. Крепость — ответ на наши молитвы: хоть какая-то опора в этом гнусном месте.

Поросячьи глазки солдата выражали несогласие. Он небрежно отсалютовал. Уокер явно терял власть.

— Как вы нас нашли? — спросила Пиа.

— По вашему свету, — ответил полковник.

— По какому свету?

Лампы Айка, поняла Али. Вот так тайна для двоих. Маяк в ночи.

— Вы нашли шахту-пять, — констатировал Сперриер.

— Половина досталась хейдлам.

— Дьявол не дремлет, — раздался новый голос, и в комнату вошел Монтгомери Шоут.

— Вы? До сих пор живы? — удивилась Али.

Она не могла скрыть отвращения. Одно дело — их бросили солдаты, но Шоут был свой, член экспедиции; он знал о грязных планах полковника и молчал. Его предательство гораздо хуже.

— Мы просто совершили небольшую экскурсию, — заявил Шоут. У него был старый синяк на щеке и свежий под глазом — его, очевидно, били. — В последнее время хедди нас что-то невзлюбили. Ребятам пришлось трудиться по две смены подряд — они и меня не забывали. Начинаю думать, что наша грандиозная экспедиция может потерпеть неудачу.

Но Уокер, видно, был не в настроении пререкаться с придворным шутом.

— Здешнее побережье населено?

— Я видела только троих, — ответила Али.

— Троих или три? Три населенных пункта?

— Троих хейдлов.

— И все? Никаких поселков? — Заросшие черными космами губы полковника расползлись в улыбке. — Тогда, слава богу, мы от них оторвались. По воде они нас не выследят. Мы спасены. Еды у нас на два месяца, и еще есть устройство Шоута.

Шоут погрозил пальцем:

— Эй-эй! Не сейчас. Мы же договорились — еще три дня на запад. Потом будем говорить о возвращении.

— А девушка где? — поинтересовалась Али. Когда входили солдаты, она заметила, что у многих на поясе и на ремнях рюкзаков болтаются отрезанные пальцы с когтями, уши, куски женских и мужских гениталий. В памяти ее всплыли строки Йетса:

— Я ее недооценил, — проскрежетал полковник.

Ему требовался морфий. Али подозревала, что солдаты тоже им пользуются.

— Вы ее убили!

— Стоило бы. От нее никакого проку.

Он махнул рукой. Двое солдат втащили девушку и привязали к стене.

Первое, что Али заметила, был ее запах. От девушки пахло потом, калом, еще чем-то резким. Волосы пропитались дымом. По скотчу, которым был заклеен рот, текла кровь и слюна.

— Что вы сделали с девочкой?

— Мои ребята не смогли устоять, — пояснил Уокер.

— И вы им позволили?..

Уокер уставился на Али.

— Вся такая правильная? Ты-то не лучше других. Всем от нее что-то нужно. Давай составляй свой словарь, сестра! Только без разрешения отсюда не выходить!

Трой встал и накинул свою куртку девушке на плечи. Его галантность заставила пленницу отпрянуть; затем она раздвинула ноги, насколько позволяла веревка, и подставила себя. Трой шарахнулся назад.

— Я бы в такую не влюбился, — захохотал Уокер. — Зверюга. По-настоящему дикая.

Али и Трой попытались покормить девушку.

— Что это вы делаете? — возмутился солдат.

— Отрываю скотч, — ответила Али. — Как же она будет есть?

Солдат сорвал скотч и быстро убрал руку. Девушка едва не перекрутилась на проволоке, рванувшись к нему. Али отшатнулась. Зал загремел хохотом.

— К вашим услугам, — сказал солдат.

Кормить пришлось с осторожностью. Али тихонько заговорила с девушкой, назвала свое и Троя имя, попыталась ее успокоить. Человеческая пища была ей вредна, но девушка ела. Один раз она выплюнула яблочный сок и пробормотала что-то жалобное — слова прозвучали неожиданно мягко. Дело было не столько в тихом голосе, сколько в интонации. Несмотря на свирепость, у девушки стал почти благочестивый вид. Казалось, она обращается к пище или читает молитву. Нрав у нее был не простой, но и не свирепый.

Когда с кормежкой закончили, пленница улеглась на каменный пол и закрыла глаза. Между едой и сном не было никакой паузы. Она просто пользовалась, чем могла.

Прошло два дня. Айк не показывался. Али чувствовала, что он где-то рядом, но найти его не смогли.

Надеясь выпытать код устройства, солдаты избили Шоута до бесчувствия. Его упрямство привело их в ярость, и они остановились только тогда, когда Али загородила его собой.

— Убьете его — и кода не узнаете, — сказала она.

Теперь к ее заботам добавился Шоут, а ведь Али уже ухаживала за полковником и некоторыми солдатами. Кто-то же должен это делать. Все-таки Божьи твари.

Уокер время от времени впадал в лихорадку. Он ругался на разных языках. Солдаты злобно переглядывались. Али все больше волновалась. Одно утешение — Айка так и не удалось найти.

На вторую ночь Трой попытался не дать солдатам уволочь девушку наружу — там уже ждали их товарищи.

Солдаты начали бить его пистолетом и не остановились бы, но девушка стала хихикать, и они потеряли к антропологу интерес. Ее вернули не скоро, всю потную, с заклеенным ртом. Все еще истекая кровью, Трой помог Али помыть ее водой из бутылки.

— Она уже рожала, — вполголоса сказал он. — Ты заметила?

— Ты ошибаешься, — возразила Али.

Однако среди татуировок и полос грязи она разглядела следы растяжек. Ареолы сосков были темные. Просто раньше она не обратила внимания.

На третью ночь солдаты снова пришли за девушкой. Несколько часов спустя ее привели обратно, почти без сознания. Когда Али и Трой мыли ее, Али начала тихонько напевать мелодию, сама того не замечая, пока Трой не окликнул:

— Али, смотри!

Али подняла глаза от кровоподтеков на бедрах и увидела, что девочка уставилась на нее, а по щекам у нее катятся слезы.

Али запела снова:

Девушка зарыдала. Али совершила ошибку — попыталась ее обнять. Ее жалость вызвала настоящую бурю — девушка начала пинаться и толкаться. Али постигло ужасное озарение: у несчастной когда-то была мать, которая пела этот гимн.

Ночь Али провела, наблюдая за пленницей. В свои четырнадцать лет девочка была больше женщиной, чем Али в тридцать четыре. Она была замужем или, во всяком случае, у нее был мужчина. И даже, оказывается, был ребенок. И теперь, когда ее так жестоко насиловали, ей удалось сохранить рассудок. Удивительная сила духа.

Утром Твиггсу — впервые после того, как он перестал голодать, — потребовалось выйти в туалет. Поскольку Твиггс — это Твиггс, он и не подумал попросить разрешения. И один из охранников его застрелил.

Относительной свободе ученых пришел конец. Уокер приказал всех связать и отвести в глубину крепости. Али не удивилась. Она уже давно поняла, что с ними так или иначе расправятся.

24 Tabula rasa

Нью-Йорк

В гостиничном номере было темно, только светился голубой экран телевизора. Удивительно — в комнате слепого без звука работает телевизор. В другие времена де л'Орме и сам мог бы устроить такое, чтобы подшутить над гостями, но сегодня он гостей не ждал. Просто горничная смотрела сериал и забыла выключить.

А на экране была Таймс-сквер, новогодний хрустальный шар падал на беснующуюся от радости толпу.

Де л'Орме перебирал в уме свои любимые строки Иоганна Экхарта. Этот мистик тринадцатого века проповедовал очень простыми словами очень странные вещи. И так бесстрашно — в самой тьме Средневековья.

Неудивительно, что теолог был осужден инквизицией и отлучен от церкви.

Сделал из Господа какую-то сексуальную госпожу. И совсем уж непонятно — человек обретет свободу от Бога? Бог обретет свободу?.. И что потом? Небытие. Ты проникаешь во тьму и приходишь к тому же самому свету, который оставил. К чему тогда все? — думал де л'Орме. Ради пути? Неужели путь — лучшее, чему может посвятить себя человек?

Так он размышлял, когда зазвонил телефон.

— Узнаешь? — спросили на другом конце провода.

— Бад?

— Точно, я самый, — бормотал Персивел.

— Откуда звонишь?

— М-м-м… — Бывший астронавт говорил как-то странно.

Пьян. Наш «надежный парень» пьян?

— У тебя что-то случилось, — констатировал де л'Орме.

— Еще как. Сантос у тебя?

— Нет.

— А где? — осведомился Персивел. — Ты вообще знаешь, где он?

— Где-то в Корее, — ответил де л'Орме; он не знал, в какой именно Корее. — Там поднялась еще одна группа хейдлов. Сантос должен описать кое-какие вещи, что имеются при них. Золотые чеканки с изображением какого-то божества.

— В Корее? Это он так сказал?

— Я сам его туда послал.

— И почему ты думаешь, что он там, куда ты его послал?

Де л'Орме снял очки. Потер и открыл глаза. Совершенно белые — без радужных оболочек и зрачков. На лицо ему падали разноцветные блики от уличных фейерверков. Слепой ждал.

— Я всю ночь пытаюсь дозвониться до других, — говорил Персивел. — Без толку.

— Новый год, — объяснил де л'Орме. — Наверное, они у своих родных.

— И никто тебе не сказал! — Это звучало не как вопрос, а как упрек.

— К сожалению, не понимаю, о чем речь.

— Теперь уже поздно. А ты и вправду не знаешь? Где же ты был?

— Здесь. Болел гриппом. Неделю просидел в номере.

— А знаешь про такую газету — «Нью-Йорк таймс»? И новости не слушаешь?

— Я решил отдохнуть. Скажи наконец, в чем дело. Иначе я не смогу помочь.

— Помочь?

— Говори, пожалуйста.

— Нам угрожает опасность. Тебе нельзя там находиться.

Постепенно клубок размотался. Две недели назад в хранилище карт музея Метрополитен случился пожар. А перед этим взорвали библиотеку в пещерном храме Юньган в Китае. В последнем преступлении китайцы обвиняют исламских сепаратистов.

За последний месяц в десяти с лишним странах разгромлены или уничтожены архивы и археологические площадки.

— Про музей Метрополитен я, конечно, слышал. Об этом всюду сообщали. Но при чем здесь все остальное?

— Кто-то хочет уничтожить всю нашу информацию. Как бизнесмен, когда закрывает производство. Заметает следы.

— Какие следы? При чем тут библиотеки, музеи? Для чего их уничтожать?

— Хочет прикрыть лавочку.

— Кто? Ты о ком говоришь? Ничего не понимаю.

Персивел рассказывал и о других событиях, включая пожар Кембриджской библиотеке, где хранились древние рукописи из каирской синагоги.

— Полностью, — сказал Персивел. — Дотла. Все уничтожено. И развеяно по ветру.

— Те места, где мы работали в течение года.

— На этот раз хотят уничтожить нашу информацию полностью, — продолжал Персивел. — До недавних пор дело обстояло иначе: там рукопись подпортят, тут фотопленка пропадет. А теперь поставили на широкую ногу. Как будто кое-кто торопится все замести, прежде чем убраться восвояси.

— Совпадение, — сказал де л'Орме. — Сжигают книги, устраивают погромы. Враги разума. Чернь совсем взбесилась.

— Не совпадение. Он нас использовал. Как ищеек. Спустил нас по собственному следу. А мы и рады стараться. А теперь он дал задний ход.

— Он?

— Кто, как ты думаешь?

— Если ты и прав, что ему это дает? Он удаляет информацию, но не наши выводы.

— Стирает свое изображение.

— Тогда он уничтожает свой же образ. Чего он этим добьется?

Однако, возражая Персивелу, де л'Орме чувствовал себя не в своей тарелке. Неужели далекие звуки тревожной сирены звучат и в его мозгу?

— Он уничтожает нашу память, — продолжал Персивел. — Стирает следы своего пребывания.

— Но мы теперь его знаем. По крайней мере, знаем все существующие факты. Наши знания записаны.

— Мы — последние свидетели, — сказал Персивел. — Нас не станет — и все, вот вам и чистая доска.

Де л'Орме никак не удавалось сложить все фрагменты головоломки. Он всего неделю провел взаперти, а мир словно сошел с ума. Или Персивел?

Археолог пытался разобраться в услышанном.

— Ты думаешь, мы вели нашего врага туда, куда он сам хотел? Тогда нужно искать среди своих. Сатана — один из нас. И теперь он — или она? — повторяет наш путь и уничтожает наши сведения. Опять же — зачем? Чего он добьется, стерев свидетельства о своей личности? Если верна наша теория о реинкарнации царя хейдлов, значит, в следующий раз он появится в другом обличье.

— Но сознание его будет все то же, — сказал Персивел, — или ты забыл? Мы же об этом говорили. Собственную натуру не переделаешь, как не изменишь отпечатки пальцев. Он может и вести себя по-другому, но опознать его можно — благодаря пятитысячелетнему опыту человечества. Не мы опознаем — так следующее общество «Беовульф». Или следующее за ним. А так — никаких фактов, никаких открытий. Он станет невидимкой. Кем бы он ни был.

— Пусть себе мечется, — сказал де л'Орме. Говоря, археолог имел в виду скорее самого Персивела, чем того, кого они искали. — Когда закончит все громить, мы будем знать о нем больше, чем он сам. Мы почти у цели.

На другом конце провода Персивел тяжело дышал в трубку. Бормотал что-то невнятное. Де л'Орме слышал даже шорох ветра по крыше телефонной будки. Потом протащился с горки на пониженной передаче грузовик. Де л'Орме представил себе Персивела — на какой-нибудь пустой автостоянке заброшенной магистрали.

— Езжай-ка лучше домой, — посоветовал он.

— Ты на чьей стороне? Я ведь затем и звоню — узнать, на чьей ты стороне.

— На чьей я стороне?

— Тут и есть зацепка, так ведь?

Голос Персивела пропадал. Шумел ветер. Он говорил как человек, которого буря лишила и души и тела.

— Твоя жена, наверное, волнуется.

— Ага, пусть она кончит, как Мустафа? Мы с ней распрощались и больше не увидимся. Это ради ее же блага.

В окно гостиничного номера что-то шлепнулось и заскреблось. Де л'Орме спрятался обратно в свою спасительную тьму, откинулся на вельветовую спинку дивана. Прислушался. По стеклу кто-то царапал. И еще хлопал крыльями. Птица. Или ангел — заблудился среди небоскребов.

— А что случилось с Мустафой?

— Ты должен знать.

— Не знаю.

— Его нашли в Стамбуле, в пятницу. То, что от него осталось, плавало в Йеребатане.[26] А ты правда не знал? Его убили в тот день, когда в мечети Айя-София нашли бомбу. Мы — свидетели, понимаешь?

Очень тщательно и аккуратно де л'Орме положил очки на стол.

У него закружилась голова. Ему хотелось спорить, хотелось возразить Персивелу, чтобы тот взял назад ужасные слова.

— Это все мог сделать только один человек, — продолжил Персивел. — Ты и сам знаешь не хуже меня.

Затем была минута относительной тишины. Оба молчали. В трубке слышались порывы ветра, гудки снегоочистителей, штурмующих занесенные магистрали. Персивел заговорил опять:

— Я знаю, что вы очень близки.

Его сочувственный тон подтвердил догадку де л'Орме.

— Да, — сказал археолог.

Такое ужасное вероломство трудно даже представить. Их всех вела его одержимость. И теперь он как будто лишил их наследства — лишил и духа и тела. Нет, неверно, он никогда и не считал их своими наследниками. С самого начала он их только использовал. Они для него были как рабочий скот, который не жалко загнать до смерти.

— Тебе нужно убираться от него подальше.

Но де л'Орме все думал о предателе. О тысячах совершенных им обманов. Поистине королевская дерзость! И почти с восхищением он произнес имя.

— Громче говори, — попросил Персивел. — Я тебя не слышу, тут ветер!

— Томас, — повторил де л'Орме.

Какая невероятная смелость! И какой беспощадный обман. Головокружительная глубина интриги. И кто он после этого? И кто он вообще? Зачем собрал общество для охоты на самого себя?

— А, ты уже знаешь! — кричал Персивел.

Буря шумела все сильнее.

— Его нашли?

— Да.

Де л'Орме обомлел:

— Но ведь мы, значит, победили.

— Ты рассудка лишился?

— Может, ты лишился? Зачем ты прячешься? Его же поймали. Теперь мы с ним поговорим. Нужно немедленно отправляться. Давай говори подробности.

— Кого поймали — Томаса, что ли?

Персивел явно растерялся, и де л'Орме словно оглушили. Столько месяцев он смотрел на хейдла как на обычного человека и теперь не мог поверить, что Сатана смертен. Разве можно поймать Сатану? И вот — поймали. Совершили невозможное. Развенчали миф.

— Где он? Что с ним сделали?

— Ты про Томаса?

— Да, про Томаса!

— Но он же погиб!

— Томас?!

— Мне показалось, ты сказал, что уже знаешь.

— Нет! — простонал де л'Орме.

— Прости. Он всем нам был другом.

Де л'Орме наконец понял, о чем говорит Персивел, и все же не понял ничего.

— Они его убили?

— «Они»? — прокричал астронавт.

То ли он не слышит де л'Орме, то ли никак не поймет.

— Сатана! — произнес наконец де л'Орме.

Мысли его путались. Царя хейдлов — убили? Да понимают ли эти идиоты, что Сатана — бесценен? Перед мысленным взором де л'Орме предстали молодые перепуганные солдаты — малообразованные парни, разряжающие винтовки в неясную тень. И Томас, падающий из темноты на свет, мертвый.

И все же де л'Орме ошибался.

— Да, Сатана, — подтвердил Персивел. Голос его стал почти неразличим из-за урагана. — Ты верно понял. В точности, как я думаю. Сначала Мустафу, потом Томаса. Их убил Сатана.

Де л'Орме нахмурился:

— Ты же сказал — его нашли. Сатану.

— Да нет, Томаса нашли, — пояснил Персивел. — Нашли Томаса. Сегодня днем на него наткнулся пастух-бедуин. Возле монастыря Святой Екатерины. Томас упал — или его столкнули с утесов на Синайской горе. Ясно, кто с ним расправился. Сатана. Он настигает нас по одному. Знает все про нас — как мы живем, где можем прятаться. Мы его изучали, а он, тварь, изучал нас.

Только теперь де л'Орме понял, о чем толкует Персивел. Томас — не предатель. Предатель — кто-то другой, кто к нему еще ближе.

— Ты слушаешь? — спросил Персивел.

Де л'Орме прокашлялся.

— Что сделали с телом Томаса?

— То, что там обычно делают монахи. О сохранности они особенно не заботятся. Желают закопать его как можно быстрее. Похороны в среду. Там же, в монастыре. — Персивел помолчал. — Ты не поедешь?

Такие грандиозные планы — и такой ничтожный результат. Де л'Орме уже знал, что ему делать.

— Твоя голова — тебе и решать, — сказал Персивел.

Де л'Орме повесил трубку.

Город Саванна, штат Джорджия

Она проснулась и, лежа в своей постели, грезила о старых временах, когда была молода и у нее не было отбою от кавалеров. Потом от многих осталось несколько. От нескольких — один. В своих грезах она тоже была одинока, но совсем иным одиночеством. Она была болью в сердцах мужчин, памятью, которая никогда не проходит. И ее единственный мужчина никогда не перестанет ее искать, даже если она сама себя потеряет, даже если состарится.

Она открыла глаза; комнату омывал лунный свет. Жесткие полотняные занавески покачивались от слабого ветерка. В траве у крыльца пели сверчки. Окно оказалось открыто. По комнате крутилось и вертелось крошечное яркое пятнышко — светлячок.

— Вера, — раздался из угла мужской голос.

Вера вздрогнула, из рук выпали очки. Грабитель, подумала она. Грабитель, который знает ее имя? И произнес его так грустно.

— Кто это? — спросила она.

— Я смотрел, как ты спишь, — произнес он, — и видел маленькую девочку, которую, наверное, очень любил отец.

Он ее убьет. В ласковом голосе Вера чувствовала решимость.

В лунном свете возникла какая-то тень. Кресло, лишившись груза, скрипнуло и покачнулось; человек шагнул вперед.

