Поворот

Внезапные тройняшки

За обедом Инженер сказал, что больше времени на подготовку у них не осталось: второй из оставшихся реакторов скорее всего сдохнет в ближайшие пару дней, а на одном они мало что продержаться смогут не больше года, так и провести эксперимент возможности не останется. Поэтому все молча перешли в зал информатория и расселись по указанным Библиотекарем креслам. А когда люди глубоко вздохнув приготовились к неизбежному, Штурмовик — пробормотав про себя что-то явно нецензурное — постарался всех успокоить:

— В любом случае нам там хуже не будет.

— Ну да, — с легкой ехидцей в голосе ответил ему Навигатор, — хуже-то не бывает. Ну что, поехали?

Народ замер, но в зале ничего не изменилось.

— Наверное система не поняла команду, приняв ее за вопрос, — недовольно произнесла Медик, — так что попробуем снова. Поехали!

И снова ничего заметного для взгляда (да и прочих человеческих чувств) не произошло.

— Не иначе, как система начала что-то подозревать, — нервно рассмеялся Инженер. — Внимание системе: команда «Поехали»!

Спустя несколько секунд Библиотекарь решила высказать все, что она по этому поводу думает, но на куполе внешнего наблюдения, постоянно показывающим Землю, на темной стороне планеты внезапно вспыхнуло множество огоньков. Вероятно простым взором ни один человек их и разглядеть бы не смог, но система, специально запрограммированная на отслеживание любой активности на планете, огоньки эти усилила — и полулежащим в креслах людям показалось, что наверху вспыхнула какая-то праздничная иллюминация.

— Вроде сработало, — довольным голосом прокомментировал увиденное Штурмовик, — но тогда непонятно, почему мы еще здесь?

— Думаю, что это ненадолго, — попробовал «успокоить» его Навигатор. — Нам теперь осталось подождать завершения текущего кванта времени, и… У нас осталось сто тридцать семь секунд, даже меньше.

— И бояться все равно нечего: там мы ведь теперь живы, — высказала свое мнение Библиотекарь.

— Там по крайней мере один из нас когда-то был жив, — сердито уточнил Инженер, — но и это не может не радовать. И надеюсь, что выживший об остальных все же помнил…

— А судя по той иллюминации нас вообще вся планета помнит, — заметила Медик, — и это внушает…

Что именно внушает «это», никто не узнал. И даже на Земле никто не заметил, как на огромной высоте бесследно исчезла гигантская космическая станция. Хотя… ведь ее никогда и не было…

Глава 1

Поручик Лавров открыл глаза и тут же зажмурился: свет показался ему слишком уж резким. Но слишком яркий свет был лишь наименьшей из проблем, а другая проблема буквально требовала скорейшего разрешения, поэтому поручик снова приоткрыл глаза и постарался подняться. И это ему удалось! Но в следующий миг он понял, что почему-то мундира на нем нет, да и исподнее — по крайней мере снизу — отсутствовало. Свое недоумение открывшимся фактом он выразил в традиционной офицерской краткой, но изумительно емкой фразе — и немедленно получил на свой вопрос исчерпывающий ответ:

— Вы, вашбродь, вчера обделаться изволили, так что все стирать пришлось. Но я сейчас одёжу ваши принесу, а если вам по малой нужде, то под кроватью ведро стоит. Да вы не смущайтесь, баб здесь нет, — и в поле зрения офицера показался вольнопер Горбатов, исполняющий обязанности батальонного фельдшера. — Да вижу я, сейчас ведро вам на табурет поставлю, вы за спинку кровати держитесь…

Решив первую проблему, поручик повернулся к фельдшеру, чтобы уточнить еще один вопрос:

— А как…

— Вас вчера контузило, снаряд австрийский недалече взорвался и вас куском глины изрядно по голове зацепило. А в таком разе любой опорожняется, мне в подобном виде каждый второй доставляется. Так что вины вашей тут нет, да и знает об этом… почитай что никто. Вас мои же санитары и нашли, и сюда принесли. Я как раз в этой избе что-то вроде госпиталя устроил, даже кроватей натаскать успел.

