Повесть о потерпевшем кораблекрушение

Снова увидев «Клен-2», войдя в помещения станции, видя и осязая привычную обстановку, окружавшую его с детства, Локки решил: больше в тот ужасный мир нога его не ступит. Кровавый кошмар, из которого он только что вырвался, неотступно преследовал его. Но, едва только эта мысль оформилась в его сознании, сразу же возник вопрос — а что же тогда делать?

Он уже не был семнадцатилетним юношей, переполненным одновременно отчаянием и надеждой, страхом и честолюбивыми мечтами. Сейчас ему было уже около сорока лет, он уже испытал и вкус побед, и тяжесть власти, и бессилие перед течением событий. Сидеть на станции, дожидаясь старости и смерти? Попробовать вывести «Клен» в космос и отправиться… — куда? Зачем? Однако и возвращаться в Империю, или в какой-либо подобный мир, после всей горечи утрат, у него не было душевных сил.

Впрочем, выход имелся, что называется, под рукой. Анабиоз! Но и эта мысль, едва мелькнув, тут же растаяла облачком, оставив горьковатый привкус несбыточной мечты. Ну, положим, пролежит он 10–15 лет в анабиозной ванне. При тщательной подготовке можно растянуть срок и до двадцати лет. А если сделать перерыв, процедуру можно повторить. Толку-то? Это будет все тот же мир. Даже сто или двести лет принципиально ничего не изменят.

И тут Локки вспомнил разработку одного из своих товарищей-ровесников, Сатоши Раджива Ставского, которую тот закончил буквально накануне своей трагической гибели вместе со всем остальным дублирующим молодежным экипажем. Поистине гениальный математик, тот сумел составить расчеты режимов записи генетического стандарта и последующей резонансной генетической компенсации, не затрагивающие клетки головного мозга.

Метод резонансной генетической компенсации был разработан на Земле незадолго до старта «Клёна-2». Замысел его был достаточно прост: произвести запись генетического стандарта (или полную запись генотипа) конкретного человека (то есть фактически всех типов клеток его организма), а затем, при необходимости, проводить коррекцию процесса деления клеток, компенсируя накопившиеся со временем сбои и нарушения. В принципе обновление клеток в соответствии с генетическим стандартом и возврат к исходному, не разбалансированному генотипу организма можно было проводить сколько угодно. С легкой руки кого-то из журналистов даже пошло гулять выражение «машина бессмертия».

Однако все было далеко не так просто, как представлялось на неискушенный взгляд. Самая сложная проблема состояла в том, что процедура резонансной генетической компенсации запускала и процесс обновления клеток головного мозга. Что будет происходить при обновлении клеток коры? Сохранятся ли знания, навыки, все то, что составляет личность человека? Опыты на высших животных внушали тревогу: после резонансной генетической компенсации фиксировалась потеря по крайней мере некоторых приобретенных данной особью условных рефлексов (а вместе с этим — та или иная степень патологического разрастания массы клеток головного мозга). А что же будет с гораздо более высокоорганизованным человеческим мозгом?

Расчеты Ставского позволяли во-первых, избирательно исключать из записи генетического стандарта различные группы клеток, во-вторых, избирательно подавлять деление клеток, возникающее под воздействием механизма резонансной компенсации, что делало возможным оставить клетки головного мозга вне этого процесса.

Поскольку Локки Мартинес Айюб-Хан обладал достаточно скромными познаниями и практическими навыками в биологии, для него непросто было даже провести самостоятельную подготовку к процедуре длительного анабиоза в условиях, когда за состоянием погруженного в сон организма будет обеспечиваться лишь автоматический контроль. Еще сложнее было разобраться с изготовлением и наладкой аппаратуры для генетической резонансной компенсации, да еще с добавлением тех новаций, которые вытекали из разработок Ставского. Однако уже через полгода он смог провести серию опытов на небольших грызунах, водившихся на острове. Опыты раз за разом оканчивались неудачами. Прошло полных два сезона, когда, наконец, у очередной партии грызунов не было отмечено ни патологических изменений мозга, ни потери результатов проведенной дрессировки. И тогда он рискнул поставить опыт на себе…

Когда все проверки — начиная от аппаратного контроля мозга, биохимических анализов и кончая психологическими тестами — показали полную идентичность результатов с контрольными данными, зафиксированными до опыта, у Локки как будто гора свалилась с плеч. Тем более, что его организм теперь был максимально приближен к генетическому стандарту, который Ставский в свое время, когда занимался своими разработками, снял у всех членов экипажа. Физически Локки возвращался к своим 17 годам. Можно было приступать.

Первый срок пребывания в анабиозе Локки установил себе в 20 лет. Через аппаратуру биохимического контроля он подключил подачу малых доз питательных веществ из комплекса органического синтеза прямо в кровь.

Автоматика пробуждения сработала точно в срок. Комплекс исследований показал в общем удовлетворительное состояние организма. Локки рискнул следующий срок установить в 25 лет. На этот раз и субъективное самочувствие, и данные исследований свидетельствовали о довольно заметном истощении организма. Пришлось, наряду с процедурой генетической резонансной компенсации, пройти через длительный восстановительный период: двигательная активность, нарастающие физические нагрузки, питание натуральной пищей…

Анабиоз — контроль — восстановление — настройка аппаратуры — и снова анабиоз… Цикл тянулся за циклом. Через каждые два периода анабиоза — генетическая резонансная компенсация. Десятилетия складывались в столетия. Локки установил себе цель — продержаться не менее 1500 лет (или около 65–70 циклов по двадцать лет плюс интервалы между ними) и вернуться в общество Терры не ранее, чем в индустриальную эпоху.

Но вот однажды автоматы пробуждения сработали раньше заданного срока, хотя и безотказно.

Когда Локки вновь стал ощущать себя, обрел зрение, слух и все прочие чувства, первое, на что он обратил внимание, это время, прошедшее с момента начала цикла анабиоза — всего семь лет!

Второе, на что Локки обратил внимание, это мощные толчки, сотрясавшие станцию.

— «Землетрясение!» — сообразил он.

Красные огоньки на приборных панелях весело перемигивались, их поддерживали мелодичные звуковые сигналы, а на экранах вспыхивали красиво расцвеченные сообщения, говорившие, что пробуждение аварийное, что надо немедленно покинуть станцию, поскольку работа главной энергетической установки нарушена, что попытки вывести ее из активного состояния не достигают цели, ибо система управления установкой дает сбои.

Подвижность медленно возвращалась в тело Локки. С трудом поднявшись, он начал также медленно и с натугой осмысливать происходящее. Память подсказывала ему, что опасность для жизни невелика, поскольку конструкция энергетической установки предполагает самопроизвольное затухание реакции, когда температура активной зоны достигает некоторого предела. Однако трудно было сказать, что произойдет до того момента, когда реакция будет окончательно потушена — может быть, температура подскочит до таких величин, что начнется разрушение и расплавление конструкций станции?

Локки понял, что в любом случае надо торопиться. Но если он немедленно покинет станцию с пустыми руками, то может остаться один на голом острове рядом с дымящимися радиоактивными останками станции. Локки подумал о стоящих в ангаре колеоптере, экраноплане, дирижабле и судне на воздушной подушке. Там есть аварийный запас воды и пищи. Он почти сразу же остановил свой выбор на экраноплане, потому что он, помимо всего прочего, имел программу полета к северному материку и какие-то остатки снаряжения от его предыдущей экспедиции.

Собравшись совсем уже было покинуть станцию, он задержал взгляд на небольшом полуцилиндре портативного устройства обработки и хранения информации. Нажав на цветной квадратик на поверхности цилиндра, он дождался, когда из него выдвинется пленочный экран и такая же клавиатура управления. Пальцы привычным движением дали команду на соединение с информационно-вычислительным центром станции. Вопреки опасению Локки, соединение тут же установилось. Торопясь, Локки ввел задание на перекачку всей имеющейся текстовой и аудиовизуальной информации по индустриальному периоду истории Земли. Как только запись информации на портативное устройство закончилась, он отключил его, схватил и бросился в ангар.

Экраноплан легко выкатился в широко раскрытые двери ангара, съехал по наклонной аппарели и остановился на скалистой площадке рядом со станцией. Когда-то, когда были еще живы члены приземлившегося здесь экипажа, она была выровнена и использовалась как стартовая площадка для исследовательских летательных аппаратов. Теперь ее пересекали огромные трещины, из которых с шипением вырывались струи дыма. Скалы острова продолжали колебаться. Меньше, чем в полутора километрах от станции Локки увидал хаотически разрушенные скалы берегового обрыва, среди которых вздымался вулканический конус, извергавший дым и тучи пепла, падавшего на остров и на океан вокруг. В ушах у Локки стоял неумолчный грохот. На склоне вулканического конуса явственно были видны багровые потоки расплавленной лавы, стекавшей вниз, на скальное плато, и уже подобравшейся к станции ближе, чем на двести метров.

Экраноплан не мог стартовать с места. Ему требовалось не менее 50 метров для разбега — или катапульта. Ни того, ни другого в наличии не было. Катапульту еще надо было собрать и установить, а вся поверхность плато была вздыблена землетрясением. Оставалась одна возможность — подтащить экраноплан к обрыву и спланировать вниз, надеясь на то, что мощности двигателей хватит, чтобы удержать машину от удара об воду. Однако и до края обрыва добраться было непросто. Экраноплан раскачивался и подпрыгивал на своем колесном шасси, то и дело ударяясь поплавками, хвостовым оперением и концами крыльев о камни. Несколько раз Локки приходилось отчаянно маневрировать, разворачивая машину то так, то эдак, чтобы миновать расщелины и крупные обломки скал, преграждавшие путь.

Наконец Локки удалось достичь края обрыва. Он установил режим максимальной мощности двигателя и приготовился снять шасси с тормозов. В этот момент очередной толчок резко тряхнул экраноплан и Локки почувствовал как машина быстро заваливается на нос и скользит вниз. К счастью, двигатели послали ее и немного вперед, так что рухнувшие под экранопланом скалы не причинили машине вреда. Однако скольжение было довольно крутым. Локки отчаянно пытался выровнять машину, но скорости не хватало. Лишь над самой поверхностью океана экраноплан начал было выравниваться, но тут последовал удар об воду с такой силой, что Локки на время потерял сознание.

Начиная приходить в себя, Локки почувствовал, как его подбрасывает и швыряет из стороны в сторону. Экраноплан мчался по довольно бурным океанским волнам, врезаясь в них на большой скорости, подскакивая, подпрыгивая, и снова ударяясь о волны. Локки изменил положение закрылков и через несколько секунд машина неслась уже над волнами, задевая своим шасси за их гребни и всякий раз испытывая при этом чувствительную встряску. Локки убрал шасси. Машина пошла ровнее и поднялась повыше.

Включив экран с полетной картой, Локки увидел тоненький пунктир маршрута к необитаемому островку, бывшему в прошлый раз его промежуточной станцией. Необитаемому? Локки почувствовал серьезные сомнения. За прошедшее время наверняка увеличилась плотность населения, усовершенствовались средства мореплавания. Островок вполне мог стать и обжитым. Там, конечно, не было пресной воды, но была удобная бухточка. А вдруг там наблюдательный пост какого-нибудь военного флота? Или хотя бы временное пристанище судов, ведущих рыболовный промысел? Нет, надо оставить экраноплан в каком-нибудь действительно безлюдном месте.

Карта быстро подсказала ему подходящий район, располагавшийся достаточно близко к цели его путешествия. Это было пустынное побережье на северной оконечности Большого южного материка. Его островок лежал как раз примерно на полпути между южным и северным материком. Ну что ж, теперь придется преодолеть расстояние вдвое больше.

Лишь теперь Локки задумался над тем, сколько же лет пронеслось над Террой, пока он проходил циклы анабиоза. Цель — 1500 лет — была еще далека. Когда он начинал 58-й по счету цикл, с момента его возвращения на станцию прошло 1202 года. Значит, сейчас всего 1209 лет. Что же его ждет впереди? Гадать было бесполезно. В спешке покидая станцию во время землетрясения, он, разумеется, никак не мог провести каких бы то ни было исследований современного общества Терры, подобных тем, что осуществлялись перед его первой вылазкой. Сначала надо было достичь обитаемых мест, но так, чтобы не вызвать ненужных проблем.

Локки решил преодолеть путь вдоль материка до участка высадки в ночной темноте и высадиться в предрассветных сумерках. Если берег действительно пустынен, то останется только собрать выброшенные на берег стволы деревьев, смастерить плот, за следующую ночь отбуксировать его поближе к северному материку, пересесть на него и затопить экраноплан.

Поначалу все шло, как задумано. Участок берега, куда пристал Локки, оказался действительно пустынным. Но вот беда — стволов деревьев на береговой полосе не было видно. Локки пролетел несколько километров над песчаным пляжем, пока обнаружил первый ствол. К полудню удалось набрать пять. Еще через два часа удалось успешно завершить поиски стволиков потоньше для мачты-треножника. Но было совершенно неясно — из чего делать парус? Нигде у берега не рос тростник, чтобы сплести парус-циновку из него. Локки подумал было о водорослях, но и их на береговой линии видно не было. Наконец, он вспомнил, что пролетал над участком невысоких дюн, поросших пожухлой травой. За неимением ничего другого, надо было попробовать хоть это.

После нескольких попыток Локки удалось сплести из травы, несколько больших охапок которой он нарезал с помощью ножа, нечто вроде больших косичек. Переплетя десятка четыре таких косичек между собой, ему удалось получить полотно шириной сантиметров тридцать-сорок. Восемь этих полотен и составили парус. Работа полностью вымотала из Локки все силы. Еще не окрепшие после длительной неподвижности мышцы налились болью, ломило спину, перед глазами все плыло. Кое-как подкрепившись пищей и водой из аварийного запаса, он заснул мертвецким сном в кабине экраноплана, стоявшего на песке пляжа у самой кромки воды. К счастью, никто не потревожил его сон. Разбудили его яркие лучи утреннего солнца.

День Локки потратил на то, чтобы как можно надежнее скрепить бревна плота между собой, установить треножник мачты в вырезанные ножом пазы в бревнах, еще раз поплотнее связать полотнища паруса, приготовить буксирный трос, сложить в сумку все необходимое для путешествия на плоту, продумать операции по затоплению экраноплана. Во второй половине дня он заставил себя поспать около трех часов и перед закатом двинулся в путь. Экраноплан теперь не летел, а плыл по воде на север. Волнение было не слишком сильным, машина продвигалась вперед и к середине ночи позади осталось уже больше сотни километров.

В четыре часа после полуночи Локки заглушил двигатель, открыл колпак кабины, подтянул плот за буксирный трос как можно ближе к экраноплану. Затем он достал из отсека с инструментами аппарат для плазменной сварки, снова включил двигатель, подключил аппарат к специальному разъему и сделал большой вырез в полу кабины. Волны плескались под самым брюхом экраноплана, но не попадали в кабину, потому что машина опиралась еще и на поплавки под крыльями и передняя часть фюзеляжа выступала над водой. Локки выбрался из кабины и принялся делать разрез на крыле, рядом с местом крепления его к фюзеляжу.

Разрез еще не дошел до середины крыла, как оно стало прогибаться и ломаться в месте разреза. Фюзеляж сел на воду и через дыру в полу кабины туда потоком хлынула вода. Локки выключил двигатель, подхватил загодя собранную сумку и прыгнул в воду. Добравшись до плота, он не без труда взобрался на него, обрезал буксирный трос и стал наблюдать, как медленно погружается в воду искалеченная машина.

Стоя на плоту, Локки снял с себя комбинезон и надел широкий кожаный пояс с ножнами. Пояс за многие сотни лет, которые он провалялся в кабине экраноплана, задубел, стал жестким, его кожа потрескалась, но еще не потеряла прочность. Пояс имел чувствительную тяжесть — в нем было зашито около сотни золотых шонно императора Эраты III. Довольно сильные порывы холодного ночного ветра заставили Локки поежиться и, немного поколебавшись, он снова надел на себя комбинезон.

Между тем экраноплан погрузился в воду, на поверхности воды лишь булькали пузыри воздуха, вырвавшегося из фюзеляжа. Локки закрепил парус на мачте-треножнике и плот, плавно покачиваясь на волнах, двинулся в свой путь.

Порывы ветра становились все сильнее и сильнее. Вскоре и волны стали выше, ветер срывал с их гребней пену и брызги, а плот стал предпринимать долгие путешествия, сначала соскальзывая с горба волны вниз, а потом взбираясь на вершину следующей волны. Ветер злобно трепал травяной парус. Потоки воды обрушивались на Локки со всех сторон. Штормовой ветер гнал по небу тучи, проливавшиеся вниз непрерывным дождем.

Наступил день, но намного светлее не стало. Шторм разыгрался не на шутку, и Локки вынужден был вцепиться в мачту, чтобы противостоять ударам волн. Плот еще держался, но парус был уже полностью измочален водой и ветром — лишь жалкие обрывки травяных жгутов еще болтались на мачте. Локки не знал, куда его несет, сколько времени еще продлится шторм, и чем закончится это путешествие.

Очередная волна накрыла плот. Треножник мачты с треском рухнул. Локки потерял равновесие и его снесло с плота. Вынырнув и вдохнув воздух, он ощутил, что сумка с пищей и водой соскользнула с его руки. Плот был виден в десятке метров в стороне и Локки быстро поплыл в его сторону. Волны захлестывали его с головой, но добраться до плота ему все же удалось. Все остальное превратилось в какой-то непрерывный кошмар. Череда взлетов и падений, массы воды, с силой обрушивающейся на него сверху. Оторвалось одно из бревен. Несколько раз мокрые бревна выскальзывали у него из рук и его смывало с плота. Каждый раз ему неимоверными усилиями удавалось добраться до нескольких жалких бревнышек посреди бушующего моря, грозящих вот-вот разлететься в разные стороны, и вскарабкаться на них обратно. Локки потерял счет времени, не понимая, сколько прошло часов (хотя часы на его руке исправно работали, но ему было совсем не до них), не зная даже, какое сейчас время суток.

Глава 1

…Уже четвертые сутки плот колыхался на морской глади. Не было ни крошки пищи и, главное, ни капли пресной воды. На горизонте ни разу еще не мелькнул парус судна или желанный берег. Парус плота был сорван бурей, мачта сломана и плот медленно дрейфовал неизвестным курсом. Лишь приблизительно Локки мог предположить, что до берегов, где когда-то раскинула свои пределы Великая Империя Ратов, остается не меньше двух сотен километров. Сколько же дней ему качаться на плоту, даже если ветры и течения будут попутными? Пять? Десять? А если его снова вынесет к пустынным берегам Южной земли?

Опустились сумерки, быстро сгущавшиеся после того, как темно-красный краешек солнца утонул в бескрайнем море. Локки смотрел на звезды, высыпавшие на лиловом бархате неба и старался сосредоточиться на обдумывании своего поведения после того, как он ступит на берег. Проблем, конечно, было много — ведь теперь он не знает ни языков, ни социальной структуры общества, ни бытовых стереотипов. Но, главное, все время приходилось отгонять мысль о том, достигнет ли он вообще берега…

Проснулся Локки от грохота, довольно быстро сообразив, что в предрассветном тумане, окутавшем море, он слышит знакомую мелодию пушек.

Отблески пламени в тумане были настолько неясными, что не давали возможности точно определить расстояние до стреляющих пушек. Что это было? Береговая крепость или корабли, вооруженные артиллерией? Туман мешал разглядеть что-либо, кроме время от времени возникавших в неопределенной дали красноватых пятен разной величины и яркости. Вслед за этим ушей Локки достигал приглушенный грохот.

Плот медленно дрейфовал примерно в сторону боя, и через некоторое время вспышки выстрелов позволили Локки разглядеть возникший на мгновение в тумане зыбкий силуэт корабля.

«Парусник» — Локки скорее догадался, чем разглядел…

Вдруг вспышки выстрелов прекратились. В предрассветном сумраке вокруг Локки струился туман. Однако некоторое время Локки еще слышал слабые хлопки и видел неясные маленькие вспышки света.

«Это не пушки. Это, наверное, какое-то ручное оружие» — он стал еще сильнее напрягать зрение, но вскоре и эти слабые вспышки прекратились. Локки потерял место боя из виду, а через какое-то время не мог с уверенностью определить даже направление, в котором скрылся корабль.

Туман постепенно рассеивался, потихоньку разгоняемый едва заметным ветерком. В какой-то момент Локки вдруг увидел совсем близко еще нечеткий, но достаточно ясно вырисовывающийся силуэт парусника. Он медленно двигался, и тут Локки сообразил, что кораблей два. Силуэт двухмачтового парусника отодвинулся в сторону, открывая корабль несколько меньших размеров и, вроде бы, с одной мачтой. На палубе его поблескивали маленькие язычки пламени. Локки скинул с себя комбинезон, затем часы, сбросил все это с плота и сам прыгнул в прохладную воду, чуть подернутую рябью от поднимающегося ветерка.

Несмотря на слабость после длительной неподвижности, а затем после шторма, голода и жажды, Локки довольно-таки быстро достиг баркаса. Вблизи было видно, что судно, в сущности, двухмачтовое, но вторая мачта, перебитая, вероятно, пушечными ядрами, рухнула поперек палубы, оборвав снасти. По этим-то обрывкам снастей, свисавших за борт, Локки и взобрался на палубу, напрягая последние остатки сил.

Сидя на дощатом настиле палубы и тяжело дыша, он оглядывал судно. Веселые язычки пламени, плясавшие на обшивке небольшой кормовой надстройки, становились все прожорливее, пламя уже настойчиво гудело, поглощая все новую и новую пищу. Перспектива поджарится на костре посреди моря не устраивала Локки, и он, стиснув зубы, заставил себя подняться. Переступая через тела убитых, валявшиеся на палубе, Локки подобрал топор на длинной рукоятке, которую еще сжимала рука одного из матросов, и направился к очагу пожара. Он принялся рубить горящие доски обшивки и сбрасывать их за борт. Эта борьба с огнем довела Локки до полного изнеможения. Однако он еще нашел в себе силы, чтобы обрубить снасти и сбросить сломанную мачту через разбитый фальшборт в воду. После этого Локки буквально рухнул на палубу рядом с тлеющими головешками, совсем не ощущая боли от многочисленных ожогов.

Лишь постепенно Локки пришел в себя. Туман уже рассеялся, на небе висели неподвижные белые облака, подсвеченные ярким солнцем. Слабый ветер едва надувал паруса, медленно увлекая корабль за собой. Первыми чувствами, которые ощутил Локки, были голод и жажда. Однако сначала Локки сориентировался по солнцу и медленно двинулся на корму к рулю, чтобы развернуть судно хотя бы примерно в сторону берега. С трудом, но это ему удалось, несмотря на упадок сил. Кое-как заклинив руль топором, Локки принялся обшаривать помещения баркаса в поисках воды и пищи. Ему удалось найти немного сухарей, флягу с водой на поясе одного из убитых, да кое-какие обноски, в которые он нарядился.

«Ну что ж, теперь я имею подлинный костюм местного жителя» — усмехнулся он про себя. Вода и пища произвели на Локки довольно сильное действие. Он заснул у руля, пробудившись ото сна только на следующее утро. Подправив кое-как курс, — а ни карты, ни каких-либо навигационных приборов на корабле отыскать не удалось, — Локки сел, привалясь к рулю, и стал обдумывать сложившуюся ситуацию.

До берега он, положим, теперь доберется. Еще сутки-другие, и куда-нибудь баркас да прибьется. Но что делать дальше? Современных языков он не знает, необходимого социального опыта не имеет. Придется, видимо, начинать с низших ступеней социальной лестницы. Там никому не важно, откуда он взялся…

Ветер постепенно крепчал.

«Лишь бы шторм не разыгрался, а то и до берега не добраться» — мелькнула у него мысль. Он бросил взгляд на бронзовые пушчонки, стоявшие на палубе, — по четыре с каждого борта. — «Может быть, скинуть их за борт? Центр тяжести судна понизится…» — Однако Локки тут же оставил эту мысль — не было сил.

Берег появился внезапно, гораздо раньше, чем рассчитывал Локки. Невысокие скалистые обрывы, поросшие лесом и кустарником, проплывали мимо корабля — Локки направил баркас вдоль берега. Солнце еще не успело склониться к западу, когда на горизонте Локки увидел неясное белое пятнышко.

«Парус?..» — Вскоре ему стало ясно, что там, вдали, виден не один парус. Еще через час, неумело маневрируя, Локки все же удалось загнать судно в довольно большую гавань, плотно забитую парусными судами всех размеров — от небольшой шлюпки до трехмачтовых гигантов с десятками пушечных портов по бортам. Судов с механическими двигателями — паровыми, электрическими или какими-либо еще — видно не было.

Локки кое-как притиснул баркас к деревянному причалу. Через несколько мгновений, сообразив, он двинулся вдоль борта, отыскивая причальный конец и, наконец, обнаружив его, бросил на причал, прямо в руки сбегавшихся к баркасу людей. Люди зашумели на незнакомом ему языке, что-то настойчиво выспрашивая, но Локки только разводил руками, показывая на свой рот. Впрочем, отдельные слова что-то ему напоминали, но этого было совершенно недостаточно, чтобы уловить смысл произносимого. Вскоре на него махнули рукой и оставили в покое.

Локки устроился жить прямо в порту, среди старых полуразрушенных сараев, когда-то, вероятно, служивших складами. Компанию ему составляли несколько бродячих собак, да десятка полтора оборванцев, перебивавшихся случайными заработками на погрузке-разгрузке и мелкими кражами. Весть о прибытии в порт на сильно побитом ядрами баркасе человека, не умевшего говорить на местном наречии, не была столь уж необычной для этого приморского города, так что Локки не ощущал на себе какого-либо особого внимания. Даже портовые сторожа не слишком-то ревностно следили за тем, чтобы он не стащил чего-нибудь из съестного при работах в порту. Обычно не отказывали ему при случае и в возможности подработать — за еду или мелкую монету.

Его «товарищи по несчастью» сторонились чужака — не умевшего говорить на их языке (и приобретшего поэтому кличку «Немой»), не искавшего их общества, то и дело изнурявшего себя до седьмого пота какими-то странными упражнениями, но имевшего крепкие кулаки и длинный остро отточенный нож.

Между тем Локки день за днем овладевал местным наречием, увеличивал свой словарный запас, а заодно и накапливал запас мелких монет. Улучшалось и его физическое состояние — хотя пища была крайне скудной, а физическая работа нерегулярной, постоянные тренировки делали свое дело. Прошло почти три томительных месяца, прежде чем Локки счел возможным «выйти в город», поскольку выйти он собирался навсегда.

На собранные им медяки и серебряную мелочь он купил немного поношенную, но довольно приличную одежонку, походившую на матросский костюм, в котором можно было ходить по городу, не вызывая подозрений. В этой одежде он отправился в центр и, после долгих блужданий среди разнообразных лавочек, магазинчиков и мастерских, нашел, наконец, то, что ему было нужно.

Это была лавка торговца разнообразным антиквариатом, среди которого, помимо прочего, Локки углядел выставленные на витрине старинные монеты. Локки толкнул дверь и вошел. Робко звякнул приделанный к двери колокольчик. Пожилой, тучный, небольшого росточка хозяин поднял глаза от конторки, за которой восседал на высоком табурете, поправил пенсне на носу, и глядя поверх него, спросил:

«Чем могу служить?»

Локки помедлил, оглянулся по сторонам, потом развязал узел матросского кушака, которым был подпоясан, и извлек оттуда золотую монету — десять шонно императора Эраты II. Положив монету на конторку, Локки вопросительно поглядел на хозяина лавки:

«Сколько я могу выручить за это?»

Довольно скверный выговор выдавал в моряке чужестранца. Да и вряд ли моряк что-то смыслит в нумизматике. А монета была редкой сохранности. Однако откуда у простого матроса такая ценность? Хозяин-антиквар быстро ответил:

«Нельзя ли узнать, откуда у вас эта монета?»

«Почему нельзя?» — удивился Локки. — «Можно. Это, собственно, монета моего бывшего боцмана, с которым мы служили на „Святых угодниках“. Он оставил ее мне на сохранение, обещав забрать через три месяца. Но вот уже четыре с лишком года, как он не появляется. Видать, пошел, бедняга, на корм рыбам». — Локки горестно вздохнул и стащил с головы матросский колпак.

Хозяин покачал головой:

«Сочувствую. Могу предложить вам хорошую цену — шестнадцать новых антуариев».

Локки в ответ жестко усмехнулся:

«Шестнадцать? Я знаю цену золоту. Даже при продаже на вес эта монета потянет не меньше, чем на двадцать два антуария! А вы, судя по вывеске на вашей лавочке, выдаете себя за знатока древностей! Или, может быть, вы сейчас стеснены в средствах? Так я найду другого покупателя. Или вообще не буду продавать монету». — Локки принялся напяливать свой колпак, который он мял в руках, снова на голову.

«Подождите!» — воскликнул антиквар, который не хотел упускать выгодную сделку. Он достал из ящика конторки большую лупу, внимательно осмотрел монету, потом сказал:

«Наверное, я смогу повысить цену. Монета неплохой сохранности, и я, пожалуй, рискну. Может быть, отыщется какой-нибудь горячий любитель нумизматики, который заплатит за нее подороже, чем обычно. А вам я предложу… ну, скажем, целых двадцать четыре антуария!»

«Это уже больше похоже на серьезный разговор» — сказал Локки. — «Но я хотел бы получить не меньше шестидесяти антуариев!»

«Что? Шестьдесят? Да это никак невозможно!» — всплеснул руками антиквар…

После долгого торга в карман Локки перекочевали тридцать два серебрянных антуария. На эти деньги он приобрел одежду получше, снял комнатку на постоялом дворе и купил учебник местного языка. У него еще остались средства, чтобы протянуть не меньше месяца — конечно, на скудном рационе портового рабочего. Теперь предстояло решить более важную задачу — приобрести легальный статус.

Размышляя над этой задачей, Локки приобретал навыки письма и чтения, стремясь как можно быстрее освоиться с окружающей его обстановкой. Он уже встретил кое-что знакомое. Так, наряду с местными системами мер и весов, в довольно широком употреблении была и метрическая, введенная когда-то им самим в бывшей Великой Империи Ратов. Из газет и разговоров в порту Локки узнал, что современный ему мир уже вступил в индустриальную эпоху. Паровой двигатель получал все большее применение, а на острове Ульпия — название, точно сохранившееся со времен древности (или со времен его юности?) — уже работала железная дорога, обслуживаемая паровозами. Появились и первые суда, приводившиеся в движение паровым двигателем, вращавшим водяные колеса. Но в порт, где более двух месяцев обитал Локки, они ни разу не заходили.

Во всех ближайших странах, как понял Локки, полностью господствовало улкасанство — религия, к распространению которой он сам в свое время приложил руку. Большинство верующих носило на груди небольшой знак принадлежности к религии — круг со вписанным в него треугольником. Локки тоже обзавелся таким серебряным знаком. Счет времени также был теперь связан с улкасанским вероучением, хотя деление на месяцы было унаследовано от Великой Империи Ратов — и ныне шел митаэль зимы 1431 года со дня Обретения Заповедей Ул-Касы.

Разузнал кое-что Локки и о судьбе столь кстати подвернувшегося ему баркаса, на котором он вернулся в мир. Небольшое государство, в котором он очутился — Долины Фризии — граничило с могущественной морской державой — Королевством обеих Проливов — имевшим обширные владения по берегам Срединного моря. Среди них был, к слову сказать, и порт Мориана (Мериана древности) — один из немногих крупных городов, сохранившихся со времен Империи Ратов. Королевство обеих Проливов вело длительную войну с другой морской державой, оспаривавшей у него первенство на море и права на заморские владения — Королевством Великой Унии Гасаров и Норншатта, что располагалось на острове Ульпия, лежавшем довольно далеко на северо-восток от Долин Фризии.

Каперские суда Великой Унии осмеливались проникать по Срединному морю к самым берегам Королевства обеих Проливов, дерзко нападая на его корабли. Нападали они и на корабли фризов, главным образом стремясь захватить золото, серебро, или пряности из колоний, а то и перехватить груз селитры, в которой остро нуждалось Королевство обеих Проливов. Видимо, такой капер и напал на баркас «Святой храм», на котором Локки добрался до Долин Фризии.

Газеты и слухи в порту подсказали ему способ легализации. Побережье стало наводняться беженцами из-за границы. Там лежала небольшая провинция Олеранта, жители которой подняли восстание, пытаясь отложиться от Королевства обеих Проливов. Флот королевства подверг безжалостной бомбардировке столицу провинции, расположенную на побережье, а высаженный десант опустошил окрестные селения.

Локки стал регулярно посещать стихийно возникшее поселение беженцев, якобы разыскивая кого-то из своих знакомых, и овладевать диалектом олерантцев. Опять потянулись недели упорных занятий языком, выведывания и запоминания подробностей, которые нужны были для создания правдоподобной биографии.

Через несколько недель Локки пришел в другие трущобы из наспех возведенных хибарок, землянок и просто шалашей, где также ютились беженцы, теперь уже выдавая себя за фриза (полностью избавиться от акцента за такой короткий срок ему не удавалось), служившего матросом на кораблях Олеранты. Он быстро понял, что наибольшим уважением у местных властей пользуется священник, занимавшийся, помимо исполнения религиозных обрядов, распределением скудных пожертвований для беженцев. Локки, называвший теперь себя Обер (с ударением на втором слоге) Грайс, стал помогать ему время от времени, и даже пожертвовал несколько мелких монет на нужды прихода.

Вскоре он выяснил, что есть возможность обзавестись новыми документами взамен якобы утеряных. Писарь в канцелярии городской полицейской управы, ловко смахнув прямо себе в карман несколько серебряных антуариев, положенных Обером Грайсом ему на стол, утратил неприступное выражение на лице и стал словоохотлив:

«Для начала», — важно развалясь на стуле, начал поучать он смиренно сидевшего перед ним на краешке лавки «беженца», — «тебе следует быть внесенным в списки беженцев на раздачу пожертвований, что составляются городской управой по делам призрения на основании списков прихода в лагере беженцев. Затем, на основании выписки из этого списка, заверенной в нашей канцелярии — обращайся прямо ко мне, и за неделю все будет готово, — и затем заверенной у нотариуса, тебе следует подать прошение в департамент Короны по иностранным делам. Это прошение будет рассмотрено, и если ты подойдешь к делу не глупее, чем сегодня», — писарь ухмыльнулся, — «то тебя внесут в государственный реестр беженцев. На основании выписки из этого реестра, заверенной большой государственной печатью департамента Короны по иностранным делам и секретарем государственного нотариата, — заметь, не городского, а секретаря Главной управы государственного нотариата! — ты должен подать прошение в департамент внутренних дел Короны о выдаче тебе временного вида на жительство взамен документов, утерянных в результате беспорядков».

При упоминании высоких государственных учреждений писарь делал суровое и многозначительное лицо — впрочем, лишь на короткое мгновение. Почистив зачем-то о край чернильницы лежавшее перед ним перо с тонким металлическим наконечником, писарь продолжил:

«Если департамент внутренних дел Короны выдаст тебе заключение, что с его стороны к удовлетворению прошения препятствий не усматривается, то тогда снова милости просим к нам. Пиши ходатайство, прилагай показания трех свидетелей, подтверждающих упомянутые тобой обстоятельства утраты документов, а также три свидетельства твоих земляков, могущих лично засвидетельствовать твою благонадежность — и ожидай положительного решения».

На получение документов ушло три месяца. Как узнал Обер Грайс, быстрее сумели получить документы только богачи, имевшие влиятельных покровителей и немерянные деньги для снискания благосклонности чиновников. Ему же пришлось продать полтора десятка своих золотых монет, прежде чем дело завершилось успехом. Вид на жительство был в его руках, теперь его имя — Обер Грайс — было подтверждено подписями государственных чиновников и печатью департамента внутренних дел Короны, и он начал поиски работы. Еще две монеты были истрачены на жилье и пропитание, прежде чем ему подвернулась удача и он устроился чернорабочим на королевскую ружейную мануфактуру.

Тяжелая, изнурительная работа по двенадцать часов в сутки изматывала силы. Однако, во-первых, в большинстве других промышленных заведений условия труда были еще хуже, а оплата — ниже. Во-вторых, эта работа позволяла Оберу Грайсу исподволь ознакомиться с существующей технологией обработки металлов. Но далеко не все можно было подсмотреть. Мастера, занимавшиеся заключительными стадиями обработки стволов, подгонкой кремневых замков, художественной отделкой, ревниво оберегали свои секреты. Кроме того, невозможно было самому попробовать применить на практике приобретенные познания. Разузнав все, что можно было разузнать со стороны, Обер уволился с мануфактуры.

Но где можно приобрести навыки работы по металлу? Он решил найти работу у оружейного мастера. Встал вопрос — а в каком качестве устроиться? Учеником? Он уже вышел из возраста ученичества. Подмастерьем? Но для этого он должен продемонстрировать хотя бы какое-то умение в оружейном деле. Поскольку с работой по металлу дело обстояло непросто, Обер Грайс решил поработать по дереву.

Разговор с очередным оружейным мастером после очередного отказа развивался по привычному руслу:

«Я хотел бы получить у вас место подмастерья» — начинал Обер Грайс.

«А у кого ты работал? Какие у тебя рекомендации? Почему ты оставил прежнее место?» — посыпались стереотипные вопросы.

«Вины моей в том нет. Вы же слыхали, небось — в Олеранте все разорено. И хозяин мой бежал вместе со всеми. Мастерская сгорела дотла…»

Ответ на этот раз показался Оберу более обнадеживающим:

«Ну ладно, плакать на паперти будешь. А что ты делать умеешь?»

Обер Грайс с готовностью снял с плеча котомку, развязал узел и достал оттуда ружейные ложа, инкрустированные разными породами дерева, латунью, богато украшенные резьбой, тщательно отполированные и покрытые лаком. Он предусмотрительно не стал доверяться собственному вкусу, а рабски скопировал образцы, виденные в витринах богатых охотничьих магазинов.

Мастер с интересом брал в руки ложа, разглядывал их со всех сторон, колупал пальцем лак, постукивал по дереву костяшками пальцев, даже нюхал его. Потом вздохнул — как показалось Оберу, с сожалением, — и медленно проговорил:

«Что же, совсем безруким тебя назвать нельзя. Тебе повезло — мне как раз не хватает работника по дереву. Но в подмастерья я тебя зачислить не могу — магистрат не даст иноземцу разрешения. Потому, невзирая на возраст, будешь числиться учеником, коли это тебе зазорным не покажется. А коли покажется — тогда ступай ищи другую работу. Ну и плату, конечно, будешь получать ученическую».

Обер долго молчал, потом с горечью произнес:

«Деваться, видать, некуда. Лучше уж такая работа, чем вовсе никакой. Долго без заработка не протянуть — нечто ж можно в моем-то возрасте да с моими руками подаяние просить?»

Так Обер Грайс стал учеником оружейного мастера. Плата здесь была значительно ниже, чем в мануфактуре, но зато была бесплатная комната и обеды по вечерам. Обер постигал технологию обработки металла, закалки лезвий, сверления стволов, изготовления кремневых замков… Мастер все больше и больше и больше проникался тайной завистью к великовозрастному ученику — ружейные стволы, которые рассверливал Грайс, обладали прекрасной точностью боя, а приклады к ружьям, украшенные богатой резьбой и инкрустацией, разжигали интерес в богатых заказчиках.

Мысли мастера принимали различный оборот. То хозяин задумывался — а не женить ли его, черта, на своей дочке? Будет кому оставить дело: парень-то, видать, и с головой, и с руками. То вдруг мастера разбирала злость — может, выгнать его к свиньям? Правда, вдруг он, чего доброго, свою мастерскую откроет, заказчиков начнет сманивать… Нет, не откроет! Наши-то цеховые делегаты в магистрате на что? Лицензию ему от магистрата не выхлопотать, даром что он еще и иностранец!

Пока в мастере боролись противоречивые чувства, Обер Грайс внезапно избавил хозяина от терзаний, взяв расчет и пристроившись на торговое судно, направлявшееся на остров Ульпия, в Королевство Великой Унии Гасаров и Норншатта — туда, где первые паровозы с веселыми свистками бежали по чугунным рельсам, оставляя за собой облачка пара и угольную копоть. Пора было освоиться с индустрией паровых машин.

Документы беженца, пострадавшего от Королевства обеих Проливов, производили благоприятное впечатление. Но нужную работу и здесь удалось найти не сразу. Запас золотых уменьшился уже почти до половины, когда Обер Грайс был принят — и на этот раз тоже чернорабочим — на большой машиностроительный завод, производивший, помимо всего прочего, и паровозы. Шесть дней в неделю Обер Грайс возил по цехам тяжеленные тележки с металлическими заготовками. По воскресеньям же он посещал курсы механиков.

Главной трудностью было поддерживать нормальную физическую форму, да даже просто сохранить нормальное здоровье. На скудный заработок трудно было восстанавливать силы после долгого изнурительного рабочего дня. Золотые таяли, расходуемые на оплату курсов механиков, на приобретение сносной пищи, на наем комнаты в относительно приемлемом месте. Большинство фабричных жило в сырых нездоровых местах, бараках или кирпичных домах-казармах, в полуподвалах, заливаемых сточными водами, где кишело множество крыс, а людей косили легочные и кишечные инфекции.

Наконец, Обер Грайс счел, что его знакомство с миром уже достаточно для того, чтобы начать самостоятельные действия. И вот, 6-го тамиэля осени 1433 года, большой трехмачтовый корабль принял его на борт, чтобы вместе с сотнями других переселенцев отправить в заморские владения королевства Великой Унии.

Глава 2

Обер Грайс плыл к дальней оконечности большого южного континента, обозначенного на географических картах как «Элинор». Выбор его был сделан уже давно — там, среди бескрайних лесов, гор и степей лежали новые, только начавшие колонизоваться земли, на которых, благодаря массовому притоку иммигрантов, бурно развивались и сельское хозяйство, и промышленность. Обера изумляла та быстрота, с которой небольшое заморское владение Великой Унии — Провинции Командора Ильта — всего за несколько десятилетий всосало в себя миллионы иммигрантов, на девственной земле встали города, и первые паровые фабрики окрасили дымами яркое голубое небо.

«Там — самое благодатное поприще для технического прогресса, подталкиваемого интересами свободного предпринимательства. А это уж потянет за собой все остальное, если… Если в Провинциях действительно будет обеспечена свобода предпринимательства. Но тут уж мне и карты в руки. Думается, там найдется немало людей, готовых побороться за это» — Обер Грайс тряхнул головой, отгоняя мысли, которые все бродили по кругу, заставляя его который раз передумывать все ту же цепочку логических построений. Он выпрямился, потянулся и огляделся вокруг.

Большой парусник качала крупная океанская волна. Многие иммигранты, изможденные качкой, сидели или полулежали на палубе среди узлов со своим нехитрым скарбом. Шел тридцать девятый день изнурительного путешествия. Остался позади экваториальный пояс, обволакивавший путешественников удушающе влажным жарким воздухом, остался позади последний заход в порт перед конечной точкой путешествия — Порт-Квелато.

Низко над морем нависли тяжелые серые тучи, из которых то и дело начинал моросить мелкий противный дождик. Несмотря на теплую в общем погоду, морской ветер пронизывал промокших пассажиров буквально до костей. Вокруг судна пенились гребни волн, с которых ветер срывал брызги. Вдали едва угадывались очертания гористого берега, иногда проступавшего сквозь серую пелену мороси. Обер не приставал к морякам, подобно другим пассажирам, с постоянными расспросами, сводившимися, в конечном счете к одному мотиву: «Когда же, наконец, Порт-Квелато?» Он нередко простаивал часами неподалеку (насколько это было возможно) от капитанского мостика, и услышанных им обрывков фраз было достаточно, чтобы он мог точно сказать: «При таком ходе до Порт-Квелато еще 10–11 часов пути».

Обер устроился подальше от основной массы иммигрантов, укрывшись от ветра среди свернутых в бухты толстенных канатов. Но, видно, не он один оценил удобства этого места. Неподалеку послышался шум голосов. Однако этот шум не походил на тот, что поднимают люди, устраивающиеся поудобнее. Обер, не вставая, выглянул в проход между высокими бухтами канатов. Через мгновение ситуация стала для него ясной. Двое подонков, которых всегда хватает в толпе иммигрантов, решили скрасить серые будни уже окончательно успевшего им наскучить морского путешествия. Выбрав среди пассажирок девушку посимпатичней, не обремененную большим количеством спутников, они затащили ее в местечко поукромнее.

Команда не вмешивалась в подобные инциденты, даже если в результате за борт скидывали чей-то труп. Однако если задевали кого-нибудь из команды, то разговор был короткий. Оберу совсем не хотелось начинать свой путь в провинциях со счетов с бандитами, и он попробовал сдержать свой порыв немедленно вмешаться, как это ему уже удавалось не раз, когда на корабле вспыхивали пьяные драки.

Планам подонков пытался помешать все-таки имевшийся у девушки спутник — паренек лет семнадцати. И пока девушка отбивалась от одного из нападавших, парень сцепился со вторым.

