Предатель

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Я ожидал, что первый военный совет между принцессой-регентом и лордом Рулгартом пройдёт напряжённо, и они меня не разочаровали. Леанора и королевская семья заняли башню, а их немногочисленные слуги постарались украсить тесную нижнюю комнату гобеленами и занавесками, чтобы создавалось впечатление королевской власти. Из Тарисаля привезли три стула размерами примерно с трон, которые расставили на построенном наспех деревянном помосте, покрытом большим ковром с золотой вышивкой. Король сидел по центру в чопорной формальной позе, которую мать, должно быть, прививала ему немало часов. Менее сдержанная принцесса Дюсинда сидела слева от него, а принцесса-регент справа. По прибытии Уилхем сообщил мне, что эта встреча не проводилась в ожидании нашего возвращения из центра каэритских владений. Посланники Леаноры к Рулгарту получили резкий отказ и краткие наставления её войскам не отходить от берега дальше, чем на милю. И только с прибытием Эйтлиша Рулгарт согласился присутствовать на этом собрании.

Они с Леанорой обменялись лаконичными формальными приветствиями, по большей части лишёнными обычной бурной почтительности. Лорд Мерик, выступая в роли герольда Рулгарта, представил его просто как «Рыцарь-хранитель Алундии и Ваалишь народа каэритов».

Леанору объявил суроволицый сэр Элберт.

— Принцесса-регент от имени его высочества короля Артина Алгатинета, монарха всего Альбермайна, приветствует вас, милорд. — Его тону не хватало витиеватости, за исключением резкого акцента на слове «всего». Увидев, как потемнело лицо Рулгарта, я понял, что тот не упустил подтекста. Какое бы соглашение ни было здесь достигнуто, с точки зрения Леаноры, оно не включало бы в себя вопрос о суверенитете Алундии.

Поэтому, когда смолк голос Элберта, опустилась тишина, которая, по моим ожиданиям, обещала быть долгой и неприятной. К счастью, кое-кто из присутствующих не обратил внимания на сгустившиеся тучи. Принцесса Дюсинда с радостным визгом покинула своё место возле замершего жениха, бросилась к дяде и обхватила его руками за шею, когда он опустился на колени, чтобы её поприветствовать. Она хихикнула, когда он поднял её, и протянула руку Мерику.

— Кузен, тебе надо это поцеловать, — сказала она. — Видишь ли, я теперь принцесса.

— Это честь для меня, кузина, — серьёзно и торжественно ответил юный рыцарь, после чего прижал губы к тыльной стороне её ладони.

Тогда я увидел, как по лицу Рулгарта пробежала тень, его взгляд стал отстранённым, когда он внимательно смотрел на улыбающееся лицо своей племянницы. Я знал, что он видел кого-то другого, ту женщину, чьей тени, как я с облегчением обнаружил, не оказалось среди собравшихся в нижних покоях замка. На самом деле, насколько я мог судить, никакие мертвецы не явились сюда, чтобы меня помучить. Я задавался вопросом, не отпугивает ли их как-то присутствие такого количества живых душ. Суета прибрежного посёлка не заглушила крики утопленницы, но, с другой стороны, та была совершенно безумна. Возможно, в своём уме призраки более застенчивы.

— Дюсинда! — рявкнул король голосом, который, как я понимаю, считал командным, но на деле прозвучал сварливо. — Будущая королева должна знать своё место. Мама, вы так не думаете?

По стиснутым зубам Леаноры и болезненной улыбке, я пришёл к выводу, что его мать в тот момент думала в основном о том, чтобы приложить, как следует королевский зад.

— Я думаю, неблагородно было бы возражать против воссоединения принцессы с семьёй, ваше величество, — ответила она. И, в отличие от сына, в её тоне командные нотки звучали весьма отчётливо.

— И дядя Писарь! — воскликнула Дюсинда, искусно игнорируя будущего мужа, вывернулась из рук Рулгарта и протянула руку мне. Видно было, что её настоящему дяде совершенно не понравилось то, что она обратилась ко мне таким образом, поэтому я с некоторым удовольствием любезно поклонился и поцеловал ей руку.

— Принцесса. Надеюсь, вы нашли ваше путешествие не слишком утомительным.

— Ох, оно было ужасным. Артина тошнило всю дорогу сюда.

— Неправда! — встрял король, на что его невеста ответила, насмешливо высунув язык.

— Вы, дядя Писарь, выглядите грустным, — продолжала Дюсинда. Она смотрела на меня, сдвинув маленькие брови. — Почему?

— Это всего лишь лицо человека, который проехал много миль, ваше величество. — Я снова поклонился и отступил назад. — Хотя я очень рад снова вас увидеть.

— Король и принцесса удалятся на отдых, — заявила Леанора, сурово посмотрев прищуренными глазами на ребёнка в руках Рулгарта. Меня заинтересовало, что её рассердило — возобновление семейных отношений Дюсинды с Рулгартом или чувство материнской зависти. Я видел, как сильно она заботилась о девочке. Но для достижения поставленной цели преданность Дюсинды могла быть направлена только в одно русло.

Артин что-то угрюмо буркнул, но сердитого взгляда матери хватило, чтобы он умолк, и они с Дюсиндой послушно покинули помещение.

— Итак, — сказала Леанора и поднялась со стула, оживлённо и деловито сжав руки. — Господа и дамы, нам нужно многое обсудить. Лорд Писарь, полагаю, вы поделитесь с нами новостями касательно вашей встречи с вождями каэритских племён.

Рулгарт на это чуть усмехнулся, а я лишь устало вздохнул. Леаноре будет нелегко понять каэритские обычаи. Ситуацию мог бы прояснить Эйтлишь, но он тем же утром вскоре после нашего прибытия ушёл в лес. Рулгарт заявил, что не знает, куда тот мог пойти, но дал понять, что лучше не ожидать его скорого возвращения.

— Я встретился с советом каэритских старейшин, ваше величество, — сказал я. — И рад доложить, что они осознают нашу общую опасность и высказались в поддержку войны с Лжекоролевой. Многие воины уже собрались, чтобы получить наставления Ваалиша, — я наклонил голову в сторону Рулгарта, — и ещё многие прямо сейчас идут на север, на сборы здесь.

— Понятно. Позвольте спросить, это слово, «Ваалишь», что именно оно означает?

— Ближайший эквивалент — мастер клинка, — ответил Рулгарт. — Каэриты редко сражаются клинковым оружием. Однако они достаточно мудры, чтобы осознать необходимость совершенствовать свои навыки, если им предстоит встретиться с северной армией в открытом поле.

— Итак, тысячи людей собираются и учатся у вас цивилизованным методам ведения битв. — Леанора поджала губы. — Мне кажется, что более подходящим переводом было бы «маршал» или «генерал».

— Я думал, — низко прорычал Рулгарт в ответ, — ваше величество уже имеет достаточный опыт сражений, и понимает, что цивилизованными их назвать никак нельзя.

Вместо ожидаемой отповеди Леанора лишь приподняла бровь и грустно изогнула губы.

— Так и есть, милорд. Скажите, сколько воинов каэриты отправят на эту войну?

— Они не обременяют себя числами, как мы. Я могу лишь примерно оценить наши силы, но они весьма значительны.

— Неужели? — Леанора вопросительно взглянула на Эйн, стоявшую позади её стула. — Мне кажется, мы способны на большее, не так ли, леди Эйн?

Меня не удивило, что Леанора обнаружила способности Эйн к числам. Пускай здравый рассудок почти полностью к ней вернулся, но Эйн во многих отношениях оставалась бесхитростной душой. Надо бы предупредить её, чтобы в будущем она вела себя более осмотрительно.

— На вчерашний вечер, — объявила Эйн, — в окрестностях этого замка стояло лагерем шесть тысяч четыреста семьдесят два каэритских воина. — Она помедлила, а потом качнула головой в сторону Леаноры и неловко добавила: — Если угодно вашему величеству.

— Мне это весьма угодно, миледи. — Принцесса-регент на мгновение задумалась, выражение её бровей указывало, что она действительно считает, а не притворяется. — Вместе с нашими силами, которых союзники госпожи Сакен каждый день переправляют сюда всё больше, похоже, скоро в нашем распоряжении будет могучее войско.

— Могущественное по численности войско всё равно окажется слабым, если не будет должным образом обучено и обеспечено командованием, — сказал Рулгарт. — Из того, что я видел, многие ваши солдаты не достойны так называться.

— Они будут достойны, — возразил я. — К тому времени, как мы выступим в поход на Альбермайн.

— Такая работа затянется на месяцы, — заметил Элберт. — За это время Лжекоролева станет ещё сильнее.

— И мы тоже, — ответил я. — Каэритских воинов прибудет гораздо больше, и в наших рядах полно ветеранов, которые смогут обучать тех, кого привезут на этот берег. Кроме того, у нас нет судов, чтобы переправить всё войско в Альбермайн за один рейс. Когда настанет время похода, мы отправимся через горы зимой.

Королевский защитник уставился на меня с явным подозрением.

— Горы и летом-то едва проходимы. Пытаться перейти их зимой чревато катастрофой.

— Там есть проход, мне о нём рассказали каэритские старейшины — перевал, который открывается только после снегопадов. Наш враг не будет ожидать нас до весны. Продвижение в Алундию за несколько месяцев до этого приведет Лжекоролеву в замешательство.

— Если только её пагубные виде́ния не предупредят её о нашем приближении, — заметила Леанора.

— Не предупредят, пока я буду идти с армией.

— Итак, — Леанора откинулась на сидении, по-прежнему расчётливо хмуря брови, — вы советуете задержаться на несколько месяцев, пока мы ждём зимы.

— Несколько месяцев на то, чтобы превратить Королевское войско в нечто способное победить армию Лжекоролевы. Поскольку я не сомневаюсь: пока мы говорим, она создаёт грозную силу — священный поход, призванный принести разорение на эти земли.

Леанора согласно шевельнула головой.

— С этим не поспорю. У госпожи Шильвы есть множество агентов по всему побережью, и они докладывают, что, куда бы ни направилась восходящая-королева, везде она набирает всё больше рекрутов в своё войско. И везде она вещает о колдовском зле каэритов. По всей видимости, все беды и войны Альбермайна можно свалить на людей, которые на наши земли и заходили-то лишь в самых минимальных количествах. К сожалению, подобная чепуха всегда найдёт восприимчивые уши. Лжекоролева проявляет большую жестокость, но её ложь завоёвывает преданность.

— А её жестокость привлекает больше людей к нам, — сказал я, кивнув в сторону Рулгарта. — Особенно в Алундии, где многие поднимутся, когда вернётся рыцарь-защитник.

— И всё же, переход отсюда до Куравеля неблизок, — заметил Элберт. Повернувшись к нему, я запнулся, заметив лёгкое движение за его спиной — всего лишь небольшой сдвиг теней от штор. Приглядевшись внимательнее, я понял, что тень — это фигура человека с неприятно знакомой осанкой, хотя его лицо терялось во мраке.

— Лорд Писарь? — подсказала Леанора, когда моё молчание затянулось.

— Простите меня, — сказал я, отводя взгляд от внимательно смотревшего мужчины, зная, что в этом помещении только я могу его видеть. Прочистив горло, я продолжил: — Сомневаюсь, что Лжекоролева будет дожидаться нас в Куравеле. Подозреваю, многих из самых способных её солдат соберут в Оплоте Леди — её крепости на месте старого за́мка Уолверн. Если пойдём достаточно быстро, то, возможно, мы и её там застанем.

— Одно дело стратегия, — проговорила Леанора. — Но я поняла, что успех в войне зависит главным образом от обеспечения достаточного количества припасов, чтобы армия была накормлена и могла маршировать и сражаться. Благодаря весьма расточительным тратам королевской казны, не говоря уже о нескольких займах от лояльных, но скупых купцов, наш флот по-прежнему поддерживает нас и обеспечивает запасами. Однако от этого выйдет мало пользы, если у нас не будет ни лошадей, ни повозок.

— Верно, ваше величество. Но у нас есть то, чего нет у нашего врага — целый флот кораблей, который может обеспечивать припасами в походе, если будем держаться побережья. И надеюсь, мы сможем раздобыть лошадей, когда доберёмся до Алундии.

Леанора вопросительно посмотрела на Элберта, который ответил коротким кивком.

— Тогда, похоже, у нас есть план, — сказала принцесса-регент, внимательно глядя на Рулгарта. Он, не дрогнув, встретил её взгляд. Мне показалось, что Леанора вот-вот совершит крупную ошибку, потребовав от рыцаря-защитника присягнуть на верность её сыну. К счастью, на этот раз её разум пересилил гордость, и она завершила совет спокойной формальностью.

— Господа, пожалуйста, со всем умением и энергией, на которые, как я знаю, вы способны, позаботьтесь о подготовке ваших войск. Лорд Писарь, я также приказываю вам сформировать роту каменщиков и других опытных работников для реконструкции этого за́мка. Его нынешнее состояние вряд ли подобает королевскому величию.

Тени позади трона снова сместились, и я увидел, что внимательная фигура исчезла. Я лелеял лишь слабую надежду, что больше не увижу его.

— Я прослежу за этим, ваше величество, — сказал я с низким поклоном.

Внимательный призрак исчез, оставив меня в покое на следующую неделю, хотя эти дни я пережил в состоянии жуткого ожидания. «Почему он? — постоянно спрашивал я себя. — И как он мог здесь оказаться?».

От этих мыслей меня приятно отвлекало множество задач по организации постоянно растущей толпы новобранцев в нечто, напоминающее армию, а также работы над за́мком Дреол. Настойчивость Леаноры в расширении крепости можно было бы истолковать как пример расточительной гордыни, отвлечения труда и ресурсов, которые лучше было бы использовать в другом месте. На деле же это дало полезную возможность сосредоточиться многим, не приспособленным к солдатской жизни, не говоря уже о ремесленниках, которые с превосходным энтузиазмом взялись за предложенную задачу. Находясь вдали от дома и от всех владений, эта новая королевская обитель, по крайней мере, обеспечивала работой и заработной платой, причем всё выплачивалось из казны Короны, подпитанной сокровищами давно умершего пирата. Леанора, вместо того, чтобы раздавать безделушки, использовала хитрый приём: платила своим работникам векселями, каждый из которых был подписан собственноручно королём и имел чернильный оттиск печати Алгатинетов. Судя по тому, как разные каменщики, плотники и рабочие копили эти клочки бумаги, можно было подумать, что они сотканы из золота. Очевидно, для людей, потерявших всё, что у них когда-то было, слово короля до сих пор что-то значило. Поэтому работа над за́мком шла гораздо быстрее, чем превращение Королевского воинства в нечто достойное битвы.

За годы бесконечной войны у меня сложилось впечатление, что в Альбермайне большинство мужчин боеспособного возраста и значительная часть женщин должны иметь некоторый опыт военной службы. Через несколько дней, проведённых в попытках навести порядок и дисциплину среди вновь прибывших новобранцев, все подобные представления быстро развеялись. Достижением было уже заставить более дюжины человек встать в шеренгу и маршировать в одном направлении. Долгие дни муштры и различные формы поощрения, от мягкого до решительно грубого, не привели к значительному прогрессу. Мы сохранили ядро примерно в тысячу достаточно дисциплинированных солдат, плюс кордвайнцев герцога Гилферда, но остальные представляли собой удручающе плохо организованную и зачастую вспыльчивую толпу, которая доводила моих недавно назначенных сержантов и капитанов до приступов гневного отчаяния.

— Выпори сотню самых ленивых гадов, — предложил Тайлер. — А даже и повесь. Думаю, тогда ворчания будет поменьше.

— Многие из них пришли к нам из-за страха петли, — напомнил я ему. — Только пойдёшь по этой дорожке, и они с полным правом начнут себя спрашивать, а есть ли разница между нами и Лжекоролевой.

Несколько дней спустя, наблюдая, как наша первая попытка изобразить наступление одной роты тут же превратилась в хаос — солдаты толкались и задевали друг друга пиками, — я подумал, что Тайлер, может быть, и прав.

— Горожане, — прокомментировал спокойный голос — странно свистящий гулкий голос. — Из них всегда получались худшие солдаты. Большинство и крови-то никогда не видело, кроме как в кабацкой драке.

Я закрыл глаза и глубоко вздохнул, прежде чем повернуться лицом к фигуре, стоявшей рядом со мной. Внимательный призрак вернулся, и на этот раз ему хотелось поговорить.

— Любому навыку можно научиться, — сказал я, заставив себя открыть глаза. — Для этого нужна лишь воля. Кто-то мне сказал такое однажды.

При жизни этот человек обычно рассмеялся бы в ответ на цитирование его слов. Иной раз, в плохом настроении, ударил бы по голове. После смерти Декин Скарл просто моргнул пустыми глазами, и снова перевёл взгляд на суету, разворачивающуюся на тренировочном поле.

— Когда я впервые встал под знамя, — сказал он своим удивительно гулким голосом, — сержант бил древком топора любого, кто выходил из шеренги. Однажды видел, как он забил парня до смерти. Конопатый, так звали парня, из-за его рожи. Выглядело так, словно его обосрала собака с поносом. Хотя, когда его мозги вытекли из черепа, он выглядел намного хуже.

Если этот восхитительный анекдот и позабавил тень Декина, то на вялой серой маске его лица это никак не отразилось. А меня, как и в случае с лесным мальчиком и с утонувшей женщиной, охватило глубочайшее желание оказаться подальше от этого призрака. Может, он убежал бы, как это сделал мальчик, если бы я закричал достаточно сильно. Но тогда все эти неуклюжие новобранцы увидели бы, как их капитан кричит на пустоту. Кроме того, каменное перо должно было помочь нашему делу, и, возможно, как раз пришло время мне проявить силу духа и научиться правильно его использовать.

— Как ты здесь оказался? — спросил я Декина, несколько раз сглотнув. — Ты же умер далеко отсюда и много лет назад.

— Я умер. — В его голосе прозвучало что-то среднее между вопросом и утверждением, тяжёлые брови испуганно нахмурились. — Да, — пробормотал он наконец. — Я помню. Ты же был там, Элвин?

— Был. — Вряд ли я когда-нибудь забуду, как опускается меч сэра Алтуса и отрубает голову Декина. Меня передёрнуло от облегчения, что, по крайней мере, его призрак не явился мне без головы и с окровавленным обрубком шеи.

— Алтус это сделал, — добавил Декин, ещё немного подумав. — Хорошая работа. — Он посмотрел на тренировочное поле. — Он здесь?

— Он мёртв. Встретил заслуженный конец, и я ни разу не слышал, чтобы об этом ублюдке хоть кто-то пожалел.

— Ох. — Декин чуть скривился от сожаления по душе́ старого товарища и продолжил осматривать неуклюжие манёвры моих солдат. — Так не пойдёт, Элвин. Добротой армию не создашь. Дай им правила и строго заставляй их выполнять. У нас ведь были правила? В лесу.

— Уж были, так были. — Правила Декин никогда не записывал, но каждый член нашей банды мог процитировать их наизусть. А ещё он всегда охотно заставлял их выполнять, если надо, то и с кровью. — Спасибо, — поблагодарил я, и он в ответ неопределённо кивнул.

— Лорайн здесь нет, — сказал он, и его лицо осунулось. — А я-то надеялся, что будет.

— Она теперь герцогиня Шейвинской Марки. Забрала себе всё, чего ты хотел.

— Хотел? — Декин пренебрежительно фыркнул. — Нет, тут было не то. Не хотел, мне это было необходимо. Нужно было забрать у того ублюдка, который меня породил. Но нет, я никогда этого не хотел. Я хотел только то, что имел. Лорайн, тебя, остальных. Этого было достаточно. Берегись своих необходимостей, Элвин, они доведут тебя до конца, если не будешь осторожен.

Он повернулся, чтобы уйти, но остановился, заметив что-то на дальнем конце поля. Толпа солдат собралась вокруг Квинтрелла, который развлекал их весёлой мелодией на своей мандолине. У него вошло в привычку развлекать их в перерывах между тренировками, зарабатывая в качестве оплаты несколько глотков грога из их пайка.

— Надо было заметить Тодмана, — сказала мне тень Декина. — У меня всегда был нюх на перебежчиков и сливщиков. Я пропустил его из-за своей необходимости. Убедись, что не позволишь своим необходимостям ослепить себя.

— Ослепить меня перед чем? — спросил я, но Декин уже исчез. Он не развеялся, как дым на ветру и не мерцал, пропадая. Просто ускользнул из той хватки, которой мир живых его как-то держал, и исчез прежде, чем я успел моргнуть. Больше я никогда его не видел.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Наутро после визита Декина я вывесил «Билль о правах и уложениях Королевского войска», прибив его гвоздём к столбу, установленному в центре тренировочного поля. Также столб украшала пара кожаных наручников, какие были знакомы любому ветерану в строю. Большую часть предыдущей ночи я провёл за составлением законопроекта, обращаясь к Уилхему, Тайлеру и другим за мудрыми советами. В начале билля провозглашался список прав солдат — специально, чтобы подсластить последующую пилюлю из перечня правил и наказаний. Копии раздали всем капитанам и сержантам с указанием прочитать их от начала до конца собравшимся ротам.

— Все солдаты могут выражать недовольство лорду-командующему Королевского войска, не опасаясь репрессий или немилости, — зачитал в то утро Тайлер толпе типично неопрятных рекрутов. — Военным будет выплачиваться десять шеков в неделю. Оплата будет осуществляться в виде долговых обязательств Короны, которые будут выкуплены за монеты после победы над Лжекоролевой…

Были перечислены и различные иные льготы, в основном касающиеся обеспечения надлежащего ухода в случае ранений и королевской пенсии для ветеранов. Затем начинались правила. Это был намеренно короткий список, из-за чего любому нарушителю было бы трудно заявить, что он его забыл.

— За неповиновение — пять плетей, — говорил Тайлер, делая паузы между каждым правилом, чтобы все слова наверняка дошли. — За пьянство без разрешения — десять плетей. За воровство у товарищей — двадцать плетей. За дезертирство или трусость — смерть через повешенье. Таковы правила войска. Любой, кто не желает соблюдать их, должен считать себя свободным от дальнейших обязательств. Однако вам не рекомендуется отходить далеко от лагеря, поскольку каэриты ясно дали понять, что не будут любезно относиться к чужакам, бродящим по их землям. — Новая пауза, пока Тайлер хищно и пристально осматривал свою роту. — Если кто-то из вас, ебланы, хочет уйти, то поднимайте руки сейчас. Второго шанса не будет.

Как и ожидалось, в тот день никто ни в одной из рот не поднял руки. А необходимость применения наказания неизбежно возникла ещё до конца недели. Ко мне привели нерадивого солдата, пойманного на краже бренди, и пришлось его должным образом приговорить к двадцати ударам плетью, которые следовало наносить на глазах у всего войска. Похититель бренди, худощавый парень, выдержал первые несколько ударов с удивительной стойкостью, но после шестого удара начал кричать всё громче и громче. К тому времени, когда всё закончилось, он упал в обморок, а содранная спина была залита кровью.

У меня не было таких способностей произносить речи, как у Эвадины, и я не жаждал восхищения или лести со стороны этих людей. Нас связывала общая цель, вот и всё. Тем не менее, я знал, что это событие должно быть отмечено словами человека, который осмелился повести эту зарождающуюся армию в битву. По этому случаю я решил сесть на Утрена, поскольку знал, что паэла обязательно произведёт впечатление на всех присутствующих, если только ему не вздумается сбросить меня и ускакать прочь. Он и паэла, которая везла Джалайну на север, задержались на несколько недель, позволив ухаживать и присматривать за собой. Они позволяли и ездить на себе, но только мне и Джалайне.

Утрен, казалось, имел некоторое представление о своей роли в этом представлении — он вскидывал голову и рыл передним копытом землю, в то время как я сидел на нём и строго смотрел на собравшиеся ряды. Сегодня они выглядели намного опрятнее. Я говорил без предисловий и вступлений — все уже и так меня знали. И за великолепной риторикой я не гнался. Написать такое я мог бы, но сомневался, что получится убедить публику поверить в это. Итак, я прибег к простой правде.

— Я надеялся, что этого не потребуется, — выкрикнул я, указывая на окровавленного хнычущего мужчину, лежавшего возле позорного столба. — Надеялся, что мы сможем выполнить нашу задачу, с тем усердием, которого она требует. Поскольку мы не дети, и это не игра. Все, кто здесь стоит, многое потеряли. Некоторые потеряли имущество. Многие потеряли кровь, свою и своей родни. То, что сделал этот человек, позорит эту утрату. Обесценивает её. Мы собрали эту армию с единственной целью — победить тирана. Мы сражаемся не ради грабежей, завоеваний или даже веры. Я не приношу извинений за то, что было сделано сегодня, и не колеблясь сделаю это снова. Правила моего командования просты и были доведены до вас в полном объёме, и вы все решили остаться. С этого момента вы настоящая армия, войско Короны Истинного короля Альбермайна, и этим названием нужно гордиться, а не пятнать его мелким воровством. Вы теперь солдаты, так что ведите себя по-солдатски.

В ответ неожиданно раздались одобрительные возгласы, заставившие меня остановиться и не дёргать поводья Утрена в надежде, что он согласится развернуться и поскакать с достаточно впечатляющей скоростью. Под предводительством Уилхема, Тайлера и сержантов над шеренгами поднялся крик «Победа и свобода!» и прозвучал он слишком дружно, чтобы быть спонтанным. Однако я почувствовал в нём некоторый мрачный энтузиазм. Лица стоявших рядом солдат были суровы, но голоса их звучали громко. Всё это сильно отличалось от дикой преданности толпы, приветствовавшей Эвадину. И всё же гнев, который я видел, был направлен не на меня. Передо мной стояли мужчины и женщины, желавшие свести счёты, и они готовы были терпеть удары плетью, если это принесёт им месть, которой они так жаждали.

Две недели спустя ко мне пришёл Квинтрелл, появившись в палатке, которую я предпочёл более удобному помещению в быстро расширяющемся за́мке. На мой взгляд, среди этих старых каменных стен было слишком много теней. Со времён Декина они избегали меня посещать, но иногда, в моменты тишины, я улавливал проблески движений там, где его не должно было быть, и всегда казалось, что они создавались из тени.

— Скверная ночка, милорд, — поприветствовал меня Квинтрелл, и я увидел только белые зубы под капюшоном, который он натянул, защищаясь от дождя. На закате с моря налетел шторм, принёсший проливной дождь и гром.

— Это точно. — Я жестом показал ему садиться под навесом моей палатки и передал кружку бренди.

— Надеюсь, за это меня пороть не станут, — сказал он, сняв капюшон, прежде чем взять кружку. Я искал колкости в его тоне и поведении, но не нашёл. Просто менестрель, пытающийся пошутить.

— Приберегу порку для вашего следующего выступления, — ответил я.

Он послушно хихикнул и сделал глоток. Когда он снова заговорил, на меня произвело впечатление, что у него ни рука не дрогнула, ни голос.

— Теперь мне надлежит, милорд, сделать вам своего рода признание.

— Признание? — спросил я голосом, в котором сквозь завесу усталости от дневного труда прорвалось любопытство.

— Да. Хотя, подозреваю, то что я скажу, не станет большим сюрпризом.

— Вы никогда не прекращали шпионить. — Я вежливо улыбнулся в ответ на то, как он удивлённо нахмурился. — Вы правы, вряд ли это сюрприз. Хотя это действительно поднимает вопрос: на кого именно вы нынче шпионите?

— Рад сообщить, что на самом деле я никогда не оставлял работу на герцогиню Лорайн. К её немалой пользе ей направлялись регулярные и неприукрашенные отчёты о ваших успехах.

— А каким образом они ей доставлялись? Шейвинская Марка далеко.

— Но в морях между нами и ними есть множество кораблей флота госпожи Шильвы, а я никогда не встречал моряка, чей кошелёк не нуждался бы в пополнении. Уверен, ваша светлость не ожидает, что я раскрою какие-либо подробности. Ведь для человека моей профессии секреты — это богатство.

Я пожал плечами и поднёс к губам свою кружку.

— Предполагаю, что где-то в этих оживлённых морях плывёт корабль с довольно хорошо оплачиваемым посыльным, от которого вы недавно получили важное сообщение.

— Ваша проницательность безупречна, милорд.

— Перестань совать язык мне в жопу и говори уже, что она хочет.

Квинтрелл склонил голову с уместно-глуповатой ухмылкой. В своём ремесле он действительно был исключителен.

— Как вы знаете, моя госпожа в силу крайней необходимости присягнула на верность Лжекоролеве. Однако, видя огромную жестокость Восходящего войска, буйствовавшего на её землях, не говоря уже о пустоте её казны из-за постоянно растущих налогов Короны, герцогиня Лорайн чувствует, что пришло время изучить другие возможности.

— Она хочет переметнуться, снова. Это всегда было чем-то вроде привычки среди тех, кто управляет Шейвинской Маркой.

— Вы, несомненно, понимаете, что открытое заявление в защиту Алгатинетов вызовет лишь кровавую расправу со стороны Лжекоролевы, противостоять чему моей госпоже не хватит военной силы. Однако у неё в достатке других ресурсов, а именно, информации. Вы наверняка знаете, что у неё на службе есть и другие шпионы. Я не знаком с точными подробностями, но моя госпожа располагает достоверными и заслуживающими доверия сведениями о будущем местонахождении Лжекоролевы. Скажите, вы когда-нибудь слышали о мученице Мариенне?

— Неясная фигура из первых лет Ковенанта Альбермайна, — ответил я, покопавшись в памяти. — Убита за отказ раскрыть местонахождение служителя веры королевским язычникам-инквизиторам. Печальная история, учитывая, что ей, судя по всему, тогда было всего двенадцать лет.

— Поистине трагичная, но её часто упускают из виду до такой степени, что не все знают о существовании святилища мученицы Мариенны. Оно расположено на полпути к скале среди негостеприимного участка Шейвинского побережья, недалеко от границы с Алундией. Любопытная местная традиция гласит, что если женщина, носящая ребёнка посетит храм, то ей будут обеспечены благополучные роды. Моя госпожа получила достоверные сведения о том, что беременная Лжекоролева намерена совершить паломничество к святилищу и просить мученицу о благословении. Более того, учитывая удалённость и негостеприимное местоположение, она сделает это лишь с минимальным сопровождением.

Я отвёл взгляд от пристального, серьёзного лица менестреля и посмотрел на содержимое своей кружки с бренди.

— И какая точная дата визита?

— Я знаю лишь, что он состоится через две недели. Для быстрого корабля времени хватит. Не сомневаюсь, «Морская Ворона» вполне способна прибыть вовремя.

— Итак, план заключается в том, чтобы добраться туда заранее и поджидать Лжекоролеву. Когда она появится, можно либо убить её на месте, либо организовать неудачное падение на скалы внизу.

— Такие подробности я оставлю вам, милорд.

— Я убил много людей, но никогда беременную женщину, а особенно ту, которая носит моего ребёнка.

Впервые Квинтрелл показал, что ему стало неуютно, сдержав кашель и проведя пальцем по лбу.

— Тогда лучше было бы её захватить, — сказал он. — В любом случае, без своей драгоценной Воскресшей мученицы, войско Ковенанта вскоре разбежится.

Порыв ветра брызнул под навес дождём, щёлкнув брезентом и натянув верёвку. Я невольно вздрогнул при виде чего-то в вихре дождя во мраке. Моя палатка стояла вдали от деревьев с их тревожными абстрактными тенями, но мой разум, то ли из-за страха, то ли из-за действия каменного пера, вызывал призраки из мельчайших деталей.

— Скажите, мастер Квинтрелл, — проговорил я, — вы бы назвали себя человеком, который доволен ходом своей жизни?

Губы менестреля дёрнулись, прежде чем он отпил ещё бренди.

— А что значит доволен? Должен признать, я никогда по-настоящему не понимал это слово. Пожалуй, виной тому жизнь в дороге.

— Но ваша совесть чиста? — настаивал я. — Беспокоят ли сон ваши проступки, которых у шпиона в прошлом наверняка предостаточно?

Он снова сдержал кашель, его щёки покраснели, и он натужно хихикнул.

— Урок, который я рано усвоил в жизни: всё субъективно. Преступление, совершённое в одном месте, в другом считается добродетельным поступком. Злодей становится героем в зависимости от того, кого он обворовывает или убивает. Я не считаю себя ни злодеем, ни героем. Я встречал и тех и других и нахожу, что и те, и другие ничего не стоят. Я просто наблюдаю и отчитываюсь перед теми, кто мне платит. Если уж на то пошло, я всего лишь зритель на играх более серьёзных душ. Полагаю, это можно было бы назвать словом «доволен».

— Очень хорошо. Видите ли, недавно я побывал в сердце владений каэритов и получил любопытный дар. Я вижу мёртвых, мастер Квинтрелл. По крайней мере, некоторых из них. И я обнаружил, что задерживаются здесь именно недовольные. Обречённые встретить миры за пределами жизни беспокойными, неудовлетворенными душами. Я переживал, что вы окажетесь среди них, но, поскольку вы заявляете, что довольны, я, по крайней мере, буду избавлен от вашей компании.

Я поставил кружку, содержимое выплеснулось. Квинтрелл наверняка был достаточно наблюдателен и заметил, что в отличие от него, я на самом деле не пил бренди. К моему удивлению, не было никакого удовольствия наблюдать, как он заёрзал, осознав весь ужас. Я не раз видел, как люди встречают свой конец, и редко кто принимает его мужественно или спокойно. Менестрель, по его собственному признанию, не был героем, что ярко продемонстрировал, когда попытался сбежать из палатки, выпучив глаза и бормоча от паники. Всего через несколько шагов ноги у него подкосились, и он рухнул в залитую дождём грязь.

— Разве Лорайн не предупреждала вас обо мне, мастер Квинтрелл? — спросил я его, выходя под ливень. Я вылил содержимое кружки и подставил под дождь, чтобы тот начисто смыл любые смертоносные остатки. — Наверняка предупреждала, поскольку мало кто знает меня так же хорошо, как она. Я многому научился у неё, когда был мальчишкой, щенком среди волков. Вы забыли её предостережения? Или не обратили на них внимания. Вы забыли, что в сердце я по-прежнему разбойник, а среди разбойников за предательство может быть только одно наказание.

Я присел возле умирающего менестреля, глядя ему в сверкающие, залитые паникой глаза.

— Перегнули палку, — сказал я ему. — Думаю, даже если бы меня не предупредили, я бы это заметил. Слишком всё тщательно, понимаете? Вот простая ложь иногда от меня ускользает.

Квинтрелл содрогнулся, изо рта полилась грязь, когда он попытался умолять. Я расслышал слово «противоядие» среди лепета едва связных обещаний.

— Насколько мне известно, к этому зелью нет противоядия, — ответил я. — Это был дар от вашей прежней нанимательницы. Я его сильно разбавил, поскольку хотел послушать вашу ложь, а иначе вы бы умерли с первого глотка. Я видел, какую боль оно причиняет в миг смерти. — Я вытащил кинжал, пристально глядя в глаза Квинтрелла. — Я избавлю вас от неё в обмен на ответ на важный вопрос. По большей части я и сам догадался: вы договорились с Эвадиной во время нашего похода на Куравель, или же один из её рианвельских друзей договорился с вами. Это неважно. Но я хочу узнать, замешана ли в этом Лорайн. Моргните один раз, если нет, и два раза если да. — Я наклонился, отодвинул воротник и приставил лезвие кинжала к его шее. — И помните, что ложь я увижу.

Он моргнул два раза, и я увидел ложь.

— Для человека, утверждающего, что он не злодей, — сказал я, убирая кинжал, — у вас, кажется, есть пристрастие к злобе.

Я отступил назад и наблюдал, как он бьётся в конвульсиях и месит грязь, пока его мучения не утихли. Вскоре без приглашения появился Утрен, рысью выбежавший из-за пелены дождя. Я обвязал лодыжки Квинтрелла верёвкой и забрался на спину огромной лошади. Утрен помчался на юг и утащил за собой труп в лес, где я и оставил его в бурлящем ручье. Если бы кто-нибудь из не-каэритов нашёл его, то приписали бы его побитый вид падальщикам и воде. Но, насколько я знаю, никто его так и не нашёл. Конечно же, внезапное отсутствие столь популярной фигуры, не осталось незамеченным: Адлар Спиннер тратил большую часть своего свободного времени на поиски пропавшего друга. В конце концов, каэритам надоели его шатания, и они предостерегли его тщательно выпущенными стрелами.