— Кто вы? — спросила Вера.

— Разве Персивел тебе не звонил?

— Звонил.

— И не сказал тебе?

— Что именно?

— Кто я.

На Веру опустилась зимняя стужа.

Персивел звонил ей вчера, но она оборвала его невнятные пророчества. Небо рушится — вот и все, что она смогла понять из его бессвязных слов. И разумеется, излитый им параноидальный поток предостережений и советов привел к тому, чего не смог добиться Томас: Вера окончательно убедилась — их поиск Зла сам по себе зло. Ее потрясла мысль, что этот поиск был самопорожденным, навеянным не чем иным, как их собственными измышлениями. Многие месяцы он питался сам собой — предсказаниями, разгадками, иллюзорными знаниями, а теперь принялся за исследователей. Как и предупреждал Томас, затея стала опасной. Врагами оказались не тираны, не посягатели, не разные там куперы и не мифический Сатана. Враг — их собственное воспаленное воображение.

Вера не стала разговаривать с Персивелом, повесила трубку. И не один раз — он продолжал названивать, пугал, вещал что-то невразумительное, ни дать ни взять — представитель победившего Севера, сгоняющий плантатора с насиженного места. «Никуда не поеду!» — сказала она. А Персивел, оказывается, был прав.

Инвалидное кресло стояло рядом с ночным столиком. Вера не стала просить ночного гостя о пощаде. Не спросила, как он намерен исполнить задуманное, станет ли ее мучить. Может, он сделает все быстро, по-деловому. «Итак, ты все же умрешь в своей постели», — сказала она себе.

— А песни он тебе пел? — спросил гость.

— Персивел?

— Нет, твой отец.

Вопрос сбил ее с толку.

— Песни?

— Когда укладывал спать.

И Вера поняла — это приглашение. И приняла его. Она закрыла глаза и погрузилась в поиск. Она старалась не обращать внимания на сверчков и слушала биение своего сердца, громкое, как стук отбойного молотка, предалась воспоминаниям, про которые думала, что они ушли навсегда.

Он был с ней, и была ночь, и он пел для нее. Вера опустила голову на подушку; слова обволакивали, как одеяло, и голос обещал приют. «Папа», — подумала она.

Скрипнула половица. Вера об этом пожалела. Если бы не скрип, она бы осталась с его песней. Однако старая доска вернула ее к действительности. Скрепя сердце возвратилась она в мир сверчков и лунного света.

Вера открыла глаза — он был рядом. Руки обнажены; мятущийся сверчок чертил у него над головой нимб. Он тянулся к ней, словно к возлюбленной. И когда его лицо приблизилось, она сказала:

— Ты?!

Монастырь Святой Екатерины

Джебель-Муса (гора Синай)

Де л'Орме расставил чашки, достал хлеб. Настоятель предоставил ему келью — из тех, в которых тысячелетиями уединялись люди, ищущие духовной мудрости.

Сантосу понравится. Он любит суровую простоту.

Глиняная бутыль с вином. Доски столешницы вытесаны и прибиты как минимум пять столетий назад.

На окнах — ни занавесок, ни даже стекол. Пыль и насекомые — товарищи по молитвам. Темноту кельи — словно библейские слова — пронизывали солнечные лучи. Слепой чувствовал на лице их тепло. Они передвигались с востока на запад. Де л'Орме понимал, что солнце садится.

Здесь, наверху, было холодно, особенно по сравнению с жаром пустыни, через которую шла дорога. Дорога была плохая. Де л'Орме страдал от тряски на ухабах. Поскольку туристов приезжало немного, не стоило и ремонтировать асфальт. Святая земля уже не влекла людей как раньше.

Открытие миру настоящей преисподней — простой сети коридоров — привело к тому, чего не мог достичь библейский ад, — оно убило страх Божий. Смерть Бога от руки экзистенциализма и материализма была и без того скорбным событием. А теперь гибель Высшего Зла превратила загробный мир в балаганную комнату страха. Во времена Моисея, Магомета и Августина такие страшилки были хороши, но теперь спросом не пользуются.

Вместе с дорогой впадал в запустение и сам монастырь. Некоторые монахи, с возмущением рассказывал настоятель, решили стать отшельниками — купили себе участки в заброшенной туристской деревушке, едят мясо, вешают у себя в жилищах иконы, зеркала и ковры. Такое разложение ведет к непослушанию. А что за монастырь без послушания? Даже горная ежевика, про которую говорили, что она и есть неопалимая купина Моисея, начала сохнуть.

Де л'Орме глубоко наполнил легкие вечерним воздухом; он вдыхал аромат ладана, словно кислород. Даже сейчас, зимой, слепой чувствовал запах растущего поблизости миндального дерева. А в небольшом горшке рос базилик. И витал здесь еще один запах, слабый, но ощутимо сладковатый: запах почивших святых.

У антропологов это называется повторное захоронение — обычай откапывать мертвых через несколько лет и добавлять останки монахов к собранию мощей. Склеп в шутку прозвали университетом. Мертвые продолжают учить — учить через память. Такова традиция. «А чему научишь их ты, Томас? — думал де л'Орме. — Благодати? Всепрощению? Или предостережешь их против тьмы?»

Начиналась вечерняя служба. Во двор вынесли клетку с длиннохвостым попугаем. И он, словно маленький ангел, подпевал монахам: «Кирие элейсон — Господи, помилуй…»

В такие моменты де л'Орме хотелось вернуться к Церкви или хотя бы в келью отшельника. Если оставить все как есть, то мир — избыток сокровищ. А если замереть, то вся вселенная — твой возлюбленный. Однако теперь уже поздно.

Сантос приехал в джипе, который дребезжал по кочкам высохшей грязи. Машина распугала стадо коз: послышался звон колокольчиков и стремительный топот. Де л'Орме слушал. Сантос приехал один. Он шагал широко и уверенно.

Попугай умолк. А пение монахов продолжалось. Де л'Орме не стал окликать Сантоса.

Через несколько минут Сантос сунул голову в келью:

— Вот ты где.

— Входи, — пригласил де л'Орме. — Я не знал, успеешь ли ты до заката.

— Успел, — сказал Сантос. — О, ужин! А я ничего не привез.

— Садись. Ты устал, наверное.

— Долго пришлось ехать, — признал Сантос.

— Ты был сильно занят.

— Приехал сразу, как только смог. Его уже похоронили?

— Сегодня. На кладбище.

— Все прошло нормально?

— Да, монахи похоронили его как своего. Томас бы одобрил.

— Мне он не особенно нравится. Но ты его любил, я знаю. Как ты тут?

— Отлично, — ответил де л'Орме.

Он заставил себя встать и обнять Сантоса. Запах молодого пота и Моисеевой пустыни был хорош. Сантос, казалось, всеми порами впитал солнце.

— Томас жил полной жизнью, — сказал Сантос.

— Кто знает, что еще он мог открыть, — заметил де л'Орме.

Он похлопал Сантоса по спине и разомкнул объятия. Осторожно опустился на трехногий деревянный табурет. Сантос положил сумку на пол и сел на табурет, который де л'Орме поставил с другого конца стола.

— А теперь? Что будем делать? Чем нам заняться?

— Давай есть, — предложил де л'Орме. — Обсудим планы за ужином.

— Оливки, брынза, апельсин, хлеб. Сосуд с вином. Приготовления к Тайной вечере.

— Хочешь смеяться над Господом — твое дело. Но над едой не смейся. Если не голоден, можешь не есть.

— Я просто пошутил, умираю с голоду.

— Там где-то и подсвечник есть, — вспомнил де л'Орме. — Наверное, уже темно. А вот спичек у меня нет.

— Еще только темнеет, — сказал Сантос. — Достаточно светло. Мне так больше нравится.

— Тогда наливай вино.

— Интересно, — размышлял Сантос, — что его могло сюда привести? Ты говорил — Томас закончил поиски?

— Теперь ясно, что он никогда бы не смог их закончить.

— И он что-то искал именно здесь?

Сантос явно был озадачен. Он и вправду не понимал, почему де л'Орме заставил его проделать этот путь.

— Думаю, он приехал ради Синайского кодекса, — ответил де л'Орме. Сантосу, конечно, известно про Синайский кодекс — один из древнейших списков Нового Завета. Он включает три тысячи свитков, но только некоторые из них хранятся в библиотеке этого монастыря. — Однако теперь я полагаю, что причина в другом.

— Да?

— Думаю, сюда его заманил Сатана.

— Сатана? Каким образом?

— Своим присутствием. Или посланием. Не знаю.

— Тогда у Сатаны артистичная натура, — заметил Сантос, прожевав кусок. — На гору Господа.

— Да, видимо.

— А ты не проголодался?

— У меня сегодня нет аппетита.

Монахи в церкви тем временем усердствовали. Их низкие голоса отражались от каменных стен. «Господи, помилуй. Господи, помилуй».

— Ты оплакиваешь Томаса? — спросил вдруг Сантос.

Де л'Орме не пытался вытереть катившиеся по щекам слезы.

— Нет, — ответил он. — Тебя.

— Меня? Почему? Я же здесь, с тобой.

— Да.

Сантос заговорил тише:

— Тебе со мной плохо?

— Дело не в этом.

— А в чем? Скажи.

— Ты умираешь, — ответил де л Орме.

— Ты ошибаешься, — с облегчением рассмеялся Сантос. — Я совершенно здоров.

— Нет, — сказал де л'Орме. — Я отравил твое вино.

— Что за шутка!

— Не шутка.

Сантос схватился за живот. Он поднялся, и ножки табурета со скрипом скользнули по плитам.

— Что ты сделал? — задыхаясь, спросил он.

Никакой трагедии. Сантос не упал на пол. Тихонько опустился на колени и улегся.

— Это правда?

— Да. Я подозреваю тебя в двойной игре еще с самого Боробудура.

— Что?!

— Это ты уничтожил изваяние. И убил беднягу охранника.

— Нет!

Протест Сантоса был всего лишь легким выдохом.

— Нет? Тогда кто же? Я — или Томас? А больше там никого не было. Кроме тебя.

Сантос застонал. Испачкает на полу свою любимую белую рубашку, подумал де л'Орме.

— Это ты стал уничтожать повсюду свое изображение, — продолжил он.

В ответ только затрудненное дыхание.

— Не могу объяснить, почему ты выбрал именно меня. Наверное, потому, что я мог свести тебя с Томасом. И я свел.

Сантос собрал последние силы, чтобы сделать вдох.

— … неправда все… — прошептал он.

— Как твое имя?

Но было уже поздно. Сантоса, или Сатаны, не стало.

Де л'Орме собирался бодрствовать рядом с телом всю ночь. Сантос был слишком тяжел, и старик не смог бы поднять его на скамью. Воздух совсем остыл; де л'Орме чувствовал, что засыпает. Он укутался одеялом и лег на пол рядом с трупом. Утром он все объяснит монахам. Все остальное уже не важно. И де л'Орме уснул рядом со своей жертвой.

Проснулся он от боли в животе. Боль была неожиданная и очень сильная. Де л'Орме решил, что ему приснилось и волноваться нечего. Потом он почувствовал, что у него в груди ползет какое-то животное, и тут же понял, что это рука. Уверенно — словно рука хирурга — она поднималась к сердцу. Де л'Орме попытался успокоиться, прижал ладони к полу, но шея выгнулась назад, и тело не могло, просто не могло сопротивляться столь ужасному вторжению.

— Сантос! — вытолкнул он остатки воздуха.

— Нет, это не Сантос, — проговорил хорошо знакомый голос.

Глаза де л'Орме уставились в ночь.

Так поступают в Монголии. Пастух надрезает овце живот, засовывает внутрь руку, через другие органы дотягивается до бьющегося сердца. Если все сделать правильно, такая смерть, как считалось, совершенно безболезненна.

Чтобы остановить сердце, нужна сильная рука. Эта рука была сильной.

Де л'Орме не сопротивлялся. У такого способа есть преимущество. К тому времени, когда рука проникает внутрь, сопротивляться уже нельзя. Плоть, потрясенная столь немыслимым насилием, сама помогает. Все инстинкты в человеке замирают. Чувствовать, как чьи-то пальцы сжимают твое сердце… Умирающий ждал, когда убийца разобьет сосуд жизни. Понадобилось меньше минуты.

Голова упала набок, туда, где лежал Сантос, холодный, как воск, — дело рук де л'Орме. Ужас слепого был абсолютным. Он согрешил против себя самого. Во имя чистоты убил саму чистоту. Год за годом молодой человек дарил ему свою любовь, а он осуждал его, постоянно испытывал, не веря, что это может быть правдой. И ошибся.

Губы сложились, чтобы произнести любимое имя, но ему не хватило дыхания.

Со стороны могло показаться, что де л'Орме добровольно отдает себя в жертву. Он сделал маленький вдох, и рука поднялась выше. Он тянулся, как тянется кукла за пальцами кукловода, и не знал — есть ли они в нем? И он тихонько положил ладонь на грудь. На свое беззащитное сердце.

«Господи, помилуй».

Кулак сжался.

В последний миг де л'Орме услышал песню. Она возникла в его голове, почти невозможная, такая прекрасная. Чистый голос юного монаха? Чей-то радиоприемник, ария из оперы? Де л'Орме понял — это попугай в клетке. Мысленным взором умирающий увидел полную луну, восходящую над горами. Наверное, все звери радуются ей. Наверное, они споют ее сиянию песнь пробуждения. Де л'Орме никогда не видел такого света, даже в своем воображении.

Под Синайским полуостровом

Войти через рану. Отступать по венам. Поиск его закончен.

В этом кропотливом поиске он, как и следовало, нашел себя. Теперь он нужен своему народу в его скорби. Его предназначение — вести людей в новую землю, ибо он — их Спаситель.

Он устремился вниз. Вниз от египетского солнечного ока, вглубь от Синая, прочь от небес, что как перевернутое море, от звезд и планет, что ранят душу, прочь от городов, что как насекомые — жалкая оболочка с механизмом, от их слепоты даже при свете, от равнин, что кружат голову, от гор, что сокрушают разум. Вниз от миллиардов существ, что лепят мир по образу и подобию своему. Дела их порою несут красоту, но они же несут смерть. Они — это мир, и мир этот — мир шакалов, объедающих плоть с твоих ног, даже если пытаешься убежать.

Земля над ним сомкнулась. И продолжала смыкаться с каждым изгибом и поворотом пути. И воскресли давно похороненные чувства.

Одиночество, покой! Тьма стала светом.

Снова слышал он, как пульсируют жилы земли, как движутся ее суставы. Как живет камень. Дела далекой древности… Время здесь как вода. Здесь самые ничтожные создания — для него праотцы, самые древние останки — его детища. И он сам превращался в память.

Он отталкивался голыми ладонями от стен, шершавых и гладких, впитывал их тепло и холод. Бросаясь вперед, несясь большими прыжками, осязал он плоть Господню — благородный камень. Тут — его твердыня. Тут — Мир. Земля.

Миг за мигом, шаг за шагом он возвращался к древности. Благословенно освобождение от всего человеческого! В этом огромном монастыре, состоящем из множества пещер, среди расщелин, старых желобов, зияющих ям, озер с водой, что древнее любых млекопитающих, память была лишь памятью. Здесь не нужно заносить ее в календари, хранить в книгах, отмечать на картах. Не нужно помнить ни о чем более вечном, чем твое собственное бытие.

Он вспоминал дорогу по вкусу почвы, по движению разбегавшихся в разные стороны воздушных потоков. Он выбросил из памяти вид Святой земли, и ее пещер, ведущих сквозь гору Джебель-эль-Лоз в таинственную страну мадианитян. Проходя под Индийским океаном, он уже не помнил его названия. Он чувствовал золото, его мягкие жилы, извивающиеся по стенам, но больше не признавал его за золото. Прошло время, но он перестал его считать. Дни? Недели? Он потерял память, как только ее обрел.

Он увидел себя на гладкой поверхности обсидиана и не понял, что это он. В черноте камня возник чей-то темный силуэт. Он приблизился, положил руки на вулканическое стекло и смотрел на свое собственное лицо. Что-то в глазах показалось ему знакомым.

И он бросился дальше, изнуренный, но в то же время подкрепленный. Глубина облекала его силы плотью.

Случайные животные давали ему мясо. Все больше и больше наблюдал он жизнь тьмы, слушал ее шорохи и щебет. Видел следы своих подданных: беженцев, и еще раньше — кочевников и паломников. Знаки, начертанные на стенах, наполняли его скорбью об утраченном могуществе державы.

Его народ впал в грех, и падение было глубоким и длилось столько, что люди перестали его осознавать. И даже теперь, в их убожестве, его людей преследуют именем Господа, а этого допускать нельзя. Потому что они тоже Его дети и прожили в пустыне достаточно долго для искупления своих грехов. Они уже заплатили за свою гордость и независимость и за все прочее, что могло оскорбить естество. И теперь, после многовекового изгнания, они обрели былую невинность.

Господу не следует больше гневаться на них. Позволить перебить их — настоящее святотатство. С самого начала его народ не верил, что Господь вообще бывает милосерден. Они — его ложь, они — его грех. И надежда, что Господь избавит их от своего гнева и ниспошлет любовь, всегда была тщетной. Нет, этим придется заняться кому-то другому.

25 Ад

Пятое января

Конец начался с крошечного предмета, который Али разглядела под ногами. Все равно как если бы тут появился невидимый для других ангел и приказал ей готовиться. Она немедленно поставила ногу на послание и раздавила его в лепешку. Возможно, это было и необязательно. Кто бы обратил особое внимание на шарик «М&М»?

Немного погодя, согнувшись в темном закутке, отведенном под уборную, она увидела второй красный шарик — на этот раз его засунули в трещину в стене у самого пола. Присев над лужей нечистот, Али, несмотря на связанные руки, ухитрилась дотянуться пальцами до трещины. Ожидая найти записку, она нащупала что-то гладкое и тяжелое. Из щели появился нож, тяжелый, черный, с кровостоками; даже рукоять казалась страшной.

— Чего застряла? — окликнул ее солдат.

Али быстро опустила нож за пазуху, и охранник повел ее обратно, в маленькую боковую комнатку, ставшую камерой. Али, у которой даже кровь стучала в висках, уселась на обычное место, рядом с девушкой. Ей было и страшно, и радостно. У нее появился шанс.

Что теперь? Даст ли Айк другой знак? Следует ли ей сразу перерезать веревки или повременить?

И чего вообще ждет от нее Айк? Понимает ли он, что есть вещи, на которые она не способна? Она ведь монахиня.

Трое солдат прошагали в десяти футах от терракотовой армии, выстроившейся вокруг столба.

— Зря время теряем, — сказал один. — Он ушел. Я бы на его месте ушел.

— Да и мы-то зачем здесь торчим? Полковнику мало досталось?

— Ждем, пока он умрет. Хочет, чтоб его держали за руку, пока не загнется. Да еще арестованных кормим. Что-то не видал я, чтоб здесь еду продавали.

— Тот, кто неподвижен, — лучшая мишень. Мы — такая мишень, что лучше не пожелаешь. Как утки на болоте.

— В точности, как и я думаю!

Пауза. Каждый старался проникнуть в мысли других.

— Ну, так что?

— Жестокие времена, приятель. И нужны жестокие меры. Полковник только время убивает. Штатские лопают нашу еду. А кто умер — тот умер. Это называется — «ограниченные ресурсы».

— Понимаю…

— Кто еще с нами?

— С вами двумя уже двенадцать. И еще Шоут, придурок. Никак не хочет сообщить код своего прибора.

— Дай-ка мне его на часок. Я узнаю код. И номер телефона его матушки.

— Зря время потратишь. Он уже смирился, знает, что он покойник. Нужно просто дождаться, пока он сам включит прибор. А там уж его хоть на собачьи консервы.

— И когда двигаем?

— Уже совсем скоро. Пакуй вещички.

— Черт! — выругался один. — Истуканы долбаные.

— Скажи спасибо, что не живые.

— Постойте-ка, подружки, что это тут у нас?

— Глядите, монеты! Ух ты, какие!

— Ручной работы. Видите — рубленые края? Очень старые.

— Да черт с ним, что старые. Главное — золото!

