Предел Скорби. Китайские Рассказы. Хайлак

ЯНГЪ-ХУНЪ-ЦЗЫ. (Заморскій чортъ).

Разсказъ, написанный по матеріаламъ, собраннымъ

І. В. Потаниной.

Какъ жестоко посмѣялась надо мною судьба! Вѣдь такъ недавно еще я мечталъ о томъ, чтобы приносить пользу отечеству, работать на благо своихъ ближнихъ, мечталъ быть „свѣтильникомъ, поставленнымъ на горѣ“ – и вотъ я сижу въ Застѣнномъ Китаѣ, совершенно отрѣзанный отъ русской жизни, а впереди у меня на много лѣтъ одно только сухое коммерческое дѣло.

Правда, эти годы дадутъ мнѣ средства встать, что называется, на ноги, но возможно, что я не буду ужо въ состояніи избрать впослѣдствіи другую карьеру. На что буду годенъ, проведя десять лѣтъ въ полной изолированности отъ всего европейскаго? Господи, какъ научился я здѣсь цѣнить нашу европейскую обстановку, европейскую цивилизацію и наши знанія! Даже проклятая греческая грамматика, лишившая меня возможности поступить въ университетъ, въ сумеркахъ воспоминаній пріобрѣтаетъ свѣтлый ореолъ!

Однако, будетъ оплакивать свою судьбу, примусь за описаніе моей жизни и моихъ приключеній.

По пріѣздѣ въ Пекинъ, я жилъ нѣкоторое время въ посольствѣ и, правду сказать, очень скучалъ. Я все еще чувствовалъ себя гимназистомъ и неловко мнѣ было среди этихъ важныхъ господъ и блестящихъ молодыхъ людей, секретарей и посольскихъ студентовъ. Графъ принялъ меня очень ласково, прочелъ письмо моего дяди и сказалъ, улыбаясь:

– Милости просимъ… Пока не найдете квартиры и учителя, вы можете жить въ посольствѣ…

Относительно того и другого я долгое время былъ въ большомъ затрудненіи. Пекинъ производитъ впечатлѣніе огромнаго торговаго села, на нѣкоторыхъ улицахъ котораго происходитъ вѣчная ярмарка, а другія остаются круглый годъ тихими, пустынными и грязными закоулками. Жизнь европейцевъ сосредоточивается въ посольствахъ – уединенныхъ, красивыхъ, одноэтажныхъ зданіяхъ съ тяжелыми выгнутыми крышами. Они окружены высокими стѣнами и роскошными садами. Шумъ жизни проникаетъ туда въ видѣ чуть внятнаго лепета.

Мнѣ тамъ не нравилось. Къ тому же я не принадлежалъ ни къ посольству, ни къ миссіи, и жить тамъ долго въ качествѣ гостя было неудобно. Квартиръ частныхъ въ Пекинѣ нѣтъ. Единственная французская гостинница – невѣроятно дорога.

Наконецъ, начальникъ духовной миссіи, уважаемый отецъ Никонъ, принялъ во мнѣ участіе. Онъ рекомендовалъ мнѣ одного изъ своихъ прихожанъ, грамотнаго албазинца. Албазинцы – это тѣ же китайцы, только православные. Больше двухсотъ лѣтъ тому назадъ былъ взятъ китайскими войсками пограничный русскій острогъ Албазинъ. Плѣнные въ числѣ нѣсколькихъ сотъ были приведены въ Пекинъ и представлены богдыхану, которому до того понравилась ихъ мужественная защита и военная выправка, что онъ приказалъ включить ихъ въ свою гвардію. Албазинцы со временемъ совсѣмъ окитаились, но остались православными. Когда умеръ находившійся въ ихъ числѣ священникъ, китайскій императоръ обратился въ 1715 г. съ письмомъ къ русскому царю, прося высылки новаго священника для своихъ православныхъ тѣлохранителей. Это и было началомъ постоянныхъ дипломатическихъ сношеній Россіи съ Китаемъ. Каждые 20 лѣтъ, а впослѣдствіи каждые 10 лѣтъ высылался въ Пекинъ архимандритъ и священникъ съ причтомъ на смѣну прежняго. Китайское правительство отдало имъ въ вѣчное владѣніе кусокъ земли въ сѣверо-восточномъ углу манчжурскаго города. Тамъ же по близости, уже за городской стѣной, устроено православное кладбище.

„Ми-ло-вань-о“ – такъ назывался мой новый знакомый (нѣкогда, по увѣренію отца Никона, Миловановъ), по внѣшности ничѣмъ не напоминалъ о своемъ русскомъ происхожденіи. Но онъ жилъ долгое время въ Кяхтѣ, зналъ немного по-русски и пользовался репутаціей человѣка честнаго и добропорядочнаго. Отецъ Никонъ посовѣтовалъ мнѣ даже поселиться у него, ручаясь за мою безопасность.

– Только вы должны преобразить себя въ китайца и примѣниться во всѣмъ къ ихъ обычаямъ, исключая, конечно, языческихъ поклоненій… И косу совѣтовалъ бы я вамъ подцѣпить… – шутилъ отецъ Никонъ. – Зато вы гораздо скорѣе преуспѣете въ китайскомъ языкѣ, чѣмъ наши посольскіе студенты, которые по нѣскольку лѣтъ учатся и… ни аза въ глаза! За то у нихъ есть англійскіе рысаки и носятъ они крахмальныя манишки…

Проектъ отца Никона мнѣ понравился и даже разжегъ мое воображеніе. Нѣсколько дней спустя я поселился у моего учителя.

Улица, на которой мы жили, на окраинахъ Пекина, недалеко отъ миссіи, была очень пустынна и мирна, она представляла, что называется, заброшенный уголъ большого города. Огромныя деревья осѣняли старыя постройки, на черепичныхъ кровляхъ жилищъ росла трава. Мои хозяева занимали отдѣльный домъ. Съ улицы нужно было пройти въ вымощенный плитнякомъ квадратный дворъ, гдѣ два отдѣльныхъ строенія образовали уголъ, а два другіе угла образовала наружная каменная ограда двора и стѣны какого-то казеннаго зданія. Шумныя торговыя улицы были, впрочемъ, такъ близко, что гомонъ ихъ доходилъ къ намъ, точно глухой сдавленный гулъ морского прибоя. По временамъ тутъ же у воротъ рѣзко раздавались громкія восклицанія продавцовъ, забредшихъ и въ нашъ переулокъ.

Для меня привели въ порядокъ заброшенную комнату въ дальнемъ углу двора. Въ ней – кирпичный полъ, стѣны и потолокъ были когда-то оклеены обоями, окно, занимающее добрую половину выходящей на веранду стѣны, состояло изъ деревянной рѣшетки, затянутой бумагою. Печи въ моей комнатѣ не было, и хотя зима здѣсь довольно мягкая, но отсутствіе огня давало себя непріятно чувствовать. Вообще китайскія жилища принадлежать къ южному типу, и приспособлены больше для лѣта. Печки въ жилыхъ комнатахъ – рѣдкость, ихъ замѣняютъ переносными жаровнями. Но денегъ, отпускаемыхъ моимъ дядей на обученіе меня китайскому языку, было недостаточно, чтобы я могъ позволить себѣ подобную роскошь. Сырой холодъ промозглыхъ, старыхъ стѣнъ былъ очень чувствителенъ. Особенно тяжело было вставать но утрамъ.

Просыпался я обыкновенно раньше восьми часовъ и сейчасъ же бѣжалъ въ хозяйскую кухню, гдѣ на очагѣ уже пылалъ каменный уголь и грѣлась вода для умыванія и чая. Китайцы встаютъ равно. Меня уже ждалъ противный, невѣроятно грязный старикашка, взятый хозяиномъ исключительно, повидимому, ради меня. Имя его состояло изъ цѣлаго ряда отрывистыхъ звуковъ, похожихъ на удары трещетки. Къ счастью, китайцы въ будничномъ обиходѣ ограничиваются первымъ слогомъ своихъ именъ или просто титуломъ: сторожъ, поваръ, мальчикъ…

– Съ раннимъ утромъ, ласковый господинъ! – поздравлялъ меня слуга, кланяясь въ поясъ и подавая умывальный тазъ съ горячей водою.

– Съ раннимъ утромъ, престарѣлый поваръ Чангъ! – отвѣчалъ я единственную знакомую мнѣ пока китайскую фразу и принимался вытирать руки и лицо кускомъ фланели, смоченной въ лѣтней водѣ. Въ этомъ и состоитъ китайское омовеніе и я ограничивался имъ, рѣшивъ полностью слѣдовать китайскимъ обычаямъ.

На хозяйской половинѣ, завѣшенной синей бумазейной занавѣской, тоже шевелились. Обязательно высовывалась оттуда бритая головка восьмилѣтняго мальчугана, подозрительно наблюдавшаго за мной, Маджи, и то и дѣло выходила и входила туда съ озабоченнымъ видомъ Ліенъ, дѣвушка – подростокъ, подавая то и другое одѣвавшимся тамъ родителямъ. Первое время моего пребыванія въ семьѣ Ми-ло-вань-о занавѣска въ моемъ присутствіи была постоянно опущена. Впослѣдствіи только я узналъ, что за ней находится канъ, поднятая надъ поломъ почти на два фута кирпичная платформа, подъ которой проходили дымовыя трубы очага. Такимъ образомъ тамъ было постоянно тепло и сухо. Тамъ спала семья, тамъ проводила все свое время мать семейства, госпожа Ханъ-Ми.

Самъ Ми обыкновенно вылѣзалъ немедленно изъ-подъ занавѣски, какъ только я кончалъ умываться. Видимо, онъ поджидалъ этого.

Онъ важно крестился на образа и говорилъ протяжно:

– Са-та-ла-сту!..

– Са-та-ла-сту! – отвѣчалъ я, зная еще изъ Кяхты, что это значитъ „здравствуй“.

Мы пожимали другъ другу по-европейски руки и садились пить чай. Всегда къ тому времени, съ точностью часовъ, являлся разносчикъ съ горячими лепешками. За чаемъ Ми вмѣстѣ съ Чангомъ обсуждали меню обѣда, въ чемъ со временемъ стала принимать изъ-за занавѣски участіе и госпожа Ми. Я вслушивался внимательно въ быстрые отрывистые звуки ихъ рѣчей и долго сокрушался, что никогда не буду въ состояніи ихъ понять. Затѣмъ Чангъ уходилъ съ корзинкой на базаръ, а мы принимались за урокъ. И такъ изо дня въ день.

Китайскій языкъ легкій и звучный, но грамота его головоломна. Она состоитъ изъ двадцати тысячъ слишкомъ знаковъ. Здѣсь всѣ грамотны, но мало такихъ, которые въ состояніи читать всякія книги. Мужикъ знаетъ нѣсколько сотъ знаковъ, можетъ разбирать вывѣски, календари, сельскохозяйственныя книги, записывать необходимыя свѣдѣнія въ семейную книгу, которая въ Китаѣ замѣняетъ и метрическую книгу, и полицейскіе списки населенія. Въ Китаѣ нѣтъ паспортовъ; семейная книга замѣняетъ все, и поэтому всякій долженъ быть грамотенъ, разъ желаетъ сдѣлаться семейнымъ.

Ремесленникъ долженъ знать больше знаковъ, чѣмъ мужикъ, потому что дѣятельность его сложнѣе; еще больше знаковъ знаетъ купецъ… Всѣ эти люди читаютъ нужныя имъ техническія произведенія, повѣстушки и романы, но философскія книги и классическія художественныя произведенія доступны только ученикамъ высшихъ школъ, академикамъ да литераторамъ… Въ этомъ китайцы не отличаются, впрочемъ, сильно отъ другихъ народовъ; за то страшно сильно отличаются ихъ азбука и ихъ механика письма. Буквы изображаютъ не звуки, какъ у насъ, а понятія. Они похожи на маленькіе ребусы, которые можно комментировать и разгадывать. Еще одна странность: можно не умѣть говорить по-китайски и понимать до нѣкоторой степени китайскія книги. Послѣднее, впрочемъ, много труднѣе перваго.

Занимался я обыкновенно до обѣда, заучивалъ слова и составлялъ маленькія фразы. Ми очень ловко принялся за мое обученіе: онъ показывалъ предметъ, произносилъ названіе его и заставлялъ меня повторять до тѣхъ поръ, пока я не скажу правильно. Затѣмъ я списывалъ растрепанные китайскіе „дзырь“, т.-е. болѣе простые іероглифы, произносилъ громко ихъ китайское названіе, а Ми, тутъ же за особымъ столикомъ бойко переписывавшій свои бумаги, подходилъ по временами и исправлялъ мое писаніе. Я догадался, что онъ живетъ этой перепиской, которой онъ занимался очень усердно.

Семья Ми очень бѣдна. Мое пребываніе у нихъ прямо для нихъ находка. Обращеніе со мной Ми и всѣхъ его присныхъ иногда до боли льстиво-приторно и робко. Видимо, они старались угодить мнѣ и не знали, какъ лучше это сдѣлать. Незнаніе языка ставило меня внѣ ихъ наблюденій, они не знали, какъ со мной быть, и внѣ ихъ жизни – я самъ не зналъ, что мнѣ дѣлать; я все время молчалъ и подчасъ меня давила невыносимая скука. Научныя сочиненія возбуждали во мнѣ отвращеніе, а романы, какъ суррогатъ жизни, я проглатывалъ въ одинъ присѣетъ. Здѣсь ихъ, впрочемъ, оказалось немного. Газеты и журналы разбирались въ посольствѣ на расхватъ. Беллетрическій отдѣлъ въ библіотекѣ былъ не важный. Я старался воздержаться отъ легкаго чтенія и углублялся съ большимъ или меньшимъ успѣхомъ и воздыханіемъ въ толстыя скучныя сочиненія по исторіи Китая, по его географіи и быту… Къ тому же ежедневно изучалъ англійскій языкъ по методу Плато-Рейсснера и убѣдился, что этотъ господинъ тщетно пробуетъ сдѣлать свой предметъ занимательнымъ! Къ вечеру мое настроеніе становилось мрачнѣе тучи!

Самой свѣтлой для меня минутой былъ всегда тотъ моментъ, когда я бралъ подъ мышку прочтенную повѣстушку и отправлялся въ посольство или миссію за новой. Я долго не рѣшался ходить по Пекину, и меня кто нибудь провожалъ, чаще всего Маджи. Мальчикъ ужасно не любилъ этихъ прогулокъ. Дѣло въ томъ, что, несмотря на мой китайскій костюмъ и поддѣльную косу, китайцы сразу во мнѣ узнали европейца. Синіе глаза и свѣтлыя брови выдавали меня. Прохожіе останавливались, иногда даже шли за мной, уличные мальчишки кричали; „янгъ-хунъ-цзы“ (заморскій чортъ!), „хунъ-мао-дзей“ (рыжій разбойникъ) и, случалось, бросали камнями. Маджи въ такихъ случаяхъ старался держаться подальше отъ меня, ускорялъ шаги до того, что я едва поспѣвалъ за нимъ. Между тѣмъ, мнѣ нельзя было отстать. Дѣло въ томъ, что мой провожатый, послѣ перваго же опыта, сталъ старательно избѣгать бойкихъ торговыхъ улицъ. Мы большею частью двигались по сложному лабиринту узкихъ пустыхъ переулковъ. Сознаюсь, когда я впервые очутился въ этихъ кривыхъ, каменныхъ щеляхъ, между двухъ глухихъ стѣнъ, безъ оконъ, гдѣ за рѣдкими воротами, прикрытыми большими деревянными щитами, слышался сдавленный говоръ чуждыхъ голосовъ и непонятный шумъ какой-то работы, мнѣ стало очень жутко. Мнѣ казалось, что рѣдкіе прохожіе, осматривающіе меня пристальнымъ взглядомъ, обязательно должны броситься на меня и схватить меня за горло. Выраженіе моего лица и мои движенія, повидимому, вызывали неменьшую тревогу въ прохожихъ; въ результатѣ мы, полные страха, расходились, прижавшись къ стѣнкѣ, на разстояніи двухъ аршинъ. Хуже было, когда въ воротахъ невзначай появлялись женскія, украшенныя цвѣтами головки или выскакивали оттуда дѣти. Тогда обыкновенно позади раздавался смѣхъ, восклицанія, обязательное „янгъ-хунъ-цзы!“ „хунъ-мао-дзей!“ летѣли комки грязи, черепки и камни… Маджи исчезалъ, а я боялся ускорить шаги, чтобы за мной не погнались… Я сказалъ Ми, что не желаю больше ходить по переулкамъ; онъ сдѣлалъ сыну суровый выговоръ, но это не помогло. Ребенокъ, очевидно, стыдился ходить вмѣстѣ со мною по люднымъ улицамъ…

Осеннія ненастья, впрочемъ, вскорѣ прекратили наши прогулки. Слякоть и непролазная грязь на улицахъ отбили всякую охоту къ движенію. А если случалась необходимость, то я уходилъ самъ, разсчитывая, что холодный дождевой душъ убилъ любопытство самыхъ завзятыхъ китайскихъ зѣвакъ. Я не ошибся, улицы были неузнаваемы. Даже самыя бойкія изъ нихъ показывались мнѣ пустынными въ сравненіи съ обычной веселой сутолокой. Продавцы подъ огромными зонтиками уныло и хрипло выкликали свой товаръ, немногочисленные прохожіе съ зонтиками, заткнутыми за воротники шубъ, торопливо пробирались гуськомъ по болѣе сухимъ тропамъ среди лужъ. Маленькія извозчичьи телѣжки то и дѣло завязали въ ухабахъ, возбуждая крики ѣдущихъ сзади и впереди. Говоръ прохожихъ покрывала грубая ругань носильщиковъ, съ трудомъ плетущихся съ тяжелыми намокшими паланкинами въ рукахъ, по щиколку въ густомъ вонючемъ мѣсивѣ уличнаго мусора. На меня, конечно, никто не обращалъ вниманія, и я благополучно добирался въ миссію.

Отецъ Никонъ не похвалилъ меня впрочемъ; онъ находилъ, что для одинокихъ экскурсій по городу черезъ чуръ еще мало знаю по-китайски.

– Вы все-таки, особенно въ сумерки… не ходите. А что вашъ сянь-шань? (учитель).

– Мой Сянь-шань все пишетъ… Онъ, кажется, смирный и добрый человѣкъ…

– Да, онъ ничего… благочестивый. Одинъ у него недостатокъ – жена… язычница.

– Какъ язычница?

– Да вотъ – язычница! – вздохнулъ миссіонеръ. – Развѣ вы ее не видали? Она важная барыня, изъ знатнаго китайскаго рода, и Ми боится ея. Въ сущности, она всѣмъ домомъ заправляетъ. Вотъ она ни сына, ни дочку въ школу не хочетъ послать. И тѣ не ходятъ! Грозили мы Ми, что лишимъ его въ посольствѣ заработка… Увертывается: маленькія, говоритъ… А по-китайски, небось, ихъ учитъ?!

Я промолчалъ, но вспомнилъ, что Маджи дѣйствительно ежедневно куда то исчезалъ, дѣвочку же учила мать. Я это слышалъ.

– Да и самъ Сянь-шань тоже былъ нѣкогда чиновникомъ и не маленькимъ; управлялъ городомъ въ Монголіи… Только проворовался, и выгнали его… Семья жены, по протекціи которой онъ получилъ тамъ мѣсто, отказала ему въ поддержкѣ, такъ какъ онъ въ томъ городѣ завелъ себѣ вторую гражданскую семью… Китаянкамъ вѣдь нельзя выѣзжать изъ Китая, и всѣ китайцы на окраинахъ обзаводятся женами туземками… Этого они не считаютъ за грѣхъ… Да вотъ сянь-шань сдѣлалъ иной промахъ и отказалъ незаконнымъ своимъ дѣтямъ все нажитое на должности состояніе… Очевидно, разсчитывалъ, что родня настоящей жены выручитъ его, да тутъ и осѣкся… Не захотѣли они, чтобы наживался онъ для чужихъ… Вотъ и бѣдствуетъ…

А самъ онъ ничего… богомольный!

На обратномъ пути, когда я шелъ, раздумывая обо всемъ услышанномъ, со мной случилось приключеніе, вполнѣ подтвердившее предостереженіе отца Никона. Въ сумеркахъ около опустѣвшихъ обжорныхъ рядовъ меня неожиданно окружила толпа нищихъ. Среди нихъ были прокаженные съ изъязвленными лицами, голые, вонючіе, лохматые, ужасные… Они вплотную обступили меня, выхватили у меня изъ рукъ узелокъ и, по всей вѣроятности, ограбили бы меня до тла, еслибъ не поспѣшило мнѣ на помощь нѣсколько прохожихъ. Страшные кащеи разбѣжались, но мои спасители, взглянувъ мнѣ въ лицо, тоже отвернулись съ насмѣшками и руганью…

– Хунъ-мао-дзей! (рыжій разбойникъ!).

Съ тѣхъ поръ я прочно засѣлъ дома и предался наблюденію надъ семейной жизнью моего сянь-шаня, которая, послѣ разсказа отца Никона, не казалась мнѣ уже такой мирной и простой, какъ вначалѣ. Холодъ заставилъ меня все время проводить у нихъ. Они мало помалу привыкли ко мнѣ. Синяя занавѣска была, наконецъ, приподнята, и я увидѣлъ тамъ желтую тщедушную женщину, сидящую съ поджатыми маленькими искалѣченными ногами и высоко поднятой на головѣ вычурной прической съ многочисленными булавками. Она важно возсѣдала за работою въ рукахъ, съ шитьемъ, вязаніемъ или прялкой, и пристально глядѣла черными блестящими глазами на все, что происходило кругомъ. Иногда, впрочемъ, глаза эти туманились, лицо покрывалось мертвенной синевою, и проворныя трудолюбивыя руки то и дѣло опускались безпомощно внизъ. Она тогда особенно раздражительно покрикивала на маленькую Ліенъ.

– Поворачивайся ты, большеногій „чедзе-фу“ (носильщикъ)! – или: нѣжная „ганьчедзе“! (извозчикъ) не прыгай, пожалуйста!

Дѣвочка послѣ того взглядывала жалобно на свои здоровыя ножки, затѣмъ на меня и краснѣла до слезъ. Очевидно, уцѣлѣвшія ступни ея казались ей какъ и матери, несмываемымъ позоромъ. Ножки эти были, впрочемъ, не такъ уже велики и значительно болѣе шли къ тоненькой, изящной фигуркѣ дѣвушки, чѣмъ отвратительныя копытца ея матери. Семейныя сцены супруговъ Ми-ло-вань-о тоже обыкновенно начинались или оканчивались ножками Ліенъ.

– Денегъ ты ей не припасъ, а ноги у ней ты оставилъ, какъ у твоихъ друзей варваровъ… Кто ее возьметъ теперь изъ хорошаго общества такую замужъ?!. А ваши христіане развѣ женятся безъ приданаго?!. Что? Да и не отдамъ я ее за христіанина… Будетъ съ меня тебя!.. – кричала Ханъ-Ми.

Ми обыкновенно политично помалкивалъ и самое большее говорилъ мнѣ съ улыбкой на кяхтинско-русскомъ нарѣчіи:

– Са-та-ра́ ба-ба́ зэ-ла́!

Послѣ того мадамъ Ханъ-Ми величественно задергивала занавѣску, и оттуда доносились къ намъ только всхлипыванія и причитанія въ родѣ:

– Извергъ… Безстыжій… драконъ… загубилъ!

„Совсѣмъ по-русски! Ни дать ни взять, наша истеричная барыня!“ – думалъ я. Дѣти подзывались матерью за занавѣску, и мы оставались съ моимъ менторомъ въ неловкомъ „съ глазу на глазъ“. Кисточка Ми быстро-быстро бѣгала по бумагѣ, оставляя за собою сверху внизъ и справа налѣво ряды буквъ, похожихъ на раздавленныхъ насѣкомыхъ, а я углублялся въ мои фоліантъ.

Я замѣтилъ, что такія сцены происходили довольно правильно на исходѣ мѣсяца, когда я еще не внесъ моей квартирной платы. Къ тому времени и пища ухудшалась, и учащались болѣзненные припадки госпожи Ханъ-Ми, отъ которыхъ она стонала и плакала, точно маленькій ребенокъ.

Еще хуже стало, когда зимою у Ми окончилась переписка. Онъ поутру исчезалъ изъ дому и возвращался только поздно вечеромъ усталый и голодный. Иногда я его не видалъ по нѣскольку дней, такъ какъ онъ уходилъ до завтрака, а возвращался послѣ моего ухода къ себѣ. Онъ, видимо, тогда избѣгалъ меня. Мои уроки китайскаго языка страдали отъ этого, но Ми такъ виновато глядѣлъ на меня послѣ прогуловъ, что я не рѣшался его упрекать. Пища наша все ухудшалась. Часто обѣдалъ только я, а члены семьи говорили, что имъ нельзя сегодня обѣдать, что они постятся по случаю годовщины смерти того или другого предка. Эти посты повторялись все чаще, точно моръ какой-то одновременно побилъ всѣхъ предковъ Ми.

Мои китайцы блѣднѣли, худѣли, но не жаловались. Слуга исчезъ, и на каминѣ огонь топился все умѣреннѣе. Между тѣмъ, холода и сырость возрастали по мѣрѣ наступленія зимы. Время проходило крайне уныло. Я занимался въ одиночествѣ. Голубая занавѣска была постоянно опущена. Изъ-за нея то и дѣло вылетали вздохи и стоны Ханъ-Ми. Иногда слышался тамъ сдержанный: говоръ разговаривающихъ дѣтей, и я разбиралъ плаксивыя жалобы Маджи на голодъ и солидные доводы Ліенъ, успокаивавшей его разсказами, не имѣющими, впрочемъ, ничего общаго съ надеждой на пищу.

Но разъ вниманіе мое было привлечено болѣе крупной размолвкой жителей „кана“. Госпожа Ханъ-Ми что-то приказывала, чего Ліенъ, видимо, не хотѣла исполнить. Поминутно раздавались то гнѣвныя приказанія, то жалобные стоны матери, то сдавленныя всхлипыванія дѣвочки. Наконецъ, синяя ткань заколыхалась, и тоненькая фигура дѣвушки стыдливо выскользнула изъ-подъ нея. Замѣтивъ мой взглядъ, она покраснѣла и робко прижалась къ стѣнѣ…

– Иди, иди! – приказывала мать.

– Чего тебѣ? – спросилъ я по-китайски.

Дѣвочка пугливо взглянула на меня большими проницательными глазами, но не отвѣчала.

– Иди… иди къ нему… ближе!.. – шипѣла Ханъ-Ми.

Дѣвочка сдѣлала нѣсколько шаговъ вдоль стѣны.

Я повторилъ вопросъ.

– Мать… проситъ… сапеки! (деньги) – сказала она тихо.

– Сколько? – спросилъ я смущенно. У меня ихъ было тоже немного.

– Сколько дать пожелаетъ безконечно великодушный господинъ… Щедрость его всѣмъ намъ хорошо извѣстна! Дѣвушка она молоденькая!… – быстро заговорила Ханъ-Ми, высовывая изъ-за занавѣски желто-синее, исхудалое лицо.

Я поднялся, все это показалось мнѣ подозрительнымъ, даже отвратительнымъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, глубокая жалость охватила меня…

– Я не могу больше… Я уже столько дней не курила… Дай хоть на трубку старой, жалкой служанкѣ твоей!.. Я знаю, иностранный принцъ добръ, онъ дѣвочкѣ не сдѣлаетъ зла… Я только нарочно… – бормотала Ханъ-Ми, подобострастно вглядываясь въ мое лицо.

Я положилъ нѣсколько монетъ на столъ, ввернулъ мои бумаги и ушелъ.

Съ тѣхъ поръ атаки на мой кошелекъ повторялись правильно каждые два, три дня. Только теперь Ханъ-Ми просила непосредственно. Она отдергивала занавѣску и то слезно умоляла, то грозила, что пошлетъ дѣвочку къ старику лавочнику на углу.

– Онъ ее хочетъ, старый песъ!… Онъ мнѣ говорилъ… Ахъ! какой онъ противный! Ужасно противный!..

– Вѣдь вы за эти деньги покупаете опій! – упрекалъ я ее.

– Да… опій! – соглашалась наивно она.

– Вамъ вредно… Опій отрава! Я не могу давать вамъ денегъ на вредное для васъ снадобье!..

Тогда она въ бѣшенствѣ бросалась на постель, проклинала все и вся и грозила убить себя.

– Какое вамъ дѣло до насъ, жалкихъ сыновъ Серединной земли. Вы варваръ, богатый бѣлый варваръ… Что значитъ для васъ нѣсколько сапекъ… Я отдамъ ихъ вамъ… Не всегда же рокъ будетъ преслѣдовать насъ… Мои дѣти отдадутъ вамъ… Правда, Маджи… Пожалѣй, мальчикъ мой, свою мать… Скажи ему, что отдашь… Иди, Ліенъ, обними ноги достопочтеннаго, нѣжнаго господина!

Въ результатѣ я давалъ, опасаясь какой-либо дикой выходки со стороны изступленной женщины. Но все чаще и чаще подумывалъ я о необходимости оставить моего Сянь-шаня, или вообще устроиться иначе. Я написалъ дядѣ письмо съ изложеніемъ положенія дѣлъ и просилъ его, нельзя ли перевести меня на заводъ раньше года, съ тѣмъ, чтобы Сянь-шань получилъ тамъ тоже мѣсто, и чтобы наши занятія по литературѣ, исторіи и китайскому языку не прекращались. Я прекрасно понималъ, что такого толковаго, знающаго преподавателя, къ тому же понимающаго по-русски, какъ Ми, доставилъ мнѣ только случай, и что равнаго ему я не легко найду. Отецъ Никонъ поддержалъ меня въ этомъ мнѣніи:

– Да я кромѣ него не знаю, кого вамъ и посовѣтовать въ Сянь-шани!.. Вѣдь вотъ какъ ловко стали вы по-китайски объясняться… Я вамъ говорилъ, что Ми совсѣмъ надежный человѣкъ… Вотъ только жена его… Я, сознаюсь, думалъ даже, что вы на нихъ повліяете…

– Бѣдны они… очень бѣдны… – замѣтилъ я.

– Да бѣдны, потому порочны, суевѣрны…

– Но… дѣти!.. Чѣмъ же виноваты дѣти?!

– Ни въ школу они ихъ не посылаютъ, ни въ пріютъ не отдаютъ… Сами виноваты!..

Я замолкъ, но рѣшилъ, что не уйду отъ Ми, что не буду причастенъ даже косвенно къ побѣдѣ надъ нимъ обстоятельствъ. Если и оставлю его, то впослѣдствіи, когда судьба улыбнется ему. Пока я продалъ кой-что въ посольствѣ изъ моего европейскаго гардероба и деньги рѣшилъ предложить въ займы Сянь-шаню.

Впрочемъ, онѣ ему не понадобились. Поздно вечеромъ онъ зашелъ ко мнѣ и сказалъ радостно, что теперь все будетъ хорошо, что онъ нашелъ работу въ англійскомъ посольствѣ. На завтра у насъ къ обѣду появилась свинина. Опять какой-то старикашка замѣнилъ у очага Ліенъ. Въ квартирѣ водворилось больше чистоты и порядка. Опять синяя занавѣска стала подыматься вверхъ, и госпожа Ханъ-Ми важно возсѣдала съ рукодѣльемъ, слѣдила внимательнымъ взоромъ за поведеніемъ прислуги и дѣтей. Она только старательно избѣгала встрѣтиться глазами со мною.

Стало теплѣе; въ воздухѣ чувствовалось дыханіе весны, но грязь и вонь все еще удерживали меня дома. Къ тому же негдѣ было гулять, такъ какъ публичныхъ садовъ совершенно нѣтъ въ Пекинѣ, доступные же для публики сады при храмѣ Неба и Земли или при другихъ болѣ знаменитыхъ пагодахъ были черезчуръ удалены отъ нашего квартала.

– Слушайте, уважаемый Сянь-шань, не согласитесь ли вы, чтобы я занимался съ Маджи… Вѣдь хорошо бы мальчику знать русскую грамоту… Ему много легче было бы впослѣдствіи найти занятіе… Къ тому же я могъ бы учить его и рисованію…

– Достопочтенный И (такъ китайцы сокращали мое имя Иванъ), кто же станетъ отрицать пользу знанія! Я не посылалъ Маджи въ школу, потому что онъ былъ малъ и болѣзненъ, но дома…

Я взглянулъ на дѣйствительно исхудалыя во время голода щечки мальчика и вспомнилъ, что онѣ не всегда были такія, между тѣмъ Маджи, по словамъ о. Никона, никогда не посѣщалъ миссіонерской школы.

Затѣмъ я невольно перевелъ глаза на госпожу Ханъ-Ми.

Веретено быстро вертѣлось въ ея рукахъ, и она не глядѣла на насъ; сидѣвшая около нея Ліенъ тоже прилежно пряла, но по покраснѣвшимъ ея ушамъ я догадался, что она внимательно прислушивается къ нашему разговору.

Маджи вначалѣ былъ восхищенъ моимъ проектомъ, и мы на слѣдующій же день принялись за уроки.

