Из цикла «Галактические хроники»
Чужое лето (2020)
В самом центре джунглей на острове Гофмана, расположенном в экваториальной зоне Афродиты, шестой планеты Сириуса, есть могила — гладкая стальная плита, на которой выгравированы следующие слова: «ПАМЯТИ ГРЕГУАРА ГРЕГОРИ, КОСМОГРАФА, ГЕРОЯ ЗВЕЗДНОЙ ЭКСПАНСИИ». Но под нею никто и никогда не был похоронен…
1
Он очнулся и открыл глаза: прямо над ним было небо, по которому плыли белые облака. Теплый ветер ласково тронул его лицо, затеребил волосы над лбом. Он вздрогнул и облизал губы: они были сухие, потрескавшиеся. Во рту все пересохло и ощущался вкус крови. Челюсти болели, словно он что-то жевал несколько дней подряд.
Еще мгновение он лежал, чувствуя спиной прохладу земли, а руками — беглую ласку травинок. В нем остались лишь удивление и неясный ужас. Он шевельнул головой, и мысли захлестнули его торопливыми горячими волнами. Словно ослепленный, он закрыл глаза, потом снова открыл и увидел высоко над собой летящую черную точку — возможно, птицу. А может быть, нечто совсем иное.
Ветер вновь погладил его, прошуршав в траве. Он резко сел и тут же скривился от боли в правой ноге. Серая ткань комбинезона была разодрана. Он раздвинул ее и обнаружил длинную черную струйку засохшей крови. Он медленно шевельнул ногой, вспоминая, где же аптечка первой помощи.
Все обернулось неудачей. Он скрипнул зубами от боли. «Хорошо еще, что я не истек кровью», — подумал он. Если бы рана продолжала кровоточить, он бы умер.
«Где же аптечка?.. И все остальное?..» Он повернул голову и ощутил такое облегчение, словно ему поднесли свежей воды в палящий зной: спасательная капсула-кабина была цела и стояла позади него. Дверь была распахнута. Внутри виднелись узкая койка и рычаги управления, за которые он, вероятно, цеплялся, сжимая зубы. Он не помнил, как вышел из капсулы. По-видимому, он открыл дверь в полузабытьи и поранился об ее острый край.
Все же двигатель капсулы сработал.
Он осмотрелся. Вокруг — никого, только необъятный, неведомый мир на сколько хватает глаз.
Горы. Горы с пологими склонами, покрытыми темными лесами. Вдали голубые пятна, почти сливающиеся с небом. Похоже на озера. Он сидел на склоне холма, поросшего травой. Лес черной стеной окружал его со всех сторон, куда ни повернись. Стояла абсолютная тишина. Белые пенистые облака спешили по небу, а за ними из-за леса наползала тяжелая серая туча: собиралась гроза, чтобы утопить в дожде это чужое лето.
Лето. Он назвал это летом. Но у него не было никаких доказательств. Здесь все было непохоже на то, что он знал. Однако теплый ветер, колючие травинки, которые он гладил ладонями, небо и собирающаяся гроза — все это напоминало ему лето.
«Но я же далеко, — подумал он, — чертовски далеко!» Он откинулся назад и медленно выдохнул воздух сквозь сжатые зубы. Несколько секунд, чтобы собраться с силами и доползти до капсулы. Потом аптечка первой помощи поможет задушить боль. Второй укол — и он сможет идти, прыгать, двигаться дальше…
«Но где же другие? — мелькнуло у него в голове. — Что, если?..»
Сознание его на миг помутилось от ужаса и горя. Потом он подумал: «Значит, так суждено!» Он приподнялся на локтях и вновь посмотрел на мягкие очертания гор. До Земли было много световых лет, а здесь вокруг него раскинулась чем-то знакомая и одновременно такая чужая планета. Обманчиво спокойная, но уже враждебная ему, этому непонятному существу, этому мыслящему животному, которое свалилось с неба, как предвестник грозы, наползающей на другую экологию, на другое лето.
«А что, если это зима? — сказал он сам себе. — Может, летом здесь стоит такая жарища, что леса горят, как солома, и остаются только километры почерневшей земли…» Он тряхнул головой. Он еще не мог ничего сказать, не мог ничего решить. А вдруг эти деревья вовсе не деревья? Свет и тепло, струившиеся с неба, были чуть-чуть другими. И солнце, которое их испускало, называлось Сириусом.
— Черт побери! — сказал он вслух. — Сириус!
Но ему было трудно в это поверить. Он всегда считал, что планеты Сириуса были всего лишь шарами расплавленного металла, вращающимися в голубом тумане беззвучных повторяющихся взрывов Сириуса и его спутника. От жара этих чудовищ скалы-бродяги, должно быть, плавились на расстоянии тысяч и тысяч километров…
Что-то заверещало в траве, и он закусил губу, вдруг испугавшись этой возможной угрозы, возникшей из полной тишины.
Верещание смолкло, и он услышал вокруг тысячи невнятных шумов. Шорохи, потрескивание, посвистывание, позвякивание… тот мир кишел жизнью — насекомыми, грызунами, птицами, существами, которых он не мог опознать. Он был одинок.
Он пополз, отталкиваясь локтями и левой ногой. Боль вынудила его стиснуть зубы. Она разливалась от стопы к бедру, словно какая-то горячая, тошнотворно-тягучая жидкость.
Ему казалось, что его собственное дыхание, отражаясь от земли, обжигает ему лицо. Он поднял голову и увидел, что капсула рядом. Еще несколько сантиметров… Его пальцы царапнули землю, и он едва не взвыл, когда какое-то насекомое прыгнуло в его направлении. И только потом его окружил теплый, гладкий металл и сумрак капсулы.
Внутри пахло кожей, это был запах большого корабля. Слабость охватила его, и он закрыл глаза. Перед его мысленным взором кружились бесчисленные осколки зеркал, в которых беспрестанно возникало его собственное отражение.
«Я хочу пить, — сказал он самому себе. — Проклятая лихорадка…»
Он опустил голову на металлический рундук, потом медленно вытянул правую руку. Движения были просты; их специально разработали для подобных ситуаций. Но сейчас он двигался, как муха на клею, с трудом преодолевая сантиметр за сантиметром. Наконец он услышал щелчок, металлическая крышка под его головой задрожала и медленно отодвинулась. Он открыл глаза, сделал последнее усилие и отыскал взглядом ампулу-шприц с тонизатором. Еще одно движение. Он зажмурился и замер, чувствуя, как жидкость обжигает ему ладонь.
Он задышал глубже, ожидая возвращения сил. Он чувствовал тяжелую жару и приближение грозы, слышал непрерывный шорох насекомых. Шум чужого мира.
Переведя дух, он сел и облизал губы.
Когда он сделал себе укол антибиотика, движения его были уже более точными. Затем он проглотил крохотную таблетку от лихорадки и начал искать кран. В капсуле должно было быть десять литров воды. Если хорошо рассчитать порции, несколько дней можно не опасаться жажды.
Он нащупал кран и лег на живот, чтобы напиться. Для начала всего несколько глотков. Солнце уже нагрело воду, к она имела привкус металла.
Он выплюнул последний глоток в траву и сел. Вкус крови во рту усилился.
— Это пройдет, — пробормотал он. — Через несколько минут малыш Грегори будет в форме…
В лесу позади него раздался пронзительный крик, и он вздрогнул. Вдруг похолодев, он бросился к бортовому ящику и схватил светомет. Это был просто цилиндр из черного пластика со стеклянной рукояткой и кнопкой вместо спускового крючка. Но еще ни один солдат на Земле не держал в руках страшный карманный лазер. Он не помнил точных слов, которые произнес тот, кто вручал ему и остальным членам экспедиции это оружие, но тогда он был потрясен… Тот человек, кажется, говорил о Добре, о Зле и будущем человеческой расы…
Он повертел оружие в руках и положил рядом с собой на траву. Затем он вытащил набор средств первой помощи, три пакета с пищей и вынул из гнезда в передней части капсулы небольшой приемник-передатчик.
Он выждал еще мгновение. Туча вдруг затмила солнце, и концерт насекомых сразу стих.
«Вперед, — подумал он, — вперед, Грегуар Грегори! Надо отыскать остальных…»
Он медленно поднялся, перенес тяжесть тела на правую ногу и скривился от боли. Он заткнул светомет за пояс, сунул продукты в один карман, аптечку — в другой. Оставалась только рация — ее он взял в левую руку.
В последний раз он глянул на капсулу. Сейчас это был просто металлический саркофаг, пустой и бесполезный. Небольшой двигатель израсходовал, видимо, почти все горючее, но все же доставил его на планету живым и невредимым.
Он двинулся к вершине холма. Его правая рука лежала на рукоятке лазера, и он не отрывал глаз от темной стены чужого леса. Там могли скрываться все опасности нового мира.
2
На краю леса Грегори остановился. Правое бедро горело, ногу словно парализовало. Он положил рацию на траву, которая здесь, под деревьями, была выше, и присел в узкую полоску тени. Его взгляд не отрывался от зеленоватого сумрака, заполнившего просветы между гладкими коричневыми стволами громадных деревьев. Светлые облака затянули все небо, но их почти не было видно сквозь густой потолок темной листвы.
В лесу его могли подстерегать бесчисленные опасности. «Но ничто, — подумал он, — не устоит перед светометом». Его рука машинально легла на холодную гладкую рукоятку. Он мог сжечь весь лес, чтобы устранить любую угрозу, скрытую в его сумраке.
Он покачал головой. Светомет не сможет защищать его долго, если он одинок в этом мире, на таком невообразимом расстоянии от Земли. Надо разыскать остальных. Его взгляд остановился на рации… Вызвать остальных!
Позывные были выгравированы на корпусе рации. Их было тридцать: они соответствовали двадцати девяти другим спасательным капсулам и главному кораблю «Ланжевен-2».
Корабль… Он вспомнил ужасающий взрыв, который, должно быть, потряс мир, пока он в добром здравии, хотя и без сознания, спускался в это чужое лето. Осколки корабля рассеялись, наверное, на километры. Если только корабль не затерялся в глубинах космоса или не растаял в языках пламени чужого солнца…
Его пальцы дрожали, когда он касался клавишей. Он набрал позывные первой капсулы, автомат послал номер его личного кода, соответствующий номеру его капсулы. Потом он перешел на морзянку. И стал ждать ответа, слушая шорохи леса и верещание насекомых, которые сначала смолкли, а теперь вновь начали свой концерт, словно он передал им какой-то тайный сигнал.
Он вызвал вторую капсулу, потом третью.
Первые капли дождя заставили его вздрогнуть; он растерянно глянул на светло-серое небо. Ветер посвежел, и вдруг над горами прокатился гром.
Он опустил капюшон комбинезона, закрыл рацию и поднялся. Через несколько секунд дождь превратился в ливень. Он вошел в лес и остановился, как только ветви деревьев укрыли его от струй. Из глубины леса шел пряноватый запах. Он заметил, что листья были на самом деле иголками, собранными в плотные зонтики. Они могли быть опасными… Все могло быть опасным, враждебным, вредным. Отныне он должен доверять лишь собственным знаниям и навыкам, полученным за время долгих достартовых тренировок.
Как и другие, он был приучен к смене условий. Осторожность и недоверчивость были привиты ему вместе с сопротивляемостью. Как и другие, он ничего не терял, покидая Землю, ибо его полностью переделали, превратили в инструмент для завоевания иного, неведомого мира, до которого ему предстояло лететь сквозь просторы космоса десять лет в глубочайшем сне во чреве корабля.
Он сжал зубы. В нем все еще жили неуверенность и страх перед полным одиночеством.
Три первые капсулы не ответили. Они разбились или исчезли вместе с кораблем.
Правда, они могли оказаться слишком далеко для его рации. Но это было маловероятно. Капсулы должны были покинуть корабль почти одновременно, хотя и не зависели друг от друга. А может, они не успели? В памяти не сохранилось ни одной подробности. Он ничего не мог вспомнить.
Дождь превратился в серый туман, в котором тонули лес, небо и светлая зелень холмов. Он тщательно осмотрел кору дерева. Она состояла из многочисленных красных и коричневых чешуек. Он осторожно коснулся ее — дерево как дерево. Он запрокинул голову и с подозрением посмотрел на черный навес ветвей. Одинокая дождевая капля разбилась о его щеку. Все казалось спокойным, привычным, почти земным.
«Если я здесь не один, — подумал он, — мы здесь поработаем на славу!»
Они добьются успеха, даже если корабль исчез со всем их грузом: машинами, инструментами, растениями и животными. Они приспособятся к местным условиям, будут бороться, создадут колонию. Позже, когда прилетят другие люди, они найдут здесь Новую Землю.
Слабая надежда затеплилась в его сердце. Если ему не удастся связаться с другими по радио, он отправится на их поиски, будет плыть по рекам, приручит животных для верховой езды. Он будет идти вперед, перевалит через высочайшие горы.
Всему этому его научили за долгие годы тренировок перед стартом. Он умел укрываться от холода, анализировать пищу, обнаруживать опасности новой среды. Все это отпечаталось в его мозгу, в подсознании, кончиках нервов.
В глубине леса послышалось ворчание. Грегори обернулся, сердце его забилось. Это не был гром. Он насторожился и различил сквозь шум дождя глухой храп. Определить расстояние было трудно, но вряд ли это было далеко.
«У меня есть светомет, — сказал он себе, — есть рация и пища. И аптечка. Почему бы не пойти посмотреть?»
На мгновение он подумал о капсуле. Она могла оказаться полезным убежищем. К тому же ему еще пригодятся металл и детали двигателя. Но тут он вспомнил о маяке. Капсула посылала сигнал на частоте, которую автоматически принимал его приемник. Он мог в любой момент запеленговать ее и вернуться.
Он прислушался, но храп стих. Грегори углубился в лес.
3
Ковер из иголок потрескивал под его ногами. Высоко над ним по ветвям хлестал дождь. Иногда он чувствовал холодок упавшей капли. Подлесок был полон странными запахами. Он казался вымершим. Грегори подумал, что животные, наверное, убегают при его приближении. По крайней мере, мелкие: грызуны и беззащитные птицы, напуганные чужаком, свалившимся с неба.
Но другие…
Едва он подумал о них, вновь послышался громкий храп. И теперь значительно ближе.
Грегори остановился, прислонился спиной к дереву. Боль в ноге снова вернулась. Он вытащил аптечку, прислушиваясь к пугающему храпу. Дрожащей рукой сделал первую инъекцию, потом проглотил две таблетки. Ему хотелось лить. Но вода осталась в капсуле.
Пищи ему хватит еще на некоторое время. Но если он захочет напиться, не боясь отравления, то рано или поздно ему придется вернуться к капсуле.
Оставался анализатор. Он вытащил его, раскрыл и некоторое время рассматривал. Потом снова спрятал. Анализ дождевой воды занял бы много времени. Это можно отложить… А теперь. Он едва не улыбнулся. Сильнейшее любопытство, смешанное со страхом, сжигало его.
Храпящее животное должно быть приличных размеров! Через несколько мгновений он его увидит. Он встретится с созданием иного мира!
Грегори сунул аптечку в карман, взял рацию в руки и двинулся дальше.
Боль утихла, нога словно одеревенела, и он перестал о ней думать. Храп то становился тише, то вовсе замирал. Грегори не слышал треска ломающихся веток и подумал, что животное, пожалуй, находится на открытом месте. Когда он выбрался на вершину холма, шум стал громче. Наверное, под холмом была лужайка и на ней паслось несколько животных, храпевших по-разному. Такое объяснение удовлетворило Грегори.
Он взял оружие в правую руку и стал осторожно спускаться по склону. Дождь прекратился. Он уже не слышал шороха, хотя отдельные капли еще изредка падали на его лицо и руки. Вдруг пронзительное кудахтанье разорвало тишину. Рефлекс сработал безотказно: он обернулся мгновенно, держа палец на спуске лазера.
Грегори увидел черный силуэт птицы, которая удалялась, лавируя между деревьями, и облегченно вздохнул. Не все здесь было таким уж опасным. Но ему еще долго придется смирять нервную дрожь при малейшем шорохе.
Храп, как и в первый раз, превратился в рев, и Грегори усмехнулся. Теперь животное было уже рядом. Может быть, через несколько мгновений он увидит одно из тех чудищ, которых с удовольствием выдумывали биологи экспедиции. Что-то рычало в глубине леса за деревьями.
Солнечный луч просочился сквозь ветви в то самое мгновение, когда он заметил поляну. Он застыл и присел на корточки. Существо должно было находиться гам. Оно смолкло, но тишина казалась еще более тяжелой. Он приложил ладонь к земле и ощутил ее дрожь. Существо продолжало двигаться. Сердце Грегори бешено заколотилось, он облизал губы и почувствовал вкус крови.
Секунды шли. Он подумал, что, может, лучше оставить рацию, чтобы забрать ее позднее. У него будут свободные руки, когда он встретится с этим нечто. Но рисковать не хотелось. Если существо окажется не одиноким, он может в пылу схватки удалиться от рации.
«Нет, — сказал он себе, — надо вызывать остальных, а без рации мне не найти даже свою капсулу».
Сквозь деревья на краю поляны он видел небо. Тучи убегали, и солнце зажигало золотые искры в россыпи капель, застрявших на иголках.
Почва была взрыта. Грегори видел два поваленных дерева. Их красные, застывшие, словно в конвульсиях, корни напоминали мертвых животных, вырванных из земли.
Напрягая слух, он пытался услышать храп или какой-либо другой шум, чтобы отыскать по нему чудовище. Но различал только множество посторонних звуков: чириканье птиц, шорохи насекомых и далекое ворчание какого-то зверя.
Неведомый мир кишел жизнью, а он был так одинок в этом лесу, в этом чужом лете!
Согнувшись вдвое, Грегори подобрался к краю поляны и встал на колени за деревом. Теперь он видел множество поваленных, расщепленных стволов, глубокие раны коричневой земли. Неужели это ревущее чудовище ополчилось на лес? Он его не видел. Может быть, оно удалилось? Нет, земля продолжала дрожать.
Грегори выпрямился, вышел из тени и зажмурился ослепленный.
Вдруг раздалось громовое рычание, и краем глаза он увидел нечто несущееся прямо на него. Склон холма скрывал чудовище, но теперь оно двигалось к нему. За одно короткое мгновение он разглядел тяжелый пунцовый, сверкающий на солнце панцирь и две черные конечности, вырывающие куски земли. Скорость чудовища была ошеломляющей, и он едва успел нажать спуск светомета.
Голубая беззвучная вспышка затмила сияние дня. Послышался вой, и в перегретом воздухе на миг повисла острая нота. Грегори опустил руку. Его сердце громко стучало, ноги вдруг сразу ослабли. Ему захотелось сесть, но он остался стоять. От чудовища ничего не осталось. Почва остекленела, и от черного фона отражалось солнце. Вновь опустилась тишина. Полная. Ни птиц, ни насекомых, ни ревущих зверей.
«Никого! — подумал Грегори. — Одно движение — и не останется никого и ничего…»
Он осмотрелся по сторонам, опасаясь появления другого пунцового чудовища. Нет, светомет опустошил всю окрестность.
И он, стоя под жгучим солнцем, беззвучно, с горечью расхохотался. Новый мир познавал человека.
Грегори присел на один из поваленных стволов, потом, увидев зеркальце воды, поднялся и взял анализатор. «Чудовище чудовищем, — сказал он себе, — но мне надо напиться».
Он проделал заученные жесты, стараясь унять дрожь рук.
Существовало немало сложных ядов, и их присутствие в воде было бы опасным. Однако на экране появился результат: «Вода питьевая», и Грегори стал пить, черпая полными горстями. Он наслаждался свежестью воды, от которой ломило зубы и исчезал противный вкус крови.
Когда Грегори выпрямился, он почувствовал себя в десять раз сильнее.
4
День угасал. Грегори оставался на краю поляны, пока солнце не ушло с очистившегося от туч неба. Тогда он включил рацию и начал вызывать другие спасательные капсулы — до двадцатой. Никто не ответил. Оставалось еще девять капсул, но он не осмелился их вызвать, страшась полного молчания. Грегори закрыл рацию и постарался сглотнуть горечь, опять появившуюся во рту. Он выпил несколько глотков воды. Ему казалось, что сердце его сжалось в холодный комок. Он ощущал одновременно печаль и ярость. Ярость против этого мира, куда его доставила капсула, против неудавшейся экспедиции, против исчезнувшего корабля… Он надеялся приспособиться без машин и инструментов. Но теперь он знал, что день за днем, по мере истощения энергии светомета, он будет превращаться в животное. Он будет думать только о воде, пище, бегстве — спасении от смерти.
«Это не то, что нам говорили…» — Грегори почувствовал головную боль и стиснул зубы. Он был разбит, истерзан… Нога превратилась в деревяшку. «Я не могу оставаться здесь, — подумал он. — Надо встретиться с другими… Мне никогда не говорили, что может случиться именно такое, что может быть полное одиночество…»
Он окинул взглядом опустевшую поляну. Стволы деревьев напоминали скелет гигантского животного, и на секунду это показалось ему явью.
Солнце село за черные вершины деревьев. С криками пролетела стая. Грегори подумал было использовать светомет на минимальной мощности, чтобы на лету поджарить несколько птиц. Но потом обошелся, одной питательной таблеткой. Он глотнул воды из ручейка, нашел, что она отдает землей, и громко выругался.
Инъекции и таблетки как будто умерили боль в ноге. Но раной следовало заняться всерьез. Он вынул аптечку первой помощи и начал тщательно чистить рану. Она оказалась не такой уж глубокой, и он наложил довольно хорошую повязку.
Повеяло свежестью, отогнавшей ужасы и отчаяние знойного дня. Вскоре в этом мире наступит ночь, и Грегори решил выбраться из лесу, чтобы не бодрствовать до утра с оружием в руках.
Он встал, пересек поляну, попытался сориентироваться. Но лес окружал его со всех сторон. Он вернулся в подлесок и двинулся по склону, поросшему травой.
Тьма между деревьями густела, но Грегори уже не вздрагивал от каждого крика невидимых животных и шороха крыльев среди ветвей. Ему не хотелось ни есть, ни пить, боль почти совсем утихла, и он подумал, что силы его скоро восстановятся. Он победил пунцовую громадину, которая напала на него. Оставалось только… Грегори крепче сжал ручку рации. Может быть, другие все-таки когда-нибудь ответят?.. Что, если их растерзанные тела лежат в обломках корабля? Он мог утонуть в каком-нибудь океане этого мира и стать тенью среди других зеленых теней, гигантской рыбой со вспоротым брюхом. А мог напороться на острые вершины горы…
Грегори остановился, внезапно оказавшись на открытом месте.
Деревья расступились, и перед ним была узкая полоса, которая рассекала лес. Он понял, что это своего рода тропа. Дорога, по которой ходили неизвестные животные… Лишь бы не пунцовые чудовища…
Он ступил на тропу. По утоптанной земле Грегори пошел быстрее. Небо темнело, по нему пробегали странные фиолетовые и красные блики. В лесу трещали бесчисленные насекомые. Наступили сумерки чужого дня в миллионах километров от людей.
После поворота тропа стала шире, и он вдруг услышал знакомый храп. «Значит, верно, — подумал он. — Пунцовые чудовища проложили эту лесную тропу. И она, наверное, ведет к их логову… Если я до них доберусь, будет хорошее побоище!»
Пока же к нему приближалось одно из чудовищ.
Грегори отодвинулся в тень и спрятался за деревом. Отсюда он видел часть странной тропы и мог одним выстрелом из светомета поджарить целое стадо пунцовых.
Храп прекратился на несколько секунд, потом стал громче. И чудовище появилось. Его внешность обескуражила Грегори. Это не был пунцовый зверь, подобный тому, которого он уничтожил. Незнакомец был крупнее. Чуть пониже, но гораздо массивнее. В лесной полутьме он выглядел черной движущейся массой, его невообразимые глаза, казалось, отражали блеск исчезнувшего солнца. На голове чудовища виднелось что-то вроде хобота; и в то мгновение, когда Грегори поднял лазер, из хобота вырвались грохочущие звуки. Животное, видимо наделенное каким-то особым чувством, заметило его. Что выражал его рев? Ужас или гнев? Он не стал терять время на решение этого вопроса и нажал на спуск. Высокие деревья обратились в гигантские голубые колонны. Взрыв прогремел, и тьма вернулась. Над тропой поплыл острый запах.
Грегори выпрямился, засовывая оружие за пояс. Теперь дорога чудовищ блестела в том месте, где светомет расплавил и почву, и уродливую воющую громадину.
— Черт побери! — сказал он почти весело. — Из-за них мне и поесть некогда!
И продолжил путь по тропе. Он не знал, куда выйдет: на открытую местность или к логову чудовищ. И то и другое было одинаково возможным. Если он выберется из леса, он постарается вырыть себе убежище и разжечь огонь. Если же ему придется бороться с чудовищами…
— Завтра, — сказал он вслух, — надо будет поохотиться.
А про себя добавил: «И вызвать других… пока работает рация…»
Он вновь подумал о чудовищах. Если он найдет их логово, нетрудно будет его уничтожить. Но долго так продолжаться не может. Как он убедился, ему угрожали не только пунцовые чудовища. Очевидно, он встретит еще множество других ревущих и храпящих враждебных созданий.
Медленно опускалась ночь. Появились звезды, и Грегори, охваченный волнением, остановился. Он видел белые, красные, желтые солнца. Одно из них было его родиной. Корабль пересек всю эту бездну за несколько лет и навсегда канул в мир, который могли бы населить люди… Он тряхнул головой. Это было абсурдом, совершеннейшим абсурдом.
Путешествие было долгим, таким долгим… Он хотел припомнить хоть что-нибудь, но голова казалась пустой. Ничего удивительного — после фантастического мимолетного сна в звездолете… На Земле им объясняли. Но крайней мере, он в этом был уверен. Но самой Земли он уже не помнил. Мысленно он вертел это слово и так и эдак, пока не заболела голова.
О Земле не стоило и вспоминать. Надо было думать лишь о том, как ему выжить.
— Даже в одиночку! — сказал он. — Даже одному!
Грегори остановился, увидев перед собой неподвижный силуэт. На повороте тропы, как часовой, высился черный монолит. Грегори отступил на несколько шагов и стал его рассматривать. Монолит слабо поблескивал в звездном свете. Он прислушался и различил негромкое гудение. Что это, животное или машина? Кровь быстрее заструилась по жилам. Вторая гипотеза была слишком невероятной! Специалисты не думали всерьез о подобной возможности. И тем не менее…
«Но кто? — подумал он. — Кто создал это? Чудовище с хоботом?» Правда, ничто не подтверждало, что дорогу ему преграждает машина. Чужая жизнь могла принять любое обличье. Светомет был уже у него в руке, и он спрашивал себя: «Что делать? Атаковать первым?» Он закусил губу. В любом случае он не мог пройти мимо этого, будь то животное или машина. Но зачем стрелять, пока ему ничего не угрожает? А что, если это создание окажется его союзником в чужом мире? Заранее не угадаешь. Но когда-нибудь человеку понадобится помощь неземлян. Ему было трудно соображать. Кровотечение ослабило его, и ему вдруг мучительно захотелось спать.
«А я ничего не знаю, — сказал он себе. — Может быть, эта машина, это животное уже напало на меня каким-нибудь неведомым способом. Может быть, сонливость, которую я чувствую…» Он вздрогнул. Что-то происходило. У основания монолита шевелилось что-то черное. Он крепче сжал оружие. Его зубы были стиснуты, он дышал прерывисто, борясь с непреодолимым желанием завыть от ужаса.
Внезапно ослепленный, он закрыл руками глаза и инстинктивно бросился на землю. Он скорчился, потом приподнялся на локтях. Перед тем как выстрелить, он увидел слепящий глаз, горевший сбоку от монолита и искавший его. Ему показалось, что он услышал рев. Затем остались только облако голубого огня, бесшумный взрыв, опаливший ему легкие. Он покачнулся и покатился по земле, а с неба с треском и свистом обрушились на него языки пламени. Они хлестали его по груди, плечам, и он потерял сознание.
5
…Грегори лежал на койке на борту корабля. Он видел над собой громадные балки из голубоватой стали, устремленные ко второму отсеку, забитому аппаратурой. В прямоугольных иллюминаторах изредка появлялось пламя двигателей. Вдруг со всех сторон задребезжали звонки тревоги. Он вскочил с койки, побежал. И вспомнил детство. Однажды, испугавшись огней алтаря и золотисто-медных отсветов во мраке, он убежал из собора, куда его привела мать. Балки корабля напоминали своды охваченного пламенем собора. Он бежал по центральному коридору…
Он открыл глаза, и видение растаяло. Звонки превратились в пронзительный стрекот насекомого. Над лесом на звездном фоне он увидел золотую луну. Грегори шевельнулся, и в правой руке вспыхнуло пламя боли. Он застонал. С трудом приподнялся на левом локте. В воздухе пахло паленым; его едва не вырвало. Снова болело бедро.
Он ощупал землю вокруг. Светомета рядом не было. На мгновение ледяной страх заставил его забыть о боли. Затем он заметил оружие, слабо поблескивавшее в свете луны, по ту сторону тропы.
Поднимаясь, он еле сдержал крик. Правая рука болталась, как сломанная ветвь, в которой тлел огонь.
«Днем бы, — подумал он, — я осмотрел рану». Он сжал губы и покачнулся. Несколько шагов до светомета показались ему вечностью. Голова горела, и ему невероятно хотелось пить.
Он опять повесил оружие на пояс.
— Я не подохну здесь, — громко проговорил он. — Черт возьми, не подохну!
Он допустил ошибку.
Создание на повороте тропы оказалось машиной. Машиной невероятной мощности, набитой энергией. Взрыв мог убить его, сжечь, рассеять огненными каплями.
Но там было и животное или скорее существо. А может быть, несколько существ? Они подстерегали его в ночи. Они знали, что он придет. И наверное, они были создателями машины. В таком случае у них должны быть и другие, более эффективные средства. Бороться с ними в одиночку нечего и думать. Рано или поздно он проиграет.
Грегори приблизился и осмотрел то, что осталось от машины, кучу раскаленных, еще розовых облаков. Стоял отвратительный запах. Он определил несколько оплавленных металлических деталей. Светомет все стер, все уничтожил. Существа и технику. Он спросил себя, стоит ли идти дальше по тропе. Это становилось опасным. «Кем бы они ни были, — подумал Грегори, — эти существа вернутся».
Он содрогнулся и со страхом подумал, что сознание могло и не возвратиться к нему до их прихода. Он представил себе одну из громадин, протягивающую к нему свой хобот.
Дальше, где-нибудь в горах, наверное, расположена метрополия, населенная тысячами этих чужаков.
Если он не хочет попасть прямо в волчье логово, надо покинуть тропу. Волчье… Секунду он искал в помраченной памяти образ животного, носившего это имя. Но его там не было. И голову и грудь жгло пламя лихорадки, и каждый глоток ночного воздуха опалял его легкие.
Он углубился в лес, во тьму, полную стрекота насекомых, страшась звука собственных шагов и треска ломающихся ветвей.
«Боже, как хочется спать, — думал он. — С каким бы удовольствием я поспал…»
Ноги несли его сами собой. На мгновение ему показалось, что между деревьями пляшет рой огоньков. Потом все опять утонуло во мраке.
Он остановился, прислонился к дереву, и тут его вырвало. Он весь дрожал от холода. Трясущейся рукой провел он по липкому лбу, потом снова двинулся вперед и через несколько метров почувствовал, как невидимые кусты хлещут его по ногам. Листья шуршали под рукой, а шипы цеплялись за комбинезон. Он дернулся, пытаясь освободить правую ногу, и застонал от боли в бедре. Неожиданно кустарник уступил, и Грегори, не рассчитав усилия, упал. Он скатился в ложбинку, полную влажных листьев и мягкой земли.
Наполовину зарывшись в листву, он лег на спину, лицом к своду леса и провалился в сон.
Ему снилось что-то пылающее, страшное. С серого тяжелого неба рушились плавящиеся балки, и он, задыхаясь, убегал. Вначале он был на громадном корабле, потом на белой, залитой солнцем равнине. Должно быть, это было на берегу моря, ибо он слышал рокот волн и ощущал на губах вкус соли. Он лизнул свою руку и вспомнил детство. Он продолжал бежать, но теперь он бежал обнаженный по белому пляжу. Морские птицы с черными клювами летели слева от него, словно сопровождая. В ушах неумолчно грохотало море, а во рту был все тот же вкус соли.
Он проснулся, чувствуя, что задыхается.
Соль во рту оказалась его собственной кровью, смешанной с землей. Он выплюнул ее.
Рев над ним не был ревом моря. В серой туманной полумгле утра где-то над деревьями жужжала и ревела неведомая громадина. Он едва успел заметить быструю тень. Яростный ветер обрушился на ветви. Потом рев удалился и стих.
«Ужас, — подумал он. — Бредовый сон…» Теперь за ним охотилась чудовищная птица… Он встал на колени. Птица?.. А может быть, летательный аппарат?
Правая часть его тела была, как бревно, недвижное и холодное. Он пощупал грудь. К ней прилипли земля и остатки листьев. Наверное, ночью опять шел дождь. Он огляделся. Деревья неясными серыми и рыжими силуэтами выплывали из тумана, который еще окутывал подлесок. Небо, однако, светлело быстро. Угрожающее жужжание стихло, но Грегори услышал вдали странный крик, нечто вроде призыва дикого животного. И другой, в противоположной стороне.
«Боже правый!..» Он обхватил голову руками. Лоб его болел и на ощупь казался ледяным. «Я совсем один!» Он вспомнил о радио и тут же вскочил на ноги. Все тело его напряглось. Ему показалось, что сердце останавливается.
— Спокойно, — произнес он. — Прежде всего аптечка… сменить повязку… осмотреть руку.
Он торопливо обыскал карманы. Открыв аптечку, он увидел, что все было в целости.
Он сменил повязку на ноге. Одна инъекция, одна таблетка. Он глянул на руку и скривился. То, что он увидел, больше напоминало обгоревшую кору, чем человеческую кожу. Но рука все же двигалась. Он прислонился к дереву и расчетливо проделал все необходимое. Очистил рану. Присыпал антибиотиком. Снова ввел успокаивающее.
Грегори спрятал аптечку, проглотил питательную таблетку, убедился, что светомет висит на поясе. И снова двинулся в путь. Он должен был разыскать рацию, вернуться на тропу, невзирая на опасность.
«Девять капсул, — думал он, рассеянно глядя на свои сапоги, загребавшие листья и землю. — Остается девять капсул… Надо их вызвать. И еще корабль… Может быть, он ответит…»
Ему пришла в голову мысль, которая на несколько секунд возродила надежду. Могло статься, что корабль покинула только его капсула. Тогда только он, Грегуар Грегори, оказался потерянным в этом чужом лесу, а экспедиция уже основывала колонию…
Но до сих пор ни одна из капсул не ответила. Ни одна из первых двадцати. Даже если они остались в своих стальных колыбелях на борту корабля, они должны были ответить. И сигнал маяка его капсулы был бы уже засечен.
Он двигался вперед лишь благодаря левой ноге: правая тащилась за ней, безжизненная, холодная. Правда, он уже не чувствовал жара лихорадки.
Розовый свет зари просочился в лес. Грегори увидел перед собой крохотное черное животное. Потом с ветки сорвалась птица. Жизнь в лесу просыпалась. Он больше никого не страшил.
«Да, теперь им нечего бояться, — с горечью подумал Грегори. — Теперь дичью стал я…»
Вдруг он едва не вскрикнул от радости, увидев между деревьями тропу. И почти тут же раздался рев приближающегося чудовища.
6
Грегори не стал рисковать. Он поднял светомет и выстрелил, как только уродливая громада выскочила из-за поворота. В голубой вспышке высвобожденной энергии он увидел второе чудовище, которое остановилось позади первого и попыталось отступить. Он уничтожил и его, переведя ствол лазера всего на несколько миллиметров.
И тут же, не теряя ни секунды, двинулся по тропе, оставив позади себя два черных дымящихся пятна.
Чужое утро разбудило птиц, и они появились над острыми вершинами деревьев. Грегори осторожно шел по краю тропы. Его правая рука сжимала рукоятку лазера.
Рев… Он бросился в лес.
Фантастическая птица пронеслась над тропой. На мгновение ему показалось, что она улетает. Но она вернулась, чиркнула по вершинам деревьев, и, когда все вдруг стихло, Грегори понял, что птица села.
«Нужно узнать, что это такое», — подумал он.
Светомет уничтожит врага, будь то птица или машина.
Тропа начала поворачивать, и он узнал знакомое место. Чуть дальше виднелись черные остатки машины.
Рация… Он приступил к поискам, пригнувшись к земле, шаря в траве под деревьями.
Но рация исчезла.
Он стоял посреди тропы, и ему хотелось выть от ярости и одиночества. Занималась заря, небо розовело и голубело. Вскоре наступит чужое летнее утро, потом пылающий день. А он останется непоправимо одиноким в этом чужом мире, населенном чудовищами.
Он двинулся дальше, уже ни о чем не думая. Взошло солнце, и на деревья легли золотистые пятна. Тучи серых насекомых вырвались из светлых кустарников с дикими ягодами. Грегори уже не соображал, куда он идет. Мысли путались, обрывались, голова болела. Иногда в его воображении возникали города-спруты, грядущие от избытка энергии, — столицы этой планеты. Деревья обращались в колонны, а тропа становилась дорогой циклопов.
«Земля никогда не узнает, — думал он. — Земля…» Она была только словом. Он закрыл глаза и сжал виски руками, чтобы вернуть образ Земли. Но только пустота и страх кружились в голове леденящим хороводом.
Тропа вновь повернула, деревья раздвинулись, и перед ним открылся обширный вид. Зеленые и черные горы, светлые, залитые солнцем долины, бледные пятна далеких озер… И еще что-то, чего он не мог определить. Какие-то правильные странные формы.
Где-то послышалось гудение, потом рев в противоположной стороне. Грегори вспомнил о гигантской птице, опустившейся рядом с тропой.
Птица… Машина…
«Что ты тут делаешь?» — спросил он себя. Неожиданно Грегори почувствовал опасность. Он хотел уйти с тропы, скрыться в лесу под темным и мягким сводом больших деревьев.
И тут он увидел девушку.
Она была человеком, это было несомненно. Ее длинные темные волосы буйными прядями струились по плечам. На ней были брюки и маленькие черные сапожки. Большие глаза удивленно разглядывали его.
— Великий боже! — произнес он. Ему хотелось плакать. — Хоть кто-то спасся… — Он приблизился к ней. — Где ваша капсула? Вам известно, что стало с кораблем?
Она отступила, отрицательно покачивая головой. Рев, который Грегори услышал за несколько секунд до этого, начал приближаться. Он протянул девушке руку.
— Чудовища! — торопливо сказал он. — Они ищут меня… Вы их еще не встречали? Идемте. И скорей! Надо бежать…
Она открыла рот, снова покачала головой. Он схватил ее за руку, но она вырвалась быстрым движением.
— Господи, да идите же! — крикнул он. — Вон они!
Она побежала по тропе, и он бросился за ней. Чудовище с хоботом выросло на повороте. Девушка споткнулась, упала. Чудовище в нерешительности остановилось. Грегори взвыл и поднял светомет. Он боялся ранить девушку и опоздал на долю секунды.
