Пражский студент

Когда наступил вечер и расползлись первые тени сумерек, я вновь отправился к тысячелетней роще заброшенного кладбища, расположенного на пологом холме и поднялся на самую вершину, к старым могилам с полустертыми надписями на выветренных надгробиях.

Разбирать письмена почти вековой давности — как это занятие томительно, почти болезненно волнует и влечет душу. Древние руны овеяны особенным чувством, дыханием вечности...

На одном из памятников, подле которого шепчутся под вечерним ветром две плакучие ивы, вставшие в вечном карауле, я разобрал почти полностью размытую дождями надпись:

* * *

Прага!

Город тайн и смутных страстей, восходящих из самых темных глубин души! Ты раскинулась лабиринтом подо мной, вся доступная взгляду! Прага — Голодная башня, улица Алхимиков, облицованная благородным камнем капелла святого Вацлава и мощный готический собор святого Вита. Туманная дымка окутывает Градчаны, сползает вниз — на твои причудливые постройки с темными, словно изваянными из засохшей черной крови скульптурами, впечатление от которых врезается в сердце навсегда; туман оседает еще ниже, струится по нескончаемым лестницам тротуаров, льнет к выщербленным камням мостовых. Мой взор скользит по тихим кривым улочкам Малой Страны, по причудливым выветренным стенам, по каменному Карлову мосту со статуей святого Яна Непомука; я вижу древние ворота подворий и помпезную роскошь арочных сводов эпохи барокко...

* * *

Вечерний ветер принес дождевые облака. С темных крон деревьев падают капли. На мокрой земле светятся растоптанные цветы шиповника, над крышей часовни кружатся летучие мыши. Вокруг меня — темнота и монотонное шуршание дождя, который ударяет в изрытые временем могильные камни.

Кто же ты был, студент Балдуин?

Ах, Балдуин! Отчаянный вагант, увлеченный бурным течением жизни, проигравшийся игрок, надменный глупец! Давно смолкли твои уста, спевшие столько веселых песен и столько раз целованные кем-то и кого-то страстно целовавшие! Ты, конечно, не был заурядным бравым бюргером, но не был ты и ловким мошенником. Не тяга к презренному золоту, а бьющая через край жажда жизни побудила тебя заключить союз со злыми демонами мрака. Зря природа и добрый Бог одарили тебя душой — ты отстранился от них и сделал это с немалою дерзостью. Согласно вечным законам в людях земли развивается убеждение в необходимости скромно и целеустремленно исполнять повседневные обязанности в тесноте малого круга собственной жизни... Ты разорвал круг, стал искушать Господа... Ты намеревался поднять завесу, ограждающую от вечных тайн, пытался пробиться в безбрежный простор, который природа наполнила для нас мраком и ужасом. И вечность отвергла тебя, знание твое угасло вместе с тобою; в глубинах, в которые нам не дано заглянуть, растворился дух бедного упрямца.

Балдуин, первая шпага Праги, студент...

* * *

— Коллеги! Сегодня — день фехтования! Вольный бой! Вызываю всех желающих! Кто хочет скрестить клинки?

Студент, провозгласивший это, был рослый и сильный юноша с каштановой гривой волос, в кавалерийских сапогах выше колен и шерстяной куртке со шнурками. Вокруг вспыхнул ликующий шум. В саду ресторанчика, помещавшегося в старом особняке «Троя» на окраине Праги, под древними липами, в этот солнечный майский день 1820 года царило буйное студенческое веселье.

Все осушили свои кружки пива и встали из-за столов. Можно было видеть, как тот или иной студент подходит к коллеге из другой корпорации. Быстрые поклоны, краткий обмен традиционными формулами вызова. Потом шапочки с вышитыми именами и названиями корпораций их владельцев летели на стол судьи соревнований.

Публика стеснилась в большой зал, в котором настежь растворили окна. Там рассаживались группами бурши и фуксы корпораций различных цветов. Все были в лихорадочном возбуждении. Кого сегодня поразит клинком хвастливый силач Кребс?

— Хватит, попировали! Не дурите нам головы! Кто не хочет драться, пусть сидит дома! — Возмущенные возгласы раздались в зале возле стойки, за которой ресторанный служитель уже вскрывал молотком новую огромную бочку пльзенского пива. За каким-то из столов родилась песня и разнеслась по залу:

Беспорядочно врывались в мелодию голоса изрядно подпивших старших буршей, звучно гремели хмельные басы. Мелькали розовые, гладкие или поросшие ни разу еще не бритым пухом физиономии юных фуксов, которые вносили в зал фехтовальные принадлежности. Факс, старый служитель корпорации с добродушной физиономией тюленя, наблюдал за раскладкой снаряжения. Кое-кто из мальчишек, недавно посвященных в корпоранты, теперь поглядывал с кисло-сладкой миной и легкой нервной дрожью на бандажи, на испачканные кровью шейные бинты, нагрудники и кожаные защитные нарукавники, которые фуксы раскладывали на свободной от пивных столиков части зала, на острые рапиры, которые судьи одну за другой пробовали на изгиб, а то и взмахивали ими как хлыстом, и тогда в воздухе разносился тонкий устрашающий свист.

Божена, полногрудая кельнерша, громко взвизгивала, стоя между чернокудрым Заврелом и долговязым светловолосым фон Далем; они дергали завязки ее фартука и щупали ее бюст. Она не замечала горящих глаз молоденького фуксика, который уставился на нее из темной оконной ниши, изнывая от вожделения, в то время как товарищи облачали его в фехтовальные доспехи.

