Предел приближения

Предел приближения

Со своей новой соседкой я познакомился не скоро. Нет, видел ее часто, мы въехали в дом почти одновременно. Вот только ее квартиру приводили в порядок нанятые рабочие: ставили сантехнику, меняли полы, двери, окна, клеили обои. Неудивительно, что первое время появлялась она исключительно, чтобы дать указания одним и рассчитаться с другими. В моих скромных апартаментах головная боль только начиналась. И не в таких масштабах, конечно. Сами знаете, сколько стоит купить квартиру, пусть и в рассрочку и на самой окраине. А когда потратишь на приобретение все скопленные деньги, последующие долгие месяцы превращаются в бесконечную канитель работ. Кто-то из моих знакомых, попавших в сходную ситуацию, управился со строительными недоделками за полгода, мне же в этот срок не особенно верилось. Верно говорят, что переезд равносилен пожару.

Я еще оставался «приходящим хозяином», когда моя соседка отпраздновала новоселье. В том довелось убедиться лично: вечером, заканчивая дела, я не удержался и, заглянув внутрь гостеприимно распахнутой двери, увидел два сдвинутых стола, ломившихся от снеди и выпивки, и с десяток персон, прильнувших к оному богатству. Из присутствовавших на празднестве меньше половины годились по возрасту в друзья-подруги хозяйки, остальные составляли другую категорию, старше первой раза в два. Задержавшись, насколько дозволяли приличия, и оглядев обстановку холла, я скоренько отправился к мусоропроводу. На обратном пути скользнул мимо шумно беседовавших гостей в расстегнутых пиджаках и съехавших на сторону галстуках и укрылся за дверью, прислушиваясь.

После увиденного, оглядываться на свои голые стены не очень хотелось.

Когда я уходил, – около девяти, кажется, – веселье продолжалось, входя в разгар. Запирая квартиру, я столкнулся нос к носу с моей новой соседкой. Мы несколько смущенно пробормотали извинения, ее слова я с трудом разобрал – девушка явно взяла на себя лишнее. Еще раз извинившись, она на мгновение оперлась на мое плечо, дабы не растерять равновесие, и вернулась домой. Из по-прежнему приоткрытой двери лилась легкая музыка, слышался голос Джо Дассена, нестройные голоса гостей, пытавшиеся подпевать ему по-русски, и звон посуды.

В последующие месяца два мы довольно часто встречались в коридоре, разделившим наши квартиры. Тому то ли благоприятствовало стечение обстоятельств, то ли, – на это я правда, мало надеялся, – моя соседка заинтересовалась новым жильцом. Мы встречались, но пока не заговаривали. Проходили мимо, каждый по своим нуждам, лишь здороваясь друг с другом так, как это делают все соседи во всех новостройках. Когда девушка выходила, вслед за ней высовывалась любопытная пушистая морда ее любимца: кот внимательно следил за своей хозяйкой, но переступать порог не решался, а стоило мне пройти мимо, и вовсе прятался под вешалкой.

Соседке на вид я мог дать лет двадцать пять – двадцать семь, одного со мной возраста. Симпатичная, хотя лицо и фигура отличались от стандартов красоты, – резкостью линий, практически не затушеванных, как это присуще женскому полу. И, тем не менее, эта угловатость черт, высокие скулы, широко расставленные миндалевидные глаза и твердый подбородок, обладали определенным шармом. Быть может, из-за непривычной фактурности лица, но ведь все необычное притягивает. Фигура моей соседки, насколько позволяли разглядеть ее мешковатые спортивные костюмы, будто не сформировалась еще: широкие плечи, небольшая грудь, и узкие бедра, иногда прикрытые длинным джемпером или кофтой.

Всем этим она чем-то напоминала Любовь Орлову. При первой нашей встрече мне подумалось, что это, будто высеченное из мрамора лицо еще долго будет сохраняться в неизменности, лишая возможности с ходу определить истинный возраст собеседницы. И более всего сбивать будут глаза, бесцветно серые, могущие принадлежать и мечтательной девчушке-подростку, и женщине преклонных лет, вспоминающей былое.

Ее глаза без возраста и манили и отталкивали, я старался не смотреть в их бездонно-серую пустоту, – но все равно, поддавшись гипнозу, встречался взглядом.

Видимо, не одного меня смущали они. Но притягивали безоглядно, кажется, одного человека, и она, единственная из подруг, кто навещала мою соседку, находила в них что-то иное, что заставляло ее подолгу всматриваться в лицо со странным выражением, понять которое поначалу я не мог.