Понаблюдав обмен несколькими ударами, Обер понял, что паренек выбрал себе противника явно не по силам. Все же, несмотря на разбитое в кровь лицо, парень упрямо лез вперед. Не желая, видимо, надолго задерживаться и отставать от своего товарища, бандит решил закончить драку, грозившую затянуться, и выхватил нож. Парень мгновенно оценил угрозу и бросился наутек, лавируя между бухтами канатов. Верзила-бандит неожиданно бросился за ним.

Когда бегущие поравнялись с Обером, он, не раздумывая больше, подставил бандиту ногу и тот растянулся на досках палубы. Тут же вскочив, бандит бросился на нового противника. Обер, чтобы не рисковать, встретил его заранее рассчитанным ударом пяткой в грудь. Верзила отлетел к канатам, стукнувшись о них спиной, но не упал, и нож из руки не выпустил. Обер, не мешкая, нанес ему сильный удар ногой в пах и, когда бандит непроизвольно согнулся, выбил у него из руки нож.

Тем временем другому бандиту удалось, наконец, совладать со своей жертвой. Он завернул на девушке юбки, так, что Оберу бросились в глаза ее белые бедра, видневшиеся из-за свернутых канатов. Бандит уже расстегивал на себе поясной ремень, когда Обер подскочил сзади, рванул бандита за волосы, запрокидывая голову, и резко ударил ребром ладони сбоку по его мощной шее. Бандит издал короткий булькающий звук, захрипел и повалился набок, сжимая руками горло. Девушка, не сводя с них расширенных от ужаса глаз, медленно отползала в сторону, поджимая колени и пытаясь натянуть на них сбившиеся и спутавшиеся юбки. Обер вздохнул, и, повернувшись, отправился с бака на ют, надеясь затеряться среди сотен иммигрантов и не сталкиваться больше с этими бандитами.

Порт-Квелато встретил путников сумерками и светящимися окнами гостиниц, номеров подешевле, ресторанов, кабаков и ночлежек. В один из трактиров, стремясь попасть сразу в фабричный район, направился и Обер. Сидя на шаткой деревянной скамье и уплетая довольно вкусную горячую похлебку, он быстро сообразил, прислушиваясь к громким разговорам вокруг, что переночевать можно здесь же, при трактире, — это обойдется подороже, чем ночлежка, но зато не придется тесниться рядом с последним сбродом.

Наутро Обер уже разузнал, что наем приезжих работников происходит на большой площади неподалеку от порта и сразу после скромного завтрака отправился туда. Стояла сухая, солнечная, но, по местным понятиям, прохладная зимняя погода. Рабочий люд зябко засовывал руки в карманы тужурок, шеи были обмотаны шарфами. Публика поприличнее носила сюртуки, дамы щеголяли в пестрых шерстяных шалях, а редкие прохожие из богатых оделись в длиннополые пальто тонкого сукна. Приезжие из стран, лежащих в высоких широтах, и Обер в их числе, находили подобное утепление излишним и довольствовались простыми полотняными блузами мастеровых или, в крайнем случае, фланелевыми рубахами.

Площадь близ порта уже была заполнена желающими получить работу, которые кучками толпились вокруг мастеров или конторщиков с местных заводов, мастерских и фабричных заведений. Вопреки ожиданиям Обера, найти работу оказалось не так-то просто. Охотно вербовали людей на переселение в земли к западу от побережья, на правах арендаторов. Были вакансии и на заводы в Порт-Квелато. Чернорабочим — пожалуйста. Землекопом — тоже можно. Мусор вывозить — и такие требуются. Но вот Обер услышал выкрик:

«Два слесаря на завод Ранабало!»

Вокруг этого человека сразу же образовался кружок человек в двадцать. Тот продолжать выкликать:

«Бумаги с прежнего места работы! Расчетную книжку! Свидетельство о разряде!»

Обер убедился, что устроиться слесарем или токарем на завод — извините-подвиньтесь! Таких требовались единицы, и мастера-наниматели придирчиво отбирали из толпы вновь прибывших тех, кто мог надежными бумагами подтвердить и значительный опыт работы, и высокий квалификационный разряд. Диплом же механика, не подкрепленный ни тем, ни другим, никого не интересовал.

В конце концов, излишняя разборчивость могла оставить бедного переселенца Обера Грайса и вовсе за воротами. Он предпочел протолкаться через толпу к мастеру, нанимавшему разнорабочих в цех паровых машин на большом машиностроительном заводе Зеккерта. Когда Обер выложил перед мастером свои бумаги, тот сразу оттолкнул в сторону бумагу на незнакомом языке — свидетельство о работе Обера Грайса на королевской оружейной мануфактуре в Долинах Фризии. А вот свидетельство с большим гербом Великой Унии, подтверждающее, что Обер уже исполнял подобную работу на подобном же заводе паровых машин в метрополии, привлекло к себе благосклонное внимание.

«Ну что ж парень, считай, что ты принят» — покровительственно произнес мастер.

Пробираясь вместе с мастером и группой таких же счастливчиков за пределы толпы, Обер заискивающе спросил:

«Скажите, господин…» — Обер замялся, не зная, как обратиться, но его сомнения тут же были разрешены:

«Господин старший сменный мастер!»

«Скажите, господин старший сменный мастер, а перейти на работу слесарем или токарем может представиться возможность?»

Мастер похлопал Обера по плечу:

«Коли будешь не дурак и сумеешь найти подход к мастеру своего участка, то тогда лови момент. Поздней весной или ранней осенью, когда шторма задерживают переселенцев, может так случиться, что освободятся вакансии на низший разряд. Тогда мастера набирают нескольких учеников — кандидатов на разряд — из своих рабочих. Понравишься мастеру — будешь в их числе».

Такая перспектива — ждать по меньшей мере несколько месяцев без сколько-нибудь твердого расчета на успех — отнюдь не прельщала Обера. Оставаться на месте разнорабочего ему вовсе не улыбалось. Да, работа действительно была знакомая. Но и прочие обстоятельства были схожи, а они-то отнюдь не радовали Грайса. Заработок скуден, а работа выматывает, и на приличную жратву денег едва хватает. Жилье для рабочих столь же паршивое, что и на Ульпии, а снять угол поприличнее — нужны деньги, которых и так не хватает. Вновь пришлось продавать золотую монету, затем еще одну…

Шёл уже митаэль весны 1434 года, а Оберу никак не удавалось подыскать себе работу с перспективой роста. В один из вечеров он решил, как это он уже частенько проделывал, зайти в трактир поприличнее, где обычные рабочие вовсе и не бывали, а обедали в основном мастера, конторщики, лавочники, мелкие перекупщики, да фартовые люди. Трактир он выбрал в заводском районе подальше от своего заведения, надеясь через кого-нибудь из мастеров разузнать о вакансиях в других местах.

Уплетая наваристый горячий суп, он с беспокойством поглядывал на расположившуюся неподалеку пьяную компанию. Беспокойство его еще более возросло, когда среди гуляк он увидал две чем-то ему смутно знакомые рожи. Вглядевшись, он узнал двоих бандитов, с которыми столкнулся еще на корабле. Обер обдумывал, как покинуть трактир незамеченным, поскольку компания преграждала путь к выходу, но тут вдруг раздались громкие крики.

«Опять драка!» — с досадой подумал Обер, и, решив воспользоваться суматохой, направился к двери. Но не тут-то было. Прямо под ноги ему свалился довольно опрятно одетый пожилой человек лет пятидесяти, который незадолго до этого пытался урезонить шумную ватагу. Обер помог ему подняться и усадил на лавку. Пострадавший сплюнул изо рта кровь и попытался что-то произнести разбитыми губами, но в этот момент Обера грубо рванули за плечо.

«Ах вот ты где! Попался, наконец…» — угрожающе произнес один из бандитов, тем не менее опасливо отступая на один шаг. Обер схватил пожилого человека за руку и, крикнув, — «Быстро, к выходу!» — швырнул скамью в тех, кто преграждал ему дорогу. У самой двери кто-то кошкой прыгнул ему на плечи. Резко заведя левую руку за голову, Обер вцепился ею в шею противника и, круто повернувшись, с силой приложил его спиной о дверной косяк. В этот момент еще один бросился ему в ноги. Обер покатился по полу. Наполовину увернувшись от удара ногой, он вскочил, прижавшись спиной к стене.

Пожилой стоял у двери ни жив, ни мертв. Дело принимало скверный оборот. В руках бандитов сверкнули ножи. Раздумывать было некогда. Обер прыгнул и в прыжке ударил ногой ближайшего противника, преграждавшего путь к отступлению. Вытолкнув пожилого за дверь, Обер выскочил сам, напоследок резко двинув дверью бандита, бросившегося за ним.

«Бежим!» — коротко бросил он пожилому. Того не пришлось упрашивать и они, не мешкая, скрылись среди одноэтажных домиков фабричного предместья, причем пожилой проявил неожиданную для его возраста и комплекции прыть.

На следующий день Обер был принят на оружейный завод фирмы «Далус и сыновья». Спасенный им от шпаны пожилой человек, носивший имя Тоттро Клори, оказался главным механиком с этого завода. Узнав, что Обер только недавно прибыл в Порт-Квелато, он сразу же предложил ему работу.

«Я готов тебя взять своим помощником» — заявил он, выяснив, что Обер имеет опыт в оружейном деле, и к тому же обладает официальной бумагой с королевским гербом, где значилось, что он успешно выдержал испытания по окончании курсов механиков. — «Правда», — добавил главный механик, — «нет у нас такой должности, так что оформить тебя придется просто слесарем в мою мастерскую. Но коли ты, парень, умеешь работать не только кулаками, то будешь у меня как бы просто слесарем, а на самом деле — помощником». — И добавил после секундной паузы — «Чего сам знаю — всему тебя научу, и если не дурак будешь, то в слесарях не останешься. Может, в мастера выйдешь, а там, глядишь, и еще куда повыше».

Обер не стал говорить, что карьера мастера вовсе не является пределом его мечтаний и искренне поблагодарил механика за протекцию.

Первая серьезная проблема, на которой Оберу выпала возможность показать свои способности, возникла уже через несколько дней после того, как он приступил к работе. Паровая машина, установленная на фабрике, уже не справлялась с возложенной на нее нагрузкой. Мощности ее не хватало, чтобы надежно обеспечить работу всех прокатных и волочильных станов, сверлильных и строгальных машин. Даже когда износившиеся кожаные прокладки цилиндров были заменены на новые, это не намного улучшило положение. Обер быстро понял причину затруднений главного механика.

«Тут не обойтись без серьезной работы» — заявил он, улучив момент, когда они с механиком остались с глазу на глаз.

«А что ж ты тут сделаешь!» — в сердцах махнул рукой главный механик. — «Новую машину надо покупать, так у хозяина денег на это пока не предвидится».

«Новую машину, конечно, устанавливать придется», — согласился Обер, — «но и эта может неплохо послужить. Надо только кое-что в ней переделать…»

«Что же ты такое изобрел, чтобы в ней переделать?» — заинтересовался механик.

«Изобретать тут ничего не требуется — надо лишь снабдить поршни бронзовыми кольцами, обеспечивающими более плотное прилегание поршня к цилиндру, что позволяет поднять давление пара и тем самым увеличить мощность. Конечно, все прокладки и сальники цилиндров тоже надо будет обновить, клапана заново отрегулировать. Ну, к этому еще можно добавить конденсатор отработанного пара, из которого горячую воду можно подавать обратно в котел. Это даст нам возможность сэкономить сколько-то угля на разогрев воды. В итоге получим несколько процентов добавочной мощности. А еще надо поставить у главного вала, и у раздаточных тоже, новые бронзовые подшипники, да построже смотреть, чтобы смазка всегда была бы в порядке». — Затем Обер добавил с легким вздохом сожаления — «Этого, конечно, маловато. Так что о новой машине надо и в самом деле всерьез подумать».

«Бронзовые кольца? Конденсатор?..» — вскинул густые брови главный механик. — «Вижу, не зря ты на механика выучился. Да не очень-то я в это верю… Да и работа очень сложная. Точность высокая нужна. Бронза не любая на это дело пойдет. А на конденсатор нужны гнутые тонкие трубки…» — он покачал головой.

«Да, работа непростая. И что из того? Сделать-то ее можно!» — Обер рубанул воздух ладонью и сжал пальцы в кулак. — «Вот этими самыми руками — неделя работы, после того как будут все нужные материалы. Только трубки придется на стороне заказывать. Ну, и еще один рабочий в помощь не помешал бы».

Ночами, когда машина останавливалась, Обер принялся замерять размеры поршней и цилиндров, диаметр у всех передаточных валов. Вскоре он уже фрезеровал бронзовые вкладыши для подшипников и поршневые кольца. Окончательную доводку Обер проводил на шлифовальном станке, то и дело придирчиво проверяя подгонку деталей прямо по месту. Изготовил он и новые сальники и уплотнители для цилиндров. Затем, когда поступили заказанные главным механиком трубки, наступила очередь конденсатора. Обер собрал его, установил на место и аккуратнейшим образом пропаял все соединения.

Тоттро Клори весьма придирчиво проверил и поршневые кольца, и вкладыши подшипников, и новые сальники и уплотнители цилиндров. Только убедившись в точности работы своего помощника, он дал добро на их установку. На вторую неделю, после того, как заработал конденсатор, как были отрегулированы под повышенное давление все клапана, включая аварийный, после того как были поставлены на место и прошли притирку поршневые кольца и подшипники, главный механик решился, наконец, поднять рабочее давление пара.

Машина смогла работать под увеличенным давлением. Новшества до какой-то степени облегчили работу парового двигателя, но он по-прежнему едва справлялся. Число аварийных остановок из-за высокой нагрузки резко сократилось, но вовсе избежать их не удавалось. Тоттро Клори решил еще раз поговорить с хозяином о покупке новой машины.

Когда после разговора механик вернулся в свою комнатку, расположенную рядом с отсеком, где шумела паровая машина, Обер первым делом обратил внимание на то, что механик выглядит вполне удовлетворенным.

«Ну что, есть деньги на новую машину?» — спросил Обер.

«Теперь есть!» — воодушевленно произнес Тоттро. — «Теперь, когда хозяин дает деньги, надо договориться с Зеккертом. Здесь только он строит паровые машины. Завтра мне с бухгалтером надо подготовить спецификацию и проект договора».

После этого разговора прошло несколько дней и Обер заметил постепенное изменение настроения своего начальника. В совершенно несвойственной ему манере Тоттро Клори стал подолгу просиживать на стуле, уставившись взглядом в пространство. Отложив в сторону масленку и вытерев руки ветошью, Обер подошел к механику и осторожно тронул его за плечо. Тот ничего не сказал, а лишь вздохнул и воздел руки к небу.

«Что случилось, господин Клори?» — обеспокоено произнес Обер. — «Вы сами на себя не похожи!»

«Плохи дела», — чуть помолчав, отозвался тихим безнадежным голосом главный механик. — «Зеккерт заломил непомерную цену. А хозяин не в состоянии добавить…» — Тоттро махнул рукой и снова уставился неподвижным взглядом в пустоту.

«А что если… если привезти с Острова, из метрополии?» — поинтересовался Обер.

«В метрополии, конечно, машину заказать можно. Но перевоз дорог! Да не только в перевозе дело — чтобы сюда паровую машину привезти, нужно казне пошлину платить, и немалую. Так что игра не стоит свеч. Зеккерт все прекрасно рассчитал и держит нас за горло».

«Хотите сумасшедшую идею?» — наклонившись к уху Тоттро Клори, заговорщическим тоном спросил Обер. — «Надо построить машину самим!»

Тоттро чуть оживился, повернулся к Оберу и заинтересованно взглянул на него:

«Ты, паренек, похоже и вправду тронулся».

«Ничуть» — спокойно отпарировал Обер. — «Идея и вправду сумасшедшая, но реализовать ее можно. Всю тонкую механику — золотники, клапаны, паропропускные краны и прочее — могут изготовить наши замковые мастера. Дело конечно, для них непривычное, но ведь и у Зеккерта все это обычные люди делают. Зря я, что ли, у него столько чернорабочим маялся? Я, пока там работал, хорошенько пригляделся, как все это мастерить. Цилиндры и поршни можно сделать здесь, на оружейном, в артиллерийском цеху. Там и станки, и мастера для такой работы в самый раз. Латунные трубки мы купим. Лист мы делаем свой — на прокатном заводе. Что остается? — Нужны клепальщики, чтобы сделать котел. Да, еще топка. Литейка у нас тоже есть, печное литье мы сами изготовим. Вот и все! Чего же тут невыполнимого?» — напористо затараторил Обер.

«А чертежи? Да и кто из наших знает, как ее надо делать, эту паровую машину? Из книжек-то можно много вычитать, да только одно дело — прочитать, а инако — самому смастерить» — начал возражать главный механик.

Обер внутренне торжествовал. Спор перешел в конкретное русло, в обсуждение деталей. Не прошло и часа, как Тоттро пообещал переговорить с хозяином.

«Вы скажите ему, что я своей головой ручаюсь — за месяц машина будет построена! И обойдется она едва ли не втрое дешевле, чем Зеккерт заломил. Тем более, что живых денег потратить придется и того меньше» — напутствовал напоследок своего начальника Обер.

Обер Грайс не знал, как развивался разговор у главного механика с хозяином, но Тоттро появился в своей конторке, вытирая платком обильный пот со лба и шеи.

«Ты, шельмец, своего добился» — недовольным голосом пробурчал он Оберу, суетливо пододвинувшему ему стул. — «Но своей головой буду отвечать я, а не ты. С меня хозяин голову снимет, ежели что!» — главный механик сорвался на повышенный тон.

«Не снимет» — спокойно отозвался Обер. — «Я уже спецификацию на детали подготовил, расписал, сколько нужно людей, мастеров, какие станки, инструмент, материалы, в какие сроки. И некоторые чертежи уже готовы».

Обер Грайс не стал рассказывать своему начальнику, чего стоила ему вся эта подготовительная работа. К чему жаловаться на долгие вечера, когда он засиживался заполночь у стола, на котором были разбросаны листы бумаги, чертежные принадлежности, книги по механике, и стояло его портативное устройство обработки и хранения информации. Он решил делать паровую машину по уже существующим образцам, без особых новаций в конструкции, но исполнить ее как следует, выжав из этого примитивного устройства все, что возможно. Вот и пришлось рассчитывать оптимальную форму топки, конфигурацию котла, подбирать режимы работы конденсатора…

В тот же день Обер, назначенный мастером на новый участок, где должна была возводиться паровая машина, уже с головой ушел в работу, подбирая рабочих, распределяя заказы на материалы, роясь на складе в поисках необходимого, договариваясь об использовании нужных станков.

Через неделю с небольшим машина начала обретать первые зримые контуры. Литейка изготовила топку, колосники и заслонки, отлила заготовки для шатунов. К этому времени был уже сложен фундамент и заметно поднялись кирпичные стены пристройки к цеху, где предстояло смонтировать новую паровую машину. Почти готов был и угольный бункер. После того, как здоровенная «печка» была перетащена на катках к месту установки и зацементирована в фундамент, наступила очередь парового котла.

В помещении, которое уже подводили под крышу, стоял неумолчный гул от работы клепальщиков, которых пришлось нанимать на стороне. В порту, куда прибывали все новые партии иммигрантов, зазывалы, посланные Обером, смогли отыскать в толпе приезжающих четырех клепальщиков. Хороший сдельный заработок и премия, обещанная за окончание работы точно в срок, надежно подогревали их усердие. Правда, один из них, получив первые деньги на руки, тут же запил, но оставшиеся трое держали хороший темп и Обер не стал слишком беспокоиться по поводу возможных задержек.

Лист за листом приклепывался друг к другу и котел приобретал законченный вид. Тем временем оружейники заканчивали расточку цилиндров, изготовление золотников, кранов, поршней, бронзовых втулок-подшипников. Выданные литейкой заготовки шатунов, колес, главного раздаточного вала проходили окончательную обработку на токарных, строгальных и фрезерных станках. На них же шла обработка колес зубчатой передачи. Была закончена кирпичная кладка вокруг печи и над цехом поднялась дымовая труба.

Обер поспевал везде, стремясь не выпустить из-под контроля сроки и качество выполнения работ. Но в общем все шло на удивление гладко. Дисциплина в фирме Далуса была поставлена жестко, исполнение заказов не срывалось, брак, если и случался, тут же и переделывался.

Наконец, поступили и заказанные на другом заводе трубки для конденсаторного устройства. Монтаж машины подходил к концу. Подходили к концу и отпущенный месяц, и деньги, отпущенные по смете, подготовленной самим Обером. Тоттро Клори, не меньше Обера озабоченный судьбой этой затеи, немало помогал своему протеже. Обер довольно быстро сообразил, что если бы не авторитет главного механика, которого на оружейном заводе знали и уважали все, — от хозяина до разнорабочего, — то вряд ли была бы достигнута так радовавшая Обера гладкость в выполнении его заказов.

За два дня до окончания намеченного срока, когда уже кончалась рабочая смена, Обер приступил к испытаниям машины. Открыв кран на трубе подведенного к машине отводка от водонапорной башни, он стал наполнять котел водой, следя за водомерным стеклом. Когда эта операция была завершена, он обошел котел вокруг. Течей нигде не было заметно. Не удовольствовавшись этим. Обер зажег небольшой факел из пакли и, протиснувшись в топку, осмотрел котел снизу. Вроде бы все в порядке.

Выбравшись из топки, Обер подошел к угольному бункеру, заполненному накануне, открыл вделанную в его стенку дверцу и стал лопатой подгребать уголь на наклонный лоток, по которому уголь ссыпался прямо к заслонке топки парового котла. Открыв заслонку, Обер накидал на колосники щепы, оставшейся после работы строителей, мастеривших стропила крыши, затем бросил несколько лопат угля. Спустившись по кирпичным ступенькам на цементный пол, Обер открыл заслонку поддувала и, воспользовавшись еще раз своим импровизированным факелом из пакли, поджег щепу. Пламя занялось сначала как бы нехотя, потом весело загудело. «Тяга хорошая» — отметил про себя Обер.

Вскоре занялся и уголь. Подбросив еще несколько лопат, Обер ушел за перегородку, где у него стоял топчан для отдыха, стул и стол, заваленный инструментами, чертежами и разными бумагами. Не успел он пристроиться отдохнуть, как дверь отворилась и в каморку за перегородкой вошел Тоттро Клори. Главный механик посмотрел на Обера Грайса и, улыбаясь, произнес:

«Я-то думал, ты уже домой направился, а потом смотрю — тебя нет, а в топке огонь полыхает. Решил машину потихоньку сам проверить? Смотри, не упусти! За давлением надо следить» — назидательно закончил он.

Обер поднялся и присел на топчане. — «Садитесь на стул, господин Клори. Я только развел огонь в топке. Рабочее давление будет не раньше, чем минут через сорок. Вот угольку скоро надо будет подбросить. Будьте так добры, скажите, сколько сейчас на ваших часах?»

Главный механик втайне гордился своими серебряными часами на серебряной же цепочке. Жалованье его было достаточным для того, чтобы он сам мог купить себе часы, но эти достались ему в подарок от самого прежнего хозяина завода, который приходился дядей нынешнему молодому хозяину. С достоинством вынув часы из жилетного кармана, он отщелкнул крышку, и держа часы чуть на отлете (зрение уже начинало подводить), размеренно вымолвил:

«Девятнадцать часов, сорок минут». Через полчаса Обер и Тоттро стояли у машины, в топке которой мощно и ровно гудело пламя. Оба они не отрываясь смотрели на примитивный манометр — вертикальный цилиндр с тяжелым поршнем, к которому была приделана латунная стрелка с выкрашенным ярко-красной краской кончиком, раздражающе медленно ползшая вверх по латунной же шкале с делениями, отполированной до блеска.

«Похоже, пора…» — неуверенным голосом заговорил главный механик.

«Слушаюсь» — отозвался Обер и взялся за деревянную рукоять паровыпускного крана. Пар зашипел, проходя через кран, золотник, цилиндр. Поршень, блестя свежей смазкой, неуверенно начал выползать из цилиндра, толкая шатун и поворачивая массивное колесо маховика. Вот он вышел на всю длину хода, золотник перекрыл поступление пара в цилиндр и одновременно открылся выпускной клапан, направляя пар в конденсаторное устройство. В это время пришел в движение второй поршень, заставляя маховик поворачиваться дальше и возвращать первый поршень в исходное положение. Затем пар начал снова толкать первый поршень и так, сменяя друг друга, поршни все быстрее задвигались взад-вперед, заставляя все быстрее вращаться маховик. Передаточный механизм оставался неподвижным — надо было отсоединить главный распределительный вал от старой паровой машины и подключить его к новой. Двое загодя вызванных Обером рабочих уже сидели в цеху, дожидаясь его команды…

На следующий день хозяин завода (а точнее говоря — главный управляющий, которого тем не менее все звали хозяином, поскольку настоящий хозяин, Далус-отец, проживал в метрополии Великой Унии, на острове Ульпия, и до него было далеко, как до Господа Бога), молодой Лойн Далус получил красиво написанное на хорошей бумаге приглашение на торжественный пуск новой паровой машины.

Помещение, где была установлена паровая машина, сияло свежей краской и лаком. Сама машина тоже стояла чистенькая, не успевшая прокоптиться. Ее стальные, латунные и бронзовые части блестели, на подвижных деталях были нанесены ярко-красные полосы, трубопроводы с водой были выкрашены в синий цвет, паропроводы — в желтый. Перила широкой площадки, опоясывавшей машину на уровне человеческого роста, были украшены, по зимнему времени, не цветами, а гирляндами из веток какого-то вечнозеленого растения, перевитыми яркими лентами. Вокруг толпились свободные от смены рабочие, участвовавшие в строительстве машины, мастера, кое-кто из конторских и администрации. Почетное место на площадке рядом с машиной занимал Лойн Далус. Рядом с ним важно стоял главный механик, то и дело терявший свою важность и с улыбкой тискавший за плечи Обера Грайса.

Гудение пламени, бушевавшего в топке машины, заглушалось шумом голосов. Первым слово взял хозяин:

«Ну что сказать?» — начал он, не скрывая своего удовлетворения. — «Мы утерли нос Зеккерту. Молодцы! Я доволен. Я, не побоюсь сказать, чертовски доволен! А посему — из своих средств я выделяю на премии всем участникам строительства этой новой машины полсотни золотых квинталов!»

Эта краткая речь была встречена громкими криками приветствия. Затем, когда шум восторгов смолк, слово взял Тоттро Клори:

«Наш хозяин, господин Далус, верно сказал — молодцы! Можем, значит, работать, если захотим. Сделали все в срок, не подвели старика. И сделали без брака. А ведь дело-то было для всех нас новое. Потому искренне говорю всем: спасибо! Главная же моя благодарность господину Лойну Далусу, поверившему в наши силы, и давшему нам возможность совершить это дело. Ура хозяину!» — Тоттро Клори взмахнул рукой, подобно дирижеру, и сотни полторы глоток дружно подхватили — «Ура-а-а!»

Когда «ура» смолкло, Тоттро Клори продолжил: — «А еще не могу не похвалить своего помощника, нового нашего мастера Обера Грайса. Толковый парень, и руки у него на месте. Почитай, эта машина — наполовину его заслуга. Ну, конечно, и все прочие постарались в меру сил. Еще раз спасибо. Теперь пусть Обер Грайс скажет. Имеет право» — и с этими словами Тоттро Клори подтолкнул своего помощника вперед.

«Прежде всего», — начал Обер Грайс, — «хочу сердечно поблагодарить хозяина нашего, господина Далуса, за теплые слова и за поддержку» — и Обер поклонился в сторону Лойна Далуса. — «Большая благодарность и главному механику. Без него, без его большого опыта, без его заслуженного авторитета невозможно было бы организовать такое сложное дело» — Обер, отступя на шаг, слегка поклонился и в сторону главного механика. — «Вот нас тут хозяин похвалил: утерли нос Зеккерту. А почему? Что, может капиталу у нашего хозяина больше? Да вроде нет. Может, секреты он какие знает? Тоже вроде бы нет. Может, ему власти какую поддержку дают? Не похоже. Так в чем же дело?» — Обер Грайс с хитроватой улыбкой обвел всех собравшихся взглядом и продолжил:

«Да дело в нашем хозяине! Он знает, когда идти на деловой риск. Он знает, на кого может положиться. Он собрал на своем заводе дельных мастеровых. Люди, которым хозяин может доверять, и которые верят в хозяина — вот капитал, который есть у Далуса, и которого гораздо меньше у Зеккерта. С нашим хозяином, я уверен, мы еще и не такое сможем сделать! Тройное „ура!“ господину Лойну Далусу!»

Когда тройное «ура» отзвучало, Обер Грайс бросил быстрый взгляд на главного механика. Тоттро Клори откашлялся и торжественно произнес:

«А сейчас наступает главный торжественный момент, ради которого мы собрались здесь. Наступает минута, года наш хозяин собственной рукой приведет в движение новую паровую машину, которая позволит нам увеличить выработку и поднять доходы фирмы, а вместе с этим — и наши заработки. Прошу, господин Далус!» — и с этими словами главный механик подвел Лойна Далуса к большой деревянной рукояти паровыпускного крана, блестевшей свежим, едва успевшим просохнуть лаком.

Через несколько минут маховик уже быстро вращался, мельтешили шатуны, распределительный вал был готов передать энергию вращения станкам.

«Прошу всех в цех» — стремясь сохранять торжественность в голосе, Тоттро Клори широким жестом пригласил собравшихся к выходу, украдкой глянув на часы. Когда большинство участников церемонии вошло в ворота цеха, заводской гудок возвестил о начале смены. Один за другим начали включаться станки и их гудение заполнило собою цех. Вот уже с заготовок начала состругиваться первая стружка, синеватыми спиралями падая на пол.

«Работает, ведь работает же!» — не выдержав, с мальчишеским восторгом в голосе воскликнул главный механик. Лойн Далус тоже был готов подпрыгнуть от удовольствия, но сдержался и лишь широко улыбнулся главному механику. Ему было от чего радоваться. От той суммы, которую он с превеликим трудом наскреб на покупку паровой машины, с учетом всех непредвиденных расходов, всех премиальных, удалось сэкономить без малого треть! Да еще и этот Зеккерт остался с носом. Теперь, пожалуй, при случае можно будет самим брать подряды на строительство паровых машин!

На сем торжества были закончены, и все их участники стали расходиться. Обер Грайс осторожно тронул за руку Лойна Далуса.

«Прошу прощения, хозяин. В честь успешного завершения работы над новой машиной мне пришла в голову мысль сделать вам подарок. Я ведь работал и оружейным мастером, еще там, на Старых Землях. Не откажите, соблаговолите принять меня через две недели — аккурат подарок будет готов. Пусть секретарь занесет меня в список на прием» — Обер Грайс просительно посмотрел на главного управляющего,

Лойн Далус был в хорошем расположении духа. Да и зачем отказываться от подарка? Просто любопытно будет посмотреть, чем таким его собирается удивить этот мастеровой.

«Так и быть», — снисходительно вымолвил он и обратился к своему секретарю, — «черкни-ка там в своем блокноте через неделю, на среду, на утро, что…» — он запнулся на минуту, — «как там тебя?»

«Обер Грайс, мастер участка главного механика, господин» — с готовностью подсказал Обер.

«…Что мастер Обер Грайс имеет пять минут для приема по личному делу» — закончил Лойн Далус фразу.

Глава 3

В строго назначенное время Обер Грайс сидел в приемной главного управляющего с большим новеньким кожаным футляром на коленях. Секретарь бросил на скромно одетого посетителя презрительный взгляд. Но управляющий сейчас был свободен, команды никого к нему не впускать не давал. Пожав плечами, секретарь заглянул в журнал записи посетителей.

«А-а, мастер Обер Грайс» — бросив взгляд на кожаный футляр, секретарь слегка иронически добавил — «с подарком». — Немного помедлив, он важно вымолвил:

«Господин главный управляющий примет вас. Но запомните — пять минут, не больше!». Секретарь встал, приоткрыл дверь в кабинет и полувопросительным-полуутвердительным тоном произнес:

«Мастер Обер Грайс, господин Далус». — Получив, видимо, в ответ подтверждающий кивок, он пошире распахнул дверь и, направляясь на свое место, бросил:

«Заходите!»

После обязательных церемонных приветствий Обер Грайс неожиданно сухим тоном спросил:

«Прежде чем вручить вам обещанный подарок, я хотел бы получить ваше соизволение задать вам неприятный вопрос… и получить на него откровенный ответ».

Лойн Далус удивленно вскинул брови. Не услышав немедленного прямого отказа, Обер продолжал:

«За последние два года сбыт нашей основной продукции — кремневого ружья — практически не вырос. За те же два года себестоимость производства ружья практически не снизилась. Так есть ли у завода возможность расширить сбыт или понизить себестоимость?»

«Пожалуй, что нет», — озадаченно откликнулся Лойн Далус, — «если только не получить заказа от армии…»

«Но его скорее всего получит Варлан» — быстро парировал Обер.

«Да, это так. Но тебе не кажется, что ты лезешь не в свое дело?» — сурово прищурился Далус-младший.

Не отвечая на этот вопрос, Обер поставил на стол футляр и, со словами — «А вот теперь настало время вручить вам мой подарок» — щелкнул медными замочками и откинул крышку. Там, в темно-синем бархате, лежало ружье с простым вороненым стволом и тоненькой золотой насечкой у замка, с темным, хорошо полированным прикладом, украшенным затейливой инкрустацией, и ложем с необычной резьбой.

Лойн Далус с любопытством разглядывал оружие, сразу привлекшее его тщательностью отделки. Вскоре он обратил внимание и на необычность конструкции.

«А где же тут полочка у запальника?» — спросил он, взяв ружье в руки и внимательно осмотрев замок. — «И как тут крепить кремень?»

Обер Грайс чуть усмехнулся самыми уголками рта:

«В том-то и дело, что ни полочка, ни кремень этому ружью не нужны» — он поставил на стол большую деревянную шкатулку из полированного дерева и раскрыл ее. Бумажные патроны, лежавшие в коробке, не представляли собой, на первый взгляд, ничего необычного. А вот назначение россыпи латунных колпачков, тускло блестевших в одном из отделений шкатулки, было Далусу-младшему неясно.

«Смотрите», — Обер Грайс взял из рук Далуса ружье, — «вот сюда одевается латунный колпачок, — пистон, — затем обычным порядком скусывается патрон, загоняется в ствол, — и ружье к выстрелу готово. Дробь или пуля уже там, в патроне, вместе с пороховым зарядом. Кремень не нужен — ударом курка воспламеняется гремучая ртуть в пистоне, она поджигает пороховой заряд и происходит выстрел».

«Интересно», — качнул головой Лойн Далус, — «и что же ты от меня хочешь?»

«Я? От вас? Ничего» — ответил Обер. — «Хотеть или не хотеть чего-то можете только вы сами. Я же только даю пояснения». — И он продолжил:

«Как видите, полочку и запальное отверстие заменил маленький шпенек с просверленным каналом. На него насаживается пистон. Ударный замок — без кремня, и располагается он не сбоку от ствола, а сразу за казенным срезом. Меньше риска зацепиться и сделать случайный выстрел. Можно поставить и предохранительную защелку. Самое главное — темп стрельбы возрастает в полтора раза!»

«Та-а-к», — нараспев произнес главный управляющий, — «ты ведь неспроста мне достоинства своего ружья расхваливаешь. Небось хочешь, чтобы я взялся за его производство?»

«Я ничего не хочу» — повторил Обер Грайс. — «Я лишь показываю вам ружье. Захотите вы, в конечном счете, чего-нибудь или нет — это целиком ваше дело. Вы — хозяин, вам — решать. Мое дело — дать объяснения» — с этими словами Обер взял лежавшую в футляре тетрадь в коленкоровом переплете и протянул ее Далусу-младшему:

«Вот здесь вся спецификация, калькуляция себестоимости, расчет окупаемости производства. Вкратце — издержки производства ружья ниже, чем у нынешнего образца, на шесть с половиной процентов. Сложнее с боеприпасами — один выстрел обойдется дороже на девятнадцать процентов. Если объем продаж нового ружья будет держаться на том же уровне, что и нынешнего, переход на новое ружье окупится всего за четыре месяца. К слову сказать, у нас на складе запас ружей — больше, чем на три месяца торговли» — Обер Грайс замолчал и в упор посмотрел на Лойна Далуса.

«Да ты, шельмец, уже все рассчитал!» — саркастически усмехнулся главный управляющий. — «И откуда у простого мастера все эти сведения и познания?»

«Не скрою: я честолюбив. Я хочу, чтобы фирма, в которой я служу, добилась большего — и, конечно, чтобы и я вместе с фирмой добился большего, чем сейчас. Для этого, конечно, нужны знания. И я этих знаний добиваюсь» — спокойно сказал Обер.

«Ладно уж, ступай! Я подумаю, что с этим делать» — махнул рукой Лойн Далус. И добавил: «А за подарок, в любом случае, — спасибо».

Обер поклонился, направился к двери, потом обернулся и быстро произнес:

«Да, чуть не забыл: ходят слухи, что в будущем году Провинциальный легион будет размещать заказ на большую партию ружей. Интересно, сможем ли мы натянуть нос Варлану, как мы только что утерли его Зеккерту?».

Через несколько дней Лойн Далус сам вызвал к себе Обера Грайса. Едва тот успел поздороваться, войдя в кабинет, как главный управляющий выпалил фразу:

«Кто не рискует, тот не выигрывает!» — и добавил — «А поэтому я решил рискнуть. Мы переведем вторую смену на изготовление новых ружей и выпустим пробную партию в шестьсот штук. Я прикинул: даже при полном провале с этим ружьем такая партия нас не разорит… Кстати, как ты думаешь назвать его?»

Обер Грайс ни секунды не задумался над ответом:

«Ружье Далуса с ударным замком. И мы с ним не провалимся».

«Ты так уверен?» — скептически покачал головой Далус-младший.

«Уверен. Чтобы ружье хорошо пошло, нужно снизить цену на десять процентов по сравнению с кремневым ружьем. Чтобы самый массовый покупатель — переселенцы — брали это ружье, нужно, чтобы в самой захудалой оружейной лавке они всегда могли купить коробку пистонов к нему. А дальше ружье будет говорить само за себя. Да, не мешало бы фирме оформить королевскую привилегию на изготовление пистонного ружья с ударным замком. А то как бы нас кто не объехал на кривой в этом деле…»

«Я смотрю, ты на все сто уверен в успехе» — снова недоверчиво покачал головой Лойн Далус. — «Как бы то ни было, попробуем рискнуть».

«Тогда я просил бы вашего соизволения самому поработать агентом по продаже. С производством, думаю, больших хлопот не будет. Ведь то ружье, что я вам подарил, сделали самые обычные рабочие на нашем заводе — за мной была только отделка». — Обер Грайс немножко слукавил, но он и в самом деле не предвидел никаких особых сложностей с освоением нового ружья.

Так оно и было. Вскоре первые «ружья Далуса» после контрольных стрельб уже упаковывались в ящики, а небольшой участок, организованный Обером, штамповал латунные колпачки и снаряжал их гремучей ртутью.

Однако сбыт новых ружей шел туго. Покупателей, несмотря на пониженную цену, отпугивала новизна ружей, а также опасение, что на новых осваиваемых землях трудновато будет раздобыть пистоны для этого ружья. Обер Грайс целыми днями уламывал оружейных торговцев, особенно тех, что вели свои дела в новых необжитых краях, взять на продажу несколько новых ружей и боеприпасы для них. Хотя худшие опасения не сбылись и за месяц торговли уже больше полусотни ружей было продано, кремневых ружей было продано за тот же срок вдвое больше.

Чтобы переломить ход событий, Обер Грайс решил двинуться вглубь страны с большим караваном, захватив с собой почти все новые ружья — больше четырехсот штук. Там, в краю переселенцев, где ружье было среди предметов первой необходимости, он надеялся доказать преимущества нового оружия.

Красноречие Обера, подкрепляемое демонстрацией скоростной стрельбы из нового ружья, смогло, однако, убедить очень немногих переселенцев. Из двух сотен потенциальных покупателей лишь четверо соблазнились новинкой. После того, как Обер израсходовал немало зарядов, виртуозно демонстрируя необычно высокий темп и высокую меткость стрельбы, добавилось еще двое покупателей, один из которых, правда, купил целых три ружья. Остальные предпочитали покупать самые плохонькие кремневки, но не решались взять необычную модель.

Стремясь как-то подтолкнуть консервативных переселенцев, Обер во всеуслышание заявил:

«Первые пять ружей отдаю за половинную цену, а в придачу даю бесплатно коробку с пистонами и зарядами!»

На этот призыв откликнулось ровно пять покупателей из числа тех, кому даже старенькое полуразвалившееся фитильное ружье купить было трудновато. Но этим весь успех был исчерпан.

Караван продолжал продвигаться вглубь страны и достиг лесостепной зоны. На каждой стоянке Обер выносил ящик патронов и обучал владельцев пистонного ружья навыкам обращения с ним. Многие переселенцы с любопытством наблюдали за этими занятиями, некоторые просили дать им разок стрельнуть из нового ружья, но и это прибавило в конце концов лишь одного покупателя. Обер после долгих уговоров сразил его предложением:

«Если ружье не понравится — верну тебе за него сполна все уплаченные деньги!»

В один из жарких солнечных дней несколько верховых, ехавших поодаль дороги, на которой поднимала пыль кавалькада фургонов и телег, вдруг разом повернули лошадей и поспешили обратно к каравану.

«Степняки, степняки!» — раздались тревожные возгласы. Действительно, на далеких зеленых холмах мелькали маленькие фигурки всадников. Около полудня по каравану вновь пронесся тревожный крик — «Степняки!». — И сразу вслед за этим — «Повозки в круг!». Караван остановился, но находившиеся в голове и хвосте колонны стали заворачивать свои повозки, повинуясь громким приказам верховых, сопровождаемым изощренными ругательствами. Постепенно телеги и фургоны образовали нечто вроде вытянутого овала.

Владельцы новых ружей как-то сами собой почти все прибились к Оберу Грайсу. Он, не раздумывая, взял на себя командование над этой группой человек в двадцать. Открыв ящик с ружьями, он крикнул:

«Быстро, раздайте ружья и патроны женщинам и ребятам постарше! Покажите, как заряжать! После выстрела бросайте им свое ружье, взамен хватайте заряженное! Мы отобьемся, если будем палить по степнякам без передышки!»

Плотная масса всадников, налетавшая на голову каравана, внезапно повернула и понеслась вдоль него, на скаку осыпая переселенцев стрелами. Послышались частые выстрелы и крики раненых. У нападавших, к счастью, почти не было ружей. Несколько всадников упало, но видно было, что и стрелы находят свои жертвы. Так повторилось несколько раз.

У поселенцев уже появилась надежда, что степняки так и не решатся на рукопашную, но тут всадники развернулись широким фронтом и все одновременно ринулись на караван.

«Теперь не отвернут» — понял Обер. Он поднял руку:

«Стрелять только по моей команде! Целиться верней! До полусотни шагов бейте по лошадям, ближе — цельтесь во всадников! Стрелять залпом по моей команде!» — Он оглядел свой импровизированный отряд, занявший позиции за повозками. — «Сменные ружья заряжены? Отлично! Без нужды не высовываться, стрелять лучше с упора, а не с рук!»

Обер вновь поглядел в поле. Лавина степняков приближалась. Со стороны каравана раздались нестройные выстрелы. Обер еще раз предупреждающе крикнул:

«Без команды не стрелять!» Когда до степняков осталось меньше сотни шагов он, наконец, подал команду:

«По лошадям, залпом, огонь!» — «Второй залп — огонь!» — «Залпом — огонь!..»

Залпы получились не вполне слитные, но кони со всадниками то и дело падали в высокую пыльную траву. Посвист стрел, слышимый в перерывах между залпами, вызывал неприятный холодок. Степняки уже достигли каравана, в воздухе замелькали тяжелые сабли, крики стали громче и пронзительнее, а выстрелы — реже. Два десятка мужчин, собравшихся вокруг Обера, уже беспорядочно, без команды, били в упор, подхватывая на лету ружья, перезаряжаемые их домочадцами. Беспрерывная пальба из пистонных ружей отогнала всадников к голове каравана, где добыча казалась не такой кусачей.

Но бой продолжался и там. Переселенцев было много, они отбивались топорами и прикладами, некоторые, у кого было по несколько ружей, еще стреляли, принимая заряженное оружие из рук жен или детей. Стреляли также и десятка два верховых, занявших позиции за караваном — степняки нападали с одной стороны.

«Кто здесь мужчины — за мной!» — крикнул Обер. Соскочив с повозки, он припал на колено, прицелился и послал пулю в сумятицу всадников у головы каравана. За ним последовали и другие. Некоторые остались внутри круга повозок, но тоже стали смещаться перебежками к голове каравана. Женщины и подростки следовали за ними, перетаскивая коробки с патронами. Обер, в отличие от большинства владельцев пистонных ружей, сам перезаряжал свое оружие, но делал это столь сноровисто, что почти не проигрывал в темпе стрельбы. Он вытаскивал из патронташа на поясе патрон, скусывал его, одним ударом шомпола загонял в ствол, взводил курок, сбрасывал использованный пистон, насаживал новый, прицеливался…

Степняки, увлеченные схваткой, не сразу поняли, откуда взялся плотный ружейный огонь, который вели им во фланг поселенцы, сгруппировавшиеся вокруг Обера Грайса. Однако они довольно быстро оценили неблагоприятные стороны складывающейся ситуации — урон среди нападавших заметно вырос. Не прошло и четверти часа, как степняки стали поворачивать коней и уходить прочь от места боя.