Радость мальчика, впрочемъ, продолжалась не долго. Оказалось, что насколько для европейцевъ страшна китайская грамота, настолько же труденъ для китайскаго ума механизмъ нашего говора и чтенія.

Маджи, разбиравшій довольно бойко простѣйшія китайскія буквы, никакъ не бралъ въ толкъ нашихъ звукосочетаній. Сначала я пробовалъ учить его по звуковому методу, но наши согласные совершенно не доступны для произношенія врозь китайской гортанью. Ш, б, д… – шипѣніе, бурленіе, возбуждали сначала громкій всеобщій смѣхъ, а затѣмъ… уныніе, конечно – въ ученикѣ. Я перешелъ къ старому испытанному методу нашихъ дьячковъ и отставныхъ солдатъ. Дѣло какъ будто наладилось, мальчикъ быстро выучилъ названіе знаковъ, но сложеніе ихъ долго оставалось для него непреодолимой задачей.

– Бе-А!… – повторялъ онъ уныло… – Бе-А!

– Ба! – подсказывала иногда потихоньку изъ дальняго угла Ліенъ.

Такая невоздержанность вызывала обыкновенно рѣзкій выговоръ со стороны матери; я же не осмѣливался ни защищать дѣвочку, ни предложить ей учиться, тѣмъ болѣе, что Ханъ-Ми въ послѣднее время стала особенно бдительно и ревниво наблюдать за нами и не позволяла дѣвочкѣ даже приблизиться ко мнѣ. Сейчасъ же слѣдовалъ грозный окрикъ, и… синяя занавѣсъ упускалась величаво на семейный очагъ. На помощь къ намъ пришли уроки рисованія. Маджи очень увлекался ими и дѣлалъ большіе успѣхи. Обѣ женщины съ любопытствомъ разсматривали нарисованныя имъ изображенія предметовъ, сравнивали ихъ съ образцами и дѣлали нерѣдко дѣльныя замѣчанія.

Ханъ-Ми, какъ истая образованная китаянка, знала толкъ и, видимо, любила живопись. Когда мы съ Маджи попробовали писать акварельными красками, и мать и сестра не выдержали и, столпившись у стола, внимательно слѣдили за нашей работой. Глаза Ліенъ горѣли, и она то и дѣло восторженно восклицала, восхищалась или порицала неудачные мазки брата. Тогда я обратился къ Ханъ-Ми съ предложеніемъ позволить учиться и Ліенъ…

– Зачѣмъ ей… большеногой! – хмуро отвѣтила мать и отошла отъ стола.

Я не унимался и на слѣдующій день за обѣдомъ повторилъ мое предложеніе. Я сталъ доказывать, что и для Маджи будетъ лучше, если онъ будетъ заниматься въ обществѣ. Такъ какъ я недавно по собственному почину увеличилъ свою квартирную плату, то Ми привѣтливо улыбался и на все кивалъ утвердительно головою. Мать ворчала неохотно, но, въ концѣ концовъ, согласилась. Большая кухня Ми-ло-вань-о превратилась въ сплошную школу. По утру занимался я, изслѣдуя всѣ тайны и прелести китайской литературы и двадцати тысячъ ея знаковъ; послѣ обѣда же самъ превращался въ учителя, заставлялъ моихъ маленькихъ друзей произносить твердые русскіе звуки, затѣмъ училъ ихъ арифметикѣ, разсказывалъ кое-что изъ естественной исторіи, географіи, причемъ часто по этимъ вопросамъ возникали у насъ пренія съ почтенной Ханъ-Ми; она, напримѣръ, утверждала, что гортань прямо сообщается съ сердцемъ и что душа помѣщается въ печени. Наконецъ, мы рисовали всѣ вмѣстѣ прилежно и въ добромъ согласіи.

Время бѣжало; я сжился съ семьей моего Сянь-шаня. Они перестали меня чуждаться и даже часто обращались ко мнѣ съ жалобами другъ на друга или за совѣтомъ въ случаѣ какихъ-нибудь внутреннихъ неурядицъ. Въ этой средѣ я все продолжалъ дѣлать открытія; Ханъ-Ми по прежнему курила опій, это я зналъ, но и моего Сянь-шаня я встрѣтилъ неожиданно на улицѣ съ пріятелями, разодѣтаго и возбужденнаго…

– Это пригласилъ нашего ничтожнаго слугу купецъ въ ресторанъ обѣдать… Слабосильнымъ умомъ своимъ онъ помогъ ему въ одномъ дѣлѣ мало-мало… въ посольствѣ… И платье на неуклюжей спинѣ его не ему принадлежитъ, а нанятое… Не могъ же онъ пойти въ своихъ нищенскихъ лохмотьяхъ… – оправдывался Ми на слѣдующій день. Онъ не просилъ меня о тайнѣ, но, видимо, былъ доволенъ, что я не сказалъ никому изъ домашнихъ о нашей встрѣчѣ.

Пришелъ Новый Годъ. Весь Пекинъ украсился флагами и свѣжими цвѣтами, привезенными съ дальняго юга. Мы всѣ трое: я, Маджи и Ми принесли ихъ съ базара цѣлую корзину.

Алтарь предковъ былъ красиво убранъ камеліями, розами и пахучими цвѣтущими вѣтками померанцеваго дерева. Плоды и яства были установлены подъ нимъ на длинномъ жертвенномъ столѣ. Были зажжены благовонныя курительныя свѣчки. Ми прочелъ изъ семейной книги главу о самомъ знаменитомъ изъ его праотцевъ, который былъ губернаторомъ въ провинціи Шань-Си и построилъ на собственный счетъ мостъ на рѣкѣ Хуанъ-Хэ. Его имя и добродѣтели были увѣковѣчены на мраморной доскѣ, вдѣланной въ каменный сводъ того же моста.

Пообѣдавъ, мы – трое мужчинъ – отправились гулять по городу. Вездѣ двигались толпы празднично одѣтаго народа. Синіе цвѣта преобладали, и ярко-красные вѣера, фонари, пестрые зонтики, букеты цвѣтовъ красиво разнообразили эти синіе потоки возбужденныхъ, смѣющихся, горланящихъ людей. Колокольный звонъ и глубокіе звуки гонговъ покрывали гомонъ человѣческихъ голосовъ и лились непрерывной струей въ тепломъ, насыщенномъ мягкимъ солнечнымъ свѣтомъ, воздухѣ. Мы приняли участіе въ великолѣпной процессіи „Большого Дракона Благополучія“ съ музыкой, знаменами и гирляндами цвѣтовъ. Вечеромъ мы были въ театрѣ, гдѣ животныя и чудовища „Земли, Воды и Неба“ прошли передъ нами въ живописномъ нескончаемо длинномъ хороводѣ… Улицы были иллюминованы цвѣтными бумажными фонарями. На воздухъ то и дѣло взлетали ракеты, петарды съ трескомъ лопались подъ ногами смѣющейся толпы. Въ то же время госпожа Ханъ-Ми и Ліенъ угощали чаемъ и сластями у себя дома сосѣдокъ и сами посѣщали ихъ.

Мнѣ показалось послѣ этихъ праздниковъ, что моя отчужденность отъ общей жизни слабѣетъ, что я начинаю понимать и горе и радости этого огромнаго восточнаго муравейника странныхъ, желтолицыхъ, женоподобныхъ существъ… Многое непонятное и смѣшное стало для меня разумнымъ и осмысленнымъ…

Время бѣжало. Отвѣтъ отъ дяди все не приходилъ. За то срокъ моего пребыванія въ Пекинѣ близился къ концу. Я не безъ сожалѣнія подумывалъ о предстоящей разлукѣ съ семьей моего Сянь-шаня. Мои труды съ учениками, конечно, пропали бы, такъ какъ они не въ состояніи еще были читать самостоятельно по-русски и ничего еще почти не понимали. Да и самъ чуть-чуть сталъ разбираться въ постройкѣ китайскихъ фразъ, въ мѣстничествѣ ихъ словъ, заступающемъ склоненіе и спряженіе, въ ритмѣ и удареніи ихъ рѣчи, совершенно мѣняющихъ значеніе однихъ и тѣхъ же звуковъ.

Улицы подсохли, и я ежедневно ходилъ гулять съ Маджи, который уже пересталъ меня стыдиться. Мы посѣтили мало-по-малу разные закоулки и любопытные кварталы города, гдѣ ютились всевозможные ремесленники и художники. Всѣ они работали тутъ же, чуть не на улицѣ, у открытыхъ просторныхъ оконъ своихъ мастерскихъ. Можно было свободно наблюдать за процессомъ ихъ работъ, но зѣвакъ въ Китаѣ вообще мало: всѣ заняты, всѣ постоянно работаютъ… Оглушительный шумъ торговыхъ улицъ, крики продавцовъ, споры торгующихъ покупателей, звуки инструментовъ проходящихъ по улицамъ частенько похоронныхъ или свадебныхъ оркестровъ, удары молотковъ кующихъ въ мастерскихъ кузнецовъ, жужжаніе пилъ токарныхъ станковъ – все это скоро сильно надоѣло мнѣ, и я больше всего полюбилъ въ концѣ-концовъ прогулку по городской стѣнѣ. Тамъ гулъ города достигалъ только въ видѣ слабаго неустаннаго лепетанія.

Мы одни-одинешеньки шли по широкой, футовъ въ двадцать, вымощенной плитами воздушной улицѣ. Изъ щелей между камнями выростали тамъ и сямъ трава да цвѣты, черезъ каждыя нѣсколько сотъ саженей попадались маленькіе домики сторожей съ крохотными садиками и цвѣтниками и большія трехъ, четырехъ-этажныя сторожевыя башни. При нашемъ приближеніи въ дверяхъ обыкновенно являлись мужчины или женщины и внимательно оглядывали насъ. Мы привѣтствовали ихъ обычнымъ поклономъ, потрясали сжатыми кулаками и шли дальше, придерживая, другъ друга за руку. По обѣимъ сторонамъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ за низкими рядами ровныхъ каменныхъ зубцовъ раскрывалась воздушная пропасть въ 60 слишкомъ футовъ глубиною. Стаи сизыхъ и бѣлыхъ голубей носились тамъ, взлетали и садились на зубчатый край. Маленькія свирѣли, искусно подвязанныя любителями къ крыльямъ птицъ, наигрывали во время ихъ полета странныя, нѣжныя мелодіи. Внизу простирался огромный, какъ море, выстроенный въ одинъ уровень городъ, коверъ желобчатыхъ крышъ, голубыхъ, зеленыхъ, ржавыхъ, желтыхъ и кровяно-красныхъ, исчерченный вдоль и поперекъ сѣрой рѣшеткой улицъ. Манчжурскій городъ полонъ былъ садовъ, спрятанныхъ за высокими оградами. Самое большое скопленіе зелени видѣлось за двойной, розовой стѣной императорскаго города. Бѣлые и розовые фасады многочисленныхъ дворцовъ буквально утопали тамъ въ кудрявой листвѣ деревьевъ и всплывали надъ ней только тяжелыя, трехъэтажныя крыши со вздернутыми къ небу углами, крытыя ярко-желтой глазированной черепицей и блестящія въ лучахъ солнца, точно золотыя… Въ китайскомъ городѣ было менѣе зелени, но больше движенія. Далеко на югѣ въ синей дымкѣ красиво поднимались къ небу рогатыя колокольни храмовъ Неба и Земли и темнѣли безконечные сады…

Наконецъ, пришло письмо отъ дядюшки.

– „Я радъ, – писалъ онъ между прочимъ, – что ты изучилъ китайскія мудрости раньше срока. Пенсію я приказалъ тебѣ, однако выплатить за годъ. Пусть это будетъ для тебя наградою. Относительно твоего учителя я сообщилъ управляющему заводомъ Ѳомѣ Ѳомичу, чтобы онъ, коль-скоро тамъ окажется мѣсто, его пристроилъ… Онъ ему тогда и напишетъ. А ты, не мѣшкая, собирайся въ путь! Крестное знамя да будетъ съ тобою… Во имя Отца и Сына и Святаго Духа – двигай! Благосклонный дядя Ѳедоръ“.

Письмо поставило меня въ затруднительное положеніе. Уѣзжать одному за тридевять земель мнѣ ужасно не хотѣлось, а письмо отъ управляющаго все не приходило. Я медлилъ съ объявленіемъ Ми о своемъ отъѣздѣ, не желая напрасно огорчать моихъ китайскихъ друзей, на случай, если отвѣтъ управляющаго будетъ неблагопріятенъ. Тѣмъ, не менѣе они что-то почуяли, и Сянь-шань спросилъ меня неожиданно:

– Почтенный И получилъ письмо изъ Россіи… Можетъ быть, онъ скоро покинетъ ничтожныхъ своихъ сожителей!

– А вы почемъ знаете?

– Такъ! Почтенный ученикъ мой задумчивъ и не занимается уже такъ усердно!

Тогда я разсказалъ имъ все и мои проекты, и хлопоты о мѣстѣ для нихъ. Мое сообщеніе взволновало ихъ, но не скажу, чтобы особенно обрадовало. Въ глазахъ Сянь-шаня замелькали даже какія-то подозрительныя искорки, хотя онъ въ тоже время горячо благодарилъ меня за расположеніе.

– И хорошій, но И… европеецъ!.. Европейцы никогда не думаютъ о насъ, дѣтяхъ Земли и Неба!.. Они не знаютъ насъ!

Когда я попробовалъ поговорить съ нимъ о предстоящемъ намъ совмѣстномъ путешествіи, онъ ловко уклонился:

– Вѣдь это еще неизвѣстно… Вѣдь это только ваше доброе намѣреніе… Вотъ вамъ такъ слѣдуетъ укладываться.

Но я рѣшилъ дождаться отвѣта управляющаго. Деньги у меня были, и я смѣло могъ прожить еще нѣсколько мѣсяцевъ, не обращаясь ни къ кому за помощью.

Прежняя жизнь, впрочемъ, была уже нарушена; даже мои занятія съ Маджи и Ліенъ не проходили такъ оживленно и плодотворно. Наконецъ пришло письмо съ частнымъ нарочнымъ китайскаго купеческаго дома изъ Хань-коу.

Ѳома Ѳомичъ предлагалъ Ми мѣсто старшаго смотрителя надъ чайными плантаціями съ жалованіемъ въ двадцать пять лянь ежемѣсячно, что на наши деньги составляетъ около 20 руб. серебромъ. На мой взглядъ жалованье было очень умѣренно, но въ лицѣ Ми я замѣтилъ искреннюю радость.

– Хао! Хао! (хорошо) – сказалъ онъ, подымая большой палецъ. – И дѣйствительно жалѣетъ бѣдныхъ друзей своихъ!.. И – нашъ старшій братъ! Ми никогда этого не забудетъ!

Дѣти страшно обрадовались предстоящей поѣздкѣ, и даже хмурая Ханъ-Ми прояснилась. Она подозвала къ себѣ Ліенъ и ласково стала поправлять ей прическу. Всякій разъ, когда почтенная дама хотѣла выразить мнѣ свое расположеніе, она ласкала при мнѣ дѣвочку и всякій разъ на миловидномъ личикѣ Ліенъ я замѣчалъ… испугъ.

Сборы наши продолжались не долго. Ми продалъ свою мебель, лишнія вещи и расплатился съ долгами. Затѣмъ, на мои уже деньги были куплены: одинъ мулъ для меня подъ сѣдло и телѣга да два упряжныхъ мула, да худенькая, запаленная лошаденка имъ въ подмогу.

Походная наша телѣга представляла полукруглый, крытый бамбуковыми цыновками кузовъ на двухъ огромнѣйшихъ, крѣпкихъ и неуклюжихъ, какъ Собакевичъ, колесахъ. Въ кибиткѣ помѣщалась Ханъ-Ми съ дѣтьми; Сянь-шань былъ кучеромъ. Въ Китаѣ трудъ не считается позоромъ, и занятіе Сянь-шаня не обращало на себя ничьего вниманія, несмотря на значокъ ученаго на его шляпѣ.

Впрочемъ, вскорѣ оказалось, что высокообразованный литераторъ не въ состояніи справиться съ своей задачей. Лошадь у насъ сдохла, и мы принуждены были принанять проводника съ муломъ.

Ѣхали мы, по китайскому обычаю, не торопясь, дѣлая верстъ по 40 въ день. Вставали мы ночью, ѣхали шажкомъ до полудня; затѣмъ кормили муловъ и часа въ два опять выступали въ походъ. Съ наступленіемъ сумерокъ мы останавливались, подыскивая гостинницы тихія, чиновничьи, избѣгая бойкихъ, шумныхъ пристанищъ торговаго люда. Это стоило намъ дороже, но за то мы могли выспаться: гомонъ, вонь и насѣкомые не такъ надоѣдали намъ. Если такихъ гостинницъ по близости не оказывалось, Ханъ-Ми съ дѣтьми ночевала въ повозкѣ, а мы помѣщались въ общей постоялой комнатѣ. До сихъ поръ не могу вспоминать ихъ безъ содроганія. Грязь, вонь и шумъ въ этихъ притонахъ невообразимы! Окрестности Пекина плоски, пустынны и относительно бѣдны. Но по мѣрѣ того, какъ двигались мы на юго-западъ, природа мѣнялась, богатѣла и разнообразилась.

Нѣтъ, положительно не знаетъ Китая тотъ, кто не знаетъ земледѣльческихъ его округовъ… Все тамъ носитъ печать высокой и древней культуры. Все живетъ, цвѣтетъ, растетъ съ разрѣшенія и на пользу человѣка.

Нѣтъ и слѣдовъ того, что когда-то здѣсь было. Лѣса исчезли, скалы покрылись густой зеленью. По отлогимъ скатамъ холмовъ высятся мѣстами, одна надъ другой, бамбуковыя рощи съ граціозной и легкой листвой. Вокругъ домовъ и полей зеленѣютъ древесныя насажденія, виноградники одѣваютъ утесы, чайные кусты ровными рядами опоясываютъ возвышенія. Внизу разстилаются темныя жесткія плантаціи сахарнаго тростника, рисовые всходы нѣжной зеленью пробиваются изъ-подъ заливающей ихъ воды… Всюду блестятъ сѣти оросительныхъ каналовъ… И вездѣ тьма-тьмущая цвѣтовъ… Пурпуровыя азаліи, рододендроны, душистыя гарденіи и глициніи цѣпляются по крутымъ обрывамъ. Розы, ноготки, геліотропы, буковицы и много другихъ неизвѣстныхъ мнѣ цвѣтовъ окружали жилища. Малѣйшій клочекъ земли прошелъ здѣсь сквозь руки человѣка и оживился ими; все воздѣлано, разрыхлено, орошено… Каналы взбираются высоко на возвышенія. Они проведены на разстояніи десятковъ и сотенъ верстъ отъ дальнихъ горныхъ потоковъ и водоемовъ, ихъ русла подняты иногда надъ землею на десятки футовъ въ видѣ каменныхъ корытъ на высокихъ сводчатыхъ сваяхъ. Тамъ и сямъ водокачки машутъ въ синемъ воздухѣ своими лапами, подымая влагу на верхніе уступы террасъ. Вода падаетъ всюду тысячами каскадовъ, переливается на солнцѣ всѣми цвѣтами радуги, точно потоки драгоцѣнныхъ камней… Въ мѣстахъ неудобныхъ для орошенія растетъ хлопокъ съ большими желтыми цвѣтами. Вдоль полей тянутся ряды апельсиновыхъ деревьевъ съ темной, тяжелой листвой. Тамъ и сямъ виднѣются живописныя рощицы банановъ съ огромными щитовидными листьями или стрѣльчатая пальма раскидываетъ высоко свой мощный зеленый вѣеръ.

Вездѣ разбросано множество одинокихъ, чистенькихъ, кокетливыхъ фанзъ – это мызы особняки – излюбленный родъ поселеній зажиточныхъ китайскихъ крестьянъ. Въ городахъ и деревняхъ живутъ болѣе бѣдные или не связанные съ землею слои населенія – купцы, ремесленники, чиновники… По дорогамъ разсѣяно множество строеній, и мы ѣхали постоянно точно по деревенской улицѣ… Часто толпы прохожихъ затрудняли намъ движеніе. Вездѣ сновали разносчики съ съѣстными припасами, плодами, овощами, проѣзжали повозки съ кладью или деревенскими продуктами. Мой мулъ оказался искуснымъ воромъ и не упускалъ случая стащить охапку сѣна, связку моркови или букетъ цвѣтовъ… Мнѣ то и дѣло приходилось за него расплачиваться, пока я не послѣдовалъ примѣру другихъ всадниковъ и не надѣлъ ему на морду пеньковую сѣтку. Толпа особенно густо двигалась по прекраснымъ каменнымъ мостамъ, перекинутымъ дугою черезъ частыя рѣки и широкіе судоходные каналы.

Мосты эти производятъ впечатлѣніе городскихъ мостовъ. Города многолюдны, шумны, но некрасивы, грязны и пыльны. Всѣ они производятъ впечатлѣніе какъ бы временныхъ жилищъ, ярмарочныхъ балагановъ. Лавки все тѣ же, съ вычурными вывѣсками, съ золотыми надписями, въ глубинѣ съ обязательнымъ алтаремъ предковъ и божествъ-попечителей, съ массой пестрыхъ товаровъ на выставкахъ. Впрочемъ, случались также и другого сорта города – административные центры, гдѣ на улицу выходили фронтоны высокихъ кирпичныхъ домовъ, съ рѣзными и разноцвѣтными украшеніями по карнизамъ, съ широкими каменными лѣстницами, спускающимися къ панелямъ. Отсутствіе оконъ дѣлаетъ эти зданія ужасно скучными. Насколько я полюбилъ цвѣтущій земледѣльческій Китай, настолько остались мнѣ навсегда противны китайскіе вонючіе города и поселенія.

Нашъ заводъ, куда мы попали послѣ мѣсячнаго путешествія, находился на краю большого города на берегу судоходной рѣки. Городъ былъ больше Пекина, но того же типа: плоскій, пыльный, грязный, обнесенный высокой стѣнной… Пригороды его были густо заселены и прекрасно воздѣланы. Нашъ заводъ стоялъ посреди нашихъ же чайныхъ плантацій. Онъ занималъ большой квадратный мощеный дворъ, кругомъ котораго шли склады и мастерскія, а по серединѣ стоялъ „корпусъ“ – большое зданіе пробирнаго и сортировочнаго отдѣленій. Своего чаю у насъ было мало. Большую часть доставляли скупщики, иногда изъ далекихъ округовъ. На заводѣ чай сортировали, развѣшивали, укупоривали и грузили на суда для отправки водою въ Тянь-Цзинъ и оттуда въ Кяхту.

Заводъ проявлялъ кипучую дѣятельность только въ періодъ сбора чая. Остальное время года онъ лѣниво дремалъ въ знойныхъ лучахъ южнаго солнца. Жизнь служащихъ проходила отъ сезона до сезона крайне скучно и однообразно. Штатъ служащихъ состоялъ изъ шести русскихъ и одного ирландца – пробирщика. Въ числѣ ихъ только управляющій Ѳома Ѳомичъ былъ женатъ. Остальные, молодые люди, вели разгульную жизнь холостяковъ въ колоніяхъ. Ирландецъ зѣло пилъ и трезвѣлъ, повидимому, только на время работъ. Всѣ они встрѣтили меня съ нѣкоторымъ сдержаннымъ, вѣжливымъ любопытствомъ, какъ родственника одного изъ собственниковъ фирмы.

– Вотъ вы и пожаловали къ намъ!.. Милости просимъ… – заговорилъ суховато Ѳома Ѳомичъ, увядшій, плотный мужчина съ остроконечной рыжеватой бородой.

– Только вотъ задача, гдѣ васъ помѣстить? Гдѣ вы жить станете? Гдѣ поселитесь? Всѣ заводскія квартиры заняты! – говорилъ онъ, усаживая меня вѣжливо на мягкій крытый штофомъ диванъ. Я невольно взглянулъ на его богато по-европейски обставленную гостинную и смутился.

– Я… я хотѣлъ бы поселиться… вмѣстѣ съ моимъ Сянь-шанемъ – отвѣтилъ я, чувствуя съ досадою, что краснѣю.

– Ахъ, да! Ну и хорошо! Онъ женатъ? – многозначительно спросилъ управляющій.

– Женатъ! – отвѣтилъ я съ нѣкоторымъ раздраженіемъ. – И дѣти у него есть!..

– И большіе?!

– Да большіе…

Ѳома Ѳомичъ промолчалъ и задумался.

– Привыкаете?! – сказалъ вдругъ, кивая на мой китайскій костюмъ. – Это хорошо!.. Привыкайте… Это всегда пригодится… А насчетъ помѣщенія, такъ дѣло, въ виду вашего заявленія, упрощается. Я посовѣтовалъ бы вашему Сянь-шаню нанять домикъ у монаховъ, что у пагоды. И недалеко отъ завода, и домикъ хорошенькій… Да впрочемъ, я самъ скажу ему… Вы, вѣрно, съ дороги устали? Какъ вы проѣхали? Не было ли у васъ приключеній? Гдѣ вы останавливались?.. Я вамъ даю три дня отдыху, а затѣмъ милости просимъ въ контору. А пока… осматривайтесь… Ваше знаніе китайскаго языка очень намъ пригодится; только сможете ли вы приспособиться къ здѣшнему нарѣчію? Вѣдь южные Китайцы иначе говорятъ, чѣмъ пекинскіе… Раньше чѣмъ дѣлать покупки, я вамъ посовѣтую поговорить съ товарищами, они вамъ укажутъ, а то купцы здѣсь… мошенники!..

Онъ нетерпѣливо забарабанилъ но столу, и я чувствовалъ, что пора мнѣ уйти.

Съ остальными служащими я познакомился скоро, но совѣтовъ и указаній у нихъ не просилъ. Всѣ они жили по-европейски, носили европейскіе костюмы, и мое китайское платье и китайскія, пріобрѣтенныя въ пути привычки, видимо, смѣшили ихъ.

– Конечно, всю эту дрянь вы немедленно скинете… Она ненужна!.. Здѣсь привыкли къ намъ, и мы здѣсь въ полной безопасности… Развѣ вотъ пожелаете почтить вашъ пріѣздъ и кутнете вмѣстѣ съ нами въ китайской чайной… Отправляясь туда, необходимо одѣться по-китайски… А есть роскошныя… Знаете что, останавливайтесь вы пока у меня… Хотите?!. Комната у меня небольшая, но устроимся… – предлагалъ мнѣ Саша Воробьевъ, самый младшій изъ нашихъ конторщиковъ, симпатичный, русый, свѣжій юноша, съ яркимъ румянцемъ на бѣломъ лицѣ, котораго не успѣли еще испортить здѣшнія знойныя небеса.

Я отклонилъ его предложеніе и вернулся на постоялый дворъ къ Сянь-шаню. Тотъ еще не пришелъ, но госпожа Ханъ-Ми встрѣтила меня очень любезно; она была очень разговорчива и глаза ея весело блестѣли; повидимому, она уже успѣла выкурить трубочку, другую, своего „снадобья“.

– Пріятный городъ… пріятный городъ!.. – повторяла она. – Я зналъ, что это значило: дешевый опій, крѣпкій опій!..

– Есть рѣка, и на ней плаваютъ большія и маленькія суда!.. Я видѣлъ… Изъ воротъ видно!.. Ліенъ тоже ходила смотрѣть… – разсказывалъ Маджи.

– Зачѣмъ ты ходила? И когда это ты успѣла! – разсердилась мать.

– А тогда, когда мама спала!.. Она ходила!.. Одинъ прохожій сказалъ ей даже: вотъ хорошенькая дѣвушка, я бы очень хотѣлъ поцѣловать ее! – продолжалъ мальчикъ.

– Маджи!.. Да ничего подобнаго не было! – вскричала обиженно дѣвушка.

– Да, вотъ, было, было, не ври! А зачѣмъ показываешь лицо всякому?!.

Ханъ-Ми укоризненно качала головой.

– Вижу, дитя, что придется тебя сократить!.. А всему виною твои большія ноги… Ты движешься быстро!.. Ты всюду ходишь смѣло!.. Въ дорогѣ мы окончательно потеряли скромныя манеры благовоспитанныхъ людей!.. – обратилась она ко мнѣ.

Вскорѣ вернулся Сянь-шань и сообщилъ, что онъ уже осмотрѣлъ домикъ, указанный управляющимъ. Это было хорошенькое двухэтажное зданьице, которое монахи обыкновенно впродолженіе нѣсколькихъ лѣтнихъ мѣсяцевъ сдавали горожанамъ какъ дачу. Они охотно согласились сдать его на круглый годъ, и цѣна показалась намъ подходящей. Мы рѣшили туда немедленно перебраться. Домикъ оказался, дѣйствительно, прелестнымъ, съ большой тѣнистой верандой и крошечнымъ мощенымъ дворикомъ, по угламъ котораго стояли ящики съ благоухающими цвѣтами, а по серединѣ въ каменномъ квадратѣ посажена была виноградная лоза. Выходъ со двора направлялся на югъ въ рощу пагоды. Кругомъ много росло зелени и цвѣтовъ; оросительный каналъ журчалъ внизу холма въ узкомъ руслѣ, выложенномъ громадными, обросшими мхомъ, камнями. Было одно только неудобство – это колокольный звонъ въ сосѣдней пагодѣ, оглушающій ближайшихъ жителей три раза въ день чудовищной музыкой: утромъ, въ полдень да вечеромъ.

Я занялъ комнату въ верхнемъ этажѣ домика.

Мы сообща съ Сянь-шанемъ купили у старьевщика недурную мебель чернаго дерева, нѣсколько дешевыхъ китайскихъ картинъ, нѣсколько фонарей, вазъ и при помощи Ліенъ и Маджи быстро превратили домикъ въ хорошенькое уютное жилье. Здѣсь было всѣмъ достаточно мѣста, не то что въ Пекинѣ. Ми пересталъ быть нищимъ поденщикомъ, поэтому онъ позволилъ себѣ прежде всего устроить „комнату предковъ“ (она же и гостинная) съ „алтаремъ предковъ“. Въ той же комнатѣ, конечно, онъ повѣсилъ и православную икону…

– Учитель тоже повѣсилъ на стѣнѣ своихъ предковъ… – слышалъ я вечеромъ, сидя у открытаго окна, какъ Маджи разсказывалъ на верандѣ Ліенъ объ убранствѣ моей комнаты. Дѣвушкѣ обычай запрещалъ входить ко мнѣ, онъ запрещалъ ей входить въ жилыя комнаты мужчинъ, даже брата и отца, но вначалѣ тѣснота помѣщенія, бѣдность и трудовая необходимость уничтожили этотъ обычай въ семьѣ Ми, а затѣмъ, казалось, повліяли и мои уроки. Вскорѣ послѣ нашего пріѣзда въ Чэ-коу уроки эти возобновились къ большому огорченію Маджи и тихой радости Ліенъ. Дѣвочка уже порядочно читала по-русски и сносно переводила болѣе легкіе разсказы. Но больше всего занимали ее уроки по физикѣ, естественнымъ наукамъ и разсказы о жизни европейцевъ.

– Счастливы ваши женщины! Онѣ, значитъ, все могутъ, все имъ доступно!..

– Нѣтъ, не все… – не безъ стыда сознавался я. – Но имъ доступно много больше, чѣмъ вамъ, китаянкамъ, а со временемъ все имъ доступно будетъ…

– Будетъ!?. – повторяла Ліенъ и задумчиво глядѣла на крошечный дворикъ, съ крошечной виноградной лозой по серединѣ и четырьмя растеньицами-карлами по угламъ. Уроки происходили обыкновенно на верандѣ, гдѣ мы ѣли, пили, работали, вообще проводили большую часть свободнаго времени.

Рано утромъ, до жары, вскорѣ послѣ утренняго колокольнаго звона, я съ Сянь-шанемъ отправлялись на заводъ. Мы проходили тѣнистый монастырскій садъ, гдѣ встрѣчные толстые монахи, одѣтые въ желтые буддійскіе халаты, привѣтствовали насъ веселымъ окрикомъ.

– Съ раннимъ утромъ, старшіе братцы!..

– Съ раннимъ утромъ, святые отцы!..

– Вы откушали-ли вашъ великолѣпный завтракъ?!.

– О, такъ, мы кушали нашъ нищенскій завтракъ, а теперь отправляемся на работу.

– Трудъ богоугодное дѣло, желаемъ добродѣтельнымъ братцамъ легко и весело поработать!..

Дальше тропинка шла въ гору по отлогому склону холма, между густымъ кустарникомъ, гдѣ чирикали птички и гдѣ вѣтерокъ наигрывалъ нѣжно понавѣшанными на многихъ вѣткахъ стеклянными колокольчиками. Рощица эта непосредственно прилегала къ нашей чайной плантаціи, на краю которой мы обыкновенно разставались съ Ми: онъ шелъ къ своимъ рабочимъ, уже тамъ и сямъ сновавшимъ среди правильныхъ рядовъ чайныхъ деревьевъ, а я отправлялся дальше, въ контору. Съ моими заводскими сослуживцами я не сошелся. У нихъ были совсѣмъ другія привычки.