Они составляли полную противоположность; наверное, так и есть в тесной дружбе – более притягиваются люди, видящие в ком-то продолжение своих черт, принявших в иной натуре иное обличье; подобные изменения, действительно, могут заворожить. Как притянули меня. В чем следует быть признательным характеру ее подруги. Больше месяца мы не удосуживались перемолвиться словечком, но стоило только появиться Маше, как она немедленно познакомила нас.

Отделка моей квартиры еще продолжалась, однако, я вынужден был поселиться в ней. В тот день я в очередной раз – какой по счету – выносил мусор, когда гостеприимная дверь неожиданно распахнулась, и обе девушки вышли покурить. Мы, как обычно, поздоровались, идя к мусоропроводу, я краем уха услышал в их разговоре слова, касающиеся моей персоны, а когда возвращался, Маша остановила меня, самым простым способом – преградив путь. И старательно выдерживала паузу, прежде чем задать вопрос; все это время я с любопытством разглядывал миловидную блондиночку-душечку, живую, точно капля ртути, с пухлым детским личиком, голубыми глазками, алыми губками бантиком – уменьшительно-ласкательные определения просто созданы для описания ее внешности. Да и росточком она не вышла, на голову ниже меня или моей соседки. Интересная деталь, позже, когда я пытался воспроизвести в памяти лицо Маши, оно, подобно все той же капле, растекалось под моими попытками воссоздать его и собиралось вновь, но уже в каких-то фантомных образах, виденных не то на обложках журналов, не то в рекламне на телевидении. И оттого, что я не был уверен, верно ли вспомнил ее лицо, не смешал черты, позаимствовав какую-то часть из образов других людей, ничем не связанных с девчушкой, первое время я не сразу узнавал ее, тем более, что Маша любила менять наряды, порой по несколько раз на дню и лишь отстраненно понимал, что никто другой не может выйти с такой небрежностью из соседней квартиры.

Меж тем, тогда она, преградив дорогу и выдержав необходимую, по ее мнению, паузу, спросила:

– Молодой человек, вам не кажется странным что вы до сих пор не знакомы с моей лучшей подругой, – пальцы ее зацепили рукав кофты моей соседки, та повернулась к Маше. – Столько времени вместе живете, бок о бок, а слова сказать не можете. Это неестественно.

Несколько ошарашенный ее словами, я признался, да это не совсем обычно. Маша продолжила:

– В таком случае, представьтесь нам.

Так я узнал, что мою соседку зовут Талия.

– Обычно все мужики делают такое выражение лица, как и у тебя сейчас, – откомментировала она мои вздернутые брови.

– Просто редкое имя, – пробормотал я, более удивленный, нежели смущенный ее натиском.

– Греческое, данное в честь одной из харит, богинь плодородия, впоследствии ставших олицетворением женской красоты и прелести. В переводе означает «цветущая», – Маша говорила как по писаному. – но это ясно и без перевода. Кстати, хариты в римской мифологии именовались грациями и под этим именем известны тебе больше.

Она хотела еще что-то сказать, но Талия, вмешавшись, остановила подругу:

– Маш, довольно уже.

По виду девчушка была лет на десять моложе соседки и, наверное, воспринимала Талию не иначе, как старшую сестру. После коротких ее слов, Маша немедленно замолчала, хотя по-прежнему продолжала стоять на моей дороге. Так и не уступив, задала другой вопрос:

– Ты давно здесь живешь? В смысле, совсем уже переехал, или еще приходящий?

– Месяц как поселился.

– И за это время… все, молчу, молчу. До сих пор приводишь хоромы в порядок? – я кивнул. Маша старательно изображала младшую сестру, до которой нет никому дела и за которую никто не отвечает. – У тебя, кажется, две комнаты? Я вижу, все деньги ушли на покупку. Талия мне рассказывала, что ты один возишься. Дело движется от получки до получки?

Талия нахмурилась, но я рассмеялся. Давно не слышал такого откровенного любопытства. Некоторая скованность, бывшая прежде меж мною и моей соседкой, теперь исчезла. Талия улыбнулась вслед за мной, и Маша, верно восприняв этот сигнал, продолжила расспросы, а я отвечал ей. Рассказал о работе, – «главбух, это звучит гордо», – тут же съязвила неугомонная, – о том, каким образом досталась мне эта квартира – «значит, фирма купила тебя лет на десять вперед. Или сколько ты будешь выплачивать им из своей зарплаты. Кстати, какая она у тебя?»