— Очень кстати. А вон там еще!

— И здесь тоже! Отлично прибарахлимся, ребята!

И солдаты разбрелись, то и дело нагибаясь за монетами, точно куры за кормом. Они отходили друг от друга все дальше и дальше. Наконец один вернулся — в кепке козырьком назад, утиным шагом, словно на тренировке. Винтовку подвесил к поясу, чтобы грести монеты обеими руками.

— Эй, ребята! — позвал он. — У меня полные карманы. Одолжите мне местечко в рюкзаке.

Прошла минута.

— Эй! — снова крикнул солдат и замер. — Ребята!

Руки у него опустились, монеты попадали на пол. Он медленно потянулся к винтовке. Солдат слышал звон нефритовых пластинок, но было уже поздно. В китайском языке есть особое слово, обозначающее музыкальное позвякивание нефритовых украшений, издаваемое на ходу вельможей: «линь-лань». Неизвестно, как могли бы двадцать столетий тому назад передать этот звон хейдлы, но когда ближайшая к солдату статуя ожила, звук был именно такой.

Солдат начал подниматься, но тут сверху на него обрушилась доацтекская булава, с хирургической точностью раскроив ему голову. Обсидиан острее, чем современные скальпели. Статуя сбросила нефритовые доспехи и превратилась в человека. Айк сунул булаву в глиняные руки и взял винтовку. Отличный обмен.

Мятежники стащили плоты к озеру и погрузили на них все продовольствие экспедиции. Это делалось на виду у командира, которого предварительно обмотали проволокой и подвесили на стену.

— Ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от возмездия Господа нашего! — кричал им полковник.

Узники в боковой комнате тоже его слышали. «Любви, а не возмездия», — думала Али, лежа на полу. Полковник все переврал. Это была цитата из Послания римлянам, и речь там не о возмездии, а о любви. Впрочем, спорный вопрос.

Часовой ушел помогать с погрузкой. Он уже знал — ученых с собой не берут.

Время настало. Айк сделал для нее все, что мог. Теперь нужно действовать самой. Али вытащила нож. Трой поднял голову. Али поместила нож перед веревкой, связывающей руки. Лезвие было острое, и веревка мигом разлетелась. Али перекатилась к Трою.

Сперриер услышал и оглянулся.

— Вы что там делаете? — прошипел он. — С ума сошли?

Али размяла запястья и плечи и, встав на колени, перерезала веревку, которой ее привязали за шею к стене.

— Разозлишь их, и они нас не возьмут с собой! — сказал Сперриер.

Али нахмурилась:

— Нас никуда и не берут.

— Как это не берут! — не поверил ученый. — Возьмут, имей терпение.

Али уже разрезала его веревку.

— Солдаты сейчас вернутся. Нам лучше уйти.

Трой взял нож и подобрался к Челси, Пиа и Сперриеру.

— Уберись от меня, — велел Сперриер.

Пиа схватила Али за руку и подтащила к себе. Она смотрела на монахиню сумасшедшим взглядом. Дыхание у нее было зловонным. Сперриер сказал:

— Нельзя их злить, Пиа.

— Тогда оставайтесь! — не выдержала Али.

— А она?

Трой стоял на коленях возле пленницы. Та твердо и внимательно смотрела ему в глаза.

Девушка может кинуться к выходу, или закричать, или даже наброситься на своих спасителей. И в то же время оставить ее здесь — значит вынести ей смертный приговор.

— Возьмем, — решила Али. — Только скотч не отклеивай. И руки не развязывай. И веревку на шее оставь.

Трой продел нож под веревку, собираясь ее разрезать. Он медлил. Девушка сверкнула глазами в сторону Али. Отливающие желтизной глаза были как у кошки.

— Не развязывай ее, Трой. Я только об этом прошу.

Сперриер уходить отказался.

— Дурачье, — процедил он.

Пиа направилась к двери, но тут же вернулась.

— Не могу, — сказала она Али.

— Нельзя здесь оставаться, — ответила та.

— Как я его брошу?

Али потащила Пиа за руку, потом отпустила.

— Прости, — произнесла Пиа. — Береги себя.

Али поцеловала ее в лоб.

Беглецы прокрались из своей темницы во внутреннюю крепость. Фонарей у них не было, но хватало исходящего от стен свечения.

— Я знаю одно место, — решилась Али.

И все, не задавая вопросов, последовали за ней. Она отыскала лестницу, которую показал ей Айк.

Челси досталось от охранников, и она сильно хромала. Али помогала ей идти, а Трой помогал девушке. Наверху Али провела их тайным ходом в комнату с лампами.

Здесь было почти темно — только снизу пробивался слабый свет. Кто-то открыл подвал и опустошил его. И оставил одну зажженную глиняную лампу. Али спустилась в подвал и помогла сойти Челси. Трой спустил пленницу. Али удивилась, какая та легкая.

— Айк здесь был, — сказала она.

— Похоже на склеп, — заметила Челси. Она дрожала. — Не хочу здесь сидеть!

— Здесь хранились сосуды, — объяснила Али. — В них было масло. Айк их куда-то забрал.

— А где он сам?

— Побудьте здесь, — попросила Али. — Я его найду.

— Я с тобой, — предложил Трой, но как-то неохотно.

Ему не хотелось бросать девушку. За последние несколько дней он буквально на ней зациклился. Али посмотрела на Челси — та выглядела ужасно. Трою лучше остаться. Али попыталась поставить себя на место Айка.

— Ждите здесь. Сидите тихо. Ни звука. Когда опасность минует, мы с Айком за вами вернемся.

Слабый огонек освещал их лица. Али хотелось остаться здесь, с ними, где светло и безопасно. Но Айк где-то там, и ему, возможно, нужна помощь.

— Возьми нож, — предложил Трой.

— Я с ним не умею обращаться.

Али очень хотелось поддержать их слабую надежду.

— Ну, пока, — сказала она.

Плоты покачивались на воде. Толчков не чувствовалось, но озеро колыхала зыбь. Продукты и прочий груз уложили и увязали морскими узлами. Установили пулемет, включили большой фонарь. Одиннадцати путникам придется нелегко. Впрочем, не беда: рог изобилия прокормит их несколько месяцев, а ноша по мере продвижения облегчится.

Половина отряда уже погрузилась, остальные вернулись, чтобы «прибраться». Они тянули жребий — кому делать мокрую работу. Когда Шоут попросил их заняться этим делом, им стало противно.

Нельзя оставлять живых свидетелей, даже таких доходяг. Пока они не сдохли от голода, с кого-нибудь станется нацарапать на стене свои дурацкие показания. И тогда могут возникнуть проблемы. Может, пройдет целых десять лет, пока какой-нибудь колонист найдет чертову крепость, но зачем ненужный риск, зачем давать призракам возможность обвинять? Правда, их несколько смущал полковник. Впрочем, он сам назвал бы это долгом; хотя ничего, кроме преступления, тут не было.

Солдаты сделали все от и до, и сделали в лучшем виде. Каждый из раненых товарищей получил точный выстрел в переносицу. Уокера убивать не стали, он без того висел на стене и бормотал куски из Писания. Оттуда ему и за миллион лет не выбраться, растак его.

Оставались только ученые. Двое солдат вошли в боковую комнату.

— Что за черт?! — воскликнул один.

Сперриер поднял голову, прикрывая Пиа.

— Они убежали, — сообщил он. — Мы тоже могли, но видите — остались.

— Вот дерьмо, — сказал солдат.

Солдаты швырнули в комнату по осколочной гранате, прижались к стене, затем выпустили еще по обойме в то, что осталось.

Закончив, они вернулись в большой зал. Тут стояла тишина, потому что раненые больше не стонали. Только Уокер похныкивал.

— Ну и хреново, — пожаловался солдат.

— Это еще что, — ответил Шоут.

— О чем ты?

— Да так. Не все йогурты одинаково полезны, — бормотал Шоут, устанавливая у стены очередной маячок.

— Эй, а зачем ты их тут ставишь? — спросил его кто-то. — Нам же сюда не нужно возвращаться.

— Посади дерево, вырасти сына… — продолжал нести Шоут.

— Заткнись, придурок.

Одни смотрели на крепость с озера, другие подбирались сверху, вымазавшись глиной, незаметные, как камни. Нападающие действовали с хладнокровием змей или насекомых. Наступали кланами. Так их расставил Исаак.

Если бы солдаты догадались осветить утесы на воде, они бы заметили слабое подрагивание, зыбь от дыхания многих легких. А направляемый на воду свет просто скользил по покрытой рябью поверхности. И людям казалось, что, кроме них, тут никого нет.

Отряд палачей неспешно вышел из ворот крепости. Они ступали тяжело, словно крестьяне после рабочего дня. Пока сам не займешься, не поймешь: такое дело, как казнь, требует основательности.

— Мне отмщение и аз воздам! — доносился из крепости дикий голос Уокера.

— Успехов! — пробормотал кто-то.

Дрожащие языки пламени осветили проем ворот. Кто-то устроил костер из уцелевших документов экспедиции.

— Парни, мы едем домой! — приветствовал своих солдат лейтенант.

Пронзившее его копье являло прекрасный образчик изделия солютрейской культуры позднего палеолита. Изящный кремневый наконечник, изготовленный методом отжимной ретуши, имел форму продолговатого листа и был обработан ядом, добываемым из подземных скатов.

Безупречный бросок, прямо из воды, поразил лейтенанта точно в анус, именно так, как поступал он сам, препарируя лягушек в научной лаборатории средней школы.

Никто сразу и не понял. Лейтенант стоял прямо или почти прямо. Он слегка наклонил голову, но глаза были открыты, и на лице расползлась широкая улыбка.

— Лейтенант, все тип-топ, — доложил ему солдат.

У самого дальнего плота, верхом на поплавке, сидел снайпер по фамилии Гриф. Он услышал странные звуки — как будто рядом кто-то производил сепарацию масла — и обернулся.

Вода разверзлась, и, прежде чем его схватили и утащили вниз, Гриф успел увидеть довольную морду с бельмами вместо глаз. И вода сомкнулась над его ногами.

Солдаты рассыпались по берегу, стараясь добраться до лежащих на песке плотов. Двое несли винтовки за рукояти, один положил ее на плечи, словно распятие.

— Пошли, ребята, — позвал кто-то с лодки, — чую я, где-то тут их призраки шляются.

Считается, что римские пращники могли поражать мишень размером с человека на расстоянии сто восемьдесят пять метров. Камень, ударивший Джефферсона по кличке Бум-Бум, пролетел двести тридцать пять метров — настоящий рекорд. Его приятель услышал глухой удар о грудную клетку, такой, как если бы шлепнулся арбуз. Он повернулся к Бум-Буму и увидел, как бывший прославленный центровой баскетбольной команды «Юта-Джаз» вдруг застыл и рухнул, словно огромное дерево, которому вышел срок.

Прошло десять секунд.

— Хейдлы! — завопил приятель.

Люди уже попадали в такие переделки, так что особого сюрприза не получилось. Сработала автоматическая реакция — жать на спуск и производить как можно больше шума и света. Стрелять было не в кого, но с хейдлами и не стоило дожидаться, пока появятся мишени. В первые несколько секунд единственная возможность ошарашить противника и чуть-чуть исправить положение — вести непрерывный огонь. И солдаты начали стрелять. Они стреляли в скалы, стреляли в песок, стреляли вверх. Старались не попадать друг в друга — но этот риск был наименьшим.

Специальные патроны давали отличный результат. Образуемые «Люциферами» шары ударялись о камни и разлетались искрами ярчайшего света: ни дать ни взять фейерверки в День независимости, только смертельные. Они вспахивали землю, взрывали сверкающими дугами воду. В высоте, под самым потолком вспыхивали и осыпались каменным дождем зловещие созвездия.

И это подействовало.

Хейдлы отступили.

На минуту.

— Огонь не прекращать! — кричал кто-то. — Рассчитаться! Первый!

— Второй! — отозвался другой.

— Третий!

Их осталось только семеро.

Те, кто был ближе к воде, побежали вниз, к плотам. Трое стали ползком пробираться к крепости по вязкому, как патока, песку.

— Меня зацепили!

— Лейтенант убит.

— А Гриф?

— Пропал.

— А Бум-Бум?

— Уже все? Хедди отступили?

Такую жизнь солдаты вели несколько недель — бежали и стреляли. Ночь в этом царстве ночи принадлежала хейдлам.

— Чертовы хедди! Как они нас нашли?

Суетясь внутри крепости, Шоут обдумывал ситуацию и подсчитывал шансы. Когда началась атака, он еще не вышел и теперь не видел необходимости демонстрировать, что уже поправился. Шоут потрогал мешочек, в котором держал активатор. Прибор был для него словно талисман: давал уверенность и ощущение власти. Шоут мог легко стереть этот мир. Нажав несколько кнопок, он сразу окажется в безопасности. Хейдлы превратятся в призраков. Но ведь и солдаты тоже, а они ему еще пригодятся. Среди прочих вещей Шоут, в частности, не любил грести. И, держа в мешочке своего джинна, думал — выпустить сейчас или попозже? Лучше потом. Сейчас ему ничто не грозит — осталось только подождать, пока уляжется пыль. Кажется, хейдлы поняли намек и смотались подальше в темноту.

— Что делать будем? — вопил какой-то солдат.

— Убираться! Надо уходить! — кричал другой. — Всем — на плоты! На воде мы будем в безопасности.

Несколько плотов плавали пустыми. Пулеметчик на своем греб обратно к берегу.

— Давайте, давайте! — подгонял он троих товарищей, которые жались к стене крепости.

Те неуверенно озирались, боясь новой засады. Никого не увидев, они стали перезаряжать винтовки и готовиться к пробежке. Сидевшие на плотах махали им и торопили.

— Сто метров, — прикинул один из троих, застрявших у стены. — Я как-то раз пробежал за девять и девять десятых.

— Только не по песку.

— Подожди-ка.

Они разгрузили рюкзаки и бросили все лишнее: гранаты, ножи, фонари, несгораемые жилеты.

— Готовы?

— Девять и девять десятых? Ну ты и ползаешь!

Все приготовились.

— На старт!

С верхних этажей крепости на них обрушился женский вопль. Его услышали все. Али, которая в это время пробиралась по лестнице, даже остановилась. Трой ее не послушался.

Солдаты подняли головы. Кричала пленная девушка — она высунулась из окна башни, выходившего на озеро. Скотч с нее кто-то снял. И во всю мощь своей глотки пленница испустила второй вопль. Ее завывание подхватило эхо. Людям показалось, у них сердце выскочило прямо в воду.

Она, наверное, взывала к земле или воде. Или заклинала о чем-то своего бога.

И земля, словно по ее зову, поднялась.

Али успела добраться до окна и увидеть.

Посередине между крепостью и водой берег вспучился, и возник небольшой холм. Холм стал расти и принимать очертания какого-то существа. Потом с него осыпалась земля, и он превратился в человека.

Солдат это настолько потрясло, что они даже не стреляли.

Человек не походил на атлета-силача, его мышцы веревками обвивали тело. Как будто они выросли прямо из костей, по необходимости и без особой красоты. Али смотрела во все глаза.

Его рост и стать, серебряные обручи на руках выдавали своего рода высокое происхождение. Ростом он был не ниже солдат и выглядел внушительно, даже величественно. На какой-то миг Али подумала: а не есть ли это страхолюдное существо тот самый Сатана, которого она ищет?

Фонари светили прямо на него, и Али отлично его разглядела. Он стоял достаточно близко, и она узнала в нем воина — по расположению шрамов. Из судебной антропологии известно, что в бою с применением холодного оружия наиболее уязвима левая сторона тела. Этого дикаря шрамы покрывали с ног до головы, и на левой стороне их было в два раза больше, чем на правой. Левое предплечье носило следы порезов и переломов — результат отбитых ударов. Из головы торчали кольчатые костяные выросты; у одного был обломан конец.

В правой руке дикарь держал самурайский меч шестнадцатого века. Воин мало чем отличался от терракотовых солдат в башне — свирепый взгляд, вымазанная землей кожа. Демон, охраняющий святая святых.

Он заговорил, и в его речи слышался лондонский выговор.

— Извини, парень, — обратился он к своей первой жертве.

Этот голос Али слышала раньше — по рации. Тогда еще Айк застыл от удивления.

Исаак стряхнул с себя песок и повернулся к крепости, не обращая внимания на противника. Он смотрел куда-то наверх и принюхивался, жадно ловя ноздрями воздух. Что-то почувствовал. Потом ответил на крик девушки, и Али все поняла. Люди похитили его дочь. Теперь ад требует ее обратно. Прежде чем кто-либо успел нажать на курок, ловушка захлопнулась. Исаак бросился к ближайшему солдату и свернул ему шею.

Главный плот опрокинулся набок, и его пассажиры вывалились в черную воду.

В остальные плоты вонзились снизу десятки гарпунов, и пулеметчик, потеряв голову, дал очередь по собственным ногам.

Фонари поопрокидывались. Сами собой включились стробоскопы. Осколки обсидиана посыпались и на людей, и на хейдлов. Последние из команды Уокера повсюду натыкались на собственное оружие, которое противник в последние месяцы забирал у погибших солдат. Те хейдлы, кому удавалось разобраться в предохранительной системе, нанесли своим не меньший урон, чем врагу. Многие использовали винтовки как дубины.

Трое солдат, застрявших под крепостью, попытались скрыться внутри, но хейдлы уже прыгали со стен и отрезали им путь. Один солдат, прижавшись спиной к стене, крикнул: «Помни Аламо!» — а его приятель, мачо из Майами, сказал: «Да хрен Аламо, viva la Raza!»[27] — и прострелил ему череп. Третий солдат прицельно выстрелил в соседа, затем взял дуло в рот и выпустил последнюю очередь. На хейдлов все это произвело сильное впечатление.

А на воде пулемет поливал огненными струями темный горизонт. Когда закончилась обойма, одинокий пулеметчик схватил весло и начал грести от берега. В наступившей тишине шлепало по воде весло, словно хлопали крылья.

Уокера смаковали прямо живьем. Хейдлы не стали тратить время и снимать его со стены, просто отрезали от него куски, а он выкрикивал изречения из Священного Писания.

На верхних этажах крепости метался Айк в поисках Али. Он бросился искать ее, как только услышал крик пленницы. Совершенно мокрый — он прятался в озере у берега, — бежал Айк по лестницам и коридорам.

Следовало догадаться — Али воспользуется ножом, чтобы освободить остальных. Конечно, откуда монахине знать, что лишнее рвение ни к чему. Если бы она сделала так, как хотел Айк, предоставив других их судьбе, все прошло бы безупречно. Хейдлы обрушились бы на солдат как гром среди ясного неба. Напоили бы вдосталь свои копья кровью и ушли, оставив Айка с Али, — и все. А теперь народ прочесывает крепость в поисках того, что принадлежит им, — пленной девушки. Они не остановятся, пока не найдут ее, и Али они тоже найдут.

Девушка непременно о ней расскажет, хотя Али и проявляла к ней всяческую доброту.

Нужно найти Али и забрать ее оттуда. Хейдлы готовили нападение несколько дней. Уокер и его наемники по своей глупости ничего не замечали. Но Айк, засев в укрытии среди утесов, видел, как хейдлы начали прибывать почти сразу после появления полковника, и в их намерениях сомневаться не приходилось. Они дождутся, пока солдаты отправятся домой, и нападут во время посадки на плоты. Размышляя об этом, Айк подготовил диверсию, отыскал укромные места, рассчитал, что именно ему понадобится из припасов. Ему нужно будет двести фунтов пайков и плот. Больше ничего не нужно. Двести фунтов хватит Али на дорогу, а еду для себя он добудет сам.

Единственной надеждой Айка оставалась маскировка. Хейдлы не знают, что он среди них и так же вымазан охрой, покрыт пылью, одет в обрывки человеческой одежды. Месяцами Айк питался их пищей, подбирал всякую живность, ел мясо — теплое и холодное, свежее и вяленое. Он пах, как они, и был почти так же силен. Оставлял такие же следы. Пот его не отличался от пота хейдлов. Его не будут искать. Некоторое время.

