Повесть о ненаписанных рассказах

Предыстория этого письма

В 1955–м году у Теодора Старджона случился творческий кризис и он пожаловался Хайнлайну на отсутствие годных идей. Вскоре к нему авиапочтой пришел ответ, в котором Боб щедро делился самыми разными идеями, две из них Старджон пустил в дело (рассказы «А теперь — новости» и «Другой мужчина»). По словам Старджона, в письме были изложены 26 идей, как обозначенных парой предложений, так и развернутых на полторы страницы. «Многие авторы пожертвовали бы своим ухом, только бы воспользоваться этими идеями», рассказывал Старджон. Но это было не всё. К письму был приложен чек на 100 $ и записка: «Полагаю, с кредитами у тебя сейчас тоже туго». Старджон был растроган такой заботой собрата по цеху и рассказывал об этом эпизоде всем, кто желал его слушать. Я подозреваю, что Тед загнул насчёт 26 идей, либо как‑то иначе вёл подсчёт. В том варианте письма, что нашёл я, количество идей не совпадает. Возможно, это только фрагмент полного письма.

Swgold, 15.03.2014

Бродмур

Колорадо–Спрингс,

штат Колорадо

11 февраля 1955

Дорогой Тед,

Что для этой работы действительно нужно, так это встречи ныне усопшего литературного общества «Маньяна». Почти всем писателям нужно перекрёстное опыление, уж мне‑то самому — наверняка! (Прямо сейчас я застрял на стр.148 самым наилучшим образом спланированного романа, из всех, какие я когда‑либо планировал в своей жизни, и я не могу заставить эту чёртову вещь сдвинуться с мёртвой точки!) ЛОМ [1] для того и предназначалось, чтобы пообсуждать идеи, чтобы человек выходил оттуда с заметками, которых ему хватило бы на три месяца работы, а когда Джек Уильямс, Энтони Баучер, Клив Картмилл, Мик МакКомас и иные прочие все начинали грызться за одну и ту же кость, что‑то непременно должно было из этого выйти.

Единственное, о чём я сожалею, живя в своей идиллической башне из слоновой кости в окружении заснеженных гор, оленей, китайских фазанов, высоких сосен и тишины, так это о том, что, хотя автору и нужно много тишины, ему также требуется и стимулирующее общение.

Но я постараюсь сделать всё, что смогу, дистанционно. Я должен сказать, что мне польстила твоя просьба. Когда несравненный и неизменно блестящий Старджон спрашивает у тебя насчёт свежих идей — это всё равно, что Тихий океан просит кого‑то в него пописать. Кстати, я тебе говорил, что купил экземпляр «Больше, чем человек» в Сингапуре? Или о том, что я вернулся домой без него, потому что капитан голландского судна у меня его позаимствовал? Если у тебя случайно завалялся лишний экземпляр, можешь отправить его нам, с автографом.

Ммм: Старджоноподобные идеи... Ну, вот одна, хотя, она скорее Кэмпбеллоподобная: общество, в котором нет никаких уголовных преступлений, только гражданские правонарушения, то есть, всему назначена своя цена, можешь посмотреть в каталоге и заплатить эту цену. Хочешь застрелить своего соседа? Валяй, пали в ублюдка. У него есть конкретный экономический эквивалент, в течение 24 часов внеси деньги в местный координационный центр, они заплатят вдове. Нравственность будет сводиться к тому, что ты не пытаешься уйти с чем‑нибудь, не заплатив за это. Хорошие манеры будут заключаться в том, что ты ведёшь себя так, чтобы никто не захотел платить означенную цену, чтобы убить тебя. Конечно, если твоя стоимость низка, а манеры грубы, твои шансы выжить тоже будут низкими. Где‑то в Парагвае убийство — это просто личное дело, правительство считает, что, либо все друзья и родственники будут мстить за убитого, либо же он был nogoodnick, и тогда кого это волнует? Существует другая культура, в которой, если один человек убил другого человека, случайно или нарочно, он должен заменить этого другого человека, вплоть до того, что принять к себе его жену и взять его имя. Очевидно, наш собственный шаблон — не единственный возможный способ относиться к преступлениям, возможно, мы судим предвзято.