– Больше половины квадратного метра, – отшутился я.

– За десять лет не управишься, – серьезно сказала Талия, и эта ее серьезность завела Машу еще больше. Мы как-то так сошлись взглядами в этот момент… словом, ее веселость заразила и меня. Я вспомнил анекдот, довольно старый, о новоселах, потом еще один из той же серии. Смех Маши был неподражаем. Улыбка Талии – наверное, она уже слышала все эти шутки, – тоже. Я стал рассказывать еще один, поглядывая на соседку.

Она стояла, прислонившись к стене, и с видимым интересом наблюдала за нами. К кривляньям подруги она привыкла и теперь любовалась моей реакцией, должно быть, непосредственной и весьма сумбурной. Она улыбалась, когда мы вспыхивали смехом, и поддерживала нас так, чтобы разговор не затухал. И все же оставалась отстранена – незаметно, почти нечувствительно, кажется, привыкла вот так уходить в сторону во время любого разговора, словно экономила силы в слишком активной беседе. Мне, человеку, привыкшему работать не столько с цифрами, сколько с людьми, стоящими за ними, и потому считавшему себя неплохим знатоком и бумажного и человеческого, далеко не сразу стала заметна эта черта характера Талии; впрочем, в те дни я меньше всего задумывался над подобными вещами. С превеликим удовольствием я ловил мгновения веселья, счастливый тем, что принят в закрытый круг общения. То были минуты, имеющие легкий, едва ощутимый, – благодаря Маше, конечно, – аромат бесшабашной юности, подзабытый мной за дисплеем, за горами распечаток, за колонками цифр, вспоминаемый совсем нечасто, будто во снах.

Последний мой анекдот уже не произвел на Машу прежнего воздействия, ей, как ртути, требовалось что-то иное. Потому она пригласила меня, и Талию заодно, к моей соседке, в гости.

– Ты же не видел раньше, так сейчас хоть посмотришь. Для тебя это будет невосполнимое ощущение.

Провожая нас в квартиру – кот медленно пятился перед ней, не зная как себя вести, – она положила руку на талию своей подруги, жестом, давно уже привычным ей, но по-прежнему волнующим саму Алю – чтоб избежать каламбура, лучше называть ее так, как это делала Маша. Моя соседка как-то взволновалась от этого внешне невинного жеста, лицо ее, в это мгновение представшее передо мной, отобразило смену привычно отчужденных черт более мягкими и нежными. Я посмел предположить, что этот жест значит для нее больше, чем мне представляется.

Маша довела подругу до гостиной, посадила на диван. Рядом с ней сел я. Сама же Маша расположилась напротив, в кресле и, тут же спохватившись, вскочила и исчезла в кухне с намерением приготовить чаю.

Наступила нерешительная пауза, Талия смотрела прямо перед собой, я же искоса разглядывал хозяйку, в особенности отчего-то ее ладони, плотно сжатые меж коленей. Наконец, она повернулась ко мне – я едва успел отвести взгляд.

– Ты действительно не против? – спросила она. – А то Маша, как ты уже убедился…

Я стал отнекиваться, Талия откинулась на спинку дивана, подавая мне пример. Колени наши соприкоснулись, она поспешила вернуться на нейтральную территорию, чуть отодвинулась к валику. Совсем незаметно, и при этом вполоборота повернулась ко мне.

Из кухни появилась Маша, ее голова показалась в двери гостиной:

– С чем чай пить будем? Я конфеты нашла, только их немного. Аль, у тебя есть еще что, или ты (вопрос уже мне) обойдешься малым? – и тут же без паузы: – А квартира тебе как, ничего, а?

Я не успел ответить, как Маша исчезла.

– Если не секрет, где ты так хорошо устроилась?

Талия улыбнулась.

– Ты о квартире, да? Это скорее наследственное…. Я работаю начальником отдела по связям с общественностью в одной фирме.

– Крупной фирме, – я обвел взглядом комнату.

– Крупной, – согласилась она. – Я на хорошем счету, вот и…

Фраза осталась неоконченной. Я задал еще несколько вопросов на ту же тему, словно компенсируя тот водопад, что обрушила на меня Маша; Талия отвечала спокойно, коротко, без обиняков и недомолвок, словно, считала обязанной оказаться в схожем положении расспрашиваемого. Она не стала скрывать размеров зарплаты, добавила о комиссионных, получаемых с каждой проведенной сделки, а в завершении призналась, сколько заплатили за квартиру родители, сделавшие подарок единственной дочери на двадцатипятилетие.