Он добрался до лестницы в башню и устремился наверх. Раскрашенный, с хейдлским оружием, почти голый, Айк ворвался в комнату.

Челси сидела на подоконнике, перекинув ноги наружу, как будто собралась на прогулку.

Она увидела, что в комнату вбежал хейдл. Челси рванулась вперед в тот самый момент, когда Айк крикнул: «Стой!» В последний миг она его услышала и узнала:

— Айк?! — Но Челси уже начала падать и остановиться не могла. И полетела вниз.

Айк не стал терять время и сразу бросился в погреб. Там оказалось пусто. Али ушла. Троя и девушки тоже не было.

Вокруг него замкнулся огромный круг. Вот так. Все возвращается. Однажды он уже потерял женщину, а теперь теряет Али. Неужели судьба у него такая — все время изображать Орфея в подземном царстве?

Они с Али едва не выбрались из лабиринта, но все началось сначала. «Господи, помоги мне!» Айк посмотрел вниз, и ему показалось, что под ногами вырастает новый лабиринт, большой, как лабиринт Минотавра, и тянется на тысячи миль. «Начни с нуля», — сказал он себе. Парадокс — чтобы найти свой путь, нужно было его потерять.

Не осталось никаких зацепок. Айк осмотрелся. Ни следов, ни капель крови. Ни царапинки на стене.

И он побрел прочь, пытаясь понять, разобраться. Кто тут был и когда? Что заставило их уйти? Однако мало что удалось выяснить. Если бы Али взяла с собой Троя и девушку, она не стала бы оставлять Челси. И Айк понял: Али пошла искать его.

Догадка была очень важной. Это означало, что Али пойдет туда, где, по ее мнению, должен быть он. Если бы только понять ход ее мыслей — тогда бы Айк ее нашел. Но надежда слабая. Али не догадается искать его среди скал, в двухстах футах от плотов; ей неизвестно про убежище, вырытое в песке, полном червей и моллюсков. Али будет искать его в крепости, кишащей хейдлами.

Айк взвесил варианты. Действовать отдельно безопаснее, но так теряется время. Можно потихоньку обыскать всю крепость, да только это не игра в прятки, а гонка на выживание. Остается только объявиться открыто и надеяться, что Али поступит так же.

— Али! — закричал он.

Подойдя к выходу, Айк выкрикивал ее имя, прислушивался, подходил к окну и снова звал.

Далеко внизу хейдлы, толпящиеся у своей добычи, подняли головы. Они грабили плоты, вытряхивали припасы. Раздавались длинные беспорядочные очереди — стреляли просто так, для развлечения.

Самые крупные солдаты уже пошли под нож, на мясо; большие аппетитные полосы прокоптят над огнем или положат в рассол. По меньшей мере двоих взяли живыми — пригодятся как транспорт. Несколько костлявых воинов-хейдлов решили попользоваться телом Челси, как если бы она была живая. Вожди кланов, чтобы повысить свой престиж, частенько отдают мертвую добычу своим подчиненным — пусть тренируются.

У воды толпилось не меньше сотни хейдлов, и наверняка еще больше их было в крепости. В одном месте редко собирается столько воинов. Айк уже насчитал одиннадцать кланов. Они отлично подготовили западню; это предполагало хорошее знание людей, что уже достаточно необычно.

Айк высунул голову в окно. Хейдлы взбирались по стенам, спеша до него добраться. Тщательно целясь, он тремя выстрелами пробил три амфоры, из тех, что раньше разложил на зубцах крепости. Масло загорелось и, выбрасывая языки пламени, потекло вниз. Хейдлы на стенах шарахнулись в разные стороны. Некоторые успели спрыгнуть, других огонь настиг на месте. Голубые языки, постепенно уменьшаясь, разбегались по стенам.

Целый град стрел полетел в стену рядом с окном; некоторые попали внутрь. Теперь все были заняты Айком. Он услышал, как кто-то спешит вверх по лестнице, и неспешно шагнул в дверной проем. Одним выстрелом пробил привязанные над лестничной площадкой амфоры. Масло из двадцати сосудов потекло по ступеням, затапливая лестницу огнем. До него донеслись вопли.

Айк подошел к заднему окну и снова позвал Али. Тут он увидел внизу, в полумиле от себя, маленький огонек, движущийся вниз по крутому спуску. Это, несомненно, люди. Но кто именно? Айк потянулся к винтовке. Обойму он расстрелял, но оптика работала. Айк включил прицел, направил дуло вниз и отыскал огонек. По тропинке шли Трой с девушкой. Айк прижался щекой к ложу винтовки. Али нигде не было.

И тут он ее услышал.

Айку показалось, что эхо от ее крика раздается у него в голове, доносится из пламени лестничной площадки, идет из глубин здания. Он приложил ухо к стене. И даже сквозь стену услышал, как дрожит ее голос.

— Боже мой, — простонала вдруг она, и у Айка сжалось сердце.

Ее схватили!

— Подождите! — умоляла Али.

Сейчас ее голос звучал отчетливее. Она старалась быть храброй; Айк знал, на что она способна. И знал, на что способны хейдлы.

И тут Али сказала нечто, от чего он застыл. Она произнесла имя Бога на языке хейдлов. Ошибки тут не было — Али верно и в нужном порядке издала щелкающие и гласные звуки. Айк стоял как оглушенный. Откуда она знает? И будет ли от этого прок? Он ждал, прижавшись головой к камню и почти обезумев от страха за Али. Он абсолютно беспомощен и даже не знает, где она — этажом ниже или где-то еще. Голос ее, кажется, доносился откуда-то из крепости. Айк хотел побежать, но не мог заставить себя оторваться от камня. Он отнял голову от стены, и голос Али затих. И тут же раздался снова.

— Вот, — сказала она. — Вот что у меня есть.

«Говори, говори», — молил Айк, надеясь определить, где она находится.

Но она вдруг заиграла на флейте. Айк узнал звук. Та самая флейта, которую он несколько месяцев назад бросил в реку. Али, наверное, взяла ее как сувенир. Ей удалось извлечь из флейты только гудки и свист. Неужели она думает их этим пронять?

— Все, Айк, — неожиданно сказала Али.

Но сказала для себя. Она прощалась.

Айк вскочил. Что там происходит? Он бросился к окну; в это время из ворот вышла толпа хейдлов. Они направлялись к воде. В середине шла Али. Связанная, хромающая, но живая.

— Али! — закричал Айк.

Она посмотрела вверх.

Неожиданно в окне возник похожий на обезьяну силуэт — какой-то хейдл цеплялся за подоконник. Айк отпрянул, но его уже схватили лапы, оставляя когтями длинные царапины. Айк потянул за розовую стропу у себя на груди, медленно перемещая обрез со спины вперед, и нажал на спуск.

Когда он снова увидел Али, она сидела на плоту, и не одна. Плот уплывал от берега; его тащили снизу амфибии. Она замерла на носу и смотрела на него. Тот, кто сидел рядом с ней, проследил за ее взглядом, однако с такого расстояния не узнал Айка. Плот миновал утесы.

Это все, что успел сделать Айк.

Он остался один — последний враг, и хейдлы опять карабкались на стены, торопясь схватить его. Айк — теперь он действовал быстро — пошарил над окном. Шнур был на месте, там, куда он его положил. Стащить у солдат взрывпакет оказалось до безобразия просто. Времени у Айка было навалом, он успел спрятать взрывчатку и расставить сосуды с маслом. Сейчас двумя ловкими движениями он подсоединил концы шнура к детонатору, резко повернул рычаг, потянул и нажал.

Крепость словно расплавилась. Амфоры с маслом взрывались, сверкая на верхушке башни солнечной короной, а сама башня рассыпалась на куски.

Эта обитель тьмы никогда не видела такого света. Впервые за сто шестьдесят миллионов лет стали видны мельчайшие детали грота — гигантской утробы с породой, полной изломов и коридоров.

Али бросила на крепость долгий взгляд и от сильного жара закрыла глаза. Она представила себе, как Айк, широко улыбаясь, сидит рядом с ней на плоту и огонь отражается от стекол его черных очков. И улыбнулась. Он сам превратился в огонь. Потом снова наступила темнота, и рядом был не Айк, а все то же страшное существо. Али боялась, как никогда.

26 Преисподняя

Под желобами Яп и Палау

Она гналась за человеком уже три дня; понять его было так же трудно, как спускаться извилистыми путями в великую бездну. Человек хромал. У него была рана, и, наверное, не одна. И еще он все время боялся.

Правда ли он хотел убежать? Она плохо знала повадки людей. В те короткие минуты, когда он что-то делал, она видела, что он сообразительнее своих собратьев. Просто он, видимо, выдохся. Впрочем, долгий путь утомил и ее.

Она полизала стену там, где человек прислонялся, и его вкус придал ей решимости. Она мало о нем узнала, но была голодна, а вкус его пота неожиданно оказался очень заманчивым. И она подчинилась желудку. Пора убивать. Расстояние между ними постепенно сокращалось.

Чтобы догнать человека, хватило одного дня. Девушка держалась поодаль, чтобы не спугнуть его. Много ведь ходит охотничьих баек о зверях, которые с испугу шарахались в какую-нибудь пропасть, откуда их уже не достанешь. К тому же незачем гонять его попусту. От этого на нем станет меньше мяса, а она уже привыкла считать его мясо своим.

Так они добежали до узкой щели; каменные глыбы почти полностью завалили проход. Человек озадаченно топтался у груды камней, глядя на лаз у себя под ногами. Потом опустился на колени и полез. Девушка метнулась вперед, чтобы успеть разрубить ему сухожилия, однако человек, словно догадавшись, быстро подтянул ноги. Она опустила нож, припала к земле и, ориентируясь по звуку, стала ждать, пока он заползет глубже. Наконец все стихло, и она, встав на четвереньки, полезла в щель. Камни, отполированные проходившими здесь хейдлами и животными, были скользкие и гладкие. Она гордилась, что ползает почти так же быстро, как бегает. В детстве она всегда побеждала в гонках по таким вот узким лазам.

Этот проход оказался длиннее, чем она думала, но и не таким, чтобы пришлось ползти несколько дней. Рассказывали о таких лазах всякое. Страшные истории о том, как целое племя ползло и ползло вот так, один за другим, только для того, чтобы обнаружить ноги мертвеца, закупорившего лаз. Хотя сейчас беспокоиться не о чем — для тупика тут слишком много живых запахов.

Лаз еще сузился; тут оказался очень неудобный поворот вбок и вверх. В таких поворотах нужно быть гибким, как змея. Ей часто приходилось сталкиваться с такими испытаниями, одно непродуманное движение — и можно вывихнуть плечо или колено. Девушка была маленькая и гибкая, но и ей пришлось два раза остановиться, прежде чем она поняла, как правильно двинуться. Она ползла лицом вверх, удивляясь, что крупный человек проделал это с такой легкостью.

Девушка выбралась из лаза, держа перед собой нож, и уже становилась на ноги, когда он прыгнул откуда-то сверху. Он накинул ей на шею веревку и потянул. Она махнула позади себя ножом, но человек уперся ей коленом в спину и заставил лечь. Быстро и туго связал ей запястья, примотал локти и крепко затянул веревку.

Это заняло десять секунд и произошло в полном молчании. Только теперь стало ясно, кто за кем охотился. Слабость, хромота, страх — все оказалось хитростью. Он изобразил растяпу, а она поверила. Девушка завопила от ярости и тут же почувствовала во рту веревку — человек закончил связывать и заткнул ей рот.

Она подумала, что, быть может, это хейдл, испорченный человеческими болезнями. Потом при слабом свечении камня разглядела, что он и вправду человек и действительно ранен. Судя по меткам на теле, он когда-то был пленником, и девушка сразу поняла, кто это. Она знала его по легендам как отщепенца, который причинил много зла ее народу. Его все знали. Его боялись и презирали. Его считали дьяволом, и его историю рассказывали детям как пример подлости и предательства.

Человек заговорил с ней на ломаном языке хейдлов; она едва поняла его шипение и щелканье. Произношение у него было как у дикаря, а вопрос он задал совсем глупый. Если она правильно поняла, предатель хотел узнать, где находится сердце их страны. Она встревожилась — новых бед ее народ не вынесет. Человек махнул рукой в том направлении, в котором они шли. Думая, что он заблудился, и надеясь запутать его окончательно, девушка спокойно показала в другую сторону. Он понимающе улыбнулся и похлопал ее по щеке — с явной издевкой, — прибавив что-то на своем дурацком языке. Затем потянул за веревку, и они двинулись дальше.

За все время своего плена у солдат девушка ни разу по-настоящему не беспокоилась. Она находилась одна среди людей, а это все равно что превратиться в собственную тень. Ведь ее жизнь — часть жизни сангха,[28] общины, а вне сангха она словно и не жила. Вот так. Теперь страшный враг хочет вернуть ее к жизни, ведет к народу и хочет принести вред ее сангха. А это хуже, чем тысяча смертей.

Айк потратил целую неделю, чтобы отыскать девушку, и еще неделю, чтобы заманить. Он мог только гадать, куда приведет его выбранный путь. Но она, похоже, знала, куда идет, и Айк верил, что дорога выведет его к цели.

Семь месяцев собирал он сведения о миграции хейдлов. Нужно остановиться и открыть свои чувства; тогда ощутишь движение этого мира, который как будто весь устремился в какое-то глубокое убежище. И бездна, куда Айк спускается вместе с девушкой, и есть то самое убежище. Вполне разумно предположить, что они попадут в центр той карты-мандалы, которую Айк видел в крепости. Где-то там внизу сходятся все подземные дороги. Там найдет он ответ на вопрос о том, что случилось с народом. Там найдет он Али. Имея в руках девушку, Айк был готов действовать.

Понимая, что она скорее убьет себя, чем станет ему помогать, Айк дважды ее обыскал. Ощупав пальцами все тело, нашел три запрятанных под кожу тонких осколка обсидиана. Один оказался на внутренней стороне локтя, два других — на всякий случай — на внутренней стороне бедер. Айк быстро надрезал ножом кожу и извлек маленькие острые осколки, избавив ее от выбора между жизнью и смертью.

Девушка нужна ему как заложница, и в то же время она — пленница хейдлов, которая, как и он когда-то, сумела среди них выжить. Айк внимательно рассмотрел девушку.

Почти все пленные люди, которых ему довелось видеть внизу, были хилыми, безумными и покорно ждали, пока из них сделают вьючных животных, приманку для других людей или пустят на мясо. Но эта — не такая. Она, пока могла, сама распоряжалась своей судьбой. Ей лет тринадцать, решил Айк.

Девушка была не такой внушительной, как казалась на первый взгляд, а почти хрупкой. Ее тайна заключалась в гордой осанке и удивительной независимости. Вокруг глаз и на руках у нее были метки клана, но Айк не узнал их. Ясно, что она попала к хейдлам в раннем детстве. Как и то, что ее вырастили для продолжения рода. Грудь у нее была безукоризненной, ни татуировок, ни раскраски. Два белых плода, выступающих над множеством меток, покрывающих остальное тело. Значит, грудных детей оставляют в покое хотя бы в первый месяц жизни. Потом они начинают учиться, читая тело своей матери.

Последние две недели она постоянно мылась, смывала со своего тела солдатские грехи. От нее ничем не пахло, синяки быстро заживали.

Единственным ее имуществом, кроме осколков обсидиана, был дорожный запас еды: кое-как провяленная рука, на запястье которой еще красовались часы с логотипом «Гелиоса». Мяса на ней почти не осталось, девушка объела все чуть не до самой кости. Мимо останков Троя Айк прошел двенадцать дней назад.

Его собственные часы испортились при взрыве, и он взял часы Троя. Было четырнадцатое января, два часа сорок минут, но время уже не имело никакого значения. Альтиметр показывал глубину семь тысяч девятьсот пятьдесят фатомов. Путники находились на девять миль ниже уровня моря, на много миль глубже, чем когда-либо спускались люди. Это само по себе уже было знаменательно. Бездна сдержала обещание: где-то еще глубже располагается твердыня хейдлов — или их ковчег.

Так же как Али и ее «хозяева» — иезуит со своей компанией — при помощи чистой дедукции вычислили существование у хейдлов верховного вождя, Айк собрал из кусочков картину главного убежища, где могут скрываться пропавшие племена. Где-то они должны быть. Не похоже, что они рассеялись и прячутся в нескольких укрытиях, иначе с ними бы сталкивались солдаты или колонисты. Айк как-то видел сбор нескольких кланов. Десятки хейдлов сидели на корточках в гроте. Собрание продолжалось много дней, они рассказывали друг другу о себе, обменивались подарками. Айк пришел к выводу, что такое происходит регулярно — часть их годового миграционного цикла — и зависит от наличия на маршруте воды или пищи.

В Гималаях он усвоил, что в каждом круге бывает другой круг. Например, кора вокруг главного храма в Лхасе лежит внутри коры вокруг города, а та, в свою очередь, в коре вокруг страны.

У хейдлов, не сомневался Айк, тоже практикуются коры — ритуальные обходы, причем маршруты проходят через некое главное убежище.

Крепость усилила его уверенность — она была древняя и явно служила дорожной станцией на торговом пути. Нападение хейдлов окончательно подтвердило его теорию. Против горстки людей-мародеров действовали на удивление многочисленные силы. И, что еще важнее, там было огромное количество кланов. Происходит массовое перемещение хейдлов в какое-то безопасное место, столь же древнее, как их раса. И потому, вместо того чтобы вернуться к озеру и пытаться найти тех, кто схватил Али, Айк решил спускаться, теряя при этом недели. Если его теория верна, рано или поздно они встретятся, и он явится не с пустыми руками. А пока Али, чтобы выжить, придется призвать на помощь всю свою сообразительность и силу духа. Айк не мог уберечь ее от того, что случилось с ним в самом начале плена, а отчаиваться ему нельзя, и потому он пытался просто забыть. Как будто Али не существует.

Однажды утром она приснилась Айку, и он проснулся. Девушка сидела на нем верхом и поглаживала у него в паху через штаны. Предлагала ему себя — свое покорное тело, волнующуюся грудь. Плавно двигала тазом, выписывая восьмерки. Айк испытал желание, но только на миг.

— Ты — молодец, — прошептал он с искренним восхищением.

Умница, старается использовать любые средства. А его явно презирает. Так вот и Трой погиб, не сумел разглядеть, что к чему, ослепленный страстью. Парень уступил соблазну, не сомневался Айк, и ему тут же пришел конец.

Айк поднял девушку. Его смутило не вульгарное приставание, не опасность, не воспоминание об Али. Девушка показалась ему знакомой. Они уже встречались, и это сбивало его с толку. Айк мог видеть ее только во время своего плена, а она тогда была совсем ребенком. Однако такого ребенка он не помнил.

День за днем они спускались все глубже. Айк помнил слова геологов о том, что миллион лет назад из мантии Земли произошел выброс серной кислоты, и она проела коридоры до самой литосферы. И когда путники спускались в дикую бездну, Айк думал — не эту ли самую дорогу проложила для них кислота, поднимаясь из глубин? Оставаясь в душе альпинистом, он не мог не думать об этой тайне природы. Насколько глубока бездна? Где она становится невыносимой?

Девушка наконец догрызла остатки кости.

Айк, отыскав змеиное гнездо, обеспечил их едой на неделю. Потом на их пути возник ручей, и, значит, воды им хватит. На вкус она была как в озере; можно предположить, что вода стекала из озера, в свою очередь питаемого реками.

На глубине восемь тысяч семьсот фатомов, или почти десять миль, они достигли нависающего над ущельем обрыва. Ручей слился с другими и превратился в летящий вниз водопад. Камень был испещрен вкраплениями флюорита и призрачно светился. Айк и девушка стояли у края покатого козырька, не доходя до стены. Их водопад был лишь одним из многих, низвергающихся по стенам.

Дальше тропа спускалась по отвесной стене из оливина — где-то по естественным выступам, где-то вырублена в породе. В одном месте она проходила по зарослям сталактитов. Там, где не было опоры для ног, висели железные цепи.