Чудовище сделало что-то непонятное, и жгучее пламя пронзило ему грудь.
Но он не упал. Он бросился назад к краю тропы. Пламя пожирало его изнутри. Позади снова взвыло чудовище. Казалось, что кричало несколько голосов.
Грегори хотел спрятаться под деревья. Он сделал прыжок. Ему казалось, что он плывет по воздуху и никак не может упасть. Серая липкая пустота окружала его, а деревья удалялись с ужасающей быстротой. Пальцы его вцепились в землю. За секунду до того, как провалиться в небытие, он открыл глаза и увидел у самого своего лица белый камень.
На камне чернели слова, и за мгновение до того, как его голова упала на траву, приближение смерти открыло ему истину.
Надпись гласила:
«Департамент Ньевр. Сен-Сож — 8 километров».
7
Лейтенант, два солдата и девушка склонились над ним. Он лежал на животе. Одна рука была прижата к груди, а вторая тянулась к дорожному указателю. Его комбинезон был заляпан грязью, в волосах застряли сосновые иглы.
Лейтенант осторожно перевернул его, приложил ухо к груди. Выпрямившись, он покачал головой.
Вдали на проселочной дороге показались люди с вертолета.
— Его звали Грегуар Грегори, — сказал лейтенант. Он глянул на обоих солдат и бледную, онемевшую девушку. — «Ланжевен-2» разбился вчера на юге Сахары тут же после старта. Никто не думал, что хоть один мог спастись. А потом случайно засекли сигнал маяка его спасательной капсулы. Ее нашел один крестьянин.
— Это был мой отец, — пробормотала девушка.
— Катастрофа и шок свели его с ума, — продолжал лейтенант; чувствовалось, что он говорит больше для себя, чем для солдат и девушки.
Люди с вертолета были уже в нескольких метрах. Впереди, пыхтя, как морж, семенил толстый капитан.
— Бедняга, он покинул корабль за несколько секунд до катастрофы. Везение, если хотите… — Лейтенант покачал головой. — Он решил, что опустился на одной из планет Сириуса, это несомненно. Вначале он поджарил на лужайке трактор с водителем. Потом вчера вечером — «джип» с четырьмя людьми. Они поставили на машины громкоговорители, но он ничего не понял.
— А трансформатор? — вставил один из солдат. — Всю округу лишил тока. А рядом был еще «джип» с прожектором.
— Еще два человека, — сказал лейтенант. — Трансформатор взорвался… Правда, его, — он указал рукой на Грегори, — чуть не убило током. Это спасло бы людей с последних двух «джипов». Ну и мясорубка!.. — Он поднял голову и неуверенно глянул на девушку. — Да, мясорубка. Район перекрыли слишком поздно… Рехнувшийся бедняга с лазером в руках на свободе… Четырнадцать смертей… — Слова тяжело падали с его губ.
Люди с вертолета остановились позади них. Толстый капитан наклонился.
— Вы с ним разделались? — сказал он.
Лейтенант резко выпрямился. И обернулся к капитану, испытывая жгучее желание влепить ему пощечину.
— Да, — просто сказал он. — Он сошел с ума.
— Знаю, знаю, — обронил капитан, осматривая тело. — Тренировки космонавтов чрезвычайно тяжелы, и, как это ни парадоксально, достаточно одного несчастного случая, какой-нибудь встряски, чтобы слабые…
Лейтенант направился к «джипу», чтобы больше ничего не слышать. Солнце уже накалило дорогу. Он спрашивал себя, каким видел этот летний мир Грегори. Один из солдат позади него пробормотал:
— Что ни говори, все-таки Сириус…
В самом центре джунглей на острове Гофмана, расположенном в экваториальной зоне Афродиты, шестой планеты Сириуса, есть могила — гладкая стальная плита, на которой выгравированы следующие слова: «ПАМЯТИ ГРЕГУАРА ГРЕГОРИ, КОСМОГРАФА, ГЕРОЯ ЗВЕЗДНОЙ ЭКСПАНСИИ». Но под нею никто и никогда не был похоронен…
1
Он очнулся и открыл глаза: прямо над ним было небо, по которому плыли белые облака. Теплый ветер ласково тронул его лицо, затеребил волосы над лбом. Он вздрогнул и облизал губы: они были сухие, потрескавшиеся. Во рту все пересохло и ощущался вкус крови. Челюсти болели, словно он что-то жевал несколько дней подряд.
Еще мгновение он лежал, чувствуя спиной прохладу земли, а руками — беглую ласку травинок. В нем остались лишь удивление и неясный ужас. Он шевельнул головой, и мысли захлестнули его торопливыми горячими волнами. Словно ослепленный, он закрыл глаза, потом снова открыл и увидел высоко над собой летящую черную точку — возможно, птицу. А может быть, нечто совсем иное.
Ветер вновь погладил его, прошуршав в траве. Он резко сел и тут же скривился от боли в правой ноге. Серая ткань комбинезона была разодрана. Он раздвинул ее и обнаружил длинную черную струйку засохшей крови. Он медленно шевельнул ногой, вспоминая, где же аптечка первой помощи.
Все обернулось неудачей. Он скрипнул зубами от боли. «Хорошо еще, что я не истек кровью», — подумал он. Если бы рана продолжала кровоточить, он бы умер.
«Где же аптечка?.. И все остальное?..» Он повернул голову и ощутил такое облегчение, словно ему поднесли свежей воды в палящий зной: спасательная капсула-кабина была цела и стояла позади него. Дверь была распахнута. Внутри виднелись узкая койка и рычаги управления, за которые он, вероятно, цеплялся, сжимая зубы. Он не помнил, как вышел из капсулы. По-видимому, он открыл дверь в полузабытьи и поранился об ее острый край.
Все же двигатель капсулы сработал.
Он осмотрелся. Вокруг — никого, только необъятный, неведомый мир на сколько хватает глаз.
Горы. Горы с пологими склонами, покрытыми темными лесами. Вдали голубые пятна, почти сливающиеся с небом. Похоже на озера. Он сидел на склоне холма, поросшего травой. Лес черной стеной окружал его со всех сторон, куда ни повернись. Стояла абсолютная тишина. Белые пенистые облака спешили по небу, а за ними из-за леса наползала тяжелая серая туча: собиралась гроза, чтобы утопить в дожде это чужое лето.
Лето. Он назвал это летом. Но у него не было никаких доказательств. Здесь все было непохоже на то, что он знал. Однако теплый ветер, колючие травинки, которые он гладил ладонями, небо и собирающаяся гроза — все это напоминало ему лето.
«Но я же далеко, — подумал он, — чертовски далеко!» Он откинулся назад и медленно выдохнул воздух сквозь сжатые зубы. Несколько секунд, чтобы собраться с силами и доползти до капсулы. Потом аптечка первой помощи поможет задушить боль. Второй укол — и он сможет идти, прыгать, двигаться дальше…
«Но где же другие? — мелькнуло у него в голове. — Что, если?..»
Сознание его на миг помутилось от ужаса и горя. Потом он подумал: «Значит, так суждено!» Он приподнялся на локтях и вновь посмотрел на мягкие очертания гор. До Земли было много световых лет, а здесь вокруг него раскинулась чем-то знакомая и одновременно такая чужая планета. Обманчиво спокойная, но уже враждебная ему, этому непонятному существу, этому мыслящему животному, которое свалилось с неба, как предвестник грозы, наползающей на другую экологию, на другое лето.
«А что, если это зима? — сказал он сам себе. — Может, летом здесь стоит такая жарища, что леса горят, как солома, и остаются только километры почерневшей земли…» Он тряхнул головой. Он еще не мог ничего сказать, не мог ничего решить. А вдруг эти деревья вовсе не деревья? Свет и тепло, струившиеся с неба, были чуть-чуть другими. И солнце, которое их испускало, называлось Сириусом.
— Черт побери! — сказал он вслух. — Сириус!
Но ему было трудно в это поверить. Он всегда считал, что планеты Сириуса были всего лишь шарами расплавленного металла, вращающимися в голубом тумане беззвучных повторяющихся взрывов Сириуса и его спутника. От жара этих чудовищ скалы-бродяги, должно быть, плавились на расстоянии тысяч и тысяч километров…
Что-то заверещало в траве, и он закусил губу, вдруг испугавшись этой возможной угрозы, возникшей из полной тишины.
Верещание смолкло, и он услышал вокруг тысячи невнятных шумов. Шорохи, потрескивание, посвистывание, позвякивание… тот мир кишел жизнью — насекомыми, грызунами, птицами, существами, которых он не мог опознать. Он был одинок.
Он пополз, отталкиваясь локтями и левой ногой. Боль вынудила его стиснуть зубы. Она разливалась от стопы к бедру, словно какая-то горячая, тошнотворно-тягучая жидкость.
Ему казалось, что его собственное дыхание, отражаясь от земли, обжигает ему лицо. Он поднял голову и увидел, что капсула рядом. Еще несколько сантиметров… Его пальцы царапнули землю, и он едва не взвыл, когда какое-то насекомое прыгнуло в его направлении. И только потом его окружил теплый, гладкий металл и сумрак капсулы.
Внутри пахло кожей, это был запах большого корабля. Слабость охватила его, и он закрыл глаза. Перед его мысленным взором кружились бесчисленные осколки зеркал, в которых беспрестанно возникало его собственное отражение.
«Я хочу пить, — сказал он самому себе. — Проклятая лихорадка…»
Он опустил голову на металлический рундук, потом медленно вытянул правую руку. Движения были просты; их специально разработали для подобных ситуаций. Но сейчас он двигался, как муха на клею, с трудом преодолевая сантиметр за сантиметром. Наконец он услышал щелчок, металлическая крышка под его головой задрожала и медленно отодвинулась. Он открыл глаза, сделал последнее усилие и отыскал взглядом ампулу-шприц с тонизатором. Еще одно движение. Он зажмурился и замер, чувствуя, как жидкость обжигает ему ладонь.
Он задышал глубже, ожидая возвращения сил. Он чувствовал тяжелую жару и приближение грозы, слышал непрерывный шорох насекомых. Шум чужого мира.
Переведя дух, он сел и облизал губы.
Когда он сделал себе укол антибиотика, движения его были уже более точными. Затем он проглотил крохотную таблетку от лихорадки и начал искать кран. В капсуле должно было быть десять литров воды. Если хорошо рассчитать порции, несколько дней можно не опасаться жажды.
Он нащупал кран и лег на живот, чтобы напиться. Для начала всего несколько глотков. Солнце уже нагрело воду, к она имела привкус металла.
Он выплюнул последний глоток в траву и сел. Вкус крови во рту усилился.
— Это пройдет, — пробормотал он. — Через несколько минут малыш Грегори будет в форме…
В лесу позади него раздался пронзительный крик, и он вздрогнул. Вдруг похолодев, он бросился к бортовому ящику и схватил светомет. Это был просто цилиндр из черного пластика со стеклянной рукояткой и кнопкой вместо спускового крючка. Но еще ни один солдат на Земле не держал в руках страшный карманный лазер. Он не помнил точных слов, которые произнес тот, кто вручал ему и остальным членам экспедиции это оружие, но тогда он был потрясен… Тот человек, кажется, говорил о Добре, о Зле и будущем человеческой расы…
Он повертел оружие в руках и положил рядом с собой на траву. Затем он вытащил набор средств первой помощи, три пакета с пищей и вынул из гнезда в передней части капсулы небольшой приемник-передатчик.
Он выждал еще мгновение. Туча вдруг затмила солнце, и концерт насекомых сразу стих.
«Вперед, — подумал он, — вперед, Грегуар Грегори! Надо отыскать остальных…»
Он медленно поднялся, перенес тяжесть тела на правую ногу и скривился от боли. Он заткнул светомет за пояс, сунул продукты в один карман, аптечку — в другой. Оставалась только рация — ее он взял в левую руку.
В последний раз он глянул на капсулу. Сейчас это был просто металлический саркофаг, пустой и бесполезный. Небольшой двигатель израсходовал, видимо, почти все горючее, но все же доставил его на планету живым и невредимым.
Он двинулся к вершине холма. Его правая рука лежала на рукоятке лазера, и он не отрывал глаз от темной стены чужого леса. Там могли скрываться все опасности нового мира.
2
На краю леса Грегори остановился. Правое бедро горело, ногу словно парализовало. Он положил рацию на траву, которая здесь, под деревьями, была выше, и присел в узкую полоску тени. Его взгляд не отрывался от зеленоватого сумрака, заполнившего просветы между гладкими коричневыми стволами громадных деревьев. Светлые облака затянули все небо, но их почти не было видно сквозь густой потолок темной листвы.
В лесу его могли подстерегать бесчисленные опасности. «Но ничто, — подумал он, — не устоит перед светометом». Его рука машинально легла на холодную гладкую рукоятку. Он мог сжечь весь лес, чтобы устранить любую угрозу, скрытую в его сумраке.
Он покачал головой. Светомет не сможет защищать его долго, если он одинок в этом мире, на таком невообразимом расстоянии от Земли. Надо разыскать остальных. Его взгляд остановился на рации… Вызвать остальных!
Позывные были выгравированы на корпусе рации. Их было тридцать: они соответствовали двадцати девяти другим спасательным капсулам и главному кораблю «Ланжевен-2».
Корабль… Он вспомнил ужасающий взрыв, который, должно быть, потряс мир, пока он в добром здравии, хотя и без сознания, спускался в это чужое лето. Осколки корабля рассеялись, наверное, на километры. Если только корабль не затерялся в глубинах космоса или не растаял в языках пламени чужого солнца…
Его пальцы дрожали, когда он касался клавишей. Он набрал позывные первой капсулы, автомат послал номер его личного кода, соответствующий номеру его капсулы. Потом он перешел на морзянку. И стал ждать ответа, слушая шорохи леса и верещание насекомых, которые сначала смолкли, а теперь вновь начали свой концерт, словно он передал им какой-то тайный сигнал.
Он вызвал вторую капсулу, потом третью.
Первые капли дождя заставили его вздрогнуть; он растерянно глянул на светло-серое небо. Ветер посвежел, и вдруг над горами прокатился гром.
Он опустил капюшон комбинезона, закрыл рацию и поднялся. Через несколько секунд дождь превратился в ливень. Он вошел в лес и остановился, как только ветви деревьев укрыли его от струй. Из глубины леса шел пряноватый запах. Он заметил, что листья были на самом деле иголками, собранными в плотные зонтики. Они могли быть опасными… Все могло быть опасным, враждебным, вредным. Отныне он должен доверять лишь собственным знаниям и навыкам, полученным за время долгих достартовых тренировок.
Как и другие, он был приучен к смене условий. Осторожность и недоверчивость были привиты ему вместе с сопротивляемостью. Как и другие, он ничего не терял, покидая Землю, ибо его полностью переделали, превратили в инструмент для завоевания иного, неведомого мира, до которого ему предстояло лететь сквозь просторы космоса десять лет в глубочайшем сне во чреве корабля.
Он сжал зубы. В нем все еще жили неуверенность и страх перед полным одиночеством.
Три первые капсулы не ответили. Они разбились или исчезли вместе с кораблем.
Правда, они могли оказаться слишком далеко для его рации. Но это было маловероятно. Капсулы должны были покинуть корабль почти одновременно, хотя и не зависели друг от друга. А может, они не успели? В памяти не сохранилось ни одной подробности. Он ничего не мог вспомнить.
Дождь превратился в серый туман, в котором тонули лес, небо и светлая зелень холмов. Он тщательно осмотрел кору дерева. Она состояла из многочисленных красных и коричневых чешуек. Он осторожно коснулся ее — дерево как дерево. Он запрокинул голову и с подозрением посмотрел на черный навес ветвей. Одинокая дождевая капля разбилась о его щеку. Все казалось спокойным, привычным, почти земным.
«Если я здесь не один, — подумал он, — мы здесь поработаем на славу!»
Они добьются успеха, даже если корабль исчез со всем их грузом: машинами, инструментами, растениями и животными. Они приспособятся к местным условиям, будут бороться, создадут колонию. Позже, когда прилетят другие люди, они найдут здесь Новую Землю.
Слабая надежда затеплилась в его сердце. Если ему не удастся связаться с другими по радио, он отправится на их поиски, будет плыть по рекам, приручит животных для верховой езды. Он будет идти вперед, перевалит через высочайшие горы.
Всему этому его научили за долгие годы тренировок перед стартом. Он умел укрываться от холода, анализировать пищу, обнаруживать опасности новой среды. Все это отпечаталось в его мозгу, в подсознании, кончиках нервов.
В глубине леса послышалось ворчание. Грегори обернулся, сердце его забилось. Это не был гром. Он насторожился и различил сквозь шум дождя глухой храп. Определить расстояние было трудно, но вряд ли это было далеко.
«У меня есть светомет, — сказал он себе, — есть рация и пища. И аптечка. Почему бы не пойти посмотреть?»
На мгновение он подумал о капсуле. Она могла оказаться полезным убежищем. К тому же ему еще пригодятся металл и детали двигателя. Но тут он вспомнил о маяке. Капсула посылала сигнал на частоте, которую автоматически принимал его приемник. Он мог в любой момент запеленговать ее и вернуться.
Он прислушался, но храп стих. Грегори углубился в лес.
3
Ковер из иголок потрескивал под его ногами. Высоко над ним по ветвям хлестал дождь. Иногда он чувствовал холодок упавшей капли. Подлесок был полон странными запахами. Он казался вымершим. Грегори подумал, что животные, наверное, убегают при его приближении. По крайней мере, мелкие: грызуны и беззащитные птицы, напуганные чужаком, свалившимся с неба.
Но другие…
Едва он подумал о них, вновь послышался громкий храп. И теперь значительно ближе.
Грегори остановился, прислонился спиной к дереву. Боль в ноге снова вернулась. Он вытащил аптечку, прислушиваясь к пугающему храпу. Дрожащей рукой сделал первую инъекцию, потом проглотил две таблетки. Ему хотелось лить. Но вода осталась в капсуле.
Пищи ему хватит еще на некоторое время. Но если он захочет напиться, не боясь отравления, то рано или поздно ему придется вернуться к капсуле.
Оставался анализатор. Он вытащил его, раскрыл и некоторое время рассматривал. Потом снова спрятал. Анализ дождевой воды занял бы много времени. Это можно отложить… А теперь. Он едва не улыбнулся. Сильнейшее любопытство, смешанное со страхом, сжигало его.
Храпящее животное должно быть приличных размеров! Через несколько мгновений он его увидит. Он встретится с созданием иного мира!
Грегори сунул аптечку в карман, взял рацию в руки и двинулся дальше.
Боль утихла, нога словно одеревенела, и он перестал о ней думать. Храп то становился тише, то вовсе замирал. Грегори не слышал треска ломающихся веток и подумал, что животное, пожалуй, находится на открытом месте. Когда он выбрался на вершину холма, шум стал громче. Наверное, под холмом была лужайка и на ней паслось несколько животных, храпевших по-разному. Такое объяснение удовлетворило Грегори.
Он взял оружие в правую руку и стал осторожно спускаться по склону. Дождь прекратился. Он уже не слышал шороха, хотя отдельные капли еще изредка падали на его лицо и руки. Вдруг пронзительное кудахтанье разорвало тишину. Рефлекс сработал безотказно: он обернулся мгновенно, держа палец на спуске лазера.
Грегори увидел черный силуэт птицы, которая удалялась, лавируя между деревьями, и облегченно вздохнул. Не все здесь было таким уж опасным. Но ему еще долго придется смирять нервную дрожь при малейшем шорохе.
Храп, как и в первый раз, превратился в рев, и Грегори усмехнулся. Теперь животное было уже рядом. Может быть, через несколько мгновений он увидит одно из тех чудищ, которых с удовольствием выдумывали биологи экспедиции. Что-то рычало в глубине леса за деревьями.
Солнечный луч просочился сквозь ветви в то самое мгновение, когда он заметил поляну. Он застыл и присел на корточки. Существо должно было находиться гам. Оно смолкло, но тишина казалась еще более тяжелой. Он приложил ладонь к земле и ощутил ее дрожь. Существо продолжало двигаться. Сердце Грегори бешено заколотилось, он облизал губы и почувствовал вкус крови.
Секунды шли. Он подумал, что, может, лучше оставить рацию, чтобы забрать ее позднее. У него будут свободные руки, когда он встретится с этим нечто. Но рисковать не хотелось. Если существо окажется не одиноким, он может в пылу схватки удалиться от рации.
«Нет, — сказал он себе, — надо вызывать остальных, а без рации мне не найти даже свою капсулу».
Сквозь деревья на краю поляны он видел небо. Тучи убегали, и солнце зажигало золотые искры в россыпи капель, застрявших на иголках.
Почва была взрыта. Грегори видел два поваленных дерева. Их красные, застывшие, словно в конвульсиях, корни напоминали мертвых животных, вырванных из земли.
Напрягая слух, он пытался услышать храп или какой-либо другой шум, чтобы отыскать по нему чудовище. Но различал только множество посторонних звуков: чириканье птиц, шорохи насекомых и далекое ворчание какого-то зверя.
Неведомый мир кишел жизнью, а он был так одинок в этом лесу, в этом чужом лете!
Согнувшись вдвое, Грегори подобрался к краю поляны и встал на колени за деревом. Теперь он видел множество поваленных, расщепленных стволов, глубокие раны коричневой земли. Неужели это ревущее чудовище ополчилось на лес? Он его не видел. Может быть, оно удалилось? Нет, земля продолжала дрожать.
Грегори выпрямился, вышел из тени и зажмурился ослепленный.
Вдруг раздалось громовое рычание, и краем глаза он увидел нечто несущееся прямо на него. Склон холма скрывал чудовище, но теперь оно двигалось к нему. За одно короткое мгновение он разглядел тяжелый пунцовый, сверкающий на солнце панцирь и две черные конечности, вырывающие куски земли. Скорость чудовища была ошеломляющей, и он едва успел нажать спуск светомета.
Голубая беззвучная вспышка затмила сияние дня. Послышался вой, и в перегретом воздухе на миг повисла острая нота. Грегори опустил руку. Его сердце громко стучало, ноги вдруг сразу ослабли. Ему захотелось сесть, но он остался стоять. От чудовища ничего не осталось. Почва остекленела, и от черного фона отражалось солнце. Вновь опустилась тишина. Полная. Ни птиц, ни насекомых, ни ревущих зверей.
«Никого! — подумал Грегори. — Одно движение — и не останется никого и ничего…»
Он осмотрелся по сторонам, опасаясь появления другого пунцового чудовища. Нет, светомет опустошил всю окрестность.
И он, стоя под жгучим солнцем, беззвучно, с горечью расхохотался. Новый мир познавал человека.
Грегори присел на один из поваленных стволов, потом, увидев зеркальце воды, поднялся и взял анализатор. «Чудовище чудовищем, — сказал он себе, — но мне надо напиться».
Он проделал заученные жесты, стараясь унять дрожь рук.
Существовало немало сложных ядов, и их присутствие в воде было бы опасным. Однако на экране появился результат: «Вода питьевая», и Грегори стал пить, черпая полными горстями. Он наслаждался свежестью воды, от которой ломило зубы и исчезал противный вкус крови.
Когда Грегори выпрямился, он почувствовал себя в десять раз сильнее.
4
День угасал. Грегори оставался на краю поляны, пока солнце не ушло с очистившегося от туч неба. Тогда он включил рацию и начал вызывать другие спасательные капсулы — до двадцатой. Никто не ответил. Оставалось еще девять капсул, но он не осмелился их вызвать, страшась полного молчания. Грегори закрыл рацию и постарался сглотнуть горечь, опять появившуюся во рту. Он выпил несколько глотков воды. Ему казалось, что сердце его сжалось в холодный комок. Он ощущал одновременно печаль и ярость. Ярость против этого мира, куда его доставила капсула, против неудавшейся экспедиции, против исчезнувшего корабля… Он надеялся приспособиться без машин и инструментов. Но теперь он знал, что день за днем, по мере истощения энергии светомета, он будет превращаться в животное. Он будет думать только о воде, пище, бегстве — спасении от смерти.
«Это не то, что нам говорили…» — Грегори почувствовал головную боль и стиснул зубы. Он был разбит, истерзан… Нога превратилась в деревяшку. «Я не могу оставаться здесь, — подумал он. — Надо встретиться с другими… Мне никогда не говорили, что может случиться именно такое, что может быть полное одиночество…»
Он окинул взглядом опустевшую поляну. Стволы деревьев напоминали скелет гигантского животного, и на секунду это показалось ему явью.
Солнце село за черные вершины деревьев. С криками пролетела стая. Грегори подумал было использовать светомет на минимальной мощности, чтобы на лету поджарить несколько птиц. Но потом обошелся, одной питательной таблеткой. Он глотнул воды из ручейка, нашел, что она отдает землей, и громко выругался.
Инъекции и таблетки как будто умерили боль в ноге. Но раной следовало заняться всерьез. Он вынул аптечку первой помощи и начал тщательно чистить рану. Она оказалась не такой уж глубокой, и он наложил довольно хорошую повязку.
Повеяло свежестью, отогнавшей ужасы и отчаяние знойного дня. Вскоре в этом мире наступит ночь, и Грегори решил выбраться из лесу, чтобы не бодрствовать до утра с оружием в руках.
Он встал, пересек поляну, попытался сориентироваться. Но лес окружал его со всех сторон. Он вернулся в подлесок и двинулся по склону, поросшему травой.
Тьма между деревьями густела, но Грегори уже не вздрагивал от каждого крика невидимых животных и шороха крыльев среди ветвей. Ему не хотелось ни есть, ни пить, боль почти совсем утихла, и он подумал, что силы его скоро восстановятся. Он победил пунцовую громадину, которая напала на него. Оставалось только… Грегори крепче сжал ручку рации. Может быть, другие все-таки когда-нибудь ответят?.. Что, если их растерзанные тела лежат в обломках корабля? Он мог утонуть в каком-нибудь океане этого мира и стать тенью среди других зеленых теней, гигантской рыбой со вспоротым брюхом. А мог напороться на острые вершины горы…
Грегори остановился, внезапно оказавшись на открытом месте.
Деревья расступились, и перед ним была узкая полоса, которая рассекала лес. Он понял, что это своего рода тропа. Дорога, по которой ходили неизвестные животные… Лишь бы не пунцовые чудовища…
Он ступил на тропу. По утоптанной земле Грегори пошел быстрее. Небо темнело, по нему пробегали странные фиолетовые и красные блики. В лесу трещали бесчисленные насекомые. Наступили сумерки чужого дня в миллионах километров от людей.
После поворота тропа стала шире, и он вдруг услышал знакомый храп. «Значит, верно, — подумал он. — Пунцовые чудовища проложили эту лесную тропу. И она, наверное, ведет к их логову… Если я до них доберусь, будет хорошее побоище!»
Пока же к нему приближалось одно из чудовищ.
Грегори отодвинулся в тень и спрятался за деревом. Отсюда он видел часть странной тропы и мог одним выстрелом из светомета поджарить целое стадо пунцовых.
Храп прекратился на несколько секунд, потом стал громче. И чудовище появилось. Его внешность обескуражила Грегори. Это не был пунцовый зверь, подобный тому, которого он уничтожил. Незнакомец был крупнее. Чуть пониже, но гораздо массивнее. В лесной полутьме он выглядел черной движущейся массой, его невообразимые глаза, казалось, отражали блеск исчезнувшего солнца. На голове чудовища виднелось что-то вроде хобота; и в то мгновение, когда Грегори поднял лазер, из хобота вырвались грохочущие звуки. Животное, видимо наделенное каким-то особым чувством, заметило его. Что выражал его рев? Ужас или гнев? Он не стал терять время на решение этого вопроса и нажал на спуск. Высокие деревья обратились в гигантские голубые колонны. Взрыв прогремел, и тьма вернулась. Над тропой поплыл острый запах.
Грегори выпрямился, засовывая оружие за пояс. Теперь дорога чудовищ блестела в том месте, где светомет расплавил и почву, и уродливую воющую громадину.
— Черт побери! — сказал он почти весело. — Из-за них мне и поесть некогда!
И продолжил путь по тропе. Он не знал, куда выйдет: на открытую местность или к логову чудовищ. И то и другое было одинаково возможным. Если он выберется из леса, он постарается вырыть себе убежище и разжечь огонь. Если же ему придется бороться с чудовищами…
— Завтра, — сказал он вслух, — надо будет поохотиться.
А про себя добавил: «И вызвать других… пока работает рация…»
Он вновь подумал о чудовищах. Если он найдет их логово, нетрудно будет его уничтожить. Но долго так продолжаться не может. Как он убедился, ему угрожали не только пунцовые чудовища. Очевидно, он встретит еще множество других ревущих и храпящих враждебных созданий.
Медленно опускалась ночь. Появились звезды, и Грегори, охваченный волнением, остановился. Он видел белые, красные, желтые солнца. Одно из них было его родиной. Корабль пересек всю эту бездну за несколько лет и навсегда канул в мир, который могли бы населить люди… Он тряхнул головой. Это было абсурдом, совершеннейшим абсурдом.
Путешествие было долгим, таким долгим… Он хотел припомнить хоть что-нибудь, но голова казалась пустой. Ничего удивительного — после фантастического мимолетного сна в звездолете… На Земле им объясняли. Но крайней мере, он в этом был уверен. Но самой Земли он уже не помнил. Мысленно он вертел это слово и так и эдак, пока не заболела голова.
О Земле не стоило и вспоминать. Надо было думать лишь о том, как ему выжить.
— Даже в одиночку! — сказал он. — Даже одному!
Грегори остановился, увидев перед собой неподвижный силуэт. На повороте тропы, как часовой, высился черный монолит. Грегори отступил на несколько шагов и стал его рассматривать. Монолит слабо поблескивал в звездном свете. Он прислушался и различил негромкое гудение. Что это, животное или машина? Кровь быстрее заструилась по жилам. Вторая гипотеза была слишком невероятной! Специалисты не думали всерьез о подобной возможности. И тем не менее…
«Но кто? — подумал он. — Кто создал это? Чудовище с хоботом?» Правда, ничто не подтверждало, что дорогу ему преграждает машина. Чужая жизнь могла принять любое обличье. Светомет был уже у него в руке, и он спрашивал себя: «Что делать? Атаковать первым?» Он закусил губу. В любом случае он не мог пройти мимо этого, будь то животное или машина. Но зачем стрелять, пока ему ничего не угрожает? А что, если это создание окажется его союзником в чужом мире? Заранее не угадаешь. Но когда-нибудь человеку понадобится помощь неземлян. Ему было трудно соображать. Кровотечение ослабило его, и ему вдруг мучительно захотелось спать.
«А я ничего не знаю, — сказал он себе. — Может быть, эта машина, это животное уже напало на меня каким-нибудь неведомым способом. Может быть, сонливость, которую я чувствую…» Он вздрогнул. Что-то происходило. У основания монолита шевелилось что-то черное. Он крепче сжал оружие. Его зубы были стиснуты, он дышал прерывисто, борясь с непреодолимым желанием завыть от ужаса.
Внезапно ослепленный, он закрыл руками глаза и инстинктивно бросился на землю. Он скорчился, потом приподнялся на локтях. Перед тем как выстрелить, он увидел слепящий глаз, горевший сбоку от монолита и искавший его. Ему показалось, что он услышал рев. Затем остались только облако голубого огня, бесшумный взрыв, опаливший ему легкие. Он покачнулся и покатился по земле, а с неба с треском и свистом обрушились на него языки пламени. Они хлестали его по груди, плечам, и он потерял сознание.
5
…Грегори лежал на койке на борту корабля. Он видел над собой громадные балки из голубоватой стали, устремленные ко второму отсеку, забитому аппаратурой. В прямоугольных иллюминаторах изредка появлялось пламя двигателей. Вдруг со всех сторон задребезжали звонки тревоги. Он вскочил с койки, побежал. И вспомнил детство. Однажды, испугавшись огней алтаря и золотисто-медных отсветов во мраке, он убежал из собора, куда его привела мать. Балки корабля напоминали своды охваченного пламенем собора. Он бежал по центральному коридору…
Он открыл глаза, и видение растаяло. Звонки превратились в пронзительный стрекот насекомого. Над лесом на звездном фоне он увидел золотую луну. Грегори шевельнулся, и в правой руке вспыхнуло пламя боли. Он застонал. С трудом приподнялся на левом локте. В воздухе пахло паленым; его едва не вырвало. Снова болело бедро.
Он ощупал землю вокруг. Светомета рядом не было. На мгновение ледяной страх заставил его забыть о боли. Затем он заметил оружие, слабо поблескивавшее в свете луны, по ту сторону тропы.
Поднимаясь, он еле сдержал крик. Правая рука болталась, как сломанная ветвь, в которой тлел огонь.
«Днем бы, — подумал он, — я осмотрел рану». Он сжал губы и покачнулся. Несколько шагов до светомета показались ему вечностью. Голова горела, и ему невероятно хотелось пить.
Он опять повесил оружие на пояс.
— Я не подохну здесь, — громко проговорил он. — Черт возьми, не подохну!
Он допустил ошибку.
Создание на повороте тропы оказалось машиной. Машиной невероятной мощности, набитой энергией. Взрыв мог убить его, сжечь, рассеять огненными каплями.
Но там было и животное или скорее существо. А может быть, несколько существ? Они подстерегали его в ночи. Они знали, что он придет. И наверное, они были создателями машины. В таком случае у них должны быть и другие, более эффективные средства. Бороться с ними в одиночку нечего и думать. Рано или поздно он проиграет.
Грегори приблизился и осмотрел то, что осталось от машины, кучу раскаленных, еще розовых облаков. Стоял отвратительный запах. Он определил несколько оплавленных металлических деталей. Светомет все стер, все уничтожил. Существа и технику. Он спросил себя, стоит ли идти дальше по тропе. Это становилось опасным. «Кем бы они ни были, — подумал Грегори, — эти существа вернутся».
Он содрогнулся и со страхом подумал, что сознание могло и не возвратиться к нему до их прихода. Он представил себе одну из громадин, протягивающую к нему свой хобот.
Дальше, где-нибудь в горах, наверное, расположена метрополия, населенная тысячами этих чужаков.
Если он не хочет попасть прямо в волчье логово, надо покинуть тропу. Волчье… Секунду он искал в помраченной памяти образ животного, носившего это имя. Но его там не было. И голову и грудь жгло пламя лихорадки, и каждый глоток ночного воздуха опалял его легкие.
Он углубился в лес, во тьму, полную стрекота насекомых, страшась звука собственных шагов и треска ломающихся ветвей.
«Боже, как хочется спать, — думал он. — С каким бы удовольствием я поспал…»
Ноги несли его сами собой. На мгновение ему показалось, что между деревьями пляшет рой огоньков. Потом все опять утонуло во мраке.
Он остановился, прислонился к дереву, и тут его вырвало. Он весь дрожал от холода. Трясущейся рукой провел он по липкому лбу, потом снова двинулся вперед и через несколько метров почувствовал, как невидимые кусты хлещут его по ногам. Листья шуршали под рукой, а шипы цеплялись за комбинезон. Он дернулся, пытаясь освободить правую ногу, и застонал от боли в бедре. Неожиданно кустарник уступил, и Грегори, не рассчитав усилия, упал. Он скатился в ложбинку, полную влажных листьев и мягкой земли.
Наполовину зарывшись в листву, он лег на спину, лицом к своду леса и провалился в сон.
Ему снилось что-то пылающее, страшное. С серого тяжелого неба рушились плавящиеся балки, и он, задыхаясь, убегал. Вначале он был на громадном корабле, потом на белой, залитой солнцем равнине. Должно быть, это было на берегу моря, ибо он слышал рокот волн и ощущал на губах вкус соли. Он лизнул свою руку и вспомнил детство. Он продолжал бежать, но теперь он бежал обнаженный по белому пляжу. Морские птицы с черными клювами летели слева от него, словно сопровождая. В ушах неумолчно грохотало море, а во рту был все тот же вкус соли.
Он проснулся, чувствуя, что задыхается.
Соль во рту оказалась его собственной кровью, смешанной с землей. Он выплюнул ее.
Рев над ним не был ревом моря. В серой туманной полумгле утра где-то над деревьями жужжала и ревела неведомая громадина. Он едва успел заметить быструю тень. Яростный ветер обрушился на ветви. Потом рев удалился и стих.
«Ужас, — подумал он. — Бредовый сон…» Теперь за ним охотилась чудовищная птица… Он встал на колени. Птица?.. А может быть, летательный аппарат?
Правая часть его тела была, как бревно, недвижное и холодное. Он пощупал грудь. К ней прилипли земля и остатки листьев. Наверное, ночью опять шел дождь. Он огляделся. Деревья неясными серыми и рыжими силуэтами выплывали из тумана, который еще окутывал подлесок. Небо, однако, светлело быстро. Угрожающее жужжание стихло, но Грегори услышал вдали странный крик, нечто вроде призыва дикого животного. И другой, в противоположной стороне.
«Боже правый!..» Он обхватил голову руками. Лоб его болел и на ощупь казался ледяным. «Я совсем один!» Он вспомнил о радио и тут же вскочил на ноги. Все тело его напряглось. Ему показалось, что сердце останавливается.
— Спокойно, — произнес он. — Прежде всего аптечка… сменить повязку… осмотреть руку.
Он торопливо обыскал карманы. Открыв аптечку, он увидел, что все было в целости.
Он сменил повязку на ноге. Одна инъекция, одна таблетка. Он глянул на руку и скривился. То, что он увидел, больше напоминало обгоревшую кору, чем человеческую кожу. Но рука все же двигалась. Он прислонился к дереву и расчетливо проделал все необходимое. Очистил рану. Присыпал антибиотиком. Снова ввел успокаивающее.
Грегори спрятал аптечку, проглотил питательную таблетку, убедился, что светомет висит на поясе. И снова двинулся в путь. Он должен был разыскать рацию, вернуться на тропу, невзирая на опасность.
«Девять капсул, — думал он, рассеянно глядя на свои сапоги, загребавшие листья и землю. — Остается девять капсул… Надо их вызвать. И еще корабль… Может быть, он ответит…»
Ему пришла в голову мысль, которая на несколько секунд возродила надежду. Могло статься, что корабль покинула только его капсула. Тогда только он, Грегуар Грегори, оказался потерянным в этом чужом лесу, а экспедиция уже основывала колонию…
Но до сих пор ни одна из капсул не ответила. Ни одна из первых двадцати. Даже если они остались в своих стальных колыбелях на борту корабля, они должны были ответить. И сигнал маяка его капсулы был бы уже засечен.
Он двигался вперед лишь благодаря левой ноге: правая тащилась за ней, безжизненная, холодная. Правда, он уже не чувствовал жара лихорадки.
Розовый свет зари просочился в лес. Грегори увидел перед собой крохотное черное животное. Потом с ветки сорвалась птица. Жизнь в лесу просыпалась. Он больше никого не страшил.
«Да, теперь им нечего бояться, — с горечью подумал Грегори. — Теперь дичью стал я…»
Вдруг он едва не вскрикнул от радости, увидев между деревьями тропу. И почти тут же раздался рев приближающегося чудовища.
6
Грегори не стал рисковать. Он поднял светомет и выстрелил, как только уродливая громада выскочила из-за поворота. В голубой вспышке высвобожденной энергии он увидел второе чудовище, которое остановилось позади первого и попыталось отступить. Он уничтожил и его, переведя ствол лазера всего на несколько миллиметров.
И тут же, не теряя ни секунды, двинулся по тропе, оставив позади себя два черных дымящихся пятна.