— У мастера Квинтрелла неугомонный дух, — сказал я жонглёру, когда он прибежал обратно в лагерь. — И мало желания воевать — думаю, мы оба это знаем. Наверное, он отправился потчевать жителей этой страны своими многочисленными песнями. Может быть, мы увидим его снова через несколько лет, и какие истории он расскажет нам тогда, а?

Итак, становилось всё холоднее и холоднее, на земле засверкал первый иней, я тренировал свою армию, а лорд Рулгарт тренировал свою. Полностью осознавая, что предстоящая кампания, скорее всего, будет обречена, если две армии не смогут найти способ действовать сообща, я часто посещал лагерь таолишь в лесу. С каждым разом число воинов увеличивалось, но ни Эйтлиша, ни паэлитов не было видно.

— Одной пехоты будет мало, — сказал я Рулгарту на первый день снегопада. — И неважно, как хорошо они обучены.

— Наберём лошадей в Алундии, — ответил он, хотя по обеспокоенному хмурому лицу становилось понятно, что отсутствие у нас кавалерии его мысли тоже занимает.

— Верно, — согласился я. — Но у нас так мало всадников. Из моих разведчиков и всех людей лорда Уилхема даже полная рота не наберётся. В отрядах герцога Гилферда и Свободного Войска есть люди, умеющие ездить верхом, но вряд ли кто-то обладает навыками рыцарей. А у нашего врага рыцарей, благодаря герцогу Рианвеля, предостаточно.

— Есть способы остановить атаку всадников. — Рулгарт кивнул на группу воинов, строившихся в круглую изгородь из пик. Каэритам такое оружие было незнакомо, и обращались они с ним далеко не идеально, но мой опытный глаз оценил это построение достаточно точно. Однако сами пики были плохими — просто обчищенные ветки, многие лишь заточенные с одного конца, без наконечника.

— Флот госпожи Шильвы привёз нам приличный запас стали, — сказал я. — А за́мок может похвастаться кузницей, которую обслуживают умелые руки. Я поручу нашим кузнецам изготовить для вас оружие получше.

Рулгарт редко выражал по отношению ко мне какие-то эмоции, кроме бурлящего негодования, но сегодня снизошёл до проблеска благодарности в виде осторожного кивка.

— Им будут рады. А ещё нам понадобятся стальные наконечники для стрел. Вейлишь среди нас полагаются только на кость или кремень.

— Я прослежу.

Рулгарт вздохнул, осматривая людную поляну, где собравшиеся каэриты тренировались чужеземным видам боя.

— Как же абсурдна война, Писарь. Я возглавляю войско, состоящее из людей, которых ещё недавно считал дикарями. А вы — для династии, которую стремились свергнуть — создаёте армию, чтобы победить женщину, которую любили.

В его голосе прозвучала насмешка, но значительно более приглушённая, чем обычно, так что я на неё не вскинулся. И к тому же, он не сказал ни слова лжи.

— История всегда идёт извилистым путём, милорд, — ответил я.

Рулгарт неопределённо кивнул в ответ, прежде чем вернуться к более приятной теме нашей предстоящей кампании.

— Больше всего меня беспокоит встреча с ними в открытом поле. Каждый воин здесь превосходит самого опытного ветерана Альбермайна, но только в схватке один на один. Я почти не сомневаюсь, что они одержали бы победу, если бы каждую битву нам пришлось вести в лесу или в разрушенной стране. Нельзя надеяться, что Лжекоролева окажется такой сговорчивой.

— Тогда позвольте моим людям дать им почувствовать вкус того, с чем они встретятся. Если будем тренироваться вместе, то, само собой разумеется, у нас будет больше шансов выстоять вместе в бою.

Лицо Рулгарта скривилось от неохоты.

— Каэриты проявляют ко мне уважение, присвоили мне титул Ваалишь и внимательно прислушиваются к моим словам. Пусть я выучил их язык на сносном уровне и получил некоторое представление об их обычаях, но всё же не стал одним из них. И никогда не стану. Их уважение — это вежливое отношение хозяина к полезному гостю, которого надо потерпеть. Если они так думают обо мне, то что, по-вашему, они думают о вас и вашей ишличен армии?

— Я не прошу их любить нас — только сражаться вместе с нами. В любом случае, я часто видел, как из вражды может возникнуть уважение, особенно когда люди какое-то время избивают друг друга до крови.

Первые совместные манёвры Королевского войска и собравшихся воинов из каэритских владений состоялись три дня спустя. Две армии стояли лицом друг к другу по сторонам тренировочного поля. Их шеренгам одинаково не хватало непоколебимой точности, ожидаемой от солдат регулярной армии. Тем не менее, обе армии не были настолько оборванными, чтобы это мешало их эффективности, и построились с похвальной быстротой. По взаимной договоренности с Рулгартом на поле боя было запрещено использовать клинковое оружие, мечи и алебарды заменили посохами, а с пик сняли наконечники. Тем не менее, я знал, что в этот день без травм не обойдётся, а некоторые окажутся тяжёлыми или даже смертельными. Я считал это неизбежной необходимостью. Декин был прав: моей армии нужно было пережить больше крови и страха, чем во время драки в таверне.

Зная, что с навыками моих солдат им недоступен любой план сложнее лобовой атаки, я выбрал тактику поочерёдного нападения. Ротам справа было приказано атаковать первыми, а через небольшой промежуток времени — центру. Левый фланг должен был продвигаться последним и напасть на шеренги, изогнутые или даже прорванные ротами, атакующими их правый фланг. Я прекрасно сознавал, что полководческое искусство Рулгарта, скорее всего, превосходит моё, и он наверняка противопоставит всему этому какой-нибудь хитрый приём. Но сегодняшние учения имели мало отношения к нашим командирским талантам. Моей армии нужно было пустить кровь, а его людям надо было осознать необходимость совместных действий.

Я наблюдал за битвой с вершины утёса, борясь с искушением самому встать в сердце войска Короны. Я знал, что там после первого же столкновения не останется надежд контролировать события, и потому предпочёл высокую точку обзора, с которой можно было судить об исходе беспристрастным взглядом. Меня воодушевляло то, насколько хорошо роты слева сохраняли строй вплоть до самых каэритских шеренг. Менее впечатляющим вышло то, что строй мгновенно развалился при первом контакте с противником. Как и ожидалось, Рулгарт оказался умелым командиром. В то время как борьба на левом фланге переросла в общую рукопашную схватку, он, вместо того, чтобы ждать приближающегося удара, бросил вперёд свой левый и центральный фланги. Каэриты наступали быстрее, чем войско Короны, но и значительно менее дисциплинированно. Некоторым группам таолишь удалось сплотиться во время атаки, но в основном это была дезорганизованная сила, которая бросилась на шеренги ишличен. Меня порадовала сплочённость наших рядов, с которой мы выдержали и отразили первую атаку, а затем устояли, когда каэриты собрались нападать второй раз. Вывод был ясен: Королевское войско будет гораздо более эффективным в защите, чем в нападении.

Ещё воодушевляла решимость обеих сторон: нестройная борьба продолжалась гораздо дольше, чем ожидалось. Левый фланг каэритов отступил, когда воины там устали бросаться на непоколебимые шеренги, и роты Войска Короны начали равномерно наступать. Справа от них другому крылу таолишь удалось отбросить рассеянные роты перед собой. В результате битва закрутилась, вскоре потеряв всякую связность. К тому времени, когда я дал трубачам сигнал о прекращении учений, шла уже просто грандиозная драка, в которой победу можно было одержать, только когда последний воин или солдат останется стоять.

Разделение двух сторон оказалось опасным и длительным делом, поскольку многие стремились и дальше бессмысленно избивать друг друга тупыми пиками и посохами. В конце концов, видя, что группы бойцов продолжают сражаться с неослабевающей жестокостью, я сел на Утрена и поехал через поле, выкрикивая команды остановиться. Тем не менее, некоторых солдат приходилось растаскивать их товарищам, а многих каэритов казалось, охватило своего рода боевое безумие, исцелить которое может только истощение или смерть. Этих вспыльчивых воинов в конце концов остановило вмешательство Рулгарта и нескольких старых таолишь. Различные группировки, составлявшие каэритское войско, не имели официальных рангов, но среди воинов были те, кто пользовался большим авторитетом в силу возраста и опыта. Всего лишь нескольких слов или даже укоризненного взгляда одного из этих ветеранов было достаточно, чтобы остановить даже обезумевшую битву.

— Писарь, если говорить только о числах, — сказал Рулгарт, шагая ко мне по полю, усеянному стонущими или неподвижными фигурами, — то я сегодня считаю себя победителем.

Осматривая зрелище, я должен был признать, что большинство оглушённых, раненых или потерявших сознание были одеты в серо-коричневую одежду, которая стала своего рода униформой для Свободного войска.

— И всё же, милорд, полем вам овладеть не удалось, — заметил я.

Рулгарт неохотно усмехнулся, скрестив руки на груди и критически окинув взглядом разрозненную массу своих воинов, теперь возвращавшихся в лес.

— Ещё не совсем готовы, — сказал он. — Но лучше, чем мы могли надеяться. Кажется, Писарь, у нас есть настоящая армия.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Месяц спустя пошёл снег, и к тому времени за́мок Леаноры был уже почти готов. Она настояла на том, чтобы переименовать его в за́мок Томас, в честь своего убитого брата. Судя по всему, сама мысль о королевской резиденции, носящей имя древнего пирата, была ей просто невыносима. Стену, окружавшую башню, по большей части снесли и перестроили, чтобы создать гораздо более обширный внутренний двор. Сама башня теперь могла похвастаться прилегающей цитаделью и группой вспомогательных построек, типичных для за́мков. Кузница стала самой большой и загруженной из них: около дюжины нанятых кузнецов долгие часы трудились над превращением стали, привезённой нам Шильвой, в оружие.

С наступлением зимы постоянные поставки через Кроншельдское море уменьшились, как и количество прибывающих новых рекрутов в войско Короны. Летом и осенью каждый корабль, встававший на якорь в бухте, привозил приличное количество молодых мужчин и женщин, горящих желанием наказать Лжекоролеву за её многочисленные жестокости. А сейчас в удачную неделю мы пополняли наши ряды лишь на дюжину новобранцев. Больше нам эту армию было уже не увеличить, по крайней мере, пока мы оставались здесь. А ещё по визитам в каэритский лагерь стало ясно, что и на призыв старейшин новые воины больше не откликнутся. По подсчётам Эйн, объединённые силы могли похвастаться численностью, превышающей тридцать тысяч человек. Она также предоставила расчёт веса припасов, необходимых для поддержания такого большого количества людей во время похода в горы. Весьма отрезвляющее чтиво.

— Вы сможете всё это перевезти? — спросил я Шильву во время её очередного нечастого визита на берег.

Она бегло взглянула на документ и вернула его мне.

— В каждом порту побережья Альбермайна нас ждёт множество складов, — ответила она. — Наполненных торговцами и скрытых от агентов Лжекоролевы. А ещё всё это будет предоставлено бесплатно.

— Бесплатно? — с сомнением прищурился я. — Никогда не встречал торговца, который бы отказался от прибыли.

— Из-за своих налогов и мелких законов Лжекоролева становится непопулярной среди всех подданных, от самого подлого керла до богатейшего землевладельца. И мало того, что она сделала обязательным посещение еженедельных прошений, так она ещё объявила одалживание денег мерзостью перед Серафилями. Так что щедрость торговцев — это на самом деле инвестиции. Я надеюсь, что принцесса-регент знает, чего они ожидают взамен, когда маленькая задница её сына вернётся на трон.

Пять недель спустя войско Короны и собранные воины каэритских владений выступили в поход к горам. Каэриты заверили Рулгарта, что Кейн Лаэтиль, Зимний перевал, станет полностью проходим к тому времени, как мы до него доберёмся. Эйн по большей части взяла на себя задачу тщательно просчитать порядок марша и обеспечение припасами по маршруту. Войско Короны переходило от одной прибрежной бухты к другой, и находило склады припасов, ожидающие в каждом лагере. Вооружившись полным перечнем запасов, накопленных на скрытых складах Шильвы, Эйн составила таблицы с датами, расстояниями и необходимой провизией, которые гарантировали, что каждый солдат будет маршировать на полный желудок. Припасы добросовестно пополнялись флотом Шильвы, несмотря на суровые зимние штормы, охватившие Кроншельд. Неизбежно некоторые суда были потеряны, в основном у торговцев, а не у контрабандистов, более привычных плавать в ненастную погоду.

Каэриты шли другим маршрутом, и их поддерживали деревни, расположенные вдоль пути. По их сытому виду к тому времени, когда мы встретились перед горами, я сделал вывод, что жители деревень усердно накапливали запасы в ожидании этого наступления. Пускай каэриты и не видели особой ценности в числах или в формальной иерархии, но у них имелся свой тип эффективного управления.

Леанора настояла, что будет сопровождать армию, как бы мы с Элбертом её не отговаривали, хотя ей хватило мудрости оставить короля и Дюсинду в за́мке Томас. Чтобы обеспечить их безопасность, я оставил в бухте небольшой, но отважный гарнизон, в основном из рекрутов старшего возраста, крепких на вид, но со слишком большим количеством лет за плечами, чтобы маршировать столько миль до Алундии. Я незаметно попытался уговорить остаться и Эйн с Джалайной, но в ответ получил смех от первой и пощёчину от второй. После этого Джалайна вела себя определённо прохладно, а временами её холодность превосходила даже всё более морозный климат.

— Единственное, что я хотел, так это сберечь твою жизнь, — попробовал я заговорить на десятый день похода. Войско Короны расположилось лагерем в небольшой естественной гавани в нескольких милях позади нас. Мы же, как единственные всадники во всей армии, взяли на себя обязанность разведать маршрут следующего дневного перехода. Это был скорее ритуал, чем необходимость, поскольку мы шли по землям, свободным от врагов, и настойчивое хмурое молчание одной Джалайны было своего рода испытанием.

— То есть ты ожидаешь, что эта кампания потерпит поражение, — ответила она. Наши лошади остановились, видимо, заинтересовавшись резким возобновлением разговора. То, как их уши дёргались и поворачивались во время нашего разговора, заставило меня задуматься, насколько паэла понимают человеческий язык.

— То есть по ту сторону гор нас ждёт множество опасностей, — сказал я. — Войну ты знаешь не хуже меня. Она не делает одолжений ни храбрым, ни трусливым.

— Тайлера или Уилхема ты тоже уговаривал остаться?

Они меня никогда не целовали. Впрочем, говорить этого я не стал, предполагая, что заработаю так очередную пощёчину. Я вздохнул, с первого взгляда разглядев поражение.

— Прости, — сказал я. От этого её лицо немного смягчилось, но было ясно, что она ожидала большего. Пока я пытался подобрать более подходящие слова для раскаяния, Утрен шевельнулся подо мной, и внезапность этого движения едва не выбила меня из седла. Лошадь Джалайны тоже встревожилась: оба животных развернулись на восток.

Уже несколько дней непрерывно валил снег, превращая ландшафт в постоянно скрытую загадку, которую лишь изредка прерывали участки леса. Я прищурился, глядя на кружащийся вихрь снега, и моё сердце забилось чаще. Как всегда в эти дни, когда я сталкивался с загадкой, мой разум мгновенно вызывал в воображении образы множества мертвецов, которые явились мне досаждать. Вдруг паэла чувствуют их присутствие? Моргая от ледяных ласк ветра, я искал призраков, но не увидел ничего, и только почуял знакомый затхлый запах множества лошадей. Призраки меня не нашли, зато, похоже, нашли враги.

— Езжай обратно в лагерь! — приказал я Джалайне, доставая меч. — Они, наверное, перешли до снегов. Скажи Уилхему, пусть берёт командование на себя и быстро едет обратно в бухту.

Собиралась ли она подчиниться или спорить, так и осталось без ответа, поскольку её лошадь не согласилась сдвинуться ни на дюйм. Утрен тоже, несмотря на все мои настояния. На пинок моих каблуков он обернулся назад, скорее раздражённо, чем сердито, а потом снова обратил взгляд на восток и замер, видимо, невозмутимо чего-то ожидая.

— Элвин, — тихо сказала Джалайна, глядя, как из снега начали проступать силуэты. Сначала дюжина, затем вдвое больше — они появлялись с обеих сторон, пока перед нами не оказалось войско в несколько сотен человек, которое продолжало расти. Я искал знамя, ожидая увидеть лошадь на дыбах — герб герцога Вирулиса Галмейна. Однако у этих всадников не было знамён. Не увидел я в их быстро растущих рядах и блеска доспехов. Когда они приблизились, один из всадников перешёл на рысь, и по мере приближения размер его скакуна стал очевиден — зверь превосходил даже самого могучего боевого коня во всём Альбермайне, и всадник на нём был соответствующего роста.

— Это лучше убери, — посоветовал Эйтлишь, кивнув на мой меч, когда паэла, на котором он приехал, остановился в нескольких шагах от меня. Я-то считал Утрена самой впечатляющей лошадью из всех, с кем мне когда-либо приходилось сталкиваться, но жеребец, на котором ездил Эйтлишь, был выше, по крайней мере, на фут, а также шире в плечах. Снег покрывал его шерсть, но я заметил шкуру в пятнах по-осеннему коричневатого оттенка. Огромный паэла фыркнул, направляясь к Утрену, оба коня покачали головами и уткнулись носом друг другу в шеи. Я заметил явное подчинение в поведении Утрена: его голова склонялась ниже, чем у пятнистого жеребца, и фыркал он более приглушённо.

— Твой меч, Писарь, — настаивал Эйтлишь, пока я, разинув рот, глазел на других паэла, появлявшихся из снега, и каждый нёс суроволицего всадника. — Среди паэлитов считается очень грубым встречать союзника оружием.

— Как у тебя это получилось? — спросил я его, убирая меч в ножны. — Что убедило их поехать?

Эйтлишь не ответил, хотя я увидел незнакомое выражение на его лице. «Вина, — понял я. — Что бы он ни сделал, удовольствия от этого не получил». Всматриваясь в лица ближайших паэлитов, я узнал нескольких из нашего эскорта в Зеркальный город, и среди них фанатичного Мориэта. Его вид нынче выражал жалкую обиду, а не пылкий гнев, который я помнил по прошлому разу. Однако ещё более пылкого дяди Кориэта я не увидел, но подавил желание спросить о судьбе старейшины, полагая, что она наверняка будет связана с виной Эйтлиша.

— Они пойдут через горы? — спросил я. — Будут сражаться с нами?

— Будут, — проворчал Эйтлишь. — Но для этого им потребуется сталь.

— Сталь у нас есть, и средства для её обработки тоже. — Как и все армии, войско Короны путешествовало с передвижной кузней. Я повысил голос, обращаясь к наблюдавшим паэлитам: — Скоро у ваших копий и стрел будут стальные наконечники! Да убоятся вас наши враги за горами!

Если такое высокопарное приветствие и нашло хоть какое-то понимание среди этой массы всадников, то это никак не отразилось на их одинаково мрачных лицах. Я не увидел ни единого воина, который был бы рад здесь находиться, но все они пришли. Паэла мои слова восприняли более благосклонно, во всяком случае, мне кажется, что внезапное фырканье и топот копыт свидетельствовали об одобрении, которого не разделяли люди на их спинах.

— В нескольких милях к югу отсюда Ваалишь ведёт таолишь, — рассказал я Эйтлишу. — Уверен, он будет рад тебя видеть.

— Мы идём своим путём, ишличен, — рявкнул Мориэт. — Мы будем сражаться в вашей войне за вас, но не жди, что станем терпеть вашу вонь.

Эйтлишь пристально взглянул на паэлита, и тот вызывающе посмотрел в ответ. И только когда пятнистый жеребец махнул хвостом и наклонил голову в сторону Мориэта, его поведение резко изменилось. Горькое безрассудство превратилось в запуганную неловкость, и воин съёжился в седле.

— Это все паэлиты? — спросил я Эйтлиша, зная, что бесполезно будет спрашивать о полной численности.

— Все, кто могут ездить верхом и сражаться, — ответил он.

— И всем им очень рады. — Из-за порыва ветра снег на миг развеялся, открыв вид на далёкие серо-белые вершины. До Зимнего перевала оставалось ещё несколько дней, но от вида гор у меня сжалось в груди. За несколько дней похода нарастало ощущение того, что меня ждут, равно как и подозрение, что моя невидимость для мистического зрения Эвадины может быть не такой абсолютной, как я себе представлял. Я задавался вопросом, не проклятие ли навлекло на меня эту новую пелену сомнений. Конечно, близость к мертвецам меня нервировала, но всё же я решил, что дело не в этом. Новоприобретённое проклятие научило меня только тому, что правда — его единственная награда. В мире мёртвых ложь не властвовала.

— Она ждёт нас, — сказал Эйтлишь, снова демонстрируя сверхъестественную способность отражать мои мысли. — Я тоже это чувствую.

— Она знает, что мы идём, но не знает где и когда, — произнёс я с уверенностью, которой не чувствовал. — Но битва наверняка встретит нас, когда мы перейдём горы, через несколько недель, если не дней. Такая битва, каких каэриты никогда не видели. Рулгарт хорошо подготовил таолишь к тому, что нас ждёт, но паэлиты не знают ничего о том, каково это встретиться в сражении с рыцарем в доспехах.

— Сомневаешься в нас, ишличен? — спросил Мориэт, издевательски рассмеявшись. — Беспокойся лучше о своих, поскольку это твои рыцари никогда не встречали паэлитов.

Перевал Кейн Лаэтиль выглядел практически так, каким я его помнил по сну с Ведьмой в Мешке, хотя в тот день, когда войско Короны начало его пересекать, погода стояла значительно хуже. Когда я повёл первые роты в канал между горами, разразилась метель и продолжалась три дня, которые потребовались для завершения перехода. Поскольку линия марша отодвинула нас от берега, солдатам теперь приходилось нести припасы на спинах вместе с оружием и всем остальным. Уклон был небольшим, но постоянным, и потому многие поскальзывались на покрытых инеем камнях или улежавшемся снегу, по которому мы шли, и падали. Из-за непрекращающегося снегопада удалось разжечь лишь несколько костров, а ночи приходилось проводить под брезентом, который утром провисал от навалившегося снега. Несмотря на то, что мы теряли солдат из-за падений с переломом лодыжек или жуткого холода, я был благодарен метели. Среди гор с такими тяготами не устроить никакой засады.

Наутро третьего дня уклон выровнялся и вскоре стал извилистым спуском. К полудню снег наконец-то начал стихать, и мы увидели предгорья южной Алундии. Землю окутывал белый покров, большинство ручьёв и рек выглядели замёрзшими, но после перевала она казалась такой же гостеприимной, как пышные и зелёные летние поля.

— Сто двадцать четыре, — сказала Эйн, отрывая взгляд от аккуратно исписанной стопки пергамента.

— Всего? — спросил Уилхем. — Я-то думал. Мы потеряли, по меньшей мере, тысячу.

— И одного уже слишком много, — сказал я. Мы собрались на вершине хребта, откуда открывался вид на холмистые земли. Мой взгляд блуждал по белым полям в поисках следов, которые могли бы указывать на присутствие разведчиков. Я бы не слишком удивился, обнаружив, что приветствовать нас выстроилось полном боевом порядке войско Ковенанта, но до сих пор не было никаких признаков того, что наш проход обнаружили.

— Встанем лагерем там, пока к нам не присоединятся каэриты. — Я указал на большой холм с плоской вершиной в нескольких милях от нас. — Плотный порядок и двойные пикеты. Когда паэлиты доберутся сюда, то смогут разведать путь на север.

Хотя меня раздражала задержка, я был вынужден принять совет Рулгарта дать армии отдых, как только последние несколько отставших солдат закончат свой утомительный спуск с гор. Немедленный удар на север поставил бы и без того уставших солдат на грань истощения. Пауза также была необходима, чтобы дать нашим кузнецам время выковать стальное оружие, обещанное паэлитам. Различное оборудование нашей передвижной мастерской было перенесено через перевал благодаря усилиям отрядов солдат по двадцать человек, которые по очереди тащили по ледяной тропе сани, нагруженные наковальнями и стальными прутьями.

Мориэт, который, казалось, ближе всех среди паэлитов к понятию «командир», согласился на мою просьбу о разведке с удивительным отсутствием резкости. Я пришёл к выводу, что это из-за желания проводить как можно меньше времени среди ишличен. Предложение поделиться моими тщательно подготовленными картами местности было встречено с пренебрежительным недоумением, поскольку в картах каэриты видели не больше толку, чем в цифрах. Паэлиты должным образом разделились на более мелкие отряды в соответствии со своей клановой принадлежностью и разошлись в разных направлениях. Через несколько дней они вернулись с сообщениями о разорённых фермах и деревнях, в которых нет людей. Из моего предыдущего пребывания в этой местности я знал, как сильно она пострадала после падения герцога Оберхарта. Теперь же она превратилась просто в пустыню.

Когда армия отдохнула и собрались наши каэритские союзники, я приказал двинуться на запад к побережью, где нас ждала флотилия кораблей Шильвы со столь необходимыми припасами. Недельный переход привёл нас к протяжённому берегу, где на волнах в миле от него покачивались корабли. Большинство из них были торговыми судами с широкими балками, за одним изящным исключением.

— Выглядишь хуже, чем в прошлый раз, — сказала Тория, поднимаясь со шлюпки «Морской Вороны», и направилась ко мне, пока её команда занималась разгрузкой бочек. Остановившись, она покосилась на меня, одновременно насмешливо и обеспокоенно. — Ты вообще спал?

— Сколько мог, — ответил я, не добавив, что сон стал слишком кратким убежищем, а часы бодрствования наполнялись ужасным ожиданием. После перехода через горы я мельком видел несколько нестабильных призраков, очень мимолётно и нечётко. Однако время от времени замечал более крепкую душу, обычно со следами мучений на мёртвой плоти. Это были жертвы мародёров без знамён, которые бродили по южной Алундии после победы Алгатинетов. Большинство из них просто грабили и жестоко себя вели, в то время как другие заявляли, что божественное вдохновение на свои злодеяния они получили в словах Помазанной Леди. Оглядываясь назад, можно сказать, что это было предупреждение о грядущих событиях, на которое мне следовало обратить гораздо больше внимания.

Губы Тории изогнулись в улыбке, которую я нашёл странной, поскольку она была явно вымученной.

— Что ж, вот тебе ещё чуток новостей, которые не дадут уснуть: Элвин Писарь, ты теперь отец.

Я знал, что это произойдёт, но, услышав это, застыл, разинув рот, и немигающими глазами глядел на сморщенное лицо Тории.

— Когда? — хрипло выдавил я, наконец. — Где?

— Семь дней назад, в Атильторе. Восходящая-королева объявила священный город своей столицей и нагнала целую армию каменщиков возводить вокруг него стену. — Тория помолчала, наблюдая, как моё безмолвное удивление сменилось чем-то гораздо более печальным. — Мальчик, — предсказуемо добавила она. А вот то, что сказала следом, я не ожидал услышать. — Она назвала его Стеваном, видимо в честь мученика Стеваноса. Его официальный титул — Божественный принц Стеван Курлайн. — Тория хрипло рассмеялась, что я воспринял бы за жестокость, если бы не сочувствие, которое я увидел в её взгляде. — Поздравляю.

Божественный принц. Эти слова отозвались эхом, и сон о моём будущем сыне снова всплыл в моей голове. Вот бы мама была здесь и посмотрела на это…

— Спасибо, — сказал я, взяв себя в руки. Не время было сейчас предаваться самосозерцательному отчаянию. — Есть у тебя ещё какие-нибудь сведения?

— В Шейвинской Марке беда. Похоже, простолюдины не очень-то рады раздавать свои товары и пожитки, чтобы покрыть налоги королевы, что бы там ни приказывала их герцогиня. В нескольких милях к востоку от Фаринсаля толпа деревенщин окружила и поубивала группу солдат Ковенанта и сборщиков налогов. Говорят, они насадили их головы на пики и расставили вдоль Королевского тракта.

— Эвадине придётся на это ответить, — с некоторым удовлетворением протянул я. Чем больше солдат она отправит в карательную операцию в Шейвин, тем с меньшими трудностями придется столкнуться войску Короны в походе на север.

— Уже, — сказала Тория. — Ходят слухи, что герцогине дано королевское повеление предстать перед королевой в Атильторе и ответить за это оскорбление.

— Лорайн никогда бы не сделала такой глупости, как пойти туда. — От этих слов я снова почувствовал удовлетворение, но и беспокойство. Можно было только порадоваться, что внимание Эвадины будет отвлечено, но перспектива того, что Лорайн столкнётся с её мощью в одиночку, уже не радовала. — Как быстро ты сможешь доставить сообщение герцогине? — тут же спросил я.

— От восьми до десяти дней, — подумав, ответила Тория. — Если моря будут добры.

— Хорошо. Я не буду его записывать, чтобы оно не попало в вероломные руки. Скажи ей подготовить замок Амбрис к осаде, заготовить как можно больше провизии, и отправить простолюдинов в лес, искать убежища, уж какие смогут. Всем её вассальным лордам предлагается сделать то же самое. И скажи ей, что её своенравный щенок возвращается домой.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Южная Алундия оказалась настолько безжизненной, что первую партию новобранцев мы набрали только после того, как две полные недели шли на север вдоль побережья. Разведчики-паэлиты вернулись и сообщили, что попали в засаду среди крутых, покрытых виноградной лозой склонов в дюжине миль к западу — в них стреляли из луков, но к счастью, целились плохо. Рулгарт с Мериком немедленно отправились в путь на спинах двух паэла, которые в то утро появились возле их палаток. Через несколько дней они вернулись во главе трёх десятков алундийских повстанцев, состоявших из фермеров и солдат из герцогских рекрутов. Судя по их оборванному виду, я предположил, что они, должно быть, прятались в горах. Неудивительно, что они с большим подозрением отнеслись к внезапному прибытию армии под командованием Алгатинетов. Я знал, что мало кто из них согласился бы присоединиться к нашей кампании, если бы не Рулгарт, которому они выказывали явное, почти благоговейное уважение.

— К северу и востоку отсюда есть и другие банды, милорд, — сказал в ту ночь лидер повстанцев Рулгарту. Он оказался бывшим сержантом алундийских герцогских рекрутов. Его шрамы были слишком недавними, явно заработанными на войне против Алгатинетов. По яростному взгляду, который он бросил в мою сторону, услышав представление Рулгарта, я сделал вывод, что он был в замке Уолверн. — Человек по двадцать в каждой, или больше. Они пойдут за вами, в этом я не сомневаюсь. Но им нужно будет увидеть вас, услышать ваш голос.

— Услышат, — заверил его Рулгарт, хлопая парня по плечу.

— У вас есть лошади? — спросил я его. — Или знаете, где их можно найти?

Губы сержанта сжались в тонкую линию, и говорить он согласился только после кивка Рулгарта.

— Большинство попали в котелок уже много месяцев назад. А остальных забрали гады-солдаты королевы-ведьмы и отвели на север, в её яму смерти на границе.

— Яму смерти? Ты имеешь в виду Оплот Леди?

— Так его называют её убийцы-отбросы. Не секрет, что там происходит. Её солдаты сгоняют людей и уводят в яму. Кто проходит через ворота, наружу уже никогда не выходит. Запах смерти разносится на несколько миль.

Сержант не произнёс ни слова лжи, которую я мог бы обнаружить, но сомнения оставались. Очевидно, что Эвадина стала жестокой в своих заблуждениях, но я всё же сопротивлялся мысли, что она опустится до массовых убийств. Бич, напомнил я себе. Мы живём во времена Второго Бича.

— Яма королевы-ведьмы — наша главная цель, — заверил Рулгарт парня, снова хлопнув по плечу. — А теперь ступайте и отдохните. Завтра прово́дите меня к своим братьям в холмах.

— Её там нет, — сказал я Рулгарту, когда сержант отбил костяшками в лоб и зашагал прочь. — По данным нашей разведки она в Атильторе.

— А у меня теперь есть данные разведки, что моих людей массово режут в этой её яме.

— Оплот Леди хорошо подготовлен против штурма. Его взятие обойдётся дорого.

Рулгарт выглядел непримиримым.

— Тем не менее, туда мы отправимся с моими каэритами и со всеми алундийцами, кто пожелает. А вы, Писарь, можете идти, куда вам угодно.

— С вашими каэритами?

Лицо Рулгарта дёрнулось от сдерживаемого гнева, и он повернулся, чтобы уйти.

— Разумеется войско Короны пойдёт с вами, — сказал я, отчего он остановился. Хмурый от раздражения лоб чуть разгладился, но снова нахмурился, когда я добавил: — Похоже, там единственное место в этих разорённых землях, где можно найти ебучих лошадей.

Ещё до того, как показались стены, всю правду об этом месте выдал запах — едкая смесь гнили и маслянистого дыма. Тёмные, тонкие столбы дыма поднимались над стенами по южным холмам, и за ними стоял за́мок, защищая который я когда-то пролил много крови. В этом войске запах смерти был многим знако́м, и здесь мы его чуяли. Паэлиты поехали вперёд, чтобы разведать оборонные сооружения, и вернулись ближе к сумеркам, с докладом, что там почти никого нет.

— Может, это хитрость, — предупредил Уилхем, когда Рулгарт предложил немедленный штурм. — Возможно, они надеются побудить нас на поспешные действия. Как раз такое придумал бы наш уважаемый лорд-маршал, когда мы удерживали это место. — Он склонил голову в мою сторону с сардонической ухмылкой на губах, но тут же грустно и задумчиво нахмурился. — Теперь кажется, что это было так давно.

Для этой кампании Леанора отказалась от своего обычного роскошного шатра в пользу более скромной композиции из двух холстин стандартного размера, сшитых вместе. Поэтому, когда армейские капитаны столпились вокруг моего наброска Оплота Леди, совещаться оказалось не так удобно.

— Чтобы отразить решительное нападение, стены такой протяжённости потребуют тысяч солдат, — сказал Рулгарт, проводя пальцем по внешним стенам. — Мои люди сообщают, что большая часть гарнизона бежала на север несколько недель назад, а те, кто остался, редко отправляются на патрулирование. Думаю, там не более нескольких сотен. В любом случае… — он отошёл, сурово посмотрев на меня, а потом на Леанору, — … я не стану сидеть без дела, пока алундийцы страдают в этой яме.

— И я не потерплю никакой задержки, милорд, — заверила его Леанора. — Ведь они — подданные моего сына, и его войска должны защищать их. Лорд Писарь, извольте сделать необходимые приготовления и атаковать, как только это станет возможно.

Вряд ли от кого-то из присутствующих укрылась суровая ирония того, что Алгатинет отправляет свою армию в бой, чтобы спасти людей, с которыми не так давно её семья вела войну. Рулгарт был прав: как же абсурдна война.

Благодаря нашему численному преимуществу можно было отдать приказ о многосторонней атаке на стены. Я разделил войско Короны на три части, взяв под своё командование наименьшую из них, в которую — не случайно — вошли роты с наибольшим числом ветеранов. Я также убедил Рулгарта одолжить мне несколько десятков лучников-вейлишь для сопровождения нашей атаки. Второй, немного более сильный контингент я передал в руки Десмены Левилль, а самый крупный отряд отдал под начало Уилхема. Ему было приказано вести их к участку стены, который легче всего преодолеть. Пока его роты с целым лесом лестниц должны были отвлекать большую часть защитников, наши с Десменой подразделения поднимались бы по более трудным маршрутам к западу. После начала атаки войска Короны, Рулгарт широким маршем повёл каэритов вместе с растущей группой алундийцев на восток, намереваясь атаковать главные ворота огромным тараном. В итоге их атака так и не случилась, поскольку выяснилось, что гарнизон Оплота Леди ещё хуже, чем ожидалось.

Все три части войска Короны успешно поднялись на зубчатые стены, попав под слабенький поток стрел и различных снарядов. Забравшись в щель между зубцами, я столкнулся всего-то с дюжиной солдат Ковенанта. Ни один из них не был особенно хорошо вооружён, и одеты они оказались в прочную кожаную одежду ремесленника, а не в кольчуги или доспехи. Некоторые, кого отбросили от края стены точные смертоносные залпы плоских луков вейлишь, теперь лежали мёртвыми или ранеными, с торчащими из груди или шеи оперёнными древками стрел. Тем не менее, они бесстрашно не собирались сдаваться, и при виде меня стали знакомо, хоть и нестройно, выкрикивать:

— Живём за Леди! Бьёмся за Леди! Умрём за Леди!