Еще семь ружей, взамен разбитых в стычке, купили у Обера тут же, в караване. По прибытии в Форт-Сагга, когда слухи о стычке со степняками и новом ружье, которое стреляет быстрее прежних, разошлись среди переселенцев, прибавка к продажам новых ружей составила четыре штуки. Если бы Обер имел возможность разослать энергичных людей, подобных себе, по всем новым территориям, то сбыт уже в ближайшие недели был бы налажен. Но пока до массового спроса на новые ружья было далеко.

Привезенную им партию ружей Обер разместил на складе в Форт-Лаи — крупнейшем поселке (или городке), лежавшем на одном из главных путей переселенцев. Теперь этот склад мог обеспечивать торговлю новыми ружьями в окрестных поселениях в течение нескольких недель. Но вскоре этот склад опустел при драматических обстоятельствах.

Когда Обер собрался совершить очередной коммерческий вояж из Форт-Лаи, он обнаружил ворота городка закрытыми. У ворот стоял патруль с примкнутыми штыками.

«Что случилось?» — обратился Обер к всаднику с нашивками офицера. Тот досадливо махнул рукой в белой перчатке:

«Не советую вам куда-либо отправляться. Впрочем, и здесь оставаться не лучше. Степняки скоро все наши головы посадят на колья вокруг Форт-Лаи».

«Так что же случилось?» — настаивал Обер на своем вопросе.

«Они собрали здесь десятки своих шаек. Тысячи всадников! Несколько небольших поселений уже вырезали…»

«А где же королевские войска?» — удивился Обер.

«Я посылаю уже третье донесение. Ответа не было. На последнее пришел форменный выговор — у меня, видите ли, огромный гарнизон, тут, видите ли, и одному эскадрону делать нечего! Посадить бы того штабного крючка, что сочинял эту бумажку, на мое место!» — Офицер в досаде даже сплюнул, потом заговорил спокойнее:

«Подкреплений нам, похоже, не дадут. Все королевские войска сейчас на южной границе — война! А пока они там дерутся с гвардейцами кесаря-регента, нас тут скоро живьем поджарят. И какой толк нам воевать с Королевством Проливов на юге? Ну зачем нам сдались их леса? Там ведь кроме лесов и нет ничего!» — офицер снова махнул рукой и замолчал.

Ночью вокруг поселка, вселяя ужас в его жителей, заколебались многочисленные огни костров. Утром Обер разыскал офицера:

«Сколько у вас людей?» — спросил он без обиняков. Офицер посмотрел на него несколько подозрительно, но все же нехотя ответил после минутного раздумья:

«Эскадрон кавалерии, две роты пехоты». — И с горечью добавил — «И это самый большой гарнизон в округе!». — На лице его появилась кривая усмешка.

«А сколько всего людей в Форт-Лаи может носить оружие?» — не унимался Обер Грайс. Офицер взглянул на него с удивлением, но и на этот раз ответил:

«Ну, тысячи две — две с половиной. Но какие из них вояки! К тому же едва ли у них найдется больше пяти сотен годных ружей. Да и что за ружья? Барахло! Из них даже кролика на поле подстрелить — проблема».

Оба собеседника на какое-то время замолчали. Офицер прислонился к коновязи и уныло рассматривал свои вычищенные, но уже успевшие покрыться налетом пыли сапоги. Обер глядел на него и соображал:

«Из города, видимо, не уйти — степняки перехватят. В городе отсиживаться — того и гляди, всех вырежут…»

Обер прервал молчание:

«А как-нибудь миром уладить нельзя?».

Офицер, не поднимая головы, пробормотал:

«Какое там. Поселенцы сожгли одно их стойбище у реки Илгон. Теперь их вождь Магду призывает истребить всех иноземных демонов».

«Неужели они все же осмелятся напасть на Форт-Лаи?»

«А то нет! Их тут собралось тысяч пять-шесть, если не все десять!»

«А какого же черта вы тогда подпираете здесь коновязь?!» — не сдержался Обер. Офицер вскинул глаза на Обера и зло отпарировал:

«Прикажете выехать во чисто поле и сразить супостата в открытом бою?»

Обер постарался взять себя в руки и примирительным тоном произнес:

«Ладно, признаю, погорячился. Не будем ругаться, давайте лучше познакомимся. Обер Грайс, торговый агент фирмы „Далус и сыновья“». — Обер протянул офицеру руку. Тот не слишком охотно, не снимая перчатки, протянул свою:

«Эйк Риль, лейтенант Провинциального легиона».

«Так вы думаете, нам тут, говоря напрямик, крышка?»

«Очень похоже на то» — мрачно кивнул Эйк Риль.

«И ничего нельзя предпринять?» — продолжал допытываться Обер.

«Удирать уже поздно. А что тут еще предпримешь?»

«Я могу сказать, что!» — со сдерживаемой яростью проговорил Обер Грайс. — «Здесь на складе фирмы „Далус и сыновья“ лежит около полутора тысяч ружей. Из них почти полтыщи — превосходные новые образцы. Под свою собственную ответственность я готов раздать их всем, кто способен держать в руках оружие. Улицы перегородить баррикадами, рвами, кольями, просто канатами. Создать внутреннее кольцо обороны. Пушки здесь есть?»

«Две, да и те старенькие» — отозвался Эйк Риль, явно ошарашенный неожиданным предложением нового знакомого.

«Поставить их напротив ворот. У каждого дома поставить бочки, ведра, лохани с водой, чтобы не дать им сжечь поселок дотла. Надо действовать, черт возьми, ведь они могут напасть в любой момент!»

Офицер пристально посмотрел на Обера. Во взгляде его читалось уважение.

«Что вы смотрите на меня, Эйк? Я не икона, и благодарственные молебны нас не спасут. Берите своих людей, и к складу. Объявите мобилизацию всех мужчин. Ружья выдавайте строго под расписку, зачисляйте поселенцев в отряды, ставьте командирами своих сержантов. Остальных сгоняйте строить баррикады!»

Постепенно городок пришел в движение. Обер обучал сержантов обращению с новыми ружьями, те через пару часов уже сами обучали волонтеров. Поперек улиц забивали колья, копали рвы, натягивали канаты. Из арсенала выкатили две пушечки и поставили их за баррикадой напротив ворот. По всей бревенчатой стене, опоясывавшей поселок, расположились стрелки и наблюдатели. Степняки уже подъезжали под самые стены, время от времени пуская стрелы. У некоторых всадников были видны и ружья. Однако нападения не последовало. Ночь прошла в тревожном ожидании, не принеся ничего нового. А на рассвете, сквозь сморивший его сон, Обер услышал тревожные крики со стен…

Локки не любил вспоминать то, что потом получило название «Побоище при Форт-Лаи». В конце концов, степняки защищали свою землю. А он своими руками готовил их истребление. Сознанием он понимал, что этот вопрос уже предрешен. С ним или без него, но рано или поздно «цивилизованные» переселенцы огнем и пулями докажут, кто сильнее в этом кровавом неравном споре. Жестокие законы истории он отменить не в силах. Да и речь шла о защите своей жизни и жизни тысяч поселенцев, в том числе женщин и детей. Но все равно на душе было гнусно.

…Когда после многих безуспешных атак, отбитых плотным ружейным огнем со стен, степняки все же сумели высадить ворота и ворвались в городок, их встретили залпами из-за баррикад, заборов, из окон домов. Кони спотыкались о протянутые поперек улиц канаты, налетали на вбитые в землю колья. В плотную массу всадников, сгрудившихся в створе ворот, ударили картечью две пушки, затем еще и еще раз. Над поселком плыл сизый пороховой дым. Через час после того, как не осмелившиеся снова ринуться в ворота степняки повернули лошадей, было покончено и с теми, кто первыми успел прорваться в ворота. Проем ворот, разбитые створки которых валялись на земле, был наспех забаррикадирован. С улиц начали убирать трупы людей и лошадей.

Эйк Риль вытер рукавом мундира пот со лба и повернулся к стоящему рядом Оберу:

«Ты совсем не похож на штатского. Отменно стреляешь, не теряешься в бою…» — он не стал договаривать вертевшуюся у него в голове мысль, что без поддержки Обера Грайса всем в этом городке могло придтись очень плохо.

«Сейчас я совсем штатский» — устало промолвил Обер. — «Но на Старых Землях довелось и повоевать. Особенно, когда земля Олеранты, где я служил в юности матросом, восстала против Кесаря-регента. Правда, офицерского чина не выслужил» — Обер чуть заметно улыбнулся, тоже не договаривая те мысли, что проносились у него в сознании. Не станешь же, в самом деле, рассказывать этому лейтенанту про сражение у стен Сегидо, или про то, как повел агму на столицу Великой Империи Ратов…

Оберу оказалось очень сложно отчитаться за итоги своей коммерческой экспедиции. Десятки сломанных и расхищенных ружей — только на этот итог побоища при Форт-Лаи обратило внимание правление отделения фирмы «Далус и сыновья» в провинциях Командора Ильта. Над Обером Грайсом нависла угроза увольнения. Продажа оставшихся у него двадцати восьми золотых монет позволила ему покрыть лишь чуть больше половины убытков, которые правление отнесло на его счет.

«Что вы скажете, если к концу месяца продажа новых ружей увеличится вдвое? Это покроет все убытки в Форт-Лаи, а еще через месяц наши прибыли начнут расти, как никогда!» — пытался убедить Обер Грайс правление. Однако даже защита со стороны Далуса-младшего не заставила правление изменить свою позицию. После долгих споров едва удалось уговорить членов правления отложить окончательное решение об увольнении на четыре недели.

Оберу Грайсу поневоле пришлось развить кипучую деятельность. Работая по ночам, он из своей скудной зарплаты доплачивал мастерам, исправлявшим бракованные заготовки стволов и замков, собственноручно точил ложа и приклады. Зато за две недели было изготовлено полтора десятка штучных ружей нового образца. Офицеры Провинциального легиона, и первым среди них Эйк Риль, издатели и журналисты самых влиятельных газет, руководители аристократического охотничьего клуба — всем им Обер Грайс презентовал красивые ружья с травленым и чеканным узором, с резьбой и инкрустацией по ложу и прикладу.

В газетах появились заметки о побоище в Форт-Лаи, где выставлялся героем лейтенант Риль, но не было забыто и про фирму Далуса.

(Газета «Новый Южный Курьер»)

Еще на месте событий, когда в Форт-Лаи появилась королевская военная комиссия, Оберу пришлось давать перед ней показания, поскольку он оказался одним из считанных приличных людей в этом городке, коих королевские офицеры сочли возможным выслушать. Он дал самые лестные отзывы о твердости, с которой лейтенант Эйк Риль исполнил свой воинский долг, особо упирая на осуществленное лейтенантом быстрое и эффективное разоружение вооруженных поселенцев по окончании боя, и возврат ружей обратно на склад. После этих разъяснений начатое было против Риля дело «О создании беззаконных вооруженных отрядов» было прекращено. В благодарность лейтенант не забывал при удобном случае добрым словом упомянуть о «ружье Далуса».

Как и надеялся Обер Грайс, продажа новых ружей начала расти и вскоре вопрос об его увольнении отпал сам собой. Более того, производство этих ружей все увеличивалось. После первой партии в четыреста штук к концу года было выпущено еще четыреста, а затем вся вторая смена непрерывно была занята их изготовлением. Этот успех укрепил положение Обера и поднял его жалование на целый квинтал в неделю. Осмелев, Обер предложил проложить от завода рельсовый путь в порт и снабдить его паровой тягой. Выслушав предложение Обера, Лойн Далус сразу же заметил:

«Уж паровую-то тягу мы точно не потянем!»

«Потянем», — возразил Обер, — «если организуем дело в две очереди. Сначала тянем рельсовую нитку от сталелитейного и сталепрокатного заводов к оружейному, а от него — в порт. Пускаем вагонетки на конной тяге, как на заводах вашего батюшки на Острове. Рельсовый путь позволить удешевить перевозки по сравнению с гужевыми».

«Ненамного. А вложения потребуются немалые» — заметил Лойн Далус.

«Верно. Но только в том случае, если мы будем возить лишь свои грузы. А фабрикантов, заинтересованных в удешевлении перевозок из порта к своим заводам, немало. Вот, я тут сделал расчет грузооборота, которого надо достичь, чтобы рельсовая дорога окупилась в два года. Это всего лишь втрое больше наших собственных перевозок».

«Даже если и так, то нужны деньги не только на строительство самого пути, но на покупку земельного участка, чтобы довести дорогу до порта. Я же сказал — таких расходов мы не потянем». — Лойн Далус замолчал, давая понять, что разговор на этом можно считать оконченным. Но Обер Грайс не унимался:

«Под покупку земельного участка деньги мог бы ссудить ваш батюшка — это же надежное обеспечение. Половину затрат на рельсовый путь можно покрыть кредитом. А клиентов от ломовиков мы переманим, стоит лишь дать приличную скидку. Более выгодный тариф будет агитировать сам за себя. Кроме того, у нас, как я слышал, есть реальная возможность получить заказы на паровые машины. Если мы будем брать на несколько процентов дешевле Зеккерта, то дело пойдет. Будет дополнительный доход, можно будет подумать и о паровозостроительном цехе…»

Далус младший резко оборвал рассуждения Обера:

«Что толку говорить об этом, если батюшка денег на земельный участок ни под каким видом не даст, да и размер разрешенного кредита мы уже исчерпали. Превысить же его я не могу без разрешения Совета управляющих фирмы. Все, разговор окончен» — Далус жестом показал Оберу на дверь.

Обер не любил находиться в бездействии. Хотя и рутинная работа на заводе занимала немало времени и сил, Обера совершенно не устраивала роль одного из маленьких винтиков в общественном механизме. Он страстно желал быть в постоянном напряжении, реализовывать сумасшедшие проекты, пришпоривающие время, и требующие от него самого максимальной мобилизации всех сил. Когда на него сваливались будни, когда его одолевала рутина повседневного существования этого общества, он начинал обостренно чувствовать свое одиночество, а подчас на него накатывали и мысли о никчемности собственного существования.

В свое «первое пришествие», тогда, в Империи Ратов, ему по большей части не приходилось жаловаться на унылое течение будней. Здесь же он оказался в личине «маленького человека» и подчас изнывал от невозможности постоянно вмешиваться в плавное течение событий, в поток неторопливого времени, текущего куда-то мимо него. Хотя и в Империи Ратов ему доводилось чувствовать свое одиночество, но там он все-таки был окружен людьми, которых он мог в известном смысле назвать близкими. Здесь же он был для кого-то подчиненным, для кого-то — начальником, для кого-то — сослуживцем, для кого-то — соседом… Но близких у него не было — ни друзей, ни возлюбленных. Лишь случайные связи, которым он сам не давал зайти сколько-нибудь далеко.

Шел один месяц за другим. «Ружье Далуса» постепенно завоевывало все новые рынки, в том числе и за пределами Провинций Командора Ильта. Производство старого кремневого ружья было вовсе прекращено. Оружейный завод целиком теперь работал на новую модель. Ее популярности способствовали и выпущенные в продажу простенькие станочки для снаряжения патронов и более сложное устройство для производства капсюлей. Теперь даже небольшая оружейная мастерская могла изготовлять боеприпасы для «ружья Далуса».

Благодаря завязавшимся у Обера Грайса знакомствам среди офицеров Провинциального легиона фирма Далуса получила первый большой казенный заказ — на отливку шестнадцати пушек для легиона. Однако мечта Обера о железнодорожном строительстве пока так и оставалась мечтой. Радовали все-таки подписанные контракты на строительство двух паровых машин. Обер был повышен в ранге до начальника вновь созданного участка, который он надеялся со временем развернуть в паровозостроительный цех. Имевшийся у Обера опыт позволил точно в срок исполнить оба заказа. Авторитет фирмы Далуса рос, росли и ее доходы, но вместе с этим росла и неприязнь со стороны главных конкурентов — Зеккерта и Варлана.

На новые попытки Обера уговорить Далуса младшего все же рискнуть начать строительство железной дороги в порт, тот неизменно отвечал, что Зеккерт и Варлан только и ждут, когда мы споткнемся, а потому нельзя вложить все собственные и заемные средства в железнодорожное дело. Подобный же разговор произошел у Обера Грайса с Лойном Далусом и при подписании контракта еще на одну паровую машину. Во время этого разговора в кабинет управляющего заглянул секретарь и положил на стол несколько конвертов. Далус-младший переменился в лице, выхватил из стопки большой коричневый конверт с сургучными печатями и держал его перед собой в руках, не решаясь вскрыть.

«Это от батюшки» — обеспокоено прошептал он. Наконец, собравшись духом, он сломал печати и развернул конверт. По мере того, как он читал послание, выражение лица у него стало несколько спокойнее. Закончив чтение, Лойн Далус облегченно вздохнул:

«Кажется, Господь внял твоим словам», — с некоторым удивлением произнес Далус-младший, обращаясь к Оберу. — «Отец назначает меня главным управляющим всеми заводами в Провинциях и ставит во главе здешнего отделения фирмы». — Лойн еще раз пробежал глазами письмо и снова повернулся к Оберу:

«На следующий отчетный год отделению выделяется кредитный лимит в 40.000 квинталов в „Торгово-промышленном банке Новых Южных земель“. Это больше, чем я рассчитывал!»

«Теперь мы можем взяться задело» — просто сказал Обер. — «Кроме того, я нашел еще один источник дохода. Это сельхозмашины: плуги, простые и многокорпусные, бороны, сеялки, веялки…»

«Постой», — прервал его Лойн Далус. — «Наладить выпуск этого добра — действительно, дело нехитрое. Но рынок полон, вряд ли мы туда протиснемся со своим товаром».

«Мы предложим дешевле» — пояснил Обер, — «во-первых, за счет замены ряда фрезерованных деталей на штампованные, и, во-вторых, за счет окончательной сборки на месте, в Халласе и в Форт-Лаи. Это позволит сэкономить на перевозке, поскольку везти придется только металлические детали, да и местные мелкие мастерские охотно возьмутся за сборку машин из наших частей. Они уже почти разорены конкуренцией крупных заводов. А мы, поставляя им узлы для сборки, заодно сразу получаем широкую торговую сеть. Конечно, с ними надо будет заключить договора относительно продажных цен готовых изделий. И чтобы торговали ими под нашей маркой».

Прошел еще год. В порт протянулась железная дорога, грузооборот которой рос с каждым месяцем, но пока еще не достигал запланированного. Тем временем настал момент для воплощения вожделенной мечты Лойна Далуса — казенного заказа на ружья для Провинциального легиона.

«Это же сразу тысячи штук» — не раз мечтательно произносил он. Обер сдержанно помалкивал в ответ на эти слова. Он ждал, пока штучные ружья и застолья с офицерами и интендантами из Провинциального легиона сделают свое дело. Заказ на пушки уже принес им немалую выгоду. Наступила и очередь ружей.

Конкурсные испытания на стрельбище «ружье Далуса» выдержало лучше всех. Немалую роль здесь сыграло качество стали, состав и точность дозировки пороховых зарядов. В работе по улучшению всех этих компонентов производства Обер принимал немалое участие. Проявив необходимую настойчивость, он добился, чтобы загодя были заказаны и привезены с Ульпии особо точные станки, позволившие улучшить обработку канала ствола. Благодаря предпринятым усилиям «ружье Далуса» било точнее, дальше, давало меньше осечек.

Все остальные претенденты, включая Варлана, предложили кремневые ружья. Далус был уверен в успехе — в испытаниях его ружье одержало верх, цена предложена на пять процентов ниже, чем у Варлана (основного претендента на заказ). Кроме того, фирма Далуса предлагала бесплатно к каждой партии из двухсот ружей ручной станочек для снаряжения патронов, что позволяло не остаться без боеприпасов, когда иссякнет запас фабричных патронов. Впрочем, Далус рассчитывал, что и пули, и пороховые заряды, и пистоны интендантство также будет закупать у него.

Наконец, Оберу Грайсу явно удалось найти общий язык с офицерами и чиновниками интендантства за бутылкой и за карточным столом.

Несколько дней прошло в томительном ожидании окончательного решения. Когда просочились слухи, что решение передается на усмотрение интендантства королевской гвардии в столице, Далус-младший приуныл. Конечно, срочно было отправлено письмо к отцу с просьбой о содействии в получении заказа, но промышленник Далус немного значил в кругах, приближенных к королевскому двору. Среди гвардейских аристократов промышленник, пусть даже и оружейник, был человеком второго, если не третьего сорта.

Прошло уже несколько месяцев, когда, наконец, Далус узнал о принятом решении. Встретив Обера в коридоре конторы, он с унылым видом проинформировал его:

«Варлан остался с носом»,

«Хорошая новость. Но почему вы не радуетесь, хозяин?» — поинтересовался Обер.

«Потому что Далус тоже остался с носом. Заказ отдан Королевской оружейной мануфактуре, что в метрополии». — Далус-младший помедлил и с неожиданной злостью добавил — «А у них ружья ничем не лучше Варлановских. Зато цену они заломили на пятнадцать процентов выше! Там совсем потеряли совесть… Да что теперь говорить!» — Лойн Далус резко повернулся и пошел в свой кабинет.

Несмотря на упущенный военный заказ, дела фирмы не внушали опасений. Обычные и многокорпусные плуги, многорядные сеялки, косилки и прочие машины для земледельцев шли хорошо, давая немалый доход. Собственное производство пороха было поставлено на промышленную основу, что дало возможность производить боеприпасы от начала до конца. Правда, существенных финансовых выгод это не принесло. Тем не менее фирма уже строила паровозоремонтый завод, и Далус-младший хлопотал королевскую привилегию и лицензию на землеотвод для строительства железной дороги в центр освоенного земледельческого района — до города Халласа.

Обер Грайс был возведен в ранг главного инженера местного отделения фирмы «Далус и сыновья» и стал членом правления. Посреди всех этих известий и хлопот, приятных и не слишком, на Лойна Далуса свалилось известие о смерти главы фирмы, его отца. По завещанию он оставлял своему сыну все отделение фирмы в Провинциях командора Ильта и некоторую толику денежных капиталов. Лойн ходил со скорбным видом, но втайне испытывал удовлетворение — они с отцом недолюбливали друг друга, и хотя Лойн считал отделение в Провинциях своей законной долей, но полной уверенности в решении отца у него не было. На выделение денег он и вовсе не рассчитывал. Однако вскоре по его довольству был нанесен чувствительный удар.

Глава 4

Лойн Далус, только что ставший владельцем трех старых заводов, двух новых и одного строящегося, составлявших основной капитал фирмы «Заводы Далуса в Элиноре» (образованной из отделения фирмы «Далус и сыновья» после смерти Далуса-старшего), пребывал в весьма дурном расположении духа. И виной этому, как ни странно, было именно превращение его в законного владельца нескольких процветающих предприятий. Он нервно ходил по своему кабинету, время от времени бросая взгляды на стоящих перед его столом главного бухгалтера и главного инженера фирмы, и не переставая сыпал проклятиями:

«Чтобы земля разверзлась под этими крючкотворами из королевского казначейства! Придумали грабительский налог на перевод капиталов в Провинции! Они ведь и так содрали с меня три шкуры в виде налога на наследство — и за заводы, и за недвижимость, и за государственные процентные бумаги, и за банковские вклады. Ничего не забыли! И вот теперь, — на тебе! — за то, что я перевожу собственные деньги из метрополии сюда, на счет фирмы, я опять должен платить! Ну куда это годится, скажите пожалуйста? Ведь при таких налогах скоро ни один разумный человек не будет вкладывать капитал в Провинциях!» — Лойн Далус на мгновение остановился и поглядел на своих собеседников (точнее — слушателей, поскольку говорил пока только хозяин). Он, похоже, вовсе и не требовал от них какого-то определенного ответа (или совета) а лишь хотел выплеснуть накопившуюся горечь:

«Лицензия на открытие завода — поборы! На открытие порохового завода надо брать еще и привилегию у военного департамента — еще поборы! Ввозишь селитру для пороха — особая пошлина! Хочешь строить рельсовую дорогу — плати! Батюшка помер — да смилостивится над ним Господь, примерный был улкасанин», — Далус привычным жестом бегло приложил сомкнутые пальцы правой руки ко лбу, груди, а затем к губам, — «опять плати! Скоро самому преставиться будет невозможно, не испросив предварительно лицензию и не заплатив пошлину!»

В комнате повисла тягостная тишина. Обер Грайс давно уже замечал недовольство местных заводчиков, торговцев, фермеров прижимистой финансовой политикой Королевского казначейства, не стеснявшегося многообразные поборы в пользу метрополии. Недовольство росло и среди простолюдинов, которых тоже не обошли разного рода стеснения, больно ударявшие по их и без того тощему карману. Поэтому он позволил себе осторожно прозондировать почву:

«Может быть, наша провинциальная ассамблея обратится с прошением на высочайшее имя о поощрении промыслов и торговли в Южных Провинциях, испросив и смягчение налогового бремени? Я надеюсь, в ассамблее есть здравомыслящие делегаты, на коих можно было бы оказать влияние в благоприятном для нас духе?»

Лойн Далус задумался на минуту, потом медленно проговорил:

«Пожалуй, такие люди найдутся. Но, предположим, ассамблея даже примет подобное прошение. Будет ли из этого какой-то толк? Не верю я что-то, что казначейство будет обращать внимание на этакие прошения».

Обер Грайс не отступал:

«Возможно, вы и правы. Но если такого рода прошения поступят не только от провинции Квелато, но ото всех Провинций командора Ильта? А если к нам присоединятся все Южные Провинции?» — Обер Грайс говорил с молодой горячностью, пристально глядя в лицо Далусу. Переведя на мгновение дух, он продолжал:

«Вы меня извините, я вам по простонародному скажу: на терпеливых воду возят. Коли не молчать, а надоедать прошениями — и в казначейство, и в Национальное Собрание, и на высочайшее имя, — то, может быть, какую толику поборов с нас и скостят».

Главный бухгалтер сохранял молчание. Не в его правилах было касаться политических вопросов. Тертый жизнью, он давно усвоил, что политические дебаты — развлечение аристократии, а простому человеку в такие дела лучше и близко не соваться. Молчал некоторое время и Лойн Далус. Потом размеренным спокойным голосом произнес:

«Пустой разговор. Ты же не можешь заставить все Провинциальные ассамблеи поставить под сомнение политику Королевского казначейства. Так что нечего зря и говорить об этом. Все, забудем. Вы оба свободны».

Однако этот разговор имел продолжение. Уже на следующий день Лойн Далус сам заглянул в комнатку главного инженера в конторе фирмы и тихим голосом, оглянувшись на дверь, сказал Оберу Грайсу:

«Возвращаясь к нашему вчерашнему разговору… В пятницу вечером я ужинаю в городе, в ресторане „Эксельсиор“. Пойдешь со мной, там я познакомлю тебя кое с кем полезным. Раз уж ты сам завел разговор об этих делах, ты ими и займешься». — И добавил — «Приличный костюм-то у тебя найдется? Фрак, в общем-то, необязателен, но учти — провожают, может быть, и по уму, а вот встречают, точно, по одежке. А там, куда мы идем — особенно».

«На первый раз возьму напрокат. Потом куплю, если это дело — надолго» — пожал плечами Обер Грайс.

«Вместе нам туда лучше не собираться. Встретимся прямо в вестибюле отеля, часов, скажем…» — Далус машинально вынул из жилетного кармана позолоченные часы, щелкнул крышкой, потом закрыл ее и убрал часы на место — «…скажем, в двадцать часов ровно».

«Непременно буду» — наклонил голову Обер.

Уже подходя к двери, Далус обернулся и еще понизив тон, промолвил:

«Все эти дела — строго между нами. Иначе стоит появиться доносу в королевскую полицию…»

Обер молча кивнул в знак согласия.

Длившаяся несколько дней бурная сессия ассамблеи провинции Квелато закончилось почти единогласным принятием резолюции с нижайшей просьбой к царствующему Королю Великой Унии Гасаров и Норншатта Нотиолему IX о смягчении непосильного бремени налогов. Обер Грайс немало потрудился, чтобы депутаты ассамблеи настроились соответствующим образом. С некоторыми наиболее влиятельными из них беседовал и Лойн Далус на встречах в деловых клубах, куда Обер Грайс не имел доступа.

Но решающим оказался даже не вес Лойна Далуса среди деловых людей провинции Квелато, а бешеная энергия Касрафа Телуса, адвоката, с которым успел сблизиться Обер Грайс. Своими зажигательными речами против беззаконных поборов с народа Провинций ему удалось возбудить столь многих депутатов, что умеренная и лояльная часть ассамблеи поспешила присоединиться к прошению, напичканному изъявлениями покорности царствующему монарху. Иначе, опасались они, может пройти дерзкая резолюция с протестом против увеличения пошлин, внесенная Касрафом Телусом.

Пока Касраф Телус темпераментно обличал в политических клубах отсутствие прав и свобод в Провинциях, публиковал статьи о произволе королевских чиновников, Обер Грайс налаживал связи с журналистами солидных газет. Эти связи возникли у него уже после побоища при Форт-Лаи. Теперь же ему удалось поместить в этих газетах несколько статей под скромным псевдонимом «налоговый инспектор N.N.», где было показано, сколько убытков несут промысловые заведения в Провинциях по сравнению с таковыми же в метрополии. Кроме того, в статьях была помещена таблица, призванная доказать, что королевская казна больше теряет, ограничивая рост капиталов в Провинциях, нежели приобретает, вводя новые налоги. Вскоре рассуждения на эту тему стали модными не только среди деловых людей, но даже и в светских салонах. Дискутировали там и статьи Касрафа Телуса о прирожденных человеческих правах.

За политической суетой не забывал Обер Грайс и о делах. Так, рассчитывая на принятие провинциальной ассамблеей прошения о смягчении налогов, он удачно сыграл на понижение облигаций Королевского казначейства. К его сожалению, он мог рискнуть лишь небольшими средствами, и выигрыш поэтому тоже был невелик. Однако его хватило, чтобы оформить патент и купить королевскую привилегию на производство «самовоспламеняющегося зажигательного устройства для хозяйственных нужд», как значилось в патенте, а попросту говоря — спичек.

Тем временем вслед за провинцией Квелато прошения о смягчении налогов были приняты еще семью провинциальными ассамблеями. Лишь три из провинций командора Ильта отказались принять подобную резолюцию, поскольку в них преобладали представители землевладельческой аристократии. Пропаганда Касрафа Телуса и закулисная работа Обера Грайса давали первые плоды.

Но практически сразу после принятия этих прошений, как будто в ответ на них (хотя новость о прошениях еще не могла достичь метрополии — на это нужно было около месяца), пришло распоряжение Королевского казначейства о введении чрезвычайных военных налогов на соль, на чай, на заготовку дров и на выпечку хлеба. В Порт-Квелато вспыхнули волнения, толпа в порту избила нескольких королевских таможенных чиновников, задержавших выгрузку соли. Вызванные войска ружейными залпами разогнали толпу, оставив на мостовой убитых и раненых. Все же налог на выпечку хлеба был вскоре отменен, а на заготовку дров — понижен. Волнения постепенно сошли на нет и спокойствие, казалось, было восстановлено. Напуганные волнениями депутаты ассамблей представили королю верноподданнические адреса с осуждением мятежных действий и заверениями в верности трону. Однако голосование по этим адресам было далеко не единодушным.

Касраф Телус был весьма удручен трусостью и близорукостью депутатов ассамблей. Сидя вместе с Обером Грайсом в небольшом кафе, он язвительным тоном описывал последнее заседание ассамблеи провинции Квелато:

«…И вот эти государственные мужи, которые всего несколько дней назад мудро рассуждали о том, что поборы губят деловую жизнь в провинции, а некоторые даже высказывали крамольные мысли о необходимости уравнять в правах провинции и метрополию, вдруг поползли на брюхе к королевскому трону в надежде лизнуть руку, которая надавала им затрещин и подзатыльников!»

«Чего же ты хочешь», — рассудительно отвечал Обер, — «в большинстве из них борется не вполне определенное мечтание вкусить от прав и свобод с вполне определенным нежеланием нести хоть какие-нибудь неудобства ради достижения этих прав и свобод. Они не дадут нашему делу большего, если их не будут толкать взашей обстоятельства. Если ты хочешь, я скажу напрямик — они могут не только попросить, но и потребовать реформ только в одном случае: если им придется выбирать между реформами и революцией».

«Ты думаешь, я ношу с собой революцию в кармане?» — с едва заметной горечью в голосе произнес Касраф Телус.

«Да, именно так я и думаю» — твердо заявил Обер. — «У тебя в кармане взрывчатый материал огромной силы. Ведь там запись очередной твоей речи, так ведь? У тебя найдены верные слова. И они должны упасть на благодатную почву — то, что ты говоришь, большинство народа уже смутно чувствует в своей душе».

«Все это так,» — со вздохом отозвался Телус, — «но от смутного чувства до ясно понимаемой цели, за которую стоит бороться — огромное расстояние».

«Вот и помоги им пройти этот путь!»

«Хотел бы я сделать это! Но как? Мои речи в ассамблее неизвестны народу. На страницы газет мне удается попасть хорошо, если раз в два месяца…» — Касраф Телус развел руками, опустил глаза и принялся рассеяно водить вилкой по пустой тарелке.

«Нужна своя газета» — столь же твердым тоном произнес Обер.

«Ты полагаешь, я не думал об этом?» — встрепенулся Телус. — «Но всех моих денег и денег моих друзей не хватит даже на то, чтобы оплатить работу типографии. А нужно еще оплачивать штат редакции, нужно распространять газету…» — он опять потупился и замолчал.

«Думаю, я могу помочь. У меня есть средства, которых должно хватить на покупку скоростной печатной машины. Если ты со своими друзьями наберешь денег на приобретение наборной кассы, аренду помещения и оплату нескольких постоянных сотрудников, то дело пойдет. А распространителями станут твои сторонники. Ведь их у тебя не так уж и мало?» — Обер испытующе посмотрел на Касрафа Телуса.

«Ты и в самом деле можешь набрать такую сумму?» — встрепенулся Касраф.

«Хоть завтра утром. У меня есть собственные сбережения и кое-что от деловых людей на проталкивание их интересов в ассамблее. Отчитываться за эти деньги я не должен и могу расходовать их по своему усмотрению» — подтвердил Обер.

«Тогда я немедленно собираю своих единомышленников» — Касраф вскочил с места. — «Не позже, чем завтра вечером у нас будет ясность, сможем ли мы взяться за газету на таких условиях». — Касраф Телус подхватил плащ и шляпу, бросил на столик несколько серебряных монет и поспешил к выходу.

Вскоре в Порт-Квелато, а затем и в других городах Провинций уличные разносчики стали продавать новую газету под несколько громоздким названием «Элинорский Улкасанский Народный Обозреватель». Довольно быстро газета завоевывала популярность, а вместе с нею — постоянные неприятности с королевской цензурой. Число покупателей и подписчиков газеты росло, она стала почти полностью окупать себя. Вместе с этим росло и число членов «Улкасанского народного клуба», признанным идейным вдохновителем которого был адвокат и главный редактор «Элинорского Улкасанского Народного Обозревателя» Касраф Телус.

Вместе с растущей популярностью Касрафа Телуса росла и ненависть к нему со стороны аристократии, полиции, королевского чиновничества. В некоторых газетах адвоката прямо называли мятежником, а в аристократических салонах начали поговаривать о том, что этого демагога исправит только виселица. Атмосфера в обществе накалялась.

Обер Грайс, стараясь держаться за кулисами политической борьбы, все же частенько встречался с Касрафом Телусом, обсуждая с ним развитие политических событий. Во время одной из таких встреч в большом модном кафе, где Обер сидел за одним столиком с адвокатом и его единственной помощницей и секретаршей, неприметной молоденькой девицей, Обер оказался вытолкнут на авансцену местной политической жизни.

В кафе сидело несколько шумных компаний военных. На фоне тусклых темно-синих мундиров Провинциального легиона выделялась компания в ярко-красных с белым, украшенных золотым шитьем мундирах офицеров королевской гвардии. Один из гвардейцев, с капитанскими эполетами, подошел к самому столику, где сидел адвокат, и громко сказал, пристально глядя прямо на него:

«Говорят, раньше это было вполне приличное заведение. Но сейчас здесь шагу ступить невозможно, не натолкнувшись на компанию проходимцев с их портовыми шлюхами».

Секретарша вскинула голову. Ресницы ее часто-часто захлопали, на бледном лице проступили красные пятна, а губы задрожали. Касраф Телус вскочил, с грохотом отодвинув стул…

Обер молниеносно просчитал, что сейчас произойдет. Касраф ли вызовет гвардейца на дуэль, тот ли вызовет готового взорваться Касрафа — итог будет один. Адвокат не владеет ни саблей, ни пистолетом.

«Сядь!» — жестко бросил Обер и, с силой сжав адвоката за плечи, усадил его обратно на стул. Затем он повернулся к офицеру, и, форсируя голос, чтобы его слышали как можно больше посетителей, четко и размеренно произнес:

«Что я слышу? Наш тыловой герой затевает войну с портовыми шлюхами? Похоже, он хочет затмить славою тех, кто сражается на южной границе!»

Вояки из Провинциального легиона, не сдерживаясь, захохотали. Послышались смешки и среди остальной публики. Офицер, сжавши рукоять сабли так, что побелели костяшки пальцев, зашипел сквозь зубы:

«С кем имею честь?»

«Обер Грайс, главный инженер „Заводов Далуса“. А от кого мне ждать секундантов?»

«Тлерон Клуа, комт Мейтенский, капитан королевской гвардии!»

«За вами выбор оружия» — заметил Обер.

К капитану Клуа подошли его товарищи и тихонько зашептались. Видимо, кое-кто из них знал Обера как оружейника, а по конкурсным испытаниям ружей знал и его способность к меткой стрельбе. Поэтому через несколько секунд капитан объявил:

«Деремся на саблях, пока один из нас не лишится возможности продолжать поединок. Предлагаю встретиться завтра, в девять, на пустыре за церковью св. Аларина Первопризванного».

Обер молча сдержанно поклонился. Касраф Телус энергично дергал его за рукав сюртука:

«Ты с ума сошел?» — громким шепотом несколько раз повторил он.

«Нет. Не сошел» — тихо, но твердо парировал Обер. — «Ты не можешь драться ни на пистолетах, ни на саблях, а я — могу. Подожди, мне еще надо уладить дело с секундантами».

Обер обвел взглядом кафе и отыскал среди посетителей знакомого пехотного лейтенанта из Провинциального легиона. Вскоре лейтенант и его приятель отправились обсуждать окончательные условия дуэли с секундантами гвардейского капитана.

На следующий день, в девять утра противники были на условленном месте со своими секундантами. После положенных по дуэльному кодексу вопросов о примирении противникам были предложены две одинаковые кавалерийские сабли.

Капитан сбросил свой форменный камзол, а Обер — свой сюртук. Отсалютовав друг другу, они стали сближаться. Сначала движения были осторожными, потом капитан сделал несколько быстрых выпадов. Обер расчетливо парировал их. Капитан сразу понял, что противник ему достался непростой. Он увеличил темп и силу ударов, стараясь заставить Обера раскрыться или хотя бы несколько поколебать его хладнокровие. Но Обер умело защищался, не стремясь сам перейти в нападение.

Так прошло несколько минут. Капитан постепенно начал нервничать — ему все никак не удавалось достать этого штатского наглеца. Однако сам он был весьма опытным бойцом и продолжал усиливать натиск, пуская в ход все свое искусство, ловкость и физическую силу. И тут Обер сам перешел в атаку. Мгновенного замешательства капитана Клуа, не ожидавшего столь стремительного перехода от защиты к нападению, оказалось достаточно, чтобы его локтевой сустав был сильно поврежден выпадом сабли. Оружие выпало у него из руки, а рукав белой рубахи быстро пропитался кровью.

«Угодно ли вам признать себя побежденным?» — холодно поинтересовался Обер, останавливаясь. — «Или вы желаете продолжать поединок левой рукой?»

«Мы прекращаем поединок!» — торопливо выпалил секундант капитана.

«Нет, черт возьми!» — воскликнул Тлерон Клуа, комт Мейтенский, поддев свою саблю носком лакированного сапога, подбросив ее в воздух и ловко поймав левой рукой за рукоять. — «Я проучу этого штатского выскочку и левой рукой!».

Обер отсалютовал капитану еще раз и сразу пошел в атаку. Тлерон Клуа неплохо орудовал левой рукой, но все же это была не правая. Да и рана давала о себе знать. Вскоре он уже торопливо отступал, теснимый Обером, едва успевая отражать его удары. Еще через несколько минут комт Мейтенский получил рубящий удар по левой ключице, пошатнулся и упал. Дуэль окончилась.

Тлерон Клуа считался заядлым дуэлянтом и одним из лучших фехтовальщиков в гвардии. Столь явное и бесспорное поражение, которое он потерпел от штатского человека, наделало много шуму в Порт-Квелато. К счастью, генерал-губернатор не стал преследовать Обера Грайса за дуэль, поскольку правильно рассудил, что это лишь возбудит дополнительные политические толки и пересуды. Но вот газета Касрафа Телуса оставалась в центре неблагожелательного внимания. Политическая линия ее не изменилась. Более того, она все чаще стала публиковать статьи с прозрачными указаниями на желательность конституционных реформ и расширения самостоятельности Провинций.

Все это не прошло незамеченым для департамента королевской полиции. Хотя Касраф стал более осторожен, и стремился не раздражать цензуру по пустякам, по настоянию полиции королевский цензор вынес постановление об официальном предупреждении газеты — она могла быть закрыта в результате первого же отмеченного цензором нарушения. Но окончательно терпение властей переполнила публикация памфлета под названием «Рассуждение об улкасанских добродетелях, кои лежат в основе наилучшего устройства власти в попечении о благе подданных», где впервые ясно и недвусмысленно осуждалась королевская власть и провозглашалось требование независимости провинций на основах республиканского правления.

Хотя памфлет был анонимный, а издатель и типография указаны вымышленные, довольно быстро стало известно, что автором памфлета является Касраф Телус, и отпечатан памфлет в его типографии. Кроме того, полиция дозналась, что злостная газетенка и возмутительный памфлет неведомыми пока путями (это постарался Обер Грайс через знакомых ему офицеров) распространяются среди офицеров и солдат Провинциального легиона и даже попадают в казармы королевских войск! Терпение королевского генерал-губернатора провинций лопнуло и он отдал приказ об аресте адвоката. Через два месяца, незадолго до начала судебного процесса над Телусом, был оглашен королевский эдикт, согласно которому в ассамблеи Провинций могли избираться только коренные уроженцы метрополии, имевшие дворянское звание, а обладатели прочих почетных званий (члены купеческих гильдий, мореплаватели по королевскому патенту, цензовые промышленники и землевладельцы, обладатели офицерских званий и т. п.) могли составить лишь законосовещательное заседание при ассамблее.

Ассамблеи единодушно выразили протест против этого эдикта, лишавшего население провинций (конечно, это касалось на деле лишь имущих граждан) того же представительства в выборных законодательных учреждениях, как это было принято в метрополии. В ответ на это королевский генерал-губернатор своим указом распустил ассамблеи. Однако депутаты провинции Квелато отказались подчиниться.

В центре города состоялся шумный митинг и шествие протеста против решений королевской власти. Полиция, разогнавшая демонстрацию (но не успевшая помешать митингу) доносила, что некоторые манифестанты несли портреты царствующего монарха Нотиолема IX, перечеркнутые крест-накрест, а в толпе сочувствующих были замечены синие мундиры Провинциального легиона. Из резиденции генерал-губернатора, расположенной в Порт-Квелато, в казармы королевских войск был послан нарочный с пакетом. В нем содержалось предписание окружить здание ассамблеи солдатами и арестовать мятежных депутатов. Кроме того, там содержалось строго секретное предписание произвести в тот же день изъятие оружия у Провинциального легиона.

Офицеры легиона еще ничего не знали о приказе разоружить Провинциальный легион. Но слухи о таком приказе ходили уже несколько дней и Оберу Грайсу удалось быстро подтолкнуть их к выступлению, как только взволнованный Эйк Риль сообщил ему о том, что из губернаторского дома в казармы королевских войск заполночь отправлен секретный пакет.

«Как ты думаешь, что теперь будет? Может быть, тебе следует скрыться?» — Эйк Риль был искренне обеспокоен судьбой своего друга.

