II. АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

05:17 …насчёт раба ошибочка. Некрещён и необрезан…

— ВСТАНЬ И ИДИ! — велели ему.

А он не встал и не пошёл. Даже головы не повернул. Так и остался сидеть возле пыльного просёлка. Тронул синюю кепку с длинным козырьком, сдвинул на ухо по давней, ещё студенческой привычке. Прикусил сухую травинку, усмехнулся — и лишь тогда соизволил ответить:

— Не хочу.

Бездонное, светлое от жары небо моргнуло чёрным зрачком. Громыхнуло гневом:

— МЕНЯ ЛИ ОСЛУШАТЬСЯ ДЕРЗАЕШЬ?

Он рассмеялся. Сон нравился, хотя поначалу и удивил. Последнее время ночью он видел лишь образы — бессвязные, мутные, тревожные. После них случалось пить сердечное вместо утреннего кофе. В аптечке лежало импортное средство, рекомендованное знакомым врачом, — большие розовые таблетки. Глотать снадобье он не спешил, держался. Глушить кошмары заморской химией Александр Петрович считал ниже своего достоинства. Справимся без панацеи!

— ИЛИ НЕ ВЕДАЕШЬ, СКОЛЬ ГРОЗЕН Я И РЕВНИВ?

Повезло — сон был ясен и чист. Горячий летний день. Бескрайнее хлебное поле рассечено просёлком, словно каравай — ножом. Ветерок еле ощутим, вдоль обочины лежит сухая стерня.

Одна беда — в покое не оставляют.

— НАКАЖУ ОСЛУШНИКА ВЕЛИКИМ НАКАЗАНИЕМ. И БЛИЗКИХ ЕГО. И ДАЛЬНИХ!

— И собаку убью, — хмыкнул он. — И кошку, и мышку. Приёмы мелкого уголовника. Так вот почему я всю жизнь попов не любил!

— КАК СМЕЕШЬ ТЫ. РАБ МОЙ!..

Он запрокинул лицо к небесам. В зените кружил смерч-аспид, длинный хобот тянулся к земле, к спелым колосьям. Ветерок стал ветром, затяжелел, ударил в лицо. Опалил жаром, запорошил глаза мелкой, как мука, пылью.

— Насчёт раба — ошибочка. Некрещён и необрезан. И договор кровью не подписывал.

Плеснуло холодом. Смерч надвинулся, сминая хлеба. Рыкнул с яростью:

— В ЭТУ ЖЕ НОЧЬ ЗАБЕРУ ДУШУ ТВОЮ!

Он пожал плечами. Протёр глаза, тронул козырек кепки. Походя вспомнилось: именно такую он носил, когда приехал на Целину. Синей она была недолго — выцвела, побелела.

— А я ещё думаю: с чего мне всякая дрянь снится? Вот что значит на ночь с врачом пооткровенничать! Хотел правду — по-лучил. Сегодня, выходит? Обидно, не скрою. От пары лишних лет я бы не отказался…

Страх медлил, топтался поодаль. Во сне Александр Петрович был молод и силён. Исчезла вечная спутница-боль, солнце светило ярче яркого. Даже грозное небо манило, не пугало.

— Так за чем дело стало?

Сгинул смерч. Стих ветер, превратился во вкрадчивый шёпот у самого уха:

— Потому и предлагаю. Пару лет? Хочешь десять? Двадцать?! Бери, не жалко! Но и ты уж постарайся, сделай, что велено. Историю в университете учил? Как римляне говорили: «Даю, чтобы Ты дал». Ты мне, я — тебе…

Липкие, приторные слова. На висок будто мёд пролился:

— И не геройствуй, ладно? Ты ведь не сразу помрёшь и не сам. Тебе уже семьдесят пять, можно и характер проявить. А дочь твоя? Внуки? Метод старый, но эффективный. Не чета тебе гордецы на брюхо падали. Проникся, да?

Мёд стал льдом. Вернулась боль, вцепилась клыками, путая мысли.

— И заметь: не о мерзости прошу, не о смертоубийстве. Дело благое, нужное…

С болью он совладал. Расправил плечи, выплюнул травинку изо рта:

— Нет! Сначала — благое и нужное, а после родную дочь резать заставишь. Книгу Судей читал? Помнишь, что с Иеффаем случилось? Тут главное — первый раз поддаться. Нет, не выйдет!

— НЕТ?! — ударило с небес. — ПО СИЛАМ ЛИ ОТВЕТ ДАЁШЬ, ЧЕЛОВЕК?

Ответил он небу:

— Дело не в силе. Дело в том, по Чьему Образу и Подобию человек сотворён. Камешек, что от горы откололся, мал, но твёрд, как гора. И края острые. Сила не справится, тут иное требуется. Человека мало убить — его убедить нужно.

— ТЫ СКАЗАЛ!

И смерч взял его.

Поле — жёлтая скатерть до горизонта — теперь было внизу. Серая лента просёлочной дороги, жалкая фигурка на обочине. Синие джинсы, синяя кепка, клетчатая застиранная ковбойка…

— Тяжёлый случай, — хмыкнул он.

Представился класс: парты в три ряда, доска, на столе — бокастый глобус. Очередной юный шкодник склонил повинную голову, но каяться не спешит, смотрит исподлобья. Пригрозишь вызвать родителей — всё испортишь. Обратится шкодник в зверёныша, захлебнётся гневом.

Иначе, иначе надо!

— Ты сам-то книгу Судей давно перечитывал?

Человек, сидевший у дороги, щёлкнул пальцами по козырьку кепки. Словно честь хотел отдать, да передумал.

— Ты, между прочим, географ, не богослов. Неужели думаешь, что все события, упомянутые в Библии, одобряются Богом? Иеффай сам убил свою дочь, причём безо всякой пользы. Он не был священником и не имел права приносить жертву. Не мог и обещать принести «первое, что выйдет». Скажем, ему навстречу могла выйти нечистая собака или верблюд. Этот разбойник так и остался в душе язычником. А насчёт раба…

Не путай времена дядюшки Тома и Древний Восток. В библейскую эпоху раб — младший член семьи. Бесправный, но свой. Маленький камешек возле высокой горы.

Человек поднял голову. Слушает! Теперь главное — не давить.

— По поводу того, что тебе предложено… Ты одну лишь сторону разглядел. А сторон, между прочим, даже не две — больше. Для начала представь, что кто-то решил взорвать в твоём родном городе бомбу. На двадцать килотонн, как в Хиросиме…

08:11 …сейф в летнем сером плаще…

Дверной звонок оторвал Александра Петровича от кофе. Последний глоток остался, самый сладкий. Колеблясь, он по-глядел в сторону коридора, взвесил чашку в руке. Дочь и внуки звонят дважды, соседи сверху — один раз, зато долго, от души. Тот, кто стоял сейчас за дверью, нажал кнопку с очевидной робостью. Вместо привычного «ти-рим-бом!» — убогое «трим». Даже без восклицательного знака.

Продавец мёда? Очередной свихнувшийся сектант с евангелием американской печати в зубах?

«Знаете ли вы истинное имя Бога?»

Каждый раз он сдерживался, чтобы не ответить с привычным ехидством. Грех обижать убогих, ещё заикаться начнут. Знакомый полковник-опер в таких случаях рапортовал:

«Я даже истинную фамилию его знаю!»

Клюка в руке, тапочки на ногах…

— Иду!

Пока добирался, сообразил, что на часах — начало девятого. В такую рань ни коробейники, ни психи-адвентисты не жалуют. Может, всё-таки соседи, но снизу? Трубу прорвало?

За облупившейся дверью, ведущей в службы, царила тишина. Не уловив буйного гласа Ниагары, он вздохнул с облегчением, поймал левой ногой своевольный тапок.

— Кто там?

— Это я, учитель!

— Кто «я»?

— Я, Чисоев Шамиль! Извините, что разбудил…

Голос он узнал сразу, но тем не менее глянул в глазок.

Не ради проверки — для эстетического удовольствия. Каждый ли день узришь у собственного порога самодвижущийся стальной сейф в летнем сером плаще?

Полюбовался — и дверь отворил. Хотел пошутить насчёт ранней пташки, но, увидев лицо гостя, раздумал.

— Я встаю с рассветом, Шамиль Рустамович. Заходите.

Сейф шагнул за порог, взялся за лацканы плаща:

— А почему по имени-отчеству, учитель? Я что-то не так…

Прорезался акцент, скрытый прежде. Сейф исчез, превратился в растерянного мальчишку. Ребёнок с трудом привыкал к чужому городу, к новой школе, к непривычной речи:

«Я что-то нэ так сдэлал, учытэл?»

— Это тебе за «учителя», Чисоев. Сколько раз объяснять, что я — не товарищ Мао! В прихожей не стой, плащ снимай. Вешалку найдёшь?

— Уже нашёл…

— Кофе или чай?

— Э-э-э… Если можно, чай, Сан Петрович. Кофе боюсь. С утра сердце болело, как после тренировки. Когда долго в зал не ходишь, сердце отвыкает… Хотел лекарство пить, представляете?

Он чуть не ответил «более чем», но предпочёл отмолчаться. Его собственные недуги обождут. У Шамиля Чисоева, ученика шестого «Б», стряслась беда. Мальчик ранимый, замкнутый, гордый. То, что Шамиль пришёл к нему, к классному руководителю, дорогого стоит.

…сколько лет минуло? Тридцать пять? Больше, больше…

— Туфли снимать не надо. Не надо! Чисоев, тебе же русским языком!..

08:57 …разговоры не помогут…

— …Нет, не слыхал. Я, Шамиль, новости редко слушаю. Раньше ВВС включал по старой памяти, потом бросил. У них теперь тоже реклама…

Александр Петрович, бывший учитель географии, бывший классный руководитель, бывший заслуженный учитель бывшей республики, аккуратно опустил чайник на вытертую подставку из можжевельника. В последний момент рука дрогнула, тяжёлая капля ударила по крышке фаянсовой сахарницы.

— Но это меня ничуть не извиняет. Какой кошмар! А мне казалось, что у кого-кого, а у твоего брата всегда всё будет в порядке.

Чисоев Шамиль с трудом привыкал к жизни на новом месте. Дичился, дрался с одноклассниками, ссорился с учителями. Один лишь физрук плясал от радости — бегал к директору, защищал, уговаривал. Новому классному руководителю досталась нелёгкая ноша. Зато Чисоев Артур по жизни шёл вприпрыжку. Быстро находил друзей, ладил с педагогами.

Улыбался…

Учителя хвалили, директор одобрял, ставил в пример. Александр Петрович помалкивал, но старший Чисоев ему определённо нравился больше младшего. Географ не слишком жаловал улыбчивых везунчиков.

— Мне тоже, — Шамиль кивнул, соглашаясь. — Так ведь и было! Всё в порядке было, Сан Петрович, дорогой! В шоколаде-мармеладе! Не понимаю, что происходит. Никто не понимает!

Бывший шестиклассник, бывший победитель спортивных олимпиад, бывший чемпион Европы осторожно взялся за чашку, подержал на весу.

Отхлебнул, выдохнул резко, как после коньяка:

— Милицию на уши поставил. Врачей созвал, на целый госпиталь хватит. Мэр помощь обещал. Херня, Сан Петрович! Извините… Вчера мне экстрасенса привели. За ним — цыганку Раю, ясновидящую. Блин, скоро шамана доставят! Чартером с Чукотки! А ночью школа приснилась. Шестой класс, первый год, как вы наш обезьянник взяли. Снится, будто я урок не выучил. Учебник на русском, а я язык забыл. Чуть не помер от ужаса… Проснулся, вас вспомнил. Дай, думаю, схожу, посоветуюсь. Хуже не будет…

Александр Петрович прикусил язык, боясь сболтнуть лишнего. Если по чести, толку от него, пенсионера, меньше, чем от шамана с бубном. Не говорить же такое в лоб! Шамиль издёргался, за соломинку хватается.

— Что вспомнил, молодец. В любом случае чаю выпьешь, а это уже польза… Позволь, я тебе пару вопросов задам?

Дождавшись кивка, отодвинул в сторону пустую чашку. Наклонился, поймал взглядом взгляд:

— Виктория, жена Артура… Ты всё сделал, что нужно?

— Я…

— Подробности опусти. Просто скажи: да или нет.

Чисоев нахмурил широкий лоб:

— Всё. Что мог, сделал.

— Дочь Артура?

— Найдут, — Шамиль оскалился по-волчьи. — К вечеру найдут, обещали. Их найдут, и похитителей найдут. Я с ними, с шакалами, сам говорить буду.

Огромная ладонь мягко, страшно легла на скатерть.

Дрогнула…

— С делами, с фирмой — или что там у Артура? — его подчинённые разберутся?