— За здравие! Брудершафт! За доверие! — звучало со всех сторон.

Звенели кружки и бокалы. Дым клубился из трубок облаками над головами студентов и плыл сквозь открытые окна к весеннему небу. «Edite, bibite, Collegiales...» Гигант Кребс, противник которого еще не явился, расхаживал по залу, громыхая тяжелыми кавалерийскими сапогами. Его лицо удивительно походило на морду бульдога.

— Балдуин! Да где же Балдуин? — пробивалось сквозь хаос и гам.

— А, Балдуин, верно, сидит в саду и хандрит! — прозвенел юный голосок с дальнего конца стола.

— А может он подцепил французскую болезнь? — с лукавым видом и тонкой усмешкой предположил один из «желтых шапочек». — Недаром он пропадал где-то целый семестр!

Но длинный фон Даль резко оборвал остряков:

— Дурацкие шутки! Такой-то здоровяк! Да в нем любая болезнь сама издохнет!

— Тише! Начинают! Руперт против Навратила!

Юный фуксик с пухом на щеках, который, вооружившись, вышел на дорожку, с сожалением отметил, что кельнерша Божена удалилась из зала и не увидит поединка.

— К бою! Салют клинком! Скрестили! Готовы? Давай!

Дзирр-бэнн! Пружинистые рапиры зазвенели и засверкали на солнце. Болельщики окружили дуэлянтов плотным кольцом, следя за поединком — кто с напряженным волнением, кто — холодно-испытующе, со знанием дела оценивая движения бойцов. В стороне стоял боковой судья с карандашом и листком бумаги, фиксируя выпады и касания.

Клирр-банг, дззинь! Но большинство студентов остались за столиками, не проявляя особенного интереса к схватке фуксов. Кельнерша Божена, вернувшись с подносом, уставленным пивными кружками, обносила пьющих и тоже не глядела на фехтующую пару: ей были не в новинку такие бои.

Дзиннь! — Секундант взмахом эспадрона разъединил бойцов.

— Задет! — крикнул боковой судья, подняв руку. Раненый студент присел на скамью, ему перетянули жилу на виске и в два-три стежка зашили царапину на щеке. Пострадавший демонстративно спокойно раскуривал трубку, хотя лицо его стало бледным как беленая стена зала.

Один из студентов в рубашке с распахнутым воротом сидел в это время на подоконнике, хмуро курил и смотрел в сад. Его бекеша лежала на стуле, а рядом, карауля хозяйскую одежду, уселся черный пудель.

На дорожку вышла следующая пара бойцов. Старший медик еще возился с раненым, а победитель, улыбаясь, мыл руки в каменной лохани. Но юноша на подоконнике даже не оглянулся. Его взор блуждал в пустоте. Глаза у него были неопределенного цвета, они казались то голубыми, то серыми, то зеленоватыми. Густые, нависшие брови порой придавали этим глазам мрачное, даже неприятное выражение. Узкое загорелое лицо выдавало страстную натуру, может быть, несколько избалованного парня, который вырос в доме почтенных родителей, а теперь бродил по свету, не зная ни принуждения, ни опеки. Его длинные каштановые волосы свободно спадали на лоб; иногда он резким, надменным движением головы отбрасывал назад прядь, опустившуюся на глаза.

Другой боковой судья занял свое место, дал сигнал к схватке очередной пары. Прозвучали команды. Поединок начался. Выпады, контрвыпады и тихие реплики зрителей за столиками...

— Да вот же Балдуин! — воскликнул вдруг молодой Заврел, вскочив и указывая на студента, сидящего на подоконнике. — Он давно здесь!

Балдуин слез с подоконника и кивком приветствовал приятеля.

Белые зубы блеснули в быстрой улыбке как нитка жемчуга.

* * *

Поединок продолжался уже достаточно долго. Оба противника были неопытными новичками и еще не очень уверенно орудовали рапирами.

— Терция, низкая кварта, выпад! — шипел секундант своему подопечному. — Как я тебя учил?!

— Ты только послушай, как Руперт его школит! — смеялся фон Даль.

По две царапины у каждого, ничего опасного... Атака, отход, атака, — пара закончила бой вничью. Когда дуэлянты снимали доспехи, хор запел:

В окне, на котором только что сидел Балдуин, мелькнуло смуглое личико, и спустя мгновение в зал впорхнула девушка. Смоляные локоны обрамляли низкий лоб, на алых как кровь губах играла улыбка — утеха в похождениях и скитаниях.

— А, Лидушка! — крикнул Руперт. — Привет, цыганочка!

Девушка протиснулась в толпу с большой корзиной полевых цветов. Студенты, добродушно смеясь, раскупали у нее простенькие цветочки, шутили, пили за ее здоровье и угощали ее. Видно было, что девушку здесь хорошо знают и любят.

— Спляши-ка, колдунья, спляши! — от группы «вандалов» отделился могучий Кребс, обхватил ее за бедра и поставил на стол, а сам тут же снял со стены лютню и ударил по струнам. И цыганка действительно начала плясать меж пивных луж; студенты отбивали такт ладонями по столу, хлопали, стучали рапирами по кружкам...