Эта идея, воплощённая в текст, должна понравиться ДВК [2]. Он ненавидит все правительства и всякое начальство, даже если не в полной мере осознаёт это, и он полагает, что деньги не могут сделать ничего дурного.

А вот ещё одна культура Кэмпбелловского типа: зачем вообще правительству обеспечивать соблюдение частных контрактов? Сегодня можно пойти в суд, подать заявление и (иногда) заставить другого человека выполнить его обязательства по контракту или содрать с него компенсацию ущерба. Есть ли веские основания для того, чтобы это было функцией правительства? Не должна ли она быть включена в риски подрядчика? Зачем обществу в целом заботиться о том, выполняются или нет частные, гражданские обещаниями между двумя мужчинами?

Каковы минимальные, незаменимые функции государственного управления? Какие функции присутствуют во всех человеческих обществах? Можно ли назвать что‑то, что было бы принято в одном обществе, но делалось бы не просто иначе, а с точностью до наоборот в другом? Или не делалось вообще? Существовало ли когда‑либо по–настоящему анархическое общество? Может быть, эскимосы? У нас в городе выходит газета анархистского движения, которая выступает против дорог общего пользования, государственных школ и всего, что бы то ни было общественного — они утверждают, что не этично делать что‑либо коллективно, если каждый из нас по отдельности не имеет право делать то же, как индивидуум. Это взрывоопасная идея: из неё следует, что нужно отменить все виды налогообложения, все муниципальные законы зонирования, обязательное образование и наказания по суду. В то же время они преспокойно живут в хорошо охраняемом полицией обществе, их личные изрядные состояния защищают все те порядки, которые они осуждают. Но одно можно сказать точно: многие из тех вещей, которые мы считаем само собой разумеющимися, не являются необходимыми для стабильного общества, но мы принимаем их как должное. Вы можете разработать рассказ в стиле Кэмпбелла, поставив под сомнение самых священных из всех священных коров, разумеется, за исключением крупного бизнеса, — Джон не потерпит такой откровенной ереси.

Мы очень мало знаем о множественной личности, несмотря на многочисленные истории болезни. Предположим, гипнотизёр–психоаналитик производит глубокое исследование шизоида: и обнаруживает, что в теле находится отдельная и не страдающая безумием личность, отличная от «титульной», и что эта новая личность является беженцем из (скажем) 2100 год нашей эры, когда условия жизни становятся столь невыносимы, что побег в другое тело и другое время (даже в этот период) является предпочтительным, даже с перспективой более или менее беспомощной жизни в теле другого человека.

Или сделать это таким образом: гипнотизёр–психоаналитик гипнотизирует пациента, проявляется вторая личность и отказывается уходить. Изначальный хозяина тела — дрянь–человек, сволочь, социально опасен, домашний тиран и т. п., новая личность настоящий герой, хороший, умный, трудолюбивый и т. п. Как разрешить подобную ситуацию этически? Попытается ли аналитик во что бы то ни стало подавить и уничтожить ложную личность и вернуть организм обратно его владельцу? Или он должен принять, что мир станет лучше за счет этой замены? Это можно сделать очень критичным.

Что такое личность? Отпечаток в памяти? Набор критериев для оценок? Сочетание привычных шаблонов? Что происходит с душой при трансорбитальной лоботомии? Является ли убийством убийство личности человека, даже больного? Возможно, только лишь для того, чтобы сделать его тело немного более сговорчивым для дежурных медсестер и родственников?

Центральная проблема в философии, религии, во всей психологии одна, она настолько всеобъемлюща и к ней так трудно подступиться, что она в значительной степени игнорируется, так же, как рыба игнорирует воду. Солипсисты с ней справляются, и ты тоже в «ULTIMATE EGOTIST» (и я тоже, совсем по–другому, в «ОНИ»). Это проблема индивидуального эго, осознание «Я». Вы сидите там, внутри своего черепа. Как долго вы там находитесь? Всегда. Как долго вы будете там? Всегда. Изменяется внешняя среда (ваше тело, даже ваш пенис и яйца — не что иное, как внешняя среда), «Я» всегда остаётся. Оно остаётся единственной неизменной вещью: и вещью совершенно необъяснённой во всех философиях, всех религиях. Уф, разговоры на эту тему ведутся бесконечно, но, но они были и остаются одним и тем же: болтовнёй. Пока мы не узнаем, как сознание цепляется за материю и почему и откуда оно взялось, мы не знаем ничего. И не узнаем. Но проблема допускает бесконечные вариации в художественной литературе.