Сейф шевельнул каменными плечами:

— Куда они денутся, Сан Петрович? Я их сегодня, прежде чем к вам ехать, выстроил — и доброго дня пожелал. Они всё поняли, прониклись… Там ещё закавыка: самозванцы объявились.

Видя удивление в глазах бывшего учителя, Шамиль поспешил разъяснить:

— Письмо Артуру пришло. Вторая семья у него образовалась, понимаешь! Дочка, внучка. Жучка. И скрипка, чтобы не скучно было. Одна семья пропала, другая появилась. Интересное совпадение, да? Ничего, и семьёй займусь, найду время!

Аккуратно подстриженные ногти с визгом царапнули по клеёнчатой скатерти. Александр Петрович нахмурился:

— Этим не ты должен заниматься, Чисоев!

Ответом ему был хриплый смех.

— Не ты! — старик повысил голос. — Что творишь? По закону гор, да?!

Шамиль помолчал, словно подбирая слова.

— А по каким законам, учитель? По советским, как в старом фильме? Нет советских, кончились. И новых нет, одни понятия остались. Кто говорил: человек человеку — волк?

— Римляне…

Вспомнилось из сна: «Как римляне говорили: „Даю, чтобы Ты дал“. Ты мне, я — Тебе…»

— Хорошо жили ваши римляне! У нас не волки — гиены, шакалы. Я виноват. Сан Петрович. Брату не помогал, о делах не расспрашивал, советы не давал. Думал, взрослый, разберётся. Вот и сбежались шакалы, стая целая. Ничего, нас, Чисоевых, с нахрапу не загрызть! Зубы крепкие, к стоматологу ни ногой!

Старик отвернулся, пожевал губами:

— Вам виднее. Шамиль Рустамович. Вы — человек современный, предприниматель, депутат. А я, знаете ли, от жизни здорово отстал. Мне в музейной витрине — самое место. Вижу, у вас уже готов план охоты. Чего ждёте от меня, грешного?

С зубами у меня дела плохи. Возьмусь горло перегрызать — обе челюсти выпадут…

Стальной сейф дрогнул, теряя форму. Ладонь оторвалась от клеёнки, скользнула по смуглому, заросшему щетиной лицу:

— Простите, Сан Петрович! Простите, дорогой!

— Ладно…

— И вправду озверел. Простите!

Александр Петрович махнул рукой:

— Хватит! Оба погорячились… Я и впрямь отстал от нынешнего бытия, ничего не попишешь. Но ведь нельзя превращать жизнь в охоту!

Шамиль кивнул в ответ, соглашаясь. Вздохнул:

— Не в охоте дело. Шакалы — говно, шваль. Дела… Разрулю дела — не сам, так крыша прикроет. С Артуром плохо! Совсем плохо. Сан Петрович! Говорят, психика у него. Какая такая психика?! Не верю! Нет у него никакой психики. Ни у кого из Чисоевых психики не было. Беда у Артура, спасать нужно.

А как — не знаю. Школу во сне увидел, вас вспомнил…

Старик нащупал рукоять клюки, попытался встать. С первого раза не вышло. Он закусил губу, попытался снова.

Встал.

— Разговоры не помогут. Поехали к Артуру. Где он сейчас?

11:43 …значит, оружия у него нет?

Грунтовка сбегала с холма, обрывалась возле широкого пруда, карабкалась на дамбу. За прудом возвышался ещё один холм. Справа — жиденькая роща, слева — белые домики под красными крышами. Дальше, до горизонта, зеленел лес. Над кронами деревьев, в дальней дали, гроздьями висели грозовые тучи. Чувствовалось: армада наготове, собирает силы, ждёт своего часа…

— Хитцы, — пояснил Шамиль. — Артур участок купил, дом строить начал. Не для себя, для дочери. Воздуха много, от города далеко. Глушь, дремучие места. Дожди пойдут, так хоть вертолёт вызывай!

Александр Петрович взглянул с интересом. Область он знал хорошо, но в «дремучих местах» бывать не приходилось. Ехали полтора часа, и это по сухой дороге.

— Артур там. Он сюда ночью поехал. Как пистолет отобрали, он вначале кричал, шумел. Парней из охраны бить хотел. Потом спать лёг. Час спал, вскочил, как на пожар, — и велел ехать в Хитцы. Я к нему в семь утра пришёл — опоздал.

— Значит, оружия у него нет?

Бывший классный руководитель скользнул взглядом по белым домикам. Где-то там, в идиллической пасторали, буйствовал Чисоев-младший со своей психикой. Самое время присылать медбригаду соответствующего профиля, но такое Шамилю не скажешь. У депутата тоже психика в полный рост.

— Охрана с Артуром, — рассудил Чисоев. — Пистолет у них. Может и отдали. Эх, Сан Петрович! Browning BDAO Compact, сам выбирал, сам дарит! Что ещё подаришь мужчине на сорокалетие?

— Удочку, — учитель изучал близкую гладь пруда. — Можно спиннинг. А ещё лучше — шахматы.

Шамиль виновато вздохнул.

Пока ехали, пока километры считали, Александр Петрович размышлял, сумеет ли помочь. Решил, что едва ли. Горячий Шамиль не верил в психику, но по всем описаниям выходила именно она. Чисоев-младший был силён, удачлив и до чёртиков уверен в себе. Такие ломаются первыми. Хорошо, если охранники догадались придержать подарочный «браунинг».

Что поехал — не жалел. Однажды семиклассник Шамиль Чисоев по горячке умудрился угодить прямиком в подрайон милиции. Взбешённый директор заявил, что умывает руки. Поделом хулигану! А он, классный руководитель, пошёл выручать. Вытащил парня, хоть и не без труда. Наслушался комплиментов! Кто во всём виноват? Понятное дело, школа!

Посреди дамбы машину тряхнуло. Шамиль ругнулся, снизил скорость. Александр Петрович оглянулся. Дорога, уползающая назад, выглядела па диво ровной. Никаких колдобин.

Я чего хочу, Сан Петрович? Хочу, чтобы Артур успокоился, чтобы в город вернулся. Лучше не к себе, а ко мне. Места много, дом большой. Пусть лекарство пьёт, отдыхает. А я пока с делами перетру…

Александр Петрович прикинул в уме высоту холма, вставшего перед автомобилем. Вверх посмотришь — гора горой.

— Сценарий понятен. А если не уговорим?

Ответа дождался не сразу. Сперва взревел мотор, переходя на пониженную передачу, затем дрогнули могучие плечи Шамиля:

— Если… Не надо — если, Сан Петрович! Заломаю его, конечно. Пусть он и младший — заломаю, силой возьму. Нельзя, понимаете? Нельзя! Врат брата ломает! Семье позор, роду позор. Кем же мы, Чисоевы, станем?

Старик хотел возразить, но промолчал. Дети выросли…

Первым их встретил экскаватор Komatsu — оранжевый «японец» с ковшом наперевес. Заморский гость перегородил узкую улицу, грозно порыкивая и вращая стальными гусеницами. Отечественная колея, разбитая ещё в допотопные времена, упорно не желала пускать самурая. Экскаватор сердился, шумел, плевался клочьями синего дыма.

— Ай, Артур! — Шамиль захлопнул дверцу автомобиля. — Скажите, Сан Петрович, зачем ему этот жираф? Чем он думает, жопой, да? Извините…

В том, что самурай объявился в Хитцах по воле младшего брата. Шамиль не сомневался. Как, впрочем, и Александр Петрович. Для такого вывода не требовался Шерлок Холмс с дедуктивным методом.

— Жираф! — с раздражением повторил бывший шестиклассник.

Komatsu-сан то ли услышал, то ли почувствовал. Издав обиженный рёв, самурай преодолел вредную колею и бодро пополз дальше.

— Схожу-ка я. Сан Петрович, на разведку. Вдруг он пулемёт поставил?

Старик, успев к этому времени разобраться с упрямицей-клюкой, аккуратно прикрыл дверцу.

— Вместе сходим, — рассудил он. — Даже если Артур решил построить дот, дальше фундамента дело не пошло. Иначе мы бы наблюдали бетономешалку… Шамиль, ты уверен, что мы здесь нужны? Твой брат мог позвать тебя и вчера, и позавчера. Но ведь не позвал!

Чисоев-старший сдвинул густые брови:

— Не позвал, да. Всё понимаю. Сан Петрович. Взрослые мы, мужчины. Сами кашу завариваем, сами расхлёбываем. Понимаю, а лезу, спасаю. Я теперь в семье старший, мне перед отцом отвечать.

Сжал ручищу в кулак, выдохнул:

— Эх! Хорошо, что отец не видит! Пойдемте, учитель.

На сей раз старик раздумал поправлять бывшего ученика.

12:12 …стекло не он разбил, и рогатка не его…

— Не пустишь, значит?

— Шамиль Рустамович!

— Не пустишь? — тихо, без выражения повторил Чисоев-старший. — Меня не пустишь?

— Шамиль Рустамович! — парень, бледней смерти, подался вперёд. Приложил руку к сердцу. — Простите, ради бога! Что я могу сделать? Артур Рустамович велел: никого. Вася про вас спросил, так он даже отвечать не стал…

Забор был трёхметровый. Ворота сияли новым металлом. Парни, стоявшие у калитки, загораживая проход, походили на два мебельных шкафа. Александр Петрович хмыкнул: два шкафа, один сейф. Кто кого?

Внутри, за оградой, урчал мотор самурая. Японца пропустили, как родного.

— Ты меня. Стас, знаешь, — сказал Чисоев-старший. — Убить не убью, но больно будет. Очень больно, да.

Стас развёл руками:

— Не надо, Шамиль Рустамович! При исполнении мы. С оружием…

И добавил, морщась:

— Простите! Самому тошно!

— Тошно ему…

Шамиль отступил на шаг, сжал кулаки.

Чисоев! — напомнил о себе бывший классный руководитель. — Не вздумай!

Шамиль выругался, не стесняясь присутствием учителя. Прищурился, запрокинул голову, ударил взглядом в безоблачное небо:

— Артур! Дун Шамиль йиго! Гьалъул магiна щиб? Ты, засранец! Решил, что у тебя больше нет брата? Дида мун битiун вичiчiанищ?

Парни отшатнулись: крик был страшен. Громыхнуло, отразившись от ворот, эхо — резкое, жестяное. Казалось, небеса ответили Шамилю ржавой грозой. Александр Петрович едва сдержал усмешку. Силён, Чисоев, силён! Здоров орать, депутат!

Откашлявшись, Шамиль добавил вполголоса:

— Минута — шестьдесят секунд. Жду, потом ухожу.

— Гiедегiуге, брат. Оставайся, гостем будешь.

Старик вздрогнул. Артур Чисоев объявился тихо, как кот.

* * *

— …Это мои дела. Мои!

— Плохо говоришь, брат. Злое говоришь…

— Мои! Не тефтель, справлюсь. Ты врача вези из Израиля, Лившица. Пусть сюда летит, не надо Вику беспокоить. Этим и поможешь. С остальным я сам разберусь.

— Почему сам? Меня гонишь, не пускаешь, да? Перед учителем срамишь?!

— Не гоню, брат. Стройка, экскаватор там. Чаю не выпить, гостя не накормить. Вы меня, Александр Петрович, простите, не узнал сразу. Очень рад вас видеть. Шамиль, ты зачем такого уважаемого человека побеспокоил? Вы нас извините, пожалуйста. Сейчас скажу, нам стол во флигеле накроют. Посидим, закусим, как полагается…

Александр Петрович слушал, не перебивая. Перед глазами был школьный коридор, белые двери классов, высокие окна. И мелкий шкодник, пытающийся уйти от ответа. Стекло не он разбил, и рогатка не его, и вообще.

— Надо было позвонить. Шамиль. Предупредил бы, я бы тебя встретил.

— Как позвонить? Куда позвонить?

— Ты что, мой номер забыл?

— У тебя телефон третий день не отвечает!

…и окурок под партой не он оставил.

— Чи-со-ев!

Братья замерли. Александр Петрович поспешил уточнить:

— Артур! Э-э-э… Артур Рустамович! Вы — взрослый человек, можно сказать, отец семейства. Никого вы пускать не обязаны, ни меня, ни брата. Всё правильно, всё по закону. Священное право частной собственности, пулемёты на вышках… Я о другом спрошу. Не стыдно, Чисоев? Кому вы нужны в этом мире? Единственного близкого человека гоните. Впрочем, не настаиваю. Если вы пошлёте меня к чёртовой матери, это тоже будет законно. То есть… Как правильно. Шамиль? По понятиям?

Отвернулся, чтобы взглядом не смущать. Если психика, весь монолог — зряшное дело. Если же пег… Тоже не факт. Дети выросли…

— Ладно! Заходите…

Голос звучал хрипло, натужно. Что называется, додавил, но не убедил.

