Позывной «Хоттабыч»

Глава 26

Я пожал протянутую руку начхоза:

— Да не заморачивайся ты, Николай Богданович! Мы пскопские, мы прорвемся[62]!

— А ты чего, Хоттабыч, из Скобарей [63], значица, будешь? — удивился начхоз. — По имени-отчеству, вроде, непохож.

А я вместо ответа напел:

— Веселый ты человек, Гасан Хоттабыч! — Улыбнулся незатейливой песенке младший лейтенант Пасичник. — Действительно сирота?

— Да, — кивнул я, — родителей не помню — усыновили добрые люди, царство им небесное! А то бы и не разменял свою первую сотню…

— Хех, — поперхнулся сдавленным смехом Пасичник, — а ты, значица, и уже и на вторую сотню губу раскатал, сказочник?

— А почему нет, Богданыч? — Подмигнул я начхозу. — Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!

— Ты, это, Хоттабыч, значица, забегай на досуге — покалякаем за жись, — недвусмысленно предложил начхоз. Вот блин, второй раз за день напиться предлагают. Неужели настолько все у меня с физиономией плохо? — Да ты не подумай, Гасан Хоттабыч, — улыбнулся он, словно мои мысли услышал, — откровенная пьянь у нас надолго не задерживается. А так, с устатку, двум взрослым мужикам по стопарику перцовки унутрь принять — самое оно, значица! И приятно, и пользительно! Не ради пьянки — здоровья для!

— Эх! — Залихватски махнул я рукой. — Уговорил-таки, красноречивый! Только сегодня, сам понимаешь, недосуг… — Я показательно сгреб лопаты и закинул их на плечо. — Пора — труба зовет!

— Ох, Хоттабыч-Хоттабыч… — повздыхал Пасичник. — А это еще кого принесло? — Ворота вещевого склада училища располагались напротив кованой ограды, опоясывающей территорию учебной части. Сквозь нее было отлично видно, как к КПП подъехал представительный черный автомобиль. — Явно не самый обычный гусак, значица, прикатилси, а птица полетом повыше…

Закралась мысль: а не по мою ли душу сей гонец? Да, не — тут же откинул я её — с оснабом все было оговорено не на один раз, а никаких изменений, типа инициаций, в текущем моменте не происходило. Не с чего меня кому-то «высоколетящему» дергать.

— Пойду, я, Николай Богданович, говно кидать, — со вздохом произнес я. — А чего? Работа не пыльная: бери больше, кидай дальше, пока летит — отдыхай!

— Не пыльная, эт верно, — ответил начхоз, — но дюже вонюча!

— А где наша не пропадала! Бывай! — Я качнул расположенными на плече лопатами, подхватил мятые ведра свободой рукой и почапал в самый дальний и глухой угол учебки, где в конце небольшого и сплошь заросшего деревьями и кустами дендрария, располагался общественный туалет. По мере приближения к сему чуду уличной «санитарной мысли», смрад потихонечку нарастал, доносимый ветром до моего неизвестно с какой стати обострившегося обоняния. Так что сбиться с нужного направления я нисколечко не боялся. Но не запах, а кое-что другое заставило меня насторожиться — из ближайшей «зеленки» доносился треск кустов и сдавленное мычание. Что-то мне вся эта левая «суета» откровенно напоминала. Сука, неужели опять? Да за что это все мне?

Я осторожно, чтобы случайно не громыхнуть поставил ведра на землю. Следом отправились две лопаты. Одну я оставил себе — другого оружия у меня не было. Но в умелых руках и она сойдет. Это, конечно, не моя оставленная в родном мире трость, к которой я привык. Лопата и неудобнее, да и тяжелее. А я, покаместь, старый и немощный старик, пусть и с задатками на «ремиссию старости»… Ну, что ж: используй то, что под рукою и не ищи себе другое[65]!

И я, находясь настороже, принялся медленно двигаться на доносящиеся из кустов звуки. Подобравшись поближе, я аккуратно раздвинул ветки, покрытые молодой листвой, и едва не выругался вслух. На небольшой полянке творилось непотребное: долбанутый на всю голову утырок Варфоломеев, навалившись на лежащую спиной на земле Надюшку, одной рукой зажимал ей рот, а второй шарил под форменной курсантской юбкой, пытаясь разжать её судорожно сведенные ножки своим коленом. В «изголовье» стоял на коленях Толоконников, прижимая к земле заломленные над головой руки девчушки, которая, даже отчаянно брыкаясь ничего не могла противопоставить двум уродам.