Когда мне было около шести, у меня было нехорошее подозрение, что все сознания едины, и что все актеры, которых я вижу вокруг себя (включая моих врагов) — это я сам, только в разных точках канавки звукозаписи. Однажды я частично исследовал это в рассказе под называнием «По собственным следам». Я говорю «частично», потому что я затронул в нём только один момент — и моя история была неверно понята читателями (большинством из них) как рассказ о парадоксах путешествий во времени: тогда как я исследовал «вино, которое мы думали просто выпить, заставило нас грезить о всякой ерунде: но мы были всего лишь простые моряки, откуда ж нам было предвидеть?»[3].

И проблему эго по–прежнему не решит, если мы обнаружим (можем мы это сделать или нет), что змея вечно пожирает свой собственный хвост. Мы до сих пор не объяснили саму змею. Коржибски указал, что факт не нуждается в «почему». Это дает рациональное приспособление к миру в котором мы находимся: но это не разрешает философские проблемы.

И точно также не приносит никакой пользы попытка погрузиться в собственный пупок, как ДВК и Рон Хаббард. Нормально озвучить назревшие вопросы, но нехорошо обманывать самого себя ответами. Кстати, все респектабельные религии в наши дни основаны на сходной идее: что обманывать самого себя ответами добродетельное и даже обязательно, то есть, вы должны иметь «веру».

Merde! [4] Дерьмо в квадрате и в кубе. Ответы невозможно найти распевая гимн номер сорок шесть, совместно с юношами из воскресной школы, посещающими занятия хора. И не в битвах с подставными лицами[5], которым предаётся формальное богословие. Как «Я» попало в мой мозг?

Можно было бы изобразить общество, в котором есть группа, большая или маленькая, иллюминатов, которые на самом деле знают, что происходит после смерти (в отличие от мошенников, которых сейчас полно у нас), и которые вследствие этого имеют мотивацию и цели, отличные от других людей, которые похожи на нас. Например, они могут заочно осудить человека за самоубийство, совершенное им, чтобы избежать выполнения своих обязательств: а потом, видимо, кто‑то ещё совершит самоубийство, чтобы пойти за осуждённым и привести приговор в исполнение. (Но чёрт меня возьми, Билл, я не должен тебе напоминать, одна из твоих обычных штучек — и Дик Бербедж вцепится в это зубами. Начнём тренировки в среду. Цитата и конец цитаты).

Наука ничего не объясняет. Он просто формулирует наблюдаемые данные.

Статистик в Министерстве Торговли возиться с новым цифровым компьютером, обрабатывающим данные последней переписи. Они сомнению не подлежат, но машина говорит, что рыжих детей числится больше, чем должно быть. Должно быть, какая‑то ошибка в данных, ведь машина не может ошибаться. Записей на приём к стоматологу среди школьников тоже стало меньше. И число аппендоэктомий снизились. Можно ли отклонять доклады о партеногенезе, как невозможные? И почему их так много?

«28 июня — новый теленок выглядит здоровым. Встретил сегодня лепрекона. Миленький маленький паренёк. Пойду, осушу дальний участок».

Этот персонаж рассеян. Когда он грезит, его грёзы очень реальны. Ему особенно нравится заниматься этим в общественном транспорте. Он может, проезжая на автобусе, мельком увидеть дом, который напоминает ему тот, которой он видел в другом городе. Беда в том, что если он по–прежнему рассеян, когда он выходит из автобуса, то вполне вероятно, что он окажется в городе, о котором грезил, а не в том, где он был. Когда он был ребенком, и нигде ещё не побывал, его просто бранили, и считали слишком тупым, оттого что он якобы садился не в тот трамвай. Но теперь, когда он вырос и побывал во многих городах (а не только в разных районах в одном городе) это доставляет большие неудобства, так как он может войти в автобус в Цинциннати, а три четверти часа спустя очутиться в Сиэтле, с одним долларом и тридцатью семью центами в кармане.

Однажды его способность возвращаться в другие места перенесёт его не только в другой город, но обратно во времена администрации Тафта. Ну, может быть, это и к лучшему.