Чужое утро разбудило птиц, и они появились над острыми вершинами деревьев. Грегори осторожно шел по краю тропы. Его правая рука сжимала рукоятку лазера.
Рев… Он бросился в лес.
Фантастическая птица пронеслась над тропой. На мгновение ему показалось, что она улетает. Но она вернулась, чиркнула по вершинам деревьев, и, когда все вдруг стихло, Грегори понял, что птица села.
«Нужно узнать, что это такое», — подумал он.
Светомет уничтожит врага, будь то птица или машина.
Тропа начала поворачивать, и он узнал знакомое место. Чуть дальше виднелись черные остатки машины.
Рация… Он приступил к поискам, пригнувшись к земле, шаря в траве под деревьями.
Но рация исчезла.
Он стоял посреди тропы, и ему хотелось выть от ярости и одиночества. Занималась заря, небо розовело и голубело. Вскоре наступит чужое летнее утро, потом пылающий день. А он останется непоправимо одиноким в этом чужом мире, населенном чудовищами.
Он двинулся дальше, уже ни о чем не думая. Взошло солнце, и на деревья легли золотистые пятна. Тучи серых насекомых вырвались из светлых кустарников с дикими ягодами. Грегори уже не соображал, куда он идет. Мысли путались, обрывались, голова болела. Иногда в его воображении возникали города-спруты, грядущие от избытка энергии, — столицы этой планеты. Деревья обращались в колонны, а тропа становилась дорогой циклопов.
«Земля никогда не узнает, — думал он. — Земля…» Она была только словом. Он закрыл глаза и сжал виски руками, чтобы вернуть образ Земли. Но только пустота и страх кружились в голове леденящим хороводом.
Тропа вновь повернула, деревья раздвинулись, и перед ним открылся обширный вид. Зеленые и черные горы, светлые, залитые солнцем долины, бледные пятна далеких озер… И еще что-то, чего он не мог определить. Какие-то правильные странные формы.
Где-то послышалось гудение, потом рев в противоположной стороне. Грегори вспомнил о гигантской птице, опустившейся рядом с тропой.
Птица… Машина…
«Что ты тут делаешь?» — спросил он себя. Неожиданно Грегори почувствовал опасность. Он хотел уйти с тропы, скрыться в лесу под темным и мягким сводом больших деревьев.
И тут он увидел девушку.
Она была человеком, это было несомненно. Ее длинные темные волосы буйными прядями струились по плечам. На ней были брюки и маленькие черные сапожки. Большие глаза удивленно разглядывали его.
— Великий боже! — произнес он. Ему хотелось плакать. — Хоть кто-то спасся… — Он приблизился к ней. — Где ваша капсула? Вам известно, что стало с кораблем?
Она отступила, отрицательно покачивая головой. Рев, который Грегори услышал за несколько секунд до этого, начал приближаться. Он протянул девушке руку.
— Чудовища! — торопливо сказал он. — Они ищут меня… Вы их еще не встречали? Идемте. И скорей! Надо бежать…
Она открыла рот, снова покачала головой. Он схватил ее за руку, но она вырвалась быстрым движением.
— Господи, да идите же! — крикнул он. — Вон они!
Она побежала по тропе, и он бросился за ней. Чудовище с хоботом выросло на повороте. Девушка споткнулась, упала. Чудовище в нерешительности остановилось. Грегори взвыл и поднял светомет. Он боялся ранить девушку и опоздал на долю секунды.
Чудовище сделало что-то непонятное, и жгучее пламя пронзило ему грудь.
Но он не упал. Он бросился назад к краю тропы. Пламя пожирало его изнутри. Позади снова взвыло чудовище. Казалось, что кричало несколько голосов.
Грегори хотел спрятаться под деревья. Он сделал прыжок. Ему казалось, что он плывет по воздуху и никак не может упасть. Серая липкая пустота окружала его, а деревья удалялись с ужасающей быстротой. Пальцы его вцепились в землю. За секунду до того, как провалиться в небытие, он открыл глаза и увидел у самого своего лица белый камень.
На камне чернели слова, и за мгновение до того, как его голова упала на траву, приближение смерти открыло ему истину.
Надпись гласила:
«Департамент Ньевр. Сен-Сож — 8 километров».
7
Лейтенант, два солдата и девушка склонились над ним. Он лежал на животе. Одна рука была прижата к груди, а вторая тянулась к дорожному указателю. Его комбинезон был заляпан грязью, в волосах застряли сосновые иглы.
Лейтенант осторожно перевернул его, приложил ухо к груди. Выпрямившись, он покачал головой.
Вдали на проселочной дороге показались люди с вертолета.
— Его звали Грегуар Грегори, — сказал лейтенант. Он глянул на обоих солдат и бледную, онемевшую девушку. — «Ланжевен-2» разбился вчера на юге Сахары тут же после старта. Никто не думал, что хоть один мог спастись. А потом случайно засекли сигнал маяка его спасательной капсулы. Ее нашел один крестьянин.
— Это был мой отец, — пробормотала девушка.
— Катастрофа и шок свели его с ума, — продолжал лейтенант; чувствовалось, что он говорит больше для себя, чем для солдат и девушки.
Люди с вертолета были уже в нескольких метрах. Впереди, пыхтя, как морж, семенил толстый капитан.
— Бедняга, он покинул корабль за несколько секунд до катастрофы. Везение, если хотите… — Лейтенант покачал головой. — Он решил, что опустился на одной из планет Сириуса, это несомненно. Вначале он поджарил на лужайке трактор с водителем. Потом вчера вечером — «джип» с четырьмя людьми. Они поставили на машины громкоговорители, но он ничего не понял.
— А трансформатор? — вставил один из солдат. — Всю округу лишил тока. А рядом был еще «джип» с прожектором.
— Еще два человека, — сказал лейтенант. — Трансформатор взорвался… Правда, его, — он указал рукой на Грегори, — чуть не убило током. Это спасло бы людей с последних двух «джипов». Ну и мясорубка!.. — Он поднял голову и неуверенно глянул на девушку. — Да, мясорубка. Район перекрыли слишком поздно… Рехнувшийся бедняга с лазером в руках на свободе… Четырнадцать смертей… — Слова тяжело падали с его губ.
Люди с вертолета остановились позади них. Толстый капитан наклонился.
— Вы с ним разделались? — сказал он.
Лейтенант резко выпрямился. И обернулся к капитану, испытывая жгучее желание влепить ему пощечину.
— Да, — просто сказал он. — Он сошел с ума.
— Знаю, знаю, — обронил капитан, осматривая тело. — Тренировки космонавтов чрезвычайно тяжелы, и, как это ни парадоксально, достаточно одного несчастного случая, какой-нибудь встряски, чтобы слабые…
Лейтенант направился к «джипу», чтобы больше ничего не слышать. Солнце уже накалило дорогу. Он спрашивал себя, каким видел этот летний мир Грегори. Один из солдат позади него пробормотал:
— Что ни говори, все-таки Сириус…
Вдаль, к звездам (2030)
«Свершения человека извечно зависят от вероятности и случая, вопреки упорному его стремлению подчинить свое бытие строгим планам.
Он черпал мужество в высокомерном упрямстве, но удачи его не раз оборачивались болезненным ударом по самолюбию. Весь Первый Век Звездной Экспансии, в эпоху гигантских светолетов, люди двигались от светила к светилу на ощупь, и кто знает, быть может, лишь неведение приводило порой человека к победе, а его триумфы видело лишь равнодушное одиночество…»
«Свершения человека извечно зависят от вероятности и случая, вопреки упорному его стремлению подчинить свое бытие строгим планам.
Он черпал мужество в высокомерном упрямстве, но удачи его не раз оборачивались болезненным ударом по самолюбию. Весь Первый Век Звездной Экспансии, в эпоху гигантских светолетов, люди двигались от светила к светилу на ощупь, и кто знает, быть может, лишь неведение приводило порой человека к победе, а его триумфы видело лишь равнодушное одиночество…»
Существо было единственной формой жизни в этом мире. Оно возникло в глубинах минерального царства, рожденное чудовищными температурами и тектонической деятельностью. Целую вечность, показавшуюся ему единым мигом, оно растило свои осязательные щупальца, стремясь добраться до далекой планетной коры. Словно побеги дерева, щупальца поднимались к поверхности и свету, а Существо не покидало своей обители в ядре планеты. Щупальца пробивались сквозь неподатливые базальтовые пласты, пересекали заполненные магмой полости и слои руды.
Каждое щупальце подчинялось своему собственному мозгу, который самостоятельно мыслил и принимал решения. Добытая информация и знания об окружающем Существо мире передавались в главный мозг.
В базальте щупальца двигались медленно. Они не шли упрямо вверх и напролом, находя более легкий проход через трещины и пустоты, выбирая путь сквозь самую мягкую породу, на целые столетия забывая о прямой дороге к поверхности, чтобы затем рвануться к далекой цели быстрее и без помех.
Существо не знало, что такое голод, ибо любая частица окружающей его среды годилась ему в пищу — оно умело преобразовывать материю в нужную форму энергии. Оно не ведало страха и не имело врагов, поскольку было единственным обитателем этого мира.
Всю жизнь Существо занималось размышлениями и анализировало информацию, поступающую от щупалец-разведчиков.
Оно знало, что некоторые из них, те, чей путь был самым легким, довольно близко подобрались к новой среде — Существо ощущало быстрые изменения. Но торопиться было некуда, ибо оно не подозревало о существовании времени, а исследовательская деятельность была естественной функцией организма, без малейшей примеси любознательности. Существо росло…
— Ну-ка раскрути его! — подзадоривал Гарно сына.
Сидя на ковре, он щелкал пальцами. Ребенок заливался смехом. Отец забавлял его больше, чем игрушка — множество разноцветных шаров, которые вращались и прыгали в прозрачном сосуде с миниатюрным антигравитационным полем.
— А ну, раскрути его, — повторил Гарно. — Изо всех сил. Смотри!
Он взял сосуд в руки и хотел было подбросить вверх, но в это мгновение вспыхнул экран корабельной связи.
— Погоди, малыш… Кажется, командир.
Он встал и подошел к ожившему экрану.
Арнхейм был явно озабочен. Его лицо, обрамленное русыми волосами, было так бледно, что казалось призрачным.
— Гарно, жду вас в рубке управления… Надо поговорить.
Он тут же отключился, и экран снова стал матовым.
Гарно на несколько секунд застыл, уставясь невидящим взглядом на сынишку, крутившего сосуд с весело скачущими шариками. Потом шагнул к двери, но вдруг спохватился.
— Эй, малыш… Запрещаю тебе входить туда. Ясно?
Мальчуган поднял к отцу сразу ставшее серьезным лицо и кивнул.
Уже выходя, Гарно столкнулся с Элизабет — она держала в руках корзинку со свежими фруктами.
— Ой! — жена поставила корзинку с персиками и сливами на столик и улыбнулась. — Ты спешишь? Знаешь, оранжереи впервые дали такой урожай и только подумай — в самом конце путешествия!
Она пожала плечами и скорчила забавную гримаску.
— Даже если мы приземлимся в раю, оранжереи все равно понадобятся, — обронил Гарно и взял персик. — Меня вызвал командир. Скоро вернусь… Пригляди за Бернаром, он что-то повадился лазить в гипнориум.
Направляясь в головные отсеки корабля. Гарно снова подумал о сыне, который уже дважды забирался в гипнориум. В первый раз он нарушил регулировку дозатора анестезирующего раствора и сыворотки. А во второй — улегся в «колыбель», включив тем самым автоматику. Разбудить Бернара смогла только реанимационная бригада.
Будь они на Земле, Гарно просто заблокировал бы замок. Но правила безопасности запрещали делать это во время полета. В любое помещение, в любой отсек, за исключением отсека фотонных двигателей, вход должен быть свободным для всех. А дети быстро усваивали, как справиться с магнитным запором.
«Слишком уж они быстро развиваются в условиях полета, — думал Гарно. — Изучаешь результаты тестов и оторопь берет…»
Затем его мысли переключились на другие проблемы — Гарно прикинул, каким может оказаться воздействие анабиоза на психику. То, что светолет пересекал межзвездные бездны, никого не удивляло. Вот время оказалось куда более серьезным противником. Был ли анабиоз победой разума над временем?
Беременность Элизабет продолжалась чуть более десяти месяцев, даже учитывая сон в гипнориуме. Анабиозная камера для женщин, ждущих ребенка, разрабатывалась на Земле задолго до старта. Но как пребывание в ней отразится на умственном развитии детей? Бернар казался совершенно нормальным, только его IQ — коэффициент умственных способностей — был выше, чем у ребенка на Земле. Впрочем, такими оказались все дети, родившиеся на борту. Элизабет это нисколько не волновало. Она полностью доверяла специалистам и аппаратуре.
«Моя космическая женушка», — часто повторял Гарно, и в голосе его одновременно слышались и восхищение, и горечь. Он любил свою работу корабельного психолога, но в глубине души желал, чтобы их долгое путешествие поскорее завершилось. Вот уже двадцать лет, как корабль унес их от Земли к этой системе, чье солнце сияло впереди неяркой голубоватой звездой…
Гарно задержался в широком коридоре перед самой рубкой, находившейся на «северном полюсе» светолета. Вся правая стена здесь была экраном панорамного обзора. И всякий раз он останавливался перед ней.
Космос с его бесчисленными звездами всегда поражал его, будил и восхищение, и страх, и ошеломление, и печаль. Восхищение и ошеломление, поскольку Солнце осталось позади — в восемнадцати световых годах. Страх перед тем, что ждет их в конце долгого пути, а печаль…
Печаль рождалась от зрелища несметного множества солнц. Гарно не сомневался в этом, ведь он был психологом и любил покопаться даже в своих собственных эмоциях.
Он коснулся ладонью холодной поверхности экрана, где на черном бархате космоса тускло зеленела газовая туманность, сверкали золотые точки тройной звездной системы, а вдали мерцали созвездия, которым человек пока еще не дал имени и, быть может, не даст никогда, ибо лик космоса меняется непрестанно…
Гарно отвернулся и вошел в рубку.
Арнхейм был не один. Гарно остановился на пороге — в полумраке люди казались призрачными тенями, бесплотно мелькавшими на фоне разноцветных контрольных огоньков и холодного отблеска звезд на куполе рубки.
— Гарно?
Свет стал ярче, и Гарно разглядел лица: навигаторы Вебер и Сиретти, начальник отсека фотонных двигателей Кустов, мэр сообщества Барреж, вечно мрачный Шнейдер, представляющий Объединенные Социалистские правительства Европы, и пятеро офицеров рангом пониже. Психолог почувствовал себя неуютно среди этих людей и хотел было сказать об этом Арнхейму. Но промолчал, поразившись необычайной бледности командира.
— Вот, любовались нашей звездочкой. Уже так близко… — заговорил Арнхейм с горькой усмешкой.
Гарно бросил взгляд на экран. Он знал, в какой точке среди невообразимо далеких красноватых солнц сияет голубой огонь Винчи.
— Скоро мы пересекаем орбиту внешней планеты, — продолжал Арнхейм. — Цель прежняя — Цирцея, но…
— Но?
— Боюсь, нам до нее не добраться.
— Не понимаю…
Арнхейм устало махнул рукой, и тогда поднялся Кустов. Его голос звучал как всегда глухо, и от этого слова казались еще более чудовищными…
Молчание длилось долго.
— В принципе такое могло случиться, — снова заговорил Кустов. — Но вероятность была мала, исключительно мала…
— Мы всегда считались с возможностью аварии, — подтвердил Арнхейм.
Он смотрел на Гарно в упор, как бы желая убедить в своей искренности, а может невиновности, и психолог понимал его.
— Мы еще не знаем, насколько это серьезно. Отказали блоки отключения фотонных двигателей. Сложная штуковина — ведь с ее помощью задувают самую исполинскую свечу из всех зажженных человеком. Проверки во время полета никаких отклонений не выявили, но в последний раз…
Арнхейм замолчал, его кулаки сжались.
— Если нам не удастся отключить двигатели в нужный момент, — прошептал Гарно, — мы не сможем выполнить торможение и… сесть на Цирцею.
— Проскочим систему насквозь, — хрипло пояснил Кустов. — Конечно, дальше тоже есть подходящие солнца… Но у нас почти не остается шансов наткнуться на планету земного типа.
Главный навигатор молча кивнул.
— Продолжать полет бессмысленно, — снова раздался голос Арнхейма. — Винчи — единственная подходящая нам система, и до нее буквально рукой подать… Три недели полета, а может, и того меньше. Но за это время необходимо найти способ остановить двигатели.
— У меня работой заняты четверо инженеров и все техники, — хмуро добавил Кустов. — Они сменяют друг друга с того момента, как мы обнаружили аварию. Об опасности я и не говорю. Пока они не предпринимали по-настоящему рискованных попыток, но если мы решимся…
Светлые глаза Кустова испытующе обвели лица офицеров.
— Опасность будет грозить всему кораблю… Но это — крайний случай.
— И если я все-таки отдам приказ?.. — едва слышно спросил Арнхейм.
Он поднял голову, глянув на Гарно в упор:
— На борту две тысячи мужчин, женщин и…
— Триста восемьдесят детей, — резко закончил Гарно. — Если люди узнают, что происходит, то половина сойдет с ума. Мой долг…
— Ваш долг — сказать им об этом, — оборвал его Арнхейм.
Гарно вздрогнул и метнулся взглядом по рубке, словно ища поддержки.
— Вы думаете, это необходимо? Разве вы их ставили в известность, когда возникали трудности у навигаторов?
— Они готовятся к заселению нового мира, — произнес Арнхейм, его голос звучал холодно, почти угрожающе. — Они в полной мере осознают свою ответственность. Эти люди преодолели миллиарды километров. Они провели на корабле двадцать лет — в анабиозе и на вахте. У них появились дети… Право решать принадлежит им.
— Их жизнь станет адом. И я не смогу поручиться за их рассудок…
— Им грозят куда более серьезные потрясения, если мы объявим, что путешествие будет продолжаться вечно! Нет, они должны сделать выбор сами. Пусть проголосуют… Либо за риск и возможную катастрофу, либо за продолжение полета без всяких гарантий когда-нибудь закончить его.
— Гарантий у них не было с самого начала, — возразил Гарно, — только обещания, шанс на успех, расчеты космографов… Это касалось и двигателей.
Он отвернулся и вспомнил об Элизабет. И удивился, поймав себя на мысли, что Бернар, быть может, опять спит в гипнориуме.
— У вас трудная задача, — голос Арнхейма вывел его из задумчивости. — Но вы — единственный, кто с ней справится. Вы всех проверяли, всех испытывали. Как они будут реагировать?..
— Не знаю, как они будут реагировать, — Гарно сделал несколько шагов и застыл около сверкавшего огоньками пульта компьютера, — но знаю точно, что они предпочтут.
На мгновение в рубке стало тихо. По экрану гравидетектора змеились зеленые стрелы — векторы полей тяготения.
— Я тоже знаю, — задумчиво сказал Арнхейм.
Гарно стоял в кормовой части корабля рядом с двигательным отсеком. Он был в галерее один, и стены в слабом свете звезд казались влажными. Мягкий пластик скрадывал шум шагов. За переборкой глухо ворчали двигатели. Прислушавшись, Гарно различил пощелкивание реле и гудение батарей. Техники Кустова готовились к усмирению громадных фотонных двигателей, которые двадцать лет — десять периодов анабиоза и десять периодов вахты — несли корабль вперед.
Скоро им, чтобы погасить упрямый поток фотонов, придется вскрыть двигатели. И возможно тогда адское пламя вырвется из силовых оков и в мгновение ока уничтожит корабль…
«Я должен им это сказать. Не позже сегодняшнего вечера. У меня в запасе всего три часа… Как объяснить? Сменить один ад на другой — вот и весь их выбор…»
Он повернулся и направился в обзорный зал корабля.
Зал освещало только огромное изображение планеты на выпуклом стереоэкране. Гарно уселся в самый дальний ряд кресел. В полумраке он угадывал знакомые силуэты друзей. Шушукались дети. Справа от него приглушенно засмеялась девушка, и его вдруг зазнобило.
На экране в лучах своего солнца сияла Цирцея, единственный спутник шестой планеты системы Винчи. Очертания континентов скрадывались белым кружевом облаков. К югу, над просторами океана Арнхейма, небо было чистым, и вода играла сине-зелеными отблесками. Гарно показалось, что он видит даже бесконечную полосу прибоя — песчаные пляжи, окаймленные темными чужими лесами.
«Что делать? — думал он. — Ведь никто не захочет уйти от этой планеты… Никто…»
Он вспомнил о двух праздничных днях после открытия Цирцеи. Тогда разбудили всех, кто лежал в анабиозе, и Арнхейм с Креше устроили грандиозный пир…
Гарно поднялся и торопливо вышел из зала.
Когда он вернулся к себе, Элизабет спала, хотя экран работал. Он хотел было выключить его, но в черной глубине возникла Цирцея, разделенная пополам границей дня и ночи. Там, где сейчас были сумерки, планета сверкала феерическими розово-зелеными огнями. Он уселся на кровать, не в силах сглотнуть застрявший в горле ком. Креше спокойно и обстоятельно объяснял, как расположены леса на экваториальном континенте.
— Черт подери!!! — не выдержал наконец Гарно. — Да он не имеет права!
— Поль?
Гарно вздрогнул и обернулся; рука, гневно рванувшаяся к выключателю, замерла. Элизабет смотрела на него с удивлением и тревогой.
— Ты не спишь?
Он снова ощутил противный озноб и наклонился к ней.
— Я проснулась, когда ты вошел, — ответила Элизабет, повернувшись к экрану. — Что на тебя накатило? Тебе обычно нравятся комментарии Креше.
«Комментарии, — подумал он. — Ну, конечно, это же комментарии, записанные несколько часов назад. Жизнь продолжается. Телестанцию никто не позаботился предупредить. Надо прервать передачу…»
Теплая рука жены неожиданно коснулась его плеча.
— Что-нибудь случилось?
Гарно промолчал, не отрывая взгляда от экрана.
— Что тебе сказал Арнхейм?
Гарно взглянул на часы корабельного времени, вмонтированные в изголовье кровати. До вечера условных суток корабля оставалось полтора часа. Арнхейм понял его состояние и дал небольшую отсрочку.
— Элизабет… Мне надо кое-что сказать тебе…
Он закрыл глаза — ему не хотелось видеть, как изменится сейчас ее лицо.
— Думаешь, тебя не поймут? — спросила Элизабет, выслушав его.
Он кивнул.
— Ты не прав… — она ласково взлохматила ему волосы. — Нас на борту больше двух тысяч, Поль. Две тысячи неглупых взрослых людей, которые отправились в путь, несмотря на опасности. Они согласились на это путешествие, даже не будучи уверенными, что найдут подходящий мир… Чего ты боишься? Почему считаешь нас пугливыми младенцами? Ты, Арнхейм и его штаб вовсе не какая-то высшая и мудрая каста, призванная вести тупую массу колонистов… Такой взгляд на вещи приказал долго жить, когда люди построили первый светолет…
Гарно словно очнулся. Слова Элизабет растопили кусок льда в груди — смог бы он вынести это путешествие без ее поддержки?..
— Ты — главный психолог корабля, но не больше, и, в отличие от Арнхейма, не несешь ответственности за безопасность звездолета. Никто тебя не посмеет ни в чем упрекнуть.
Он с сомнением поглядел на нее.
— Но ведь речь идет о смертельном риске! В любой момент мы можем просто исчезнуть. Думаешь, легко сказать такое людям, которые двадцать лет ждут конца дороги? Не могу же я заявить с милой улыбкой: «Кстати, фотонные двигатели вышли из-под контроля, и мы сидим на громадной бомбе…»
— Даже если ты скажешь именно так, они не разревутся, как дети, хотя ты почему-то уверен в обратном. И не поднимут на борту бунт. Они проголосуют. А результат, Поль, ты его и сам знаешь. Они ведь все — обычные люди. У них есть дети, и они не захотят, чтобы те вечно слонялись от оранжерей до обзорного зала и обратно, вместо того чтобы бегать под лучами ласкового солнца…
— Я знаю это, но потому и боюсь, — он прислонился к стене рядом с фотографией улыбающейся Элизабет, стоящей на поле среди спелой пшеницы. — Все мы выберем одно и то же. Но если корабль взорвется… Сколько лет пройдет, пока люди вновь прилетят сюда? В чем наш долг как колонистов? Рискнуть всем из страха перед лишним десятилетием в анабиозе? Я считаю — кстати, об этом говорилось и в речах перед стартом — что нам надлежит беречь образ человеческий…
Элизабет опустила голову и промолчала.
Он открыл дверь и шагнул в коридор.
— Поль, — раздался вслед ее голос, — у нас же есть шанс… Почему двигатель должен взорваться?
Гарно не нашелся, что ответить. Он брел по коридору и повторял про себя: «Может я слишком мнителен? И так ли уж все плохо, как мне кажется?»
К микрофону он сел, почти совсем успокоившись.
В студии остались двое техников, и по их лицам он понял, что Арнхейм уже рассказал им…
— Дайте позывные «слушайте все», — твердо проговорил Гарно.
Долгие годы щупальца прокладывали себе путь в мощном слое руды. Они черпали энергию в атомах металлов и проделывали километровые трещины, по которым двигались вверх быстрее. Они стремились к поверхности, снабжая новой информацией главный мозг.
И вот настал момент, когда самое длинное щупальце — их было много, и они разбегались в разные стороны, словно лучи звезды — достигло цели.
На пути этого щупальца лежало больше мягких пород, и к тому же близко было дно океана. Щупальце пронзило пласт руды, затем последний скальный барьер и попало в новую среду, которая почти не оказывала сопротивления. Она состояла из кристаллов и обломков рыхлого вещества сложной структуры и непонятного происхождения. Щупальце могло бы растворить его различными кислотами, но в том не было никакой необходимости. Существо знало, что вскоре щупальце проникнет в ту Далекую Окружающую Среду, о которой подозревало, едва начав развиваться.
До дна океана оставалось совсем немного, и победа была близка.
Когда Гарно появился в каюте капитана, тот внимательно разглядывал Цирцею на экране внешнего обзора. Арнхейм не повернул головы, но психолог понял, что капитан услышал, как он вошел. На мгновение Гарно застыл посреди каюты, вспоминая о выступлении и чувствуя одну лишь неимоверную усталость.
— Ты говорил? — глухо спросил Арнхейм.
— Да.
Гарно подошел к экрану и привалился плечом к переборке. Ему не хотелось видеть звезды, наполнявшие каюту призрачным светом. Острые скулы Арнхейма казались голубоватыми и еще больше подчеркивали остроту тонкого носа. Капитан хмурился, с трудом сохраняя спокойствие.
— Было трудно?
— Ждал худшего. Правда, я еще никого не видел, и пока не знаю их реакции… Завтра…
Наконец Арнхейм стряхнул с себя оцепенение. Он повернулся вместе с креслом и взглянул на Гарно.
— Теперь это не имеет особого значения. Колонисты должны знать правду. Наш человеческий долг и политический принцип — ничего не скрывать.
— Я — француз, — произнес Гарно, — и когда улетал, мое правительство не очень-то церемонилось с истиной.
Арнхейм кивнул.
— Новой Европе пока еще трудно отделаться от некоторых… как бы сказать… авторитарных замашек. Правительства не научились правильно оценивать тех, кем управляют. Соответственно они и ждут от народа слишком многого, а простые люди склонны забывать о политике. Революции происходят редко, для них нужны особые обстоятельства… Ваши биологи изучали этот вопрос, но президент Малер оказался глух к их словам. Садитесь, Поль…
Он тронул клавишу, и рядом с его креслом появилось второе.
Несколько минут они молчали. Гарно смотрел на звезды. Ему показалось, что голубая звезда в центре экрана стала много больше.
— Я родился в Германии, — задумчиво начал Арнхейм, — и хотя пережил Американский Хаос, пришел к тем же выводам, что и вы. Вам не кажется странным, что мы заговорили о политике? На Земле прошло двадцать лет, многое изменилось. Очутись мы сейчас в Европе, на нас смотрели бы как на живых ископаемых…
— Никто не захочет возвращаться, — сказал Гарно. — И первым откажусь я.
— Именно это я и имел в виду… Земные заботы для всех нас умерли и умерли навсегда. В том числе и политика. И когда я говорил о политическом принципе, то думал только о нашей колонии.
— А что подумает Шнейдер, наш обожаемый представитель правительств?
— Он первый поведет себя как гражданин вселенной, если нам удастся выпутаться из этой ситуации.
— Гражданин вселенной, — протянул Гарно. — А вы знаете, что люди называли так кандидатов в колонисты?
— Знаю, Поль. Был такой фильм в 90-е годы — «Вдаль, к звездам…»
— И конечно там были катастрофы?
— Конечно. И предостаточно.
— Я вам понадоблюсь, когда начнется голосование?
— Да. Самая тяжелая работа ждет нас завтра.
— А Кустов? Когда он возьмется за двигатели?
— Сразу после подсчета голосов. Но если мы вовремя не выйдем на подходящую для посадки орбиту…
Гарно поднялся.
— Пойду отдохну.
— Как Элизабет?
— Отлично… Она здорово поддержала меня. Я думал, что она тут же бросится выключать двигатель…
Арнхейм улыбнулся.
— Женщины могут вынести все, Поль. С ними звездам не совладать.
Щупальце проникло в океан в нескольких километрах над континентальной плитой и тут же сообщило об этом главному мозгу. Потом по его приказу выпустило во все стороны тонкие горизонтальные отростки. И совершило открытие, вызвавшее у Существа беспокойство, которого оно никогда прежде не испытывало.
До сих пор щупальце двигалось вверх в богатой энергией плотной среде, где и родилось Существо. Оно извлекало энергию из минералов и металлов, то есть попросту пожирало препятствия. Новая среда была бедна энергетическими ресурсами. После осадочного слоя на дне начиналась громадная толща жидкости, в которой отростки двигались очень быстро. Вскоре один из отростков вынырнул на поверхность, и мозг щупальца пришел к выводу, что положение куда хуже, чем казалось. За океаном начиналось опасное пространство, пустыня, из которой можно было извлечь лишь жалкие крохи энергии. Перед тем как передать информацию в главный мозг, мозг щупальца направил к поверхности множество новых отростков. Один из них пересек незнакомую среду и собрал достаточную информацию для анализа:
…Новая Среда пронизана различными излучениями. Некоторые известны — они существуют и в Богатой Среде. Другие незнакомы, они чрезвычайно интенсивны, их происхождение непонятно. Однако почти все годятся для усвоения и получения определенной энергии.
…Плотность молекул быстро уменьшается по мере удаления от Богатой Среды, а излучений становится больше.
…Один источник тепла и излучений резко отличается от остальных. Он занимает ограниченный участок пространства прямо перед отростком и медленно смещается в сторону.
Мозг щупальца, открывшего атмосферу, космос и светило, передал главному мозгу информацию и свои выводы.
Впервые в жизни Существо столкнулось с действительно трудной задачей. Оно ощутило беспокойство, отголосок того беспокойства, которое чувствовало щупальце, далекое от центрального тела.
Существо не торопилось. Оно понимало, речь идет о его существовании. Оно росло, и другие щупальца тоже поднялись к Новой Среде. Придет время, когда иссякнет энергия плотных скальных пород, рудных пластов, кристаллических жил, а его тело разрастется, достигнет пустынной поверхности и столкнется с отсутствием пищи…
Существо решилось на исключительные меры — оно передало часть необходимой ему самому энергии передовым щупальцам, уже с трудом поддерживавшим свое существование.
Голосование закончилось.
Сидя возле полок с видеокассетами, Гарно смотрел на сына. Бернар снова увлекся «сумасшедшей коробкой». Шары с глухим щелканьем крутились внутри сосуда, а когда малыш нажимал черную кнопку, раздавалось пронзительное пищание.
Элизабет вошла в каюту и улыбнулась.
— Арнхейм опять вызывал тебя.
Он пожал плечами.
— Я свое дело сделал. Теперь вся надежда на Кустова.
— И все же сходи к нему…
— Ладно, схожу.
Гарно опустился на колени, легонько оттолкнул игрушку и взъерошил волосы сына.
— Я злюсь, — решительно заявил малыш и протестующе швырнул игрушку в угол.
— Вот и попробуй с ним сладить, — заключила Элизабет. — Он — дитя новой эпохи.
Гарно не спеша поднялся, рассеянно оглядел свой комбинезон.
— Забыл спросить… Малыш не лазил вчера в гипнориум?
Она улыбнулась.
— А какое значение это имеет теперь? По мне, лучше бы он спал в тот момент…
— Какого-то особого момента не будет, — обронил Гарно. — Результат голосования однозначен, и люди Кустова уже взялись за двигатели.
Она не ответила, и Гарно принялся собирать записи, которые несколько дней назад принес из отдела психологии. Сегодня они могли понадобиться.
Элизабет по-прежнему неподвижно стояла посреди комнаты. У ее ног сидел малыш с удивительно серьезным выражением на лице. Несколько секунд Гарно не мог найти нужных слов, потом нагнулся и поднял «сумасшедшую коробку».
— Она тебе разонравилась?
Гарно положил игрушку на ковер и быстро вышел.
Отдел психологии находился рядом с медблоком на «южном полюсе» корабля. К нему вели два коридора и галерея, которую прозвали «кладбищенской аллеей». Гарно не любил этого места и всегда спешил пройти мимо. Но сегодня он остановился и повернулся к левой стене, где на гладком металле чернел ряд клавиш. После секундного колебания он поднял руку и нажал одну. Когда за стеной стал разгораться призрачно-желтоватый холодный свет, его сердце забилось чаще. Глазам Гарно открылось «корабельное кладбище».
На самом деле место называлось просто «большой зоогипнориум». Громадное помещение соперничало размерами лишь с оранжереей, где росли деревья. Сводчатый потолок усиливал сходство с громадным белым склепом. Но там не было трупов, только застывшие тела спящих животных. Взгляд Гарно перебегал от лошади к корове, от собак к семейству кошек, которые словно мурлыкали, пристроившись в самом углу рядом с контрольным монитором.
По стеклянной бандерилье, торчащей в загривке грузного черного быка, поступала поддерживающая жизнь сыворотка.
В отдельной клетке спали закоченевшие змеи.
Звери спали с самого старта ковчега. Они не ведали страха, не чувствовали бега времени и не занимали слишком много необходимого человеку пространства.
Стада для будущих прерий, собаки для натаскивания на неведомую дичь, кошки-путешественницы, которым, быть может, придется переплывать бурные реки, лошади, которые наверняка снова превратятся в тягловую силу…
Каждый вид спал в своем собственном прозрачном загоне — то был самый большой гипнориум из созданных для колонистов звездных миров.
Свет медленно затухал и исчез, стоило человеку отойти от стены. Потрясенный Гарно сознавал, что совершает психологическую ошибку, отождествляя животных с людьми… Но на этот раз не стал анализировать свои эмоции.
Гарно подошел к своему кабинету. «Действительно, — подумал он, — все только начинается. Они проголосовали. И выбрали риск, конец путешествия, каким бы тот ни был. Почти все. Почти все. А с теми, кто испугался, возиться придется мне…»
Дверь скользнула в сторону. Он хотел было войти в крохотное помещение, как вдруг металлические панели затряслись, словно в лихорадке. Он потерял равновесие, попытался схватиться за раму двери, не сумел и растянулся на полу.
Далекий рев отозвался в голове мучительной болью…
Энергия поступала по тысячекилометровым щупальцам, чтобы новые отростки могли подняться в космос, передавая главному мозгу самые разнообразные сведения, которые все усиливали тревогу Существа.
Ему оставалось жить определенный отрезок времени, равный уже прожитому, если исходить из размеров породившего его мира. Для Существа, привыкшего мыслить в категориях вечности, такой вывод звучал смертным приговором. Открытие новых источников энергии, плотной материи становилось вопросам жизни и смерти.
Отростки из микроскопического размера клеток разбежались по всей поверхности планеты, устлали ковром дно пустых океанов, глубокие долины и островерхие хребты гор, где произрастали чахлые мхи.
Передовые щупальца поднимались в космос, выбрасывая отростки в разные стороны во все более и более бедной среде, пока не достигли пустоты.
Пришло время покинуть пределы атмосферы. Когда-то Существо предугадало наличие поверхности своего мира, а теперь догадывалось, что где-то в пространстве есть богатые энергией плотные тела, источники излучений, которые улавливали его отростки, но до них еще было невообразимо далеко.
В глазах посветлело, и тут же вернулась боль. Гарно лежал в своем кабинете. Он приподнялся и почувствовал тошноту.
— Спокойнее… — послышался голос доктора Мартинеса. — В вас пока никто не нуждается.
Вокруг царила тишина, словно ничего не произошло. Все на корабле казалось тихим и обычным. Но лицо Мартинеса застыло в напряжении — таким Гарно видел доктора впервые.
— Что-то взорвалось?
— Генератор, — ответил Мартинес. — Это еще не катастрофа, но многим досталось побольше вашего. Медблок переполнен.
Гарно осторожно ощупал бинты на голове, встал, держась за стенку.
— Я ведь сказал, что у вас пока нет пациентов, — нахмурился Мартинес. — Они понабивали себе шишек и обратились в другое ведомство. Думаю, что эта встряска излечит их от психологических сдвигов.
— Вы предупредили мою жену?
Мартинес кивнул.
— С ней все в порядке. А вам лучше бы вернуться к себе…
— Меня ждет Арнхейм.
В рубке управления, кроме Арнхейма, были Вебер и Сиретти — их головы закрывали экран. Сиретти что-то вполголоса объяснял, отчаянно жестикулируя.
Гарно заметил Шнейдера не сразу. Представитель правительств Европы молча сидел у второго экрана. Гарно подошел ближе и увидел оранжевый шар в желтоватой дымке атмосферы. Корабль шел в двух миллионах километров от восьмой, внешней планеты системы Винчи.
— Даже выглядит довольно неприятно, — хмыкнул Шнейдер, когда Гарно оказался рядом, — а еще хуже угодить на нее.
В этом голосе всегда сквозили злость и презрение, и Гарно не мог отделаться от неприязни к представителю, хотя прекрасно знал о его порядочности.
— И все же однажды придется заняться ею, — снова заговорил Шнейдер. — Как и прочими планетами этой системы. Развивающейся колонии наверняка понадобится метан, да и лишние минеральные ресурсы не помешают. Но разберутся с этим наши потомки. Если, конечно, нам повезет, и мы доберемся до места живыми.
— Что вы хотите сказать? Колония проголосовала и сделала выбор. Мы остановим двигатели, и полет на этом закончится.
В проницательных глазах политика мелькнул огонек иронии:
— Вы так уверены? Или… вы не боитесь?
Гарно пожал плечами. Он покосился на Арнхейма, надеясь, что тот окликнет его и избавит от неприятного разговора. Но Сиретти продолжал свои разъяснения, и капитан не обернулся.
— Да, я боюсь, как и все, — выдавил он. — Но я тоже голосовал за остановку двигателей.
— А я голосовал против, — тихо проговорил Шнейдер. — Это — мой политический долг, если хотите. Экспедиция потребовала невообразимых затрат, не говоря о потерянном времени и чьих-то амбициях…
— Я знаю все это, — перебил Гарно. — Но что бы вы выбрали как человек?