Айк был вынужден полностью сосредоточиться на спуске. Тропа была старая и шла над пропастью глубиной тысячу футов. Девушка решила, что это ее шанс все покончить. Она отважно бросилась вниз. Айку пришлось нелегко — пленница едва не утащила его за собой, но ему кое-как, рывками, удалось ее вытащить. Следующие три дня он постоянно был начеку, чтобы такое не повторилось.

На дне большими косматыми облаками лежал туман, словно тучи над Нью-Мехико. Наверное, его рождали водопады. Путники подошли к ряду разбитых колонн, образующих неровную лестницу из многоугольных ступеней. Горизонтальные срезы у колонн были плоские и гладкие. Айк увидел, что у его спутницы дрожат ноги, и решил отдохнуть.

Ели они мало, в основном насекомых да верхушки тростников, росших у воды. Айк мог поискать какую-нибудь падаль, но передумал. Голод замедлял продвижение, зато помогал сломить упрямство девушки. Ведь кругом вражеская территория, и нельзя допустить, чтобы она подняла тревогу. Голод гуманнее, чем кляп, решил Айк.

От льющейся по стенам воды стоял непрерывный грохот. Они шли среди каменных гребней, которые разрезали туман и уводили с верной тропы. Попадались скелеты животных, погибших от голода в каменном лабиринте.

Туман уходил и поднимался, словно вода в отлив и прилив. Иногда лежал под ногами, иногда закрывал путников с головой. В один из отливов Айку по чистой случайности удалось услышать, как приближается толпа хейдлов. Он моментально уложил спутницу на землю, не дав ей поднять тревогу. Прижал к земле животом вниз, лег сверху для верности и зажал ей рот ладонью.

Она сопротивлялась, но быстро выбилась из сил. Прижавшись щекой к ее густым волосам, Айк огляделся под пологом тумана. Холодная масса стояла лишь на несколько дюймов выше гребней. Неожиданно рядом с его головой возникла нога. Айк легко мог бы схватить лодыжку. Ступня с длинными пальцами поерзала, словно пробуя устойчивость камня. Свод стопы был плоский — сказывалась походная жизнь. Айк посмотрел на свои пальцы, и они показались ему совсем тонкими и слабыми рядом с этим воплощением жестокой силы — желтые потрескавшиеся ногти, выступающие вены.

Ступня ослабила сцепление с землей, а другая тем временем шагнула вперед. Хозяин ног двигался легко, как балерина. Мысли у Айка путались. Размер ноги — не меньше шестнадцатого.

За первым хейдлом шли другие. Айк насчитал шестерых. А может, семерых или восьмерых. Не ищут ли они его и девушку? Маловероятно. Наверное, охотники или патруль. Легионеры каменного века.

Шлепанье ног затихло.

Хейдлы обнаружили добычу и теперь ломали ей кости. Судя по звуку, они поймали что-то гораздо крупнее гоминида. Затем раздался такой звук, словно рвали ковер. Снимают шкуру, понял Айк. Свежуют добычу. Ему очень хотелось дождаться их ухода и подобрать остатки. Но пока держался туман, он забрал девушку и они обогнули хейдлов большой дугой.

На стенах становилось все больше рисунков, старых и новых. Надписи, вырезанные или нанесенные краской десять тысяч лет назад, закрывали изображения, сделанные раньше, а те, в свою очередь, были нанесены на другие. Все равно что читать сокрытый между строк старой книги еще более древний текст на мертвом языке.

Путники шли через лабиринт; Айк вел свою заложницу на веревке. Подобно варварам, идущим на Рим, им приходилось встречать все более удивительные места. Они проходили под изъеденными временем арками, вырезанными из цельного куска скальной породы. Дорога представляла переплетение ровно уложенных плит, покосившихся от многовекового движения земли. В одном уцелевшем месте дорожка была удивительно плоской, и полмили они шли по мозаике из светящихся камней.

Среди каменных гребней грохот водопадов немного стих. Дно ущелья давно бы затопило, если бы не канавы, заботливо проложенные по обеим сторонам дороги. Акведуки во многих местах обвалились, путникам прошлось брести по воде, но большей частью вся система была в исправности.

Иногда они слышали музыку; оказалось, в камни встроены специальные инструменты.

Путники приближались к цели — Айк понял это по поведению девушки. К тому же им встретился длинный ряд человеческих мумий, выставленных вдоль дороги.

Айк и девушка увидели остатки воинства Уокера, числом тридцать. Согласно ритуалу, им изрезали бедра и бицепсы; из-за выпотрошенных животов грудные клетки казались бочкообразными. Глаза вынули и вставили белые круглые мраморные шарики. Шарики были великоваты, и это придавало их «взгляду» свирепость; казалось, у них вытаращенные, как у насекомых, глаза. Здесь были и Кальвино, и черный лейтенант, и, наконец, голова Уокера. В знак презрения хейдлы привязали его высушенное сердце к бороде — чтобы все видели. Если бы он был достойный враг, сердце съели бы на месте.

Теперь Айк был рад, что мало кормил свою пленницу. В нормальном состоянии девушка бы не дала ему выполнить задуманное, а так едва проходила милю без отдыха. Ничего, думал Айк, скоро она будет сыта и на свободе. А он вернет себе Али.

Двадцать третьего января девушка попыталась утопиться в одном из каналов — прыгнула в воду и засунула голову в какую-то щель. Айк бросился ее вытаскивать и чуть не опоздал. Ему пришлось рассечь веревку, которой был завязан рот девушки, и откачивать из легких воду. Ослабев, лежала она у него на коленях, обмякшая и едва живая. Оба переводили дух.

Немного погодя девушка запела. Глаза так и не открыла — она пела для себя, стараясь приободриться, пела тихо, на своем языке; такие щелчки и интонации хейдлы используют в семье. Айк не сразу разобрал, что за песню она поет, но когда понял, его пронзило в самое сердце. Не веря ушам, он вскочил. Прислушался. Он слишком плохо знал язык, чтобы понять все слова, но мелодию спутать не мог. «О, Благодать»!

Айк зашатался. Девушка знала эту песню и любила — так же как и он. Это было последнее, что он слышал от Коры тогда, много лет назад, в Тибете, когда ее поглотила бездна. На этот гимн он бежал в темноте пещеры. «Был мертв и чудом стал живой, был слеп, но вижу свет». Девушка пела другие слова, однако мелодия была та же.

Он не усомнился, когда Исаак заявил, что девушка — его дочь, но никакого сходства между ним и девушкой не видел. И вот песня помогла ему открыть в ней черты Коры.

Айк искал объяснение. Она могла научиться песне от Коры, а могла услышать в крепости Али. И все же недаром он постоянно испытывал неясное тревожное чувство, что знает девушку.

Было нечто знакомое в скулах, в линии лба, в том, как она упрямо выпячивает подбородок, в фигуре. Айк обратил внимание и на некоторые другие детали. Неужели? Она так сильно похожа на мать. И в то же время не похожа — глаза, форма рук, подбородок.

Девушка устало открыла глаза. Айк не видел в них Кору, потому что это были не бирюзовые глаза Коры. Наверное, он ошибся. И все же он знал эти глаза. Его словно толкнули. У нее — его глаза. Она — его дочь.

Айк сполз по стене. Возраст как раз подходящий. Цвет волос. Он сравнил их руки — такие же длинные пальцы, такая же форма ногтей. «Господи!» Что теперь?

— Ма. Ты. Где, — произнес Айк на ломаном языке хейдлов.

Девушка перестала петь. Уставилась ему в глаза. Нетрудно догадаться, о чем она думает. Увидев его состояние, пленница решила попытать счастья. Она попробовала шевельнуться, но тело ей не повиновалось.

— Пожалуйста, говори яснее, человек-зверь, — вежливо произнесла она на верхнем диалекте.

Для Айка это в целом прозвучало как «что?». Он попытался еще раз, стараясь не ошибиться в синтаксисе и падежах.

— Где. Твоя. Мама. Быть.

Она фыркнула, и Айк понял, что его слова для нее не больше чем звериное мычание. Девушка все время отводила глаза от его ножа с черным лезвием. Это был вожделенный предмет. Ей хотелось убить Айка.

Он начертил на земле знак, затем другой и соединил их.

— Ты, — сказал Айк. — Мать.

Быстрым движение пальцев она стерла нарисованное. Таков ее ответ. Нельзя говорить о мертвых. Ведь они становятся кем-то или чем-то другим. А поскольку неизвестно, в кого или во что они перевоплотились, разумнее всего о мертвых не упоминать. Айк не настаивал.

Кора, конечно, мертва. А если бы и была жива, он бы ее не узнал. Здесь действуют их законы. Девушка нужна ему для обмена. Такой у него был план. Айк вдруг понял: плот, собранный им из обломков прежней жизни, только что опять разбился.

Настоящая мука — появление дочери, о которой он не знал и которая стала такой, каким чуть не сделали его.

И что теперь — спасать ее? А потом? Хейдлы вырастили ее своей. Она понятия не имеет ни о том, кто она, ни о том, из какого она мира. А если честно, то Айк и сам не знает. Что же это за спасение?

Айк посмотрел на худую разрисованную спину девушки. С самого начала он обращался с ней как с вещью. Одно хорошо — он ее не избил, не изнасиловал и не убил. «Моя дочь?» — Айк опустил голову.

Разве он может менять свою плоть и кровь — пусть даже на любимую женщину? А если не поменять, Али навечно останется в неволе. Айк пытался разобраться в своих мыслях. Девушка не знает о своем прошлом. Как это ни скверно, но ее жизнь — жизнь хейдлов. Забрать ее отсюда — значит лишить корней, разлучить с теми, кого она любит. А оставить Али?.. Она может и не знать, что он выжил при взрыве и тем более что он ее ищет. А если бы и знала, не сомневался Айк, она бы запретила ему рисковать. И что тогда получается? Получается — он проклят. Все, кого он любил, погибают.

Айк подумывал отпустить девушку, но понимал: это простая трусость. От решения никуда не деться. Нужно его принимать. Или одно, или другое. Он был реалистом и даже не пытался представить, что они могут спастись все трое и зажить счастливой семьей. Так он промучился всю ночь.

Когда девушка проснулась, Айк принес ей завтрак — личинок и клубни — и ослабил веревки. Если она наберется сил, его задача только усложнится; с другой стороны, мучиться за нее угрызениями совести тоже не дело. Он не станет больше морить ее голодом.

Понимая, что она все равно не скажет, Айк спросил, как ее зовут. Девушка презрительно отвернулась. Ни один хейдл не сообщит своего имени рабу. Скоро он снова вел пленницу вниз по тропе, теперь уже медленнее, считаясь с ее усталостью.

Сделанное открытие вконец измучило Айка. После своего возвращения к людям он поклялся, что отныне выбирает только между «да» и «нет». Держись своей заповеди. Отступишь от нее — и ты погиб. Если на вопрос нельзя ответить за три секунды, значит, ответа нет. Теперь самое простое — все бросить и уйти, пока можно. Айк никогда не верил в предопределение. Бог ничего за тебя не сделает, нужно действовать самому.

Теперешняя ситуация опровергала его теорию.

Эта головоломка не давала Айку покоя, и их и без того медленный спуск еще замедлился. Тяжесть, которая на него давила, не имела отношения к глубине — теперь уже одиннадцать миль. Напротив, по мере увеличения давления он получал все больше кислорода и в результате ощущал какую-то неприятную легкость, наподобие той, что испытываешь, спускаясь с вершины. Только теперь лишний кислород в голове вызывал новые мысли и вопросы.

И хотя Айк не мог объяснить почему, он не сомневался, что сам сделал выбор, приведший его к падению. Но какой же выбор сделала его дочь? За что ей выпало родиться во мраке и никогда не видеть ни света, ни настоящего отца, ни своего народа?

Дорога вниз была дорогой текущей воды. Первые дни Али провела с завязанными глазами, слушая, как плещет вода под плавниками тащивших плот амфибий. Потом был спуск мимо маленьких и огромных водопадов. Затем, уже на твердой земле, она шла по перегороженным камнями ручьям. Вода стала путеводной нитью.

Али держали отдельно от двух солдат, захваченных живьем. Однажды ее повязка соскользнула, и она увидела их в вечном сумеречном свете лишайников. Солдат связали ремнями из сыромятной кожи; из ран до сих пор торчали стрелы. Один с ужасом посмотрел на Али, и монахиня его перекрестила. Ее охранник поправил повязку, и они продолжали путь.

Хейдлов не беспокоило, что солдаты могут запомнить дорогу, ведь у них все равно не будет возможности по ней пройти. Это вселило в Али некоторую надежду. Значит, ее пока убивать не намерены. Подумав о судьбе солдат, она почувствовала стыд за свой оптимизм, но ухватилась за эту соломинку с жадностью, которой раньше не знала. Ей даже в голову не приходило, что инстинкт выживания может быть настолько сильным. Героизмом тут и не пахло.

Ее тащили, дергали, несли, подгоняли, а она ушла в себя, словно забилась в щель, которая стала центром ее бытия. Ей не причиняли вреда, не насиловали. Но Али страдала.

Прежде всего она голодала, хотя нельзя сказать, что ее не кормили. Али отказалась есть мясо, которое ей дали. Монстр — тот, главный — как-то подошел к ней.

— Вам, милая, нужно поесть, — сказано на безупречном английском, — а то вы не сможете завершить хадж.

— Я знаю, что это за мясо, — сказала Али. — И я знала этих людей.

— Ага, понятно. Просто еще не проголодалась.

— Кто вы?

— Паломник, вроде вас.

Но Али знала. До того, как ей завязали глаза, она видела, что он командует — отдает приказы, распределяет обязанности. Да и без того он определенно выглядел именно так, как может выглядеть Сатана, — нависший лоб, по-разному изогнутые рога, надписи по всему телу. Он казался выше прочих хейдлов, шрамов на нем было больше, и в глазах его читалось знание — такое, о каком Али не хотелось даже думать.

В конце концов Али стали кормить насекомыми и мелкой рыбой. Она заставила себя есть. Путь продолжался. Идти приходилось по камням, и у Али ночами ужасно ныли ноги. Боль была даже кстати — помогала отвлечься от остального. Возможно, если бы у нее, как у солдат, торчали из ран стрелы, ей вообще было бы не до душевной скорби. Однако действительность не отпускала. Айк погиб.

Наконец отряд подошел к развалинам какого-то города — таким старым, что они скорее напоминали остатки горы. Путешествие кончилось. Али поняла это, когда с нее сняли повязку и она смогла идти сама.

Измотанная, напуганная, словно одурманенная, поднималась Али по тропе. Город почти полностью затопили прозрачные ледники из натечного камня, испускавшего слабое свечение. Не свет, а скорее полумрак, но хватало и этого. Али разглядела, что город лежит на дне огромной пропасти. Медленный каменный потоп поглотил большую его часть, однако осталось еще немало зданий с целыми комнатами. Стены и колоннады украшала резьба — звери и сцены из древней жизни хейдлов; все рисунки обрамлены изящными арабесками.

Разрушенный временем и геологическими процессами, город тем не менее оказался населенным, во всяком случае не пустующим. К изумлению Али, сюда собрались тысячи, нет десятки тысяч хейдлов. Вот и ответ на вопрос о том, куда они пропали. Со всего мира они стекались в это убежище. Как и думал Айк, они скрываются, здесь их приют.

Войдя в город, Али увидела изможденных детей, лежащих на материнских коленях. В безмолвной толпе почти не было младенцев и стариков. На земле валялось множество разного оружия — видимо, поднять его хозяева уже не могли.

У хейдлов, вялых и равнодушных, был такой вид, словно они дожили до конца света. Али всегда удивляло, что беженцы — неважно, какой расы — останавливаются и не идут дальше. Это и есть отличие беженца от первопроходца — у первых, когда они пересекают определенную границу, словно срабатывает некий импульс. Что же мешает хейдлам идти дальше?

Али и ее захватчики поднялись на холм в самой середине города. Там, на янтарного цвета натечных образованиях, лежали развалины здания. Али повели в коридор, вьющийся среди руин. Ее тюрьмой оказалась библиотека. Пленницу оставили одну.

Она оглянулась, изумленная окружающим богатством. Вот, значит, каков ее ад — целая библиотека нерасшифрованных текстов. Если так, ей придумали неподходящее наказание. Али увидела глиняную лампу — такую же, как те, что зажигал Айк. Из носика вился маленький огонек. Подняв лампу, она стала осматриваться, но от неосторожного движения лампа погасла. Али стояла в темноте, полная сомнений, напуганная и одинокая. На нее вдруг свалилась усталость, и она просто упала и уснула.

Когда Али пробудилась спустя час, в дальнем углу комнаты горела другая лампа. Али подошла, и от стены поднялась фигура в рваном холщовом балахоне.

— Кто здесь? — сурово спросил мужской голос.

Он казался усталым и безжизненным, словно говорил призрак. Али воспрянула. Это, конечно, ее товарищ по несчастью. Она не одна!

— А вы кто? — спросила она и подняла у него с лица капюшон.

Невероятно.

— Томас!

— Али! Неужели?..

Али обняла его — кожа да кости.

Иезуит изменился с их встречи в нью-йоркском музее — все то же морщинистое лицо, но еще больше нахмурился лоб, отросла седая борода, грязными космами висели волосы, покрытые засохшей кровью. Глаза остались такими же — они всегда были глубоко посаженными.

— Что с вами сделали? — спросила Али. — Сколько вы уже здесь? Как вы сюда попали?

Она помогла старику сесть и принесла воды. Он прислонился к стене и, не переставая, гладил ее руку, вне себя от радости.

— Это Божья воля, — повторял он.

Несколько часов они рассказывали друг другу о своих приключениях. Томас сообщил, что, когда до него дошла весть об исчезновении экспедиции, он отправился вниз — на поиски Али.

— Твоя покровительница, Дженьюэри, постоянно мне твердила, что общество «Беовульф» несет за тебя ответственность. Мне ничего не осталось, кроме как пойти и найти тебя. Самому.

— Какой абсурд! — возмутилась Али.

Человек его возраста, в одиночку!

— Но ведь нашел! — радовался Томас.

Он спустился в подземье через пещеру на Яве и постоянно молился, чтобы найти путь, которым шла экспедиция.

— Я в таких делах не силен, — рассказывал иезуит. — Сразу же заблудился. Батарейки сели, еда кончилась. Попасть к хейдлам для меня было скорее избавлением, чем пленом. Кто знает, почему они меня не убили? Или тебя?

Все это время Томас томился над горой книг и рукописей.

— Я думал, мои кости так и останутся среди книг, — сказал он. — Но теперь и ты здесь!

Али в свою очередь поведала о печальном конце экспедиции. Упомянула, как Айк подорвал себя вместе с крепостью.

— А ты уверена, что он погиб? — спросил Томас.

— Я сама видела, как… — начала она, но ее голос сорвался.

Томас выразил соболезнования.

— На все Божья воля, — сказала Али, немного оправившись. — Это Он привел нас сюда, в эту библиотеку. Теперь мы попытаемся завершить работу, которую начали. Вдвоем мы быстрее сможем подойти к тайне.

— Ты — замечательная женщина!

И они приступили к работе: полностью сосредоточились, стали сортировать тексты, сравнивать свои наблюдения. Сначала осторожно, потом жадно и нетерпеливо, они разглядывали книги, листы, рукописи, свитки и таблички. Источники были расположены без всякой системы. Казалось, кто-то собрал тут все это, словно груду кирпичей. Поставив сбоку лампу, Томас и Али углубились в самую большую стопку.

Сверху лежали наименее древние источники: кое-что на английском, кое-что на японском и китайском. Чем глубже проникали исследователи, тем древнее были записи. Бумага распадалась в пальцах. Кое-где чернила полностью ее пропитали. Некоторые книги оказались запечатаны известняковыми отложениями, но сквозь камень проступали рисунки и письмена. По счастью, комната была большая, потому что исследователям пришлось выложить на полу своеобразное языковое дерево, состоящее из книжных стопок.

На исходе пятого дня Али и Томас обнаружили алфавиты, совершенно неизвестные лингвистике. Али стало ясно, что у них почти нет зацепок, чтобы подступиться к этой горе информации. Здесь — начало всей литературы и истории. В некотором смысле здесь должно быть и начало памяти — памяти хейдлов и памяти людей. Что же сокрыто в этих записях?

