Предел искушения

На ночном пляже царила тишина, нарушаемая лишь шелестом морской пены, плавно и ритмично накатывающей на берег. Элеонора подошла к воде, скинула босоножки, зашла в море так, что краешек её платья намочила набежавшая волна и, повернувшись к журналисту, восторженно произнесла:

– Какое чудо! Вода теплее воздуха!

Не дожидаясь ответа Ильи, она изящно выскользнула из одежды и неторопливо, разведя руки в стороны, направилась в море. От неожиданности Илаев застыл на месте: испепеляющая страсть сковала его по рукам и ногам. Как заворожённый, он глядел на божественно-прекрасное обнажённое тело Элеоноры. Погрузившись по пояс в морскую пучину, девушка обернулась, словно почувствовав на себе его обжигающий взгляд.

– Эй, журналист! Не смотри так – голова закружится, – и с загадочной улыбкой, немного запрокинув голову, медленно двинулась дальше, лаская руками гребни волн.

Её реплика вывела Илью из оцепенения. Не отрывая глаз от Элеоноры, он сорвал с себя майку, джинсы, и вприпрыжку, с боевым кличем неандертальца, взрывая пеной обступающие его волны, бросился с головой в непроглядную морскую тьму. Элеонора рассмеялась, пытаясь уклониться от разлетающихся во все стороны брызг. Стихия несколько остудила бурные эмоции Ильи. Он вынырнул на поверхность, возвёл руки к звёздному небу, прокричал что-то невнятно и восхищённо, затем посмотрел на Элеонору, и они оба расхохотались как дети.

11

Столь впечатляющий вечер дал Илье повод надеяться на более близкое знакомство с Элеонорой. Он уже предвкушал не менее великолепную ночь в гостиничном номере, но девушка позволила лишь проводить себя до машины и чмокнуть в щёчку, отстранившись от более пылкого поцелуя.

– Не надо, Илья, – Элеонора застенчиво улыбнулась и нежно коснулась его лица. – Ты же меня совсем не знаешь. И я тебе не знаю. Не стоит торопить события.

Шаг за шагом, она медленно отступила назад, скользнула в автомобиль и, помахав рукой на прощание, пообещала скоро вернуться.

Илаев долго смотрел вслед ярких габаритных огней «Ауди», исчезнувших в неизвестности ночи. В глубине его души теплилась робкая надежда на возвращение Элеоноры. Но чуда не произошло. Не приехала она и на следующий день. Илья просидел в номере до позднего вечера и лишь ближе к полуночи позволил себе небольшой променад на свежем воздухе.

Элеонора заполнила собой всё умственное пространство Илаева, вытеснив тоскливые думы о бесцельности его существования, о загадочном исчезновении «Книги жизни» и неприятностях с полицией из-за смерти Косты. Из головы не выходила только случайная знакомая, которой удалось за один-единственный вечер так сильно околдовать его.

Бесцельно побродив по городу минут тридцать, журналист снова вернулся в отель и чтобы хоть как-то отвлечься от ожидания, включил телевизор. Российский новостной канал по-прежнему рапортовал о недавних событиях в выгодном для стороны вещания свете. Новости экономики сменились сводками международной жизни, и вдруг… Илья не поверил своим ушам.

«Сегодня на шестьдесят втором году жизни скоропостижно скончался видный деятель советской и российской науки, преподаватель Московского Государственного Университета, профессор истории и философии – Николай Павлович Кузнецов. Тело учёного было обнаружено в его рабочем кабинете. По предварительным данным, смерть наступила в результате острой сердечной недостаточности…» – диктор ещё что-то говорил, а у Илаева экран поплыл перед глазами.

Имя Николая Павловича Кузнецова фигурировало в списке, предоставленном Яковом Исааковичем. Он был одним из трёх экспертов, установивших подлинность книги, и вторым после Косты, покинувшим этот мир. Илья вышел на балкон.

«Выходит, смерть Косты действительно была неслучайна. Таких совпадений не бывает, – журналист потёр виски, сморщив лицо в попытке вспомнить нечто важное. – Нужно срочно позвонить последнему эксперту».

Он взял мобильный телефон, набрал номер третьего учёного: абонент находился вне зоны действия сети. Вопреки просьбе Элеоноры, Илья набрал и её номер, но он был заблокирован.

«Что же это происходит? – с ужасом подумал Илаев. – Куда же я вляпался?»

И вдруг журналиста кольнула мысль: Элеонора! Ведь если эти смерти не случайны, ей тоже грозит опасность. Илья ещё раз попытался дозвониться до ван Голланд. Металлический голос невозмутимо повторил: «Абонент временно недоступен».

– Надо что-то делать, – Илаев проговаривал мысли вслух, чтобы скорее найти правильное решение. – Реболаров! Нужно связаться с ним.

Журналист снова потянулся к телефону, но остановил себя.

– А что я ему скажу, да ещё во втором часу ночи? – Илья мысленно отнял два часа от местного времени. – Значит, в Москве начало двенадцатого. Нет, поздновато – он наверняка не станет со мной разговаривать. Сочтёт, что я окончательно спятил. Пожалуй, подожду до утра.

Илаев закурил.

– Мне стоит успокоиться и всё хорошенько взвесить, – рассуждал он вслух. – Если Кузнецова и Симиниди убили из-за того, что они подтвердили подлинность книги – значит, Элеонора и ещё один учёный в опасности. Для меня никакой угрозы нет – книги я не видел, а то, что просто сидел в таверне с Костой, ничего само по себе не значит. Тем более, помимо Элеоноры никто не знает, где я нахожусь. Но я, к сожалению, не знаю, где находится она. Предупредить я её не могу. Кто может? Всё-таки нужно звонить Реболарову. Он должен быть заинтересован в признании подлинности книги. И эти события ему совсем не на руку.

Илаев набрал номер Всеволода Александровича. Длинные гудки. Трубку никто не взял. Журналист повторил звонок. То же самое.

– Да что такое? – Илья беспомощно взмахнул руками и хлопнул себя по бёдрам.

Вариантов действий не оставалось. По своему опыту журналист знал, что в экстренных ситуациях велик риск поддаться инстинктам и эмоциям, которые в такие моменты берут верх над разумом. Важно обуздать их и дабы не натворить глупостей, сохранять спокойствие и самообладание. По этой причине Илаев всегда предпочитал брать паузу, но в этот раз угроза, нависшая над Элеонорой, медлить не позволяла.