Я не порицалъ ни ихъ кутежей, ни ихъ карточной игры, прекрасно понимая, что они естественные результаты положенія молодыхъ людей, низкаго уровня ихъ развитія, ихъ оторванности отъ настоящей жизни, кипучій водоворотъ которой наполнялъ и сосѣдній городъ и окрестности. Я самъ подчасъ испытывалъ жестокіе приливы тоски, отъ которыхъ не спасали меня ни книги, ни прогулки. Но тогда я спускался внизъ къ Сянь-шанямъ или уходилъ къ монахамъ. Я зналъ языкъ довольно хорошо, и все занимало меня въ этомъ странномъ краѣ, гдѣ люди думаютъ какъ-то иначе и жизнь преслѣдуетъ какъ-будто другія цѣли. Все для меня было достойно вниманія и изученія.

– Нашъ тоскливо ожидаемый братъ, скушалъ ли свой великолѣпный обѣдъ? – опрашивали меня желтые монахи послѣ обычныхъ поклоновъ и привѣтствій.

– О да, я уже кушалъ мой дрянной рисъ! Благодарю васъ, преподобные отцы!

– Что же кушалъ нашъ высокоученый братъ?

Тутъ я разсказывалъ, что кушалъ, и въ обмѣнъ выслушивалъ перечень всевозможныхъ блюдъ и лакомствъ, изъ которыхъ, я зналъ, что только нѣкоторыя были въ дѣйствительности съѣдены разсказчикомъ, а остальныя приводились, лишь какъ примѣръ пріятныхъ возможностей. Но я и виду не подавалъ, что не вѣрю разсказу. Это было бы крайней неучтивостью. Затѣмъ разговоръ нашъ переходилъ на болѣе возвышенныя темы, и мы мало-по-малу погружались въ разсужденія о индѣйской Арупа – тайнѣ совершеннаго бытія внѣ матеріи, о правящемъ разумѣ и всеобщей любви Дхарма, законы которой повѣдалъ людямъ Божественный учитель, Фо, и другихъ высокихъ предметахъ, распивая при этомъ прилежно душистый чай.

Изъ моихъ соотечественниковъ только Саша Воробьевъ изрѣдка приходилъ ко мнѣ и былъ принять въ семейномъ кругу Сянь-шаня. Въ третій его визитъ даже госпожа Ханъ-Ми и Ліенъ вышли къ нему. Сянь-шань, видимо, желалъ быть популярнымъ на заводѣ.

– Да!.. У васъ губа не дура!.. – протянулъ Воробьевъ, увидѣвъ дѣвушку.

– Что вы толкуете!.. Я васъ не понимаю!..

– Да что отпираться!.. Тайна открыта! – смѣялся юноша. Я быстро отвернулся; я боялся, что дѣвушка услышитъ; мнѣ даже показалось, что она уже услышала, такъ какъ лицо ея вдругъ покрылось густою краскою.

– Почтенная Ханъ-Ми! – заговорилъ я торопливо, – позвольте представить вамъ моего скромнаго друга Са-шу. Ліенъ, поздоровайтесь съ нимъ по-русски, покажите, что вы албазинка и что не даромъ прошли для васъ мои уроки… Вѣдь вы не много русская!.. – добавилъ я нарочно по-русски.

Дѣвушка уже овладѣла собою. На европейскій поклонъ Саши, однако, отвѣтила обычнымъ китайскимъ поклономъ. Саша былъ, видимо, смущенъ.

– Она знаетъ по-русски? Что же вы не сказали? – упрекалъ онъ меня передъ уходомъ.

– Да я вѣдь говорилъ вамъ, что она православная!.. Вы должны были вообще воздержаться… Ваши замѣчанія обидны и не заслужены! На чемъ вы ихъ основываете?

– Ну, это ничего не значитъ! Такихъ христіанъ, какъ они, здѣсь много! Я вѣдь видѣлъ у нихъ въ залѣ алтарь предковъ…

– Это, правда, нехорошо, но я надѣюсь, что онъ исчезнетъ…

– Вотъ какъ! А это вотъ зачѣмъ? Впрочемъ, все равно: она прехорошенькая! Особенно головка съ этимъ вотъ цвѣткомъ въ волосахъ. И вообще здѣсь недурно, если бы не этотъ ужасный вѣчный звонъ колоколовъ…

Саша, какъ я опасался, проболтался въ конторѣ и тамъ встрѣтили меня подозрительнымъ шушуканьемъ. Вечеромъ старшій конторщикъ Стежневъ посѣтилъ меня на дачѣ и просидѣлъ долго, разговаривая о томъ и семъ. Онъ дождался возвращенія съ работъ Сянь-шаня, съ которымъ былъ въ дружбѣ, и былъ принятъ имъ съ обычной въ Китаѣ предупредительностью. Но ни Ліенъ, ни даже Ханъ-Ми не появились за чайнымъ столомъ.

– Можно бы подумать, что въ этомъ домѣ живутъ холостяки! – сказалъ Стежневъ на прощаніе съ присущей ему язвительностью въ голосѣ. Я недолюбливалъ его, мнѣ было досадно его посѣщеніе, но я удержался и промолчалъ.

Больше посѣщеній не случилось, но въ конторѣ молодые люди стали съ тѣхъ поръ громко вести удивительные разговоры въ родѣ того: „сколько мыла нужно потратить на каждую китаянку, чтобы привести ее въ человѣческій, удобопотребляемый обликъ!?“

– Въ этой странѣ купаются и моются только… пѣвицы… Поэтому только съ ними и можно водить знакомство… Развѣ особый любитель постарается самъ воспитать себѣ китаянку! – подсказалъ Стежневъ.

Я прекрасно понималъ, куда направлены всѣ эти стрѣлы, но отмалчивался. Я подозрѣвалъ, что меня не любятъ товарищи за мою замкнутость и отчужденность моей жизни. Стежневъ же въ добавокъ боялся за свое мѣсто. Подъ видомъ общихъ сентенцій, онъ то и дѣло запускалъ мнѣ шпильки.

– Охъ, охъ! Грѣхи!.. Значительно вѣдь легче быть родственникомъ своего дядюшки, чѣмъ умѣло вести торговыя книги!.. Правда, Иванъ Васильевичъ? – спросилъ онъ меня какъ-то разъ съ притворнымъ добродушіемъ, когда я обратился къ нему за какимъ-то указаніемъ.

Я вспылилъ.

– Я васъ прошу, Иванъ Ѳедоровичъ, оставить свои замѣчанія про себя. Они, думаю, нужны только вамъ! Незачѣмъ повторять ихъ громко, и вы замолчите!.. Разъ навсегда… замолчите!.. – вскричалъ я ни къ селу, ни къ городу.

– Радъ стараться! Но если вы не нуждаетесь въ поученіяхъ относительно торговыхъ книгъ, то, можетъ быть, вамъ нужны указанія относительно прекраснаго пола… Можетъ быть, хоть въ этомъ я могу быть полезенъ вамъ?!

Присутствующіе сдержанно хихикали, а я почувствовалъ страстное желаніе бросить въ озорника чернильницей. Я чувствовалъ, что все это крайне глупо, и мои крики и мой гнѣвъ, и волновался еще больше. Съ большимъ трудомъ удержался я отъ скандала; мы только встрѣтились глазами со Стежневымъ. Тотъ поджалъ губы, но больше уже не шутилъ. Онъ подгонялъ свои словца и каламбуры къ моему уходу, такъ что я слышалъ только или ихъ конецъ, или начало, чего, впрочемъ, было совершенно достаточно.

– Что же тамъ у васъ съ товарищами… все не лады? – спросилъ меня какъ-то при случаѣ управляющій. – Слушайте, молодой человѣкъ; не нужно быть чрезмѣрно строгимъ! Почему бы вамъ не сходить съ ними въ ресторанъ, или не поиграть въ карты. Они бы сразу почувствовали, что вы свой человѣкъ, что вы не чуждаетесь ихъ!.. Вы, правда, образованнѣе ихъ, но вѣдь у молодости свои права… А главное этимъ своимъ мѣстнымъ личнымъ увлеченіямъ не придавайте такого значенія! У всякаго они были да сплыли… Туземцы на это иначе смотрятъ, чѣмъ мы, европейцы… Да… къ тому… же… не останетесь же вы здѣсь… навсегда!..

– Я васъ не понимаю, Ѳома Ѳомичъ!.. Право не понимаю!.. О какихъ вы говорите увлеченіяхъ?!

– Какъ знаете, какъ знаете… Только не полагаю, чтобы вашъ дядя…

Я сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ, и онъ умолкъ видимо задѣтый и удивленный. Нѣкоторое время мы молчали. Управляющій ждалъ моихъ объясненій, я чувствовалъ, что долженъ смягчить мою рѣзкость, но я боялся дальнѣйшаго разговора, боялся услышать глупый и оскорбительный отвѣтъ.

– Вы ошибаетесь! – сказалъ я, наконецъ, твердо.

– Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше!.. – повторилъ Ѳома Ѳомичъ, кивая головой. Съ тѣмъ мы и разошлись.

Не знаю, подъ вліяніемъ ли заводскихъ сплетенъ или другимъ причинамъ я замѣтилъ вскорѣ, что отношенія мои съ семьей Ми мало-по-малу стали измѣняться. Прежде всего Маджи былъ отданъ въ школу, и мои съ нимъ занятія естественно прекратились. Въ школѣ онъ проводилъ время съ утра до вечера, и ему все было „некогда“. Я пробовалъ было заниматься съ дѣвушкой, но Ми ограничилъ эти занятія, только урокомъ рисованія разъ въ недѣлю.

– Она барышня… Изъ Китая она никуда не уѣдетъ! Чиновникомъ въ Кяхтѣ не будетъ… знаніе языковъ ей не нужно…

Онъ не сказалъ прямо русскаго языка, но вѣдь другихъ языковъ я и не преподавалъ. Впрочемъ, Ліенъ знала по-русски уже настолько, что могла читать книги самостоятельно. Она съ жадностью набрасывалась на журналы, которые періодически присылались намъ изъ Кантона по нѣскольку книжекъ сразу. Конечно, она читала пока почти исключительно беллетристику. Ее сильно волновали судьбы героевъ и героинь, и мы иногда пускались съ ней въ продолжительныя по этому поводу разсужденія. Постоянное отсутствіе Сянь-шаня и тупая сонность Ханъ-Ми, иногда съ утра не покидавшей своей трубки, способствовали этимъ разговорамъ. По требованію матери, которая все-таки не оставляла, насъ однихъ ни на минуту, мы разговаривали по китайски, но въ вопросахъ болѣе щекотливыхъ мы незамѣтно переходили на русскій.

– Неужели вы вѣрите въ эти дощечки или въ этихъ противныхъ уродовъ, которымъ, я видѣлъ, вы ставили свѣчи въ монастырской рощѣ? – спросилъ я какъ-то Ліенъ.

Дѣвушка смутилась.

– Вы видѣли? Когда же это было.

– Да, вотъ хотя бы третьяго дня…

– Ахъ, правда! Да вѣдь это Тьенъ-Хо, госпожа неба и милосердія, буддійская Maia… Символъ добра и состраданія… У нея много общаго съ Богородицей, и у нея, какъ и у Той, ребенокъ на рукахъ… Конечно, я не вѣрю, и никто изъ насъ не вѣритъ, чтобы эти картины или статуи были сами по себѣ божествами… Но знаете, такъ иногда необходимо забыться, такъ хочеться оторваться отъ того, что насъ ждетъ… Только въ храмѣ есть подходящая для этого обстановка, и удается это намъ… Не все ли равно, къ кому обращаюсь я? Вѣдь въ сущности я обращаюсь къ Добру и Всепрощенію… Но если вы находите, что это не хорошо, то я не буду…

– Нѣтъ! зачѣмъ же!? На какомъ основаніи? – протестовалъ я, пораженный ея окончаніемъ.

– То же самое – предки! – продолжала она горячо. – Вѣдь предки то же, что родина, о которой такъ много пишутъ въ вашихъ книгахъ, по которой тоскуете вы… Вѣдь я не молюсь имъ… У насъ не молятся предкамъ. Жертвы, которыя мы имъ приносимъ: кадило, плоды, цвѣты… это только постоянное напоминаніе о нихъ, выраженіе нашей благодарности имъ, нашей памяти о ихъ трудахъ, подвигахъ и добродѣтеляхъ… Мы это дѣлаемъ не для нихъ, а для себя, для укрѣпленія въ себѣ хорошихъ намѣреній… Вѣдь почтенный мой учитель пишетъ ежемѣсячно письма къ своей матери?!. Я не вижу разумныхъ поводовъ, чтобы этого не дѣлать и огорчать отказомъ въ моленіяхъ мою мать, портить наши отношенія съ сосѣдями… Вѣдь всѣ сейчасъ же замѣтятъ, что у насъ отсутствуетъ алтарь предковъ… Что мѣшаютъ цвѣты, поставленные въ вазахъ по угламъ полки?.. Вѣдь они веселятъ глаза! Неправда ли?.. Вѣдь самъ мой уважаемый учитель, я замѣтила, любить цвѣты?.. – добавила она съ улыбкой. – Жертвенные плоды мы вѣдь поѣдаемъ или раздаемъ бѣднымъ… Нѣтъ, этого вы не требуйте отъ насъ!..

– Я ничего не требую…

– Вы, правда, не требуете… Но вы такъ презрительно и сурово смотрите на меня тогда, что мнѣ больно, что мнѣ стыдно… Во мнѣ просыпаются какія-то мучительныя сомнѣнія…

– Противъ этого я ничего не подѣлаю…

Дѣвушка замолкла и опустила голову внизъ. Мы нѣкоторое время молчали. Монастырскіе колокола вдругъ ударили дружно и гулко. Ліенъ вздрогнула.

– Это правда! Но вы научите меня… Вы такой умный, такой добрый… Что дѣлать, какъ устроить, чтобы я опять стала… могла, какъ раньше, молиться и жить какъ раньше?… Раньше все было – такъ просто, теперь все… спуталось…

– Опять… варварскій голосъ твой разбудилъ меня!.. Замолчи, большеногій попугай!.. – пробормотала Ханъ-Ми, просыпаясь въ своихъ креслахъ, послѣ короткой дремоты. – Складывай свои бумаги… и принимайся за ужинъ… Скоро придетъ отецъ!..

На этотъ разъ я даже радъ былъ ея вмѣшательству. Я вышелъ въ монастырскій садъ, полный благоуханія и вечернихъ тѣней. Я отыскалъ въ укромномъ уголкѣ мшистый камень и присѣлъ на немъ. И меня, я чувствовалъ, покидало спокойствіе, и осаждали многіе вопросы, и давно я уже не могъ молиться, какъ раньше!.. Но сильнѣе всѣхъ говорило во мнѣ состраданіе къ Ліенъ.

– Хао! Старшій нашъ братъ отдыхаетъ! Старшій нашъ братъ уже откушалъ свой ужинъ?.. Пусть старшій братъ, возвращается поскорѣе домой… Падаетъ роса, а съ ней приходятъ лихорадки… – раздался вблизи меня знакомый голосъ.

Я вздрогнулъ отъ неожиданности, но послушался, всталъ, и мы вмѣстѣ съ тучнымъ улыбающимся монахомъ пошли по широкой тропинкѣ, еще свѣтлой, среди чащи быстро темнѣвшаго сада.

– Старшій мой братъ печаленъ и задумчивъ…

Пусть старшій братъ не забываетъ, что величайшіе мудрецы напрасно старались разгадать загадку жизни…

– Такъ какъ разгадка ея въ самомъ бытіи, которое и есть ея источникъ… Змѣй, кусающій свой собственный хвостъ! – окончилъ я тысячу разъ слышанное отъ него поученіе.

– Совершенно вѣрно!.. – спокойно согласился онъ. – Такъ сказалъ великій учитель Фо!

Наступило унылое время зимнихъ дождей, когда все и даже надоѣдливый гулъ монастырскихъ колоколовъ казался сдавленъ и хриплъ. Затѣмъ подошли наши рождественскіе праздники, которые мы встрѣтили сообща довольно весело у управляющаго. Въ числѣ приглашенныхъ, какъ православный, былъ и мой Сянь-шань. Онъ держалъ себя съ большимъ достоинствомъ, усиленно старался говорить по-русски, не смущаясь шутками Стежнева и смѣхомъ присутствующихъ. Одѣтъ онъ былъ великолѣпно, въ шелковое фіолетовое, узорчатое платье. Я, видѣвшій его въ Пекинѣ въ періодъ крайней нужды одѣтымъ не менѣе нарядно, сильно подозрѣвалъ, что и эти шелки взяты на прокатъ. Но я ошибся. Сянь-шань на новой должности быстро оперился. Его столъ и домашняя обстановка замѣтно улучшились. Благодаря стараніямъ Ліенъ, которая въ сущности завѣдывала всѣмъ въ домѣ, чистота и порядокъ царствовали тамъ для китайцевъ необычные. Наконецъ, у Сянь-шаня стали водиться, несомнѣнно, деньги. Онъ то и дѣло, подъ предлогомъ „дѣлъ“, отлучался въ городъ и проводилъ ночи внѣ дома. Чтобы избавиться отъ воркотни Ханъ-Ми, онъ отпускалъ ей въ такихъ случаяхъ большія суммы денегъ на покупку опіума или прямо приносилъ ей шарики его, какъ городской гостинецъ. Несчастная все болѣе и болѣе худѣла, воспаленные глаза ея безпокойно бѣгали по сторонамъ, а руки и ноги безсильно гнулись и дрожали, неспособныя ни къ какой работѣ. Ліенъ замѣчала все это, и грусть не покидала уже ея нѣкогда веселаго и оживленнаго личика. Согласно китайской морали, она не дѣлала все-таки никогда малѣйшаго замѣчанія родителямъ ни въ глаза, ни за глаза. Казалось, она не позволяла себѣ задумываться ни о своемъ положеніи, ни о своемъ будущемъ.

Вскорѣ прошла краткая зима, и приближеніе весны дало себя чувствовать. Зимнія ненастья стали менѣе надоѣдливы, мало-по-малу ушли тучи, и яркое, лучистое солнце начало сильно согрѣвать влажную, размякшую почву. Вездѣ буйно поднялась разнообразная зелень, поблекшая и захирѣвшая въ струяхъ холодныхъ зимнихъ дождей. Цвѣты раскрыли свои чашки и гроздьи бѣлыхъ да розовыхъ лепестковъ покрыли плодовыя деревья. Сильный ароматъ цвѣтущихъ померанцевъ несся съ окрестныхъ полей и садовъ. Съ пагоды несся въ опредѣленное время колокольный звонъ до того радостный, что не раздражалъ меня, а веселилъ. Издали отвѣчали ему такіе же мѣрные протяжные звуки колоколовъ и гонговъ другихъ пагодъ. Подошелъ китайскій Новый Годъ съ его общимъ весельемъ, ликованіемъ, съ торжественными процессіями, съ потѣшными огнями и обычнымъ нашествіемъ цвѣтовъ на людскія жилища. Колокола и гонги неистово весь день напролетъ гудѣли въ пашемъ буддійскомъ монастырѣ и въ городскихъ храмахъ.

Я вмѣстѣ съ семьей Ми-ло-ва-нь-о принялъ участіе въ общихъ празднествахъ, но веселье наше не было такъ беззаботно, какъ тогда въ Пекинѣ.

У Маджи оказались школьныя знакомства, и онъ исчезъ; Сянь-шань, видимо, стѣснялся меня и радъ былъ, когда я выразилъ желаніе вернуться домой. Я осторожно прошелъ наверхъ въ мои комнаты и выставилъ рамы. Сверху изъ моего окна открывался прекрасный видъ на монастырскую рощу, на ликующій городъ и долину рѣки. Теплый вѣтеръ несъ благоуханія, колокольный звонъ и говоръ голосовъ. Я тамъ видѣлъ развѣвающіеся флаги и угадывалъ по внезапнымъ взрывамъ шума праздничныя потѣхи толпы.

Совсѣмъ какъ у насъ въ Пасху! Внизу, по плитамъ дворика, то и дѣло стучали деревянныя подставки китайскихъ женскихъ башмаковъ, шелестѣли шелковыя платья и раздавались тонкіе голоса посѣтительницъ:

– Почтенная, престарѣлая госпожа Ханъ-Ми, позвольте пожелать вамъ всего хорошаго!..

Гости проходили вереницей: изъ моего убѣжища я отлично различалъ ихъ фигуры, похожія на пестрыхъ бабочекъ со сложенными крыльями, ихъ раскрашенныя лица, цвѣтные вѣера, букеты и большія булавки изъ поддѣльнаго нефрита въ волосахъ – точь-въ-точь усики насѣкомыхъ.

Онѣ присѣдали въ глубокихъ поклонахъ, похожихъ на наши высокоторжественные реверансы. Ліенъ частенько провожала ихъ до воротъ. Разъ, возвращаясь, она взглянула вверхъ, и глаза наши встрѣтились. Лицо ея было тоже напудрено и нарумянено, ея фигура, перехваченная въ тальѣ широкой лентой съ бантомъ на спинѣ, тоже напоминала не то муху, не то стрекозу. Она страшно смутилась.

– Вы… дома?.. Вы одни?..

– Да! Отецъ вашъ ушелъ съ пріятелями, а Маджи куда-то исчезъ…

– Вамъ вѣрно скучно?.. Почему вы не идете къ вашимъ друзьямъ?

– У меня ихъ нѣтъ!..

– Какъ жаль, что вы не можете прійдти къ намъ…

– Ничуть не жаль! Что сталъ бы я дѣлать съ вашими дамами?.. Да что это, Ліенъ, вы сегодня, кажется, тоже нарумянились?!

Дѣвушка покраснѣла ярче румянъ.

– Такъ… Нужно… – сказала она глухо. – Хотите, я вамъ пошлю чаю и сластей… Все-таки вамъ будетъ веселѣе…

Она оглянулась въ сторону воротъ, гдѣ опять зазвучали голоса, и проворно юркнула въ глубину дома.

Вскорѣ слуга принесъ мнѣ чаю и сладкаго печенья; я принялся за книги, но всякій разъ, когда во дворикѣ раздавались голоса, я не могъ удержаться, чтобы не подойти и не взглянуть въ окно.

Дѣвушка больше не являлась.

Я настолько свыкся съ китайской рѣчью, китайскимъ костюмомъ и китайскими обычаями, что пребываніе въ китайской толпѣ ничуть не стѣсняло меня. Но меня не влекло больше туда на улицу. Мнѣ казалось, что я достигъ предѣла того механическаго знакомства съ китайской жизнью, которое доступно всякому иностранцу, и чтобы пойти дальше въ изученіи ея, я чувствовалъ, необходима была мнѣ какая-то новая сердечная или духовная связь, на которую я въ данный моментъ не былъ способенъ. Китайцы казались мнѣ болѣе чуждыми, странными и непріятными, чѣмъ это даже было вначалѣ. Ихъ заблужденія и недостатки, правда, меньше возмущали меня, но за то и ихъ страданія меньше трогали меня. Все чаще и чаще посѣщала меня хандра и просыпалась во мнѣ тоска по родинѣ. Въ такія минуты мнѣ противна была здѣшняя пища, платье, природа… – все здѣшнее! Мнѣ чудился порою кислый, крѣпкій запахъ нашего простого деревенскаго хлѣба. Я вспоминалъ въ знойные, душные дни морозный холодъ нашей зимы, бѣлизну снѣговыхъ полей, хмурые сѣверные лѣса и тепло натопленныя комнаты, полныя веселаго говора мужчинъ, женщинъ и дѣтей… Мой замкнутый нравъ сталъ еще суровѣе, и люди все больше и больше сторонились меня. Часто я не проронилъ слова впродолженіи нѣсколькихъ дней. Одна Ліенъ тогда осторожно и ласково посматривала на меня и ловила всякій случай, чтобы сказать мнѣ нѣсколько привѣтливыхъ словъ.

Между тѣмъ быстро подвигалось знойное тропическое лѣто.

Влажный горячій воздухъ нѣжилъ поспѣшно развивающуюся растительность. На нашихъ плантаціяхъ засновали толпы загорѣлыхъ, желторожихъ, одѣтыхъ въ синія рубахи и синія шаровары рабочихъ. На заводѣ тоже зашевелились. Въ мастерскихъ торопливо заготовляли ящики для укупорки чаю, починяли рѣшета для просѣиванія чайнаго мусора, налаживали прессы для прессованія кирпичнаго чая; носильщики приносили ежедневно десятки дюжинъ всякихъ корзинъ, деревянной и плетеной изъ бамбука посуды, холщевыхъ мѣшковъ…

Дѣятельность все возрастала и къ сбору листьевъ чая прямо пріобрѣла лихорадочный характеръ. Въ воздухѣ стоялъ гулъ человѣческихъ голосовъ, стукъ орудій и скрипъ машинъ. Ми, жирный и важный, крикливо распоряжался среди полевыхъ рабочихъ, гдѣ вводились какіе-то новые порядки. Ѳома Ѳомичъ былъ имъ очень доволенъ. На самомъ заводѣ все шло напряженнымъ, но ровнымъ, изъ году въ годъ установленнымъ ходомъ. Стали подходить партіи чаю изъ окрестностей, и на рѣкѣ появились джонки съ грузами изъ дальнихъ провинцій. Торговые агенты и оптовые скупщики безсмѣнно засѣдали въ кабинетѣ Ѳомы Ѳомича, и большой серебряный чайникъ кипѣлъ тамъ неустанно. У насъ въ конторѣ валомъ валила работа: отмѣчались покупки, заносились въ книги, подсчитывались и составлялись описи приготовленнымъ къ отправкѣ караванамъ. Толпы грузильщиковъ приносили и уносили въ городъ на пристань товаръ, укупоренный въ кубическіе цибики. Чай, чай… вездѣ чай и душистый чайный запахъ! Ирландецъ пробирщикъ, принужденный выпивать ежедневно безсчетное число чашекъ этого чуднаго напитка, утратилъ совершенно обычную веселость и хмуро смотрѣлъ на всякаго приближающагося къ нему человѣка.

Впрочемъ, всѣ были не менѣе сильно заняты и раздражены. Тысяча дѣлъ, неожиданныхъ осложненій возникала на каждомъ шагу, и Ѳома Ѳомичъ, къ которому всѣ естественно обращались за разъясненіями, метался иногда, какъ угорѣлый, и подчасъ жестоко ругался…

– Всему есть предѣлъ… Всему!.. Жалованье всѣ вы получаете, а думать вамъ не хочется!.. Все я, да я… Всякій пустякъ… я!.. Да оставьте вы меня, наконецъ, въ покоѣ!!.

Мнѣ, какъ знающему хорошо по-китайски, было поручено вести скучнѣйшіе предварительные переговоры съ болѣе мелкими торговцами чаемъ. Вечеромъ я вмѣстѣ съ кассиромъ производилъ расчетъ наемнымъ рабочимъ. Простые рабочіе получали чрезвычайно мало – отъ 80 до 100 чохъ въ день, что составитъ на наши деньги отъ 8 до 10 копѣекъ. Но для этой мѣстности, особенно въ этотъ неурожайный годъ, это была хорошая плата, и рабочіе казались довольны. Мѣдныя круглыя или квадратныя бляшки съ государственнымъ штемпелемъ и дырой по серединѣ, изображаютъ китайскія деньги. Ихъ нанизывали мы на ремень связками въ 100 монетъ. Мѣста они занимали пропасть и тяжесть представляли огромную. Мы за годъ до сезона дѣлали ихъ большіе запасы, такъ какъ серебромъ разсчитывать рабочихъ не приходилось. Расчетъ былъ утомителенъ и особенно при сдѣльной платѣ вызывалъ массу разговоровъ и претензій.

Китаецъ охотно пользуется всякимъ случаемъ, чтобы поговорить, пошумѣть, и не нужно имъ въ этомъ отказывать. Но это занимаетъ чрезвычайно много времени.

Не знаю, по этому ли поводу или по другимъ причинамъ администрація стремилась перевести все на поденщину.

Китайцы не любятъ этой формы расчета, и у насъ въ самый разгаръ работъ возникли безпорядки. Сначала одиночки шумѣли и выражали неудовольствіе при расчетѣ, а затѣмъ взбунтовались крупныя артели полевыхъ рабочихъ. Они привалили толпой къ воротамъ заводской ограды еще до заката солнца и стали требовать управляющаго:

– Деньги… Расчетъ… Старый расчетъ… Прибавку… Дорого… Все дорого!!. – кричали они такъ, что слышно было въ конторѣ.

Ѳома Ѳомичъ позвалъ меня…

– Идите, успокойте ихъ и спросите ихъ, что имъ нужно… Пусть выберутъ депутатовъ для объясненій!..

Я не безъ нѣкотораго волненія вышелъ во дворъ, а оттуда къ воротамъ, оберегаемыхъ сторожами. Сейчасъ же окружила меня толпа желтолицыхъ, бѣдно одѣтыхъ, взволнованныхъ людей съ заскорузлыми руками. Запахъ чеснока, пота и китайскаго компоста непріятно обдалъ меня сразу.

– Пустите… Во дворъ!.. Самый старшій!.. Деньги!.. Поговорить!.. – гудѣла толпа.

– Назадъ! назадъ!.. отступи! – осаживали напиравшихъ заводскіе сторожа, размахивая палками.

– Деньги… Расчетъ… Не хотимъ Ми… Прочь Ми!.. Христіанская собака Ми!.. – продолжали кричать рабочіе.

Мнѣ съ трудомъ удалось растолковать имъ, что претензіи ихъ будутъ уважены, чтобы они выбрали для переговоровъ уполномоченныхъ и выслали ихъ въ контору.

– Пойдемъ всѣ или… пусть выйдетъ… самый старшій господинъ! – закричали мнѣ въ отвѣтъ.

– Не станете же вы говорить всѣ заразъ?!.

Рабочіе нѣкоторое время молчали.

– Правда! Но мы боимся!

– Нечего бояться! Я останусь здѣсь, а вы вышлите двоихъ для переговоровъ! Да гдѣ же Ми? Онъ не здѣсь ли?

– Ми дрянной!.. Ми убѣжалъ… Самый старшій господинъ хорошій!.. Ми давно обманываетъ насъ!.. Обсчитываетъ!.. – заговорили стоящіе въ первомъ ряду.

– Мы хотѣли Ми мало-мало повѣсить… Онъ хитрый, спрятался!.. – сказалъ дюжій парень и добродушно осклабился. Эта улыбка поразила меня; все это походило на какую-то странную, ужасную дѣтскую игру.

„Маленькое повѣшеніе“ была мучительная общеизвѣстная пытка. Жертву подвѣшивали такъ низко надъ землею, что она могла касаться ея только концами пальцевъ.

– Что же такое онъ сдѣлалъ, что вы такъ жестоко хотѣли его наказать? – спросилъ я, содрогаясь.

– Мы голодны… Годъ тяжелый… Все дорого… Онъ безъ мѣры обиралъ насъ. Онъ не только бралъ съ насъ деньги за наемъ, онъ заставлялъ насъ дѣлать больше, чѣмъ мы договорились, а деньги пряталъ себѣ… – толковали мнѣ выборные.

Я отослалъ ихъ къ управляющему, а самъ прислонился къ стѣнѣ и сталъ тоскливо прислушиваться къ говору окружающихъ… Вдали гулко звенѣлъ монастырскій вечерній благовѣстъ. Рабочіе продолжали жаловаться на Ми. Я понялъ, откуда происходило возрастающее благосостояніе моего учителя. Я не сомнѣвался, что его прогонятъ съ завода, но я сомнѣвался, правда ли все, что мнѣ разсказывали раздраженные рабочіе.

Подъ конецъ я недостаточно внимательно ихъ слушалъ, углубившись въ свои размышленія… Они повторяли все то же, а мнѣ вспомнилось вдругъ грустное, испуганное личико Ліенъ тогда… въ Пекинѣ. Можетъ быть, у многихъ изъ нихъ есть такая же Ліенъ?! Глупый старикъ погубилъ и опозорилъ всѣхъ… Куда дѣнутся они, и чѣмъ это кончится? – раздумывалъ я.

Мое вниманіе было вновь привлечено движеніемъ толпы и возраставшими криками. Многіе изъ окружающихъ обернулись назадъ. На дорогѣ показались конные манчжурскіе солдаты, за которыми, очевидно, послали въ городъ. Они въѣхали въ толпу и стали бить нагайками безъ разбору направо и налѣво. Колокола продолжали ровно гудѣть.

– Бѣги! Спасайся!.. Бей!.. Обманъ!.. – закричали въ толпѣ, которая теперь пятилась и жалась къ стѣнѣ. Въ воздухѣ замелькали камни. Раньше, чѣмъ я успѣлъ спрятаться въ ворота и задвинуть засовъ, я былъ опрокинутъ, смятъ, и дворъ наполнился разъяренными рабочими.

. . . .

Очнулся я въ квартирѣ управляющаго. Голова у меня была повязана мокрымъ полотенцемъ, члены страшно болѣли.

– Что случилось?!

– Плохо! Тысячные убытки… – отвѣтилъ угрюмо Ѳома Ѳомичъ. – Слава Богу, что вы очнулись! Какъ вы чувствуете себя?!

– Болитъ все!