— Я слишком боюсь смерти, чтобы бросаться ей навстречу. Возможно, со временем я нашел бы вкус в бесконечном ожидании и кончил бы тем, что полюбил само ожидание, а не цель. Пока события подтверждают, что я прав…
— Не знаю, шутите вы или нет. Но мне не хотелось бы подвергать вас тестам.
В этот момент Арнхейм выпрямился, повернул к нему голову и едва заметно кивнул. Гарно почувствовал смутное беспокойство.
— Нам не везет, Поль. Кустов делает все, что в его силах, но не исключает, что в ближайшие часы взорвется и второй генератор… А значит возникнут трудности с регенерацией воздуха. Надо разместить спасательные бригады в разных точках корабля и рассредоточить население колонии для экономии воздуха и энергии. Вы можете заняться этим, Поль?
— Что вы мне разрешаете делать?
— Уложите лишних в гипнориум, если понадобится. Можете, в конце концов, использовать наших полицейских. На корабле должен быть порядок.
Гарно ощутил противную тяжесть в желудке.
— Что говорит Кустов?
— Я не спрашиваю его ни о чем. Он с самого начала работает как проклятый, а двигательный отсек сейчас больше напоминает ад в миниатюре.
Сиретти и Вебер перешли к навигационному компьютеру, на панели которого бешено вспыхивали и гасли огоньки.
— У нас есть шансы, если взорвется второй генератор? — спросил Гарно.
Хотя заранее знал ответ. Взгляд Арнхейма подтвердил худшие из его предположений.
Он закрыл за собой дверь рубки и побрел домой.
Элизабет сидела на кровати и плакала. Гарно остановился, не зная что сказать. Потом легко коснулся ее волос.
— Перестань. Малыш может испугаться…
Она покачала головой и показала на дверь гипнориума.
— Ты права, — сказал он. — Я сам хотел попросить тебя об этом…
Он поднял с пола игрушку, и шары тут же закружились в танце.
— А ты? Может, и ты…
— Я достаточно взрослая, чтобы быть рядом с тобой. Ну, а поплакать… думаю, мы выберемся. А как по-твоему? Ты ведь тоже так думаешь, Поль?
Существо росло и развивалось, а потому познало страх. Этот страх заставлял его удлинять и разветвлять сеть щупалец в космосе. Отростки рвались к голубому солнцу, а до него было далеко. Плотные пучки щупалец поднялись с родной планеты. Богатой Среды, и устремились к соседним. Другие щупальца, хотя их было мало, ринулись к звездам.
Одно из щупалец обнаружило источник энергии, который передвигался в пустом пространстве на относительно близком расстоянии. Мозг щупальца проанализировал ситуацию, сделал выводы и предупредил главный мозг.
Обнаруженный источник был не слишком богат энергией, но из-за близости становился желанной и необходимой добычей. Существо выделило добавочную порцию энергии щупальцу, чтобы ускорить его рост в направлении подвижного источника.
И стало ждать.
— Когда меня поставили в известность об аварии, — в темноте голос Гарно звучал глухо, — я испугался за самого себя. Я испугался, что впервые придется стать самим собой. Я отчаянно испугался всплеска психических расстройств, поскольку все эти мужчины и женщины бросились бы за утешением ко мне… А успокаивать людей, одержимых тем же страхом, что и ты сам, было бы невыносимо…
— Ты вовсе не трус, — сказала Элизабет. — В таком страхе нет ничего позорного. Столь опасные ситуации возникают редко, и никто не вправе требовать от людей быть суперменами…
— Женщины никогда к этому не стремились, — хохотнул Гарно.
Они замолчали, каждым своим нервом ощущая тревожную тьму корабельной ночи, пытаясь уловить басовитый гул фотонных двигателей и перестук инструментов в руках техников, готовых вскрыть и обезвредить «бомбу».
Когда Гарно встал, Элизабет шагнула следом — она поняла, куда сейчас направится муж. Приоткрыв дверь гипнориума, они с порога смотрели на спящего сына.
Анабиозная камера походила на кокон из хрома и стекла, увитый разноцветными трубками.
— Я знаю, он видит сны.
Гарно отступил на шаг.
— Не думаю, что смог бы заснуть…
— Хочешь пойти туда?
Он понял, что она хотела спросить.
— Ты не в состоянии просто сидеть и ждать, — усмехнулась Элизабет, закрывая дверь гипнориума. — Твое мученичество психолога не состоялось, и ты подыскиваешь себе другую роль. Я ведь права. Что ж ты молчишь? Жалеешь, что твое искусство не понадобилось? Ты ведь не можешь об этом не думать.
Он устало улыбнулся.
— Я потерял смысл… и боюсь стать бесполезным, как Шнейдер. Сколько веков пройдет, пока люди разберутся, какие именно таланты нужны для покорения звезд…
По бесчисленным галереям он направился в кормовую часть корабля, где упрямые фотонные двигатели отбрасывали назад безумный поток света.
Гарно назвал свое имя перед небольшим контрольным экраном и, когда дверь распахнулась, вошел в круглый тамбур, где на стенах висели защитные скафандры.
— Приветствую тебя, в ад сошедший, — послышался голос Кустова. — Натягивай эту штуковину и давай к нам. Пришел спасать наши души?
— Вам этого не требуется, — покачал головой Гарно, снимая со стены белый скафандр. — Просто хочу немного побыть в первых рядах.
Вторая дверь скользнула вбок. Два красных огонька сменились белыми, и он очутился посреди сверкающего металла и огня, где люди казались лишними. Хромом блестели машины, огонь полыхал в сердце двигателя. От генератора и батарей змеями тянулись кабели. Гарно каждой клеткой тела воспринимал чудовищный напор энергии, рождавший свирепый поток света.
Гарно приветственно махнул Кустову, углядев его массивную фигуру; за маской шлема едва угадывалась напряженная улыбка. Кустов подхватил его под руку и увлек влево, к мостику. Они поднялись на несколько ступенек и оказались перед трехметровым квадратным экраном тусклого серо-свинцового стекла.
— Смотри, — сказал Кустов.
Он нажал клавишу в нижнем правом углу, и Гарно зажмурился от нестерпимого золотистого пламени, ударившего в глаза. Черно-фиолетовое пространство по обе стороны светового луча казалось совсем непроглядным. Растянувшийся на миллиарды километров след терялся среди множества звезд и изумрудных газовых туманностей. Он постепенно таял и исчезал в такой невообразимой дали, что мозг отказывался воспринимать ее в мерках обычного пространства и времени.
— Вдаль, к звездам… — обронил Кустов. — Это про нас.
В его голосе звучали ирония и печаль, и Гарно вдруг окончательно осознал весь трагизм их положения. Оно было куда серьезней, чем считали Арнхейм и навигаторы. Гарно испытующе посмотрел на инженера.
— У вас может не получиться?
— Дело случая. Компьютер папаши Арнхейма взвесил и выдал нам наши шансы. Но, боюсь, у нас ничего не выйдет… — Кустов бросил взгляд на массивный хронометр — он получил его в подарок от любимой женщины двадцать лет назад. — Часа через два, если только нас не осенит какая-нибудь гениальная идея, взорвется второй генератор.
— Арнхейм упоминал только об одном генераторе. Он даже попросил меня составить план эвакуации, чтобы…
— Боюсь, я неверно его информировал, — спокойно заметил Кустов. — Видишь ли, мне кажется, колонистам вовсе не обязательно знать о скорой гибели. А мнение Арнхейма тебе известно…
— А мое мнение ты знаешь?
— Весьма смутно, — глаза Кустова вдруг налились усталостью. — Но я не стану рисковать, даже если ошибся.
— То есть?..
Наступила тишина. Кустов погасил экран и отвернулся.
— Сожалею, Гарно, но тебе придется остаться с нами…
Инженер шагнул вниз по лестнице. Гарно бросился вслед и схватил его за плечо.
— Кустов, ты что, спятил? Ты не должен был ничего мне говорить…
— У тебя есть глаза и отличная интуиция. Десять минут здесь, несколько фраз, и ты узнал бы все.
— А Арнхейм? А остальные?
— Они сюда не попадут, как бы им этого ни хотелось. А впрочем, какая разница… — Кустов кивнул на циферблат. — У нас слишком мало времени.
Гарно потерянно молчал. В его голове проносились сотни бессвязных фраз. Он злился на Кустова и одновременно восхищался им.
Сын? Элизабет? Не задержи его Кустов здесь, он не смог бы солгать ей.
Щупальце пронзало пустоту, где не было ничего, кроме потоков излучения и силовых полей. Оно приближалось к цели. По сигналу мозга оно выпустило отростки и изменило свою энергопередающую структуру.
Щупальце измерило скорость источника излучений и сообщило головному мозгу невероятный вывод. Источник энергии был самым подвижным и быстрым в этой зоне пространства.
«Быстрее!» — Существо охватил лихорадочный страх. Оно впервые столкнулось с удивлением и растерянностью — эти ощущения передались ему от отдаленного щупальца — и выделило новую порцию энергии.
Щупальце пересекло путь источнику и установило контакт. Затем передало информацию и стало ждать новой команды. Она пришла почти тут же: анализ, интеграция…
«Ассимиляция!» — последовала команда главного мозга.
— Осталось полтора часа, — сообщил Кустов.
Четыре человека копошились под кожухом системы управления. Остальные трое пытались остановить реакцию, начавшуюся несколько часов назад.
— Черт знает что. Даже Землю предупредить нельзя. Я разобрался в причинах аварии… Дефект конструкции. Кумулятивный эффект. Такая авария может произойти еще раз десять, прежде чем…
Кустов умолк. Один из техников бежал к ним, размахивая руками.
В этот миг Гарно увидел, как гаснут контрольные лампы. «Неужели взрыв?»
— мелькнула мысль. Он сжался в комок. Ноги стали ватными, и на несколько секунд он как бы застыл на грани сна и смерти. Потом очнулся. Он по-прежнему ощущал вибрацию двигателей… Но их мощность резко упала.
Кустов бросился к панели управления, окинул ее взглядом, хлопнул по плечу техника и бегом вернулся обратно.
— Черт подери! Энергия куда-то уходит!
Гарно нахмурил брови.
— Значит, им удалось? Двигатели…
Его сердце забилось часто-часто. Поток радостных мыслей и чувств смел остатки страха. Кустов встряхнул его, словно хотел оторвать от пола.
— Да нет же! Энергия уходит и все! Проклятые двигатели отключаются, но мы здесь ни при чем.
Он за руку потащил Гарно к индикаторам — на них бешено скакали цифры, а стрелки неуклонно ползли к зеленой зоне.
— Глядите — уровень энергии падает! Никогда бы не поверил. Сумасшедшая история…
— Почему? — Гарно тряхнул головой. — Вы что, сидели сложа руки? Реакция могла, в конце концов, прерваться сама собой.
— Да нет! Впечатление такое, что само пространство выпило энергию. Одним глотком. Пойми, одним глотком!
Не веря себе, они вдруг повернулись к индикаторам, техники молча столпились вокруг, их лица были мокрыми от пота.
Гарно недоуменно наморщил лоб.
— Прислушайтесь! Что-то произошло…
Им понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить — вечное гудение двигателей стихло.
Щупальце с его сложнейшей структурой едва не распалось, поглощая громадное количество чистой энергии, но мгновенно перестроилось, ассимилировало всю энергию и передало ее в центр, оставив себе лишь небольшую порцию.
К Подвижному Источнику устремились и другие щупальца. Существо почувствовало радость от мысли, что можно расти бесконечно, добраться до других миров — неисчислимых источников пищи. Пустыня без материи и энергии была лишь трудным переходам на пути к новым кормушкам.
Щупальце приступило к исследованиям и обнаружило, что Подвижный Источник состоит из чистых металлов и их сочетании. Во время передвижения в Богатой Среде оно никогда не встречало подобных залежей. Масса Подвижного Источника была весьма небольшой, и его усвоение почти ничего не прибавило бы к уже добытой энергии.
Тогда оно выпустило тончайший отросток.
Отросток двинулся по трубопроводам, прошел через систему регенерации воздуха, попал в гидропонные ванны и обследовал растения.
Потом проник в трубку, по которой текла жидкость сложного молекулярного состава, и, двигаясь по трубке, вошел в тело ребенка, спавшего в гипнориуме.
Существо впервые столкнулось со структурой, подобной его собственной. До сих пор оно считало себя единственным живым организмом в мире.
Его отросток приступил к изучению живого создания, иными словами, другого существа.
Первый контакт с мозгом этого незнакомого создания принес новое ощущение — смесь восхищения, страха и любопытства.
— Абсолютно непонятно, — пробормотал Кустов. — Фотонные батареи разряжены, словно там вообще не было энергии. Можно начинать торможение и включать планетарные двигатели…
— И вы никак не можете объяснить это? — недоверчиво протянул Арнхейм.
Он не отрывал взгляда от серебристой капли в космосе — одинокого спутника планеты Винчи-7. Сама планета, холодный газовый шар, еще не появилась.
— Некто Ванберг когда-то писал о полях поглощения энергии, — пожал плечами Кустов. — Тогда это никого не заинтересовало…
— Приборы не зарегистрировали никаких полей — только остановку двигателей.
— У меня нет подходящих объяснений. К нашему случаю применима лишь теория Ванберга… Батареи разряжены, нам, наверное, не удастся их восстановить. Мне все это непонятно.
— Правда, мы остались в живых… — Арнхейм покачал головой. Потом его тонкие губы тронула улыбка, и он глянул на Гарно. — Теперь пришел ваш черед.
И увидев, как нахмурился психолог, добавил:
— Я говорю о верующих нашей колонии. Что взбредет им в голову, а?
— Что бы ни взбрело — я их пойму, — тихо произнес Гарно, гладя в глаза капитану. — Я в таком же недоумении, как и вы с Кустовым… Мы действительно слишком многого не знаем.
В свою крохотную каюту он вернулся с какими-то неясными страхами в душе. Элизабет смотрела на экран: Арнхейм говорил о том, что опасность миновала, и путешествие подходит к концу.
Она повернулась к мужу. Гарно, угадав готовый сорваться с ее губ вопрос, усмехнулся.
— Чудо далеких небес, — сказал он. — Кажется, так назывался другой фильм.
Потом присел рядом с ней, положил руки на плечи.
— Чем не сказка для внуков будущих цирцеян?..
— Кустов справился?
— Нет, совсем нет. Никто не знает, что случилось. Я тоже пытаюсь отыскать ответ, хотя это и не моя епархия.
Он хотел рассказать ей, что произошло, и удивился тому, что хотя ничего не пропустил, никакой гипотезы предложить не мог. Правда, о поведении Кустова умолчал.
— Вот ты и дождался главной роли, — насмешливо улыбнулась Элизабет.
— Говоришь словами Арнхейма.
— Быть может, кто-то действительно поверит в чудо, когда узнает об этом.
— Арнхейм не собирается ничего рассказывать.
— Ха-ха! Мы живем, ты, кажется, забыл об этом, в жестянке, населенной болтливыми букашками.
— А если на радостях все забудут о своем любопытстве?
— Ну, только не об этом. Вот я — образцовая жена и то ищу несуразности в вашей сказочной истории. В конце концов, несколько часов назад двигатели решительно не хотели выключаться… И вы ничего не могли с ними сделать. Почему вас волнует, что они все же остановились?
— Потому что нет никакого рационального объяснения.
— Не будем спорить, мы ведь спасены, — мягко сказала Элизабет.
Гарно улыбнулся и шагнул было к гипнориуму.
— Хочешь разбудить малыша?
— Попозже… Пусть у него будет несколько лишних минут жизни. Они ему пригодятся в новом мире.
Спящему ребенку кто-то задавал вопрос. Что? Или кто? В этом вопросе было множество новых понятий, которые спящий мозг воспринимал с трудом.
Наконец мозг ребенка сформулировал не очень уверенный ответ: Дитя… Бернар… Затем возникли элементарные ощущения, воспоминания об эмоциях: Голод… Сон… Боль… Игра…
Это последнее понятие было для Существа неразрешимой загадкой. Кроме того, большая часть информации требовала дальнейшего анализа. Но Существо осознавало всю важность своего открытия. Оно вступило в контакт с клеточным организмом, подобным себе, но куда меньших размеров. Мыслительная деятельность, напротив, была развитой и многообразной. Пока щупальце осторожно изучало мозг ребенка, отростки вели исследование корабля. Вскоре Существо получило подтверждение своих догадок — Подвижный Источник продолжал двигаться в пустом пространстве, направляясь к одной из Богатых Сред, существование которых оно предугадало. Поскольку щупальце пока оставалось внутри Источника, оно могло сэкономить некоторое количество энергии и задать вопросы Новому Существу.
Вопрос повторился: Что? Но на этот раз Существо сопроводило его образами: Черное — твердое — металл — голод — минерал — ночь — день — голод… Промежутки времени между вопросами Существа и ответами Нового Существа казались нескончаемыми. Мыслительные процессы последнего затрагивали разные уровни, и связи между ними улавливались с трудом. Один из глубинных уровней был особенно богат образами, ощущениями, понятиями. С другого уровня поступали яркие эмоции — воспоминания, в которых Существо должно было разобраться.
«Что?» — повторило оно.
Существо никак не могло составить ясного образа своего собеседника. Оно подозревало, что многое ему пока исследовать не удалось. Возникали тончайшие оттенки ощущений, которые Существо было не в состоянии осмыслить. К тому же Новое Существо росло слишком медленно, и это было непривычно. Оно жило в Подвижном Источнике, чьи стены отделяли его от пустынной среды, означавшей для него конец жизни. Существо никак не могло понять этой последней мысли. В конце концов, оно нашло соответствие со своим собственным понятием — конец энергии… Если Новое Существо покинет Подвижный Источник, оно не сможет ни расти, ни мыслить. Его функции усвоения энергии и анализа прекратятся. То же самое произойдет с Существом, если оно не найдет новых питательных миров, богатых металлами и плотными породами. Но уже становилось ясным, что Существо может жить почти бесконечно. А потому мысль конец жизни — рост была отнесена к разряду абстрактных понятий, которыми Существо занималось иногда по прошествии нескольких столетий после их возникновения. Оно искало новые слои породы и металлов, чтобы усвоить их и вырасти до невероятных размеров, заполнив все пустое пространство между мирами-кормильцами…
Неторопливый диалог с Новым Существом возобновился. Но теперь все препятствия исчезли. Оно было неким комплексом веществ, которые ассимилировались сталь же легко, как и обычные породы. Его можно устранить и усвоить, когда в этом появится необходимость…
— Девять миллионов километров, — буркнул Вебер, выпрямляясь. — Мы, можно сказать, на месте…
— До посадки — считанные часы, — вступил в разговор Арнхейм. — Именно поэтому я вас и собрал.
Рубка управления была переполнена, и Гарно подумал, что экипаж и ученых следовало бы собрать в главном зале. Но он догадывался, что вид мерцающего шара Цирцеи, заполнившего почти весь обзорный купол, Арнхейм приберег для встречи с колонистами. Он не прислушивался к словам капитана, а разглядывал мириады звезд, усеявших черное нечто. И невольно искал — он не знал, что именно. Чуть-чуть другую черноту, отблеск неведомого, выпившего энергию. Нечто, спасшее корабль от гибели.
Наконец Арнхейм объявил о начале операции высадки и замолк. Мир логики и расчета снова вступил в свои права. Ради этого они потратили двадцать лет жизни. Ситуация проигрывалась столь часто, что Гарно воспринимал ее как старый знакомый фильм. «Вдаль, к звездам…»
— …Мы сделали открытие, которое может вас заинтересовать.
Гарно вздрогнул и сообразил, что Кустов протягивает ему смятый листок бумаги. Гарно бросил взгляд на записи — колонки чисел и время.
— Ну и что?
— Сейчас разъясню. Полчаса назад меня вызвал техник, обнаруживший, что одна из вспомогательных цепей обесточена…
— В фотонных батареях?
— Нет. В системе управления планетарными двигателями. Но не в том дело. Главное — причина аварии. — Кустов нервно выхватил листок. — Я проверил данные наблюдений, провел небольшое расследование… И наткнулся на кое-что любопытное. Цепь была перерезана в районе обшивки, там ее покрывал какой-то студень.
Гарно кивнул.
— Вы взяли образец?
— Я вызвал лабораторию и просил срочно прислать Кицци со всем необходимым… А когда вернулся к месту разрыва, там уже ничего не было.
— Цепь снова замкнулась?
— Нет… Но следы студня исчезли. Мы отремонтировали ее и все.
— Вы подали рапорт капитану?
— Нет. Жду, что будет дальше.
Они медленно направились к выходу, оставляя позади оживленно спорившую толпу с Арнхеймом в середине.
— Слишком много тайн, — задумчиво сказал Гарно. — У вас есть какие-то соображения?
— И не одно. Но я боюсь своих фантазий. В моих жилах течет славянская кровь…
Элизабет вошла в каюту с охапкой цветов — в них Гарно с трудом узнал маргаритки.
— Боже мой, — воскликнул он. — Неужели тебе подарили Цирцею, что ты можешь позволить себе такое?
Она рассмеялась и принялась лепить вазу из пластика. Ее быстрые пальцы носились по прозрачному веществу, и под ними возникала простая и красивая вещь. Она окунула вазу в фиксатор.
— Вовсе нет. Просто встретилась с Люсиль, женой ботаника Пренже.
Он кивнул, продолжая думать о таинственном студне.
— А теперь, — заявила Элизабет, расставляя цветы в вазе, — малышу пора проснуться.
Гарно вдруг заметил, что дверь в гипнориум открыта и там горит яркий голубоватый свет.
Реанимация подходила к концу. Лицо ребенка порозовело, пунцовые губы улыбались.
Гарно склонился над сыном, коснулся гладкого лба и отвел в сторону прядь волос.
— Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо…
Но он не совсем верил в свои слова.
Тысячи тончайших отростков заполнили тело Нового Существа, и мозг щупальца составил полную схему жизненных функций организма. Он разобрался в его психических возможностях и сообщил в главный мозг, что дальнейшее пребывание внутри Нового Существа не имеет смысла. Новое Существо вело автономный образ жизни, а Подвижный Источник был сам по себе. По сути говоря, использовать можно было только последний. А затем без особых затрат энергии направиться к новому миру-кормушке и продолжить свой рост.
Существо задумалось. Эта медленная жизнь казалась совсем застывшей, а непонятные психические процессы давали только крохи полезной информации. Оно предпочло сосредоточить усилия на ближайшей Богатой Среде, к которой направлялся Подвижный Источник, на предстоящих столетиях усвоения новой энергии и развитии щупалец, которые в великом множестве отправятся в пространство…
У Существа был серьезный недостаток — отсутствие любознательности.
И этот недостаток не позволил ему сделать верные выводы.
Щупальце не смогло определить неизвестное ему состояние — сон. Гигантский организм не подозревал, что Новое Существо переходило к периоду активной жизни.
«Возвращение!» — главный мозг приказал щупальцу покинуть тело гостеприимного хозяина.
Щупальце повиновалось.
И сделало все слишком быстро.
Оно покинуло организм, и хотя было неощутимо тонким, его поспешное бегство вызвало появление ряда нервных сигналов.
Гипнотическое состояние прошло, анестезирующие вещества прекратили свое действие, и готовый открыть глаза ребенок испытал мгновенную и острую боль. Он вскрикнул, поскольку был всего-навсего ребенком, и протянул руку к склонившемуся над ним отцу. И поскольку был ребенком, со злобой и ненавистью подумал о своем обидчике. Эмоциональный импульс был исключительно мощным.
Впервые мозг щупальца воспринял столь сильный психический удар. И хотя само щупальце распалось, импульс в мгновение ока пронесся через пространство и достиг Существа, с невероятной силой ударив по его нервным центрам. Запоздалую защиту смело, словно взрывом, поразившим все жизненные органы.
Существо умерло, не успев даже удивиться.
Щупальца в пространстве и на поверхности внешней планеты системы Винчи начали распадаться.
Ребенок проснулся окончательно. Какое-то мгновение Гарно оставался неподвижным, держа руку сына — его обеспокоил неожиданный вопль.
— Что-то случилось?
Взволнованная Элизабет подбежала к ним. Гарно пожал плечами и выпустил ладонь сынишки.
— Дурной сон, — проговорил он. — Всего-навсего дурной сон.
И в это мгновение глухо загудели ядерные тормозные двигатели — корабль начал разворачиваться на орбиту посадки. Элизабет обняла сына и нарочито строгим голосом сказала:
— Вставай, цирцеянин! Хватит отлеживать бока! Пора становиться мужчиной!
Гарно улыбнулся — он думал о другом.
Гамма-южная (2060)
Начало Звездной Экспансии сопровождалось крупными политическими изменениями на Земле. Установление на непродолжительный срок неороялистского режима во Франции — наглядный пример тенденции к внезапному регрессу (от которого, впрочем, никогда не была избавлена человеческая история), придающей историческому процессу нерегулярный характер, мешающий научному анализу и благоприятствующий появлению легенд. База Гамма-южная, разрушение которой послужило сигналом к восстанию, поднявшему на вершину власти Жана Бомона де Сере, была центром внепланетной акклиматизации. Сооруженная в Средиземном море, она предназначалась для тренировок первых кандидатов, для заселения планет с повышенной силой тяжести. По-видимому, она была разрушена только потому, что являлась символом европейского могущества в эту эпоху. Президент Малер также погиб на базе в ходе операции. Нельзя не отметить, что средства, примененные для уничтожения базы, оказались важнее, чем сам факт ее разрушения. Их использование было первым случаем активного вмешательства в политику биофизиков и генетиков, которые позднее стали играть решающую роль в звездных сражениях…
Начало Звездной Экспансии сопровождалось крупными политическими изменениями на Земле. Установление на непродолжительный срок неороялистского режима во Франции — наглядный пример тенденции к внезапному регрессу (от которого, впрочем, никогда не была избавлена человеческая история), придающей историческому процессу нерегулярный характер, мешающий научному анализу и благоприятствующий появлению легенд. База Гамма-южная, разрушение которой послужило сигналом к восстанию, поднявшему на вершину власти Жана Бомона де Сере, была центром внепланетной акклиматизации. Сооруженная в Средиземном море, она предназначалась для тренировок первых кандидатов, для заселения планет с повышенной силой тяжести. По-видимому, она была разрушена только потому, что являлась символом европейского могущества в эту эпоху. Президент Малер также погиб на базе в ходе операции. Нельзя не отметить, что средства, примененные для уничтожения базы, оказались важнее, чем сам факт ее разрушения. Их использование было первым случаем активного вмешательства в политику биофизиков и генетиков, которые позднее стали играть решающую роль в звездных сражениях…
Гамма-южная исчезла. Первые самолеты, пролетевшие над местом ее расположения, засекли лишь скопление обломков, выброшенных волнами на берег. Автоматические баржи «Европейских рыбных промыслов» прекратили работу через три часа после взрыва и попытались уйти в открытое море, но вооруженные катера нового режима догнали их через несколько километров и заставили вернуться в порт.
Испано-португальский флот развернул свои корабли в Лионском заливе в боевой порядок и готов был вмешаться в любой момент. Но последний очаг сопротивления уже пал в Марселе, и на следующий день Жан Бомон де Серв провел свою первую пресс-конференцию. Он беседовал с журналистами в специально оборудованном помещении правительственной резиденции, к которому с помощью двенадцати телеканалов были подключены тщательно отобранные представители прессы.
— В политическом успехе, как и вообще в любом успехе, всегда содержится определенная доля удачи, — сказал Жан Бомон де Серв. — Когда у тебя четко определенные намерения и полная уверенность в конечной цели, достаточно подстеречь этот миг удачи, который рано или поздно мелькнет перед тобой. Тогда остается только действовать.
— В какой степени удача повлияла на успех вашей революции? — спросил журналист, изображение которого виднелось на верхнем правом экране (в действительности он в это время находился в телестудии, расположенной в подвале).
Худощавое лицо похожего на мрачную-птицу Бомона сморщилось в удовлетворенной улыбке, но его черные глаза внимательно изучали задавшего вопрос. В помещение через широкие окна вливались лучи майского солнца и городской шум.
— Я могу оценить долю удачи примерно в шестьдесят процентов, — сказал новый правитель Франции. — Если революция победила, то только потому, что с самого начала мы совершили акт правосудия, казнив Малера и большую часть его клики, когда все они находились на церемонии торжественного открытия базы Гамма-южная. Сам факт разрушения этой базы также оказал сильнейшее воздействие на оппозицию. Представьте себе, господа, что база была окружена цепью оборонительных сооружений, слывшей непреодолимой…
Широкое окно позади Бомона внезапно потемнело, и на темном его фоне появилась карта части Средиземного моря, расположенной между материком и Корсикой. По карте скользнула красная стрелка, застывшая на месте расположения погибшей базы.
— Ни один человек, ни один аппарат не смогли бы приблизиться к Гамме-южной ближе чем на сорок километров, — продолжал Бомон. — И море, и воздух были насыщены сонарами и радарами. Автоматически вступающие в действие защитные приспособления размещались от поверхности до самого нижнего горизонта базы, находившегося на глубине восьмисот метров. Два десятка сторожевиков непрерывно кружили вокруг базы, а вся система в целом была связана со спутником «Альзас». И тем не менее (он поднял палец) нам это удалось. Успех показал наше могущество и полностью деморализовал противника. Однако, прежде чем дать пояснения, я хотел бы попросить вас об одном одолжении… — Глаза хищной птицы скользнули по экранам. — Я хотел бы, чтоб каждый из вас рассматривал как прямую обязанность выполнение моего требования — доказать французскому народу обоснованность революции. Я хотел бы, чтоб вы поняли, что я не просто восстановил древнюю монархию и сформировал новое правительство, соответствующее сегодняшним условиям, с целью избежать гибельного будущего, характерным примером которого явился американский хаос тридцать лет тому назад. Разумеется… — он поднял руку жестом человека, смиряющегося перед судьбой, — все это нужно терпеливо разъяснять и распространять в каждом городе по всей стране и даже за ее пределами. Европейцы не должны проявлять к нам враждебность. Они уже сегодня должны начинать привыкать к новому, подлинному лицу нашей страны, лицу, которое существовало раньше, но которое наше правительство, отклонившееся от цивилизованных норм, в течение многих лет скрывало за ложными истинами и искажало жестким полицейским режимом. Новая эпоха должна получить соответствующий ей контекст, мотивы наших поступков должны внимательно изучаться вместо того, чтобы обзывать нас древними авантюристами.
Журналисты отнюдь не собирались закончить свои дни в далеких меркурианских тюрьмах, основанных там (обычная ирония истории!) павшим правительством Малера, и для них слова Бомона были равнозначны приказу. Совершенно не обязательно увидеть заполнившую улицы лавину полицейских в черных мундирах, чтобы понять, что к власти пришло авторитарное правительство. Существующим в мире иносказаний и изощренного принуждения очень легко читать между строк нависшую над ними угрозу.
— Теперь, господа, — сказал Бомон, — я постараюсь удовлетворить ваше любопытство.
Он улыбнулся, и на его угловатом строгом лице, казавшемся старым в сорок лет, улыбка была взывавшим к благодарности чудом, влияние которой на толпу Бомон прекрасно осознавал.
— Вы только что задали вопрос о доле удачи, выпавшей нам в ходе революции. Хорошо, поговорим немного об этих шестидесяти процентах. — Бомон замолчал. Он тщательно рассчитывал и лелеял свои эффекты, испытывая при этом огромное наслаждение и ощущая себя ребенком перед грудой находящихся в его власти игрушек. Каждая из этих игрушек олицетворяла одного из окружавших и подвластных его воле людей. Он спросил: — Вам приходилось слышать что-нибудь о венерианских черепахах?
Понять ничего не удавалось. Он не представлял себе, ни где он находился, ни кем он был. Когда он пытался отыскать в тумане сознания хоть какое-нибудь воспоминание, то улавливал лишь смутные ускользающие образы, краски которых словно растворялись под воздействием его болезненных усилий. Он ощущал страх. Страх и безграничное удивление, потому что видел окружающие его предметы так, как не видел никогда раньше. В этом он был уверен. Высоко над ним сверкало небо. Яркое, почти белое. И стены. Огромные, серые, с блестящими пятнами, которые по очереди становились ослепительными. Чувствовалась сильная вибрация — словно чудовищное непрерывное ворчание, заключавшее в себе слова и бессмысленные звуки, тысячи слов и звуков, бившихся о его сознание; различить их, отделить друг от друга он не мог. Он подумал: улица. Затем: дома. И его удивление возросло, когда он осознал, что находится в городе, на городской улице и его глаза видят верхние этажи зданий. Он подумал: город — дома — глаза. Эти понятия были четкими, составленными из ярких зрительных образов и слуховых ощущений. Гул вокруг — он мало-помалу понимал это — состоял из отдельных звуков, среди которых различались голоса, отрывистые или слитные шумы, эхо этих голосов и шумов между фасадами зданий. Здесь был и шум мотора, выделявшийся на фоне толчков, которые заставляли думать о движении. Его везли. Он находился в автомашине, пересекавшей под ярким небом город, огромные здания которого медленно уплывали назад. Так постепенно, обрывок за обрывком, восстанавливалось его сознание. Но он по-прежнему находился во власти беспредельного ужаса, без воспоминаний, без личности, с одной лишь уверенностью в том, что он существует. И еще в том, что раньше он был чем-то другим. Еще дважды небо заняло все поле его зрения, затем его ослепил обнаженный шар солнца. Солнца, затопившего его сознание, заполнившего его мозг. Солнца золотого, белого, ужасающего. Он хотел вернуть темноту, но его глаза, по-видимому, не подчинялись ему, потому что пылающий кошмар оставался на том же месте, в центре поля зрения. Он настолько глубоко ввинчивался в сознание, что ужас его стал ослабевать. И в это мгновение словно скрытая пружина распрямилась в его сознании, выбрасывая оттуда первые образы-воспоминания… И имя. Его имя: Чиагги…
Звезды покачнулись, затем заструились в вихре, пока не появилось пламя. Его голубые жадные языки распространялись по коридору с такой скоростью, словно он был обшит деревом. Чиагги застыл со сведенными паникой, словно судорогой, мышцами. Сердце у него в груди, казалось, стало огромным. Нелепые образы проносились перед его мысленным взором. Наконец, главное требование. Персонал спасательных постов должен немедленно закрыть герметичные перегородки. Затем — включить сирены общей тревоги. После этого необходимо направиться к ближайшей причальной камере и выполнять приказы лица, ответственного за эвакуацию.
Стены вибрировали. Где-то трещали, словно кости, балки; в это страшное мгновение Чиагги осознал, насколько хрупкой и уязвимой была огромная станция, вращавшаяся в черной бездне. Достаточно пустякового происшествия, столкновения или взрыва, и воздух вырвется из ее оболочки, двигатели замрут… Двигатели… Он должен бежать к своему посту. Он хорошо знал, какие блоки должен отделить от станции в случае тревоги. Он помнил, каким образом станция может восстановить равновесие благодаря серии точно рассчитанных взрывов.
Он бежал… Казалось, пламя проникало в легкие вместе с удушливым запахом разлившегося горючего. Он отчаянно пытался удержаться на ногах, но внезапно его охватила дурнота. Он споткнулся и упал, ударившись головой об окантовку иллюминатора. Голову заполнила боль. Он оперся руками о прозрачную линзу и встал на колени. В пространстве за иллюминатором сверкал зеленоватым светом диск Земли, удивительно близкой и родной. Когда он оказался на ногах, стены опять задрожали и Вселенная снаружи превратилась в поток искр.
Второй раз он упал в конце коридора, но снова вскочил, ухватившись за поручни лестницы, рванулся дальше… и застыл, наткнувшись на дуло светомета. Толчок швырнул его назад, к стене, но он не отвел взгляд от высокого силуэта человека, державшего оружие.
— Лейтенант Хансен! — воскликнул он. — Что происходит?
Офицер крепко держался левой рукой за поручень.
— Мне очень жаль, Чиагги, — сказал он. — Но ваши таланты нужны слишком многим. Я предпочел бы, чтоб вы присоединились к нам добровольно. Думаю, что я способен убедить вас. Но нужно спешить, Чиагги. Нам пришлось поторопить события.
Толчки и колебания прекратились. Хансен шагнул вперед, лицо его по-прежнему оставалось серьезным. Чиагги заметил, что его правая скула разбита в кровь и комбинезон на груди разорван. Внезапно пронзительный вой заполнил коридор, отдавшись эхом в верхних горизонтах станции.
— Поднимайтесь! Быстро! — скомандовал Хансен. — К третьей шлюзовой камере!
И, поскольку Чиагги колебался, он навел на него свое оружие и повторил:
— Быстрее!
Они поднялись по лестнице на верхний ярус. Остановившись в нескольких метрах от двери, через которую можно было проникнуть в шлюзовую камеру, Чиагги заметил приближавшуюся группу — четверо людей несли раненого товарища.
— Эй, вы, что это за…
— Вперед! — Голос Хансена тихо прозвучал у самого уха. В это же мгновение он почувствовал, как твердый ствол уперся ему в спину между лопатками. Он стоял лицом к приближавшимся людям, и те не могли ничего увидеть.
— Лейтенант Чиагги! Лейтенант Хансен! — сказал один из них. — Сектор «Зенит» изолирован. Нужно отделить двигатели.
Чиагги молча кивнул. Люди удалились по направлению к сектору «Восток», где находился медпункт. Чиагги заметил, что за раненым на полу остаются капельки крови. Он обернулся и наткнулся на взгляд Хансена.
— В камеру! Быстро!
Хансен закрыл за ними дверь. Все транспортные ракеты были на месте — шесть сверкающих торпед, уложенных в ряд на раму катапульты.
— Наденьте это! — Хансен бросил ему шлем. Сам он взял другой шлем и ухитрился соединить его с воротником комбинезона, не опуская оружия. Прежде чем окончательно закрыть его, он подошел к Чиагги и сурово сказал: — Сейчас мы покинем станцию. Мы, славные французские офицеры, исчезнем со своего поста. Когда мы будем в ракете, одно лишнее слово по рации… — Он кивнул на светомет. — Давайте! В первую!
— Чего вы хотите от меня? — не двигаясь с места, спросил Чиагги. — Что вы намерены делать?
— Подчиняться приказу… Единственному приказу, который я уважаю, Чиагги. И который вы тоже будете уважать, когда познакомитесь с тем, кто его отдал. Давайте! В ракету!
— Внимание, шлюзовые камеры! Внимание, шлюзовые камеры! — загремел динамик общей связи. — Ускорить эвакуацию «Зенита»!
Чиагги первым скользнул в ракету, за ним влез Хансен, и он тут же услышал в наушниках его слегка искаженный голос: «Готов отшвартоваться!» Пальцы Чиагги, вспомнив привычные движения, нажали на кнопку запуска двигателя. Глухой взрыв, ощущение кувыркания, затем — все более и более быстрого вращения. Впереди появились звезды… Земля… Станция. Огромный металлический шар с тысячами светящихся иллюминаторов. Сектор «Зенит» пылал в лучах солнца, и Чиагги лишь через несколько секунд разглядел множество обломков, плававших в пространстве, словно металлические пчелы, вылетевшие из разбитого улья. Вдали, на расстоянии нескольких километров, другие ракеты вычерчивали белые полосы между темными цилиндрами сброшенных двигателей.
— Говорит 107! Говорит 107! Контроль блокирования!
Мы удаляемся!