Много раз Илья убеждался в том, что необдуманные действия, произведённые на пике эмоционального возбуждения, ни к чему хорошему не приводят, но так уж устроены люди, что порой бессильны справиться с обуревающими их страстями. Чтобы действовать разумно и хладнокровно, нужно пережить не одну и не две стрессовые ситуации – тогда восприимчивость к происходящему снижается в силу банальной привычки. Либо нужно быть бесстрастным по складу своему, что человеческим созданиям, за редким исключением, несвойственно, поскольку эмоции и страсти и есть движущие силы нашей жизни.

Человек может действовать благоразумно только тогда, когда чувствует себя в своей тарелке. Так, опытный воин, привыкший смотреть в глаза смерти и не сгибаться под натиском противника, в кровавой бойне принимает верное решение за долю секунды, но может почувствовать дрожь в коленках, если в мирной жизни, например, ему придётся толкать речь перед огромной аудиторией. Лицедей же, многократно выступающий перед зрителями и чувствующийся себя на сцене как рыба в воде, в свою очередь, непременно впадёт в панику и начисто лишится рассудка в условиях боя. Конечно, и воин, которому предстоит публичное выступление, и артист, оказавшийся в эпицентре сражения, могут научиться вести себя адекватно, если подобные ситуации будут регулярно повторяться, и если деятель искусства по природе своей – человек бесстрашный, а грозный боец испытывает тайную потребность в зрительском признании.

В тот момент Илаев в своей тарелке не находился. Он привык рисковать, ведя журналистские расследования, и бывало, что его жизни угрожали, но опасность потерять человека, небезразличного ему при невозможности что-то предпринять для его спасения, загоняла Илью в положение тягучей безысходности.

В дверь номера постучали. Илаев замер. Сердце бешено колотилось в его груди. Несколько секунд помедлив, журналист осторожно сделал несколько шагов.

– Кто? – спросил Илья, стараясь держаться от входной двери на безопасном расстоянии.

– Это я.

Илаев быстро щёлкнул входным замком. На пороге стояла Элеонора.

Любовь

В сознании Мелиора чувство любви к Создателю с каждым днём всё больше затмевалось желанием быть признанным и безмерной жаждой власти. Но всё чаще и чаще он спрашивал себя: «А что же будет дальше? Что будет, когда я стану безраздельно владеть душами этих безмозглых смертных? Буду ли я удовлетворён содеянным?» Кроме того, его волновал вопрос принципиального противостояния: «Станет ли Творец любить этих существ, когда они окончательно отрекутся от него, приняв меня как единственного правителя?» И Мелиору казалась, что ответ ему известен, и ответ этот его совершенно не устраивал.

В том, что смертные смогут забыть о Создателе, Мелиор не сомневался, считая это лишь делом времени. Он видел, как они постепенно отдаляются от идеалов Творца – точнее, стыдливо прячут эти идеалы глубоко в себе и всячески пытаются искоренить их, повинуясь выдуманным демоном идолам и идеям.

Мелиор научился успешно манипулировать их разумом, но никак не мог подчинить себе их волю. Время от времени каждый смертный – даже тот, кто, по его мнению, давно пренебрегал правилами Создателя, увязнув в искушениях, – был вынужден бороться с сомнением, возникающим вследствие подсознательной тяги к Творцу. И это расстраивало демона: он не хотел видеть сомнение в душах – он хотел всецело властвовать над ними. Но власть его никогда не доходила до абсолюта: смертные пытались балансировать между Мелиором и Творцом. Причём перевес всегда был на стороне Мелиора, а победа доставалась Создателю. Демон был уверен, что он просто допускает ошибку, и она заключается в недостаточно активных действиях с его стороны.

Иногда Мелиору было до тошноты обидно и непонятно, почему то, что обходится ему ценой стольких усилий, у Создателя получается само собой. Творец будто бы и не пытался склонить души на свою сторону. Он никого не уговаривал и, больше того, предоставлял каждому полную свободу выбора, однако смертные по собственной воле возвращались к нему, предав Мелиора. «Неужели моя ошибка кроется в отношении к происходящему?» – размышлял демон. И такое положение дел породило в нём ещё одно чувство – не менее странное, чем то, что зародилось вечность тому назад. Он стал испытывать страх. Нет, Мелиор не боялся исчезнуть в хаосе навсегда и больше никогда не вернуться в созданный Творцом мир любви и гармонии. Он боялся не успеть завершить начатое, хотя порой не знал, зачем ему это.

Противоречия раздирали Мелиора. Он любил Творца, и это мешало ему действовать. Но он хотел любой ценой осуществить задуманное и доказать своё превосходство, теперь находя в этом единственный смысл своего существования. Демон уже не понимал, как раньше он мог жить в мире и спокойствии. Ему казалось, что в те незапамятные времена он был в рабстве, из которого вырвался на свободу. Но как ни старался он освободиться от условностей Создателя, как ни старался вытравить из сердца всё, кроме желания быть первым и стремления к большему, он всегда сталкивался с внутренним противостоянием. Мелиора не покидало ноющее ощущение, что в любую минуту может произойти взрыв, и тогда мощная взрывная волна унесёт в никуда его планы и мысли. И Создателю стоило только захотеть этого, только он отчего-то не вмешивался.

Мелиор осознавал силу Любви и боялся, что под действием её дурмана когда-нибудь позабудет о своих мечтах. Он также знал, что и смертные не устоят перед этой безграничной мощью, презирающей аргументы извне и отрицающей доводы разума. Совершенно бесконтрольное чувство, которое Творец заложил в основу созданной им вселенной, было неподвластно искушениям, служащим для Мелиора главными инструментами манипулирования.

Любовь поставила его планы под серьёзную угрозу.

Но несмотря на непринятие этого чувства, он сам был жертвой любви, только в отличие от смертных, бежал прочь от неё. Любить – означало отказаться от намеченного пути, чего Мелиор допустить никак не мог. Его страх не устоять перед чувством к Создателю усугублялся страхом потерять контроль над разумом смертных. Мелиор боялся, что люди будут любить, а пытаться контролировать влюблённых столь же эффективно, как черпать воду решетом.

Мелиор был не в силах уничтожить любовь, ведь правила Творца распространялись на всю вселенную, а значит, и на его мир, являющийся неотъемлемой её частью. Демон не мог создавать, он мог лишь оперировать тем, что уже создано. И тогда он решил расщепить всеобъемлющее целостное чувство и перемешать в умах смертных любовь ко всему сущему с эгоизмом, тщеславием, ненавистью. И люди стали путаться.