– Ну, ничего! Вы молоды… Разъ вы очнулись, все будетъ хорошо… Кости у васъ цѣлы… Мы боялись только, чтобы вы кровью не истекли… Долго вы не приходили въ себя… Прямо изверги… Сторожа одного убили…

– Убили? – переспросилъ я.

– Да, убили!.. Все пробирочное отдѣленіе разнесли… Тысячные убытки… Еслибъ не догадались мы и не стали поливать ихъ водою изъ пожарныхъ трубъ, не знаю, чѣмъ кончилось бы… Смѣшно вспомнить, какъ эти нехристи боятся воды!.. Съ тѣхъ поръ насосы все время держимъ на готовѣ…

– Что-жъ будетъ дальше?!

– Да вотъ, не знаю! Развѣ пробирочное отдѣленіе перенесу къ себѣ, въ домъ, а самъ переберусь въ холостыя квартиры… Придется всѣмъ потѣсниться… Что-жъ дѣлать… Разгаръ работъ… остановить нельзя…

– А Ми?

– Ми придется выгнать… Онъ, знаю я, не хуже другихъ, всѣ они дѣлаютъ то же… Здѣсь это въ нравахъ… Только ему что-то не повезло… Дороговизна теперь большая, вызванная наводненіемъ въ долинѣ Хуанъ-Хэ… А заработанной платы повысить мы не можемъ… Заказы изъ Европы пришли неважные.

Ѳома Ѳомичъ пустился въ общія разсужденія о характерѣ китайцевъ, ничуть не отличающіяся отъ общихъ мѣстъ въ „Путешествіяхъ по Китаю“ всякихъ европейцевъ. Несмотря на долгіе года, проведенные имъ въ этой странѣ, онъ также поверхностно зналъ китайцевъ, какъ поверхностно знаетъ простолюдинъ явленія окружающей его природы.

Я не слушалъ его разглагольствованій и раздумывалъ о дальнѣйшей судьбѣ порочнаго, а все таки милаго мнѣ, привѣтливаго и мягкаго Сянь-шаня. Мнѣ трудно было вообразить себѣ, что вся семья уйдетъ скоро и навсегда въ невѣдомую даль, и я останусь здѣсь одинокій жить среди чуждыхъ мнѣ людей.

– Вѣдь эта система вознагражденія одинакова для всѣхъ во всемъ краѣ, начиная съ рабочаго и кончая мандаринами… – оправдывалъ я старика.

Тѣмъ сильнѣе обрадовался я, когда на другой день, чувствуя себя лучше, я сошелъ внизъ, чтобы отправиться въ паланкинѣ къ себѣ домой, и увидѣлъ на ступеняхъ лѣстницы Ми. Онъ съ искренней радостью привѣтствовалъ меня и заботливо помогалъ усѣсться въ носилки.

– Что же, почтенный Сянь-шань, вы останетесь на заводѣ?..

– О, да! Только вотъ, высоко-великодушный господинъ управляющій перевелъ меня внутрь ограды!

Ми вздохнулъ.

– Что жъ дѣлать!.. Людей нѣтъ!.. Къ тому же все уладилось!.. – объяснилъ мнѣ Ѳома Ѳомичъ перемѣну своего рѣшенія и весело махнулъ рукою.

На верхней площадкѣ лѣстницы подъ большимъ краснымъ зонтикомъ стоялъ въ сопровожденіи нѣсколькихъ слугъ важный китайскій чиновникъ и быстро глядѣлъ узкими, блестящими глазками на мою повязанную окровавленнымъ полотенцемъ голову. Я понялъ, что мой выѣздъ былъ собственно представленіемъ, устроеннымъ ради него. Въ воротахъ стояли солдаты съ драконами на груди и спинѣ, солдатъ же увидѣлъ я вдали на чайныхъ плантаціяхъ, гдѣ по прежнему сновали толпы рабочихъ въ синихъ рубахахъ и шароварахъ, собиравшихъ съ кустовъ душистыя листья.

Въ дѣйствительности я не былъ даже особенно боленъ, раны мои стали быстро заживать, благодаря внимательному уходу Ліенъ. Ханъ-Ми отпускала дѣвушку ко мнѣ въ комнату, въ виду исключительности моего положенія и косвеннаго причастія къ нему главы дома.

– Дѣти должны отвѣчать за родителей! – поучала она меня, когда я сошелъ внизъ и сѣлъ на верандѣ въ ихъ семейномъ кругу.

– Матушка, да вѣдь И все равно, что нашъ старшій братъ!.. – смягчила замѣчаніе матери Ліенъ.

Ми, однако, молчалъ, разговоръ, видимо, былъ ему непріятенъ, и онъ быстро перевелъ его на разсказъ о служебныхъ дѣлахъ. Несмотря на засуху и общій недородъ, сборъ чая былъ на заводскихъ плантаціяхъ удовлетворительный, а цѣны ожидались высокія. Съ присущимъ китайцамъ пристрастіемъ къ земледѣлію, Ми подробно разсказывалъ, какими мѣрами ему удалось достигнуть въ короткое время своего управленія такихъ результатовъ.

– Все это я прочелъ въ древнихъ книгахъ Кингъ! – хвалился онъ.

Нѣсколько дней спустя я отправился вмѣстѣ съ Ми на заводъ. Мы шли, весело болтая, по обычной тропинкѣ въ гору между густымъ кустарникомъ, гдѣ чирикали птички и звенѣли стеклянные колокольчики. Несмотря на ранній часъ, жаркое время года давало себя чувствовать, и я обливался потомъ. Мы миновали уже плантаціи и направились къ воротамъ завода, когда вдругъ Сянь-шань, который шелъ впереди, замолкъ, остановился, а затѣмъ быстро пошелъ дальше, повернувъ голову въ сторону. Въ тотъ же мигъ я у входа въ заводъ въ тѣни сѣрой стѣны замѣтилъ рядъ странныхъ человѣческихъ фигуръ. Онѣ были закованы въ цѣпи по рукамъ и ногамъ, и у каждой былъ надѣтъ на шею огромный деревянный воротникъ въ видѣ квадратной доски. Исхудалыя, испитыя, грязныя ихъ лица были безсмысленны и омертвѣлы. При нашемъ приближеніи они стали издавать жалобные звуки, просить о Подаяніи. Я узналъ среди нихъ бывшихъ нашихъ рабочихъ. Окровавленная голова предполагаемаго убійцы сторожа висѣла въ сѣткѣ у входа. Я до того растерялся, что забылъ подать несчастнымъ милостыню, составляющую единственное ихъ содержаніе во время заключенія. Я вернулся назадъ, но Ми побѣжалъ дальше, какъ ошалѣлый. Полицейскій принялъ отъ меня деньги и спряталъ ихъ въ мѣшокъ за пазухой. Напрасно мы просили китайскія власти, чтобы они убрали острожниковъ; насъ не послушали, намъ доказывали, что китайскіе законы требуютъ, чтобы пострадавшіе были свидѣтелями наказанія. Голова казненнаго стала разлагаться и распространяла на весь заводъ удушливый смрадъ. И всякій разъ, когда этотъ нестерпимый запахъ особенно надоѣдалъ мнѣ или когда болѣе громкій звонъ цѣпей долеталъ изъ-за стѣны, я невольно искалъ глазами Сянь-шаня, наблюдающаго за работами во дворѣ завода. И не я одинъ это дѣлалъ, это дѣлали всѣ. Кругомъ китайца образовалась мало-по-малу странная пустота. Приближеніе его разсѣвало собравшіяся для разговоровъ группы рабочихъ, всякій отвѣчалъ ему коротко и неохотно, и даже Ѳома Ѳомичъ, который, подозрѣваю, въ значительной мѣрѣ вліялъ на рѣшеніе судебнаго разбирательства, при встрѣчѣ съ нимъ, глядѣлъ куда-то въ сторону.

– Не лучше ли, Ѳома Ѳомичъ, прогнать его? – спросилъ какъ-то Стежневъ.

– Впослѣдствіи, теперь никакъ нельзя! – отвѣтилъ хмуро управляющій.

Жирное, самодовольное, лицо Ми осунулось. Онъ утратилъ прежнюю благодушную болтливость. Даже дома онъ по большей части угрюмо молчалъ или устраивалъ рѣзкія крикливыя сцены Ханъ-Ми. Та, лишенная обычныхъ сверхштатныхъ подачекъ опія, стала тоже крайне раздражительной, и не рѣдко маленькій нашъ домикъ, одѣтый красиво снаружи сѣтью ползучей гарденіи и дикаго винограда, превращался внутри въ кромѣшный адъ. Я уходилъ поспѣшно гулять въ монастырскій садъ, а Маджи и Ліенъ прятались на заднемъ дворѣ.

Наконецъ, какъ-то вечеромъ, Ми не пришелъ ужинать домой. Раньше случалось это довольно часто, и никто не обращалъ на это особаго вниманія, но теперь мы обезпокоились. Когда же старика и по утру не оказалось дома, тревога наша превратилась въ испугъ.

Я отправился поспѣшно на заводъ. Преступники съ воротниками на шеяхъ все еще стояли подъ стѣною, но противной, мертвой головы уже не было у входа. Полицейскій въ смущеніи объяснилъ мнѣ, что случилось „нехорошее дѣло“, что онъ будетъ отвѣчать за исчезновеніе головы, если управляющій не заступится за него, и не скажетъ, что голова „благодаря волшебству“ разсыпалась и исчезла. Онъ униженно просилъ меня ходатайствовать передъ „самымъ старшимъ, высокочтимымъ господиномъ“ и увѣрялъ въ своей „невинности“. Я сильно подозрѣвалъ, что онъ продалъ голову родственникамъ казненнаго, но радъ былъ ея исчезновенію и обѣщалъ свою помощь.

Ми не оказалось на заводѣ. Когда я сообщилъ объ этомъ управляющему и вслѣдъ затѣмъ разсказалъ объ исчезновеніи головы, тотъ задумался.

– Вотъ-те фунтъ! Ничего не понимаю, но думаю что это какая-то новая китайская пакость, за которую придется опять расплачиваться заводу… Вы, знаете, наведите справки въ городѣ, нѣтъ ли тамъ Ми… Сдѣлайте это однако, съ возможной осторожностью и уговорите семью Сянь-шаня не дѣлать пока шума… Чортъ знаетъ, что такое! Когда же это, наконецъ, кончится!..

По тону его голоса я заключилъ, что онъ какъ будто винитъ во всемъ меня… И дѣйствительно: все это какъ будто началось съ момента моего пріѣзда.

– Что же я могу сдѣлать, Ѳома Ѳомичъ!.. – оправдывался я.

– Конечно, ничего. Я и не виню васъ, только… пусть это будетъ для васъ урокомъ… Съ ними лучше подальше! Исправить вы тамъ ничего не исправите… И не для того мы здѣсь живемъ, чтобы исправлять, а чтобы нажиться… Я вамъ совѣтую: исподволь вы ретируйтесь, пока не поздно. Чѣмъ дальше, тѣмъ будетъ труднѣе… Какъ только Ми найдется, – уходите отъ нихъ!

Я вполнѣ сознавалъ, практичность этого совѣта, и рѣшилъ послѣдовать ему. Съ тѣмъ большимъ волненіемъ я разыскивалъ Ми по городу. Я посѣтилъ всѣхъ торговцевъ и комиссіонеровъ, имѣвшихъ дѣла съ нашей фирмой. Но мои осторожные вопросы сейчасъ же возбудили подозрительность китайцевъ. Тѣ стали ловко выспрашивать меня, мнѣ же давали уклончивые или сбивчивые отвѣты. Подъ конецъ я не зналъ чему вѣрить, чему не вѣрить. Между прочимъ, мнѣ указали чайные дома, гдѣ я могу Ми отыскать, но было, уже поздно, и я не рѣшился зайти въ эти освѣщенные разноцвѣтными огнями притоны разврата. Разсказы о моихъ поискахъ вызвали въ Ліенъ прямо бурю отчаянія…

– Они убили его… убили, убили!.. – причитала она.

– Мы здѣсь одни… кругомъ чужіе… Кто заступится за насъ? Останемся безъ отца!..

– Подождите, Ліенъ, я не успѣлъ побывать вездѣ! Завтра…

– Ты не ходилъ въ чайные дома… Ты боялся… – глухо сказала изъ своего угла обрюзглая и равнодушная Ханъ-Ми.

– Да я не ходилъ туда… – согласился я, – но я пойду!

– Не нужно!.. Не ходите. И васъ убьютъ!.. Его тамъ нѣтъ… Его убили… – твердила старуха. – Заводъ заплатитъ намъ за это много, много денегъ… Ты сынъ хозяина… Ты долженъ выхлопотать… Онъ твой учитель… Его убили за васъ!.. Мы остались безъ лица!

– Нѣтъ, нѣтъ, мать!.. Не говори такъ! – останавливала ее Ліенъ.

Дѣвушка бросила на меня робкій умоляющій взглядъ, но я не могъ побороть досады и отвелъ глаза въ сторону.

Дальнѣйшіе розыски не привели ни къ чему, Ми исчезъ безслѣдно. Самъ ли онъ на себя наложилъ руки, или убили его злоумышленники, такъ и осталось навсегда тайной…

Дни проходили, жизнь, повидимому, сомкнулась надъ событіями и продолжала бѣжать обычной колеей. Маджи продолжалъ ходить въ школу. Ліенъ завѣдывала домашнимъ хозяйствомъ, Ханъ-Ми курила опій и привередничала. Только передвинулись всѣ внутреннія оси и рычаги семейной жизни Милованей. Мало-по-малу я сталъ незамѣтно для самого себя центромъ того вниманія и поклоненія, какимъ раньше окружали домашніе отца. Ежедневно букеты свѣжихъ цвѣтовъ украшали мою комнату, платье мое внимательно очищалось отъ пыли, грязи и починялось; малѣйшее вскользь брошенное замѣчаніе сейчасъ же исполнялось съ величайшей точностью. Такимъ образомъ были устранены нѣкоторыя непріятныя для меня китайскія привычки и блюда. Я сдѣлался въ сущности полнымъ хозяиномъ дома, и мнѣ это было очень удобно. Домъ содержался на полу-европейскомъ положеніи и стоило это значительно дешевле, чѣмъ еслибъ я устроился у кого-нибудь изъ товарищей на квартирѣ. Даже на опій для матери Ліенъ никогда не просила у меня, ухитряясь какъ-то покупать его изъ домашнихъ сбереженій.

– Послушайте! – остановилъ меня нѣсколько недѣль спустя Ѳома Ѳомичъ. – Какъ же вы рѣшили поступить съ вашими вдовицами?!

– Какъ же рѣшать мнѣ!.. Онѣ ничуть не мои… живутъ… Трудно прогнать ихъ безъ копѣйки денегъ! – отвѣтилъ я.

– Да, я думалъ объ этомъ!.. Теперь, я полагаю, онѣ успокоились… Вы предложите имъ сто лянъ серебромъ, и пусть онѣ убираются восвояси… Сто лянъ – это почти годовое жалованіе Ми… Заводъ не обязанъ, но такъ и быть… Я надѣюсь, дядя вашъ не будетъ возражать противъ этого, въ, виду вашей близости къ семьѣ покойнаго… Пускай уѣзжаютъ, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, тѣмъ лучше для насъ и… для васъ, молодой человѣкъ!

Онъ пожалъ мнѣ значительно, руку и ушелъ. Это предложеніе взволновало меня. Я не разъ думалъ, что этимъ все кончится, я намѣревался даже современемъ хлопотать объ этомъ, но теперь, когда это неожиданно пришло само собою, я смутился. Мнѣ стало жаль моего спокойнаго житья, моего тихаго красиваго домика, спрятаннаго въ густой чащѣ монастырскаго сада, стало жаль бойкаго Маджи съ его забавной косичкой и важными разсужденіями взрослаго китайца о житейскихъ событіяхъ, но… больше всего мнѣ стало жаль… этой нѣжной, восточной дѣвушки съ бархатными, черными, продолговатыми глазами газели, съ милой привѣтливой улыбкой и плавными, тихими движеніями… Я съ болью думалъ о томъ, что она уѣдетъ и потонетъ безвозвратно въ желтой толпѣ чуждаго мнѣ народа! Но какъ быть?!. И чѣмъ все это кончится? – повторялъ я. Временами мнѣ казалось, что она нравится мнѣ больше, чѣмъ вообще нравятся красивыя дѣвушки молодымъ людямъ. Но мнѣ и въ голову не приходило, чтобъ я могъ когда-либо жениться на ней! Вѣдь тогда мнѣ бы пришлось остаться здѣсь навсегда! А съ этимъ я не могъ помириться. Увезти ее въ Россію?!. Нѣтъ! Она черезчуръ китаянка и по складу ума, и по внѣшности… Она страдала бы въ нашемъ обществѣ, страдала бы за себя и… за меня. Къ тому же, куда дѣнутся ея мать и Маджи? Она не оставитъ ихъ!

– Что съ вами?.. Васъ разстроили?! – спросила Ліенъ по-русски, когда мы вечеромъ усѣлись за общій столъ на верандѣ.

– Нѣтъ, ничего!..

– Зачѣмъ вы скрываете?! Или это касается насъ? – добавила она, блѣднѣя.

Я взглянулъ на нее, на темнѣющій крошечный дворикъ, на небо съ зарей, потухающей надъ дальней панорамой города, прислушался къ знакомому гулу затихающихъ колоколовъ и вдругъ… рѣшилъ сказать ей все.

– Слушайте, Ліенъ: управляющій предлагаетъ вамъ годовое жалованье отца и… издержки… въ обратный путь…

Дѣвушка, видимо, не понимала.

– Зачѣмъ?.. А вы?!

– Я тоже… вѣрно скоро… уѣду… Мать настоятельно требуетъ, чтобы я… вернулся!..

Слова эти прозвучали для меня глухо, странно, точно чужія слова, и я сейчасъ же пожалѣлъ, что ихъ произнесъ. Но было поздно уже. Ліенъ вздрогнула, слегка наклонилась впередъ, грудь ея сильно заволновалась, затѣмъ она быстро овладѣла собой.

– Когда же это… Когда?… – спросила она чуть слышно.

– Не знаю… Не скоро… Послушайте, Ліенъ… Это не все… У меня есть… сбереженія… Я съ радостью… Вы мнѣ доставите величайшее наслажденіе… Это составитъ вмѣстѣ небольшую сумму, но вы… – заговорилъ я, и вдругъ почувствовалъ такое отвращеніе къ себѣ, что умолкъ.

– Ахъ! не то… не то! – сказала, подымаясь, Ліенъ.

– Да, Ліенъ, не то… – машинально повторилъ я.

Глаза наши на мгновеніе встрѣтились…

– Пойми, Ліенъ… я чужестранецъ… Я не могу… остаться здѣсь…

– Понимаю, высокочтимый учитель мой!.. Пусть будетъ такъ, какъ тебѣ угодно! Да хранитъ тебя вѣчно Высокое Всеобъемлющее Небо.

Она поклонилась мнѣ въ ноги красивымъ китайскимъ поклономъ, котеу, и исчезла въ глубинѣ дома раньше, чѣмъ удивленная мать и братъ успѣли ее разспросить о случившемся. Они нѣкоторое время глядѣли на меня вопросительно, широко открытыми глазами, но я не былъ расположенъ разговаривать, и они вскорѣ ушли другъ за другомъ съ веранды. Я остался одинъ. Быстрыя тѣни южной ночи наполнили уже мракомъ и сосѣднюю рощу, и дворикъ; городъ вдали мерцалъ цвѣтными огоньками; отъ заснувшаго монастырскаго сада повѣяло ароматной прохладой. Теплая, влажная, душная ночь смѣнила знойный день.

Мнѣ не спалось. Вопреки всѣмъ китайскимъ обычаямъ, я сошелъ внизъ и отправился гулять въ монастырскую рощу. Прогалины дорожекъ чуть значились во мракѣ. Нѣсколько неугасимыхъ лампадъ, горящихъ въ открытыхъ капищахъ въ чащѣ казались звѣздочками, мерцающими среди тучъ на дальнемъ небосклонѣ. Толстыя, вычурныя, многоэтажныя башни пагодъ, подымающіяся тамъ и сямъ выше деревьевъ, казались мнѣ исполинскими сѣверными елями. Я подошелъ вплотную къ одному изъ безчисленныхъ одинокихъ алтарей, прячущихся въ кустахъ и цвѣтахъ, и при слабомъ мерцаніи лампады замѣтилъ въ вышинѣ темное, таинственное, улыбающееся лицо Будды, а около него уродливыя фигуры китайскихъ идоловъ съ оскаленными клыками и грозно сверкающими бѣлками огромныхъ глазъ… Ихъ ярко раскрашенныя губы, казалось, были вымазаны кровью… Я долго стоялъ здѣсь, не будучи въ состояніи оторвать глазъ отъ этихъ ужасныхъ лицъ… Мнѣ казалось, что они жестоко насмѣхаются и надъ моимъ душевнымъ разладомъ, и надъ кроткой улыбкой первопрестольнаго Будды…

– Ничего! Пустяки!.. Онѣ устроятся, – рѣшилъ я вдругъ, – лавочку откроютъ въ какомъ-либо городѣ или купятъ кусокъ земли на имя Маджи… Я имъ оставлю свой адресъ, чтобы онѣ могли въ случаѣ особой нужды обратиться ко мнѣ, и я помогу имъ… Незачѣмъ только… сентиментальничать! Въ сущности я… не люблю Ліенъ. Во мнѣ говоритъ простая жалость… не больше! Я привыкъ къ нимъ… Мнѣ трудно подумать, что этотъ нѣжный, воспитанный мною цвѣтокъ, эта душа, тонкая, добрая и отзывчивая, достанется – можетъ быть, современемъ, грубому, грязному и суевѣрному китайцу… – раздумывалъ я.

И опять сердце мое почему-то болѣзненно сжалось, и грусть вновь овладѣла мною. Я съ поникшей головой повернулъ обратно домой по покрытымъ мракомъ дорожкамъ. Я не нашелъ успокоенія. Вопросы и картины копошились, всплывали во мнѣ и, не получивъ отвѣта, давали мѣсто другимъ. То видѣлъ я себя на родинѣ богатымъ, независимымъ, ищущимъ сердечныхъ развлеченій въ кругу красивыхъ европейскихъ женщинъ, то кротко глядѣли на меня преданные бархатные глаза Ліенъ. „Имъ все доступно, а я… рабыня, выведи меня изъ темницы!“ – шептали ея тонкія милыя губы.

Наконецъ, въ болѣе свѣтлой прогалинѣ среди кустовъ зачернѣли на бугрѣ на фонѣ звѣзднаго неба очертанія нашего домика. Двойная его крыша съ вздернутыми углами подымалась выше каменной ограды двора. Жгуты плюща и дикаго винограда свѣшивались по стѣнѣ съ обѣихъ сторонъ открытыхъ воротъ. Внизу тихо журчалъ потокъ въ канавѣ, вымощенной большими мшистыми валунами. Пахло крѣпко сыростью и душистыми цвѣтами. Я тихо вошелъ во дворъ и направился къ беззвучно спящему дому. Я уже поднялся по каменнымъ ступенямъ на веранду и собирался пройти въ двери, какъ вдругъ поразила меня странная тѣнь, притаившаяся за однимъ изъ столбовъ навѣса.

– Это вы, Ліенъ? – спросилъ я шопотомъ.

Тѣнь не отвѣчала. Мнѣ почудилось, что это привидѣніе, что это образъ погибшаго преждевременно Ми… Я съ трудомъ поборолъ суевѣрный ужасъ и приблизился къ фигурѣ. Она не шевелилась и только, когда я протянулъ руку и коснулся пальцами теплыхъ плечъ дѣвушки, – та обернулась.

– Что вы дѣлаете, Ліенъ?.. Уже поздно… идите домой… Вы наживете лихорадку… – сказалъ я мягко.

Дѣвушка не отвѣчала; мнѣ показалось, что она плакала, и я стоялъ въ смущеніи, не зная, что мнѣ предпринять, и раздумывалъ, какъ половчѣе удалиться.

– Итакъ, вы остаетесь! Какъ знаете, Ліенъ… А мнѣ пора… Завтра утромъ въ обычный часъ мнѣ нужно на заводъ!..

– Останьтесь… – заговорила она тихонько… – Вѣдь скоро васъ совсѣмъ не будетъ… Поговорите немного, какъ раньше! Разскажите, какъ намѣрены устроиться тамъ, гдѣ насъ не будетъ. Что съ нами будетъ тогда, я но могу представить себѣ?!. Для меня все тамъ темно, все тамъ… скучно! Мать ваша вѣрно важная престарѣлая госпожа?.. Скажите, подумаете ли вы когда-нибудь о насъ?.. О, досточтимый учитель мой, вы исчезнете, точно запахъ голубого цвѣтка! И вспомните ли вы когда-нибудь вашу желтолицую ученицу, которая… когда кругомъ васъ будетъ…

Голосъ ея оборвался, я ждалъ продолженія охваченный глубокимъ волненіемъ.

– Я, Ліенъ, чужестранецъ… Я не могу… Ради тебя я не могу… – повторялъ я все то же.

– Я знаю. Да хранятъ тебя боги всего міра! Пусть въ спокойствіи побѣлѣютъ волосы твои… Пусть годы твои весело пройдутъ вблизи родныхъ могилъ… Ты точно лучъ солнца прошелъ сквозь жизнь мою и будешь жить вѣчно въ воспоминаніяхъ моихъ, подобно поясу радуги… Развѣ могу я сердиться на тебя за твое добро?.. Виноватъ ли ты, что ты не обидѣлъ меня, ничтожную рабыню?.. Вѣдь я слуга твоя, а ты пощадилъ меня?! Ты могъ прогнать меня подобно, собакѣ, а ты позволилъ глядѣть въ твое лицо, слушать твой голосъ, высматривать твое появленіе… Мы были бѣдны и голодны и черезъ тебя только стали богаты и сыты…

– Да, но отецъ твой исчезъ вслѣдствіе нашихъ дѣлъ!.. Мать твоя куритъ опій тоже черезъ насъ, европейцевъ, – подумалъ я.

– Мы были злы и темны… мы были горды… мы жили, думая только о ѣдѣ и платьѣ… Ты первый сказалъ дѣвушкѣ, дочери Серединной земли, что она человѣкъ, равный другимъ…

Смущеніе все больше и больше охватывало меня.

– Слушай, Ліенъ! – пробовалъ я остановить дѣвушку. – Все это не такъ! Ты не справедливо приписываешь мнѣ… Тебѣ все это кажется… Повѣрь мнѣ, что я не такой… Я гадкій, злой, себялюбивый… Вотъ теперь покидаю васъ…

– Нѣтъ!.. нѣтъ!.. – шептала дѣвушка какъ бы про себя; она продолжала смотрѣть въ глубину дворика и прижималась плечомъ къ столбу. – Нѣтъ, нѣтъ! Ты долженъ! Тебѣ приказываетъ мать, и твоя обязанность вернуться къ роднымъ могиламъ… Ты чужестранецъ. А мы останемся, и останется вмѣстѣ съ нами вѣчный дождь и сырость, точно съ тобою ушла душа, точно пришла смерть. Это ничего, мы дѣти неба, не боимся смерти…

– Зачѣмъ же смерть?.. Наоборотъ… вы уѣдете къ себѣ въ родныя мѣста, вы купите себѣ кусокъ земли на имя Маджи… или устроите себѣ лавочку… Адресъ свой я вамъ оставлю… – принялся я успокоивать ее и тутъ же сообщилъ ей всѣ планы, только что составленные мною въ саду пагоды.

– А тогда что? – спросила послѣ нѣкотораго раздумья Ліенъ.

– Вы… замужъ выйдете! – добавилъ я съ досадой. – Вѣдь всѣ вы, китаянки, выходите замужъ!

– Нѣтъ, я не выйду! – быстро проговорила дѣвушка, оборачиваясь ко мнѣ. – Кто женится на мнѣ, дѣвушкѣ, отецъ которой исчезъ… Къ тому же всѣ думаютъ, что я…

– Да вы уѣдете въ мѣстность, гдѣ васъ не знаютъ…

– Нѣтъ, такія, какъ я, дѣлаются только… чайными пѣвицами… Замужъ ихъ берутъ только изъ-за денегъ… носильщики, лавочники… или старики и то… только какъ вторыхъ женъ!.. Слушай, И, небомъ ниспосланный господинъ мой, останься еще немного… годъ… полгода… Возьми меня… Пусть я буду такой въ дѣйствительности… какъ думаютъ всѣ… а затѣмъ… мнѣ все равно!.. – заговорила она страстно, наклоняясь ко мнѣ.

Я вздрогнулъ, отступилъ назадъ, и руки ея обхватили пустоту, затѣмъ онѣ жалко повисли и обняли столбъ. При свѣтѣ звѣздъ я замѣтилъ, что голова ея стыдливо склонилась на тяжело дышащую грудь. У меня стучало въ вискахъ, пахучій теплый воздухъ опьянялъ меня, но я понималъ, что ничего подобнаго случиться не можетъ… Я безсознательно повернулся и ушелъ, не переставая въ тоже время размышлять, что мнѣ отвѣтить ей…

На слѣдующій день я до завтрака ушелъ на заводъ. Я все время бился съ мыслями, боролся съ чѣмъ-то пламеннымъ и разнузданнымъ, что проснулось въ нѣдрахъ моей души, всю ночь вскипало и бурлило въ крови, не давало мнѣ успокоиться и уснуть. Я былъ во время занятій до того разсѣянъ, что это обратило вниманіе моихъ сослуживцевъ.

– Ну что же – ваши вдовицы? – опять спросилъ вскользь Ѳома Ѳомичъ, проходя черезъ контору.

пропѣлъ вполголоса Стежневъ.

– Бабьи слезы – весеннія грозы! – утѣшалъ меня Саша Воробьевъ.

Передъ самымъ уже уходомъ я обратился къ Воробьеву съ просьбой принять меня къ себѣ на квартиру. Юноша удивился, но согласился съ видимымъ удовольствіемъ.

– Давно пора! Хотите, я пойду съ вами за вещами… Сейчасъ сложимъ ихъ и пошлемъ носильщиковъ… Еще сегодня можете у меня ночевать!

Но я отклонилъ его предложеніе. Я хотѣлъ вручить деньги и поговорить съ женщинами въ послѣдній разъ безъ свидѣтелей. Мнѣ казалось, что я обязанъ щадить Ліенъ и что присутствіе юноши больно бы задѣло ее. Но на пути я уже хотѣлъ было вернуться и пригласить его, такъ какъ мнѣ показалось, что я не совсѣмъ искрененъ съ собою и что возможенъ еще и другой исходъ… Чѣмъ ближе подходилъ я къ дому, тѣмъ быстрѣе дѣлались мои шаги… Подъ конецъ я почти бѣжалъ… Кровь огненной струей хлынула мнѣ къ сердцу… Пусть будетъ, что будетъ… Полгода не богъ вѣсть сколько времени…

На пустой, не подметенной верандѣ встрѣтилъ меня испуганный, плачущій Маджи.

– Что такое?

– Мама спитъ… Обѣда нѣтъ… Каминъ холодный!..

– А Ліенъ?

– Ліенъ тоже спитъ!

– Гдѣ?

– Въ своей комнатѣ… Толкалъ я ее, да не слушаетъ!

Я быстро, руководимый мальчикомъ, прошелъ въ женскія комнаты. Въ сумеркахъ большой нѣкогда спальной комнаты я увидѣлъ на низкой кровати женскую фигуру, лежащую на спинѣ съ посинѣлымъ лицомъ и закатившимися глазами. Она тяжело дышала, и бѣлая пѣна струилась изъ угловъ полуоткрытаго ея рта. Я безъ труда узналъ Ханъ-Ми въ обычномъ наркотическомъ трансѣ и прошелъ дальше въ небольшой темный чуланъ, гдѣ спала Ліенъ.

– Она холодна и не дышитъ!.. – шепнулъ опередившій меня Маджи.

Я зажегъ спичку; дѣвушка тоже лежала вытянувшись на спинѣ, но лицо ея было спокойно и красиво. Длинныя рѣсницы отбрасывали большія тѣни на нѣжныя щеки, тонкія и блѣдныя губы были плотно сомкнуты… Я хотѣлъ сказать что-то, произнести имя ея, но не могъ… Я еще зажегъ спичку и еще… и глядѣлъ, все глядѣлъ на ея бездыханное тѣло…

– Она мертва!.. Вѣдь она мертва!.. Мама, Ліенъ умерла!.. – вскричалъ вдругъ Маджи и бросился опрометью изъ комнаты.

– Мама… Ліенъ умерла и никого нѣтъ, нѣтъ… кромѣ… этого… христіанина… Мама, я боюсь!.. – кричалъ Маджи. Голосъ его гулко звучалъ въ пустомъ и мрачномъ домѣ. Я очнулся и пошелъ къ нему, но онъ, завидѣвъ меня, выпустилъ руки матери и, дико озираясь, попятился назадъ.

– Маджи… Что ты!? Это я… И… твой учитель!