Она отвечала, прямодушно и бесхитростно, кажется, снова испытывая меня своими ответами. И наблюдала за едва уловимыми изменениями в чертах лица, в коих находили отражение мои мысли, сменявшие друг друга после каждого ее заключения. Отвечая мне, она, а вовсе не я, решала, что за человек сидит перед ней, что таится за отраженными на лице мыслями, какие силы производят эти подвижки. Талия выносила мне вердикт – я чувствовал, буквально кожей, как решается будущее наших отношений. Лишь раз она отвлеклась, услышав на кухне резкий стук, но снова приняла прежнюю позу и, так же исподволь, продолжила изучение своего соседа.

Почувствовав себя школьником на экзамене, я перестал спрашивать. Талия смотрела куда-то в пространство, молча, будто ожидая завершения паузы. Я уже начал раскаиваться, что задавал эти вопросы, и сам не понимал, зачем интересуюсь всем этим, – только в отместку за допрос, что устроила мне Маша, да за то изучающее молчание, которым удостоила меня Талия? Но ведь несколько минут назад, я радовался этому интересу.

На кухне что-то вновь громыхнуло, и в дверях появилась Маша. Лицо Талии немедленно оттаяло.

Оттаяло, неверное слово, просто изменилось, Талия придала ему полушутливую серьезность; почему, я понял это по прошествии секунды, когда заговорила Маша:

– Все готово. Аль, ты на меня не обижайся, но я грохнула блюдце у синей чашки. Такое с золотыми цветочками, – и тут же, торопливо, – Я все уже убрала.

– Криворучка, – чуть улыбнувшись, ответила Талия, смотря на подругу поверх моей головы. – Ладно, пойдем в кухню.

Эта фраза была адресована мне, хотя я не сразу это понял.

– Я все сюда принесу, – поспешила Маша. – Вернее, уже привезла.

И она вкатила сервировочный столик, заставленный посудой. Колеса стукнули о распахнутую дверь, чашки немедленно ополовинили содержимое. Новые извинения, воспринятые так же легко, после чего мы расселись вокруг столика.

Вернувшись от Талии, я долго не мог приняться за работу, мыслями оставаясь в квартире напротив; и сейчас ругал себя, что не остался еще, а ссылался на правила хорошего тона, в ответ на что получил понимающий взгляд хозяйки. Маша попыталась настаивать, наверное, и сама Талия не противилась, – но больше посматривала за моей реакцией. Может, еще из-за этого я покинул квартиру.

Маша проводила до дверей моей квартиры; входить она не стала, с порога ознакомилась с моей работой. «Чертовски романтично», – сказала она, сделала ручкой и скрылась. Оставшись у входа, я слышал, как хлопнула дверь. Я подумал еще, что Маша останется у нее, как должно быть делала не раз. Почему-то меня это укололо, не больно, едва ощутимо. Я и забыл об этом, почти нежном уколе, вернувшись к делам. Или, так и не в силах справиться со сборкой шкафа-купе, подумал, что забыл.

Достал мифологический словарь, нашел статью «Талия». Помимо варианта рассказанного Машей, так именовалась и одна из муз – покровительница комедии, изображавшаяся в виде легкомысленной юной девушки в венке из плюща и с бубном. Не очень, конечно, похоже на ту Талию, которую я знал. Третья сноска: одна из нереид, дочерей морского бога Нерея. Их изображали в виде прекрасных девушек в легких одеждах в неизменном окружении чудовищ бездны. Любительницы танцев, они всегда были благожелательно настроены к морякам, Гомер, упоминая о нереидах, замечает, – именно они принесли доблестному Ахиллу чудесное оружие, выкованное богом огня Гефестом….

Я отложил словарь в сторону и долго размышлял, вспоминая слова Маши. Она выбрала, как вариант толкования, ссылку на одну из граций, номер два в моем словаре. Случайно или намеренно? Или, быть может, именно так ей объяснила происхождение своего имени сама Талия?

Интересно, насколько серьезна была она в тот момент, давая толкования. Или испытывала подругу – как недавно испытывала меня?

Собранный наполовину платяной шкаф остался лежать на полу.

С утра пораньше я ездил в филиал нашей конторы на другой конец города, в Печатники, спорил до хрипоты с управляющим, потом так же усердно мирился с ним – «все мы под одним боссом ходим», – сказал мне он, окончательно оттаяв. Уходя, позабыл на его столе ведомость. С середины пути вернулся. Домой приехал разбитый, еще по пути некстати вспомнил о шкафе.