Парень продает мечты в таблетках. Если у вас есть фантазии, эйфория гарантирована. Таблетки не являются токсичными, и они не вредны как наркотики, но они вызывают привыкание, поскольку эйфорические мечты намного лучше, чем реальность. Подлежит ли случай Акту «О чистоте продуктов питания и лекарств»?

Этот парень продает мыло и косметику, из дома в дом, как герой «Fuller Brush man»[6]. Она берет у него на пробу мыло «Красотка» — и становится красавицей. Потом она берет у него не оставляющий следов крем под пудру:[7]

Призрак маленького котёнка, застрявший в Лимбе, бродит вокруг, пытаясь найти эти знакомые, добрые колени:

Рассказ о двух странах, за которых сражаются не люди, не роботы, но мутировавшие животные–солдаты. Летчики–истребители кошки (все гаджеты автоматические, но пилотирование сделано для СуперКошек), носорого–танки, обезьяно–десантники, боевые пловцы–морские котики и т. д.

Фундаменталистская община, убеждённая, что вера может двигать горы, концентрируется на горе Рашмор в Блэк–Хиллс и величайшая нео–египетская скульптура из когда‑либо высеченных исчезает, гора и всё. Следует ли Управлению общественных работ подать в суд на церковь? Или это означает судиться с Богом? Или они должны попросить их вымолить её обратно? Или они должны систематизировать это в новую форму тео–инженерии? А если так, то в будущем инженерам–строителям придется также иметь разряды божественности. Что такое вера без (общественных) работ?

Голливудский каскадер убивает себя, чтобы получить по–настоящему классный эффект. Они вырезали этот эпизод из картины. Будет ли он преследовать продюсера?

Человека беспокоят суслики в его саду. Он раскапывает их нору, находит гнездо с детёнышами сусликов и убивает их. Суслики действительно начинают его окружать, подкапывают его дом, затопляют его, разносят его на клочки, в то время как он пытается сохранить его.

Пёс–поводырь становится слишком стар, чтобы делать свою работу:

Существует что‑то очень важное, помимо отдыха, в концепции сна. Во сне мы почти постигаем какую‑то тайну, почти понимаем, зачем всё это. Можно было бы отменить сон, мы могли бы развиться в расу умелых, умных, жестких, эффективных людей, которым не нужно спать. Только в них уже не будет никаких душ.

Жил–был человек, который не выдержал. Сначала он потерял способность читать и заголовки больше не беспокоили его. Потом он потерял способность понимать речь, и потому радио не могло обеспокоить его. Он стал весьма счастливым и морщины на его лице разгладились, и он перестал нервничать, занялся живописью, лепил из глины, танцевал, слушал музыку и наслаждался жизнью.

А потом один умный психиатр взломал его амнезию и снова сделал его нормальным. Теперь он мог читать и слушать радио, и он снова осознал вещи наподобие «холодной войны», детской преступности, изнасилований, жадности и так далее до бесконечности.

Он просто не смог этого вынести. Он убил немало людей, прежде чем они заполучили его.

Был такой человек, Фламмонд, который приехал в наш город и с важным видом заимствовал всё, что ему было нужно. Эдвард Арлингтон Робинсон описал Фламмонда в стихах, но про него не писали прозы. Сила, которой обладал Фламмонд — делать всех вокруг него счастливее, богаче опытом, повышать их самооценку. Естественно, что человеку, наподобие него, не приходилось работать. Это — ловкий трюк.

Какие точные знания о том, как функционируют человеческие существа, может позволить одному человеку всякий рах делать окружающих счастливыми одним своим присутствием?

Кошки придумали подобный трюк, и они семь тысяч лет извлекают из него выгоду, даже не затрудняя себя попытками подольститься к тем, кому и без того хорошо.

Тед, я почти иссяк, и Джинни только что позвала на ужин. Мы надеемся попасть на грузовое судно до Константинополя в районе первого мая. Мы не знаем, поплывём из Нью–Йорка или из Нового Орлеана, мы подали заявку на оба направления, и пока ещё у нас нет билетов. В одном случае мы можем увидеться в ближайшее время, в другом не получится. Но ты дай знак, когда ослабнет давление, это было так давно и короткий визит в Нью–Йорк прошлой весной лишь разожёг мой аппетит.

Всего хорошего тебе, твоей жене и деткам —

Боб