— Нам нужно отдохнуть. Нужно работать не так быстро, — предупредил Томас. — Уже ясно, что они похожи на нас. А мы на них. В этом и ключ к их Раю. К прежнему их не вернуть. Но можно поддержать их, помочь обрести единство как народу, проложить мост между людьми и хейдлами, дать им шанс вернуться к свету. Или хотя бы признать их как расу. Быть может, нам удастся найти общий язык. Найти для них место среди нас. Или они найдут нам место среди себя. И все это начинается вот здесь.

Хейдлы стали пытать солдат. Их вопли долетали и до Томаса и Али. Иногда крики затихали. Как-то после целой ночи тишины Али была уверена, что несчастные умерли. Потом крики возобновились и с небольшими перерывами продолжались несколько дней.

Прежде чем Али и Томас смогли продолжить свои исследования, к ним явился посетитель.

— Это о нем я говорила, — прошептала Али. — Думаю, он их вождь.

— Наверное, ты права. Только чего он от нас хочет?

Гость нес исцарапанный тубус с надписью «Гелиос». Али сразу его узнала. Вождь подошел к ней; от него пахло свежей кровью. Он был босиком. Достав карты, Исаак развернул их и произнес на своем безупречном английском:

— Вот что я получил.

Али хотела спросить откуда, но тут же передумала. Очевидно, Гитнер и его группа далеко не ушли.

— Это мое, — сообщила она.

— Знаю. Мне солдаты сказали. Я и сам изучил записи и не сомневаюсь в вашем авторстве. К сожалению, это не настоящие карты, а только примерные зарисовки. Они показывают продвижение вашей экспедиции в целом. А мне нужно большее, нужны подробности: обходные пути, боковые коридоры. И стоянки — все и каждая. Кто там был, кого не было. Мне нужно все. Вы должны воссоздать для меня весь пройденный путь. Это необходимо.

Али, испуганная, смотрела на Томаса. Разве она сумеет столько вспомнить?

— Я попытаюсь.

— Попытаетесь? — Монстр ее обнюхивал. — От вашей памяти зависит ваша жизнь. Я бы на вашем месте очень постарался.

Томас шагнул вперед:

— Я ей буду помогать.

— Тогда помогай побыстрее. Твоя жизнь тоже от этого зависит.

Одиннадцатого февраля в четырнадцать часов двадцать минут на глубине девять тысяч восемьсот пятьдесят шесть фатомов Айк и его дочь пришли на утес, возвышающийся над ущельем. Это был не конец спуска; далеко внизу зияла пустота. Но тут на их пути в бездну был очередной геологический рубеж.

Чтобы его безымянная дочь не попыталась покончить с собой, Айк привязал ее к острому скальному выступу. Затем пополз на животе вдоль края, чтобы рассмотреть спуск и выбрать дорогу.

Пропасть имела форму кратера. По круглым стенам охряного цвета разбегались светящиеся минеральные жилы, колыхались светлые языки тумана. Айк внимательно рассмотрел строение этой огромной впадины двух или трех миль в поперечнике, ее ячеистые стены и лежащий внизу большой город с запутанными улицами. Город, занимавший все дно огромной чаши, казался величественным и заброшенным. Айк висел над ним на высоте пятьсот метров, и ему была видна вся древняя столица.

Башни и пирамиды лежали в руинах. Вдалеке одно или два здания стояли почти вровень с краями котловины, причем верхушки у них обвалились. Каналы, размыв свои русла, местами превратили улицы в глубокие извилистые ущелья. Почти все было разрушено, затоплено или покрыто известняковыми наплывами. Несколько сталактитов достигли таких гигантских размеров, что рухнули с невидимого купола и пробили здания.

Айку понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к масштабу увиденного. Только тогда он заметил толпы хейдлов. Толпы были столь огромны и многочисленны, а сами хейдлы столь ослаблены, что показались ему сначала большим пятном. Однако пятно это двигалось, двигалось с неспешной скоростью ледника. То тут, то там из разбросанных на скалах гнезд вылетали, пронзая туман, крылатые твари.

Беженцы прятались не в помещениях, а сверху. С такого расстояния Айк не мог разглядеть отдельных фигур, но полагал, что их там тысячи. Десятки тысяч. Он оказался прав насчет убежища.

Должно быть, они стекаются в одно-единственное место со всего подземья. И хотя Айк об этом догадывался, их численность его поразила. Он знал, что хейдлы — раса отшельников — видят во всех врага, которого нужно уничтожить, и предпочитают скитаться небольшими кучками. Айк считал, что во всем подземье их осталось несколько тысяч. И вот перед ним в пятьдесят раз больше. А если они собрались здесь, да еще в состоянии перемирия, значит, для них наступил конец света.

Их многочисленность была для Айка и хорошей новостью, и плохой. Она почти гарантировала, что Али тоже приведут сюда, если еще не привели. Айк не успел продумать свой первый шаг, но надеялся иметь дело с гораздо меньшим противником. Теперь разглядеть Али издалека представляется почти невозможным, а проникать в самую гущу хейдлов — долгий кошмар. Только на поиски уйдут месяцы, а ему еще нужно заботиться о заложнице, своей дочери.

Такая перспектива заставила его пасть духом. Айк посмотрел на свои — то есть Троя — часы и заметил день, час и глубину.

Раздалось шлепанье ног, и Айк, держа нож, стал подниматься. Он успел заметить приклад винтовки. Приклад обрушился ему на голову и впечатался в висок; на этом схватка кончилась.

Когда Айк пришел в себя, он с головы до ног был обмотан своей же веревкой. Слегка приподняв веки, он увидел, что его похититель, босой и одетый в лохмотья, расположился неподалеку и смотрит ему в лицо через оптический прицел американской армейской винтовки. На шее у него висел бинокль. Айк вздохнул. Рейнджеры все же его достали.

— Погоди, — сказал Айк, — не стреляй.

— Конечно, — ответил тот, чье лицо скрывалось за прицелом.

— Скажи хоть зачем. — Айк не понимал, за что ему хотят отомстить.

— Что — «зачем», Айк? — И палач поднял голову.

Айка словно громом оглушило. Это не солдат!

— Сюрприз! — сказал Шоут. — Не думал я, что такое возможно — обскакать великого Айка Крокетта. А оказалось — просто. Кто же должен хвастаться? Я поимел супермена и добыл девчонку.

Айк не знал, что и сказать. Он посмотрел на свою дочь. Шоут совсем затянул на ней веревки. Это важно. Он не застрелил ее на месте.

Отощавший и обросший, Шоут не утратил дурацкой улыбки. И был очень доволен собой.

— В некотором смысле, — говорил он, — мы с тобой — похожие ребята. Падальщики. Можем прожить на чужом дерьме. И всегда стараемся заприметить, где запасной выход. Там, в крепости, я подготовился не хуже тебя.

От удара прикладом у Айка ныло лицо, но его самолюбие пострадало гораздо больше.

— Ты меня выследил? — спросил он.

Шоут похлопал по прицелу.

— Супертехнологии! Я тебя за милю видел, четко, как днем. А когда ты заарканил эту пташку, стало еще проще. Ты стал медленно ходить, Айк, и сделался каким-то сентиментальным. Стареешь, наверное. В любом случае, — Шоут оглянулся на пропасть, — мы добрались до сути дела, так ведь?

Пока Шоут разглагольствовал, Айк соображал. К камню прислонен полупустой рюкзак. Позади девушки — Айк поймал ее настороженный взгляд — валялась пластиковая упаковка армейского пайка. Значит, он пробыл без сознания достаточно долго, и Шоут не только успел его связать, но и пообедал.

Что еще важнее — с ним никого нет, рюкзак только один, и упаковка от пайка тоже одна. А раз Шоут носит с собой пайки, значит, добывать пищу он не умеет. Очевидно, Шоут порылся в развалинах крепости и отыскал самое необходимое — винтовку, еду. Айк озадачился: у человека, можно сказать, есть билет домой, так для чего ему соваться еще глубже?

— Тебе нужно было взять плот или хоть пешком пойти, — сказал Айк. — Ты бы уже половину пути прошел.

— Прошел бы, да кто-то забрал мою самую большую ценность. — Шоут поднял кожаный футляр, который, словно амулет, висел у него на шее. Все знали, что там он держал свое активирующее устройство. — Забрали мою гарантию возвращения. Я и не знал о краже, пока прибор не понадобился. Открыл футляр, а там оказалось вот это.

Открыв застежку, Шоут показал нефритовую пластинку.

Все понятно — кто-то украл у него прибор и подложил кусочек древних хейдлских доспехов.

— И ты хочешь, чтобы я тебя отсюда вывел, — догадался Айк.

— Не думаю, что это получится. Далеко ли мы уйдем, пока нас не отыщут хедди? Или пока ты со мной не разделаешься?

— Тогда чего ты хочешь?

— Мой активатор. Было бы неплохо его вернуть.

— А если мы его и найдем, что это даст?

С активатором или без, хейдлы все равно его догонят. И Айк тоже.

Шоут загадочно улыбнулся, держа нефритовую пластину, словно телевизионный пульт:

— Давай переключим на другую программу. Мне неприятно это говорить, но вы, господин йог, — всего лишь иллюзия. И девушка тоже. И те, что там, внизу. Все вы не существуете.

— А ты существуешь? — Айк не издевался; где-то здесь была разгадка странного поведения Шоута.

— Да, я-то существую. И я всему первопричина. Номер первый. И последний. Вас уже не будет, а я останусь.

Шоут что-то знал или думал, что знает, но Айку даже в голову не приходило, о чем может идти речь. Этот человек так беззаботно последовал за ним в самое сердце бездны и теперь, находясь в окружении врагов, устроил засаду на своего единственного возможного союзника. За последние недели он много раз мог пристрелить и Айка, и девушку. Должна же быть какая-то логика. Шоут — не псих, он умен и очень опасен. Айк во всем винил себя. Он его недооценил.

— Ты не того поймал, — сказал Айк. — Я не брал твой активатор.

— Конечно не брал. Я много об этом думал. Парни Уокера вряд ли стали бы возиться. Просто пристрелили бы меня. И ты тоже. Взял кто-то, кто хотел, чтобы кража осталась в тайне. Кто-то, кто думает, что он, точнее она, знает мой код. Я все вычислил — и кто взял, и когда.

— Она?! — Айк кивнул на девушку.

— Думаешь, я подпустил бы к себе это животное? Нет, я говорю про Али.

— Али? Она монахиня.

Айк даже усмехнулся. Хотя кто же тогда?

— Плохая монахиня. И не спорь, Айк, я знаю, что вы с ней трахались. Я такие вещи сразу чую, слишком хорошо знаю людей.

Айк смотрел на него:

— И ты пошел за мной, чтобы найти ее.

— Умница!

— Но я ее не нашел.

— Еще как нашел.

Шоут подтащил Айка к краю утеса. Повесил ему на шею бинокль, осторожно отвязал веревку, стягивавшую руки и ноги, и отодвинулся, целясь в него из пистолета.

— Посмотри. Там, внизу, — твои знакомые. Она и этот царек. Его сатанинское величество. Тип, что ее похитил.

Айк с трудом сел. Известие об Али его взбодрило. Онемевшими руками он кое-как поднес бинокль к глазам. Пробежал взглядом каналы, засыпанные камнями улицы, остатки домов — в окуляре ночного видения все было зеленым.

— Найди высокую башню, затем возьми левее, — посоветовал Шоут, глядя в прицел винтовки.

Но и с его помощью Айку потребовалось несколько минут.

— Столбы видишь?

— Это солдаты Уокера?

На столбах повисли два человека. Но Али не было. Пока.

— Отдыхают, — пояснил Шоут. — С ними тут немножко разобрались. И еще есть пленник. Я его видел вместе с Али. Его, правда, все больше прячут.

Айк поднял бинокль повыше.

— Да вон она, — показывал Шоут. — Я ее вижу. С ума сойти, она, кажется, пишет что-то в своем дневнике. Записки из подземелья?

Айк продолжал искать. На развалинах вырос целый холм натечного камня; он закрывал почти все этажи покрытого резьбой здания. Кроме самого верхнего. С той стороны, откуда смотрел Айк, у здания обвалилась стена, открыв просторную комнату без крыши. И тут была Али — сидела на большом камне. Ни руки, ни ноги ей не связали — а зачем? Здесь повсюду хейдлы.

— Нашел?

— Вижу.

Обряд посвящения над ней еще не проводили. Пленников, как правило, клеймят, увечат и заковывают в кандалы в первые же дни. Для выздоровления иногда нужны годы. Но Али, казалось, цела и невредима.

— Хорошо. — И Шоут выхватил бинокль. — След ты взял, знаешь, куда идти.

— Хочешь, чтобы я проник в город, где кишат хейдлы, и украл твой прибор?

— Я же не дурак. Ты простой смертный. Есть вещи, которые даже тебе не под силу. И потом, зачем лезть через окно, когда можно войти в дверь?

— То есть мне нужно просто войти и попросить назад твою вещицу?

— Лучше тебе, чем мне.

— Даже если прибор у Али, что с того?

— Айк, я деловой человек. Переговоры — мой хлеб. Подумай, как с ними можно договориться. Старый проверенный способ — обмен.

— С ними? Здесь?

— Пойдешь как мой представитель. Личный посланник.

— Они ее не отпустят.

— Мне нужен только мой прибор.

Айк окончательно зашел в тупик.

— Зачем им его отдавать?

— Вот это я и хочу с ними обсудить. — Шоут полез в рюкзак и вытащил тонкий исцарапанный ноутбук с логотипом «Гелиоса» на крышке. — Раций у нас не осталось, но в ноутбуке есть кое-какие устройства связи. Организуем видеоконференцию.

Шоут поднял крышку и включил аппарат. Отступил, прицепил к уху наушник и поднес к лицу шарик-видеокамеру. На экране появилось его лицо.

— Проверка связи, проверка связи, — произнес он в микрофон ноутбука.

При виде такого колдовства девушка в страхе вытаращила глаза и что-то заворчала.

— Поступим следующим образом. Берешь с собой ноут и спускаешься в город. Когда доберешься до Али, открой его. Проверь, чтобы он был у меня на линии прямой видимости, а то связь пропадет. Соединишь меня с их рогатым presidentе. Между делом вернешь ему его отродье. Такой жест доброй воли. А дальше — мое дело.

— И зачем мне все это?

Шоут оскалился:

— Ну, говорю же, наш человек! А что ты хочешь? Остаться в живых? Или чтобы Али осталась? Спорим, я знаю.

Именно этого шанса для Али Айк и ждал.

— Ладно, — сказал он. — Командуй.

— Приятно иметь с тобой дело.

— Веревки перережь.

— Конечно. — Шоут погрозил Айку ножом, словно капризному ребенку, и положил нож на землю. — Только сперва нужно как следует договориться. Чтобы освободиться и выкарабкаться отсюда, тебе потребуется время. А я пока что найду себе поблизости удобную позицию для стрельбы. Ты ведешь дикарку вниз, мимо этого сброда, и отдаешь ее сородичам. Потом связываешь меня с их генеральным, или кто он там.

Шоут положил ноутбук и попятился к большой расщелине. Айк не сводил глаз с ножа.

— Никаких фокусов, не пытайся меня надурить. Компьютер включен. Не выключай. Каждое твое слово я услышу. Меня не ищи. Я все время буду за тобой следить. Напортачишь — устрою фейерверк. Но в тебя стрелять не стану, пусть Али расплачивается. Первой убью ее, потом, просто чтоб им нагадить, — их предводителя. А дальше — в кого попаду. Но ты пули не дождешься, обещаю. И живи, как знаешь. Отправляйся обратно в ад. Все понял?

Айк начал развязываться.

27 Шангри-Ла

Под пересечением желобов Палау, Яванского и Филиппинского

Айк спустился в древний город, ведя на веревке свою дочь. Город вырисовывался в сумеречном органическом свечении — лабиринт развалин, расползающиеся очертания домов, слепые окна.

На дне обширного каньона, у начала развалин, Айк повесил ноутбук на плечо и согнул пластиковую «свечу», чтобы сломать активирующий стержень. Свеча загорелась зеленым светом. Шоут сможет следить за его продвижением по городу даже без оптического прицела.

Первые полмили никакой явной опасности не было, хотя по камням рыскали звери. Айк напряженно думал, как изменить ход событий. Шоут сплел прочную паутину. Айку постоянно мерещился собственный затылок в оптическом прицеле. Если бы дело было только в нем, он ушел бы от пули — или принял ее. Но Шоут ясно сказал: первая мишень — Али. И Айк продолжал шагать через окаменевший город.

Весть о вторжении людей разлетелась быстро.

Фигуры, казавшиеся силуэтами на фоне слабо светящегося камня, при свете «свечи» мелькали, как темные тени. «Свеча» мешала ночному видению Айка.

С самого начала проклятой экспедиции Айк растрачивал те ресурсы организма, что помогали ему существовать во тьме, — хотя бы тем, что ел человеческую пищу. А теперь ему не нужно скрывать свою сущность.

Из темноты раздавалось пощелкивание — хейдлы разговаривали. Айк чувствовал их запах, резкий, смешанный с запахом охры. В него швырнули камень, но не сильно, скорее хотели напугать. Над самой головой носились крылатые. Айк старался шагать твердо. Некоторые крылатые поднимались повыше и плевали в него. По шее Айка стекала теплая слюна. Откуда-то выскочил здоровенный хейдл и загородил ему дорогу. Коренастый, разрисованный светящейся грязью, он поигрывал топором, демонстрируя боевые шрамы и колпачок на пенисе. При этом хейдл вызывающе поводил языком, словно змея жалом, и свирепо таращил глаза. Айк не отреагировал, и ему дали пройти.

Скользкие каменные натеки, по которым шагал Айк, стали подниматься в гору. Он приближался к холму в центре города, к месту, которое видел в бинокль. Толпа беженцев прибывала, в каналах плавали свежие трупы и нечистоты. Хейдлы, больные и голодные, лежали прямо на земле.

За долгие годы плена Айк ни разу не видел такого разнообразия. У некоторых хейдлов вместо рук были плавники, у других ноги не отличались от рук. Были тут хейдлы с плоскими от перевязывания головами, с пустыми от природы глазницами. Поражало также разнообразие в одежде и росписи. Одни ходили голышом, другие в панцирях или кольчугах. Айк шел мимо евнухов, явно гордых своим отличием, мимо воинов с волосами, украшенными бисером, и рогами, увешанными скальпами, мимо специально выведенных самок — очень маленьких и тучных.

Несмотря ни на что, Айк оставался бесстрастным. Он поднимался по тропе, ведущей на вершину холма, и толпа становилась все гуще. Там и тут торчали белыми решетками ребра обглоданных трупов. В такие тяжкие времена в первую очередь поедают пленников-людей.

Позади шла девушка, его дочь, его пропуск к хейдлам. Никто их не задерживал, они шагали и шагали. Сверху Айк видел, что спуск здесь не кончается, а только приостанавливается. И все же весь народ хейдлов собрался здесь, точно прирос. Почему-то инстинкт кочевников не влек их дальше, в глубину. Айку захотелось спуститься еще ниже, в самую бездну, в эту гору наоборот, спуститься и посмотреть — что там. Но он тут же отрезвел, вспомнил, что, скорее всего, не проживет и часа и, конечно, не увидит никаких новых земель.

Из массы натечного камня выступили новые развалины, и Айк устремился вверх. Поднимаясь, он и девушка увидели распятых солдат. Те были привязаны к разбитым столбам, но не веревками, а собственными кишками.

Девушка при виде своих истязателей радостно запрыгала; Айк не стал ей мешать. Один солдат поднял безглазое лицо. Ему выломали нижнюю челюсть. В глотке судорожно дергался язык.

Через минуту Айк двинулся дальше. Подъем закончился. Развалины занимали несколько акров плоской вершины холма. Хейдлы сидели и лежали на бесформенных каменных грудах, а вот уцелевшая часть здания, как ни странно, пустовала. Айк в который раз поразился их умению ждать.

Стена с одной стороны обвалилась; Айк и девушка начали карабкаться по камням. Воины выкрикивали угрозы и оскорбления, но никто не переступал границ разливаемого «свечой» света. Айку хейдлы казались лишь мельканием зеленых теней.