Балдуин не участвовал в общем веселье. Он, правда, смотрел на цыганку, и, конечно, оценил ее великолепно сложенную фигуру, но оставался равнодушным. Видимо, его занимало нечто совсем иное. Он видел, как огромный Кребс отложил лютню и подхватил на руки спрыгнувшую со стола Лидушку.

— Ну, хорошо я тебе аккомпанировал? — смеялся он. — Поцелуй меня за это!

Но девушка ловко, как кошка, увернулась.

— Ни тебя — и никого другого!

Кровь богатыря вскипела.

— Я хочу поцелуя! — потребовал он.

— Оставь ее, — вступился Заврел. — Ты же знаешь, она бегает за одним Балдуином!

— К черту Балдуина! — рявкнул Кребс. — Он тебя и знать не хочет — ходит, повесив нос, уже несколько недель! Выбери меня, колдунья!

Его огромные ручищи обвили ее тело. Девушка тщетно силилась вырваться. Кребс грубо ухватил ее за грудь. Глаза его жадно сверкали. И тут цыганка, извернувшись, впилась острыми белыми зубами в его руку. Острая боль еще больше разъярила гиганта.

— Ну, берегись, стерва! — рявкнул он и одним движением разорвал ворот ее рубашки.

И тут он услышал рядом спокойный голос Балдуина:

— Хватит, Кребс! Отпусти ее!

«Вандал» повернулся — бешеный, как берсеркер:

— А тебе что?! Ты будешь мне приказывать?

Балдуин поднял руку, готовый ударить. Их взгляды скрестились, как шпаги. В тот же миг Кребс выпустил цыганку, сорвал с головы шапку и с силой швырнул ее на судейский стол. Балдуин бросил туда же свою.

— Туш! — прошептал фон Даль.

— Ты мне за это заплатишь! — гремел Кребс. — Сегодня! Сейчас! И — на удар и укол!

— На удар и укол! — повторил Балдуин

— Silentium! — потребовал тишины судья. — Silentium!

Кребс contra Балдуин!

Мелом очертили большой круг, противники имели право передвигаться только внутри него. Его плотно окружили студенты — ведь это была не просто обыкновенная схватка на рапирах. Оскорбление и вызов — и «на удар и укол» — такое не каждый день увидишь! И самые лучшие бойцы — огромный Кребс с его медвежьей силой и знаменитый фехтовальщик Балдуин — гибкий и ловкий. Исход был непредсказуем; хотя Балдуин отличался подвижностью и мастерски владел оружием, но и «вандал» был умелый боец, а при его выносливости мог выдержать даже серьезное ранение, мог даже нарочно приоткрыться для укола, чтобы ответным ударом наверняка сразить врага... Лицо гиганта было как ствол бука, на котором расписалась клинками добрая дюжина академических дуэлянтов, а Кребс только смеялся и всякий раз, даже обливаясь кровью, доводил бой до победы.

— Держу пари за Кребса! — крикнул Руперт. — Десять бутылок пльзенского за Кребса!

— Держу пари за Балдуина! — отозвался Даль.

Бойцы вступили в круг. Оба в высоких сапогах и кожаных брюках. Выше пояса — только рубашки. Ни бандажей, ни нагрудников; лишь толстая перчатка на правой руке, сжимающей оружие, и узкая кожаная повязка на шее, которая прикрывает сонную артерию. Они сошлись на середине, скрестили в приветствии клинки, острые как иглы.

Бой начался.

Первым атаковал Кребс, он нанес мощный рубящий удар, едва не пробив защиту противника, с ловкостью, какую трудно было ждать от подобного медведя. Балдуин отбил атаку, ответил легким ударом, который «вандал» отразил гардой. И снова вперед ринулся Кребс, удар следовал за ударом. Зрители оценили его тактику: неутомимый силач хотел измотать Балдуина. Но вот клинки перехлестнулись — и Балдуин неуловимым движением рванул шпагу на себя, обезоружив грозного великана. Клинок сверкнул высоко в воздухе, перевернулся и зазвенел на полу. Секундант подхватил его, обтер комком ваты с карболкой и протянул Кребсу. Балдуин ждал, положив руку на плечо подбежавшего фукса.

Судья начал новый раунд. И снова напал Кребс, пытаясь на сей раз достать противника в выпаде. Но когда он выпрямлялся после броска «стрелой», Балдуин опять выбил у него шпагу. Студенты смеялись, но отошли подальше — не очень-то приятно получить случайный удар клинком.

Третий раунд, четвертый, пятый... «Вандал» дрался с нарастающим ожесточением, удары и уколы сыпались все быстрее. Но зоркий глаз Балдуина улавливал намерения противника, и он, на долю секунды всякий раз опережал Кребса, успевая выставить защиту. Пару раз он достал Кребса клинком, но легонько, играючи; на лбу и на руке «вандала» показались лишь капельки крови.

Перед шестой схваткой Кребс взял новое оружие, яростно взмахнул им как хлыстом. Губы его были стиснуты, лицо искажено гневом.

— Еще десять пльзенского за Кребса! — вскричал Руперт. — Смотри, сейчас он прыгнет «стрелой»!

Но Даль не принял нового пари.

Позади них стояла Лидушка. Не было сомнений, на чьей стороне ее симпатия. Ее губы быстро шевелились в безмолвной молитве, пальцы сжимали маленький серебряный крестик, который она горячо целовала.

И вновь — знакомая команда:

— Скрестить клинки! Готовы? Давай!