Он понял, что это голос Хансена. Станция быстро уменьшалась. Внезапно он понял, что делает Хансен, и протянул руку к тумблеру радиосвязи, но тут же почувствовал упершееся ему в бок дуло. Сквозь прозрачный шлем он видел решительный взгляд Хансена, его плотно сжатые губы. В наушниках слышалось его прерывистое дыхание.
— 107! 107! Дайте ваши координаты! — Это был голос Беллони, находившегося в центре контроля. Чиагги казалось, что этот голос резонирует внутри его черепа, таким он был близким и громким. Его пальцы судорожно стиснули консоль пульта управления. Перед взором прошла пелена тумана. Голова горела. Словно во сне, он увидел, как Хансен оторвал радиопередатчик от пульта и разбил его одним ударом. Внезапно все его тело стиснули стальные клещи. Все вокруг замелькало множеством накладывающихся друг на друга изображений, окрашенных в неправдоподобные цвета. Быстро удаляющаяся станция. Надвигающийся зеленовато-белый с голубой оторочкой полумесяц Земли. Солнце.
Ритм пощелкивания приборов на пульте наведения резко изменился.
— Чиагги! Лейтенант Чиагги! — Голос Хансена доносился издалека, словно из глубины темного колодца.
Мысли Чиагги медленно растворялись в сплошном мраке, где его ждало ощущение теплого глухого пространства, где можно было наконец отдохнуть… Ему показалось, что он еще слышит голос Хансена: «Слишком быстро! Тормози, черт возьми!»
И последняя мысль: никакой надежды вернуться на Землю…
Ночь. Пробуждение. Довольно долго он сохранял полную неподвижность. Казалось, что слышится пощелкивание приборов на пульте управления, смутный рокот двигателя. Затем он почувствовал, что правая сторона его головы погружена в холодную воду. Он хотел выпрямиться, но не смог даже пошевелиться. По нервам пробежала боль, вспышкой взорвавшаяся в мозгу. Он ощутил под собой свежесть твердой почвы и понял, что они достигли Земли. Они достигли Земли! В путанице мельтешащих мыслей возникло имя. Хансен. Где Хансен?
Земля… Он ощущал вкус земли во рту. Его пальцы касались небольших камешков где-то далеко, там, где кончались его руки, казавшиеся невероятно длинными. Он чувствовал все запахи земли — запах грязи, опавших листьев, речной тины. Прилетевший откуда-то запах хлева. По-видимому, они упали в осень.
— Боже мой! — звук собственного голоса напугал его. Голос был хриплым, чужим. Но, по крайней мере, он мог говорить. Он не мог двигаться, но мог позвать на помощь. Он глубоко вздохнул. Холодный воздух, наполнивший легкие, показался ему удивительно вкусным. Он напряг все тело, чтобы закричать, но что-то твердое и холодное легло ему на лицо, расплющив губы. Снова нахлынула боль, и подавленный вопль смял его легкие. На фоне серого неба появился темный силуэт. Вспыхнул лучик света, потанцевал на искореженном обломке металла и погас.
— Спокойно, лейтенант, — произнес голос Хансена. — Прошу извинить меня, но будет лучше, если нас не обнаружат. Это было бы катастрофой для всего мира!
Хансен опустился на траву рядом с Чиагги и положил ему на плечо руку.
— Я попытаюсь немного передвинуть вас, а то все кончится тем, что вы простудитесь в этой воде… — Он подхватил его и осторожно приподнял. Чиагги пришлось стиснуть зубы, чтобы не застонать. Не удержавшись, он выругался и прикусил губу. Хансен опустил его на землю.
— Сейчас я сделаю вам укол. Скоро они должны появиться здесь. Пожалуй, наша посадка была не слишком удачной, но мы находимся не дальше десяти километров от намеченной точки. Хотите сигарету?
Вместо ответа Чиагги еще плотнее стиснул зубы. Непонятно, о какой намеченной точке говорил Хансен? Он проклинал Хансена и непонятную роль, которую тот заставлял его играть. Затем он подумал о станции. Были ли жертвы на ней? Во время катастрофы в секторе «Зенит» кто-то мог погибнуть. Хансен и его друзья явно не из тех, кого могут остановить подобные соображения.
И насколько серьезно ранен он сам? Хотелось спросить об этом Хансена, но, когда он попытался сделать это, сквозь онемевшие губы раздалось только невнятное бормотание. Хансен уже отошел в сторону. Было слышно, как он гремел чем-то среди обломков ракеты. Потом Хансен вернулся и проворчал:
— Неизвестно, куда пропал шприц! Попробуйте вот это!
Хансен включил, фонарь и протянул ему таблетку.
— Если вы ничего не примете, боль вернется. Вы должны знать, что дела у вас неважные. По меньшей мере, пять переломов. Но надежды терять не стоит: наши врачи — асы своего дела.
Чиагги поколебался, затем открыл рот, раскусил таблетку и удивился ее приятному вкусу, пробудившему в нем смутные воспоминания детства. Откинувшись назад, он расслабился и внезапно почувствовал сильную усталость. Затем закрыл глаза. Перед тем как забыться, он уловил шум, похожий на шум двигателя…
Солнце ушло из его поля зрения, из его мозга. Он снова был в настоящем. Хотя смысл этого понятия он улавливал с трудом. Небо продолжало уходить назад между фасадами.
Очевидно, к месту их посадки прибыла транспортная ракета и их с Хансеном нашли. Но кто? Те, кто устроил диверсию на станции и организовал его похищение? Или же на место падения ракеты прибыл военный вертолет? И что произошло затем?
Теперь ему было ясно: его везли по городу. Он видел и чувствовал это, но по-прежнему почти ничего не слышал. Он не мог пошевелиться, словно все еще находился под воздействием наркотика. Да, его куда-то везли, это было очевидно. Может быть, в госпиталь… Значит, он находился в санитарной машине, которая приехала за ним и Хансеном? Но ведь санитарная машина закрыта и передвигается гораздо быстрее. Он же находился сейчас под открытым небом. И перемещался между домами-скалами медленно, словно во сне.
Снова через поле зрения прошло солнце, вернулось назад, остановилось и захлестнуло все мысли, пробудив во второй раз прилив воспоминаний.
Сон. С самого начала он знал, что это был сон. Множество образов, которые долго хранились в глубинах его подсознания, где-то на самой грани между памятью и мраком. Образы детства… Речка, пересекавшая чистый луг, казалось, несла столько же солнечных дисков, сколько было камешков на ее дне. Круглых камешков, зеленых и розовых; солнечных дисков, которые дробились струйками воды, гасли в тени кустов, теснившихся на берегах и укрывавших в своих корнях стайки бойких форелей.
Образ маленькой рыжеволосой девчонки, которую он знал когда-то, но почти забыл. Теперь она была рядом, живая, настоящая. Он сидел под яблоней, росшей посреди луга, и сосал огромный леденец. Девчонка уселась возле него и сказала:
— У тебя на лице солнечные зайчики…
Это рассмешило его, и он дотронулся до своей правой щеки, словно хотел схватить этого удивительного зайчика. Множество их было и на траве под яблоней, и девочка сказала:
— Это тени яблок. — Потом она вскочила и пересела ближе.
— Я сосчитаю их, — решила она и протянула руку. Легкий пальчик украдкой коснулся его щеки. Еще одно прикосновение, уже более уверенное.
— Один, два, три, — считала она. Ее пальчик бегал по щеке, словно муравей.
— Перестань, — сказал он, — ты меня щекочешь. — Но даже не пошевелился, чтобы отвести ее руку, потому что блики солнца на лице были такие теплые, а ручей сверкал так ослепительно.
— Я счетчик солнечных зайчиков, — заявила девочка. — Когда ты узнаешь, сколько их у тебя на лице, ты станешь богатым.
Он засмеялся.
— Это сказка для маленьких детей. Если я пошевелюсь, зайчики убегут прочь.
Он хотел встать, но вокруг него все мгновенно изменилось. Солнечный свет исчез, все почернело. Он осознал, что лежит на чем-то твердом посреди темной комнаты. Над ним находился ослепительный диск, вокруг диска виднелись наклонившиеся к нему лица. Пять лиц, каждое из которых было закрыто снизу белой повязкой. Пять лиц с напряженно-внимательным взглядом. Одного, крайнего справа, он узнал — это был Хансен. Совсем близко от его лица проплыла рука, державшая блестящий инструмент.
— Черт возьми! — произнес голос Хансена. — Он просыпается.
— Это невозможно! Доза была около…
— Он видит нас! Кастэн, удвойте дозу, быстрее!
Лица над ним заколебались; внезапно появилась боль, невыносимая, невероятная, охватившая его голову. Он попытался крикнуть, но, похоже, у него не было рта. Он чувствовал навалившуюся на него тяжесть и боль, его охватило возмущение, которое он хотел выразить криком, но слышал только слабое позвякивание невидимых инструментов.
— А они? Как они себя чувствуют?
— Хорошо. Ими сейчас занимается Вармон.
В его тело где-то вонзилась игла, и он сразу же вернулся на луг, к ручью, к ласковым прикосновениям солнечных лучей и пальчиков рыжей девочки, к трескотне насекомых. Все это, вместе с сухой травой и блестящими камешками на дне ручья, и было летом.
— Подожди, не уходи, — сказала девочка. — Я уже сосчитала до сорока шести. Я еще не кончила.
— Считай быстрее, — сказал он. — А потом мы пойдем купаться.
— Хорошо. И я поймаю тебе руками форель. Вот увидишь. Стоит только погладить ее по животу…
— Я слышал, что так можно поймать форель. — Он посмотрел вверх, на листву, и увидел яблоки, еще маленькие и зеленые. — Но я никогда не видел, чтобы кому-нибудь удалось сделать это.
— А я это умею, — сказала девочка. — Пятьдесят семь, пятьдесят восемь… пятьдесят девять.
— Много еще осталось?
— Шестьдесят один, шестьдесят два… Все! Да, еще один на ухе. У тебя большие уши.
— Я знаю, — сказал он.
Она встала и взяла его за руку.
— Пойдем теперь купаться.
И они пошли к ручью.
— Венерианские черепахи, — сказал Жан Бомон де Серв, — близки к своим земным аналогам, в особенности к большой галапагосской черепахе, но имеют гораздо более развитой мозг. Они живут группами от восьми до двенадцати особей на огромных глубинах, но могут в течение многих часов жить и на воздухе. Я думаю, что вы знакомы с их повадками; о них много писали после их открытия восемь лет назад. Черепахи обитают главным образом в Большом южном море, у побережья, где был построен Дорис… Нам пришлось затратить много усилий и времени, чтобы обнаружить одну стаю, и еще более — чтобы поймать ее целиком и доставить на Землю в обход официальных контролирующих органов.
— Доставить венерианских черепах на Землю? — воскликнул журналист, лицо которого виднелось на нижнем левом экране. — Но как удалось сохранить им жизнь?
Бомон снисходительно улыбнулся, одновременно прислушиваясь к легким звукам шагов в соседней комнате. Похоже, что те, кого он ждал, уже пришли. Но момент выхода на сцену для них еще не наступил.
— Единственное существенное различие между Южным морем Венеры и Средиземным морем Земли заключается в их разной солености, — сказал он. — Оказалось, что венерианские черепахи очень любят соль, а поэтому жизнь в Средиземном море для них можно сравнить с затянувшимся пребыванием гурмана в ресторане.
На экранах появились вежливые улыбки, но Бомон, трезво оценивавший свои способности к юмору, продолжал:
— В этом ресторане черепахи выбрали подвал… Это значит, что глубину в 800 метров, на которой находится нижний уровень станции Гамма-южная, для них можно оценить как в высшей степени приятную обстановку.
На мгновение наступила тишина. Бомон спокойно сидел перед двенадцатью уставившимися на него журналистами.
— Это ваши черепахи разрушили Гамму-южную? — спросил наконец журналист с правого верхнего экрана.
Бомон кивнул. Его исключительно тонкий слух позволял уловить тихие голоса в соседней комнате.
— Венерианские черепахи и еще кое-что, — сказал он. Бомон положил руки на стол и наклонился вперед. — Хотя мозг черепах и сильно развит, все же они не способны усвоить, как следует передвигаться в контролируемом периметре, где нужно разместить взрывчатку и многие другие детали… Нет, стая черепах — я имею в виду нормальных черепах — не смогла бы… пошатнуть историю.
На этот раз заинтригованные журналисты промолчали. Их пригласили для того, чтобы сообщить важные сведения о победе Бомона, но то, что им говорили сейчас, превосходило их понимание.
— Если вы не возражаете, я не буду продолжать разговор о шестидесяти процентах удачи, обеспечивших успех. Оставим эти подсчеты большим калькуляторам. Я не думаю, что вас устроит перечисление массы разнообразных, часто противоречивых элементов, входящих в эти шестьдесят процентов. Вернемся к самой операции. — Бомон выпрямился, постучал пальцами по только что вышедшей в свет пропагандистской брошюре и сказал: — Сегодня народ узнает имя полковника Поля Чиагги. Ну а вы, информированные и бдительные представители прессы, что вы можете сказать о нем?
Через несколько мгновений на одном из экранов журналист взмахнул записной книжкой.
— Поль Чиагги! Он погиб вместе с другим офицером-космонавтом, которого звали Хансен, несколько дней назад во время аварии на станции «Жорес». Их ракету так и не удалось обнаружить… — Журналист замолчал, опасаясь, что и так сказал слишком много. Бомон кивнул.
— При аварии на станции «Жорес» не погиб ни один человек, — медленно сказал он. — Мы приняли необходимые меры предосторожности. В действительности в этот день Поль Чиагги перешел на нашу сторону. Он был нужен нам. Он работал инженером комплекса стабилизации станции в космическом пространстве, своего рода космическим пиротехником. И обладал исключительно ценными для нас знаниями.
Он по-прежнему перемещался между домами, огромными и далекими, под ослепительным небом. На повороте солнце ушло в сторону, и его причиняющие боль лучи покинули мозг. Но он по-прежнему ощущал солнечное тепло. Это был ясный теплый день в городе, название которого было ему неизвестно, день, похожий на тот, который он пережил во сне, когда над ним склонялись люди со своими скальпелями и иглами. Они оперировали его, но, как он теперь подозревал, отнюдь не для того, чтобы спасти. И если Хансен доставил его на Землю, то действовал с какой-то вполне определенной целью, которая была неясна ему.
«И теперь… Что будет теперь?» — думал он.
Парализованный, с телом, в котором бодрствовал только один мозг, он продолжал бороться, пытаясь отыскать следы того, что произошло в последние часы, стараясь вернуть воспоминания, в которых скрывалось что-то ужасное.
Он долго ждал, прислушиваясь к вибрации двигателя. Пульс города… Затем солнце вновь вернулось на полосу неба между двумя металлически-серыми стенами зданий. Еще раз оно хлынуло ему в глаза, уничтожив ощущение настоящего, буквально отшвырнув его назад во времени к нежному сну с ручейком…
Он опустил ноги в ручей. Камешки в воде были словно ледяные шарики.
— Иди туда, дальше, — сказала рыжая девочка. — Давай поплывем!
Вода была холодной, но приятной. Отблески солнца танцевали на уровне глаз, а когда он нырнул, то увидел их над собой, и ему показалось, что в глубине ручья очень светло. Вблизи от него в воде развевались волосы девочки, словно рыжие водоросли. Он плыл все дальше и дальше между двух берегов, становившихся все более темными и неотчетливыми. Теперь ему было почти жарко. На дне ручья, опускавшемся все глубже и глубже, сверкали камешки — зеленые, красные, желтые. Ручей превратился в речку, реку, море, где плавали неясно различимые рыбы, а на дне виднелись водоросли и синевато-зеленые раковины. Зеленые течения поднимались из сумрачных глубин. Вода была повсюду. Ручей превратился в огромный мир, приятно обещавший веселые игры, укромные уголки для пряток. Девочка по-прежнему была рядом с ним — он чувствовал это, не видя ее, и только прядка ее волос время от времени касалась его лица.
А потом все вокруг снова внезапно стало угрожающим. Вода исчезла, и он увидел над собой лица с выражением напряженного внимания.
— Чиагги… Вас зовут Поль Чиагги…
Он хотел ответить, выразив криком свое смятение и страх, но в нем ничто даже не шевельнулось. Он не ощущал свое тело. Только в голове пульсировала слабая боль, а в поле зрения все предметы иногда расплывались.
— Вы знаете ракетную технику. Вам известны все способы запуска ракет. Вы точно знаете, сколько тонн тяги нужно приложить в конкретную секунду в конкретной точке, чтобы получить нужный вам результат. Вы знаете все это. И теперь вы знаете все о Станции. Вы знаете ее…
В первый момент ему кажется, что это не так. Затем в мозгу появляются два слова: Гамма-южная. И едва они появляются, как перед его внутренним взором возникают сложнейшие чертежи. Да, он знает всю станцию, все ее уровни, все детали, вплоть до самого несущественного люка.
— Вы ее знаете, — снова повторяет голос. — Мы отпечатали станцию Гамма-южная в вашей памяти. Теперь вы знаете ее так же хорошо, как и свою космическую Станцию. И вы помните, что вам нужно сделать. Вы это знаете.
Еще раз он пытается ответить и, может быть, отвечает, потому что чувствует, как что-то шевелится в нем, и тогда человек кивает с удовлетворенной улыбкой. Затем, обернувшись, что-то говорит окружающим. На передний план выдвигается другое лицо. Это лицо Хансена. Оно склоняется над ним, и на этом лице проявляется смесь любопытства и удивления. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но не произносит ни слова.
— Теперь, — продолжает человек, — вы отправитесь в путь. Вы поведете группу. До конца… До конца… ДО КОНЦА…
Слова пропадают, затухая в зеленых и черных глубинах. Но это уже не имеет никакого значения, потому что он движется все дальше и дальше. Он мчится, мощно загребая всеми своими плавниками…
— Восемь черепах, к панцирям которых было прикреплено восемь микрозарядов взрывчатки, покинули базу, расположенную здесь. — Палец Бомона остановился у точки, находящейся на черной линии корсиканского побережья. — Восемь черепах плюс еще одна — вожак стада; на этом этапе операции вожака уже нельзя было рассматривать как обычное животное…
Наступила продолжительная пауза. В соседней комнате кто-то откашлялся, и Бомон бросил взгляд на часы. Момент для приглашения двух его посетителей приблизился, но еще не наступил.
— Поль Чиагги! — наконец воскликнул один из журналистов. — Вы использовали его, чтобы…
Жан Бомон де Серв с улыбкой поднял руку.
— Вы, разумеется, уверены, что все поняли… Перед нами стояла следующая задача: с одной стороны, нужна черепаха, способная выдержать большое давление, и с другой стороны — человек, обладающий знаниями, необходимыми для того, чтобы взорвать такое гигантское сооружение, как Гамма-южная. Решение было очевидным…
Нельзя было сказать с уверенностью, действительно ли все журналисты разом побледнели. Во всяком случае, молчание продолжалось еще несколько секунд, после чего самый храбрый из них медленно произнес:
— Вы… пересадили мозг Чиагги черепахе-вожаку, так? Вы создали что-то вроде гибрида, способного руководить всей операцией?
Бомон улыбнулся, не ответив. Было очевидно, что он наслаждался возникшей ситуацией.
— Но линия обороны… — сказал другой журналист. — Каким образом черепахи смогли ее преодолеть?
— Как рыбы, — ответил Бомон, пожав плечами. — Как стая больших рыб. В конце концов, обитатели моря не подвергались проверке — ведь никто не мог предположить, что они могут заниматься политикой! Не так ли, господа? А предположить, что в Средиземном море могут оказаться черепахи с Венеры…
Бомон встал и обошел вокруг стола, провожаемый взорами автоматических телевизионных камер. Подойдя к двери в соседнюю комнату, он постучал в нее. Это было сделано исключительно для большего эффекта, потому что подать знак можно было и сидя за столом. Но Бомон рассчитал каждый свой жест для нескольких мгновений триумфа…
Боже мой! Поток воспоминаний снова прервался с исчезновением солнца. Но теперь, по правде говоря, он уже в нем и не нуждался. Ему все было ясно, и единственное, чего он желал, — это продолжения своего подводного сна. Того сна, который был вовсе не сном и закончился взрывом… Умереть — вот все, чего он в действительности желал. Боже мой!
Машина остановилась. Он все еще видел небо — бледное небо Земли… может быть, небо Марселя. Он улавливал пульсацию городской жизни, шаги тех, кто оставался людьми, имели руки, рот…
«Боже мой! — снова подумал он, и его мысль была подобна немому болезненному крику. — Они осмелились сделать это! Они осмелились!»
Теперь он опять перемещался. Он скользил вниз с грудой сверкающих тел. Рыбы. Машина отъехала, и на какое-то мгновение он увидел ее — обычный самосвал. На сером борту надпись: «Рыбные промыслы». Первое слово — «Европейские» — было торопливо зачеркнуто; этой же белой краской сверху было добавлено: «Французские».
Все это было составной частью кошмара. Но он достиг дна моря, и теперь нужно было только проснуться…
— Я хочу умереть! Я хочу умереть! — кричал он из плена своего нечеловеческого тела…
Прошла вечность. Но время теперь не имело для него никакой цены. Свет над ним оставался неподвижным, словно солнце застыло в небе.
Потом он услышал звуки приближающихся шагов. В поле его зрения появилось лицо. Удивленное лицо маленькой девочки. Через секунду удивление сменилось отвращением. Девочка что-то закричала, и он прочел каждое слово по ее губам, каждое ужасное слово:
— Мама, иди посмотри, какая странная черепаха! У нее есть плавники!
Затем лицо исчезло, и остался только уголок неба, неизменного, застывшего.
— Господи! — снова беззвучно закричал он. — Ну сделай хоть что-нибудь, чтобы я умер, чтобы я умер!
И что-то темное, словно морская бездна, затопило его мозг, погасив остатки сознания.
Двое вошедших в комнату остались стоять по обе стороны стола, тогда как Бомон снова уселся в свое кресло. Вошедшие были одеты в черную форму личной охраны Бомона, но сохранили, учитывая обстоятельства, эмблемы прежней власти. У одного из них, кроме «Пегаса» космической инженерной службы, даже была видна красная стрела — знак принадлежности к группе космических пиротехников.
— Сожалею, господа, — сказал Бомон, переводя взгляд с одного экрана на другой, — но вы слишком поторопились с выводами. Решение, которое показалось вам единственно возможным, вполне доступно при современном состоянии биофизики, но у нас не было необходимости заходить так далеко и превращать обыкновенную черепаху в суперчерепаху, обладающую познаниями, необходимыми для разрушения Гаммы-южной. Гипноза и прямой записи оказалось вполне достаточно. Кроме этого, нейроны черепахи получили дозу дезоксирибонуклеиновой кислоты… Согласитесь, что это все же не так жестоко. — Он протянул руку к стоявшему справа от него офицеру, сохранявшему на лице серьезное и несколько отсутствующее выражение. — Позвольте, однако, представить вам полковника Поля Чиагги, который, как я дал вам понять, завтра будет известен всей стране. — Он указал на второго офицера. — Полковник Хансен, которому было поручено… скажем, похитить полковника Чиагги в то время, когда он еще был лейтенантом на борту станции «Жорес». — Бомон улыбнулся. — С тех пор полковник Чиагги прекрасно разобрался в мотивах наших поступков и согласился с обоснованностью этой революции, в которой он сыграл одну из главных ролей. Он позволил нам перенести в мозг черепахи копию своих знаний и своей памяти. Это не причинило ему никаких неприятных в физическом или психическом смысле ощущений. Операция была довольно продолжительной, и часть мозга черепахи, которая поплыла с Корсики по направлению к Гамме-южной во главе стаи себе подобных, была точной копией мозга космического пиротехника Поля Чиагги.
Бомон откинулся в кресле и улыбнулся полковнику.
— У вас есть вопросы, господа? — обратился он затем к журналистам.
— Черепаха-вожак тоже несла на себе заряд взрывчатки?
Бомон покачал головой.
— В этом не было необходимости. Кроме того, она должна была разместить восемь «заминированных» черепах по намеченным точкам таким образом, чтобы полностью разрушить базу.
— Интересно было бы выловить черепаху-вожака после операции, — продолжал журналист. — Что вы думаете поэтому поводу, полковник?
Чиагги, нахмурившись, кивнул. Он думал о другом. Он пытался вспомнить.
— Весьма мало вероятно, чтобы вожак стаи уцелел после серии взрывов, — сказал полковник Хансен. — Не нужно забывать действие ударной волны на большой глубине.
— И тем не менее, — снова сказал журналист, — ведь даже у черепах есть инстинкт самосохранения, верно? А эта, несомненно, получила еще и… скажем, копию инстинкта самосохранения полковника Чиагги вместе с его знаниями. Разве не могло случиться, что в последний момент, выполнив поручение, она попыталась скрыться и спастись от катастрофы?
— На это у нее оставалось всего несколько секунд, — ответил полковник Хансен. Он старался уловить одобрение во взгляде своего начальника. — В любом случае это не имеет значения. Черепаха остается животным даже в том случае, если ее разум превосходит разум большинства земных и венерианских животных.
— Господа, — вмешался в разговор Бомон, — теперь у вас в распоряжении имеются основные сведения об операции «Гамма-южная». Все технические детали будут по вашей просьбе предоставлены вам позднее. Я хотел бы, чтобы вы познакомили страну с героическим образом полковника Чиагги, первого человека в мире, который, в определенном смысле, одолжил свой мозг для того, чтобы победила справедливость.
Он встал, закрывая таким образом пресс-конференцию.
— Пожалуйста… Ваше Величество! — Титул еще вызывал некоторое замешательство, но Бомон подумал с сардонической усмешкой, что несколько месяцев его применения многое изменят к лучшему.
— Да? — Он посмотрел на экраны — это снова был тот же любопытный журналист. Надо будет заняться этим юным умником. Самое разумное, конечно, назначить его на какой-нибудь высокий и хорошо оплачиваемый пост.
— Не думаете ли вы, что знания и память полковника Чиагги могли как бы вытеснить из мозга черепахи все остальное, так что та стала на какое-то время другим Полем Чиагги? И в том случае, если бы это существо осталось в живых после взрыва, я думаю, было бы ужасно…
Бомон поднял руку с успокаивающей снисходительной усмешкой.
— Не будем заниматься измышлениями — и так множество выдумок о нашей революции будет распространяться в стране; нет необходимости сочинять их уже сейчас.
Журналист наклонил голову, соглашаясь. Но его взгляд не отрывался от полковника Чиагги, стоявшего справа от Бомона и, казалось, полностью погруженного в свои мысли. Затем экран потемнел, и Бомон повернулся к офицерам.
— Благодарю вас, господа, все прошло великолепно.
Но вы, кажется, еще полностью не отдохнули, полковник, — добавил он, глядя на Чиагги.
Тот покачал головой и попытался улыбнуться.
— Я согласился с вашей точкой зрения и признал необходимость этой операции, совершенной на мне, — медленно сказал он, — но…
Он замолчал, колеблясь и глядя на пустые экраны.
— Этот журналист… Он коснулся такой стороны проблемы, которая, как мне кажется…
Не ожидая конца фразы, Бомон прошел в соседний салон, и офицеры последовали за ним. В помещении их уже ждали два министра. На небольшом столике, украшенном друзой лунных кристаллов, были расставлены напитки.
— О какой проблеме вы говорите, полковник? — спросил Бомон небрежным тоном, улыбаясь только что назначенным министрам.
— Я не знаю, — сказал Чиагги, — но мне кажется, что после пробуждения мне чего-то не хватает. Я, конечно, помню свое прошлое, но у меня сохраняется странное впечатление, что какие-то воспоминания навсегда исчезли из моей памяти. Вы понимаете, что я хочу сказать? Бомон пожал плечами.
— Это всего лишь впечатление, полковник, только впечатление. Своего рода послеоперационный эффект без каких-либо последствий. Не стоит больше думать об этой черепахе.
Бомон взял рюмку с коньяком и поднял перед собой, глядя сквозь нее на свет.
— Даже если животное осталось в живых, как думает этот романтически настроенный журналист, оно в ближайшее же время будет обнаружено или поймано. И когда его поймают, оно погибнет через несколько часов, хотя это и полуземноводное существо. Так что вопрос, видимо, решен, решен окончательно.
Взяв рюмку в левую руку, он наклонился к Чиагги и дружески потрепал его по плечу.
— Выпейте немного, полковник. И не думайте о том, что эта большая черепаха с Венеры больше Чиагги, чем вы сам.
Чиагги взял рюмку и попытался улыбнуться. Он отпил глоток и повернулся к окну. Вдали сверкало море. Он снова поднял рюмку, и рыжеватый отблеск коньяка на какую-то секунду пробудил в нем странную тревогу, множество расплывчатых смутных образов. Он подумал: «Рыжие волосы…» — Но через мгновение все это показалось ему абсурдным, и он отвернулся от окна.
— За новую эпоху! — сказал Жан Бомон де Серв, поднимая рюмку.
Вотчина изменника (2063)
Они прошли по дорогам
И все сожгли по пути.
Они бросили вызов
И собрали армии.
Искромсанные птицы
Утонули в озерах.
Это стихотворение Клемана Хорманна, написанное 24 ноября 2060 года, может считаться единственным литературным свидетельством смутных времен, обрушившихся на Европейский континент Древней Земли в самом начале Экспансии. Клеман Хорманн, похоже, сыграл важную роль в борьбе, завершившейся падением новой Монархии. Тогда же началось освоение Афродиты, а Марс объявил о своей независимости.
Но никто и никогда не сообщил о том, что он сделал…
Они прошли по дорогам
И все сожгли по пути.
Они бросили вызов
И собрали армии.
Искромсанные птицы
Утонули в озерах.
Это стихотворение Клемана Хорманна, написанное 24 ноября 2060 года, может считаться единственным литературным свидетельством смутных времен, обрушившихся на Европейский континент Древней Земли в самом начале Экспансии. Клеман Хорманн, похоже, сыграл важную роль в борьбе, завершившейся падением новой Монархии. Тогда же началось освоение Афродиты, а Марс объявил о своей независимости.
Но никто и никогда не сообщил о том, что он сделал…
Утром поднялся ветер, и белые пушистые облака уплыли за холмы. А теперь, в полдень, ветер гонял золотые волны злаков позади черных изгородей, усыпанных белыми цветами. Деревья почти не давали тени. Свечи кипарисов вдоль дороги чередовались с кривыми красноватыми соснами.
Хорманн остановил лошадь на повороте вытоптанной дороги, уходившей в сосновую рощу. Жарко дышал ветер, пронзительно стрекотали сверчки и стрекозы. Между деревьями выглядывал уголок крыши поместья, крытой желтой сверкающей черепицей.
Хорманн поджал губы и вздохнул, разглядывая это яркое пятно. Горячий пыльный воздух с трудом втекал в легкие. Глаза резало от пыли. Лошадь исходила потом, и мухи, казалось, рождались прямо под темной шерстью, присыпанной песком. От жары запах животного казался невыносимо острым.
Еще мгновение Хорманн не двигался с места, пытаясь воскресить в памяти голоса и образы прошлого. Они с невероятной быстротой пронеслись в его голове, как призрачные метеориты, расталкивая мысли, неощутимые и опасные. Они грозили поколебать его уверенность в себе. Хотя о прошлом стоило уже забыть. Ему очень хотелось выбросить из памяти поместье Делишера и тепло прошедших лет. Все же он не был здесь счастлив. К тому же Жак умер, а порученная миссия была чрезвычайно важной.
Он цокнул языком и послал лошадь вперед. Сейчас он ощущал лишь неимоверную усталость. По гудящим вискам стекали горячие струйки пота. От жажды словно проросло колючками горло. Но в голове начали тесниться воспоминания. Некоторые из них были приятными — тридцать прошедших лет притупили остроту восприятия. И эти воспоминания помогли справиться с неожиданным отчаянием.
Лошадь встряхнулась и помотала головой, согнав с ноздрей тучу мух. Она трусила по дороге к заброшенному поместью. Из-под вздымаемых копытами облачков пыли на мгновение появлялись серебристо-зеленые лопухи и снова исчезали. Справа тянулась колючая изгородь с огоньками красных цветов. Чуть дальше виднелось зеркало воды. Этот мир удивлял Хорманна. И каждая деталь возвращала в прошлое, которое он, казалось, забыл навечно. Всадник натянул поводья и соскочил на землю. Ветер на мгновение стих, и стрекот насекомых стал пронзительным. Солнце висело в зените раскаленным добела шаром, обжигая затылок и плечи.
Он ногой сбил ветхую изгородь и по высохшей траве подошел к краю источника, ведя за собой лошадь. Они вместе припали к воде, где в изобилии плавали листья и мухи. Горячее дыхание животного обжигало лицо человека.
— Вы прямо как дома!
Хорманн инстинктивно откинулся назад, пытаясь схватить лучемет. Но удар ногой отбросил его в траву. Его затошнило, в глазах стало красно. Он медленно встал на колени и только тогда поднял голову.
Снова зашумел ветер и взлохматил серые и белые пряди волос на голове странного безоружного человека в голубой выцветшей рубашке и драных брюках, стоявшего, подбоченясь, в нескольких шагах от Хорманна.
— Можете встать и напиться.
Хорманн вскочил на ноги. Нападавший выглядел человеком средних лет. Будто обожженное лицо его было изборождено глубокими морщинами. Но темные глаза под густыми бровями смеялись.
Хорманн ощупал голову, не отрывая взгляда от незнакомца.
— Вы что, чокнутый? Что вы здесь делаете?
— Пришлось стукнуть вас, чтобы вы меня не поджарили, — невозмутимо ответил человек. — В наши времена ни за что ручаться нельзя. Я давно заметил, что любой, у кого под рукой лазер…
— Вы из поместья? — прервал его Хорманн.
— Вы, юноша, нетерпеливы, не так ли? Да… Скажем, я имею отношение к поместью…
Лицо Хорманна стало ледяным.
— Дурак. Вы никогда не имели отношения к поместью. Я вас не знаю. И был уверен, что вы солжете… — Он отступил на шаг и вскинул оружие. — А теперь, для ясности, извольте сообщить, что вы здесь делаете.
— Вы к тому же упрямы и хитры, — человек вдруг сел в траву и невозмутимо вздохнул. — Ужасно жарко… Стоит ли терять время на болтовню?
— Я жду, — прикрикнул Хорманн.
Лицо его посуровело. Ему было все равно, с кем он имел дело — с простым бродягой, скитавшимся по дорогам Прованса, или нет. Ничто не должно было помешать выполнению задания. Особенно сейчас.
— У меня мало времени! Рассказывайте!
Старик вздохнул, в его взгляде сквозила нескрываемая насмешка.
— Конечно, в поместье я человек чужой… И не стоит грозить костром, чтобы узнать это. Я никогда не жил здесь. Только…
— Что только?
Человек пожал плечами и улыбнулся.
— Ну скажем, я там поселился, — он вдруг возмутился. — Здесь никто не живет. И жаль, что столь чудесные апартаменты простаивали без жильца. У вас есть возражения?
Хорманну было ясно, что незнакомец издевается над ним. Идиотская ситуация. Они вели беседу, как парочка аристократов в парижском салоне. Ему вдруг захотелось рассмеяться.
— Я родом из этого поместья, — медленно процедил он. — И у меня действительно есть возражения. Мой отец…
— Делишер? — взгляд старика оживился. — Вы и есть Жак Делишер, участник Сопротивления?
Он вдруг спохватился, словно боясь, что скажет лишнее. Хотя Прованс и оставался последним оплотом мятежников, здесь все же появились и неороялисты. А люди прево ничего не прощают. Взгляд его стал осторожным и пугливым.
— Я не роялист, — усмехнулся Хорманн. — И не Жак Делишер. Мой отец был арендатором в поместье. Нам принадлежала ныне разрушенная ферма у моста…
— А! — Старик покачал головой. — Вы решили совершить своего родя паломничество.
Взгляд его снова стал насмешливым, а голос — язвительным. Но Хорманн почему-то не испытывал никакого раздражения.
— Да. Своего рода паломничество. А откуда вы знаете семейство Делишеров?
— В доме всегда остается что-то из вещей, бумаг. Даже если в нем не раз побывали стервятники… А имя Делишера известно далеко за пределами Прованса. Могу ли я встать без риска отправиться на тот свет?
Хорманн кивнул.
— В конце концов, — вновь заговорил человек, — и мне стоит напиться. Вы знаете, что погреба пусты? Пришлось привыкать к воде… В наши-то времена.
— Давно вы здесь устроились?
— С неделю… Не больше. Я не веду счета времени. — Наклонившись к источнику, он зачерпнул ладонями воду, напился и намочил длинные волосы. Потом встряхнулся. — У вас отличная лошадь… Трудно было пройти через города?
Хорманн хорошо знал окрестности, но не собирался входить в детали, а потому промолчал. Он не спеша сунул лазер в кобуру и взял за узду лошадь, жевавшую сухую траву.
— Мне хотелось бы пожить здесь вместе с вами. А как ваше имя? Я любопытен от природы.
— Сейрон, юноша. Альбер Сейрон… Но мое имя вам ничего не говорит.
Хорманн кивнул.
— Ну пошли.
И двинулся вперед, ведя лошадь под уздцы. Старик догнал его и пошел рядом. С его волос, прилипших к загорелому лбу, стекала вода.
— А как зовут вас? — спросил он.
— Хорманн… Клеман Хорманн.
Его интересовала реакция старика. Сделав десяток шагов, он обернулся. Его спутник застыл посреди дороги. Морщинистое лицо выражало радость и восхищение.
— Боже правый, — воскликнул он. — Вы действительно Клеман Хорманн, «Бард Сопротивления»?
Хорманн усмехнулся.
— Я всего-навсего сын арендатора Хорманна. Из поместья Делишера. И не думаю, что мои стихи кто-нибудь помнит…
Он снова пустился в путь, и старик догнал его.
— Вы не правы… Но где же вы скрывались эти три года? Многие думали, что вас схватили и расстреляли.
Хорманн махнул рукой в сторону севера.
— Я слишком быстро бегаю.
Дорога сделала последний поворот, втянулась в аллею кипарисов, и вдруг они оказались во дворе. Хорманн остановился и нахмурился, увидев печальное зрелище.
— Увы, — пробормотал рядом с ним Сейрон. — Роялисты возвращались сюда несколько раз. А кроме того, не стоит забывать и о крестьянах.
Одно крыло здания было сожжено. Сохранилось всего несколько балок чердака, где гнездились птицы. Часть фасада была разрушена взрывом или прямым попаданием снаряда. По обе стороны крыльца росла дикая трава, а одна из ваз у входа раскололась. Хорманн взошел по ступенькам, удивляясь звонкости своих шагов. Остановился, чтобы прочесть темную надпись над дверью. «Мадлен…» После имени должно было идти еще одно слово, но его замазали черной краской.
— Мадлен? Интересно, что они сделали с ней?
Сейрон посторонился, пропуская его.
— Они не всегда были излишне жестокими. Чаще всего просто отправляли мятежников в ссылку на Марс.
Не теряя невозмутимости, Хорманн прошел в прихожую. Здесь пахло плесенью, темная комната была совершенно пуста.
— Я не проветриваю, — произнес Сейрон, словно извиняясь. — Не стоит привлекать внимание…
Хорманн усмехнулся.