Один бросился на меня с кузнечным молотом в одной руке и топором в другой. По силе ненависти, которую я увидел на его кричащем лице, стало ясно, что он, должно быть, узнал великого предателя. Мускулистый и быстрый, он за несколько шагов добежал до меня с диким рёвом, который оборвался, когда мой меч взметнулся вверх и рассёк ему лицо от подбородка до лба. Я оттолкнул его в сторону и зарубил заметно менее внушительную фигуру позади него — худого, как палка, человека, который махал секачом больше с энтузиазмом, чем с опытом. Джалайна и остальные разведчики вскоре взобрались ко мне, и дальнейшая борьба получилась короткой, а отличалась, главным образом, отказом нашего врага сдаваться. То, что мне потом открылось в Оплоте Леди, вызвало у меня бесконечно горькое сожаление из-за того, настолько быстрый конец мы им даровали.

— Жопы мученичьи, как же воняет, — проворчал Тайлер, щурясь на долину внизу, окутанную дымом. Тот поднимался примерно от дюжины огромных костров, расположенных вокруг некогда разрушенного за́мка Уолверн. С прошлого моего визита крепость выросла в размерах, стены починили и усилили внешним кругом укреплений. Башня на вершине внутреннего холма была почти такой же, и на ней даже полыхал маяк, как и во времена осады.

— Они позвали на помощь, — заметила Джалайна, кивнув на маяк. — Их королева не сочла нужным отвечать.

— Затаскивайте лестницы, и начинаем, — сказал я, разглядывая за́мок через завесу дыма. Я не разглядел, есть ли защитники на стенах, но глупо было бы не ожидать очередного боя до окончания этого дня.

Когда мы спустились с холмов, запах ещё усилился, и многим из нас пришлось завязать лицо платками, чтобы закрыться от худшего. Источник вони стал ужасно очевиден возле первого костра, где я увидел девочку.

Ей было лет тринадцать, в простом шерстяном платье, с бантиками в волосах — обычное дело в северной Алундии. Я понял, кто она, по тому, как дым от костра пролетал сквозь неё. И даже если бы не это, всё было ясно уже по полному замешательству и отчаянию на её маленьком овальном личике.

— Не могу найти маму, — сказала она. — Думаю, может это она. — Девочка указала пальчиком на что-то в основании костра. — Или вот это. — Палец сместился немного вправо. — Но не знаю. Вы поможете мне найти маму?

— Капитан? — спросил Тайлер, когда я остановился.

— Минуту, — сказал я, подходя к девочке. Проследив вдоль линии её вытянутой руки, я разглядел череп в тлеющем топливе костра. Местами на нём всё ещё держалась обугленная плоть, но он уже стал неузнаваемым. Как и остальные, окружавшие его среди неровной мешанины почерневших костей. Земля вокруг костра была маслянистой от вытопленного жира, и в такой непосредственной близости воняло так сильно, что я поперхнулся.

— Это она? — спросила девочка в шерстяном платье, с надеждой посмотрев на меня.

— Да, — ответил я, сглотнув рвоту и выдавив улыбку. — Она ждёт тебя. Ступай к ней.

Она торжественно кивнула, выражение лица стало таким серьёзным, что в другое время могло бы меня могло бы рассмешить. Шагнув вперёд, девочка подняла руки, словно собиралась кого-то обнять. Я потерял её из виду среди клубов серого дыма. Пошла ли она за своей матерью к тому, что ожидало их души, я никогда не узнаю.

— Сколько, по-вашему? — спросил Тайлер приглушённым голосом из-за платка, закрывавшего рот и нос.

— Две… три сотни, — предположила Джалайна, бросив взгляд на остальные костры. — И это лишь один из многих.

— Мне нужны пленники, — сказал я, отворачиваясь от груды покрытых пеплом черепов, и решительно зашагал в сторону за́мка.

Поначалу казалось, что я буду разочарован, поскольку наше нападение на за́мок Уолверн встретили только новые трупы. Они усеивали весь двор, в который мы вошли через открытые и неохраняемые ворота. Ещё больше трупов мы нашли в кладовых и на лестничных клетках, когда я приказал провести тщательный обыск. Большинство из них были одеты в ту же одежду ремесленников, что и защитники внешних стен, но среди них лежали и мужчины, и женщины в рясах просящих. Я быстро пришёл к выводу, что это трусливые фанатики, которые предпочли смерть от собственной руки гораздо более ужасному концу в бою. Одни явно выпили яд, а другие вскрыли себе вены или перерезали шеи. Некоторые из выпивших яд ещё не полностью скончались, а одна молодая просящая напряжённо моргала, с отвращением глядя на меня, когда я присел рядом с ней.

— Что вы тут творили? — спросил я её.

Она медленно моргнула, веки скользнули по глазам, в которых оставался блеск ненависти.

— Мы жили… за… Леди… предатель… — прошептала она. Её лицо исказилось в попытке плюнуть в меня, но смерть забрала её прежде, чем слюна сорвалась с губ. Я решил, что она, должно быть, умерла довольной душой, поскольку не увидел ни следа её тени в этом за́мке, как и других погибших здесь слуг восходящей-королевы. Смерть, как я понял, ужасно несправедлива в том, кого оставляет измученным призраком.

Нашего единственного пленника нашёл Тайлер: с ещё одним разведчиком они тащили его вниз по ступенькам башни, где и бросили к моим ногам.

— Похоже, он пытался перерезать себе запястья, — сообщил Тайлер, сильно пнув мужчину по спине. — Неглубоко же ты порезался, никчёмный еблан!

Я много раз видел, как Тайлер злился, но теперь его ярость была совсем другого порядка. Его трясло, а лицо сморщилось, словно он вот-вот заплачет.

— Тут такое творилось, капитан, — прохрипел он мне, испуганно обернувшись на башню. — У них там в камерах были люди… — он закашлялся, а потом взял себя в руки и хрипло добавил: — Совсем юные, некоторые.

Я перевёл взгляд на мужчину, стоявшего передо мной на коленях — широкого человека, который словно сжался от своих несчастий. Засохшая кровь на его предплечьях свидетельствовала о неудавшемся самоубийстве. В отчаянии он сгорбился и тихо всхлипывал.

— Посмотри на меня, — приказал я. Пленник всхлипнул и подчинился, показав мне измождённое, осунувшееся лицо человека, доведённого почти до безумия. Он настолько изменился внешне, что я не сразу узнал в этом жалком негодяе бывшего солдата и сына каменщика, который руководил превращением за́мка Уолверн в Оплот Леди.

— Сержант-кастелян Эстрик, — сказал я. — Что вы здесь творили?

Эстрик посмотрел на меня пустыми глазами, из которых слёзы текли по озадаченному и печальному лицу.

— То, что приказывала восходящая-королева, милорд, — тихо прошептал он в ответ.

Я присел перед ним, настойчиво глядя ему в глаза.

— Она приказывала вам пытать и убивать невинных?

— Невинных? — он покачал головой. — Нет, милорд. Это были отродья Малицитов. Каждый из них. Она это видела, пагуба сквозила внутри у всех. И её надо вырвать, говорила она. И эту задачу поручила мне. Моей святой обязанностью…

Боковым зрением я заметил, как размытым пятном опустился кулак Джалайны и врезался в лицо Эстрика. Хлынула кровь, вылетели зубы, и он пошатнулся от удара.

— Святая обязанность! — ярилась Джалайна, колотя снова и снова. — Хуйло!

Нам с Тайлером не сразу удалось оттащить её от Эстрика, у которого к тому времени была сломана челюсть. Никаких ответов мы больше не получили, хотя я и не ждал, что в его словах будет хотя бы капля здравого смысла. Тем не менее, то, что кастелян не смог покончить с собой, кое-что мне сказало.

— Ты знал, — сказал я перед тем, как разведчики утащили его прочь, ожидать правосудия принцессы-регента. Тайлер выступал полностью за то, чтобы тут же повесить его на стене, но я решил, что лучше будет, если приговор вынесет Леанора. Даже в крайних случаях должны оставаться какие-то рудименты закона.

Связанный Эстрик обмяк и не ответил, поэтому я схватил его за волосы и дёрнул его голову вверх, встретившись с ним взглядом.

— Ты знал, что она безумна. Знал, насколько неправильно то, что ты тут творишь. И всё равно делал.

Он что-то пробормотал, скрежеща сломанной челюстью в неуклюжей попытке заговорить. Когда его утаскивали, я увидел на его лице мольбу, мольбу о понимании. Как и многие, желавшие присоединиться к Эвадине во время наших дней в лесу, он пришёл в поисках фигуры, достойной его веры. Алундийская война и восхождение Леди на престол, должно быть, укрепили его веру, но в конечном итоге разрушили мою. В противном случае, я тоже мог бы однажды оказаться во главе такого места, хотя, думаю, нашёл бы в себе силы перерезать себе вены, когда явилось бы правосудие.

Оказалось, что из гарнизона Оплота Леди Эстрик выжил не один — нескольких захватила Десмена во время штурма, и ещё полдюжины привели таолишь Рулгарта. Прежде чем вынести приговор пленникам, Леанора настояла на том, чтобы полностью обойти это место и осмотреть ужасное содержимое подземелий башни и по-прежнему дымящиеся костры. Помимо сгоревших тел, мы обнаружили несколько неглубоких братских могил у восточной стены. Эйн по просьбе Леаноры подсчитала количество погибших и пришла к цифре, близкой к восьми тысячам. Большинство из них были алундийцами, хотя и не все. Некоторые носили одежду керлов из Альбериса и других герцогств. Похоже, Эвадина решила, что Оплот Леди станет местом мучений и казней всех её врагов.

Приговор принцессы-регента был предсказуем, в отличие от отсутствия изобретательности в выборе вида казни.

— Просто повесьте их, — сказала она, махнув рукой на нашу жалкую кучку заключенных. — И закопайте эти тела в землю. Я устала от запаха.

Её тон и осанка противоречили видимой бесстрастности слов. Она говорила напряжённо, словно сдерживала рыдания, а царственная поза не скрывала подёргивания рук.

Для захоронения тел потребовалось два дня работы войска Короны. Я посменно менял роты, чтобы все увидели доказательства пагубности нашего врага, и чтобы распределить бремя этой ужасной работы. Не жалел я и себя, в свою очередь перетаскивая окоченевшие трупы из позорной ямы в ряды аккуратных рвов, где их укладывали бок о бок. Было ясно, что большинство из них умерли от удушья — у многих на шеях остались следы от верёвки. Хотя на многих виднелись характерные следы раскалённого железа или колючего кнута. Трупы из костров навсегда останутся безымянными, но некоторых из ям опознали присоединившиеся к работе алундийцы, что вызвало хор жалобных рыданий и скорбных воплей. Леанора приказала Эйн составить список тех, кого можно опознать.

Как только было похоронено последнее тело и засыпан последний ров, принцесса-регент со стен за́мка Уолверн обратилась к выстроившимся шеренгам войска Короны. Алундийцы и значительная часть каэритов также собрались на окраинах, чтобы послушать. Принцесса-регент начала с того, что зачитала составленный Эйн список жертв, которых удалось опознать, и в толпе, пока она говорила, стояло почтительное молчание.

— Не стану претендовать на голос мученицы. — Честное заявление, поскольку ей пришлось кричать, чтобы её речь дошла до ушей всех присутствующих. Тем не менее, несмотря на отсутствие лёгкого и властного ораторского искусства, которым пользовалась Эвадина, выступление принцессы-регента в тот вечер было справедливо отмечено. — Ибо мы на собственном опыте усвоили, что терпеть ложные заявления о божественности — значит навлекать на себя ещё худшее бедствие. Здесь, в этом месте ужасов, мы видим, куда это ведёт. Здесь плоды нашей терпимости, нашей глупой праздности. Да, я говорю нашей, ибо не стану притворяться безупречной. Много лет назад я знала, что окажу этому королевству величайшую услугу, убив Эвадину Курлайн. Но я не сделала этого. И в этом заключалось моё преступление. Моя глупость. Я признаюсь вам в этом сейчас, потому что, если мы хотим выиграть эту войну, между нами должны быть только правда и доверие.

Не буду говорить вам о славе. Не стану просить вас обратиться за советом к своей вере или своим лордам, ибо сейчас они вам не нужны. Здесь, в этом месте, вы прекрасно знаете, за что сражаетесь. Лжекоролева говорит о Втором Биче, но именно его она сама и насылает на мир. Она и есть наш бич, пагуба для всего живого. И потому, от имени короля Артина сим я выношу смертный приговор самозванке Эвадине Курлайн и всем тем, кто последует за ней. Нас ждёт либо справедливость, либо смерть.

Эвадина приукрасила бы это заявление, подняв кулак или взмахнув мечом. Леанора же просто гневно прокричала, но этого хватило. Низкое, уродливое, одобрительное рычание пронеслось по шеренгам, а затем переросло в мерные повторяющиеся крики:

— Справедливость или смерть! Справедливость или смерть! Справедливость или смерть!

К моему удивлению даже алундийцы их подхватили. Поначалу немногие. Но вскоре каждый из этой оборванной, побитой группы, которая ещё не так давно радовалась бы кончине этой женщины, пронзительно выкрикивал:

— СПРАВЕДЛИВОСТЬ ИЛИ СМЕРТЬ! СПРАВЕДЛИВОСТЬ ИЛИ СМЕРТЬ!

Около сотни присутствующих каэритов не изъявили никакого желания последовать их примеру, демонстрируя то же мрачное недоумение, окрасившее их поведение с момента прибытия в эту долину ужасов. Под продолжавшиеся крики они ушли прочь, оставив лишь одну громоздкую фигуру, неподвижно созерцавшую заполненные могилы. Когда Леанора ушла со стен, и крики постепенно стихли, я отпустил войско Короны в лагерь, проинструктировав капитанов, что обычный запрет на пьянство на эту ночь будет отменён. После такого испытания потребуется какое-либо облегчение. А если в результате и начнутся драки и беспорядки, так это небольшая цена, если они избавят людей от кошмаров.

Когда роты разошлись, я присоединился к Эйтлишу в его бдении. Он без слов моргнул мне, а я довольствовался тем, что просто стоял и смотрел на недавно перевёрнутую землю. Каменное перо снова удивило меня тем, что этой ночью не притянуло никаких призраков, и это вызвало у меня в груди чувство виноватого облегчения. Если бы тут задержалась каждая измученная душа, погибшая здесь, то, не сомневаюсь, рассвет я встретил бы умалишённым.

Тишину нарушил Эйтлишь негромким вопросом:

— Вот так всё было? Элтсар, много лет назад?

— Думаю, да, — ответил я. — Судя по тому, что я видел.

По его лицу пробежала дрожь, глаза потемнели от воспоминаний.

— Она говорила мне, что это снова наступит, — сказал он, и мне не нужно было спрашивать, о ком он говорит. — Когда мы расстались давным-давно. Я ей не поверил. Хотя уже тогда был старым. А теперь я понимаю, что был всего лишь ребёнком, рассерженным уходом лучшего друга. Я сказал много глупых слов. Обвинял её в стремлении сделаться богом для суеверных дикарей за пределами наших границ. Это был единственный раз, когда я видел, как из её глаз упала слеза. Только один. И всё же она не стала меня упрекать, хотя я, конечно, это заслужил. Она поцеловала меня в лоб и сказала: «Когда он настанет — а он настанет, брат мой, — никто из нас не будет избавлен от худшего преступления». И всё же мой гнев не прошёл, и я кричал ей вслед, пока она уходила в ночь, чтобы больше её никогда не видели в каэритских землях: «Я не запятнаю себя никаким преступлением ради твоих пагубных фантазий!»

Он замолчал и глухо усмехнулся.

— Но я запятнал, Элвин Писарь.

— Тот паэлит, — сказал я. — Кориэт. Ты убил его.

Эйтлишь ещё ниже опустил голову, широкие плечи поникли под невидимым бременем.

— Не убивал, но это меня не извиняет. На спине паэла я разыскал все кланы паэлитов, и добился того, что они не смогли отрицать правду, которую я говорю. Старейшины кланов разделились, и сильно. Одни услышали мою правду и готовы были собрать своих воинов для похода на север, другие полностью находились под властью Кориэта. Раскол становился всё более скверным, и вскоре я понял, что, если его не разрешить, то на равнинах начнётся война. Каэрит прольёт кровь каэрита.

Эйтлишь встал на колени, положив руку на вскопанную землю на могиле.

— Вы убиваете друг друга с таким постоянством, что это уже кажется традицией, почти ритуалом. Но среди каэритов такого не случалось со времён до Элтсара. Такое невозможно было вынести. — Он взял горсть земли и пропустил почву сквозь пальцы. — Было созвано великое собрание кланов, якобы для того, чтобы все могли услышать слова Кориэта и Эйтлиша, тем самым решив это дело раз и навсегда. Но я организовал это собрание с другой целью, поскольку знал, что пока столько сердец захвачено словами Кориэта, паэлиты никогда не пойдут на войну. И потому я призвал единственную оставшуюся у меня силу, самих паэла. Я убедил собравшихся воинов, что о достоинствах слов Кориэта предстоит судить паэла. И они его осудили.

Он был так уверен в собственной мудрости, стоя, раскинув руки, и ожидая, что огромное стадо подчинится его воле. Но паэла не подчиняются воле никаких людей. После того, как последний из них промчался по его трупу, от него мало что осталось, помимо тряпья и костей. После этого ни один паэлит не смел говорить против войны, ибо волей паэла нельзя пренебрегать.

Эйтлишь раскрыл руку, дав остаткам земли просыпаться на могилу.

— Я знал, Элвин Писарь. Я знал, каким будет приговор паэла. В этом Кориэт был прав, если уж ни в чём другом. В союзе с ишличен мы пятнаем себя.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

В Оплоте Леди мы оставались ещё пять дней — неизбежная задержка для отдыха после трудного марша через Алундию. Так же она позволила Рулгарту собрать новых рекрутов с окружающих земель. Конюшня в за́мке Уолверн была наполнена сытыми и ухоженными лошадьми, и всех их быстро передали в руки недавно созданной роты, объединившей моих разведчиков и всадников Уилхема.

Паэлиты, нетерпимые к бездействию, отправились по южным берегам реки Кроухол. А мне была нужна быстрая рекогносцировка, и потому я отправил Уилхема на запад с приказом разведать брод, который представлял собой единственную переправу в Альберис. Джалайна вернулась одна через два дня, шатаясь на спине своей паэла. Суть её доклада я сразу увидел на её серьёзном, но измученном лице.

— Сколько? — спросил я.

— Мы видели только авангард, — ответила она и застонала, слезая с седла. — Три полные роты рыцарей, приближаются с востока.

— С востока? — Я надеялся, что Эвадина будет занята в Шейвинской Марке, но всегда оставался шанс, что она оставит свою мстительную миссию и выступит против нас здесь. Скорость её перехода меня удивила, как и направление атаки. — Зачем делать крюк на восток? — вслух задумался я.

— Знамёна были мне незнакомы, — сказала Джалайна. — Но Уилхем их знает. Видимо, герцог Дульсиана собрал своё войско на войну.

Мне удалось поспешно всё организовать и в течение дня заставить войско Короны двинуться на восток. Я установил жёсткий темп, заставляя их маршировать все возможные дневные часы. Я запретил ставить палатки на ночь, заставив людей спать, собравшись вокруг костров. С первыми лучами рассвета сержанты и капитаны бесцеремонно всех растолкали, и поход мрачно продолжился, пока мы не достигли брода. К тому времени начали в больших количествах возвращаться паэлиты, и потому я послал их первыми, чтобы они удерживали северный берег, пока переправляются основные силы армии. Когда Утрен вынес меня из реки, я с удивлением не обнаружил нигде в поле зрения никаких следов дульсианской армии. Даже самый несообразительный командир догадался бы, что нападение на нас здесь даёт лучшую возможность для победы. Однако за весь день над невысокими холмами на востоке их знамёна так и не появились.

Когда солнце начало садиться, капитаны собрались на возвышенности, где я выстроил армию.

— Герцог Дульсианский славится прежде всего своей жадностью, — прокомментировал Рулгарт. — Жадный человек часто бывает и трусом.

— Тогда зачем выводить против нас армию? — спросил я.

— Чтобы торговаться, — ответила Леанора. Она сидела на лучшей лошади, какую только можно было отыскать в за́мке Уолверн — её высокая, серая кобыла с длинной белой гривой, несмотря на свой замечательный внешний вид, имела далеко не царственную привычку постоянно ёрзать. Однако Леанора, похоже, не возражала и, не отрываясь, смотрела на восточный горизонт, поглаживая шею лошади, которая постоянно покачивала головой. — Я с детства знаю герцога Лермина, и он ни на одну встречу не приходил без чего-то, что могло бы подсластить сделку.

— Ваше величество, вы думаете, что он намерен вести переговоры? — спросил Элберт.

— Если только страх перед Лжекоролевой не вынудил его впервые в жизни рискнуть вступить в бой. — Леанора обернулась к Эйн. — Миледи, будьте добры, попросите принести самый большой сундук из казны. Пускай вон там поставят шатёр и поднимут штандарт. — Она махнула рукой на ровную площадку под возвышенностью. — Подождём герцогского герольда. Вряд ли ждать придётся долго.

На самом деле к моменту прибытия герольда герцога небо уже сильно потемнело, и потому мне пришлось отказаться от полного боевого порядка войска Короны. Они остались по своим ротам, но могли разжигать костры и готовить ужин. На флангах растерянно слонялись встревоженные паэлиты. Я пытался объяснить старейшинам их клана концепцию переговоров, но они сочли загадочной идею разговаривать с врагом накануне битвы. Тем не менее, они согласились не начинать атаку, пока Эйтлишь не даст сигнал. Перспектива того, что огромная орда воинов-паэлитов бросится в схватку с сильной армией рыцарей в доспехах, маячила в моей голове большим вопросом, оставшимся без ответа. Я на самом деле понятия не имел, чем такое могло закончиться, кроме как высоченной кучей трупов.

К моему удивлению, дульсианский герольд оказался весьма знакомой фигурой. Хотя, как я припоминал, время в компании лорда Терина Гасалля не показалось мне особенно поучительным. Более того, лёгкость, с которой я прочитал его настроение, хорошо говорила о намерениях его герцога.

— Как я рад видеть вас живым и несгоревшим, милорд, — поприветствовал я его, когда он остановил свою лошадь перед шатром принцессы-регента. — Надеюсь, побег из Куравеля не был слишком опасным.

Лорда Терин удостоил меня лишь кратким взглядом и немного изогнул бровь, демонстрируя неприязнь аристократа к керлу, а потом поклонился Леаноре.

— Миледи, от лица его милости, лорда Лермина Аспарда, герцога Дульсиана, я передаю приветствие…

— Ваше Величество, — вмешалась Эйн таким резким тоном, что поток слов Терина остановился. Она спокойно стояла слева от Леаноры, прямо держа спину, в отороченном горностаем плаще и в бледно-голубом хлопковом платье с серебряной вышивкой. Нынче в таком наряде она чувствовала себя явно гораздо удобнее.

— Что? — хмуро бросил Терин. Внешне Эйн выглядела, как фрейлина, но говорила, как простолюдинка.

— Правильная форма обращения к принцессе-регенту — «ваше величество», — сказала ему Эйн. — А ко мне — «миледи». Будьте любезны, исправьте свою речь, сударь. А ещё уберите свою задницу с лошади и выразите почтение должным образом.

Увидев, что Леанора лишь вежливо и выжидающе смотрит, Терин некоторое время бессильно хмурился, а потом согласился спешиться.

— Ваше величество, — сказал он, выдавив улыбку и снова поклонившись, — для меня большая честь передать вам приглашение отобедать сегодня вечером за столом герцога Лермина. Там, как он горячо надеется, насыщенная и дружеская дискуссия позволит избежать любых текущих недопониманий, которые могут привести к ненужным конфликтам.

Леанора всего лишь приподняла бровь и дала краткий ответ:

— Нет. Возвращайтесь к нему и скажите, чтобы в течение часа притащил свою раздутую тушу сюда. Если он слишком малодушен, чтобы встретиться со мной на переговорах, то может попробовать набраться смелости и встретиться со мной в бою. И лорд Терин, если мне когда-нибудь посчастливится встретиться с вами снова, любое неуважение, проявленное к членам моего двора, будет наказано хорошей поркой. А теперь убирайтесь отсюда.

Герцог Лермин, согласившись на призыв принцессы-регента, предусмотрительно привёл с собой всю армию. К тому времени, когда из мрака появились факелы, растянувшиеся в длинную мерцающую линию огромного воинства, уже совсем стемнело. Я предположил, что герцог приказал зажечь гораздо больше факелов, чем требовалось, чтобы создать впечатление бо́льшей численности. Со своей стороны, я приказал потушить половину костров войска Короны и уговорил Эйтлиша отвести паэлитов за холм. Если сегодняшние события перерастут в битву, то лучше не давать нашему врагу явных сведений о наших силах.

Герцог Лермин оказался на вид гораздо более крепким и выносливым человеком, чем предполагала его репутация. Он выехал на впечатляющем белом коне в сопровождении полной роты рыцарей. Когда он остановился, я узрел крупного бородатого мужчину с широкими плечами, в длинном плаще, отороченном жёлтым пятнистым мехом какого-то экзотического животного далёкого происхождения. Это была не единственная его нарочитая демонстрация богатства. Когда он спешился, я увидел отблеск факела на тяжёлой золотой цепи на шее, а обширный торс был облачён в тёмную кожаную тунику, украшенную серебряной филигранью и инкрустированными гранатами.

— Значит, вы Писарь? — грубо и резко спросил он, не удосужившись вернуть мне поклон.

— Элвин Писарь, милорд, — сказал я, отходя в сторону и указывая на открытый полог шатра Леаноры. — Принцесса-регент ждёт вас.

— Маловато, — проворчал он, щурясь на шатёр. — Неужели королевский кошель настолько пуст?

— Шатёр, быть может, и мал, — сказал я, добавив в голос нетерпеливых ноток, — но штандарт по-прежнему держится крепко. Как и наша армия.

Герцог окинул меня оценивающим взглядом, пыхтя от еле сдерживаемого раздражения.

— Терин говорил, что ты наглый помойный отброс, — пробормотал он, шагая мимо меня, и, пригнувшись, прошёл в шатёр. Леанора решила принять герцога в присутствии только Эйн и меня. Я подозревал, что даже Элберта исключили, потому что она беспокоилась из-за вспыльчивости защитника, которая в последнее время усугубилась. А ещё сидела она одна, решив не предоставлять стул своему посетителю. Я видел, как он отметил оскорбление, шаря взглядом по шатрe, предположительно в поисках угроз. Судя по всему, ничего опасного он не увидел, ни во мне, ни в Эйн (что многое говорило о пробелах в его наблюдательности), и большую часть своего внимания уделил открытому сундуку, расположенному справа от Леаноры. Неотразимое зрелище для жадной души.

Сундук был набит отборными предметами из сокровищ, найденных в за́мке Дреол. Драгоценности в серебряных и золотых оправах сверкали среди груд жемчуга и старинных монет. Когда герцог Лермин опустился на одно колено перед принцессой-регентом, я не мог понять, отдавал ли он дань уважения ей или выставленному напоказ богатству.

— Ваше величество, — сказал он уже безо всякой грубости, — прошу, примите мои глубочайшие извинения за то, что не посетил вас раньше. И знайте, что я предан королю и вам, достопочтенная, отныне и всегда.

Я обменялся взглядом с Эйн, и весёлое презрение, которое я увидел на её лице отражало моё собственное. Перед нами стоял человек, который считал себя уже купленным. «Мог бы хоть немного поторговаться сначала», подумал я.

— Призна́юсь, лорд Лермин, — сказала Леанора, — я нахожу удивительной вашу присягу на верность. Лорд Элвин, разве мы не получали достоверных сведений о том, что герцог Дульсиана присягнул на верность нечестивой самозванке Эвадине Курлайн?

— Получали, ваше величество. На самом деле, по нашим сведениям, он с этой целью доехал до самого Атильтора, пал ниц перед алтарём собора и дал клятву вечного служения во имя всех мучеников.

— И вы так быстро отказываетесь от своих клятв, милорд? — спросила Леанора всё ещё кланяющегося герцога. — Если да, то какие у меня гарантии, что вы не поступите так снова, стоит мне только пропасть из вашего поля зрения?

— Я дам любую клятву, перед любыми свидетелями, ваше величество, — пообещал Лермин, исполнившись теперь серьёзной уверенности. — Приказывайте мне, и позвольте продемонстрировать верность.

— Боюсь, эта пташка уже улетела, милорд. — Леанора, замолчав, протянула руку в сторону содержимого открытого сундука. — Вижу, мои безделушки возбудили ваш интерес. За всем этим есть удивительная история, но не буду вас ею утомлять. Особенно потому, что вы никогда даже пальцем этого не коснётесь.

Леанора с громким стуком захлопнула крышку сундука, и герцог заметно вздрогнул, когда защёлкнулся железный замо́к.

— Я не верю, милорд, — продолжала Леанора, — что вас привела сюда ваша знаменитая алчность. Думаю, это был страх. Поскольку вы встретились с Лжекоролевой, когда пресмыкались перед ней. Я считаю, что во время той встречи вы поняли, что если она одержит надо мною верх, то следом обратит своё внимание на вас. Она смотрит на вас и видит много такого, что презирает, как и я — вот только я никогда не хотела убить вас за это. И ведь падёт не только ваша голова. По моим подсчётам, у вас не меньше шестерых законных детей и дюжина, если не больше, бастардов, рождённых в вашей шлюшьей конюшне. Не сомневайтесь, Лжекоролева убьёт их всех. А мой сын, с другой стороны, не убьёт. В милости своей и великодушии он позволит вам сохранить ваше герцогство, ваши земли, ваши за́мки и ваших шлюх. Но вы, милорд герцог, не получите ни единой безделушки из этих сокровищ. Более того, в назидание за вашу жизнь вы будете платить Короне десятую часть всех ваших личных доходов. Такова, милорд, цена за низкопоклонство перед самозванкой, и я считаю её невысокой.

Затем она встала, шагнула вперёд и нависла над съёжившимся Лермином. Он осмелился посмотреть ей в глаза — просто бросил быстрый взгляд и тут же опустил голову ещё ниже.

— Что касается гарантий, — сказала Леанора, — я заберу вашу армию. Не волнуйтесь, я не стану требовать, чтобы вы её возглавляли. Разрешаю вам вернуться в ваше герцогство. И когда эта война будет выиграна, я позволю вам остаться там, потому что нахожу определённо непривлекательной мысль о том, что мне когда-нибудь снова придётся терпеть ваше присутствие. Лорд Писарь, сопроводите герцога к его лошади и приготовьтесь принять командование над его войсками. Если только… — она наклонила голову, сурово глядя на макушку головы Лермина, — вы не желаете что-то возразить, милорд. В таком случае мы решим это на поле на рассвете.

По большей части войско герцога Лермина представляло собой жалкое зрелище. Несколько сотен крепких ветеранов составляли три роты его личной гвардии, и ещё четыре десятка присягнувших рыцарей под его знамёнами были хорошо вооружены и ездили на конях. Остальные были сборищем подневольных керлов, многие из которых начали убегать ещё до того, как их сеньор во второй раз объявил о смене присяги. Прежде чем отправиться под защиту своих границ, он назначил вместо себя во главе войска совершенно несчастного лорда Терина Гасалля. Это назначение не вызвало особой реакции в рядах, за исключением нескольких ругательств и пренебрежительного свиста.

На следующее утро Эйн насчитала немногим больше тысячи оставшихся дульсиан, а за следующую неделю дезертировали ещё больше половины. Лорд Терин предсказуемо оказался никчёмным командиром, и потому я поставил герцога Гилферда над тем, что осталось, сформировав третью когорту армии и соединив их с кордвайнцами. К моему удивлению, лорд Терин безропотно принял необъявленное понижение. По правде говоря, я постоянно ожидал, что он последует примеру большинства своих солдат и сбежит, однако каждый день он стоически, хоть и несчастно, садился на лошадь и ехал вместе с остальными.

Из плюсов оказались обильные припасы, которые привезли с собой дульсиане: длинный обоз повозок, нагруженных всевозможным провиантом. Поскольку многие дульсиане бежали, остальные припасы можно было распределить среди войска Короны, для поддержки на пути к побережью.

Линию марша я определил так, чтобы держаться как можно ближе к северному берегу реки Кроухол, а паэлитов и всадников Уилхема отправлял прикрывать наш правый фланг. Я не питал надежды, что наше присутствие ещё не замечено, и об этом не доложили Эвадине. В голове постоянно крутился вопрос о том, что она будет делать, услышав эту новость. Если бы её войском командовал я, то посоветовал бы немедленно двинуться на юг. Лучше выступить и устранить эту новую угрозу, прежде чем те, кто пострадал от плохого правления восходящей-королевы, сплотятся под знаменем Алгатинетов. Впрочем, Эвадина всегда отличалась непредсказуемостью и, как мне казалось, теперь станет ещё более непредсказуемой.

Я надеялся набрать рекрутов во время похода к побережью, но каждый день Уилхем и Джалайна возвращались с новостями о пустующих фермах и деревнях. Одни стояли сожжёнными и разграбленными, а жители бежали или были убиты и оставлены гнить. Другие деревни просто покинули керлы, предпочитавшие неопределённость зимних пустошей жестокостям Восходящего войска. «Войско, которое я сам помог собрать, — постоянно горько напоминал я себе. — Это настолько же моё творение, как и её».

Конечно, в этом походе не обошлось без мертвецов, хотя они приходили и уходили раздражающе нерегулярно. Один раз я увидел одинокую, неясную фигуру, безмятежно и молча стоявшую на берегу Кроухола. Такие мне нравились гораздо больше, чем семьи, которые иногда бродили рядом с войском Короны или прямо через его шеренги. Я начал понимать различия между мёртвыми. Призраки постарше были либо безумны, либо равнодушны. Меньше всего молчали только что убитые, особенно семьи. Матери размахивали передо мной младенцами в тёмных и мокрых пелёнках. Отцы прижимали к себе шатающихся деток и предупреждающе рычали проходившим мимо равнодушным солдатам.

Со временем я научился скрывать, что знаю об их присутствии, чтобы не привлекать внимание. Это оказалась непростая задача, и мне пришлось воспользоваться трюком цепаря — петь, чтобы не слышать их голосов. Пел я всегда так себе, и мне не хватало репертуара Эйн, поэтому вскоре я переключился на чтение вслух всех научных трудов, поэзии и священных писаний, какие только мог вспомнить. Солдаты неминуемо заметили, что человек, которого они теперь называли Маршал Писарь, бормочет себе под нос, и так я приобрёл совершенно незаслуженную репутацию набожной души. Некоторые наиболее преданно настроенные люди воодушевились моими декламациями, увидев во мне достойного защитника Ковенанта, превращённого в ересь тиранией Лжекоролевы. Но, по крайней мере, декламации помогали мне не слышать призрачные голоса, даже если самих призраков изгнать из виду я не мог.

Через двенадцать дней после встречи с дульсианами мы добрались до устья Кроухола, где я приказал построиться в боевой порядок перед наступлением на портовый город Ярнсаль. В сообщениях Шильвы Сакен говорилось, что это место является рассадником мятежных настроений против восходящей-королевы, особенно среди торгового класса. За несколько недель до этого Шильва доставила им письмо от принцессы-регента, в котором недовольным советовали воздержаться от открытого восстания до тех пор, пока войско Короны не окажется в пределах видимости их стен. Похоже, они лишь частично прислушались к предупреждению, поскольку паэлиты вернулись с новостями о пожарах и беспорядках, когда нам оставался ещё целый день пути.

Я поручил герцогу Гилферду вывести всех рыцарей и кавалерию вперёд, чтобы оказать повстанцам всю возможную помощь, а сам повёл ускоренным маршем нашу пехоту к городу. Ещё я отправил паэлитов на север, чтобы те отражали любые продвижения на юг сил Эвадины.

Достигнув города, я увидел, как над стенами поднимаются столбы дыма, хотя и не настолько густые, как в Куравеле, а значит, они не могли указывать на общий пожар. Гилферд встретил меня у главных ворот, его лицо было покрыто грязью и сажей, а на рукавицах виднелись пятна засохшей крови. Над ним на зубчатых стенах надвратной башни было подвешено за лодыжки около двух десятков тел. Все раздетые донага, а их голую кожу покрывали красные полосы от недавно перенесённых пыток. За воротами улицы гудели от эха гневных безумных голосов.