— Лично я останусь на свежем воздухе, — старик по-прежнему смотрел в сторону. — Шамиль, ты с братом пообщайся, а я возле машины обожду.

— Нет! Не обижайте, будьте гостем. Думаете, я вас не пускал, потому что обидеть хотел? Ошибаетесь, Александр Петрович. О вас беспокоился, не о себе. Но, может, так будет правильно. Заходите, пожалуйста!

Учитель тайком улыбнулся. Никого ломать не пришлось.

Педагогика!

12:27 …в каком смысле — оборотень?

Он ожидал увидеть экскаватор, но первым делом узрел бревно.

Жёлтая, очищенная от коры древесная плоть, сучья тщательно стёсаны; нижний, более широкий срез заострён. Рядом, на траве — топор в компании с мелким инструментом. Стамески, скобель, ложечный нож…

А экскаватор где?

— Цього! Цього не пущай! Чуешь, Рустамыч? Пэрэвэртэнь, пэрэвэртэнь!

Голос был дребезжащий, противный. То, что речь зашла о нём, Александр Петрович понял быстро и не удивился. Как это у нынешних называется? Фейс-контроль?

— Пэрэвэртэнь! Вин усю справу загубыть, Рустамыч!

— Зачем так говоришь. Коля? Грех гостя обижать…

— Гэть його!

— Учитель это, географ. Нас с братом учил…

— Нэпростый вин хеограф! Хай гэть идэ! Пэрэвэртэнь!

Дребезжало слева, но вначале Александр Петрович решил найти экскаватор — из принципа. Самурай обнаружился по правую руку, шагах в сорока. Груда рыжей земли, деловитые работяги в тёмно-синих комбинезонах, вознесённый к небу ковш.

Камень…

Александр Петрович даже моргнул от изумления. Нет, камень исчезать не хотел. Большой, серый, в свежих сколах, он возлежал посреди участка. Не камень, целый валун.

— Вот, брат, беспорядок какой. Сам видишь, нулевой цикл.

— Гэть його, Рустамыч! Гэть!..

Фейс-контроль бесновался, плюясь липкой слюной. Шамиль не зря поминал психику. Тут она, легка на помине! Старый ветхий ватник, под ним — спортивный костюм, тоже старый. Кеды без шнурков, кепка без козырька, с надписью «Пепси». И, само собой, выражение лица. Это не подделать, хоть сразу в учебник помещай.

А возрастом не вышел. По голосу семьдесят, на деле — едва за сорок.

— Это Коля, сосед, — виновато пояснил Артур. — Он за участком присматривает, за стройматериалами. Тихий, смирный.

В Афгане воевал, контузия у него. Лечили — не вылечили. Помогаю, чем могу… Что с тобой. Коля? Гости это: брат мой, учитель. Хорошие люди…

Коля отверз щербатый рот, но предпочёл заглохнуть. Псих, а умный!

Фундамент обнаружился сразу за контуженным. Залит основательно, считай, на века. За фундаментом — деревянная времянка, пара контейнеров.

— Плохо мне, Шамиль! Сам понимаешь, свалилось проблем — плечи гнутся. Я решил: отвлечься надо. В городе без меня разберутся.

— Почему не предупредил, брат? Мне не сказал, врачам в больнице не сказал? Тебя ночью искали. Вике совсем худо стало. Ты не волнуйся, вытащим её! Как так можно, Артур?

Говорю же: плохо мне. А тут воздух, простор. Дышится хорошо. И за стройкой присмотрю. Забросили работу…

Учитель скользнул взглядом по бревну. Изучил серый валун, оценил деловитость тёмно-синих работяг:

— Не стыдно врать, Чисоев?

Рядом пискнул псих, белый от страха.

Александр Петрович появился на свет далеко от этих мест — на Дальнем Востоке, где нёс службу отец-танкист. В город приехал по распределению, после университета. Украинский, к стыду своему, так и не выучил. Понимать понимал, но далеко не всё.

«Пэрэвэртэнь» — оборотень? В каком смысле — оборотень?

В незабвенные времена так именовали шпионов: «Клятый пэрэвэртэнь злодийскы пидиалыв колгоспну стодолу…»

А если в прямом значении? Допустим, волколак?

Бред!

12:41 …настоящая «макака»!

— Откуда камень взялся?

— Откуда камни берутся? Из земли вынули…

— Зачем сюда привезли? Как в парке, для красоты?!

— Декоративный элемент…

— А бревно? Тоже элемент?

— На бревне умывальник пристроят. Или это кол для конкурентов?

— Зачем конкуренту кол? Что с колом делать?

— Чтобы всё по понятиям!

Расположились возле рассохшейся лавки у забора, подальше от ворот и декоративного элемента. Рёв трудолюбивого самурая стал тише, можно было разговаривать, не напрягая голос. Артур обещал подойти, как только разберётся с валуном. Спросить его про бревно не успели — и теперь терялись в догадках.

— Не кол это, — рассудил Шамиль, сообразив, о чём идёт речь. — У нас что. Турция? Такое только больной придумать может…

Помолчал, ударил кулаком в забор:

— У моего брата нет психики. Нет! Замыслил он что-то, Сан Петрович.

— Что?

— Не знаю! Я ведь чего боялся? Думал, он за пистолет схватится. В кого стрелять станет? Хорошо, если в нас… Эх, почему я с вами не посоветовался? Лучше бы я Артуру спиннинг подарил! Тяжело человеку, плохо. Может, и вправду отвлечься захотел? Как считаете, Сан Петрович?

Учитель вздохнул:

— Я не Шерлок Холмс. То, что замыслил, — очевидно. Уверен, ни камня, ни бревна ещё вчера здесь не было. Знать бы, чем я контуженному Коле не полюбился…

— Э-э! — расхохотался Чисоев-старший. — Учитель вы, Сан Петрович. Учителя с завязанными глазами узнаешь. А вдруг этот Коля лентяем в школе был? Вдруг ему каждую ночь табель с двойками снится?

Бывший классный руководитель представил себе этот кошмар. Оценил, содрогнулся. Но всё-таки почему «пэрэвэртэнь»?

— Странное дело, Шамиль. Ты про сон говорил, что тебе школа снилась. А мне, знаешь, сегодня ночью полная ерунда виделась. Поле, хлеб, у меня на голове кепка… И будто я сам себя в чём-то убеждаю.

— Сон! — пожал могучими плечами Чисоев. — Во сне, Сан Петрович, только с собой и споришь. Никого там, во сне, больше и нет…

Замолчал, прислушался:

— О! «Макака»! Сан Петрович, мамой клянусь: настоящая «макака»!

Александр Петрович открыл было рот, моргнул — и различил еле слышный треск двигателя.

Мотоцикл? Ml А, минского завода? Ну и слух у тебя. Шамиль!

— Когда подсказывали, всегда слышал, — ухмыльнулся Чисоев, довольный комплиментом. — Хоть с последней парты! Мне, Сан Петрович, только шепни! Я «макаку» ни с чем не перепутаю, у отца такая была…

Экскаватор заглушил мотор, давая гостям вволю насладиться трескучими руладами нового визитёра. Двигатель рыкнул с надрывом, чихнул и заглох. Охранники кинулись к воротам. Артур, махнув рукой работягам, шагнул к калитке.

Учитель и ученик переглянулись:

— Пойдём и мы?

— Пойдём, да!

12:55 …уговор: не перебивать…

…Оранжевый шлем, жёлтая выцветшая штормовка. Чёрная «макака», коричневый чемоданчик на багажнике, пачка «Примы» в руке. Ретро во всей красе — ездящее и курящее. Человек в шлеме отдал мотоцикл набежавшим «шкафам», устало размял шею, бросил сигарету в рот.

Зажигалка…

Артуру мотоциклист кивнул без особого почтения, как старший — младшему. Шлем снимать не стал, так и курил, словно космонавт перед стартом в памятной песне.

— Извините! — прокомментировал ситуацию Артур. — Ещё пара минут…

И удрал куда-то. Шамиль шагнул за братом, но Александр Петрович придержал ученика за крепкий локоть:

— Не надо!

Слева — заглохший Komatsu-сэн. Прямо — ворота, возле них курит «космонавт». Правее — контуженный Коля с пластиковым стаканчиком в руке. Шкафы-охранники при мотоцикле. Стас чемоданчик от ремней освобождает, Вася страхует, чтобы враг не подобрался.

Чуть ближе — бревно во всей красе.

Не нравилось Александру Петровичу это бревно. Раздражало. Старик даже слегка разозлился на себя за беспричинную, глупую мнительность.

Окурок «Примы» упал на землю, под каблук грязного ботинка. «Космонавт» расстегнул ремешок, не без труда стащил шлем с лысой головы. Огляделся, заметив гостей, дёрнул подбородком. То ли поздоровался, то ли наоборот.

— Вежливый! — хмыкнул оскорблённый Шамиль.

Александр Петрович готов был с ним согласиться, но что-то удержало. Лысому нахалу за пятьдесят, лицо — сушёная груша. Губы не бледные — белые… А если цвету прибавить, годы же, напротив — отнять? Минус двадцать пять, морщин нет, губы яркие. Вместо лысины — модная причёска… Нет! Не причёска — грива, смоляные космы дыбом.

— Валентин? Валентин Иванович!

Владелец «макаки» сделал шаг вперёд:

— Простите? Вы… Не может быть!

Радости в голосе не звучало. Скорее — крайнее удивление.

— Александр Петрович, если не запамятовал? Как же, как же! Заслуженный учитель, доска почёта… Да-а, не красят нас годы. Хотя… Знаете, рад, что вы живы. В последнее время коса разгулялась. Не хочется и телевизор включать…

Рывком выбросил ладонь вперёд, затем протянул руку Шамилю.

— Ну, с вами всё ясно. У вас череп такой же, как у брата. Чисоев… Шамиль Рустамович, как я понимаю, депутат и чемпион. Два года назад обещали отремонтировать комплекс «Динамо», год назад тоже обещали…

— Д-да, — согласился депутат и чемпион.

К чему это «да» относилось. Шамиль уточнять не стал.

— Вы же не знакомы! — сообразил Александр Петрович. — Перед тобой, Шамиль, вечная головная боль нашего районо — Валентин Иванович Пашин, учитель рисования и черчения.

Ты его не застал, он года через два пришел после твоего выпуска. Если не ошибаюсь, художник-абстракционист…

— Вот этого не надо! — отрезал «космонавт». — При вашей совдепии, Александр Петрович, всякий, кто не подражает Шишкину или Герасимову, — абстракционист по определению. Художественная концепция Никиты Сергеевича живёт и торжествует! Но ругаться не будем, мне ещё работать…

Отошёл назад, глянул на Чисоева-старшего. Прищурился:

— Богатая натура! Шамиль Рустамович, хотите бюст? Дорого не возьму, я, слава богу, не Церетели. Только дерево нужно.

Шамиль покосился на бревно. Уловив его мысль, художник рассмеялся:

— Нет, сосна не годится. Вы — человек богатый, купите в Бразилии кубометр квебрахо. Получится не хуже, чем у Эрзи. Да что там не хуже — лучше! В сто раз лучше!

— Соглашайся, — хмыкнул, повеселев, Александр Петрович. — Валентин портрет твоего брата писал, когда тот в девятом классе взял республиканское «серебро» среди юниоров.

В музее портрет висит. Не в школьном, в областном.

— Ха! Портрет! — обрадовался Чисоев-старший. — Помню портрет, да. Так это вы рисовали? Ай, хороший портрет…

Договорить, однако, не успел.

— Горе вам, поганцы-язычники!

Коля-контуженный рвался в бой — со стаканчиком наперевес.

— Як сказано: наполнылася зэмля його идоламы! Воны поклоняються справи рук своих, тому, що зробылы пэрсты их. И прэклонылася людына, и прынызылася!..

— Исайя, глава восьмая, — отбил удар Александр Петрович. — И что?

— Видийдить вид них и до мерзоти не торкайтесь! Бо вин — усий мерзоти батька й заводчик!..

Рука со стаканчиком дёрнулась в сторону художника. Тот окрысился, но высказаться не успел.

— Коля, зачем? Не надо, Коля!

— Батька й заводчик!

— Он художник, меня учил рисовать…

— Заводчик и батька!

— …хороших людей учил…

Появившись, словно из-под земли, Артур обнял контуженного за худые плечи, отвёл к лавке. Усадил, вручил стаканчик, оброненный на землю — пустой, к великому сожалению Коли.

Ещё один Никита Сергеевич, — прокомментировал художник. Но этот всё-таки головастей будет. Библию читал!