— И правильно делаете. Во всяком случае, общее впечатление вряд ли изменится…
Они прошли в гостиную. Сейрон распахнул ставни окон, выходящих в небольшой сад. Хорманн выглянул наружу. Аллеи заросли травой и колючими растениями. Статуя исчезла. Остался только цоколь, белый мраморный куб, совершенно неуместный среди лопухов.
Ставни можно было и не открывать, ибо от них остались лишь петли и пара выцветших досок.
«Как все близко и чуждо здесь, — подумал Хорманн. — Возвращение в прошлое никогда не приносит радости».
Он обернулся. Гостиная не была пустой. В ней по-прежнему царил громадный буфет. Стекла исчезли, но дуб хранил прежнюю патину, а когда он подошел ближе, то ощутил запах воска и черствого хлеба. Он открыл дверцу — место серебра и безделушек занимала паутина.
— Здесь стоял хрусталь с Венеры, — пробормотал он. — Стоил он целое состояние… Пьяная солдатня прево хорошо поживилась.
— Я их тоже не люблю, но думаю, что не стоит исключать и других. Войны и революции всегда дают возможность набить карманы и свести счеты… Многие стали оборотнями…
— Черт с ними со всеми, — выдохнул Хорманн. — В конце концов…
Сейрон перешел в желтую комнату и крикнул оттуда:
— Вы знаете… ваше паломничество вряд ли будет продолжительным. Со временем они развалят даже стены.
Хорманн возник на пороге комнаты. На мгновение ему показалось, что старик ломает комедию. Он не мог ничего знать. Выглядел он, правда, добропорядочным человеком, но Хорманн уже давно никому не доверял. «Впрочем, я вооружен», — подумал он. И прикусил губу. Сейрон был безоружен, но, пожалуй, порыться в доме стоило.
— Покажите второй этаж, — попросил он.
В голосе против воли чувствовалось напряжение, и Сейрон с усмешкой глянул на него.
— Вас что-то беспокоит?
Хорманн промолчал. Они вернулись в гостиную и стали подниматься по лестнице. В полумраке колыхалась паутина. В коридоре Сейрон сказал:
— Кстати… у меня есть старое ружье.
Взгляд его сверкал издевкой. Он распахнул дверь:
— Вот оно. Над моим роскошным ложем…
Хорманн остановился на пороге. Окно было затянуто пленкой. Ложем Сейрону служил старый матрас, покрытый латаными одеялами. Двустволка висела на стене, оклеенной грязными обоями.
— Прекрасно, ваша взяла, Сейрон. Храните свой древний тромбон. С моим ему не сравниться.
— Между прочим, у меня быстрая рука и верный глаз.
В конце коридора высилась груда гипса. Через брешь в стене врывалось солнце. Хорманн пнул обломки ногой:
— Граната или небольшая мина.
— Мне вполне хватает того, что осталось в целости. Я так ни разу и не побывал в разрушенном крыле.
Хорманн улыбнулся. «А меня, — подумал он, — интересует только погреб…»
Он не испытывал беспокойства. Мародеры и грабители волнами накатывались на поместье, но не могли найти того, за чем явился он. Единственной опасностью было полное разрушение поместья. Но даже тогда потребовалось бы только лишнее время на поиски. Старик Делишер ко всем прочим своим талантам был еще и гением миниатюризации…
— Осмотр закончен, — сказал Сейрон. — Как насчет перекусить с винишком?
Хорманн с улыбкой глянул на него.
— Дичь?
— Конечно. Должно же ружье иногда стрелять. С овощами и фруктами полегче. Что касается вина…
Они спустились вниз.
— Пообедаем в гостиной, — с жеманством в голосе пропел Сейрон. — Там обстановка побогаче. Сегодня большой день… Как-никак возвращение блудного сына.
Хорманн подозрительно уставился на него. Потом покачал головой. Он подумал о Жаке Делишере, и у него засосало под ложечкой.
— Накрою на стол, — прервал его мысли Сейрон. — Слуги ушли в отпуск. И надолго…
— Вы, похоже, относитесь ко всему философски. Завидую. Кстати, сколько вам лет?
— Я родился, когда строилась база Доппельмейер!
— Доппельмейер! Погодите… 1995 год. Не может быть! Сейчас идет… Шестьдесят восемь лет! Вам шестьдесят восемь лет?!
— Все шестьдесят восемь, — подтвердил Сейрон. Он исчез, вернулся с двумя выщербленными тарелками, одним ножом и парой погнутых вилок и разложил все на подоконнике. — Теперь остается стол…
Хорманн двинулся за ним в зеленую комнату.
На стенах висели обрывки выцветших обоев и рамка, где когда-то красовалась репродукция Матье. Ставни прикрывали окна без стекол. Где-то в углу трещал сверчок. Единственной мебелью был одноногий столик, который Хорманн хорошо помнил. Старик Делишер частенько присаживался за него и делал в блокноте быстрые записи.
— Он иногда занимался исследованиями, не так ли?
Хорманн едва не вздрогнул. Его взгляд медленно перешел на лицо Сейрона — оно выражало любопытство. Он пожал плечами.
— Действительно. Время от времени.
— Я слыхал, что он занимал крупный пост еще при Малере…
Хорманн поднял столик и перенес его в гостиную.
— Да, — ответил он. — Он не терял связи со столицей. Но политика его не очень интересовала… А столик хорош. На него и Генрих VIII с удовольствием поставил бы бокал вина.
— Как, впрочем, и сир Жан де Бомон де Серв! — расхохотался Сейрон, направляясь в сторону кухни.
— Дедуля, — крикнул вслед ему Хорманн. — А сколько раз в день вы обычно едите?
— Не называйте меня дедулей! Я всегда был холостяком… Обычно ем раз в день. В полдень. В саду приятно устраивать пикник.
Хорманн промолчал. Он подошел к окну. Небо побелело от жары. В тишине прогудел шмель и исчез в лопухах. Хорманн уставился на цоколь статуи. И вдруг ощутил нетерпение от желания приступить к делу.
Он заглянул в кухню.
— Пока вы готовите пир, я займусь лошадью.
— Не пользуйтесь насосом. Он давно не работает. Зачерпните воды из колодца. Насчет овса не знаю. Трактора его не едят…
Хорманн пересек прихожую, вышел на солнце. Ветер вздымал фонтанчики пыли. Лошадь давно перебралась в тень амбара.
Хорманн пересек двор, распахнул ворота. Внутри ржавел трактор. Покрытый толстым слоем пыли, он выглядел вполне целым.
«Странно, что он никому не приглянулся. Даже Сейрону. Впрочем, смыслил ли тот в технике?»
Он вышел за лошадью, завел ее в темный угол позади трактора. Бросил взгляд в открытые ворота. Двор был пуст. Сейрон готовил завтрак — следовало управиться за несколько минут.
Хорманн вернулся к лошади. К седлу были приторочены два кожаных мешка. Он расстегнул их и извлек дюжину стекляшек и катушку с проводом. Положил все на землю и снял с лошади седло и уздечку. Потом отделил от нее удила и поместил рядом со стеклянными вещицами и проволокой.
Затем приступил к работе. Движения его были быстры и точны — тренировки не прошли даром. Он не имел права на ошибку. Но в душе таился страх перед тем, что произойдет в случае неловкого движения.
Он укрепил четыре стекляшки на стене, а остальные соединил проводом, сверкающим словно золото, когда на него падал случайный луч солнца.
Расслышав звон посуды, выглянул наружу и улыбнулся.
Потом быстро укрепил странную сетку на стене. Взял удила. Что-то щелкнуло, предмет вывернулся наизнанку и занял место в центре рукотворной паутины. Наконец Хорманн остановился. Лицо его истекало потом, а одежда, казалось, прилипла к коже. Он уже отвык от жары и давно не жил в таком напряжении, как последние дни.
Он наклонился, зачерпнул горсть пыли и припудрил сооружение на стене, чтобы оно не бросалось в глаза с первого взгляда.
«Если Сейрон войдет, — усмехнулся он про себя, — на второй взгляд времени у него не останется…»
Теперь следовало отправить первое донесение. Он надеялся, что второе будет сигналом к возвращению.
Хорманн наклонился над бывшими удилами и закончил регулировку. Пот заливал глаза, и приходилось сдерживать дыхание, чтобы лучше слышать. Ему не хотелось применять оружие против Сейрона. Спокойней было исключить любые неожиданности.
Он коснулся указательным пальцем кнопки, и странное сооружение налилось слабым сиянием. Провод и стекляшки засветились.
Хорманн медленно произнес позывные и коротко отчитался. О Сейроне он упомянул лишь для очистки совести.
Когда он закончил говорить, ему показалось, что одежда его срослась с кожей.
«Самое трудное позади, — мысль доставила ему удовольствие. — Теперь остается завершить миссию».
Он отыскал ведро и вышел под обжигающее солнце.
Ограждение колодца растрескалось, но вода была холодной. Хорманн даже узнал ее вкус.
Он напоил лошадь, вышел из амбара и медленно направился к крыльцу. В дверях показался Сейрон.
— Еще мгновение, и повар поставил бы вас к стенке. Рагу перестоит и станет волокнистым!
Они уселись друг против друга, и Хорманн невесело улыбнулся — слишком узок был их импровизированный стол. Хлеб лежал на тряпке, расстеленной на полу. А на столе едва хватило места для графинчика с розовым вином и тарелок с дымящимся рагу.
— Сейрон, вы сибарит, вынужденный жить по обстоятельствам.
— Ни одно событие никогда не испортило мне аппетита. Надеюсь, вам тоже.
Хорманн засмеялся. Недоверие уходило куда-то вглубь, а вместе с ним и холодный страх неудачи. Он отпил вина, оно оказалось превосходным. Все складывалось удачно. Вскоре он выполнит трудную миссию.
— Кстати, Сейрон, — сказал он, приступая к рагу. — Может, расскажете о себе?
Сейрон осушил стакан, удовлетворенно цокнул языком и откинулся назад. В его удивительно живых глазах вспыхивали огоньки, но лицо было лишено всяческого выражения.
«Словно кора дерева, — подумал Хорманн. — Он напоминает старого демона… Может, он наделен колдовской властью?»
Где-то в глубине души прятался колючий страх.
— Я никто, — сказал Сейрон. — Больше никто. Вернее — как вы меня назвали?
— Сибарит.
Он поднял вверх указательный палец.
— Вот-вот. Сибарит. Вы знаете, когда-то я был очень богат. Жил в громадной вилле, набитой всяческими безделушками, с видом на море. Второй такой не было…
— Вы серьезно?
Старик кивнул.
— Совершенно серьезно. Это было слишком давно. Тогда еще и слыхом не слыхали о роялистах. По крайней мере, о наших. Бомон, наверное, зачитывался баронессой Орси. Испания и Португалия были разъединены, а неосоциализмом еще никто не увлекался. Монако оставалось княжеством, я жил в нескольких километрах от него, а вторжение французов выглядело, как заезженная шутка…
— Вы думаете, Бомон не читал в детстве ничего серьезнее баронессы Орси?
Сейрон поглядел на него.
— Я знаю одно. Реальность — пустая вещь, Хорманн. Эта эпоха минует, как и остальные. В Бомоне столько же культуры, как и голубых кровей…
— Голубых кровей? Я думал, генетики Малера…
— Ц-ц-ц! Возьмите еще мяса. Я поделюсь с вами кое-какими соображениями.
Сейрон унаследовал от отца небольшой заводик по производству электронных приборов. В тридцать лет ему удалось подписать контракт с Международной Космической комиссией для поставки аппаратуры на первые фотонные корабли.
— Вы представляете, о каких суммах шла речь? Только запуск «Самофракии» к Нептуну мог прокормить меня и моих потомков, обзаведись я ими.
Хорманн покачал головой. Они перешли к овощам — к довольно жесткой репе.
— А «Ланжевен»? — спросил он.
— Вы жестоки. — Сейрон усмехнулся. — Подвела не электронная система. Был саботаж.
— Саботаж? Тогда?
— Я говорю не о роялистах, а об азиатах. Хотя не знаю, зачем им была нужна та катастрофа… Вы знаете, что там спасся один человек?
— Нет. Всегда сообщалось, что погибли все.
— Одному удалось спастись… Он прожил еще несколько часов. Хотя сошел с ума.
Хорманн промолчал. Его мозг пробудился. Мысли кружились в быстром хороводе. Неужели Сейрон говорил правду? Или?..
— Как же случилось, что вы теперь сидите здесь и едите репу?
— Люди прево взорвали мой завод. Я помогал республиканскому Сопротивлению. И не рвал с друзьями в Монако.
— А ваша вилла?
Сейрон только махнул рукой.
— У вас ничего не осталось?
— Быть может, пара ордеров на арест, и все…
Обед был закончен. Солнце заглянуло в окна, превратив гостиную в жалкую конуру.
— Если желаете, — медленно проговорил Сейрон, — можете продолжить ваше паломничество. В конце концов, это ведь ваша вотчина. Я только квартирант…
Хорманн встал. Старик был почти прав. Разваливающееся поместье стало его вотчиной. И в ней хранилось сокровище, о котором не подозревал пройдоха Сейрон.
— Я проведу ночь здесь, — сказал Хорманн. — Место найдется?
— Найдется…
Он не сразу направился к погребу. Сначала осмотрел сгоревшее крыло. От огромной библиотеки и двух фиолетовых комнат не сохранилось ничего. Стоило толкнуть почерневшую дверь, как та рухнула с оглушительным грохотом. Он закашлялся от пыли и с порога оглядел бывшую лабораторию старика Делишера.
Длинный стол был покрыт толстым слоем пыли. Вся аппаратура исчезла, лишь висели оборванные провода. Никто и не подозревал, что здесь было сделано величайшее после атомной энергии открытие.
Сейрон, может, действительно поставлял оборудование для фотонных кораблей павшей республики, но не мог знать связи между этой любительской лабораторией и звездами, между появлением Хорманна и разрушенным поместьем Делишера…
Хорманн развернулся на каблуках и сразу окунулся в полуденный жар двора. Он постоял под сводом из серого камня на самом верху почти вертикальной лестницы, ведущей в погреб, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из прихожей. Сейрон, похоже, продолжал играть роль метрдотеля.
Хорманн спустился по лестнице. Дверь погреба была приоткрыта. Здесь явно побывали не раз. Бродяги вроде Сейрона часто выживали за счет покинутых ферм.
За каких-то три года Франция превратилась в пустыню невозделанных земель, заброшенных деревень, разбитых дорог и провалившихся мостов. Люди прево и Службы Безопасности были не в силах установить контроль над всей страной. Им приходилось считаться с организованными республиканскими партиями засадами, ночными нападениями. Угрозы со стороны европейской неосоциалистической коалиции мешали Бомону де Серву всерьез заняться наведением порядка внутри страны.
Вскоре все изменится. Но это уже не было главным. Главным было то, что лежало в этом погребе со дня начала Революции в 2060 году.
Хорманн вступил в прохладную тень. Сквозь запыленное окошко пробивался лучик солнца, высвечивая груды пустых бутылок и заплесневевших газет. Хорманн шел медленно, пытаясь определить место как можно точнее.
В глубине подвала окошко было затенено высокой травой и лопухами. Он остановился и прислушался. Дом ощущался, как пустая раковина, вокруг которой свиристели сверчки.
Хорманн извлек лучемет и перевел регулятор на минимум. Оружие стало фонариком. Узкий луч света скользнул по стене и застыл на переключателе.
Он был целехонек. Хорманн ощутил комок в горле. Старик Делишер хорошо знал свое дело.
Хорманн переложил лучемет в левую руку, а правой разобрал переключатель. Затем осторожно вытянул провода. Ему нужно было всего полметра, но для верности он отмерил целый метр, чтобы не повторять операцию, поставил переключатель на место, смотал провод и сунул моток в карман.
Осталось только отослать его…
И миссия была бы завершена.
Не торопясь он пересек погреб. Глаза его скользнули по старым газетам, хранившим тайну восхождения Бомона, историю загнивания правительства Малера и, быть может, первые из напечатанных стихов Хорманна…
Он остановился у подножия лестницы.
Сейрон ждал его наверху, глаза у него были хитрее, чем прежде.
Хорманн настороженно замер с бесполезным лучеметом в руке.
— Охотитесь на крыс? — спросил Сейрон.
Тон старика успокоил его. Он выдавил улыбку и поднялся наверх. Засовывая оружие в кобуру, он незаметно перевел регулятор на максимум.
— Обхожу свою вотчину. Надеялся отыскать что-нибудь интересное, но, кажется, эта мысль посетила меня не первого.
— Меня она тоже посещала, — сказал Сейрон, щурясь от солнца. — Я наткнулся на удивительную коллекцию Журнала Астронавтов за 2057 год и несколько книг Фора… Впрочем, я искал вас, чтобы пригласить на кофе. В наши времена кофе редкое удовольствие.
Он двинулся к крыльцу. Хорманн поспешил за ним. Ветер улегся, пыль осела, и жара стала сносной.
— Кофейку отведаю с удовольствием. А что вы думаете о Форе?
— Он не разобрался в смысле человеческой экспансии. — Сейрон покачал головой. — Его идею о независимости колоний на других планетах трудно принять всерьез.
Хорманн едва не рассмеялся тем горьковато-печальным смехом, который охватывал его всякий раз, когда он сталкивался с непониманием великих идей. «Мы боремся за это, но никто об этом не подозревает…»
— Я прочел большинство ваших стихов, — вновь заговорил Сейрон. Он остановился на верхней ступеньке крыльца и обернулся. — Почему вы перестали писать, Хорманн? Неужели «Бард Сопротивления» утратил эпический дар, который его прославил?
— Нет, просто бросил писать. Может быть, еще вернусь к своему ремеслу. Слово недостаточно эффективное оружие.
Они вошли в гостиную, Сейрон указал на дымящийся кофейник на столике и продекламировал:
Они прошли по дорогам
И все сожгли по пути.
Они бросили вызов
И собрали армии.
Искромсанные птицы
Утонули в озерах.
Хорманн восхищенно присвистнул.
— Теперь я верю, что вы читали мои стихи. Вы первый человек, сумевший процитировать более двух строк.
— Я очень люблю «Орду». Ну что ж, прошу к кофе. Вместо чашечек стаканы, но…
— Знаю — в наши времена.
Первый глоток обжег горло. Хорманн почти опорожнил стакан вкусного напитка, как вдруг в глазах его все расплылось. Он тряхнул головой.
— Черт возьми! — Он попытался встать. — Сейрон…
И услышал четкие и понятные слова Сейрона:
— Забыл оказать. Среди книг Фора я обнаружил кое-что еще. Записную книжку Делишера. Очень интересный документ, Хорманн. Очень интересный.
Хорманн попытался привстать, но зад его словно прирос к стулу. Он потянулся к оружию, но рука налилась неимоверной тяжестью. Кровь по жилам все же бежала. И бежала слишком быстро. Она била в виски тысячами барабанов и жгла грудь.
— Вы помогли мне, — продолжал Сейрон. — Я ждал, чтобы вы сделали работу за меня. Я не знал, куда Делишер запрятал пленку, но главное, что она все же досталась мне. Весьма плохо сыграно, господин роялист. Хотя вы все же поэт, а наши времена не для вас… Жаль.
Хорманна затошнило. Он отчаянно боролся с собой. Потом упал со стула и остался лежать на спине, прислушиваясь к звучащему в голове барабанному бою.
— Это простое снотворное, — произнес голос Сейрона. — Когда вы проснетесь, я буду далеко…
Хорманн хотел сказать, что тот ошибается, играет на руку ненавистному врагу. И фразы в его голове складывались четкими и понятными.
Но слова, которые он хотел произнести, поглотила ночь.
Он слышал свое имя в туманном и тяжелом сне. Он был в погребе, но далеко от поместья и стоял, склонившись над человеком с темным квадратным лицом и синими-пресиними глазами, начавшими выцветать после долгих недель страданий. Тело человека скрывал прозрачный мешок, наполненный обезболивающими препаратами. Белые губы снова произнесли его имя.
Жаку Делишеру оставалось жить считанные мгновения. Еще никому не удавалось выжить после роялистской каторги на Марсе.
— Мы отсрочили смерть на несколько часов, хотя хватило бы нескольких минут.
Он еще ниже склонился над умирающим, и мрак подвала словно сгустился, накрыв их темной ночной волной…
…Он открыл глаза. Виски ломило от боли.
Он видел ножку столика и осколки стакана, разбившегося при падении.
Воспоминания медленно всплыли на поверхность, и Хорманн привстал.
Сейрон оказался хитрее, а он показал себя полным идиотом.
— Слишком много риска, — пробормотал он. — Я бы никогда не выкрутился в одиночку…
Хорманн тряхнул головой. Ноги были невероятно тяжелы. Он едва перевел дыхание после первых шагов, остановился и оперся на столик.
— Опоили, как ребенка…
Он собрался с силами, подошел к окну. Розовые полосы на небе говорили о приближении сумерек. В саду теперь было прохладно. На север тянулась стая птиц.
Теперь можно было не спешить. Сейрон обыскал его и нашел моток проволоки. И прихватил лучемет. Но это не имело ни малейшего значения… Старик скорее всего быстро пересек двор, чтобы завладеть лошадью. Вошел…
Хорманн с улыбкой вышел из гостиной. Он знал, что Сейрон едва успел переступить порог амбара. И бросить взгляд на передаточную антенну. На той стороне постоянно дежурили техники. И сделали все необходимое.
Хорманн постоял на крыльце. Пыль двора еще хранила послеполуденный жар. Вдали лаяла собака. Поместье Делишера напоминало огромный памятник прошлым векам, тем векам, когда люди вели бесконечные сражения, шрамы от которых зарубцевались и исчезли один за другим.
Хорманн пересек двор. Ворота амбара были приоткрыты. Он распахнул их, чтобы свет проник внутрь.
Сейрон лежал у трактора. Падая, он рассадил лоб о машину. Лучемет отлетел метра на два и валялся рядом с антенной. Хорманн поднял его и перевел регулятор на минимум. Включил его. По сетке пробежали искорки. Каждая стеклянная деталь превратилась в огромный сверкающий бриллиант.
Он наклонился над Сейроном. Техники воспользовались банальным, но эффективным способом психошока. Он знал, что надо делать, но все же потратил немало времени, чтобы привести Сейрон в чувство. Потом выпрямился, ожидая, пока тот придет в себя.
Лошадь в глубине амбара переступала с ноги на ногу.
Сейрон пошевелился, и его глаза остановились на кружке света. Потом он сел и ощупал лоб.
— Всему свой черед, — проговорил Хорманн. — Вы не могли выиграть, Сейрон. Даже у столь беспечного противника, как я…
— Ничего не понимаю.
Слова с трудом срывались с губ Сейрона. Его лицо казалось еще более старым, словно обожженным пламенем гигантского солнца. Оно напоминало маску демона, в глазах которого сверкала ярость.
«Он опасен, — подумал Хорманн. — Ему удалось усыпить мою бдительность… Но против нас он бессилен…»
— Сейрон, вам не кажется, что пора объясниться? Партия закончилась, даже не начавшись.
— Партия началась, господин Хорманн! — Сейрон почти кричал от ненависти. — И будет продолжаться еще долго. Пока вас и вам подобных не уничтожат до последнего. Вы представляете собой клику мерзавцев, каких было немало в нашей истории. Республика снова вернется. Даже несмотря на то, что вы пользуетесь плодами научных исследований. Но у нас тоже есть ученые. Делишер был из наших… Он открыл нечто великое, но вам не удастся этим воспользоваться. Он умер, как мужественный человек. Даже если вы выиграете сегодня, смерть его не окажется бесполезной…
— Хватит болтовни, — прервал его Хорманн усталым голосом. — Вы ничего не поняли.
— Жака Делишера сослали на Марс, — продолжал Сейрон, не слушая Хорманна. — У него не было ни малейшего шанса выстоять. Вы вырвали у него секрет под пытками, и вас послали за пленкой. Но мы предусмотрели это, Хорманн. Я жду вас здесь уже несколько недель.
— Не меня, — усмехнулся Хорманн. — Почему вы считаете меня агентом роялистов? Бомон, наверно, послал бы нескольких…
Сейрон оскалился.
— Смешно, Хорманн. Очень смешно… Прованс не оккупирован, и роялисты не любят здесь появляться. Как, впрочем, и в других французских провинциях. Нет, Хорманн. Вы прибыли один.
Хорманн молча смотрел на удивительно загорелое лицо, и мысль о беспощадном солнце, которое превратило кожу в Обожженную глину, вдруг принесла разгадку.
— Меркурий, — выдохнул он. — Вы были на Меркурии!
Глаза Сейрона засверкали.
— Верно, Хорманн. Я занимался электроникой на этом выжженном шарике. Мне нет шестидесяти восьми. Мне столько же лет, сколько и вам. Станция Терминатора изнашивает людей. Вы не можете знать… — Он саркастически усмехнулся. — Но в силах себе вообразить. Вы написали несколько стихотворений о Меркурии. Вы все угадали. Солнце там иногда заполняет все небо и слепит даже через черные фильтры…
— Быть может, там вы и набрались ненависти и приобрели вкус к борьбе. Я никогда не сомневался в жестокости роялистов. Но вы ошибаетесь.
— Старик Делишер не мог ошибиться. Я уже говорил, что нашел его записную книжку. Он говорит о вашем отце… и о вас. Полагаю, он хорошо вас знал. Он ощутил в вас стремление к могуществу, жажду власти, понял, куда вы пойдете…
Хорманн пожал плечами и вдруг ощутил усталость и печаль.
— Делишер не был психологом, Сейрон. Не стоит полагаться на его суждение. Он едва доверял собственному сыну и, думаю, чудом доверил ему тайну своего открытия… Он был всего-навсего великим ученым. Но, понимаю, вы могли ошибиться…
— Я не ошибаюсь! — крикнул Сейрон. — Я ждал агента-роялиста и дождался. Меня это расстроило, ибо я действительно читал ваши стихи, Хорманн. Я верил, что они воспевают Революцию, все великое и чистое. Но теперь понимаю, что вы обрушились на нас, на борцов Сопротивления. Вас никогда не устраивало, что ваш отец был арендатором, вы хотели сделать поместье своей вотчиной. Вотчиной изменника, Хорманн…
— Хватит! — Голос Хорманна сорвался от гнева. — Ад Меркурия свел вас с ума! Впрочем, с ума сошли и те, кто ослеплен борьбой. Вы — истинный француз, следует это признать. И всегда опаздываете на одну войну… Мир вокруг вас меняется, но потребуются долгие годы, чтобы вы это поняли. В моих стихах никогда не воспевалась Революция или роялисты. Стихи относятся даже не к этому миру, Сейрон, а к другому, единственному, который я признаю, — к Марсу. Пока вы плетете заговоры против жалкой марионетки Бомона, который падет сам через десяток лет, европейские корабли несутся к звездам. Азиаты, американцы и Славянские Республики осваивают Афродиту, готовятся к высадке на Альтаир…
— Мы тоже, — сказал Сейрон, протягивая руку. — Мы могли бы добиться успеха. Имея в руках открытие Делишера. Европа согласилась бы помочь нам опрокинуть Бомона…
— Примерный патриот! — оскалился Хорманн. — Вы считаете, что живете в XVII веке? Это не Варенн. И дела идут не так, как вы предполагаете. Какое открытие, по-вашему, сделал Делишер?
На несколько секунд воцарилась тишина. Потом Сейрон вздохнул и пробормотал:
— Сверхдвигатель. Способ достичь световой скорости, открыть людям дорогу к звездам…
Хорманн гневно схватил его за руку.
— Дайте мне моток! Быстрее!
Сейрон нехотя повиновался. Хорманн выпрямился.
— Смотрите! — прошипел он сквозь зубы. — Старику Делишеру удалось переснять все документы на пленку и спрятать ее в оболочку провода. Для вас этот предмет бесценен. Для меня — лишен какой-либо ценности. Вы все еще не поняли? Я явился за пленкой, но могу уничтожить ее, ибо мы знаем, что здесь записано!
Он перевел регулятор лучемета, бросил пленку на пол и сжег ее во вспышке голубого пламени.
Когда Хорманн поднял голову, то заметил слезы в глазах человека с Меркурия.
— Поймите, Сейрон, — медленно сказал он. К нему вернулось спокойствие. — Через два года Марс обретет независимость, а вы еще не будете знать, что мы существуем. Мы вытащили Жака Делишера с каторги. Он умер, сообщив нам тайну отца. Мы уже уничтожили каторгу. Через год нам будет принадлежать Северное полушарие… И тогда мы сможем диктовать свою волю Земле, если захотим, ибо у нас есть то, что вы хотели предложить европейцам за их помощь. Мы этим уже обладаем. Мы сами открыли это!
— Сверхдвигатель, — простонал Сейрон.
— Нет… Не сверхдвигатель. Куда лучше, Сейрон. Вы опять отстали… То, чем мы обладаем, кончает с армадами фотонных кораблей. Мы открыли передатчик материи, Сейрон! — он понизил голос, наслаждаясь обескураженным лицом противника, понизил голос и продолжил почти конфиденциальным тоном: — Передатчик материи, ясно? Миллиарды и миллиарды километров, преодолеваемые в мгновение ока. Звезды в таком случае оказываются на расстоянии вытянутой руки. Стоит послать один корабль с передатчиком и… Хоп! Любые грузы пересекут световые годы. Корабли пойдут от системы к системе. Затем настанет черед человека… И эта власть у Марса!
Сейрон медленно качал головой. Он понял, что в лице Хорманна он встретился с более опасным противником, чем роялисты. С этим врагом придется считаться в ближайшее десятилетие. Ему показалось, что он видит дурной сон, в котором ему не осталось места.
— Вы правы, — процедил он. — Если в ваших словах есть правда, мы отстали. И Земля попадает в вашу власть. Теперь я могу умереть спокойно. Мне больше нечего делать.
Хорманн вгляделся в него.
— Ну нет, вы не умрете. По крайней мере, надеюсь на это. — Он показал на антенну. — Любезные техники, следящие за нами с той стороны цепи, с удовольствием проведут опыт на вашей персоне! Вам предстоит путешествие на полсотни миллионов километров. Вы не можете оставаться на Земле, Сейрон! Вы достаточно умны, чтобы заронить сомнение в нескольких толковых головах. Я улечу обычным звездолетом, он ожидает меня на юге. Передача человеческих существ без повреждения клеток еще недостаточно надежна. Но у нас не каждый день бывают подопытные кролики. У вас есть шанс, Сейрон. Я уверен, что мы еще увидимся в Генштабе на Экваторе.
Он улыбнулся и отступил к порогу. Сейрон поглядел на антенну.
— Мне не страшно. Я любопытен, Хорманн. И спрашиваю себя, если это просто…
Он не окончил фразы.
Стеклянные детали налились голубоватым светом, их яркость увеличилась, и Хорманн прикрыл глаза рукой. Когда он опустил ее, Сейрона не было.
Он вздохнул и подождал несколько секунд. Он представил себе разъятое на электроны тело, несущееся через пространство, обычный сигнал в эфире.
Потом подошел к стене и вызвал техников.
Когда он выпрямился, его лицо сияло. Он вышел во двор и посмотрел на небо. Венера сверкала над кипарисами. А красный Марс был еще невидим. Но Сейрон уже прибыл туда со скоростью мысли — в полном здравии и уме.
Хорманн немного постоял во дворе. Потом вернулся в амбар и быстро разобрал антенну. Удила стали обычным куском металла, а стеклянные детали улеглись на дно мешков.
Через мгновение он уже сидел в седле и медленно удалялся от затихшего поместья Делишера. Он ни разу не обернулся, чтобы бросить последний взгляд, и, выбравшись на пыльную дорогу, заросшую лопухами, направился на юг. В фиолетовой тьме трещали сверчки.
Где-то на Средиземноморском побережье его ждал корабль…
Голубой берег (2075)
Церковь Экспансии, положение которой значительно укрепилось после запуска орбитальной станции «Св. Франсуа небесный», имела своих святых и своих мучеников. Но обычно остается неизвестным, что после открытия Передачи у нее был и свой ад — это была сама Передача. Потребовалось несколько лет, чтобы добиться устранения эффекта лабиринта, и Церковь Экспансии приняла активное участие в новой победе человеческого разума.
Церковь Экспансии, положение которой значительно укрепилось после запуска орбитальной станции «Св. Франсуа небесный», имела своих святых и своих мучеников. Но обычно остается неизвестным, что после открытия Передачи у нее был и свой ад — это была сама Передача. Потребовалось несколько лет, чтобы добиться устранения эффекта лабиринта, и Церковь Экспансии приняла активное участие в новой победе человеческого разума.
— Желаю удачи, сын мой, — промолвил настоятель отец Дорфус, нажимая на кнопку. — Будь мужественным. Помни, что ты посланник человечества. И не забывай, что, каким бы ни был долгим путь, ад можно пересечь и выйти из него…
На обочине полевой дороги лежит труба. Это огромная труба, подготовленная к укладке в вырытую рядом с дорогой траншею. Неподалеку, в нескольких минутах езды на движущейся ленте, расположены казармы — по меньшей мере, Иероним думает, что это казармы, потому что он заметил антенны и большой прожектор на металлической вышке. А в темнеющем небе со стрекотом кружатся два вертолета, перемигиваясь сигнальными огнями: красный — зеленый, красный — зеленый…
— Я хочу забраться туда, — говорит Иероним, показывая на ближайший отрезок трубы.
Отец бурчит что-то в ответ, но Иероним уже давно привык не слушать его упреки, всегда одни и те же. Отец садится на трубу и отворачивается в сторону. Он внимательно следит за вертолетами, а вид у него слегка обеспокоенный.
В тени деревьев посвистывает движущаяся лента. Над траншеей свисает наполовину вырванный куст, пахнущий увядшей листвой; вокруг него в вечернем воздухе клубится облако мошкары.
Иероним забирается, согнувшись, в трубу. Внутри она еще сохранила дневное тепло; здесь пахнет пылью и металлом. Завтра в ней смонтируют линию снабжения — Иероним знает, что она действует так же, как телевизор — тысячи маленьких лампочек заставляют предметы быстро-быстро скользить по трубе от одного города к другому. Он и не догадывался, что внутри может быть так уютно. Ему даже хочется остаться здесь и прикорнуть возле стенки. Когда он продвигается вперед, металл гулко звенит под его ногами: гонг-гонг!
— Эй! Эгей! — раздается позади него голос отца.
— Эгей! — Иероним забавляется звуками собственного голоса. Они раздаются совсем как в той громадной, словно выстланной изнутри стеклом пещере, оставшейся в Греции после войны. Они были там в прошлом году. Он снова идет вперед под барабанный грохот своих шагов. Теперь он видит перед собой окрашенный в вечерние тона круг: кусок уходящей к горизонту дороги, едва вырисовывающаяся вдали в темно-фиолетовом небе группа деревьев.
— Хо-хо! — кричит Иероним.
Он ждет ответа, но отец молчит. Тогда он стучит кулаком по стенке трубы в ритме какой-то песенки, но не слышит ответного стука и начинает чувствовать тревогу. Теперь он гораздо быстрее продвигается все дальше и дальше. Труба кажется ему намного длиннее, чем вначале, когда он только забрался в нее, и запах теплой пыли вдруг становиться удушающе едким. Стенки как будто сужаются вокруг него, и ему становится страшно, хотя он и стыдится признаться в этом самому себе. Но, в конце концов, в этом виноват отец.
Наконец он добирается до конца трубы и полной грудью вдыхает воздух, словно человек, вынырнувший из-под воды. Стоя на коленях в траве, он чувствует себя слегка оглушенным и вертит головой во все стороны. Внезапно он слышит странные звуки, похожие на приглушенное ворчание, и видит, как над дорогой поднимаются два черных пятна. Затем зажигаются огни: красный — зеленый, красный — зеленый, и Иероним понимает, что это вертолеты. Он даже догадывается, для чего они опускались.
Отец столько раз объяснял ему, как это может произойти, столько раз повторял, что он должен делать в этом случае, что вначале Иероним не чувствует страха; он даже почти не удивлен, хотя и не понимает, каким образом полиция ухитрилась узнать, что отец находится здесь. Вертолеты устремляются к казармам, и шум их моторов быстро становится таким слабым, что теряется в шуршании ленты, движущейся посреди дороги.
Иероним так долго стоит возле трубы, глядя на огни, что становится совсем темно. Ему не холодно, но он ощущает себя очень одиноким и думает, что так и должно быть, что он, как говорил отец, всего лишь маленький ребенок; и вот теперь, когда он остался один, он должен выполнить то, что приказал ему отец. Он идет к дороге и уже хочет ступить на ленту, как вдруг слышит позади себя рычанье двигателя. Появляется темная масса, движущаяся от казарм через поле. Она отчетливо выделяется на фоне неба, ставшего теперь непонятным образом гораздо светлее.
Иероним возвращается к трубе и садится возле нее на корточки. Он думает, что это боевая машина, которую послали за ним полицейские. Может быть, это отец сказал им, что оставил его совсем одного? Нет, это невозможно. Они наверняка еще даже не успели начать допрос. Но лучше все-таки спрятаться, и единственное подходящее для этого место — это труба. Иероним снова забирается в нее и прижимается к теплой стенке. Через некоторое время он собирается с духом и выглядывает наружу. Черное чудовище находится всего лишь в нескольких метрах от дороги, — полностью загораживая строения казарм. Оно страшно громыхает. Спереди у него загораются две фары, освещающие металлические выступы корпуса и носовой таран виргинского танка. Из башни выглядывает офицер в позолоченной каске. Танк, не замедляя хода, пересекает дорогу и скрывается за кустами. Рычание его мотора затихает, и Иероним медленно выбирается из трубы. Никаких. следов танка, и небо вновь стало темным. Казармы исчезли, дороги тоже нет, и он понимает, что находится во дворе своего дома. По-видимому, он только что упал — правую руку жжет, а кисть совсем онемела. Сейчас мать займется им и вылечит его, хотя и поворчит немного. Он поднимается на крыльцо и останавливается перед высокой дверью, чтобы оглянуться на окружающую его ночь Виргинии. Вокруг дома столпились густые темные деревья. Вдали видны городские огни; слева от них можно различить огни Лагеря Колдунов.
— Ты ранен?
Он вздрагивает и оборачивается, готовый улыбнуться матери; он хочет показать ей ободранную руку, но на пороге стоит Патриция. У нее каштановые волосы, полные волнующие губы и красивые руки с длинными пальцами. Она хорошо знает власть своих рук над мужчинами, и при разговоре с ними ее руки порхают вокруг нее, словно в танце. Она одета в прозрачную пижаму, волосы ее собраны в две косички, что делает ее похожей на девочку.
— Кажется, меня задело, — бормочет Иероним, прижимая руку к бедру в липкой крови. Нога потеряла чувствительность и будто одеревенела, он безуспешно пытается пошевелить ею, но сильное головокружение заставляет его ухватиться за плечо Патриции.
…Он приходит в себя в своей келье на Святой Станции, буквально насквозь промокший от пота. Через несколько минут начнется утренняя служба. Он встает, натягивает на себя серый комбинезон Ордена и надевает через голову цепь с медальоном Добровольцев. Он покидает келью в тот момент, когда миниатюрная статуэтка у изголовья постели вызванивает последние ноты вызова.
По нескольким вертикальным шахтам он поднимается на уровень большого кольцевого коридора. Пройдя по нему несколько метров, он сворачивает направо и чуть не сталкивается с братом Лезье, внезапно появившимся из бокового коридора. Он изображает на лице вежливую улыбку и пытается проскользнуть мимо, но брат Лезье останавливает его, положив ему на плечо руку.