«Что будет? Ассамблею разгонят, депутатов арестуют, ваш легион расформируют и начнут проверку офицеров на предмет политической благонадежности. Это же ясно, как день!» — спокойно ответил Обер Грайс. — «А скрываться я не собираюсь. Я сейчас пойду в ваши казармы и скажу офицерам, что ежели они хотят быть разогнанными, подобно щелкоперам и болтунам из ассамблеи — то туда им и дорога. А если среди них есть мужчины, то им достаточно знать два действия арифметики, чтобы подсчитать, что в городе стоит один полк королевских войск и один эскадрон гвардейской кавалерии. Провинциальный же легион в Порт-Квелато и его окрестностях имеет шесть отдельных батальонов пехоты, две артиллерийские батареи и три полуэскадрона кавалерии» — Обер Грайс выжидающе замолчал, достал из стенного шкафа ящичек с пистолетами, вынул один из них и старательно принялся заряжать его.

«Но это же мятеж!» — воскликнул Эйк Риль.

«Если мятеж будет успешным, его назовут революцией. А он будет успешным. Иначе… Все равно через час-другой мы окажемся в одинаковом положении — точнее, безо всякого положения в обществе, но в положении обвиняемых в подстрекательстве к мятежу. Ты можешь хоть сейчас пойти и отдать свою саблю какому-нибудь полицейскому. А я пойду в казармы, может там найдется хотя бы парочка мужчин». — Голос Обера был ровным и спокойным.

«Я с тобой» — твердо сказл Эйк Риль после минутного раздумья. Туманным утром по булыжной мостовой гулко стучали кованые сапоги королевских солдат. Их красные мундиры с белыми перевязями крест-накрест появились из туманной мглы пред зданием ассамблеи и остановились. Прямо напротив них протянулась шеренга темно-синих мундиров Провинциального легиона.

«На руку!» — раздалась зычная команда королевского майора. — «Заряжай!»

«Огонь!» — срывающийся фальцет перебил голос королевского офицера. Недружный залп легионеров осветил площадь вспышками выстрелов, казавшихся бледными из-за плотного сырого тумана.

Ружейная трескотня продолжалась ровно столько, чтобы депутаты ассамблеи, храбро занявшие с утра свои места, успели попрятаться все до единого. Однако командир легионеров не знал об этом, и когда его люди были рассеяны частым огнем королевских солдат, сомкнутыми линиями заполнивших площадь, он пустил в ход кавалерию. Вырвавшись из тесных переулков, окружавших площадь, всадники с нескольких сторон налетели на королевские войска, не ожидавшие такого нападения. Строй королевских солдат сломался, разбежавшихся было легионеров удалось частично собрать, построить, и бросить в штыки. К вечеру полковник легионеров стал хозяином положения в Порт-Квелато. К утру сдались и остатки королевских войск, пытавшиеся закрепиться в казармах. Дом королевского генерал-губернатора был оцеплен. Фрегат королевских морских сил «Альбатрос» и бриг «Стремительный», стоявшие на рейде, после нескольких залпов по городу покинули рейд и вышли в открытое море.

Обер Грайс первым делом позаботился о том, чтобы новый комендант гарнизона Порт-Квелато подписал приказ об освобождении Касрафа Телуса. Утром следующего дня адвокат был с триумфом встречен немалой толпой его почитателей у ворот тюрьмы. Он сразу же занял свое место в провинциальной ассамблее и развил кипучую деятельность, собирая вокруг своего клуба все больше сторонников. Вскоре ассамблея приняла петицию на имя короля «Об искоренении злоупотреблений в провинциях командора Ильта». Через два месяца метрополия дала ответ на эту петицию — одновременно с южной и северной границ в Провинции двинулись колонны королевских войск. Так началась гражданская война.

Обер Грайс сидел с Лойном Далусом в кабинете, который тот занимал в бывшей канцелярии генерал-губернатора, и энергично докладывал, тыча пальцем в карту:

«Необходимо вооружить торговые суда и выдать им каперские свидетельства, — это единственное средство защиты побережья, раз уж у нас нет своего военного флота. В порту надо как можно скорее усилить старые береговые батареи и установить новые.

Далее, на севере красные мундиры уже глубоко проникли в Провинции из Земли королевы Айлин. Но наш легион там перехватил все пути к источникам воды и вряд ли красные мундиры рискнут очертя головы лезть через пустыню. А вот на юге, хотя королевских войск там значительно меньше, ситуация тревожная. Королевские войска пока не ведут активных действий. Но если будет заключено перемирие с кесарем-регентом Королевства Обеих Проливов, то Великая Уния высвободит достаточно войск, чтобы смести наши заслоны на юге, как пушинку. Ведь там одни местные волонтеры! А вдоль побережья — прямая дорога на Порт-Квелато!»

Обер хлопнул ладонью по карте. Лойн внимательно разглядывал взволнованного Обера, потом задумчиво произнес:

«А что, Южный Бекерстаф к нам так и не присоединился?»

«Нет» — буркнул Обер, продолжая блуждать глазами по карте.

«Ну нет, так нет. Пока обойдемся… Южный округ… включим туда все присоединившиеся южные провинции. Пока там перемирие…» — Лойн Далус оторвался от раздумий и, встав с места, энергично произнес:

«Решено! Сегодня же вечером проводим это на ассамблее». — И добавил, заметив недоумение на лице Обера — «Ты возьмешь под свое начало волонтеров Южного округа. Ассамблея утвердит тебя бригадиром. Я думаю, ты сумеешь не допустить внезапного прорыва королевских войск к Порт-Квелато. А разбивать их тебе не обязательно!» — и Лойн Далус, довольный своей остротой, громко расхохотался.

Глава 5

Пока небольшие силы легионеров, спешно переброшенные на юг, вели тяжелые бои против корпуса королевских войск, вторгшегося в Провинции, постепенно отходя под его напором, Обер пытался сколотить из волонтерских отрядов что-то похожее на регулярные воинские части. Но за два месяца усилий его солдаты были годны пока только на партизанские налеты.

Обер упорно тренировал волонтеров на плацах, обучая их навыкам огневого боя и действиям в ротных колоннах. Однако это требовало сложных перестроений: первая шеренга в колонне давала залп и сразу отходила назад, в промежутки строя. Впереди оказывалась вторая шеренга. Она в свою очередь давала залп, отходила назад, перезаряжая ружья и так вплоть до последней шеренги в колонне. Это давало возможность вести частый, почти непрерывный огонь залпами, еще более усиленный благодаря новым ружьям, которыми Обер смог оснастить волонтерские отряды — Далус не упустил возможности получить казенный заказ на ружья для армии.

Еще сложнее было обеспечить развертывание колонны в несколько линий, чтобы дать одновременный залп из возможно большего числа стволов. Дела продвигались с трудом. Но, к счастью для Обера, попытки королевской армии продвинуться дальше на север были не слишком энергичными. Тем временем на Юг докатились два известия, одно почти сразу вслед за другим.

Первое: в Порт-Квелато представители всех Провинций командора Ильта единодушно провозгласили Провинции Республикой Свободных Южных территорий. Флаг — ярко-голубой, с красным квадратом в верхнем левом углу и четырьмя золотыми треугольниками — символами улкасанской веры — вершинами друг к другу (образовывавшими, таким образом, стилизованный крест) на красном фоне.

Второе: в главном Западном лагере легиона взбунтовались легионеры, не получавшие жалованья три месяца.

Одновременно королевская армия на юге, которой морем были доставлены крупные подкрепления, быстрым маршем двинулась в направлении Порт-Квелато, опрокинув немногочисленные отряды легионеров и волонтерские заслоны. Обер ежедневно бросал своих людей в атаки на колонны королевских войск. Но это задерживало их продвижение на два-три часа, не более. Большой город Казот в нижнем течении реки Илонго был последним значительным пунктом на пути в Порт-Квелато. Пушки королевской армии уже полдня подвергали его бомбардировке. Город горел. Но королевские войска не атаковали. Зачем нести потери перед решающими битвами?

Пушки ревели весь день и весь вечер. Лишь ночью наступил перерыв, озаренный огнем пожаров. Утром пушки заговорили вновь, и вместе с этим двинулись вперед линии королевских войск. Линии красных мундиров против линий синих. Вспышки выстрелов, залпы с дистанции нескольких десятков шагов. Затем удар в штыки. Линии синих опрокинуты. И так на всем протяжении фронта сражения.

Внутри горящего города бой превратился в хаос, в избиение бегущих легионеров королевской кавалерией. Толпа отступающих по большому каменному мосту через Илонго оказалась под огнем королевских пушек. Три тысячи волонтеров Обера стояли на том берегу. Бригадир легионеров то ли не счел нужным бросать их в бой, то ли в сумятице поражения и бегства просто забыл о них. Вскоре колонны волонтеров наблюдали исход сражения. Королевская конница вслед за остатками разбитой бригады легионеров ворвалась на мост.

Обер огляделся. Группу офицеров легиона, толпившихся вокруг своего бригадира, как ветром сдуло — вместе со своим начальником. Простучали копыта по булыжнику — и офицеры удалились во главе своей бегущей армии. Обер спрыгнул с коня, обнажил саблю и крикнул:

«В каре, стройся!» Довольно бестолково суетясь, волонтеры, одетые в старые серые мундиры сельской жандармерии, все-таки перестроились в каре.

«Приготовиться к отражению атаки кавалерии!» — Вскинутые ружья с тускло поблескивающими гранеными штыками образовали неровную волнистую линию. — «Целься верней!» — Кавалеристы, заметив изготовившийся к стрельбе воинский строй, стали осаживать лошадей. Кавалерийский полковник, въехав вслед за своим отрядом на верхушку чуть горбатого моста, привстав на стременах, разглядывал неожиданное препятствие. Сотни полторы всадников разворачивали лошадей в нескольких десятках шагов от волонтеров. Обер решился.

«Огонь!» Грохот залпа заставил коней шарахнуться. Второй залп. Третий. Кавалеристы повернули коней обратно на мост, оставив лежать в пыли нескольких своих товарищей.

Обер тут же перестроил волонтеров в ротные колонны, стараясь запереть выход с моста. Однако королевская артиллерия заставила их отступить в узкие улочки предместья Казота. Через мост пошла королевская пехота, выходя на большой тракт, ведущий в Порт-Квелато. Но когда войска миновали последние домишки предместья, они были обстреляны частым ружейным огнем из придорожного кустарника. Королевская пехота развернула авангардный полк фронтом к противнику, выстраиваясь в боевые линии.

Обер иначе не мог остановить движение королевской армии к Порт-Квелато. Он построил своих волонтеров в ротные колонны и бросил их в атаку. До самой последней минуты он не был уверен, что его волонтеры сумеют выполнить сложные перестроения в ходе боя хотя бы так же, как во время учений. Опасения его были не напрасны, но, несмотря на массу огрехов, огневой бой удался.

Частые залпы быстро сменявших одна другую шеренг в колоннах оказались куда действеннее, чем редкий огонь растянутых линий королевских войск. Полк авангарда был разрезан штыковым ударом ротных колонн на несколько частей и обращен в бегство. Такая же участь постигла и другой полк, не успевший развернуться фронтом к противнику. Небольшая шестипушечная батарея волонтеров, ударившая с опушки, сорвала сосредоточение кавалерии для атаки и позволила Оберу отвести своих людей к лесу.

Можно было считать, что бой выигран. Новые ружья и построение в колонны позволили волонтерам реализовать свое численное превосходство над авангардом противника. Но затевать сражение со всем корпусом королевской армии Обер не мог. Путь на Порт-Квелато был открыт.

В четырех лигах от окраин Порт-Квелато раскинулось поле сражения с наспех сооруженными редутами, над которыми развевались новые ярко-голубые с красным флаги, украшенные подобием золотого креста. Прохладный осенний ветерок нес над полем небольшие облачка. Со стороны моря доносился гул канонады: эскадра королевского флота Великой Унии вторые сутки бомбардировала город. Депутация уважаемых граждан Порт-Квелато, обратившаяся к королевскому адмиралу с просьбой не предавать город разрушению, вернулась от него с ультиматумом: немедленная капитуляция гарнизона.

Но под Порт-Квелато собралось достаточно сил, чтобы противостоять королевской армии. Более того, армия Республики имела значительный перевес и в людях, и в артиллерии. Если бы не мятеж в Центральном корпусе, этот перевес мог бы быть решающим. Правда, не меньше половины пехоты и артиллерии составляли наспех подготовленные волонтеры. Да и в кавалерии превосходство было на стороне королевской армии.

Первым знакомым лицом, которое встретил Обер в штабе главнокомандующего, генерала Коннолиса, эрла Сапатоги, был Эйк Риль.

«Ба, вот это карьера!» — воскликнул Обер Грайс, дружески хлопая своего приятеля по расшитым золотом эполетам. — «Я гляжу, ты уже полковник!»

«Да, и адъютант главнокомандующего» — гордо подтвердил Эйк Риль. — «Но и ты времени даром не терял» — теперь уже Эйк Риль похлопал своего друга по нашивкам на рукаве.

«Хотя я и бригадир, но волонтерский. А значит, вся карьера с окончанием войны тоже кончится. Да и сам понимаешь, какие это вояки, и сколько с ними славы навоюешь!» — Обер Грайс иронически усмехнулся.

Эйк Риль постепенно стер с лица несколько самодовольную улыбку и заметно посерьезнел:

«Тут нам предстоит жаркое дело. Есть где добыть славу. Хватит и на долю твоих вояк». — Он приблизил лицо к уху Обера и понизил голос до шепота — «Вот только полководец наш… Не очень-то… Говоря честно — старый пень. Да и трусоват». — Эйк поспешно выпрямился, заметив подходивших офицеров.

По диспозиции бригадиру волонтеров Оберу Грайсу надлежало со своим отрядом занять место на левом фланге под началом генерала Фана Рамакосу. Подобно Эйку, он выдвинулся благодаря Республике, и уже имел боевой опыт, участвуя со своей дивизией в боях на Северной Линии, сдерживая королевскую армию, наступавшую из Земли Королевы Айлин. Это был еще довольно молодой, полнеющий, шумный и жизнерадостный человек. Он принял Обера чуть ли не с восторгом, тут же налил ему вина из пузатой зеленоватой бутылки и предложил выпить за знакомство.

«Ну что, друг мой, нас ждут славные дела!» — с энтузиазмом воскликнул он, горячо обнимая Обера и панибратски похлопывая его по спине. — «Ох, и зададим же мы им завтра жару! Тут не степи, тут нас одной кавалерией не потопчешь! Через наши редуты им не пройти, снесем картечью. Картечь догоняет лучше, чем лошади!» — Он вскочил с кресла, в которое плюхнулся за минуту перед этим, и быстро заходил по палатке. Подскочив к столу, генерал Фана размашистым жестом развернул карту, которая лежала на столе среди рюмок и закусок, свернутая в трубку.

«Вот здесь место дислокации твоих волонтеров. Перекроешь промежуток между первым и вторым редутами и прикроешь фланг первого редута. А пушки свои поставишь тут, в предполье. Редутов этих, впрочем, пока нет — пусть твои вояки их возводят сами, полдня и вся ночь у них в распоряжении». — Столь же размашистым жестом генерал свернул карту.

Впервые за два неполных года существования Обера Грайса он почувствовал настоящую тревогу не за свою собственную судьбу, а за судьбу людей этой земли. Конечно, Оберу и раньше было вовсе не безразлично, как сложатся их судьбы — всех вместе и каждого в отдельности, в особенности тех, с кем ему приходилось сталкиваться лично. И он уже обзавелся здесь немалым числом друзей… Но все-таки до сих пор он действовал как-то механически, как автомат, выполняющий некую заданную программу, и, подчиняясь ей, оценивал людей в большей мере функционально — с точки зрения полезности для того дела, которое он взял на себя. Сегодня же впервые он думал о том, что люди, находящиеся под его началом, завтра вступят в смертельную схватку, и от него в немалой степени зависит, скольким из них суждено вернуться домой живыми. Думал он также о том, что и само это сражение во многом является результатом его активной поддержки борьбы за независимость Провинций. Таким образом, и с этой стороны он чувствовал ответственность за предстоящие завтра неизбежные смерти.

Однако он был уже не в силах повернуть вспять или остановить развитие событий. Кровавая схватка — и, наверное, не одна — произойдет неизбежно. Разве что вся республиканская армия капитулирует… Но даже в этом случае гражданская война закончится не сразу. Так что теперь у Обера Грайса оставался лишь один долг перед своими волонтерами — встретить вместе с ними противника и организовать бой возможно более умело, чтобы не лить кровь понапрасну. Чтобы как-то приглушить терзавшие его сомнения, Обер Грайс с головой окунулся в подготовку сражения, не давая себе ни единой свободной минуты.

Обер проявил неистовую энергию, стараясь как можно лучше оборудовать позиции своих волонтеров. Он пытался не упустить ничего — и накормить своих людей как следует, и раздобыть в достатке боеприпасов, и найти хороший шанцевый инструмент, и поставить в рощах за линией редутов санитаров с перевязочными средствами и необходимым количеством двуколок для эвакуации раненых. Под утро, когда все необходимые распоряжения, казалось, уже были сделаны, он выехал в предполье, туда, где его волонтеры заканчивали возведение артиллерийского редута. Обер скинул мундир, взял в руки лопату и около полутора часов работал вместе с рядовыми и сержантами, пока его нижняя рубаха вся не взмокла от пота.

К шести утра, умывшись и переодевшись, он гарцевал на коне рядом с Фана Рамакосу, стараясь время от времени рассмотреть в подзорную трубу передний край противника. С невысокого холма между вторым и третьим редутом можно было заметить, что на стороне противника начало происходить какое-то движение. Вот розовато заблестели штыки в лучах утреннего солнца. Началось!

«Разрешите отбыть в бригаду?» — официально обратился Обер к генералу.

«Бригадир Обер Грайс! Приказываю вам иметь командный пункт за промежутком первого и второго редута!» — столь же официально, громким «командирским» голосом произнес Фана Рамакосу.

«Слушаюсь, Ваше превосходительство! Разрешите выполнять?»

«Выполняйте!»

Обер тронул коня и рысью спустился с холма, забирая влево. Вскоре он был уже на передовой позиции. Там все замерли в тревожном ожидании, готовые встретить врага. Курки ружей взведены, тускло поблескивающие желтым пистоны надеты на шпеньки, канониры с дымящимися фитилями стоят подле заряженных пушек. Убедившись, что все в порядке, и бросив волонтерам несколько громких ободряющих слов, Обер вновь вскочил в седло и поскакал на самую оконечность левого края. Он не боялся обхода — левый край упирался в небольшую речушку с широкой заболоченной поймой и грядой холмов, заросших непролазным кустарником, вдоль нее. По приказу Обера в кустах рассыпались стрелки одной из рот. Обер Грайс боялся другого — если королевские войска хотя бы немного расстроят позиции волонтеров здесь, на самом фланге республиканских войск, они тут же бросят сюда массу кавалерии, в расчете окончательно смять волонтеров и глубоко охватить весь левый фланг. А у него с кавалерией было не густо. Да и не чета были два его эскадрона королевским гвардейцам…

…Сражение продолжалось уже второй час. Непрерывные атаки королевской пехоты и кавалерии, несмотря на артиллерийский огонь многочисленных батарей республиканцев, постепенно склоняли чашу весов в пользу королевской армии. Первым был оставлен предпольный редут волонтеров. Какое-то время артиллеристы дрались в окружении, затем яростной контратакой противника удалось отбросить. Но следующий удар красных мундиров захлестнул редут, затем их волна прокатилась дальше и выплеснулась на первую линию редутов Легиона Республики (так теперь именовались регулярные войска бывшего Провинциального легиона).

Редуты первой линии несколько раз переходили из рук в руки, многочисленными контратаками легионеров и волонтеров положение удавалось восстановить, но после полудня первая линия была оставлена окончательно. Шел ожесточенный бой за вторую линию обороны. Лицо и руки Обера почернели от пороха, мундир во многих местах был порван, кое-где на нем проступали пятна крови — Обер вряд ли смог бы сразу ответить: его собственной или чужой. Обер еще не чувствовал усталости. Напряжение боя не отпускало его. Он видел признаки того, что противник начинает выдыхаться, что наступает благоприятный момент переломить ход сражения в свою пользу. Генерал Фана Рамакосу, едва завидев подскакавшего Обера, закричал:

«Бригадир Грайс! Немедля давайте сюда два батальона своих волонтеров, прикройте седьмой и восьмой редуты! Я бросаю все силы в атаку на центр!»

Подъехав ближе, Обер осадил лошадь.

«Почему на центр?» — недоуменно спросил он.

«Потому что в центре красные мундиры!» — гневно воскликнул генерал. — «Генерал Коннолис, старая обезьяна, будь он трижды проклят, приказал войскам в центре отойти! Конная гвардия короля уже там, вот-вот подойдет пехота. Но ничего, я им сейчас врежу в бок!» — в бешенстве Фана стал выписывать саблей, которую он только что выхватил из ножен, замысловатые кренделя. Через час он был убит на всем скаку пистолетным выстрелом в упор, третий раз ведя в атаку оставшиеся четыре эскадрона кавалерии. Обер послал вестовых во все подразделения:

«Командую левым флангом. Бригадир волонтеров Обер Грайс» — значилось в депешах.

Умело маневрируя огнем артиллерии, Обер сдерживал атаки королевской армии еще два часа. После того, как очередной контратакой королевские гвардейцы были выбиты из двенадцатого редута, расположенного на третьей, последней линии обороны, и из рощи за ним, Обер понял, что следующим ударом королевские войска могут отрезать пути отхода.

«Пушки на передки!» — скомандовал он.

Чтобы артиллерийские запряжки успели отойти на единственную дорогу, ведущую в Порт-Квелато, он бросил все оставшиеся силы в атаку, стараясь потеснить королевские войска, глубоко продвинувшиеся в центре и угрожавшие вот-вот перерезать эту дорогу. Он еще не знал, что это уже конец сражения, что правый фланг давно уже обойден и разгромлен, что там потеряна вся артиллерия, и что много пушек с разбитыми лафетами брошено при отступлении центра.

Эта последняя атака не была бессмысленной. Сорок минут упорной схватки не дали королевским войскам возможности перехватить пути отступления республиканцев и беспрепятственно ворваться в город. Однако лишь войска левого фланга отступали хотя бы в каком-нибудь порядке. Да и то значительная часть сил, прикрывавших отступление, была рассеяна, а сам Обер уходил от преследования с кучкой верных волонтеров, до последнего остававшихся со своим командиром.

Преследователей было вдвое, если не втрое больше, чем беглецов. Уже виднелись впереди темно-красные черепичные крыши домиков на окраине Порт-Квелато, поблескивал в лучах предзакатного солнца возвышавшийся над ними купол главного храма города. Но волонтеры не могли рассчитывать на то, чтобы оторваться от королевских конногвардейцев, настигавших их на своих свежих, рослых и ухоженных лошадях. Серые мундиры стали осаживать лошадей и разворачиваться лицом к противнику, взводя курки ружей и пистолетов. Обер со своим вестовым, продолжая подбадривать лошадей, свернули в проулок, огороженный плетнями, стремясь воспользоваться задержкой преследователей. Но все произошло в считанные минуты.

С обеих сторон гулко захлопали выстрелы, заклубился пороховой дым. Несколько человек было выбито из седел и с той, и с другой стороны. Гвардейцы взяли волонтеров в кольцо, замелькали выхваченные из ножен клинки. Десяток гвардейцев, не ввязываясь в схватку, быстро направил лошадей в тот проулок, где только что скрылся всадник в сером мундире с шитыми серебром генеральскими вензелями на рукаве.

Увидев, что уйти от королевских кавалеристов невозможно, вестовой крикнул Оберу:

«Уходите, бригадир! Я их задержу!» Он остановил лошадь и

развернулся в сторону гвардейцев, вытаскивая оба седельных пистолета, взвел

курки и стал ждать приближения противника.

«Назад, безумец!» — воскликнул Обер. — «Назад, я приказываю!».

Но было уже поздно. Гвардейцы вскинули свои карабины и пистолеты, вестовой поднял лошадь на дыбы, прикрываясь ею от пуль, и дважды выстрелил. Обе пули не пропали даром, но ответными выстрелами под вестовым была убита лошадь, а сам он был тут же зарублен налетевшими гвардейцами.

Обер непроизвольно потянулся к своим седельным пистолетам, но они были разряжены во время последней атаки, и зарядить их снова уже не было никакой возможности. Мышцы его напряглись и он ощутил жесткий предмет, спрятанный на поясе под форменным камзолом. Медлить было нельзя, Обер резко рванул борт камзола так, что разом отлетело несколько пуговиц, и извлек этот предмет правой рукой, другой рукой натягивая поводья, чтобы развернуть лошадь.

Обер уже давно использовал свою маленькую опытную мастерскую, чтобы создать себе дополнительные гарантии личной безопасности. И вот теперь в его руке лежал револьвер, в барабане которого ждали своей минуты семь патронов. Игрушка получилась далеко не сразу. Да и тот револьвер, который сейчас должен был спасти ему жизнь, оставлял желать много лучшего. Хотя он и имел механизм самовзвода курка, но патроны в нем были бумажные, покрытые воском, а обтюрация столь плоха, что во время выстрела между барабаном и стволом прорывался сноп пламени, оставляя на руке черный пороховой нагар. Вместо металлического капсюля (который плохо держался в бумажной гильзе) Обер вставлял в отверстие в донышке гильзы воспламенительный состав из красного фосфора и селитры, скрепленный небольшим количеством клея.

Первый выстрел грохнул, когда кавалеристы были уже меньше, чем в тридцати шагах. Обер опасался, что его тоже может настигнуть пуля, и поэтому, желая упредить противника, выстрелил сразу, навскидку. Мимо. Однако гвардейцы не стреляли в ответ, видимо, желая захватить бригадира живым. Обер подавил нахлынувшую волну страха и, выждав, когда кавалеристы уже начали брать его в круг, уложил шесть человек выстрелами в упор в бешеном темпе, насколько позволяли технические возможности оружия. Он не напрасно изнурял себя тренировками в тире, опасаясь, что наступит такой момент, когда судьба может заставить его выложить все, на что он способен. И к этому моменту надо быть способным на многое.

Гвардейцы были, несомненно, ошарашены этим стреляющим без перерыва оружием, но в бою некогда удивляться и задумываться. Двое, оставшиеся в седлах, немедля пустили в ход сабли. К Оберу уже вернулась необходимая уверенность в себе и он хладнокровно положился на свое искусство фехтовальщика, которое он поддерживал так же упорно, как и сноровку в стрельбе. Но и его противники были не лыком шиты. На их красных мундирах блестели золотым шитьем офицерские эполеты, и по всему видно, не зря.

Хотя Обер успешно отбивался от их наскоков, большего ему достичь не удавалось. А ведь в любой момент здесь могли появиться конногвардейцы, разделавшиеся с задержавшей их группой волонтеров. Обер понимал, что-либо он сейчас оторвется и тогда у него еще останется шанс спастись, либо…

Один из офицеров наскочил на него, занося над его головой саблю. Обер подставил свою. Они сшиблись почти вплотную и Обер, опередив противника, ударил его левой рукой длинным обоюдоострым кинжалом. Второй гвардеец в этот момент попытался зайти сзади, упустив благоприятный момент для нанесения удара, и тотчас поплатился за это. Обер пустил в ход всю свою физическую силу. Уже не опасаясь второго противника, он поднял коня на дыбы, и сплеча нанес такой удар, что ему не смогла противостоять ни стальная сабля, ни украшенная перьями медная каска. Хотя перерубить саблю Оберу, конечно, не удалось, удар по каске был столь силен, что гвардеец упал под копыта своей лошади.

Вблизи заслышался топот копыт королевской кавалерии, но Обер уже успел свернуть за угол, запутывая преследователей.

Остатки разбитой армии республиканцев и правительство Республики Свободных Южных территорий расположились в маленьком поселке километрах в двадцати от Порт-Квелато. Обер, добравшись туда заполночь, не давая себе передышки, стал собирать разрозненные группы волонтеров и отряды Легиона, находившиеся во время сражения под его командой. К утру, валясь от усталости и засыпая на ходу, ему удалось разыскать почти всю свою артиллерию, больше двух тысяч пехотинцев и сколотить полуэскадрон кавалерии.

Уже плохо понимая собеседника, он слушал рассказ Эйка Риля об отступлении корпуса генерала Коннолиса:

«…Они нас почти не преследовали. Лишь иногда вступали в перестрелку с арьергардами. За городом и вовсе прекратили преследование…» — полковник Риль замолчал и в сердцах стукнув кулаком по седлу, прошипел сквозь зубы — «Черт дернул этого лысого болвана отвести войска в решающий момент!» — он еще раз стукнул кулаком по седлу и замолчал.

«Полковник Риль! К главнокомандующему!» — раздался издали чей-то голос.

«Ну, мне пора» — Эйк тронул Обера за руку и пришпорил коня.

Обер забылся тяжелым сном прямо на земле, рядом с палатками волонтеров, едва успев сползти с седла и подстелить под себя плащ. Его разбудили с большим трудом:

«Командир! Захвачен подозрительный человек. По всему видать — лазутчик. Письмо у него нашли. С печатями!»

Медленно освобождаясь ото сна, Обер сломал печати. Когда он вник в содержание письма, сонливость его моментально улетучилась. Он порывисто вскочил на ноги.

«Первая и вторая роты! В ружье!»

Подойти к домику, в котором располагалось правительство, не удалось.

«В чем дело?» — с нехорошим предчувствием спросил Обер у офицера, преградившего ему путь.

«Приказ главнокомандующего» — ответил тот.

Домик, где располагалось правительство, был окружен шеренгами легионеров. Обер направился в штаб командующего, надеясь разыскать полковника Риля. Еще не дойдя до штабной палатки, Обер увидел его. Эйк тоже заметил своего приятеля:

«А, бригадир Грайс! С добрым утром. Впрочем, как посмотреть. У нас тут такое делается…»

Обер нетерпеливо перебил его: — «Вот именно, что тут у вас делается?»

«Главнокомандующий хочет… м-м-м… убедить правительство вступить в мирные переговоры с короной».

«Это же мятеж!» — воскликнул Обер.

Эйк Риль уныло развел руками:

«Что же тут поделаешь? А если правительство уступит?»

Обер Грайс молча протянул ему письмо, перехваченное накануне.

«Это не мятеж! Это предательство!» — Эйк Риль нервно дернул щекой.

«Где генерал Коннолис?» — Обер схватил полковника за руку.

«В штабной палатке, а что?»

«У меня тут в трестах шагах две роты волонтеров»

«Ты с ума сошел?! У Коннолиса же целый корпус под началом!»

«Он не успеет им воспользоваться» — с безмятежным спокойствием ответил Обер.

Волонтеры быстро окружили штабную палатку, оттеснив караул. Обер Грайс нырнул под тент, откинув полог, и пройдя прямо к столу, вокруг которого собрались генералы и офицеры, швырнул на него письмо.

«Адъютант Риль, прочтите-ка для господ генералов этот документ» — небрежно сказал Обер. Эйк Риль взял письмо в руки, но тут генерал Коннолис, эрл Сапатоги, оправился от замешательства и заорал:

«По какому праву вы врываетесь на заседание штаба? Вон отсюда!»

Обер лишь усмехнулся в ответ:

«Когда всем станет известно содержание письма, вам придется сбавить тон. Читайте, Эйк!» Полковник Эйк Риль начал громко читать:

Чтение письма было прервано криком побагровевшего эрла Сапатоги, генерала Коннолиса:

«Арестуйте мятежников!»

Несколько офицеров схватили за руки полковника Риля, другие бросились к Оберу. Тот выхватил из-за пояса два пистолета и взвел курки:

«На место! Штаб окружен моими волонтерами. Кто двинется — получит пулю в лоб!» — Не поворачивая головы, Обер скомандовал:

«Первый взвод, ко мне!» Палатка заполнилась серыми мундирами волонтеров.

«Господа генералы! Господа офицеры! Генерал Коннолис повинен в изменнических сношениях с противником и в мятеже против правительства Республики. По законам военного времени он заслуживает смертного приговора. Пишите, Эйк!»

Полковник Риль, высвободившись из рук офицеров, все еще пытавшихся держать его, сел за стол, взял лист гербовой бумаги, обмакнул в чернила перо и под диктовку Обера начал писать приговор:

«Мы, представители Верховного командования вооруженных сил Республики…»

Закончив, он аккуратно присыпал лист сухим песком, потом стряхнул его и расправил документ на столе. Обер жестом указал на приговор:

«Прошу господ генералов и офицеров подписать!» — голос его был необычно жестким.

Никто, однако, не двинулся с места.

«Это произвол, вы сами мятежник!» — громко произнес один из генералов.

«Я думаю», — спокойно ответил Обер, — «что сообщники изменника также заслуживают смерти». Оглядываясь на волонтеров, некоторые офицеры потянулись к перьям.

«Господа!» — срывающимся голосом в отчаянии вскричал эрл Сапатоги. — «Вы ответите головой за свою подпись!»

Обер, криво усмехнувшись, покачал головой, подтянул к себе лист бумаги с текстом приговора и первым аккуратно на нем расписался…

После того, как генерал Коннолис был расстрелян взводом волонтеров, и были отведены войска, блокировавшие домик правительства Республики, надо было готовиться к бою. Провал предательского замысла эрла Сапатоги означал, что не сегодня-завтра королевская армия будет здесь.

Новый главнокомандующий назначил волонтеров в резерв. Противника решено было встретить на линии холмов перед селением, где спешно начали готовить артиллерийские редуты. Обер, да и большинство офицеров понимали, что надежды на успех невелики. Численное превосходство, имевшееся несколько дней назад, было утрачено. Значительно меньше имелось теперь артиллерии, и совсем уж плачевным оказалось положение с кавалерией. Хотя из близлежащих местностей подтягивались небольшие отряды, эти подкрепления были слишком малы, чтобы изменить ситуацию. Но так или иначе надо было защищаться.

Ядра с шипением и свистом обрушивались на позиции республиканцев, плюхались в зеленую, чуть пожухлую траву, на свежераскопанную землю на редутах и возле них, разрываясь с грохотом и дымом. Через полчаса на передовых позициях уже сотни легионеров были убиты и ранены, несколько артиллерийских орудий разбито, редуты серьезно повреждены. А ядра продолжали лететь, падать, разрываться, разбрасывая в разные стороны смертоносные чугунные осколки и комья земли.

Артиллерийский огонь противника оказался сильнее, чем ожидалось. Когда красные мундиры, линия за линией, пошли в наступление, их превосходство стало очевидным. Новый главнокомандующий, хотя и решил сражаться до конца, в глубине души был уверен в поражении. Обер находился в штабе, когда стало известно, что бежал начальник артиллерии. Бригадир Обер Грайс был единственным не втянутым в бой генералом, оказавшимся под рукой, да и слыл уже отчаянным воякой. Так что командование артиллерией свалилось на него.

Несмотря на неблагоприятное соотношение сил, первые две атаки все же были отбиты. Третий натиск повлек за собою потерю большинства редутов на правом фланге. Волонтеры (командование которыми осталось за Обером) были брошены туда. Обер развернул батальоны в линии и приказал открыть огонь с дальней дистанции, пользуясь превосходством в качестве ружей, стандартных пуль фабричной выделки и пороховых зарядов. Попытки красных мундиров сблизиться на обычную дистанцию ружейного огня привели к большим потерям в их рядах. Однако они стойко выдержали залпы волонтеров, продвигаясь вперед сомкнутыми рядами, и вскоре над линиями красных мундиров тоже заклубился пороховой дым и раздался грохот ружейных выстрелов.

Обер приказал волонтерам сомкнуться в ротные колонны и ускоренным шагом бросил их в штыковую атаку. Он сам бежал в первых рядах с саблей в руке навстречу залпам королевских солдат. Рядом с ним упали (убиты? ранены?) два рядовых волонтера. Но вот противники сошлись, штыки в штыки, и после кровопролитной схватки красные мундиры были опрокинуты. Однако — не везде. Чтобы полностью восстановить положение, командующий правым флангом ринулся в атаку во главе небольших кавалерийских сил. Их все же хватило, чтобы расстроить ряды королевских войск и вытеснить их с первой линии редутов.

В этой контратаке под командующим правом флангом ядром была убита лошадь и сам он получил тяжелую контузию. Как и в прошлом сражении, Оберу пришлось взять командование флангом на себя.

Тяжелые свинцовые тучи медленно проплывали над полем сражения, но только ранним утром его оросило непродолжительным мелким дождиком. Устойчивый прохладный ветерок не приносил свежести — в воздухе стояла давящая духота. К полудню в войсках уже чувствовалась усталость. После третьей атаки, встреченной огнем усиленной Обером артиллерии, на что был полностью израсходован почти весь скудный артиллерийский резерв, красные мундиры, изрядно потрепанные в рукопашном бою на редутах, отошли на исходные позиции.

Если бы не лежавшие там и сям трупы в красных, синих и серых мундирах, поле между позициями королевской армии и республиканцев могло бы показаться мирным. Обер вглядывался в него, лихорадочно соображая, что же делать. Прямо перед ним лежал красивый пойменный луг, с еще не слишком заметно примятой солдатскими сапогами и копытами лошадей высокой густой травой. Ближе к правому краю к позициям противника вела неглубокая лощинка, выходившая к ручью, рассекавшему поле примерно на равном удалении от позиций сторон. Там, где лощина выводила к ручью, его берег на протяжении полутысячи шагов довольно густо зарос ивняком…

Обер подскакал к отряду артиллерийского резерва, только что занявшему позиции на переднем крае — тридцать две конные запряжки с облегченными орудиями новой конструкции, произведенными недавно на заводах Далуса.

«Орудия на передки!» — скомандовал он.

«Что, отступаем?» — разочаровано спросил один из артиллерийских офицеров.

«Никак нет» — ответил Обер. — «Приказываю вам переместить орудия вперед и занять позиции вдоль ручья. Выдвигаться скрытно, вон по той лощине, орудия замаскировать в зарослях ивняка».

Обер сам отправился с артиллерией, контролируя скрытность маневра и выбор позиций.

Противник, предприняв очередную атаку, внезапно оказался под губительным картечным огнем в упор, не дойдя еще больше пятисот шагов до республиканских редутов. Невесть откуда взявшаяся новая батарея на берегу ручья совершенно расстроила линии пехоты. Против батареи было брошено несколько эскадронов кирасир, лихо проскочивших простреливаемое пространство, а затем ушедших правее, охватывая батарею. Они выскочили на берег ручья, с ходу форсировали его и понеслись дальше вдоль берега, туда, где продолжали часто ухать пушки. Потери, по мнению дьюка Лейтенфорского, командовавшего сражением, уже не играли большой роли. Главное — сбить эту батарею, и путь к победе открыт.

Картечь исправно делала свое дело, но теперь кирасиры были уже вне досягаемости артиллерийского огня. Топча копытами сочную высокую траву, королевские гвардейцы уже через несколько минут должны были выскочить на позиции батареи.

«Первая шеренга, с колена, залпом, огонь!» — из травы поднялась шеренга волонтеров и во фланг кирасирам грянул залп.

«Вторая шеренга, стоя, огонь!» — «Третья шеренга, огонь! Четвертая, огонь!..» Конная лавина, блестя кирасами и шлемами, вдруг смешалась, образуя сумятицу падающих и встающих на дыбы лошадей. Залпы следовали один за другим. Несколько пушек, поспешно выкаченных на руках навстречу кирасирам, плеснули картечью, перекрывая своим грохотом трескотню ружей. Атака кирасир захлебнулась.

Батарея вела непрерывный огонь по линиям королевских войск на левом фланге. Они пытались продолжать атаки, несмотря на это неожиданное препятствие. Дьюк Лейтенфорский был воодушевлен успехами в центре и на левом фланге, где красным мундирам снова удалось захватить первую линию редутов. Наступал кризис сражения, и Обер решил бросить в бой весь резерв, не дожидаясь приказа главнокомандующего. Более того, он игнорировал его настоятельные требования перебросить артиллерию и волонтеров для поддержки войск в центре и на левом фланге. Вместо этого он скомандовал войскам правого фланга общее наступление.

Артиллерийский огонь и штыковой удар ротных колонн волонтеров опрокинули изрядно потрепанные уже войска противника. Волонтеры смешали линии королевских войск, ворвались на позиции артиллерии и после рукопашного боя захватили их. Подошедшие резервы дьюка Лейтенфорского были встречены залповым огнем республиканских легионеров, успевших обойти королевские войска, связанные боем с волонтерами.

Завязался жестокий штыковой бой. Обер скрипел зубами, не имея возможности ввести в сражение мало-мальски крупные кавалерийские силы. Его волонтеры, пытавшиеся создать угрозу неприятельскому центру, подвергались непрерывным атакам королевских конногвардейцев. Обер соскочил с коня, бросив поводья подлетевшему вестовому, и, устроившись прямо на земле, начал быстро строчить донесение главнокомандующему…

Изрыгая бешеные ругательства, Обер подгонял артиллеристов, устанавливавших орудия среди наполовину разбитых позиций королевской артиллерии. Уцелевшие пушки королевских войск тоже разворачивались хоботами в противоположную сторону. Перевес в артиллерии здесь, на правом фланге, перешел к республиканцам и Обер торопился пустить в ход это преимущество. Четыре батареи выдвигались влево, в сторону неприятельского центра. Они расположились на небольшом пригорке перед начинавшимися рощицами и перелесками, где приводили себя в порядок и строились для очередной атаки красные мундиры.

Многие деревья и кустарник были уже переломаны и выкорчеваны артиллерийским огнем, но все же достаточно хорошо скрывали передвижения вражеских войск. Лишь в промежуток между рощами можно было просматривать с пригорка большое поле, где строились войска центра королевской армии, гарцевали эскадроны кавалерии, готовые ринуться вперед. Крутя винты вертикальной наводки, пушкари подняли вверх хоботы орудий…

Дьюк Лейтенфорский довольно быстро разобрался, откуда это вдруг взялись разрывы пушечных ядер буквально в двух сотнях шагов перед его штабной палаткой. Стало ясно, что все обещания командующего левым флангом восстановить положение и отбросить правый фланг республиканцев так и остались обещаниями. Пришлось выделить из собственных войск в центре три полка пехоты и полк кавалерии, чтобы сбить республиканцев с захваченных ими позиций.

Бой постепенно потерял стройный организованный характер. Людские массы, столкнувшись, потеряли строй, перемешались и образовали отдельные очаги сражения. Среди сломанных и поваленных деревьев, на полянах, вокруг артиллерийских позиций шла ожесточенная схватка. Люди в растерзанных мундирах, перепачканных грязью и кровью, с лицами, почерневшими от пороховой гари, спотыкаясь о трупы погибших, были одержимы одной мыслью — убить своего противника в таком же перепачканном грязью и кровью мундире другого цвета.

Обер Грайс понял, что ход сражения сумеет переломить тот, кто сейчас бросит в бой свежие войска. У него таких войск не было. Признаков того, что остальная республиканская армия собирается двинуться в атаку, тоже не было. И тогда он начал носиться на лошади по полю сражения, отыскивая рассеянные кучки солдат, оказавшиеся по тем или иным причинам в стороне от места схватки. Ту же работу исполняли по его поручению еще три офицера. Рядом с артиллерийскими батареями стали понемногу выстраиваться линии пехоты…

То же самое, что понял Обер Грайс, понял и Дьюк Лейтенфорский. Он оттянул часть войск из центра и с противоположного фланга, воспользовавшись передышкой между атаками. Теперь у него под рукой были два пехотных и кавалерийский полк, которыми он, не мешкая, подкрепил правый фланг. Артиллерия республиканцев, которая только что обстреливала центр и мешала переброске войск, замолчала, оказавшись в самой гуще боя, шедшего на правом фланге королевских войск. Атака хотя и небольших, но свежих сил позволила солдатам короны прорвать позиции республиканцев и выйти к их артиллерийским батареям.

В руках у Обера был лишь сводный батальон, составленный из легкораненых и собранных отовсюду одиночек и небольших групп, рассеявшихся во время предыдущих схваток. Его четыре ротные колонны встретили атакующих огнем, но силы были неравны. На этой дистанции артиллерия уже ничего не могла сделать. Через несколько минут рукопашный бой кипел уже вокруг пушек…

Войска левого фланга республиканцев были смяты, расстроены, но не опрокинуты. Они не бежали и даже не отошли. Бой продолжался — безуспешный, безнадежный, отчаянный. Обер с группой солдат, общей численностью около роты, где перемешались и легионеры, и волонтеры, и кавалеристы, под которыми были убиты лошади, и артиллеристы, потерявшие свои орудия, отбивался от наседавших королевских войск прямо на позициях артиллерии. Когда-то это была первая линия батарей королевской армии. Теперь здесь был лишь хаос разрытой и развороченной земли, разбитые орудия, зарядные ящики и их обломки, трупы в красных, красно-белых, серых и синих мундирах. Солдаты обеих сторон изрядно устали, но исступленные штыковые стычки, сопровождавшиеся редкими хлопками ружейных выстрелов, то и дело завязывались то здесь, то там.

Казалось, что бой идет в таком виде с самого утра, и будет продолжаться до бесконечности. Попытки небольших отрядов королевских конногвардейцев обойти очаги боя и вновь продвинуться на первоначальные позиции республиканцев, были сорваны картечным огнем одиннадцати пушек, почему-то остававшихся на старых позициях. Атаковать позиции артиллеристов без поддержки пехоты немногочисленные конногвардейцы не решились.