Они поднялись на верхний этаж дома, который Айк видел в бинокль. Крыша то ли провалилась, то ли ее снесли, и получилась высокая площадка, видимая Шоуту в его прицел. Коридор был гораздо шире, чем показалось Айку. То, что он сейчас увидел, походило на библиотеку, набитую книгами и рукописями.

Айк остановился в середине комнаты. Здесь он и видел Али; сейчас она куда-то ушла. Пол был ровный, но наклонный, словно палуба тонущего корабля. Место не хуже прочих. Тут возникало ощущение, что находишься под открытым небом. Будь у него выбор, Айк предпочел бы умереть не в какой-нибудь узкой щели или лазе. Пусть это случится на открытом месте. К тому же Шоут велел оставаться в пределах видимости.

Во время своего ожидания Айк торопливо рассматривал помещение, строил планы на случай непредвиденной ситуации, готовил путь к отступлению, просчитывал разные возможности в зависимости от потенциального противника и его оружия. Руководила им привычка, а не надежда.

Он увидел отломанную колонну и установил на нее, на уровне глаз, ноутбук. Открыл крышку. На экране возникло лицо Шоута — уменьшенный вариант волшебника страны Оз.

— Чего они там ждут? — раздался его голос.

Девушка отпрянула. Внизу хейдлы с негромкими тревожными криками убрались в темноту.

— У них свои понятия, — сказал Айк.

Он огляделся. У стены стояли стопки каменных табличек, лежали горами свитки, похожие на карты, свернутые в рулоны; рукописи, пергаменты, покрытые письменами и рисунками. Чтобы Али работалось быстрее, хейдлы дали ей отобранные у солдат фонари. И она самоотверженно трудилась над расшифровкой праязыка.

Прошло еще минут десять. Из-за темных груд камня появилась Али. Не дойдя до Айка пятнадцати или двадцати футов, она остановилась. По щекам у нее текли слезы.

— Айк!

Она уже оплакала его и теперь оплакивала снова.

— Я думала, ты погиб. Я за тебя молилась. И еще молилась, чтобы ты, если как-то уцелеешь, не искал меня.

— Наверное, последняя молитва не дошла, — сказал Айк. — Как ты тут?

Как он и разглядел с утеса, ей еще не делали татуировок, во всяком случае на видных местах. Али у них уже три недели. К этому времени хейдлы обычно выбивают пленным женщинам передние зубы и начинают проводить другие обряды посвящения. У Али не было тавра владельца, и это вселило надежду, что обмен еще может состояться.

— Я все время слушала крики солдат. Они погибли?

— Не думай о них. Ты сама как?

— Со мной почти нормально обращаются. Пока ты не пришел, я даже думала, что для меня здесь найдется место.

— Не говори так! — оборвал Айк.

Значит, она уже начала поддаваться. Неудивительно. Ее влекут эти книги и здешний соблазн — соблазн стать человеком без родины. Когда попадаешь в какое-нибудь особенное место — в Черную Африку, Париж, Катманду, — словно лишаешься национальности, становишься гражданином века. Айк знал это по себе. Среди людей-пленников всегда были рабы, ходячие мертвецы. И редко, но бывали такие, как он — или Исаак, — потерявшие в глубинах свои души.

— Но я почти у цели. Я уже чувствую первые слова.

Их жизнь висит на волоске. Вот-вот разразится буря, а она думает о древнем языке? Слово для нее — все. А она — все для Айка.

— Совершенно исключено, — сказал он.

— Привет, Али, — поздоровался с экрана Шоут. — Скверная ты девчонка.

— Шоут? — произнесла Али, уставясь на экран.

— Спокойно, — предупредил Айк.

— Что происходит?

— Он не виноват, — заступился Шоут. — Просто мальчик на побегушках.

— Айк, я прошу, — начала Али, — что он намерен делать? Что бы вы ни затеяли… они мне обещали… Дай мне с ними поговорить. Мы с тобой…

— Обещали? Ты их держишь за благородных разбойников?

— Я могу их спасти.

— Спасти? Да ты оглядись.

— У меня есть ключ. — Али указала на свитки и книги. — Сокровище здесь, здесь тайна их прошлого, память их народа.

— Они не умеют читать. Они выродились и погибают от голода.

— Потому-то я им и нужна, — сказала Али. — Мы возродим их величие. Нужно время, но мы сможем, я уверена. Здесь, в этих рукописях, — наследие поколений. Древний язык отличается от современного так же, как древнеегипетский от английского. Это хранилище — все равно что гигантский Розеттский камень. Все разгадки здесь, в одном месте. Быть может, нам удастся найти ключ к цивилизации, вымершей двадцать тысяч лет назад!

— «Нам»?

— Есть еще один пленник. Совпадение просто невероятное! Я его знаю. Мы вместе работаем.

— Хейдлы не станут тем, чем были. Не нужны им легенды о золотом веке. — У Айка раздувались ноздри. — Чувствуешь запах? Это запах смерти и разложения. Их город — не Шангри-Ла.[29] Не знаю, для чего они здесь собрались. Да и не важно. Они вымирают. Потому и похищают наших женщин и детей. Потому и тебя не убили. Ты нужна им для размножения. Мы для них — гены, не более того.

— Эй, друзья! — раздался тихий голос Шоута. — Счетчик-то тикает. Пора закругляться.

Али приблизилась к экрану, не зная, что он смотрит на нее через прицел.

— Что тебе нужно, Шоут?

— Во-первых, главного босса. Во-вторых, мою вещь. Начнем с первого. Соедините меня, пожалуйста.

Она оглянулась на Айка.

— Он хочет заключить сделку, — пояснил тот. — Думает, у него получится. Пусть попробует. Кто здесь распоряжается?

— Тот, кого я искала. И кого ты искал.

— Мы искали не одного и того же.

— Одного. Он здесь. Я с ним говорила, он тебя знает. — И Али произнесла на щелкающем языке имя, данное хейдлами своему мифическому божественному правителю.

Это было запретное имя, и заложница Айка бросила на Али изумленный взгляд.

— Старше-чем-старый, — добавила Али по-английски. — Это его знак. — Али показала на тавро на руке Айка, и он похолодел. — Сатаны.

Взгляд Айка забегал среди неясных очертаний за спиной Али. Неужели он здесь?!

Неожиданно девушка вскрикнула. «Батр!» — произнесла она на языке хейдлов. Это застигло Айка врасплох. Сердце его подскочило, он повернулся к девушке, но та к чему-то принюхивалась. Через секунду Айк тоже почувствовал запах. Если не считать короткого взгляда во время осады подземной крепости, в последний раз Айк видел этого человека в тибетской пещере.

Исаак, пожалуй, выглядел получше, чем тогда. Исчезла аскетическая худоба, появились накачанные мышцы; значит, он занял более высокое общественное положение и, соответственно, стал есть больше мяса. Кальциевые наросты на раскрашенной голове превратились в изогнутые рога, глаза стали более выпуклыми, как у всех жителей тьмы. Передвигался Исаак с грацией мастера ушу. От перетягивающих бицепсы серебряных браслетов до демонического взгляда и древнего самурайского меча все в нем говорило, что он рожден править здесь, — настоящий вождь, каудильо подземного мира.

— А, наш перебежчик! — приветствовал он Айка с плотоядной улыбкой. — Да еще с дарами! Моя дочь. И машина.

Девушка рванулась к нему. Айк дернул ее назад и еще раз обмотал веревкой кулак. Исаак оттопырил губу, показывая спиленные зубы, и произнес что-то на языке хейдлов. Для Айка фраза была слишком сложной. Он сжал рукоять ножа, стараясь подавить страх. Так это и есть Сатана Али? Очень в его духе — обмануть женщину, чтоб считала его царем. И обмануть чужую дочь, чтоб считала его отцом.

— Али, — пробормотал Айк, — это не он.

Айк не произнес имя Старшего-чем-старый даже шепотом. Он только дотронулся до своего тавра.

— Нет, он.

— Нет. Он всего лишь человек. Пленник, вроде меня.

— Но его все слушаются.

— Потому что он служит повелителю. Он — помощник. Фаворит.

Али нахмурилась:

— Тогда кто же повелитель?

Айк услышал слабый звон. Он помнил этот звук еще с крепости — позвякивание нефритовых пластинок. Воинские доспехи возрастом десять тысяч лет. Али повернулась и вгляделась в смутные тени.

На Айка обрушилась страшная тяжесть, ему показалось, что все опоры рухнули и его повлекло в бездну.

— А мы по тебе соскучились, — раздался голос из развалин.

Когда из тьмы возникла знакомая фигура, рука, в которой Айк держал нож, упала. Он отпустил веревку, и его дочь метнулась в сторону. В голове была тяжесть, в сердце — пустота. Он провалился в бездну.

«Наконец-то, — подумал Айк, падая на колени. — Он!»

Сидя в снайперском гнезде и немузыкально мурлыкая, Шоут установил винтовку в каменный желобок над пропастью. Не отрывая глаз от прицела, он глядел на крошечные фигурки, исполняющие действо по его сценарию.

— Так-так-так, — бормотал он.

Пришла пора забить крышку гроба и отправляться в обратный путь. Синтетический вирус очистит все коридоры, и никакой живности можно не бояться. Худшее, что его ждет, — скука. Впереди одиночное полугодовое путешествие, питание белковыми брикетами, которые Шоут припрятывал у шахт по всему маршруту.

Встретить хейдлов, собравшихся в одной вонючей яме, — чистая удача. Ученые «Гелиоса» рассчитали, что для распространения приона по всему Тихоокеанскому подземью и полной ликвидации пищевой цепи, включая хейдлов, нужно больше десяти лет. Но в корпус ноутбука вмонтировано пять капсул с прионом. И Шоут истребит это гнусное население с большим опережением графика. Отличный троянский конь.

Шоут чувствовал себя как уцелевший в катастрофе. Конечно, есть кое-какие огрехи и еще будут, хотя в целом чутье его не подвело. Экспедиция самоликвидировалась, но успела провести его по субтерре. Охрана взбунтовалась, да она ему уже была не нужна. А теперь Айк доставил погибель прямо в святая святых хейдлов. «Усни, мой принц, пусть ангелов полет тебя баюкает…»[30] — бормотал Шоут, щурясь в прицел.

Всего минуту назад Айк, похоже, готовился бежать. А теперь вдруг распростерся перед каким-то типом, появившимся откуда-то из здания. Ну и вид у Крокетта — пресмыкается, уткнувшись головой в пол.

Шоут жалел, что прицел недостаточно мощный. Кто же там такой? Интересно бы рассмотреть его лицо. Хотя, наверное, хватит и этого прицела.

«Рад познакомиться, — промурлыкал Шоут, — надеюсь, вы поняли, кто я».

— Значит, ты ко мне вернулся, — сказал голос из темноты. — Встань.

Айк даже головы не поднял. Али смотрела на голую спину, испуганная его покорностью. Он всегда отличался независимым духом, настоящий бунтарь. И вот теперь преклонил колени в каком-то раболепном благоговении и не собирается ни дать отпор, ни возразить.

Повелитель хейдлов — или царь, или хан, или шах, как бы он ни назывался — недвижно стоял перед коленопреклоненным Айком. На нем были доспехи из нефритовых и хрустальных пластин, а под ним — кольчуга крестоносца с короткими рукавами; каждое кольцо тщательно смазано для предохранения от ржавчины.

Али поняла, и ей стало дурно. Это — Сатана? Это его лицо искал Айк среди убитых хейдлов? Не для того, чтобы, как она считала, уничтожить, а чтобы служить? Айк беспомощно склонился, не скрывая страха — и стыда. И опустил голову на камни.

— Что это значит? — спросила Али, но не у Айка.

Томас торжественно развел руки, и со всех концов города хейдлы издали приветственный вопль. Али обмякла и безмолвно опустилась на колени. Она была не в силах постичь всю глубину его коварства. Как только она осмысливала очередную ложь, в памяти всплывала другая, еще более вопиющая, — начиная с того, как он прикинулся узником, заканчивая тем, как он манипулировал обществом «Беовульф», как носил обличье человека, будучи хейдлом.

Даже теперь, видя его здесь, облаченного в древние доспехи, слыша приветственные крики хейдлов, Али по-прежнему видела в нем иезуита, сурового аскета и — человека. Она не могла просто взять и перечеркнуть дружбу и доверие, которые связали их в последние недели.

— Встань! — приказал Томас, затем посмотрел на Али и проговорил уже мягче: — Скажи ему, пожалуйста, чтобы встал. У меня есть к нему вопросы.

Али стояла на коленях рядом с Айком, и они могли слышать друг друга, несмотря на ликующие вопли хейдлов. Она провела рукой по его жилистой спине, по шрамам на шее, где в позвоночнике было когда-то железное кольцо.

— Встань! — повторил Томас.

Али посмотрела на него:

— Он тебе не враг.

Инстинктивно ей хотелось заступиться за Айка. Не только из-за его явного страха и растерянности. Али вдруг подумала о другом и еще больше испугалась. Ведь если Томас — повелитель, значит, именно с его позволения все эти дни истязали солдат Уокера. Айк — тоже солдат.

— Не сразу, — признал Томас, — вначале, когда мы приняли его, он был как сирота. Я привел его к своему народу. И какова награда? Он несет нам войну, голод и чуму. Мы сохранили ему жизнь и наставили на путь. А он привел солдат и поселенцев. Теперь он возвратился к нам. Но как — как блудный сын или как заклятый враг? Ответь мне. Встань!

Айк поднялся.

Томас взял его руку и поднес к своему рту. Али показалось, что он хочет в знак прощения поцеловать руку грешника, и у нее забрезжила надежда. Томас раздвинул пальцы и взял указательный в рот. И начал сосать. Али моргнула — что за непристойность? Старик полностью держал палец во рту — все суставы — и водил губами у основания.

Айк, сжав губы, смотрел на Али.

«Закрой глаза», — попросил он взглядом.

Она не закрыла.

Томас сжал челюсти.

Зубы с хрустом сомкнулись. Он резко отбросил руку Айка.

Кровь брызнула на нефритовые доспехи и на волосы Али. Она вскрикнула. Айк содрогнулся; больше он ничем не проявил своих чувств, только покорно опустил голову. Рука так и осталась вытянутой. Али испугалась, что ему откусят и другие пальцы.

— Что вы делаете?! — закричала она.

Томас, с окровавленными губами, смотрел на нее. Он вытащил изо рта палец, точно это была рыбья кость, сунул Айку в искалеченную руку, и тот ее опустил.

— А что мне, по-твоему, делать с заблудшим агнцем?

И тут Али увидела. Он был настоящий Сатана.

Он с самого начала увел ее с пути. Она сама себя увела. Изучая собственные карты, читая алфавит хейдлов, расшифровывая их письмена, Али уверовала, что понимает законы этого мира. Школярское заблуждение, что слова — это и есть мир. Перед ней была легенда с тысячей ликов. Добрый и злой, дающий и берущий, человек и хейдл.

Айк, не поднимая головы, опустился на колени.

— Пощади эту женщину, — попросил он.

В его голосе слышалась боль.

Томас был холоден:

— Какая самоотверженность!

— Она тебе пригодится.

Али потрясло не то, что Айк за нее просит, а то, что она, оказывается, нуждается в заступничестве. Всего несколько минут назад Али не сомневалась в своей безопасности. А теперь на ее волосах — кровь Айка. И не важно, насколько глубоко она продвинулась в своем исследовании; жестокость здесь всегда превыше всего.

— Пригодится, — согласился Томас.

Он погладил ее волосы, и доспехи зазвенели, словно подвески на люстре. От его властного прикосновения Али вздрогнула.

— Она восстановит нашу память. Расскажет мне тысячи преданий. С ее помощью я вспомню обо всем, что украло у меня время. Как читать древние рукописи, как выдумать державу, как привести народ к величию. Столь многое ускользнуло от моего сознания. Как все было вначале. Лицо Бога. Голос, слова.

— Бога? — прошептала Али.

— Называй его как угодно. Шекина,[31] бывший прежде меня. Воплощенное божество. Тот, кто был до начала времен. У самых истоков моей памяти.

— Вы его видели?

— Я — и есть Он. Память о нем. Жестокий уродец. Похожий больше на обезьяну, чем на Моисея. Но, как видите, я позабыл. Нельзя помнить собственное рождение. Мое первое рождение — и есть я сам.

Голос его обволакивал, как облако.

Первое рождение? Голос Бога? Али не понимала этих загадок; она вдруг почувствовала, что и не хочет понимать. Ей хотелось домой, хотелось уйти из этого ужасного места, хотелось быть с Айком. Почему-то судьба забросила ее в самое лоно планеты. Всю жизнь молиться Богу и вот оказаться здесь, в окружении чудовищ.

— Отец Томас, — начала Али; она не столько боялась, сколько не могла заставить себя произнести другое имя. — С тех пор как мы познакомились, я все время следую вашим желаниям. Я позабыла о своем прошлом, спустилась сюда, чтобы восстановить ваше прошлое. И я останусь здесь, как мы договаривались. Помогу вам расшифровать ваш мертвый язык. Ничто не изменилось.

— Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

Однако Али видела, что ее самопожертвование для него лишь еще одно приобретение. Она покорно сложила руки, стараясь не смотреть на кровь в его бороде.

— Располагайте мной, пока я жива. Только взамен вы не должны причинять вред этому человеку.

— Ты требуешь?

— Вам он тоже пригодится. Айк поможет дополнить мои карты. Заполнить белые пятна. Может отвести вас куда угодно.

Айк слегка поднял голову.

— Нет, — сказал Томас. — Ты не понимаешь. Айк теперь сам не знает, кто он такой. Осознаешь ли ты, как это опасно? Для всех он — рабочий скот. Солдатам он нужен, чтобы убивать нас. Корпорациям — чтобы открывать наши территории и вести сюда убийц, которые заражают все. Заражают чумой. А он пытается скрыться от своего собственного зла, мечась меж двумя расами.

Позади Томаса улыбался чудовищный Исаак.

— Чумой? — переспросила Али.

Отчасти ей хотелось сменить тему, но она и вправду не поняла, о какой чуме речь.

— Вы принесли истребление моему народу. Оно следует за вами.

— Какая чума?

Томас сверкнул на нее глазами.

— Довольно лжи! — прогремел он.

Али отшатнулась.

— Совершенно согласен, — пропищал слабый голос из ноутбука.

Томас повернулся, словно на жужжание мухи. Увидев ноутбук, нахмурился.

— Что это? — прошипел он.

— Человек по имени Шоут, — объяснил Айк. — Хочет с вами поговорить.

— Монтгомери Шоут? — Томас выплюнул имя, как харкнул. — Я тебя знаю.

— Понятия не имею откуда, — сказал Шоут, — но у нас имеются обоюдные интересы.

Томас схватил Айка за руку и развернул его лицом к утесам.

— Где он? Близко? Наблюдает за нами?

— Тсс. Айк, ни слова, — предостерег Шоут, грозя с экрана пальцем.

Томас замер позади Айка, только поворачивал голову, вглядываясь в сумерки.

— Присоединяйтесь к нам, мистер Шоут, — пригласил он.

— Спасибо, — ответило изображение. — Мне и тут хорошо.

Абсурд происходящего не мог не поражать: экран компьютера в этой преисподней. Сама древность говорит с сегодняшним днем. Али увидела, что Айк водит глазами по сторонам. Он внимательно разглядывал полуразрушенный зал.

— Вас все равно скоро отыщут, мистер Шоут, — обратился Томас к экрану. — Может, тем временем хотите поговорить?

— Вам в руки попало нечто, принадлежащее «Гелиосу».

— О чем толкует этот идиот? — обратился Томас к Айку.

— О своем активаторе. Прибор, с помощью которого можно вернуться на поверхность, — объяснил Айк. — Он считает, что его украли.

— Без него я пропаду, — сказал Шоут. — Верните его, и я от вас отвяжусь.

— Это все, что тебе нужно? — спросил Томас.

Шоут поразмыслил:

— Ну, для начала.

Лицо Томаса налилось гневом, но голосом он владел:

— Я знаю о твоих делах. Мне известно про прион-девять. И ты покажешь мне, где его спрятал. Каждое место.