— И сколько я тут у вас… — вольнопер — он, конечно вольнопер, нижний чин, но Горбатов мало что был сыном изрядного сибирского промышленника, так еще и успел три года в институте медицинском отучиться. В Германии, а нынешней весной в армию и записался, не желая вольнослушателем в столичном университете быть. Так что все офицеры полка к нему относились как к ровне и вежливость в общении соблюдали.

— Вчера вас принесли, ближе к полуночи, так что, получается, не более полусуток. Но я думаю, что вам еще бы денек-другой у меня побыть стоило.

— А на взводе кто останется? — поручик задал вопрос совершенно риторический, но все же с определенным смыслом: унтер Савельев, который мог бы его временно подменить, третьего дня с тяжелым ранением был отправлен в госпиталь.

— Пока, я мыслю, никто. А вам теперь о взводе своем больше и думать нужды нет, вам о роте думать придется: кроме вас-то в роте офицеров и не осталось. Снаряд ваш — он и избу снес, в которой все офицеры собрались, там живых только двое осталось, но и тех уже в госпиталь отправили. Капитан… он, скорее, выживет, а вот прапорщик Зимин…

— Так ведь…

— Батальонный, слава богу, на собрание ваше не успел — но батальон целиком ночью же заменили и наш отвели за вторую линию на пополнение, так что три дня вы можете отдыхать и ни о чем особо не беспокоиться. Разве что здоровье свое поправлять.

— Да, здоровье… голова у меня что-то побаливает. То есть просто раскалывается, у вас микстуры какой или порошка…

— Если голова болит, то значит она у вас есть и вы живы.

— Мудро, но и сил терпеть больше нет. А от боли не ору потому что даже орать больно!

— На свет смотреть тоже больно?

— Да.

— Сейчас… вот, держите. Вообще-то в списке дозволенных препаратов сие не значится, но в моих краях… это китайцы пользуют, и боль сия гадость утоляет. Но потом снова она начаться может, и я вам советую терпеть столько, сколько сможете: опий в привычку входит и если его часто употреблять, то ничего хорошего у вас в жизни больше не будет. Ну как, полегчало?

— Спасибо, доктор. Но опий вроде не жидкий, или китайцы другой какой делать научились?

— Это раствор опия, на водке. Действует очень быстро, однако и привыкают к такому люди еще быстрее, так что до завтра хоть орите, хоть стреляйтесь от боли — больше его я вам не дам. Но вы заранее бояться не начинайте: сейчас я вам иной настойки налью, которая боль не прячет, а лечит. Вы ее выпьете и ложитесь: боль лучше переспать, а с опием вы как раз уснете быстро. Только сначала фокус с ведром повторите: опий — он злой, все чувства притупляет, с ним вы можете и не проснуться вовремя, а прачку здесь найти у нас не вышло…

В следующий раз поручик проснулся, когда за окном было уже темно. И проснулся он с тяжелой головой, но не оттого, что голова по-прежнему болела (хотя и гораздо слабее), а потому, что снились ему какие-то кошмары. Обычные военные кошмары — но не совсем обычные. Во сне он почему-то сидел в рубке какого-то корабля, который плыл не по воде, а по земле — или даже над землей, и почему-то и звали его другие люди именем «Нави»… впрочем, удивило его не это, а то, что уже проснувшись, он подумал: «А ведь говорил Мастер-штурм, что анастетиками злоупотреблять в боевых условиях не стоит». Подумал — и вдруг понял, что он знает что такое эти «анастетики».

Впрочем, во сне он увидел (или придумал) и кое-что интересное. И пока сон не забылся, быстро нарисовал «увиденное» — а затем пришел Горбатов, осмотрел его, дал выпить стакан какой-то противной микстуры, и поручик снова провалился в сон. Но на этот раз кошмары его уже не мучили (а может быть он их просто не запомнил), так что наутро его благородие поручик Лавров проснулся в бодром состоянии духа и с относительно приличным самочувствием. То есть голова еще побаливала, но он решил, что сегодня он сможет уже обойтись и без микстур. Потому что дел было много, и дел срочных: все же война на дворе. И надо сделать очень много разного, чтобы в этой войне хотя бы не погибнуть. Потому что — чему он сам удивился — внутри него крепло убеждение, что погибать ему категорически нельзя. Он должен выжить, причем любой ценой, выжить в оставшиеся два с лишним года войны — ведь на дворе было всего лишь третье сентября пятнадцатого года…