— Не читал, — Артур вернулся к гостям. — Коля как с войны вернулся, один остался. Отец пил — умер, мать пила — умерла. Ему священник помогал, из соседнего села. Вот и наслушался… Валентин Иванович, вы инструменты видели? Я, что мог, собрал.

— Топор видел, — отрезал «космонавт». — Я, господин заказчик, свой набор привёз. А вы нашли какую-нибудь фотографию? Рисунок? Я только одну картинку в интернете отыскал.

Чисоев-младший выразительно развёл руками. Художник скривился и, небрежно кивнув честной компании, направился к бревну. Александр Петрович хотел воспользоваться моментом, дабы прояснить вопрос, откашлялся…

— Тюрьма каменна, ой, высока,

Ничего в ней не видать,

Только видно, только чутко

Часовой: «Пойдём гулять…»

От неожиданности старик вздрогнул — уж больно громко орал контуженный. Шамиль, нервами покрепче, выразительно втянул воздух ноздрями:

— Э, брат! Ты чем Колю своего лечишь? Коньяк, да? «Кизляр»? Смотри, не залечи. Дрянь лекарство, я тебе скажу…

Редко кому удавалось увидеть смутившегося Артура Чисоева, Железного Артура. Как будто и впрямь рогатку под парту уронил.

— Пусть пьёт. Коньяк сосуды расширяет. Весёлый будет, добрый будет…

Добрый и весёлый Коля подтвердил благим матом:

— Выводили в чи… в чисто поле

И давай меня ковать,

Заковали ру… руки-ноги

И давай в меня стрелять!

Качнув лобастой головой, Артур внезапно стал очень серьёзным:

— Шамиль! И вы, Александр Петрович! Не хотел говорить, сам всё думал решить. Потому и не звонил, не пускал. Стыдно мне теперь. Раз вы приехали, значит, судьба. Пойдёмте, всё расскажу, объясню.

Он поднял руки, словно защищаясь:

— Только уговор: не перебивать. Не вам говорю, Александр Петрович. Тебе говорю, брат. Я бы на твоём месте не удержался, перебивать бы стал. Я стал бы, а ты, Шамиль, молчи. Прошу, молчи!

Отвернулся, сгорбил плечи.

В спину ударило:

Девятнадцать пуль, пуль про… пробило

Мимо правого плеча,

А двадцатая, ой, зло… злодейка

Погубила молодца!

13:33 …уйду от Него…

Майское небо над головой. Лёгкий ветер, запах потревоженной земли. Бензиновый дух, еле ощутимый аромат сирени.

А Чисоев-младший украдкой пот с виска утирает.

— Не с себя начну — с пистолета. Я тебя, Шамиль, знаю.

Ты сюда ехал и о пистолете моём думал. Обо мне тоже, но о пистолете — больше. Вот он, «браунинг». Смотри! Ни в кого не стрелял, никого не убил. Нет, брат, не отдам, пусть у меня будет. Пока ствол у меня, я сам себе хозяин, вольный человек. Успокойтесь, я не сумасшедший, не бедный Коля. Сомневаетесь, Александр Петрович? А вы обождите с сомнениями, вы дослушайте.

Лавочка. Трое мужчин плечом к плечу. У двоих лица — спутать можно.

— С чего начну? С логики начну. Я, Александр Петрович, заочно учился. Спортсмен, да? В здоровом теле — здоровый дух. Здоровенный, аж страшно! Но кое-что помню. Логику нам умный дядька читал. Говорил, искать надо самое простое объяснение. Скальпель Оккама, так? Если у тебя с тарелки исчез кусок колбасы, его, скорее всего, кошка Мурка украла, а не американский спецназ. Логика! Когда я после всего, что случилось, думать смог, что мне первым в голову пришло? Узнали враги-шакалы, что с Викой беда, что не до бизнеса мне, — и накинулись, разорить решили. Логично? А чтобы я их не удавил, дочь украли, заложницей сделали. Эх, Александр Петрович! Когда вы Шамиля уму-разуму учили, такое только в кино было, да? В американском, детям до шестнадцати, вечерний сеанс…

Пустая кобура на коленях. В крепкой ладони — «браунинг».

Не за рукоять взят, за ствол.

— Скажу честно, хотел застрелиться. Потом думаю: нет! Мы, Чисоевы, крепкие орешки. Разберусь! И тут прилетел волшебник в голубом вертолёте. Дела в гору пошли, кубарём к счастью несёт. Письмо получил. Дочка, понимаешь! Одних забрали, других даём. Кто даёт, а? Сумеешь ответить, брат? А вы, учитель?

Молчите, после скажете…

Крик птицы. Чёрный силуэт в небе, острые крылья, беззвучный полёт. Влево, вправо, вверх, в зенит. Вспугнули? Или сама врага ищет?

— Сорвался, да. Нервы? У дамочек нервы, у мэра нервы. Чем я хуже? Опять же, коньяк, будь он неладен… Перемкнуло! Логика винтом завилась. Может такое быть, как со мной? Не может, а есть! Скрутило меня, вывернуло… Молчи, Шамиль! Не говори ничего! Не мог я к тебе поехать. Боялся своей бедой заразить. Понял — с ума схожу, без возврата. Взял пистолет… Эх, Александр Петрович! Сильная у вас рука, но, знаете, у меня сильнее. Не надо «браунинг» хватать. Если я дважды не застрелился… Хорошо, выну патроны. Вот, вынул уже…

С небес, с тех краёв, куда умчалась чёрная птица, трое мужчин казались мелкой точкой посреди жёлто-зелёного простора. С первого взгляда и не заметишь, а заметишь — не разглядишь, не услышишь. Тихо звучит усталый, охрипший голос с еле различимым южным акцентом:

— Вот патроны. Смотри, брат! Не стреляться я хотел — ей, Костлявой, в глаза взглянуть. Чтобы на самом краю силы найти, в разум вернуться. Повернул стволом к себе, вот так повернул. Поглядел — увидел. Не было там смерти. Он был, живой. На меня смотрел и смеялся. Ты, смеялся, весь мой. На ниточках ходишь, на ниточках пляшешь. А умрёшь — совсем мой будешь. Хочу — сварю, хочу — изжарю. Ах, как Он смеялся! Не понял, брат? И вы не поняли, учитель? Почему?! Я же всё объяснил! Нет? Тогда добавлю: не мой Он, чужой! Уйду от Него, не сегодня уйду, так завтра!

15:01 …за год уже третьего истукана…

Чисоев-старший спрятал мобильник, взглянул с вопросом. Александр Петрович развёл руками:

— Тут я не советчик. Но предпочитаю верить специалисту.

Шамиль кивнул:

— Лившиц — чудодей. Если говорит, что Виктория полёт выдержит, значит, будем отправлять. Через час самолёт, я распорядился.

Бывший классный руководитель на миг задумался:

— Но… Там же согласие мужа требуется!

— Хе! — Шамиль усмехнулся. — Ещё вчера оформил. У нас с Артуром подписи всего на одну букву различаются. Взял грех на душу. Если бы так все проблемы решить! Погорячился я насчёт психики, Сан Петрович! Кто же его знал, что у меня не брат, а сплошная психика? В кого пошёл, балбес?

Что ответишь? Объясняться Артур не стал. Задал загадку — и к валуну удрал, экскаватор будить. Тот и рад, взревел, ковшом взмахнул…

— Если что, буду его ломать, — подвёл итог Чисоев-старший. — Не хочу, чтобы другой пулю получил. Он, Сан Петрович, хитрый, не все патроны вынул. Проморгали, да? Семь патронов у «браунинга», а на ладони три штуки лежало. Оставшихся и на нас хватило бы, и на художника. Зря я вас сюда притащил…

— Не зря! Ты, Чисоев, не паникуй. Ясно?

Шамиль осёкся, поджал губы:

— Ясно…

— Не помешаю? Или у вас тут секреты?

Валентин Иванович, на помине лёгок, обозначил своё присутствие запахом скверного табака. Плюхнулся на лавочку, закусил зубами новую «Приму»:

— Оконтурил, можно резать. Жаль, заказчик торопит. У вашего брата. Шамиль Рустамович, гости намечаются? Он здесь целый луна-парк затеял…

Ответа художник не дождался, но ничуть не был смущён.

— А вообще-то, дожил. Только что сдал заказ — мебель под Четырнадцатого Луя. Чтобы, значит, не хуже, чем в Версале. Вы бы видели этого заказчика! Его бы даже на версальской конюшне пороть отказались… Или вдоль рожи бы высекли, по ошибке. Идол ещё ладно, отвлекусь…

— Простите? — Александр Петрович моргнул. — Идол?!

— Бревно видели? Как наш псих вещал? «Наполнылася зэмля його идоламы…» Между прочим. Коля угадал. Я этой мерзости не батька и не заводчик, но за год уже третьего истукана ваяю. Странная, признаться, мода у наших богатеев.

— Истукан? — очнулся Чисоев-старший. — Какой истукан? Зачем истукан?

Вместо ответа художник извлёк из бокового кармана штормовки лист бумаги, сложенный вчетверо. Развернул, отдал Шамилю. Тот взглянул, поднёс ближе к глазам:

— «Согласно законам иерархии, в любом пантеоне имеется верховный бог, часто с функциями громовержца, которому подчиняются все остальные боги. В этом смысле аварский языческий пантеон весь типичен…» Не понимаю, объясните!

— Рисунок — первый сверху. Аварский верховный бог-громовержец Бечед. Идол найден в позапрошлом веке, сейчас хранится в Эрмитаже. Если, конечно, не продали какому-нибудь коллекционеру…

Бывший классный руководитель качнулся к рисунку. Идол ему не понравился. Больно суров. Больно… Крепкая, безжалостная ладонь стиснула сердце. На миг перехватило дыхание. Таблетки лежали в кармане. Ничего, справимся — не впервой. Александр Петрович отвернулся, боясь не совладать с лицом. Ладонь разжалась, отпустила добычу.

— Ха!

На большее депутата и чемпиона не хватило. Лист вернул, голову склонил. Нахмурился:

— Может, это я спятил, а? Может, это мне жену спасать надо?

Дочь спасать, дело спасать? А я в Бечеда-мечеда играюсь?! Кто мне объяснит? Желающих не нашлось. Ответила птица, промелькнув молнией над головами. Крикнула, умчалась ввысь. Эхом донеслось знакомое:

Тюрьма каменна, ой, высока,

Ничего в ней не видать,

Только видно, только чу… чутко…

— Нож! — вспомнил Александр Петрович. — Должен быть ещё нож, каменный.

Художник оглянулся:

— А? Так я же по камню не работаю. Дал Артуру адрес нашей мастерской, где памятники ваяют. Они ему хоть нож, хоть вилку, хоть «Мерседес» из лабрадора. Ладно, товарищи, хорош баклуши бить. Пойду аванс отрабатывать…

Дёрнул подбородком и был таков. Учитель смотрел, как «не-Церетели» идёт мимо работяг, суетящихся вокруг валуна. Хмурился, кусал губы.

— Нож? — изумился Шамиль. — Нож-то для чего, Сан Петрович?

— Для кого…

Ответил, не думая. Перед глазами желтело хлебное поле — без края, без смысла. Узкий просёлок, горячая летняя пыль. Маленький человек, сидевший у края дороги, оказался не слишком сговорчив. Но педагогика — великая наука.

— «Тогда Сепфора, взяв каменный нож, обрезала крайнюю плоть сына своего…»

— Что?

— Исход, Шамиль Рустамович. Исход, глава четвёртая.

Сказал и удивился. Не тому, что о Сепфоре, супруге Моисеевой, вспомнил, а тому, что ученик самых простых вещей не понимает. Кровавые жертвы приносят только каменным ножом. Альфа и омега, дважды два — четыре.

Чисоевы, впрочем, мусульмане.

— В Коране этого нет. Коран читали?

— Дядя Расул рассказывал…

— Сепфора — Птица. Супруга пророка Мусы, дочь Иофора, жреца и вождя мадианитян.

В ответ раздался странный звук: мычание или стон.

Бывший шестиклассник с трудом усваивал новый материал. Учитель улыбнулся. Ничего, сообразит! Александр Петрович встал, ткнул клюкой в сухую, покрытую ржавой травой землю. Загадка оказалась из простых. Теперь можно и к Артуру: вразумлять. Но можно и обождать.

Можно? Нужно!

Он зажмурился, крепко-крепко. Вновь увидел поле — яичный желток до горизонта. Вдохнул жаркий воздух. Если ближний твой согрешит, уличи его, и если он покается, прости его. Но сначала требуется уличить.

— Сан Петрович! Сан Петрович!

Могучая ладонь осторожно, боясь навредить, прикоснулась к локтю. Александр Петрович покосился на растерянного депутата и чемпиона, прикинул, с чего лучше начать объяснение. Или не объяснять, а сразу в лоб? Парень крепкий, выдержит.