Сколько времени все это продолжается — полчаса, час, целый день? — Обер уже не отдавал себе отчета. Ощущение реальности стало возвращаться к нему, когда он заметил, что королевские войска выходят из боя и оттягиваются назад. Вскоре стало видно, что в центре королевских войск среди крупных пятен красных мундиров виднеются широкие мазки синих. Генерал Зланцайс все-таки повел республиканскую армию в атаку и даже сумел в нескольких местах преодолеть первую линию обороны красных мундиров.

Все, что сумел сделать Обер, так это отыскать несколько уцелевших орудий и десятка два оставшихся в живых артиллеристов, выдвинуть вперед те одиннадцать орудий, что еще оставались позади, вытащить то немногое, что еще оставалось на тыловых позициях в зарядных ящиках, и снова открыть артиллерийский огонь. Под прикрытием этого огня оставшиеся в живых офицеры постепенно собирали вокруг себя солдат, ставили их в строй, формируя «правильные» боевые порядки. По ходу дела солдаты обшаривали патронные сумки убитых, отыскивая заряды к ружьям. Вскоре Обер смог бросить в наступление шесть пехотных батальонов — три легионерских, два волонтерских и один сводный. Кавалерии же почти совсем не осталось — едва набрался один полуэскадрон.

Бой возобновился. Атака, организованная бригадиром Грайсом, успеха не имела. Хотя войска короны на этом фланге потеряли почти всю свою артиллерию, численный перевес был за ними, да и пушек у Обера тоже осталось не так много. Однако в центре красные мундиры, ослабленные несколькими перебросками подкреплений на правый фланг, не выдержали атаки генерала Зланцайса, который имел в центре как раз самую сильную группировку. Дьюк Лейтенфорский вынужден был поспешно ретироваться вместе со своим штабом на тыловые позиции, что не улучшило управления войсками. Более сильный правый фланг королевских войск успешно отразил атаку малочисленных и измотанных боем батальонов Обера, и даже вытеснил их со своих позиций, захватив остатки артиллерийских батарей республиканцев, но это уже ничего не могло изменить.

Красные мундиры в центре поспешно отходили, а затем и побежали. Вскоре отход начался и на левом фланге королевских войск. Правый фланг, связанный боем (который поначалу казался успешным) с почти что разгромленными республиканцами под командованием бригадира Грайса, оказался отрезанным от основных сил. Республиканцы на левом фланге отчаянно отбивались, сорвав в очередной раз штыковой атакой попытки войск короны переправиться через ту речушку, что протекала как раз посредине между первоначальными позициями враждующих сторон. Но у Обера Грайса осталось едва ли три полных батальона, сгруппировавшихся вокруг единственного уцелевшего полкового знамени. Все заряды к ружьям были уже израсходованы. Правда, оставались еще в строю три пушки с десятком зарядов. Но похоже было, что следующей атаки им не выдержать.

В этот момент поле позади линий красных мундиров заполнилось ровными синими квадратами республиканских батальонов. Один, два, три, четыре… девять батальонов пехоты и два эскадрона кавалерии. Королевский генерал, привстав на стременах, считал зашедшие ему в тыл войска противника. Потом он опустился в седло, долго и виртуозно изрыгал ругательства, затем спешился, снял со своей шеи шелковый шарф, бывший когда-то белоснежным, нацепил его на штык валявшегося под ногами ружья, вручил этот белый флаг офицеру, замещавшему убитого адъютанта, и отправился к позициям синих. Не в тыл, где гарцевала группа генералов в блестящих золотых эполетах, а к берегу речушки, где стоял под потрепанным знаменем бригадир волонтеров в сером мундире без эполет, с таким же, как у него самого, почерневшим от пороха лицом. Именно ему, перейдя вброд речушку, он протянул свою саблю с золотой вязью по полированному лезвию, покрытому побуревшими потеками крови.

«Думаю, эта сабля принадлежит вам по праву. Ведь это вы разбили нашу армию», — с горечью заметил гвардейский генерал, расставаясь со своим оружием.

Обер Грайс принял саблю, молча наклонил голову и отсалютовал ему своим клинком — левой рукой, потому что правая покоилась на перевязи из грязных бинтов, пропитанных кровью.

Когда все распоряжения были сделаны, все рапорты отданы, когда на поле битвы остались лишь неспешно бродившие похоронные команды, да юркие мародеры, бригадир Грайс вышел из штабной палатки и уставился на темно-серые тучи, подсвеченные изнутри багровым закатным солнцем. Несколько раз тяжело вздохнув, Обер вдруг вскинул целую левую руку и резким движением рванул с плеча узенький витой серебряный погон.

Глава 6

После поражения королевская армия поспешно оставила Порт-Квелато. Город горел, вновь подвергнутый бомбардировке военным флотом короны. Лойн Далус, раньше сетовавший на удаленность заводов от порта, теперь благодарил бога за то, что его предприятия оказались от него на достаточно большом расстоянии и не были затронуты бомбардировкой. Обер Грайс снова вернулся в фирму, подав главнокомандующему прошение об отставке. Однако он вовсе не бросил военные дела.

На заводе Далуса было налажено производство нарезных штуцеров с ударными капсюльными замками, которые обладали прекрасной меткостью и повышенной дальнобойностью. Их недостатками были дороговизна и медленное заряжание — в ствол с нарезкой свинцовую пулю было забить гораздо труднее, чем в гладкий ствол. Поэтому этими штуцерами вооружали лишь лучших стрелков. Но для Обера главное состояло в том, что была разработана и испытана технология производства нарезных стволов, создано оборудование и способы термической обработки стали, дававшие неплохие результаты.

Другим его делом продолжала оставаться политика. Он интенсивно вдалбливал в головы Касрафа Телуса. с одной стороны, и своего хозяина — с другой, идею одного простенького законопроекта. Впрочем, аргументы он использовал разные.

«Пойми», — убеждал он Телуса. сделавшегося одним из самых популярных политиков в Республике, — «разве может кто-то узурпировать права на те обширные земли, что лежат на Запад от побережья? Если это делала корона, то разве стоит республиканскому правительству ей подражать? Каждый человек должен иметь право на клочок земли. Но чтобы не плодить лодырей и пьянчуг, нужно сделать вот что — каждому дать право взять в долг у нации (модное словечко в те времена) кусок земли, достаточный, чтобы прокормить семью. Скажем, 50 гектаров. И если этот человек в течение пяти лет прожил на этой земле, возделывая ее, нация ему этот долг прощает и передает землю в вечное наследственное пользование. Но не в полную собственность — если он забросит эту землю, или устроит на ней лужайку для игры в мяч, суд может отобрать ее».

Этот монолог Касраф Телус выслушал молча, но как только Обер замолчал, начал возражать:

«Никто не будет беречь собственность, полученную задаром!»

Обер тут же с горячностью перебил его:

«Как это — задаром?! Ты что, совсем меня не слушал? А пять лет труда? И потом», — продолжал он уже более спокойным тоном, — «у этой проблемы есть и другая сторона. Корона наращивает численность армии. У нас нет денег на наем дополнительных солдат. Если дать поселенцам право на землю, мы получим десятки тысяч ополченцев, готовых с оружием в руках защищать это право. Подумай над этим!»

С Лойном Далусом разговор шел совсем в иной плоскости.

«Ты прав», — признавал Обер, — «если свободно давать поселенцам землю, это тут же поднимет цену на рабочие руки. Если не видеть дальше своего носа — прямой убыток. Но тут же кроется и выгода».

И Обер Грайс начал перечислять:

«Первое. Приток новых поселенцев расширяет рынок сбыта наших товаров — и ружей, и сельхозмашин, и мелкого инвентаря. Расширим производство не только мы, но и другие компании. Это значит — вырастет спрос на металл, на паровые машины, на грузовые перевозки. Больше поселенцев — больше производство зерна. Значит, опять рост потребности в перевозках. И если заглянуть еще дальше…» — Обер сделал многозначительную паузу — «как тебе понравится такое название: „Акционерная железнодорожная компания по прокладке рельсового пути от Порт-Квелато в Форт-Лаи“? А там, глядишь, и от Казота в Халлас? Это же рельсы, шпалы, паровозы, вагоны, мосты, станционные здания, склады… Это же неисчерпаемый рынок!»

Такого рода соображения возымели свое действие на Лойна Далуса и на его приятелей из деловых кругов. В свою очередь, апелляция к неотчуждаемым гражданским правам подействовала на либеральных друзей Касрафа Телуса. Законопроект, после двух неудачных попыток, наконец был одобрен обеими палатами Ассамблеи Республики.

Но ожидаемого притока переселенцев со Старых Земель не случилось — по одной простой причине. Морские пути в Республику Южных Территорий были перехвачены королевским военным флотом Великой Унии. Своего флота Республика не имела, а вооруженные каперские суда, хотя и пощипывали время от времени одиночные королевские фрегаты и корветы, нападая на них группами, но не могли бросить вызов эскадрам мощных линейных кораблей и провести сквозь кольцо блокады транспорты с иммигрантами. Разумеется, не все восточное побережье Элинора было блокировано. Суда могли беспрепятственно заходить в порты Земли королевы Айлин, остававшейся под контролем Короны. Можно было относительно беспрепятственно высаживаться и на самом юге — во владениях Королевства Обеих Проливов. Ведь, несмотря на периодические вспышки военных действий между двумя державами, Великая Уния Гасаров и Норншатта не решалась развязать всеобщую морскую войну, а потому суда третьих стран имели возможность идти вдоль восточного побережья на юг. Но горе тем, кто попытался бы повернуть к гаваням Республики…

Все эти препятствия превратили ожидаемый поток переселенцев в скудный ручеек. Лишь более года спустя новые законы Республики стали приносить свои плоды. К тому времени переселенцы освоили кружной путь — в обход огромного полуострова на северо-западе Элинора они шли вдоль западного побережья материка и высаживались в маленьких рыбацких поселках на крайнем Западе Республики Южных Территорий. Собственно, реально на эти земли не распространялся ничей государственный суверенитет. Однако поселенцы, прибывавшие в эти места, были заинтересованы в бесплатном получении земельных наделов, а потому, община за общиной, деревушка за деревушкой, признавали себя частью Республики Свободных Южных территорий и поднимали лазоревый флаг с красным квадратом и золотыми треугольниками, образующими крест на красном фоне, в верхнем левом углу.

Поток поселенцев все рос. С ними вместе шли и торговые суда. Рыбачьи деревушки буквально за год-другой разрастались в крупные поселения, в них строились новые причалы. Хотя грузам приходилось преодолевать долгий путь на Восток, через леса, горы, степи и полупустыни, все-таки это была заметная щель в кольце торговой блокады.

Но от прибавления в количестве новых граждан Республики было мало проку в военных делах. Практически никто из этих поселенцев не намеревался идти на восток, чтобы сражаться с армиями короны. Корона, однако, сама решила эту проблему. При дворе Нотиолема IX были крайне раздосадованы тем, что блокада не оказалась столь прочной, как обещал командующий королевским военным флотом. Последний не замедлил отдать соответствующий приказ. После того, как два городка на побережье были снесены огнем королевских фрегатов, а высаженная экспедиция устроила резню в большем селении землепашцев на расстоянии суточного перехода от океана, на востоке Республики неожиданно для всех появился добровольческий полк с дальнего Запада. Плохо вооруженный, почти не имевший офицеров и совсем не обученный, этот полк по численности был почти равен регулярной дивизии Легиона Республики.

Оберу Грайсу пришлось вновь обрядиться в мундир бригадира и заниматься обучением этого пополнения, а заодно и решать интендантские проблемы. К счастью, заводы Далуса давали достаточно ружей. Лишь через три месяца Обер смог освободиться от этой обузы.

Действия каперских судов Республики на Западе были более эффективны, чем на Востоке, и эпизодические вылазки небольших сил королевского флота не смогли прервать перевозки людей и грузов по этому пути. Силам Республики теперь не грозило истощение и уже через три года Корона сочла наименьшим из зол решение прервать эту войну, грозившую затянуться до бесконечности.

С прекращением войны и морской блокады Республика поправила свои расстроенные финансы. Была введена собственная денежная единица — шильден — взамен королевского квинтала. Вскоре в стране стало заметно экономическое оживление, охватившее в первую очередь восточные территории. С окончанием блокады рост поселений на Западе почти вовсе прекратился, поскольку практически весь приток иммигрантов вновь хлынул на более развитое Восточное побережье.

Обер Грайс не сидел сложа руки. Поскольку оружейный бизнес испытывал заметный спад, фирма Далуса вкладывала капиталы в самые разные предприятия, сулившие прибыль. Здесь были и покупка паев в текстильных компаниях, и участие в морских перевозках, и строительство… Далус не смог-таки реализовать амбициозный замысел создания собственной железнодорожной компании. Но довольно крупный капитал был вложен в «Железнодорожное общество Зеккерта с компаньонами», занявшееся прокладкой рельсового пути от Порт-Квелато до Казота. Хотя главные подряды в этом предприятии — строительство паровозов и вагонов, прокат и поставка рельсов, заготовка шпал, устройство насыпи, строительство станций — достались на долю самого Зеккерта и других крупнейших фирм, Далусу удалось получить заказ на поставку металлических конструкций для больших мостов через реку Квела в Порт-Квелато, через Илонго в Казоте и для ряда мостов помельче.

Сам Обер Грайс, оставаясь главным инженером у Лойна Далуса, основал ряд собственных дел. Пошла в ход полученная еще до гражданской войны привилегия на производство спичек. Было открыто собственное техническое бюро, получившее, благодаря покровительству Далуса, заказ на проектирование железнодорожного моста в Порт-Квелато. Грайс сумел получить и подряд на строительство городской канализации в столице. Его вес в предпринимательском мире постепенно увеличивался.

Но Обер Грайс не был счастлив. Даже в своей прошлой жизни, во времена Великой Империи Ратов, он чувствовал себя иначе. Цели казались ему яснее и достижимее, средства — доступнее. Рядом с ним была его первая юношеская любовь, а затем и вторая, отчаянно и безнадежно вспыхнувшая всего на несколько часов, перед тем, как он покинул тот мир. Он даже не успел толком осознать, как он любит ту девушку, прежде чем она упала с разрубленной спиной в пыль прибрежной дороги, спасши его жизнь. И лишь потом его охватило чувство горчайшей утраты…

Теперь же, после окончания гражданской войны, перед ним была лишь предпринимательская рутина, да случайные связи с продавщицами или белошвейками. Конечно, бизнес иногда представлялся захватывающим приключением, в особенности биржевая игра, или освоение технических новшеств. Капиталы Грайса росли, росло и число фирм, которые принадлежали ему, или в которых он имел значительные паи. Это были в основном небольшие или средние фирмы, но все — высокоприбыльные.

Спичечная фабрика росла, как на дрожжах, вскоре коробочки с большой буквой «Г» на этикетке поплыли даже в Старые земли. Хороший доход приносила компания по перевозке экзотических фруктов с тропических плантаций Земли Королевы Айлин в рестораны крупнейших городов Старых Земель. После прокладки канализации и расширения водопровода в Порт-Квелато Обер Грайс вложил деньги в производство фаянсовых ватерклозетов, получивших вскоре широчайшую популярность — и не только у богатейших застройщиков. Его часовая фабрика составила неплохую конкуренцию часам из Долин Фризии, славившимся своим качеством…

Наконец, Обер Грайс основал собственный банк, который, конечно, был далеко не самым крупным, но прочно стоял на ногах. Обер стал членом правления нескольких уважаемых фирм. Вместе с Далусом они решились теперь на то, чтобы все-таки создать акционерное общество по прокладке рельсового пути из Порт-Квелато в Форт-Лаи. Дела шли успешно — на этот раз и рельсы, и паровозы, и вагоны поставлял сам Далус.

Между тем Грайс потихоньку, не афишируя это дело, занимался геологоразведкой. И к тому моменту, когда Варлан, Зеккерт, Далус и другие крупные предприниматели под давлением нужд растущего железнодорожного строительства решили расширять сталелитейное и сталепрокатное дело, у Грайса в руках оказались данные по крупнейшим месторождениям коксующегося угля, марганца и железа всего в трехстах километрах от Порт-Квелато, рядом с притоком Илонго, крупной судоходной рекой Фоломатьена. Купить все земли, на которых располагались эти залежи, ему было не под силу. Но вот речной порт на Фоломатьене все же оказался в собственности Грайса, как и флотилия из нескольких барж. Его заказ на паровые буксиры был размещен на верфях Зеккерта, а паровые машины для них строил Далус. Вскоре на реке встал новый промышленный город, названный по имени реки — Фоломатьена.

Промышленный подъем в Республике набирал обороты. И тут за Обером Грайсом стали замечать странные вещи. Он занялся какой-то несвойственной деловому человеку его калибра филантропией. Начать с того, что рабочий день на его фабриках был ограничен всего девятью часами, а в субботу день был и вовсе укорочен до шести часов. На спичечной фабрике вообще был установлен семичасовой рабочий день! При фабриках были устроены специальные заведения, где работницы могли оставлять своих детей на время работы под присмотром специальных воспитателей. Но, в конце концов, такие чудачества хотя и не слишком хорошо смотрелись, но с ними деловые круги Республики еще могли смириться. Хуже было другое.

Обер Грайс начал опасные заигрывания с рабочими. На своих фабриках он поощрял создание союзов мастеровых, с выборными от которых он подписывал договора о заработной плате, о продолжительности рабочего дня, об отпусках, о порядке найма и увольнения. На фабриках Грайса рабочие создавали больничные кассы и кассы взаимопомощи, устраивали кооперативные лавки. Хуже того, пользуясь своим влиянием среди ряда депутатов Ассамблеи Республики, он пытался протащить решения, которые придали бы его дерзостным начинаниям законный вид.

При всем при том, что отношения Грайса со многими промышленниками, в том числе и со своим покровителем Лойном Далусом, сделались довольно натянутыми, практически все отдавали должное его деловой хватке. Несмотря на все чудачества, дела Обера Грайса шли в гору.

Наиболее безобидным и в тоже время самым странным из чудачеств Обера деловые люди посчитали то, что он в 1447 году, будучи уже не в молодом возрасте — а ему исполнилось ровно 40 лет — записался вольнослушателем в Королевский университет Лариолы, столицы Земли королевы Айлин, одновременно на факультеты естественной истории и социальной истории. От Форт-Лаи к Лариоле строилась железнодорожная ветка, и через два года после поступления в университет мощные пассажирские паровозы Далуса, спроектированные техническим бюро Грайса, уже возили Обера от Порт-Квелато через Форт-Лаи в Лариолу и обратно.

Шел уже четырнадцатый год, как Обер Грайс высадился на берег в Долинах Фризии и обрел там свое нынешнее имя. Его личная судьба изобиловала поворотами и неожиданными скачками. Нельзя было сказать, что он никак не повлиял и на судьбы этого мира. Революция на Южных территориях Элинора, в которой он принял живейшее участие, аукнулась и на Старых Землях. Железные дороги год за годом расширяли свою сеть и на старом, и на новом континенте. Социальная филантропия Обера Грайса, хотя и не столь быстро, как железные дороги, тоже завоевывала мир. Законопроект о 10-часовом рабочем дне он не напрасно ставил себе в заслугу больше, чем все успехи на предпринимательском поприще, даже несмотря на то, что закон не был принят Ассамблеей Республики.

Но теперь настало время, когда Обер почувствовал себя утомленным бесконечной борьбой. Королевский университет в Лариоле показался ему желанным убежищем, где в строгих аудиториях и тихих библиотечных залах он мог, не спеша, восполнять свои знания по истории Терры, текшей около 1300 лет без его участия. Все же и профессура, и студенческая среда оказались не столь тихи и благостны, как могло показаться поначалу. Речь не идет, конечно, о непременных студенческих попойках и сомнительных выходках. Идейная борьба, которая подспудно кипела в стенах университета, оказалась отражением реальной общественной борьбы, только в еще более концентрированном виде.

Профессор древней истории, господин Маррот, которого Обер Грайс избрал своим научным наставником, вполне одобрял намерение своего ученика заняться историей распада Великой Империи Ратов и начальным периодом истории улкасанской церкви.

«Понимаете, господин профессор», — говорил ему Обер, сидя вечером в доме профессора за чашкой чая, — «я довольно тщательно изучил основные труды по данному периоду, и должен сказать, остался не удовлетворен. Слишком много неясностей, слишком мало фактов, слишком много домыслов и сомнительных умозаключений. Понятно, что осталось не так много письменных источников той поры. Тем интереснее попробовать сделать в этой области что-то новое».

«Что ж, юноша, дерзайте. Без высоких замыслов не бывает и высоких результатов. Но вы должны отдавать себе отчет, что работа вам предстоит необъятная», — покровительственно вымолвил профессор.

«Мне не привыкать к упорному труду», — неуловимо пожал плечом Обер Грайс. — «Другое дело, хватит ли у меня способностей понять, что стоит за фактами, каковы движущие пружины исторических событий». — Он посмотрел профессору в лицо и спросил:

«Нашлось ли у вас время ознакомиться с моими соображениями по социальному значению обновленческого движения в улкасанской церкви?»

«О, признаться, я прочитал с большим интересом!» — воскликнул господин Маррот. — «Если эту статью увидели бы некоторые члены нашего Ученого Совета, они бы подпрыгнули до потолка!» — Профессор мечтательно улыбнулся.

«Да, господин Грайс, мне тоже показалось, что в вашей статье есть мысли, заслуживающие внимания», — вступила в разговор девушка в строгом коричневом платье, сидевшая в кресле поодаль от стола, так, что на нее почти не падал свет от канделябров. — «Но вы, мне кажется, увлеклись лишь одним из идейных направлений обновленческого движения, — тем, что поощряло дух предпринимательства, бережливости, трудолюбия… А ведь в обновленчестве очень громко заявила о себе и идея равенства и справедливости!» — Девушка с вызовом вскинула голову, лицо ее порозовело, вьющиеся темные волосы слегка разметались.

«Вы правы», — с легким поклоном ответил Обер, с любопытством вглядываясь в плохо освещенные колеблющимся пламенем свечей черты девушки, — «но это идейное течение не нашло своего продолжения. Оно было политически изолировано и подавлено, не имея далее влияния на ход исторического процесса. А вот идеология бережливости и предприимчивости превратилась в стойкую духовно-нравственную традицию».

«Позвольте!» — воскликнула девушка несколько повышенным тоном. — «А как же прошлые и нынешние уравнительные движения? Скажем, современные группы, называющие себя сторонниками социальной республики?»

Обер покачал головой:

«Я не склонен отрицать определенную духовную преемственность сторонников социальной республики с некоторыми крайними религиозными течениями эпохи обновленчества. Однако, мне представляется, что главные истоки современных уравнительных движений коренятся в социальных и экономических условиях современной жизни…»

«Инесейль!» — строгим голосом прервал этот диспут профессор. — «Вечно ты всюду приплетаешь свои радикальные идеи!»

Обер улыбнулся:

«Право, профессор, это очень увлекательно. Я бы с удовольствием продолжил этот спор в более удобное время, если Инесейль, конечно, не возражает».

«Так как нам быть с вашей статьей, молодой человек?» — Профессор пытливо заглянул Оберу в глаза. — «Мне ничего не стоит дать вам рекомендацию для опубликования ее в наших „Анналах…“ Но реакция на нее может быть весьма резкой».

«Неужели тот, кто избрал поприще науки, должен бояться мнений?» — беспечно бросил Обер. — «Конечно, я хочу напечатать эту статью!» — И он пристально посмотрел на Инесейль…

Легкое платье из светло-серого шелка, украшенное небольшими кружевными оборками чуть более темного цвета, удачно подчеркивало стройную фигурку молодой девушки. Студенты, столпившиеся возле большой аудитории Королевского университета Лариолы, провожали ее восхищенными взглядами. Старшекурсники, знавшие дочь профессора Маррота, не верили своим глазам. Инесейль и раньше предпочитала серые и коричневые цвета. Но прежде и цвета эти, и покрой ее платьев напоминали больше сутану монашки, чем костюм молодой красивой женщины. Теперь же не только в платье, но и в ее походке, и во взгляде произошла разительная перемена. Неизвестно, по какой причине раньше Инесейль упорно старалась заслужить репутацию «синего чулка». И точно также загадкой оставалось ее внезапное преображение.

Лишь самые наблюдательные, заметив, каким приветствием обменялись между собой Инесейль Маррот и Обер Грайс, обратили внимание и на их взгляды. А обратив, задумались…

Стоило в «Анналах исторического общества Королевского университета в Лариоле» появиться статье Обера Грайса под заглавием «Влияние второго Великого раскола Улкасанской церкви на изменение общепринятого понимания хозяйственных добродетелей на протяжении колонизации Элинора», как в университете, да и за его стенами, разразилось нечто вроде бури. Большая часть профессуры встретила статью более или менее агрессивным неодобрением. Студенты-историки же раскололись на несколько партий, в зависимости от того, по какой причине им нравилась или не нравилась его статья. Во всяком случае, незамеченной она не осталась.

«Нам не следует поощрять пустые и в тоже время опасные умствования студентов», — вещал на Ученом Совете один из профессоров. — «Историк обязан доказать, что он изучил труды своих учителей, что он знает факты, умеет работать с документами, рыться в архивах. Но господин Грайс берет на себя смелость ниспровергать авторитеты, не найдя сам ни одного нового документа, не сделав себе имя кропотливой работой. Это же истинное богохульство, низводить священные улкасанские заповеди до уровня низменных мотивов промышленника, или, тем более, неотесанного сброда переселенцев! Он считает, верно, что в храм исторической науки можно ворваться верхом на коне с саблей в руках, как он это проделывал всего шесть лет назад в Провинциях Командора Ильта!» — Профессор язвительно ухмыльнулся, затем посерьезнел и назидательно поднял палец:

«Но молодой человек забывает, что нахальство — не лучший поводырь в науке. И если он сам об этом не помнит, мы ему напомним. Это еще раньше должен был сделать его наставник, уважаемый профессор Маррот. Но вместо того уважаемый профессор рекомендовал сомнительную статью своего ученика в „Анналы“!» — выступающий развел руками, изображая, насколько он глубоко разочарован плодами наставничества профессора Маррота, и опустился на свое место.

Обер, которому тут же поспешили пересказать мнение уважаемого представителя университетской профессуры, не выглядел особенно озабоченным таким отзывом. Но все же он стал задумчив, и, покачав головой, произнес:

«Пожалуй, надо все же посоветоваться с господином Марротом».

Высказав эту мысль, он исчез с последней лекции, и направился к профессору домой, хотя отлично знал, что профессор еще не скоро вернется с заседания Лариольского отделения Королевского теологического общества.

Бронзовый дверной молоток был буквально раскален жаркими лучами тропического солнца. Обер непроизвольно отдернул руку, затем достал из кармана носовой платок и все же постучал в дверь. В глубине дома послышались торопливые шаги, темные деревянные створки, украшенные изящной резьбой, распахнулись, и на пороге показалась Инесейль, в домашнем белом платье. Она уставилась на Обера вопросительным взглядом.

«Я хотел посоветоваться с господином профессором относительно моей статьи…» — начал Обер,

«Но господин профессор вернется никак не раньше, чем через два часа! Он ведь на заседании Теологического общества. Разве вы не знали?» — ее ресницы широко распахнулись и темные глаза посмотрели прямо в глаза Обера.

«Великий Ул-Каса! И в самом деле! Он же предупреждал…» — изображая досаду, Обер Грайс даже хлопнул ладонью по колену, а потом опустил голову и смущенно пробормотал — «прошу прощения». Инесейль усмехнулась уголками губ. Обер вновь поднял на нее голову и серьезным голосом произнес:

«Очень жаль. Но в таком случае я хотел бы посоветоваться с вами».

«Со мной?» — недоверчиво переспросила Инесейль.

«Да. Мне хорошо запомнились ваши суждения относительно обновленческих улкасанских корней в идеологии новейших социальных движений. Я ведь вполне всерьез тогда сказал, что намереваюсь продолжить этот разговор. Если, конечно, я вам не помешал».

«Отнюдь» — мотнула головой Инесейль. И решительно сказала: «Чего же вы стоите на пороге? Проходите!»

Следующая статья Обера, посвященная проблеме распада Великой империи Ратов и образования на ее месте новых государств, не была принята в «Анналы». Обер пожал плечами и… покинул Элинор на пассажирском пароходе, отправлявшемся в Ульпию. Он снова появился в Лариоле через год, вместе с вестями о его смелых публикациях в «Трудах Императорского университета Алата». Полгода работы в архивах Алата и Морианы, а также снаряженная им экспедиция, проводившая раскопки близ развалин древнего города Урм, позволили ему удивить ученый мир.

Когда в Императорском университете Алата прошел слух, что богатый и великовозрастный студент-недоучка из Лариолы готовит и финансирует археологическую экспедицию в Долины Фризии, где на северо-восточной границе лежат развалины древнего города Урм, то этому не придали особого значения. Богатые чудаки на то и есть, чтобы ученым было где раздобыть деньги на их исследования. Впрочем, от экспедиции не ждали сенсаций — развалины были уже неплохо изучены, да и остатки поселений под стенами города также не раз становились предметом раскопок.

Поэтому даже на историческом факультете удивлялись тому, что богач сумел привлечь в экспедицию лучших археологов, причем не только из самого Императорского университета, но и из университета Морианы. Объяснение было достаточно простое — Обер Грайс пообещал им на следующий год выделить такую же сумму на организацию очередной археологической экспедиции — но на этот раз по их собственному усмотрению. За такое обещание почему бы и не съездить на раскопки Урма, тем более, что выделенные деньги позволяли предоставить хорошую полевую практику большому числу начинающих историков, и даже взять с собой нескольких студентов.

Когда караван экспедиции, продираясь сквозь густые заросли кустарника по едва заметной тропке, вившейся по холмам, вышел наконец, к небольшой возвышенности, на которой явственно виднелось основание циклопической кладки крепостных стен Урма, сердце Обера не забилось чаще. Слишком многое было пережито с тех пор, чтобы предаваться ностальгическим эмоциям. Пока опытные археологи распоряжались разбивкой лагеря, Обер успел обойти развалины. Многие их участки уже были расчищены предшественниками. Все это мало напоминало тот Урм, которым его помнил Тенг Паас, сначала начальник войска, а затем наместник провинции Хаттам. Однако одна деталь все же заинтересовала Обера Грайса…

Через три дня раскопки уже шли полным ходом. Обер подошел к руководителю экспедиции Амикайлу Оэтурру, профессору Императорского университета в Алате, который довольно горячо спорил с чем-то со своим коллегой из университета Морианы. Оказалось, что они ломают копья по поводу внешней политики. Мориана лежала на территории Королевства обеих Проливов. Алат находился на территории небольшого государства, лавировавшего между Королевством и его извечным соперником — Великой Унией.

«Господа!» — воззвал к ним Обер. — «Нижайше прошу извинить меня, что отрываю от дел государственных»…

Профессора замолчали и смущенно переглянулись.

«Не могли бы вы подсказать мне… Тут от западных ворот, похоже, начинается мощеная дорога» — Обер повернулся и махнул в ту сторону рукой. — «Вы, случаем, не знаете, куда она ведет?».

Профессор из Морианы огладил рукой свою небольшую бородку клинышком и важно ответил:

«В точности это неизвестно. Но, вероятнее всего, это дорога на Сарын. Это единственный крупный город того времени, лежащий в указанном направлении».

Его коллега насмешливо хмыкнул в пушистые усы:

«Как же, на Сарын! Да на Сарын вовсе не в ту сторону, а гораздо севернее. И потом, близ Сарына никаких следов мощеных дорог не найдено. Уж это-то, уважаемый коллега, вы должны были бы знать!» — Он всплеснул ручками, до того покоившимися на его полненьком животике.

«Сарын лежит на каменистом плоскогорье! Близ него и не надо было ничего мостить!» — не сдавался морианец.

«Ладно, ладно, господа! Нет необходимости спорить» — урезонивал их Обер. Он-то точно помнил, куда он велел проложить эту дорогу. — «Мы ведь можем просто проверить, куда действительно ведет эта дорога. Дайте мне в помощь еще пару студентов, и мы можем заняться этим прямо сейчас».

«Это дело!» — оживился профессор из Алата. Хоть какое-то разнообразие в рутине раскопок. Да и в отчете можно будет написать, что установлено направление, по которому проложена мощеная дорога из Урма — все же какое-никакое, а открытие.

Взяв две лопаты и заостренные шесты, Обер с двумя студентами отправился к остаткам мощеной дороги. Отойдя несколько десятков шагов от ворот, где дорожные плиты были расчищены, и достигнув места, где дорога скрывалась под слоем почвы, они прошли еще немного вперед и принялись втыкать шесты в землю, чтобы нащупать под ней каменные плиты. Когда это удавалось, в ход шли лопаты, чтобы удостовериться, что шест наткнулся именно на дорожные плиты, а не на случайный камень.

Так за сутки был разведан примерно километр пути. Чтобы сэкономить время, Обер пытался сориентироваться по более или менее устойчивым элементам ландшафта, позволявшим определить, где же пролегала дорога. Когда дорога, отойдя от стен Урма, стала нырять в лощины между холмами, можно было не сомневаться в ее дальнейшем направлении на довольно большом протяжении. Местами память подводила Обера, местами прошедшие столетия разрушили мощеное полотно дороги, и поиски уводили новоявленных археологов с правильного пути. Но, несмотря на эти сбои, дело продвигалось вперед, и студенты даже прониклись уважением к прозорливости Обера Грайса. Так или иначе, к концу шестых суток было пройдено уже около десяти километров.

Когда на седьмой день дорога нырнула в очередной распадок между холмами, а в конце его открылась небольшая живописная долинка, студентам уже успела порядком надоесть эта однообразная поисково-землеройная работа. Они уже начали ныть, то и дело приставая к Оберу с требованиями объяснить, не собирается ли он раскапывать подобным образом всю дорогу до самого Сарына или куда там она еще ведет. Обер отшучивался или отсылал их за объяснениями к руководителю экспедиции, профессору Оэтурру. Такое предложение сразу же заставляло их замолкать.

Выйдя в небольшую долину, раскинувшуюся впереди, Обер остановился и огляделся. Возможно, там, слева, у склона… Какие-то небольшие оплывшие холмики…

«Эй, ребята! Для вас есть новенькая работенка!» — это сообщение не слишком-то обрадовало студентов, хотя и сулило некоторое отвлечение от многодневного однообразия. — «Вон там, впереди, слева, группа оплывших бугров у склона холма. Копните там маленько — что-то мне кажется, там могут быть развалины».

Недоверчиво усмехнувшись, студенты потихоньку поплелись вслед за Обером в указанном направлении. Когда был срезан верхний слой дерна, лопата звякнула о камень. Но это еще ничего не значило — камни тут водились в изобилии. Еще через полчаса работы первые камни показались на свет.

«Господин Грайс!» — студент почему-то перешел на шепот. — «А ведь это кирпич…»

Обер Грайс опустился на колени и принялся лихорадочно расчищать камни руками и ножом. Сомнений не было — перед ними остатки разбитой, изуродованной, но, несомненно, кирпичной кладки.

«Подумаешь», — заметил на это второй студент, — «с чего вы взяли, что у этой кладки тот же возраст, что и у дороги? Может, это остатки дома, которому всего каких-нибудь две или три сотни лет?»

«А это что такое?» — спросил в ответ Грайс, извлекая из земли какой-то небольшой позеленевший изогнутый предмет, и осторожно очищая его ножом от налипшей почвы и песчинок, въевшихся в бронзовую патину.

Первый студент не преминул щегольнуть своими знаниями:

«Это обломок витого бронзового браслета южно-имперского стиля. Относится к Средней или Поздней эпохе Империи Ратов».

Другой тут же возразил ему, не желая уступать в эрудиции:

«Известно, что в эпоху Просветления часто копировались ремесленные изделия имперской работы! Так что неизвестно еще, сколько лет этому обломку!»

Обер решил погасить возникшее препирательство:

«По поводу вашего спора есть хороший исторический анекдот» — начал он, вспомнив известную восточную притчу. — «Двое спорщиков явились к судье за разрешением своей тяжбы. Судья выслушал первого и сказал ему — „Ты прав“. Тогда второй изложил ему свою позицию. На это судья заметил — „И ты прав“. Тут не выдержала жена судьи, и заявила ему — „Муж мой, но не могут же эти спорщики быть правыми одновременно!“. На что судья ответил — „И ты тоже права“».

После того, как студенты вместе с Обером вдоволь насмеялись, он подытожил:

«Так вот, чтобы мне не уподобляться этому судье из анекдота, ты», — он ткнул пальцем в одного из студентов, — «побежишь бегом в лагерь к профессору Оэтурру, передашь ему нашу находку и сообщишь о найденной кирпичной кладке».

Когда один студент отправился исполнять данное ему поручение, Обер обратился ко второму:

«Пока здесь появится кто-нибудь из профессоров, пройдет не меньше четырех часов. Поэтому мы пока займемся разметкой и расчисткой нашего археологического объекта. Первым делом нанесем его на карту и составим план его видимой части».

И они вдвоем принялись за дело. Впрочем, Обер ошибся насчет четырех часов. Не прошло еще и трех часов, как в долине показался верховой. Это был господин профессор Амикайл Оэтурр собственной персоной. Ему настолько надоело однообразие раскопок у развалин Урма, где самой богатой поживой был какой-нибудь обломок расписной керамики, что он, не мешкая, примчался сюда в расчете на что-нибудь новенькое. И его расчет оправдался.

Уже через три дня работы стало ясно, что они раскапывают большую бронзолитейную мастерскую. Было найдено не меньше двух десятков украшений и предметов утвари из меди и бронзы, причем многие из них — почти совсем целые, а также не меньшее число обломков литейных форм и заготовок.

Когда стал ясен размер литейных печей, профессор Оэтурр еще больше воодушевился:

«Судя по величине этих печей, тут изготавливали весьма крупные отливки» — бурчал он себе под нос. — «Я не удивлюсь, если мы наткнулись на мастерскую скульптора» — и он в волнении потер руки.

Профессор ошибался. Впрочем, когда он убедился в ошибочности своего первого предположения, он не был этим разочарован.

Через три недели после начала раскопок литейной мастерской археологи принялись расчищать остатки расположенного неподалеку прямоугольного в плане большого здания. И уже на второй день их ждала поистине неожиданная находка.

«Профессор!» — взволнованный фальцет одного из студентов сорвался и перешел в сипение. — «Тут что-то большое!» — добавил он уже тише. Но профессор уже спешил к нему со всех ног.

Действительно в мешанине земли, песка, мелких и средних камней проглядывал округлый бронзовый бок какого-то изделия. «Скульптура!» — молнией мелькнула мысль у профессора Оэтурра, но, по суеверной привычке он не произнес этого вслух, а лишь жестами разогнал столпившихся вокруг студентов и других участников археологической экспедиции, и стал торопливыми, но профессионально выверенными движениями расчищать это бронзовое изделие. Не прошло и получаса, как профессор охнул, выпрямился и обвел взглядом всех присутствующих, тут же повернувшихся к нему, как по команде. Всем (и Оберу в том числе) не терпелось узнать, что же там такое таится в земле (хотя Обер, в отличие от остальных, догадывался, что это не скульптура).

«Пушечный ствол!» — выдохнул профессор. — «Пушечный ствол имперской эпохи! Да вы понимаете, что это значит?!»

«Погоди», — не удержался от скептицизма профессор из Морианы, — «почему это имперской эпохи? А если эту мастерскую использовали и в послеимперское время?»

«Вы что же думаете», — не без ехидства произнес руководитель экспедиции, — «профессор Амикайл Оэтурр уже такой старый пень, что не отличит бронзовое литье имперской эпохи от более позднего? А кроме того, как раз для неспециалистов (и он пристально посмотрел в сторону своего коллеги из университета Морианы) тут имеется прямое и недвусмысленное указание» — и он ткнул пальцем в наполовину освобожденный от земли бронзовый ствол.

Столпившиеся вокруг наклонили головы. И в самом деле, на стволе виднелся имперский герб и было расчищено самое начало надписи на языке ратов…

Только тут, после долгих дней пребывания на земле древнего Хаттама, на Обера вдруг нахлынули воспоминания. Нет, он и прежде вспоминал что-нибудь из своей прошлой жизни. Но теперь воспоминания хлынули потоком и затопили все его существо. И вспоминал он не пушечные дела, как этого можно было бы ожидать. Он вспоминал Ноке — ту малышку Ноке, какой она была еще до их первой близости. А потом вдруг перед его взором всплыло лицо Инесейль Маррот, и он ощутил непреодолимую потребность увидеться с дочерью своего профессора-наставника.

Тем временем профессор Оэтурр вновь принялся расчищать находку, стараясь как можно скорее прочесть надпись на стволе. Время от времени он возбужденно восклицал:

«Нет не зря… Не зря я согласился ехать в эту экспедицию… Я как чувствовал… Это же сенсация… Теперь в Улкасанском университете осиянного сподвижника Фалисхегема будут локти кусать… Это же сенсация!» — вновь вставил профессор вульгарное словечко из лексикона бульварной прессы, заставив своего коллегу из Морианы досадливо поморщиться…

На этот раз Ученый совет Королевского университета Лариолы после долгих дебатов решил заслушать доклад Обера Грайса о его археологических и архивных изысканиях на заседании исторического общества университета.

«Уважаемые господа члены Ученого Совета! Уважаемые господа члены исторического общества! Уважаемые господа профессора! Уважаемые господа преподаватели! Господа студенты и все присутствующие! Благодарю вас за согласие выслушать мой скромный доклад. Всем вам, надеюсь, известно, что восемнадцать лет назад при реставрации собора Ангелов Господних в Алате в одной из стен собора была найдена древняя гробница с надписью на языке ратов, где погребенный был титулован императором Великой Империи Ратов. К сожалению, надпись на крышке гробницы плохо сохранилась и имя императора прочесть не удалось». — Так начал Обер Грайс свое сообщение. — «В едва сохранившейся нижней части надписи на боковой стенке гробницы можно было разобрать слова „ТенгДобрый“ в косвенном падеже, из чего было сделано заключение, что гробница принадлежит последнему Императору, погибшему в результате заговора».

«В самой гробнице», — продолжал Обер, — «было найдено мумифицированное тело, которое и было сочтено телом последнего императора Великой империи Ратов, философа Тенга Доброго. Суть проведенных мною изысканий состоит в том, что найдены убедительные доводы, опровергающие принятое толкование фактов. Это не мог быть император Тенг». — Обер сделал паузу и мысленно рассмеялся, представив весь комизм ситуации, в которой Последний Император, инкогнито, делает доклад о самом себе через 1300 лет после падения Империи. Он с усилием подавил мелькнувшее было у него на лице подобие улыбки и обвел взглядом присутствующих в аудитории.

С мест тут же раздались выкрики:

«Какие же доводы вы нашли? Обоснуйте свое заявление!»

«Именно для этого я и делаю свой доклад, высокочтимые господа» — спокойно ответил Обер. — «Мои доводы основываются на данных обследования мумифицированного тела предполагаемого императора и сопоставлении полученных заключений с известными нам летописными свидетельствами о Тенге Добром. По моей просьбе два виднейших антрополога Алатского императорского университета провели необходимые исследования. Заключение господина профессора Найхтмара и господина приват-доцента Расумсе приложено к тексту моего доклада, представленному в Ученый совет». — Обер наклонил голову, повернувшись к присутствующим членам Совета.

«Согласно данным антропологического исследования, найденное тело принадлежало человеку не выше среднего роста, с широким костяком и с сохранившимися на мумифицированной коже головы остатками прямых черных волос. По характерным особенностям черепа можно было заключить, что этот человек близок скорее к расе средне-западных кочевников, ныне почти вымершей. Одним из наиболее известных в истории представителей этой расы является народ салмаа, принимавший участие в Великом Потоке Племен, приведшем в конечном счете к распаду Империи».

«Проведенные же мною самим архивные изыскания позволили установить, что нам доступны шесть оригинальных упоминаний о внешности Тенга Доброго в трудах древних историков, в летописных хрониках и в Записках Великого Восточного посольства, а также созданное народом агму сказание о подвигах Тиенгаара, Утсуга агму, Разрушителя Империи. И все эти источники изображают последнего императора высоким светловолосым человеком крепкого, но стройного телосложения, по всей вероятности, ратом с некоторой примесью южной или восточной крови».

«Кроме того, в известных нам летописных рассказах о заговоре против Тенга Доброго по-разному трактуются обстоятельства его смерти, однако все хронисты сходятся в одной детали. После того как последний император был поражен стрелой в глаз, или кинжалом в спину, или поднят на копья, — в общем, убит, — тело его вознеслось на небо. Я подчеркиваю: именно тело, а не душа. Можно предположить, — разумеется, только предположить, — что тело последнего императора каким-то образом исчезло. То ли его тело оказалось затеряно среди множества трупов после того, как завершились кровопролитные схватки, вызванные заговором. То ли его тело было похищено и тайно захоронено его сторонниками, либо, наоборот, противниками. А может быть, он был лишь ранен, и, сумев обмануть бдительность своих врагов, бежал и скрылся от преследователей».