Осенью Федька заболел, причем заболел прямо на работе. То есть он просто стоял у верстака — и вдруг голова начала болеть так, как будто ему по ней киянкой вдарили со всей дури. Федька от боли такой просто упал возле верстака на пол и кататься по полу начал, завывая — но ему повезло: мастер приказал двум таким же ученикам оттащить страдальца к доктору. Как его тащили, Федька не помнил, но очень хорошо запомнил, как доктор, оглядев мальчишку, произнес:

— Надо же, такой молодой, а уже удар. Зря вы его ко мне притащили, все одно помрет… ладно, есть у меня лекарство боль утишить. Оно, конечно, от кашля, но боль снимает… пусть парнишка хоть помрет спокойно, воплями дикими меня не беспокоя. Что, выпил? Ложись вот туда, на топчан.

Боль быстро утихла, и почему-то Федьку сразу потянуло в сон. И уже засыпая, он услышал, как доктор сказал одному из притащивших его в больничку парней:

— Вот тебе записка, передай мастеру, что второго я пока у себя оставляю. Потому что как этот бедолага помрет, кого мне еще за приставом посылать?

Однако парнишка все же не помер, хотя и проснулся с сильной головной болью. Не такой сильной, как давеча, но от боли его все же тошнило — и тут Федька подумал, что даже хорошо, что вчера ему пришлось поголодать. А доктор тому, что мальчишка все же проснулся, очень удивился — настолько удивился, что даже велел ему чаю сладкого кружку сделать. А когда Федька ее выпил (при этом почему-то тошнота быстро прошла), сел рядом и принялся его расспрашивать, что у него болело и как. И в ходе расспросов парень узнал, что проспал он почти сутки (что после столовой ложки героиновых капель вроде и нормально) — а заодно выяснил, что никакого удара у него, очевидно и не было.

Хорошо, что по закону завод был обязан больничку обустроить для рабочих! Это ему тоже доктор рассказал — сказав, что если парень не врет, то без больнички и капель этих он бы от боли такой силы точно бы помер. Ну а раз голова у парня больше не болит… доктор поморщился, но написал Федьке бумажку о том, что получил он «болезнь от работы», а потому его и выгнать нельзя, и за четыре дня болезни (то есть еще два дня) завод должен ему выплатить по полтиннику без любых вычетов, а вот выгнать с работы до конца месяца его тоже закон запрещает. Завод-то Сормовский немцам принадлежал, а русские люди из-за войны как могли старались немцев обездолить, не дать им прибыли получать, так что вроде доктор и наврал немного, а у немца на два рубля меньше прибытку получится.

А до конца месяца еще оставалось почти две недели: на календаре пока еще было восьмое октября пятнадцатого года…

Мария Федоровна внимательно смотрела, как ученицы прогимназии из руководимого ею класса пели на Рождественском концерте. Конечно, Тотьма — далеко не столица, но и здесь люди и детям старались образование дать получше, и веселиться умели неплохо. В прогимназии сначала хотели спектакль поставить — но из-за отсутствия учеников мужского пола собрать труппу не вышло и решили ограничиться концертом. Исполняли песни девочки неплохо, а вот в оркестре вторая скрипка постоянно фальшивила, и это вызывало у Марии Федоровны гримасы недовольства. Стоящая рядом учительница музыки тоже морщилась, но терпела — а девочки (да и все присутствующие на концерте зрители — в основном родственники учениц) на гримасы эти давно уже внимания не обращали, ведь далеко не первый концерт в прогимназии устраивался. Поэтому когда голову Марии Федоровны пронзила сильнейшая боль, на ее перекошенное лицо тоже никто внимания не обратил.