– Нѣтъ, нѣтъ… не трогай меня… Ты убилъ моего отца… Всѣ такъ говорятъ въ школѣ… Ты, вѣрно, убилъ и Ліенъ… А теперь хочешь убить меня… Нѣтъ, нѣтъ… не трогай меня… Я знаю, вамъ, заморскимъ чертямъ, нужны человѣческіе глаза для вашихъ волшебствъ… но ты не трогай меня, возьми лучше глаза моей матери, которая все равно не шевелится…

Онъ юркнулъ въ уголъ и раньше, чѣмъ я сообразилъ въ чемъ дѣло, затрещала тамъ бумажная перегородка, блеснулъ сквозь пробитую дыру свѣтъ, и мелькнула фигура ребенка. Топотъ быстрыхъ шаговъ загремѣлъ на верандѣ и во дворѣ. Когда я вышелъ наружу, мальчика и слѣдъ простылъ.

Гулко гудѣлъ въ монастырѣ знакомый вечерній благовѣстъ. Или нѣтъ: это гудѣли у меня въ ушахъ странные голоса! Быстро потухала на небѣ короткая южная заря. Или, можетъ быть, темнѣлъ въ глазахъ у меня весь свѣтъ!? Темнѣло небо, темнѣли окружности… Влажная душистая прохлада повѣяла съ окрестныхъ садовъ… Я ее слышу, до сихъ поръ ее помню… Вдали надъ тускло блестящей рѣкою зажигались цвѣтные огни… Все это вмѣстѣ съ землею слегка колебалось подъ моими ногами въ тактъ колокольному звону… Вдругъ необоримый ужасъ охватилъ меня. Мнѣ показалось, что мое сознаніе падаетъ куда-то въ разверзшуюся передъ нимъ бездну, и я опрометью бросился по тропинкѣ на заводъ.

Когда я разсказалъ о случившемся Ѳомѣ Ѳомичу, тотъ привсталъ отъ волненія съ дивана.

– Вотъ вамъ и филантропія! – сказалъ онъ сердито. – Вы не знаете, чѣмъ это пахнетъ! Да тутъ всѣхъ насъ перерѣжутъ!..

Онъ долго молча расхаживалъ по кабинету, наконецъ обратился ко мнѣ почти грозно.

– Пошлите ко мнѣ Стежнева и сейчасъ же не медля собирайтесь въ путь… Сторожъ пусть сбѣгаетъ на пристань и предупредитъ заводскихъ лодочниковъ… Для меня пусть заготовятъ къ разсвѣту паланкинъ къ даотаю… Знаете, что случилось? – обратился онъ къ вошедшему на зовъ колокольчика Стежневу.

И онъ сталъ пространно, дополняя своими соображеніями, разсказывать бухгалтеру о случившемся…

Я слышалъ разсказъ какъ сквозь сонъ: часто онъ пронзалъ меня, точно ударами шпаги, я вздрагивалъ, но не въ силахъ былъ произнести ни слова ни въ защиту себя, ни въ защиту поруганной дѣвушки и моихъ чистыхъ, добрыхъ намѣреній…

Я пришелъ въ себя только тогда, когда подо мною закачалась лодка, и мѣрно всплескивавшіе удары веселъ понесли меня плавно въ туманную черную даль тихо стонущей рѣки…

БОКСЕРЪ. Разсказъ.

Солнце закатывалось надъ долиною Уангъ-Мингъ-Хи, и мѣдно-красные лучи его мягко скользили по плѣшамъ старательно воздѣланныхъ холмовъ. Крѣпкія, приземистыя апельсинныя рощи стройнаго бамбука отбрасывали далеко на склоны полей длинныя, вечернія тѣни.

Это было время, когда земледѣльцы открывали оросительные каналы верхнихъ полей, гдѣ рисъ уже достаточно выросъ, и наводняли поля нижнія. Поэтому надъ долиной носились въ порывахъ теплаго вѣтра серебристые, рокочущіе звуки бѣгущей воды. Вездѣ лилась она, сверкая какъ расплавленный металлъ, отражая по пути нависшіе надъ канавами кусты цвѣтущихъ, золотистыхъ и пурпурныхъ азалій, ржавые листья корявыхъ, маслоносныхъ дрыандръ и бѣлые стволы восковаго дерева съ тонкими вѣтвями и мелкими листочками, какъ у нашей березы.

Вся долина, свѣтлая отъ воды, кудрявая отъ растительности, усѣянная бѣлыми фанзами крестьянъ, казалась роскошной чащей, полной мира, труда и житейскихъ благъ. По серединѣ ея, сжатая плотинами и охранительными насыпями, плыла мутная, многоводная Та-Шуей-Хи. По берегамъ ея густо пестрѣли людныя деревни, мѣстечки и города, окруженные зубчатыми стѣнами. Красиво выгнутыя, трехсложныя крыши пагодъ и буддійскихъ монастырей, крытыя желтой глазированной черепицей, блестѣли въ рамкахъ своихъ зеленыхъ садовъ, точно золотые ларчики тонкой старинной чеканки.

Недалеко отъ небольшой фанзы съ красною черепичатой крышей работали на чайной плантаціи два крестьянина, одѣтыя въ синія нанковыя шаровары и такія же куртки. Они ползали, низко согнувшись среди небольшихъ сѣрыхъ чайныхъ кустовъ, разсаженныхъ правильными рядами въ разстояніи двухъ – трехъ саженей другъ отъ друга. Китайцы вырывали сорную траву, разрыхляли маленькими мотыгами почву и подкладывали удобреніе подъ корни уже лишенныхъ листьевъ деревцовъ. Верхнее платье крестьянъ и большой фарфоровый чайникъ, оплетенный соломою, лежали недалеко, подъ сѣнью апельсиннаго дерева. Старшій крестьянинъ работалъ прилежно, не отрываясь ни на минуту, но молодой частенько подымалъ вверхъ голову, чтобы расправить члены, или уходилъ напиться холоднаго чаю изъ чайника и въ то время посматривалъ осторожно на сосѣдній холмъ, откуда неслись веселые звуки любимой китайцами пѣсни „Синъ-Фа“, напѣваемой женскими голосами. Старикъ поймалъ взглядъ молодого и нахмурился.

– Торопись А-Пе! Солнце уже низко. Что скажутъ сосѣди, когда оставимъ безъ пищи въ семейный нашъ праздникъ нѣсколько нами-же вырощенныхъ кустовъ? Вѣдь они тѣ-же дѣти наши! Напрасно ты смотришь на западъ: не оттуда прійдетъ твое счастіе…

А-Пе опустилъ голову, и небольшія его руки проворно замелькали надъ грядами земли.

– Отецъ! – сказалъ онъ тихо, немного спустя. – Вѣдь ворожба мѣняетъ иногда свои предсказанія.

– О да! Ворожба иногда мѣняетъ свои предсказанія, но это рѣшеніе, мое рѣшеніе, а ты знаешь, что я не мѣняю ихъ никогда. Ты не женишься на сосѣдкѣ. Я думаю, что хорошо, когда вода близко, а свояки далеко!

Они больше уже не разговаривали. Когда по окончаніи работъ, надѣвши верхнее платье и захвативши чайникъ, они спустились съ бугра, солнце зашло, и южныя сумерки быстро наполнили долину. Въ темнѣющихъ окрестностяхъ зажглись многочисленные огни, и кучки рабочихъ направились съ полей къ жилымъ строеніямъ. Изъ ближайшей рощи вышли тогда-же двѣ женщины съ толпой дѣтей и стали гуськомъ обходить рисовое поле по гребню вала, сложеннаго изъ большихъ неотесанныхъ камней. Поле, точно ласточкино гнѣздо, было приклеено къ обрыву и подперто снизу крѣпкими каменными столбами. Вода сочилась по мшистымъ камнямъ ограды и столбовъ, плющъ и ліаны густо оплетали ихъ. Дѣти со смѣхомъ и щебетаньемъ бѣжали краемъ пропасти, но женщины, завидѣвши внизу мужчинъ, согласно обычаю, спрятались въ чащѣ. А-Пе притворился, что не замѣтилъ ихъ, но вблизи дома онъ еще разъ оглянулся, въ надеждѣ, что онѣ уже вышли изъ убѣжища. Отецъ шелъ впереди и не видѣлъ слабости сына.

Во дворѣ, окруженномъ высокой стѣной, прибывшіе застали уже двѣнадцатилѣтняго И-По, который только что вернулся съ помола и привелъ съ общинной мельницы буйвола.

– Животное сильно устало! – замѣтилъ сурово старикъ Уангъ-Мингъ-Тсе, прикасаясь рукою къ вспотѣвшимъ бокамъ и шеѣ буйвола.

– Зерно было немного влажное, отецъ! – защищался И-По.

– Именно. Зачѣмъ-же вы его не досушили? Кто виноватъ? Животное отвѣчаетъ за нерадѣніе людей!.. Развѣ это правильно? Вытри его хорошенько соломой и уведи въ хлѣвъ!

Въ домѣ женщины уже ставили на столъ ужинъ.

– Вы замѣшкались въ полѣ! – сказала мужу Уангъ-Та-Ньянгъ, толкая къ отцу маленькую Хонгъ-Ю съ тазомъ, полнымъ горячей воды и кускомъ фланели для умыванія послѣ работъ.

– Вы замѣшкались, сынъ мой, въ полѣ! – повторила бабушка, сухая, какъ Кощей, старушка, появляясь изъ боковой комнаты.

– Да, мать! – отвѣтилъ почтительно Уангъ. – Мы замѣшкались, потому что хотѣли до праздника окончить работу. Сегодня всѣ, работавшіе на буграхъ, опоздали домой.

Крестьянинъ придвинулъ матери стулъ и самъ усѣлся напротивъ за столомъ, на которомъ стояли во множествѣ небольшія лакированныя и фарфоровыя чашки съ ѣдой.

– Тяжелый годъ. Вездѣ не хватаетъ рабочихъ рукъ. Куда только дѣвались люди? Нѣкоторые общинники не окончили еще сбора чая… Семья Ченгъ-Линъ-Ли въ томъ числѣ… – вставила Та-Ньянгъ.

– Семья Ченгъ не хуже и не лучше другихъ. Скверно только то, что Ченги позволяютъ пѣть дочери въ годъ скорби… – перебилъ жену Уангъ.

– Ай, ай! Не удивляюсь. Слушать ее утѣшеніе. У нея такой сладкій голосъ, что я бы все слушала ее! – замѣтила бабушка. – Она поетъ точь въ точь какъ стеклянные колокольчики, колеблемые вѣтеркомъ въ рощѣ буддійскаго монастыря.

Та-Ньянгъ взглянула мелькомъ на А-Пе, который какъ разъ протянулъ свои костяныя палочки за кускомъ пищи.

Парень замѣтилъ взглядъ матери, смутился и уронилъ кусокъ.

– Ты, вижу, нуждаешься въ особой тарелкѣ, какъ англичанинъ! – разсмѣялся отецъ.

И-По и Хонгъ-Ю встрѣтили это предположеніе веселымъ хохотомъ. Затѣмъ И-По сталъ быстро разсказывать все, что онъ слышалъ на мельницѣ. Тамъ разсказывали, что рыжеволосые, свѣтлоглазые „заморскіе черти“ выпустили на поверхность земли желѣзнаго пещернаго дракона, который дышитъ огнемъ, перебираетъ круглыми ногами и тащитъ на спинѣ и хвостѣ людей, товары и всякаго, кто только тамъ отважится сѣсть. Чтобы заставить дракона бѣжать, впереди его кладутъ длинныя, желѣзныя веревки. Драконъ глотаетъ ихъ, втягиваетъ въ себя и затѣмъ выплевываетъ позади. Чтобы все шло безъ задоринки, гладко и скоро, европейцы мажутъ челюсти и ноги дракону масломъ, выдѣлываемымъ изъ человѣческаго мяса и костей… Вотъ зачѣмъ христіане покупаютъ китайскихъ младенцевъ и даже взрослыхъ людей. Они увозятъ ихъ за границу на большихъ водяныхъ драконахъ и сдаютъ на заводы.

Кромѣ того, гдѣ только пройдутъ „рыжіе черти“, тамъ они сейчасъ проводятъ никому не понятныя проволоки на столбахъ… Проволоки все вздыхаютъ, стонутъ и разсказываютъ иностранцамъ все, что услышатъ или увидятъ среди китайцевъ, будь это даже за сотни верстъ.

– Такъ разсказываютъ на мельницѣ! – убѣжденно закончилъ мальчикъ.

– Приходилъ чайный скупщикъ, но предлагалъ до того низкія цѣны, что я не рѣшилась послать его къ тебѣ!.. обратилась Та-Ньянгъ къ мужу.

– Жаль!.. – отвѣтилъ задумчиво тотъ. – Цѣны все падаютъ. Сколько онъ давалъ?

– Давалъ смѣшно мало. Впрочемъ, онъ сказалъ, что вернется. Не знаю, сможемъ ли мы продать за эту цѣну. Она не покрываетъ даже расходовъ… Развѣ отдадимъ товаръ въ убытокъ себѣ?!.

– Годъ отъ году хуже. Земля и рабочіе все дорожаютъ, а спросъ на чай, хлопокъ, рисъ все падаетъ. И такъ вездѣ, всѣ жалуются. Кто тому причиной и чѣмъ это кончится – неизвѣстно! – сказалъ просто Уангъ и задумался.

– На мельницѣ разсказываютъ… – началъ было всевѣдущій И-По.

Но отецъ не слушалъ его, и мать сдѣлала сыну знакъ молчанія. Старикъ склонилъ на бокъ голову, поднялъ указательный палецъ въ уровень уха и задумался. Онъ размышлялъ о своихъ затрудненіяхъ, о томъ, что сына нужно женить, а денегъ нѣтъ, чтобы послать сватовъ и купить нужные подарки. Раньше чѣмъ онъ не узнаетъ намѣреній сосѣда Чеу относительно его дочери, онъ принужденъ молчать; между тѣмъ А-Пе самовольно направляетъ глаза въ другую сторону. Что-жъ дѣлать?! Онъ бы не прочь сосватать и маленькую Ченгъ, которая поетъ дѣйствительно сладко, но Ченги богачи и навѣрное ужъ откажутъ имъ, Уангамъ, хозяевамъ средней руки. Лучше пусть молодой человѣкъ вовсе не надѣется, чѣмъ чтобъ скорбѣлъ объ утратѣ надеждъ!.. Да, да!.. Такъ совѣтуетъ опытность древнихъ мудрецовъ!.. размышлялъ старикъ.

Онъ взглянулъ быстро на сына, который уже откушалъ, всталъ, поклонился и направился къ дверямъ.

– Куда?

– Иду запереть ворота.

– Ну, иди… Иди!

Молодой китаецъ раньше чѣмъ запереть тяжелые деревянные затворы, выглянулъ наружу. Можетъ быть онъ опять надѣялся услышать пѣніе хорошенькой сосѣдки. Но тишина и темнота царили кругомъ. Потухали постепенно огни въ крестьянскихъ фанзахъ, умолкали робкіе ночные звуки. Только на рѣкѣ все еще мелькали красныя тучки пловучихъ корабельныхъ огней, да взлетали на воздухъ ракеты, пускаемыя наканунѣ праздника въ честь Водянаго Дракона. Теплый, западный вѣтеръ приносилъ съ полей звуки струящейся воды, сладкій запахъ цвѣтущихъ азалій и острый ароматъ прѣлыхъ ліанъ да плющей. А-Пе заперъ ворота и направилъ взглядъ къ высокому звѣздному Небу, которое теперь одно только глядѣло въ укрѣпленный дворъ ихъ жилища. Отъ остального міра отдѣляла ихъ высокая стѣна, воздвигнутая предками.

На слѣдующій день былъ праздникъ. А-Пе, который всегда вставалъ первымъ, проснулся позднѣе обыкновеннаго. Солнце уже взошло. Его косые лучи врывались подъ веранду и дальше въ глубь дома сквозь большія, во всю стѣну, бумажныя окна. Внутренніе покои, закрытые ширмами, еще утопали въ сумеркахъ, но главная комната – гостиная, она же столовая, она же комната предковъ – полна была золотого сіянія. А-Пе разбудилъ слугу и младшихъ дѣтей.

Вскорѣ затѣмъ вышла изъ спальни мать, позвала служанку въ кладовую и по пути заглянула въ главную комнату, которую подметали и прибирали Дѣти.

– Цвѣтовъ, принесите побольше цвѣтовъ! Цвѣты лучшее украшеніе человѣка и жилища!.. – посовѣтовала имъ Та-Ньянгъ.

Когда Та-Ньянгъ вернулась обратно въ спальню, Уангъ уже проснулся.

Она присѣла на кровать къ мужу, и они поговорили тихо объ А-Пе, о недостаткѣ денегъ, о непроданномъ чаѣ, о вздорожаніи арендной платы на землю, объ убыли воды въ оросительныхъ каналахъ, вызванной продолжительной засухой, и многихъ другихъ деревенскихъ невзгодахъ. – Шопотъ дѣтей за дверями прервалъ ихъ разговоръ. Та-Ньянгъ отодвинулась съ улыбкой, а Уангъ подалъ знакъ троекратнымъ ударомъ въ полъ. Въ ту-же минуту изъ-за ширмъ, закрывающихъ входъ, вышелъ съ одной стороны И-По со щетками подъ мышкой и большимъ букетомъ цвѣтовъ въ рукахъ, а съ другой – Хонгъ-Ю съ тазомъ горячей воды и кусками фланели для умыванія.

– Ай, ай! И-По, только ты меня не толкни, пролью!.. – кричала дѣвочка, медленно подвигаясь впередъ, въ то время, когда мальчикъ успѣлъ бойко выскочить впередъ, сдѣлалъ родителямъ земной поклонъ „котеу“, подалъ букетъ и принялся ловко чистить ихъ платье и обувь.

– Страсть какъ хорошо на дворѣ, отецъ! – щебеталъ онъ. – Солнечно и тихо. А-Пе говоритъ, что будетъ жарко и что придется буйвола выкупать въ рѣкѣ… Такъ вотъ не угодно-ли тебѣ, отецъ, позволить мнѣ…

– А что дѣлаетъ А-Пе?

– А-Пе вернулся изъ хлѣва, а теперь что дѣлаетъ, мы не знаемъ, потому что мы долго стояли въ ожиданіи у твоего порога.

Уангъ медленно надѣвалъ просторныя праздничныя платья при помощи жены и дѣтей. Затѣмъ Та-Ньянгъ понесла бабушкѣ цвѣты и завтракъ.

Къ тому времени А-Пе вернулся съ ближайшаго канала съ охабкой свѣжихъ цвѣтовъ и зелени. Онъ связалъ два огромныхъ букета и вставилъ ихъ въ вазы на алтарѣ предковъ, затѣмъ вытеръ осторожно пыль съ дощечекъ, на которыхъ были вырѣзаны имена праотцевъ и дѣдовъ, разложилъ по чашкамъ плоды, поставилъ курильныя свѣчи, поправилъ картины на стѣнахъ и, сощуривши глаза, отступилъ назадъ, чтобы лучше осмотрѣть свою работу. Солнечный свѣтъ широкой волной врывался въ комнату, чуть смягченный матовымъ цвѣтомъ прозрачной бумаги окна. Въ форточкахъ „для выглядыванія“ искрились и радужно горѣли прозрачныя, тонко шлифованныя раковины, прекрасно замѣняющія дорогое въ Китаѣ стекло. Вся комната переливалась красками и алмазнымъ сіяніемъ утра. Большой семейный алтарь, похожій на изящный рѣзной шкафъ чернаго дерева, или бюро съ наружными полками, убранный цвѣтами, украшенный румяными плодами, оловянными подсвѣчниками, гирляндами изъ золоченой бумаги и золотыми надписями по красному фону шелковыхъ лентъ, глядѣлъ такимъ красавцемъ въ рамкѣ зелени, что И-По и Хонгъ-Ю присѣли отъ восторга и хлопнули себя по темени. Они поспѣшно зажгли свѣчи въ двухъ фонаряхъ изъ цвѣтной бумаги, подвѣшенныхъ у потолка по обѣимъ сторонамъ алтаря. Это входило въ кругъ обязанностей младшихъ дѣтей, и они ни за что не согласились бы уступить кому-либо эту привилегію. Они за то и любили дюжаго А-Пе, что тотъ никогда не вмѣшивался въ чужія дѣла.

Вошелъ, наконецъ, и отецъ. А-Пе низко поклонился ему, поправилъ косу и надѣлъ свою атласную праздничную шапочку. Всѣ жильцы фанзы, не исключая слуги, собрались передъ разукрашеннымъ алтаремъ. Мужчины спустили на спины свои косы, свернутыя и зашпиленныя обыкновенно на затылкахъ; женщины украсили свѣжія, высоко подобранныя прически огромными булавками и живыми цвѣтами. Были зажжены цвѣтныя свѣчи изъ древеснаго воска и маленькія курильницы „благовонія одного часа“. Голубой дымъ фиміама поплылъ вверхъ и окружилъ душистою мглою дощечки съ именами предковъ; смутно мелькали въ немъ и сливались въ одно цѣлое пестрые букеты цвѣтовъ, полосы красной бумаги, позолота и нѣжныя краски картинъ да вѣеровъ.

Колѣнопреклоненный Уангъ нагнулся еще ниже и ударилъ десять земныхъ поклоновъ, присутствующіе сдѣлали то-же. Затѣмъ хозяинъ поднялся, подошелъ къ семейной книгѣ, раскрытой на первой страницѣ, и проговорилъ тихо, взволнованный болѣе обычнаго:

– Прошлый разъ я прочелъ вамъ жизнеописаніе моего возлюбленнаго, высокочтимаго отца, а вашего дѣда. Мы еще живы, и рано живымъ говорить о живыхъ. Теперь, значитъ, опять вернемся мы къ началу, къ первоисточнику нашего происхожденія…

Старикъ раскрылъ ветхую, выцвѣтшую книгу семейныхъ записей, исчерченную неуклюжими мужицкими буквами, и сталъ читать:

– Въ третье лѣто царствованія милостиваго Ху-анъ-Ди Юень-Фонгъ изъ династіи Сѣверныхъ Сонговъ я, Уангъ, пришелъ сюда изъ страны Шу и занялъ долину эту въ свою собственность и собственность своихъ потомковъ. Мѣстность была пустынна и дика, рѣка – безъ названія. Утесы и горы подымали съ упрекомъ къ Предвѣчному Небу невоздѣланныя свои вершины, рѣчныя воды затопляли берега, образуя вонючія, поросшія бамбукомъ, топи. Тамъ прятались тигры и пугали людей, приближаясь ночью къ ихъ жилищамъ съ кровожаднымъ шипѣніемъ. Демоны лихорадки съ желтыми глазами носились въ вечернихъ туманахъ. Я назвалъ рѣку „Большой Водой Долины“, прорылъ къ ней канавы и освободилъ задержанныя воды разливовъ, а заросли бамбука уничтожилъ огнемъ и лопатой. Четырнадцать сыновей прилежно помогали мнѣ въ семъ трудѣ. На сухихъ откосахъ холмовъ, недалеко другъ отъ друга, мы построили три дома и окружили ихъ каменнымъ заборомъ. На западѣ поселился Юэ съ сыновьями, на востокѣ – Си, я основался посерединѣ. На мѣстахъ поемныхъ мы засѣяли рисъ. Послѣ перваго сбора мы послали старшихъ братьевъ за горы искать жену для Тонга. У Си родился сынъ, котораго мы назвали Ху. Мы рѣшили на той сторонѣ рѣки соорудить молъ, дабы теченіе, отклоненное имъ, не подмывало нашихъ полей и не похищало посѣвовъ. За лѣсомъ вдали мы замѣтили дымъ огней. Юэ, вооружившись лукомъ, пошелъ туда и узналъ, что тамъ поселились люди изъ Чэ-у. Вскорѣ жена Юэ родила дѣвочку, которую въ память осушенныхъ болотъ, мы прозвали „Сладко пахучимъ ландышемъ Ліанъ“. Мингъ не поладилъ съ братьями и съ общаго разрѣшенія ушелъ въ городъ, искать свою судьбу. Сообща мы очистили отъ лѣсу выпуклость теплаго холма и посадили тамъ цѣлебные кусты божественнаго чая. Шайка алчныхъ Хунъ-Ху-Тсе 1) забрела въ этомъ году въ нашу долину и увела у насъ буйвола. Мы преслѣдовали разбойниковъ съ оружіемъ въ рукахъ, но тѣ ушли въ неприступныя горы. Въ третье лѣто нашего поселенія Тсонгъ попросилъ, чтобы и ему семья отвела особый домъ. Жена Тсонга происходила изъ дальнихъ племенъ, гдѣ другіе, болѣе острые, неуживчивые обычаи… Избѣгая раздора, мы рѣшили отдѣлить и его… Съ тѣхъ поръ живемъ, соблюдая миръ, помогаемъ другъ другу и повторяемъ ежечасно слова Божественнаго Учителя, вдохновленныя Глубокой Предвѣчной Мудростью Непостижимой Мысли: „Трудитесь, воздѣлывая землю, укрѣпляйте добрые нравы и чувства въ вашихъ сердцахъ, воспитывайте въ своемъ сознаніи благодарность и любовь къ животнымъ, къ растеніямъ, ко всему, что содѣйствуетъ жизни, а Небо снизойдетъ на землю!“…

Уангъ закрылъ книгу и поднялся.

– А теперь идите со мной! – обратился онъ къ семьѣ.

Они прошли чистый, вымощенный сѣрымъ плитнякомъ дворъ, гдѣ шаги ихъ гулко раздавались въ тихомъ знойномъ воздухѣ, и остановились у раскрытыхъ воротъ. Вдали лѣниво катила свои желтыя струи Та-Шуей-Хи. Мощныя насыпи и гати держали ее въ повиновеніи. Кругомъ млѣли въ лучахъ солнца безконечныя нивы и цвѣтущія рощи. Безчисленныя бѣлыя фанзы, точно свѣтлыя звѣзды въ тучахъ, густо сверкали въ зеленой, сочной листвѣ садовъ. Вездѣ блестѣли тонкія, серебристыя нити оросительныхъ каналовъ. И только кой-гдѣ изъ-подъ ковра веселой зелени пробивались выступы твердыхъ, вывѣтрившихся скалъ, остатки былыхъ властелиновъ долины.

Глаза созерцающихъ съ удовольствіемъ блуждали по мирнымъ, плодороднымъ, роскошно воздѣланнымъ окрестностямъ.

По возвращеніи они снова низко, благоговѣйно преклонились передъ именами предковъ.

Свѣчи и благовонія сгорѣли. Женщины вынесли столъ изъ задымленныхъ комнатъ на веранду, подъ выгнутый навѣсъ черепичной крыши, подпертый стройными, рѣзными столбами.

Семья сѣла у стола въ прохладной тѣни и, любуясь праздничнымъ покоемъ ветреного дня, принялась потреблять жертвенные плоды и блюда, освященные воспоминаніемъ о подвигахъ предковъ. Подъ конецъ трапезы, когда была подана грѣтая рисовая водка и слѣдовало обычное чаепитіе, мощные, мѣрные удары гонга заколебали сонный воздухъ. Удивленные Уанги вопросительно взглянули на желтую буддійскую пагоду, но звонъ шелъ въ этотъ разъ не оттуда.

– Это, кажется, отецъ изъ сборнаго дома! – спокойно замѣтилъ А-Пе.

– Изъ сборнаго дома? что же такое могло случиться? Развѣ вотъ, пріѣхалъ окружный агрономъ потолковать о средствахъ противъ засухи.

– А можетъ быть театръ? – воскликнули дѣти.

– Ну, нѣтъ, не такой звонъ!

Опять мощный металлическій зовъ пронесся надъ долиною. Семья обезпокоилась. Только И-По былъ видимо доволенъ; онъ сразу сообразилъ, что отецъ пойдетъ въ деревню и, можетъ быть, возьметъ его съ собою, ради чего, конечно, ему позволятъ надѣть праздничный, синій кафтанъ съ красивыми серебристыми узорами. Гонгъ все продолжалъ мѣрно гудѣть. Мужчины быстро переодѣвались при помощи женщинъ въ длинные шелковые выходные халаты.

Сборный домъ представлялъ большой, квадратный, гладко вымощенный дворъ, окруженный высокой стѣной. Вдоль стѣнъ тянулись сплошь высокія, въ нѣсколько ступень, веранды съ рогатыми черепичными навѣсами на столбахъ, украшенныхъ позолотой, лакомъ и рѣзьбой. Площадка противъ входа была просторнѣе, но ниже, такъ что съ сосѣднихъ верандъ всѣмъ можно было прекрасно наблюдать за тѣмъ, что тамъ происходило. Тамъ въ ненастье прятались торговцы, тамъ собирались обычные деревенскіе совѣты, тамъ, наконецъ, разыгрывали свои пьесы странствующіе актеры.

Единственную стѣну этого открытаго съ боковъ помѣщенія украшали красивые, блѣдно-голубые изразцы съ темно-синими надписями, отрывками основныхъ законовъ страны:

„Почитай отца-мать твою!“

„Не укради, не убей, не лжесвидѣтельствуй!“

„Не возжелай ты жены ближняго твоего, ни поля его, ни всего, что есть у ближняго…“

Дальше приводились мнѣнія и совѣты древнихъ мудрецовъ.

„Почитайте боговъ вашихъ въ молчаливомъ смиреніи да избѣгайте религіи напыщенныхъ и многорѣчивыхъ, такъ какъ они идутъ по стезѣ разрушенія и безпорядка“.

„Кто живетъ праздно, тотъ заставляетъ умирать съ голоду своихъ братьевъ“.

„Напрасно ищете спокойствіе духа тамъ, гдѣ не исчезли плачущіе и огорченные“.

Туда звали поселянъ удары гонга, туда направились они.

На дорогѣ Уанги столкнулись съ сосѣдями, идущими по дорогѣ толпами. Они, то и дѣло, здоровались, вѣжливо потрясая кулаками и наклонясь впередъ. Съ болѣе близкими знакомыми они обмѣнивались дружескими ударами по рукамъ или плечу и восклицаніями: чинъ! чинъ!.. Всѣ идущіе были видимо возбуждены и заинтересованы.

– Чинъ! Чинъ!.. Что такое?

– Можетъ быть Цо-Цунъ-Танъ (вице-король) прислалъ новые указы о новыхъ налогахъ?!

Въ сборномъ домѣ гудѣло, точно въ пчелиномъ, потревоженномъ ульѣ. Толпы крестьянъ разсѣлись по ступенямъ верандъ, заняли площадки и дворъ. Это все были потомки первыхъ насельниковъ Уанговъ и назывались они сообразно первымъ древнимъ вѣтвямъ рода: Уангъ-Юэ, Уангъ-Мингъ, Уангъ Тсонгъ, и т. д. Всѣ они сохранили кой-что общее въ движеніяхъ, въ говорѣ, въ лицахъ, и всѣ знали другъ друга прекрасно.

Посреди театральной площадки около Янгъ-Ио (старшины) стоялъ незнакомый чиновникъ въ лѣтней шляпѣ ученаго съ простымъ бронзовымъ шарикомъ. Присутствующіе сразу узнали по его внѣшности, что и онъ по происхожденію Уангъ.

– Уангъ-Ченгъ-Ли, сынъ старика Ли!.. – пронеслось въ толпѣ.

Старикъ Ли стоялъ впереди другихъ, окруженный сыновьями. Глаза его смотрѣли сурово изъ подъ широкихъ полей остроконечной соломенной шляпы. Вдругъ ученый незнакомецъ поднялъ голову, сдѣлавъ знакъ толпѣ, чтобы она замолкла, и развернулъ свертокъ желтой бумаги.

– О безконечное голубое Небо! Все ты покрываешь своимъ ласковымъ сіяніемъ! Человѣкъ соединилъ Тебя съ Землею!.. И все стало Едино въ безпредѣльной вселенной. Вездѣ царствуетъ взаимность, и все, что нарождается или умираетъ, встрѣчаетъ привѣтливымъ взглядомъ драконъ Лонгъ-И-Жень, чье имя Доброжелательство… Но когда Небо и Земля оскорблены, когда попраны предвѣчныя истины, начинаютъ дѣйствовать послѣдствія непреклонныхъ Юнга да Янга, и страдаютъ человѣческія сердца. Многократно народы Пэй (сѣвера) и народы Си (запада) изъ мрака своего варварства протягивали хищныя руки къ странѣ Солнца. Движимые нуждой и развратомъ, нападали они на миролюбивыхъ, вѣчно трудящихся Сыновъ Неба. Тщетно, щадя кровь и слезы Черноголовыхъ дѣтей своихъ, Богдыханъ Квангъ-Си воздвигнулъ съ превеликимъ трудомъ громадную стѣну въ 10.000 ли… Стѣна рушилась, привратники убиты… а варвары все идутъ и идутъ… И опять пришли они, кровожадные и безпощадные. Пусть Сыновья Неба, Черноголовый Народъ, приготовятъ глаза свои для слезъ, пусть въ сердцахъ своихъ построятъ могильные склепы для преждевременно погибшихъ и убитыхъ… Пусть души старинныхъ героевъ проснутся въ груди ихъ сыновей…

Народъ, сосредоточенно слушавшій чтеніе, заволновался.

– Что случилось?!