— Брат Иеронимус… Ходят слухи, что готовится очередная миссия…
Страшным усилием воли он заставляет себя не останавливаться, ничем не выдать охвативший его душу леденящий холод. В полном соответствии с правилами Ордена он улыбается брату Лезье:
— И это все, что вам известно? Я считал, что вы лучше осведомлены, брат мой.
Он не хочет быть излишне суровым. Ему было бы нетрудно раздавить брата Лезьеодним движением пальца — ведь тот не принадлежит к отряду Добровольцев^ хотя и живет в постоянной одержимости этим адом, о котором он, похоже, знает все. Он всего лишь рядовой член Ордена, но говорят, что он принадлежит к Святой Церкви Экспансии с самого момента ее основания. Маленькая головка с густой порослью рыжих волос придает ему странно юный вид. Он всегда улыбается с таким видом, словно является хранителем тысячи тайн.
— Я готов служить Ордену, — говорит Иероним. — Куда бы он ни послал меня.
— Для вас, брат мой, есть только один путь… Хорошо ли вы смотрели в себя?
Он хочет ответить… но он уже в общем зале. Сейчас время службы, и огромный подвал, отделанный серым пластиком, погружен в полумрак. Освещен только алтарь в глубине помещения. Иероним пробирается к своему месту 'в первом ряду. Быстрым взглядом он пытается отыскать массивный силуэт отца Дорфуца, но того еще нет, его место свободно. Это может означать, что брат Лезье прав и что… У Иеронима сжимаются кулаки. К черту брата Лезье! Он пытается найти новые слова, но страх нужно заглушить, потому что ему нет места в Святом Ордене. Но когда он поднимает голову, он видит Патрицию и слышит ее детский голосок:
— Теперь тебе не больно?
Он мотает головой. Однако это правда — он действительно больше не испытывает боли. Патриция соорудила ему большую повязку. Он лежит на диване у камина. На фоне яркого пламени виден настороженный профиль Карлоса, большой борзой. Окно занавешено, и продолжающийся снаружи бой не виден; слышны только раскаты залпов старинных пушек, заполняющие паузы между потрескиванием поленьев в камине.
— Теперь ты должен заснуть, — говорит Патриция.
Он с улыбкой кивает, чтобы сделать ей приятное, но вряд ли он сможет заснуть, потому что неудовлетворенное желание труднее перенести, чем боль, Иероним знает это с той поры, когда Патриция только появилась у них в доме. Он отводит взгляд в сторону и ничуть не удивляется тому, что видит над камином изображение Галактики — символ Святого Ордена. Но это уже не камин, а алтарь общего зала.
— Человек — святой. Человек — царь, властелин миров, — произносит он вполголоса, заканчивая главу о Человеке. Галактика в хрустальной сфере сверкает всеми своими миллионами алмазных, рубиновых и сапфировых звездочек, медленно перемещающихся по законам небесной механики. В центре сферы они сливаются в Млечный Путь — сверкающее облако, в котором смешиваются все цвета и оттенки.
«В мире столько солнц, — думает Иероним. — Как можно рассчитывать просуществовать достаточно долго, чтобы завоевать их?»
Алтарь уходит вниз, и освещение становится немного ярче. Братья встают. В молчании раздвигаются длинные обеденные столы и раскрываются широкие окна, выходящие в космос. Взгляд Иеронима находит желтый диск Солнца, окруженный короной, которая кажется пурпурной благодаря фильтрам. Слева, в пяти миллионах километров от Святой Станции, виднеется ничтожное белое пятнышко Меркурия.
— Вы знаете, брат Иеронимус?… — На улыбающемся лице брата Бурбуазье заметна напряженность.
— Я знаю только то, что сказал мне брат Лезье, — отвечает Иероним.
— Он может сказать многое…
— Знает ли он столько, сколько говорит?
— Ходят слухи, что он очень стар. Хотел бы я понять…
Но брат Бурбуазье не заканчивает фразу, так как наступил час исполнения обязанностей. Все разом встают из-за стола. Брат Мегль и брат Гарабесьян вполголоса продолжают спорить о чем-то. Брат Момуа, по-видимому, снова читает молитву, и Иероним думает, что и ему, наверное, сейчас страшно. Ведь он тоже боится и поэтому злится на себя.
…Тогда он забирается еще глубже в трубу и закрывает глаза, пытаясь заснуть. Но он не может избавиться от мыслей об отце и в конце концов снова выглядывает из трубы. Ночь снаружи стала голубой. В действительности, это уже не ночь, потому что не видно ни дороги, ни горизонта. Скорее это похоже на лазурный берег какого-то моря. Того самого моря, омывающего усталые сны, когда судороги мышц сливаются с воображаемой тревогой…
— Брат Иеронимус, в часовню!
После этих слов отец Дорфус некогорос время молчит. Точно так же было в прошлый раз, когда он вызвал брата Смирру и брага Копсмольда. Потом он продолжает спокойным тоном, как будто обязанность, исполняемая в часовне, ничем не отличается от обычных обязанностей всех остальных членов Ордена. Можно подумать, что никто из братьев не знает, что именно в часовне находится этот Передатчик…
— Неужели это так и произойдет? — спрашивает себя Иероним. — Так легко и быстро, словно это казнь политического преступника, одна из тех официальных экзекуций, насквозь пропитанных духом несправедливости, когда всего лишь через несколько часов после вынесения приговора устраняются лица, мешающие кому-нибудь в правительстве… Но ведь Церковь Экспансии — не испанская инквизиция и не правительство двадцатого века!
Большой общий зал опустел, здесь остались только четверо братьев, предназначенных для служения у алтаря, И Иероним внезапно ощущает себя одиноким жалким изгнанником, словно отец Дорфус осудил его, проклял и вышвырнул в гибельное звездное пространство.
Двигаясь, словно автомат, он направляется в глубь зала, огибая вновь появившийся алтарь. Позади алтаря сдвигается вбок панель, за которой приоткрывается вход в узкий коридор, уходящий в самые недра Станции. Он делает несколько шагов по коридору и останавливается, услышав слабый стук вставшей на место панели. Он в ловушке! В ловушке? Но кому нужна его жизнь?
— Успокойся, — говорит Патриция.
Он только что пришел в себя, вынырнув из головокружительного кошмара, в котором он цеплялся за трубу на краю голубой бесконечности, похожей на далекий голубой берег. У него опять болит рана, и Патриция склоняется над ним, чтобы поправить повязку. Волосы Патриции касаются его лица — ему достаточно чуть приподнять голову, чтобы коснуться губами ее затылка. Он видит белую полоску кожи, поднимающуюся от шеи вверх между косами, и снова ощущает нахлынувшую страсть. Но в этот же момент перед ним возникает картина сражения — на него опять несется виргинский танк, а он не может даже пошевелить ногой. Боевая машина приблизилась почти вплотную, слишком близко, чтобы иметь возможность пустить в ход оружие; в последний момент он заставляет себя сдвинуться с места, быстро отползает в сторону и проваливается в какую-то яму. Снова открывает огонь правительственная артиллерия. Лучи светометов скользят в нескольких сантиметрах над ним, и он безуспешно пытается вжаться в землю. В это мгновение прямо над ним взрывается танк, разбрасывая в ночи раскаленные обломки, и он, оглушенный, но невредимый, лежит среди светящихся красноватым светом кусков металла, и окутывающий его дым наполнен острым горьковатым запахом сгоревшей краски…
…Но ему все же удается спрятаться в трубу, и теперь он следит оттуда за колеблющимся голубоватым светом…
…Призрачный голубоватый свет омывает конец коридора, где он остановился. Свет льется из небольшого иллюминатора. Иероним медленно приближается, думая, что увидит через него звезды, но неожиданно видит нечто напоминающее морское дно. Несколько мгновений ему представляется, что он смотрит на большой аквариум, находящийся рядом с гидропонической оранжереей. Толстые чешуйчатые корни на переднем плане напоминают щупальца, напрягшиеся перед нападением, вцепившись в покрытую мхом почву. Немного дальше тихо покачиваются, словно в струях медленного подводного течения, большие цветы с очень длинными, заостренными на концах лепестками. Он замечает, что через небольшие промежутки времени то один, то другой лепесток резко сокращается, выбрасывая при этом черное семя, плавно опускающееся на замшелую землю. Постепенно Иероним понимает, что видит перед собой не дно большого аквариума, не подводный пейзаж. Эта голубизна не похожа на цвет воды на небольшой глубине. Он замечает, что голубые краски, в которые окрашен пейзаж, становятся все более и более блеклыми по мере того, как привыкают глаза. И в то мгновение, когда он окончательно осознает, что именно находится перед ним, он в ужасе отшатывается, прижимаясь к противоположной стенке коридора и судорожно переводя дыхание. Иллюминатор тут же темнеет, и пейзаж исчезает.
Иероним, несколько ошеломленный, продолжает путь. Теперь до него доносятся совершенно иные звуки — какая-то причудливая разномерная пульсация. Он думает о том, что брат Лезье был прав, когда говорил, что часовня находится в самом сердце Святой Станции, рядом с мощными генераторами, снабжающими энергией Передатчик…
Он доходит до бокового коридора и оборачивается, но голубой свет больше не появляется. В иллюминаторе попрежнему темно. Видна только приоткрытая дверь; сквозь щель просачивается мягкий домашний свет. Коридор обшит планками из светлого дерева. Он возвращается назад и слышит доносящийся из-за двери женский голос, напевающий песенку. Остановившись на пороге, он ничут. ь не удивляется, увидев Патрицию, опустившуюся на колени возле кровати. Он чувствует, как при взгляде на нее в нем просыпается прежняя страсть. Но едва он делает еще несколько шагов вперед, как обстановка слегка меняется. Перед ним Патриция теперь уже не в прозрачной пижаме, а в глухом черном платье. Она оборачивается, и можно видеть, что она плачет.
— Моя мать умерла, Иероним, — говорит Патриция. — Как твой отец.
И Иероним резко останавливается, потому что до сих пор знал только о том, что отец был арестован полицией Малера. Он не может вспомнить, говорили ли ему раньше о смерти отца.
— Я ничего не понимаю, — говорит он, встряхивая головой.
— Ее сослали на Марс, Иероним…
— Но ведь это еще не значит, что она умерла! Иероним салится на пол возле кровати и протягивает руку к волосам Патриции, но она отстраняется, и в нем снова пробуждается гнев.
— Я жду столько времени, — говорит он. — Ты пользуешься любым предлогом, чтобы…
— Ты не должен говорить так, Иероним…
…Но он уже не слышит Патрицию. Ведь он сидит в трубе, куда забрался, испугавшись вертолетов. Вертолеты могут вернуться, и Иероним ждет, свернувшись в клубок у закругления металлической стенки, окутанный запахом горячей пыли. Наконец к нему возвращается присутствие духа, и он выглядывает наружу, но видит лишь что-то похожее на далекий берег, над которым колеблются странные темные силуэты, напоминающие большие цветы.
…Упрямо встряхнув головой, он продолжает идти вперед и наконец видит в конце коридора часовню. Это должна быть именно часовня, потому что коридор здесь оканчивается. Иероним ускоряет шаги и оказывается на пороге комнаты, похожей на его келью. Только посреди комнаты стоит кровать, и на ней лежит человек. Иероним медленно приближается к лежащему, лицо которого видно ему в профиль.
Человек дышит очень быстро, и его дыхание отдается в небольшом помещении странным шумом. Лицо человека выглядит необычно — несмотря на выступающие скулы и слегка вздернутые уголки губ, придающие лицу юный облик, кожа его испещрена густой сетью тончайших морщин. Она блестит, словно смазанная маслом — возможно, из-за неестественного коричневого оттенка. Иероним склоняется над лежащим.
— Брат мой, — шепчет он.
— Не будите его! — раздается чей-то голос, — Пусть он спит.
Иероним оборачивается и видит появившегося в комнатке отца Дорфуса, за спиной которого через открытую дверь видна лестница, ступени которой освещены гораздо ярче, чем комната.
— Кто это, отец мой?
— Человек с Афродиты… Он проделал путь в восемь световых лет.
— Он умрет?
— Почему вы так думаете, брат Иеронимус? — старший настоятель подходит к спящему и касается рукой его поблекшего лица, — Мы просто ждем, когда он проснется.
Но Иероним уже заметил на голове спящего небольшие электроды.
— Что с ним случилось? — Он хочет обернуться, чтобы взглянуть в глаза настоятелю, но сильный удар в спину прерывает у него дыхание. Он падает на колени; все плывет перед его глазами, пока он пытается вдохнуть воздух.
— Встать! — раздается хриплый голос. — Вперед!
Он медленно поднимается, держась за влажную бетонную стену. Стоящий рядом офицер одет в темно-фиолетовую форму личной гвардии Хундта. На воротнике его мундира извивается серебряный дракон, пронзенный стрелой — знак ветерана битвы при Корфу, Он напоминает о том, что офицер участвовал в одной из самых коротких и самых жестоких битв за всю историю человечества. Это было лет двадцать тому назад. Или двадцать пять… Иероним не может вспомнить. Ему пока ясно одно: он не должен был попадать сюда — ведь он никогда не участвовал ни в одном политическом движении, а в течение трех безумных лет реставрации он был еще подростком. Но у них, очевидно, есть основания заняться им, раз его допрашивает такое лицо, как гвардеец Хундта. Кроме всего прочего, это означает, что живым отсюда он не выйдет… Если только не удастся бежать… И он бежит по коридору, становящемуся все уже и уже, и звуки его шагов отдаются пугающим эхом.
…Но вот он выбегает из трубы и видит перед собой уходящую к потемневшему горизонту дорогу. Он бежит все быстрее, пока перед ним не появляется траншея, вырытая в мягкой черной земле. На краю траншеи лежит труба, в которую он тут же забирается. Через несколько метров он останавливается и замирает, с трудом переводя дыхание.
…Но ему ничто не угрожает.
— Алло! — слышится с другого конца трубы голос отца. Иероним отвечает, барабаня ногами по стенке трубы, потом быстро ползет к выходу. Возле трубы на траве сидят Патриция и ее мать, и они весело смеются, увидев, как он выбирается из трубы. Он хочет спросить, где его отец, но тут же вспоминает, что отец остался дома. И тогда он замечает, что вечерний воздух окрашен в странные голубые тона — он никогда не видел ничего подобного.
— Это не похоже на солнечный свет, — говорит он, поднимая голову.
— Нет, конечно, — отвечает ему отец Дорфус. — Вы же хорошо знаете, что Афродита находится в системе Сириуса.
— Но почему он не просыпается? — спрашивает Иероним, беря спящего за руку.
— Необходимо, чтобы он сначала восстановил некоторые… некоторые элементы своего сознания, своей памяти.
— Он забыл что-нибудь?
— Это не совсем так, брат Иеронимус. Лучше сказать, что его память попала в подобие ловушки. Это и есть злополучный эффект Передачи, эффект лабиринта.
— Значит, все это правда?
— Что именно, брат Иеронимус?
— То, что рассказывают про ад…
— Вы сами знаете это, брат Иеронимус. Следуйте за мной…
Они выходят из комнаты, где раздается шумное дыхание спящего, и спускаются по лестнице. Иероним всем своим телом ощущает пульсацию могучих механизмов, гораздо более сильную, чем раньше — это работают машины и генераторы, находящиеся где-то совсем рядом. Сейчас они проникли в самое сердце Станции, защищенное со всех сторон мощными потоками энергии. В круглом зале нет ничего — ничего, кроме передатчика. Потрясенный Иероним останавливается. Передатчик похож на дверь, ведущую в неведомый мир. Странный аппарат из стекла и металла слабо поблескивает перед ним: его поверхность едва заметно вибрирует. Ежесекундно он поглощает количество энергии, достаточное для снабжения большого земного города.
— Смотрите, брат Иеронимус.
Иероним оборачивается. Отец Дорфус указывает на внезапно возникший в нескольких шагах от передатчика пейзаж — тот самый, который он видел в коридоре. В призрачцом голубом свете видны большие цветы — возможно, что это вовсе не цветы, — роняющие семена, как капли черного дождя. За ними можно различить лохматые силуэты — может быть, это деревья. Иероним в этот момент не может вспомнить ничего из тех сведений, которые ему сообщили об этом мире.
— То, что вы видите, брат Иеронимус, это образ, передаваемый как материальный объект. Перед вами уголок долины Феникса в южной части полуострова Джианетти. Там установлен приемник, с помощью которого вы материализуетесь на Афродите, брат Иеронимус.
— Я готов, отец мой!
— Тогда прыгай, — говорит ему отец.
И как только люк открывается, они начинают падать к голубой и серебряной поверхности Луны, и остальные туристы падают вместе с ними, заполнив все пространство вокруг; все это похоже на водопад, увлекающий множество смешных пестрых марионеток.
«Какие замечательные каникулы!» — думает Иероним. Он нажимает на рукоятку управления ракетным ранцем, совершает пируэт, и в поле его зрения появляется огромный шар Земли, словно нависающей над Луной. Тихий океан закрыт большой спиралью облаков… Они продолжают медленно опускаться на лунную поверхность, где, наверное, будут участвовать в каком-то необыкновенном празднике. Иероним жалеет об одном — что он не захватил с собой большой красный плащ и сумку с игрушками.
Они опускаются на поверхность Луны и, забавляясь, высоко подпрыгивают, поднимая клубы пыли, сверкающей в газовых струях ракетных двигателей.
— Брат Иеронимус!
Он невольно ищет ручку радиоприемника, чтобы ослабить силу звука, но это произнес отец Дорфус, стоящий перед пультом управления передатчиком в метре от него. Он передвигает небольшой рычажок, и голубой пейзаж в противоположном углу исчезает.
— Вы будете двадцатым человеком, совершающим этот прыжок. И точно так же, как и вашим предшественникам, мы ничем не можем помочь вам. Препятствие, все то же препятствие остается.
— Я не боюсь, отец мой.
— Вы достойный воспитанник нашего Ордена, брат Иеронимус, и это высокая похвала. Прекрасно, что вы верите в человека и его возможности, но может случиться так, что во время передачи…
— Если вы думаете об этом, то я готов умереть, отец мой!
Настоятель качает головой.
— До сих пор, брат Иеронимус, смерть была не самым страшным из всего, чего следовало опасаться. Нет, речь идет не об этом. Я имею в виду явление, которое мы все называем адом. Это эффект лабиринта.
— Я ничего не боюсь, отец мой!
— Вы слышали о том, что случаются повреждения человеческого организма во время Передачи? Нарушения органического характера редки; можно сказать, что они почти не встречаются. Но сознание человека ведет себя странным образом — оно как будто не хочет признать за Передачей право на победу над пространством. В то время как тело переносится за долю секунды через пространство в несколько световых лет, оставаясь невредимым, сознание человека достигает цели лишь после продолжительных блужданий. В принципе, повторяется то же самое, что было с антителами, надолго затормозившими пересадку органов. Мы еще раз столкнулись с тем, что внутренняя природа человека с трудом поспевает за его ускоренным движением вперед. За ту незначительную долю секунды, которую длится Передача, память человека успевает создать иллюзорный мир, кажущийся гораздо более реальным, чем мир наших сновидений. Для этого память использует не только зафиксированные мозгом события прошлой жизни, но и некоторые образы подсознания. Никто не может сказать, сколько времени длится эта призрачная жизнь человека, преодолевающего космические бездны при помощи передатчика. Возможно, что ее продолжительность неодинакова для разных людей. Теперь вы понимаете, почему мы никогда не принимаем в отряд добровольцев людей с трудным, драматическим прошлым? Было бы слишком жестоко заставлять их снова и снова переживать свою жизнь на протяжении бог знает сколь продолжительного времени — быть может, для их сознания перемещение длится несколько месяцев или даже лет…
— Но откуда у вас уверенность в правильности вашего вывода, отец мой? Я хочу сказать, что о таких вещах просто невозможно иметь правильное суждение. Даже сам человек не всегда может дать трезвую оценку своей жизни, не всегда может сказать с уверенностью, был ли он счастлив, или нет. А ведь, кроме этого, наше подсознание фиксирует то, что мы можем совсем не заметить. Не может быть…
Но отца Дорфуса уже нет возле него. Перед ним — смеющаяся Патриция. Он только что выбрался из трубы и видит уходящую к горизонту дорогу. Вдали на фоне неба темными зазубринами вырисовываются здания. В тени деревьев движется транспортная лента, издавая высокие свистящие звуки.
— Иди сюда, — говорит Патриция, — Мне нужно что-то рассказать тебе.
Она уже всего лишь темный силуэт на фоне еще светлого неба, но ее кожа светится удивительным светом. Он продолжает стоять на коленях возле трубы, удивляясь, почему он не бросается к ней со всех ног. Мышцы его напряжены, в пересохшем горле чувствуется сильное жжение, Когда через несколько минут он все же приближается к Патриции, та уже не смеется. Она даже не обращает на него внимания. На коленях у Патриции лежит раскрытая книга, и ее платье, и так очень короткое, немного завернулось и… Он читает надпись над фотографией, на которой видны обломки корабля, рассеянные по поверхности пустыни, похожей на огромный лист растрескавшегося стекла: «Суровый звездный путь». Небо над пустыней кажется совершенно черным, все предметы отбрасывают двойные тени. Он склоняется над плечом Патриции и читает мелкий шрифт подписи под фотографией: «Останки первой экспедиции к Центавру, обнаруженные отважной командой европейцев».
— Я хочу поцеловать тебя, — говорит он. Становится все темнее и темнее. Внезапно он чувствует, что Патриции уже нет рядом с ним. Но в нем остался этот болезненный спазм, который, наверное, и называют желанием. Он встает и медленно идет по дороге. Вскоре раздается рокот моторов, и он видит два вертолета, несущихся к нему на бреющем полете.
— Стоп! — говорит офицер гвардии Хундта. — Хватит! Теперь мы отравим тебе сознание. Понятно? Мы обеспечим тебе исключительно счастливую вторую жизнь.
Но он бросается назад в трубу — здесь он в полной безопасности. Он успокоенно закрывает глаза и пытается вспомнить, что сказал ему в самом конце отец Дорфус.
— Время никогда не останавливается, брат Иеронимус, оно течет и в лабиринте. И человек, которого передали на невообразимое расстояние, всегда пробуждается. Он не теряет рассудок, но сознание его непонятным образом стареет. Вы понимаете, брат Иеронимус? Именно поэтому Передачу называют адом. В определенном смысле человек во время Передачи расплачивается за свои грехи. Но наша религия не похожа на другие, и мы боремся против этого эффекта, потому что никто, кроме самого человека, не может наказывать его…
— Но есть нечто худшее, чем страдание от боли, — говорит Иероним. — Это не находящее исхода желание.
Они остались вдвоем, он и Патриция, в большом пустынном доме.
— Значит, ты так ничего и не понял, — говорит она, и лицо ее становится белее стены. — Ведь именно этого они и добивались. Они хотят, чтобы в твоем сознании… чтобы твое сознание было отравлено! Да, именно так они и говорят: «отравлено».
Он невольно делает шаг назад, в голове у него теснится сумбур мыслей и слов.
— Кто это — они? — спрашивает он. Но ему почему-то кажется, что между ним и Патрицией возникают какие-то расплывчатые видения, а когда его зрение вновь становится отчетливым, он видит офицера, улыбающегося с усталым видом.
— Я лично не чувствую к вам ненависти, — говорит он. — Но я обязан делать то, что мне приказано. Этого требуют весьма высокопоставленные особы, и, в определенном смысле, их можно понять. А поскольку палачи требуются везде и всегда, их выбор остановился на мне. Ваша церковь не слишком догматична, брат мой, она больше, чем нужно, увлекается политикой. К тому же она владеет секретом Передачи. А Передача — это колоссальная власть. Менее чем за сто лет она подарит церкви добрую сотню новых солнечных систем, и если мы, простые земляне, не будем бороться с Церковью Экспансии, то с нами произойдет то же, что случилось с американскими индейцами.
— Передача принадлежит всему человечеству, — возражает Иероним. Офицер опять улыбается все той же усталой улыбкой, похожей на гримасу. Его лицо кажется серым в тусклом свете настольной лампы. Погруженная в полумрак комната выглядит невероятно древней.
— Вот таким способом мы и боремся, — продолжает офицер. — С помощью оружия, которое предоставляет в наше распоряжение республика Марс и ваша «святая церковь». Надеюсь, вы уже слышали об эффекте лабиринта? Вы должны знать, что с сознанием отважных добровольцев, соглашающихся совершить прыжок, происходят странные и прискорбные вещи. Вы знаете — хотя об этом вам могли и не сказать, — что эти добровольцы должны иметь исключительно здоровую психику. Но, может быть, вы еще ничего не знаете, брат мой?
В этот момент за его спиной открывается дверь и он узнает походку и дыхание Патриции, хотя и не поворачивает головы.
— Есть нечто более страшное, чем физическое страдание, — говорит офицер. — Это неудовлетворенная страсть.
— Я не понимаю вас, — говорит Иероним. Он съеживается на стуле… сворачивается в клубок в трубе… и отец Дорфус опускает руку на его плечо.
— У нашего Ордена есть враги, брат Иеронимус. Они стараются использовать малейшие наши трудности, и у нас не так уж много возможностей противостоять им… Вполне вероятно, что враждебные силы, несмотря на нашу бдительность, смогли оказать на вас свое тлетворное влияние, смысл которого станет понятен только после вашего прибытия на Афродиту.
— Но ведь главное, отец мой, это — достичь звезд. Даже если… — Он замолкает, потому что чуть не сказал: даже если для этого придется пройти через ад…
— Упорно и настойчиво, — говорит офицер, — мы стараемся сократить наше отставание. И для этого годятся любые мелочи. Так, например, если несколько людей, переданных на какую-нибудь звездную станцию, окажутся в психическом отношении стариками, то этого может оказаться достаточно, чтобы в какой-нибудь сложной ситуации на станции все разладилось. Мы боремся, брат мой, чтобы экспансия Марса и вашего Ордена не была столь стремительной. Мы боремся за Афродиту и за Центавр, за миры Эридана и планеты Сириуса. И вы, брат мой, будете нашим оружием в этой борьбе. Мы поможем вам создать свой собственный ад, чтобы, когда придет час, ваш лабиринт был очень долгим, долгим…
Но Патриция заливается дразнящим смехом, и он еще дальше забирается в трубу. Через несколько шагов он сворачивается в клубок возле закругляющейся стенки и закрывает глаза. Ему вспоминается история, которую когда-то рассказал ему отец, В ней говорилось о далеком береге, которого можно достичь, если пройти по туннелю сквозь Землю. И он начинает пробираться вперед по трубе, но она как будто становится все длиннее и длиннее, и ему уже не хватает воздуха…
— Интересный эксперимент, не правда ли? — слышит он голос офицера с усталым лицом.
— Эй! Эгей! — кричит отец.
Он пробирается вперед быстрее и быстрее, и труба под его ногами рокочет, словно большой барабан. Когда он наконец достигает конца трубы, то видит всего лишь в нескольких метрах от себя боевую машину виргинцев и понимает, что через мгновение будет раздавлен, если не отскочит в сторону. Но раненая нога мешает ему двигаться, и он в отчаянии пытается ползти…
— Иди скорей ко мне, — говорит Патриция. Она сидит на верхней ступеньке крыльца босиком, в коротком платье, оставляющем открытыми ее гладкие стройные ноги. Но едва он приближается, как Патриция вскакивает и со смехом убегает, бросив свою книгу. Он читает заглавие: «Суровый звездный путь»; под заглавием помещена большая фотография Патриции.
— Желаю удачи, сын мой, — говорит отец Дорфус, нажимая на кнопку. — Будьте мужественным. Ведь вы — посланник человечества… И не забывайте, что из ада можно выйти, каким бы долгим не был путь через него…
— Ты ранен? — спрашивает мать.
— Я потерял отца, — говорит он.
— Пойдем искать его, — говорит вернувшаяся Патриция.
Они вдвоем пересекают двор, но едва Иероним подходит к трубе, как наступает ночь, и Патриции уже нет рядом с ним. Он наклоняется к отверстию трубы и видит на другом ее конце улыбающееся лицо Патриции. И тогда он начинает ползти к ней и ползет все быстрее и быстрее. На это у него уходит невероятно много времени. И каждый раз, когда он наконец выбирается из трубы, он видит перед собой голубой берег. Или Патрицию. Чтобы достичь ее, чтобы окончательно выйти из трубы, нужно всего лишь непрерывно двигаться вперед, И однажды это произойдет — он выйдет из трубы, он прибудет на место. И пусть это будет через годы, пусть он будет тогда уже стариком… Это будет через долю секунды…
Афродита (2080)
«Через двадцать лет после организации первой базы на Афродите в системе Сириуса напряженная политическая обстановка начала перерастать в кризис.
Европейцы Гундта и тихоокеанцы, высадившиеся на Афродите первыми, пытались любыми средствами сдержать поток людей и оборудования, хлынувший из марсианских передатчиков материи. К этому следует добавить влияние Церкви Экспансии и появление беженцев, спасавшихся от Американского Хаоса. Но человек постоянно меняется, а звезды стали менять его быстрее, чем он опасался или надеялся… И кризис на Афродите разрешился сам собой».
«Через двадцать лет после организации первой базы на Афродите в системе Сириуса напряженная политическая обстановка начала перерастать в кризис.
Европейцы Гундта и тихоокеанцы, высадившиеся на Афродите первыми, пытались любыми средствами сдержать поток людей и оборудования, хлынувший из марсианских передатчиков материи. К этому следует добавить влияние Церкви Экспансии и появление беженцев, спасавшихся от Американского Хаоса. Но человек постоянно меняется, а звезды стали менять его быстрее, чем он опасался или надеялся… И кризис на Афродите разрешился сам собой».
— Что говорят о Гранднеже, Клер?
— Не знаю. Наверно, ничего. Ты же знаешь, цензура…
— Иногда удается прочесть правду между строк, — мужчина беспокойно ерзал на большом синем диване. — По крайней мере, часть ее.
Он щелкнул пальцами, но жена не обратила на щелчок внимания — это был привычный жест, и он то и дело повторял его. Сегодня он был в особо взвинченном состоянии. И Клер понимала почему. Но промолчала. Ей не хотелось ввязываться в бесполезный спор, избегая прямого разговора, — так требовали нынешние пуританские времена. Ведь речь зайдет о Ги. Неделю назад началось лето. Лето 2080 года. Оба они знали, что корабль уже добрался до Афродиты. А потому чаще обычного надевали аудиовизуальные шлемы. Она была уверена, что муж сейчас тоже думает о Ги.
— Тихоокеанцам там ничего делать, — сказал он.
Быть может, то был конец монолога, который она не слышала. Мысли ее витали далеко отсюда. И так происходило все чаще. Она заметила, что муж надел шлем и машинально протянула руку, чтобы взять свой, но спохватилась — смотреть было нечего. Если ему хочется понапрасну травить себя, пусть.
— Тебе не о чем говорить со мной? — спросила она, зная, что все равно не перекричит звук в шлеме. Она не знала, зачем задала вопрос. Ее вдруг охватила странная усталость. Клер тряхнула головой, закрыла глаза и удивилась отсутствию темноты или полумрака с цветными всполохами, как бывает, когда закроешь веки от солнца или яркого огня. Глаза резал ослепительный свет.
Гостиная бешено кружилась перед ней, она испугалась, что теряет сознание, судорожно вцепилась в подлокотники кресла и едва не закричала. Вдруг осознала, что происходит, и застыла от удивления и радости. Как же она забыла о крохотном устройстве, вживленном в мозг! Клер зажмурилась. Ги? — мысленно спросила она. Хотя знала, что разговор невозможен. Это была не телепатия. Ги всегда смеялся, когда она намекала на нее. «Даже венерианские слономоржи могут общаться, только находясь в соседних долинах», — разъяснил он с горечью, которая тогда показалась ей преувеличенной.
«Клер?» Имя пронзило день за ее веками. Голос был четкий и громкий. Она не смогла сдержать судороги страха и радости и открыла глаза. Муж, похоже, спал, запрокинув голову под тяжестью шлема. И она поспешно вернулась в день, где ее ждали…
«Клер, я проснулся! Ты слышишь меня? Очень хочется, чтобы ты слышала меня! Я нарочно говорю очень громко, устроившись перед хрустальным кубом, и боюсь, что делаю это впустую, что они подсунут нам игрушку. Фокус психолога, чтобы мы могли выдержать нагрузки, когда бодрствуем. Хотелось бы, чтобы все это было правдой. Клер… Через сколько лет ты услышишь меня? По нашим часам прошло четыре года и два месяца. Мне повезло, я так любил поспать. Помнишь? По утрам ты звонила мне, пока я окончательно не просыпался. А потом требовала с меня половину стоимости разговора, жадина!.. Клер, это было целых восемь лет назад! А сейчас все запуталось из-за уравнений Денборга… Теперь можешь отвечать мне. Когда твой вызов дойдет до меня, я буду уже на Афродите. И буду там… уже восемь лет! Боже, сколько времени утекло! Клер, мы об этом не подумали. Сколько раз мы сможем переговорить до того, как умрем? Сколько?»
Когда голос замолкал, ей казалось, что она слышит рев корабельных двигателей. Ги и ее разделял барьер более неодолимый, чем смерть. А, может, он уже умер?.. Клер с ужасом отогнала неприятную мысль. Не дай бог, он ощутит ее…
«Хочешь, я расскажу тебе о пространстве? О том, как я его вижу здесь? Ты говорила, что как-то путешествовала на Луну. Но если бы ты видела это море звезд… Наверно, виноваты пресловутые зоны поглощения, но звезд здесь в сотни раз больше, чем видно с Земли. А кроме того появились тысячи зеленых и красных облаков газа. Наше солнце пока видно. Оно желтое и сильно блестит. Рядом с ним сверкает огромный оранжевый шар, ноя не помню его названия. Может, он обозначен просто цифрой. Вот Сириус прямо по курсу. Ты тоже можешь увидеть его… Даже с Земли. Правда. Вряд ли ты покинула Тулон. Не думаю, что Жорж согласился на переезд в южное полушарие. И не думаю, что ты сама захочешь переезжать. Из нас двоих ты пострадала меньше. Ты просто приняла правила этой эпохи. Дорогая квакерша… Нет, я не в силах говорить об этом сейчас. Минуты слишком коротки. Генератор жрет огромное количество энергии, а у каждого из нас равная и весьма маленькая доля…»
Молчание, потом только шум. Она вздрогнула, почувствовав на плече руку.
— Хочешь выпить?
Рядом с ней стоял муж. Шлем оставил на его щеках белые полосы. Он внимательно разглядывал ее. Клер отрицательно покачала головой.
— Они оставили Гранднеж.
«Да пусть они провалятся в ад вместе со своим Гранднежем!»
— Венерианцы теперь предоставлены самим себе. Блокаду им не…
«Плевать я хотела на венерианцев! Плевать я хотела на тебя! Или ты не видишь, что он говорит со мной? Через световые годы».
Она вновь закрыла глаза.
«Клер?»
— Ты еще не хочешь спать?
«Оставь меня в покое на пять минут! Всего на пять минут!»
«Хотелось бы спросить тебя. Насчет того устройства…»
— Я пошел спать. Спокойной ночи. Клер.
«Почему ты согласилась?»
Она на мгновение приоткрыла глаза и заметила сутулую фигуру мужа в дверях спальни. Там загорелся свет, дверь скользнула на место за его спиной.
— Спокойной ночи, Жорж.
«Когда ты вызовешь меня, ответь на вопрос. Это очень важно для меня. Я хочу знать, почему ты согласилась на операцию, почему хочешь слышать меня, хотя ни тебе, ни мне это не нужно. От всего этого легко сойти с ума. Конечно, в любой момент устройство можно извлечь. Но ты ведь этого не сделаешь и всегда будешь спрашивать себя, жду ли я твоего послания и жив ли я. Ты поступишь, как принято в Европе. Будешь уважать мужа и оберегать того, кого любишь… Так? У меня остается еще десяток секунд… После вахты меня снова уложат в анабиоз. Мы прошли примерно полпути. Когда проснусь вновь, мы будем в нескольких часах хода от Афродиты. Ты должна знать, чем мы там будем заниматься. На Афродите идет что-то вроде войны. Ты слыхала о ней? Тебя всегда немного интересовала политика. Но европейцы не понимают значения таких миров, как Афродита. У Четырех Марсианских Провинций есть передатчики материи. И, надо признать, с ними они завоюют множество миров. Им не понадобится металлическая штуковина в голове и хрустальный куб, чтобы вести разговор через бездны пространства… И мы постараемся…»
День за опущенными веками опрокинулся, взорвался белыми вспышками. Ей стало трудно дышать, она открыла глаза и заметила, что стоит около балконной двери. От ночной прохлады знобило. Клер закрыла глаза, но за веками была пустота. Она постояла у окна, потом, не задерживаясь дольше в гостиной, вошла в спальню, где у кровати тускло светился ночник, и одетой улеглась в постель, уже зная, куда надо идти завтра. Она вызовет его…
Ги Маркель долго оставался в полной неподвижности. В его мозгу был всего один яркий и четкий образ. Он ощущал его, как ощущал собственное тело… Вдруг раздался треск, и Ги насторожился. Сидящий внутри образ пришел в движение, превратившись в пейзаж перед кустами, которые скрывали его. И он всем телом ощутил влажную жару почвы, яркое солнце, чьи лучи пробивались сквозь гигантские заросли, запахи псевдолеса — зверья и странной растительности.
Он расслышал неясный шум, сотканный из тысяч звуков, призывов, шорохов, шуршания в листве, возникли лица, наложившиеся на краски Афродиты. Он разом все вспомнил. Ги наклонился и осмотрел ногу. Рана еще не зарубцевалась, но лекарство сделало свое дело — боль отступила. И пропала тошнота. Что могло (только могло) означать, что амебы покинули его желудок в поисках менее экзотичного обиталища.
Нападение застало экипаж катера врасплох, и они не сумели организовать оборону. Теленсен даже не успел предупредить корабль. Кто мог ожидать, что солдаты Четырех Провинций так хорошо информированы и контролируют сектор, расположенный вдали от зон их влияния. Земляне из осторожности решили сесть в пятистах километрах от ближайшего марсианского поста. Они предполагали, что их посадка будет замечена. Но никак не ожидали, что нападение будет таким внезапным, жестоким и быстротечным. Он осторожно встал на колени, дернулся от боли и упал на бок.
Потом огляделся в поисках опоры. Ги провел в своем растительном гнезде около четырех часов, большей частью в полубессознательном состоянии, воспринимая окружающий мир, хотя мозг его был отключен. Таково было побочное действие лекарства. Широколистная трава под ним примялась и поблекла. Но по одному этому трудно было судить о прошедшем времени. И трава была не совсем травой (названия и фотографии промелькнули в его голове)…
Ги заметил справа от себя толстую палку без листьев, протянул к ней руку в перчатке. Палка сжалась и исчезла в зарослях, как только он коснулся ее. Маркель вздрогнул, уперся обеими руками в землю и с трудом встал на ноги. Удивление вернуло ему память. Он вспомнил название «палки» — змеевидная ищучка. К счастью, безобидная, ленивая вегетарианка.