Пока я возился с ключами, дверь напротив распахнулась, показалась Талия. Будто ожидая моего возвращения, улыбалась, искренне и благодушно, и улыбка эта живо напомнила мне о вчерашнем чаепитии.

– Ты сегодня поздно, – сказала она. – Начальство всегда так относится к подчиненным, или к тебе особенно придирчиво?

Повернув ключ в замке, я открыл дверь. Талия по-прежнему стояла на пороге, в тигренках-шлепанцах, словно не решаясь выйти.

– Неудачный день, – ответил я, на ощупь открывая замок.

– Жаль. Я хотела нанести ответный визит.

Отказаться я не мог. В этих смешных шлепанцах он выглядела куда как домашнее, женственнее что ли. Такой я не видел ее никогда прежде.

Впрочем, настоящую Талию знал всего день.

Я провел гостью в кухню, усадил у окна. Она долго любовалась открывшимся ей пейзажем: детской площадкой, обсаженной чахлыми деревцами, высаженными строителями по окончании работ, – большинству из них суждено погибнуть этой зимой, и потому вид этого парка, получившего название «Мишулина гора» невольно трогал. Талия сказала мне об этом, вдоволь побыв в своем одиночестве, которому я не смел мешать.

– В этом городе ко всему притерпишься, – задумчиво сказала она. – Сожмешься душой и привыкнешь. А потом, если понадобиться, еще раз сожмешься….

– Город давит, – сказала Талия после долгой паузы. И повторила: —Каждой улицей, каждым домом, каждым огоньком квартир… каждым человеком, душой своей давно принадлежащим ему…. Гораздо хуже, если человек знает об этом, и все равно принадлежит. Так нельзя. В прежние времена говорили: это грех. Сейчас не модно, слово «грех» просто смешно. Ведь так? – и не дав мне ответить, продолжила: – Казалось бы, так просто – не принадлежать никому, тем более, существу неодушевленному, хотя и могущественному, почти всесильному в сравнении с каждым из нас…. Жить по своему, и не чувствовать его цепей, не ощущать на себе их притягательной тяжести.

Она остановилась и посмотрела на меня. Потом медленно, с трудом подбирая слова, как это бывает в тяжелом разговоре, сказала:

– Извини. Это бывает у меня иногда.

Я искренне кивнул. И предложил поужинать вместе.

– Не надо. Наверное, лучше будет, если я закажу нам пиццу, не против?

Этим она освободила время для разговора, те полчаса, на которые, кажется, очень рассчитывала.

Некоторое время мы молчали. Талия хотела что-то сказать, но затем снова повернула голову к окну, снова оказавшись наедине. Кажется, ждала чего-то от меня, какого-то продолжения, нескольких слов. Наверное так следовало мне истолковать ее молчание.

– Ты права насчет города…. Знаешь, я хочу рассказать тебе об одном случае. Он произошел совсем недавно, и буквально… – я запнулся, не находя слов. Талия внимательно слушала.

За дверью послышались приглушенные шаги. Нет, для разносчика еще рановато.

– Февраль, если помнишь, выдался очень теплым. К двадцатым числам уже и снег сошел. Дороги просохли, некоторые оптимисты стали «переобувать» своих железных коней на летнюю резину…. Это все еще вступление к теме, не знаю, необходимо ли оно тебе…

– Лучше вспоминаешь, когда восстанавливаешь в памяти все обстоятельства. Я сама часто так делаю, – откликнулась Талия. Я кивнул и продолжил:

– Это случилось на Комсомольском проспекте; были у меня кое-какие дела в Хамовниках, увы, неудачные. Свою «шкоду» я оставил на другой стороне дороги, до нее можно добраться и через подземный переход, он недалеко, но глубокий, и по обычной «зебре», до которой идти чуть дальше. Я решил перебежать в неположенном месте: машин мало, а посредине проспекта широкая разделительная полоса; спустя мгновения я добрался до нее. И еще один человек в черном пальто спешил следом, чтобы поспеть к приближающимся «рогам» троллейбуса, пошел наискось. Тут на проспект вывернула легковушка, наращивая скорость и перестраиваясь в левый ряд. Я находился на середине левой полосы, когда она вывернула. И пропустил ее. А он, тот мужчина, не стал ждать.

Талия вздрогнула.