– Откуда указъ, не знаете?

– Должно быть то же, что случилось два года тому назадъ въ Се-Чуанѣ… Опять придется платить!

– Охъ!.. Да, все эти христіанскія собаки мутятъ, отказываются отъ податей, не слушаютъ правительства!..

– Я слышалъ, что въ Кяо-Чау иностранцы отняли землю у пахарей и разорили могилы умершихъ, чтобы построить свой дьявольскій огненный возъ.

Ораторъ опять поднялъ руку и обвелъ толпу горящими глазами. Онъ началъ разсказывать слушателямъ объ угольныхъ копяхъ, захваченныхъ иностранцами въ провинціи Шанси, гдѣ тысячи бѣдняковъ въ продолженіе многихъ столѣтій добывали себѣ пропитаніе выработкой и продажей драгоцѣннаго топлива. Разсказалъ онъ имъ объ исполинской заморской печи для плавки желѣза, поглотившей сотни маленькихъ печей древнихъ, исконныхъ плавильщиковъ Китая. Разсказалъ имъ о Желѣзныхъ дорогахъ, лишившихъ заработка носильщиковъ, о рѣкахъ и каналахъ, которые въ случаѣ устройства желѣзныхъ путей будутъ заброшены, какъ ненужные, и перестанутъ орошать поля. Онъ долго распространялся о хитрости, двуличности и жестокости бѣлыхъ, объ ихъ безконечномъ тупоуміи и варварствѣ. Онъ напоминалъ слушателямъ, какъ тридцать лѣтъ тому назадъ англичане и французы безъ всякаго повода со стороны китайцевъ разграбили лѣтній дворецъ Богдыхана, какъ они тогда изорвали безъ нужды дорогія ткани, изрубили чудную мебель, разбили старинныя фарфоровыя вазы да кубки, испортили художественныя издѣлія изъ нефрита…

– Рыжіе солдаты бродили по колѣно въ драгоцѣнныхъ обломкахъ, уничтоженныхъ неизвѣстно почему, къ невознаградимой потерѣ для всѣхъ! – сказалъ онъ глухо.

Дальше онъ напомнилъ объ ядовитомъ опіумѣ, который англичане насильно ввозили и распространяли въ странѣ какъ курево, о земляхъ, занятыхъ своевольно нѣмцами, объ обидахъ и насиліяхъ надъ китайцами иностранныхъ матросовъ въ портовыхъ городахъ.

Слушатели знали обо всемъ уже раньше, не разъ читали подобныя извѣстія въ газетахъ и летучихъ листкахъ, но теперь, когда все это было имъ повторено сразу убѣжденнымъ голосомъ, гнѣвъ охватилъ ихъ, и грозный говоръ все росъ.

Путникъ продолжалъ разсказывать о заморскихъ ученыхъ, поучающихъ громогласно о любви, мирѣ и прощеніи, а благословляющихъ солдатъ, отправляющихся проливать кровь…

– Эти хуже остальныхъ! – говорилъ онъ. – Уста ихъ полны меда, а сердца – яду! Они лѣзутъ къ намъ, хотя мы говоримъ, что не хотимъ ихъ… Чего имъ нужно! Они утверждаютъ нагло, что ради насъ же самихъ хлопочутъ, что намъ же будетъ лучше, если исчезнемъ или измѣнимся по ихъ образцу, перестанемъ быть собою, а станемъ похожи на нихъ! Они желаютъ, чтобы все, созданное съ большимъ трудомъ и заботами нашими предками, провалилось, разсыпалось въ прахъ, заросло крапивою и колючкой… Чтобы вездѣ поднялись высоко ихъ противныя, каменныя башне-подобныя зданія, гдѣ живутъ люди, точно голуби въ голубятняхъ… Чтобы наши маленькія фанзы, съ садами и цвѣтами кругомъ, превратились въ скучныя, кирпичныя казармы… Чтобы мы отцовъ и матерей нашихъ не хоронили больше вблизи жилищъ нашихъ, но зарывали ихъ сообща, вмѣстѣ, по нѣскольку человѣкъ въ одной могилѣ, какъ уважающій себя человѣкъ не отважится похоронить даже любимой собаки… Они желаютъ, чтобы Сыновья Неба ушли съ пашенъ, воздѣланныхъ въ потѣ лица, а мѣста ихъ чтобы заняли они – бѣлые варвары. Этого желаютъ они, къ этому они стремятся. Но этому никогда не бывать! Сыновья Неба, Черноголовый Народъ Страны Цвѣтовъ соединится, дружно выйдетъ на поле брани и лучше погибнетъ, чѣмъ отдастъ на поруганіе прекрасную свою родину, прекрасную Страну Цвѣтовъ… Скоро союзъ „Друзей Отечества“ ударитъ на иноземцевъ. Пусть всякій, у кого есть два сына, или два младшихъ брата, отдастъ одного… Пусть выйдутъ они изъ домовъ утромъ и отправятся дорогами къ югу… А узнавать себя будутъ они по знаку „Кулака“. Идите домой и размышляйте о сказанномъ мною въ тишинѣ, и сосредоточенности, такъ какъ многіе изъ тѣхъ, что уйдутъ, не вернутся!..

Ораторъ умолкъ. Толпа молчаливо, въ грустномъ настроеніи, разбрелась въ разныя стороны.

Уангъ-Мингъ-Тсе всю дорогу ни разу не взглянулъ на сына. Только у воротъ фанзы глаза ихъ встрѣтились на мгновеніе. А-Пе спросилъ спокойно:

– Что, отецъ, не повести ли буйвола на рѣку?.. Мы забыли это сдѣлать поутру!

– О, да! Это вѣрно: мы забыли… – согласился Уангъ, но сейчасъ же перемѣнилъ рѣшеніе. – Не нужно, А-Пе, ты просто облей его во дворѣ водою изъ ведра.

Бабушка и Та-Ньянгъ вопросительно взглянули на озабоченныя лица мужчинъ, но спросить ихъ не смѣли.

Только Хонгъ-Ю не могла удержаться и стала разспрашивать И-По, что случилось въ кумирнѣ. Тотъ сначала притворялся очень задумчивымъ, даже сердитымъ, но въ концѣ концовъ разсказалъ сестрѣ, что пріѣзжалъ нарочный изъ Пекина, сынъ старика Ченгъ-Линъ-Ли и ругалъ заморскихъ чертей, которые разбили дорогой фарфоръ во дворцѣ Богдыхана…

Та-Ньянгъ кой о чемъ догадывалась, но не рѣшилась разспрашивать дѣтей помимо отца, чтобы не уронить въ ихъ глазахъ его достоинства. Она терпѣливо ждала, пока всѣ лягутъ спать, и ей можно будетъ свободно поговорить съ мужемъ. День прошелъ по внѣшности точь въ точь, какъ и другіе праздничные дни, но въ сущности сквозь улыбки и разговоры домашнихъ проглядывали скрытый страхъ и слезы. Пища поѣдалась поспѣшно, разговоры кончались быстро.

Съ наступленіемъ ночи А-Пе опять ушелъ запереть ворота фанзы и по привычкѣ выглянулъ за нихъ. На рѣкѣ блестѣло меньше огней, и ракеты не взлетали, какъ вчера, на воздухъ. Мракъ и холодъ ночи вдругъ точно ворвались въ спокойное сердце парня и смутили его.

– „Потому что многіе изъ нихъ не воротятся“… вспомнилъ онъ слова оратора въ кумирнѣ.

Онъ поспѣшно заперъ ворота, точно въ страхѣ, что кто-то безвозвратно уйдетъ сквозь нихъ.

– А можетъ быть отецъ пошлетъ и… меня… – раздумывалъ онъ, тщетно стараясь побороть незнакомое ему до сихъ поръ, жуткое чувство.

– Кто нибудь долженъ погибнуть!.. Не умру я, такъ умрутъ другіе, такіе-же молодые, крѣпкіе… Но справедливо, чтобы тѣ, что умрутъ, хоть что-нибудь узнали въ жизни… Я ничего не узналъ… За грѣхи умершихъ будутъ каяться живые… Отецъ вѣрно сейчасъ скажетъ мнѣ, если рѣшилъ, вѣрно скажетъ еще до сна…

Но старикъ Уангъ хранилъ молчаніе. Только когда остался вдвоемъ съ женой, онъ не выдержалъ и разсказалъ ей съ неудержимой скорбью обо всемъ и о своемъ рѣшеніи.

– А-Пе!.. А-Пе!.. Милый А-Пе!.. На то я родила тебя, на то воспитывала!.. простонала Та-Ньянгъ.

– Перестань, старуха!.. Иди спать! Ночь длинная… Авось богъ Грома броситъ гибель на хищныхъ завоевателей, и погибнутъ они подобно призракамъ…

Вопреки надеждамъ стариковъ ночь тихая, теплая, благоухающая рѣяла беззвучно надъ землею и дышала въ широкія окна домика Уанговъ.

Супруги не спали. Все они ворочались съ боку на бокъ. Деревянная подушка Та-Ньянгъ стала влажной отъ слезъ. Наконецъ Уангъ коснулся плеча старухи.

– Встань, зажги лампу и насыпь въ мѣшокъ рису.

Женщина послушно поднялась, прошла тихо, какъ привидѣніе, мимо спящихъ дѣтей и направилась въ кладовую. Уангъ между тѣмъ считалъ мѣдныя сапеки и нанизывалъ ихъ на ремень, какъ подобаетъ для путешественника. Много денегъ онъ не могъ дать сыну. Годъ былъ изъ ряду вонъ плохой. Старикъ, поглядывая со скорбью на ничтожную сумму вспомоществованія, утѣшалъ себя, что деньги на войнѣ только обуза, что солдаты живутъ всегда и вездѣ добычей.

Рисъ и деньги родители положили на столѣ въ главной комнатѣ и вернулись къ себѣ въ спальню. Та-Ньянгъ обняла голову мужа, и такъ просидѣли они въ темнотѣ безъ словъ и движенія, поддерживая другъ друга и прислушиваясь, скоро-ли зазвучать знакомые шаги.

Наконецъ сѣдой разсвѣтъ проскользнулъ внутрь дома. Вскорѣ кашлянулъ проснувшійся А-Пе. Родители слышали, какъ онъ одѣвался, стараясь двигаться возможно тише, чтобы не разбудить спящихъ. Онъ вошелъ въ главную комнату дома, въ комнату предковъ, гдѣ вчера молились они, и отперъ наружныя двери. Затѣмъ все надолго затихло: и шаги, и даже дыханіе парня. Вдругъ зазвенѣли… сапеки. И опять все замерло. Старики неожиданно разслышали легкіе шаги сына, направляющіеся къ нимъ, и сердца у нихъ крѣпко забились. Но А-Пе только подошелъ къ дверямъ, постоялъ немного, и также тихо ушелъ. Онъ опять заходилъ по комнатѣ предковъ, и слышно было, какъ онъ трогалъ предметы, передвигалъ стулья, шуршалъ цвѣтами…

Зачѣмъ только все это онъ дѣлалъ, они объяснить не могли… Опять тихо звякнули сапеки… Та-Ньянгъ вскочила, но Уангъ придержалъ ее за рукавъ…

Между тѣмъ А-Пе все блуждалъ по дому, точно безумный. Онъ уходилъ, возвращался, заглядывалъ въ кухню, въ дѣтскую, гдѣ спали безмятежно И-По и Хонгъ-Ю. Вотъ, наконецъ, деревянныя подошвы его сандалій застучали на верандѣ. Онъ обошелъ кругомъ домъ и раскрылъ ворота. Уангъ и Та-Ньянгъ вошли въ комнату предковъ и оттуда сквозь открытыя двери слѣдили за нимъ. Широкоплечая его фигура въ синей рубахѣ, съ мѣшкомъ риса на спинѣ, мелькнула въ пролетѣ воротъ и исчезла за ихъ краемъ.

– Сынъ мой, сынъ! – простонала Та-Ньянгъ, простирая руки.

Уангъ зажалъ ей ротъ рукою.

– Такъ хочетъ Земля и Небо! – проговорилъ онъ съ трудомъ. Слезы градомъ заструились по осунувшемуся лицу старика.

Супруги подождали, пока шаги удаляющагося сына не затихли окончательно на каменистой тропинкѣ. Тогда только они вышли за ворота. Солнце едва взошло. Покрытыя росою окрестности сверкали, точно усыпанныя алмазами и жемчугомъ. Желтая Та-Шуей-Хи медленно текла серединой долины. Густо неслись по ней суда, суденышки и большія „джонки“. Тамъ, гдѣ охранныя насыпи и плотины скрывали корпусы кораблей, казалось, что ихъ вздутые, желтые и коричневые паруса сами несутся надъ землею, подобно большимъ птицамъ или небеснымъ драконамъ. По многимъ мостамъ, дугою переброшеннымъ черезъ рѣку, шли люди, миновали горбы мостовъ и исчезали по ту сторону ихъ, точно проваливались въ бездну…

А-Пе уже никогда не вернулся въ долину желтой Та-Шуей-Хи. Онъ погибъ, защищая отъ пришельцевъ свою милую родину. Имя его занесено въ скрижали на алтарѣ предковъ, и по праздникамъ это имя ласкаетъ запахъ родныхъ цвѣтовъ, голубой дымъ фиміама и тихія молитвы родныхъ.

КУЛИ. Разсказъ.

Страну Благородной Желтой глины, древнюю колыбель Китая, два года подъ рядъ посѣтила такая засуха, что всякій разсказъ о ней покажется невѣроятнымъ. Старики смутно вспоминали о такомъ же бѣдствіи временъ ихъ младенчества, когда треть мужского населенія принуждена была уйти на югъ. Испытаніе прекратилось только тогда, корда въ числѣ выходцевъ удалились преступники, вызвавшіе своими прегрѣшеніями гнѣвъ Высокаго Неба. Долго спустя, рожденіе дѣвочки встрѣчалось въ семьяхъ, какъ несчастіе. Запросъ на мужчинъ былъ таковъ, что добрые нравы не рушились только благодаря сознанію, что новые грѣхи могутъ вызвать новое наказаніе.

Прошли годы. Незамужнія дѣвушки тѣхъ унылыхъ временъ превратились въ брюзгливыхъ, морщинистыхъ старухъ и незамѣтно вымерли, проклиная злодѣянія людей, лишившихъ ихъ радостей материнства. Обильные урожаи вернули благосостояніе и наполнили житницы, а велемудрые законы Безконечнаго Разума выровняли недочеты жизни. И опять каждая дѣвушка къ шестнадцати годамъ справедливо разсчитывала на суженаго, и опять узкія долины Желтой Глины огласились криками ребятъ, удившихъ рыбу въ пѣнистыхъ горныхъ потокахъ, или игравшихъ камнями на ихъ берегахъ. Опять въ деревенскихъ жилищахъ, выдолбленныхъ подъ рядъ въ толщѣ глинистыхъ обрывовъ, засновали юркія фигурки будущихъ Сыновъ Неба, и изъ открытыхъ оконъ деревянной школы, украшенной пестрыми, красными, синими и зелеными изразцами, понеслись вдоль по ущельямъ громко распѣваемыя поученія древнихъ мудрецовъ.

И вотъ вдругъ, безъ всякой видимой причины пришла бѣда!

Уже въ прошломъ году сборъ пшеницы былъ недостаточенъ, и даже зажиточные хозяева подтянулись и пріуныли, неувѣренные, что имъ удастся прокормиться своимъ зерномъ до новаго сбора.

Ежедневно съ ранняго утра все населеніе, незанятое при полевыхъ работахъ, разбредалось по окрестностямъ въ поискахъ съѣдобнаго. Дѣти, женщины и старики старательно разыскивали безвредные корешки, ловили всякую тварь, птичекъ, мышей, даже кузнечиковъ и саранчу, которые, поджаренные на сковородѣ, куда лучше отсутствія всякой пищи и даже вообще лучше, чѣмъ можно бы судить по ихъ тощему виду. Вскорѣ все удобоваримое было подобрано населеніемъ во всей провинціи.

Между тѣмъ ничто не предвѣщало перемѣны къ лучшему. Солнце проходило по безоблачному небу, подобно палящему дракону. Наступили и прошли праздники „Перемѣны вѣтровъ“, но обычные дожди ихъ не явились. На высокихъ горныхъ пажитяхъ ранніе всходы заострились и быстро пошли въ трубку. Селяне уныло кивали головами и высказывали мнѣніе, что, если такъ дальше пойдетъ, то не собрать имъ даже посѣянныхъ сѣмянъ.

Старикъ Шангъ-Хаи-Су, глава самой многочисленной и вмѣстѣ съ тѣмъ самой бѣдной семьи въ деревнѣ Тунъ-Гуань, все еще крѣпился.

Жилище Шанговъ представляло цѣлый лабиринтъ полутемныхъ комнатъ, вырытыхъ въ глинистомъ обрывѣ на берегу потока Гуань-Хэ. Окна и двери пещеръ походили издали на норы ласточекъ-стрижей, строящихъ свои гнѣзда въ такихъ же обрывахъ. Не только самая высокая вода весеннихъ разливовъ не могла проникнуть къ нимъ, но трудно было пробраться туда по узкому карнизу тропинки и всякому злоумышленнику, которыхъ такъ много всегда во времена всеобщихъ несчастій.

Сначала Шанги, подобно своимъ сосѣдямъ, рыли комнаты одна за другой паралельно стѣнѣ обрыва. Всѣ онѣ снабжены были окнами, а нѣкоторыя изъ нихъ даже дверьми, выходящими на общую узкую площадку, родъ балкона съ низенькими глиняными перилами. Комнаты были очень удобны, много лучше наземныхъ, глинобитныхъ построекъ; онѣ были свѣтлы, сухи, зимою теплы, лѣтомъ прохладны. Въ нихъ помѣщались старшіе члены семьи и буйволъ, общій любимецъ. Шанги продолжали бы рыть все такія же свѣтлыя комнаты, еслибъ не обстоятельство, что въ этой мѣстности былъ только одинъ прочный глиняный утесъ, годный для жилищъ. Всякій человѣкъ обладаетъ въ равной степени правомъ на удобство. Въ виду этого скоро комнаты Шанговъ встрѣтились съ рядами такихъ же комнатъ Танговъ слѣва и Тинговъ справа. Раздѣляющія ихъ стѣнки современемъ, ради увеличенія емкости комнатъ, стали до того тонки, что сквозь нихъ прекрасно проникали разговоры и брань жильцовъ, плачъ дѣтей или сѣтованія стариковъ. Это сильно разнообразило жизнь и сближало сельчанъ. Вообще интересно знать, что дѣлается у сосѣдей, особенно въ деревнѣ, гдѣ такъ тяжело отзывается на всѣхъ проступокъ одного. Вскорѣ Шанги стали рыть комнаты вглубь горы. Эти помѣщенія не были такъ удобны, какъ первыя, но въ нихъ спала ночью молодежь, которая все равно большую часть времени проводитъ на открытомъ воздухѣ.

Снаружи на площадкѣ у главнаго входа, помѣщался крошечный очагъ, гдѣ варили пищу. Тутъ же лежали кучки сухого помета, тщательно собираемаго на топливо по окрестнымъ дорогамъ и полямъ малышами обоего пола.

Къ этому чуть-чуть дымящемуся очагу выходилъ каждое утро старикъ Шангъ-Хаи-Су и подымалъ вверхъ слезящіеся отъ старости глаза. Кругомъ по карнизамъ, надъ еле-свѣтлѣющей бездной стояли точно такія же фигуры въ синихъ нанковыхъ рубахахъ и такихъ же портахъ, съ головами, покрытыми желтыми соломенными колпаками. Косы всѣхъ свѣшивались далеко на спины, и лица всѣхъ были обращены къ небу.

Оттуда въ узкую, бурую расщелину долины глядѣла къ нимъ все такая же, какъ вчера, лучистая, прозрачная синева неба, безъ малѣйшей облачной мути. Внизу съ каждымъ днемъ все тише шумѣлъ пѣнистый Гуань-Хэ. Голоса людей уже безъ труда покрывали его бурленіе.

– Престарѣлый, почтенный сосѣдъ Шангъ, младшій братъ поздравляетъ васъ съ новымъ восходомъ солнца!

– Высокочтимый древній господинъ Тингъ, вашъ презрѣнный слуга желаетъ вамъ всего хорошаго.

– Старый Тангъ, прародитель многочисленныхъ внуковъ, каковъ денекъ!..

– Да! Грѣхи людей совершенно исчерпали доброту Небесъ!.. Ни тучки… ни росинки…

– Къ тому же на высотахъ бушуетъ Западный Драконъ! Видите, какъ колышутся травы на краю утеса!?

– Погибнутъ не только пшеница, но и овощи.

– Ячмень сталъ желтѣе земли…

– Не сойтись намъ въ школѣ и не потолковать-ли о примиреніи?..

– Конечно, лучше отдать своевременно часть, чѣмъ впослѣдствіи все…

– Всѣ, думаю я, не прочь выслушать совѣты престарѣлыхъ сосѣдей!

– Нужно увѣдомить о нашемъ рѣшеніи Янгъ-Ио (старшину).

– Хорошо, я пошлю за нимъ моего внука…

Немного спустя, крутые карнизы тропинки бураго утеса зароились отъ старыхъ и молодыхъ мужчинъ въ соломенныхъ колпакахъ и синихъ деревенскихъ рубахахъ. Вслѣдъ за ними изъ крошечныхъ дверей выбѣгали кучки дѣтей и, столпившись на краю площадокъ, смотрѣли внимательно за удаляющимися. Въ небольшихъ квадратныхъ окошечкахъ мелькали лица женщинъ. Всѣ глядѣли въ тотъ край деревни, гдѣ въ косыхъ лучахъ солнца, робко проскользнувшихъ въ мрачное ущелье, свѣтились яркіе изразцы и золотыя надписи мѣстной школы.

Учитель, въ очкахъ и черной атласной шапочкѣ столичнаго франта, всѣхъ принималъ съ подобающей его званію учтивостью. Онъ былъ радъ, что въ виду сходки не будетъ уроковъ, и что онъ лишній разъ услышитъ титулъ „Сіенъ-Тсеи – Цвѣтущее Дарованіе“, который онъ вполнѣ заслуживалъ за свое глубокомысліе, хотя и не выдержалъ требуемый для него государственный экзаменъ… Что жъ дѣлать? Не всѣмъ везетъ въ этой юдоли воздыханія! Впрочемъ, въ деревнѣ не помнили о его неудачахъ, а вспоминали только о его заслугахъ.

– Многоопытный Сіенъ-Тсеи, каково ведутъ себя наши поросята?!. – освѣдомлялись обязательно отцы послѣ обычныхъ привѣтствій, вѣжливо присѣдая и потрясая кулаками, приподнятыми въ уровень съ головою.

– О, прелестные цвѣты вашихъ семейныхъ садовъ необыкновенно прилежны, но ученіе вещь трудная и не обходится безъ колотушекъ…

– Да, да! Мы это знаемъ по собственному опыту и покорно просимъ васъ не жалѣть вашей трости… Отъ этого вѣрно страдаютъ ваши нѣжныя руки, но…

– Чтожъ дѣлать; всякій долженъ исполнять свои обязанности, дабы миръ и благополучіе современемъ воцарились на землѣ…

– Хуже, что вотъ нѣтъ дождя!

– О, это ужасно! Всякій долженъ углубиться въ себя и искать причинъ на днѣ своей совѣсти. Все въ насъ, въ нашемъ несовершенствѣ, такъ какъ все время не видно было по близости ни иностранца, ни прохожаго-бродяги, могущихъ нарушить гармонію элементовъ. Впрочемъ, кто знаетъ, чѣмъ можно возбудить гнѣвъ Высокаго Неба?! Такъ трудно запомнить все, завѣщанное мудрецами!.. Мы темны, мы невѣжественны и въ силу этого мы порочны… Одна надежда на милосердіе Всеобъемлющаго Начала!

– Ши! (точно такъ) согласились присутствующіе и дружно подняли вверхъ большой палецъ.

Затѣмъ всѣ сразу заговорили. Галдежъ становился все громче, и громче, жесты быстрѣе и выразительнѣе. Тщетно Сіенъ-Тсеи пробовалъ вновь овладѣть всеобщимъ вниманіемъ. Онъ говорилъ умно, краснорѣчиво, учено, но… всякій то же хотѣлъ поговорить… Вѣдь за тѣмъ они сюда и пришли!.. Сіенъ-Тсеи не принималъ этого въ соображеніе, и, въ концѣ концовъ, его совсѣмъ перестали слушать. Его проектъ – пустить къ Небесамъ большого бумажнаго змѣя съ написанной на спинѣ молитвой – провалился. Напрасно Сіенъ-Тсеи обѣщалъ за маленькую плату сдѣлать надпись не хуже пекинскихъ мастеровъ – красиво и отчетливо: жертва найдена была не стоящей въ уровень съ надвигающимся бѣдствіемъ. Въ заключеніе было рѣшено обратиться непосредственно къ святымъ заступникамъ и устроить процессію по полямъ съ чудодѣйственной статуей богини Милосердія.

Немедленно были собраны деньги, и отправлены выборные, съ Янгъ-Ио во главѣ, къ чэ-кіену округа за разрѣшеніемъ, а оттуда въ ближайшій буддійскій монастырь.

На другой день все населеніе Тунъ-Гуаня, празднично настроенное и пріодѣтое, толпилось съ ранняго утра на своихъ дымовыхъ площадкахъ, по карнизамъ утеса. Наконецъ издали донеслись звуки музыки, медленно приближающейся и пробивающейся сквозь шумъ Гуань-Хэ.

– Идутъ!

Всѣ, отъ мала до велика, быстро хлынули внизъ, даже женщины оставили на этотъ разъ свои работы и смѣло зашагали на встрѣчу любимой богинѣ на своихъ большихъ, мужицкихъ, никогда не бинтованныхъ ногахъ.

Впереди кортежа шли два мальчика, два монастырскихъ послушника въ желтыхъ шелковыхъ балахонахъ. Одинъ несъ большой бумажный фонарь на длинной палкѣ, другой огромный вѣеръ богини ярко-краснаго цвѣта съ золотыми буквами. Дальше шли музыкангъ съ пронзительными, предлинными трубами, съ пузатыми важными барабанами, со сладкозвучными, мѣдными досками – „ло“. За ними, высоко поднятая на воздухъ руками дюжины крѣпкихъ ламъ, плыла мѣдная статуя богини подъ краснымъ зонтикомъ съ трехъ-сложной золотой бахромой. Ея темный ликъ кротко улыбался, ея лѣвая рука благословляла все живое, а правой она придерживала у груди маленькаго будду. Ея привѣтливость и спокойствіе сразу наполнили надеждой сердца измученнаго населенія. Всѣ съ ликованіемъ присоединились къ процессіи. Громче заигралъ оркестръ, ламы запѣли гнусавыми голосами гимнъ, многіе изъ крестьянъ зажгли цвѣтныя свѣчи древеснаго воску и благовонныя курильницы. По крутой тропинкѣ процессія поднялась вверхъ, на горныя пашни. Тамъ солнце безжалостно пылало, и тихо волновались въ его жгучихъ лучахъ пожелтѣвшіе, запыленные хлѣба. Процессія двинулась вдоль полей, извиваясь точно огромный тысяченогій змѣй въ клубахъ поднятой имъ пыли и жертвеннаго дыма. Краски одѣяній, вѣеровъ и зонтовъ, мѣдь инструментовъ, позолота украшеній, искры огней… пестрѣли и переливались въ горячемъ, дрожащемъ воздухѣ, точно радужная чешуя божественнаго дракона.

Два слѣдующіе дня прошли въ томительномъ ожиданіи. Правда, по небу проплыла парочка бѣленькихъ тучекъ, но, очевидно, грѣхи жителей Тунъ-Гуаня много превышали стоимость одной процессіи. Болѣе зажиточные крестьяне стали поговаривать о новой процессіи, но бѣдняки не торопились: во-первыхъ, въ виду большого спроса на богиню, ламы сильно подняли цѣну; во-вторыхъ, возможность получить ее въ очередь наступила бы для ихъ деревни не скоро, и хлѣба бы къ тому времени навѣрно пропали, а вмѣстѣ съ ними пропали бы и уплаченныя впередъ деньги…

Старикъ Шангъ-Хаи-Су ходилъ печальный. Два взрослые его сына, холостяки – Шангъ-Ю-Лянгъ и Шангъ-Шангъ-Си, казалось, меньше всѣхъ замѣчали это. Они продолжали весело и усердно работать, хотя ни для кого не оставалось тайной, что дѣло-то ближе всего касалось именно ихъ. Наконецъ, разъ вечеромъ маленькій Хонгъ-Ю, поджидавшій всегда возвращавшихся съ работъ братьевъ у подъема тропинки, взобрался на обычное свое мѣсто, на шею силача Шангъ-Си, свѣсилъ ноги съ обѣихъ сторонъ его головы, ухватился за его косу и крикнулъ важно: тпрру! что называлось „играть въ слона“.

– Знаешь, Си, добавилъ онъ, когда они тронулись, – я рѣшилъ, что мы не будемъ теперь терять времени попусту. Я не только буду поджидать тебя вечеромъ, но и поутру я буду вставать нарочно раньше и съѣзжать на тебѣ внизъ. Ма-Лію говорила, что ты скоро уйдешь и никогда уже не вернешься. Какъ же тогда я буду играть въ слона? Вѣдь не смогу я влѣзть тебѣ на спину, если тебя не будетъ… Посуди самъ!..

Рука Си, придерживавшая за щиколку ногу братишки, дрогнула.

– Когда же это она говорила?

– Да вотъ сегодня утромъ…

– Ну, и что еще говорила?

– Да ничего… А только послали Вучаня къ дядямъ, на край деревни.

– И дяди уже пришли? – спросилъ идущій впереди Ю-Лянгъ.

– Нѣтъ, но сказали, что придутъ вечеромъ.

Парни ускорили шаги. Дома встрѣтили ихъ обычнымъ образомъ: невѣстки подали имъ тазы съ теплой водой и тряпками для умыванія передъ ужиномъ, затѣмъ вся семья усѣлась за столъ: взрослые мужчины отдѣльно, женщины и дѣти отдѣльно.

Тѣмъ не менѣе Ю-Лянгъ и Си сразу замѣтили во взглядахъ старика отца и старшихъ женщинъ, что свершилось уже то страшное, жестокое, что ихъ глубоко волновало, но о чемъ они не смѣли спросить.

Вскорѣ явились дяди Шангъ-Шо и Шангъ-Лафъ; передъ алтаремъ предковъ были зажжены свѣчи и курильницы; Шангъ-Хаи-Су открылъ семейный совѣтъ краткой молитвой.

Тщательное и подробное изслѣдованіе положенія семьи привело собравшихся къ очень грустнымъ заключеніямъ.

– Ю-Лангъ и Си, подойдите сюда! – проговорилъ, наконецъ, медленно, Шангъ-Хаи-Су. – Вы слышали и, надѣюсь, поняли, что нѣтъ другого исхода, какъ уйти вамъ за пищей и заработкомъ въ богатыя, южныя провинціи. Пребываніе ваше здѣсь всѣмъ намъ въ тягость, хотя, надо сознаться, вы и послушные и прилежные труженики. Но для того, чтобы работать – нужна работа, для того, чтобы ѣсть – нужна пища. Грѣхи людей оскорбили Небо. Вызвавшіе его высокій гнѣвъ должны уйти отсюда. Но кѣмъ или чѣмъ онъ вызванъ, – никто не знаетъ. Не сомнѣваюсь, что грѣшники давно бы сами удалились, чтобы избавить своихъ присныхъ отъ мученій. Но чувства Неба никому неизвѣстны. Поэтому должны уйти многіе, чтобы ушли вмѣстѣ съ ними никому невѣдомые виновники. Впрочемъ, тотъ, кто будетъ трудолюбивъ, малотребователенъ, скроменъ, почтителенъ къ старикамъ, кто будетъ соблюдать законы и поученія мудрецовъ, тотъ сохранитъ неприкосновеннымъ свое лицо и вернется къ намъ… Надѣюсь, сыновья мои, что вы вернетесь и принесете съ собою достаточно денегъ, чтобы купить мнѣ гробъ и прилегающее къ намъ поле Ніао-Теи… Тогда заживемъ на славу!.. Мнѣ бы очень хотѣлось увидѣть все это своими глазами, но я старъ и боюсь, что прощаюсь съ вами навѣки… Не курите опіума и избѣгайте судовъ и полиціи!

– Зачѣмъ, отецъ, говорить о смерти? Куда бы судьба ни забросила насъ, мы будемъ посылать оттуда деньги, необходимыя для поддержанія твоего драгоцѣннаго здоровья. Изъ южныхъ-ли провинцій, или изъ сѣверной столицы, или изъ земель рыжихъ, заморскихъ чертей, – мы будемъ посылать деньги… Будемъ ихъ копить, будемъ работать… – бойко заговорилъ Ю-Лянгъ, выступая немного впередъ.