— Коль, мож, не надо! А? — тихонько заныл Толоконников. — Подумаешь, послала! Пусть её… А? Припугнули чуток, и хватит… Нам же всем потом хуже будет!

— А ты чего, обосрался уже? — злобно прошипел Варфоломеев. — Держи крепче, урод, а не то вывернется! — шикнул он, когда Надюшка резко взбрыкнула в очередной раз.

— Ну её, а? — продолжал ныть Егорка, одновременно всем весом наваливаясь на руки девушки. — Она уже все поняла…

— В следующий раз будет знать, кого можно на х…й посылать, а кого нет! — И не подумал отпускать пленницу Варфоломеев. — Пусть отведает, сучка, настоящего мужского хера! Да и кто здесь за эту сиротину впряжется? Не ссы, Егорка — мой папахен всю эту богадельню запросто вздрючит!

Ну, сука, у меня прямо кровь в жилах вскипела и бросилась в лицо. А я, старый дурень, все еще надеялся, что перебесятся мажорики, да и утухнут сами по себе! Зря, значит, надеялся… Таких только «через кровь и боль» научить чему-то можно! Нет, убивать я их не собирался, но вот сломать пару ребер черенком лопаты мне вполне еще под силу!

Я осторожно, чтобы не трещать сломанными ветками, продрался сквозь густые кусты и, коротко размахнувшись, со всей дури проложил лопатой прямо меж лопаток Варфоломеева. Ну, это для меня оно «со всей дури», а на деле не так уж и сильно вышло. Во всяком случае, дух я из говнюка я так не вышиб.

— А-а-а! — завопил во всю глотку ушлепок, отпуская руку, закрывающую рот Надюшке.

— А-а-а! — присоединилась к нему девчушка, заверещав на неимоверно высоких частотах.

Черт! Да у меня так барабанные перепонки лопнут! Не обращая внимания на визг, я мотнул металлическим совком лопаты, стараясь попасть в бледное и испуганное лицо Толоконникова. А это я удачно попал! Брызнула кровь, утырок вскрикнул, отпустил Надюшкины руки и схватился за свернутый набок нос. Девчушка, почуяв свободу, резко столкнула с себя Варфоломеева и в мгновение ока подскочила на ноги и замерла соляным столбом… Видимо, совсем «потерявшись» от шока.

— Беги, внучка! — заорал я, пытаясь окриком вывести её из транса.

Она вздрогнула и сделала шаг мне на встречу. Ну что за дура-то такая?

— Быстро! Отсюда! — Наконец-то её проняло, и она сквозанула сквозь кусты, как улепетывающий от преследователей заяц.

Ну, вот и ладушки! Мне теперь все полегче будет! И что же за карма у меня такая: молодых девок от обесчещивания защищать?

— Капец тебе старый! — недобро оскалившись, пообещал поднявшийся на ноги Вафоломеев.

Но он стоял, как-то скособочившись, видимо, мой удар по спине все-таки не прошел даром. Рядом с мажориком молча встал и Толоконников, продолжающий зажимать свернутый набок и, как мне показалось, даже слегка «подрезанный» рабочей плоскостью совковой лопаты нос. Сквозь его пальцы просачивались струйки крови, которые пятнали его гимнастерку и капали на свежую траву.

— Опять будешь ныть, что не надо? — Злобно свернув глазами, прошипел Варфоломеев, обращаясь к своему подельнику.

— Он мне, сука, нос свернул… — плаксиво прогнусавил Толоконников. — Как я теперь с таким носом?

— Найду я те нормального Медика… — Варфоломеев подобрался, словно для прыжка.

Я покрепче сжал черенок лопаты в руках: сейчас я еще кому-то зубки-то прорежу́, а то и пару челюстей набок сверну!

— Давай! — резко выкрикнул Варфоломеев, бросаясь ко мне.

И вот тут-то дедушка и проперся! Чего с меня взять, кроме анализов? Проморгал лазутчика-то, пока ожидал нападения с фронта! А пришлось с тыла отхватить! Варфоломеев кинулся ко мне, отвлекая внимания, а еще один из его шестерок, спрятавшийся в кустах, отоварил меня по голове одной из лопат, что я оставил в кустах.

— Бздынь! — Зазвенел металл, соприкоснувшись с моей седой головешкой, которая мотнулась в сторону от резкого и сильного удара. В глазах мгновенно потемнело, а ноги покосились. Я еще пытался упереться в землю своей лопатой, чтобы хоть как-то удержать равновесие — но тщетно! Земля резко приблизилась, когда я ничком на нее завалился.