«Вандал» сразу сделал мощный выпад, на отходе коротко черкнул клинком, едва не задев шею и царапнув щеку противника.

Тогда Балдуин сделал финт — «клевок» в пол — так что на мгновение раскрылся полностью... Но эта отчаянная дерзость ошеломила Кребса, и он не успел с ответным ударом. Шпага Балдуина взлетела вверх, он в коротком выпаде рубанул тыльной частью клинка по концу шпаги Кребса и вышиб ее из руки в третий раз — под ликующий рев корпорантов. Шпага перекувыркнулась в воздухе и вонзилась острием в пивную бочку на столике ресторанного служителя. Смех и крики толпы заглушили голос судьи. А он, обменявшись парой фраз с секундантами, остановил бой, объявив победителя. Двое фуксов подхватили Балдуина на плечи, ликуя, понесли его кругом по залу; за ними гурьбой двинулись студенты в разноцветных шапках. И громко грянула из десятков молодых глоток песня:

Тем временем два бурша выдернули шпагу Кребса из бочки, украсили ее цветами и с издевательски вежливыми поклонами вручили побежденному. Тот гневно швырнул шпагу на пол и наступил на нее ногой. Но потом его обычно добродушная бульдожья физиономия расплылась в широкой ухмылке; он, видимо, понял, что умнее сделать хорошую мину при плохой игре. Верзила быстро подхватил со стола полную кружку, пробился через толпу к Балдуину и гаркнул:

— Молодец! Да здравствует Балдуин, первая шпага Праги!

Потом одним духом осушил кружку за здоровье своего победителя.

Все подхватили его поздравление, все закричали:

— Да здравствует Балдуин, первая шпага Праги!

А Балдуин спрыгнул со своего почетного трона, взял руку Кребса и крепко пожал ее:

— Спасибо за бой, Кребс. Ты такой бурш, что лучше нет в нашей Alma mater!

И оба бойца, которые несколько минут назад готовы были заколоть друг друга, крепко обнялись и сердечно поцеловались. Даль тихонько замурлыкал:

Зал медленно опустел, студенты выходили в сад, усаживались у столиков под липами. Балдуин не пошел с товарищами. Он сидел перед окном и глядел на дорогу. На лице его опять возникло выражение печальной отрешенности. Низко надвинув на лоб шапку с широким козырьком, студент прихлебывал пиво из стакана и угрюмо таращился в окно.

Лидушка, цветочница, подошла к нему со своей корзиной и протянула ему букет.

— Возьми же! — попросила она. — В благодарность за то, что ты меня защитил!

Ее блестящие черные глаза недвусмысленно говорили: «А если хочешь — возьми меня!»

Студент, конечно, понял этот безгласный призыв, но только презрительно приподнял угол рта, отстраняя девушку взглядом. Ни слова он не ответил хорошенькой цыганке, и небрежным движением руки отослал ее прочь. Она отошла, словно побитая собачонка, проскользнула между столиками студентов, в то время как Балдуин нежно гладил своего черного пуделя, вскочившего на стоявший рядом свободный стул.

— Чего же не хватает нашему Балдуину? — спросил у цыганки Заврел.

Та пожала плечами:

— Я не знаю... — и слезы покатились из ее черных глаз.

Руперт предположил:

— Ну да, чего ему может не хватать? Денег, наверное!

Огромный Кребс громко захохотал, забренчал на своей лютне и спел куплет:

— Теперь бы геллер где сыскал — о, Академия! — гремел застольный круг, смеясь над угрюмо раздумывающим о чем-то Балдуином.

За оградой сада заскрипела по песку повозка. Послышалась тихая поступь лошади, резкий щелчок кнута.

— А ведь Балдуин из хорошей семьи, — задумчиво заметил Заврел. — Он промотал кучу денег. Девки, вино, кости развеяли по ветру его наследство...

— О, Академия! — еще тише прозвучал припев.

Повозка остановилась у сада. Это была старая открытая коляска, наподобие почтовой кареты, только без верха. Тощие клячи месили подковами влажный песок. Морщинистый старик, человечек с пергаментной кожей, осторожно вытянув вперед негнущуюся ногу, вылез из коляски. Элегантность его потрепанной одежды подчеркивалась серым цилиндром; палка эбенового дерева с набалдашником из слоновой кости в виде детской головки дополняла гротескный наряд. Кучер на облучке, несмотря на почти летний зной, был закутан в пепельно-серый плащ; он сидел молча, и его известково-бледное лицо с глубоко сидящими глазами и твердыми скулами оставалось бесстрастным и неподвижным.

— А, это Скапинелли! — прошептал Балдуин. Неприятные лица в последнее время преследовали его всюду. — Опять этот старый мошенник...

Старик со странной усмешкой проковылял через сад, не глядя по сторонам, не обращая внимания на корпорантов, — он явно имел определенную цель. Балдуин, который сидел сгорбившись, почти испугался, услыхав над собой блеющий голос.

— Что печалитесь, господин Балдуин? Не может ли вам помочь старый Скапинелли?

С вкрадчивой ухмылкой старик присел к столику. Балдуин, упершись кулаками в столешницу, надменно откинул голову назад.

— Бог мой... Чего вы от меня хотите? — раздраженно бросил он, когда пергаментная физиономия старика приблизилось к его лицу. Спутанная козлиная бородка почти горизонтально торчала под крючковатым костистым носом старика, похожим на клюв коршуна; красноватые глаза без ресниц заискивающе щурились...