Шангъ-Си не двигался. Сильныя плечи его повисли, полные слезъ глаза тупо смотрѣли въ землю. Онъ чуть прислонился къ стѣнкѣ, чтобы не выдать своей слабости. Родная, бурая лощина съ бушующимъ на днѣ потокомъ Гуань-Хэ, узкіе карнизы домашнихъ площадокъ, лѣпящихся точно ласточкины гнѣзда у утеса, нагорныя пажити, гдѣ каждая горсть земли прошла сквозь его пальцы… братья, товарищи, сосѣди, молодыя дѣвушки, – все мелькало передъ нимъ въ прощальномъ хороводѣ, уходило въ золотую безвозвратную даль… Впереди открывалось будущее, туманное и неизвѣстное…

Но Си былъ юноша, воспитанный въ строгихъ, старинныхъ правилахъ. Поэтому, когда глаза присутствующихъ обратились къ нему, онъ медленно поднялъ вверхъ большой палецъ… Но онъ молчалъ.

– Хао! – Хорошо! сказалъ бойко за него и за себя Ю-Лянгъ.

Вѣсть о томъ, что сыновья старика Шангъ-Хаи-Су уходятъ на югъ, съ быстротою молніи облетѣла, деревню. Сосѣди стали являться къ нимъ съ посильными приношеніями и выраженіемъ сочувствія, тѣмъ болѣе искреннимъ, что многіе подумывали о скоромъ, можетъ быть, прощаніи и со своими близкими. Къ тому же Шанговъ любили за ихъ тихій нравъ, услужливость и трудолюбіе. Подарки односельчанъ были все дешевые, но нужные предметы: тотъ принесъ нѣсколько паръ соломенныхъ подошвъ, другой – горсточку риса, третій – бичевочную шлею для котомки, иной, наконецъ, – мелкую монету. Сіенъ-Тсеи, который, какъ это всѣ знали, былъ настолько же бѣденъ, насколько ученъ, не могъ принести никакого подарка. Но и онъ не явился съ пустыми руками, – онъ сказалъ прекрасную напутственную рѣчь, оцѣненную всѣми по достоинству.

– Человѣку свойственно заблужденіе, – началъ онъ стариннымъ изреченіемъ, – но вы остерегайтесь его. Когда пройдете „Страну Цвѣтовъ“ и очутитесь на берегу Голубого Моря, избѣгайте пуще всего рыжихъ заморскихъ чертей. Они нелюди, они плодъ преступнаго брака мартышки съ гусемъ, чему лучшее доказательство – ихъ длинный птичій носъ и растущая на лицѣ шерсть. Они варвары, не поклоняющіеся Небу, отрицающіе семью и предковъ, чему не должны мы удивляться, разъ знаемъ о ихъ позорномъ происхожденіи. Они ловко строятъ корабли, машины, дома, приготовляютъ замѣчательныя желѣзныя и мѣдныя вещи… Но лучше всего они выдѣлываютъ орудія убійства. Это понятно: вѣдь они въ тайнѣ питаются человѣческими мозгами и тѣломъ убитыхъ… Оттуда они черпаютъ свои чудодѣйственныя знанія и свою жестокость… Пища всегда соотвѣтствуетъ нравамъ. Мы, питающіеся рисомъ и пшеницей, знаемъ, какъ воздѣлывать ихъ. Охотникъ изловчается въ охотѣ за звѣрями, рыбакъ изучилъ нравы рыбы. Понятно, почему ужасные бѣлые людоѣды являются лучшими солдатами и искуснѣйшими убійцами людей. Правда, я самъ ихъ не видалъ, но всему этому я вѣрю, такъ какъ я читалъ это въ объявленіи, расклеенномъ въ городѣ Синань по приказанію вице-короля. Я въ это время, въ числѣ прочихъ, держалъ тамъ государственный экзаменъ; по этому поводу туда стекались люди со всѣхъ концовъ государства, и много было такихъ, которые видѣли лично, рыжебородыхъ дьяволовъ. Всѣ увѣряли, что они ужасно дерзки, скверно пахнутъ, что глаза у нихъ пронзительные, горятъ точно глаза хищнаго тигра, и что они совсѣмъ не знаютъ правилъ вѣжливости… Обѣщайте мнѣ остерегаться ихъ! Обѣщаете?..

– Обѣщаемъ… обѣщаемъ, добрѣйшій Сіенъ-Тсеи! – воскликнули дружно всѣ присутствующіе.

– Слышишь, милый старшій мой братъ! – заговорилъ тихонько маленькій Хонгъ-Ю, обнимая шею Шангъ-Си. – Обѣщай мнѣ что ты удерешь, хотя бы и было тебѣ любопытно!

Шангъ-Си посадилъ мальчика себѣ на шею, и они спустились въ обществѣ съ другими малышами къ руслу потока, чтобы тамъ въ послѣдній разъ сыграть въ слона. „Слонъ“ въ тотъ разъ сильно ревѣлъ и хваталъ хоботомъ всѣхъ, кто недостаточно скоро убѣгалъ прочь отъ него.

––––

Когда братья Шанги, послѣ нѣсколькихъ дней усиленной ходьбы, выбрались, наконецъ, изъ лабиринта родныхъ ущелій – узкихъ и дикихъ, – то очутились неожиданно на краю обширной слабо взволнованной равнины, прорѣзанной широкой рѣкой. Теплый южный вѣтеръ несъ къ нимъ запахъ воздѣланной земли и цвѣтовъ. Все пространство, вплоть до горизонта, замкнутаго цѣпью высокихъ горъ, было сплошь усѣяно садами, полями, деревнями и отдѣльными бѣленькими, хорошенькими фанзами. Посрединѣ долины у рѣки виднѣлся большой городъ съ зубчатыми стѣнами и остроконечными крышами храмовъ и дворцовъ. Братья никогда въ жизни не видѣли высокихъ многоэтажныхъ каменныхъ построекъ, не знали красиво выгнутыхъ черепичатыхъ крышъ, блестящихъ и разноцвѣтныхъ, какъ спины сказочныхъ чудовищъ. Они стояли удивленные и очарованные. Къ тому же они впервые увидѣли здѣсь рощи крупныхъ деревьевъ, о которыхъ они только слыхали кой-что на своей безлѣсной родинѣ. На дорогѣ, по которой они робко пошли впередъ, двигалось множество прохожихъ, брели мулы и ослы, отягченные вьюками, на поляхъ вездѣ копошились рабочіе.

– Вотъ ужъ здѣсь такъ навѣрное найдемъ работу! сказалъ весело Ю-Лянгъ. Шангъ-Си, который зазѣвался и отсталъ отъ брата, быстро настигъ его, какъ бы опасаясь, что работа уйдетъ отъ него. Больше всего удивляли братьевъ оросительные каналы, въ которыхъ вода струилась высоко по откосамъ холмовъ.

– Откуда только она берется? Смотри, Си: она какъ будто течетъ въ гору! восклицалъ Ю-Лянгъ.

Братья заспорили, и только, когда они набрели на водокачку, работавшую недалеко у дороги, они поняли, въ чемъ дѣло. Три рослыхъ парня, придерживаясь руками за перекладину, ловко нажимали ногами ступени быстро вращавшагося ворота.

– Добро пожаловать! весело крикнули работавшіе зазѣвавшимся на нихъ братьямъ.

Тѣ подошли.

– Не позволите ли намъ, престарѣлые люди… началъ Ю-Лянгъ заученную имъ еще дома фразу, – замѣнить васъ малую толику времени въ вашемъ трудномъ занятіи! закончилъ Си, подталкиваемый въ бокъ братомъ.

– Мы сами люди бѣдные, насилу заработываемъ пропитаніе. Поработать вамъ можемъ позволить очень мало, не больше, чѣмъ на трубку опія…

– Не куримъ!

– Да вы откуда?

– Мы дальніе.

– Слышимъ, говоръ вашъ не здѣшній! А можетъ, быть, вы дикіе Ло-Ло!?

– Нѣтъ. Мы изъ страны „Желтой Глины“.

– Хосъ! Знаемъ ее по слухамъ. Это тамъ, гдѣ сѣютъ пшеницу, и гдѣ стоитъ славный городъ Лянъ-Чжоу. Что-жъ, это хорошая страна, страна древнихъ китайцевъ. Что же погнало васъ сюда, къ вашимъ презрѣннымъ сосѣдямъ?

Братья разсказали вкратцѣ о постигшемъ ихъ провинцію бѣдствіи. Во время разговора одинъ изъ рабочихъ уступилъ свое мѣсто Си. Парень радостно ухватился за перекладину и повисъ въ воздухѣ, стараясь попасть ногою на движущіяся педали, но оступился и шлепнулся въ грязь у корыта. Рабочіе засмѣялись.

– Должно быть, нашъ дальній братъ никогда не топталъ воды. Ихъ страна вѣрно не нуждается въ такомъ нелѣпомъ учрежденіи?.. Тамъ вѣрно всегда во-время падаютъ дожди? Мы совѣтуемъ нашимъ дальнимъ братцами пока что, пристроиться къ носильщикамъ… Тамъ легко, тамъ нужны только крѣпкія руки да проворныя ноги…

Имъ отказали въ новомъ испытаніи изъ опасенія, чтобы они не испортили водокачку, но напоили ихъ холоднымъ чаемъ изъ большого фарфороваго чайника, спрятаннаго отъ лучей солнца въ соломенномъ чехлѣ.

Братья оттуда направились прямо въ городъ. Чѣмъ ближе подходили они къ высоко подымающейся, многоэтажной башнѣ воротъ, тѣмъ гуще становилась толпа движущихся по дорогѣ прохожихъ. Гуськомъ, другъ за другомъ шли вереницей продавцы съ корзинами цвѣтовъ, плодовъ или овощей, рыбаки съ чанами живой, плещущейся въ водѣ рыбы, булочники съ лотками горячихъ лепешекъ; возчики ловко катили передъ собою маленькія, ручныя одноколесныя телѣжки, нагруженныя доверху товаромъ; тутъ же громыхали большія, неуклюжія телѣги, запряженныя мулами, ослами и буйволами. Люди всевозможныхъ возрастовъ проходили, сгибаясь подъ тяжестью разнообразныхъ грузовъ. Шумъ шаговъ, постукиваніе колесъ и говоръ человѣческихъ голосовъ возрастали по мѣрѣ приближенія къ городу. Въ городскихъ воротахъ, высокихъ и темныхъ, потокъ людей сталъ еще гуще и стремительнѣе. Когда же оттуда братья проскользнули въ узкія улицы города, головы у нихъ отъ сутолоки совсѣмъ закружились. По обѣимъ сторонамъ прямой, безконечно длинной улицы тянулась сплошная лента пестрыхъ, узорчатыхъ лавокъ. Ихъ темные, широко открытые входы, окруженные рѣзными, ярко раскрашенными бордюрами, заманчиво звали прохожихъ со знойной, пыльной улицы въ прохладную глубину, гдѣ среди товаровъ покупатели и торговцы во время торга дружно распивали чаи. Вверху, надъ лавками высились ажурныя галлереи и вычурные карнизы красивыхъ кровель. Безконечное множество цвѣтныхъ торговыхъ знаковъ, вывѣсокъ съ золотыми буквами, цвѣтныхъ фонарей, флаговъ, лентъ, пучковъ красной бумаги колыхалось вдоль улицы надъ головами прохожихъ, точно причудливая воздушная бахрома, развѣшенная тамъ ради усиленія блеска затопляющихъ улицу солнечныхъ лучей. Внизу гудѣлъ человѣческій прибой. Всадники, пѣшеходы, торговцы и покупатели, ремесленники и прохожіе, – всѣ кричали точно на перебой, всѣ суетились, горячились, размахивали руками, уходили прочь или вѣжливо присѣдали другъ передъ другомъ, изображая одинъ изъ восьми общеупотребительныхъ поклоновъ. Ю-Лянгъ и Си знали ихъ только четыре, а всѣ восемь въ Тянъ-Гуанѣ зналъ, пожалуй, только одинъ учитель. Братья то и дѣло останавливались, пораженные чѣмъ-либо до сихъ поръ ими невиданнымъ. Си постоянно о чемъ-то спрашивалъ болѣе бойкаго Ю-Лянга, но тотъ не могъ разобрать вопросовъ, оглушенный непривычнымъ для него жужжаніемъ человѣческаго улья. Самые разнообразные звуки, которыми продавцы оповѣщали публику о своемъ присутствіи или приближеніи, дребезжаніе колокольчиковъ, насвистываніе свирѣлей, звонъ мѣдныхъ тарелокъ ло, стукъ кухонныхъ ножей, удары молотовъ въ кузницахъ, скрипъ жернововъ, журчаніе веретенъ и тысячи другихъ звуковъ смущали дикихъ горныхъ поселянъ. Они жались другъ къ другу и постоянно сторонились, но не въ ту сторону, невпопадъ, наступали на ноги прохожимъ, толкали ихъ и сами взамѣнъ получали ругань и толчки. Изрѣдка проходили по направленію къ воротамъ похоронныя процессіи въ бѣлыхъ одѣяніяхъ, съ музыкой во главѣ или свадебные кортежи въ красныхъ платьяхъ, съ красными носилками, гдѣ за задернутыми занавѣсками робко пряталась невѣста. Тогда въ узкихъ проходахъ народъ прижимался къ стѣнкамъ и затихалъ на мгновеніе. Изрѣдка встрѣчались два паланкина, и носильщики затѣвали невѣроятную ругань, споря о томъ, кому подымать вверхъ свою тяжесть.

Братья, привыкшіе ходить по простору, сильно устали. Они все торопились и все высматривали уютное мѣстечко, гдѣ бы имъ остановиться, присѣсть и отдохнуть. Но такого мѣста не оказывалось. Каждый уголокъ былъ уже занятъ, вездѣ были люди, – чужіе, равнодушные къ нимъ люди, громко разговаривавшіе о своихъ дѣлахъ.

Наконецъ, въ пролетѣ одной улицы блеснула рѣка. Шанги направились туда, такъ какъ имъ показалось, что тамъ больше воздуха и больше простора. Выбравшись изъ темныхъ переулковъ на солнечный свѣтъ, они вздохнули съ облегченіемъ, хотя набережная тоже полна была движущагося люда. По рѣкѣ густо сновали суда – большія и маленькія, нарядныя и убогія.

Проплывали ярко-раскрашенные, убранные цвѣтами „чайные дома“, гдѣ весело играла музыка и мелькали разодѣтыя женскія фигуры. Простяки зазѣвались на эти „Сады благовонныхъ цвѣтовъ“ и получили ударъ палкою отъ полицейскаго съ желтымъ дракономъ на спинѣ, который разгонялъ народъ впереди ѣдущаго верхомъ мандарина. Братья въ испугѣ бросились къ мосту, перекинутому дугою на тотъ берегъ. У подъема на мостъ стояли кучками уличные повара съ жестяными кухонными ящиками на тонкихъ бамбуковыхъ подставкахъ. Запахъ горячей пищи напомнилъ братьямъ, что они съ утра не ѣли, и они робко приблизились къ важному толстяку съ черпакомъ въ рукѣ, чтобы условиться о цѣнѣ, какъ вдругъ Ю-Лянгъ почувствовалъ легкое, какъ-будто случайное прикосновеніе къ тому мѣсту, гдѣ онъ носилъ связку монетъ, подаренныхъ односельчанами на дорожные расходы. Онъ сейчасъ же пощупалъ поясницу и, не найдя денегъ, заоралъ во всю глотку:

– Воръ!.. укралъ!.. мои сапеки!

Говоръ притихъ на мгновеніе; затѣмъ поднялся переполохъ, и кто-то бросился бѣжать. Братья кинулись за нимъ, но бѣглецъ оказался ловчѣе ихъ; онъ умѣло миновалъ препятствія, смѣло нырялъ среди прохожихъ и скоро выбрался на мостъ. Братья гнались за нимъ, кричали, но запыхались и все дальше отставали отъ него. Тогда Ю-Лянгъ вспомнилъ старинный обычай и, спасая свое достояніе, заревѣлъ во всю мочь:

– Стой, стой! Или я брошусь въ рѣку… и… кровь моя пусть падетъ на тебя.

Онъ рѣшительно направлялся къ периламъ. Воръ оглянулся и замедлилъ шаги. Ю-Лянгъ уже вздѣвъ на каменный бортъ, но не кидался, наблюдая за хищникомъ.

– Постой… подожди!.. закричалъ тотъ, останавливаясь и поворачиваясь къ нему. – Поговоримъ!..

Оба Шанги стали къ нему быстро приближаться.

Мои сапеки!.. Мои сапеки!.. отдай мои сапеки!.. повторялъ грозно Ю-Лянгъ. Шангъ-Си уже готовился схватить вора за шиворотъ, но между ними вдругъ встали неизвѣстно откуда явившіеся люди. Они молча, хмурно глядѣли въ лицо братьямъ и мѣшали имъ наброситься на вора. Тотъ медленно отступалъ къ берегу.

– Это всѣ наши деньги… Не умирать-же намъ съ холоду!!

– И мнѣ не умирать-же съ голоду… Я вотъ добровольно возвращу моему старшему брату половину связки, и пусть мой старшій деревенскій братъ поблагодаритъ за науку… Я не желаю ничьей гибели, и кидаться въ воду не за чѣмъ… Но я воръ и живу затѣмъ, чтобы люди берегли свое добро и не зѣвали зря по сторонамъ… Пусть мой деревенскій братъ помнитъ это и пусть избѣгаетъ судовъ и полиціи…

– Пусть избѣгаетъ судовъ и полиціи… О да! согласились окружающіе…

– Бери свою половину… бери и благословляй великодушіе побѣдителя!..

Лицо Ю-Лянга побагровѣло, онъ собирался крикнуть обидчикамъ въ упоръ грубое проклятье, но Шангъ-Си придержалъ его за рукавъ.

– Бери свои сапеки и уходи, а то вѣдь и мы можемъ раздумать… Къ тому же ты обратилъ уже на себя вниманіе желтаго дракона на томъ концѣ моста, и мы тебя оставимъ ему въ добычу, дабы ты былъ наказанъ за глупость! Воръ ловко разорвалъ ремень, всунулъ въ руку Ю-Лянга его долю и незамѣтно исчезъ въ толпѣ. Братья замѣтили, что полицейскій дѣйствительно направляется къ нимъ, и тоже постарались улизнуть.

Таково было первое знакомство сыновей почетнаго Шангъ-Хаи-Су съ кипучей жизнью „Страны цвѣтовъ“.

Впослѣдствіи они наловчились, прошли не одну густо населенную и роскошно воздѣланную долину, посѣтили не одинъ многолюдный городъ и бродили по селамъ и отдѣльнымъ фанзамъ въ поискахъ работы. И вездѣ отказывали имъ, вездѣ они чувствовали себя лишними среди занятой, озабоченной толпы. Какъ только заговаривали они о работѣ, лица людей каменѣли, взгляды ихъ дѣлались враждебны, точно просящіе совершили преступленіе. Сапеки братьевъ таяли, точно воскъ подъ лучами лѣтняго солнца. Мало-по-малу они привыкали довольствоваться ежедневно горстью риса, затѣмъ они научились ѣсть черезъ день, спать, гдѣ придется, и не брезговать ничѣмъ, что только способенъ переварить желудокъ. Они исхудали, платье ихъ превратилось въ лохмотья, они извѣрились въ свое счастье и свои силы. Они спускались все ниже, въ тѣ круги, гдѣ встрѣчались только съ такими же, какъ они, алчущими труда и ѣды существами. И вездѣ они слышали въ отвѣтъ:

– Много своихъ у насъ, такихъ-то… Не надо!..

– Своихъ?! Развѣ мы не сыны Неба! Шангъ-Си, неужели ты такой сильный и ничего… не можешь подѣлать?! простоналъ какъ-то Ю-Лянгъ.

– Подожди, братъ, попробуемъ пройти къ морю: тамъ, говорятъ, въ городахъ много работы и денегъ!

– Къ морю? Дойдемъ ли туда?.. У насъ вѣдь ничего нѣтъ!

Онъ показалъ брату ремешокъ, на которомъ не болталось уже больше ни одной бляшки сапекъ.

– Проклятые воры! Вѣдь хватило бы какъ разъ!

– Не проклинай, братъ: и они… тоже… какъ мы… Что будетъ еще… не знаемъ!.. тихо замѣтилъ Шангъ-Си.

И вдругъ счастіе улыбнулось имъ. Недалеко отъ города Ченъ-Ту-Фу, на крутомъ перевалѣ, осклизломъ отъ выпавшаго дождя, они повстрѣчали группу носильщиковъ, отдыхавшихъ сидя на корточкахъ съ трубками въ зубахъ. Два паланкина стояли тутъ же на камняхъ. Около одного изъ нихъ лежалъ, вытянувшись на спинѣ, страшно исхудалый рабочій, у другого стояли и разговаривали двое мужчинъ, одѣтыхъ получше.

– Сіенъ-сенъ (господа)! заговорилъ заученнымъ голосомъ Ю-Лянгъ. – Мы два дня уже ничего не заработали, – не позволите ли намъ заступить васъ, чтобы тѣмъ временемъ вы могли отдохнуть въ желательной вамъ степени!?

– Вы хорошо попали, – одинъ изъ нашихъ умираетъ… Обратитесь вонъ туда! отвѣтили ему носильщики.

Рабочіе кивнули головами по направленію къ разговоривающимъ господамъ. Братья стали подходить туда, учащенно кланяясь. Вдругъ тотъ, что стоялъ къ нимъ спиною, повернулся. Парни обомлѣли: они очутились лицомъ къ лицу съ рыжеволосымъ, голубоглазымъ, косматымъ дьяволомъ, „потомкомъ гуся и обезьяны“…

Европеецъ вопросительно глядѣлъ на нихъ.

– Чего вамъ нужно? спросилъ разговаривавшій съ нимъ китаецъ-подрядчикъ.

Парни пришли въ себя и вспомнили о своемъ безысходномъ положеніи.

– Сіенъ-сенъ! заговорилъ стоящій впереди Шангъ-Си. – Мы два дня уже ничего не…

– Мы замѣтили, что знатные путешествинники находились въ затрудненіи, быстро перебилъ его Ю-Лянгъ. – И хотя мы очень торопимся по своимъ дѣламъ въ Чен-Ту, но мы рѣшили остаться и выручить знатныхъ путешествинниковъ изъ бѣды, согласно изреченію „Хлопоты легки и пріятны для друга!“

– Развѣ вы носильщики?!. спросилъ подрядчикъ.

– Нѣтъ. Но мы очень способны къ носкѣ. Мой братъ повертываетъ самымъ тяжелымъ человѣкомъ, точно мячикомъ. Мы выносливы и потащимъ, но покачивая и не спотыкаясь, не хуже самыхъ лучшихъ носильщиковъ, такъ какъ худоба наша происходитъ не отъ внутреннихъ нашихъ недостатковъ, а отъ продолжительнаго поста въ честь пяти боговъ…

Шангъ-Си слушалъ и удивлялся краснорѣчію брата. Оно превосходило даже краснорѣчіе Сіенъ-Тсеи и способно было, по его мнѣнію, устранить самыя отчаянныя сомнѣнія. Тѣмъ не менѣе подрядчикъ не торопился съ предложеніемъ.

– Хорошо! сказалъ наконецъ онъ. – Я согласенъ представить вамъ возможность поучиться. Я вамъ дамъ питательную пищу, но платы я вамъ не могу назначить, пока вы не научитесь въ достаточной мѣрѣ, чтобы удостоиться пріема въ нашу славную корпорацію…

– Хитрый Ю-Лянгъ скрылъ свою радость и незамѣтнымъ кивкомъ руки удержалъ двинувшагося было съ мѣста брата.

– Достаточно ли вамъ будетъ день пробы?

– Не сомнѣваюсь въ вашихъ способностяхъ, но ваши достоинства наврядъ ли опредѣлятся раньше Ченъ-Ту…

Переговоры продолжались бы, по всей вѣроятности много дольше, если бы не прервалъ ихъ болѣзненный стонъ, раздавшійся внутри ближайшаго паланкина. Европеецъ торопливо нагнулся къ окошку носилокъ. Тогда только братья замѣтили тамъ блѣдное восковое лицо покоящейся на подушкахъ женщины.

– Ну, принимайтесь! крикнулъ на рабочихъ подрядчикъ.

– Я думаю, что вы можете насъ сейчасъ же покормить, такъ какъ нашъ человѣколюбивый поступокъ освобождаетъ насъ отъ обѣта пяти богамъ! быстро заговорилъ Ю-Лянгъ.

Подрядчикъ кивнулъ головою; братья тутъ же получили нѣсколько пшеничныхъ лепешекъ, изъ общихъ запасовъ, часть груза, и кортежъ двинулся дальше.

Шанги чрезвычайно быстро усвоили всю премудрость почтенной корпораціи носильщиковъ. Ю-Лянгъ черезъ день покрикивалъ не хуже другихъ въ тактъ движеніямъ:

– Охъ-охъ-о!

– Э-хе-хе!

– Э-хо-ли!

– А-хо-ли!

– И-хи-хи!

А дня черезъ два уже онъ обмѣнивался пѣвучими совѣтами:

– Хуа-ды-хынь! (очень скользко).

– Цай-ды-вынь! (ступаю твердо).

– Цзо-тоу-као! (лѣвой стороной задѣнешь).

– Цай-ю! (ступаю вправо).

– Цянь-кунъ, лянь-шоу-као! (впереди ровъ, съ обѣихъ сторонъ препятствіе).

– Го-цюй-тао! (перепрыгивай, валяй).

Благодаря зоркости глазъ и смѣтливости, онъ лучше другихъ замѣчалъ неудобства пути, и носильщики стали посылать его впередъ.

Молчаливый Шангъ-Си обнаруживалъ зато другія качества. Онъ настолько плавно двигался, твердо ступалъ, ловко удерживалъ равновѣсіе и ритмъ покачиванія въ самыхъ разнообразныхъ условіяхъ, что подрядчикъ немедленно назначилъ его въ носильщики къ больной иностранкѣ. Сначала Шангъ-Си пугливо озирался при малѣйшемъ восклицаніи, даже движеніи „преданныхъ дьяволу варваровъ“, но затѣмъ привыкъ и даже полюбилъ грустное лицо „стараго длинноносаго господина гуся“, больную же „гусыню“ несъ бережно, точно яйцо благодѣтельнаго дракона. Ея слабые стоны гулко отзывались въ добромъ сердцѣ парня, вызывая въ немъ укоры совѣсти за всякій неловкій шагъ.

– Хорошо! Ловкачи!.. – подбадривали ихъ товарищи.

– Осталось вамъ только вкупиться въ носильщики… Вотъ получите деньги въ Чен-Ту и сейчасъ же внесете сборъ въ кассу и устроимъ пирушку.

– Да еще слѣдуетъ вамъ выучиться курить опій!.. Безъ этого нельзя. Зачастую носильщику ни поѣсть некогда, ни согрѣться негдѣ; одно утѣшеніе, поддержка и подкрѣпленіе – трубочка хорошаго опія!.. поучалъ ихъ старый носильщикъ.

Но Шангъ-Си не нуждался ни въ какой поддержкѣ; онъ даже на тощихъ хлѣбахъ подрядчика сталъ быстро поправляться, и крѣпкія его мышцы опять закруглились и залоснились, точно бронза. Ю-Лянгъ не прочь былъ попробовать интереснаго снадобья, но строгій взглядъ брата всегда удерживалъ его во-время.

– Подожду, когда вкупимся!.. отвѣчалъ онъ искусителямъ.

Братья вправду предполагали, что, наконецъ, нашли пристанище для своихъ жаждущихъ труда рукъ. Подрядчикъ – онъ въ то же время и староста ихъ маленькой артели – помалкивалъ, но, казалось, былъ ими доволенъ.

Путешественники оставили горы и двигались по довольно населенной, плодородной долинѣ. Имъ навстрѣчу частенько попадались толпы носильщиковъ, здоровались съ ними и проходили мимо, но ни одна партія не нагнала ихъ. Подрядчикъ все ихъ поторапливалъ.

– Ребята! если эта заморская чертиха умретъ въ пути, насъ еще, пожалуй, притянутъ къ суду за неподачу своевременно помощи путешественникамъ… Ну, ну… трогайте!.. Вытягивайте ноги!..

Носильщики напрягали остатки силъ и неслись какъ птицы. Иностранка стонала все жалобнѣе, а „старый гусь“ замирающимъ голосомъ говорилъ подрядчику:

– Слушайте, скажите имъ, что за всякій лишній день, если прибудутъ до срока въ Чен-Ту, я заплачу имъ ланъ серебра!..

– Эй, ребята, вытягивайте ноги! Опять этотъ заморскій чортъ грозилъ мнѣ судомъ, если жена его умретъ въ пути. Имъ обычай запрещаетъ умирать въ пути! переводилъ, грозно хмурясь, подрядчикъ.

Носильщики не ѣли и не спали, все вытягивали ноги. Нѣкоторые высказывали надежду, что „старый гусь“ наградитъ ихъ за небывалые труды. Но „старый гусь“, повидимому, сошелъ съ ума; онъ все требовалъ больше скорости и утверждалъ, что они движутся тише черепахи.

– Слушай, подрядчикъ! Ты имъ скажи, что я добавлю два лана за каждый лишній день, что я добавлю, сколько они захотятъ…

– Хорошо, знатный господинъ! я имъ скажу!..

И опять подрядчикъ расписывалъ носильщикамъ въ самыхъ яркихъ краскахъ гнѣвъ и мстительность „иноземнаго гуся“ и его намѣреніе „ударить въ большой барабанъ правосудія“, если его „гусыня“ умретъ въ пути.

Носильщики пыхтѣли, выбивались изъ силъ, ругались, наконецъ, взбунтовались:

– Мочи нѣтъ! Довольно!.. Мы не согласны дальше бѣжать… Кво упалъ, чтобы больше не встать, Гіангъ остался, Чуей не можетъ двигать ногами… Воѣ мы скоро подохнемъ…

– Хорошо! рѣшилъ, послѣ нѣкотораго раздумья, подрядчикъ. – Вы останьтесь и приходите съ грузомъ въ Чен-Ту возможно скоро. Це-Канъ замѣнитъ меня вамъ. А Ю-Лянгъ и Шангъ-Си понесутъ больную дальше. Силы ихъ не истощались, и, по правдѣ, они бы отвѣтили тяжелѣе другихъ, если бы иностранка умерла въ пути изъ-за нерадивости носильщиковъ… Правда, они не носильщики, но они согласились заступить ихъ…

– Вѣрно! одобрили присутствующіе.

До Чен-Ту-Фу осталось всего три дня ходьбы. Какъ ни старались Ю-Лянгъ и Шангъ-Си, силы измѣняли имъ, и маленькій кортежъ ихъ двигался тише, чѣмъ слѣдовало. Больная стонала все жалобнѣе, и иностранецъ частенько останавливалъ носилки, чтобы поправить ей подушки или подать напиться. Только на четвертый день къ вечеру они очутились на перевалѣ, съ котораго виденъ былъ на днѣ долины красивый, многолюдный городъ.

– Теперь все дѣло въ томъ, чтобы попасть въ городъ до закрытія воротъ. Въ городѣ пусть умираетъ, не наше дѣло. Торопитесь, ребята!.. Тутъ все подъ гору!.. Тутъ легче… ободрялъ братьевъ подрядчикъ.

Спускъ былъ длинный, неудобный, похожій на громадную каменную лѣстницу. Мѣстами онъ шелъ краемъ пропасти и былъ до того узокъ, что путешественникамъ приходилось постоянно кричать и дожидаться на особыхъ площадкахъ, чтобы разминуться со встрѣчными обозами. Идущихъ и ѣдущихъ на дорогѣ, какъ вездѣ вблизи городовъ, все прибывало, все затруднительнѣе было избѣжать съ ними столкновеній, и неопытные братья-носильщики постоянно наскакивали или задѣвали кого-нибудь изъ прохожихъ. Напрасно они кричали имъ:

– Дорогу, дорогу знатнымъ иностранцамъ!

Это привлекало только вниманіе зѣвакъ и еще болѣе затрудняло движеніе. Больная перестала стонать; желтая, исхудалая ея голова безсильно моталась изъ стороны въ сторону по подушкамъ, сообразно тому, куда наклонялись носилки.

Братья съ ужасомъ посматривали на нее и вздыхали съ чувствомъ облегченія, замѣчая, что она дышитъ. Видъ города временно пріободрилъ ихъ, но не надолго. Спускъ былъ черезчуръ длиненъ и труденъ, мышцы носильщиковъ черезчуръ истощены.

Солнце закатывалось. Красный его дискъ уже коснулся своимъ краемъ вершинъ темнофіолетовыхъ холмовъ. Путешественники достигли дна долины и тихо двигались противъ густой толпы поселянъ, торговцевъ, извозчиковъ, возвращавшихся изъ города. По сторонамъ мелькали постройки начинающихся пригородовъ.

– Еще, еще немного усилій, – сейчасъ будетъ конецъ!.. Тсоу! Трогай!.. трогай!.. – Дорогу умирающей иностранкѣ! покрикивалъ подрядчикъ впереди. Толпа разступалась. Братья старались итти шибче, но не могли. Они пятнадцать часовъ сряду почти не покидали коромыселъ. Все тѣло ихъ горѣло, точно поджариваемое на медленномъ огнѣ; мышцы шеи и плечъ невыносимо ныли, ноги шевелились, правдо, мѣрно, но носильщики уже не отдавали себѣ отчета, ступаютъ ли они впередъ или топчутся на одномъ мѣстѣ. Глаза ихъ заволакивалъ красный туманъ.