— Кумиры богив йих спалытэ вогнэм! Спалытэ! Спалытэ!..

— Эй, Коля, ты куда? Куда?!

Вопрос был лишним. Контуженный бежал прямиком к бревну, возле которого трудился художник. В левой руке — канистра, в правой — спичечный коробок.

— «Кумиры богов их сожгите огнём», — кивнул учитель. Второзаконие, глава седьмая. Зря Артур где попало бензин оставляет!

— Коля! Стой, стой!..

Охрана сообразила — пустилась вдогон. Артур тоже бросился наперерез идолоборцу. Псих, быстро оглянувшись, изменил направление, рванул по большой дуге вдоль забора.

Лысый художник на миг отвлёкся от работы, пожал плечами и снова взялся за инструмент.

— Хватай его! Хватай!

— Э-э! — внезапно расхохотался Чисоев-старшнй. Смех вышел скверный, злой. — Понял я, Сан Петрович. Понял, почему нож! Нет, учитель, это не я с ума сошёл, и не брат мой. Мы все туг спятили. Громовержец Бечед, понимаешь! Отец наш — комсомолец, потом — коммунист. Дед — коммунист, бабушка — комсомолка…

— Отдай канистру! Отдай, говорю!

Колю настигли, прижали к забору. Схватить, однако, не сумели. С невиданной резвостью псих открыл крышку канистры, окатил себя бензином. Выхватил спичку из коробка, словно клинок из ножен.

Подоспевший Артур вцепился в охрану, как клещ:

— Нет! Не трогайте! Отойдите!..

Парни отступили на шаг. Псих присел на корточки, прижал канистру к животу, сдавил коробок зубами.

— Допустим, мы рехнулись, — задумчиво продолжал Шамиль, любуясь Колиной буффонадой. — Допустим! Тогда объясните мне, Сан Петрович, что Коля задумал. Самоубийство, бл… Извините! Самоубийство — грех смертный. Тут гореть начнёт, в аду продолжит. Вечно! Как дядя Расул говорил? «И всякий раз, когда их кожа обгорит, её заменим Мы другою кожей, чтобы дать вкусить им наказание сполна». Э-э! Надо же, вспомнил! Или здесь место такое, Сан Петрович, дорогой?

— Помещу тебя в преисподних земли, в пустынях вечных, с отшедшими в могилу, — старик усмехнулся. — Может, место, а может, обстоятельства.

Коля держал канистру мёртво. Лишь только чьи-то руки приближались к ней, немедленно грозил спичкой.

Рычал. Плевался.

— Оставьте его! — крикнул учитель. — Артур, пусть сидит! Себя он жечь не станет!

Псих услышал, ощерился, блеснул горячечным взором:

— Сижу день цельный за решё… за решеткой,

В окно тюремное гляжу,

А слёзы катятся, братишки, потихо… потихоньку,

По исхудалому мойму лицу!

С коробком в зубах песня вышла на ура.

— Интересно, где его Афганистан расположен? — лицо Шамиля пошло пятнами. — Видел я таких «афганцев». Ещё когда в Добровольную народную дружину ходил. Случалось, по дюжине за вечер в подрайон притаскивали.

— Сижу я цельный день в хала… халате,

На йом сплошные рукава,

Фуражка новая на вате,

Щоб не промёрз… промёрзла голова…

Охранник Вася остался дежурить возле певца. Охранник Стас вместе с хозяином направился к гостям. Артур шёл впереди, ступал широко, полной стопой. Взгляд прятал, смотрел то на землю, то на носки модных туфель.

— Глупый я, Сан Петрович, — вздохнул Чисоев-старший. — Полтинник прожил, а ума не нажил. Пистолет надо было брать. Говорили мне мои ребята, пускать одного не хотели…

Младший брат услышал или почувствовал. Остановился, скривил рот.

Шаг, ещё шаг…

— Хотел бы го… голыми руками

Я цепь железную порвать,

Да жаль, братишечки, я с кандалами,

Мне всё одно не убежать!

Псих умолк.

— Весело живём, да? — оскалился Артур. Оскал, судя по клыкам, был семейный, наследственный. — Хватит играть, Шамиль! Что ты хотел — увидел, что надо — услышал. Всё я тебе рассказал, ничего не скрыл. Как брата, прошу, умоляю: оставь меня по-доброму!

Дай дело закончить. Не за себя, за тебя боюсь. И за уважаемого Александра Петровича боюсь. Не хочу, чтобы пострадал кто-то…

Чисоев-старший набычился, сжал крепкие кулаки. Учитель махнул рукой:

— Минуточку! Позвольте пару слов…

— Не слухай його! — донеслось от забора. — Не слухай! Пэрэвэртэнь!

Александр Петрович нашёл в себе силы улыбнуться.

— Забавный титул! Артур Рустамович! Подготовка и проведение языческого обряда — дело неподсудное. Можно, конечно, упрекнуть вас в том, что вы забыли о семье, причём очень некстати…

— Моё дело! — рыкнул Артур.

Шамиль подался вперёд, по учитель встал между братьями:

— Ваше, не спорю. Кажется, религиозные искания дорого стоили вашей дочери…

— Моё дело!..

— Ваше, ваше. Успехов! Но давайте ещё разок сложим всё вместе. Вы обиделись на Бога. Не на судьбу, не на Провидение, а лично на Творца…

У Шамиля заклокотало в глотке.

— Именно так мы вас поняли. Да и вы с этим не спорите.

Итак, первый кирпичик — обида. Остальные кирпичи мы видим: валун и бревно. Как я догадываюсь, жертвенник и кумир…

— Это дядя! — взорвался старший брат. — Дядя Расул! Он муллой хотел стать, в медресе учился. Выгнали его, коньяку много пил. Обиделся он на Аллаха — прямо как ты сейчас, брат. Обиделся и сказал: Аллах не наш бог, не аварский. У нас — свои бога, правильные, старые. За аулом капище нашёл, жертвы приносил…

— Каменным ножом, — подхватил учитель. — Нож, как я понимаю, вам ещё не подвезли. Иначе бы мы бедного Колю уже не увидели…

— Не слухай! Пэрэвэртэнь! Гэть його!

Александр Петрович пристукнул клюкой:

— Ваш наивный жертвенный баран, Артур Рустамович, кое-что почуял. Правда, ошибся адресом. Я-то его резать не собираюсь. Ты ещё не понял. Шамиль?

Шамиль нахмурился:

— Понял? Нет, не понял. Он же псих, а не баран!

— Баран. Натуральный баран. Говоря современным языком, Артур Рустамович желает выйти из-под юрисдикции Творца.

«Господь — крепость жизни моей: кого мне страшиться?» Псалом Давидов за номером двадцать шесть. Считают, что более точный перевод: «Господь — крепость души моей». Твой брат, Шамиль, желает эту крепость разрушить. Выйти душой, видишь ли, на свободу. Крепость души, не жизни. Самоубийство — не выход…

— Самоубийство? — прохрипел Артур. — Ну уж нет! Себя убью, к Нему попаду. Тёпленьким. Ни оружия, ни друзей… Не хочу!

— Отречение — не выход. Всевышний либо внимания не обратит, либо…

— Похули Бога та помри! — подсказали от забора.

Учитель кивнул:

— Спасибо, Коля! Иов, глава вторая. «Похули Бога и умри». Тоже не выход.

— А Бечеду-мечеду жертвы приносить — выход? — возмутился Шамиль. — Ладно, брат, решил ты, что Аллах плохо с тобой поступает. Чем бревно против Аллаха поможет?

— Моё дело! — хмуро повторил младший. — Каждый сам за себя решает!

— За себя! — подхватил Александр Петрович. — Вы сказали, не я. Дело в том, Шамиль, что всякий бог требует платы. «Даю, чтобы Ты дет», — это не римляне первыми придумали. Артур Рустамович желает, чтобы аварский громовержец защитил его от Бога.

— Чужого бога! — взревел Артур. — Жестокого, подлого…

За такую услугу барашка мало. Целого стада мало! Тут нужна настоящая жертва. Твой брат, Шамиль, вспомнил, что в селе Хитцы есть отавный парень Коля. Всем хорош: псих, вероятно, с судимостями. Родственники померли…

— Меня заме… заметят часовые,

И крикнут раз, и крикнут два,

Взведут курки они, они стальные,

Наверное, убьют меня!..

— Именно! Односельчанам будет достаточно узнать, что бедного Колю пристроили в психбольницу. Документы оформить — плёвое дело. Или они уже оформлены. Артур Рустамович? Одного не пойму: что вы ему про меня наплели? Педагог по определению — злодей, учеников ест, кровь их пьёт. С этим соглашусь. Но почему — оборотень?

— Ничего не говорил! — отрезал Чисоев-младший. — Зачем? Я и не знал, что вы сюда приедете. А ты. Шамиль, не верь ему, не верь Александру Петровичу! Хороший он человек, мудрый, но старый. Всё перепутал, всё наизнанку вывернул. Доказательства где? Бревно есть, камень есть. Коля-афганец есть. Живой!

И все живы: никого не режу, не убиваю. Да, обиделся я на Творца. Не хочу под Его рукой ходить, на ниточках висеть. А больше ничего и нет. Не докажете!

Александр Петрович еле удержался от привычного:

«Не ври!» Дети выросли… Куда больше его беспокоило то, что речь Артура стремительно теряла былую гладкость. Акцент прорезался сильней, чем у Шамиля, звуки выходили гортанными, цокающими. Не речь — клёкот орла, стук копыт. Кожа на лице Чисоева-младшего потемнела, заострился орлиный нос…

— Я, Артур, ничего доказывать не собираюсь. Сегодня утром ваш брат сказал мне: «Не понимаю, что происходит!» Я, как мог, объяснил. Конец урока.

Он повернулся к Шамилю, но чемпион лишь сдвинул густые брови. Артур тоже промолчал. Псих, и тот оборвал песню. Поставил канистру на землю, коробок выплюнул.

— А теперь слушай меня, брат, — сипло начал Шамиль. — Внимательно слушай!

Младший зыркнул исподлобья:

— Дун гiенеккун вуго!

— Слушай! Учителя не обвиняй. Я его попросил, я к нему приехал. Сан Петрович увидел — и сказал. И ты тоже, брат, сказал. Разное вы сказали. Ты сказал, что резать никого не станешь.

Ни Колю, ни Ваню, ни Хасана. Дида мун битiун вичiчiанищ? А если сказал, то объясни. Гьа-б щи-б? Что это всё значит? Бичiчiуларо. Артур! Нет, не докажи. Я тебе, брату, и так поверю. Объясни!

— Извините, что вмешиваюсь!

Лысый художник, никем не ждан, заглянул через плечо Чисоева-старшего.

— Я, собственно, хотел насчёт заказа уточнить, но краем уха услышал. Опять-таки извините…

— А? — дёрнулся Артур. — Вы… Вы работайте, Валентин Иванович…

Художник вытер потную лысину платком:

— Работать? Хотел бы уточнить, над чем именно. Вырезать в дрянной сосне собственную статью УК? То, что вы сейчас наговорили, тянет на 93-ю, пункты «б» и «е». Не удивляйтесь, Александр Петрович. Это вы у нас правильный и застуженный, а меня по жизни изрядно рёбрами повозило. Неуплата алиментов — одно дело, а умышленное убийство при отягчающих — иное. Так что?

— Что? — озверел Чисоев-младший. Деньги не заплачу, вот что! Я вас. Валентин Иванович, уважаю, но и вы меня уважьте. До темноты должны закончить кровь из носу…

Лысый отрицательно мотнул головой.

— Сговорились, да? За спиной моей шептались?! — Артур набычился. — Не хотел! Мамой клянусь, не хотел!..

Рука скользнула к поясу, к кожаной кобуре.

— Брат! — крикнул Шамиль. — Не надо!..

Опоздал. Пистолет был в руке — Browning BDAO Compact, подарок на сорокалетие.

— Меня слушайте! Меня! Вы, Валентин, идите работать. Тебя, брат, очень прошу: оставь мой дом. На твой вопрос отвечу, обязательно отвечу. Потом!

Старший глянул младшему в глаза. Вдохнул.

Выдохнул…

— Чисоевы!!! Прекратить!

Не велит наука педагогика голос повышать, но много гитик имеет она. Иногда собакой Баскервильской взвоешь. Вот, польза несомненная. Шамиль обмяк, из стальной пружины сделался человеком. Артур повертел в руке пистолет, в кобуру спрятал. Моргнул виновато:

— Извините!

Учитель взял депутата и чемпиона за руку, потянул к воротам. Клюка путалась в ногах, вырывалась, била тутой кривулей в ладонь.