— Они тут мстительные, — объяснил Гилферд. — Гарнизон Лжекоролевы решил остаться и дать бой. И неплохо держались, пока не приехали мы. Они заперлись в таможенном доме и отбили несколько нападений горожан. А когда мы прибыли, они все бросились в атаку. Долго не протянули. — Он дёрнул головой в сторону висящих тел. — Это были сборщики налогов и несколько Возрождённых просящих. Толпа по-прежнему неистовствует и ищет большего. — Челюсть Гилферда сжалась, когда он подавил отвращение и ярость. — Пытался их успокоить, но не вышло.

— Мы проследим за этим, милорд, — сказал я ему. — Вы здесь отлично сегодня поработали. — Я повернулся к Тайлеру и указал на висевшие трупы. — Срежь их. А я поведу роту на охрану доков. С остальными расчистите улицы, да не церемоньтесь там. Разрушенный порт нам ни к чему.

Для полного подавления беспорядков потребовалось четыре роты пехоты, а также и посохи, и плети, в разумной мере, конечно — и только тогда кровожадная толпа отказалась от своих мстительных развлечений. Судя по загадочным стенаниям нескольких несчастных душ, явленных мне пером, стало ясно, что большинство жертв погибло либо в процессе урегулирования обид, либо просто были невиновными, и их затянул вихрь беспричинного насилия.

Масштабный пожар также затронул несколько складов в порту, лишив войско Короны припасов и вынудив нас задержаться в ожидании флота Шильвы Сакен. Они прибывали частями в течение следующих восьми дней, а я наблюдал за горизонтом в поисках одного конкретного судна. Наконец, с утренним приливом показалась «Морская Ворона» и с нехарактерной медлительностью подошла к причалу. Когда она приблизилась, я увидел оборванные паруса, раскачивающиеся развязанные канаты и местами почерневшие доски корпуса. С растущим беспокойством я разглядывал палубу, пока с некоторым облегчением не увидел стройную фигуру Тории.

— Видала она деньки и получше, — крикнул я, когда корабль причалил к пристани.

Но Тория ничего мне не ответила, а лицо у неё было мрачнее тучи. Я быстро пересчитал её команду и понял, что не хватает примерно половины. Из оставшихся у некоторых были забинтованы головы или конечности.

— Фаринсаль — всё, — сказала мне Тория, спускаясь по сходне. По нетвёрдой походке и впалым глазам я понял, что она не спала много дней.

— Всё? — спросил я. — Ты имеешь в виду пал?

— Нет, — устало и нетерпеливо ответила она. — Я имею в виду — всё. Разрушен. Сожжён. Разграблен и растащен. — Тория закрыла глаза и чуть пошатнулась, так что я протянул руку, чтобы её поддержать. — И люди тоже, насколько мы могли судить. Тех, которые не сгорели, выстроили на пристани, перерезали им глотки и сбросили в гавань.

Она сглотнула, повернулась и окинула болезненным взглядом обожжённые борта своего корабля.

— Мы догружались, когда они пришли. Лорайн приказала лорду обмена укрепить город перед осадой, но тот считал, что обязан быть верным восходящей-королеве. И потому, когда показалось войско Ковенанта, он распахнул ворота. Насколько я поняла, его убили первым, а затем начали обыскивать весь город. Судя по всему, у сумасшедшей суки было виде́ние, будто бы Фаринсаль настолько пропитан влиянием Малицитов, что только огонь и кровь могут его очистить. Гавань была забита кораблями Шильвы, поэтому выбраться оттуда до того, как солдаты добрались до причалов, оказалось невозможно. С причала в нас бросали огненные стрелы, поджигали снасти. Потом напали на лодках. — Голова Тории опустилась ещё ниже. — Это был ужасный бой, в котором погибли мои и первый, и второй помощники, и ещё множество людей, прежде чем мы сбросили этих гадов с корпуса и отправились в открытое море. Пришлось самой сюда править. — Она провела рукой по немытой голове. — Было нелегко.

— Другие корабли выбрались?

— Несколько. Видела, как ещё многие сгорели. Считай, Элвин, что твои пути снабжения значительно сузились.

— Шильва?

— Её там не было. Последний раз, как я о ней слышала, она выторговывала припасы в Ольверсале. Похоже, сёстры-королевы не рады восходящей-королеве. Ходят слухи, что она отправила им злобное письмо. В любом случае, они наверняка открыты к торговле с королём из Алгатинетов. Хотя цены будут высокими.

— Тебе удалось доставить послание Лорайн?

— Несколько недель назад. Никакого ответа, разумеется. Похоже, Лжекоролева разделила свою армию. Отправила одну часть разорять порты за поддержку того, что она назвала Походом Малицитов. А другую возглавила сама, и последний раз её видели, когда она направлялась прямиком в за́мок Амбрис. Прости, Элвин. — Тория помолчала, сочувственно поморщившись. — Думаю, Мать Лисица уже заперта в своей норе.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В Ярнсале пришлось задержаться из-за необходимости собрать припасы, и все эти хлопоты я переносил с мучительным нетерпением. Мне очень хотелось взять всех рыцарей, кавалерию и паэлитов, и сломя голову мчаться к за́мку Амбрис. Однако нехватка продовольствия для поддержания таких сил в полевых условиях и почти уверенность, что Восходящее войско будет значительно превосходить нас числом, вынудили меня ждать.

Говоря строгим военным языком, я должен был признать, что наше продвижение в Шейвинскую Марку улучшило положение войска Короны. Только в Ярнсале под знамёна Алгатинета встало несколько сотен добровольцев, и ещё больше ежедневно прибывало из близлежащих деревень. Разумеется, пополнение наших рядов повлекло за собой сопутствующее увеличение наших потребностей в припасах. Помимо основной потребности бо́льшего количества еды, у многих новобранцев не было надлежащего оружия. Наши кузнецы заняли кузницы в порту и с обычным трудолюбием приступили к изготовлению необходимых клинков, но чтобы полностью вооружить каждого солдата, требовалось время, и поэтому мне приходилось ещё больше ждать.

Чтобы облегчить переживания, я отправил Тайлера с горсткой разведчиков проверить подступы к за́мку Амбрис.

— Держитесь в лесу, — предупредил я его. — Ты знаешь все лучшие укрытия, но у неё есть такие глаза, которых нет у других, так что двигайся постоянно. Не останавливайся нигде больше, чем на полдня. Мне нужно знать, сколько человек осаждает за́мок. Как только получишь точные цифры, езжай на юг и разыщи меня на прибрежной дороге.

Леанора во время нашей задержки занималась созданием своего двора на более формальной основе. Заняв особняк казнённого купца, она назначила Эйн главой канцелярии — эта должность давала фрейлине власть над всеми аспектами королевского хозяйства. Пажи и слуги различных рангов набирались должным образом из горожан, которые были слишком старыми или слишком молодыми для солдатской жизни. А ещё Леанора, стремясь произвести впечатление королевской власти, начала выслушивать прошения от местных жителей, которых было много. Сборщики налогов Эвадины захватывали имущество без разбора, и принцесса-регент изо дня в день терпеливо выслушивала вариации одних и тех же требований о реституции. Эйн старательно записывала данные каждого просителя, и всех отправляли восвояси с королевским указом, обещавшим компенсацию по окончании военных действий. А тем, кто время от времени осмеливался возражать против задержки, Леанора резко отвечала, что день реституции наступит раньше, если они присоединятся к Войску Короны.

К концу нашей третьей недели в Ярнсале в гавань, наконец, зашёл широкий торговый корабль Шильвы Сакен. В отличие от «Морской Вороны» на нём не наблюдалось явных повреждений, но выражение лица его капитана всё равно было мрачным.

— Ваше величество, все северные порты для нас закрыты, — сказала она Леаноре, когда её привели в королевские покои. — Одни постигла та же участь, что и Фаринсаль. Другие брошены, а люди из них сбежали ещё до прибытия войска Ковенанта. С той стороны на помощь рассчитывать не приходится. Однако, — Шильва натянуто и настороженно улыбнулась, вытаскивая из кармана тяжёлого матросского плаща свёрнутый пергамент, — я принесла новости, которые могут оказаться хорошими, по крайней мере, частично.

Она начала опускаться на колено, протягивая пергамент Леаноре.

— Госпожа Шильва, просто расскажите мне, — сказала принцесса-регент. — Сути будет достаточно.

— Я привезла послание от сестёр-королев Аскарлии, — сказала Шильва, разворачивая свиток. — Они поздравляют вас с недавними победами и очень осторожно признаются, что желают положить конец правлению восходящей-королевы. Судя по всему, на свои недавние дипломатические шаги по отношению к ней, сёстры-королевы получили определённо нежелательный ответ. В этой связи они предлагают полноценные и постоянные поставки всех материалов, необходимых для обеспечения быстрого и справедливого триумфа вашего величества. В знак доброй воли сюда вскоре прибудет дюжина аскарлийских кораблей, нагруженных оружием и провиантом. За ними последуют и другие, как только их условия будут выполнены, поскольку, естественно, они ожидают адекватной компенсации за свои усилия.

— Естественно, — эхом отозвалась Леанора, поморщившись. — Позвольте угадаю: династия Алгатинетов оставит все претензии на Фьордгельд, а за любые поставки придётся платить втридорога?

Шильва, извиняясь, кивнула.

— Ваше величество, я правда старалась договориться, но…

— Не сомневаюсь, вы сделали, что могли. — Леанора взглянула на Элберта, который смиренно пожал плечами, и выпрямила спину. — Миледи, — сказала она, повернувшись к Эйн. — Прошу вас, подготовьте ответ сёстрам-королевам с согласием на все их условия. Я также потребую свидетельство о возведении в дворянство госпожи Шильвы, которая в дальнейшем будет известна как леди Шильва, герцогиня морей и командующий Королевским флотом.

Как и многие преступники, которых я когда-либо встречал, Шильва Сакен была циничной душой. И всё же, когда весь смысл слов Леаноры дошёл до неё, я увидел, как она вздрогнула, стараясь скрыть эмоции. Быстро моргнув, она опустилась на колени и низко склонила голову.

— Для меня честью будет принять это назначение, ваше величество.

«Сначала Лорайн, а теперь Шильва», размышлял я. «Обе герцогини». Я чуть улыбнулся тому любопытному факту, что две самые важные женщины в жизни Декина Скарла достигли того, чего не достиг он. Мне нравится думать, что ему хватило бы терпения найти это забавным.

С прибытием аскарлийских кораблей войско Короны и его союзники, наконец, получили достаточно продовольствия, чтобы начать марш на север. Я обсуждал с Леанорой возможность обратиться к сёстрам-королевам за воинами, а также оружием и продовольствием, но она быстро отвергла эту идею.

— Это напоминает мне то, что говорил мой отец, — ответила она. — Пригласи аскарлийцев на пир, и они выживут вас из дома, а потом заявят, что их обманули. Кроме того, я думаю, что по нашим землям сейчас и без того разгуливает достаточно чужеземцев, вы так не считаете, лорд Писарь?

Армия снова держалась прибрежной дороги, а перемена погоды несколько облегчила наш переход. Морозный воздух зимы чуть потеплел, растапливая свежий снег, но оставался при этом достаточно холодным, чтобы дорога не превращалась в грязную трясину. Во время марша через Алундию длинная извивающаяся колонна могла проходить десять, а то и двенадцать миль в день. Теперь нормой стали пятнадцать. У меня появилось искушение надавить на них ещё сильнее, но я боялся последствий истощения нашего большого контингента едва обученных новобранцев.

Другим, менее желательным последствием изменившегося климата стал густой покров тумана, навалившегося с моря на пятый день выхода из Ярнсаля. Я надеялся, что он исчезнет к вечеру, но туман задержался на несколько дней, скрывая большую часть ландшафта, мешая разведке и жутко омрачая настроение солдат. Я приказал замедлить шаг и чаще делать привалы для отдыха, чтобы армия оставалась собранной — от альбермайнцев этого было легче добиться, нежели от каэритов. Паэлиты, которых всегда раздражало ярмо командования ишличен, были склонны совершать обширные объезды окружающих земель. Таолишь и вейлишь вели себя немногим лучше: они целыми группами исчезали на несколько дней в поисках добычи на охоте или просто из желания исследовать эту удивительную страну огороженных полей и домов причудливой формы.

— Они воины, а не солдаты, — сказал Рулгарт в ответ на мои жалобы. — А ещё не стесняйтесь пригрозить им поркой за непослушание. Очень хочу посмотреть на их реакцию.

Наш шаг замедлился ещё сильнее, когда мы вышли на скалистое, извилистое побережье среднего Шейвина. Здесь море прорезало в берегу глубокие бухты, создавая пейзаж из высоких утёсов и многочисленных ручьёв, и некоторые были слишком глубокими для лёгкого перехода вброд. К счастью, этот регион уже много лет считался владениями Шильвы, и отозвавшиеся на её призыв контрабандисты знали каждую скрытую бухту и каждое место для высадки. Поэтому войско Короны по-прежнему хорошо снабжалось, хотя для этого требовались многочисленные перерывы на марше.

Пускай я и беспокоился об угрозе засады на этой сложной местности с её многочисленными лощинами и оврагами, но армия прошла без происшествий. Джалайна несколько раз возглавляла патрули и сообщала, что поблизости нет врагов, однако стойкий туман заставлял меня поставить её уверенность под сомнение. Поэтому я вздохнул с облегчением, когда сквозь клубы тумана заметил на севере холмы, частично покрытые лесом. Чтобы как можно быстрее выйти на открытую местность, я приказал ускорить темп и до полудня усиленно гнал войско Короны. Смешанные роты ветеранов и неиспытанных добровольцев герцога Гилферда растянулись в тылу, по большей части нарушив весь строй, отчего мне пришлось отдать приказ остановиться, чтобы консолидироваться.

— Лорд Писарь, я бы очень хотел, чтобы вы позволили мне выпороть нескольких, — тихо пробормотал мне Гилферд, когда я проехал назад вдоль колонны, чтобы проверить, как он справляется. Кордвайнская и дульсианская пехота построились нормально, в то время как остальных — толпу усталых новичков, склонившихся под тяжестью оружия и рюкзаков — их капитаны выстраивали в неровные шеренги. — Мой дед тоже избегал плети, и это едва не стоило ему герцогства. Мой отец такой ошибки никогда не повторял.

— Милорд, плеть поможет выпрямить несколько спин, — ответил я, — но не завоюет сердца. Нужного эффекта можно добиться и уменьшением их платы, и сокращением порции бренди… — Я замолчал, поскольку что-то в тумане привлекло мой взгляд — из дымки показалась одинокая фигура. Туман был слишком густым, а расстояние слишком велико, чтобы разглядеть лицо, но фигура и походка выглядели пугающе знакомыми. «Так и знал, что из него получится беспокойная душа», внутренне вздохнул я.

— Вы что-то увидели, милорд? — спросил Гилферд, озадаченный моим внезапным вниманием к клубящемуся туману.

Фигура остановилась в полусотне шагов, мрачно выжидая, хотя черты лица всё ещё оставались скрытыми. Этой встречи, видимо, было не избежать. Я чувствовал удручающую уверенность, что если просто проигнорирую его и поеду дальше, то он последует за мной, пока я не соглашусь поговорить.

— Минутку, — сказал я. Утрен тут же проделал свой сверхъестественный трюк, прочитав мои намерения, и помчался вперёд, без необходимости щёлкать поводьями или пинать его пятками.

— Ну у тебя и зверюга, — заметил дух, когда Утрен остановился. — Где ты его украл?

— Он сам себя дарит, — ответил я, удивлённый тембром своего голоса по отношению к человеку, который на самом деле никогда не был мне другом. По моим наблюдениям, мертвецы часто отвлекаются и склонны к сумбуру, а их связь с миром живых ненадёжна. Однако призрак капитана Элбирна Суэйна демонстрировал яростную, даже неумолимую сосредоточенность, а его жёсткий взгляд, практически как и в жизни, переполняло знание того, кто он, и что он. Это вызвало у меня странную ностальгию.

— И это ты называешь доспехами? — продолжал он, окидывая едким взглядом смесь альбермайнских и каэритских кольчуг и пластин доспехов, покрывавших моё тело. — Выглядишь как мартышка.

— Служат неплохо. — Я закашлялся, видя на его лице обвинение, которое требовало ответа. — Офила, — начал я, вглядываясь в туман позади него и боясь того, кто ещё мог появиться следом. — Она не оставила мне выбора…

— Я знаю, — оборвал он. — И не волнуйся, Писарь, она умерла, довольствуясь своими заблуждениями.

— Надо было остановить её, — сказал я, переключаясь на другую возможную причину его появления. — В Куравеле. Надо было спасти тебя…

— Мне самому надо было спасти себя, как и многих других. Я здесь не затем, чтобы судить тебя, Писарь. Я здесь ради своего искупления. Здесь я расплачиваюсь за ложь, которую говорил себе, за слабость и трусость своего бездействия.

— Так ты знал, что она такое? Даже раньше меня знал, что Эвадина служит Малицитам?

— Я знал, что наше дело было ложью. Видел, как растёт жестокость женщины, в которую вложил всю свою веру. Я видел, какой королевой она станет. И ничего не сделал.

Утрен смущенно фыркнул, когда Суэйн шагнул ближе. Я задался вопросом, могут ли паэла видеть мёртвых, или огромная лошадь просто почувствовала мой нарастающий страх. Тем не менее, он остался на месте, когда призрак подошёл, глядя на меня со смесью сильной нужды и мрачной укоризны.

— Мы оба потерпели неудачу, — сказал он. — Я из-за своей веры в неё, а ты из-за любви. Можешь тешить себя заблуждениями, будто твоя любовь умерла, Писарь, но я-то вижу, что она по-прежнему горит. Такие вещи очевидны для глаз мертвеца. Чтобы покончить с этим, тебе надо убить в себе эту часть. Чего бы это ни стоило. Даже если это будет означать, что ты больше никогда не полюбишь. — Он потянулся вверх, чтобы сжать мою руку. Его пальцы, нематериальные, словно дым, прошли сквозь мои латные перчатки, но я почувствовал ледяную ласку его прикосновения. — Понимаешь?

Я попытался высвободить руку, но его хватка была крепче тисков. После смерти Суэйн, как оказалось, остался так же силён, как и при жизни. От его прикосновения по моей руке и груди расходилось онемение, ужасный холод просачивался в мышцы и вены, тянулся к сердцу.

— Понимаешь? — требовал ответа Суэйн.

— Да! — прохрипел я сквозь стиснутые зубы.

Суэйн хмыкнул и отпустил меня. Шагнув назад, он бросил на меня последний пристальный оценивающий взгляд, и отвернулся.

— Кстати, — сказал он, снова растворяясь в тумане. — Тебе следует позаботиться о своих боевых порядках. Приближается герцог Вирулис, и он очень хочет произвести впечатление на свою королеву. — Затем он исчез, потерявшись в сером вихре. Возможно, он до сих пор странствует, но, как и у Декина, его дела со мной были навсегда завершены.

Я прислушался, ожидая услышать стук копыт или топот марширующих ног, но разобрал только слабый ропот солдат Гилферда. У Утрена, однако, чувства были гораздо острее моих. Огромный конь резко, утробно фыркнул, немного приподнялся на дыбы и встряхнул головой, раздувая ноздри. Этого хватило, чтобы рассеять любые скудные сомнения, и мы развернулись и галопом помчались к всё ещё не построенным отрядам Гилферда.

— Трубите боевое построение! — сказал я ему. — Три ряда! Стройте своих рыцарей на правом фланге!

Герцог колебался недолго, и от моего мрачного резкого голоса сразу встряхнулся. Он натянул поводья и помчался вдоль своего отряда, выкрикивая приказы, от которых ветераны вскакивали, а новобранцы метались в замешательстве. Дульсианские и кордвайнские роты вскоре выстроились в три шеренги — впереди пикинёры, за ними алебардщики, а позади них — солдаты с кинжалами.

— Рядовой Спиннер! — выкрикнул я, заметив жонглёра в нескольких дюжинах шагов. — Скачи к лорду Уилхему. Скажи ему, что нас вот-вот атакуют. Ему надо возглавить войско Короны и выстроить для битвы. Когда передашь это, отвези предупреждение лорду Рулгарту и принцессе-регенту.

Адлар с побледневшим лицом напряжённо кивнул и галопом умчался в туман. Глядя ему вслед, я едва мог разглядеть через мглу ближайшие роты войска Короны и решил, что расстояние тревожно велико.

— Эй, вы! — крикнул я кучке околачивавшихся поблизости новобранцев. — А ну вытащить пальцы из жоп и строиться в шеренгу! Живо! — яростно рявкнул я, и они хотя бы зашевелились. — Вы, сволота, присягнули знамени Алгатинетов, потому что хотели возмездия, — взъярился я на остальных. — Что ж, вот ваш шанс! — Продолжал я бранную обличительную речь, пока они бежали в строй. — Встань прямо, говноед! — Утрен остановился, дав мне прорычать зловещую команду долговязому юноше, ковылявшему в первую шеренгу. От его дрожащих рук на древке пики оставались пятна пота. Он уставился на меня немигающими глазами, и его кожа приобрела болезненный оттенок, что указывало на скорое извержение кишечника или желудка. Я не стал и дальше его запугивать, а вместо этого наклонился ниже и твёрдо положил руку на его покрытое кольчугой плечо.

— Кого ты потерял? — спросил я.

— И м-мать, и сестру, милорд, — сказал он, и на его желтушном лице мелькнула гримаса стыда. — Возрожденцы заперли их в доме и бросили факелы на соломенную крышу. Они, видишь ли, опоздали на утреннее прошение.

Я крепче сжал ему плечо.

— Подумай о них, когда будешь убивать этих уёбков. — Парень кивнул и выпрямился. — Думайте о всех, кого потеряли! — продолжал я, крича уже всей роте. — Обо всём, что у вас украли! Обо всех, кого убили! Думайте об этом и ликуйте, ибо теперь у вас есть шанс в полной мере получить расплату — кровью!

В их последующих криках отчётливо слышалась решимость, но стояли они всё ещё слишком неровно, изогнутым полумесяцем между ротой ветеранов-кордвайнцев справа и войском Короны слева. Но, по крайней мере, этот пробел заполнился, и они теперь стояли твёрдо. Я мог только надеяться, что ненависть поддержит их в том, что грядёт.

Утрен снова фыркнул громче прежнего и повернулся мордой к окутанной туманом пустоте на западе, роя землю копытами. Тогда я услышал их — ровный гул множества мчавшихся галопом лошадей. Судя по всему, герцог Вирулис хотел одной победоносной атакой сбросить в море врагов своей королевы. Вытащив меч, я попытался направить Утрена обратно к шеренге. Однако паэла было с места не сдвинуть. Вместо этого он выбивал копытами всё больше дёрна и всё яростнее тряс головой.

— Спокойно, — сказал я, проведя рукой по напряжённым мышцам его шеи. — Здесь лучше не оставаться. — Я повернул бёдра, чтобы направить его в сторону. Вместо этого Утрен взвился на дыбы, громко и вызывающе заржав. На это раздались решительные крики солдат-новобранцев позади меня.

— Мы с вами, лорд Писарь! — выкрикнул один, и его поддержал целый хор голосов.

Я в ответ поднял меч над головой, одновременно бесплодно дёргая поводья Утрена. Однако он, похоже, совершенно не обращал внимания на моё растущее беспокойство от перспективы оказаться в одиночку перед полномасштабной кавалерийской атакой. Поскольку грохот несущихся на меня лошадей и доспехов становился всё громче, я оказался перед выбором: остаться в седле или покинуть спину Утрена ради безопасности за линией столкновения.

Как раз тогда я узнал важнейшую истину о трусости и о героизме, а именно: грань между ними настолько тонка, что её невозможно увидеть. Легенда о герое возникает по большей части случайно, в результате стечения событий, не оставляющего пути к отступлению. Так и вышло, что миф об Атаке Писаря в битве при Утёсах родился не из-за храбрости, а из-за нерешительности. Поскольку, пока войска герцога Вирулиса мчались всё ближе — невидимые, но почти оглушительные в своей ярости, — я потратил на секунду больше, чем следовало бы, на размышления о преимуществах прыжка со спины Утрена ради недостойного бегства в сравнительную безопасность за линию боя. Небольшая задержка позволила ему сделать выбор за меня.

Когда огромный конь помчался галопом, меня так затрясло в седле, что, видимо, создалось впечатление, будто я размахиваю мечом, приказывая следовать за мной. Новобранцы закричали ещё громче, и я, повернув голову, увидел, как они бросились за мной. Благодаря Утрену я создал дыру в рядах войска Короны.

— Стой, тупое животное! — ругался я, а он нёс меня всё дальше. Огромный конь лишь снова заржал и ускорил шаг. Услышав нарастающий шум слева от себя, я догадался, что атака Вирулиса достигла центра рядов войска Короны, и в тумане эхом разнеслась знакомая, уродливая музыка битвы. Какофония сталкивающихся плоти и металла, перемежающаяся криками и воплями боя, оказалась непреодолимой приманкой для Утрена. Фыркнув, он свернул, взметнув чёрным фонтаном дёрн, и снова бросился безудержным галопом. Я ожидал, что в любую секунду врежусь в стену противостоящей кавалерии, но первые пятьдесят шагов или около того мы не встретили никого. Я начал подумывать, что мы уже беспрепятственно пролетели через всю схватку, но затем прямо перед нами из дымки возник силуэт конного рыцаря в доспехах.

Он ехал на прекрасном боевом коне впечатляющих размеров, прямо и ровно держа копьё для атаки. За открытым забралом я увидел рычащее лицо человека, настроенного на битву и полностью готового обеспечить победу восходящей-королевы. Он был настолько сосредоточен, что до последнего мига не замечал приближения Утрена.

Паэла чуть замедлился, прыгнул, обрушил массивное переднее копыто на голову коня рыцаря, разбив тому череп, и зверь эффектно упал наземь. Прежде чем Утрен бросился дальше, я увидел, как рыцарь упал, а его шея выгнулась под фатальным углом, как только он коснулся земли. Впереди показалась другая фигура — этот смог развернуться и встретить атаку до её начала. Я наклонился в сторону, увернувшись от укола копья, и готовился ударить по голове его владельца, но Утрен всей своей тушей с ошеломляющей силой отбросил в сторону и лошадь и всадника, прежде чем я успел нанести удар.

Мы помчались дальше, и паэла сокрушал всё больше и больше лошадиных черепов и сбивал с ног всё новых всадников, появлявшихся из тумана. Я обменялся ударами только с одним рыцарем — высоким парнем, которого смутно помнил по свите герцога Вирулиса в Каменном Мосту. Прекрасный наездник, он сумел как остановить своего скакуна, так и заставить его отойти в сторону, получив лишь скользящий удар бока Утрена.

Высокий рыцарь с криком махнул булавой в сторону моей головы — неверный выбор цели, поскольку моя смерть никак не спасла бы его от ярости Утрена. В любом случае, я отбил удар, а мой меч скользнул вверх и с такой силой врезал по запястью в латной рукавице, что булава выпала из его руки. Я занёс меч для удара по лицу, но прежде, чем успел его нанести, Утрен развернулся, встав на дыбы и обрушил оба передних копыта на плечи и шею противостоящего скакуна. Хрустнули кости, и изо рта менее крупной лошади хлынула кровавая пена. Высокий рыцарь попытался скатиться с седла, но копыта Утрена оказались быстрее. Они снова опустились, раздавив нагрудник и шлем, и всадник с лошадью повалились на землю. Неустрашимый паэла поднимался на дыбы и наносил удары, пока от нашего врага не осталась лишь куча искорёженного металла и разорванной плоти.

На мгновение утолив жажду битвы, Утрен побежал прочь от кровавой бойни, дыхание клубящимися облаками вырывалось из его морды. Я осмотрел туманный ландшафт в поисках новых врагов, но не увидел ни одного, в то время как грохот боя продолжал бушевать. По большей части шум доносился с запада, указывая на то, что основная тяжесть атаки Вирулиса пришлась на центр войска Короны. Я мог приписать это только туману, ведь даже такому ярому фанатику, как герцог Рианвеля, никогда не хватило бы глупости бросить кавалерию в самую сильную точку врага.

Нестройный топот множества сапог заставил меня обернуться назад, где я увидел беспорядочную массу моих новобранцев. Справа от них я мельком заметил, как намного более стройные ряды кордвайнцев разворачиваются на месте. Ещё дальше по крикам и трубам капитанов герцога Гилферда становилось ясно, что он также вывел вперёд остальную часть своего отряда. Мне оставалось только посмеяться над иронией своей удачи. Благодаря Утрену мне удалось организовать почти идеальный фланговый марш, который давал возможность поймать нашего врага в ловушку.

— Стройся! — крикнул я новобранцам. Наблюдая за тем, как они пытаются собраться в строй, я знал, что любой приказ повернуть влево будет пустой тратой воздуха. — Стойте здесь, — велел я им, указывая мечом через плечо. — Враг пойдёт оттуда. — С этими словами я помчался к кордвайнцам, выкрикивая их капитана.

— Вот ваш якорь, — сказал я ему, указывая на чуть более ровные ряды новобранцев. — Поверните влево и заходите противнику в тыл.

Когда они двинулись дальше, я почувствовал, как Утрен подо мной напрягся. Очевидно, он ещё не полностью утолил свою тягу к хаосу и чувствовал возможность большего. Я намеревался разыскать Гилферда, чтобы поручить ему отрезать врагу пути отхода, но сдался неизбежному, когда Утрен снова пустился галопом. Пока мы мчались сквозь туман, воздух пронзило несколько арбалетных болтов, предположительно выпущенных войском Короны. Какофония резких звуков битвы во всём её безумии стала теперь такой громкой, что заболели уши. Туман всё ещё оставался слишком густым, чтобы понять масштабы борьбы, уже очень скоро показавшейся из мглы, и тогда всё перед глазами наполнилось извивающейся массой бронированных фигур и лошадей, которые выгнули, но ещё не сломили ряды войска Короны. Мне удалось бросить лишь мимолётный взгляд, прежде чем Утрен с головой бросился в схватку.

Его копыта проломили череп очередной лошади, а потом он вцепился зубами в поднятую руку рыцаря и не отпускал, пока я не вонзил меч в незащищённую щель на локте. Рыцарь громко закричал, но вскоре стих, исчезнув под кучей тел. Я уклонился от лезвия меча и ответил ударом сверху, помяв шлем и заставив его владельца наполовину выпасть из седла. Утрен встал на дыбы и замахал копытами, расчищая путь, а затем понёс меня дальше через сражение. То, что последовало за этим, осталось в моей памяти едва постижимой мешаниной: смутные воспоминания о жестоких схватках, кричащих людях и лошадях, которых сбивал с ног могучий зверь подо мной. И несмотря на все аплодисменты, обрушившиеся на меня в тот день, я без стыда признаю, что, если бы не свирепость Утрена, я наверняка присоединился бы к призракам, которые меня преследовали.

Когда всё насилие вдруг кончилось, это случилось поразительно внезапно. Помню, как вытащил кончик меча из забрала рыцаря, почувствовал на лице жаркий поток крови, а потом понял, что мы с Утреном остались одни, и драться больше не с кем. Паэла снова громко заржал, поворачиваясь вокруг, а я немного пришёл в себя и понял, что на самом деле мы окружены. От массы врагов вокруг нас отделяло несколько ярдов. Землю усеивали павшие лошади и рыцари, и некоторые всё ещё подёргивались или молотили руками и ногами, тщетно пытаясь подняться, несмотря на ужасные раны. Битва по-прежнему бушевала где-то позади. Я предположил, что это кордвайнцы атакуют остановившуюся кавалерию с тыла. И всё же в этом маленьком уголке поля боя, всего на мгновение, воцарилась тишина.

Я втянул воздух в лёгкие, и напряжение от недавнего сражения вызвало острую боль от груди до ног. Я увидел, что Утрен получил порезы на боках, и пена на них окрасилась в бледно-красный цвет. Однако он об этом явно не тревожился, вскидывал голову и вызывающе фыркал. Многие рыцари вокруг нас вздрагивали от его жестов, а некоторые даже отступили. А ещё я увидел за поднятыми забралами несколько сердитых, полных ненависти лиц. У меня не было времени надеть шлем, и многие из них знали меня в лицо. Сочетание страха и отвращения вызвало у меня извращённый смех.

— Вы же клялись умереть за неё! — Насмехался я над ними, дёрнув мечом, чтобы забрызгать ближайшего кровью. — Вам бы сказать мне спасибо, чокнутые ебланы!

Тут они зашевелились, но не от гнева, а в ответ на выкрикнутую команду. Этот звук привлёк моё внимание к высокой фигуре в доспехах, ехавшей на лошади сквозь толпу. Коня на дыбах на его шлеме было ни с чем не перепутать, как и его резкий, наполненный ненавистью настойчивый голос.

— Пропустить! Предатель мой!

Герцог Вирулис Галмейн прибыл вершить правосудие от имени своей королевы.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Просматривая различные рассказы о том, что произошло в тот день, я неоднократно поражался лени и откровенной нечестности, каковая проявляется во многих бездарных писаках, претендующих на звание учёных. Большинство из них с полной уверенностью и со ссылками на предполагаемых свидетелей рассказывают о впечатляющем вооружённом столкновении, случившимся между писарем и герцогом на этих кровавых утёсах. Каждый удар и контрудар описывается с разной степенью абсурдности. Некоторые утверждают, будто бы я, сравнив размеры наших скакунов, благородно настоял на том, чтобы сражаться с Вирулисом пешим, дабы не получить слишком большого преимущества. Другие будут доказывать, что я сразил его одним ударом. И то и другое утверждение нелепы. Я бы с радостью посмотрел, как Утрен топчет этого назойливого фанатика. Кроме того, каким бы опытным я ни был, но сомневаюсь, что одного удара моего меча хватило бы, чтобы свалить этого ублюдка. Нет, дорогой читатель, хотя мне и больно разочаровывать любое неоправданное ожидание, очевидным фактом является то, что мы с герцогом Вирулисом вообще не сражались в тот день. Хотя мне бы очень хотелось.

Я действительно напрягся, пока Вирулис ехал сквозь толпу, а Утрен энергично ёрзал подо мной. Но прежде чем он успел приблизиться на расстояние удара меча, позади него раздался сильный шум. Я уже слышал раньше этот характерный перекрывающийся хор сталкивающейся плоти и лязга металла, который означал, что Рианвельский тыл подвергся атаке кавалерии.

Вокруг нас ранее нерешительная масса рыцарей беспорядочно рассыпалась, пытаясь развернуть своих скакунов. В суматохе я потерял Вирулиса из виду. Несколько его знаменосцев попытались претендовать на честь уничтожить Писаря-Предателя, а один даже напал на меня с поднятым топором, но Утрен рванулся вперёд и отбросил противника в сторону. И снова моё сознание потерялось в водовороте битвы, а мир превратился в залитый красным кошмар с вопящими яростными лицами и рубящими клинками.

В чувство меня привела боль от пореза на лбу, и к этому времени число врагов вокруг меня значительно сократилось. Под копытами Утрена хрустнули кости, когда он добил спешившегося рыцаря. Лезвие моего меча стало красным от рукояти до кончика, а рука онемела от напряжения. Звук, похожий на звон колокола, привлёк мой взгляд к сэру Элберту Болдри, вонзавшему свой меч в шлем и голову рианвельца в дюжине шагов от меня. Судя по трупам позади него, стало ясно, что Королевский защитник проложил впечатляюще смертоносный путь, пробираясь ко мне. За его спиной драка продолжалась: плотная группа всадников металась в ярости, которая должна была разжечь боевую жажду Утрена. Однако, прежде чем паэла снова бросился в атаку, борьба утихла, рианвельцы остановились посреди боя, как будто в ответ на какой-то сигнал. Что бы это ни было, оно явно истощило последние запасы их мужества, поскольку все они бросились бежать.

Утрен немедленно помчался в погоню, не обращая внимания на пару десятков кровоточащих ран на боках. Когда мы приблизились к месту прерванного боя, причина бегства наших врагов стала ясна. Герцогское знамя Рианвеля лежало на земле, разорванное и забрызганное грязью и кровью. Рядом лежал сам герцог, пронзённый насквозь сломанным копьём в живот. Моё мрачное удовлетворение от этого зрелища быстро сменилось полным ужасом, когда я увидел тело, лежавшее рядом с павшим герцогом.

Поскольку Утрен всё ещё намеревался продолжать резню, мне пришлось покинуть его спину — я жёстко приземлился на бок, но почти не почувствовал этого. С трудом поднявшись на ноги, я заковылял по красным лужам к упавшей фигуре. Рука Вирулиса лежала у него на груди. Я оттолкнул её, обнаружив, что нагрудник под ней залит кровью.