Мир Мелиора зажил по иным законам. Они вроде бы не отличались от законов Создателя, но разобраться в их применении стало невозможно. Так, юноша, осознавший, что полюбившаяся ему девушка не отвечает взаимностью, мог возненавидеть её и причинить множество страданий и горя. Испытывая нежность к возлюбленной, желание заботиться о ней, юноша вместе с тем был одержим дикой ревностью и неукротимым чувством собственничества. Он ощущал жалость к себе, унижение из-за отказа и ненависть к тому, кого девушка ему предпочла. Противоречивые эмоции наваливались на беднягу, словно огромный снежный ком, гнёт которого невыносимо выдержать.

Влюблённый молодой человек, раздираемый изнутри противоречивыми чувствами и внемлющий постоянным нашептываниям Мелиора, постепенно склонялся к его ценностям. Запутавшийся юноша уже не мог смириться с тем, что у приглянувшейся ему особы, так же, как и у него самого, есть свобода выбора. Он не хотел, чтобы девушка была свободна – он хотел, чтобы она всецело принадлежала ему. В противном случае парня вообще не волновали её желания и интересы. И Мелиор был этому рад!

Тот, кто всё же добился своего и безраздельно обладал женщиной, заводил с ней детей. Любовь к ребёнку отличалась от страсти к своей половинке – она была менее эгоистична, но более тщеславна. Малейшее несоответствие дитя ожиданиям родителей повергало последних в дикую ярость. Зачастую они игнорировали желания маленькой личности, безжалостно уничтожая её индивидуальность, топча её чувства и подчиняя её волю своим амбициям. Родители хотели, чтобы их чадо были именно таким, каким они желают его видеть.

И это делалось не преднамеренно, а вследствие той же неразберихи в умах смертных. Любовь к ребёнку и страх за своё спокойствие, боязнь, что дитя будет доставлять массу хлопот и, не приведи господь, скомпрометирует их в глазах окружающих – эти мысли конфликтовали в людских головах, а слушая несмолкаемый шёпот Мелиора, родители мало-помалу убеждались в правильности его принципов. Изречение «Я тебя породил – я тебя и убью» стало практически девизом всех семей. И Мелиор был этому рад!

Смертные престали отличать любовь от других чувств и наслаждались лишь тогда, когда объект их вожделения выполнял то, чего хочется им, а если этого не происходило – страдали и были готовы на месть, оскорбления, клевету, насилие. И Мелиор был этому рад!

Любовь же к людям вообще или ко всем сущему – именно та бескорыстная любовь, не предусматривающая никаких условий, та, которую испытывал Творец к каждому созданию во вселенной, та любовь, что являлась движущей силой жизни и основой вечности – эта любовь встала в один ряд с психическими заболеваниями, а людей, способных на неё, окрестили блаженными и открыто глумились над ними. И этому Мелиор был рад особенно!

Смертные стали путать, ради чего им жить, стали отдавать лишь для того, чтобы получить ещё больше. А их жажда получить всё больше и больше, по подсказке Мелиора называемая запасливостью или предусмотрительностью, не знала границ. Люди перестали понимать, как можно отдавать и созидать ради любви, не ожидая отдачи – так, как это делал Создатель.

Они стали требовать за любовь что-то взамен. Мужчины хотели получить контроль над женщинами, женщины – над мужчинами, родители – над детьми. Дружба требовала внимания и взаимовыручки без оглядки на обстоятельства, а отказ поддержать в сомнительном дельце приравнивался к предательству, мгновенно превращая закадычных друзей в злейших врагов.

Бывшие влюблённые тоже превращались во врагов, даже если чувства угасали у обоих. Поскольку любовь, собственничество и ненависть смешались в их душах, при исчезновении двух первых, оставалась только ненависть.

Любовь к животным требовала от них беспрекословного подчинения. А тех, кто отказывался служить – пристреливали.

Бескорыстные помыслы отходили на задний план, вытесняемые новыми социальными правилами и новым законом, которому дали название «мораль».

Путаница в головах смертных сложилась в новый порядок. У них появился новый смысл – накапливать то, что полюбил, как того требовали нормы морали. Отдавать же, руководствуясь чувством любви, теперь считалось предосудительным. И Мелиор ликовал! Он сумел, как ему казалось, затуманить человеческий разум.

Но проблема состояла в том, что каким-то неведомым образом смертным удавалось разобраться в истинных чувствах, и тогда они уходили к Создателю. Мелиор пребывал в ярости. Он считал это беспринципностью, предательством, и был готов на всё, чтобы отомстить и покарать отступников. Демон ещё крепче утверждался во мнении, что только он истинный, и только он заслуживает права быть первым. А эти ничтожества бегут туда, где им становится комфортнее. Мелиор даже жалел Создателя, которого смертные рано или поздно бросят ради своей следующей «любви».

– Они похожи на флюгер, – брезгливо ворчал Мелиор. – Они бегут туда, куда гонит их преобладающий ветер.

Как-то раз демон наблюдал за влюблённой парой на ночном пляже. Он видел, что мужчине и женщине хорошо вдвоём – они наслаждались действительностью и ничего не желали взамен. Каждый подобный всплеск любви заставлял Мелиора волноваться – любое проявление пугающего чувства нуждалось в его вмешательстве. А поскольку демон был не в состоянии его искоренить, то старался исковеркать, перемешать с другими эмоциями, прибегнув к искушению и лжи.

Впрочем, Мелиор не считал интриги и каверзы ложью – он считал их неотъёмной частью борьбы, в которой побеждает тот, кто более умело пользуется этими инструментами.

Мелиору легко было совладать с чувствами женщины – он отчётливо видел, что она больше любуется собой. Она получает удовольствие от своего очарования, от восхищения, которым заполонил влюблённый мужчина всё побережье, от покорения ещё одного сердца. При том, что спутник ей явно нравился, и даже сильно, женщина всё же не была готова ради него отказаться даже от малой толики своих интересов.

Девушка как губка впитывала мысли Мелиора, и искушать её не составляло труда – за неё демон не беспокоился. Мужчина же явно представлял угрозу – демон не замечал, чтобы он любовался чем-то кроме своей спутницы. Он был готов отдавать, и непонятно, чего же хотел для себя. Мелиор сумел разглядеть лишь страсть, но не смог определить, насколько сильно она затмила его разум. Казалось даже, что мужчина готов пожертвовать своей страстью ради благополучия своей возлюбленной.