«Совокупность этих соображений», — подвел итог Обер, — «позволяет заключить, что найденная гробница и, во всяком случае, найденное в ней тело, не принадлежат Тенгу Доброму. Более точная историческая идентификация этого тела — задача дальнейших исследований. Возможно, оно принадлежит одному из эпигонов, претендовавших на титул Императора Ратов. А упоминание Тенга Доброго в надписи на гробнице, вероятно, призвано было обосновать притязания этого эпигона на легитимное наследование титула по прямой линии от Последнего Императора».

Обер сделал длительную паузу, переворачивая листы бумаги, лежавшие перед ним на кафедре, затем поднял глаза на аудиторию и продолжил свой доклад:

«Второй представляющий интерес результат, полученный в ходе моих изысканий, заключается в опровержении устоявшегося мнения, согласно которому огнестрельное оружие было заимствовано из Восточной Империи в период распада государства Ратов. Археологическая экспедиция под руководством уважаемого господина профессора Амикайла Оэтурра из Императорского университета в Алате, в работе которой я принимал участие, нашла близ развалин Урма, бывшего некогда столицей Хаттама — крайней западной провинции Великой Империи Ратов — чрезвычайно интересные памятники материальной культуры той эпохи. К этим находкам относятся остатки меднолитейных печей, свинцовые и каменные ядра, и даже более того — два не до конца обработанных бронзовых пушечных ствола, которые, тем не менее, поражали тщательностью и изяществом выделки.

Согласно общепринятой версии, император Тенг Добрый получил пушки в дар от Восточного императора желтолицых, поскольку в юности оказал тому какую-то услугу. И произошло это тогда, когда кочевники-аршасы уже почти разгромили Империю Ратов и взяли штурмом Алат».

«Теперь, однако, благодаря находкам экспедиции установлен факт, что пушки отливались рядом с Урмом. Тем самым перечеркивается бытовавшая прежде версия. Поскольку Урм был занят кочевниками одним из первых и уже никогда не возвращался в пределы Империи, а сами аршасы пушек не отливали, то находка пушечно-литейного производства близ Урма означает, во всяком случае, что пушечное дело стало известно ратам еще до вторжения кочевников с Запада. Кроме того, тщательность выделки найденных стволов превосходила все то, что производилось на Востоке во времена Империи Ратов, да и много позднее».

«Однако главным свидетельством в пользу данной точки зрения являются надписи, гравированные на обоих стволах: „Отлито повелением Тенга Пааса, наместника Хаттама“. Я обращаю ваше внимание на то, что Тенг здесь титулуется не императором, не государем, и даже не владетелем Хаттама, а всего лишь наместником. Кроме того, на пушечных стволах наличествует изображение имперского герба. Следовательно, отливка пушек относится к периоду, когда Тенг еще не выступил против Эраты III, а считался его наместником в Хаттамских землях. Отсутствие же в надписях необходимой ссылки на императора Эрату III свидетельствует о том, что к этому моменту Тенг сделался уже фактически независимым владетелем, хотя открыто не порывал отношений с Империей».

«Эти находки, конечно, недостаточны для полного отказа от гипотезы, согласно которой секрет огнестрельного оружия был заимствован ратами с Востока. Но, во всяком случае, они неопровержимо свидетельствуют, что в Хаттаме производили собственные пушки еще до Великого Потока Племен. Возможно, именно этому факту и был во многом обязан Тенг своими последующими военными успехами. Благодарю всех за честь, оказанную моему сообщению». — Обер поклонился и сошел с кафедры.

В аудитории послышался шум, выкрики недовольства и поддержки. Более половины присутствующих, в том числе почти все студенты, громко зааплодировали.

Когда Обер Грайс вышел из аудитории Совета, его окружила шумная толпа студентов и преподавателей университета. Кто-то высказывал слова поддержки, кто-то пытался получить ответ на свои вопросы или возражения. Но Обер только отмахивался от них, повторяя:

«Потом, потом!»

Разглядев, наконец, у самого выхода Инесейль, он стал пробираться к ней через толпу. Она молча ждала его, и казалась совсем спокойной. Лишь немного излишнее напряжение рук, сжимавших белые перчатки и рукоять зонтика, могло выдать ее волнение. Выбравшись, наконец, из толпы, Обер подскочил к ней, поцеловал руку, и вывел на крыльцо. Стоя под козырьком на ступеньках, они смотрели некоторое время на стену тропического ливня, обрушившегося на Лариолу. Ветер резкими порывами подхватывал подол платья и волосы Инесейль, бросая в нее брызги дождя. Сзади Обера снова начала собираться толпа галдящих студентов.

«Давай убежим ото всех?» — испытующе заглянув в глаза девушке, задал вопрос Обер. — «Вряд ли кто-либо бросится за нами под этот ливень!»

«Давай!» — просто согласилась Инесейль, и они вместе шагнули под тугие струи дождя. Уже когда промокшие насквозь они выбегали за ограду университета, Инесейль спросила:

«А куда мы побежим?»

«Конечно, ко мне!» — воскликнул Обер. — «Тут ведь совсем рядом!»

В маленьком домике, который снимал Обер, еще тлели дрова в небольшом камине из темно-серого полированного гранита. Обер быстро подкинул несколько полешек в тлеющие угли, и вскоре язычки пламени уже лизали их. Инесейль расправила свой зонтик и поставила его поближе к огню. Ее нежно-кремовое платье пропиталось водой и бесформенно обвисло. С него капала вода, постепенно образуя небольшие лужицы на паркете. Дочь профессора Маррота зябко передернула плечами.

Обер настороженно поглядел на нее:

«Как бы ты не простудилась. Или, того хуже, подхватила тропическую лихорадку!» — Он подошел к Инесейль, обнял ее за плечи и поцеловал в губы. Девушка не сопротивлялась. Обер чувствовал, как она вздрагивает в его объятиях.

«Да ты совсем продрогла!» — он немного отстранился от Инесейль, по-прежнему держа ее руками за плечи. — «А ну-ка, немедленно снимай платье и вытирайся досуха! Я принесу тебе полотенца и мой халат, чтобы переодеться».

Обер скрылся в соседней комнате и через минуту появился с полотенцами и халатом. Инесейль так и стояла неподвижно посреди комнаты.

«Так нельзя!» — воскликнул Обер. — «Ты и в самом деле заболеешь!»

С этими словами он принялся расстегивать крючки у нее на спине, не обращая внимания на ее слабые протесты.

«Иначе ты заболеешь!» — настойчиво повторял он в ответ на все попытки удержать его руки. Вскоре платье уже лежало на полу мокрой грудой. Обер ловко выдернул шпильки из прически, и темно-каштановые волосы Инесейль рассыпались по плечам и по спине. Обер подхватил их полотенцем и принялся вытирать. Затем он бросил:

«Поработай-ка минутку сама!» — и с этими словами Обер подошел к столу и налил из высокой бутылки темно-коричневого стекла в большой бокал на два пальца золотистого виноградного спирта многолетней выдержки.

«Выпей это, Инес! Это поможет тебе взбодриться».

Обер поднес бокал к ее губам и заставил выпить обжигающую жидкость. Снова обняв ее, он промолвил:

«О-о-о! Да твое белье все, как мокрая губка! Немедленно снимай!» Теперь сопротивление девушки заметно возросло. Но Обер, сопровождая свои усилия горячими поцелуями, развязал подвязки, стянул чулки, затем расстегнул лиф. С каждой минутой он чувствовал все большее влечение к этой изящно сложенной девушке, внезапно превратившейся из «синего чулка» в нежно-податливую нимфу. Полосатая шкура горного медведя, лежавшая недалеко от камина, вскоре приняла в свой густой длинный мех два обнаженных тела…

Вызов, брошенный ученому сообществу, сделал Обера Грайса заметной фигурой. Внес свой вклад и диплом доктора социальной философии, присужденный Оберу Грайсу одним из виднейших в Старых Землях университетом Морианы — и именно за ту первую скандальную статью в «Анналах». Фигурой Обера Грайса заинтересовались и журналисты — как же, трудно найти такого человека, который был бы одновременно удачливым предпринимателем, видным деятелем эпохи гражданской войны, одним из героев сражений под Порт-Квелато, инженером-изобретателем, известным филантропом, и блестящим архивистом и археологом! Не слишком ли много для одного человека?

Масла в огонь в Лариоле подлила внезапная женитьба Обера Грайса на Инесейль Маррот — дочери своего научного наставника, считавшейся одной из первых красавиц Лариолы, и в тоже время — синим чулком, шарахавшимся от мужчин. Впрочем, поговаривали, что во многом она так и осталась синим чулком. Чего уж дальше — молодая привлекательная женщина издает книгу «Историческая ретроспектива прогресса земледелия и промыслов и его влияния на эволюцию общественного устройства»! Кроме того, молодая женщина водила дружбу с опасными либералами. Ну, в общем, жена оказалась подстать странностям самого Обера.

Удивительным казалось и то, что Обер Грайс по-прежнему оставался цепким предпринимателем. Он как-то незаметно превратился в крупнейшего, после самого Лойна Далуса, пайщика его компании. Да и его собственная промышленная и финансовая империя росла, как на дрожжах. В ней появились два новых предприятия — завод прецизионных станков с оптико-механическим цехом и завод по перегонке нефти. Вскоре керосиновая лампа Грайса, а с нею — и керосин Грайса, завоевали рынок, вызвав к жизни множество фирм, кинувшихся заполнять как будто разом вспыхнувший спрос. Нефтяные, месторождения подскочили в цене, а в Республике за два года было построено четыре больших завода по перегонке нефти, не считая установок помельче.

Конечно, Оберу было далеко до королей угля и стали или железнодорожных магнатов. Но по темпам роста фирмы Обера Грайса уверенно обгоняли почти всех. Рос и его банковский капитал.

Большую часть времени Обер Грайс проводил за границей, в Лариоле, вместе со своей молодой женой. Там же им был выстроен небольшой коттедж, который совсем не выделялся размерами или роскошью, но сразу стал в глазах горожан символом прогресса. Такой же беленький, с красной черепичной крышей, как и все дома в знойной Лариоле, лежащей недалеко от экватора, он все же отличался от остальных строений. В нем были устроены системы централизованного водоснабжения и подогрева воды, две ванные комнаты, два ватерклозета. Дом утопал в буйной тропической зелени, а на крытой галерее, окружавшей внутренний двор, было устроено несколько небольших фонтанов. Со всех сторон дом опоясывали глубокие лоджии, не дававшие тропическому солнцу проникать внутрь и сохранявшие приятную прохладу. Дом освещался новейшими керосиновыми лампами с зеркальными отражателями. Подобный же коттедж имелся у Обера в Порт-Квелато. Там он, впрочем, был уже не единственным в таком роде.

Сведения об обстоятельствах женитьбы Локки в Лариоле так и не были сообщены им ни при реконструкции своего дневника, ни при собеседованиях. Материалы же гипнотического исследования, относящиеся к этой стороне его жизни, Локки просил не обнародовать. Все, что он сам сообщил мне по этому поводу, сводилось к признанию, что в его браке было больше расчета, чем любви. Тем более, что последовавший позднее трагический конец его жены явно наложил отпечаток на ретроспективные суждения Локки о мотивах его привязанности к красавице Инесейль. Локки находил себе оправдание лишь в том, что помимо соображений научной и идейной близости, усталости от случайных связей и т. п., он все же испытывал к жене если и не пылкую любовь, то, во всяком случае, искреннюю и глубокую привязанность.

Когда сыну Обера Грайса исполнилось два года, скончался профессор Маррот, вдовец. После смерти отца Инесейль с мужем покинули Лариолу и перебрались в Порт-Квелато. С этого момента судьба Обера Грайса вступает в полосу захватывающих событий.

Все началось с того, что один из сотрудников электрической лаборатории «Технического бюро Грайса» продемонстрировал своему шефу возможности недавно открытых электрических эффектов.

«Вот посмотрите», — показывал он на стол, заваленный спутанными проводами, катушками с медной проволокой, обрезками металлических прутков, кусачками и прочим инструментом.

«Так», — проговорил Обер, — «и чем же ты хочешь меня удивить?»

«Я решил воспроизвести опыт, который недавно был подробно описан в „Записках Ульпианского королевского физического общества“, в 22-ом выпуске, книжка шестая. Если подсоединить катушку с медным проводом к гальванической батарее, то создается эффект магнетизма и железный стержень, помещенный рядом с катушкой, втягивается внутрь…»

«Я читал это сообщение и видел эти опыты», — перебил Обер. — «Пока не вижу ничего нового».

«А нового, собственно, и нет», — довольно ухмыльнулся паренек, студент технического училища в Порт-Квелато, которого все в лаборатории звали Тоти (хотя полное имя его было куда как более звучным — Анатотиолем Плерифон). — «Я лишь поставил между батареей и катушкой рубильник, а рядом с катушкой подвесил колокольчик». — С этими словами паренек ловко извлек из-под стола подставку с колокольчиком и водрузил ее на место.

«Теперь получается вот что. Если мы включим и сразу же выключим подачу тока на катушку, то стержень совершает возвратно-поступательное движение и звякает по колокольчику. Стоит протянуть провода в соседнее помещение — и вот вам сигнальное устройство. Из одной комнаты можно подавать сигналы в другую. Вы представляете? Такие устройства можно использовать на шахтах, чтобы подавать сигналы на поверхность, на пароходах, чтобы давать команды в машинное отделение, да мало ли еще где!» — Глаза Тоти светились от восторга.

«Так», — протянул Обер, — «значит, сигнальное устройство… Стержень заменить на гибкую металлическую пластинку с одним фиксированным концом, этого хватит для того, чтобы позвонить в колокольчик, а габариты катушки и мощность батареи можно будет уменьшить. Вот тебе электрический дверной звонок! Кстати, такой же звонок можно поставить у секретарши в приемной, чтобы она сообщала начальнику о приходе посетителей, не вставая с места. Можно сделать и непрерывный звонок — стоит только соединить выключатель с самой пластинкой…»

Обер подошел к черной доске, висевшей на стене, и мелом начертил схему:

«Делаем пластинку с пружинкой. Ток проводим через нее. Когда рубильник ставим в положение „включено“, пластинка притягивается катушкой, отжимая пружину, поворачивается на оси и другим концом бьет по колокольчику. Но отклоняясь, она размыкает контакт. Ток перестает идти, катушка перестает притягивать пластинку и пружинка возвращает ее в прежнее положение. Контакт снова замыкается и цикл начинается сначала. Колокольчик звенит до тех пор, пока рубильник остается в положении „включено“».

Паренек смотрел на Обера, раскрывши рот. Обер похлопал его по плечу и спросил:

«А вот насчет подачи сигналов… На какое расстояние можно их передавать?»

«Да хоть на другой конец города! Только зачем?» — Тоти пожал плечами.

«Ну вот хотя бы протянуть провода от железнодорожной станции на фабричные склады, сообщать о прибытии груза. Ты, кстати, не подумал о системе сигналов, чтобы можно было передавать разные сообщения?»

«Можно условиться, что один звонок означает то-то, два звонка — то-то…» — предложил паренек.

«А если подумать и разработать систему сигналов, соответствующих буквам? Тогда ведь и вообще любое сообщение можно передать?»

«Придумал!» — воскликнул Тоти после минутного раздумья. — «Можно комбинировать одиночные, двойные и тройные удары по колокольчику. Разные комбинации будут означать разные буквы…»

«А можно ли будет передать целое письмо?» — заинтересовался Обер Грайс.

«Наверное, да», — неуверенно ответил паренек. — «Кто-то будет сидеть и записывать сигналы, а потом подставлять соответствующие буквы…»

«Надо сделать так, чтобы устройство само записывало сигналы», — заметил Обер.

«Верно!» — воодушевился Тоти. — «Приделать перо с чернилами к металлическому стержню…»

«… Пустить под ним движущуюся бумажную ленту», — продолжил Обер. — «Но тогда твои сигналы из точек будет трудно различать. Одни точки!»

«Тогда сделаем чередование коротких и длинных сигналов!» — не сдавался изобретатель. — «На ленте тогда будут точки и полоски!»

«Значит так», — резюмировал Обер. — «К концу следующей недели подготовь систему сигналов, соображения об устройстве их записи, вплоть до системы непрерывной подачи чернил на перо и системы протяжки ленты. По каждому узлу и по системе сигналов подготовь патентную заявку от своего имени. И обмозгуй, как все это изготовить в пристойном виде, чтобы не стыдно было организовать публичную демонстрацию. Конечно, после того, как будет принята и зарегистрирована заявка о приоритете! Да», — промолвил Обер, понизив голос, — «и зарегистрируй на свое имя самостоятельную фирму. Мне не хотелось бы, чтобы конкуренты пронюхали о новых разработках в Техническом бюро Грайса. Пусть для всех это будет совершенно независимая компания…»

Не прошло и года, как электрический телеграф связал станции вдоль железнодорожного пути Порт-Квелато — Форт-Лаи. Затем телеграфные столбы стали выстраиваться и вдоль других рельсовых дорог. Грайс открыл в Порт-Квелато общедоступное бюро приема и передачи телеграфных сообщений с филиалами в тех городах, куда уже протянулись телеграфные линии. Побочным продуктом этого изобретения стало производство самопишущих перьев.

За телеграфом последовало основание первой трансконтинентальной железнодорожной компании, проложившей рельсовый путь до порта Сайлор на западном берегу.

А вслед за тем, как поезда достигли западного побережья, началась кампания за всеобщее избирательное право.

Глава 7

Для Грайса все началось с того, что редактор небольшой газеты с непритязательным названием «Новый Восточный Наблюдатель», с которым Обер познакомился через Инесейль, предложил ему интересную встречу. Редактор был, выражаясь языком общественного мнения, «опасным либералом». Инесейль регулярно публиковала у него в газете свои статьи по социальному законодательству. Редактор не раз захаживал к Оберу в гости, и в один из таких визитов, бросив на стол свежий номер своей газеты, он промолвил:

«У нас, дорогой Обер, появился новый и, должен присовокупить, весьма и весьма занятный корреспондент».

«И кто же это?» — заинтересовался Обер.

«Ваша жена его знает немного. Это Оччалари, председатель Союза типографских рабочих».

«О, я видел его заметки в вашей газете! Настроен он решительно…»

«Да, очень решительно», — подтвердил редактор. — «Он прямо-таки пышет ненавистью к капиталу. Но, несмотря на это, он желает с вами встретиться».

Когда Обер подошел к расставленым на улице столикам небольшого кафе в припортовом районе, за одним из столиков уже сидела Инесейль с опрятно, хотя и небогато одетым человеком лет тридцати пяти. Он был небольшого роста, но крепкий и жилистый.

«Здравствуйте. Я — Обер Грайс», — просто сказал Обер, подсаживаясь к столику. — «А вы, полагаю, Камит Оччалари?»

«Вы не ошиблись», — усмехнулся тот в ответ. — «Но, признаться, вы меня сразу разочаровали».

«И чем же?» — спокойно поинтересовался Обер.

«Да вы не похожи на финансового аристократа, который пришел бы во фраке и в бархатном пальто. Не похожи вы и на промышленного воротилу в сюртуке с жилеткой, из кармана которой торчит массивная золотая цепочка для часов. Так… фигура матроса, засунутая в костюм конторского служащего!» — Оччалари поджал губы и покачал головой.

«Что же вас в этом не устраивает?»

«Не люблю людей, пытающихся скрыть свое действительное положение в обществе!» — жестко бросил Оччалари.

«Разве я скрывал от кого-нибудь, что я промышленник и финансист? Но ведь кроме того, я инженер, историк, немножко журналист и политик… И разве мы встретились для того, чтобы оценить достоинства и недостатки моего внешнего вида? Я полагал, что у вас несколько более серьезные цели», — по-прежнему не проявляя заметных эмоций, Обер спокойно поглядел в глаза собеседнику.

Оччалари немного смутился, но не уступал:

«И все равно, в стремлении подделаться под простого человека есть что-то такое… неискреннее!»

«Вот вы сказали обо мне, что я выгляжу, как матрос, засунутый в костюм конторщика. Вы наблюдательны», — с веселой улыбкой ответил Обер, — «ведь вы угадали. Я и на самом деле матрос из Долин Фризии. Потом я попал в пекло мятежа за отделение Олеранты от Королевства Обеих Проливов, вынужден был работать поденщиком в порту. Затем сумел перебраться в Ульпию, устроился на завод чернорабочим…»

«Хотите мне рассказать сказочку о сапожнике, ставшем миллионером?» — иронически сощурился Оччалари.

«То, что я вырвался в ряды предпринимателей — не моя заслуга. Сам я так и остался бы чернорабочим. Но один из моих товарищей по матросской жизни оставил мне все свое состояние — почти сотню старинных золотых монет. Это позволило мне выучиться на механика. А с этой ступеньки стартовать уже было проще», — пояснил Обер, по-прежнему не раздражаясь от наскоков Оччалари.

Оччалари, похоже, исчерпал набор своих претензий:

«Ну что ж, может быть, мы и сумеем понять друг друга», — нисколько не смущаясь несостоятельностью предпринятых им нападок, он дружелюбно посмотрел на Обера. — «Вы, думаю, читали мои статьи в „Новом Восточном Обозревателе“»?

«Думаю, Инесейль уже успела вам сказать о моем мнении?» — не остался в долгу Обер, ответив вопросом на вопрос. Инесейль согласно кивнула, глядя на мужа преданными глазами.

«Если все так, как она сказала, то почему бы вам не поддержать наши требования?»

«Позвольте вас спросить, а почему вы не обратились к социальным республиканцам? К Касрафу Телусу, наконец?» — поинтересовался Обер. — «Ведь его газета имеет тираж куда как больше, чем „Новый Восточный“, да и распространяется чуть ли не по всему Элинору».

«Социальные республиканцы — неплохие ребята. С ними тоже невредно было бы поладить», — отозвался Оччалари. — «Касраф Телус — тоже парень ничего. Но он больше озабочен парламентской реформой, нежели нуждами рабочих людей».

«Так почему бы нам всем не сложить усилия?»…

Социальные республиканцы, сумевшие привлечь на свою сторону ветеранов радикального демократического крыла времен войны за независимость, и среди них — Касрафа Телуса и Обера Грайса, и установить союз с рабочими организациями, развернули по всей Республике агитацию за предоставление избирательного права всем мужчинам старше 21 года, вне зависимости от имущественного положения, ценза оседлости и места рождения.

Обер был одним из ораторов на первом массовом митинге социальных республиканцев в Порт-Квелато.

«Я сам принадлежу к имущему классу. Я — предприниматель». — Так начал он свою речь.

«Но и мне избирательное право недоступно, ибо я не прожил еще 20-ти лет на Южных Территориях. Однако я вышел на эту трибуну не ради того, чтобы пожаловаться на ущемление своих прав. Этих прав лишены 3/4 взрослого населения Республики! Какая же это республика? Какая же это демократия? Это — олигархия, власть привилегированного меньшинства!» — Обер сделал паузу, прислушиваясь к одобрительному шуму многотысячной толпы.

«Кто же лишен политических прав? Их лишено большинство — и это в основном те, кто своими руками создает благосостояние нашего государства!»

«Верно!» — раздались многочисленные выкрики из толпы.

«Те, кто служит опорой государства, должны иметь право на голос в решении государственных дел. Но это не все. Чтобы гражданин мог иметь суждение о государственных делах, он не должен принуждаться к 12-ти, а то и к 14-ти часовому изнурительному труду, после которого любой валится с ног. Мы должны заставить Ассамблею принять, наконец, билль о 10-часовом рабочем дне!»

«Правильно!» — крик толпы стал громче и дружнее. Обер перевел дыхание. Форсировать голос было нелегко.

«Если мы пошлем в Ассамблею Республики и в Ассамблеи территорий своих представителей, таких же рабочих людей, как большинство здесь собравшихся, они должны будут покинуть работу и на что-то содержать свою семью. Депутаты должны получать жалование, а после ухода со своего поста — пенсию!» — Обер резким жестом стукнул ладонью по перилам трибуны.

«Я вижу здесь многих, кого знаю, как активистов фабричных комитетов, профессиональных гильдий, товариществ мастеровых. Все они подвергаются гонениям за то, что отстаивают рабочую правду. Закон о свободе союзов должен защитить этих людей. Рабочий люд должен иметь право объединяться, чтобы договариваться с хозяевами не по одиночке!»

Гул одобрительных голосов нарастал.

«Если мастеровой теряет работу, оказывается на улице, то никому нет дела до его судьбы, до судьбы его жены и детей. Хуже того, если он попадет на глаза полиции, его отправят, как разбойника и убийцу, на принудительные работы! Мы должны потребовать отмены позорного закона о принудительных работах. Государство должно ввести специальный налог на предпринимателей, из которого будет выплачиваться пособие безработным!»

Под нарастающий шум толпы Обер еще раз перевел дух и достал из кармана листок бумаги с крупным типографским текстом:

«Вот здесь перечислены все наши требования. Мы бросим в лицо властям этот „Список Справедливости“ вместе с десятками, нет, с сотнями тысяч, с миллионами наших подписей!»

«Да здравствует „Список Справедливости“! — выкрикнул во всю немалую мощь своих легких стоявший рядом с Обером Грайсом на трибуне лидер Союза портовых рабочих Восточного побережья. — „Ура!“ — С трибуны полетели в толпу листовки со „Списком Справедливости“. Они посыпались также и из чердачных окон близлежащих домов.

„Ура-а-а!“ — отозвалась толпа грозным криком, вылетевшим из тысяч глоток. Ряды полицейских, опоясывавшие площадь, сохраняли угрюмое молчание. Вдруг где-то в задних рядах сухо треснул пистолетный выстрел и полицейские, как по мановению волшебной палочки, немедля пришли в движение. В воздухе замелькали сотни дубинок, раздались крики раненых…

Организаторы митинга были на этот раз готовы к нападению полиции. Шесть шеренг добровольцев, сцепившись за руки, сдерживали натиск стражей порядка, а распорядители с повязками на рукавах направили толпу в одном направлении — по широкой улице, уводящей от центра города в заводские кварталы. Поток людей смял кордон полиции и вырвался на простор. Когда на площадь прорвались, наконец, конные полицейские с саблями наголо, там уже почти никого не оставалось. Поперек улицы, по которой отходили манифестанты, с неожиданной быстротой выросла баррикада из скамеек, опрокинутых экипажей, ящиков и бочек, разного хлама, вытащенного из соседних дворов. Конных полицейских встретил град булыжников. Западня не удалась.

Газета Касрафа Телуса „Народный Обозреватель“ (утратившая в названии слова „элинорский“ и „улкасанский“) опубликовала статью своего главного редактора с резкой критикой существующей избирательной системы.

Движение за всеобщее избирательное право набирало силу, и уже на следующий год в Ассамблею Республики была представлена петиция, содержавшая почти 800 тысяч подписей. Но Ассамблея оставила ее без последствий. Хотя такой результат, собственно, и ожидался, среди активистов движения стали заметны уныние и растерянность.

Обер Грайс тем временем был назначен директором дочерней фирмы компании Лойна Далуса „Западный Арсенал“ в Сайлоре, включавшей в себя артиллерийский цех и верфь. Далус почел за благо задвинуть чересчур уж политически активного пайщика подальше — чтобы не бросал тень собственной неблагонадежности на своего патрона. А на промышленность Республики обрушилась волна кризиса, зародившегося в Старых Землях. Число забастовок резко выросло, схватки рабочих с полицией стали едва ли не обыденным зрелищем в фабричных кварталах крупных городов. Но рабочие требовали не только сохранить уровень зарплаты. „Право голоса!“ и „10-часовой рабочий день!“ — было написано у них на плакатах.

Жена Обера Грайса принимала горячее участие в возобновлении кампании за „Список Справедливости“. Она постоянно принимала в доме активистов движения, руководителей рабочих союзов, радикальных политиков и журналистов. Ее собственные статьи проникали время от времени в крупные газеты.

„Элинорский

Трансконтинентальный Экспресс“

Обер Грайс напряженно работал над расширением „Западного Арсенала“. Постройка верфи шла полным ходом, рядом с артиллерийским цехом поднимался цех стрелкового вооружения. На главных заводах Далуса было освоено производство нового нарезного штуцера с новой пулей, имевшей коническую выемку в донной части, что обеспечивало хорошую обтюрацию без процедуры плотной забивки пули в ствол, отнимавшей время при заряжании. Теперь пуля просто загонялась в ствол одним ударом шомпола, как в гладкоствольном ружье, а плотное ее прилегание к нарезам обеспечивалось расширением краев конической выемки под давлением пороховых газов. Одновременно было выпущено совершенно новое изделие — семизарядный револьвер, снаряжавшийся унитарным патроном с латунной гильзой. Патент на это изделие и на унитарный патрон принадлежал безвестной фирме, подлинным владельцем которой было Техническое бюро Грайса.

Выпуск револьверов был начат и в „Западном Арсенале“. Многие оружейные заводы выбросили вскоре на рынок целый ряд более или менее удачных подражаний. Варлан, скрепя сердце, просто купил лицензию и несколько необходимых станков у Далуса, наладив производство сразу трех разновидностей револьвера с разной длиной ствола, и тем немало опередил остальных конкурентов.

На этот раз сражение Далуса за военный контракт было победоносным и офицеры Легиона Республики стали получать револьверы его фирмы. Через некоторое время револьверами начали вооружать и кавалерию. А Обер Грайс через свое Техническое бюро уже готовил на базе одной захудалой оружейной мастерской новые образцы стрелкового оружия. Мастерская получила в банке Грайса кредит, закупила на заводе прецизионных станков Грайса новое оборудование. Через несколько месяцев Обер придирчиво рассматривал первый экземпляр нарезного казнозарядного ружья с откидным затвором под унитарный патрон.

Экономический кризис не обошел стороной Лойна Далуса, ударил он и по фабрикам Обера Грайса. Речь не шла о банкротстве, но прибыли упали, сбыт замедлился. Забастовки вспыхнули на сталепрокатном заводе Далуса в Порт-Квелато и на чугунолитейном, расположенном вблизи Фоломатьены. С превеликим трудом Грайсу удалось уладить дело без вмешательства полиции.

Лойн Далус кипел от бешенства:

„Это все твоя агитация! Подбиваешь мастеровых требовать всякие права, а они готовы сесть на шею!“

Обер отвечал не менее резко:

„Если бы не мой авторитет у рабочих, у тебя бы сейчас стояли почти все заводы, а твои мастеровые дрались бы с полицией! Благодари судьбу, и меня не в последнюю очередь, что дело кончилось миром!“

Стачки бушевали по всему Восточному побережью, газетные статьи напоминали военные сводки, то и дело сообщая о стычках рабочих с войсками или полицией. „Список Справедливости“ был у всех на устах.

Не меньше 12 тысяч человек приняло участие в шествии к зданию Ассамблеи Республики. 2 миллиона 11 тысяч подписей стояло на этот раз под „Списком Справедливости“. Но демонстрантам преградили путь десятки шеренг конной и пешей полиции, многочисленные деревянные барьеры. Ассамблея отказалась принять петицию.

Через два дня шумная толпа в несколько сот человек собралась перед домом Обера Грайса в Порт-Квелато.

„Долой смутьянов!“ — кричали в толпе. — „Зачинщика мятежа — к ответу!“

В дом полетели камни, почти все падавшие в обширном палисаднике, не долетая до окон.

К несчастью, Обер Грайс находился в это время в ванной, и не сразу услышал крики толпы. Его жена, обеспокоенная, запахнула пеньюар и осторожно выглянула из-за портьеры. „Надо предупредить мужа!“ — мелькнула мысль в голове у Инесейль. Но она не успела.

Четверо человек, взломав дверь, проникли в дом с заднего крыльца. В руках они сжимали револьверы. Инесейль столкнулась с ними на пороге спальни.

„Где твой муж? Где Обер Грайс?“ — злобно зашипел один из них. Инесейль молчала, со страхом глядя на три револьверных дула, почти упиравшихся ей в грудь. „А если они полезут в детскую? Там же Тиоро!“ — обожгла ее тревога за сына.

Стоявший позади всех невысокий плечистый человек негромко произнес:

„Похоже, в ванной шумит вода…“ — и он махнул револьвером в сторону коридора.

Двое налетчиков высадили дверь в ванную. Обер, не успевший смыть с себя мыло, резко повернулся. Налетчики, ухмыляясь, направили на него револьверы:

„Выходи, гаденыш! Сейчас ты получишь по заслугам!“ — мстительно воскликнул один из них. Через открытую дверь до Обера явственно донеслись злобные выкрики толпы.

„Что с Инесейль?“ — обожгла его мысль. Он постарался обрести хладнокровие, не спеша вылез из ванны, потянулся за полотенцем и, неуловимым движением швырнув его в лицо одному из налетчиков, резким ударом выбил револьвер из руки другого. Но большего ему добиться не удалось. Оба налетчика вцепились в него и они все трое вывалились в коридор, тяжело рухнув на пол. Намыленному Оберу все же удалось выскользнуть из рук нападавших, но не успел он вскочить, как его ухватили за ногу и снова повалили на пол. В этот момент он услышал четыре выстрела с небольшими интервалами, донесшиеся из спальни.

Налетчик, сохранивший свой револьвер, приподнялся на коленях и вновь попытался навести оружие на Обера. Однако тот, лежа на полу, нанес ему сильнейший удар пяткой в лицо, быстро перекатился по полу и захватил сзади голову второго своего противника. И тут в спальне снова раздались выстрелы.

Обер, больше не задумываясь, хрустнул шейными позвонками налетчика, вскочил на ноги, подхватив револьвер другого налетчика, стонавшего, скорчившись, на коленях и зажимавшего руками разбитое в кровь лицо. Ударом ноги Обер распахнул дверь в спальню и ворвался внутрь.

Пока в ванной и коридоре шла возня, двое других налетчиков делали свое дело в спальне. Один из них повалил Инесейль на кровать, разрывая на ней пеньюар. Другой, стараясь не высовываться из-за портьеры, распахнул створку окна и, не торопясь, сделал четыре выстрела в направлении улицы. Инесейль отчаянно боролась. Ей удалось вцепиться зубами в щеку насильника. Тот отпрянул, ударив ее кулаком в лицо, но тут же схватился обеими руками за окровавленную щеку. Инесейль, несмотря на удар, рванулась, дотянувшись до сумочки на прикроватной тумбочке, и выхватила оттуда маленький блестящий револьвер — подарок мужа. Слабо хлопнул выстрел. Насильник, не успев сообразить, что произошло, ощутил ожог, резкую боль в шее, глаза его затянуло мутной пеленой, он покачнулся, растопырив пальцы… Его напарник, заметив блеск револьвера в руках жертвы, не долго думая, всадил две пули в грудь молодой женщине.

Когда Обер заскочил в спальню, его взгляд сразу зафиксировал безжизненное тело жены, распростертое на кровати, и другое безжизненное тело, рухнувшее на нее сверху, и налетчика у окна, направившего в его сторону свой револьвер. Обер резко дернулся в сторону, налетчик выстрелил, израсходовав последний патрон, и вскочил на подоконник. Обер выстрелил от бедра, налетчик согнулся пополам и медленно рухнул наружу, в палисадник.

В это время толпа у дома, подогретая криками раненых (получивших пули в результате четырех выстрелов через окно спальни Обера Грайса) и призывами наемных полицейских провокаторов, хлынула во двор дома и уже проникла в вестибюль первого этажа.

Обер Грайс, бросив револьвер, кинулся к жене. Глаза ее были полузакрыты, она дышала с тяжелым хрипом, на губах ее выступила кровавая пена.

„Не умирай, Инес!“ — в отчаянии воскликнул Обер, обнимая жену за плечи. — „Я люблю тебя!“

Инесейль сделала слабую попытку шевельнуть рукой, дернулась и затихла. На лестнице, ведущей на второй этаж, послышался топот множества ног. Обер вскочил на ноги, рванул на себя ящик небольшого столика у стены и достал оттуда два вороненых револьвера. Взведя курки, он, как был — голый, в крови и мыльной пене, — выбежал в коридор.

С лестницы уже вываливалась толпа. Передние, увидев голого окровавленного человека с револьверами в руках, остановились. Один из провокаторов, прячась за спинами, выстрелил из своего револьвера. Обер тут же отпрянул в дверной проем спальни и открыл ответный огонь. Толпа, совершенно не ожидавшая такого отпора, рванула вниз по лестнице, опрокидывая замешкавшихся и топча упавших…

Вечером Обер Грайс был арестован. Но к тому моменту в доме и вокруг него уже было множество журналистов. Замять обстоятельства происшествия не удалось и полицейским властям пришлось вести следствие с соблюдением правил.

Официальная версия властей, быстро проникшая в печать, заключалась в том, что Обер Грайс обстрелял из окна своего дома манифестантов, протестовавших против его подстрекательских выступлений. При этом он ранил двоих человек. Толпа, действуя в интересах самозащиты, ворвалась в его дом и была встречена выстрелами, коими было убито еще шестеро и ранено восемь человек. Некоторые манифестанты были вооружены, но применили оружие только для самообороны. В ходе перестрелки случайными пулями была убита супруга Обера Грайса, госпожа Инесейль Грайс, урожденная Маррот.

Следствие было проведено в рекордно короткие сроки и дело передано в суд уже через две недели. Во многих крупных газетах появились статьи, требовавшие сурового наказания для убийцы, главаря политических смутьянов. Другие солидные газеты осторожно намекали на неполную ясность обстоятельств дела.

Государственный обвинитель был полон праведного негодования:

„…И вот, хладнокровно выпустив пули по толпе верноподданных граждан, этот профессиональный подстрекатель, презревший всякие моральные устои, поднял руку на достойных обывателей, которые в справедливом гневе пытались оградить себя, да и просто случайных прохожих, от револьверных залпов“.

„И этих людей он встретил выстрелами в упор. Некоторые из них имели оружие и пытались защитить своих друзей от этой расправы. Но подсудимый, в прошлом — боевой офицер, использовал свой опыт, на этот раз для того, чтобы убить шестерых человек“.

„Мало того! Бездушный циник, обвиняемый успел перетащить троих убитых в свои покои, чтобы иметь повод представить дело как самозащиту. Он использовал даже случайную смерть жены в перестрелке, затащил ее труп в спальню и пытался инсценировать картину нападения на нее“.

„Надеюсь, что теперь облик этого кровавого убийцы ясен всем, и высокочтимый суд не замедлит с вынесением справедливого приговора!“

После речи государственного обвинителя и показаний свидетелей обвинения, к допросу свидетелей обвинения приступила защита. Обера Грайса защищал молодой адвокат, горячий поклонник Касрафа Телуса, по имени Лейвек Элбор. Сам Телус рекомендовал его Оберу, охарактеризовав как самого цепкого, пронырливого и изворотливого парня, каких он только встречал.

„Мой первый вопрос к господину полицейскому дознавателю, проводившему осмотр места преступления и сбор вещественных доказательств“, — начал Лейвек Элбор. — „Согласно подписанному вами протоколу, на месте происшествия были обнаружены и изъяты восемь револьверов. Исключая один, все они — производства заводов Зеккерта, все — 2-й модели, все — калибра 10 с половиной миллиметров. Я не ошибаюсь?“

„Все верно“, — наклонил голову тучный усатый человек в штатском платье.

„Согласно этому же протоколу, один револьвер обнаружен в ванной, три — в спальне, один — под окном спальни, и три — на лестнице, ведущей на второй этаж дома моего подзащитного. Правильно?“

„Так“ — снова кивнул усатый.

„Один из револьверов, обнаруженных в спальне, не серийный короткоствольный револьвер калибра 8 миллиметров. Так?“

„Так“.

„Кроме того, мой подзащитный добровольно сдал два длинноствольных револьвера калибра 8 миллиметров, также не серийные. Я не ошибаюсь?“

„Нет. Все это написано в протоколе“, — пожал плечами усатый.

„Благодарю вас. К вам у меня пока больше нет вопросов“ — заявил Лейвек Элбор. — „Теперь попрошу занять свидетельское место господина полицейского следователя“.

Худощавый седовласый господин в мундире встал на место усатого, повернувшись к Оберу хищным орлиным профилем.

„Согласно протоколу, все изъятые револьверы, произведенные на заводах Зеккерта, имеют заводские номера 080 24, 068 25, 068 26, 068 27, 068 33, 068 36, 068 37. Вы не пытались установить, кому были проданы эти револьверы?“

Полицейский замялся:

„Ну, это ясно. Ведь там были убитые. Это, вероятно, их оружие“.

„Вероятно или точно?“ — уточнил адвокат.

„Мы установим точно!“ — отрезал полицейский следователь.

„А вас не смутило такое близкое совпадение номеров?“ — не отставал Лейвек Элбор.

„Это случайность!“ — уверенно ответил полицейский.

„Скажите, правильно ли я понял из материалов следствия, что из револьвера, найденного в ванной, не было сделано ни одного выстрела, из револьверов же, найденных в спальне: из одного — один выстрел, из другого — ни одного, из несерийного короткоствольного — один выстрел?“

„Все так“, — кивнул орлиный профиль.

„А из револьвера, найденного под трупом не установленного лица в палисаднике, как раз под окном спальни — семь выстрелов?“

„Верно“.

„Из трех револьверов, найденных на лестнице, было сделано: из одного — два выстрела, из другого — также два выстрела, из третьего — один выстрел?“ — продолжал Лейвек.

„Так, так“, — снова закивал следователь.

„Благодарю вас, больше к вам вопросов пока не имеется“. — Адвокат коротко глянул в записи и произнес:

„А теперь попрошу на свидетельское место господина Аларина Финаппа, акцизного чиновника“.

Место свидетельства занял небольшой человечек в дорогом костюме, имевший длинные прямые волосы с небольшой проплешиной на макушке.

„Вы участвовали в манифестации у дома моего подзащитного и в проникновении в его дом?“

„Да“.

„Скажите, до того, как раздались первые выстрелы, никто не пытался проникнуть в дом?“

„Ручаться не могу, я за этим не следил. Не заметил, во всяком случае“, — развел руками свидетель.

„Вы вошли в дом одним из первых?“

„Пожалуй, так. Передо мной бежало всего двое человек“.

„Кто же открыл вам дверь?“

„Никто… Дверь была распахнута…“

„А когда вы стали подниматься по лестнице в дом, что вы увидели?“

„Вот этого“, — свидетель повернулся и ткнул пальцем в Обера, сидевшего на скамье подсудимых. — „Голый, весь в крови, в руках револьверы, глаза бешенные…“

„И что произошло дальше?“

„Он стрелять начал“.

„Только он?“

„Ну, с нашей стороны тоже кто-то стрелял…“

„А дальше?“

„А дальше все назад побежали. Кому же охота под пули-то лезть!“

„И никто не пытался пройти с лестницы дальше в апартаменты?“ — Лейвек строго посмотрел на свидетеля.

„Какое там!“

„То есть те, кто успел пройти дальше всего, остановились у самой лестницы?“

„Точно так“, — плешь наклонилась, — „не далее двух-трех шагов“.

„А что стало с ранеными и убитыми, упавшими на лестнице?“ — поинтересовался адвокат.

„Хвала Ул-Касе, их не бросили там, а вынесли из дома“ — сочувственно произнес свидетель.

„Всех?“

„Всех“.

„Благодарю вас, вы свободны“.

Следующим Лейвек Элбор вызвал эксперта-оружейника.

„Не обратили ли вы внимание“, — начал он допрос, — „на особенность номера у одного из револьверов?“

„Обратил. У револьвера за номером 080 24 явно видны следы исправления номера“.

„И какие же цифры исправлены?“

„Следы исправления заметны на второй и третьей цифрах“.

„А какие там были цифры первоначально, вы не можете сказать?“

„Трудно ответить точно. Такие, которые можно переделать в 8 и в 0. Ну, восьмерку можно изобразить из нуля или из шестерки, или из девятки. Ноль можно переделать из девятки, шестерки, восьмерки, тройки…“

„Защита допрос свидетелей обвинения закончила“, — возвестил адвокат.

В своем выступлении Лейвек Элбор не оставил без внимания ни одной оплошности обвинения и следствия.

„…Итак, как же попали во внутренние покои, расположенные на втором этаже дома моего подзащитного, двое убитых и один раненый? Как там оказались три револьвера, не принадлежащих моему подзащитному?“ — адвокат сделал паузу и поглядел в сторону судей.

''Версия обвинения объясняет это таким образом, что мой подзащитный намеренно перетащил тела и оружие внутрь своих покоев. В тоже время мы имеем показания свидетелей обвинения, которые утверждают, что никто из толпы манифестантов, проникших в дом моего подзащитного, не проследовал от лестницы далее, чем на два-три шага. Мы имеем свидетельство, что всех, — подчеркиваю: всех, — раненых и убитых манифестанты, удирая, вынесли с собой из дома. Мы имеем показания, что толпа проникла в дом через уже открытую дверь. Мы имеем протокол осмотра места преступления, где зафиксированы явные следы взлома входной двери. Толпа дверь не взламывала. Никто не взламывал дверь и у нее на глазах. Это было сделано загодя. Кем?»

«Не стоит ли признать, что показания моего подзащитного соответствуют действительности и эти люди проникли туда значительно раньше манифестантов?»