— Ублюдок… попал мне в подмышку, — ухмыльнулся Уилхем, демонстрируя красные зубы. — Воткнул копьё… насквозь… и всё равно… он не помер…

Раздался пронзительный, панический голос, зовущий лекаря, и в этом голосе я узнал свой, только когда у меня начало болеть горло.

— Лежи спокойно, — прохрипел я Уилхему, который тщетно попытался встать. Поспешный осмотр его раны показал, что она глубокая, и кровь всё ещё хлещет. Схватив упавшее знамя герцога, я оторвал полосу, чтобы остановить поток, и заткнул ею рану, вызвав у Уилхема болезненный крик.

— Я бы предпочёл… — простонал он, — не… умирать в грязи… Нахожу это… довольно… недостойным.

— Нихуя ты не умираешь! — зарычал я на него и снова принялся звать лекаря.

— Мы за ним приглядим, — сказала Джалайна, появившись возле Уилхема, и Адлар подошёл следом за ней. На первый взгляд казалось, что лекарь нужен ей самой, настолько сильно её лицо окрасилось в неприятный красноватый оттенок бурого. Приглядевшись повнимательнее, я вздохнул с облегчением, когда стало ясно, что кровь не её. Адлару повезло меньше — его шея и куртка перепачкались красным из-за глубокого пореза вдоль линии подбородка.

— Лорд Писарь, — сказал тихий деловой голос, и я повернулся к нависшей надо мной высокой фигуре сэра Элберта. — День ещё не закончен. Солдаты ждут ваших приказов.

Он кивнул в сторону окутанного туманом поля на северо-востоке, откуда слышался мерный топот марширующих ног. Герцог Рианвеля и его рыцари были побеждены, но его пехота, очевидно, осталась неустрашимой. Я услышал этот ужасный, ненавистный речитатив, эхом разлетавшийся в дымке:

— Живём за Леди! Бьёмся за Леди!

Моим первым побуждением было ответить Элберту пренебрежительным оскорблением, ведь в тот момент я мог видеть только расфокусированные глаза Уилхема и бледнеющие черты его лица. Однако Джалайна знала, как меня отвлечь.

— Очнись! — рявкнула она, крепко хлопнув ладонью мне по лбу. — Ты позаботься об этом, — она дёрнула головой за плечо, а потом подошла и взяла Уилхема за руки, — а мы позаботимся о нём.

Я смотрел, как они с Адларом утаскивали Уилхема — из его раны по-прежнему текла кровь на истоптанное усеянное трупами поле — пока Элберт многозначительно не кашлянул.

— Соберите своих всадников, — сказал я ему. — Постройтесь на правом фланге. Я присмотрю за пехотой. Вы знаете, где лорд Рулгарт?

Элберт хотел было покачать головой, но замер, когда речитатив наших приближавшихся врагов резко сменился нестройными криками тревоги. Я не видел никакой битвы, но в тумане эхом разнёсся свист множества стрел, за которым тут же последовал скверный грохот сражения.

— Думаю, есть мыслишка об их местоположении, — сухо прокомментировал Элберт.

Чтобы организовать пехоту войска Короны в штурмовую линию, мне потребовалось гораздо больше времени, чем хотелось бы — это раздражало и вынудило раздать немало подзатыльников самым отстающим солдатам. Мой неоправданный гнев был направлен не по адресу, поскольку они только что отразили тяжёлую атаку, не претерпев ни единого прорыва своих рядов. Многие отдали за это свои жизни, а у большинства людей, которых я собрал в строй, остались кровоточащие шрамы, как свидетельства ожесточенных сражений. Тем не менее, в моём сознании с ужасающей ясностью вырисовывалось обмякшее тело Уилхема, и мне не терпелось завершить это дело. К счастью, к тому времени, когда я смог отдать приказ выдвигаться, выяснилось, что лорд Рулгарт и таолишь сделали всю работу за нас.

Позже я узнал, что каэритам удалось сохранить достаточно дисциплинированный строй, приближаясь к линии Рианвеля с тыла. Лучники вейлишь начали стрелять и нанесли из своих луков ужасающий урон, причём, туман им, очевидно, не помешал. Однако, когда два войска столкнулись, весь порядок исчез, и вспыхнула общая рукопашная схватка, которая идеально подходила таолишь. К тому времени, как войска Короны достигли места происшествия, осталось лишь несколько групп несгибаемых рианвельцев, каждая из которых быстро уменьшалась под непрерывным дождём каэритских стрел. Заметив поблизости одну особенно большую группу, я повёл к ней две роты войска Короны. Эти рианвельцы сопротивлялись решительно, строй держали крепко, как стена, продолжая выкрикивать свои речитативы о Помазанной Леди. Однако прежде чем мы к ним подошли, каэриты обрушили на них настоящую бурю стрел. А таолишь набросились на поредевшие шеренги рианвельцев и очень быстро их зарубили.

Я провёл войско Короны ещё на четверть мили, обнаружив только трупы и ползающих раненых. Настроение было настолько испорчено тревогами за Уилхема, что я не возражал, когда солдаты останавливались, чтобы прикончить этих несчастных кинжалом или секачом. Когда, наконец, мы вышли на луг без тел, я приказал остановиться. По рядам разошлось осознание победы, возвещая ликование, поначалу прерывистое, но вскоре нарастающее, которое разнеслось эхом по затуманенным землям. Словно в ответ туман, наконец, начал рассеиваться, и над головой замерцало скрытое золотое сияние солнца. Солдаты набожных взглядов начали объявлять это знаком благосклонности Серафилей. «Если бы так, — кисло подумал я, — то с их помощью мы могли бы всё закончить намного раньше».

Радостные крики продолжались, и из рассеивающегося тумана вышел Утрен. Его шкура была перепачкана кровью, но голову он держал так же высоко, как и прежде. Когда я взобрался ему на спину, крики войска Короны стали ещё громче. Пики и секачи пронзали воздух, и я слышал, как моё имя скандировали так же, как прежде Восходящее войско скандировало имя Эвадины. Я почти ненавидел их за это.

Уилхем Дорнмал лежал на подстилке из шкур под навесом, поднятым на вершине утёса. Холстина хлопала на сильном ветру, а внизу по камням били волны, создавая впечатляющий эффект. Уилхем отказался от различных обезболивающих смесей, предложенных лекарем, раздражённо отмахнувшись от парня, и заявил о желании встретить свой конец с ясной головой. Усталый, забрызганный кровью лекарь — в прошлом просящий ортодоксального Ковенанта, с многолетним стажем в несчётных войнах — снёс мои яростные оскорбления со стоицизмом, свойственным его профессии.

— Это просто укол! — отчаянно шипел я на него. — Я видел, как люди вставали и от худшего.

— Простой укол, который разрезал два его самых важных сосуда, милорд, — тихим и осторожным тоном ответил лекарь. — Они находятся глубоко в теле, до них не добраться и не зашить. Мне очень жаль. — Он поклонился и сделал шаг назад. — Прошу простить меня, нынче многие души нуждаются в моей заботе.

— Просящий Делрик мог бы его спасти, — сказал я, гневаясь всё сильнее. — Если бы у тебя была хоть капля его умений…

— Элвин… оставь беднягу в покое, — тихо прохрипел Уилхем. — Он нужен… в другом месте.

Лекарь снова поклонился и сунул в мою руку маленькую склянку.

— Если боль усилится, — прошептал он. — Это облегчит уход.

Я убрал склянку в карман и опустился возле Уилхема, глядя как Джалайна прижимает тряпку к его лбу. Вряд ли от этого был какой-то толк, но, похоже, ей нужно было чем-то заняться. Эйн, очевидно, не могла отвлечься и поэтому постоянно бродила вперёд-назад, иногда скрещивая руки, иногда нет. Разведчики и всадники Уилхема — те, кто выжил в атаке на рианвельских рыцарей — сидели неподалёку, передавая друг другу бутылку. Адлар Спиннер, судя по его виду, был уже пьян, что, по крайней мере, избавило его от боли от длинного зашитого пореза, тянувшегося от уха до подбородка.

— Мы победили… так я понял? — спросил Уилхем, и этот вопрос он задавал уже в третий раз.

— Да, — ответила Джалайна. — Великая победа. Благодаря тебе.

— Герцог… — глаза Уилхема расфокусировались на миг, а потом он моргнул и заговорил снова. — Надеюсь… его похоронили… со всеми почестями?

Ещё один вопрос, который он уже задавал. Понятия не имею, почему это его так волновало.

— Да, — сказал я, хлопая его по руке. — Со всеми почестями. — На самом деле Леанора приказала отделить голову герцога-предателя от тела и насадить на пику, а потом издала указ о передаче его земель, богатств и титулов Короне. По крайней мере, по закону герцогство Рианвель теперь принадлежало династии Алгатинет. Примут ли это люди, которые там жили, это был совершенно другой вопрос, и мне не хотелось его обдумывать. Сейчас мне хватало и одной войны.

— Ты помнишь… тот день в за́мке Уолверн, Элвин? — спросил Уилхем, моргая тусклыми глазами. — Тот день, когда они притащили таран… против стен?

— Помню, — сказал я.

— Я едва… не сбежал… знаешь. — Он облизнул губы и изогнул их в кривую улыбку. — Уже лошадь оседлал… и всё такое. Если бы стены пали…

— Но они не пали, — оборвал я. — И тебе не пришлось бежать.

Он нахмурился, очевидно собираясь поспорить, но я увидел, как он упустил эту мысль и глубже опустился в свои шкуры. Какое-то время он дрейфовал между оцепенением и бодрствованием, вспоминая былые времена, но его слова становились всё более невнятными.

— Тот загадочный аскарлийский громила… как там он себя называл?

— Маргнус Груинскард, — ответил я. — Тильвальд.

— Он самый. Я чувствовал что-то… с ним не так… что-то магическое.

— Это не просто чувство. Я бы сказал, что он был в это погружён. Именно так он и захватил Ольверсаль.

— Ольверсаль… — Уилхем безрадостно усмехнулся. — Вот это была ночка… Мы спасли её, да проклянут нас за это мученики.

— Мы не знали.

— Неужели? — Он посмотрел на меня, и на секунду в его глазах мелькнула ясность. — Или мы просто… не хотели знать?

Мне оставалось только беспомощно смотреть на него в ответ, едва сдерживая смесь гнева и вины.

— Что ж, — сказал он, моргнув, и отвернулся, — по крайней мере, я умру… в какой-то мере искуплённым. Надеюсь, Серафили заметили… — Уилхем замолчал, его внимание привлек новоприбывший на эти поминки по ещё не умершему. Десмена Левилль, нерешительной походкой напряжённо подошла к вершине утёса, плотно закутавшись в плащ от ветра. Её лицо, покрытое синяками и царапинами, полученными в недавнем бою, представляло собой невыразительную маску, свидетельствующую о жёстком контроле.

— Ты пришла, — сказал Уилхем, умудрившись приветственно приподнять руку. — Спасибо.

Десмена остановилась в нескольких шагах от него, встретив взгляд Уилхема с той же яростной неприязнью, которую всегда ему демонстрировала.

— Мой брат… — начала она, остановившись, чтобы прокашляться, и потом выдавила: — Мой брат хотел бы, чтобы я пришла.

— Наверное. — Уилхем поманил её ближе. — Подойди. У меня есть… пара слов для тебя.

Джалайна отступила назад, когда Десмена подошла к Уилхему, и теперь её лицо выражало явную настороженность. Я встал, чтобы уйти, поняв, что это личный разговор, но Уилхем жестом пригласил меня остаться.

— Мне нужен… свидетель… завещания сего умирающего человека.

Повернувшись к Десмене, Уилхем сделал глубокий неровный вдох.

— Я, Уилхем Дорнмал, опальный и лишённый наследства сын лорда Артера Дорнмала, настоящим даю последнее завещание. Я хотел бы, чтобы все знали, что ещё мальчиком я рассказал своему отцу о местонахождении разыскиваемого за измену некоего Вильдара Редмайна, знаменитого мастера боевых искусств, отца Алдрика Редмайна и Десмены Левилль, бывшего слуги в доме моего отца. Тайком я последовал за Алдриком и его сестрой до дома, где скрывался их отец, раненный в недавней стычке. Когда я сообщил эту информацию моему отцу, мастер Редмайн был схвачен… — Уилхем снова закашлялся, и его губы окрасились красным. Я протянул было флягу с водой, но он отмахнулся и, запинаясь, хрипло продолжил: — И… по закону Короны, его казнили. Я надеялся… — в голосе Уилхема послышался всхлип, из уголка рта полилась струйка крови, — … тем самым завоевать признание отца. В чём… меня, как всегда, постигло разочарование. Я знаю… и брат и сестра подозревали друг друга в… этом, и потому, настоящим завещанием… я всем открываю правду.

Он, задыхаясь, умолк, а Десмена молча смотрела на него.

— Я никогда, — сказала она наконец — ни разу не подозревала своего брата. Но всегда подозревала тебя.

Губы Уилхема изогнулись в слабой улыбке.

— И ты была права…

Десмена зловеще зарычала, подходя к кровати, но остановилась, когда мой меч вырвался из ножен.

— Миледи, прошу вас отступить назад, — сказал я, подняв клинок к её горлу.

Она зыркнула на меня и снова повернула к Уилхему свой пылающий лик.

— Ты совершенно бесполезный, подлый негодяй, — проскрежетала она. — Как часто умоляла я брата зарезать тебя, словно больного ягнёнка. Уж я-то порадуюсь твоей смерти. — С этими словами она развернулась и зашагала прочь.

— На самом деле, — пробормотал Уилхем, — она восприняла это лучше… чем я ожидал. Ты запишешь… всё это. Запишешь, Элвин?

— Как пожелаешь. — Я взял его за руку, которая оказалась холодной, а вскоре будет ещё холоднее. — Хотя перспектива записывать ложь и раздражает мои научные наклонности. — Я улыбнулся, когда его лоб чуть изогнулся. — Это ведь был Алдрик? Он сказал твоему отцу, где искать Редмайна. Тот, наверное, слишком часто его бил.

— Не только бил. Алдрик… уже вырос достаточно… и понял, что интерес Редмайна к дочери… далеко не… естественный. Удивительно, как такая отважная душа могла быть настолько… чудовищной. Но с другой стороны…, — он снова невесело усмехнулся, закашлявшись, и кровь брызнула на укрывавшее его одеяло, — это урок… которой мы оба… учили слишком долго, а?

Тогда его тело затряслось, и лицо порозовело от последних остатков крови.

— Думаю, — проворчал он, — стоит попробовать… из той склянки лекаря… пожалуйста.

Я поднёс склянку к его губам, он проглотил всё до последней капли, прежде чем обмякнуть, теряя последние силы. Он задержался совсем ненадолго, свет угасал в его глазах, и лишь один последний раз в них снова расцвела жизнь. Слова, которые сопровождали это, были такими слабыми, что мне пришлось приложить ухо к его губам, чтобы уловить их.

— Ты же знаешь… тебе придётся убить её, да? Даже если… это будет стоить… жизни твоему… сыну.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Мы положили Уилхема в братскую могилу вместе со всадниками, павшими в атаке. Всего их было двенадцать. Ортодоксальные просящие произнесли слова, которые я едва расслышал, после чего мы засыпали их землёй. Это была лишь одна из нескольких таких могил, выкопанных в тот вечер, хотя большинство из них заполнили рианвельскими трупами. Эйн подсчитала, что потери войска Короны составили около четырёхсот человек. Потери наших врагов она оценила примерно в три тысячи. Мёртвых каэритов сосчитать было невозможно, поскольку таолишь быстро унесли их в ближайший лес и уложили среди деревьев. Следующую ночь каэриты и большая часть войска спокойно отдыхали. Я и раньше замечал, что победившие армии склонны погружаться в мрачные размышления, как только угасает первоначальный прилив триумфа. Однако это спокойствие не разделяли паэлиты, которые собрались вокруг больших костров и всю ночь что-то яростно выкрикивали.

— Что они празднуют? — спросил я Эйтлиша. Его я увидел на границе света от костров, когда из любопытства дошёл до лагеря паэлитов. — Не помню никого из них на поле боя.

— Они не празднуют, — объяснил он. — То, что ты видишь, это ритуал позора.

Снова взглянув на множество фигур, окружавших ближайший костёр, я увидел, что большинство из них частично или полностью раздеты. Кроме того, казалось, что все держат в руках ножи. Пока я смотрел, воин-паэлит, злобно оскалив зубы, выкрикнул что-то на диалекте, который я не до конца понял. Однако, пока этот парень разглагольствовал, я уловил слова, похожие на каэритские, означающие «обязательство» и «позор». Когда его обличительная речь закончилась, воин тут же полоснул себе по груди и упал на колени.

— Он принёс клятву умереть в битве, — пояснил Эйтлишь. — Как и все они. Опоздание на это поле бойни — большое пятно на их чести, и они могут провести остаток своей жизни, пытаясь отмыть его. — По мрачности его рельефного лица я догадался, что он тоже несёт на себе бремя этой вины. В конце концов, каэрит с равнин по-прежнему оставался каэритом.

— Тогда, — сказал я, почувствовав, что мне плевать на его горе, — надеюсь в будущем они соблаговолят оставаться с армией.

Он прищурился в ответ на упрёк, прозвучавший в моём тоне, но ожидаемый язвительный ответ не слетел с его губ. Вместо этого он перевёл взгляд на север.

— Ты чувствуешь, Элвин Писарь? — спросил он тихим голосом, в котором слышалась тревожная нотка неуверенности. Из всех недостатков Эйтлиша нехватки уверенности я за ним не замечал.

— Что? — сказал я, глядя на окружающие поля. Как всегда, проклятие каменного пера было непостоянным, и ни одного бродячего мертвеца ещё не показалось, но я сомневался, что удастся избежать этой ночью какого-либо посещения. «Пожалуйста», умолял я перо. «Пусть это будет не Уилхем» …

— Сложно описать, — ответил Эйтлишь. Он помолчал, сосредоточенно хмуря лоб, что уже граничило со страхом. — Что-то происходит к северу отсюда. Скопление ваэрит.

— Эвадина обладает силой, и ты это знаешь. Силой Малицитов, и она ждёт нашего прихода. Через несколько дней армия встретит Восходящее войско. — Я тяжело вздохнул от усталости. — То-то кровавый будет день.

— Я чувствую твою ужасную женщину, Элвин Писарь, и мне удивительно, что ты не разглядел глубину её злобы. Но сейчас я ощущаю нечто большее. Соединение путей, перекрёсток, где судьба встречается с судьбой, и определены все варианты будущего. И я не знаю, чем это закончится.

Теперь его лицом управлял страх, глаза расширились и смотрели вперёд. Это было настолько непохоже на всё, что я о нём знал, что я почувствовал, как пячусь назад.

— Никогда ещё не случалось войны с определённым исходом, — сказал я. — Но мы сильны, как численностью, так и решимостью. Я всё думал, выстоит ли эта армия, когда наступит битва, и сегодня получил ответ. Мы отправимся к замку Амбрис, победим нашего врага, и там я потребую своего сына. — Я наклонил голову и повернулся, чтобы уйти. — А сейчас у меня есть острая потребность напиться…

— Я заметил, что ты ни слова не сказал о том, чтобы убить её, — сказал Эйтлишь.

Я не стал медлить и зашагал в темноту, надеясь, что путешествие до моей палатки и приём бренди пройдут без вмешательства призраков.

К вечеру следующего дневного перехода над северным горизонтом уже поднималась длинная зелёная полоса Шейвинского леса. Вскоре после этого на дороге появились Тайлер и два разведчика с детальным отчётом о расположении восходящей-королевы у за́мка Амбрис.

— Всего от пятнадцати до двадцати тысяч, — сказал он. — Расположились в основном вокруг за́мка. По большей части пехота, насколько могу судить. Компания у них довольно разношёрстная. Толпа едва обученных керлов с вилами, топорами и тому подобным, и ветераны войска Ковенанта.

— Состояние осады? — спросил я.

— Никаких осадных машин, но они копают траншеи. Судя по трупам вокруг стен, они сразу попытались штурмовать за́мок, но у них ничего не получилось. — Узкое лицо Тайлера помрачнело. — А ещё там виселицы.

— Виселицы?

— Дюжина стоит на платформе вне досягаемости стрел с главных ворот, и на каждой висят тела. Похоже Лжекоролева захватила несколько верных герцогине Лорайн керлов. С начала осады она вешает по двенадцать человек в день.

«Наша миссия важнее, чем мы», однажды сказала она. Верит ли она в это до сих пор или её разум теперь полностью погрузился в мстительное безумие?

— Ладно, — сказал я Тайлеру. — Иди, отдохни…

— Там, хм, — Тайлер бросил через плечо многозначительный взгляд на лес, — кое-что ещё, капитан. Мы нашли посланницу, ожидавшую там, где дорога переходит в лес. Та сука-просящая из Рианвеля. Совсем одна, представляете себе. У неё флаг переговоров, иначе я бы убил её на месте.

— Её послание? — спросил я.

— Говорит, скажет только Писарю.

— Ладно. — Я бросился к Утрену. — Посмотрим, что она скажет.

— Нехорошо это, что бы там ни было, — высказала Джалайна. — Лучше, если позволишь мне пойти туда и убить её.

— Такой поступок не для лорда, командующего армией, которая ведёт священный поход справедливого правосудия. — Забравшись на Утрена, я подъехал к ней, пока она залезала на свою паэла. — Но, — добавил я, подъезжая ещё ближе, — если я вдруг почешу подбородок, можешь спокойно расколоть ей череп.

Злобный, вызывающий облик просящей Ильдетты производил бы более сильное впечатление, если бы её лошадь, испуганная нашими паэла, не ёрзала в постоянном волнении. Я не чувствовал склонности ни к вежливости, ни к традиционным ритуальным обменам любезностями, обычным для таких случаев. И она тоже. На лице женщины отражалась ненависть к человеку, убившему её брата. Хотя, учитывая глубину её фанатичной привязанности к Эвадине, вряд ли выражение лица было бы менее жестоким, если бы я оставил того гада в живых.

— Изложи своё дело, — сказал я, положив руку на луку седла Утрена.

— Моя королева посылает дар, — ответила она, и её губы изогнулись от удовольствия в миг, когда она потянулась к чему-то, лежавшему на коленях. На вкус Джалайны её руки двигались слишком быстро. Её паэла дёрнулась вперёд, а Джалайна подняла молот для смертельного удара. Но прежде, чем удар достиг цели, лошадь Ильдетты, и без того напуганная, встала на дыбы, опрокинув наездницу со спины, развернулась и ускакала в лес.

— Стой! — рявкнул я Джалайне, которая уже занесла руку, чтобы ударить Ильдетту. Я увидел, что у той руках нет оружия. Вместо этого она сжимала маленький холщёвый свёрток. — Принеси это мне.

Ильдетта с Джалайной со взаимной ненавистью посмотрели друг на друга, и Вдова носком боевого молота подхватила свёрток, вырвав его из рук просящей. Ещё до того, как развернуть его, я с тошнотворной уверенностью понял, что найду. «Скопление ваэрит», — сказал Эйтлишь, и, как всегда, не ошибся. Обёртка упала, открыв мешок грубой домотканой ткани, в котором были вырезаны два отверстия, чтобы получилась грубая маска.

— Если Писарь не явится один к за́мку Амбрис в течение десяти дней, — сказала Ильдетта, поднимаясь на ноги, — то ведьма умрёт. Если его армия войдёт в Шейвинский лес, она умрёт.

— Как… — Мой голос подвёл меня, и мне пришлось собрать волю, чтобы выдавить слова с губ: — Как вы её захватили?

— У меня не спрашивай, предатель, — сказала Ильдетта. — Ты получил вызов моей королевы. Отвечай, да или нет. Что касается меня, то я с радостью посмотрю, как она горит. — Она в последний раз насмешливо поклонилась мне и зашагала обратно по Королевскому тракту в мрачное укрытие леса. Я по-прежнему горжусь тем, что не приказал Джалайне пойти и забрать её голову.

— Я бы вам запретила, — протянула Леанора, — если бы считала, что вы послушаетесь.

Я намеревался ускользнуть ранним утром, но после ухода Ильдетты Джалайна направилась прямиком к принцессе-регенту с детальным отчётом о наших переговорах. Вскоре после этого Элберт и Рулгарт явились в мою палатку с вызовом к королевской особе.

— Всё равно запретите, — сказала Эйн, от волнения забывшая этикет. Она отошла со своего места рядом с Леанорой и смотрела на меня с такой тревогой, что мне взглянуть на неё было тяжело.

— Я должен идти, — сказал я ей чуть упрашивающим голосом, что совершенно не помогло развеять её страхи.

— Она тебя убьёт! — Бешеный взгляд Эйн метался с одного лица на другое в поисках поддержки. — Вы все это знаете.

— Писарь, с этим трудно поспорить, — сказал Рулгарт. — И эта армия придаёт большое значение своему командиру.

— Милорд, я уверен, такое же значение они придадут и вам.

Рулгарт от перспективы моей кончины вёл себя куда мрачнее, чем я ожидал.

— Сомневаюсь. После ваших неразумных выходок на утёсе трудно соперничать с легендой. И вряд ли удастся держать их под контролем, пока вы мчитесь на верную казнь.

— И каэриты здесь не задержатся, — прогремел Эйтлишь. Его огромное тело занимало значительную часть королевского шатра, и всё равно ему приходилось нагибаться, чтобы не упираться в брезент над головой. Он впервые присутствовал на совете, и было странно, даже комично видеть его таким неловким. — Как только они узнают, что Доэнлишь в лапах этой ужасной женщины, они тут же отправятся ей на помощь.

— Так не говори им, — сказал я.

Он удостоил меня испепеляющим взглядом.

— Я здесь не единственная душа с ваэрит. Другие уже почувствовали то, что чувствую я. Очень скоро они поймут причину. И к тому же, я не стану лгать своему народу. Это я оставлю вам.

— Если не можешь их остановить, то хотя бы задержи, — сказал я, оборачиваясь к Леаноре. — И войско Короны, насколько сможете. Это всё, о чём я прошу, ваше величество. Что касается неизбежности моей смерти, то я не думаю, что в этом цель Лжекоролевы.

— Если она не собирается убивать тебя, — сказала Джалайна, пригвоздив меня суровым укоризненным взглядом, — то что же она собирается делать?

— Попытается переманить меня на свою сторону. А когда у неё не получится… — я пожал плечами, — на самом деле я не знаю, что она сделает. Но знаю, что она убьёт Доэнлишь, если меня там не будет, чтобы это остановить, а я этого не позволю.

— Доэнлишь, о которой вы говорите, — сказала Леанора. — Наш народ знает её как Ведьму в Мешке?

— Да, ваше величество. Мы думали, что она просто торгует амулетами и снадобьями, но для каэритов она значит гораздо больше. — Я взглянул на Эйтлиша. — Если ей будет причинён какой-либо вред, то их реакция будет… экстремальной по своей природе.

— И вы обменяете свою жизнь на её? Вы настолько многим ей обязаны?

— Это не вопрос долгов или обязательств. — Я замешкался. Связь между мной и Ведьмой в Мешке сложно было объяснить, даже самому себе. — Я верю, что она творит добро в этом мире. Такую душу необходимо беречь.

Леанора вздохнула и откинулась на своём троноподобном стуле. Это была простая, прочная вещь — его изготовил кто-то из плотников поопытнее, маршировавших с войском Короны, и потому не блистал величием и роскошью трона, на котором когда-то восседал брат Леаноры. Тем не менее, мне казалось, что в этом маленьком шатре, на этом стуле, она выглядела гораздо более царственно, чем король Томас когда-либо чувствовал себя в своей самой пышной комнате и в позолоченных нарядах. И это не было врождённым качеством, а скорее накопленным авторитетом и опытом, заработанными в результате бедствий и неудач. До сего момента я служил этой женщине ради выгоды, ради общей цели. Теперь же впервые почувствовал, что она действительно может справиться с задачей установления мирного правления на этой вечно беспокойной земле. Её агрессивный сын — иное дело, но его лучше было отложить на потом.

— Хорошо, — согласилась принцесса-регент. — Лорд Элвин Писарь, сим поручаю вам передать королевское послание Лжекоролеве Эвадине Курлайн. Ей приказано распустить свою армию и выдать себя на суд согласно законам Короны по обвинению в государственной измене и массовых убийствах. Новости о вашей миссии будут объявлены войску Короны через день после вашего отъезда. После этого не могу дать вам никаких гарантий, сколько времени им понадобится, чтобы идти к за́мку Амбрис, с моего разрешения или без оного.

Я кивнул и повернулся к Эйтлишу.

— Сможешь задержать каэритов на день?

— Если я это сделаю, то какие гарантии, что ты убережёшь Доэнлишь?

— Никаких, кроме обещания, что я сделаю всё, чтобы её спасти.

Мышцы его широкого лица напряглись, а на виске запульсировала жилка, свидетельствуя о жестокой внутренней борьбе.

— Один день, — сказал он, пристально глядя на меня. — Но знай, когда этот день закончится, они отправятся за тобой со всей возможной скоростью. Таолишь быстры, но паэлиты быстрее, даже в лесу. И я поеду с ними.

Я уехал той же ночью, стремясь использовать всё отведённое мне время. Джалайна, Эйн и разведчики настояли, что сопроводят меня в лес. Утрен шёл размеренным, но не слишком быстрым шагом, пока небо не стало полностью тёмным, после чего мы разбили лагерь. Понятно, что настроение у костра было мрачным, и усугублялось тем, что Эйн часто плакала. Меня это одновременно нервировало и раздражало.

— Может, ты лучше споёшь? — спросил я, глядя, как она сидит на корточках и печально смотрит на огонь.

— Нет! — рявкнула она в ответ — её новоприобретённая женственная уравновешенность вновь сменилась подростковой раздражительностью. Гневно вытерев глаза, она встала и пошла к окутанным мраком деревьям.

— Она не понимает, зачем ты это делаешь, — сказала Джалайна. — С другой стороны, и я тоже.

— Я делаю это по той же причине, по которой ты однажды пинками скидывала людей со стены, чтобы сломать им шеи. — Я пожалел и о тоне, и о словах в тот же миг, как они слетели с губ, и поморщился от боли, которую увидел на её лице. — Прости, — вздохнул я, двигаясь ближе к ней. — На самом деле я, наверное, знал, что всё к этому идёт. На этом пути у меня нет выбора, кроме как идти дальше.

— Как то, что каэриты называют «Кейр». — В голосе Джалайны я услышал неохотную, горькую уступку, осознание того, что с этого пути меня уже не свернуть. — Ты идёшь, чтобы встретить свою судьбу.

— Как скажешь. — Я сунул руку в куртку и достал спрятанный там завёрнутый в кожу свёрток. — Я должен попросить тебя сделать кое-что для меня, кое-что очень тяжёлое.

Я думал, что она от него отпрянет, но, когда я развязал завязки свёртка, вид каменного пера вызвал лишь озадаченное выражение на её лбу.

— Я думала, тебе нужно принести его к ней, — сказала она. — Возможно даже убить её с его помощью.

— Мне не подобраться достаточно близко. Её охранники наверняка меня обыщут. Думаю, лучше ему не попадать в её руки. К тому же… — я прикоснулся чувствительным пальцем к шипастым бородкам, удивляясь, отчего столь могущественная вещь кажется такой обычной, — думаю, оно уже сослужило свою службу на утёсах.

Джалайна кивнула и протянула руку к перу, но замерла, когда я продолжил говорить.

— Носить его нелегко. Оно может повлиять на тебя не так, как на меня. Я не знаю. Но если повлияет…

— То повлияет, — пробормотала Джалайна, взяв и перо, и его обёртку. Потом осмотрела его коротким, настороженным взглядом, завязала и отправила в свою сумку.

— Если… я не вернусь и не заберу его, — сказал я, посмотрев ей в глаза, чтобы убедиться, что она видит серьёзность моих намерений, — то пусть Тория отвезёт тебя к самому глубокому известному ей месту океана, и брось его туда.

Я наклонился к ней и поцеловал её в губы. Она приняла поцелуй, но меня в ответ не поцеловала. И ничего не сказала, когда я встал и пошёл, чтобы взобраться на Утрена.

— До рассвета ещё много часов, капитан, — сказал Тайлер.

— И мне нужно по полной использовать это время, — ответил я. Странно было наблюдать, как этот человек, которого я ещё не так давно презирал, ёрзает и подбирает слова прощания с человеком, которого он совершенно точно не ожидает больше увидеть, по крайней мере, живым.

— Паэлиты уже скоро будут здесь, — оживлённо сказал я, чтобы избавить его от необходимости придумывать прощание. Отстегнув меч, я бросил его Тайлеру. — Езжайте с ними и привези его мне к за́мку Амбрис.

— Хорошо, капитан. — Он и остальные разведчики опустились на одно колено и низко поклонились.

— Что бы дальше ни случилось, — продолжил я, — считайте себя очищенными от всех преступлений, которые мы вместе совершили, во всяком случае, очищенными настолько, насколько возможно.

Я коротко улыбнулся им, и Утрен пошёл к дороге. В это время из темноты выбежала Эйн и прижалась к моей ноге.

— Я написала тебе песню, — сказала она, глядя на меня яркими, влажными глазами. — Значит, тебе придётся вернуться. Иначе ты никогда её не услышишь.

Я наклонился, взял в ладони её лицо и стёр большими пальцами слёзы с щёк.

— Спой, даже если я не вернусь, — сказал я. — Скорее всего, другого завещания мне не видать.

Тогда Утрен бросился галопом, оттащив меня от неё, и с грохотом помчался по тёмному Королевскому тракту.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Я знал, что Утрен — существо огромной силы, но скорость, с которой он понёс меня к за́мку Амбрис, превосходила весь мой опыт. Многие мили тёмного леса пронеслись сплошным чёрным пятном, которое сменилось серым, когда рассветный свет начал ласкать деревья. Я мог только предполагать, насколько этот зверь знал или понимал нашу миссию. Однако, пока он несколько часов скакал без каких-либо признаков усталости, я почувствовал нарастающее ощущение, будто меня тянут, а не несут. Что-то влекло Утрена к нашей цели. Я вспомнил, что Эйтлишь рассказал о связи паэла с каэритами, о том, что происхождение этой связи оставалось загадкой. Теперь я подозревал, что к этому могла приложить руку Доэнлишь. Её истинный возраст был неисчислим и мог даже восходить ко временам сразу после Бича. Если так, то её ваэрит, по-видимому, обладал достаточной силой, чтобы просочиться в кровь последующих поколений этих великих лошадей.

Благодаря сверхъестественной быстроте Утрена путешествие, которое должно было занять три полных дня тяжёлой скачки, заняло чуть больше одного. Когда луна поднялась, став ярким диском, я увидел сквозь деревья мерцание костров войска Ковенанта.

Хотя мой скакун казался неутомимым, я таковым не был. Несколько раз я резко просыпался, после того как поддавался изнеможению. Однако каждый раз Утрену удавалось удержать меня в седле. Теперь же, когда наша цель была так близка, я начал натягивать его поводья, и, по крайней мере на этот раз, он согласился остановиться.

Утрен, как только я слез с его спины, встал на дыбы и недовольно фыркнул. Я протянул руку, успокаивающе похлопал его по боку и почувствовал, как дёрнулись его мышцы, а, подняв голову, увидел смущённый блеск в его глазах. Я отступил, и он двинулся вперёд, но тут же отошёл на несколько шагов назад, раздражённо вскинув голову, как будто его оттолкнул невидимый барьер.

— Она не хочет, чтобы ты приближался? — спросил я, наклонив голову в сторону костров.

Утрен снова фыркнул, порыл копытами землю, а потом, последний раз глянув в мою сторону, крутанулся и умчался галопом во мрак.

Осадные линии, окружавшие за́мок Амбрис, легко было различить даже ночью, поскольку их освещало множество факелов, полыхавших на укреплениях. Подойдя ближе, я разглядел характерные следы недавнего штурма — на стенах виднелись чёрные полосы, а земля между траншеями и стенами была усеяна следами битвы. На поле, заваленном трупами и испещрённом оперениями стрел и болтов, валялись сломанные лестницы. Массивные железные и дубовые ворота выглядели неповреждёнными, а знамя семьи Блоуссет вздымалось высоко над стенами, сигнализируя о том, что могучая резиденция Шейвинских герцогов даже не близка к падению. Виселицы, о которых говорил Тайлер, тоже легко было разглядеть: тела на них покачивались в ночном воздухе. Большинство повешенных были взрослыми, но двое оказались меньше и поэтому раскачивались сильнее.