– Я узнал о случившемся по истошному визгу тормозов. Быстро повернул голову и увидел… даже не знаю, как сказать. Мне показалось, что у остановившейся легковушки от резкого торможения слетела крышка капота: некая черная масса поднялась в воздух и тяжело ударилась об асфальт, распластавшись в метре от машины. Водитель тут же выскочил из автомобиля, подбежал и склонился над телом. Не зная, что предпринять, он поднял голову и беспомощно озирался вокруг. С троллейбусной остановки подошло несколько женщин; они так же встали подле тела, и шумно переговаривались.

Я стоял на разделительной полосе; стоял и смотрел на них. Ничего не чувствовал ни в момент удара, ни позже, когда видел бестолковое топтание толпы у тела. По прошествии нескольких минут пяти кто-то достал мобильный и стал звонить в «ноль-два». К тому времени я уже садился в «шкоду». И оттуда все оглядывался на собравшихся. Да я был взволнован, вернее, встревожен, но не самой аварией, а отсутствием в себе хоть какой-то реакции на нее. Я уже говорил, что не ощутил ничего. Более того, вид подброшенного тела, безжизненно распластавшегося на асфальте, показался эпизодом в некоем кино, тысячный раз демонстрируемым с экрана, кочующим из фильма в фильм. Кажется, в момент удара я пробормотал пошлейшее «ух ты» или что-то в таком духе. И только произнеся эту бессмыслицу, ужаснулся ей. Да и ужаснулся как-то вяло, словно по долгу службы.

Холодные пальцы накрыли мою ладонь. Талия ничего не говорила, она лишь пристально смотрела в глаза, и продолжала держать руку в своей. Держала долго, пока не затихли воспоминания и не улеглись в глубине памяти.

Спустя какое-то время – наши руки все еще сплетались – прозвенел звонок; прибыл разносчик пиццы. Получив от меня деньги и отказавшись от чаевых, паренек лет восемнадцати долго топтался на пороге, не спеша уйти к другим клиентам и во все глаза смотрел на появившуюся за моей спиной Талию. Бог его знает, почему.

Талия закрыла за ним дверь.

– Надеюсь, мой выбор тебе понравится, – сказала она, все еще держа руку на дверном замке. С тепло пахнущей коробкой я вошел в кухню, по-прежнему, Талия тенью следовала за мной.

За чаем мы говорили о каких-то пустяках. У меня вертелось на языке несколько вопросов, так или иначе касающихся Маши; но в тот они не прозвучали. Словно компаньонка Талии для нас, сидящих в моей кухне, стала запретной темой, и одно упоминание о девушке могло разрушить то непрочное, что нежданно связало нас. Все время, проведенное за ужином, Талия посматривала украдкой на часы, они находились за моей спиной, и я невольно перехватывал каждый ее взгляд. Но уходить не спешила. Собралась в начале десятого, посреди вялой беседы пробормотав вполголоса «все, мне пора» столь резко, что я не посмел ее удерживать.

Проводив до двери, я все же не удержался – вечер был закончен – и спросил о Маше. Талия пожала плечами.

– Она дома, – просто ответила соседка, я не решился задать вертевшееся на языке, и Талия ушла в свою тайну.

Ночью мне снилась Маша, одна. Словно странный вечер и должен завершиться странным сном. Все началось с того, что из ниоткуда появившаяся в моей гостиной Маша потягивала шампанское из фужера и, обводя свободной рукою роскошно накрытый стол, рассказывала, сколь приятно вдыхать полной грудью свежий воздух Арктики, дувший из распахнутого настежь окна, ожидая, когда легкие наполнятся им, и напитается кровь. Тогда свершится невозможное и человек окажется способен оторваться от грешной земли и взлететь.

– Но это должен быть непременно воздух Арктики, – говорила она, покачивая ногою, отчего халатик ее сбился к бедру, и точеные Машины ножки предстали мне во всем их великолепии. – Никакой иной не способен наполнить человека мечтами о далеких краях, а без этого невозможно оторваться от земли, подняться в воздух и лететь, лететь, лететь….

Комната начала таять, Маша вскочила на ноги, и, распахнув руки, как крылья, или наоборот, я уже не мог понять, что именно вижу, воспарила к разверзшимся небесам, а через мгновение сияющей точной исчезла, затерялась в них. А следом за ней исчезло все.

Я проснулся. И сквозь дремоту пробуждения все еще слышал ее голос, призывавший меня оторваться от земли и лететь. «Невесомость притягивает, – где-то во мне продолжала говорить Маша. – Это так просто. Главное поверить. И тогда самое малое усилие – и душа не будет весить ничего, еще одно усилие, – и ты в небе».