«Кстати, кто они?» — Лейвек сделал указующий жест в сторону полицейского следователя. — «Ни один из убитых не установлен следствием, а подобранный во внутренних покоях раненый таинственным образом исчез из поля зрения полиции. Тайна!» — Адвокат картинно всплеснул руками. В зале послышались смешки.

«Следствие почему-то так и не озаботилось выяснить, кому принадлежат изъятые револьверы. Я не следователь, не хитроумный сыщик. Я просто зашел в торговый отдел фирмы Зеккерта и получил справку, копию которой я передаю высокому суду. Позвольте зачитать краткую выдержку из нее:

„Револьверы с серийными номерами от 068 21 до 069 00 были поставлены по заказу Управления полиции Порт-Квелато“.»

Последние слова адвоката были покрыты невообразимым шумом. Судья отчаянно зазвонил в колокольчик:

«Я требую тишины! Иначе я прикажу очистить зал!»

Лейвек Элбор выждал несколько минут, пока не установилась тишина, и продолжил:

«По моему требованию прокурор города сделал запрос в столичное Управление полиции с целью выяснить, не были ли эти револьверы утеряны господами из полицейского управления. Я получил копию ответа, которую также прошу приобщить к делу, согласно которой был утерян всего один револьвер, а именно револьвер за номером 068 24. Не кажется ли вам странным, что у этого револьвера три цифры в номере совпадают с цифрами номера того револьвера, из числа найденных на месте преступления, на котором заводской номер был подправлен?» — и адвокат поднял глаза на прокурора.

«Не выдерживает никакой критики версия обвинения, что госпожа Инесейль Грайс была случайно убита в перестрелке, а лишь затем перенесена мужем в спальню, где и была обнаружена полицейским дознавателем. Рядом с госпожой Грайс найден труп неустановленного мужчины, убитого выстрелом в упор именно из того револьвера, который госпожа Грайс сжимала в руке. Это — не случайный выстрел в перестрелке! Равно, как и те выстрелы, которыми была убита госпожа Грайс. Это были не шальные пули с лестницы. Согласно заключению судебно-медицинской экспертизы, выстрелы, которыми была убита госпожа Грайс, были произведены с расстояния не более двух метров!»

В зале снова послышался глухой шум. Адвокат перевел дыхание и снова достал какие-то бумаги из материалов дела:

«И как обвинение объяснит следующие факты? Вот передо мной протокол медицинского освидетельствования тела госпожи Инесейль Грайс, урожденной Маррот:

„На правом плече многочисленные ссадины и кровоподтеки. На левой скуле — обширный кровоподтек. На губах — заметные следы крови, однако на самих губах и во рту нет таких повреждений, которые могли бы вызвать подобное кровотечение. На левом плече — синяки, предположительно — следы пальцев рук. На внешней поверхности верхней трети левого бедра и на левой ягодице — многочисленные ссадины…“ — Думаю, картина ясная?»

«А вот выдержки из протокола обследования неопознанного тела, обнаруженного рядом с Инесейль Грайс:

„… На правой щеке — глубокие следы, оставленные человеческими зубами…“

Обвинению и теперь угодно называть все это „случайной смертью госпожи Грайс в перестрелке“?» — язвительно спросил адвокат.

«Наконец, главное обвинение — что мой подзащитный стрелял в толпу и тем вызвал ее на ответные действия, которые обвинение расценивает как оправданные. Я задал себе вопрос: из чего мой подзащитный мог стрелять в толпу? Из своих револьверов? Нет. Из двух револьверов, принадлежащих моему подзащитному, было выпущено тринадцать пуль калибра 8 миллиметров. Все они найдены. Три извлечены из тел убитых на лестнице, семь — из тел раненых в той же перестрелке на лестнице, три — из стены на лестничной площадке».

«Может быть, мой подзащитный стрелял из револьвера своей жены? Но из этого револьвера был произведен только один выстрел, которым госпожа Грайс сразила насильника, покушавшегося на ее честь». — Лейвек сделал паузу и отпил глоток воды из стакана.

«Может быть, мой подзащитный успел перезарядить револьверы? Может быть, но это все равно ничего не доказывает, ибо оба раненных выстрелами из окна ранены пулями калибра 10,5 миллиметра».

«Остается последняя возможность — предположить, что Обер Грайс стрелял из чужого револьвера, из револьвера одного из тех, кто с оружием в руках ворвался в его дом. Но тогда обвинение должно признать, что эти люди проникли в дом моего подзащитного еще до того, как прозвучали выстрелы по толпе». — По залу вновь прокатился шум. Государственный обвинитель о чем-то быстро переговаривался с полицейским следователем.

Адвокат набрал в грудь воздуха, вздохнул, и продолжил свою речь:

«Но из какого же из не принадлежавших ему револьверов мог стрелять мой подзащитный? Револьверы, обнаруженные на лестнице, отпадают — они попали в дом вместе с толпой манифестантов. Из револьвера в ванне вообще не стреляли. Из револьвера, найденного в кармане убитого, что напал на госпожу Грайс, также не стреляли. Один выстрел был сделан из револьвера, найденного посреди спальни. Но мой подзащитный и не отрицает, что он произвел этот выстрел в порядке самозащиты, в ответ на выстрел неизвестного — того самого, что обнаружен убитым под окном спальни. И действительно, он убит одной пулей калибра 10,5 миллиметра, попавшей в живот».

«А вот из револьвера, который сжимала рука убитого, — причем именно у этого револьвера перебиты некоторые цифры заводского номера, — стреляли семь раз. Давайте считать. Одна пуля — в косяке входной двери спальни. Это был неудачный выстрел в Обера Грайса. Две пули — в груди у госпожи Грайс. Остаются четыре. Это и есть те самые четыре пули, выпущенные по толпе манифестантов!»

«Итак, как же видится в свете этих фактов картина произошедшего?»

«Во время манифестации четыре человека, вооруженных револьверами из числа закупленных столичным управлением полиции, врываются в дом моего подзащитного. Двое из них направляются в спальню. Один из этих двоих набрасывается на госпожу Грайс, а другой из револьвера, у которого заранее был подправлен номер, чтобы затем невозможно было установить его принадлежность, делает четыре выстрела по толпе из окна спальни. Факт исправления номера позволяет подозревать, что этот револьвер собирались оставить на месте преступления, вложив его, вполне возможно, в руку моего подзащитного, предварительно убив его, конечно».

«Госпоже Грайс удается укусить насильника за щеку, дотянуться до своего револьвера и застрелить насильника. Но ее двумя выстрелами убивает второй налетчик».

«Другие двое направляются в ванную, где в то время находился мой подзащитный. Уже немолодой, но еще физически крепкий человек, в прошлом — боевой офицер, он вступает с ними в рукопашную схватку, убивает одного и ранит второго. Завладев револьвером одного из них, он бросается в спальню, откуда доносились выстрелы. Находящийся там налетчик выпускает по нему последний патрон, промахивается, и пытается спастись бегством, выпрыгнув из окна. Однако его настигает пуля Обера Грайса.

„Увидев мертвую жену, мой подзащитный бросается к ней, отшвырнув револьвер“. В этот момент на лестницу с шумом врывается толпа, предводительствуемая вооруженными людьми, по меньшей мере трое из которых имеют револьверы, закупленные столичным управлением полиции. Возникает перестрелка, закончившаяся бегством толпы. Из дома выносят троих убитых и нескольких раненых. У моего подзащитного прострелено левое плечо, а также касательные раны головы и грудной клетки».

Лейвек Элбор вытер пот со лба и закончил:

«Таким образом, все приведенные здесь факты полностью подтверждают версию событий, изложенную на допросе моим подзащитным. А вот версия обвинения на каждом шагу вступает в противоречие с фактами, установленными следствием. Высокочтимый суд! Уважаемые господа судьи! На основании изложенного прошу вас признать моего подзащитного невиновным по всем пунктам предъявленного обвинения в виду отсутствия в его действиях состава преступления». — Адвокат поклонился и сел на свое место.

Обер Грайс вместо последнего слова сказал лишь:

«Пусть совершится правосудие».

Судьи совещались два часа. Обер Грайс был признан невиновным и освобожден из-под стражи. Политический скандал, вызванный процессом, начал шириться и разрастаться…

Глава 8

После неудачного для полиции исхода процесса над Обером Грайсом подобными же неудачами закончилось и большинство других процессов, затеянных против лидеров движения за «Список Справедливости». Обвинения в мятеже рассыпались, и лишь двоих подсудимых властям удалось посадить за «подстрекательство к нарушениям общественного спокойствия».

Директор Департамента полиции Порт-Квелато был убит во время ужина в одном из роскошнейших ресторанов столицы. Четверо неизвестных в масках и с револьверами в руках вошли в ресторан и направились к столику, за которым сидел директор с тремя сотрапезниками.

«Я — Обер Грайс!» — заявил один из людей в масках и вскинул револьвер. Агент полиции, сопровождавший директора столичного Департамента и один из сидевших за столиком успели выхватить свои револьверы и зал потонул в грохоте выстрелов и пороховом дыму. Когда дым рассеялся, за столиком и вокруг него сидели и лежали пятеро убитых, а все четверо убийц в масках быстро, но без торопливости покинули ресторан.

Как выяснили вездесущие газетчики, кроме директора Департамента полиции Порт-Квелато и сопровождавшего его полицейского агента были убиты также: известный делец «черного рынка» и крупный контрабандист; не менее известный финансовый мошенник, даже отсидевший однажды два года за свои проделки; и, наконец, личность со зловещей славой — профессиональный убийца, за которым уже несколько лет гонялась вся полиция Республики.

Попытка полиции обвинить в убийстве Обера Грайса тут же обернулась шумным фиаско. Именно в это время Обер Грайс присутствовал на заседании Совета директоров одного из крупнейших банков Республики и никуда с заседания не отлучался. Подвергнуть сомнению свидетельства столь уважаемых лиц, многие из которых отнюдь не питали личных симпатий к Грайсу, полиция не решилась. А криминальная слава сотрапезников убитого директора не давала возможности раздуть из этого убийства политическое дело. Речь шла скорее о спасении чести мундира и срочных мерах по тушению разгоравшегося скандала, чему сорвавшаяся попытка обвинить Обера Грайса никак не способствовала.

Ассамблея Республики по-прежнему отвергала любые переговоры с лидерами движения за «Список Справедливости» и упорно отказывалась даже принимать этот список к рассмотрению. Однако перед лицом массовых народных выступлений депутаты решили принять меры по успокоению волнений и внесли некоторые изменения в избирательные законы: были уменьшены имущественный ценз и ценз оседлости, территория страны была разделена на примерно равные избирательные округа, вводилось тайное голосование. Массовые стачки вынудили законодателей обратиться и к социальным реформам — закон о 10-часовом рабочем дне был, наконец, принят.

Популярность Обера Грайса как общественного деятеля, особенно после трагической гибели его жены и связанного с этим процесса, необычайно выросла. Руководители кампании за «Список Справедливости» предложили ему включиться в предвыборную борьбу и стать одним из кандидатов на очередных выборах в Ассамблею Республики. Однако Обер отказался.

«Но вы же не будете отрицать», — уговаривал его Камит Оччалари, — «что вы самый популярный из возможных наших кандидатов? И ваши возможности вести избирательную кампанию несопоставимы с возможностями ни одного другого кандидата из наших!»

«Во-первых», — возражал ему Обер, — «вряд ли это лучший ход — выдвинуть во главе вашей избирательной кампании кандидата, являющегося одним из крупнейших предпринимателей всего Элинора. Во-вторых, я не собираюсь отдавать все свое время работе в качестве депутата Ассамблеи, а быть чисто декоративным депутатом не желаю. В-третьих, — и тут вы правы, — грешно не использовать те политические и материальные возможности, которыми я обладаю. Поэтому берите карандаш и бумагу и записывайте».

И Обер принялся диктовать Оччалари план действий.

«Первое. Определите необходимые тиражи, объем и сроки распространения предвыборных листовок и плакатов, составьте соответствующую калькуляцию издержек по каждому округу, где выдвигаются наши сторонники.

Второе. Прикиньте необходимое число наемного персонала, необходимое нам в дополнение к добровольным помощникам, и ставки их оплаты.

Третье. Подсчитайте, какие расходы необходимы на временное увеличение тиражей наших газет на срок предвыборной агитации.

Четвертое. Составьте график митингов наших кандидатов, на которых я могу выступить, рассчитывая на использование моего личного поезда.

Запереть себя на пять лет в Ассамблею я не могу. Но вот поработать как следует два месяца на предвыборную кампанию наших кандидатов я готов».

В день выборов предвыборный штаб избирательной коалиции «Список Справедливости» практически весь столпился у телеграфного аппарата, установленного в одном из кабинетов. Здесь же находился и Обер Грайс. Все что можно было сделать — было сделано. Все, что было упущено, уже нельзя было исправить. Оставалось только ждать.

На следующий день телеграф и курьеры стали приносить первые известия о предварительном подсчете голосов. Перед зданием штаба росла толпа сторонников «Списка Справедливости», жадно ловившая каждое новое слово, раздававшееся с балкона второго этажа. К ночи толпа поредела, но на следующий день вся улица перед штабом была запружена народом. Над толпой то и дело разносились восторженные крики. Это и в самом деле был успех.

Первый раз на выборах в Ассамблею радикальная оппозиция сумела провести своих депутатов. Да не одного, и не двух. Было избрано сразу шесть представителей рабочих организаций. Несколько своих представителей провела Партия социальной республики. Прошли в Ассамблею два представителя от Лиги за справедливые выборы, где не меньше половины активистов составляли сторонницы движения за женское равноправие. Наконец, одно депутатское место получил Клуб рядовых избирателей.

Но после выборов движение за «Список Справедливости», хотя далеко не все из выдвинутых там требований были удовлетворены, явно пошло на убыль. Политические бури понемногу улеглись.

Обер Грайс вновь окунулся в стихию предпринимательства. Главной его операцией стало установление контроля над фирмой Лойна Далуса «Заводы Далуса в Элиноре». Хозяин фирмы фактически отошел от дел и состояние его здоровья наводило на грустные размышления. Обер имел у Далуса пай в 11 % и не мог рассчитывать ни на долю в завещании своего патрона, ни на прямую покупку пая у кого-либо из партнеров. Обер Грайс начал настоящую охоту за векселями, закладными, долговыми расписками и иными обязательствами как партнеров Далуса, так и его возможных наследников.

К моменту смерти Лойна Далуса в руках Обера было сосредоточено уже не 11, а 19 % паев. Но и этого было явно недостаточно. Лойн Далус имел пай в 43 %, а его двоюродный брат — еще 14 %, и таким образом они вдвоем контролировали фирму. Когда стало известно завещание Далуса, то оказалось, что он оставил своему двоюродному брату только 6 %, а всю остальную долю в капитале распределил крохотными кусочками между сыновьями, дочерями и другой родней. Обер Грайс, угрожая немедленным предъявлением загодя собранных долговых обязательств к оплате, сумел довести свою долю до 27 %. Еще 14 % приобрела крупная пароходная компания, контрольный пакет акций которой находился в руках страховой фирмы. В свою очередь страховой фирмой владело некое анонимное торговое товарищество, долговые обязательства которого держал в руках банк Обера Грайса. Но последнее обстоятельство не было известно ни публике, ни деловым кругам.

Совершенно неожиданно для присутствующих на первом собрании пайщиков после кончины Лойна Далуса представитель пароходной компании проголосовал за избрание Обера Грайса председателем Совета директоров фирмы. К нему присоединилось несколько мелких пайщиков, загодя обработанных Обером в нужном духе, и вопрос был решен.

Сразу после избрания Обер Грайс стал распространять свои социальные эксперименты и на заводы Далуса. Рабочий день был сокращен до девяти часов, введены оплачиваемые недельные отпуска, запрещено привлечение подростков к ночным сменам, созданы больничные кассы, узаконены рабочие союзы…

Одновременно на заводах Далуса развернулась подготовка к производству нового ружья. Экспериментальный образец был уже произведен в нескольких десятках экземпляров, но на базе маленькой мастерской, а для массового производства требовалось проведение модернизации на многих заводах. На сталелитейном приступили к производству новых марок сталей, на ружейной фабрике устанавливали новые станки для более точной обработки стволов и деталей затвора, осваивали метод поверхностной термической обработки канала ствола. На патронной фабрике устанавливали агрегаты для штамповки латунных гильз, а также полуавтоматы для снаряжения и сборки патронов.

Производство нового казнозарядного нарезного ружья с откидным затвором под унитарный патрон разворачивалось полным ходом. Ничего похожего не было еще ни в одной стране. Обер был уверен в том, что Легион Республики не замедлит с заказом на новое ружье. Поэтому подготовка к его производству шла не только в Порт-Квелато и в Фоломатьене, но и на заводах «Западного Арсенала» в Сайлоре строился новый цех. Однако самым крупным делом в Сайлоре продолжало быть завершение строительства завода, на котором Грайс намеревался производить еще одну техническую новинку — казнозарядную нарезную пушку с клиновым затвором.

Осторожный зондаж, который провел Грайс в Военном Министерстве, оказался для него довольно обескураживающим. Высшие военные чины министерства не видели необходимости заменять чем-либо «нарезной штуцер Далуса с ударно-капсюльным замком и расширяющейся пулей». В самом деле, на вооружении армий других государств еще не появилось ружей, превосходящих это. Да и высокая стоимость новой казнозарядной винтовки Скелькера (как она стала называться по имени инженера, возглавлявшего группу создателей этой винтовки, которому Техническое бюро Грайса обеспечило кредит на покупку собственной мастерской) отпугивала правительственных чиновников. Обер Грайс понял, что с наскока проблему не взять. Он решил пустить в ход как свои традиционные меры, так и некоторые дополнительные.

Первым получил новую винтовку командующий Северо-Восточным (столичным) военным округом, давний знакомый Обера, генерал Эйк Риль.

«Ну-ка, посмотрим, что ты принес», — приговаривал Эйк Риль, открывая большой обтянутый сафьяном футляр, — «небось какая-нибудь очередная новинка, да?»

«Да, новинка, и прелюбопытнейшая», — поддакнул Обер, — «это тебе не револьвер».

«А что, револьвер — штука очень даже неплохая», — отозвался генерал. — «Тут у границы моя кавалерия охотилась за бандами степняков, так твои игрушки весьма пригодились. Иметь семь патронов в барабане против одной пули в ружье — неплохо, неплохо».

Генерал развернул пергаментную бумагу и извлек из нее винтовку.

«Так, калибр ты сделал поменьше», — бормотал себе под нос генерал.

«Десять миллиметров», — вставил Обер.

«Ствол, конечно, нарезной», — продолжал бормотать Эйк Риль, — «а вот что тут в казенной части наворочено, не пойму…»

Обер Грайс взял винтовку у него из рук и легонько толкнул ладонью вперед рукоятку, торчавшую справа у казенной части. Раздался мягкий щелчок, защелка затвора открылась и он со стуком откинулся вперед до упора, открыв казенный срез ствола.

«А это что торчит?» — поинтересовался генерал.

«Выбрасыватель гильзы», — пояснил Обер. Он достал из коробки один патрон, вставил его в казенник ствола, затем одним движением захлопнул затвор, а потом снова открыл его. Зацепы выбрасывателя вытащили патрон наполовину. Обер схватил патрон за гильзу двумя пальцами и ловко извлек его.

Генерал взял патрон с раскрытой ладони Обера и внимательно стал его разглядывать.

«Унитарный патрон, вроде револьверного. Но гильза побольше», — констатировал он. — «Ну, и для чего же все это»?

«Нарезной штуцер Далуса с ударно-капсюльным замком и расширяющейся пулей, состоящий сейчас на вооружении, имеет дальность боя 800, последние образцы — 900 метров, и скорострельность 2 выстрела в минуту. У искусных стрелков — три», — начал свои пояснения Обер тоном лектора.

«Это мне и без тебя известно», — оборвал его Эйк Риль.

«Отлично! А казнозарядная винтовка Скелькера с откидным затвором под унитарный патрон обеспечивает дальность боя в 1500 метров и скорострельность 6 выстрелов в минуту. Таким образом, ты сможешь обстреливать противника практически сразу, как увидишь его, и делать втрое больше выстрелов».

«Так-так», — покачал головой генерал, — «стоит посмотреть эту штуку в деле. Пошли на стрельбище!»

Обер Грайс и Эйк Риль вышли к началу полукилометровой обвалованной траншеи полкового стрельбища.

«На сколько будем ставить мишень? На 50 или на 100?» — спросил сопровождавший их ординарец.

«На 250», — спокойно сказал Обер. — «Засекай одну минуту».

Тускло блестящие латунью патроны один за другим исчезали в казеннике, прихлопнутые затвором, большой палец взводил курок и тут же указательный нажимал на спуск. Продолговатые пули вылетали из ствола и неслись к мишени со скоростью, в несколько раз превосходящей скорость звука. Обер за минуту расстрелял семь патронов. Черная середина мишени была разорвана в клочья.

«Ставь новую», — бросил он. — «А теперь будем целиться помедленнее».

Когда ординарец бегом вернулся от мишени, Обер медленно вскинул винтовку.

«Засекай время. Одну минуту».

На этот раз за минуту Обер выпустил четыре пули.

«Взглянем?»

Все четыре пули вошли в центр черного круга, почти что одна в одну.

«И теперь ты хочешь, чтобы министерство дало тебе заказ на эту винтовку?» — прямо спросил Эйк Риль.

«Ты не поверишь, пожалуй, но мой ответ — нет. Не сейчас».

«Значит, все-таки „да“», — улыбнулся генерал. — «Но почему не сейчас?»

«Потому что сейчас все равно ничего не выйдет». — Обер Грайс развел руками. — «Министерские чины будут долго дозревать. Главное, они не видят угрозы, которая потребовала бы перевооружения Легиона».

«Как это — „не видят угрозы“?» — Генерал был не на шутку взволнован. — «И в Земле Королевы Айлин, и в Траффинторском доминионе Великой Унии на крайнем юге идут военные приготовления. Там строятся новые крепости, прокладываются дороги, создаются арсеналы, формируются полки!»

«Кто же поверит в угрозу со стороны Траффинтора!» — воскликнул Обер. — «Он же в десять раз меньше нас по площади, и в тридцать раз — по населению».

«Угроза не в самом Траффинторе», — несколько раз энергично рубанул ладонью воздух генерал, — «а в строительстве порта Элизитта! Скоро он сможет принять большую эскадру линейных судов. Значит, корона сможет перебросить на нашу южную границу большой экспедиционный корпус! Вот где угроза!»

«Надо объяснить это министру, и не на словах. Нужны более солидные данные», — заметил Обер.

Другая встреча произошла в порту Сайлора. Моряк в темно-синем мундире с золотыми шевронами стиснул Обера в объятиях:

«Я помню еще те времена, когда я был простым канониром на капере. Твои пушки были превосходны!» — Моряк с силой хлопал Обера по плечу.

«Новые пушки тоже превосходны», — улыбнулся Обер, — «разве я могу поставлять прославленному капитану Глариник Затару второсортный товар?»

«Да, мы испытали эти пушки. Выше всяких похвал! Как жаль, что министерство финансов не дает ни шильдена на закупку». — Капитан нервно огладил свою бородку.

«Но, полагаю, командующий объединенными морскими силами Республики сообщил премьер-министру о строительстве на верфях Ульпии бронированных винтовых линейных судов, оснащенных мощными паровыми машинами?» — Обер был всерьез озабочен.

«А что толку? О судостроительной программе наши скопидомы — ростовщики вообще слышать не хотят!» — Капитан Затару гневно сжал кулаки.

«Но если самим не создавать броненосный флот, то противопоставить морским силам Великой Унии можно только мощную артиллерию, вооружив ею как корабли, так и береговые батареи! Это же очевидно! Да и обойдется дешевле, в конце концов». — Обер поглядел в лицо капитану и добавил:

«Лучше потратить немного денег на новые пушки, чем рисковать разгромом наших прибрежных городов и провинций».

Действуя через офицеров, прессу, добывая документальные материалы через своих торговых агентов в Великой Унии и ее колониях в Элиноре, Обер Грайс постепенно поколебал предубеждение правительства против закупок новых систем вооружений. Но дело еще не было сделано. На его пути встал департамент полиции, не забывший позорного поражения своего столичного отделения в деле против Грайса. Директор этого департамента подал премьер-министру доклад, в котором высказывались возражения против того, чтобы доверить боевое снабжение войск фирме, глава которой крайне неблагонадежен в политическом отношении.

Обер начал испытывать приступы равнодушия и даже отвращения к затеянному им делу.

«К чему я выбиваюсь из сил, навязывая этим людям новые орудия убийства?» — спрашивал он сам себя. — «Чтобы пролилось еще больше крови?»

Время от времени ход его мыслей менялся:

«Войны придуманы не мной. И если Республика не получит новых образцов оружия, она может быть разгромлена. Вряд ли меня может обрадовать такой поворот истории…»

Но затем его вновь и вновь одолевали сомнения. События подтолкнул случай…

«Золотая лихорадка на полуострове Неельрат!» — кричали заголовки газет. — «Королевство Обеих Проливов объявило Неельрат территорией, входящей в состав провинции Сильвания!»

Вскоре стало известно, что с территории Сильвании (колонии Королевства) экспедиционный корпус Кесаря-регента двинулся к золотоносным участкам. В Неельрате, лишь недавно получившем статус автономной союзной территории, не захотели отдавать бывшей метрополии все доходы от золотодобычи. Но восьми батальонов Национальной обороны явно не хватало для отражения королевского корпуса. Была объявлена всеобщая мобилизация. Силы, однако, были неравны. В Неельрате почти не было запасов оружия. Войска Кесаря-регента (не именовавшегося королем по традиции, возникшей полтораста лет назад, когда трон был узурпирован дворянским родом, представители которого не могли притязать на королевский титул по праву наследования) занимали километр за километром, захватив уже треть золотоносных провинций, когда предложение Обера Грайса о поставках нового оружия было принято правительством Неельрата. Благо, кой-какой золотой запас правительство успело накопить…

Речь, конечно, не шла о поставке казнозарядной винтовки и казнозарядной нарезной полевой пушки — эти образцы оставались строго секретными и не могли быть проданы иностранному государству. Обер предложил Неельрату штуцер Далуса и нарезную бронзовую пушку, заряжавшуюся с дула. Корпус Королевства был вооружен в основном гладкоствольными ружьями с ударным замком и небольшим количеством штуцеров старой конструкции. Таково же было вооружение войск Неельрата, разве что штуцеров у них было совсем мало, а многие волонтерские роты были вооружены старыми кремневыми ружьями.

Республика послала на помощь Неельрату дивизию добровольцев. Одновременно на помощь войскам Кесаря-регента была направлена дивизия Великой Унии (некогда заклятого врага Королевства обеих проливов, ныне превратившегося в его главного союзника). И та, и другая дивизии были вооружены штуцерами новейшей конструкции и нарезными пушками, заряжавшимися с дула. Непосредственное столкновение этих соединений показало примерное равенство их возможностей. Думающие офицеры в военном министерстве Республики насторожились: численность кадровой армии Великой Унии превосходила мобилизационные возможности Республики. При равенстве вооружений и технического оснащения это грозило поражением.

После кровопролитных боев в лесах Неельрата его войска, поддержанные дивизией республиканцев, смогли сорвать переправу королевского экспедиционного корпуса через реку Неель. Тяжелые потери заставили королевские войска отступить. Были начаты мирные переговоры.

Грайс получил немало золота за поставки оружия, пятилетнюю монополию для своей пароходной компании на перевозки из Республики Южных Территорий Элинора в Неельрат, куда по окончании войны хлынули толпы золотоискателей, и, главное, престиж новых образцов оружия поднялся очень высоко. Великая Уния тоже сделала выводы. Ее армия спешно перевооружалась, гладкоствольные ружья полностью заменялись штуцерами новейшей конструкции, бывшими не хуже тех, что производили заводы Далуса. Вся артиллерия была перевооружена нарезными бронзовыми пушками (правда, как и штуцера, заряжавшимися с дульной части).

Когда перевооружение армии Великой Унии было закончено, появились новые тревожные признаки. И в Земле королевы Айлин, и в Траффинторе увеличилось число постоянно базирующихся там военных судов, среди которых появились броненосные линейные корабли с паровыми двигателями. Численность войск постоянно прибывала. Все это, наконец, заставило военное министерство Республики подписать с Обером Грайсом контракт на поставку винтовок Скелькера и казнозарядных пушек. Более того, верфям в Сайлоре было заказано два броненосных парохода…

Война грянула неожиданно. Неожиданно не только для Республики, но и для Великой Унии. Повод для войны оказался очень похож на тот, что вызвал конфликт Сильвании и Неельрата. На раскаленном тропическим солнцем пустынном плоскогорье у границы Республики с Землей королевы Айлин были сделаны находки алмазов. Вскоре плоскогорье стало ареной жестоких схваток между группами охотников за драгоценными камнями, прибывших с разных сторон границы. В дело вмешались приграничные войсковые подразделения, затем к ним на помощь пришли подкрепления, и вскоре на северной границе Республики развернулись полномасштабные боевые действия. Речь уже не шла о конфликте вокруг алмазоносных территорий. Как и тридцать лет назад, армия Великой Унии рвалась к столице Республики, Порт-Квелато. Преемник короля Нотиолема IX, еще не старый и весьма амбициозный Рагиз II, жаждал рассчитаться за «историческое унижение» и видел теперь удобный повод для этого.

Армия короны продвигалась медленно, серьезно измотанная боями в жаркой полупустынной местности. Попытка атаковать Порт-Квелато силами флота оказалась не вполне удачной. Бомбардировка города орудиями эскадры нанесла ему значительный ущерб, но не удалось главное — высадка десанта. Хотя у входа в бухту было потоплено пять линейных судов и три пароходо-фрегата республиканцев, эскадра короны тоже понесла потери в бою — три линейных корабля и один фрегат затонули, еще три боевых судна были надолго выведены из строя. Огонь береговой артиллерии республиканцев, частично оснащенной новыми пушками, был весьма чувствителен. Когда получили серьезные повреждения еще один линейный корабль и два фрегата, а несколько залпов береговой артиллерии на максимальных дальностях накрыли шесть транспортов с войсками, нанеся заметные потери десанту, эскадра Великой Унии ретировалась восвояси.

На Западном побережье Сайлор лихорадочно ковал оружие для фронта и был центром формирования новых соединений. На границе с Траффинтором происходили лишь бои местного значения, да и до южной линии фронта было далеко. На севере же безжизненные скалы закрывали дорогу из Земли королевы Айлин к городам Западного побережья. Но и спокойствие Сайлора было нарушено.

Погожим осенним утром буднично запищал телеграфный аппарат на Центральной железнодорожной станции Сайлора. Телеграфист привычным движением подхватил бумажную ленту, выползавшую из аппарата, пробежал глазами по черным точкам и тире. Взгляд его стал напряженным, движения рук — лихорадочными. Он оторвал кусок ленты от аппарата и бегом бросился к начальнику станции.

На ленте значилось:

«Сегодня 29 тамиэля лета 1461 года 7 часов неприятель начал высадку войск побережье вблизи рыбацкого поселка Лаката тчк Начальник железнодорожной станции Лакатарс инженер второго класса Труфоси».

Когда тревожное сообщение достигло коменданта городского гарнизона, ничего еще не было ясно. Сколько войск высажено? Что они делают? Сколько кораблей участвует в высадке?..

Но в любом случае высадка вражеских войск менее, чем в 40 километрах от Сайлора несла огромную угрозу. Под ударом оказывался крупный порт, арсенал, военные заводы, силы флота. Республика должна была распылять силы на открытие нового фронта.

Около полудня было получено новое сообщение:

«29 тамиэля лета 1461 Кавалерийские разъезды противника обнаружены вблизи станции Лакатарс тчк разведка направлена к деревне Лаката тчк Возвращении пошлю рапорт тчк командир волонтерского района Лакатарс первый лейтенант Дрейден».

Лишь к вечеру кое-что стало ясным. Дрейден и его подчиненные оказались достаточно толковыми солдатами. Новое донесение гласило:

«29 тамиэля лета 1461 Лакатрас 18 часов разведка доносит шестнадцать линейных судов противника из них одиннадцать паровые девять фрегатов шесть больших транспортов двадцать один малый причалах деревни Лаката частью прямо берег ведут выгрузку войск тчк До двух полков пехоты шесть эскадронов кавалерии четыре шестиорудийные батареи заняли позиции вокруг деревни тчк Объявил районе мобилизацию волонтеров полиции добровольцев телеграфировал по линии тчк первый лейтенант Дрейден».

Вечером сообщение о высадке было телеграфировано в Порт-Квелато. Обер Грайс узнал об этом примерно в тоже время, когда его заводы получили распоряжение коменданта приостановить отгрузку вооружения впредь до особых распоряжений. Встревоженный, он бросился в штаб гарнизона, где уже шло заседание, на которое были вызваны командиры двух формирующихся в городе дивизий, комендант порта, командующий береговой артиллерией, командующий эскадрой и командир волонтерского округа.

Контр-адмирал Глариник Затару, командующий Западной эскадрой, базирующейся в Сайлоре, обратил внимание на шум в дверях. Часовой пытался не пропустить какого-то штатского, который легко отстранил дюжего сержанта и вошел в комнату.

«А, бригадир Грайс!» — воскликнул Затару, вставая с места. — «Вы нам очень пригодитесь. Ведь у вас в руках оружейные заводы и верфь».

Комендант, генерал-майор Бадулу, не стал возражать:

«В конце концов, сейчас любая помощь пригодится, хотя вы и не член штаба. Присутствуйте».

Комендант ввел Обера Грайса в курс дела:

«…Нам отказали в какой-либо помощи. Удалось лишь выторговать право использовать имеющееся вооружение и воинские силы по своему усмотрению. Правда, заказ на тяжелую артиллерию должен быть исполнен. Но остальное — наше».

«Хорошо». — Обер задумался на несколько мгновений, затем спросил:

«Что можно сделать, когда десант противника двинется на Сайлор?»

Бадулу пожал плечами:

«Уже отдано распоряжение о мобилизации нестроевых запасных и части гражданского населения на возведение земляных укреплений вокруг города. Но, боюсь, многого мы не успеем».

«А можно ли сковать на какое-то время противника в месте высадки?»

Бадулу нервно дернул щекой:

«У нас не хватает кавалерии. Мы буквально два дня назад отправили три кавалерийских бригады на Северный фронт. Мы не можем бросить имеющиеся кавалерийские силы без пехоты на явную гибель перед лицом решающих боев за город».

Обер Грайс протянул:

«Понятно. Жаль, очень жаль». — И добавил небрежно:

«Тогда придется обойтись пехотой».

«В каком смысле?» — не понял Бадулу.

«Перебросить пехоту и артиллерию по железной дороге прямо к станции Лакатарс. На один из поездов поставить горные пушки и многоствольные картечницы Варлана — они легче пушек, — расположив их на открытых платформах. Этот поезд будет отвлекать неприятеля, в то время как из других составов будут высаживаться войска. Я уже прикинул — за двадцать часов такой поезд может быть подготовлен в железнодорожных мастерских. К сожалению, помимо бронированного паровоза у нас готово только два бронированных вагона для стрелков. Придется импровизировать». — Обер коротко развел руками.

«Мы не можем распылять силы!» — воскликнул один из дивизионных командиров, пожилой усталый человек с эполетами генерал-майора, как и у коменданта. — «Всякий штатский будет лезть со своими советами…» — буркнул он уже потише.

«Погоди, погоди!» — остановил его комендант. — «Если и вправду удастся задержать неприятеля на дальних подступах, это даст нам время подготовить оборонительные рубежи!»

В этот момент в комнату вошел адъютант:

«Разрешите доложить? Новое донесение со станции Лакатарс!» — и он протянул листок генералу Бадулу. Комендант пробежал его глазами, затем прочел вслух:

«29 тамиэля лета 1461 Лакатарс 23 40 неприятель продолжает высадку ночью тчк Высажено четыре пехотных три кавалерийских полка тридцать шесть стволов артиллерии тчк первый лейтенат Дрейден».

Утром следующего дня Дрейден со своими людьми уже вел тяжелый бой у станции. Первые атаки неприятеля удалось отразить, но вскоре огонь батареи противника, на который было нечем ответить, заставил отступить вглубь городка, к станционным зданиям и пакгаузам. Там, однако, тоже продержались недолго. Не хватало оружия. Большинство волонтеров было вооружено гладкоствольными ружьями, некоторые даже охотничьими переломками Далуса. Нарезных штуцеров было очень мало, современных винтовок не было вовсе.

После полудня здание станции было разбито артиллерией и волонтеры отошли на окраины Лакатарса, огрызаясь ружейной пальбой на вылазки неприятельской кавалерии. К вечеру бой стих. Последнее сообщение, полученное в Сайлоре, гласило:

«30 тамиэля лета 1461 Лакатарс 12 10 здание станции горит отходим восточной окраине». Подписи не было.

Рано утром вдруг поступила новая депеша. Конный посыльный лейтенанта Дрейдена добрался до следующей железнодорожной станции и оттуда было передано донесение:

«31 тамиэля лета 1461 Лакатарс 3 50 ночной атакой захвачена неприятельская батарея противник оттеснен юго-западную окраину ждем ответного удара противника рассветом тчк первый лейтенант Дрейден».

С утра противник выдвинул к городку двенадцать пушек и быстро сбил захваченную накануне батарею. Через два часа Лакатарс вновь был в руках войск Рагиза II. Станция лежала в развалинах. Многие дома были разбиты и сожжены. Волонтеры отошли к северо-восточной окраине, отстреливаясь от наседавших королевских солдат, более многочисленных, чем вчера.

Глава 9

Поезд появился в утреннем тумане неожиданно. Он шел медленно, паровоз фыркал тихонько, и поезд заметили только тогда, когда с его платформ, обложенных мешками с песком, ударили две горные пушечки. Затем заговорили винтовки Скелькера и картечницы Варлана. Ободренные неожиданной поддержкой, волонтеры, уже выбитые и с окраины Лакатарса, заняли позиции вдоль насыпи и стали обстреливать северо-восточную часть городка, только что занятую неприятелем.

Противник опомнился не сразу. Пока на место боя перебрасывались пушки, командир поезда успел встретиться с первым лейтенантом Дрейденом и передать ему приказ коменданта гарнизона: собирать людей и действовать партизанскими методами на коммуникациях противника от Лакатарса до Сайлора. Весомым подкреплением к приказу были ящики с боеприпасами, шестьсот сорок нарезных штуцеров и два десятка новейших казнозарядных винтовок, сгруженных с поезда. Люди Дрейдена вытаскивали ружья из ящиков, вешали на себя сразу по несколько штук и отходили к лесу. Боеприпасы погрузили на три подводы, с которых сняли тяжелораненых, помещенных в бронированные вагоны поезда.

Попытка одной из конных батарей противника лихо развернуть пушки на виду у бронепоезда окончилась плачевно. Артиллеристы попали под плотный винтовочный огонь, а горные пушки, быстро пристрелявшись, точными залпами разбили три орудия из четырех. Однако еще через полчаса королевская артиллерия открыла огонь с окраины городка. Бомбы стали рваться у самого полотна железной дороги, осыпая осколками платформы и вагоны. Был отдан приказ к отходу, поскольку несколько разрывов артиллерийских бомб могли в любой момент разбить железнодорожный путь и отрезать бронепоезду дорогу назад.

Набирая ход, поезд покатил в обратный путь, огласив окрестности протяжным гудком. Последние волонтеры спешно отходили от железной дороги к лесу. Командир полка королевских войск, занимавшего Лакатарс, отправил в штаб донесение об отбитой атаке и одержанной победе. Тем временем из двух составов в лесу в шести километрах от Лакатарса выгрузилось 800 человек и шестнадцать орудий. Составы без всяких гудков покатились к Сайлору, а пехотный полк приступил к оборудованию позиций.

К утру следующего дня, 33-го тамиэля, на этой позиции уже был развернут весь полк — 2400 человек при 16 орудиях (из них 4 картечницы). Кроме того, полку были приданы еще 2 шестиорудийные батареи полевых пушек и 3 четырехорудийные батареи картечниц. Комендант гарнизона, по совету Обера, не пожалел средств на усиление. Бронепоезд скрытно расположился в лесу. Орудия были замаскированы на опушке среди кустов, между их позициями протянулись траншеи.

Обер Грайс прибыл на позиции у Лакатарса вместе с полком. Солдаты впервые готовились применить в деле и винтовку Скелькера, и нарезную пушку с клиновым затвором. Обер с группой механиков со своих заводов вызвался сопровождать полк, чтобы при необходимости оказать техническую помощь. Ему до сих пор довелось наблюдать применение винтовки и нарезной пушки только на стрельбах. Хотя изделия показали себя с лучшей стороны, но приходилось сталкиваться со случаями заедания клинового затвора пушки и с неплотным закрыванием откидного затвора винтовки, приводящим к прорыву пороховых газов и отказам ударно-спускового механизма.

В одиннадцать часов утра на дороге, шедшей рядом с железнодорожным полотном в сторону Сайлора, показалась пехота и кавалерия Великой Унии. В километре впереди гарцевали кавалерийские разъезды. Обер стоял рядом с молодым командиром полка, Теином Реффертом, совсем недавно получившим и подполковничьи погоны, и полк под командование. Подполковник, хорошо знакомый Оберу еще по событиям в Неельрате, где тот командовал добровольческим батальоном, направил на дорогу полевой бинокль. «Оптическая лаборатория Салгарат» — гласили мелкие буковки, выдавленные на металлическом ободке окуляров. Почти никто не знал, что и эта лаборатория контролировалась банком Грайса. Обер тронул Рефферта за плечо:

«Используйте свое преимущество в дальности прицельного огня. Главная цель — их артиллерия. Как только хвост колонны войдет в зону поражения, командуйте…» — тихо произнес он.

Но огонь пришлось открыть раньше. Кавалерийские разъезды королевской армии проскочили вперед и неожиданно для себя оказались перед самыми батареями республиканцев. Захлопали винтовочные выстрелы и молодой полковник срывающимся голосом крикнул вестовому:

«Артиллерии — сигнал к открытию огня!»

Пушки обрушили сосредоточенный огонь на вражескую колонну. Разгром был столь чувствительным, что лишь через два часа, подтянув подкрепления, и развернув под огнем республиканцев дополнительно пять шестиорудийных батарей, королевские войска попытались перейти в атаку. Красные мундиры красиво развернулись в батальонные колонны и двинулись вперед, невзирая на разрывы снарядов, опустошавшие их ряды. Численное превосходство атакующих королевских войск и в людях, и в артиллерии было невелико, и не могло компенсировать превосходство республиканских пушек и винтовок в дальности, точности и скорости стрельбы. Лишь кавалерия смогла выскочить к самым артиллерийским батареям республиканцев, но тут же отхлынула назад, понеся огромные потери от картечи и залпового винтовочного огня.

Попытка обойти позиции республиканцев слева, перейдя железную дорогу, была сорвана внезапно появившимся бронепоездом, открывшим огонь из двух пушек, четырех картечниц и восьмидесяти винтовочных стволов. К вечеру бой затих.

На следующее утро экспедиционные силы Великой Унии вновь предприняли атаки вдоль дороги. На этот раз от побережья было выдвинуто три пехотных полка, два кавалерийских, и 64 ствола артиллерии, в том числе две четырехорудийные батареи мощных осадных пушек. Полк республиканцев к тому времени уже потерял около 200 человек убитыми и ранеными, было разбито три пушки и две картечницы. Еще у четырех картечниц Варлана вышли из строя капризные ударно-спусковые механизмы. У шести пушек и двух картечниц были сильно повреждены лафеты. У одной пушки отказал клиновой затвор. В строю осталось всего 22 орудия, из них восемь картечниц.

Механики Грайса бились над возвращением в строй каждого поврежденного орудия, но снаряды противника их явно опережали. Пушка за пушкой превращались в груды металла. Впрочем, урон королевских войск и в людях, и в артиллерии был гораздо выше, — винтовка Скелькера и новые нарезные пушки прямо-таки выкашивали их плотно сомкнутые ряды, — но явное численное превосходство было на их стороне. У деревни Лаката продолжалась выгрузка войск и снаряжения, и в подкреплениях недостатка пока не было.

Но и в этот день атака за атакой оканчивались ничем. Войска Рагиза II несли тяжелые потери, но не могли продвинуться вперед.

Решающим оказался третий день боя, 35-е тамиэля лета 1461 года. Против республиканцев, которых в строю осталось лишь 1300 бойцов, и их оставшихся 17-ти пушек и картечниц были выставлены четыре пехотных полка (правда, наполовину поредевших), два кавалерийских полка и 52 орудия. Начавшийся артиллерийский обстрел оказался столь плотным, что заставил республиканцев отступить вглубь леса, и начать отход по дороге и вдоль железнодорожного полотна. Составы, предназначенные для эвакуации, приняли раненых, погрузили разбитые пушки на платформы и отправились в Сайлор. Остатки полка, получив всего три роты и 12 орудий в подкрепление, отошли еще дальше вглубь леса и, оседлав дорогу, заняли новую позицию, которую по-прежнему прикрывал с фланга бронепоезд. В густом лесу, покрывавшем окрестные холмы, и прорезанном оврагами, обойти эту позицию было очень трудно и дорогу можно было удерживать небольшими силами.