Однако самым любопытным аспектом этого зрелища, который только усиливался по мере того, как я приближался к внешнему пикету войска Ковенанта, был запах. Все поля сражений в разной степени воняют. Те, что находятся на открытой местности, обычно пахнут взрытой землёй и дерьмом людей и лошадей, а потом приобретают тошнотворный привкус разложения. Осада производит смесь дыма, навоза и ароматов множества костров для готовки. Здесь же стоял иной запах, который больше напоминал мне трущобы Куравеля — затхлую, неприятную мешанину смрада немытых тел и открытых отхожих мест. Это говорило неряшливости, от которой Суэйн потянулся бы за кнутом.

Источник вони стал очевиден после встречи с первыми пикетами — пара алебардщиков Восходящего войска источала такой запах, который возникает только после нескольких недель, проведённых в одной и той же тяжёлой, частично бронированной одежде. Ещё их отличали косматые бороды и пряди немытых волос, торчавшие из-под шлемов. Тем не менее, солдатской бдительности им было не занимать. Оба быстро направили на меня своё оружие, как только я появился в круге света, исходящего от их факела. Судя по мгновенному рычанию, сорвавшемуся с их губ, оказалось, что я не нуждаюсь в представлении.

— Предательская мразь! — поприветствовал меня тот, что покрупнее, выходя вперёд, и угрожающе махнул алебардой. Его напарник подошёл к нему, настороженно, но столь же враждебно.

— Элвин Писарь, — сказал я, отвесив им вежливый поклон. — Явился в соответствии с вызовом восходящей-королевы. Полагаю, меня ожидают.

Они связали мне руки за спиной сильнее, чем казалось удобным, но в остальном старались не причинять никаких травм. Для сопровождения вызвали новых солдат, и все они оказались такими же вонючими и неопрятными, как и два пикетчика.

— Вы нынче даже не обыскиваете? — с отвращением спросил я, и в ответ услышал ворчание сержанта:

— Пусть предатель заткнёт свою грязную пасть, иначе я сам её заткну.

Этого парня мощного телосложения я смутно помнил по штурму Атильтора, и теперь же это событие казалось очень давним. Он наклонился ко мне, сверкая злобными глазами и оскалив жёлтые зубы, а я сморщился от вони у него изо рта и врезал лбом ему по носу. Когда он отпрянул назад, я бросил пытливый взгляд на лица других солдат. Все они выставили алебарды для смертельного удара, но никто, похоже, не собирался его нанести. Они могли бы избить меня древками своего оружия, но и этого не сделали. Даже сержант, когда закончил фыркать и плеваться кровью, ответил лишь ещё более зловещим взглядом, а не ожидаемым шквалом ударов.

— Никакого вреда Писарю-Предателю, да? — спросил я, натянуто ухмыльнувшись, чтобы скрыть тревогу. То, что слово Эвадины настолько их связывало, не предвещало ничего хорошего. Несмотря на всю ненависть этих людей, я увидел в их глазах странный свет. Это был почти тот же самый блеск, который я замечал даже во время первых проповедей Помазанной Леди — признак тех, кто потерялся в своей преданности. Но тогда это случалось мимолётно и, когда проповедь заканчивалась, взгляд людей снова становился почти нормальным. Теперь же казалось, что солдат Восходящего войска этот блеск не покидает. Не поэтому ли они так воняли? Даже элементарное омовение от последствий военной жизни отвлекало их от преданности королеве-мученице.

— Хватит бездельничать, — сказал я, добавив в голос властности. — Пойдём, куда шли.

Лагерь, через который меня провели, представлял собой зловонную трясину с колеями и грязными тропами, вьющимися между беспорядочно поставленными палатками. Грязные, небритые мужчины и растрёпанные женщины выстроились вдоль нашего маршрута, и всё громче выкрикивали мне осуждающие оскорбления. Однако, как и у солдат, окружавших меня, их ярость не переросла в насилие, настолько полной была их приверженность слову Воскресшей мученицы.

— Ты сгоришь, предатель! — верещала на меня одна женщина. Через порванную рубаху я видел её грудь, но она явно плевать на это хотела. Другие были одеты ещё хуже: мужчины с обнажённым торсом и полуголые женщины толпились вокруг, добавляя свои голоса к нарастающему шуму.

— Еретик! Клятвопреступник! Сжечь его!

Их бешеная ненависть нарастала, и я начал бояться, что она преодолеет силу их повиновения воле Эвадины. То и дело моим сопровождающим приходилось отталкивать особо жаждущих пытать, кордон солдат вокруг меня всё плотнее сжимался, а толпа сгущалась, и их нестройная ненависть неизбежно переходила в скандирование:

— Сжечь его! Сжечь его! СЖЕЧЬ ЕГО!

А потом, внезапно, всё прекратилось. Крики заглохли на полуслове, и люди вокруг меня — как солдаты, так и толпа — рухнули на колени. Мы подошли к центру лагеря, где на маленьком возвышении была поставлена большая палатка. Перед ней стояла единственная фигура, закутанная в плащ и капюшон, но все присутствующие чувствовали тяжесть её взгляда. Она ничего не сказала и не сделала никакого жеста, просто повернулась и исчезла в палатке, но после этого вся толпа осталась на коленях, а охранники провожали меня дальше в бессловесном молчании, как совершенно запуганные люди.

Дойдя до палатки, сержант, у которого всё ещё текла кровь из разбитого носа, отдёрнул полог и махнул головой, позволяя мне войти. Я заметил, что он старался не заглядывать внутрь. Проходя мимо него, я снова поморщился от запаха. Внутри Эвадина сняла плащ и теперь стояла, раскачивая большую, украшенную богатой резьбой колыбельку. Всё её внимание было приковано к обитателю колыбельки, и когда я вошёл, она не подняла глаз. В отличие от своих солдат, она выглядела чистой — лёгкая хлопковая рубашка, которую она носила под плащом, не была испачкана. И всё же на её лице я увидел морщинки, которых не было при нашем расставании — небольшие, но заметные уплотнения вокруг рта и глаз. Как и всегда с ней, я обнаружил, что они сделали её более привлекательной. Даже погрязшая в бесчисленных грехах, Эвадина Курлайн не могла не быть красивой.

— Твои солдаты — позорище, — сообщил я ей.

Эвадина сначала не ответила, продолжая раскачивать колыбельку. В её взгляде сквозила скорее заботливая очарованность, чем любовь.

— Неужели ты не хочешь посмотреть на своего сына, Элвин? — спросила она. Я обнаружил, что её голос сильно отличается от раздражающей, мучительной смеси ярости и предательства, звучавшей во время нашей последней встречи в Куравеле. Теперь она говорила спокойно, задумчиво, с оттенком усталости, граничащей с цинизмом.

— Осторожнее, — предупредил я, не двигаясь с места. — Вдруг твоя невменяемая паства подслушивает. — Я действительно хотел посмотреть на ребёнка в этой кроватке, но знал, что в этот момент он был всего лишь очередным инструментом в арсенале этой женщины. Я знал, что в нём она увидела ключ к восстановлению моей преданности. — Ты ведь не хочешь, чтобы они узнали, что плод твоей утробы — всего лишь бастард от разбойника?

— Они знают лишь то, что я пожелаю, и не задают вопросов. — Она впервые обратила на меня взгляд, и я с удивлением увидел, как она мне улыбнулась. Это была грустная улыбка, полная сожаления, которую я счёл искренней. — Я поняла, что это… нелегко, когда тебе не задают вопросов, чего ты никогда не избегал. Итак, у тебя есть последний шанс на это. Задавай мне любой вопрос, и я постараюсь ответить. Но сначала, пожалуйста, посмотри на своего сына.

На нетвёрдых ногах я подошёл к колыбельке, хотя дрожали они не из-за нескольких часов, проведённых на вздымающейся спине Утрена. Я не знал, что ожидал увидеть, когда посмотрю на ребёнка, которого мы произвели на свет. Может быть, что-то чудовищное? Мерзкое существо, искажённое злобой души его матери. Вместо этого я увидел всего лишь спящего младенца, который одной крошечной ручкой сжимал одеяльце, а крошечный большой палец другой сунул в рот. Всего лишь ребёнок, как и бесчисленное множество других, но в тот момент это было самое совершенное и красивое существо, которое я когда-либо видел.

— Он хорошо спит, — сказала Эвадина. — Немного ворочается, хотя в настроении может орать так громко, что разбудит мёртвых. И он умный, я вижу это в нём, даже в таком маленьком. То, как он смотрит на всё, так светло, с таким любопытством. У нас получилось нечто чудесное, так ведь, Элвин?

Я напряг связанные руки — мне очень хотелось дотянуться до кроватки, коснуться пальцем ладошки ребёнка на одеяле, почувствовать, как он схватит её. Я знал, что Эвадина видела, насколько мне это нужно, но не предприняла никаких попыток разрезать путы на моих запястьях. Она сожалела, но и жестокость была ей не чужда. Итак, мне оставалось только смотреть на ребёнка, теряясь в чуде чего-то настолько совершенного, возникшего в результате столь несовершенного союза, как наш.

— Да, — выдохнул я. — Чудесное.

— И это заставляет меня спросить: почему ты отвернулся от нас? Почему вступил в союз с нашими врагами?

Посмотрев на неё, я увидел на лице Эвадины ту же печаль, но теперь оно немного посуровело, и в глазах появился первый проблеск встречного обвинения.

— Ты обещала, что это я буду задавать вопросы, — сказал я.

Она напряглась, лицо ещё сильнее посуровело.

— Так задавай.

— Где Ведьма в Мешке?

Она насмешливо и удивлённо приподняла бровь.

— Так ты действительно отдал себя в мои руки только ради каэритской торговки амулетами?

— Она не просто торговка, как ты наверняка знаешь. И спрашиваю снова, где она?

— Надёжно связана, под хорошей охраной и невредима. Останется ли она в таком состоянии, во многом зависит от тебя.

— Как ты её схватила?

На этот раз поднялись обе брови, и с её губ слетел лёгкий смешок.

— Схватила её? Думаешь, я все эти месяцы прочёсывала королевство в поисках еретички? Я не хватала её, Элвин. Она вошла в этот лагерь две недели назад и потребовала аудиенции с восходящей-королевой.

— Которую, готов поспорить, ты не предоставила.

Ее весёлость угасла, и по изгибу лба я заметил, что ей стало немного неуютно.

— У меня есть дела поважнее, чем болтовня каэритской колдуньи…

— Нет, — перебил я. — Не в этом дело. Ты испугалась, а точнее что-то внутри тебя испугалось встречи с ней лицом к лицу. Думаю, ты ни секунды не провела в её присутствии.

Её лицо снова дёрнулось, на этот раз намного сильнее.

— Ты же чувствуешь её, да? — Настаивал я, подходя к ней ближе. — Ту тварь, которая тобой управляет. Возможно, ты всегда её чувствовала, но говорила себе, что это Серафиль, несмотря на то, как скверно она ощущается, несмотря на то, как она растёт с каждым совершённым тобой преступлением, с каждым кровавым шагом путешествия, которое привело тебя сюда…

Она всегда была сильной и умела применять насилие, но удар, который она нанесла мне в тот момент, говорил о том, что эта женщина изменилась, преобразилась. Её рука врезалась в центр моей груди с силой тарана. К счастью, она предпочла не сжимать кулак, иначе вряд ли я бы это пережил. Я почувствовал, как ноги оторвались от ковра, из лёгких в мгновение ока вышел весь воздух, и я приземлился на спину в нескольких футах от неё, не в силах вздохнуть, а в глазах потемнело. Из всех случаев, когда меня били, только сэр Алтус был ближе к тому, чтобы убить меня одним ударом.

Я пришёл в себя от громкого детского плача и резкой вспышки боли в груди. Сплюнув желчью, я сел и обнаружил, что Эвадина держит нашего сына, укоризненно наморщив лоб.

— Ты его расстроил, — сказала она, в точности как жена бранит глупого мужа. Если бы у меня и были какие-либо сомнения относительно тяжести её безумия, они исчезли бы в тот же миг. Эвадина Курлайн, которую я знал, теперь исчезла, её заменила сумасшедшая душа, которая воображала себя праведной королевой, служащей божественному. Я знал, что стена заблуждений, которую она воздвигла вокруг себя, стала слишком прочной преградой, которую невозможно сломать простыми словами, но всё же я чувствовал себя обязанным попытаться.

— Неуже… — хрипло начал я, и закашлялся. Сплюнув, я попробовал снова: — Неужели ты ни разу не задумалась о всех смертях, причиной которых стала? Обо всех трупах, оставшихся после тебя? Куравель и Фаринсаль сожжены вместе с мученики знают сколькими деревнями. Ты видела кровавую бойню, которую устроили в Оплоте Леди, или тебе было достаточно просто организовать резню издалека? Ты убила детей, Эвадина…

— Я делала то, что требовали от меня Серафили! — отрезала она так громко, что ребёнок в её руках завопил вдвое громче. Раздражённо вздохнув, она крепче прижала его и стала мягко покачиваться из стороны в сторону, шепча успокаивающие слова. — Тс-с-с, Стеван. Мамочка и папочка просто играют.

Внезапно то, как Эвадина держит его на руках, показалось мне отталкивающей, отвратительной пародией на материнство.

— Что ты ему расскажешь? — спросил я и застонал, поднимаясь на ноги. — В будущем? Как его мать начала Второй Бич, который клялась предотвратить?

— Нет, — резким, но спокойным голосом ответила она. — Я расскажу ему правду. Что его отец когда-то был добрым человеком, но еретики-каэриты совратили его на путь зла. И поэтому я покарала их огнём и мечом за их преступления, за то, что лишили меня человека, которого я любила, и за их пагубное служение Малицитам. Но начну я с той ведьмы, которую ты так любишь.

От отчаяния я устало поник, качая головой.

— Ты добьёшься только своего уничтожения. Ты не знаешь, кто она такая, и что сделают каэриты, если ты причинишь ей вред. Уилхем погиб, убив Вирулиса, ты это знала? Тебе всё равно? С каждым шагом на этой дороге хаоса ты порождаешь мстительных врагов. Всё кончено, Эвадина, ты просто ещё этого не осознала.

Она одарила меня взглядом, в котором смешались жалость и смирение, и укачивала ребёнка на руках, пока его крики утихли.

— Ты забываешь, Элвин, я видела, что грядёт. Я видела, как ведьма горела. Видела, как армии, затмевающие Восходящее войско, несут моё знамя за тысячи миль праведных завоеваний. Аскарлия, восточные королевства, земли за южными морями — все будут объединены в Ковенанте. Это будет его миссия, со временем.

Она подняла Стевана, и одеяло упало, открыв счастливое личико, а его стоны, раздававшиеся несколько секунд назад, внезапно забылись. Его щёки раздулись, он захихикал и замахал руками в мою сторону.

— И я видела тебя подле него. Поэтому я не убью тебя, Элвин. И вряд ли я смогла бы, поскольку моя любовь не умирает так легко, как твоя.

«Вот бы мама была здесь и посмотрела на это…».

— Никогда, — зашипел я на неё, когда это виде́ние с болью возникло в моей голове. Я подумал, что дарованный мне проблеск будущего вполне может быть отражением её виде́ния. Но там, где она видела чудесный триумф, я увидел лишь судьбу, которой решил избежать. — Я не буду принимать участия в этом походе. Я уже прошёл по этой дороге, и вот куда она нас привела.

— К порогу славы. — Эвадина мрачно улыбнулась и, прижав губы к головке Стевана, положила его в колыбельку. — Со временем это будет его слава.

Выпрямившись, она повернулась и выкрикнула приказ, отчего сержант с разбитым носом поспешно отодвинул полог палатки.

— Отведите лорда Писаря к его ведьме. Даже такая, как она, перед законной казнью должна иметь возможность получить утешение от друзей. И когда будете складывать костёр, сложите его повыше. Мы сожжём её на рассвете.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Ведьму содержали в почерневшем и частично лишённом крыши постоялом дворе, который представлял собой единственное здание, сохранившееся среди развалин деревни Амбрисайд. Дома и мастерские теперь были сожжены, либо снесены до основания, а все переулки завалены битой посудой и обломками мебели. Я не видел тел, а это значит, что Лорайн мудро приказала жителям укрыться в за́мке. К моему удивлению, когда меня втолкнули в здание, в тёмном бардаке я увидел свет, блеснувший на ряде бутылок за стойкой. Любая другая армия разграбила бы и пропила всё это, но только не Восходящее войско.

— Нам приказано не проливать твоей крови, предатель, — проворчал мне сержант со сломанным носом. Попытку запугивания несколько смазала гнусавость, с которой он теперь говорил. — Но это не значит, что я не сломаю молотом тебе ноги, если только шаг сделаешь за эти стены.

— Ты, скорее всего, завтра умрёшь, — сказал я ему, морщась от боли в груди. — Подумай об этом, когда будешь складывать костёр.

Он снова зарычал и отступил, в бессильной злобе зыркая на меня, и громко захлопнул дверь постоялого двора. Осматривая разнообразные тени, я не увидел никакого движения, которое могло бы указывать на присутствие другого человека, и почувствовал укол паники. «Если она уже мертва…». Но тут услышал тихий шорох ткани, и мои глаза заметили движение теней возле холодного и пустого очага. Подойдя ближе, я увидел, что она спокойно сидит на стуле. В отличие от меня, она не была связана, её руки лежали на коленях, открытое лицо тепло и приветливо смотрело на меня.

— Элвин, — сказала она, улыбнувшись, и я увидел пёстрые синяки на её лице.

— Она приказала избить тебя, — сказал я, подходя к ней, и присел рядом на корточки.

— На самом деле нет, — сказала она. — Когда я появилась, её последователи несколько возбудились. Её капитанам пришлось меня спасать. В конце концов, какой прок от мёртвой заложницы? — Она снова улыбнулась и указала в тень за моей спиной. — Где-то там есть ещё стул, если хочешь ко мне присоединиться.

— Да. Но сначала… — я поднялся и направился к бару, — пожалуй, я бы выпил.

После нескольких попыток мне удалось сбросить одну из бутылок, и я опустился на корточки, чтобы связанными руками достать один из осколков стекла. — Мне пришло в голову, — проворчал я, водя краем осколка по верёвке на запястье, — что я не знаю твоего имени. Называть тебя Ведьмой в Мешке кажется немного оскорбительным, а обращаться к тебе как к Доэнлишь я нахожу слишком формальным.

— Когда-то у меня было имя, — ответила она. — Но сейчас оно ничего не значит. Не стесняйся называть меня, как пожелаешь.

— Нет. — Я зашипел от облегчения, когда стекло перерезало верёвку, и узы свалились. — Так не пойдёт. — Я встал и принялся изучать бутылки, вынимая пробки и нюхая содержимое, пока не нашёл наименее едкое бренди. Подняв с пола два кубка, я вернулся к очагу.

— Ты таким балуешься? — спросил я, поставив кубки на каминную полку, и налил по порции в оба.

— Прошло уже… — она помедлила, нахмурив лоб от подсчётов, — … по меньшей мере два века с тех пор, как я пробовала спиртное. Интересно, улучшился ли вкус.

— Сомневаюсь.

Я передал ей кубок и пошёл искать стул, о котором она говорила. Он оказался плохо сделанным, шатался и скрипел под моим весом. Тем не менее, после дневного напряжения я был благодарен за любое облегчение. Некоторое время мы пили молча. От первого глотка Ведьма поморщилась, но решила не отставлять бренди в сторону. Вскоре я осушил свой кубок и потянулся за бутылкой.

— Думаю, — сказала она, — что у тебя ко мне много вопросов.

— Да, но я уже устал от бессмысленных ответов. — Мой стул застонал, когда я опустил на него зад. — Я выяснил, откуда появилась книга, но полагаю, ты это знала. Она по-прежнему у тебя?

— Она в надёжных руках, далеко отсюда. Я подумала, что лучше держать её подальше от матери твоего ребёнка.

Была ли тогда в её голосе лёгкая кислинка? Намёк на укоризну?

— Ты знала, что всё это случится, — отметил я. — Оно есть в книге?

— Многое. Но не всё. Кое-что отличается. Я уже говорила тебе о капризах судьбы.

— А это есть на тех страницах? — я махнул рукой на всё вокруг. — Ты, я, она, здесь в этот миг? Я имею в виду твою неминуемую смерть.

— Да. — Она глотнула бренди, и на этот раз поморщилась чуть меньше.

— И ты всё равно пришла.

— Некоторых судеб нельзя избежать. Какие-то сплетения в невидимом клубке мира всегда будут заманивать в ловушку, как ни старайся.

— Я столько мог бы избежать, если бы мне довелось прочесть ту книгу. И огромное количество мёртвых людей было бы по-прежнему живо.

— Элвин, неужели ты до сих пор настолько наивен? Её возвышение было неизбежно, но рождение вашего ребёнка — нет.

Теперь в её словах слышался вес, подчёркнутая нота, от которой я наклонился вперёд и нахмурил лоб, осознавая это.

— Стеван. Из-за него ты не давала книгу мне. Ты хотела, чтобы он родился.

Она встретилась со мной взглядом. На её лице появилось выражение, как у женщины, вынужденной противостоять заслуженному порицанию.

— Это никогда не было вопросом желаний, Элвин. Только необходимости. К слову, твоему сыну понадобятся твои советы относительно того, что ждёт его впереди.

— И что же это?

— Я знаю, ты не поверишь мне, когда я отвечу, но я просто не знаю. Могу только сказать, что мир перевернётся из-за его судьбы, как уже перевернулся давным-давно, когда была прорвана завеса между мирами.

— И ты ждёшь, что я буду смотреть, как ты сгоришь, а я останусь с Эвадиной?

— Мы оба знаем, что с ней ты не останешься, чем бы завтра всё не закончилось. Но да, я действительно жду, что ты будешь смотреть, как я сгорю. Так что прошу тебя, забудь все свои смелые планы или схемы побега, которые, наверняка, вынашиваешь. — Она снова глотнула, и к моему изумлению я увидел, как кубок дрожит в её руке.

— Ты боишься, — сказал я. — С чего бояться тому, кто не может умереть?

— Почему ты думаешь, что я не могу умереть? Ты же подверг себя опасности, чтобы спасти меня? Или ты пришёл по какой-то другой причине?

— Я пришёл ради тебя! — Разгорячившись, я дёрнулся на стуле, отчего его ослабленные ножки подкосились. Мне удалось вскочить, прежде чем он свалился вместе со мной, и я отбросил эту вероломную связку палок. Затем я откинул уже пустой кубок, взял бутылку, положил свободную руку на перемычку над очагом и хорошенько отхлебнул. Ведьма дала мне немного времени, а потом снова заговорила.

— Элвин, ты меня ненавидишь?

Я посмотрел на бутылку в руке и обнаружил, что та наполовину пуста, хотя и не чувствовал себя ни капельки пьяным. Тихо ругнувшись, я швырнул её в темноту и услышал, как она разбилась.

— Если бы ненавидел, то какой в этом был бы смысл? — спросил я. — Думаю, ненавидеть тебя — это всё равно как ненавидеть дождь или ветер. Ты просто есть.

Она поднялась, подошла ко мне и заговорила — голос стал тише, в нём засквозила потребность в понимании.

— Я долго искала тебя, и всегда думала, кем ты окажешься. Королём? Принцем? Могучим воином, прославленным яростью и милосердием? Признаюсь, никогда не ожидала, что ты окажешься разбойником, которого я впервые увидела убегающим от людей, собиравшихся повесить его на ближайшем дереве.

— Мне жаль, что я так тебя разочаровал.

— Нет, Элвин. — Она взяла меня за руку и крепко сжала. — Вовсе нет.

Глядя на её открытое, умоляющее лицо, я снова поразился её красоте, нестареющей и не омрачённой синяками.

— У меня есть мысли о том, кто такой Эйтлишь, — сказал я. — Поскольку в сравнении с тобой он просто ребёнок. Но я понятия не имею, о том, кто на самом деле ты.

Она снова сжала мою руку и опустилась на стул.

— На этот вопрос ответ будет завтра утром. — Поднеся кубок к губам, она нахмурилась, обнаружив, что тот пуст. — Оказалось, спиртное раздражает меня не настолько сильно, как раньше. Как думаешь, сможешь найти мне ещё?

Итак, мы сидели и говорили о всяком, а она пила. Я больше не задавал вопросов, хотя у меня их накопилось много. Требовать ответы теперь казалось неуместным и почти оскорбительным. Вместо этого она говорила о землях, по которым ходила за свои долгие годы. Одни были мирными и богатыми на чудеса, другие ещё сильнее, чем Альбермайн, раздирали раздоры и страдания, но, как бы далеко она ни путешествовала, Доэнлишь нашла одну черту, общую для всех культур.

— Падение, — сказала она. — Элтсар по-каэритски. Бич по-вашему. В сатрапии Ульмеш его называют Расколом. В Иштакаре, в архиве салутана есть целое хранилище, в котором хранятся отчёты о том, что их учёные называют Рассветом Века Теней. Единственный урок, усвоенный мною, заключается в том, что если и есть нечто, объединяющее человечество, так это катастрофа.

Хотя я старался не задавать новых вопросов, от одного всё-таки не удержался.

— Ты была там? Видела Бич?

— Даже я не настолько стара. Нет, я родилась в последующие годы, когда каэриты по-прежнему оставались сломленным, разобщённым народом. Мы деградировали, уменьшились числом и ослабли духом. И всё же я видела остатки тех, кем мы когда-то были, и кем могли бы стать снова. Долгие десятилетия пришлось направлять их — так глубоко они погрязли в трясине невежества. Со временем, когда я нашла других с такими же особыми способностями, как у меня, каэриты изменились, выросли. Итак, рассудила я, если такое можно сделать для каэритов, то почему нельзя и для всего мира? Но я не была полностью готова к тому, что обнаружу, отправившись дальше. Я считала себя мудрой, ведь я же древняя и пропитана знаниями, не так ли? Но оказалось, что я была наивной и потерялась в огромном и сложном океане. Я поняла, что моя миссия абсурдна, инфантильна и высокомерна, но, придя к этому пониманию, я открыла более глубокую истину. Пока я трудилась над переустройством мира, что-то ещё старалось вновь привести его к разрушению.

— Малицит. — Я поёрзал на табуретке для ног, которую отыскал среди обломков, и вспомнил переплетённые нечеловеческие трупы в кратере за окаменевшим лесом. — Как он мог выжить? Я же видел его труп.

— Дым от свечи висит и после того, как её потушишь.

— Итак, это призрак, подобный многим, которых я видел в последнее время. Кстати, с твоей стороны было бы любезно предупредить меня, что влечёт за собой прикосновение к каменному перу.

— А стал бы ты тогда его носить? А если нет, то оказался бы сейчас передо мной?

Я ничего не ответил, не увидев в ней никакого раскаяния. Тогда я понял, что её безжалостность сравнима с её состраданием, или даже его превосходит. Да, она заботилась обо мне, я знал это. Но знал также и то, что она вмиг пожертвует моей жизнью, если того потребует её замысел.

— Итак, Малицит остался, — сказал я, отвернувшись от неё. — Бесформенный, но достаточно сильный, чтобы обратить Эвадину к своим целям.

Ведьма кивнула.

— Поколениями я охотилась за ним, но находила только следы. Он странствовал так же далеко, как и я, но всегда бестелесно, не выбирая себе сосуд для своих амбиций, пока два десятилетия назад он не нашёл его, в ней.

Я снова вспомнил, как Эвадина смотрела на Стевана в колыбельке, и ту силу любви, которую я увидел в ней.

— А мой сын тоже носит это в себе? Малицитскую… сущность? Его душу?

— Его кровь от неё, но ещё и от тебя, Элвин. Вот почему после завтрашнего дня ты должен оставаться подле него. Только ты сможешь удержать его на том пути, по которому он должен идти.

— Путь куда? К чему?

Она покачала головой, и на её губах появилась печальная улыбка извинения.

— Мне даны лишь мимолётные виде́ния. Это всё равно как смотреть издалека на гору, на которую ты должен взобраться, но маршрут и цель скрыты.

— А если он не сможет взобраться? Если сойдёт с пути?

Улыбка сошла с её губ, и она отвернулась. Большего мне ответа и не требовалось.

— Я скорее дал бы всему миру рухнуть, чем поступил так, — твёрдо и решительно сказал я ей. — Ты выбрала свою миссию. Я же ничего не решал.

— Ты решил игнорировать свидетельства того, кем она становилась. Ты решил идти с ней от одной ненужной войны к другой. Ты решил любить её. Твой сын — плод твоих решений. Иногда ответственности не избежать, Элвин.

— Когда я избегал хоть чего-нибудь? Я пришёл сюда ради тебя, в полной мере ожидая смерти в качестве награды.

— Ты стоял и смотрел, как Декин Скарл мучает пленников, не так ли? Иногда до смерти. Ты воровал у нищих и обездоленных, чтобы у вашей банды были сытые животы на зиму. И ты убивал по его приказу.

— Я был сиротой, нежеланным бастардом, выброшенным в лес. Ребёнком, который не знал ничего лучше.

— Неужели? Такой умный, такой проницательный. Умный мальчик мог бы найти другой путь, не так ли?

Я сердито глянул на неё, и жар разливался в моей груди, хотя я не мог отрицать ни единого слова из тех, что она сказала.

— Если я виновен, то и ты тоже. Мы спасли её, разве не помнишь? Я не знал, чем она станет, но ты-то знала. Так почему?

— Потому что твой сын должен был родиться. Его присутствие в этом мире стоит всей той крови, которая пролилась из-за нашего поступка. Со временем ты поймёшь. Но я не буду уклоняться от твоего гнева, ибо заслужила его.

Внезапно она показалась такой усталой — обмякла на стуле, свесив кубок в вялой руке. Устало моргнула, глядя на меня, когда я взял у неё сосуд и отставил в сторону. На секунду я уловил её истинный возраст в этих глазах, за которыми ярко сияла глубина опыта и знаний.

— Поэтому ты пришла? — спросил я. — Чтобы принять наказание, которое, по-твоему, заслужила?

— Как ты пришёл ради меня. — Она протянула руку и провела ладонью по моему лицу. — Так и я пришла ради тебя. — Она вжалась в стул, спрятав руки в рукава халата. — Думаю, посплю немного. Я уже так давно этого не делала.

Тогда меня охватил приступ паники — отчаянное осознание того, что я не могу допустить, чтобы ей причинили какой-либо вред.

— Я могу вывести нас отсюда, — сказал я, схватив её за руку. — Не составит труда одолеть этого тупицу-сержанта. Мы можем разжечь здесь огонь, дым прикроет наш побег…

— Нет. — Её древние глаза смотрели на меня, с неоспоримой решимостью останавливая мои замыслы. Должно быть, на моём лице отразилось горе, потому что её взгляд смягчился, и она снова улыбнулась. — Просто дай мне поспать, Элвин. — Она откинулась назад, закрыла глаза и тихо прошептала: — Любопытно, приснится ли мне сон…

Через несколько часов после того, как рассвет забрезжил в разбитых окнах постоялого двора, появилась просящая Ильдетта. Дверь распахнулась под тяжестью её удара, и она появилась в поле зрения в сопровождении пары весьма высоких солдат Ковенанта. Просящая и её сопровождающие выглядели заметно чище, чем немытая толпа, через которую меня провели накануне вечером, а их полированные нагрудники украшал незнакомый герб: белый щит, окружённый столпами пламени. «Щит Леди», вспомнил я слова Эвадины, когда эта фанатичка и её брат появились в Атильторе. «У восходящей-королевы есть своя личная гвардия». По голодному предвкушению на лице рианвельской женщины я сделал вывод, что в этой армии они исполняли и ещё одну роль: королевские палачи.

— Связать предателя! — рявкнула она, быстро заметив мои несвязанные руки. — И ведьму!

Моя спутница спала, пока её не разбудила хлопнувшая дверь, а я все эти часы то пребывал в безнадёжном, яростном отчаянии, то панически пытался строить какие-то планы. Много раз я шёл будить её, чтобы заставить идти за собой в побег. Но всякий раз, как доходил до неё, моя рука начинала так сильно дрожать, что я быстро бросал эту затею. Не знаю, стало ли это результатом какого-то магического влияния с её стороны, или я просто был не в состоянии действовать против её воли. Она твёрдо решила сдаться огню в этот день, и ничто из того, что я мог сделать, этому бы не помешало.

Я встал и позволил снова связать мне запястья, на этот раз спереди, наблюдая, как один из гвардейцев Ильдетты обвивает верёвку вокруг стройного тела Ведьмы. Он так крепко затягивал узлы, что вызвал у неё болезненный вздох, отчего я бросился к нему, выкрикивая оскорбления, но успокоился, когда его товарищ пнул меня по ногам.

— Писарь, чтобы без выходок, — промурлыкала мне на ухо Ильдетта, присев на корточки. — Королева приказала не причинять тебе вреда, но это не остановит меня от того, чтобы запихнуть кляп в твой говнорот. — Она снова встала, отдавая резкие команды охранникам. — Поднимайте их, и приступаем к делу. Можете использовать клинки, если толпа станет слишком надоедливой.

Снаружи нас ждало двадцать человек из «Щита Леди» с обнажёнными мечами. За развалинами Амбрисайда, перед осадными сооружениями, я увидел площадку, полную людей — все лица были обращены в нашу сторону, и в воздухе висело молчаливое ожидание. Над толпой возвышался высокий конический штабель досок, из центра которого поднимался шест. Я видел, как рабочие деловито обливали древесину маслом и засовывали в щели деревянную растопку.

Повернувшись к Ведьме, я не увидел ни безмятежного спокойствия, которого ожидал, ни ужаса, которого боялся. Вместо этого её поведение отражало сосредоточенный интерес: она осматривала всё вокруг, словно намереваясь запомнить каждую деталь. Если бы мои руки были свободны, то в этот момент я выхватил бы кинжал у одного из охранников и вонзил ей в грудь. Уж лучше так, чем смерть, ожидавшая её на вершине костра.

— Ты можешь всё это прекратить, — сказал я, не обращая внимания на нотку отчаяния в своём голосе. — Я знаю, можешь. Прошу тебя!

— Осталось ещё заклинание в рукаве, а, ведьма? — хрипло усмехнулась Ильдетта. — Думаешь, те, кто купаются в свете Воскресшей мученицы, испугаются твоих фокусов?

Ведьма бросила на неё лишь краткий раздражённый взгляд, а потом кивнула на ожидавшую толпу.

— Не будем заставлять их ждать, — сказала она.

Я видел, как весёлость на лице Ильдетты сменилась гневом, а потом она схватила верёвки на животе Ведьмы, потянула её вперёд и толкнула так, что та споткнулась и упала на колени.

— Да, — прошипела она, — не будем! — Подняв пленницу на ноги, она принялась толкать её дальше, выкрикивая команду: — Дорогу еретичке!

В отличие от громкой ненависти прошлой ночи, на этот раз собравшаяся толпа войска Ковенанта молчала. Они расступились перед процессией без жалоб, без каких-либо выкриков оскорблений или града плевков. И всё же, я чувствовал их жажду крови, она висела над ними столь же густо и мощно, как и вонь их немытых тел. Я подумал, что все осадные линии, наверное, были оставлены в этот день — настолько многочисленной казалась эта молчаливая толпа. Причина их спокойствия была очевидна по самой восходящей-королеве. Эвадина сидела на Улстане и наблюдала за происходящим с возвышения, где на высоком шесте развевалось её знамя. Она облачилась в доспехи, которые разительно отличали её от грязной толпы солдат-прихожан. К её нагруднику был привязан небольшой свёрток, завёрнутый в белое покрывало.

Ленивые разумом часто полагают, что любовь и ненависть — это лишь два лезвия одного клинка. Я же склонен думать о них как об одном и том же море, но с постоянно меняющейся береговой линией. В хорошие дни волны мягко омывают залитые солнцем пляжи под безоблачным лазурным небом. А когда неизбежно приходит разлад, они бьются и накатывают на скалистые бухточки и отвесные, омываемые дождём утёсы. Иногда спокойствие восстанавливается, иногда нет. Вид моего сына на руках женщины, готовящейся совершить ужасное убийство, навсегда изменил то, что существовало между мной и Эвадиной Курлайн. Принести на это злодеяние ребёнка, даже самого маленького, могла только душа, преобразившаяся за пределами любого человеческого понимания. В этот момент исчезли все остатки нежелания, влиявшего на мои намерения после разрушения Куравеля. С этих пор между нами будут только бури.