— Фу! Не надо спешить с оскорблениями, молодой человек. Горячая кровь! Вам, может быть, еще доведется об этом пожалеть!

— Ха-ха-ха! — горько засмеялся Балдуин. — Вы можете устроить мне большой выигрыш? Или богатую невесту? Да у меня нет ни геллера, ни вещей для заклада, уважаемый господин ростовщик!

— Хе-хе-хе! — в тон ему заблеял старик, и взгляд его острых крысиных глазок быстро и цепко, словно оценивая, скользнул по Балдуину. — А я как раз об этом и подумал, увидев вас здесь таким мрачным. Думаю, что мы с вами провернем одно дельце...

— Ну-ну, — усмехнулся Балдуин. — Только я не знаю, как и когда я смогу вернуть тебе, старому кровососу, капитал и проценты!

— Эй! Да кто же говорит о процентах? Кто говорит о залоге? Нет, не то, совсем не то! — заблеял Скапинелли, прикасаясь пальцами к рукаву Балдуина.

Балдуин отбросил его руку, словно паука. Потом сердито отмахнулся и встал, увидев, как из двери особняка его манит рукой Заврел.

— Но послушайте же, молодой господин, только одну минуту, — попросил Скапинелли, пытаясь удержать студента за полу куртки, — я могу дать вам все, что угодно — деньги, богатую невесту. И я устрою вам еще большее...

Балдуин вырвался.

— Довольно насмешек! — зло прорычал он. — Вы ничем не можете мне помочь!

— Скапинелли может все! — проскрипел старик. Его пергаментное лицо со злодейской усмешкой смотрело на студента снизу вверх. — Вы слышите? Женщины — почести — слава — золото, золото...

Балдуин пожал плечами, отвернулся и пошел к Заврелу, не оглядываясь назад. Но в его ушах, как скребущая когтями крыса, скрипели слова: золото, золото...

Скапинелли остался сидеть у стола, беззвучно посмеиваясь. Он сидел и ждал. Видимо, он был уверен, что Балдуин вернется. Он даже повернулся к дому тощей, сгорбленной спиной и принялся чертить странные знаки на песке тростью черного дерева.

Пудель Балдуина выскочил в сад и начал носиться взад-вперед, обнюхивая траву. Завидев Скапинелли, он яростно залаял, вскочил передними лапами на стул старика, скалился, рычал, вновь лаял, обнажая зубы до десен, и никак не хотел успокоиться, пока один из студентов не схватил его за ошейник и не увел его в дом. Но пес продолжал рваться обратно, рыча и взлаивая.

А Скапинелли не шевельнулся. Кельнерша Божена было подошла к столу, вопросительно поглядела на старика, но когда он ухмыльнулся ей, девушка вздрогнула и с гримасой отвращения убежала прочь.

— Хе-хе-хе, — блеял старик, барабаня сухими пальцами по столу и озираясь с наглой усмешкой.

Над садом закружил ворон. Возле стола Скапинелли он опустился на землю, тяжеловесно, с надменным видом поскакал к ножке стола.

— Би, би, би, би! — поманил его старик с благодушной ухмылкой и потрогал птицу длинным пальцем. Ворон вдруг вспорхнул на столешницу, начал прохаживаться, склевывая крошки.

— Славный парнишка! — сказал ему Скапинелли — Ты ведь мне верен, так? Ты и сегодня исполнишь свои обязанности? — Ворон запрыгнул ему на плечо, бойко захлопал крыльями. — Да, знаю, ты — верная душа, парнишка! — привечал его старый ростовщик. Черная тварь, посидев немного, коротко каркнула и, взмыв над садом, улетела к лесу.

Скапинелли, опираясь подбородком на руку, смотрел ворону вслед.

В его взгляде, как во взгляде пастуха, стерегущего стадо, было что-то настоятельное, — казалось, он держит птицу на невидимой нити и направляет ее полет... Когда он обернулся, Балдуин уже шел к выходу из гостиницы. Старик мгновенно вскочил и приблизился к уходящему с полупоклоном.

— Куда вы так спешите? — спросил он, с заискивающей улыбкой заглядывая студенту в лицо.

Балдуин уклонился от его вытянутой руки и быстро вышел из сада, надвинув козырек почти на глаза.

Коляска Скапинелли все это время простояла у ворот. Кучер с равнодушным видом восседал на козлах и с пустым выражением на лице глядел вдаль, насвистывая какую-то мелодию. Скапинелли махнул ему рукой, но садиться в коляску не стал. Торопливо и неуклюже заковылял он следом за Балдуином, который, не оглядываясь, шагал в сторону города.

— Нет, — шептал старик, — не спешите так, господин студент, погодите минутку... Скапинелли может все, сделает все, что вам нужно... Золото... Золото...

Когда Лидушка чуть позже вышла на дорогу, ища глазами Балдуина, она разглядела его уже вдали — исчезающим, вместе со Скапинелли, на опушке леса. Коляска ехала следом, две худые клячи медленно тащили ее за хозяином.

* * *

Они шли рядом вдоль опушки. Справа Балдуин, слева — не знающий угомону, темпераментно жестикулирующий Скапинелли. Теперь Балдуин слушал его внимательно.

— У меня есть кое-что для вас, дружок! — скалился Скапинелли из-под высокой шляпы. — Вы еще удивитесь!

— Девица? Женщина? Для любви или для брака?