Сдерживающие бои продолжались еще две недели, до 11-го митаэля осени. Обойти республиканцев вдоль моря было невозможно — там тянулись плохо проходимые горы. Восточнее же дороги шел лес, пронизанный лишь тропинками, на которых засады волонтеров то и дело обстреливали проникавшие туда кавалерийские разъезды. Таким образом, неприятельский экспедиционный корпус вышел из леса, листва которого уже начала понемногу золотиться, на край обширного поля, за которым в холодном осеннем тумане угадывался Сайлор, лишь через двадцать два дня после начала высадки. На его окраинах уже была возведена сплошная линия земляных укреплений, дугой охватывающая город с Юга. У самого моря на скалах расположился старый форт. С востока линия обороны упиралась в реку Афаль, рассекавшую город почти пополам.

Письмо подполковника Маззата-Ро, начальника штаба гренадерского полка Великой Унии Гасаров и Норншатта:

(Выдержки из письма были опубликованы в газете «Ульпианский вечерний наблюдатель»)

К моменту первого штурма Сайлора в железнодорожных мастерских был уже почти готов настоящий бронепоезд. Его предшественник, принимавший участие в боях у Лакатарса, был поставлен в депо на дооборудование.

Обер Грайс докладывал на заседании штаба гарнизона:

«Готовность бронепоезда N1 — двое суток. Готовность бронепоезда N2 — шестнадцать дней. Вооружение: две горные пушки в броневых полубашнях на круговых поворотных платформах, четыре картечницы Далуса с вращающимися стволами, снабженные броневыми щитками, на круговых поворотных платформах. Четыре бронированных вагона в общей сложности на 160 стрелков. Бронированный паровоз. Телеграфная связь между всеми вагонами». — Обер перевел дыхание и продолжил доклад:

«К сожалению, бронированные винтовые пароходы будут готовы не ранее, чем через полтора месяца. Однако у нас есть, что противопоставить эскадре Великой Унии. На береговые батареи уже поставлены одиннадцать мощных нарезных казнозарядных орудий калибра двадцать пять сантиметров. На кораблях нашей Западной эскадры двадцать шесть старых орудий заменены новыми, казнозарядными нарезными пушками калибра 17,5 сантиметра. Может быть, этого недостаточно. Но пока мы не можем дать больше».

«Для рубежа обороны мы могли бы дать через месяц, может быть, несколько раньше, партию из двадцати четырех тяжелых орудий калибра 20,5 сантиметра. Но эту партию мы должны отправить на Северный фронт».

«Что касается стрелкового вооружения и боеприпасов всех типов, то ими мы в состоянии полностью обеспечить нужды обороны». — Обер закончил доклад и опустился на свое место.

Генерал Бадулу обвел взглядом присутствующих:

«А как обстоит дело с прикрытием восточного направления? Если красные мундиры двинут кавалерию в обход, восточнее реки? Ведь Афаль вовсе не является непреодолимым препятствием».

Командир волонтерского округа встал со своего места:

«К настоящему моменту на позициях в лесу за рекой Афаль сосредоточено одиннадцать волонтерских рот. Они все перевооружены нарезными штуцерами. У них совсем нет артиллерии, но в лесу она особенно и не нужна. Плохо, что у них всего два эскадрона кавалерии, а по правде сказать, это всего две сотни».

Бадулу повернулся к неприметному офицеру с майорскими погонами:

«Имеются ли полные сведения о численности войск противника?»

Ответ прозвучал немедленно:

«Восемь линейных пехотных полков, три гренадерских, два гвардейских, четыре полка улан, два гусарских, один конногвардейский, 93 ствола полевой артиллерии, 38 тяжелых осадных орудия. Полки не сведены в дивизии. Корпусом командует старый фельдмаршал, комт Арагиари».

«Хорошая работа!» — искренне произнес один из дивизионных командиров.

Сведения подтвердились назавтра же. Все перечисленные части расположились в поле перед городом и стали оборудовать лагерь, сооружать позиции для артиллерии, рыть траншеи…

Несколько дней бои сводились к коротким ружейным и артиллерийским перестрелкам. Но однажды утром (это было 30-е митаэля осени) разом загрохотала почти вся артиллерия королевского экспедиционного корпуса. Республиканские батареи, оттянутые вглубь оборонительных линий вне досягаемости прицельного огня вражеской артиллерии, отвечали огнем с предельных дистанций. Лишь на следующий день войска Рагиза II двинулись на приступ.

Десятилетний сын Обера Грайса, Тиоро, постоянно упрашивал отца взять его с собой на позиции, «посмотреть войну». Но Обер вовсе не собирался допускать своего сына и близко к местам боев, да и сам он после Лакатарса все время проводил в городе, на заводах и верфи. Лишь когда канонада неожиданно утихла, и со стороны вражеских позиций донесся отчетливый бой барабанов, возвещавший о том, что королевская пехота пришла в движение, Обер Грайс не вытерпел и отправился на позиции полка, которым командовал Тейн Рефферт. После тяжелых боев в заслоне полк был пополнен мобилизованными. Солдаты заняли свои траншеи, сильно поврежденные не прекращавшимся артиллерийским обстрелом. Все они были переодеты в новую полевую форму цвета прошлогодней листвы, без ярких кантов, позументов и погончиков.

Обер неотрывно смотрел как приближались королевские солдаты, шедшие по-прежнему в ротных колоннах, разве что немного увеличив интервалы в шеренгах и между линиями. Их темно-красные мундиры с белыми выпушками, ладно подогнанные по фигуре, золотые эполеты офицеров, высокие белые с красными околышами фуражки смотрелись куда как наряднее тусклых гимнастерок и таких же кепи республиканцев, только полученных со склада и еще не успевших обмяться, хранивших отчетливые складки — следы лежания в тюках. Артиллерия республиканцев исправно прореживала строй противника, но вымуштрованные солдаты снова смыкались, заполняя разрывы, переступая через тела павших товарищей, и вновь выстраивалась чуть колеблющаяся линия блестящих в лучах осеннего солнца штыков.

Подполковник Рефферт нервно покусывал губы. Когда до противника осталось менее полутора тысяч шагов, раздались редкие выстрелы отборных стрелков, стремившихся поразить неприятельских офицеров. Но вот линии красных мундиров подошли на пятьсот шагов. Раздались команды взводных:

«Заря-ж-жай! Прицел четыре, в пояс, по пехоте противника-а-а… Огонь!»

Обер наблюдал, как стоящий рядом в траншее солдат заученным ударом ладони по рукояти затвора вперед и вверх отомкнул защелку, откинул затвор вперед. При этом дисковой эксцентрик, жестко скрепленный с затвором и вращавшийся вместе с ним, отжал извлекатель гильзы, скользнувший по густо смазанным направляющим и вышедший на три сантиметра за казенный срез ствола. Солдат быстро вставил патрон в казенник, хотя и не до конца, поскольку патрон упирался закраинами гильзы в извлекатель. Повинуясь движению руки, затвор захлопнулся, дослав патрон в патронник косо срезанным нижним краем. Зацепы извлекателя вошли обратно в казенный срез ствола, освобожденные обратным движением дискового эксцентрика. Захлопнув затвор, солдат скользящим движением руки взвел курок ударно-спускового механизма. Короткое прицеливание — и вдоль траншей раздался грохот нестройного залпа.

Через некоторое время колонны королевских солдат окутались дымом и они стали залп за залпом отвечать на огонь, ведшийся из траншей. Однако грохот штуцеров раздавался отнюдь не так часто, как треск винтовок Скелькера, казавшийся почти непрерывным.

Губительный огонь винтовок, стрелявших втрое чаще, чем штуцер, раз за разом останавливал колонны королевских солдат. Но артиллерия королевских войск нанесла значительный урон республиканской пехоте, несмотря на большую убыль орудий, разбитых снарядами нарезных пушек республиканцев. Винтовочный огонь раз за разом слабел, траншеи и люнеты превратились в беспорядочные нагромождения глубоко перепаханной земли, и к вечеру королевские войска ворвались на позиции защитников Сайлора.

Республиканцы отошли, а на захваченные неприятелем траншеи обрушился огонь их артиллерии. Однако королевские войска не отступили, несмотря на чувствительные потери, а напротив, подтянули свою артиллерию и ответили на огонь. С этих позиций бронзовые пушки, заряжаемые с дула, смогли, наконец, достать до батарей стальных казнозярядных пушек республиканцев. Ночью бой затих, а на следующий день войска короны вновь двинулись на приступ.

Упорство обороняющихся заставило королевский корпус на какое-то время приостановить атаки, подтянуть подкрепления и дать поработать артиллерии. Но меньше, чем через три недели, 14-го тамиэля осени, начался новый штурм. Вслед за первой линией обороны была потеряна и вторая. Третьей линии у защитников города не было.

У побережья появилась королевская эскадра и обрушила свой огонь на старый форт. Под его прикрытием республиканцы еще удерживали у побережья отрезок второй линии обороны. А главное, пушки форта не давали войскам Рагиза II выйти на холм, на который опиралась здесь оборона республиканцев. Заняв этот холм, можно было обстреливать из тяжелых орудий заводской район, порт, железнодорожный мост через Афаль.

Западная эскадра Республики и береговые батареи отвечали огнем. Но эскадра короны превосходила их огневой мощью, да и корабли республиканцев не рисковали выходить из гавани из-под защиты своих береговых батарей и вели огонь на предельных дистанциях, что, конечно, снижало его точность. Форт, хотя и медленно, но неумолимо превращался в руины. Его мощные пушки замолкали одна за другой. Королевский экспедиционный корпус готовился к третьему, решающему штурму.

Неожиданно для комта Арагиари, фельдмаршала короны, командующего экспедиционным корпусом, за день до намеченного штурма, 36-го тамиэля, заметно ослабевший артиллерийский огонь республиканцев почти вовсе затих, чтобы вспыхнуть с учетверенной силой у шоссе и железной дороги, ведущих на юг, мимо лагеря королевских войск. После полуторачасовой канонады на железной дороге показались два бронепоезда республиканцев и продвинулись на два километра вглубь вражеских позиций, поливая их огнем из четырех пушек, восьми 36-ствольных картечниц и 320 винтовочных стволов. Вслед за ними фронт королевских войск был прорван пехотой Легиона Республики, переброшенной обычными пассажирскими составами, выгрузившейся на виду у противника и ударившей во фланг и тыл королевским войскам. В довершение всего от реки Афаль предприняли настойчивые атаки девять рот волонтеров, пытаясь зайти в тыл подразделениям заслона экспедиционного корпуса на восточном фланге.

Уже к середине дня, перебросив значительные подкрепления, снятые с других участков фронта, войска Рагиза II начали теснить Легион Республики в месте прорыва. Атаки волонтеров также были отражены. Однако теперь республиканцы, воспользовавшись перегруппировкой экспедиционного корпуса, открыли артиллерийский огонь по всему фронту и подняли легионеров в атаку на всем протяжении от моря до реки Афаль.

Вечером положение в районе прорыва все же было восстановлено. Перебросив к прорыву тяжелые осадные орудия, комт Арагиари, фельдмаршал короны, вынудил республиканцев оттянуть бронепоезда вглубь своих позиций, чтобы не потерять их вовсе. Поезда, получившие многочисленные повреждения, с дырами в бронированной обшивке вагонов, с покореженными картечницами, окутанные клубами пара от продырявленных паровозов, ушли.

Но фельдмаршал Арагиари был в бешенстве. Он отстранил от должности командира одного из пехотных полков, разжаловал командиров шести артиллерийских батарей, а одного приказал расстрелять. Стремительный рейд легионеров Республики привел к тому, что к ним в руки попало 11 орудий и около 230 пленных. Атаки легионеров позволили им во многих местах вернуть себе вторую линию обороны.

Однако, несмотря на обуревавшее его стремление немедленно отомстить за дерзкую вылазку, старый фельдмаршал дал приказ начать решительный штурм лишь тогда, когда орудия его эскадры заставили замолчать последнюю пушку форта.

Накануне вечером, 10-го митаэля зимы, в штабе гарнизона обсуждалось отчаянное положение защитников города.

Генерал Бадулу медленно, с усилием произнося слова, докладывал о сложившейся ситуации:

«Резервы наши исчерпаны. Убыль в людях и орудиях слишком велика. Трофейные пушки, захваченные во время рейда, позволят нам, пожалуй, немного оттянуть время неизбежной развязки, но и только. Завтра противник, судя по всему, начнет третий и последний штурм города. Орудия форта разбиты вместе с самим фортом и ничто не помешает Арагиари при поддержке пушек эскадры ворваться на Сигнальный холм. После этого оборона города станет бессмысленной. Под огнем тяжелых осадных орудий, которые бьют на три с лишним километра, окажутся военные заводы, железнодорожный мост, верфь, причалы и даже некоторые корабли в бухте. Я не желаю сдавать город, но и не вижу способов к продолжению обороны». — Генерал опустил голову и, невнятно произнеся, — «Высказывайтесь, господа!» — тяжело опустился в свое кресло.

«Я не согласен!» — вскричал командующий волонтерским округом с нашивками бригадира. — «Как это — исчерпаны резервы!?» — он подскочил со своего места, энергично взмахнув сжатой в кулак рукой. — «Да через два дня, нет, — завтра же к вечеру, — мы можем стянуть сюда два батальона волонтеров! А еще через три-четыре дня — и все четыре!»

Бадулу тяжело вздохнул:

«Этого мало. Да и волонтеры… волонтерские батальоны — это все-таки не линейные полки…»

«А кто непрерывно атакует неприятельские обозы и подкрепления на дороге Лакатарс-Сайлор?» — запальчиво возразил волонтерский бригадир. — «Это вам не какие-нибудь новобранцы, которые и ружья-то в руках не держали!»

«И все же этого мало», — повторил Бадулу устало. — «Тем более, что нам почти нечем восполнить убыль в артиллерии».

«Вы не совсем правы», — вступил в разговор Обер Грайс. — «К вам, вероятно, еще не поступили самые свежие данные. Во-первых, ремонтные мастерские на сегодняшний день могут передать в войска тринадцать отремонтированных полевых пушек, из них девять — новые нарезные, шесть картечниц Варлана и четыре картечницы Далуса. Кроме того, мы готовы уже сегодня ночью вывести на позиции оба бронепоезда, на которые вместо маленьких горных пушек поставлены новые полевые 8-сантиметровки. И это в дополнение к ежедневным двум новым полевым орудиям, которые изготовляет „Западный Арсенал“. Во-вторых, как вам должно быть известно, сегодня волонтерский отряд лейтенанта Дрейдена перехватил артиллерийский обоз противника, захватив шесть пушек и значительное число зарядов. Завтра к вечеру эти орудия будут здесь. В- третьих, на заводах „Западный Арсенал“ готова к отправке партия из двадцати четырех тяжелых орудий калибра 20,5 сантиметра, предназначенная для Северного фронта. Мы можем временно задержать эти орудия здесь ввиду угрожающего положения». — Обер сделал паузу и, резко рубанув ладонью воздух, почти выкрикнул взволнованно:

«Надо любым способом втолковать умникам из Главного Штаба, что если город падет, отсюда фронт уже не получит ничего!» — Он шумно вдохнул и выдохнул несколько раз, потом, несколько успокоившись, продолжил:

«В-четвертых, есть возможность резко снизить, если не исключить, убыль новых нарезных пушек с клиновым затвором. Их следует все оттянуть вглубь обороны и использовать на предельных дальностях, вне досягаемости артиллерийского огня противника…»

«Но это резко снизит точность огня!» — резко прервал длинный монолог Обера один из дивизионных командиров.

«У нас есть возможность не снижать точность. Мы поставим пушки на закрытые позиции для стрельбы через голову своих войск, а точность попаданий будем корректировать с аэростатов воздушного наблюдения. Фирма Далуса готова передать в распоряжение артиллеристов четыре таких аэростата. Я думаю, контр-адмирал Глариник Затару не откажется дать нам восемь сигнальщиков со своих судов, чтобы передавать данные для стрельбы при помощи оптического телеграфа?»

Глариник Затару согласно кивнул и сделал пометку в своей записной книжке.

Генерал Бадулу недоверчиво спросил:

«Вы уверены, что эта затея с аэростатами даст что-нибудь путное?»

«Да, я полностью уверен», — твердо заявил Обер Грайс. — «Но я еще не закончил. В-пятых, хотя работы на броненосных винтовых пароходах еще не полностью завершены, оба броненосца готовы к практическому боевому применению. Собственно, не завершена отделка и покраска внутренних помещений. Не готовы каюты офицерского состава…»

Контр-адмирал Затару громко захохотал:

«Я готов бить королевских собак и без мягкой кровати в каюте, и без хрустальных рюмок в буфете!» — И продолжил тем же приподнятым тоном, но уже без смеха:

«Я облазил эти суда от бака до юта, от трюма до клотика. Я буквально влюбился в них! Хоть завтра в море. Команды уже подобраны и все — от юнги до штурмана — ждут не дождутся, когда же в бой!»

Генерал Бадулу скептически покачал головой:

«Это ведь всего два судна. У вас ведь, контр-адмирал, в бухте стоит одиннадцать линейных судов, из них семь с паровыми двигателями и с бронированием, да еще девять пароходо-фрегатов. И все же вы не решаетесь сразиться с королевской эскадрой! Что же изменят еще два броненосных парохода?»

Ему в ответ загрохотал адмиральский бас:

«С этими судами я разобью Траффинторский флот Великой Унии! Да я готов выйти на одном „Громовержце“ и потопить эскадру противника! Вы не знаете, что это за судно!» — И Затару принялся перечислять:

«Сплошной бронированный пояс на два метра ниже ватерлинии — раз! Бронированная палуба — два! Сплошные бронированные башни с круговым обстрелом и бронированные артиллерийские казематы — три! А пушки! Две двадцатипятисантиметровки в башнях! Двенадцать орудий калибра 17,5 сантиметров в полубашнях на главной палубе! Шесть пушек калибра 12,5 сантиметра в казематах надстройки! Еще восемь десятисантиметровок в бортовых казематах! А дальность! Главный калибр лупит на пять с половиной километров! Да на „Громовержце“ можно разнести в щепки любой флот мира! Да и „Мститель“ не хуже…» — Глариник Затару, как бы устыдившись своего чересчур эмоционального монолога, замолчал на полуслове.

Бадулу долго сидел молча, потом промолвил:

«Я тут суммировал все новые данные, сообщенные вами, и те, что получил накануне заседания. С учетом волонтеров, возврата из госпиталей, мобилизации, и набора добровольцев мы можем снять с охранных и полицейских задач, а также со второстепенных участков фронта около четырех тысяч человек. Это хоть и скудный, но не пустячный резерв. Далее, я тут прикинул суммарную мощь орудий, которые мы можем выставить через день-два. Получается впечатляющая цифра. Пожалуй, у нас все же есть шанс отдавить старому Арагиаре пальцы. Надо готовить ответ на завтрашний удар королевского корпуса». — Он встал и твердым голосом произнес — «Господа командиры, господа штабные офицеры! Жду от вас предложения к плану боя сегодня к четырем утра!»

Третий штурм был яростным. Перспектива сидеть в полевом лагере, раскисшем от осенних дождей, ожидая наступления сырой и промозглой зимы, заставляла королевских солдат рваться на приступ города. К вечеру был достигнут первый успех — взяты развалины форта. Теперь до Сигнального холма было рукой подать — несколько сотен метров через лощину. Со взятием этого холма рушилась вся оборона республиканцев.

На следующий день, 12-го митаэля зимы, не считаясь с потерями, Арагиари гнал свои войска к Сигнальному холму. Республиканцы сопротивлялись с яростью обреченных, многократными штыковыми атаками сбрасывая королевских гренадеров со склона холма. Лощина была завалена трупами в темно-красных мундирах с черными (гренадерскими) и белыми (линейными) выпушками. Чтобы окончательно решить дело в свою пользу, Арагиари решил не только опереться на артиллерийский огонь эскадры, но и высадить на побережье десант, который должен был атаковать Сигнальный холм с запада.

Ранним утром белые паруса и черные дымы Траффинторского флота Великой Унии сосредоточились на подступах к Сайлорской бухте. Адмирал Валобан выставил линейную эскадру в двадцать один вымпел, из них шестнадцать судов было бронированных, имевших не только паруса, но и паровые машины. Четырнадцать пароходо-фрегатов и девять транспортов с десантом сопровождали главные силы.

Несмотря на ответный огонь береговых батарей, флот начал высадку десанта, обрушив на берег всю мощь своей артиллерии. В этот момент в глубине бухты показалась Западная эскадра Республики в полном составе, за исключением двух неисправных пароходо-фрегатов (на случай поражения подготовленных для затопления, чтобы перекрыть фарватер у входа в порт). Адмирал Валобан, командующий королевской эскадрой, немедленно направил против нее значительную часть своих сил, выделив для морского боя все шестнадцать бронированных линейных судов и восемь пароходо-фрегатов. Остальные пять линейных судов и шесть пароходо-фрегатов поддерживали огнем начинающуюся высадку десанта.

Среди боевых кораблей Республики (состав которых был известен противнику — 11 линейных судов, из них семь бронированных, и 7 пароходо-фрегатов) были заметны два новых необычных приземистых паровых судна с небольшими мачтами. Они казались (так оно и было) целиком сделанными из металла. Набрав скорость, эти корабли пошли на сближение с линейными кораблями королевской эскадры.

За всеми этими событиями Обер Грайс наблюдал в мощный бинокль, расположившись на высоких скалах близ батареи N2 у северной оконечности Сайлорской бухты. На этот раз рядом с Обером был его сын Тиоро, который с усилием держал перед глазами бинокль, казавшийся в его ручонках огромным. Конечно, Тиоро хотел оказаться поближе к месту морского боя, но с отцом спорить не приходилось. С расстояния в пять километров кое-что можно было разглядеть. Со скалы виднелись маленькие кораблики, расположившиеся в бухте как игрушечные лодочки в луже…

Глариник Затару шел на «Громовержце», подняв на мачте флагманский вымпел. Две его паровые машины исправно вращали винты, в четырех котлах поддерживалось необходимое давление. Хоботы орудий искали цель. На дистанции в полтора километра пушки королевской эскадры заговорили, — сначала робко, единичными выстрелами, затем, пристрелявшись, — залпами из всех орудий борта. «Громовержец» и «Мститель», державшийся несколько поодаль, ответили. «Громовержец» сосредоточил огонь на головном судне строя линейных кораблей противника, методично ковыряя его броню своими снарядами. Несколько попаданий из главного калибра привели к тому, что судно дало течь. Еще несколько попаданий — и снаряды начали рвать швы броневых листов. Линейный корабль начал уклоняться, стремясь выйти из боя, но поздно: два снаряда разворотили ему борт на уровне ватерлинии. Судно стало крениться все сильнее и сильнее, а «Громовержец» перенес огонь на следующий линейный корабль.

Этому противнику не повезло. Уже после нескольких попаданий на нем вспыхнул пожар. Но и «Громовержец» не остался невредим. Разрывы снарядов на его палубе обрушивали дождь осколков на расчеты орудий в полубашнях. Сзади они не были прикрыты броней и потери среди артиллеристов быстро росли. Вскоре были выведены из строя несколько орудий. Но «Громовержец» упрямо шел вперед, ворвавшись в середину противостоящего ему строя линейных судов и ведя огонь с обоих бортов.

Сосредоточенный огонь линейных кораблей противника сотрясал корпус «Громовержца». Как будто исполинские молоты лупили время от времени по его броневым башням. Прислуга орудий почти оглохла от грохота, но мощные пушки продолжали стрелять. Однако половина орудий в полубашнях уже вышла из строя, палуба была залита кровью. Прямыми попаданиями были разбиты и некоторые орудия в бортовых казематах. Взрывы снарядов сорвали в нескольких местах стальные двери и вызвали пожар, с которым упорно боролась команда…

Огнем эскадры республиканцев уже три судна противника было подожжено, одно взорвалось, два тонули. Но и у «Громовержца» от непрерывного обстрела почти в упор стали расходиться листы обшивки, в трюме появились течи. «Мститель» с его четырьмя пушками калибра 27,5 сантиметра во вращающихся башнях — по две на баке и на юте, и с восемью пушками калибра 20,5 сантиметров в закрытых башнях по бортам, держался поодаль, постоянно маневрируя и ведя огонь с дистанции около полутора-двух километров.

Между тем у «Громовержца» был поврежден механизм наводки орудия в одной из башен главного калибра. Участились попадания в бойницы казематов, внутри броненосец горел уже в нескольких местах. Течь в трюме вынудила погасить сначала один из четырех котлов, затем еще один. «Имею серьезные повреждения» — телеграфировал он оптическим семафором. Но линейные суда противника, к которым присоединилась остальная часть королевской эскадры, уже отсекли ему пути отхода.

«Мститель» резко увеличил ход и пошел на сближение. По примеру контр-адмирала Затару его командир сосредоточил огонь на одном из линейных кораблей, быстро превратив его броню в лохмотья, а его самого — в груду пылающих обломков. Когда орудия «Мстителя» ударили в один из кораблей с двухсот метров, тот внезапно содрогнулся от взрыва и исчез в клубах дыма и пламени. Проход для «Громовержца» был открыт и тот стал медленно выползать из огненного кольца.

Однако «Мститель» не останавливался. Пушки его главного калибра и бортовых башен продолжали лупить с кратчайшего расстояния по линейным кораблям. «Громовержец» также продолжал вести огонь из еще действовавших орудий. К нему, повинуясь флажковому сигналу, вывешенному на единственной уцелевшей мачте, присоединились все восемнадцать боевых кораблей Западной эскадры Республики. Вскоре счет потопленных кораблей королевской эскадры уже возрос до шести линейных судов и одного пароходо-фрегата, еще четыре линейных корабля горели, другие опасно кренились, у некоторых были сбиты мачты. Среди прочих судов загорелся и флагманский корабль адмирала Валобана.

Численное превосходство, которое имел Траффинторский флот короны, было потеряно. И хотя республиканцы тоже потеряли четыре линейных судна и три фрегата, появление бронированных чудищ, как будто неуязвимых для снарядов, и способных разносить вдребезги корабельную броню, внесло смятение в королевских морских офицеров. Корабли королевской эскадры стали отходить к югу…

Десант на побережье остался без прикрытия. Глариник Затару, стоя на мостике без фуражки, с повязкой на голове, пропитанной кровью, с перевязанной левой рукой, в дырявом прожженном мундире, перевел ручку машинного телеграфа на «малый вперед». Он бросил, не оборачиваясь, через плечо молодому мичману, заменившему на вахте убитых и раненых старших офицеров:

«Передайте на корабли эскадры: „Следовать за мной в строю кильватерной колонны“».

Эскадра подтянулась к месту высадки брошенного на произвол судьбы десанта, ведя непрерывный огонь…

Обер Грайс со своей скалы глянул вниз, к ее подножию, где на большом плоском уступе расположилась батарея N2. С расстояния в три десятка метров он отчетливо видел, как огромные 25-сантиметровки развернулись на массивных стальных поворотных платформах в южном направлении. На тележках подкатили снаряды и зарядные картузы с порохом. Канонир с силой дернул рукоять клинового затвора и тот лениво выдвинулся в сторону, открывая отверстие в казенном срезе орудия. Когда снаряд и зарядный картуз исчезли в этом отверстии, канонир снова дернул за рукоять и клиновой затвор также медленно, будто нехотя, встал на место. Артиллерийская прислуга отошла от орудия на несколько шагов, все встали на колени, закрыли уши, а командир орудия дернул за длинный шнур. У дульного среза блеснуло бледное пламя, орудие окуталось серым пороховым дымом и тяжело подпрыгнуло. Казалось, оно готово сорваться с места и утащить за собой не только тяжелый лафет, но и огромную массивную поворотную платформу, которые ощутимо сотрясались при выстреле. Ушей Обера и Тиоро достиг мощный грохот. Сынишка Обера непроизвольно втянул голову в плечи и едва не выронил бинокль.

«Что, страшновато?» — сочувственно спросил Обер. Тиоро, насупившись, промолчал.

«Ничего, не теряйся. Привыкнешь», — ободряюще потрепал сына по плечу отец, и уже тише добавил себе под нос, — «хотя к такому лучше не привыкать…»

Тем временем боевые действия королевских войск на сухопутном фронте развивались успешнее, чем на море.

Фельдмаршал Арагиари, не получив тех подкреплений, на которые рассчитывал (в том числе и из-за дерзких налетов волонтеров на транспорты и обозы), решил не вести штурм по всей линии фронта, а атаковать республиканцев лишь на западном, приморском участке. Там он мог рассчитывать на поддержку своего флота, а в случае успеха на этом участке он мог взломать всю систему обороны Сайлора.

Мощная канонада не смолкала с самого рассвета. Лишь после десяти часов утра войска Рагиза II двинулись на приступ. Сосредоточив напротив Сигнального холма всю тяжелую осадную артиллерию, поставив в резерв гренадерский и гвардейский полки пехоты и полк конногвардейцев фельдмаршал Арагиари не без оснований рассчитывал на успех. И в самом деле, к полудню его солдаты, еще раз заполнив трупами лощину перед холмом (уже получившую прозвище «Лощина Смерти»), вышли на южные склоны. Легионеры дважды сбрасывали королевских солдат с холма, но фельдмаршал бросил в бой все припасенные резервы — пришло донесение, что эскадра высадила десант на побережье, беря защитников Сигнального холма в клещи.

В этот момент над Сайлором поднялись четыре аэростата и величественно взмыли вверх, паря над полем боя на небывалой высоте — около 200 метров. По странному стечению обстоятельств артиллерийский огонь Легиона Республики с этого момента стал усиливаться, накрывая не только линии атакующих ротных колонн королевских войск, но доставая и до расположенных за ними батарей. Арагиари смущало то обстоятельство, что защитники Сайлора опять оттянули свои орудия вглубь позиций, и это не дает возможности накрыть их своей артиллерией. Правда, и его пушки были до этого, можно сказать, в неприкосновенности. Но теперь положение изменилось. Огненные кусты разрывов стали ложиться все ближе и ближе к орудийным позициям королевской артиллерии. Старому фельдмаршалу стали поступать донесения о значительном числе поврежденных пушек, о потерях среди артиллеристов.

Однако это не помешало гренадерам и гвардейцам вслед за полком конной гвардии ворваться на Сигнальный холм. Огромное число конногвардейцев полегло под частыми залпами винтовок Скелькера на склонах и на вершине холма, но успех был достигнут.

«Осадные гаубицы — на холм!» — не сдерживая радостного возбуждения, скомандовал старый фельдмаршал.

Корабли Западной эскадры республиканцев заметили сигналы оптического семафора с маяка у входа в бухту. И вот орудия главных калибров стали задирать свои хоботы, увеличивая углы возвышения. Через несколько минут тугой грохот залпа в очередной раз ударил в уши остаткам десанта королевских войск, забившимся в щели у прибрежных камней. Но на этот раз снаряды пролетели высоко у них над головами и обрушились на вершину Сигнального холма. Там уже было сосредоточено более двадцати мощных осадных гаубиц экспедиционного корпуса, готовившихся открыть огонь по городу и порту. Но они успели сделать лишь по два-три выстрела. Высота задрожала, как при землетрясении. Огромные кусты разрывов, поднимая вверх кучи земли, камней и обломков скал, медленно оседали, оставляя надолго повисающие в воздухе столбы пыли.

По Сигнальному холму открыли огонь и 20,5-сантиметровые гаубицы артиллерийского резерва генерала Бадулу, составленного из орудий, задержанных отправкой на северный фронт. Их огонь корректировался с аэростатов воздушного наблюдения и попадания становились все чаще и чаще. Вскоре высота превратилась в кромешный ад. Так прошло не менее часа. Когда орудия республиканцев внезапно прекратили огонь, и на высоту двинулись три батальона легионеров, они почти не встретили сопротивления. В качестве трофеев республиканские солдаты захватили лишь два исправных осадных орудия — остальные были разбиты.

Как только Сигнальный холм снова оказался в руках защитников Сайлора, артиллерийский огонь был перенесен на позиции королевских войск на всем их протяжении. Главной мишенью республиканских артиллеристов по-прежнему оставались неприятельские батареи. Корректировка стрельбы с аэростатов давала свои плоды и с каждым часом убыль в орудиях и в орудийной прислуге у королевских войск росла и росла. Королевская артиллерия уже не могла с прежней силой поддерживать атаки своей пехоты и кавалерии. Понеся в этих, оставшихся бесплодными, атаках, чувствительный урон, королевские солдаты местами даже отошли, позволив защитникам Сайлора вернуть себе почти всю линию обороны, от которой, впрочем, мало что осталось.

Корабли Западной эскадры републиканцев входили обратно в порт, освещенные багровым закатным солнцем, окрасившим их паруса в красивый розовый цвет. Обер Грайс и Тиоро встречали их на набережной. Сын Обера с восхищением смотрел на стройные силуэты парусников с высокой дымовой трубой между мачтами. Но особый трепет у него вызвали приземистые броненосцы, покрытые толстыми листами брони, соединенными массивными заклепками, с круглыми башнями, из которых торчали мощные стволы орудий.

«Громовержец» подошел к причалу предпоследним. Обе его толстые дымовые трубы были продырявлены, а дымила лишь одна. Броневые листы были помяты, швы между ними местами разошлись. Бойницы некоторых орудийных казематов были разворочены, часть броневых дверей сорвана и в их проемах, обрамленных копотью, кое-где сочился сизый дымок. На палубе застыли орудия в броневых полубашнях. Многие из них были покорежены, или вовсе разбиты.

Мимо Обера Грайса и Тиоро пронесли на носилках тела убитых и раненых моряков. Радостный блеск в глазах Тиоро, вспыхнувший при виде победоносных боевых судов, потух. Тела в грязных бинтах, пропитанных кровью, с оторванными конечностями, издающие тяжелые стоны, или вовсе бездыханные, накрытые брезентом с головой, произвели на него оглушающее впечатление. Впервые такое возвышенное и героическое дело, как война, повернулось к нему своей кровавой стороной. Он судорожно вцепился в рукав отца и стоял, не произнося ни слова…

Поздно вечером фельдмаршал Арагиари понял, что понесенные потери лишили его всяких надежд на новый штурм Сайлора. Скорее, надо было думать о том, как выпутаться из этой истории без большого урона. Но времени на подобные раздумья у него не осталось.

На следующий день, 13-го митаэля, артиллерия республиканцев обрушила на королевский экспедиционный корпус град снарядов, словно хотела немедленно опустошить все свои склады боезапаса. Затем республиканцы повторили свой маневр с прорывом бронепоездов вглубь обороны противника. На этот раз бронепоезда и следующие за ними эшелоны с войсками прорвались вглубь позиций противника на пять километров, на ходу, под огнем исправляя поврежденный рельсовый путь. Лагерь экспедиционного корпуса оказался отсечен от дороги и от войск правого крыла.

Фельдмаршал Арагиари настойчиво посылал свои войска в атаку, пытаясь прорваться к дороге. Против бронепоездов он сосредоточил огонь всех своих уцелевших тяжелых орудий. Вскоре их сосредоточенный огонь превратил эти поезда в груду железных обломков. У фельдмаршала еще оставались под рукой уланский и гусарский полки и он бросил их на прорыв. Генерал Бадулу бросил им навстречу один кавалерийский полк, который он берег до последнего часа.

Королевские кавалеристы смяли пехоту республиканцев в поле на подступах к дороге, несмотря на частую винтовочную пальбу, и сшиблись лоб в лоб с конным полком Легиона Республики. Со стороны казалось, что этот полк сейчас будет сметен вдвое превосходящими его силами. Арагиари был уверен в этом.

Раздалась ружейная и пистолетная трескотня. Гусары и уланы лихо разряжали свои пистолеты и карабины, кавалеристы Легиона прекратили винтовочный огонь и схватились за револьверы. С саблей в одной руке и с револьвером в другой они прокладывали себе дорогу в гуще королевских всадников. Хотя королевские уланы и гусары по праву пользовались репутацией лучшей кавалерии мира, каждый из конников Легиона благодаря револьверу успевал выбить из седла двух, а то и трех своих противников, прежде чем его настигал ловкий сабельный удар.

Когда револьверы были разряжены, конники бились лишь холодным оружием. Здесь преимущество было за королевской кавалерией, но большие потери от револьверов республиканских кавалеристов привели к тому, что стремительная лавина королевских всадников, бросившихся на прорыв, превратилась в беспорядочную карусель встречного боя. Кавалеристы обеих противоборствующих сторон крутились возле дороги, вытаптывая траву и превращая сырую землю в грязное месиво. Остатки республиканской пехоты, сметенной кавалерийской атакой, оправились, и встретили подошедших королевских солдат отчаянной винтовочной пальбой. К ним присоединились остатки команд разбитых бронепоездов. Туда же срочно подтягивались две роты с соседних участков…

Фельдмаршал Арагиари надеялся, что его левое крыло ударит по прорвавшимся республиканцам со своей стороны, беря их в клещи. Но командующий левым крылом предпочел собственное спасение спасению всего экспедиционного корпуса. Полки левого крыла бросились назад, огибая вклинившиеся в их позиции войска республиканцев лесными тропами и выходя на дорогу, открывающую возможность к отступлению. Тем временем наступательный порыв королевских кавалеристов, уже одолевших было своих противников, но оказавшихся под плотным винтовочным огнем пехотинцев, иссяк окончательно.

Кольцо вокруг лагеря фельдмаршала Арагиари сжималось. Артиллерия республиканцев молотила без устали по небольшому пятачку, на котором сгрудились остатки экспедиционного корпуса. К вечеру Арагиари сдался. Лишь немногим удалось уйти через прорезанную оврагами холмистую возвышенность, заросшую сплошным колючим кустарником.

Обера Грайса уже не особенно волновал исход боев под Сайлором и результаты преследования разбитого противника. Задержанная отправкой тяжелая артиллерия спешно грузилась на поезда, идущие на северо-восток. Туда же шли составы с амуницией, боеприпасами, и батальонами легионеров, высвободившимися после победы под Сайлором. В доки Сайлорской судоверфи был поставлен на ремонт «Громовержец» и еще несколько судов. Работы хватало и на других заводах фирмы Далуса.

В эти дни из Порт-Квелато на его имя была доставлена телеграмма из банка:

«Управляющий отделением банка в Лариоле сообщает смерти мадам Эльнерайи Кантанитои зпт вдовы зпт урожденной Маррот зпт последовавшей после продолжительной легочной болезни прошлой неделе тчк Просим Ваших инструкций относительно выплаты ежемесячного пенсиона тчк Счета отделения банка Лариоле заморожены ввиду военных действий».

Эльнерайя Маррот, по мужу — Кантанитои, была младшей сестрой покойной жены Обера Грайса, Инесейль. Ее замужество было крайне неудачным — муж быстро промотал все полученное приданое и унаследованный от профессора Маррота дом, а затем и сам, будучи пьяным, погиб на улице, сбитый фаэтоном. Эльнерайя осталась одна, с годовалой дочкой на руках, безо всяких средств к существованию. Обер назначил ей ежемесячный пенсион, но в последнее время с выплатой его произошли задержки — в земле Королевы Айлин были заморожены все банковские счета, принадлежавшие гражданам Республики Свободных Южных Территорий.

Обер немедленно послал ответную телеграмму управляющему банком:

«Возлагаю Вас личную ответственность обеспечение дочери покойной Эльнерайи Кантанитои всем необходимым тчк Используйте любые средства выполнить мое поручение тчк Разрешаю неограниченные расходы эти цели».

Однако и не эти хлопоты больше всего занимали внимание Обера. Он был уверен, что пройдоха управляющий найдет способ выполнить возложенное на него поручение, конечно, и сам не оставшись в накладе.

Трансокеанский телеграфный кабель! — вот чем были постоянно заняты мысли Обера Грайса. Через Срединное море от Элинора к Старым Землям. Оставалось дождаться прекращения военных действий. Но в Сайлоре уже оборудовалось судно-укладчик кабеля, завод по производству кабеля выдавал катушку за катушкой. И когда долгожданное перемирие было заключено, работа сразу же закипела.

Успешная прокладка телеграфного кабеля через Срединное море принесла фирме Далуса поистине всемирную популярность. Появились заказы на оборудование телеграфной связи и из других государств. Одним из таких заказов был заказ из Тайрасанского Архипелага. Ближайший из островов обширного архипелага Тайрасан лежал более чем в тысяче километров на запад от Элинорского материка.

Острова поразили Грайса своей великолепной природой. Лишь в нескольких местах на побережье эти острова, владение небольшого государства Долины Фризии (где, как вы помните, высадился наш герой в начале своей Одиссеи), имели городские поселения и кое-какую промышленность. Их просторы, покрытые горами, степями, джунглями, плоскогорьями, пустынями, лесами, поражали воображение Обера даже после прошедшей на его глазах колонизации Элинора.

Решение Обера было импульсивным и внезапным даже для него самого. Он обратился к правительству Республики Свободных Южных Территорий с предложением выкупить у него военные заводы. Большую часть полученной суммы Обер Грайс принял государственными процентными бумагами Республики. Правительство охотно пошло ему навстречу, поскольку полицейский департамент давно уже надоедал докладными записками, где подчеркивалась опасность нахождения главных военных заводов государства в руках политически неблагонадежного лица.

Обер, зная об этих записках, сам обратился к главе полицейского департамента и в личной беседе посетовал на ненормальность положения, когда из-за политических разногласий его собственность в Республике оказывается под угрозой конфискации.

«Господин Директор», — говорил Обер, сидя в потертом кожаном кресле перед столом директора Департамента полиции, — «мы не питаем друг к другу расположения и у нас обоих есть на это свои причины. Однако мне, как деловому человеку, политические разногласия не могут помешать искать точки совпадения деловых интересов. А такие точки совпадения у нас есть, или, вернее, очень даже могут быть».

«Сомневаюсь», — скептически буркнул в ответ директор.

«Напрасно». — И, наклонившись немного ближе к собеседнику, Обер доверительно понизил голос. — «Мне, например, известно, что вы полагаете для себя весьма неприятным обстоятельством тот факт, что большая часть наиболее современных вооружений для Республики производится на заводах, принадлежащих лицу, политическая благонадежность которого внушает вам серьезные опасения».

«Это еще мягко сказано», — вновь раздраженно буркнул директор.

«Вот видите!» — подхватил Обер, не давая директору развивать свое недовольство дальше. — «Но ведь и мне такое положение кажется ненормальным. В любой момент обострения политической или военной ситуации, — а упаси нас Ул-Каса, и той, и другой вместе, — эта ненормальность может подтолкнуть вас на чрезвычайные меры. Вплоть до конфискации моей собственности».

«Так чего же вы хотите?» — все тем же недовольным тоном спросил Директор.

«Я предлагаю простое решение — продать Республике все принадлежащие мне военные заводы. И, поскольку мы с вами деловые люди, я надеюсь на ваше эффективное посредничество в деле установления справедливой цены за мою собственность. Разумеется, ваши усилия по передаче военной промышленности под контроль правительства Республики будут должным образом вознаграждены, как того и заслуживает любое деловое посредничество» — и Обер посмотрел в глаза Директору, который в ответ понимающе кивнул головой.

«Ну что же, я рад, что патриотические чувства взяли у вас верх над вашими партийными пристрастиями. И думаю, что мой долг, в свою очередь, добиться того, чтобы это патриотический жест не ввел вас в убытки» — торжественно произнес Директор, верно почуяв запах больших комиссионных.

Глава полицейского департамента немедленно встретился с премьер-министром и сообщил, что в результате работы, проведенной департаментом полиции под его личным руководством, удалось получить согласие известного смутьяна Обера Грайса продать государству свои военные заводы. При этом он, конечно, не упомянул о комиссионных, обещанных ему Грайсом, если сделка с правительством будет заключена на достаточно выгодных условиях.

Обер, однако сохранил свой банк, большую часть гражданских предприятий, и научно-технические лаборатории. Обер уже не мог вынести постоянного участия в разного рода человекоубийственных мероприятиях и решил прекратить всякие попытки повлиять на развитие общества Терры и поселиться на Тайрасане. Архипелаг он избрал убежищем, в котором можно спокойно прожить жизнь, употребив приобретенное им положение и вес в этом мире лишь на разного рода филантропические акции, да на поддержку своих друзей и близких. Он перевел или переманил на Тайрасанские острова большинство молодых многообещающих сотрудников своих лабораторий, решив, что довольно использовать их таланты на снабжение Республики все новыми военными изобретениями. Из близких при переселении на Архипелаг его сопровождали лишь сын и племянница жены, оставшаяся сиротой…

Летоисчисление Терры уже приводилось в I-й книге. Год делился, как и на Земле, на четыре сезона, но вот с делением на месяцы дело обстояло иначе. Просто каждый сезон делился на первую и вторую половины — митаэль и тамиэль. Каждая такая половинка сезона длилась 40 дней — итого 320 дней в году. Половинки сезонов (их можно условно называть месяцами) делились на промежутки в восемь дней, и мы будем именовать их неделями. Сутки здесь длились по земному эталону времени примерно 26 часов 10,5 минут, так что время обращения Терры вокруг своего светила составляло 349 земных суток. Можно грубо приравнять год Терры к земному году.