– Самопожертвование! – ужаснулся Мелиор: неужели он снова встретился с существом, вышедшим из-под контроля!

– Он скоро не будет подчиняется тебе, брат мой, – голос Создателя был как всегда мягок и доброжелателен.

– Он любит эту женщину, – задумчиво произнёс Мелиор.

– Он освобождается от заблуждения, – Творец с восхищением смотрел на влюблённых.

Мелиор, не сводя глаз с плещущейся в морской прохладе пары, и чувствуя, как пространство теряет своё напряжение в присутствии Творца, спросил:

– Объясни мне, брат, неужели тебе спокойно в присутствии этой сущности, ведь он не любит тебя – он даже не верит в тебя. Для него существует лишь эта женщина, и ради неё он готов на всё, даже снова отречься от тебя. И ты считаешь его достойным своей любви?

Создатель благодушно посмотрел на Мелиора.

– Это решать ему. Мои чувства принадлежат мне, а чувства этого мужчины – только ему самому. Любая жизнь дорога мне, любая жизнь радует меня, любое живое существо имеет право на свой выбор. Когда придёт время, мы сможем обо всём этом беседовать, как раньше, – и создатель коснулся плеча Мелиора. – Помнишь, как ты был счастлив?

– Я был глуп и слеп, – твёрдо изрёк Мелиор. – Я верил твоим россказням и не знал, что может быть лучше.

– И теперь тебе лучше? – Творец подошёл к воде, и ноги его окутала мягкая белая пена.

– У меня появился смысл. Я теперь знаю, чего хочу, – Мелиор держался гордо и непоколебимо.

– Уверен ли ты, что хотеть – и есть твоя цель? Не думаешь ли ты, что именно желание большего и ограничивает твою свободу, сужая простор вокруг тебя? Зачем стремиться к большему, обладая всем? Разве сейчас этот мужчина желает чего-то ещё? Разве не испытывает он полное удовлетворение от своего существования? Разве нужно ему кому-то доказывать, что он лучше всех, если он уже имеет всё, что ему нужно?

Мелиор напрягся, пытаясь воскресить в памяти чувство, о котором говорит Творец. Но уже не мог.

– Ну тогда забери его. Освободи от моего плена.

– Только ему решать, когда покинуть этот мир и прийти ко мне. И тебе тоже предстоит решать это самому, – Создатель стоял на водной глади, и море рядом с ним было ровное и спокойное, словно не было причин испытывать возмущение. Водные барашки с белой кудрявой шерстью распрямлялись и застывали в покое и умиротворении у ног Творца. А чуть поодаль плескались влюблённые, и море вокруг них кипело и бурлило – возможно, от радости, а возможно, от недовольства их бесцеремонным вторжением в свою вотчину.

– Если я смогу понять тебя, – задумчиво молвил Мелиор. – Если я избавлю этот мир от желания иметь больше – неужели не скучно будет тебе жить, осознавая, что вокруг нет никого, кто бы противостоял твоим взглядам?

Создатель смотрел на влюблённых и молчал.

– Почему ты всегда молчишь, когда мы подходим к самому главному?! – прокричал в сердцах Мелиор. – Почему ты не можешь вразумить меня и весь этот мир?

– Потому, что вы свободны и должны сами определяться, что есть для вас мир – любовь или ненависть.

12

Элеонора сидела в кресле и нервно курила.

– Ты понимаешь, что возможно, теперь моя очередь? – с дрожью в голосе произнесла девушка.

Илаев опустился пред ней на колено, нежно взял её руки в свои ладони и, глядя в глаза, твёрдым голосом произнёс:

– Всё будет хорошо! Я сумею защитить тебя.

Приехав в гостиницу, Элеонора первым делом сообщила Илье, что Михаил Андреев, молодой учёный из России, скончался сегодня утром. По информации, полученной от супруги покойного, накануне вечером ему сделалось плохо; Михаила на скорой забрали в больницу, где он умер от обширного инфаркта. Элеонора никогда не слышала, чтобы Михаил жаловался на сердце – он производил впечатление человека вполне здорового и жизнерадостного. Именно Андреев был третьим экспертом, подтвердившим подлинность книги. О смерти же Кузнецова Элеонора узнала от Илаева. Это известие окончательно вывело её из равновесия, как, впрочем, и Илью – известие о смерти Андреева.

– У тебя выпить есть? – спросила ван Голланд.

– Да, конечно, – Илья подошёл к холодильнику, достал оттуда бутылку, покрытую лёгким инеем, и перевёл вопросительный взгляд на Элеонору. Та махнула рукой:

– Подойдёт.

Илья поставил на стол, за неимением рюмок, два стеклянных стакана, порезал дольками апельсин и нарыл плитку шоколада. Сперва налил немного водки даме, потом себе.

– Чокаться не будем, – он поднял стакан и залпом выпил.

Сморщившись, Элеонора сделала то же самое и, фыркнув, поспешила положить в рот дольку апельсина.

Илья налил себе ещё и, не мешкая, повторил процедуру, но уже без всяких предисловий.

– Расскажи мне! – настоятельно попросил Илаев. – Слышишь, Элеонора, расскажи мне всё, что тебе известно.

Она шмыгнула носиком, сделавшись похожей на беззащитную девчонку, которая влипла в неприятности, и теперь понятия не имеет, как из них выбраться.

– Спрашивай.

– Кто похитил книгу?

– Я уверена, что это сделал Стилианос. Он был помощником Синеева на раскопках.

– Элеонора, ты догадываешься или ты знаешь? – Илаев смотрел девушке прямо в глаза.

– Знаю! – почти прокричала она.

– Где он сейчас?

– Он живёт в доме Синеева.

Илаев задумался. Он отчётливо вспомнил молодого парня, который провожал его из дома Якова Исааковича.

– Элеонора! – с укором произнёс Илья. – Ну почему ты молчала?

– Да потому что у меня нет информации, где он её хранит. Стилианос находится под круглосуточным наблюдением, но до сих пор не выдал себя. Поэтому я и не хотела тебе говорить, пока не узнаю точно, где книга, – девушка почти перешла на крик.

– Как он похитил рукопись? – задал вопрос Илья, по-прежнему глядя в глаза Элеоноре.