— То и другое...

— Да вы мастер на все руки, старина! — смеялся студент. — Как хоть выглядит моя будущая избранница? Хороша?

— И не спрашивайте. Увидите сами!

— Богата? Знатна? Элегантна? Умна?

— Все увидите, все...

Скапинелли остановился, Балдуин тоже, заметив на костистом лице печать глубокого размышления, в которое вдруг погрузился старик.

Вдали послышался звук охотничьего рога. Скапинелли обернулся, крепко ухватил Балдуина за руку и другою рукой настойчивыми, словно царапающими движениями принялся быстро вычерчивать в воздухе странные знаки. Балдуин не мог понять, что означает причудливое поведение старого ростовщика.

Они были в лесу не одни. Ниже пологого заросшего склона расстилался до горизонта обширный луг, там и сям усеянный группами деревьев и кустов; кое-где стояли болотца и струились узенькие ручьи. Борзые гнали по лугу затравленного, усталого зверя, в котором зоркий глаз Балдуина определил сильного кабана-секача. Издали, из-за деревьев, доносился собачий лай, отрывистые выкрики, оттуда тоже спешили преследователи, они хотели настичь, окружить бегущего зверя...

А, травля кабана! Свора огромных бело-тигровых догов вылетела на луговину и, перепрыгивая через мелкие рытвины, продолжала гнаться за зверем. Собаки лаяли, псари с криком следовали за ними. Показалась группа нарядных, одетых в алые фраки всадников, по всей видимости дворян. Процессия стремительно пронеслась мимо Балдуина и Скапинелли.

Конечно, это были господа из того сословия, что, не ведая нужды, разъезжает на благородных скакунах под звуки рогов и труб — молодые и постарше, они носили одинаковую одежду — алые фраки, высокие лакированные сапоги со светло-желтыми отворотами. Следом проскакали, сидя боком на дамских седлах, и несколько участвовавших в охоте женщин, одетых в развевающиеся длинные амазонки.

Кабан пробился сквозь кусты, проскочил болотную лужу и из последних сил нырнул в лес. Псы с неистовым лаем уже обходили его. Размахивая свистящим хлыстом, вперед вырвался рослый дворянин. Балдуин на мгновение увидел в ярком солнечном свете его лицо — голубые глаза, тонкие пепельные усы. Затем вся компания, под аккомпанемент топота копыт и гомона своры исчезла за деревьями.

Балдуин еще видел, как последние всадники въезжали по склону. Пальцы Скапинелли намертво вцепились в его рукав. Наклонившись вперед и дрожа от возбуждения, старик следил за охотой.

— Сейчас, — сказал он и потянул Балдуина за собой, — пошли, посмотрим...

Балдуин пошел за ним вглубь леса; впереди мелькали между деревьев красные фраки; пронзительно пропел рожок. Ла-ла-ли...

— Загнали, — вздохнул старик, — кончено. Сейчас будут возвращаться. Смотри!

Они ждали, остановившись на опушке. Охотники, видимо, собрались в кучу вокруг добычи. Потом вся компания двинулась обратно, понеслась по широкой просеке, выводящей на луг.

Украшенная зелеными ветвями повозка, в которой сидели, весело переговариваясь, псари-загонщики, проехала первой. На ней же лежала и добыча — огромный секач. За повозкой — на сворках у конных псарей с пиками — проследовали собаки: борзые и доги. Проскакал светлоусый предводитель охотников, следом, разрозненными группами — остальные господа и дамы.

Рядом с предводителем ехала на сером в яблоках жеребце молодая женщина. Балдуин в жизни не видел столь утонченной, изящной фигуры, такого точеного профиля. Длинные, темные, кудрявые волосы обрамляли ее цветущее, разрумянившееся от скачки на лесном воздухе и охотничьего азарта лицо. Темно-голубые глаза, глубокие как сказочные озера, мечтательно устремлялись вдаль.

Кавалер с дубовым венком «короля охоты» на шляпе что-то говорил ей, но юная дама едва ли его слушала. Она не смотрела на него, очевидно, погруженная в свои мысли.

— Ну? — пропел Скапинелли, слащаво улыбаясь, когда пара скрылась за деревьями. Взгляд его красноватых лишенных ресниц глазок сделался вкрадчивым, как у сводника. — Ну? Она тебе нравится, сынок?

Балдуин не расслышал вопроса, так он был потрясен восхитительным видением.

— Это и есть твоя богатая наследница! — проблеял ростовщик, прихлопывая его по руке.

Балдуин возмущенно отстранился.

— Что за шутки, старый плут? — сердито вскричал он. — Ты надо мной издеваешься?

— А вот увидишь...

Он потянул вверх по склону упирающегося студента. В этот миг черная птица низко закружила над ближним болотцем.

Звуки охоты уже едва доносились. Слышался только легкий шелест ветвей на ветру и мирное чириканье птиц. И тут что-то гулко затрещало в гуще леса позади них. Издали донесся слабый крик — зов о помощи, потом послышался нарастающий конский топот. Балдуин застыл на месте, насторожился... Вдруг он увидел, как из чащи вылетел обезумевший жеребец, за гриву которого из последних сил цеплялась темнокудрая дама...

Она потеряла шляпу, хлыст и всякую власть над ошалевшим конем. Расширенные в безумном страхе глаза незряче скользнули по Балдуину. Распущенные локоны плескались по ветру, а длинное платье развевалось как флаг.