А сама Мария Федоровна привычным жестом положила правую руку себе на шею, сильно нажала на несколько точек — и боль утихла. Не совсем прошла, но теперь и свет керосиновых ламп глаза не резал, и накатившая было тошнота прошла. А промелькнувшее было ее собственное удивление тем, что раньше она и не догадывалась о том, что так можно головную боль унять, прервал учитель Закона Божьего отец Вениамин — похоже, он оказался тут самым внимательным:

— Что случилось, Мария Федоровна? Вам нехорошо? Я могу чем-то помочь?

— Да в голову что-то вступило, сейчас уже лучше.

— Эта раба божья Наталья своей игрой не то что головную боль причинить может, у меня аж зубы ломит от ее упражнений. Почему предлагаю нам ненадолго отлучиться, в учительской Фёкла чай уже небось сготовила, а с медом чашечку выпьете — и совсем голова пройдет. Я как раз давеча принес подходящий чай, со зверобоем и шалфеем: мне-то еще и пение Натальи сей слушать на уроках приходится. Не дал Господь деве слуха… но дал отца — городского головы товарища, почему отлучить ее от музыки нам не под силу будет. Ну да ничего, Бог терпел — и нам велел. Идемте, Мария Федоровна, девы ваши и без вас прекрасно концерт допоют…

Мария Федоровна на предложение священника ответила согласием: все же еще час стоять тут в углу с головной болью было бы, скорее всего, плохим решением. А там или чай помог, или то, что она еще несколько раз повторила трюк с нажатием на какие-то точки у себя на шее — однако к окончанию концерта голова у нее полностью прошла. А когда она уже дома засыпала, в голове у нее промелькнула странная, удивившая её саму мысль:

— Надо бы ибупрофен срочно в производство запустить. Или хотя бы парацетамол…

И мысль Марию Федоровну удивила тем, что она прекрасно знала, что из себя представляют прозвучавшие в голове названия медицинских препаратов. Но вот откуда она это знала — это вспомнить ей не удалось: после довольно напряженного дня сон ее сморил очень быстро.

Евдоким Кондратьевич скорее по обычаю, чем по привычке громко выругался (осмотревшись, естественно, дабы слова его ни бабы, ни отроки не услышали), и легко стеганул лошадку. Для порядка стеганул, Милка его и без кнута было скотинкой послушной, плуг тянула всегда вообще без принуждения. Но вот то ли рукой он слишком резко махнул, то ли землица-матушка на брань обиделась, но голова у него сильно заболела. Очень сильно, так сильно, что аж упал мужик на колени и вернул землице все, что он утром съесть успел. А затем, кое-как выпрямившись (но с колен еще не вставая), он машинально положил руку — ту самую, что кнутом махала — к себе на шею и сильно нажал. Боль утихла, а в голове у мужика возникла странная мысль:

— Нужно срочно здоровье поправить, в девятнадцать — и такие скачки давления, так и помереть недолго. А при нынешней химии от давления разве что каптоприл синтезировать получится…

Но мысль эта быстро куда-то пропала, и Евдоким Кондратьевич, все же поднявшись и еще раз помассировав себе шею, налег на рукоятки плуга: уже март на дворе, с севом опаздывать никак нельзя. Ведь уйдет вода — и останешься без хлебушка…