— Получи, тварь! — услышал я голос Варфоломеева в тот момент, когда на меня посыпались со всех сторон увесистые удары тяжелых кирзачей. — Меси старикана, братва! С меня причитается…

Ребра затрещали, но боли я почти не чувствовал — мое сознание уже почти уехало в «волшебную страну». Блин, но почему же так по-тупому все заканчивается? Я ведь еще и пользу родине мог принести! Еще бы хоть парочку фрицев с собой на тот свет бы прихватить — и то хлеб… А так… подохнуть, как бездомной больной псине от пинков малолетних отморозков? Обидно… до слез обидно… хоть и забыл я, когда в последний раз плакал…

Постепенно пропали все звуки. Отключились все чувства. Только постепенно набирающее «обороты» биение моего, все еще продолжающего молотить сердца, не давало мне окончательно раствориться в бесконечном и необъятном космосе. Не давало успокоиться! Не давало расслабиться! Не давало отключиться! Нервировало, причиняя мне настоящую боль! Вскоре кроме этого ускоряющегося перестука не осталось ничего. Надрывный стук сердца заполонил все вокруг. Он был везде… Он был во мне… И я сам превратился в эту болезненную пульсацию. Звук сердца «перерождался», то превращаясь в рваные ритмы шаманского бубна, то в дикие звуки африканских Там-Тамов, зовущих пустить кровь, дотянуться до врага, хотя бы на последнем издыхании и вонзить зубы в его податливое горло! И когда перестук достиг своего апогея, мое сердце взорвалось огненным протуберанцем, способным зажигать и гасить звезды. Но меня это «взрыв» лишь выбросил в опостылевшую реальность…

Я вновь лежал на сырой земле, скорчившись в позе эмбриона. Вот только на этот раз мои ощущения оказались… какими-то странноватыми, что ли? Мир перед глазами все еще продолжал бешено вращаться, голова кружилась, а во рту чувствовался металлический привкус крови. Но боли не было, хотя ублюдки к этому моменту должны были основательно меня «поломать». Один из них, по-моему, Толоконников всадил со всей дури кирзачом мне по лицу, видимо, стремясь в отместку сломать мне нос… А у меня даже голова от удара не мотнулась! Так, словно резким порывом ветра в лицо дунуло — и всё!

— А! Бля! Больно! — заорал, словно умалишенный Егорка, схватившись руками за отбитую конечность и прыгая на одной ноге.

— Чё орешь, дятел? — Мажорик остановился и, тяжело дыша, накинулся на подельника.

— Нога… — оправдываясь, заныл Егорка. — Словно чугунную чушку приложил!

— Да ты сам, сука, чушок! — обозвал шестерку Варфоломеев.

Пока они препирались, я постепенно приходил в себя, пытаясь определить, в насколько «аховом состоянии» нахожусь в данный момент. После такой интенсивной обработки ногами, я должен был превратиться в кровавую отбивную, не меньше. Но провести ревизию не удавалось — никакой боли я не чувствовал до сих пор. Зато почувствовал другое — мое тело продавливало землю, словно постепенно в нее погружаясь, хотя при моем тщедушном весе такого просто не могло быть! Но оно было! Ладно, позже разберусь… Я попытался собрать все силы в кулак, чтобы перевернуться и встать на ноги, но вместо этого что-то в земной глубине глухо «заворчало», а после этот заброшенный уголок сада сотряс мощный подземный толчок.

Говнюки, с трудом удержавшиеся на ногах, замерли, на мгновение забыв обо мне, и испуганно заозиравшись.

— Это чё? — Отмер первым Толоконников.

— Через плечо! — осадил его Вафоломеев. — Опять землетрясение, как несколько дней назад! А вы уже и в штаны наложили?

Я рывком оторвал свое странно «потяжелевшее» тело от земли, опираясь ладонью о заросшую зеленью свежую дернину. Но вот какое дело — моя ладонь тут же погрузилась в землю по самое запястье, как будто я пытался оттолкнуться от мягкой вспашки. Но земля-то здесь ни разу не мягкая! Утвердившись на коленях, которые тут же принялись медленно утопать в земле, я первым делом высвободил руки, чтобы было чем защищаться.

— Ты посмотри, какой крепкий старикан нам попался? — Не без удивления воскликнул гребаный мажорик в ответ на мои потуги. — Добавить еще? — И он оскалился, засветив свои мелкие «крысячьи» зубки.