— Вперед! — повелительно крикнул в спину студенту Скапинелли. И Балдуин, подхваченный мгновенным порывом, кинулся вниз по склону наперерез всаднице. Любой ценой перехватить коня! Почва тряслась под его ногами. И ему удалось! Всей тяжестью, яростной силой всего тела он повис на поводьях. Еще долго конь тащил студента. Сапоги Балдуина взрывали землю. Наконец животное остановилось. Балдуин бережно подхватил всадницу, почти потерявшую сознание, и снял ее со спины лошади.

Тут же подскакали несколько господ и спешились рядом с ними. Высокий, плечистый седой старик в элегантном охотничьем костюме подбежал к ним, опередив светлоусого молодого кавалера. Балдуин, не заметивший ни исчезновения Скапинелли, ни появления участников охоты, все еще держал на руках смертельно бледную, тяжело дышащую барышню. Лишь теперь она встретила его взгляд радостно-изумленными глазами, в которых светилась благодарность...

Между тем седобородый господин протянул руки к девушке. Балдуин увидел его живые, умные глаза, радостно лучившиеся под густыми бровями, и сразу узнал старика: это был граф фон Шварценберг, один из богатейших магнатов Империи.

— О, господин студиозус, это могло худо кончиться! Слава Богу! — заговорил старый граф, бережно принимая девушку и целуя ее.

— Вы спасли мое дитя! Только ваше мужество помогло сохранить ей жизнь! Чем мне отблагодарить вас за благородный поступок?

— О, мне ничего не нужно, господин граф! — воскликнул Балдуин, лишь теперь неохотно выпуская из рук талию девушки. — Помочь даме — мой долг!

Спасенная уже улыбалась — растерянно и радостно. Студент с торопливым и почтительным поклоном взглянул ей в глаза и назвал свое имя.

— О, я очень рад, господин студиозус! Я уже слыхал о вас разные героические истории! — улыбаясь, воскликнул граф Шварценберг. — Пражская молодежь часто толкует о вас. Дама, которую вы так по-рыцарски спасли, — моя дочь Маргит!

— Спасибо вам! — покраснев, прошептала юная графиня и протянула Балдуину руку, которую он нежно поцеловал. Лишь после этого он заметил рядом прежнего спутника графини. Тот с холодной вежливостью поклонился студенту, немного приподняв шляпу. Жесткий взгляд его голубых глаз не отрывался от лица Балдуина, даже когда он обращался к другим присутствующим.

— Любезная кузина, надеюсь, не ранена? — спросил он девушку.

— Нет, хотя вполне могла бы быть... — едва проронила она в ответ и тут же вновь обратилась к студенту, — позвольте вам представить: барон фон Вальдис-Шварценберг, мой кузен и нареченный... Господин студиозус...

— Меня зовут Балдуин, — повторил студент.

И мужчины еще раз обменялись учтивыми поклонами. Гладкое, холеное лицо барона с его бесстрастным выражением таило в себе нечто неприятное...

— До свидания, господин Балдуин, — сказал старый граф, — буду очень рад, если вы сможете в ближайшее время посетить мою дочь и меня. Не забывайте нас!

Сердце Балдуина от радости готово было вырваться из груди...

Все вскочили на коней, и кавалькада быстро скрылась из глаз. Только графиня задержалась еще на мгновение и с глубоко взволнованным видом ловко бросила в руки молодому человеку какую-то вещицу.

— Вам — на память! Не забывайте эту минуту... — шепнула она и ускакала прежде, чем студент успел что-либо ответить. И долго стоял он зачарованный. В руке его блестел золотой портретный медальон на тонкой цепочке.

* * *

Балдуин жил в небольшой комнате на верхнем этаже старого дома на древней извилистой улочке Малой Страны. Узкий сноп солнечных лучей проникал на тесную лестничную клетку, где под оштукатуренным подоконником, свернувшись клубочком, тихо мурлыкала белая кошечка.

Дом был наполнен запахами пекарни, что находилась в полуподвале и зеленной лавочки, хозяин которой разложил капустные кочаны на прилавке под навесом. Балдуин задумчиво поднялся по истертым ступенькам наверх, отворил дверь своей комнаты, убожество которой сегодня ощущалось им горше и безнадежнее, чем когда-либо...

Сквозь стекла низкого, но довольно широкого оконца он видел угловатые крыши и закопченные трубы каминов. На изодранной софе, служившей ему постелью, валялось смятое спальное белье, едва прикрытое грязным покрывалом. Овальные силуэтные рисунки, портреты его друзей, несколько шпаг и сабель, корпорантские цветные шапочки и пистолеты — все украшение комнаты... На стене против окна — узкое старомодное трюмо, почти достигающее пола. На ореховом столике посреди комнаты — стопка учебников и монографий, переплетенных в свиную кожу. Да еще тетради конспектов, полученные от старших товарищей по университету. Письменный прибор с высохшей чернильницей и песочницей, кажется, давно не использовался по назначению. Потертый глобус, стоявший на деревянной подставке на неуклюжем дешевом комоде был, пожалуй, единственный свидетельствовал о научных интересах хозяина этого жалкого жилища, — да еще, может быть, пожелтелый человеческий череп, купленный за бесценок у анатома. Его пристроили на источенном червями платяном шкафчике в углу комнаты, около окна.