Петр Сапожников сидел в одиночестве за столиком трактира и мысленно перебирал детали своего непростого пути в Первую столицу. Меньше полугода назад он, после того, как отец отвез его в больницу, вернулся домой «другим человеком». То есть оставаясь тем же самым рабочим Мотовилихинского завода Петром Сапожниковым, но одновременно он стал и бойцом-штурмовиком Александром с позывным «Тор». Когда он осознал случившееся, то воспринял это довольно спокойно, вот только «воспоминания о будущем» его изрядно напугали. Но никакого «раздвоения личности» он не испытывал — просто в голове как-то быстро добавилось и знаний, и опыта. Порой весьма специфического опыта, однако этот опыт помог ему очень быстро превратиться из малограмотного работяги в довольно преуспевающего торговца и переехать, наконец, в Москву. Именно в Москву, которую там, на далекой станции, все оставшиеся в живых пятеро людей единодушно избрали в качестве основного места встречи. Он еще раз вспомнил спор о том, куда им лучше всего «переместиться», спор, в котором победила именно его точка зрения. Когда до них дошло, что система сбора информации эту информацию в принципе может передавать в любом направлении, они почти полгода выбирали оптимальную дату «изменения истории», и после долгих споров решили, что лучше всего (и проще всего) это можно будет проделать после мировой войны. Первой Мировой, после любой другой небольшая группа людей или даже один человек будет уже не в состоянии повернуть историю в ином направлении. А вот в самом конце десятых годов это выглядело вполне возможным. А Библиотекарь — меланхоличная женщина по имени Ха-Юн — заметила, что «лучше переносить матрицы сознаний пораньше, чтобы было время на адаптацию». А еще она предупредила, что «разброс по времени» даже при одновременной отправке матриц может составить от пары недель до пары лет, так что единодушно было решено, что «лучше пару лет подождать чем на пару месяцев опоздать». А еще определенное время требовалось для того, чтобы всем собраться вместе: разброс по расстоянию Ха-Юн оценивала в районе полутора тысяч километров. Плюс-минус еще неизвестно сколько…

И вот когда со временем все было решено, и начались споры относительно места. Горячие споры, сам Александр с трудом удерживал остальных жителей станции от жестоких драк. И когда страсти накалились уже до предела, всех очень быстро успокоил Инженер Линн:

— Так, погодите, мы, мне кажется, вообще не о том спорим. На Земле в ту эпоху было три государства, обладающих достаточными размерами, чтобы при отклонении от цели на полторы тысячи километров мы все же оказались внутри одного государства, и при этом обладающими очень нужными нам для выполнения намеченных задач ресурсами: это США, Китай и Россия. В США и России слишком мало людей, в Китае технологическая база не может обеспечить хоть какую-то самостоятельность…

— Еще Индия и Бразилия, — тут же поспешила уточнить Ха-Юн.

— Индия в это время — всего лишь колония Британии, а тамошняя кастовая система вообще не позволяет людей массово научить чему-то нужному. А Бразилия — покрытая джунглями практически безлюдная территория, там даже пробовать что-либо сделать смысла нет.

— Тогда я за США, — тут же предложил Линн, — там самые развитые технологии.

— И расизм, — отмел его довод Александр, — а вероятность попадания в негра…

— Понятно, то есть выбираем из Китая и России.

— Из Китая не выбираем, — снова отверг поступившее предложение Александр, — у нас ни один не знает китайского языка.

— Язык можно за сутки выучить, — флегматично отозвалась Медик, исключительно циничная женщина по имени Консуэла.

— А менталитет? Я понимаю, что мы что-то от носителя получим, но вот получится ли нам свой менталитет совместить с китайским?

— То есть, ты хочешь сказать, что у нас и выбора нет?

— Выбор есть всегда, но я предпочитаю выбирать лучшее. Ну что, будут иные предложения?

— Если выбирать Россию конца десятых годов двадцатого века, то целиться нужно в Москву, — как не требующий пояснений факт сообщил Навигатор, имеющий даже имя «под профессию»: его звали Нави. — В Сибири какой-нибудь нам просто вместе собраться будет крайне сложно, да и влиять на людей стоит начинать там, где эти люди все же имеются.

После этого все обсуждения и споры закончились, люди все силы тратили на изучении того, что им может в будущем прошлом пригодиться (точнее того, без чего шансы на выполнения поставленной ими перед собой задачи оказывались нулевыми) — и все это время они потратили не зря.

Вообще не зря: всего за полгода Петр сумел в Мотовилихе создать заводик, производящий забавные четырехколесные мотоциклы с гусеницами, которые армия была готова приобретать сотнями — причем по очень интересной (для владельца заводика) цене. Правда, чтобы получить начальный капитал, Петр использовал «профессиональные навыки» Александра, но во-первых, цель оправдывает средства, а во-вторых средства эти Александр «изъял» у банды откровенных душегубов, на счету которых было уже немало сгинувших православных душ. Так что Петр не счел содеянное большим грехом, а заводик за полтораста тысяч продал вообще в течение недели. А теперь, приехав в Москву и обустроившись, он собрался «собирать сора…