— Гэть! Гэть! — ликовал контуженный Коля. — Браму за нымы затворыты, колом пидперты!

Охранники ждали возле открытой калитки.

— Был у меня брат! — прохрипел Шамиль.

Учитель хотел возразить — не успел. В уши ударила милицейская сирена. Пока ещё не рядом, в конце улицы.

Шкаф по имени Стас нетерпеливо махал рукой:

— Проходите, проходите!..

— Калитку заприте! — кричал вслед Артур. — Не пускайте никого! Никого!..

15:32 …у вас дети есть? Беспокоюсь, знаете ли…

«Беркуты» встретили их у третьего дома, возле гнилого тына. Сначала запахом: табак с ружейным маслом и гуталином, потом — автоматными стволами в упор.

— Стоять на месте! Руки!

Двое слева, двое справа. Ещё двое за спину заходят.

— Руки!!!

— Руки? — Шамиль махнул депутатскими корочками. — Оторвать? Могу! Становись в очередь!

Птица-беркут острым глазом ставится, суслика из-под облаков замечает. А тут не суслик — красный сафьян с золотыми буквами. Отступили на шаг, другой:

— Документы, гражданин!

Гражданин учитель, порадовавшись, что догадался захватить паспорт, скользнул ладонью к внутреннему карману куртки. Ближайший «беркут» хищно щёлкнул клювом:

— Не двигаться! Сами достанем!

На плечо Александра Петровича упала могучая ручища. Словно дубиной с маху огрели. Бывший классный руководитель просел под ударом, согнул колени, ища равновесие, взмахнул клюкой…

— Ой! Йо-о-о-о!..

Когда старик распрямился, решил, что пора удивляться. Правая рука ноет, будто ведро цемента таскал, поясницу иголками колет, под веками желтизной плеснуло…

И три автоматных ствола в лицо.

— Не трогайте учителя! — запоздало крикнул Шамиль. — Не смейте!

Гордые птицы переглянулись.

— Так это ваш учитель, Шамиль Рустамович? Предупреждать надо! Международного класса старичок…

Двухметроворостый блондин-нибелунг, кряхтя и постанывая, держался за ушибленную промежность. Наскоро вернув себе товарный вид, взял поданный коллегами АКСУ, шагнул ближе.

Учитель спрятал клюку за спину:

— У вас дети есть? Беспокоюсь, знаете ли…

— Ага! — щёлкнул клюв. — Близнецы! Вы это… Простите, пожалуйста!

15:42 …ябеда, ябеда, кислая капуста!

— Ордера у вас нет? Нет! Документы показали? Не показали! Голос депутата Чисоева звучал с проникновенной мягкостью. Скромно ожидая в сторонке, бывший классный руководитель оценил и даже возгордился. Пузатый «полкан» при двух орденских планках тоже проникся. Слушал, не перебивая, кивал в нужных местах.

— Идём мы с уважаемым человеком, заслуженным учителем республики по улице. Откуда идём? От брата моего идём, уважаемого человека. Трезвые идём, без оружия…

— Так был же сигнал!

Служивый прокашлялся, набирая куражу.

— Вы, Шамиль Рустамович, человек государственный, понимать должны. Имел место телефонный звонок от гражданина Непейвода Василия Владиленовича, служащего охранного агентства…

— Васёк-холуёк звонил, — шевельнул губами Чисоев.

— …который сообщил о факте нападения на дачный участок вашего брата, гражданина Чисоева Артура Рустамовича.

Что мы могли подумать, Шамиль Рустамович? Особенно после того, что на вашего брата, извиняюсь, свалилось?

Депутат открыл было рот, дабы основательно разъяснить вопрос, но Александр Петрович опередил Шамиля. Самое время наябедничать!

…ябеда, ябеда, кислая капуста!

— Вы, товарищ полковник, и сами видите, что налицо явное недоразумение. Ничего страшного, оформите как боевую учёбу…

На круглом полковничьем лице обозначилось тяжкое раздумье.

— Кстати, Артур Рустамович хотел вам звонить. Псих к нему ворвался — сосед контуженный. Коньяку требовал. А когда Артур Рустамович отказал, бензином себя облил. Представляете? Схватил спички… Артур, знаете ли, очень желал бы психа этого прибрать и… э-э-э… оформить куда-нибудь. Я ничего не перепутал, товарищ депутат?

Возле подъехавшего микроавтобуса выстроилась очередная мебельная выставка. Три шифоньера — один другого краше. Тот, что повыше, припустил грузной трусцой, но Шамилева длань остановила искренний порыв.

— При ребятах не хочу. — вздохнул Шамиль. Вопрос у меня к вам, Сан Петрович.

Клюка ударила в пыльную землю:

— Только не спрашивайте, как я этого бойца одолел. Сам не понимаю.

Чисоев-старший удивлённо моргнул:

— А что такого? Грамотно палкой ткнули. Дуриком подставился — дуриком согнулся. О другом речь, Сан Петрович. Всё вы сделали, что обещали. Спасибо! Сейчас скомандую, чтобы домой вас отвезли…

Умолк, ковырнул туфлей пыль. Наверное, думал: ловко ли будет денег предложить. Услуги нынче платные, тем паче эксклюзивные, с цитатами из Корана.

— Всю нужную медицину я с собой захватил, — Александр Петрович запрокинул голову. Небесные бездны молчали с отменным равнодушием. — Чисоев, я в твоём полном распоряжении. Мне бы только часа полтора полежать — после лекарств. Такая вот я старая кляча…

— Э-э! Почему кляча? Совсем не кляча! Полежать — не вопрос. Тут, в трёх километрах, дом отдыха. Снимем этаж, отдохнём. Отдохнём — делами займёмся. С вами, учитель, мне спокойнее. Быстрее думаю, правильно решаю…

— «С песней шагает простой человек. Сталин и Мао слушают нас, — с выражением продекламировал старик. — Москва — Пекин, Москва — Пекин! Идут, идут вперёд народы…» Чисоев, я же просил не разводить культ личности на пустом месте!..

17:53 …прыгай, обезьянка!

На этот раз хлебное поле раскинулось далеко внизу — жёлтое пятно в обрамлении зелёных потёков. Ни просёлка, ни наглеца в кепке с козырьком.

Высота!

Спускаться было ни к чему. В тёплой податливой синеве думалось спокойнее. Мелочи сгинули, всё нужное приобрело истинный масштаб — даже собственные ошибки.

Наглеца не стоило ни пугать, ни уговаривать. Опасно! Сотворённые по Образу и Подобию начинают мнить себя равными, мериться ростом. Даже этот, с двумя инфарктами. Камешек, понимаешь, при горе! Видел бы он эту Гору!

Горизонт потемнел, взялся серой пеленой. Воздух колыхнулся, затвердел, ударил грозным ветром.

Гордецы! Возомнили о себе, приматы!

Ветер стал вихрем, закрутился воронкой. Потянулся жадным хоботом к далёкой земле.

…Я забуду вас вовсе и оставлю вас, и город сей, который Я дал вам и отцам вашим, отвергну от лица Моего! И положу на вас поношение вечное и бесславие вечное…

Но гнев уже стих. Слишком малы, слишком мелки образы-подобия. И гордыня их — не больше горчичного зерна. Главное же — предсказуемы до последнего знака. Не надо за ниточки дёргать, сами побегут, сами всё сделают.

И ты, гордец в синей кепке!

Прыгай, обезьянка!

20:57 …мне бы ваши проблемы…

— На город сей обрушится кара, — задумчиво сказал Александр Петрович, прихлёбывая кофе. — Несправедливостью он переполнен… Насколько я помню, это из Иеремии. Вопрос: почему я это помню?

Чисоев-старший поставил невесомую чашку на блюдце.

Вздохнул:

— Эх! Мне бы ваши проблемы, Сан Петрович!

— Проблемы?

Учитель поглядел в окошко. Темнеет! Долгонько же он спал. И не разбудили, хотя просил. Немудрено, что снилась какая-то околёсица.

— Выкладывай, Шамиль!

— Э-э-э…

Бывший ученик потёр лоб, словно решая в уме трудную задачку.

— С чего бы?.. А! Не голова, карусель с конями. Виктория на борту, скоро взлетят. Кличевский вылет задержал: анализ ждал, результат, да. Дождался. Сказал: состояние стабильное. Как в Бен-Гурионе сядут, позвонят. Лившиц ждёт, на цырлах ходит… Это не новость, это, считай, но плану. Да, Ксению нашли с Володькой!

— Дочь Артура? — обрадовался Александр Петрович.

— Ага! Только не нашли, сама приехала. В больницу. Где мама, говорит? Увидеть хочу, поцеловать хочу. Хорошо, что увезли её, бедную Вику. А вдруг бы глаза открыла? Ксюха, дура еловая, голову обрила, брови сбрила… Хорошо, ресницы оставила.

Александр Петрович невольно сглотнул.

— В штору какую-то завернулась. Лиловую!.. Эх, Артур, Артур! Куда смотрел, как воспитывал? Ну, её там придержали вежливо. Сашу, Джахарлал который…

Кофе плеснул на скатерть.

— …вызвонили, из рук в руки передали. Раз он её джахарлает, пусть и в ум-разум приводит.

— Молодец. Шамиль!

Депутат и чемпион отмахнулся:

— Какой молодец. Сан Петрович! За забором у Артура тоже всё по плану, понимаешь. Только без Коли-психа. Каменюку вкопали, песочком обсыпали. Жираф уехал, по дороге в столб въе… врезался. Валентин-художник плохо ругается. Совсем плохо, но работает. Артур с ним в один голос ругается…

— Когда ты успел жучка поставить?

— Зачем — поставить? Пусть бегает, жучок. Стаса-охранника помните? У него, мерзавца, две семьи и любовница. Никаких денег не хватает. Кстати, это не Васёк-холуёк ментам звонил. Проверили уже…

— Паяльником? — Александр Петрович вспомнил лихие девяностые.

Шамиль закашлялся и предпочёл не углубляться.

— Хочу уточнить одну важную вещь, Чисоев, — бывший классный руководитель стёр улыбку с лица. — Не знаю, что ты там задумал… Имей в виду, ни в каких боевых операциях я участвовать не собираюсь. И тебе не советую. Взрывать ворота, крушить забор бульдозером — на это «Беркут» есть. А тебя, случись что, просто посадят. «Корочки» не помогут, не тот слчай. Был бы ты, к примеру, министром…

Шамиль помрачнел, набычился:

— А если… Если брат и вправду резать станет? Человека резать?

— Тогда я сам позвоню в милицию.

Шамиль сверкнул тёмными глазами, привстал. Александр Петрович убрал подальше чашку, погрозил пальцем:

— Чи-со-ев!

Депутат и чемпион грузно рухнул на стул.

— Обо всём рассказал? — как ни в чём не бывало, поинтересовался учитель.

Ответа пришлось ждать долго, словно у доски, когда урок не выучен. Шамиль сопел, шмыгал носом, затем принялся тереть лоб, как Аладдин — волшебную лампу.

«Читал я, Сан Петрович! Честное слово! Два раза прочитал! Только ничего не понял. Плохо написано, наверное…»

Наконец ладонь оставила лоб в покое.

— Э-э-э, учитель! Вы прямо экстрасенс. Насквозь смотрите.

— Экстраскунс, — уточнил Александр Петрович. — Ты не тяни, сразу кайся!

Тр-р-р-ресь!

Мебель делали на совесть. Стул даже после попадания в стену умудрился уцелеть. Полюбовавшись его полётом, старик кивнул на образовавшуюся возле сахарницы бумагу — вчетверо сложенный лист формата А4.

— Можно посмотреть? Или ты сначала стол оприходуешь?

Шамиль зарычал, никого, однако, не испугав. Стулу было уже всё равно, а бывший классный руководитель слыхал всякое. Привык!

— Смотрите, пожалуйста, — выдохнул Чисоев-старший, багровея. — Всё равно скоро всё узнают. Пословица у нас есть: беда одна не приходит, деток приносит.

Беда? Старик развернул бумагу. Так и есть, принтер постарался. Письмо? Нет, страничка из «Фейсбука». Фейс-бук… Стало быть, мордокнижие.

…Чисоев Артур Рустамович. Ага!

— Брата страница, — глядя в тёмное окно, буркнул Шамиль. — Помните, Сан Петрович, я вам про самозванцев говорил? Они теперь не просто личные письма уважаемым людям пишут. Они, суки болтливые, эти письма в интернете выставляют. Извините…

Учитель кивнул:

— Тень Грозного меня усыновила,

Димитрием из гроба нарекла,

Вокруг меня народы возмутила

И в жертву мне Бориса обрекла —

Царевич я.