Балдуин подошел к трюмо, посмотрел на себя. «Да, высоко же я собрался прыгнуть!» — горько усмехнулся он, оценив свою старую куртку, пригодную разве что для пивной...

Он умылся, причесался, почистил, как только мог, свою непритязательную студенческую одежду и сапоги. Надо было вновь увидеть прелестную юную графиню, которая уже несколько дней и ночей заполняла его мысли и сновидения. Приглашением благодушного старого графа следовало непременно воспользоваться, причем сейчас же, — ведь прошло уже три дня.

Было бы у него достаточно денег, чтобы купить графине приличный букет цветов! Но карманы были пусты... Он обшарил платяной шкаф, два-три поношенных плаща — денег не нашлось. Наконец, он нащупал в кармане давно заброшенной куртки круглый твердый предмет... Ах, серебряный гульден! Остался от какой-то веселой попойки, был счастливо забыт, и вот теперь — как нельзя более кстати! Печально улыбнувшись, студент спрятал монету в карман, надвинул шапку с козырьком на самые глаза и вместе с неразлучным пуделем вышел во двор.

Внизу, у порога дома, пристроилась с корзиной полевых цветов Лидушка, накинув на точеные плечики шаль с бахромой. Балдуин безучастно проследовал мимо.

— Вы такой гордый, молодой господин? — спросила она вслед.

Балдуин обернулся, увидел цветы. Да, букетик-то для визита ему нужен...

— Покажи-ка, Лидушка, какие у тебя цветы, — попросил он.

Ее букеты были те же, что и обычно в мае: васильки, маки, фиалки, — все, что всюду росло и растет в полях. Балдуин небрежно кинул гульден в передник девушки.

Цыганочка вскочила, рассматривая серебряную монету.

— Нет, нет! Убери свои деньги! Букетик стоит два крейцера! А мне не нужно ничего, совсем ничего...

И опять он не удостоил ее вниманием, едва повернул голову, когда она подбежала к нему.

— Ну, пожалуйста, пожалуйста! — просила девушка.

Балдуин властно приказал:

— Держи деньги! И замолчи!

Она отступила, присела на ступеньку. Потом поцеловала монету. Потом еще и еще. Наконец засмеялась сквозь слезы: это была его монета, она должна принести ей счастье!

Путь был далекий, и Балдуин прошел его пешком; резиденция графа располагалась за городом, среди лесов на другом берегу Влтавы, северо-западнее городской черты. Вскоре после того, как Балдуин очутился на землях Шварценберга, перед ним выросли высокие решетчатые ворота весьма изящной ковки. Они были открыты.

Он прошел по песчаной дорожке через двор, между тиссовыми изгородями у берега пруда, в котором плавали лебеди. В центре водоема высилась многофигурная мраморная группа наяд и тритонов. Липы, платаны и акации шелестели со всех сторон, а прямо напротив ворот высился замок. Студент постоял перед фасадом — с высокими, узкими готическими окнами и стеклянными дверями второго этажа, перед которыми выпячивались балконы с черными решетками.

Старик-слуга с белыми бакенбардами отворил Балдуину входную дверь, провел его по зеркальному паркету в приемную. Там студент остался ждать, неловко вертя в руках букетик фиалок.

Наконец, из стеклянной двери навстречу студенту вышли приветливо улыбающийся граф и его дочь.

— Добро пожаловать, господин студиозус, — проговорил старый господин, — и еще раз благодарю вас!

Графиня Маргит добавила:

— Папа так рад, что вы сдержали свое обещание, господин Балдуин, и пришли к нам! И я тоже рада!

И вновь он очутился в плену этих изумительных темно-синих глаз...

— Ваше маленькое приключение, к счастью, обошлось без скверных последствий, графиня, — проговорил Балдуин, смущенно держа букетик за спиной.

Возникла невольная пауза; Балдуин чувствовал, что стебли фиалок совсем согрелись в его руке. Тщетно подбирал он слова, с которыми мог бы протянуть свой нищий букетик. Со стыдом глянул он на свою висевшую через локоть потертую бекешу. «Мне ли входить в этот блистательный дом?» — горько подумал он... И только ему показалось, что он нашел фразу, с которой сможет вручить свой дар, и только он глубоко вдохнул, готовясь заговорить, — а графиня смотрела на него ожидающе, — как в вестибюле раздались быстрые шаги. Через боковую дверь появился барон Вальдис и сразу приблизился к графине, протягивая ей огромный букет алых и белых роз. «Мой бедный букетик, — подумал Балдуин, — тебе тут совсем не место...» И незаметно сунул фиалки в карман.

Вошли слуги, подали мороженое, шербет, миндальное молоко и мускатное вино. Но с той минуты, как барон возник в комнате, в ней воцарилась неприязнь. Видно, он неосознанно чувствовал в молодом студенте, которого вновь холодно смерил взглядом, соперника. Вдруг это нелепое явление несло ему, племяннику старого графа, какую-то угрозу, а вернее не ему, а чаемым от брака с наследницей его будущим майоратам, доходным имениям, замкам?

Балдуин стал раскланиваться. Он смущенно прощался, дав, по просьбе графа, обещание зайти в другое время. И, опустив голову, угрюмо сошел с террасы.

Перед порталом его ждал пудель, виляя хвостиком. Балдуин нежно погладил верного пса. Он бы не поверил, если бы ему сказали, что за высоким окном над его головой тихо поднялась занавеска и глаза цвета синей майской ночи пристально следили за ним...