Вокруг сложенных досок поставили кордон из охранников Щита Леди, который обеспечивал круг голой земли между толпой и костром. За кордоном Ильдетта последний раз толкнула Ведьму, снова поставив её на колени, что вызвало голодный ропот в толпе.

— Привяжите её к шесту, — приказала Ильдетта паре охранников, которые послушно наклонились, чтобы поднять пленницу на ноги. Однако, как только их руки коснулись её шерстяного халата, оба замерли. Секунду они так и стояли в том же положении, их лица приобрели болезненный оттенок белизны. Затем они без разрешения отступили на несколько шагов, их руки и ноги дрожали. При виде этого моё сердце в надежде ёкнуло. Наконец-то Доэнлишь собиралась высвободить свою силу. Но вместо этого она просто поднялась на ноги и начала карабкаться по сложенным доскам.

— Что ты делаешь? — крикнул я ей, получив от Ильдетты удар в живот. Просящая, явно разгневанная и расстроенная странным поведением своих подчинённых, отвела кулак в латной перчатке, чтобы ударить меня по лицу, но остановилась, когда впервые раздался голос восходящей-королевы.

— Придержи свою веру, просящая. — Как всегда, голос Эвадины доносился до всех присутствующих, хотя она явно не кричала. Кроме того, её тон был мягким, скорее укоризненным, нежели обвиняющим. Тем не менее, этого оказалось достаточно, чтобы поднятая рука Ильдетты опустилась, а её лицо приобрело оттенок, как у пары дрожащих охранников.

«Здесь что-то происходит», понял я, почти не ощущая боли в животе, и моё внимание теперь сосредоточилось на Ведьме. К вершине костра она продвигалась быстро, несмотря на связанные руки. Добравшись до шеста, она повернулась и прислонилась к нему спиной, окинув взглядом пристально смотревшую толпу перед собой. Я-то думал, она что-нибудь скажет — набросится на них с критикой, либо поделится проницательной мудростью. Но она не сделала ни того, ни другого, а просто печально нахмурилась, перевела взгляд на всадницу на возвышении, и её лицо теперь выражало суровое, почти настойчивое ожидание.

Если Эвадину и беспокоило отсутствие ужаса у её жертвы, она этого никак не выказала, хотя я заметил, как Улстан встряхнул головой и фыркнул. Восходящая-королева ответила на взгляд Ведьмы демонстративно без эмоций, а её лицо казалось более ледяным и похожим на статую, чем я видел раньше. Потом с тем же выражением лица она повернулась к своим прихожанам.

— Друзья, взгляните на эту женщину, — сказала она, указывая на Ведьму в Мешке. — Кого вы видите? Еретичку? Определённо, ибо она из каэритской породы, а значит навечно глуха к примеру мучеников и благодати Серафилей. Интересно, что ещё вы видите? Ведьму? Если так, то вы снова правы, ибо это очередная торговка безделушками и бессмысленными напевами. За эти ли проступки я приказала её справедливо казнить? Нет, друзья мои. Не за эти. Вы смотрите на неё и видите всего лишь нечто человеческое. Конечно, мерзкое и языческое, но всё же смертное тело, такое же, как и у нас. И в этом вы ошибаетесь. Очень сильно ошибаетесь.

Тут ребёнок на её руках начал плакать, издав громкий вопль, который многое говорил о силе его крошечных лёгких. Эвадина сильнее прижала его к нагруднику и укачивала, пока крики не утихли. Её публика, конечно, этого не заметила, но я увидел, как на мгновение лицо Эвадины напряглось, когда она успокаивала Стевана — там мелькнуло негодование и раздражение артистки, рассерженной тем, что её прервали. Тем не менее, даже в свои более благоразумные дни она никогда не упускала представившейся возможности.

— Видите, как мой сын расстроен близостью этого существа, — продолжала она. — Ибо это существо, друзья мои. Не просто женщина. Не просто ведьма. Не заблуждайтесь, это настоящий Малицит во плоти. Мой сын, рождённый от божественного света Серафиля, чувствует злобу этого существа, её желание причинить ему вред. Ибо такова её миссия здесь, друзья мои. Вот почему плотской похотью и обманом она переманила на свою сторону моего самого доверенного командира.

По толпе снова прокатился голодный ропот, и все взгляды обратились на меня. Удивительно, но в их коллективном взгляде я увидел больше ненависти, чем в адрес Ведьмы в Мешке. Возможно меня, как простого человека, который стал агентом малицитского зла, было легче ненавидеть. Но я чувствовал, что это больше связано с моим статусом предателя. Многие из этих людей проходили муштру под моим началом, а некоторые шли за мной в бой. Я был архитектором побед Помазанной Леди, и во всех невзгодах на пути её восхождения находился с ней рядом. Предательство всегда хуже, если оно совершено душой, которой доверяют.

— Да, в глазах Серафилей этот человек пропащий, — продолжала Эвадина. — И я знаю, что многие сочли бы простой справедливостью, если бы я отправила его на огонь вместе с соблазнительницей. Но, как королева и Воскресшая мученица, я должна быть выше мелочной мести. Открылось мне, что этого человека можно спасти, отвратить от тьмы ко свету. Это работа займёт много лет, слёз, боли и пота, но я не стану от неё уклоняться. И дорога к его искуплению начинается здесь и сейчас. Просящая Ильдетта, выполняйте свой долг.

Ильдетта поклонилась своей королеве и протянула руку одному из охранников, который передал ей незажжённый факел. Она зажала его под мышкой, чиркнула кремень, и пропитанные маслом тряпки на конце загорелись от первого же удара. Не думая, я бросился к ней, намереваясь вырвать факел из рук. Но охранники позади быстро схватили меня за руки и удержали на месте. Я ожидал, что Ильдетта бросит факел в костёр, но вместо этого она повернулась ко мне и попыталась сунуть его мне в руку.

— Да ты ёбнулась, — сказал я ей, немедленно уронив пылающее орудие.

Ильдетта рявкнула приказ, и охранники, державшие меня за руки, заставили меня встать на колени.

— Наша королева в милости своей даёт тебе шанс на отпущение грехов, предатель, — тихо сказала просительница, чтобы толпа не услышала. — Предлагаю тебе воспользоваться шансом.

Подняв голову, я свирепо посмотрел ей в улыбающееся лицо. Она определённо наслаждалась моментом.

— Твой брат умер легко, — сказал я ей. — Всё равно что проткнуть поросёнка. Интересно, а ты сдохнешь так же легко?

Её улыбка исчезла, сменившись мертвенно-бледным выражением лица, словно она отчаянно желала причинить мне вред, но её удерживало слово королевы.

— Подними, — приказала она хриплым от сдерживаемого насилия голосом. — Зажги огонь.

— Сама подними, — ответил я как можно громче. Я сомневался, что моё неповиновение тронет толпу, но твёрдо решил не допустить, чтобы это гротескное представление разыгралось так, как было задумано. — И засунь себе в жопу.

Ильдетта задрожала, пытаясь удержать ладонь подальше от рукояти меча, а среди паствы восходящей-королевы раздалось сердитое рычание.

— И вы все идите в жопу! — Ругался я на них, собираясь с силами, чтобы вскочить на ноги. — Жалкие идиоты! Неужели вы не видите, как всё это безумно? Эта женщина не королева. — Я дёрнул связанными руками в сторону Эвадины, пока охранники не успели снова меня перехватить. — Не Серафили её воскресили от смерти! И ребёнок у неё родился не от союза с божественным…

Это уже для моих охранников было слишком. Яростно зарычав, они повалили меня на землю, сильные руки с сокрушительной тяжестью прижали мою голову к сухой грязи. И тогда я почувствовал: дрожание земли, смутное и далёкое, но ощутимое и нарастающее. Я не был настолько опытным следопытом, чтобы измерить расстояние, но знал, что источник этой дрожи не мог находиться далеко.

— Элвин! — Я думал, это голос Эвадины прорвался через нарастающий гул войска Ковенанта, но он звучал гораздо менее резко, хотя и не менее властно.

Давление на мою голову ослабло, я смог посмотреть вверх и увидеть, как Ведьма смотрит на меня с вершины костра. Её лицо отражало страх, и я видел, как сверкали слёзы в её глазах, но не заметил ни малейшего проблеска неуверенности.

— Подними факел, — сказала она мне. — Зажги огонь.

Охранники подняли меня на ноги, а Ильдетта снова сунула мне в руки факел. Я крепко схватил его, испытывая сильное искушение ткнуть пылающим концом ей в лицо. Всё ещё чувствуя дрожь под ногами, я надеялся, что эти безмозглые фанатики её не замечают. Я двинулся к костру, нерешительно спотыкаясь, надеясь, что суматоха разразится прежде, чем я доберусь до него, но этого не произошло. Снова взглянув на Ведьму, я обнаружил, что на её лице по-прежнему нет никаких сомнений. Когда я поднял брови в безнадёжной мольбе, она кивнула.

Итак, дрожащими руками я опустил факел к дереву и прикоснулся пламенем к растопке.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Огонь занялся быстро, промасленная растопка ярко заполыхала и мгновенно породила столп дыма. Доски потрескивали, языки пламени лизали неровную груду костра. От подножия к вершине огонь донёсся за то время, пока я, задыхаясь, сделал несколько вздохов посреди нарастающих едких миазмов. Внезапный порыв жара заставил меня отшатнуться вместе с Ильдеттой и солдатами Щита Леди. Я в отчаянии вглядывался сквозь дым, надеясь обнаружить, что в этом клубящемся хаосе Ведьма уже исчезла. Но увидел с тревогой, что там стоит смутный, но неподвижный силуэт, а её прямая спина, её решительная поза не менялась, даже когда пламя стало лизать ей ноги. Вряд ли я бы услышал через нарастающий рёв пламени, если бы она закричала, но знал, что она не издала ни звука.

— Смотри, предатель! Стань свидетелем гибели своей каэритской шлюхи!

Я обернулся на звук ликующего визга и обнаружил, что сквозь серо-чёрные клубы ко мне приближается Ильдетта. Дым стоял настолько густой, что скрывал большую часть паствы и полностью скрывал Эвадину от моего взгляда, а значит, и она нас не видела. Оглянувшись на Ильдетту, я увидел, что она обнажила меч, пригнулась и двигалась с хищным намерением.

— Выходит, настолько мало для тебя значат приказы королевы? — спросил я, когда она подошла ближе и занесла меч.

— Сострадание слепит её. — Ильдетта издала гортанный вздох, почти плотский по силе желания. — Королеву надо защитить от него. Я сделаю то, что она не сможет.

Земля уже дрожала так, что сложно было этого не заметить, предвещая всплеск тревоги среди собравшихся солдат. Сквозь внезапный хор криков и панических приказов я услышал топот множества копыт. Я знал, с каким звуком атакует кавалерия, но здесь он был другого рода, менее стройный, но и более зловещий, учитывая вес лошадей, который он предрекал.

— Тогда тебе лучше поторопиться, — посоветовал я Ильдетте. — Поскольку твоя королева вот-вот потерпит поражение.

Просящая настолько зациклилась на своей мести, что на грохот внимания уже не обращала — издав отвратительный триумфальный вопль, она бросилась на меня. Я знал, что эта женщина обладает некоторыми навыками обращения с оружием, но вот опыта в настоящем бою у неё, видимо, было маловато. Удар она нанесла неуклюже и слишком сильно — даже человек со связанными руками легко мог от него уклониться и парировать. Я изогнулся, избегая меча Ильдетты, и дал ему пролететь в щель между моими связанными руками. Сжав запястья, я поймал её руку с мечом и развернулся, ударив бедром в живот. Мы вместе крутанулись в неловком пируэте, и я повалил её на землю под собой. Она дёргалась под моим весом, пытаясь меня сбросить. Моё внимание, однако, было приковано к тому, чтобы вырвать меч из её рук. Я ткнул ей локтем в лицо, оглушив её, затем ударил всем весом по руке, державшей меч — раз, другой. Клинок высвободился, и я скатился с неё, подхватив оружие и развернувшись вовремя, чтобы парировать удар сверху одного из охранников. Он оказался ещё менее опытным, чем Ильдетта — слишком сильно отреагировал на ложный выпад в лицо, а затем не смог заблокировать удар, который я нанёс ему в левую ногу. Толщины его доспеха хватило, чтобы ногу не отсекло, но кость ему раздробило. Закричав, он упал на одно колено, и я прикончил его ударом в макушку непокрытой головы.

Оглядевшись, я увидел, что вокруг царит хаос. Прихожане стали кишащей в дыму массой тел, а за ними появились менее отчётливые фигуры. Ветер на миг сменился и прогнал пелену на время, достаточное для того, чтобы открыть ожидаемое, но всё же впечатляющее зрелище: длинная стена паэлитов мчалась на войско Ковенанта. Посмотрев по обе стороны, я увидел, что из леса их выезжает всё больше и больше, а звук копыт паэла уже превратился в ревущий шторм.

Услышав слева рычание, я присел, уклоняясь от кинжала, пролетевшего над моей головой. Ильдетта без страха снова набросилась на меня, безумно пытаясь полоснуть меня по лицу. С её губ облаком слюны срывалась бессвязная ненависть, широко раскрытые глаза не мигали, а душу поглотило безумие всепоглощающей мести. Когда остриё моего меча пронзило ей горло, рассекая шею так же, как и её брату, я почувствовал, что это было милосердием, если не для всего мира, то, во всяком случае, для неё.

Я пинком сбросил всё ещё дергающееся тело Ильдетты с клинка и повернулся обратно к костру, увидев, что теперь он представляет собой огненный холм. Пламя поднялось высоко, окутав вершину дымом. Безумно пытаясь отыскать способ спасти Ведьму, я двинулся к ней, но успел сделать всего несколько шагов, прежде чем мне пришлось отступить. Где-то внутри костра ещё нетронутая часть растопки загорелась и вспыхнула, выпустив жёлто-красное соцветие, от которого я, весь в золе, повалился наземь.

Услышав неподалёку множество сердитых голосов, я поднялся на колени, поставил меч навершием на землю и провёл узами по лезвию. Оставшиеся солдаты Щита Леди бросились на меня как раз в тот момент, когда верёвка свалилась. Подняв меч с земли, я увернулся от взмаха алебарды, парировал чужой меч и полоснул его владельца по лицу. Охранники немного отступили, окружив меня, с оружием наготове и с лицами, полными ненависти. Я бы посмеялся над ними, если бы не новый выброс пламени от костра. Взглянув на всё ещё скрытую вершину, я с замиранием сердца понял: ничто не могло выжить в таком вихре жа́ра.

«Я действительно жду, что ты будешь смотреть, как я сгорю», — сказала она.

— Почему? — спросил я вслух, чувствуя, как меня охватывает отчаяние, и как опускается рука с мечом. Если она намеревалась разжечь во мне какую-то боевую ярость, то ей это не удалось. В тот момент я почувствовал только крайнюю усталость от горя и вины.

Окружавшие меня охранники разом закричали, готовясь нанести смертельные удары, которые положат конец моей предательской жизни. Но прежде чем они успели вонзить свои клинки в цель, новый порыв ветра пронёс по полю бурю угольков, заставив их отступить на пару шагов и закрыть руками лица. Налетел новый, более сильный порыв, который унёс горячий поток воздуха через поле и рассеял большую часть дыма. Я низко присел, шипя от уколов искр на моей коже, и тут поблизости раздался громкий, пронзительный крик. Опустив руку от лица, я увидел, что звук исходит от одного из охранников. Крупный, коренастый мужчина с посеревшим, покрытым шрамами лицом ветерана смотрел вверх с выражением, как у ребёнка от безрассудного, бросающего в дрожь ужас. Алебарда выпала из его рук, и он упал на колени, продолжая кричать, а по его лицу текли слёзы. По обе стороны его товарищи пятились — одни демонстрировали похожий страх, другие потрясённо побледнели.

Нас окутал ещё один порыв: с градом угольков посыпались крупные куски полуобгоревшего дерева, чего хватило, чтобы обратить в бегство всех этих недавно кровожадных солдат Щита Леди, кроме крикуна. Тот никак не прекращал вопить, по-прежнему глядя вверх немигающими глазами. Повернувшись, я проследил за его взглядом, и, узрев объект его ужасающего увлечения, не закричал вместе с солдатом, но уже и не винил его за это.

— Крылья, — помню, сказал я, в основном за неимением чего-то ещё, что пришло бы на ум в тот миг крайнего изумления. — У неё есть крылья.

Они распустились за ней двумя пламенными дугами, поднявшись на двадцать или более футов вверх, а затем опустились, ещё сильнее разогнав дым и раскрыв её полностью. Верёвки, связывавшие её, сгорели вместе с одеждой и волосами, но в остальном Ведьма выглядела совершенно невредимой. Ещё один взмах крыльев поднял её выше, и она зависла над полем. Я увидел две капли белого света там, где должны были находиться её глаза, и она окинула паникующую толпу взглядом ястреба, ищущего добычу. На секунду светящиеся шары задержались на мне, и я почувствовал тепло её взгляда, словно мягкое прикосновение к сердцу, которое принесло понимание. Форма этих крыльев была знакома, потому что я видел их раньше, только тогда они были, скорее, из древней искорёженной кости, чем из пламени.

— Дух Малицита нашёл себе сосуд, — прошептал я, заворожённый существом, парящим над головой. — И Серафиль тоже.

Огненный блеск её взгляда потускнел, затем сместился, а крылья изогнулись так, что она повернула своё тело к беспорядочной массе войска Ковенанта. Многие кричали, другие потрясённо замерли, а ещё больше людей бежали. Некоторые, по-видимому, не подозревая о глубоких переменах в своей судьбе, нашли в себе решимость и объединились в роты, чтобы противостоять быстро приближающемуся нападению паэлитов. И когда стена наступающих лошадей и воинов встретилась с внешним краем войска, существо наверху сложило крылья и рухнуло вниз.

Ужасный, мучительный грохот атаки паэлитов мгновенно поглотил рёв новорожденного огня от вспыхнувших крыльев Ведьмы. Она низко пронеслась над кишащей толпой солдат Ковенанта, а следом за ней вспыхнула река пламени. Столкнувшись с яростью паэлитов спереди, и с пеклом сзади, зарождающиеся боевые порядки армии восходящей-королевы распались. Воины-паэлиты рубили и кололи, а их кони поднимались на дыбы и били копытами по массе солдат перед собой, прорезая глубокие проходы через остатки шеренг врагов.

Солдаты бежали мимо меня, а я среди всего этого хаоса пытался разглядеть Эвадину, спеша к холму, на котором она расположилась. Однако вскоре поток бегущих или обезумевших людей стал слишком густым, и мне пришлось пробиваться сквозь него. Но всё равно, их было слишком много, и я оказался в плотной толпе, в которой одни были обожжены, другие явно обезумели, и все кричали и молотили как друг друга, так и меня. Я рубанул по руке, которая впилась пальцами в моё бедро, и перерезал её у запястья, а потом несколько раз ударил по чьему-то ухмыляющемуся, бормочущему лицу, пока оно не исчезло из поля зрения. Давка усилилась, я ударил ножом в покрытую волдырями дымящуюся грудь и обнаружил, что меня поднимает в вихре толпы, воздух вырвался из лёгких, а ноги потеряли опору на земле.

Освобождение пришло потрясающе внезапно: давка тел разошлась в стороны со шквалом сдавленных криков и влажных шлепков. Задыхаясь, я упал на колени и трясся в конвульсиях, пока не рассеялась красная дымка, затуманившая зрение. Рядом приземлилось что-то твёрдое и влажное, забрызгав меня тёплой жидкостью, часть которой со знакомым железным привкусом попала в рот. Выплюнув кровь, я поднял глаза и увидел чудовище.

Обнажённое тело Эйтлиша с головы до пояса покрывала красная слизь в точечках плоти. Он раздулся до гораздо больших размеров, чем я когда-либо видел раньше, и непристойно увеличенные мышцы пронизывали канаты вен, которые, казалось, наверняка лопнут в любую секунду. Глядя на его лицо, я подумал, что он обезумел от битвы и сейчас хрипло рассмеётся. Вместо этого увидел прищуренный взгляд и тёмный расчёт. «Он собирается убить тебя», — предупредил меня призрачный мальчик в окаменелом лесу. Теперь я снова столкнулся с неопровержимыми доказательствами правдивости, присущей мёртвым.

— Это просто ревность? — спросил я его. — Или что-то более важное? — Повернувшись, я бросил взгляд на огнекрылое существо, снова парившее над головой. — Ты думаешь, что она должна тебя любить, но это не так. И если ты всегда знал, что она такое, то и это тоже знаешь.

Его глаза прищурились ещё сильнее, и я понял, что если бы он убил меня сейчас, то это навсегда осталось бы тайным преступлением, которое видели только безумцы, поскольку взгляд Доэнлишь был направлен куда-то в другую сторону. Затем он с рычанием протянул ко мне руку, схватил меня за плечо и поднял на ноги.

— Твоя жуткая женщина, Элвин Писарь, — прогремел он, — где она?

Обнаружив, к своему удивлению, что украденный меч всё ещё у меня в руках, я направил его в сторону холма. Толпа вокруг нас поредела, землю усеивали тела с различной степенью изломанности или расчленённости. Однако войско Ковенанта, похоже, пыталось сплотиться вокруг Эвадины. Я лишь мельком заметил высокую фигуру в доспехах над чащей алебард и пик, и мой живот скрутило от тошноты при виде ребёнка, которого она всё ещё держала в руках.

— Не отставай, — проворчал Эйтлишь, его голос теперь приобрёл звериный, нечеловеческий оттенок. Опустив массивные плечи, он бросился на сомкнувшиеся ряды перед нами. Понятно, что те солдаты, которые только начали восстанавливать остатки храбрости, быстро снова потеряли её, столкнувшись с таким существом. Мудрые и охваченные ужасом разбегались перед ним, а глупые и отважные пытались устоять и умирали за это. Монстр отбросил дюжину противников в сторону на несколько шагов, доспехи гнулись и кости трещали, пока он прокладывал путь. Я держался за его спиной так близко, как только осмеливался, опасаясь попасть под сокрушительный удар одной из его рук. Несколько душ похитрее, которым хватило ума не стоять на пути кровожадного гиганта, по-прежнему хотели пролить кровь предателя и нападали на меня позади Эйтлиша, так что мне тоже пришлось убивать.

К тому времени, когда мы начали подниматься по склону, я уже ясно видел Эвадину. Она высоко подняла свой меч, взывая к тем заблудшим душам, которые всё ещё готовы были примкнуть к ней.

— Закалите свои сердца против иллюзий ведьмы! Знайте, что только на мне благословение Серафилей!

Её слова по-прежнему сохраняли большую часть своей силы, поскольку продвижение Эйтлиша тогда замедлилось, а число нападавших с обеих сторон выросло. Я обнаружил, что отбиваюсь от чащи колющих алебард и пик. Других так раззадорили слова их королевы, что они бросились на чудовище. Их лезвия не производили большого впечатления на его кожу, оставляя вместо порезов неглубокие царапины, в то время как он отвечал размытыми взмахами рук. От силы его ударов солдаты падали, словно кегли, или подлетали в воздух, но всё равно бесстрашно пытались преградить ему путь. Кричащие прихожане с дикими глазами бросались на нас, а я прижался к его стеноподобной спине и дико рубил мечом.

Я рубил одно злобно кричащее лицо за другим, а Эйтлишь крушил черепа и колотил тела — теперь наше продвижение остановилось. Наполненная силой отчаяния, моя рука с мечом продолжала свою кровавую жатву, пока чьи-то бешеные ладони не схватили клинок, не обращая внимания на пальцы, которых оно им стоило. Тщетно я пытался вырвать оружие, пиная и ударяя воющую толпу. Одна жилистая фигура ослабила хватку на клинке, но только для того, чтобы наброситься на меня. У него не было оружия, но он вцепился мне в лицо окровавленными руками, наклонился ближе и щёлкнул челюстью, пытаясь впиться зубами в мою плоть. Я схватил его за шею, заставляя отклониться назад и вверх, а затем почувствовал, как он вздрогнул, и из переносицы вырвалась стальная головка арбалетного болта.

Знакомый свист и стук арбалетного залпа заставили меня пригнуться, не отпуская жилистого мужчину. Я присел под ним, и ещё одна стрела попала ему бок, а ряды солдат вокруг нас стали редеть под смертоносным градом. Когда он стих, я отбросил труп в сторону и увидел, что к холму в тесном строю за линией огня арбалетчиков приближаются три роты пехоты. Над их рядами развевалось знамя семейства Блоуссет. За ними я видел распахнутые ворота за́мка Амбрис и марширующих герцогских солдат. Лорайн никогда не упускала возможностей. Посмотрев налево, я увидел, что фланг Восходящего войска полностью разгромлен, а среди кровавой бойни кружат паэлиты, собираясь для новой атаки. Судя по грохоту позади меня, за холмом всё ещё бушевал ожесточенный бой.

Я быстро осмотрел место вокруг застрявшего огромного тела Эйтлиша и увидел, что земля перед ним завалена перемолотыми телами, но путь на гребень теперь свободен от защитников. Однако Эвадина осталась на месте, такая же неумолимая, как и прежде. Она поворачивала Улстана туда-сюда, выкрикивая призывы своим войскам, и всего на миг наши взгляды встретились. Я думал, что увижу ненависть, но вместо этого заметил, как суровая решимость божественно назначенной королевы-воительницы превратилась в нечто гораздо более человечное. За тот короткий промежуток времени, прежде чем она отвела взгляд, я увидел женщину, опустошённую, с разбитым сердцем и отчаявшуюся в предательстве, которое она пережила. А затем, когда сверху налетел очередной порыв жара, она повернулась лицом к небу, и все остатки человечности исчезли, сменившись бездонной, рычащей ненавистью.

Посмотрев наверх, я увидел несущуюся вниз крылатую фигуру, порождавшую огненный след, который вспыхнул яркой дугой, когда она промчалась прямо над уцелевшими рядами Восходящего войска. Крик Эвадины поглотил рёв пекла, охватившего солдат-прихожан. Оно взметнулось уродливой жёлто-оранжевой стеной, быстро превратившейся в густой столп чёрного дыма. Едкое облако пронеслось над полем боя, а я потерял Эвадину из виду и, воспользовавшись случаем, вышел из тени Эйтлиша и помчался к гребню.

Я спотыкался о раздавленные или сожжённые трупы, глаза щипало от дыма, да ещё пришлось отрубить руку, которая высунулась из покрова тел и вцепилась мне в лодыжку. Когда я добрался до вершины, дым уже рассеялся, и я издал дикий крик гнева при виде Улстана, уносящего Эвадину, которая по-прежнему прижимала к груди моего сына. Конь мчался галопом через выжженное поле ужасов, направляясь к лесу, а наверху я увидел, как Ведьма в Мешке расправила крылья и полетела за ней в погоню.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Содрогаясь от изнеможения и страха, я мог только бежать, спотыкаясь, в погоне за Эвадиной, но растянулся на земле, зацепившись ногой за обугленный труп. Заставив себя встать на колени, я завопил в бессильной ярости, увидев, как она исчезает в тёмном гостеприимном лесу. Наверху Ведьма сложила крылья и низко пронеслась над деревьями, а следом за ней расцветала река пламени. «Она собирается убить их обоих?» — задавался я вопросом, и мне было трудно в это поверить. «Ему понадобятся твои советы», — сказала она мне, так зачем уничтожать его сейчас? Если только ненависть Серафилей к Малицитам не была настолько сильной, что заставляла забыть обо всех остальных заботах.

Услышав стук копыт по земле, я обнаружил, что мне не хватает мужества повернуться. Однако горячее дыхание паэла, обдавшее мою шею, вызвало внезапный прилив сил. Подняв глаза, я увидел, что Утрен нетерпеливо и настойчиво трясёт головой. На нём не было седла, и его бока покрывали пятна боя, а из-за нескольких небольших порезов шкура потемнела от крови. Фыркнув, он встал на колени, опустив голову. Я взял его за гриву и забрался на спину, а потом обхватил за шею, и Утрен поднялся в полный рост.

Эйтлишь был весь покрыт кровью и смотрел на меня с такой обидой, сощурив глаза под гранитными бровями, что мне стало интересно, не начал ли он уже сожалеть, что не убил меня.

— Она должна умереть, Элвин Писарь, — сказал он мне, и в его голосе всё ещё сохранялось животное рычание.

Я ничего не ответил и только крепче сжал гриву Утрена, когда тот поднялся на дыбы, а потом галопом помчался к лесу. Любая лошадь, кроме паэла, наверняка постаралась бы держаться подальше от горящего леса, но Утрен промчался по обугленной земле и врезался в стену пылающих деревьев, даже не дрогнув от страха. Угли кружили, словно шершни, и воздух сгущался от удушающего дыма, но огромный конь нёс меня по этой аллее почерневших стволов с той же скоростью, которую он демонстрировал накануне. На какое-то время лес превратился в оранжево-зелёное пятно, я продолжал цепляться за гриву Утрена, низко опустив меч, пока, наконец, не увидел впереди смутный силуэт скачущей лошади со всадником.

Улстан был одним из самых быстрых и породистых боевых коней, когда-либо ездивших на полях сражений Альбермайна, но рядом с Утреном он казался всего лишь слабым жеребёнком. Торжествующе заржав, паэла ускорился, чтобы быстрее сократить расстояние до своей добычи. Прежде чем он поднялся на дыбы и ударил, сверкнув передними копытами, я увидел, как Эвадина оглянулась на меня, и её бледное лицо застыло всё той же огорчённой обвиняющей маской.

Задние ноги Улстана хрустнули, как ветки, под копытами Утрена, и боевой конь рухнул на живот. Моё сердце в панике сжалось при виде Эвадины, сброшенной с его спины вместе с моим сыном, которого она по-прежнему сжимала в руках. Увидев, как маленький свёрток выскользнул из её рук, когда она ударилась о лесную подстилку, я спрыгнул с Утрена. Как нож пронзил меня вопль отчаяния ребёнка, который покатился по земле и остановился у подножия пылающей берёзы. Я бросился к нему сразу, как только ноги коснулись земли, но замер, поскольку меч Эвадины хлестнул по моей куртке, разрезав её кожу, но не тронув плоть под ней.

— Назад, Элвин, — сказала она, встав на моём пути и выставив перед собой меч. Позади неё ребёнок продолжал вопить, а горящее дерево искрило во все стороны пылающими щепками. — Он не для тебя.

— Он же сгорит! — прорычал я ей, бросаясь вперёд и хлестнув мечом над её головой. Это был неуклюжий удар, только чтобы отбросить её в сторону, но она с лёгкостью его парировала.

— Назад! — повторила она, с невозможной скоростью ударив меня в грудь раскрытой ладонью. Воздух покинул мои лёгкие, я оторвался от земли и приземлился, пролетев, по меньшей мере, дюжину футов. — Он мой! — заявила Эвадина, приближаясь ко мне. Горе, которое я видел на её лице несколько минут назад, сменилось тёмным, ожесточённым выражением обиженной женщины. Прежде чем она подошла ко мне, у меня возникла извращённая мысль, что в своём безумии она может воспринимать всё это как ссору влюблённых.

Слева от меня раздалось громкое сердитое фырканье, и Утрен, растоптав Улстана, помчался через дым. Эвадина повернулась к нему лицом, но треск толстой древесины и свист несущегося огня возвестили о высокой сосне, упавшей на пути Утрена. Когда дерево рухнуло вниз, вспыхнуло пламя, настолько высокое и плотное, что даже такой огромной лошади было его не перепрыгнуть.

Стремясь воспользоваться тем, что Эвадина отвлеклась, я глубоко вдохнул колючего воздуха, с трудом поднялся на ноги и снова помчался к Стевану.

— НЕТ! — заметив краем глаза, как мелькнул меч Эвадины, я нырнул вперёд и перекатился, избежав клинка. — Ты потерял все права на него, когда вступил в союз с каэритской грязью! — Она подошла, заставив меня посмотреть на неё. — Лжец! — ругалась она, и наши клинки столкнулись. — Предатель!

Я шагнул вбок от удара и попытался ответить, ударив кончиком меча ей в глаза — один из любимых приёмов Рулгарта. Она с нечеловеческой скоростью отбила мой клинок в сторону и ответила взмахом меча по дуге над головой. Земля и пепел взорвались облаком, когда я уклонился от клинка — достаточно быстро, чтобы избавить себя от верной смерти, но не настолько, чтобы избежать пощёчины её левой руки по голове.

От удара мир закружился, и я в неуклюжем пируэте вместе с ним. То, что, скорее всего, длилось всего несколько секунд, а может, и часов, для меня было сплошной ошеломляющей чёрной пустотой. Когда чувства вернулись, первыми были привкус пепла на языке и пульсирующая боль в голове. Мои пальцы дёрнулись, царапая землю, но не твёрдую древесину рукояти меча.

Я со стоном перекатился на спину и перевёл взгляд с клинка Эвадины на её измученное, страдальческое лицо.

— Почему? — спросила она меня, и слёзы из её глаз стекали по губам. — Почему ты так поступил, Элвин?

— Ты знаешь, почему, — сказал я ей, глубоко глядя в эти скорбящие глаза и задаваясь вопросом, что на самом деле смотрит на меня в ответ. — Сейчас ты уже должна знать. Что ты такое. Чем ты становишься.

— Это… — Она покачала головой, сдерживая рыдания. — Всё это проделки ведьмы. Её малицитское проклятие на тебе.

— Ты и есть Малицит! — Я наклонился к ней, не обращая внимания на то, что кончик её меча впился мне в горло. — Вот откуда твои виде́ния! Вот что живёт внутри тебя!

В тот миг она легко могла бы убить меня: надавить на меч ещё с дюйм, и история об Элвине Писаре — преступнике, убийце, порою рыцаре и, как мне нравится думать, в какой-то мере известном учёном — закончилась бы. Но всё же, она не убила. Вместо этого она нахмурилась, озадаченно моргнула, и кончик меча соскользнул с моей шеи.

— Как она могла настолько тебя извратить? — мрачно изумилась она. — Ведь ты был когда-то таким настоящим?

— Извратила меня? — хохотнул я. — Ты убила собственного отца! Ты убила или выгнала всех друзей, которые у тебя были! Ты привела к смерти тысячи, и тысячи перебила! Эвадина, ты и есть тот Бич, который ты предсказывала!

Тогда в ней воцарилось спокойствие, и конфликт, который я видел в её глазах, сменился печалью.

— Я надеялась, что до тебя можно дотянуться, что Стеван узнает своего отца как хорошего человека. Но, — её рука с мечом напряглась, и остриё снова начало впиваться в мою плоть, — теперь я понимаю, что этого не может быть. Путь, по которому я иду, должен быть пройден в одиночку. Я видела, хотя и пыталась закрыть глаза на это. Из огня будет выкован новый клинок…

Я напрягся, чтобы схватить меч и откатиться, но внезапная вспышка сверху ослепила мои глаза белым светом. Её сопровождал звук — голос, но не такой, который можно было бы назвать человеческим. Это был одновременно и крик, и песня. Бессловесное и непознаваемое, но в то же время богатое смыслом. В этом звуке я услышал ужасную печаль, но вместе с тем и приговор. Свет мерцал, звук продолжался, и я, сморгнув слёзы, увидел фигуру, зависшую в небе над головой.

Широко раскинутые крылья Ведьмы в Мешке теперь стали белыми и полыхали, как бриллианты. И она засияла ещё ярче, источая в такт своей песне потоки света. Они окутали Эвадину своим сиянием, а та отшатнулась от меня, забыв, очевидно, все мысли об убийстве. Сначала она в полном изумлении смотрела на существо наверху, но затем потрясающе внезапно её лицо изменилось. Мгновенно статная красота Эвадины Курлайн превратилась в нечто настолько раздираемое яростью и вызовом, что такие слова, как «уродливый» или «ужасный», едва ли могут даже приблизиться к описанию того, как это выглядело.

Её рот широко раскрылся, образовав чёрную пасть, из которой вырвался ответный крик. Именно по этому звуку — такому пронзительному в своей мерзости, такому чуждому по масштабам ненависти — я понял, что являюсь свидетелем противостояния двух абсолютных противоположностей. Вопль Эвадины продолжался, и под ней начали скручиваться тени. Они вытягивались и извивались, как виноградные лозы, пытаясь хлестать омывающие её раскалённые потоки. Ведьма в Мешке, Серафиль, была существом света. Эвадина, Малицит, была созданием тени.