– Тсоу!.. тсоу!.. Уже видны ворота… кажется, ихъ собираются запирать!.. Что же вы, лѣнтяи, замедляете шаги!.. Скорѣе! Вотъ… несчастіе, сигналъ!.. – хрипѣлъ подрядчикъ.

Въ тотъ же мигъ мощный ревъ мѣдныхъ трубъ потрясъ вечерній воздухъ. Носильщики встрепенулись и открыли глаза.

Впереди, въ концѣ улицы, выше движущагося народа подымались темныя зубчатыя стѣны; на нижней галлереѣ ихъ огромной башни стояла стража и, сверкая въ лучахъ красной зари мѣдью инструментовъ, наигрывала сигналъ. Подрядчикъ вскрикнулъ и побѣжалъ къ воротамъ, чернѣвшимъ шагахъ въ трехстахъ. Носильщики рванулись за нимъ. Знатный иностранецъ побѣжалъ рядомъ, придерживая рукой колыхающійся отъ движенія паланкинъ.

– Дорогу!.. Дорогу умирающей иностранкѣ!.. Прохожіе сторонились и безъ оглядки уходили прочь. Неровенъ часъ: демонъ, покидавшій покойную, могъ пристать даже къ самому солидному китайцу.

Носильщики неслись безпрепятственно по чистому проходу. Разстояніе между ними и чернымъ пролетомъ воротъ быстро уменьшилось. Вдругъ они замѣтили, что подрядчикъ ихъ вылетѣлъ оттуда, и они закричали неистово, закричалъ и онъ, но все покрылъ грохотъ запирающихся воротъ. Оба брата разомъ покачнулись и присѣли. У нихъ хватило, впрочемъ, выдержки, чтобы носилки мягко поставить на землю. Затѣмъ они легли навзничь и, страшно вращая глазами, выдыхали съ трудомъ воздухъ, накопившійся въ ихъ расширившихся до боли легкихъ. Они уже не разбирали, что говорилъ имъ подрядчикъ, почему онъ толкалъ ихъ въ бокъ ногою; они потонули въ мучительномъ забытьѣ.

Когда они проснулись, кругомъ было тихо, а вверху надъ ними сверкали молчаливыя звѣзды. Ихъ, очевидно, оттащили въ сторону отъ дороги, такъ какъ они лежали не тамъ, гдѣ упали, а недалеко отъ какихъ-то нежилыхъ, запертыхъ наглухо балагановъ. Вдали мелькали красные огоньки, и глухо гудѣли отрывистые ночные звуки: человѣческіе возгласы, ржаніе муловъ, стукъ досокъ, позвякиваніе удилъ и бубенцовъ. По временамъ плавный звонъ гонговъ и окрики ночныхъ сторожей, точно удары кимвала, разбивали на мѣрныя части эту музыку затихающей жизни.

Братья поднялись и направились къ ближайшему къ нимъ огоньку. Это былъ постоялый дворъ, полный извозчиковъ, погонщиковъ и носильщиковъ. Тамъ прекрасно знали о случившемся событіи и указали домъ, гдѣ остановились европейцы.

– Подрядчикъ тутъ же на улицѣ нанялъ свѣжихъ молодцовъ… – объясняли имъ сочувственно такіе же, какъ они, бѣдняки.

– Не хотите ли чаю?

Братья съ жадностью проглотили предложенный имъ напитокъ и разсказали о своихъ бѣдствіяхъ, слушатели покачивали головами.

– Конечно, подрядчикъ долженъ заплатить вамъ… Онъ не проститъ и чоха иностранцамъ. Тѣ, хотя и варвары, но платятъ до глупости щедро… – утѣшали они братьевъ.

– Отдохните здѣсь въ городѣ и отправляйтесь на югъ, къ морю… Тамъ всегда есть работа. Тамъ пріѣзжаетъ народъ со всего міра на огнедышащихъ, водяныхъ драконахъ иноземцевъ, – совѣтовали другіе.

Подкрѣпившись чаемъ, братья отправились отыскивать своего подрядчика. Они застали его у входа въ указанномъ постояломъ дворѣ.

– Я васъ ждалъ, шепнулъ онъ таинственно; – она умерла! Братья попятились назадъ.

– Умерла?! Совершенно умерла ли?

– Вы, вижу, сомнѣваетесь. Если у васъ хватитъ смѣлости дернуть тигра за усъ, я, пожалуй, покажу вамъ ее!

Братья задумались.

– А все-таки… пусть достопочтенный нашъ предводитель лучше покажетъ ее намъ, сказалъ Ю-Лянгъ.

– Предостерегаю васъ: онъ не слезами плачетъ, а кровью…

– А все-таки… мы посмотримъ. Иди впередъ, Шангъ-Си! – настаивалъ Ю-Лянгъ.

Черезъ темный дворъ, полный муловъ, повозокъ, тюковъ клади, староста повелъ ихъ къ низенькому одноэтажному зданьицу со множествомъ низенькихъ дверей. Сквозь окна тамъ и сямъ блестѣлъ внутри строенія тусклый свѣтъ. Въ одномъ концѣ зданія изъ открытыхъ дверей летѣлъ гулъ смѣшанныхъ голосовъ, ежеминутно выходилъ оттуда слуга и выкрикивалъ блюда, которыя тутъ же на плитѣ подъ навѣсомъ приготовлялъ поваръ въ бѣломъ передникѣ; въ другомъ концѣ того же зданія, тоже у открытыхъ дверей, толпилась кучка любопытныхъ, молчаливо и осторожно заглядывавшихъ внутрь помѣщенія.

– Что?!

– Все сидитъ! Не шевелится!

Братья заглянули въ комнату. На столѣ тускло горѣли двѣ свѣчи древеснаго воску, тутъ же на кровати лежала иностранка, а около сидѣлъ иностранецъ и глядѣлъ неподвижно на потемнѣвшее, заострившееся лицо покойницы. Шангъ-Си вздохнулъ, ему жалко стало косматаго варвара. Вдругъ тогъ поднялъ свои страшные, острые глаза и обратилъ ихъ на открытыя двери. Китайцы шарахнулись въ сторону.

– Что? видѣли?! – торжествующе шепнулъ подрядчикъ. – Что-же вы намѣрены теперь дѣлать?..

– Пусть достопочетный предводитель отдастъ намъ деньги, и мы уйдемъ? – покорно отвѣчалъ Ю-Лянгъ.

– Что такое? Какія деньги? Я съ вами не договаривался… Я ничего не говорилъ о деньгахъ…

– Какъ не говорили? Вы говорили, что вы въ видѣ опыта… Изъ всѣхъ носильщиковъ вы вѣдь выбрали насъ… значитъ, мы стоимъ… значитъ, мы лучшіе… – кипятился Ю-Лянгъ.

– Мы честно трудились, – вставилъ Шангъ-Си. – Подошвы у насъ до сихъ поръ горятъ, точно обожженныя, и кости ноютъ!..

– Хороши носильщики, нечего сказать!.. Трехсотъ шаговъ добѣжать не смогли, упали, не поставивши даже, какъ слѣдуетъ, носилокъ… Да васъ и даромъ никто не возьметъ… Иностранецъ васъ въ судъ потащитъ… Я васъ защищать не стану! Не думайте!..

– Пусть тащитъ, все равно намъ нечего терять… мрачно сказалъ Ю-Лянгъ. – Садись, братъ, мы не уйдемъ отсюда безъ денегъ…

– Сидите, сидите!.. – разсмѣялся подрячикъ, – а я пойду спать!

Онъ притворился, что уходитъ, но сквозь незапертыя двери безпокойно наблюдалъ за присѣвшими среди двора братьями. Тѣ сидѣли неподвижно, понуря головы и протянувши впередъ ноги. Шангъ-Си сталъ вскорѣ дремать.

– Слушайте! – раздался неожиданно за ними вкрадчивый голосъ подрядчика. – Васъ жалѣючи, прихожу… Не натягивайте черезъ чуръ лука… Боюсь подумать, что будетъ, когда проснется иностранецъ. Онъ озлобленъ, какъ одинъ изъ семи тысячъ подземныхъ, демоновъ… Вотъ вамъ 50 сапекъ и уходите! Это такъ много, такъ много, что вамъ всю жизнь не заработать столько…

– Дай… двѣсти! – сказалъ, подумавши Ю-Лянгъ.

– Двѣсти?!. Вы съ ума сошли! Откуда я возьму такую уйму денегъ?.. Получайте 75… вотъ они лежатъ здѣсь! сказалъ подрядчикъ, кладя передъ ними связку монетъ. Онъ постоялъ немного и, не дождавшись отвѣта, ушелъ.

– Что же, братъ, возьмемъ деньги, что ли? – спросилъ погодя Шангъ-Си.

– Мало! – отвѣтилъ мрачно Ю-Лянгъ. – Слѣдуетъ намъ по меньшей мѣрѣ 500!..

– Мало, а все-таки лучше, чѣмъ ничего. Съ этими деньгами мы можемъ найти подходящую работу. Вѣдь носильщиками не стоитъ быть. Въ носильщикахъ мы ничего не скопимъ и, значитъ, никогда не вернемся въ нашъ милый Тунъ-Гуань! Знаешь, братъ, я бы хотѣлъ найти занятіе гдѣ-нибудь въ деревнѣ. Я предпочитаю копать гряды и поливать растенія. Здѣсь все такъ буйно растетъ, столько цвѣтовъ, золотистые плоды висятъ на деревьяхъ, они, должно быть, вкусные… Овощи въ огородахъ громадные… Я бы ихъ ростилъ, холилъ, защищалъ отъ вѣтра и червей… – мечталъ въ слухъ Шангъ-Си.

– Такъ тоже не наживешься. Деньгу добыть можно только торговлей. Но съ семьюдесятью пятью сапеками не разгуляешься! Еслибъ было сто, то мы могли бы купить арбузъ и распродать его по ломтикамъ… но семьдесятъ пять!.. Этихъ денегъ не хватитъ на дощечку и ножикъ. Гдѣ же арбузъ?.. – разсуждалъ Ю-Лянгъ.

– Пойдемъ просить добавки! Разскажемъ ему о нашихъ намѣреніяхъ, – совѣтовалъ Шангъ-Си.

– Пойдемъ! – согласился Ю-Лянгъ.

Братья встали и направились къ открытой двери, красный четыреугольникъ которой рѣзко выдѣлялся въ густой тьмѣ ночи. Они осторожно взглянули внутрь. Тамъ по прежнему свѣчи горѣли на столѣ у изголовья покойницы, а около на стулѣ сидѣлъ неподвижно иностранецъ; подрядчикъ храпѣлъ въ углу на землѣ.

Братья не осмѣлились войти внутрь. Они потоптались немного у порога, затѣмъ ушли молча, выбрались незамѣтно за ворота и побрели къ городскимъ стѣнамъ. Тѣ подымались высоко во тьмѣ ночи надъ домами и деревьями, подобно утесамъ. У ихъ подножья они отыскали укромное мѣстечко, гдѣ мирно проспали до зари.

––––

И опять братья стали вести прежнюю безцѣльную, скитальческую жизнь. Ихъ торговое предпріятіе прогорѣло чрезвычайно быстро. Купленныхъ ими для торговли лепешекъ никто не бралъ, и они съѣли ихъ сами, когда тѣ затвердѣли и покрылись достаточнымъ слоемъ пыли. Попрежнему Шанги шатались по дорогамъ, все направляясь къ югу и тщательно разыскивая работу да пищу. Они исподволь утеряли остатки стыда, дрались изъ-за костей съ собаками, продали почти все платье и голые, исхудалые, ложились ницъ у дороги на ужасномъ припекѣ, чтобы вымолить вѣрнѣе подаяніе. Мимо нихъ неустанно двигалась бойкая, говорящая толпа, но рѣдкій бросалъ имъ кусокъ съѣстного, и никто никогда не давалъ имъ денегъ. Впрочемъ, имъ нигдѣ не приходилось долго засиживаться. Лишь только ихъ замѣчали такіе же, какъ они, оборванцы, сейчасъ же прогоняли ихъ прочь.

– Здѣсь наши мѣста!.. Мы здѣсь раньше васъ… Вы кто такіе? Вы не нашего союза!.. – кричали имъ разсвирѣпѣвшіе Кощеи, размахивая передъ ихъ лицами тонкими, какъ плети, руками.

Такъ они брели голодные, озвѣрѣвшіе среди роскошныхъ полей и цвѣтущихъ садовъ, миновали обширныя деревни, богатые города и изящныя одинокія усадьбы. Населеніе становилось все гуще, воздухъ теплѣе, цвѣты ярче и ароматнѣе, небеса темнѣе и выше. Наконецъ, братья увидѣли на краю земли такую же синюю, какъ небо, пропасть и поняли, что они у цѣли своихъ скитаній – у моря. Дорога, которая вела туда, упиралась въ большой торговый городъ, окруженный обширными предмѣстьями. На рѣкѣ, протекавшей мимо, братья увидѣли огнедышащихъ иноземныхъ драконовъ, которые, вспѣнивая неистово воду, плавали тамъ взадъ и впередъ. Иные изъ нихъ стояли на причалахъ въ рѣчномъ устьѣ у морскихъ пристаней; сонмы рабочихъ грузили на нихъ товары. Гамъ, говоръ, суета носились вмѣстѣ съ пылью и всплесками моря въ соленомъ, влажномъ воздухѣ.

– Тутъ ужъ мы навѣрно найдемъ работу! – сказали весело братья.

Они страшно удивились и огорчились, когда подошли къ первой артели грузчиковъ и получили отказъ.

– Какъ же, вѣдь тутъ… море!

– Что такое море?.. Да у насъ довольно своихъ!.. Къ тому же вы давно, должно быть, не ѣли…

– Да, мы давно не ѣли, и поэтому мы и должны заработать! Не опасайтесь: мой братъ Шангъ-Си очень крѣпокъ!..

– Пусть раньше пойдетъ поѣсть, пусть поѣстъ!.. – шутили подрядчики.

Весь день братья шатались по городу, узнали хорошенько его грязные, вонючіе закоморки и осмотрѣли издали его богатые кварталы. Особенно поразили ихъ кварталы иностранцевъ, гдѣ вдоль широкихъ, гладко мощеныхъ улицъ подымались высоко некрасивые, но высокіе какъ башни дома. Туда ихъ не пустили: полицейскій посерединѣ моста зорко слѣдилъ за такими, какъ они, бѣдняками и прогонялъ ихъ прочь ударами бамбука. Вечеромъ братья пошли къ морю и провели ночь у одной изъ многочисленныхъ пристаней, гдѣ тихо плескали волны.

Дня два проблуждали Шанги по городу, преслѣдуемые враждебными возклицаніями людей, точно бѣшеныя собаки. Имъ даже подаянія здѣсь подавали меньше, и не будь здѣсь такого обилія всякихъ отбросовъ, они навѣрно померли съ голоду. Равнодушіе ближнихъ казалось имъ теперь самой обыденной вещью, и возмущала ихъ только ненужная жестокость сытыхъ, воспрещавшихъ имъ подбирать даже объѣдки…

– Уходите, уходите… убирайтесь!.. Послѣ васъ ни птицѣ, ни собакѣ не останется ни крошки! А то своруете что-нибудь! кричали лавочники и сторожа при ихъ появленіи.

– Вы откуда? – спрашивали болѣе сердобольные, заинтересованные ихъ сѣвернымъ выговоромъ.

– Мы изъ страны Желтой Глины.

– Какъ: изъ Гань-Су? Изъ такой дали? Да вы, должно быть, убійцы, бѣжавшіе отъ правосудія?!

– Нѣтъ, мы бѣдные, честные крестьяне. У насъ засуха!..

– Ну, и лѣнтяи же вы, должно быть, изрядные, если прошли всю Поднебесную Имперію и не нашли занятія! Идите къ христіанамъ: они такихъ любятъ…

Несмотря на ужасъ и отвращеніе, внушаемые ученіемъ, приказывающимъ, по общему мнѣнію, „ѣсть человѣческое тѣло“, братья рѣшились сходить и туда.

– Можно выплюнуть! – разсуждалъ Ю-Лянгъ. – А разъ получимъ работу, такъ мы въ нее уже вцѣпимся зубами. Правда, братъ мой Си?

– О, Ю… Си совсѣмъ сталъ безъ ума… Онъ на все готовъ…

Имъ указали на красивое зданіе въ глубинѣ мощенаго двора. Позади зеленѣлъ густой, старый садъ. Братья робко проскользнули въ ворота.

– Вы куда? – остановилъ ихъ привратникъ.

– Мы къ Я–Су 2)…

– Зачѣмъ?

– Мы давно не ѣли… Ходимъ безъ работы уже три мѣсяца… проговорили разомъ братья. Сердца ихъ учащенно бились, пока привратникъ осматривалъ ихъ внимательно.

– Вы откуда?

– Мы изъ Гань-Су.

– Такъ я и угадалъ по говору. Я тоже оттуда. Идите вотъ сюда въ калитку, въ садъ, тамъ найдете отца миссіонера.

Братья помчались, точно у нихъ выросли крылья.

Въ саду они безъ труда отыскали плотнаго мужчину, одѣтаго въ китайскій костюмъ, но съ лицомъ варвара. Онъ бережно подстригалъ и подвязывалъ цвѣты.

– Что нужно? – спросилъ онъ, не подымая головы.

– Мы давно не ѣли… Ходимъ безъ работы три мѣсяца… – дружно заговорили братья.

Миссіонеръ продолжалъ заниматься.

– Мы изъ Гань-Су!.. добавили братья.

– Много васъ такихъ шляется… На всѣхъ не напасешься… Идите на кухню, авось, осталось тамъ что-нибудь… – проворчалъ, наконецъ, варваръ.

Нищіе не шевелились.

– Чего еще!? Идите на кухню!.. сказалъ я…

– Мы три мѣсяца ищемъ работы… Мы готовы изъ-за нея даже креститься и съѣсть, что прикажете…

– Только… не особенно большой кусокъ. Много я не смогу… – добросовѣстно пояснилъ Шангъ-Си.

– Что такое?

– Да все, что угодно: печенку, сердце, глаза…

Миссіонеръ вскочилъ на ноги.

– Ахъ вы, мерзавцы! убирайтесь вонъ отсюда!.. Я знаю, кто васъ послалъ… Пришли насмѣхаться!.. Проклятые еретики, дѣти дьявола!.. Сознайтесь, что васъ подослали!.. – вскричалъ онъ въ изступленіи. – Что же ты ихъ сюда пустилъ?.. Вѣдь ихъ подослали католики!.. Откуда они пришли?! – Навѣрно католики!.. Развѣ не видишь!? Куда дѣлъ глаза?! – обратился онъ съ руганью и укорами къ привратнику.

Тотъ подталкивалъ братьевъ къ выходу и укоризненно качалъ головою.

– Что жъ, не выгорѣло! проговорилъ онъ сочувственно. – Уходите, а то и меня еще прогонятъ. Вотъ вамъ грошъ… Уходите съ миромъ…

Изъ ввалившихся глазъ страдальцевъ заструились слезы.

– Ну, ну… уходите! Что же я могу? Я – человѣкъ бѣдный!.. – бормоталъ привратникъ.

Братья опять направились къ морю. Они отыскали укромный уголокъ уже внѣ гавани, поѣли купленныя на поданный грошъ лепешки и прилегли погрѣться на солнцѣ.

Изумрудныя волны мѣрно зарождались на взморьѣ и шли къ берегу съ возрастающимъ шумомъ. Каждая изъ нихъ обѣщала какъ-будто сказать что-то новое; когда же безсильно расплескивалась на пескѣ, на смѣну ей шумѣли новые валы и вновь возбуждали надежды. Изъ гавани, гдѣ полукругомъ стояли неподвижно корабли, безпрерывно уходили пароходы, оставляя за собой на водѣ борозды взбаломученной пѣны, а въ воздухѣ клубы медленно тающаго дыма. Парусныя суда, точно стаи лебедей, со вздутыми вѣтромъ крыльями, неслись безшумно туда, гдѣ грань небесъ отдѣлялась отъ океана тонкой бѣлесоватой чертой. Чайки носились надъ одинокими прибрежными камнями надъ рыжей косой, глубоко врѣзавшейся въ синюю даль.

– Пойдемъ, братъ! Здѣсь немного высидишь…

Скоро сумерки! – сказалъ послѣ продолжительнаго отдыха Ю-Лянгъ. Шангъ-Си перевелъ взглядъ съ моря на брата, затѣмъ на городъ и поднялся.

– Куда пойдемъ?

– Пойдемъ по набережной: тамъ теперь собираются матросы и грузильщики…

Въ кабакахъ уже зажигали огни, звуки музыки вспыхивали тамъ и сямъ въ открытыхъ заведеніяхъ и пробивались сквозь людской говоръ. Чайныя и кухмистерскія полны были народа. Вездѣ сновали люди, преимущественно цвѣтные: желтые, мѣднокрасные, черные, полуголые или въ пестрыхъ одеждахъ, загорѣлые, потные, возбужденные водкой и лихорадкою чрезмѣрнаго, только что оставленнаго ими труда. Проститутки открыли свои окошечки, и прохожіе то и дѣло останавливались у нихъ и жадными глазами осматривали крошечныя коморки, освѣщенныя красными фонарями, и голыя фигуры женщинъ, украшенныхъ серебряными браслетами, неподвижно сидящихъ на мягкихъ циновкахъ, въ ожиданіи посѣтителей.

Братья шныряли среди горланящей, разноязычной, бурлящей толпы, но никто на нихъ не обращалъ вниманія. Тщетно они простаивали часы около пьющихъ, гуляющихъ людей, у дверей кабаковъ и увеселительныхъ заведеній, – никто не подалъ имъ куска.

– Придется заснуть безъ ужина! – замѣтилъ вслухъ Ю-Лянгъ.

На звукъ его голоса идущій впереди ихъ человѣкъ въ длинномъ синемъ халатѣ оглянулся.

– Вы откуда! – спросилъ онъ, поварачиваясь къ нимъ лицомъ.

– Мы изъ Гань-Су… ищемъ работы… поторопились сообщить братья.

Незнакомецъ подвелъ ихъ къ дверямъ лавки, откуда лился свѣтъ, и при его помощи осмотрѣлъ внимательно ихъ лица и фигуры, ощупалъ ихъ мышцы, суставы, спину и грудную клѣтку. Братья ждали его рѣшенія, затаивъ дыханіе.

– Хорошо! Идите за мной! – сказалъ наконецъ незнакомецъ.

Онъ повелъ братьевъ въ глухой проулокъ, въ небольшія ворота и оттуда сквозь рядъ мрачныхъ, окруженныхъ каменными зданіями дворовъ въ небольшой садъ. Въ саду, въ уединенномъ флигелѣ горѣлъ яркій свѣтъ и гремѣла музыка. Но раньше они направились въ небольшой домикъ, тихій и темный. Незнакомецъ постучалъ въ двери особеннымъ образомъ, и тѣ раскрылись. Братья очутились въ небольшой уютной комнаткѣ, освѣщенной европейской керосиновой лампой. На столѣ лежали европейскіе предметы, виданные ими до сихъ поръ только въ окнахъ магазиновъ, какъ то: револьверъ, часы, толстая торговая книга; но за столомъ сидѣлъ китаецъ въ очкахъ и быстро писалъ кисточкой. Онъ обмѣнялся нѣсколькими словами съ незнакомцемъ, поднялъ лампу и оглядѣлъ въ свою очередь братьевъ; затѣмъ онъ сѣлъ и сталъ разспрашивать ихъ, откуда они, сколько имъ лѣтъ, гдѣ они работали раньше и что умѣютъ дѣлать.

– Хорошо! сказалъ онъ въ заключеніе. – Вы получите 500 сапекъ 3) на руки, платье и пищу, но вы должны ѣхать за море, гдѣ вы будете работать, что вамъ укажутъ и гдѣ укажутъ, пока не уплатите расходовъ за проѣздъ и содержаніе, вообще, пока не покроете всѣхъ долговъ, которые вы успѣете сдѣлать… Согласны?..

Братья радостно подняли вверхъ большіе пальцы. Они не намѣревались дѣлать долговъ! Китаецъ взялъ съ кипы приготовленные заранѣе бланки и сталъ систематически заполнять ихъ показаніями братьевъ относительно ихъ родины, званія, лѣтъ и проч… Такъ какъ они были неграмотны, то вмѣсто подписи положили внизу договора оттиски своихъ обмакнутыхъ въ тушь пальцевъ.

Подпись засвидѣтельствовалъ присутствующій тутъ же приказчикъ. Братьямъ немедленно выдали платье изъ грубой синей дабы и связку монетъ. Затѣмъ ихъ повели въ тотъ освѣщенный домъ въ саду, гдѣ гремѣла музыка.

Домъ былъ полонъ пирующихъ людей. Все нужное для пированія можно было купить здѣсь же на мѣстѣ, въ небольшой лавочкѣ, а блюда заказать на кухнѣ.

Присутствующіе расположились группами по всему сараю, играли въ карты, въ кости, курили табакъ и опій, пили водку, обнимали женщинъ, горланили, веселились, но большинство просто жадно закусывало. Всѣ они были такіе же кощеи, какъ только-что при-бывшіе братья. Послѣдніе тоже заказали себѣ немедленно рису, свинины и грѣтой водки. Наѣвшись и напившись, они уснули тутъ же на полу, зажавши крѣпко въ горсти остатокъ денегъ.

По утру ихъ грубо растолкали вооруженные бамбуками служителя и погнали въ другое зданіе, болѣе близкое къ улицѣ. Зданіе представляло обширный каменный сарай съ дверями на крѣпкомъ затворѣ и маленькимъ рѣшетчатымъ окномъ. На земляномъ полу вдоль стѣнъ сидѣли и лежали во множествѣ люди, исключительно мужчины. Въ окно глядѣла морская даль съ бѣгущими по ней кораблями и доносился глухой говоръ портовой жизни…

––––

Съ тѣхъ поръ въ продолженіе многихъ лѣтъ братья Шанги видѣли эту жизнь не больше, чѣмъ въ такое окошечко. Они проплыли океанъ, посѣтили сотни городовъ, проѣхали по желѣзнымъ дорогамъ тысячи миль и не меньше прошли пѣшкомъ, но все время окружали ихъ такія же стѣны, затворы, рѣшетки, надъ спинами ихъ свистѣла та же плеть. Въ то время они лучше узнали бѣлыхъ и убѣдились, что эти жестокія существа суть дѣйствительно потомки „гуся и обезьяны“. За трудъ и покорную сдержанность они при всякомъ удобномъ случаѣ издѣвались надъ желтокожими „кули“, били ихъ и оскорбляли. Братья не осмѣливались никуда отлучаться изъ своихъ грязныхъ жилищъ, гдѣ вмѣстѣ съ ними страдали такіе же черноголовые, забитые, озвѣрѣлые „сыны Поднебесья“. Отдыхомъ и утѣшеніемъ для нихъ былъ исключительно трудъ, всепоглощающій, напряженный трудъ… Только во время работы они сознавали себя людьми, и затихала немного гложущая ихъ тоска…

И труда этого имъ не жалѣли.

– Зачѣмъ жить, Ю-Лянгъ? – спросилъ какъ-то Шангъ-Си, взглядываясь въ безконечно-унылую линію желѣзнодорожной насыпи, которую они воздвигали.

– Пока мы живы, мы можемъ еще увидѣть Китай!.. – порывисто отвѣтилъ Ю-Лянгъ.

– О, да, желтыя ущелья Гань-Су… Я ихъ вижу, братъ, каждый день, когда собираюсь заснуть… Помнишь, какъ волновалась пшеница на высокихъ пажитяхъ въ хорошіе года?.. Такой пшеницы, не бываетъ нигдѣ… Помнишь, какъ мы „играли въ слона“ съ маленькимъ Хонгъ-Ю?.. Мальчуганъ вѣрно уже выросъ…

– Чего стали!?. – раздался за ними хриплый окрикъ. Братья замолкли и дружно взмахнули лопатами.

Такъ проходили дни, мѣсяцы, годы. Долги ихъ почти не уменьшались. Ю-Лянгъ пробовалъ было проникнуть въ тайны этихъ удивительныхъ расчетовъ, и ему были даже предъявлены бумаги и выкладки, изъ которыхъ онъ понялъ одно только, что они продались въ вѣчное рабство.

Разъ какъ-то въ ихъ кварталъ ворвалась толпа вооруженныхъ бѣлыхъ, колола и рубила ихъ, беззащитныхъ, пока не пришли войска и бѣлые не подрались съ бѣлыми… Вскорѣ послѣ того ихъ погнали къ морю и посадили на корабль. Прошелъ слухъ, что ихъ отправляютъ въ Китай.

– Единственная Имперія!.. Пупъ Земли!.. Страна Цвѣтовъ!…

Они все простили, все забыли… Они помнили о ней только хорошее, они разсказывали только трогательное, они смутно сознавали, что нигдѣ, нигдѣ они не чувствовали себя настолько достойными жизни, какъ тамъ… даже въ дни тяжелыхъ испытаній!

И они увидали Китай. Они заранѣе догадались о приближеніи къ нему по тяжелому, знойному воздуху, попадающимся навстрѣчу тупорылымъ „джонкамъ“ съ темными парусами. Наконецъ, затуманился плоскій болотистый берегъ, пароходъ повернулъ въ широкое устье Янгъ-Тсе. Цѣлое полчище маленькихъ лодокъ побѣжало отъ материка къ судну, и милый говоръ сыновъ Поднебесья проникъ подъ палубу къ узникамъ.

– Наши!… Родина!… – крикнули они и устремились безпорядочно къ люку. Стража была опрокинута, и потокъ истомившихся людей вылился наружу. Они смѣялись, перекликались съ соотечественниками, простирали руки къ далекой землѣ. Но къ нимъ уже бѣжали матросы съ сомкнутыми штыками. Вскорѣ на палубѣ остались только окровавленные трупы, живые были безжалостно сброшены обратно въ открытый трюмъ. Ихъ провезли мимо Китая, но не въ Китай: вѣдь они еще не уплатили долговъ!

Впрочемъ, старикъ Тайфунъ замѣтилъ продѣлки рыжебородыхъ варваровъ и рѣшилъ освободить черноголовыхъ дѣтей своихъ. Онъ мощнымъ дыханіемъ опрокинулъ небо на океанъ и смѣшалъ его пѣну съ туманомъ воздуха. Нѣсколько дней ревущія волны перекидывались безпомощнымъ кораблемъ точно дѣтской игрушкой.

Даже безстрашные бѣлые матросы ужаснулись и перестали бороться. Заключенные на днѣ трюма кули превратились въ чудовищный клубокъ тѣлъ живыхъ и мертвыхъ, задохшихся и задыхающихся отъ рвоты и воды.

Наконецъ, буря прекратилась. Надъ взбаломученнымъ, но затихающимъ моремъ взошло золотое солнце. Судно безсильно скользило по длиннымъ, пологимъ валамъ. На горизонтѣ зачернѣла земля. На палубѣ появились люди и принялись починять поломы. Робко застучалъ умолкнувшій временно винтъ парохода. Зазвучали отрывистыя слова команды, а изъ подъ палубы сквозь открытый матросами люкъ вырвались сдавленные стоны. Пароходъ выпрямился и пошелъ. Но бѣгъ его продолжался недолго. Вскорѣ онъ вздрогнулъ, треснулъ, остановился и даже пересталъ покачиваться.

Несчастные кули стали приходить въ себя послѣ страшной морской болѣзни. Шангъ-Си среди разбросанныхъ тѣлъ отыскивалъ брата.

– Ю-Лянгъ!.. Ю-Лянгъ, гдѣ ты!?. – тихо стоналъ онъ.

– Я здѣсь! Слушай, они уходятъ… – прокричалъ сверху голосъ. Шангъ-Си поднялъ глаза и увидѣлъ брата на лѣстницѣ у рѣшетки люка. Шангъ-Си немедленно взобрался туда же, и за нимъ поспѣшили остальные. Въ то же время внизу раздались пронзительные крики:

– Вода!.. вода!..

Десятки рукъ потянулись вверхъ. Люди полѣзли другъ на друга.

– Откройте! Пустите!..

На палубѣ было совершенно тихо, такъ тихо, что прильнувшіе къ рѣшеткѣ выхода люди явственно слышали плескъ веселъ удалявшихся лодокъ и рокотъ волиъ, ударяющихся въ бока судна 4). Внизу подъ ними все выше и выше подымалась съ характернымъ шипѣніемъ черная блестящая вода. Тѣла китайцевъ плавали въ ней, какъ потопленныя мухи, распластавшись, распустивши косы, кто ничкомъ, кто навзничь или бокомъ. Вода тихо, неустанно глотала все новыя жертвы изъ живой гирлянды несчастныхъ, уцѣпившихся у лѣстницы и перилъ. Послѣднимъ погибъ Шангъ-Си, повисшій на своихъ стальныхъ рукахъ у самой рѣшетки, съ лицомъ, обращеннымъ къ небу…