— Царевич-королевич, — шагнув к поверженному стулу, чемпион рывком поднял его и со стуком приземлил на все четыре ноги. — Я тоже, Сан Петрович, Пушкина вспомнил. «Сказку о Салтане». Родила царица в ночь… У вас хоть Димитрий — красивое имя, громкое. А тут Алик какой-то! У нас «аликами» алканавтов называли. Алик, пфе!..

Александр Петрович зацепил взглядом первые строчки:

«Меня зовут Оксана Демченко. Мы незнакомы. Точнее, я вас знаю, а вы обо мне никогда не слышали. В феврале умер мой отец. Я всё собиралась вам написать и откладывала. Боялась. Вот, собралась. Мама не знает, что я пишу вам…»

«Пришлите, пожалуйста, тысячу гривень. А лучше — долларов», — мысленно продолжил опытный педагог, само собой, не подав и виду. Вспомнилась история с коллегой-химиком. Тот, в прошлом бравый артиллерист, несколько лет отбивался от самозваного фронтового потомства. Трое «деток» претендовали не только на жилплощадь, но и на алименты для лечения тяжких последствий сиротства. На свою беду химик был членом партии. «Персональное дело» стоило ему инфаркта и лёгкого заикания.

«Нашему сыну Алику полтора года. Если мы уедем на два-три месяца, его возьмёт к себе бабушка. Мы ещё не знаем, какая. Обе бабушки просто дерутся за внука. Третья фотография — его…»

Что тебя смутило, Шамиль? — Александр Петрович отложил бумагу в сторону. — В суд не подают, денег не требуют. Твой брат сам разберётся.

— Не разберётся. Сан Петрович! — простонал Чисоев-старший. — 1988 год, Днепропетровск, Кубок профсоюзов. Второе место — Чисоев Артугр. Первое — наша олимпийская надежда Чисоев Александр. Ваш, значит, тёзка. Алик, понимаешь!..

— Кто? — ахнул старик.

— Сан Петрович, дорогой… Скажите, это заразное? Я что, от брата вирус подхватил?!

В глазах Шамиля плескался ужас:

— Ленинская национальная политика, да? Все нации, конечно, равны, но почему за сборную Украинской Советской республики выступает какой-то подозрительный Шамиль? Зачем — Шамиль? Сегодня Шамиль, завтра кто? Абрам? Нет, комсомолец Чисоев, мы мировой империализм дразнить не будем. Александр Чисоев — разве плохо? Искандер Зулькарнайн, покоривший оба рога Земли! Молодой, красивый, горячий! И с девушками удобно, да? Приехал в гостиницу на улице Карла Маркса, горничной подмигнул, фотографию подписал: «Люблю тебя вечно! А. Чисоев». А потом… Алик? Какой такой Алик? Шамиль Рустамович, тут мимо Алик не пробегал? Вай, пробегал — внук мой, через двадцать пять лет…

Сел верхом на жалобно скрипнувший стул и подытожил:

— Жена узнает — убьёт!

23:06 …доставил на объект двух баранов…

…Ночь, улица, фонарь, аптека. Считай, по классику, только вместо аптеки заброшенный сельмаг. Двери забиты крест-накрест, и не досками, а ржавым железом. Зато крыльцо с фонарём в комплекте. Чем не место для полевого штаба? Даже мебель завезли.

— Куртку бы нормальную надели, Александр Петрович, — наставительно посоветовал многоуважаемый шкаф. — Прозябнете, а? Ваш-то куртячок дохлый…

Шкаф был солиден, седат и хмур. С таким не поспоришь — взглядом в землю впечатает. Предлагаемая же новая куртка была всем хороша: камуфляж с меховым воротником и сотней карманов. Учитель представил себя в подобном облачении…

— Обойдусь, — он зябко передёрнул плечами. — Я лучше чаю.

Шкаф шевельнул подбородком. Мебель помоложе, вынырнув из темноты, зашустрила, кинулась к термосу.

— …Не понял, повторите! Ага, зафиксировал.

Пауза.

— А номер? Вас понял, отбой!

Справа от крыльца обосновался блок связи, тоже шкаф, но размерами скромнее. В каждом кармане — по телефону, ноутбук у ноги, писклявая и мигающая мелочь при поясе.

— На объект проследовал грузовой автомобиль, — сообщил он голосом синоптика из телевизора. — Доставил двух баранов. Отбыл.

— Б-баранов? — гоготнул главный шкаф. — Так и сказали?

Мебель отозвалась бодрым хихиканьем.

— Настоящих баранов, — уточнил блок связи. — Которые для шашлыка.

Хихиканье сменилось завистливым вздохом. Александр Петрович хлебнул чаю и мысленно сделал очередную зарубку. Час назад на «объект» проследовала машина с городскими номерами. «Блок связи», перезвонив куда надо, уточнил: автомобиль записан на служащего ритуальной конторы «Факел», род занятий — каменотёс. Не иначе, каменный нож привезли. Итак, что мы имеем? Минус Коля, плюс нож, плюс бараны. Неужели Артур одумался? Бараны у жертвенника — всё-таки не труп с перерезанным горлом.

Не факт, не факт…

«Исаак, не зная, кого отец должен был принести в жертву, спросил его: „Отец мой!.. Вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?“» Вот ведь беда! Лезет и лезет в голову! Откуда? Библию в последний раз открывал хорошо если в прошлом году. Но ведь помню! Бытие, глава 22…

«Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца…»

Чай горчил. Бывший классный руководитель посетовал на собственную мягкотелость, вырвавшую его из привычного, устоявшегося бытия, из тихого мира лекарств, воспоминаний и приглушённой боли. Там, куда он попал, на людей наставляют оружие, обливают себя бензином, спорят с самим Творцом.

А ведь день ещё не кончился!

Зло хмыкнув, Александр Петрович поднёс руку к призраку — давно истлевшей синей кепке с длинным козырьком, сдвинул её на ухо. Дрожишь, скелет? Ты ещё не так задрожишь, когда узнаешь, куда я тебя поведу!

— Чай да чай! — ни к кому не обращаясь, вздохнул многоуважаемый шкаф. — Ешь вода, пей вода, шея наедай, да… По коньячку, Александр Петрович? А? У меня фляга в заначке…

— Шеф не одобрит, — пискнуло рядом.

Шкаф соизволил пояснить:

— Ради пьянства проклятого — не одобрит. И правильно, между прочим. Для профилактики — дело иное. Простудим мы товарища заслуженного учителя. Так что, капнуть граммульку?

Александр Петрович едва не выронил клюку. Сглотнул. Дожил, педагог! Уговаривать на коньяк — и кого? Ещё бы лет пять назад… А уж десять!.. «Арарат», «Дагвино», «Три звёздочки», «Пять звёздочек», «Ангара», «Камю» из валютного магазина, «Курвуазье» на защите у однокурсника… А коктейли с коньяком? «Огни Москвы»! «Белый медведь»! «Русский флаг»!..

Были когда-то и мы крысаками!

— Спасибо, но я воздержусь… Какой у вас коньяк? Нет-нет, не говорите!

Хорошо, ночь скрыла предательский румянец.

— Шамиль Рустамович скоро обещался?

— Здесь я! — глухо ответила темнота.

23:17 …не разрулишь — прости…

— Знаете, Сан Петрович, как шулера поездные работают? Карты сдают, игру начинают, а потом по ходу правила меняют.

Во мраке депутат и чемпион походил уже не на сейф. Куда там сейфу! Гора не гора, но утёсу подстать.

— С практикой не знаком, — осторожно ответил учитель. — Слыхать приходилось. Кто правила поменял?

Совсем близко загудел мотор. Звук был серьёзный. Не грузовик, но и не затрапезная легковушка.

— Мэнты! — разбойничьим басом сообщил Шамиль. — Наряд из города с каким-то майором-шмайором. Вы меня уму-разуму учите, а кто-то за нас всех решает. Меняет, понимаешь, правила…

Выдохнул — тяжело, с хрипом:

— С майором Дорфман приехал, секретарь горсовета. Я — простой депутат, а он — очень не простой. Большой человек, со связями. Он мне сейчас так сказал: «Уважаю я тебя, Шамиль! Поэтому даю тебе час, чтобы ты с братом всё ваше говно разрулил. Не разрулишь — прости, я уж своими методами. У меня тоже братья есть. На хера мне твои проблемы?»

Извиниться за грубость Шамиль забыл. Или решил, что мат большого человека Дорфмана извинений не требует.

— Такие вот дела. Понимаете, Сан Петрович?

— Нет, — честно признался старик. — Но это и не нужно.

Чего мы здесь стоим, Чисоев? Вперёд!

23:25 …или изрёк запретное…

Шагалось быстро, легко. Клюка мешала, путалась в ногах — не глядя, он швырнул глупую палку на самое дно хлебного моря, расступившегося в обе стороны, открывшего дорогу из рабства. Солнце припекало, жгло синюю ткань кепки. Серая пыль занавесом стояла на пути.

Сверху, из глубины небес, он казался точкой: бесцветной, почти неподвижной. Слишком длинна была дорога, слишком широким казалось поле. Но всякий путь однажды кончается, особенно если идти никуда не сворачивая и без остановок.

— ТЫ ВСТАЛ И ПОШЁЛ. СДЕЛАЙ ЖЕ. ЧТО ВЕЛЕНО!

Точка в центре жёлтой нивы на миг замерла. Не иначе, гордец в кепке показал Небу язык. Или кулаком погрозил. Или изрёк запретное. Или все вместе.

Люди-человеки, как же вы предсказуемы!..

Беги, обезьянка!

23:31 …в ритуальных, понимаешь, целях…

Дневной мент-полковник был толст. Ночной майор походил на жердь, на швабру, наряжённую в мундир. Зато голосистый, хоть в хор Пятницкого бери.

— Артур Рустамович! Сегодня, в ходе оперативного мероприятия, сотрудниками «Беркута» на вашем дачном участке был замечен гражданин Пашин Валентин Иванович, что зафиксировано в протоколе…

За забором молчали. Майора это совершенно не смущало.

— Мы получили сведения, что гражданин Пашин удерживается вами насильно. Более того, ему угрожает опасность…

— Друг у него есть, у художника, — гулко шепнул Шамиль. — А у друга брат — советник губернатора. Позвонили, сказали: резать лысого будут. В ритуальных, понимаешь, целях…

— Предлагаю недоразумение разрешить. Сейчас вы отпустите гражданина Пашина, а всё прочее будет зависеть от его показаний.

Молчание.

Жердь качнулась к Чисосву-старшему:

— Попробуйте вы. Шамиль Рустамович. Если и вас не пустят, буду решать вопрос радикально.

Депутат и чемпион шагнул к калитке. Внезапно ночь пахнула бензином. Бесформенная тень, похожая на пятно, вставшее ребром, заступила путь:

— Видкрыють! Видкрыють зараз!

Тень плясала, требовала:

— Тилькы пэрэвэртня не беры! Без него разбэрэмося!..

Александр Петрович улыбнулся:

— Я на твою должность не претендую, Коля. Кстати, — в глазах старика сиял отсвет спелых колосьев, — когда в следующий раз станешь в милицию звонить, чужим именем не прикрывайся. Скверно это. И люди могут ни за что пострадать.

В ответ зашипели — тихо, но выразительно.

Тем временем Чисоев-старший уже стоял у ворот. Костяшки пальцев сухо ударили в металл:

— Эй! Это я, Шамиль! Не время показывать характер, брат!

Мне не откроешь, ворота взорвут. О себе не думаешь, об отце вспомни. Род наш вспомни! Разве Чнсоевы разбойники?

Убийцы? Магiарулаз кидаго кiудиязул хiурмат гьабулаан! Или ты уже не аварец?

— Цодагьалъ лъалхъе, — откликнулась темнота. — Заходи, брат.

Калитка открылась без скрипа, словно ночь растворила металл.

23:40 …и баран жив-здоров…

— Вы, Александр Петрович, прямо Красная армия из «Мальчиша-Кибальчиша», — художник поморщился, растирая запястье. — Хреново, знаете ли, когда проводами вяжут.

Он оглянулся, скользнул взглядом по бревну — вкопанному на греть, еле заметному в густом мраке.

— Кстати, будет возможность, полюбуйтесь. Один в один рожа получилась. Громовержец Бечед, чтоб он пропал! Хоть сейчас в Эрмитаж… Нет, заявление писать не стану. Почему? Из пошлых меркантильных соображений. Заплатили отменно, а под суд наш горный орёл всё равно не попадёт. Откупится — и меня вспомнит.

Одёрнул мятую штормовку, наклонился к самому уху:

— В сарае у них парень связанный, охранник. Меня-то освободить обещали, как всё кончится, а его, Васю, чуть ли не съесть собираются. Блин, народные обычаи!