Тёмные, извивающиеся щупальца метались по мерцающим столпам света, и я чувствовал, как от накопленной энергии звенит воздух. Мою кожу покалывало, волосы встали дыбом, а состязание всё продолжалось, и оба существа по-прежнему выкрикивали свои невозможные песни. А затем, с грохотом высвободившейся энергии, противоборствующее соединение света и тени взорвалось. Под порывами горячего воздуха и обломками я сжался на земле, прикрывая голову руками.

Без песни Серафиля и крика Малицита тишина казалась необъятной, и я даже подумал, что на самом деле это тишина смерти. Однако, когда я чуть пришёл в себя и убрал руки от лица, то увидел, что Эвадина стоит на коленях, склонив голову и не двигаясь. Поднявшись на ноги, я огляделся в поисках Ведьмы в Мешке и увидел обнажённую и очень человеческую фигуру, лежавшую на покрове пепла недалеко от меня. Не ясно было, дышит ли она ещё, но, вернувшись взглядом к Эвадине, я увидел, как та медленно, но заметно качнула головой. Заметив поблизости блеск своего меча, я схватил его и на ватных ногах приблизился к Эвадине.

Она медленно подняла голову, когда я, шатаясь, остановился перед ней. Мне было бы проще, если бы сейчас я увидел то бесчеловечное, полное ненависти лицо, которое кричало несколько мгновений назад. Но, к моему вечному сожалению, Эвадина снова стала самой собой. Боль предательства по-прежнему сияла в глазах, лишённых всего, кроме небольшого намёка на здравый рассудок. Но всё же, это была она.

— Элвин, ты хочешь меня прикончить? — спросила она, скользнув взглядом по мечу в моих руках. — Ты убьёшь всё, что было у нас общего? — Её голос звучал, в основном ровно, если не считать слабой нотки озадаченного отчаяния — и в самом деле, женщина, которую обидел худший из мужчин.

Мольба в её взгляде стала самым тяжёлым ударом, который я получил в тот день, потому что в этом увидел ужасную правду: Она не знает.

Осознание этого заставило меня всхлипнуть, но не помешало поднять меч. По сей день я не знаю, действительно ли я нанёс бы тот удар, который оборвал бы её жизнь. Несмотря на то, что я признал необходимость её смерти, глубина моей привязанности к этой женщине была гораздо глубже, чем я мог себе представить. Я мог бы легко сразить Малицита, но не её.

Дрожащими от усталости и мучительной нерешительности руками я крепче сжал рукоять меча, и как раз тогда мой сын решил избавить меня от терзаний, издав настолько жалобной крик, что я не мог не остановиться и не обернуться к нему. Он по-прежнему лежал возле пылающей берёзы, и земля вокруг него дымилась от постоянного дождя огненных обломков. Однако прежде чем я успел заковылять к нему, Эвадина бросилась вперёд. Пальцы, непреклонные, как сталь, крепко сжали мои запястья — не с такой сверхъестественной силой, как раньше, но всё же достаточно яростно, чтобы поставить меня на колени.

— Я же говорила, — прохрипела Эвадина мне в лицо, поднимаясь надо мной. — Он не для те…

Внезапный грохот копыт — звук, словно тупой нож разрывает мокрую кожу — и Эвадина Курлайн вздрогнула и напряглась. Я вырвал запястье из её внезапно ослабевшей хватки, а она пошатнулась назад, медленно повернулась, и стал виден колючий предмет, торчащий из основания её черепа. Позади неё на спине вставшей на дыбы паэла покачивалась Джалайна, и её взгляд был лишён всякого милосердия, когда она смотрела на женщину, которую пронзила каменным пером. Я любил Эвадину, но Джалайна её не любила никогда, и я знал, что этот удар она нанесла без колебаний.

Эвадина попыталась заговорить, но вместо слов вылетали только брызги кровавой слюны. Тогда она повернулась и в ужасающем осознании уставилась на меня. Я думал, принесло ли вторжение пера в её плоть понимание или хотя бы последнее подобие здравомыслия, поскольку увидел призыв в её глазах. Я никогда не узнал, искала ли она прощения, или это было отчаянное выражение надежды умирающей души. Однако оно быстро исчезло, и Эвадина лишь бормотала какую-то тарабарщину, пуская кровавую пену, пока не упала лицом на обугленную землю и не замерла.

Я бы так и стоял, потрясённо глядя на её труп, если бы не очередной крик Стевана. Огонь приближался, яростно нарастая, и каскад обломков вокруг ребёнка становился всё гуще. Я заковылял в сторону кричащего младенца, но рухнул, сделав всего несколько шагов. Тогда я пополз к нему, но Джалайна оказалась быстрее — спрыгнув со своей паэла, она промчалась мимо меня и подхватила ребёнка на руки.

— Идти можешь? — спросила она, встав на колени возле меня.

Я покачал головой, отталкивая её.

— Уходи! Унеси его отсюда!

— Я не могу…

— Иди!

— Только не без тебя! А теперь вставай! — Джалайна подставила плечо и сумела поднять меня. Встав на ноги, я отшатнулся от неё. Я вполне мог бы снова упасть, если бы не напрягся от звука копыт Утрена, который пробивал проход через обгоревшие обломки сосны, преграждавшие ему путь. Он рысью подбежал ко мне и опустился на колени, позволяя вскарабкаться ему на спину. Нагнувшись, я взял Стевана у Джалайны, а она бросилась к своему скакуну и быстро запрыгнула в седло.

— Поехали! — крикнула она, и нарастающий рёв пламени почти совсем поглотил её голос. И всё же я помедлил, сначала бросив последний взгляд на труп Эвадины. Что бы там ни разглагольствовали те, кто до сих пор придерживаются веры Воскресшей мученицы, могу заверить тебя, любезный читатель, что я не увидел никаких признаков жизни в её сгорбленном теле. Эвадина Курлайн умерла в тот день, а если она и вознеслась, то лишь как пепел, развеявшийся по ветру.

Я задержался ещё на миг, вглядываясь в пламя позади себя в поисках хоть какого-нибудь следа Ведьмы в Мешке, но её обнажённого, неподвижного тела нигде не было видно.

Вокруг нас падало всё больше деревьев, и Джалайна снова крикнула:

— Элвин! — И её паэла помчалась галопом. Утрен бросился следом за ними, а я снова крепко схватил его за гриву и прижимал к себе сына, пока могучий конь уносил нас из пекла.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

У меня скудный опыт свадеб. В моём детстве таких случаев решительно не было, и на протяжении большей части последующих лет тоже. Поэтому предложение взять на себя роль хранителя добродетели Эйн во время её свадебной церемонии было вдвойне неприятным из-за непривычности, а также из-за того, что весь ритуал казался мне абсурдным.

— Надеюсь, от меня не ждут, что я и приданое обеспечу, — проворчал я, отчего Эйн хлопнула мне по лицу букетом.

— Приличия требуют, чтобы кто-то исполнял эту роль, — сказала она. — Мой бедный дорогой папа пал в битве под королевским знаменем, когда я была ещё младенцем.

— Я этого не знал.

— Я тоже. Когда дело касалось моего отца, мама всегда была скупой на детали. Однако герцогине необходимо немного красок в своей истории, так ведь? Особенно когда в её жилах нет ни капли благородной крови.

— Похоже на то, как сказала бы принцесса-регент.

Эйн ухмыльнулась в ответ, а потом её взгляд задержался на моём лице, и улыбка медленно исчезла.

— Мне очень жаль… — начала она, слова застревали у неё во рту. Под руководством Леаноры она во многом научилась красноречию, но некоторые обстоятельства всё ещё ставили её в тупик. — Всех, кого ты потерял, — добавила она, кашлянув. — Я бы не попросила тебя, но… — она пожала плечами и смущённо хихикнула. — Ну, больше никого не было.

— Вы оказываете мне большую честь, миледи. — Я поклонился и указал на ступени собора. — Пройдём?

Всё огромное здание теперь стало намного чище, чем во время пребывания восходящей-королевы в Атильторе, поскольку тогда подобными вещами пренебрегали. Город по-прежнему оставался мрачным, ведь Эвадина даже здесь не сдерживала своего гнева. Обширную виселицу разобрали, а обломки множества разрушенных домов расчистили. Я испытал некоторое облегчение, обнаружив, что библиотека нетронута вместе с большинством книг, за исключением самой ценной, которая была украдена, когда назначенные Эвадиной библиотекари сбежали от Войска Короны.

Победа короля Артина над Лжекоролевой ознаменовалась большими празднованиями по всему королевству, а также исходом на восток бесстрашных приверженцев веры Воскресшей мученицы. От самого Восходящего войска мало что осталось, за исключением нескольких обезумевших душ, которые продолжали бродить по лесам возле за́мка Амбрис, где они бредили или бормотали о явлении Серафиля, свидетелями коего они стали. Но армия восходящей-королевы по большей части стала пеплом или трупами, и слугам Лорайн потребовались недели труда, чтобы расчистить всё или предать тела земле.

Другие, которые по-прежнему провозглашали Эвадину Воскресшей мученицей и цеплялись за её пример, начали свой путь на восток, хотя некоторым хватило глупости проповедовать от имени Эвадины — эти объявляли сообщения о её смерти ложью Алгатинетов и обещали её скорое возвращение и праведную месть. Наградой за такое красноречие обычно был град камней, если им везло, а если нет, то расправа. Однако большинство из этих воскресчиков, как их стали называть, мудро предпочли бежать в более безопасные места, и, надеюсь, никогда больше не побеспокоят эти земли.

— В этом часть твоей роли: следить, чтобы я не споткнулась, — напомнила мне Эйн, изящно вложив свою руку в мою, когда мы начали подниматься по ступенькам. — Моё платье не создано для таких простых задач, как переход из одного места в другое.

На платье с длинным шлейфом, с кружевами цвета слоновой кости и лифом, расшитым золотом, настояла принцесса-регент со словами: «Герцогиня не может выходить замуж в лохмотьях». Мы поднимались по ступенькам, а принцесса Дюсинда позади нас послушно несла в своих маленьких ручках край шёлкового шлейфа.

Сама церемония была, к счастью, короткой. Её проводил незнакомый мне старший священник в ранге стремящегося, который избежал чисток Эвадины потому, что во время всего кризиса удачно находился в паломничестве далеко на востоке. Герцог Гилферд выглядел довольно красиво в серебряных позолоченных доспехах и беззастенчиво восхищался своей невестой. Эйн же со своей стороны сохраняла безмятежность и достоинство на протяжении всей церемонии. Очевидно, её не беспокоило присутствие значительной части знати Альбермайна, переживших то, что стало известно, как Война мученицы. Герцог Лермин Дульсианский, разумеется, отсутствовал, поскольку оставался под строгим королевским запретом выходить за пределы своего герцогства. Герцогиня Лорайн прислала впечатляюще дорогие подарки, но попросила прощения за своё отсутствие из-за множества неотложных обязанностей в Шейвинской Марке, главной из которых была ликвидация ущерба, нанесённого за́мку Амбрис. Кроме того, лишь горстка рианвельской знати подчинилась призыву принцессы-регента, и главный среди них — бывший посол Жакель Эбрин, недавно назначенный на роль лорд-губернатора. По его напряжённому поведению я мог сказать, что он предпочёл бы играть в кости где-нибудь в таверне, а немногочисленность его свиты не предвещала ничего хорошего для будущего единства королевства. Я решил не заостряться на этом, поскольку подобные заботы больше не были в моей компетенции.

Когда пришло время, и стремящийся спросил: «Кто провожает эту женщину на попечение её мужа?», я послушно вложил руку Эйн в протянутую ладонь Гилферда, после чего священник связал их шёлковой лентой.

— И сим, — протянул он, — эти две души соединяются пред Серафилями и по примеру мучеников отныне и во веки веков.

Когда они поцеловались, и я увидел, с какой яростью Эйн обняла своего мужа, все мои сомнения относительно мудрости её выбора улетучились. Теперь это была исцелённая душа, для которой убийства, как я надеялся, останутся смутным и отвратительным воспоминанием. Я чувствовал, что хотя бы с ней у меня получилось что-то правильное.

За официальной церемонией последовало собрание в саду собора, где однажды я наблюдал, как Эвадина заключила сделку с братом Леаноры. Теперь казалось, всё это произошло настолько давно, что это событие уже отошло в историю, а не в относительно недавнюю память. Я пил вино из хрустального кубка и смотрел, как Эйн и Гилферд, со связанными лентой руками, обходят гостей. Молодой герцог казался мне чопорным и неуклюжим на фоне общительного обаяния его невесты.

— Я льщу себя надеждой, — сказала Леанора, подходя ко мне и склонив голову в сторону счастливой пары, — что неплохо её обучила, вам так не кажется?

— Она будет править герцогством под вашим любезным руководством, а он сразится в любых битвах, в каких только потребуется. — Я поднял за неё свой кубок. — Прекрасная партия, ваше величество.

— Это целиком и полностью их собственный выбор, уверяю вас. По правде говоря, я даже просила её на время отказаться от брака, поскольку считаю самой полезной фрейлиной, когда-либо появлявшейся при дворе. Но любви, а тем более юной любви, так просто не прикажешь. — Она замолчала, потягивая вино, и осторожно глянула поверх края бокала. — Интересно, милорд, вы больше не обдумывали моё предложение?

— Обдумывал, и пришёл к выводу, что моё мнение не изменилось. Хотя, разумеется, я благодарю вас за ваше внимание.

— Стать лорд-маршалом войска Короны — это, возможно, вершина рыцарских амбиций, и всё же вы этого избегаете.

— Ваше величество, у меня никогда не было рыцарских амбиций, и я чувствую, что на своём веку повидал достаточно сражений. И буду считать себя счастливейшей из душ, если никогда не стану свидетелем нового. Кроме того, — я указал на небольшой отряд присутствующих алундийских дворян, среди которых Рулгарт был самым высоким, — мне кажется, что под рукой есть гораздо более подходящий кандидат.

— Алундийский лорд-маршал. — Леанора усмехнулась. — Вряд ли. И к тому же лорд Рулгарт любезно принял роль лорд-губернатора Алундии до тех пор, пока его племянница не достигнет совершеннолетия. Когда же настанет тот день, он заявил о желании вернуться в каэритские земли. По всей видимости, там он в большей степени чувствует себя дома.

Я перевёл взгляд на Дюсинду, которая играла с группой других бегающих и хихикающих детей. Молодой король Артин стоял в стороне от них, и с его лица не сходило раздражённое выражение.

— Итак, — сказал я, — Дюсинда будет одновременно герцогиней Алундии и королевой Альбермайна. Немало власти для такой юной особы.

— Моя будущая невестка для меня драгоценна.

«Драгоценней, чем избалованный, лишённый чувства юмора щенок, которым является ваш сын?», подумал я, сдерживая ужасное искушение задать этот вопрос вслух.

— Что ж, милорд, — продолжала Леанора, — если я не могу соблазнить вас военными делами, то на какую роль вы бы согласились?

— Ваше величество, как бы ни была велика ваша доброта, я собираюсь некоторое время путешествовать один. Мне кажется, моё настроение оживится от одиночества и смены обстановки.

Веселье Леаноры угасло, и она натянуто улыбнулась.

— Я знаю, вам есть, о чём горевать. Ваш сын… — Она всегда могла подобрать нужные слова, но даже самую многословную душу сразила бы необходимость выразить должное сочувствие человеку, который видел, как его маленький ребёнок сгорел заживо.

— Ваше величество, с вашего позволения, — сказал я с поклоном. Решив избавить её от этих мучений. — Мне нужно сделать приготовления к путешествию.

— Разумеется, милорд. — Она поклонилась в ответ и, но когда я повернулся уходить, взяла меня за руку. — Если когда-нибудь устанете от путешествий и одиночества, знайте, что вам всегда найдётся место при этом дворе.

Поклонившись ещё ниже, я отступил, и в последний раз увидел принцессу-регента Леанору Алгатинет-Кевилль, когда она подошла к молодожёнам и со смехом пожала руки своей любимой фрейлине. Рискну предположить, что в жизни, полной штормов, это был самый счастливый момент для Леаноры. Пускай ей не достался титул монарха, но она остаётся величайшим правителем, когда-либо управлявшим Альбермайном. Хотя, если вы разбираетесь в истории, то знаете, что она заплатила очень высокую цену за долгие годы мира, которые стали её наследием.

Я встретил Десмену, которая скрывалась среди колонн наверху лестницы собора. На небо опустились сумерки, вытянулись длинные тени, и здесь легко было укрыться. Если бы она желала мне зла, то могла бы добиться успеха там, где многие другие потерпели неудачу. И всё же я не увидел в её руке ножа — только вопрос, явно написанный на лице.

— Не желаете присоединиться к празднованиям, миледи? — спросил я.

Она пренебрежительно хмыкнула.

— Меня не звали. Не всем бунтовщикам по-настоящему рады при дворе принцессы-регента, какое бы там помилование она ни даровала.

— Так вы вступите в войско Короны, правильно я понимаю?

Её лицо оскорблённо скривилось от отвращения.

— Служить Алгатинетам? Никогда.

— Держитесь за дело Истинного Короля, даже сейчас?

— Такое справедливое дело никогда нельзя бросать. Я пойду на восток и найду других, сосланных за участие в походе Локлайна. Попомните мои слова, Писарь, его знамя снова поднимется.

Я сдержал усталый вздох и кивнул на прощание.

— Тогда я желаю вам счастливого пути. Хотя вы, я уверен, простите меня за то, что не стану желать вам успеха. Эта земля уже повидала достаточно войн.

— Постойте, — сказала она, когда я пошёл вниз по лестнице. Остановившись, я увидел редкую неуверенность на её лице, а мольба в глазах рассказала мне о сути её вопроса ещё до того, как она его задала. — Он же соврал? Уилхем. Это не он предал моего отца.

На этот раз я не скрывал вздоха, окрашенного теперь скорее гневом, чем усталостью.

— Ваш отец был садистом и задирой с гнусными наклонностями, который полностью заслужил свою отвратительную кончину, и даже более того. Кто бы ни направил его на путь к виселице, он заслуживает вашей благодарности. — Я увидел, как её лицо внезапно побледнело, когда до неё дошли мои слова, и мой гнев рассеялся. — А Уилхем заслуживал лучшей смерти, — добавил я. — Ибо он был достоин вашего брата, хотя не думаю, что он бы с этим согласился. Оплакивайте их обоих, миледи.

Я повернулся и спустился по ступеням, не ожидая ответа.

Каэриты практически исчезли из Шейвинской Марки через несколько дней после окончания битвы. Некоторые из них задержались — как я предполагал, из любопытства или из-за авантюристского духа, — но через несколько недель основная масса огромного воинства таолишь, вейлишь и паэлитов вернулась за пределы гор. Утрен, однако, решил остаться, и именно на его спине я покинул Атильтор той ночью. Я не прощался и внимательно следил за тем, что никто не следует за мной, пока пробирался через заброшенные земляные валы на окраине города, где и обнаружил ожидавшего меня паэла.

— Думал, ты отправился домой, — сказал я, подняв руку к его морде. Он в ответ легонько куснул мою ладонь и мотнул головой, видимо, желая скорее уезжать.

Ему потребовалось два дня, чтобы доставить меня в самое сердце Шейвинского леса. Пекло, зародившееся в за́мке Амбрис, сеяло немалые разрушения, прежде чем небеса соизволили обрушить долгожданный поток дождя. Мы проехали несколько обугленных участков земли, и с большим облегчением обнаружили знакомый заросший каменный овал поляны Леффолд, неповреждённый и скрытый в густой чаще деревьев.

— Начали думать, что вы уж и не придёте, капитан, — поприветствовал меня Тайлер, когда Утрен остановился с подветренной стороны от древнего амфитеатра.

— Если бы я уехал до свадьбы, то это вызвало бы подозрения, — сказал я, слезая со спины паэла. — И к тому же казалось правильным, что у Эйн там присутствовал кто-то из нас. Неприятности были?

— Тихо, как в борделе во время прошения, хотя, думаю, его крики можно было услышать за много миль. Похоже, лес пуст, во всяком случае от людей.

— Седлайте их, — велел я, кивнув туда, где Адлар и другие разведчики ухаживали за лошадьми. — Отправляемся до наступления темноты.

— Кстати, у нас гостья, — проговорил Тайлер, когда я направился к проёму в увитой виноградной лозой стене амфитеатра. — Пришла сегодня утром с подарками для мальца.

Лицо Лорайн отражало материнскую радость, когда она баюкала Стевана на руках, тихо воркуя и дразня его губы пальцем. Единственным её сопровождающим оказался знакомый человек в доспехах, который приветствовал меня натянутым поклоном. Дерван Прессман был возведён в рыцари после того, как возглавил набег из за́мка Амбрис, что также принесло ему яркий шрам от ожога на лбу.

— Элвин! — сказала Лорайн, пошевелив младенца на руках, чем вызвала пронзительный крик протеста. — Тс-с. — Лорайн крепче прижала его. — Разве ты не рад увидеть папочку?

По правде говоря, Стеван, похоже, больше стремился открыто заявить о своём недовольстве, чем обратить внимание на появление отца.

— Вот, — сказала Джалайна, осторожно забирая ребёнка у Лорайн. — Если уж он начнёт, то обычно кричит довольно долго.

Она устало улыбнулась мне в знак приветствия и пошла прочь, укачивая Стевана и напевая успокаивающую песню.

— Как прошла свадьба? — спросила Лорайн.

— Хорошо, — сказал я. — Твои подарки очень понравились.

— А принцесса-регент? Надеюсь, не слишком расстроилась.

— С виду нет, но сложно сказать.

Губы Лорайн сложились в печальную усмешку.

— Судя по количеству шпионов, которых она рассадила в моём герцогстве, вынуждена заключить, что пока не пользуюсь доверием этой женщины.

— Ты меняла сторону, и не раз. Такое не вызывает доверия. Героизм сэра Дервана в за́мке Амбрис несколько восстановил равновесие. Однако в будущем я бы не стал испытывать судьбу. Она научилась терпимости, но и у неё есть свои пределы.

Лорайн приподняла бровь, соглашаясь с моим суждением, а затем склонила голову в сторону Джалайны и всё ещё кричавшего Стевана.

— Ну а твоя история. Она в неё поверила?

— Насколько ей известно, Стеван Курлайн погиб при пожаре у за́мка Амбрис.

— Со временем ему понадобится новое имя. У ребёнка Воскресшей мученицы тягот будет предостаточно, и среди них её имени быть не должно. И, какой бы терпимой ни была принцесса-регент, она никогда не позволит ему остаться в живых. И Ковенант тоже.

— Я знаю.

Наши взгляды встретились, мрачные от взаимного понимания не только уязвимости моего сына, но и того факта, что, возможно, это наша последняя встреча.

— Я… — Лорайн сглотнула и указала на небольшой сундучок у ног Дервана. — Я принесла подарки. Игрушки и всё такое. И монеты. Их тебе, наверное, лучше всего оставить в руках Джалайны, а? Насколько я помню, тебе никогда не удавалось их удерживать.

— Тоже верно.

Лорайн сцепила руки, живо и женственно.

— По твоей просьбе капитан Тория ждёт вас в Фаринсале. Нынче порт практически пуст, поэтому мало кто станет свидетелем вашего отъезда.

— Благодарю, герцогиня.

Она снова кивнула, сцепленные пальцы дрогнули. Я редко видел Лорайн настолько взволнованной.

— Я абсолютно уверен, — сказал я, взяв её руки в свои, — что наша дружба ещё далеко не закончена, миледи. — Наклонившись, я поцеловал её в щёку и прошептал: — Декин мёртв, и ты оплакивала его достаточно долго. — Отступив назад, я бросил короткий, но многозначительный взгляд на Дервана.

Тогда герцогиня Шейвинской Марки Лорайн Блоуссет, в прошлом Лорайн д'Амбрилль, королева при короле разбойников Декине Скарле, сделала то, чего я от неё никогда прежде не видел. Она покраснела.

— Прощай, Элвин Писарь, — сказала она мне, смахивая слёзы и поворачиваясь к своему рыцарю-сопровождающему. — Сэр Дерван, уже поздно, и дорога длинная.

Чтобы добраться до Фаринсаля, потребовалось ещё три дня, и путешествие затянулось из-за необходимости держаться ле́са, избегая любопытных взглядов людей, которых мы могли встретить на дорогах. Когда последней ночью мы разбили лагерь, я почувствовал, что могу задать Джалайне вопрос, который мучил меня уже несколько недель. Я смотрел, как она уложила Стевана на импровизированную кроватку, поставленную достаточно близко к огню, чтобы было тепло. Видя, как она улыбается, укутывая его в одеяло, я засомневался, разумно ли задавать этот вопрос, поскольку казалось неправильным портить такую картину. Однако она всегда чувствовала моё настроение и слегка нахмурилась.

— Что такое?

— Перо, — сказал я. — Почему оно, а не клинок?

Вздохнув, она отодвинулась от кроватки Стевана и неохотно прикрыла глаза. Я думал, что она не ответит, и это станет вечной тайной между нами, но потом Джалайна заговорила тихим шёпотом:

— У меня был посетитель, который сказал, что я должна так сделать.

Тяжесть в её голосе прояснила природу этого посетителя.

— Кто-то, кого мы знаем?

— Нет. — Джалайна пошевелилась, плотнее закутавшись в плащ. — Старик, которого я никогда раньше не видела, с очень странным акцентом, как будто он учил альбермайнский у плохого учителя. И одежда его была странной. Он пришёл ко мне ночью, перед тем, как мы с паэлитами поехали в за́мок Амбрис. До этого я не видела никого из… тех, о ком ты меня предупреждал. Он был единственным духом, которого перо сочло нужным вызвать. — Она замолчала, её руки неуютно дёрнулись. — Он знал такие вещи, которые знали только мы с тобой. Например, о той ночи на мельнице. И другие, как, например, правду об исцелении Воскресшей мученицы. Он рассказал это, чтобы я поверила в правдивость его слов. А ещё он сказал мне следующее: «Правда — единственное средство ослабить хватку Малицита над живой душой. Дар пера — истина».

— Он был высокий? — спросил я. — С тёмной кожей и седой бородой?

— Сутулый, какими часто бывают старики, но, наверное, раньше был высоким. И его борода была белой и длинной. А кожа — тёмной.

Историк. Я поймал себя на том, что подавляю дрожь. Неужели его душа действительно задержалась так долго, только для того, чтобы передать это предупреждение?

— Он сказал что-нибудь ещё? — спросил я. — Своё имя? Что-нибудь?

Джалайна покачала головой и взяла меня за руку.

— Но он казался очень усталым и испытывал большое облегчение. Как человек, готовый покинуть этот мир. Элвин, по-моему, он был истощён. Думаю, как только доставил своё послание, он смог уйти. Куда, я не знаю.

Некоторое время мы сидели вместе, а Стеван булькал и ёрзал, пока не заснул. Я смотрел, как его маленький рот вдыхает воздух, и гадал, чья у него форма губ, моя или Эвадины, и тут услышал громкое предупреждающее фырканье Утрена.

— Подъём! — рявкнул я разведчикам, отодвигаясь от Джалайны, и потянулся за своим мечом.

— Где? — спросил Тайлер, деловито взводя арбалет, пока остальные разведчики вооружались. — Кто?

Посмотрев на Утрена, я увидел, что огромный конь напряжённо смотрит в сторону густого участка леса на краю поляны. Он снова фыркнул и побежал вперёд, а от его дыхания поднимались клубы пара в прохладном ночном воздухе.

— Адлар, — крикнул я жонглёру, ведя остальных вслед за паэла, — оставайся с Джалайной.

Разведчики разошлись по сторонам, а мы побежали за Утреном к деревьям. Сделав всего несколько шагов, он остановился и низко, раскатисто заржал, напрягая мышцы своего массивного тела.

— Тут нихера нет, — пробормотал Тайлер, пристально вглядываясь в путаницу теней и прижимая к плечу взведённый арбалет.

Для существа, которое однажды прорубило кровавую просеку через целую армию, Эйтлиша в эту ночь действительно трудно было обнаружить. Когда я разглядел его неподвижную фигуру в капюшоне, опустившуюся на упавший сосновый ствол, моё сердце забилось гораздо быстрее. Тайлер заметил его спустя мгновение: он дёрнулся от удивления и сжал палец на замке́ арбалета, пока я не схватил его за плечо, сурово покачивая головой.

— Я-то думал, ты ушёл домой, — сказал я, стараясь голосом демонстрировать спокойствие, которого не чувствовал.

Капюшон слегка покачнулся, и из его тени донёсся тихий звук:

— Домой, — повторил он. — Это слово теперь мало что для меня значит.

— Чего тебе надо?

Он не ответил сразу же, а вместо этого медленно поднялся на ноги. Утрен снова заворчал, а гигант в капюшоне подошёл ближе. Почувствовав напряжение, разведчики начали вытаскивать оружие и замерли, когда я рявкнул приказ остановиться.

— Ты знаешь, что мне нужно, Элвин Писарь, — сказал Эйтлишь, останавливаясь. Он был уже не тех размеров, как на поле у за́мка Амбрис, но даже сейчас казался весьма мощной фигурой. — Ребёнок. Отдай его мне.

Страх, копившийся в моей груди, внезапно сменился яростным, непоколебимым гневом.

— Нет, — заявил я, и моя рука двинулась к мечу.

— Ты знаешь, что он не может оставаться под твоей опекой. — Эйтлишь сделал ещё шаг вперёд, и я увидел, как сжались его кулаки. — Ваэрит в его крови слишком сильна.

— Мой сын остаётся со мной. — Медленно и целенаправленно я вытащил меч, провоцируя остальных разведчиков последовать моему примеру. — Таково было желание Доэнлишь, и моё тоже.

— Так утверждаешь ты. Но я не слышу её голоса. — Ещё шаг, и его плечи явно увеличились, что сопровождалось свистящим скрежетом мышц и расширяющихся сухожилий. — Она погибла в огне? Ты видел, как она сгорела?

— Я не знаю, где она, и жива ли. Может быть, такое существо, как она, вообще не способно умереть. Но я действительно знаю, чего она хотела всем сердцем — чтобы мой сын оставался в моих руках.

— Ты недостоин. — Его слова теперь звучали приглушённо, сдавленные раздувшимися шеей и челюстью. — И её сердца, и ребёнка. Отдай его мне!

Тут он рванулся вперёд, вытянув массивные руки — я поднял меч, а Тайлер выпустил арбалетный болт. Тот разорвал ткань плаща Эйтлиша, но безвредно отлетел от плоти под ним. Прежде чем я успел нанести столь же бесполезный удар по быстро приближающемуся монстру, Утрен громко, пронзительно заржал и прыгнул на пути Эйтлиша. Огромный конь встал на дыбы, копыта сверкнули рядом с головой монстра. Эйтлишь зарычал в ответ, его капюшон откинулся назад, открывая черты лица, ещё более звериные, чем дикая маска, которую я видел в гуще битвы. Тогда я понял, что это создание никогда не было в полной мере человеком, что оно существовало в состоянии между природой и людьми. Его истинным лицом было это рычащее, скалящее зубы создание из дикой природы.

Когда два этих существа столкнулись друг с другом, их крики стихли: Утрен напрягся и был готов к бою, в то время как Эйтлишь медленно перестал рычать. Черты его лица превратились в мрачную, обиженную версию прежней скульптурной гладкости. Повернувшись ко мне, он выпрямился, и его фигура всё сильнее сдувалась, пока он снова не стал почти тем человеком, которым притворялся. Затем Утрен ещё раз фыркнул, шевельнул массивной головой, чтобы встретиться со мной взглядом, моргнул один раз, повернулся и побежал в сторону Эйтлиша, нетерпеливо размахивая хвостом.

Действия Утрена прояснили, по крайней мере, одно.

— Она жива, — сказал я Эйтлишу. — Где-то. Хотя не знаю, увидим ли мы с тобой её снова когда-нибудь.

— Она всегда оставалась для меня загадкой, — произнёс Эйтлишь. — Но ничто не озадачивало меня больше, чем то, почему из всего мира она выбрала тебя.

Снова надев капюшон, он взобрался на спину Утрена, а огромный конь тут же рванулся вперёд, затрещав папоротником и взметнув землю, и быстро унёс своего пленника, за несколько мгновений потерявшись во мраке леса.

— Дин Фауд владеет целым островом? — спросил я, глядя вперёд на высокий город, вырисовывавшийся в утренней дымке. Море было спокойно, и паруса «Морской Вороны» колыхались под лёгким бризом, который нёс нас к гавани. На волнах мерцало отражение огромного мегаполиса, добавляя ощущения величия. Дома, лавки, храмы и башни, казалось, покрывали каждый фут конической, гористой поверхности острова, за исключением вершины, состоявшей из голой скалы. Когда корабль приблизился, я увидел, что гору венчает высокая статуя — женственная фигура с головой орла, вытянувшая руки, словно благословляя город внизу.

— Если не фактически, то по духу, — ответила Тория. — Он бегал по улицам Лестурии, как нелюбимый сирота, пока не стал достаточно взрослым, чтобы попасть на корабль. Он мало рассказывает о своём детстве — думаю, у него много мрачных воспоминаний. По правде говоря, не знаю, ненавидит он это место или любит, но править им всегда было его страстным желанием. И вот, благодаря богатству, которое принесла его любимая, пусть и приёмная дочь, он тут и правит. У них есть официальный правитель, какой-то Сатрапин или что-то вроде того, но он всего лишь церемониальный. Как и почти везде, власть здесь держит рука с самым толстым кошельком.

— И ты уверена, что он нас примет?

Тория оглянулась через плечо на пассажиров корабля, толпившихся на носовой палубе. Джалайна покачивала Стевана на руках, глаза которого загорелись при виде Адлара, жонглирующего не менее чем семью кинжалами одновременно. Тайлер и разведчики сидели рядом, точили клинки и, щурясь, бросали взгляды на команду Тории. Недели, проведённые в море, не сильно смягчили укоренившуюся подозрительность бывшего преступника по отношению к тем, кто некогда разделял его склонности. Я не винил его за это, а напротив, радовался такой подозрительности. Он и остальные члены моей значительно сократившейся роты взяли на себя ответственность защищать моего сына. Это дело на долгие годы, и всё же никто не стал от него не уклоняться.

— Моё слово многое значит для него, — сказала Тория. — Но ему нужно будет узнать правду. О мальчике. Обо всём. Дин Фауд немного похож на тебя, понимаешь? У него утомительно острый слух на неправду. — Заметив сомнение, появившееся на моём лбу, она пихнула меня в плечо. — Не волнуйся. Здесь ты найдёшь дом.

Я видел, как её глаза задержались на Стеване, будто она искала какой-то признак его матери. Я хорошо знал это выражение, потому что видел такое же и на лице Джалайны.

— Займусь-ка я делом, — сказала Тория. — Надо уже прокричать пару приказов, в основном для виду. Нельзя завести корабль в гавань без криков. Так полагается. — Она зашагала по палубе, выкрикивая в сторону такелажа распоряжения, которые, по-видимому, мало что меняли в задачах матросов, трудившихся среди мачт.

Подойдя к Джалайне, я взял у неё Стевана и повернул его лицом к приближающемуся острову и замечательному городу. Однако он, похоже, нашёл это менее увлекательным, чем трюки Адлара, и с бульканьем засунул пальцы себе в рот. Я тоже, глядя на это лицо, часто искал сходства и иногда находил, в тени его глаз. Тёмные, как и у неё, а иногда озадаченные, будто перед тем, как перо лишило её жизни. «Она не знала. Даже в самом конце, она не знала».

Привычно поморщившись, я отогнал это воспоминание, подозревая, что буду делать это всю оставшуюся жизнь.

— Это дом, — сказал я Стевану, целуя его в голову. — Здесь ты вырастешь, здесь у тебя будут мать и отец. Здесь никто тебя не побьёт, не вышвырнет в холодный лес, не заставит воровать и убивать. И если кто-нибудь в этом мире попытается причинить тебе вред, я убью его.

Стеван снова забулькал, ёрзая в моих объятиях и хлопая меня по лицу маленькой влажной ручкой, а я смеялся и думал, как же могло случиться, что я заслужил чувство такой радости.

Но, слышу, ты спрашиваешь, а как его имя? Какое имя ты выбрал для своего сына, Элвин Писарь? Это то самое имя, которое я слышал? На что я отвечаю: да, мне кажется, так оно и есть. Но эта часть моего завещания подошла к концу, и имя моего сына, как и всё, что с ним связано, это, дорогой мой, великодушнейший и возлюбленный читатель, рассказ для другого раза.