— Фофрофуй! — хрипло прошамкал я беззубым ртом (вставная челюсть куда-то потерялась, пока я пребывал в беспамятстве), глядя отморозку в глаза.

Пока мы бодались взглядами, мне удалось подняться на ноги, которые тоже медленно, но неумолимо начали свой дрейф к центру земли. Где-то недалеко уже звучали голоса, кто-то бежал к нам — наверное Надюшка привела «подмогу» в лице наставников и начальства. Осталось продержаться совсем чуть-чуть.

— Ты сам напросился! — взвизгнул Варфоломеев, пытаясь заехать кулаком мне в челюсть. — Хреначь его, пацаны!

И вот его кулак, летящий мне в лицо, вдруг неожиданно заискрил, а после вспыхнул ярким обжигающим пламенем. Чувство опасности взвыло и я, на полном автомате, просто отбил в сторону этот дурацкий по своей прямоте удар ребром раскрытой ладони — бойцом Варфоломеев был просто никаким! А вот то, что произошло дальше, ввергло меня в самый настоящий ступор: рука мажорика в том самом месте, где соприкоснулась с моей ладонью, переломилась и оторвалась, словно была слеплена из дерьма и, орошая все вокруг брызгами крови, улетела далеко в кусты.

Пока Варфоломеев пялился на фонтанирующую кровью культяпку, видимо, пребывая в шоке, двое его подпевал-шестерок испарились с места преступления, словно их никогда тут и не было. Едва они исчезли, кусты затрещали и на полянку вломился взмыленный, словно загнанная лошадь, мужик в форме комиссара государственной безопасности третьего ранга.

— Коля! Сынок! — воскликнул мужик, бросаясь к покалеченному и истекающему кровью мажорику. — Что же… Да что же это… — запричитал он, подхватывая заваливающегося на землю Варфоломеева. — Медика сюда! Срочно!

За комиссаром госбезопасности из кустов на поляну выскочил старший наставник Болдырь, следом за наставником — растрёпанная, но уже пришедшая в себя Надюшка. И последним, кто бы вы думали? Товарищ оснаб, собственной персоной! И я так подозреваю, он все время находился где-то здесь, скрываясь на территории училища.

Едва появившись, Болдырь, слегка подвинув комиссара в сторону, тут же перехватил потерявшего сознание мажорика из рук отца. Затем со сноровкой, выдающей в нем немалый санитарно-боевой опыт, принялся останавливать хлещущую из раны кровь, для начала перехватив окровавленную культю, из которой торчали наружу белые обломки костей, сброшенной с себя портупеей. Оснаб лишь на секунду присел на корточки перед сомлевшим Варфоломеевым, поднялся на ноги, внимательным взглядом впившись в мое «помятое» сапогами отморозков лицо. Видок у меня, наверное, был еще тот — распухший и разбитый в кровь нос, заплывшие глаза и беззубый провал рта, лишенный вставной челюсти. Ну просто воплощение вселенской красоты и мужественности!

Оставив сына на попечение старшего наставника, «освободившийся» от горькой ноши комиссар, тоже поднялся на ноги. И выражение его лица не сулило мне ничего хорошего, даже больше — оно требовало мгновенной и сиюминутной «сатисфакции», а точнее — мести! За мгновение до того, как он напал, его глаза полыхнули жарким огнем преисподней и в мою сторону покатился всепожирающий вал огненной стихии.

— Не сметь! — гаркнул во всю мощь легких оснаб. — Под трибунал пойдешь!

Но остановить огненный ад было уже невозможно! Я собрался с духом, приготовившись сгореть заживо. Земля сначала задрожала, а потом резко всколыхнулась (мне удалось устоять только потому, что к тому моменту мои ноги погрузились в землю почти по щиколотку), да так, что рядом с хрустом вывернуло из земли с корнями громадный тополь, упавший поперек огненного вала. Но это препятствие не остановило огненную стихию, буквально в считанные мгновения от могучего исполина осталась только жалкая горстка пепла.

«Похоже, что это точно конец!» — мелькнула в голове мысль, когда огонь почти лизнул мои седые волосенки, заставляя их скрутиться от жара. Лицо опалило, и я почувствовал, как спекается на губах бегущая из носа кровь. Я закрыл опаленные веки и с силой сжал кулаки, желая, чтобы этот кошмар поскорее закончился. Земля «с утробным ревом» еще сильнее взбрыкнула, а после все резко затихло…