– Она хранилась в палатке Синеева, как и все находки. Особо ценные мы запирали в сейфе. Ключи от него были только у Синеева и у меня. Книга пролежала в сейфе пять дней. Её доставали только для того, чтобы показать экспертам, и из палатки не выносили. О находке мы не оповещали никого, то есть, знали о ней только я и Яков Исаакович. Старый болван! – Элеонора закатила глаза вверх, словно отпуская последнюю реплику небу. – Он и рассказал о рукописи Стилианосу. Старик не признал, что это «Книга жизни» и, вероятно, счёл необходимым поделиться с помощником своими умозаключениями.

Я была первой, кто подтвердил подлинность «Книги жизни». Синеев тут же завязал со мной спор – он был просто взбешён моим утверждением. Не приведя ни одного весомого аргумента против, он обрушил на меня поток тезисов с научных симпозиумов. Мне показалось, что он даже не хочет как следует осмотреть рукопись. Яков Исаакович вёл себя неэтично, что на него совсем не похоже. У меня сложилось впечатление, что он согласен с моим мнением, но как баран, почему-то утверждает обратное. Мы даже в сердцах наговорили друг другу несколько больше, чем должно. Я уже решила, что старик впал в маразм и утратил способность мыслить, как учёный.

Стилианос же – его протеже. Синеев везде брал его с собой как личного адъютанта. Старик нашёл себе апостола, чтобы придать ещё больше значимости своей персоне в научной среде. Стилианос действительно смотрел ему в рот и советовался по каждому поводу. Синеев почти год таскал этого парня по раскопкам, конференциям, собраниям. И везде представлял, как молодое дарование, которое способно совершить переворот в истории. Авторитет Якова Исааковича среди историков достаточно велик, чтобы кто-то усомнился в опекаемом им человеке. Перед приездом научной группы, состоящей из лиц тебе известных, Синеев ходил мрачнее тучи – ему явно не хотелось услышать подтверждение моей правоты. Он старался сделать всё, лишь бы отстоять свою точку зрения, и был категорически против привлечения сторонних специалистов. Но Реболаров распорядился пригласить именно этих людей, при чём, не оповещая их о цели визита до прибытия в лагерь. Он не хотел, чтобы раньше времени произошла утечка информации.

– Так значит, Всеволод Александрович знал, что вы нашли книгу? – уточнил Илаев.

– Естественно! – Элеонора нервно закивала головой. – Он полностью спонсировал экспедицию. Как только я убедилась, что книга подлинная – сразу сообщила ему об этом.

– А Яков Исаакович? – поинтересовался Илья.

– Яков Исаакович много лет знаком с Реболаровым, – ответила ван Голланд. – Он давно проживает в Греции, имеет в здешних научных кругах прекрасную репутацию. Всеволод Александрович счёл, что он должен быть руководителем группы, дабы избежать преград со стороны греческих бюрократов. – Элеонора глубоко и горько вздохнула, демонстрируя своё бессилие перед решением Реболарова.

– Извини, мы несколько сбились с темы, – напомнил Илья. – Так как же всё-таки Стилианос украл книгу?

Ван Голланд кинула на Илаева раздражённый взгляд:

– А я разве не сказала?

– Прости, нет.

Она шумно выпустила из лёгких воздух и недовольно поджала губки.

– Журналист, ты очень невнимательно меня слушал!

Илаев удивлённо выпучил глаза. А Элеонора закрыла лицо руками. Она была напугана и взволнована. Илья понимал это и не пытался спорить. Через минуту ван Голланд собралась с мыслями и продолжила:

– Ключи от сейфа были только у меня и у Синеева. Кроме нас про книгу знал только его помощник Стилианос и трое экспертов – Константинов, Симиниди и Андреев, но последних в ночь пропажи в лагере не было. Накануне вечером Синеев запер книгу в сейфе. А к утру труд бесследно исчез. Я уверена, что Яков Исаакович книгу не брал, но я так же уверена, что и я её не брала. Методом исключения, остаётся Стилианос, ведь из присутствующих в лагере про рукопись больше никому не было известно. В ту злополучную ночь мне не спалось, и я вышла подышать воздухом. В палатке Синеева я заметила то ли тусклые мерцания фонарика, то ли отблески свечи. Я стала вглядываться, но свет спустя несколько секунд погас. Я тихо подошла к палатке и заглянула внутрь. Яков Исаакович преспокойно спал и сладко похрапывал, а вот Стилианоса там не было. Я открыла сейф – книга лежала на месте. До утра я следила за территорией. Стилианоса я не видела. Но когда под утро заглянула к нему снова, то обнаружила, что он спит сном невинного младенца. Вероятно, я была не слишком внимательна и прозевала его возвращение, – Элеонора гордо взглянула на Илаева, будто сделала разоблачение века.

– И о чём это говорит? – с ноткой недоверия в голосе поинтересовался Илья.

Элеонора недовольно хмыкнула, возмущённая тугодумием журналиста, и продолжила, игнорируя его вопрос:

– Я созвонилась с Реболаровым, и мы решили не придавать огласке факт отлучки Стилианоса из лагеря. Всеволод Александрович сказал, что пришлёт людей, чтобы они круглосуточно следили за Синеевым и его помощником. И если книгу выкрал кто-то из них, то рано или поздно они выдадут себя. А постольку, поскольку частые исчезновения этой рукописи воспеты в легендах, то похитители и в этот раз не заставят себя долго ждать. Главное – не подавать виду, что их в чём-то подозревают, дабы не вспугнуть.

– Кто были те двое у дома Синеева? – продолжал Илья.

– Не поняла вопрос.

– Когда я приходил к Якову Исааковичу, за мной следили, – Удивлённый взгляд ван Голланд заставил Илью перефразировать своё утверждение. – Слежка около дома Синеева устроена Реболаровым?

– Вероятно, – Элеонора была действительно удивлена. – Ты, видимо, очень наблюдательный человек. Не думаю, что Всеволод Александрович прислал работать дилетантов. Как ты заметил, что за домом следят?

– Тогда я не придал этому значения – даже подумал, что слишком подозрителен. Но после твоего рассказа убедился, что около дома были не случайные прохожие.