Во двор пустили троих — старшего Чисоева, учителя и майора. Коля-псих, просочившись непрошеным, со всех ног устремился к валуну, утонувшему во тьме. Взвизгнул отчаянно, вернулся, врезал пяткой по равнодушному бревну:

— Идолы! Кумиры! Горе вам, гришныкы!

Психа трясло:

— Зныщыть, спалыть! Инакше вас пэрэвэртэнь внзьме!

— Что делать будем. Сан Петрович? — Шамиль не слушал Колю. Стоял растерянный, поникший. — С ментами я договорился, уедут. Если, конечно, уважаемый Валентин Иванович…

Лысый художник, фыркнув, отвернулся.

— Эх, нехорошо вышло, совсем нехорошо. Но вроде не пострадал никто, да? Все живые, все здоровые…

Из темноты донестось возмущённое «бе-е-е-е!».

И баран жив-здоров. Уходим, Сан Петрович, дорогой?

Учитель глянул вверх, в синюю бездну неба. Напоролся на солнечный луч, зажмурился. Бывает так, что ночью солнце видишь. Когда старый, всякое бывает.

«Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца…»

— Позови брата, Шамиль.

С высоты идол-кумир казался вкопанной в землю спичкой. Жертвенник-валун походил на стёртую пемзу. Люди же, едва заметные, оставались самими собой — упрямыми, своевольными грешниками. Таких ничего не стоит раздавить, вмять в сухую землю, смешать кровь с пылыо.

Убедить — труднее.

23:45 …задание, признаюсь, мерзкое…

— Я отниму у вас не слишком много времени, Артур Рустамович…

Лица человека, стоявшего перед ним, учитель не видел — в глазах плескалась синева. Синева и золотое солнце. Зато он слышал дыхание — хриплое, больное. А ещё — стук собственного сердца.

— Мне поручено передать вам следующее. Вы недовольны тем, как с вами поступили. Это ваше право — быть недовольным. Вы обвинили во всём Творца и решили оставить Его. Это тоже ваше право. Свободу воли никто не в силах отменить. Но вы должны учесть ряд обстоятельств…

Чужое дыхание загустело, стало чаще. Сердце отозвалось дальним эхом боли.

— Ваша задумка с идолом и жертвой может не иметь никаких последствий — если, конечно, дело ограничится бараном. Над вами посмеются, и всё. Но может быть иначе: накажут вас, и многих вокруг вас. Как именно, нам знать не дано. Поверьте, Чернобыль разверзся не только из-за технической ошибки…

— Гришныкы! Гришныкы! — ударило в спину. — И ми сто покараю, и людэй, и худобу йих…

— Вероятность указать не возьмусь, но она есть. Поэтому я уполномочен…

— Пэрэвэртэнь! Пэрэвэртэнь!..

— …официально обличить вас перед людьми и… И не только перед людьми. Таков Закон. Обличённого неизбежно — и без промедления! — отдают под суд со всеми, как говорится, вытекающими. Задание, признаюсь, мерзкое, но и выбор невелик. Один грешник — или множество невинных.

Сердце зажали в тиски. Синева надвинулась, плеснула в горло.

— Но… Я не буду этого делать, Артур Рустамович. Не буду вас ни обвинять, ни обличать. Полагаю, вы и сами разберётесь. А прежде чем обвинить Творца, подумайте, нет ли причин для Его гнева?

Небесная твердь рухнула. Синева стала чернью.

— …ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ МЯТЕЖНЫЙ, НЕПОКОРНЫЙ! ИЛИ НЕ ВЕДАЕШЬ. СКОЛЬ РЕВНИВ Я И ГНЕВЕН?

Слова грозой неслись с высоты и пропадали впустую. Лёжа в пыли, посреди летнего просёлка, парень в синей кепке не слышал — и не мог услышать.

— СОКРУШУ ПЛОТЬ ТВОЮ. ИЗМЕЛЬЧУ КОСТИ ТВОИ…

Белые губы улыбались. Казалось, спящий наконец-то увидел хороший сон.

Наверху замолчали. Вскоре прозвучало:

— ЭЙ, ТЫ КУДА? ОТ МЕНЯ ЛИ УЙТИ ДЕРЗАЕШЬ?

Послышались шаги. Кто-то мерял ногами просёлок. Ступал тяжело, уверенно. Подошёл к лежащему, склонился.

…Белый медицинский халат. Шапочка тоже белая.

— Ох, мени ци гришныкы! Мало мени одного, щэ й цым займатыся!..

23:51 …тебе, скотине, дар пророка дан…

— …куда же ты полез, дурной оборотень?

От склянки несло ядрёной химией. От хмурой Колиной физиономии — перегаром. Александр Петрович закашлялся, попытался сесть. Рядом, равнодушные к старому учителю, стояли братья Чисоевы. Слева — Артур, справа — Шамиль. Во тьме они казались близнецами.

— Вот! — довольно подытожил псих, пряча захватанный пальцами флакончик. — Не помрёшь, ещё побегаешь.

Выпрямился, подмигнул со значением:

— Уйти думал, Сашуня? И не надейся. Если понадобится, из Шеола вытащу. По полной ответишь, оборотень!

Учитель вздрогнул. «Сашуней» он был лет семьдесят тому. Но даже не это главное. Голос! Куда подевался контуженный псих с его дурной малороссийщиной?

Странное дело. Чисоевы как будто не заметили.

— Не слышат. — скверно ухмыльнувшись, подтвердил Коля. — Это, Сашуня, наше с тобой дело. Точнее, моё. Я работаю, а ты мне мешаешь. Спросишь, почему оборотень? Потому что чужую шкуру ты надел, агнцем невинным притворился. А ещё — потому что предатель. Я сразу почуял, как тебя увидел. Кого обмануть замыслил? Тебе, скотине, дар пророка дан, частица всевиденья, а ты только шкодить горазд. Ничего, с Артурчиком решу, тобой займусь. Надеюсь, не откажут.

Оскалился, отступил на шаг:

— Ну, от! Тэ, що дохтур пропысав.

Светлый, ласковый взгляд идиота…

23:53 …это и есть мой грех, брат…

— Ничего, — Александр Петрович отстранил могучую длань Шамиля. — Всё в порядке. Переволновался, наверное.

Чисоевы переглянулись.

— Всё из-за тебя, — буркнул Шамиль. — Старый человек, уважаемый человек! Идёмте отсюда. Сан Петрович. Правильно вы сказали, пусть теперь Артур думает. Не маленький он, сообразит.

— Не уходи, брат!

Артур опустил голову, вдохнул поглубже:

— Не уходи, послушай. И вы всё слушайте! Меня, Чисоева, слушайте!..

Громом ударил голос. Лёгким шелестом ответило эхо.

— Спросили меня о грехах моих. О том, за что Он на меня прогневался. Не тайна это, сразу понял, сразу догадался. Потому и взбесился, как пёс!

Выгнулся дугой, уставился в чёрный зенит:

— Слышишь, да? Видишь, да? Много грехов у Артура Чисоева. Какой мужчина без греха? Но это пустые грехи, лёгкие. Как я Чисоевым стал? Железным Артуром? У одного — родичи, у другого — золото в кубышке. А у меня что? Спорт был, слава была, титул чемпионский был. У тебя, брат, таких титулов много, не сосчитаешь. А у меня — один, да и тот краденый.

Дрожа всем телом, Артур отвернулся от неба. Посмотрел брату в глаза:

— Турнир помнишь? Памяти отца, памяти Рустама Чисоева? Всех я победил, всех заломал. Если бы не турнир, не пошёл бы я дальше, не стал бы Железным. Какая река у Цезаря была, Александр Петрович?

— Рубикон, — еле слышно ответил старик.

— Вот! Турнир памяти отца — мой Рубикон, как у римского Цезаря.

У Шамиля отвисла челюсть:

— О чём ты, брат? Твоя победа, чистая победа. Назаренку заломал, Зайца заломал, красиво заломал. Честно победил! Это я слабину дал, коньяка, дурак, выпил. Сам виноват, вместе пили…

Артур застонал:

— Нет! Я, тварь поганая, чай пил, понимаешь? Чай! Тебе улыбался, коньяку подливал, брата старшего спаивал. О тебе думал? Об отце покойном? Нет! О том, чтобы первым стать, думал. Хотел из-за твоей спины выйти, обогнать, Чисоевым Первым назваться!..

Закаменел лицом, на колени опустился.

Дрогнула твердь…

— Это и есть мой грех, брат. За него и карают, меня — и всех моих, до последнего колена. Простить не прошу, не простится такое. Но ты знай, брат. И все пусть знают. Все!

Тихо, очень тихо…

Ночь.

Чисоев-старший закусил губу, скривился, как от боли:

— Брат!..

— Минуточку! — плетью ударил чужой голос.

Ночь плеснула огнём.

23:56 …увы, поздно…

…Идол горел толстая обугленная спичка. Горел и камень-валун, хотя камням гореть не положено. Горела земля у его подножия, превращаясь в обугленную плешь.

— Вот так-то лучше. «Кумиры богов их сожгите огнём». Как верно уточнил уважаемый Александр Петрович. Второзаконие, глава 7.

Ватник тоже сгорел вместе с кедами и кепкой без козырька. Па том, кто стоял посреди двора, белым огнём светился длиннополый плащ, похожий на халат санитара. На голове — сгусток пламени, пылающая шапочка. Из-под неё выбивалась грива волос: светлых с чёрными, крашеными «перьями».

— Кто не должен видеть, да не увидит. Кто допущен, пусть подойдёт ближе.

Первым шагнул учитель, за ним Шамиль.

— Я сказал!

Артур остался недвижим. Скрестил руки на груди…

Пламенный санитар расхохотался:

— Каешься. Артурчик? Мун кватна, дорогой! Поздно, поздно! У тебя было не семь, а трижды по семь лет. А ты, красавец, о чём думал? О деньгах? О бабах? Значит, теперь очередь думать мне!..

— Не надо! Стой!

Шамиль сверкнул глазами:

— Не знаю, кто ты, но скажу…

Вновь хлестнула плеть-смех.

— Не знаешь? Ой, Шамиль, ой, насмешил! Конечно, не знаешь. А вот я знаю тебя с зачатия. Первый раз выручил тебя на трёхмесячном сроке, когда у твоей матушки чуть не случился выкидыш. Последний раз сейчас — убедил майора не лезть на рожон. Не благодари, это моя работа.

Тряхнул гривой, качнулся к стоящему на коленях Артуру:

— Редкая ты дрянь, Артурчик. Думаешь, почему я тебя ещё не прикончил? Жену твою, дочь, внука? Всё впереди, грешничек! И не вини меня, себя вини. Я-то в своём праве. Александр Петрович, вы у нас сегодня пророк. Подтвердите!

Бывший классный руководитель мотнул головой:

— Не по адресу. В пророки не записывался, извините. Впрочем, если вы имеете в виду 32-ю главу книги Бытия…

— Бинго!

Пальцы сухо щёлкнули, рассыпав веер мелких искр.

— «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари…»

— Эй! — суровым голосом воззвал Шамиль. — Замолчи!

Не богохульствуй! Пророк Якуб, мир ему, не боролся с Ним!

— С Ним?

Пламенный санитар внезапно стал серьёзным:

— С Творцом, естественно, нет. Это невозможно, так сказать, но определению. С тем же, кто Его представляет, исполняет волю Его…

Александр Петрович кивнул:

— Есть толкование. Иаков боролся с ангелом-хранителем брата своего Исава, которого обманул — и вновь собирался обмануть.

— Спасибо, любезный пророк. Ну что, разобрались? Александр Петрович здорово превысил свои полномочия, но грешника ему не защитить. Такая вот, граждане, загогулина.

— Погоди! — заспешил Шамиль. — Не трогай брата, не сержусь я на него. Я что, маленький был? Не знал, что такое коньяк-шманьяк? Он наливал, но пил-то я!

Белый огонь вспыхнул ярче:

— Не проси, Шамиль. Меня, твоего спутника, за чужих просить — пустое дело. Я дал Артурчику срок — долгий, целую жизнь. Если бы он подошёл к тебе, повинился, а ты бы простил, обнял…

— Я прощаю! Я обниму!..

Шамиль! — выдохнул Александр Петрович. — Иди к брату, быстро!

Сноп искр — резкий взмах руки. Чисоев-старший замер. Полуоткрытый рот, струйка слюны течёт на подбородок. Застывший, как у мертвеца, взгляд.

— Хороший совет, Александр Петрович. Но, увы, поздно.

— Не поздно!

Артур Чисоев поднялся с колен. Расстегнул ворот рубашки, шагнул вперед, грудью на белый огонь:

— Не поздно. Я иду к тебе, брат!

Загрузка...