Али посмотрела на Айка, но он тоже явно ничего не понимал.

— Общие интересы — основа любых переговоров! — Шоут демонстрировал восторг. — У меня есть необходимая вам информация, у вас — гарантия моего возвращения. Quid pro quo.[32]

— Не бойтесь за свою жизнь, мистер Шоут, — сказал Томас, — вы проживете с нами очень долго. Так долго, что вы и не мечтали.

Али видела — он тянет время. А позади него Исаак разглядывал сумерки, искал прячущегося в утесах человека. Девушка стояла рядом, шепотом подсказывая, куда смотреть.

— Мой активатор, — произнес Шоут.

— А я недавно гостил у твоей матушки, — вспомнил Томас, словно поддерживая светскую беседу.

Исаак бормотал в сторону приказы, отсылая воинов на поиски. Их неприметные силуэты были неотличимы от теней. Они устремлялись вниз с холма.

— У моей матушки? — Шоут пришел в замешательство.

— У Евы. Три месяца назад. В ее Хемптонском поместье. Превосходная хозяйка. Мы много о тебе говорили. Она очень расстроилась, узнав, во что ты ввязался.

— Это невозможно.

— Спускайся, Монти. У нас есть о чем поговорить.

— Что вы сделали с матерью?

— Зачем все усложнять? Мы же тебя найдем. Через час или через недельку, какая разница. Никуда ты не денешься.

— Я спрашиваю о моей матери!

Айк перестал бегать взглядом по залу. Он выжидательно, со значением смотрел на Али. Она попыталась изгнать страх и растерянность и не отрывалась от его глаз.

— Quid pro quo? — спросил Томас.

— Что вы с ней сделали?

— С чего начать? С начала? С твоего начала? Ты родился в результате кесарева сечения…

— Она не стала бы рассказывать!..

Томас посуровел:

— Она и не рассказывала.

— Тогда как?.. — Голос Шоута стих.

— Я сам нашел шрам, — объяснил Томас. — И я его вскрыл. Тот самый разрез, через который ты появился на свет.

Шоут хранил молчание.

— Спускайся, — повторил Томас, — и я расскажу тебе, в какой помойке ее закопал.

Глаза Шоута заполнили весь экран, потом исчезли. Экран был пуст.

«И что же теперь?» — думала Али.

— Он убегает, — сказал Томас Исааку. — Приведите его. Живым.

Лицо Айка стало вдруг спокойным. Томас стоял у него за плечом; Айк устремил взгляд на далекие утесы. Али не могла понять, что он там ищет. Она посмотрела в ту сторону, в этот момент там блеснуло. Как мерцающая звездочка.

Айк резко нагнулся.

В это же мгновение Томас загорелся.

Его не спасли ни нефритовые доспехи, ни кольчуга крестоносцев. В обычном случае снаряд прошил бы его насквозь, а потом превратился бы в огненный шар, рассыпающий шрапнель. Но поскольку на Томасе были доспехи, снаряд не вылетел наружу. Разрыв произошел в его теле. Плоть взорвалась пламенем. Позвоночник переломился. Падал он, казалось, бесконечно.

Али смотрела словно загипнотизированная. Из горловины доспехов рвались языки пламени. У Томаса началось удушье. По горлу полз огонь. Вождь попытался вдохнуть, но изо рта вырвалось пламя. Голосовые связки сгорели, он не мог издать ни звука. Со звоном падали на землю нефритовые пластины — скреплявшая их золотая проволока расплавилась.

Томас возвышался над Али. Он должен был упасть, но держался силой воли. Глаза смотрели ввысь, словно он хотел взлететь. Наконец колени у него подогнулись. Али почувствовала, что ее куда-то дернули.

Айк тащил ее, торопясь укрыться за сломанной колонной. Он затолкнул Али за колонну и метнулся следом в тот самый момент, когда начался настоящий разгром. Шоут действовал как целая армия. Его снаряды били, словно удары грома, взрываясь белым сиянием и вспахивая библиотеку смертоносными осколками. Он поливал здание огнем; хейдлы падали.

Колонна защищала от снарядов, но не от осколков и шрапнели. Айк прикрыл себя и Али телами убитых, как мешками с песком.

При виде корчащихся в огне бесценных рукописей и свитков Али закричала. Лопались стеклянные глобусы, гравированные изнутри каким-то давно утраченным способом. Превращались в прах глиняные таблички с описаниями дьяволов, богов, городов, что в десятки раз старше «Энума элиш» — месопотамского мифа о Сотворении мира. Огонь двинулся в недра библиотеки, пожирая пергаменты и рисовую бумагу, папирус и деревянные статуэтки.

Казалось, взвыл весь город. Толпы хейдлов ринулись с холма, а некоторые сгрудились вокруг Томаса, чтобы защитить своего повелителя от поругания. Исаак с пронзительным воплем бросился в темноту — схватить убийцу; за ним устремились другие воины.

Али выглянула из-за колонны. Снайперское гнездо Шоута все еще озаряли вспышки. Чтобы получить свое, ему хватило бы единственного выстрела, но ярость взяла верх.

Пока хаос не прекратился, Айк спешил замаскировать Али. Церемониться было некогда. Огонь, кровь, ниспровержение веры, науки, истории — это оказалось для нее слишком. Айк начал сдирать с Али одежду, натирать тело охрой и грязью с убитых хейдлов. Ножом срезал с трупа кожаную повязку, веревку, перетягивающую волосы. Нацепил повязку на Али, смочил ей волосы кровью и скрутил из них рога. Час назад она еще походила на исследователя, изучающего древние тексты, на гостью повелителя. Теперь от нее пахло смертью.

— Что ты делаешь? — рыдала Али.

— Все кончилось. Мы уходим. Потерпи.

Стрельба прекратилась. Шоута нашли. Айк встал.

Кругом все еще метались раненые, слепо топтались по острой, как иглы, шрапнели. Спасаясь от жара горящих свитков, Айк припал к земле. Поднял Али.

— Быстро! — сказал он, набрасывая ей на голову какие-то лоскуты.

Они прошли мимо Томаса, лежащего в окружении преданных слуг, горящего и истекающего кровью, неподвижного под своими доспехами. Лицо его было в ожогах, но целое. Невероятно — он еще жил! Открытые глаза смотрели по сторонам.

Наверное, пуля перебила ему позвоночник, решила Али. Он только и мог, что шевелить головой. На нем лежали другие жертвы Шоута. Айк и Али, проходя, посмотрели на Томаса, и он их узнал. Он открыл рот, хотел крикнуть, но сожженные связки не издали ни одного звука.

На холм поднимались все новые хейдлы — позаботиться о своем божественном повелителе. Айк нагнул голову и побежал вниз, таща за собой Али. Кажется, им удастся убежать. И вдруг Али схватили сзади за руку.

Девушка-пленница. По лицу у нее текла кровь, она была ранена и насмерть перепугана. Девушка мигом поняла, что они затеяли — скрыться, замаскировавшись под хейдлов. Ей достаточно было крикнуть.

Айк достал нож. Девушка посмотрела на черное лезвие, и Али поняла, о чем та думает. Выросшая среди хейдлов, она немедленно заподозрила самые кровожадные намерения.

Но Айк просто протянул ей нож. Девушка переводила взгляд с Айка на Али. Может, она вспомнила что-то хорошее, что они для нее сделали, или как ее пожалели. А может, увидела в чертах Айка что-то родное, увидела свое собственное отражение. Неизвестно, о чем она подумала, но решение приняла.

Девушка на секунду отвела взгляд. Когда она повернулась обратно, варвары уже скрылись.

28 Восхождение

Словно рыба с красивой зеленой чешуей, лежал Томас на каменном полу, лежал с открытым ртом, безмолвный, умирающий. Ему пришел конец. Ниже шеи он ничего не чувствовал и не мог ничем шевельнуть. И это было благо, учитывая, что после пули Шоута там осталось только обгорелое месиво. Агония продолжалась.

С каждым вымученным вдохом Томас чувствовал запах своего горелого мяса. Он открывал глаза, и над ним маячил его помощник. Закрывал — и слышал свой народ, упрямо ждущий великого перевоплощения. Сильнее всего его мучило, что он не может приказать своим людям уйти — огонь сжег ему гортань.

Томас открыл глаза: перед ним на кресте, оскалив зубы, висел Шоут. Хейдлы сделали все как следует — прибили руки гвоздями, для ног и ягодиц сделали небольшие опоры, чтобы он не повис на руках и не задохнулся. Распятие установили в ногах у Томаса, и он мог наслаждаться муками человека.

Шоут проживет несколько недель. На плечо ему повесили клочок мяса, чтобы он мог поесть. Локти вывернули из суставов, гениталии изуродовали; все остальное почти не тронули. На теле вырезали узоры. Искромсали уши и ноздри. Чтоб никто не подумал, что у пленника нет хозяина, на лицо ему поставили тавро «Старше-чем-старый».

Томас отвернулся от мерзкого зрелища. Откуда его людям знать, что вид Шоута не доставляет ему удовольствия, а лишь приводит его в ярость. Этот человек разложил на всем пути экспедиции капсулы с прионом, а Томас не может его допросить и узнать важнейшие подробности. Он не может предотвратить геноцид. Не может предостеречь своих детей, отослать их подальше, в недоступные глубины. И, что вызывало у него самый сильный гнев, он не может покинуть свою изуродованную оболочку и перейти в новое тело. Не может умереть, чтобы возродиться.

Дело не в отсутствии нового вместилища. Уже несколько дней Томаса кольцом окружали женщины на разных сроках беременности и с младенцами разного возраста, в воздухе витал запах надушенных женских тел и молока. На минуту ему показалось, что это не настоящие женщины, а пышнотелые статуэтки каменного века.

По традиции хейдлов женщины-матери были тучными, закормленными. Подобно женщинам любого великого племени, они носили на своих обнаженных телах целое состояние: пластиковые фишки, монетки десятков разных стран, связанные в ожерелья; в волосы вплетали разноцветные ленточки, перья, морские раковины. Некоторые были покрыты высохшей грязью, и, глядя на них, казалось, будто ожила сама земля.

Их ожидание было бдением у смертного одра, но не простой формальностью. Женщины предлагали Томасу содержимое своих утроб. Те, у кого были младенцы, время от времени поднимали их вверх, надеясь привлечь его внимание. Заветная мечта каждой матери — чтобы Мессия нашел воплощение в ее ребенке, пусть даже ценой уничтожения новой зарождающейся души.

Однако Томас не спешил. Он не видел подходящей возможности. Присутствие Шоута постоянно напоминало, что вирус здесь, готовый уничтожать. Попытавшись переселиться в «обитаемое» тело, Томас рискует потерять память. А какой прок оказаться в теле новорожденного, если он будет не в состоянии предупредить людей о надвигающейся чуме? В качестве предосторожности он, а с ним Дженьюэри и Бранч несколько месяцев назад сделали прививки на антарктической военной базе. Это произошло, когда обнаружили, что в подземье заложены капсулы с прионом. Его обожженная и изуродованная оболочка хотя бы защищена от воздействия препарата.

И повелитель лежал в склепе собственного тела, терзаемый необходимостью выбора. Смерть — это мука. Но, как сказал Будда, рождение — тоже мука. Во всем царстве хейдлов шаманы и жрецы не переставали стучать в барабаны и бормотать. Плакали дети. Постоянно хныкал и корчился Шоут. В стороне дочь Исаака никак не могла оторваться от компьютера и зачарованно тыкала пальцем в кнопки, словно обезьяна перед пишущей машинкой.

Томас закрыл глаза, пытаясь избавиться от кошмара, в который он сам превратился.

Через неделю пути Айк и Али добрались до извилистого озера. Последний из плотов «Гелиоса» лежал недалеко от горловины озера, переходящей в водопад глубиной несколько миль. Плот крутился возле берега в небольшой воронке, словно верный конь, ждущий хозяина. К одному из поплавков было даже привязано весло.

— Влезай! — прошептал Айк, и Али с радостью опустилась на резиновое дно.

С момента их побега Айк почти не давал ей отдыхать. Времени на поиски пищи и охоту не было, и Али ослабела от голода.

Айк оттолкнулся от берега, но грести не стал.

— Ты узнаёшь место? — спросил он.

Али покачала головой.

— Коридоры идут во все стороны. Я потерял дорогу. Не знаю, куда идти.

— Может, вот это пригодится.

Али открыла маленький кожаный футляр, висевший у нее на поясе, и протянула Айку прибор Шоута.

— Так это и вправду ты! — сказал он. — Ты его украла!

— Шоута все время избивали. Я побоялась, что его убьют. А прибор мог еще понадобиться.

— Но код…

— Он в бреду все время повторял какие-то цифры. Не знаю, код или нет, но я запомнила.

Айк присел рядом на корточки:

— Давай попробуем.

Али колебалась. Вдруг не получится? Она осторожно нажала нужные кнопки и стала ждать.

— Ничего.

— Попробуй еще раз.

Теперь на десять секунд загорелся красный индикатор. На крошечном дисплее светилась надпись «Устройство в действии». Затем прибор пикнул, и появилась надпись «Активация выполнена».

— И что теперь? — в отчаянии спросила Али.

— Да ничего, это не конец света, — сказал Айк и швырнул прибор в воду.

Он достал квадратную монетку, найденную где-то в подземных коридорах. Она была старинная, на одной стороне — дракон, на другой — китайский иероглиф.

— Орел — идем направо, решка — налево, — и подбросил монету.

Они поднялись от светящихся вод озера, его ручьев и проток в мертвую зону, разделяющую два мира. Во время спуска от Галапагосского архипелага экспедиция здесь не проходила, но Айк бывал в этих местах раньше. С одной стороны, здесь было слишком глубоко, и фотосинтез не мог обеспечить пищевую цепочку, и в то же время слишком близко к поверхности, чтобы могла выжить глубинная биосфера.

Живые существа почти не проходили между двумя мирами. Только самые отчаянные решались пересечь эти пустынные коридоры.

Айк повернул из мертвой зоны вниз, отыскал для Али безопасную пещеру и отправился на охоту. Через неделю он возвратился, неся с собой длинные полосы сушеного мяса, и Али не спросила, откуда оно.

С запасом провизии они вновь поднялись в мертвую зону. Продвижение замедляли завалы, ловушки хейдлов, идолы. Кроме того, путники поднимались все выше, и по мере приближения к уровню моря воздух делался все более разреженным. С точки зрения физиологии условия не отличались от подъема в гору, и даже чтобы просто шагать вперед, требовались немалые усилия. А когда им приходилось взбираться по стенам трещин или вертикальным коридорам, Али казалось, что ее легкие вот-вот разорвутся.

Однажды ночью она сидела, жадно вдыхая воздух. Айк пользовался старым правилом альпинистов: днем — вверх, вечером — вниз. Весь день они поднимались, а перед сном спускались футов на тысячу или около того. Так им удалось избежать отека мозга. И все же Али мучили головные боли, а иногда случались галлюцинации.

Они не могли следить за временем или каким-то образом записывать пройденный путь, но так Али чувствовала себя даже свободнее. Без календаря и часов она жила настоящим моментом. Ведь за каждым поворотом может появиться солнечный свет! Однако поворотам не было конца, и, пройдя тысячный, Али перестала думать об избавлении.

Следующее, что услышал Томас, была тишина. Причитания, напевы, барабанный бой, плач детей, женские голоса — все умолкло. Все замерло. Весь его народ уснул, изнуренный долгим бдением и горем. И молчание принесло Томасу облегчение.

«Тихо! — мечтал он крикнуть распятому безумцу. — Ты их разбудишь».

И только потом Томас услышал слабый свист и увидел струйку аэрозоля, выходящего из ноутбука Шоута.

Томас с трудом набрал в обожженные легкие воздуха и с таким же трудом выдохнул, издав то ли стон, то ли свист. Его народ никогда не проснется. В ужасе он смотрел на Шоута. А Шоут, пожирая лоскут мяса, висящий у него на плече, уставился на Томаса.

У Айка отросла борода. Золотистые волосы Али доходили ей почти до пояса. Путники не то чтобы заблудились — ведь им с самого начала было неизвестно, где они. Али находила утешение в утренних молитвах и еще в растущей близости с Айком. Она думала о нем, даже лежа в его объятиях.

Однажды утром она проснулась и увидела, что Айк сидит лицом к стене в позе лотоса — почти такой, каким она его впервые увидела. Во тьме мертвой зоны Али разглядела слабо светящийся круг, нарисованный на стене. Раньше она решила бы, что это плоды грез какого-нибудь аборигена или доисторическая мандала, но после увиденного в крепости знала, что это карта. Она попыталась погрузиться, как и Айк, в созерцание, и скоро змеящиеся и пересекающиеся линии в круге обрели объем и смысл. В следующие дни путники шли дальше, держа карту в голове.

Сильно хромая, Бранч вошел в развалины города обреченных. Он уже не надеялся увидеть Айка живым. Жар, лихорадка, яд с хейдлского копья — все это его измучило, и он вообще едва помнил про Айка. Блуждания уводили Бранча все глубже и дальше от цели; земное ядро стало Луной, тянущей его в свою орбиту. Мириады дорог свелись в голове к одной. И вот он здесь.

Все лежали неподвижно. Тысячи неподвижных тел. В смятении Бранч вспомнил ту давнюю ночь в Боснии.

Скелеты замерли в вечном объятии. Многие трупы уже скрылись под наплывами известняка. Все вокруг пропитано гниением. Потоки зловония обтекали углы зданий, словно вопли взбесившихся призраков. Единственным звуком, кроме свиста ветра, было журчание воды, текущей по каналам где-то в недрах города.

Бранч бродил посреди этого светопреставления.

В центре города он увидел холм, покрытый обломками какого-то большого сооружения. Внимательно рассмотрел его в прибор ночного видения. На вершине холма стоял столб, на столбе висел распятый. Крест вызвал в памяти какие-то детские воспоминания, легенды про поиски Грааля.

Больная нога и лежащие вплотную тела затрудняли подъем. Бранчу вспомнилось, с каким восхищением Айк рассказывал о Гималаях.

Он подумал, что Айк может оказаться где угодно, даже на том самом кресте.

Тот, кто висел на кресте, умер гораздо позже, чем остальные, — о нем жестоко позаботились, оставив ему кусок мяса. Внизу валялся ноутбук и разломанная на куски снайперская винтовка. Трудно сказать, был ли распятый ученым или военным. Бранч видел одно — это не Айк. Татуировали его недавно; посмертная гримаса открывала скверные зубы.

Повернувшись, чтобы уйти, Бранч заметил труп хейдла, облаченный в нефритовые доспехи. В отличие от других он отлично сохранился, по крайней мере голова. Это заставило Бранча присмотреться внимательнее. Лицо показалось ему знакомым. Нагнувшись, он узнал иезуита. Как же он сюда попал? Именно он звонил Бранчу, чтобы сообщить о невиновности Айка. Не затем ли он здесь, чтобы спасти Крокетта? Должно быть, преисподняя ввергла священника в шок. Бранч смотрел ему в лицо, пытаясь вспомнить имя этого самоотверженного человека. И вспомнил:

— Томас!

И Томас открыл глаза.

Новая Гвинея

Онемев, стояли они в устье неведомой пещеры, а вокруг простирались джунгли. Почти голая, в полубреду, Али прибегла к единственному средству, какое знала, и хриплым голосом стала возносить благодарственную молитву. Айк, как и она, был ослеплен, потрясен и напуган. Боялся он не солнца, светившего сквозь навес из лиан, не зверей, не того, что могло ждать его в этом мире. Его пугало другое. Он не знал, кто он теперь.

При спуске с любой вершины есть миг, есть черта, пройдя которую оставляешь позади снега и возвращаешься к жизни. Это первый пучок зеленой травы, или дымка над дальними лесами, или тонкие струйки талой воды, свивающиеся в ручей. Раньше каждый раз, когда Айк уходил — на час, на неделю или очень надолго, — сколько бы гор ни осталось позади, миг возвращения он принимал всем своим существом. И сейчас его охватило то же чувство: это не уход, а приход к чему-то новому. Не избавление, но передышка.

Боясь, что голос его выдаст, Айк молча обнял Али.