– У тебя есть ещё вопросы? – резко оборвала его ван Голланд. Пространство комнаты было напряжено до предела. Илаев решил сделать паузу. Он вышел на балкон. Закурил. Приятный дымок, казалось, немного успокоил воспалённые нервные окончания. Небольшое задание в отпуске вылилось в головокружительный триллер. Илаев пытался переварить информацию и навести порядок в неразберихе, творящейся в его голове.

«Три трупа и женщина, находящаяся в смертельной опасности, и всё из-за старой книги, – размышлял Илаев. – Какие же знания должна таить эта рукопись, если из-за неё люди вокруг мрут как мухи при том, что подлинность документа вызывает сомнения. Это опасная игра, ставки в которой слишком высоки».

– Неужели никто не смог прочитать текст? – спросил Илаев. – Ведь специалисты, которые осматривали книгу – не рядовые преподаватели истории.

– Текст написан на языке фарси-дари и нуждается в детальном исследовании. Сходу невозможно выяснить даже приблизительное содержание рукописи, ведь документ довольно объёмный и содержит массу символичных изображений и рисунков. Чтобы перевести книгу и познать её суть, понадобилось бы гораздо больше времени, нежели то, которым мы располагали, – Элеонора мягко и незаметно, словно кошка, приблизилась к Илаеву и положила руки ему на плечи. – Илья, ты что, не веришь мне?

Журналист обернулся. Руки девушки остались на его плечах, и лицо её оказалось близко-близко. Илья смотрел в красивые, но полные страха и оттого такие печальные глаза Элеоноры в готовности отдать всё, лишь бы видеть её счастливой. Он прикоснулся губами к её губам, и поцелуй, похожий на прикосновение ангела, на бесконечную свободу и вожделенный плен страсти, взорвал его вселенную.

Элеонора положила голову Илье на грудь, а руками нежно обвила его шею. Журналист боялся дышать – он замер, стараясь не вспугнуть чувство, потрясшее всё его существо. Так, обнявшись, они стояли на балконе гостиничного номера, и Илье не хотелось отпускать Элеонору ни за что на свете.

– Илья… – тихонько произнесла она, – а у тебя есть женщина?

– Да, – спокойно, с какой-то блаженной улыбкой ответил журналист.

Элеонора взволнованно и разочарованно посмотрела на него.

– И ты её знаешь. Она историк, занимается поисками какой-то странной книги и вечно попадает в неприятности, – сказал Илаев.

Девушка, немного отстранилась, кокетливо улыбнулась, затем надула губки и стукнула Илью кулачком в грудь:

– Дурак, – это получилось у неё совсем безобидно, и журналист рассмеялся.

Элеонора снова прижалась к нему.

– А как ты думаешь, – таинственно прошептала она, – это случайность?

– Что? – спросил Илаев.

– Ну… – Элеонора помедлила, словно подбирая слова, – то, что мы встретились вот так?

Илаев уткнулся носом в её распущенные ароматные волосы.

– Думаю, что случайностей не бывает, – шёпотом ответил журналист.

Девушка подняла голову и заглянула ему прямо в глаза:

– Ты правда так думаешь?

Мелодичный звонок мобильного ван Голланд, раздавшийся из комнаты, заставил их вздрогнуть. Элеонора вырвалась из объятий Ильи, выскочила с балкона и схватила трубку:

– Слушаю.

Илья наблюдал, как лицо девушки меняется на глазах, и ему сейчас совсем не хотелось таких перемен. От нежности и трогательности не осталось и следа, а вместо них появлялось выражение озабоченности и деловитости.

– Не вздумай упустить и держи меня в курсе! – грозным голосом наказала Элеонора своему собеседнику и оборвала связь. – Стилианос только что вышел из дома Синеева, – обратив взгляд на Илаева, пояснила она, – и в руках держит нечто похожее по размерам на книгу.

– Ну так он может нести всё что угодно, – несколько раздражённо буркнул журналист.

– В три часа ночи? – резко оборвала его ван Голланд. – Поехали.

– Куда? – удивлённо спросил Илья.

– Навестим Стилианоса! – Элеонора была полна решимости, и Илаев уловил в её глазах холодный хищный блеск.

Через десять минут её «Ауди», рыская фарами в сумраке, вырвалась за пределы Ретимно.

13

«Ауди» на большой скорости двигалась в направлении того городка, откуда недавно Элеонора столь поспешно увезла Илаева. Угроза, нависшая над девушкой в связи с чередой загадочных смертей учёных, заставила Илью забыть о собственной опасности. Он был собран и готов к борьбе. Жизнь снова обрела смысл. В его голове не осталось ни малейшего намёка на прежнюю опустошённость. Глаза Илаева горели – он был полон сил и желания защитить попавшую в неприятности любимую женщину, а заодно и отыскать рукопись, обещающую подарить людям вечность.

Илья даже думать не хотел об отступлении. Некогда уверенный в себе, готовый к свершениям и победам заслуженный журналист России Илья Дмитриевич Илаев снова вернулся в строй. Вот только цели Ильи теперь поменялись. И если раньше он мог чем-то поступиться ради сенсации, славы, известности, то теперь был готов пожертвовать многим за любовь, истину, идею. Выдающийся журналист медленно, но верно превращался в выдающегося человека.

Ван Голланд вела машину быстро, но нервное повизгивание шин на поворотах и постоянное мелькание опор дорожного ограждения в свете ксеноновых фар, не слишком беспокоили Илаева. Он доверял Элеоноре.

– О чём думаешь? – прервала она молчание.

– Думаю, что мы будем делать, если ты ошибаешься.

Элеонора ухмыльнулась.

– Обстоятельства сложились так, что остановить Стилианоса не смогли и проследить, куда он спрятал книгу – тоже, но он не подозревает, что за ним хвост.

– Так ты считаешь, Синеев с ним в сговоре? – Илья задумался, посмотрел на свою спутницу и встревожено произнёс: – Получается, что он не хотел признавать подлинность рукописи, чтобы затем без лишних неприятностей выкрасть её. Ведь одно дело – похитить просто древний документ, а другое – историческую ценность, известную на весь мир. Неужели этот старик способен на такое? Выходит, ты теперь единственный свидетель, знающий о существовании «Книги жизни»?

– Когда речь идёт о таких деньгах, Илья, у людей отмирает та часть мозга, которая отвечает за совесть, – по-философски задумчиво и одновременно с нотками злобы в голосе, произнесла ван Голланд.

– Если всё обстоит именно так, то Синеев – очень опасный человек. Я даже не представляю, до какой степени коварства он может дойти. Три убийства, два из которых совершены в другой стране, и все закамуфлированы под несчастные случаи. У него должны быть партнёры, и весьма могущественные.

– Всё не так просто, – сказала Элеонора. – Я давно знаю Синеева. Он неплохой человек – фанатично предан работе и не менее фанатично – науке. Не удивлюсь, если старик окажется втянутым в невероятную интригу.

– А кто такой Стилианос? – поинтересовался Илаев.

– Это самое странное обстоятельство, – Элеонора на секунду отвлеклась от дороги, скользнула взглядом по лицу Ильи и как-то по-девчачьи хихикнула. – Никто!

– В каком смысле? – журналист медленно моргнул от удивления.

– Его нет, – Элеонора снова хихикнула. – Такого человека нет – он попросту не появлялся на свет. Откуда его взял Синеев – неизвестно, поскольку до выяснения местонахождения книги с ними никто не общался с пристрастием. Документы поддельные. Установить личность Стилианоса пока не удалось, да мы особенно и не старались – раньше это было никому не нужно, а теперь не хотим рисковать. Ведь если мы поднимем ажиотаж вокруг его персоны и станем наводить справки, Стилианос может насторожиться и залечь на дно.

– Я прошу прощения, – Илаев закашлялся. – «Мы» – это…?

– Реболаров, его люди, я, а теперь и ты тоже, – ван Голланд взглянула на Илью. – А что тебя удивляет? Я выполняю поручение Всеволода Александровича, и книга нужна, в первую очередь, ему.

– Но ты не находишь, что это несколько… – Илья замялся.

– Неэтично? – продолжила за него Элеонора. – Илья, неужели ты и правда считаешь, что эта книга заключает знания, которые спасут мир от смерти? Да это просто рукопись, пусть очень древняя и очень ценная. Все труды Авиценны давно изучены, и ни один из них не содержит каких-то тайных знаний. В них даже намёка нет на панацею или вечную жизнь. Легенда – это всего лишь легенда. А Реболаров очень влиятельный и до неприличия богатый человек со своими причудами. И оттого, что он приобретёт в свою коллекцию эту рукопись, мир ничего не потеряет. Знаешь, сколько я держала в руках артефактов, обещавших и вечную молодость, и вечную жизнь, и постижение истины? И, как видишь, старюсь и понятия не имею, что есть истина. А знаешь, сколько их лежит на полках исторических архивов, похороненных под слоем пыли и обречённых на забвение? – Да больше половины! Так пусть эта книга находится в хороших руках и хранится в надлежащих условиях. Я же не буду бедствовать, выклянчивая деньги на новые исследования или новую машину у мерзких самодовольных спонсоров – большинству из них, кстати, нет никакого дела до истории и до науки, а средства они вкладывают только для того, чтобы сделать себе рекламу и создать благопристойный имидж. Либо для того, чтобы обелить мошенническую сделку. Они даже не верят, что до них вообще существовала жизнь, и уж тем более, не задумываются, что она будет существовать после. Такие нередко отдают сумасшедшие деньги за эликсиры молодости, а не получив желаемого результата, в сердцах уничтожают реликвии. Люди, которые, как Реболаров, искренне интересуются историей – большая редкость.

Илья молчал. Ему были не по душе мысли Элеоноры, но журналист понимал, что отчасти она права. Весь мир вращается вокруг денег, а она молода, красива, ей трудно устоять перед соблазнами жизни. В конце концов, и сам он, прячась за правильными словами, добывал себе имя, деньги и славу в журналисткой среде, не всегда руководствуясь принципами и этикой. В противном случае Илаев не смог бы стать тем, кем сегодня является в глазах общественности. Нужно ли ему это сейчас? Возможно, уже нет. Но всегда легче отказаться от того, в чём разуверился, нежели отречься от мечты, так и не познав её вкуса. По крайней мере, Элеонора говорила откровенно и не пыталась прикинуться кроткой овечкой.

Тем временем, машина въехала в Ираклион. Илья не узнавал дорогу. Путь из этого города он проделал в состоянии лёгкого шока. Произошедшее несчастье с Костой и неожиданное появление Элеоноры не придали трезвости мышлению. И, как оказалось позднее, предчувствия не подвели Илью. Коста Симиниди был мёртв, и его смерть оказалась не последней.

Элеонора остановила машину на одной из узких улочек, погасила габаритные огни.

– Мы кого-то ждём? – спросил Илаев.

– Мы ждём звонка, – ван Голланд нервно постукивала пальцами по рулю.

Ждать пришлось недолго.

– Я поняла, – бросила в трубку девушка. – До моего приезда ничего не предпринимайте.

Щёлкнул замок зажигания, и автомобиль тронулся с места.

– Стилианос ни с кем не встречался. Он покрутился по городу и вернулся в дом вместе со свёртком, – деловито отрапортовала ван Голланд.

– Что дальше? – поинтересовался Илья.

– Мы едем к Якову Исааковичу. Медлить больше нельзя, – тон девушки был бесстрастным и холодным. Она снова напоминала суперагента из шпионского боевика.

«Кто же ты, Элеонора ван Голланд?» – подумал про себя Илаев. А вслух произнёс:

– Но ведь это могла быть не книга, и тогда мы вспугнём злоумышленников.

– Стилианос вёл себя слишком нервно: он кому-то звонил и потом чуть не швырнул свой мобильник. Ты вышел бы на прогулку среди ночи, чтобы с кем-то созвониться, а затем вернуться домой? – задала вопрос Элеонора.

– Всё может быть, – протянул Илаев. – Но это не подтверждает твоей версии.

– Ждать больше нет смысла, – твёрдо заявила девушка. – В любом случае, пора вмешаться, раз он начал предпринимать попытки связаться с кем-то.

– Послушай! – Илья пытался быть как можно убедительнее. – Даже если ты права, даже если он пытался связаться с покупателями или заказчиками – с чего ты взяла, что книга в данный момент у него? Остановись! Подумай! Своей поспешностью ты можешь всё испортить. Ты взволнована, и тебе трудно рассуждать трезво.

Элеонора резко остановила машину и заглушила двигатель. Повернувшись к Илье, она раздражённо спросила:

– Твои предложения, журналист?

– Для начала, успокойся, – Илья накрыл ладонью сжимающую руль руку девушки. – Прошу тебя, успокойся. Если твои люди готовы продолжать наблюдение – значит, нужно его продолжать. Ну что ты сделаешь, если Стилианос пошлёт тебя куда подальше или просто не пустит на порог? А ведь есть ещё вариант, он вызовет полицию, и мы с тобой проведём остаток ночи – а возможно, и гораздо более длительный срок – в местной тюрьме по подозрению в убийстве Косты.

– Но пойми: я не могу ждать, пока мне влепят пулю в затылок или устроят острую сердечную недостаточность. Илья, ты что, забыл?! Из тех, кто знал о существовании книги, я – единственная, оставшаяся в живых! – Элеонора сделала глубокий вдох и замерла, словно увидев призрак.

Илья заглянул в широко раскрытые глаза ван Голланд.

– Я правильно тебя понимаю? – аккуратно уточнил Илаев. – Ты хочешь сказать, что Синеев, может оказаться непричастным к исчезновению, и тогда…

Машина сорвалась с места. Через десять минут они подъехали к дому Якова Исааковича и, наскоро припарковавшись, ринулись к входу. Элеонора нажала кнопку звонка. Тишина. Через пару минут Илья услышал шаркающие шаги за дверью и недовольное старческое ворчание.

– Что вам, чёрт побери, нужно?

– Приношу свои извинения, Яков Исаакович, мне срочно нужно с вами поговорить – обстоятельства сложились так, что это не терпит отлагательств. – Элеонора нетерпеливо дёргала входную ручку.

Дверь открылась. Синеев предстал пред Элеонорой и Ильёй заспанным и растрёпанным. Редкие седые волосы были взъерошены, на ногах красовались смешные домашние тапки с большими мысами, а из-под небрежно накинутого домашнего халата виднелась пижама.

– Мисс ван Голланд, я бы предпочёл общаться с вами днём и при свидетелях. А этот журналист, несмотря на хорошие рекомендации, уже не вызывает доверия, поскольку прибыл вместе с вами, – недовольно буркнул старик и ткнул в Илью длинным желтоватым пальцем.

– Речь идёт о вашей безопасности, – настаивала Элеонора.

– Встречаясь с вами ночью, я подвергаю себя гораздо большей опасности, нежели решив поплавать с крокодилами в Ниле. Но я стар и давно не боюсь опасных ситуаций. Хочу только заметить, что камера перед входом зафиксировала ваш приход, и если вы намереваетесь со мной разделаться, как с остальными – это вряд ли сойдёт с рук, – и Синеев помахал перед лицом Элеоноры сухим кулаком.

Элеонора и Илья переглянулись.

– По вашему тону я поняла, что в дом вы нас не пустите, – предположила ван Голланд.

– Проходите, коль пришли. Стал бы я открывать дверь для того, чтобы впустую сотрясать воздух? – Синеев повернулся и направился вглубь своего жилища, жестом приглашая следовать за ним.

Яков Исаакович шёл, не оборачиваясь, шаркая тапками по начищенному до блеска полу. Илья отметил, что Синеев действительно не выглядит испуганным или взволнованным, хотя из высказываний старика следовало, что он прекрасно осведомлён об участи, постигшей его коллег. Все трое поднялись в кабинет Синеева. Илья и Элеонора, не дожидаясь предложения присесть, расположились в плетёных креслах.

– Яков Исаакович, между нами возникли научные разногласия, но я бы попросила вас на время забыть об этом. Всё это не имеет значения в свете произошедших за последние несколько дней событий, – начала свою речь Элеонора.

Синеев как-то иронично хмыкнул. Элеонора, недоумевая от реакции старика, продолжила:

– Яков Исаакович, вы давно знаете меня. Я не склонна поднимать шум на ровном месте, но, по-моему, и вам и мне сейчас угрожает опасность. Люди, которые знали о существовании книги и видели её, мертвы. И как-то не верится, что это простое совпадение.

– И что вы хотите мне предложить? Застрелиться самому? – с явным сарказмом в голосе произнёс старик.

– Я не совсем понимаю вашего юмора! – начинала закипать Элеонора.

– Хватит, мисс ван Голланд,– Синеев стукнул рукой по плетёному столу. – Говорите ясней, с чем вы приехали ко мне?

– Хорошо, – Элеонора усилием воли снова приняла спокойный вид. – Я хотела бы поинтересоваться, где сейчас Стилианос?

– Спит, скорее всего. Но я не пойму, чем вас заинтересовал мой помощник? – Яков Исаакович со злым прищуром зыркнул на ван Голланд, а затем на Илаева.

– Расскажи ему, – обратился Илья к девушке. – Сейчас бессмысленно что-либо скрывать, раз уж мы уже здесь.

И Элеонора изложила Синееву свою версию событий. Она поведала про таинственную отлучку Стилианоса из лагеря накануне похищения рукописи, про слежку, установленную за ним, про сегодняшнюю ночную прогулку, во время которой тот долго и нервно беседовал с кем-то по мобильному телефону. О своих подозрениях в отношении самого Якова Исааковича, равно как и о сомнительном происхождении его помощника, Элеонора решила пока придержать язык за зубами. Синеев внимательно выслушал ван Голланд. Илья, неусыпно наблюдающий за его реакцией, не заметил ни страха, ни растерянности на лице старика. Периодически он лишь презрительно хмыкал.

– И из всего этого вы сделали вывод, что это Стилианос похитил рукопись? И за считанные дни подготовил и совершил три убийства в разных странах? Да ещё и умудрился замаскировать их под несчастные случаи? Мисс ван Голланд, я не совсем понимаю игру, которую вы затеяли, но отчётливо начинаю осознавать, насколько вы коварны. И как я – умудрённый опытом старик – мог так ошибаться в вас! – Синеев сочувственно посмотрел на Илаева. – Берегитесь, молодой человек, вы имеете дело с хищницей!

Ван Голланд была не на шутку раздражена непониманием и странным поведением Синеева.

– Да что вы несёте, мистер Синеев! – она почти перешла на крик. – Мы мчим к вам среди ночи, беспокоясь о вашей безопасности, а вы ведёте себя как паяц!

Яков Исаакович встал, подошёл к окну.

– Элеонора, я пожилой человек. Старику негоже делать крайние предположения и выдвигать бездоказательные обвинения чёрт знает в чём, но всё же… – Синеев задумчиво смотрел в окно. – Мне вся картина представляется несколько иначе, нежели преподнесли вы. Но я стар и могу ошибаться. Вы готовы доверить ушам этого молодого человека и моё видение ситуации?