Он оторвал ногу от земли, повертел стопой, ожидая вспышки боли. Боли не было, и Ги сделал шажок. Потом второй. По голове скользнули листья — эти были настоящими, прохладными и почти зелеными. Он вышел на ослепительный свет, и жара застала его врасплох. Где-то в карманах комбинезона лежали солнцезащитные очки. Он долго искал их, и только надев, смог поднять голову. Вот что такое два солнца! Свет ослеплял даже сквозь специальные фильтры. Солнце поменьше выглядело пылающей искрой.
Маркель снова осмотрелся. Он стоял на краю равнины, вдали на горизонте вырисовывались округлые формы охряного цвета, которые вполне могли быть холмами. А может колониями коринок или останками желиантов… Он поднял капюшон комбинезона и снова пустился в путь, включив климатизатор. Через дюжину шагов понял, что тот не работает. Наверно, в батарею попал осколок.
Ги вдруг спросил себя, что делает здесь в полном одиночестве на раскаленной равнине, с раненой ногой и избытком лекарства в крови. Неплохо бы взглянуть на посадочный катер, оставшийся в нескольких сотнях метров отсюда. Но в каком направлении? Маркеля ранило в момент, когда он пытался извлечь тяжелый лазер. Он рухнул на землю и на мгновение затих в громыхающей ночи. Потом вскочил и, обезумев от паники, ринулся прямо сквозь цепь врагов — от нее к катеру тянулись разноцветные лучи.
Маркель помнил запах земли, сожженной светометами, и бегство напуганных псевдорастений. Он проскочил метрах в десяти от марсианской батареи и нырнул в мерзкую вонь болота. Потом долго плыл в теплой воде, и ноге стало легче. Выбравшись на берег, он продрался сквозь кусты, спугнул странное кудахтающее существо с горящими глазами и поднял рой насекомых-свистунов. Бег, ночь и боль слились в какой-то сплошной жаркий кошмар, в висках стучала кровь. Он добрался до зарослей на краю равнины и, уже проваливаясь в беспамятство, успел впрыснуть себе лекарство. Это было нетрудно — стоило нажать кнопку на поясе.
Ги пошел налево. Потом остановился и задумался. Вряд ли за ночь он пересек всю равнину. С такой раной ему наверняка не удалось бы пробежать больше километра. Значит, посадочный катер был недалеко. Он вернулся к псевдолесу. На лужайке почва была истоптана и выглядела красной и блестящей, словно ободранная плоть. Змеевидная ищучка… нет… зверь вдруг возник из мрака. Белорыл. Этот тоже безопасен. Он остановился и с улыбкой стал рассматривать зверя, давно ставшего на Земле персонажем мультяшек. Белорыл был даже союзником, ибо питался растениями и врагами человека.
Животное трудно было назвать громадным, хотя в нем было метра два. Больше всего оно напоминало коричневый бочонок. И ходило переваливаясь на коротеньких толстых лапах с одним-единственным когтем («шило» легко раскапывало землю), похожим на бивень. К бокам были прижаты крылышки. Но они позволяли только смешным образом подпрыгивать. Приплюснутая голова с добрыми глазами плюшевого медвежонка и носом картофелиной, который морщился, как у земных кроликов.
— Привет, топтыга, — произнес Маркель, чтобы услышать свой голос.
Белорыл сморщил грязно-белый нос, издав скрипучий звук. Затем подпрыгнул на месте и заковылял прочь. Отойдя, замахал крылышками и запрыгал, как громадная резиновая игрушка.
Маркель посмотрел вслед зверю и приблизился к разноцветной стене псевдолеса. Меж двух темно-фиолетовых стволов возникла змеевидная ищучка (ее, похоже, и искал белорыл), подпрыгнула, вонзилась в землю и снова превратилась в палку.
Маркель обогнул ее, протиснулся между какими-то пульсирующими стволами, сплошь усыпанными листьями и цветами. Он не знал, куда идти. Искать катер бессмысленно. Марсиане наверняка оставили там засаду. А может, сделав свое дело, исчезли так же внезапно, как и появились.
Что предпримет корабль? Пошлет новый катер или разведторпеду с парой пилотов. Те сядут вблизи уничтоженного катера… Значит, надо подобраться к нему, если он не хочет, чтобы его сочли погибшим.
Ги был уверен, что бежал недолго. Его ранило, когда он стоял у носа катера и возился с тяжелым лазером. Он тогда рванулся прямо вперед. Катер в этот момент… Но он не помнил, куда смотрел нос катера — на север или на юг. Рассуждения ничего не стоили. Надо было идти вперед, пытаясь отыскать лужайку. Ведь он мог проплутать в псевдолесу не один час и не одни сутки.
Пожар… Может, узнать направление по пожару? Он принюхался, пытаясь ощутить запах горелой растительности, но если запах и был, то он тонул в тысячах других, резких и сладковатых, раздражающих и пьянящих. Ги снова пустился в путь, осмотрев висящее на поясе запасное оружие. Большой светомет он потерял во время нападения.
Ги вовремя заметил перед собой ресничку холодушки. Он так часто видел картинки, что не стал терять времени — нажал на спуск, и почва закипела вокруг стволика, который опал, как сожженный цветок. Маркель подумал о главном теле, прятавшемся метрах в двух-трех под землей. Гигантская холодушка спала, ожидая жертву, спала и выжидала, раскинув вокруг сеть чувствительных ресничек, реагирующих на звук и не оставляющих ни малейшего шанса неосторожному животному. Холодушка была лакомкой…
Он тщательно оглядел землю вокруг, прежде чем двинуться дальше. Ресничек обычно было очень много. Но он не заметил ничего подозрительного. И вышел на тропу, пробитую крупными обитателями псевдолеса. Трава была сухой и примятой, с деревьев свисали обломанные ветки, из которых сочился похожий на кровь сок.
В псевдолесу Афродиты было невозможно узнать, где кончалась растительность и начинались животные. На первый взгляд вокруг стояли обычные деревья, кустарники, усыпанные листьями, плодами и огромными цветами. Ученые выявили странные симбиозы и не менее странную мимикрию растений и животных. Но все-таки было ясно — день безопасней ночи. Многие формы жизни прятались днем от палящего жара двух солнц. Днем в основном царила растительность, если не считать ищучки, белорыла или рычуна, но и те предпочитали влажные места.
Маркель прошел по тропе метров двести, остановился на развилке, где росло дерево с хилым желтоватым стволом, покрытым мягким ворсом, как большинство деревьев Афродиты. Ги вдруг вспомнил о хрустальном кубе. Он уже устал, а потому улегся на мягкую землю, на всякий случай осторожно ощупав ногой пару моховых подушек, оказавшихся поблизости.
Генератор наверняка разрушен. А потому, даже добыв куб, он не сможет вызвать Клер. Но корабль обязательно вышлет подкрепление. И, быть может, его найдут.
«Надо только подождать, — сказал он себе. — Может, она уже вызывала его в первые дни? Тогда я вскоре услышу ее!» От лекарства мысли в голове ворочались вяло, и все же он с ужасом подумал, что послание могло прийти, когда он валялся в беспамятстве.
«Если услышу ее голос и закрою глаза, то окажусь рядом с ней». Потом отогнал эту мысль. Он попал на Афродиту из-за Клер. Из-за Клер и морали отставшего от жизни общества. Он бежал от всего этого, удрал, и тот мир перестал для него существовать. Расстояние, разделявшее их, зачеркнуло все. Он был один, и если выживет, снова начнет в одиночку. Он отправился на войну и успел потерпеть поражение. Ну и пусть… Если он выкарабкается, то найдет самого себя, и заживет, как на Земле. Но без Клер.
Он вдруг вскочил на ноги, вопя от боли, но та уже почти прошла. Схватился за правую щеку и нащупал маленькую дырочку — на пальце осталась кровь. Ги подошел к дереву. «Зараза!» Потянулся за оружием. Потом махнул рукой. Пользы от оружия не было. Зло уже свершилось. Он осмотрел ствол и заметил крохотные отверстия, через которые дерево-метатель выстреливало свои семена. Стоило теплокровному животному пройти рядом с ним, как включался инстинкт воспроизводства, и животное получало в награду зародыш. Если не принять нужных мер, тот начинал развиваться под кожей.
Особой опасности не было, ибо, если верить ботаникам, через десяток дней крохотное растеньице, насытясь животным белком, выпадало и укоренялось в земле. В белорылах всегда сидело по нескольку семян, и они от этого не страдали. И все же Маркель, отойдя от дерева, выковырял семя. Операция оказалась болезненной. Наконец он извлек небольшую черную пирамидку и прижег ранку.
Он наугад пошел по одной из тропинок. Оставалась надежда отыскать катер до наступления ночи. Тогда он смог бы переночевать в нем и ждать весь следующий день. Если корабль так и не подаст признаков жизни, он будет искать выход сам. Быть может, марсиане не уничтожили катер, тогда он найдет карты. И вернет себе куб.
В столице — в Грегори — достаточно энергии на десяток посланий, в которых он расскажет Клер о своем одиночестве в псевдолесу Афродиты, что в восьми световых годах от Средиземноморья… Он обязательно отыщет куб. И что-нибудь из провизии — на сухом пайке не продержаться.
Другой выход — сдаться врагу. Или отыскать следы людей. Разжечь костер и подать дымовой сигнал. Привлечь внимание, спалив целый псевдолес. На Афродите достаточно независимых колонистов. Многие объединились в деревни или фермы, а кое-кто построил на Свободной Территории дома-крепости, где их хозяева были королями и владели таким количеством земли, что любой средневековый феодал лопнул бы от зависти.
Вся их миссия казалась ему теперь полной бессмыслицей. Ги не понимал, как они вообще рассчитывали воевать с марсианами. Земляне провели в анабиозе долгие годы, чтобы высадить десант и захватить передатчик материи. Всего-навсего. Правительство Гундта приняло самое идиотское решение. Их затея не могла быть успешной. И за эту глупость шестеро уже заплатили жизнью.
«А седьмой и сам сдохнет», — усмехнулся Маркель. Он уже сомневался, что корабль пошлет помощь. Их уничтожили, и дело списано в архив. Корабль может официально сесть в Грегори, и обе стороны промолчат о стычке. Все кончится, как в заурядном случае с попавшимся шпионом. Проигравших просто забывали.
Маркель подумал, как он доберется в Грегори и обвинит Конфедерацию Четырех Провинций в уничтожении экипажа катера. И никто не станет его слушать. Хотя, возможно, тайно помогут. А если он не захочет молчать, ему заткнут рот. Отношения между сторонами были слишком натянутыми. Если равновесие и нарушится, то повод к этому будет серьезным, событие произойдет из ряда вон… А из-за уцелевшего в схватке человека, который смог выбраться из псевдолеса, суетиться никто не станет.
Маркель теперь понимал, что мог спокойно появиться на Марсе, воспользовавшись передатчиком материи. Стоило только перейти на сторону Четырех Провинций. Но Клер была европейкой и слишком часто повторяла это. Под знамена победителя следовало стать после прощания. Нельзя же покидать желанную, но недоступную женщину со словами: «Привет, я решил поменять лагерь». Но, улетая с Земли, Маркель не подумал об этом.
И теперь сожалел о своей глупости. Он даже подумывал, не сдаться ли марсианам в плен. Почему бы им не принять его? Или устранить, как нежелательного свидетеля тайной войны.
Тропа кончалась у ручья с пахучей водой. Значит, он шел правильно. На том берегу росли кусты — их листья подозрительно шевелились, и они совсем не походили на безобидные растения. Маркель предпочел их уничтожить.
Кусты густо дымились, когда он ступил на другой берег. Потом пришлось уничтожить еще одни заросли, и он испугался, что начнется пожар. Но пламя быстро угасло во влажной массе тронга, сплошь усеянной гнусными ротовыми отверстиями. «Троонг!» — во все стороны брызнула вонючая жидкость. Несколько капель долетело до Маркеля, и его едва не вывернуло от ужасной вони.
Псевдолес поредел, и он вышел на первую лужайку, красную и поблескивающую под солнцами. В центре высилась округлая громада желианта. Существо спало. Маркель понял это, заметив, как опадают на вершине округлого брюха пучки волос. Желиант напоминал огромную шляпку гриба. Существо запросто могло проглотить человека, ибо проснувшись превращалось в один гигантский рот — Маркель видел это в фильмах.
Он осторожно обогнул спящую громадину и вдруг услышал выстрел. Над лужайкой раздался свист, желиант взревел. Его огромный рот раскрылся, существо завертелось на месте, как волчок.
Желиант был ранен, и Маркель поспешил укрыться в кустах, не теряя времени на проверку, — настоящее растение прячет его или нет. Он спрятался в листьях, снял с пояса светомет и огляделся. Желиант с ревом подпрыгивал на месте. Маркель видел рану в его брюхе. Волосы-щупальца со свистом рассекали воздух. Раздался еще один выстрел, и громадина рухнула на землю. Маркель увидел присоски. Из раны вытекал ручей блестящей крови с сильным пряным запахом.
На лужайке появился первый марсианин. Высокий, сильно загорелый блондин со стрижкой ежиком. Форма на нем была порядком потрепана, но на груди сверкала эмблема Четырех Провинций — золотой кулак в красном круге. Обеими руками он держал многозарядный карабин. Потом из кустов вышел второй марсианин, он развлекался с ищучкой — та безуспешно пыталась ухватить его за руку. На рукаве у него желтела повязка начальника патруля.
Маркель медленно привстал на колени, забыв о ноге, и та тут же напомнила о себе. Он скрипнул зубами, откинулся назад. Листья предательски зашелестели. Но марсиан интересовал только желиант. Они обменивались шутками и хохотали.
Через несколько минут солдаты снова углубились в лес. Маркель не понимал, зачем они прикончили желианта. Люди уже начали отрицательно влиять на экологию Афродиты: лет через сто на планете не останется ни желиантов, ни ищучек.
Он ждал еще некоторое время, затем выбрался из укрытия и обогнул огромный труп. Две реснички холодушки уже ощупывали рану, и гудел целый рой мух. Он вздрогнул, услышав булькающие звуки, и не сразу отыскал глазами приу. Небольшое животное с наслаждением лакало из лужи крови — длинный язык подбирал все до последней капли. По его спине пробегали волны удовольствия, а собачьи глаза словно смеялись. Маркель вдруг ощутил голод. Он извлек из кармашка на поясе пару таблеток и проглотил, пытаясь думать о чем-нибудь более существенном. Пожалуй, следовало двинуться за солдатами. Они наверняка патрулировали вокруг катера, и, рискнув, он мог отыскать хрустальный куб и прочие необходимые вещи.
Но дело обернулось иначе. Едва он углубился в заросли, как раздался окрик «Стой!». Маркель застыл на месте. Он стоял прямо перед кустом с большими малиновыми цветами. Сердце у него екнуло. Но сверлилки в данный момент были наименьшим злом. Справа прозвучал голос одного из солдат. Того самого, что расправился с желиантом. Он медленно направлялся к Маркелю с довольной улыбкой и карабином наизготовку.
— Вы не очень-то гляделец! — рассмеялся он, коверкая слова.
К ним уже спешил второй солдат, начальник патруля. Маркель краем глаза заметил его бледно-голубой мундир среди кустарника. Действительно ли марсиан только двое? Тогда можно блефовать. Он еще только подумал об этом, а сам уже лежал на земле со светометом в руках. Когда луч ударил солдату в лицо, тот завопил и выронил оружие.
Маркель перекатился на бок и выстрелил туда, где только что видел начальника патруля. Кустарник зашипел, повалил плотный удушливый дым. Раздался выстрел, и рядом с Маркелем запузырилась губчатая земля.
Он отполз в сторону, выстрелил в третий раз и не снимал пальца со спуска секунд пять, поливая огнем кустарник перед собой. Ему показалось, что он расслышал слабый крик. И все же подождал еще несколько секунд, прежде чем отползти и спрятаться позади казавшегося безопасным дерева.
Потом медленно поднялся, держа оружие наготове. В чадящем кустарнике ничто не шевелилось. Он подошел ближе, пытаясь разглядеть оба трупа, но из глаз текли слезы от едкого дыма. Почувствовав боль в ноге, вернулся к дереву, сел на землю и осмотрел рану. Та снова кровоточила.
Ги отыскал коагулянт, затем очистил рану. Боль стала только сильнее. Положил палец на кнопку, чтобы сделать инъекцию. Но не нажал ее.
Он вдруг вспомнил о Клер, о ее голосе. После инъекции ему придется проваляться в беспамятстве несколько часов. Когда он проснется, рана зарубцуется. Но в это время его может вызвать Клер. И он не услышит послания, отправленного с Земли восемь лет назад!
Мелькнула мысль, а не бредит ли он. Неужели его могла остановить подобная болтовня? Не стоит ли лучше подумать о собственной жизни? Хотя… В голову ему пришла новая мысль. Он вскинул глаза к небу, пытаясь определить, где оба солнца.
Ги снял очки и поднялся на ноги. Сириус висел почти над самым горизонтом. Через три часа наступит ночь. И если он уколется, то уже никогда не проснется. Он окажется во власти всех тех, кто спит днем. Это зверье куда опасней сверлилок или холодушек…
Боль не отступала. Она достигла живота, вцепилась в пах. Неужели в воздухе или в запахах псевдолеса присутствовало нечто, усиливающее боль?
Ги истекал потом, скрипел зубами. Ему казалось, что тело его с каждым мгновением тяжелеет и вжимается в землю. Гаснущий свет солнц едва пробивался сквозь листву, он словно перенесся в храм с разноцветными витражами… в тюрьму, сотканную из света и красок. Он застонал и услышал тысячекратное эхо своего стона.
Наверно ему удалось сделать шаг, ибо ледяная вода смыла с витражей лицо Клер. Шумел дождь. Ги на мгновение очутился в палатке — он прятался от летней грозы, вдыхая запах земной травы и горячего тела Клер рядом с собой. Затем провалился во тьму.
Он не знал, сколько времени валялся без сознания. Сначала его удивило, что ночь довольно светла. Он лежал на спине, чувствуя каждой клеточкой холодную почву. Тело казалось вырубленным из куска дерева — Ги подумал, что ему больше никогда не удастся пошевелиться. Он повел глазами по сторонам и увидел первую луну. Самую большую. Вернее, громадную. Она источала бледно-зеленый свет. Травяная луна…
Справа от нее висела вторая. Медный диск, окруженный красноватым сиянием. Третья луна только всходила. Маркель заметил ее оранжевый свет, слегка повернув голову. Через несколько минут ночь станет совсем светлой.
Он удивился ясности мыслей и отточенности чувств. Раненая нога словно отделилась от него. А тело было готово подчиниться любому призыву. И когда тот пришел, Ги решил, что видит сон и хотел было провалиться в беспамятство, впрыснув себе лекарство. Его коснулось что-то гибкое и хрупкое, блестящее и нежное. Над ним склонилась совсем юная девушка — теплая и источающая приятный странный аромат. На него с удивлением смотрели два огромных глаза. Бледные губы раскрылись:
— Почему ты приди потерянный?
Он зажмурился, услышав человеческую речь.
— Тебя ранен?
Девушка по-прежнему склонялась над ним — ее грудь белела рядом с его лицом. Она провела пальцами по его губам, и пальцы эти были прохладными.
— Клер? — спросил он, отгоняя сновидение.
— Почему называть Клер?
Ги тряхнул головой. Что-то тут было не так. Девушка не могла быть реальностью. Однако не хотела исчезать. Свет трех лун стекал по ее обнаженным плечам и груди. Она выпрямилась, и Ги увидел ее в полный рост. Ему стало жарко, внезапно охватило острое желание.
Маркель шевельнулся, но она уже исчезла. И его поразила столь неожиданная тоска по женскому телу.
Он снова перекатился на спину, закрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти ее образ, отблески на коже, сверкающие глаза на лице, полускрытом волосами…
— Кто вы?
Он вздрогнул — голос мужчины. Затем увидел бледное пятно лица — мужского лица.
— Это не сон. Скажите, кто вы. И постарайтесь хоть немного двигаться сами. Без вашей помощи я не смогу дотащить вас до места.
Маркель кивнул, хотя по-прежнему не верил собственным глазам.
— Поднимите руку.
Он поднял руку.
— Теперь попытайтесь сесть.
Он сел.
— Прекрасно, — человек был доволен. — Теперь цепляйтесь за меня. Вход рядом.
Маркель спросил себя, о каком входе может идти речь. Но подчинился, встал, опираясь на плечо очень тощего человека. Сделал шаг и понял, что чувствует себя лучше, чем ему казалось.
— Вы в состоянии говорить? Отлично. Держитесь за меня. И постарайтесь не шуметь. Конфедераты бродят поблизости.
Еще мгновение вокруг был псевдолес — влажные прикосновения, шорохи листвы… Потом их окружила тьма. Маркель почувствовал, как его подхватили другие, более сильные руки. Послышался глухой шум, словно прямо над ними ставили на место крышку. Он снова удивился нереальности происходящего и вздрогнул, услышав другой мужской голос:
— Подождите… Сейчас будет свет.
Действительно стало светлее. Свет шел откуда-то издалека, растекаясь по сводам подземной галереи. Из стен выступали корни и непонятные наросты, отбрасывающие резкие тени. Светился пучок фосфоресцирующих растений, который держал крупный, почти обнаженный мужчина, облаченный только в набедренную повязку из шкуры какого-то животного.
— Идемте, — произнес незнакомец, поддерживавший Маркеля. — Надо спешить. Сейчас эти корни источают ферменты, которым ваш организм не сможет долго сопротивляться.
Ги впервые разглядел своего спасителя. Тот был одет так же, как и человек с факелом.
Ги двинулся по галерее между двумя провожатыми. После перекрестка они углубились в лабиринт ходов, где висел странный запах — явно знакомый Маркелю, хотя Ги не мог вспомнить откуда. Запах будил какое-то воспоминание… И безотчетный страх. Да-да, страх. Или отвращение. Но запах не был неприятным.
Ходы снова стали галереей. Здесь они были выложены плитами и освещены факелами, укрепленными в нишах стен. Маркель подумал, что в этом лабиринте ничего не стоит заблудиться.
— Налево.
В стене темнело круглое отверстие. Он остановился на пороге. Внутри было светлее, чем в галерее, и Ги увидел девушку. Ту, которая явилась ему в псевдолесу.
Девушка стояла, прислонившись к стене, и улыбалась. Лет семнадцати, с детским личиком. Почти совсем обнаженная, и он почувствовал ком в горле.
— Так это была правда… — прошептал он.
— Сеили? — переспросил мужчина. — Вы решили, что видите сон? Года четыре назад со мной случилось то же самое, только девушка была другой.
Маркель не мог отвести глаз от девушки. Ее тело блестело в свете факелов, словно покрытое влагой после купания или лаком…
— Ты прийти? — спросила она.
— Вы скоро начнете все понимать. Через несколько недель благословение снизойдет на вас. Их язык похож на них самих… Вернее — наш язык.
Маркель медленно повернулся к нему.
— Кто вы? И почему живете под землей, а не…
Слова застряли в горле. У странного запаха, который он сейчас вдыхал, было имя — мьеши! Он отступил от провожатого и уперся спиной в ноздреватую землю.
— Мьеши! — выдохнул он. — Проклятые поклонники мьешей!
Мужчина поднял руку. Его лицо потемнело от гнева.
— Успокойтесь! Забудьте о сказках, которые вам внушили!
Но Маркель уже не слушал его. Он бросился по галерее прочь. Проскочил мимо нескольких круглых отверстий, откуда вырывался свет растительных факелов. И оказался в тупике. Побежал назад, свернул в первый же проход, все время слыша позади топот преследователей. Он сорвал со стены факел и побежал еще быстрее.
Ход за ходом, галерея за галереей — Ги уже изнемогал. Пол лабиринта, похоже, поднимался. Он выскочил на глинистую площадку, ниже темнело подземное озеро. Он остановился, с трудом переводя дыхание, и прислушался. Но различил только плеск воды где-то внизу. Он рухнул на землю и стал ждать, пока сердце перестанет яростно рваться из груди. Боль в ноге едва ощущалась — наверное, рана успела зарубцеваться. Глина под ним была теплой. И вдруг это место показалось ему удивительно приятным. Пришла мысль, что, пожалуй, можно остаться здесь на долгие годы, пока не придет смерть.
Ги со сладострастием потянулся, опустил голову и полными легкими вдохнул запах озерной воды. Плеск стал громче, и он понял, что к поднимавшемуся из черной воды животному надо отнестись как к другу. Оно было его союзником против мьешей. Его охватила радость, и он быстро заскользил в бездну, весь во власти своего наслаждения и счастья.
— Лефрозы обожают нас, — шелестел голос мужчины где-то высоко над ним.
— Беда лишь в том, что мы редко выживаем после их объятий… господин Маркель.
Он рывком сел и снова увидел ту же освещенную факелами пещеру с забившейся в угол девушкой.
Мужчина опустился на корточки рядом с ним. Возле него стояло несколько чаш с разноцветными жидкостями и лежало снаряжение Маркеля.
Собеседник глядел с улыбкой:
— Прежде всего тяжелые запахи, скапливающиеся в дальних галереях. Затем аромат лефроза. Плюс ваша слабость и страх… К счастью, удалось не потерять ваш след. Повезло и мне, и особенно вам. Все произошло как в старой сказке — вы бежали, теряя кое-что из снаряжения, а я шел за вами и подбирал.
Маркель тряхнул головой. Ему казалось, что он видел тысячи снов, кошмарных и радостных. Сколько же времени он провел под землей?
— Пришлось применить шоковое лечение. Я воспользовался лекарствами, которыми стали снабжать европейские экипажи.
Девушка в углу казалась спящей. Но ее глаза сверкали в свете факелов, и Маркелю она казалась большим ласковым котенком.
— Вы много говорили во сне. Теперь мне понятны ваши страхи, ваше… отвращение к мьешам, но…
Маркеля передернуло, и он враждебно уставился на мужчину.
— Кем бы вы ни были, — прошипел он, — вас я уже не считаю человеком! Я никогда не думал, что такое может быть правдой. Впрочем, я не верил и в подлость марсиан…
— Расстояния стали слишком велики, — человек говорил печально, и гнев Маркеля поутих. — История, события, конфликты растягиваются во времени. Люди не ожидали этого. Они растеряны, испуганы. Но все завершится маленькой встряской, как любые великие перемены… С вами произошло почти то же, что и со мной. Старт был таким, таким же будет и финиш.
— Что такое я наговорил? — опасливо спросил Маркель.
— Смотрите…
Человек достал из-за спины какую-то вещь и поднес ее к свету. Маркель не шелохнулся. Он смотрел на куб психосвязи, словно не узнавая, но сердце его забилось быстрее. Мужчина положил куб на землю рядом с глиняными чашами.
— Святая Церковь Экспансии не пользуется этой системой. Она бесполезна при наличии передатчиков материи. А когда вас разделяют целых восемь световых лет, всякое желание пользоваться этим пропадает.
— Вы принадлежите к Церкви Экспансии?
Мысли теснились в голове Маркеля. Если этот человек был проповедником Церкви, он был и союзником Марсианской Конфедерации. Тогда Маркель мог считать себя пленником. Но место, где он находился… Поклонники мьешей не имели ничего общего с теми, кто осваивал Афродиту.
— Меня зовут Иероним Каллерти. Год назад ко мне обращались «брат Каллерти». Но времена переменились. Я уже сказал, моя история напоминает вашу, и, думаю, закончится тем же… Сейчас объясню почему. Вы слыхали об эффекте Лабиринта?
— Еще бы!
Каллерти покачал головой.
— Ну, не говорите. Подумайте, я покинул Солнечную систему через три года после вас. И эффект Лабиринта считался сказкой.
Он сел рядом с Маркелем и уставился на факелы. Каллерти выглядел очень молодо, но глубокие морщины в уголках глаз говорили о другом. «Молодой старик», — подумал Маркель, как-то вдруг проникся к нему симпатией и ощутил внутреннее родство с ним.
— Эффект Лабиринта изнашивает человека, выпивает его силы… Теоретический принцип вам известен: разум не может смириться с исчезновением пространства, заменяя протяженность времени временем субъективным, и населяет последнее фактами, извлеченными из подсознания. Он отрицает победу интеллекта, принявшего принцип Делишера. Правильнее было бы сказать отрицал, поскольку последние работы открыли возможность устранить эффект Лабиринта, и он исчезнет через несколько лет… Но когда отправлялся в путь я, он еще действовал вовсю. Я отбыл точно так же, как и вы. По причинам, которые тогда казались мне важными. В моем случае причина звалась Патрицией, вашу зовут Клер. Правда, мое бегство произошло в два этапа, а не в один, как у вас. Вначале я вступил в Святую Церковь. А в 2075 году вошел в Передатчик. Так пять лет назад я вступил в Ад. Я знал, что это называется Адом, но не понимал, не представлял, что это такое… Эффект по-разному воздействует на разных людей. Мое путешествие было исключительно тяжелым. То есть секунда, полсекунды, двадцатая доля секунды переноса длились для меня… Дело в том, что надо мной поработали ваши психотехники. Нет, не думайте, я не говорю, что вы и они — одно и то же. Просто считаю, что все эти партии, схватившиеся здесь, на Афродите, нашей любви не заслуживают. Эти европейские офицеры, которые подделали мое прошлое и помешали мне встретиться с Патрицией, чтобы мой Ад стал еще ужасней, заслуживают не больше уважения, чем те, кто убил ваших друзей… По выходе из Передатчика я постарел биологически на секунду, для моей же души путешествие длилось десять лет. Так я себя чувствовал. И после этого Ада, по кругам которого десять лет меня носило с неутоленным желанием встретиться наконец с любимой женщиной, они потребовали от меня участия в их войне… Вы поняли? Они ни в чем не сомневаются! Неужели вы и теперь готовы идти и воевать за Передатчик?
Он уставился на Маркеля усталым взглядом. И Маркель понял, что его собеседник прав.
— Я никогда не смог бы…
— Что вы знаете о мьешах? — спросил Каллерти. — То, что вам внушили? А Поклонники? Вы поверили россказням жалкого старичья, которое никогда не летало дальше Луны. Нами никто не интересуется… Откуда им знать о нас?
— Я знаю, что такое мьеши, — Маркель пытался говорить твердо.
Девушка не шелохнулась. Ее длинные ноги блестели, как древняя бронза. Черные волосы оттеняли бледное лицо. Грудь вздымалась размеренно и ровно. Наверное, она заснула. Нет… девушка посмотрела в его сторону, и Ги ощутил, как кровь быстрее побежала по жилам.
— Мьеши — это всего-навсего полурастения. Огромные и никому не причиняющие зла. Они роют подземные галереи, в которых мы живем. Они дают нам воздух, питательные соки… и все удовольствия в мире сверх того, что мы можем сами себе доставить.
— Нет… нет, — простонал Маркель. — Говорят, они пьют вашу кровь, как вампиры…
Каллерти расхохотался.
— Боже, как вы легковерны! Земля опять впала в безумие? Вампиры! Я что, выгляжу тенью, из которой высосали кровь? А Сеили? Маркель, вы знаете, что такое симбиот? Существо, которое извлекает пищу из почвы путем невероятно сложных превращений. Оно не очень разумно, но обладает потенциалом… как бы сказать… общительности. Все виды, с которыми оно входит в контакт, либо обездолены психически, либо излишне воинственны. Или слишком бесчувственны… Когда оно встречается с человеком… впервые вступает с человеком в контакт, то ощущает в нем другое столь же сложное существо, способное научить его дотоле неведомому.
— Мьеши лишены разума, — перед его мысленным взором возник рисунок водоросли.
— Я это уже сказал. Но они наделены особой чувствительностью, даром восприимчивости, о котором мы даже понятия не имели. Они способны ощущать ваши беды, ваши желания. Они могут вас вылечить, удовлетворить вас, одновременно вылечивая и удовлетворяя себя…
— Очень хотелось бы поверить вам… — пробормотал Маркель.
Каллерти поднялся.
— Быть может, вы не все поняли. Я говорил о ваших бедах и ваших желаниях… А они у вас есть, как были и у меня. Оставшись здесь, Маркель, вы познаете счастье.
Взгляд Маркеля остановился на хрустальном кубе.
— Зачем вы принесли его? Зачем?
— Это будет испытанием. По ту сторону бездны, в восьми световых годах находится… Клер. И она же сидит внутри вас, ведь вы слышите в голове ее голос. Когда вы перестанете хвататься за куб и закрывать глаза в ожидании голоса, тогда вы станете нашим. Но на это потребуется время. Мьеши исполняют желания независимо от того, будет у вас подруга или нет. Вы хотите одиночества?
Маркель вздрогнул:
— Нет! То есть… пусть останется.
Он посмотрел на девушку. Та поднялась и молча застыла рядом с улыбающимся Каллерти.
— Понимаю. Со мной было точно так же. Возможно, этой ночью вы испытаете нечто вроде отвращения… Вам захочется уйти. Но вы вскоре вернетесь. И поймете, что единственные люди на Афродите — только мы. Истинное могущество человека в его умении приспосабливаться. Звезды изменят его, но силы человека сохранятся и возрастут… Люди Земли заметят это слишком поздно. И тогда, наверно, перестанут сражаться за миры, которые уже будут им принадлежать, но иначе, не так, как они рассчитывали!
Иероним Каллерти вышел из комнаты. А девушка подсела к Маркелю. Он поглядел на хрустальный куб и закрыл глаза, ожидая услышать голос, который так и не зазвучал. Он долго кружил с девушкой среди жарких солнц удовольствия, затем солнца слились в одно, осветили все вокруг — он держал в объятиях Клер. И обладал ею уже не в воображении, получая от нее все, что она могла дать.
Он открыл глаза и увидел то, что было вместе с ними, что усиливало его удовольствие. И девушка эта была не Клер. Как и сказал Каллерти, ему захотелось уйти. Он выбежал в галерею, вдохнул странный (но уже не чуждый) запах и, как и обещал Каллерти, медленно вернулся обратно.
Маркель остановился на пороге. Девушка сидела и молча смотрела на него. Жалость и страх были в ее глазах. То, чужое, не сдвинулось с места. Ги казалось, что оно разделяет чувства девушки. Что оно тоже немного боится, и ощущает жалость, и понимает его, Оно походило на зеленый лист, часть которого обволакивала бедро девушки, а вторая распластавшись лежала там, где прежде был он.
— Ты вернуться испуганный, потерянный? — спросила девушка.
Ги Маркель лег рядом с ней, стараясь не глядеть на чуть вздрогнувший лист. Он повернулся к ней и вспомнил ее имя: Клер…
В этот момент в его голове возник голос.
«Ги… Вот уже неделя, как ты улетел, и мне сказали, что можно отправить первое послание. Оно придет, когда ты уже будешь на Афродите. Ги, слышишь ли ты меня?»
Но она и так была рядом с ним. А он был в ней. Все остальное оказалось лишним. Жаркие солнца вспыхнули вновь.
«Ги… Мы не должны были соглашаться на операцию. Я спрашиваю себя, хватит ли у меня мужества выдержать… все эти годы…»
Барабаны Австралии (2095)
Через 20 лет после своего основания Пацифида, юная Тихоокеанская империя, порожденная Американским Хаосом и вторым великим броском на восток, вступила в конфликт с объединенной Европой Карла Хундта. Если объекты соперничества (Юго-Восточная Азия, Индийский океан, Индонезия, Южная Африка) и оставались классическими, то вступившие в игру явные или тайные силы отнюдь не были традиционными. Марсианская колония, только что сбросившая свои непрочные цепи, и Церковь Экспансии, мистико-политические ответвления которой искусно внедрялись в оба противостоящих лагеря, не замедлили вмешаться тысячей способов в войну между Европой и Пацифидой, войну, которую журналисты тех времен назвали по этой причине «четырехмерной».
Хотя ядерное оружие, равно как и оружие климатическое и биологическое, были более или менее под запретом, то этого нельзя было сказать об оружии химическом, весьма экономичном и легко применимом. Благодаря химическому оружию каждого солдата можно было приравнять к дивизии XX века, что объясняет относительно небольшое число участников боевых действий, обычно набиравшихся на добровольной основе. И этим же объяснялся повышенный интерес к событиям на театре военных действий, проявлявшийся наблюдателями со всех сторон, как со станций «Святой Франсуа» и «Полюс», так и из Великих Американских графств, испытывавших в эти годы подлинное возрождение. Долгое время на Земле циркулировали легенды о присутствии наблюдателей, прибывших из невообразимо далеких миров. Таким образом, можно полагать, что первые контакты с Другими состоялись на 200 лет раньше, чем это признается официальными источниками.
Через 20 лет после своего основания Пацифида, юная Тихоокеанская империя, порожденная Американским Хаосом и вторым великим броском на восток, вступила в конфликт с объединенной Европой Карла Хундта. Если объекты соперничества (Юго-Восточная Азия, Индийский океан, Индонезия, Южная Африка) и оставались классическими, то вступившие в игру явные или тайные силы отнюдь не были традиционными. Марсианская колония, только что сбросившая свои непрочные цепи, и Церковь Экспансии, мистико-политические ответвления которой искусно внедрялись в оба противостоящих лагеря, не замедлили вмешаться тысячей способов в войну между Европой и Пацифидой, войну, которую журналисты тех времен назвали по этой причине «четырехмерной».
Хотя ядерное оружие, равно как и оружие климатическое и биологическое, были более или менее под запретом, то этого нельзя было сказать об оружии химическом, весьма экономичном и легко применимом. Благодаря химическому оружию каждого солдата можно было приравнять к дивизии XX века, что объясняет относительно небольшое число участников боевых действий, обычно набиравшихся на добровольной основе. И этим же объяснялся повышенный интерес к событиям на театре военных действий, проявлявшийся наблюдателями со всех сторон, как со станций «Святой Франсуа» и «Полюс», так и из Великих Американских графств, испытывавших в эти годы подлинное возрождение. Долгое время на Земле циркулировали легенды о присутствии наблюдателей, прибывших из невообразимо далеких миров. Таким образом, можно полагать, что первые контакты с Другими состоялись на 200 лет раньше, чем это признается официальными источниками.
Приближалась ночь. На сожженной ферме на противоположном берегу реки залаяли собаки. Антон Йодрелл встал и отряхнул комочки сухой земли, приставшие к мундиру. В этот момент он увидел аппарат связи, спускавшийся в сумерки из последнего еще остававшегося на небе розового облачка. Погасив все огни, аппарат чиркнул по кустам и опустился на небольшой лужайке, залитой водой.
Дождь лил, не переставая почти семь суток. Антон Йодрелл потянулся с удовольствием, разминая мышцы, застывшие после нескольких часов полной неподвижности, поправил ремень огнемета, проверил положение двух прикрепленных к поясу синтезаторов боевых химических препаратов и спустился вниз по склону к едва слышно мурлыкавшему роботу-связному. Тот сидел, расслабленно опустив к земле короткие крылья, что придавало ему сходство с подбитой птицей.
Когда он был в нескольких метрах от аппарата, на передней части его корпуса вспыхнула зеленая фара и коротко мигнула четыре раза. Йодрелл включил ответный сигнал. Теперь он мог видеть вмятины от осколков на оболочке робота, номер дивизиона связи и миниатюрный итальянский флаг.
— Связь, — произнес он, прикоснувшись рукой к холодному металлу.
В кокпите аппарата что-то повернулось, словно там проснулись два пассажира, услышав его голос. Но это, конечно, была иллюзия, вызванная темнотой и усталостью. Перед ним был всего лишь автомат-связной, и под прозрачной крышкой медленно вращались два хромированных полушария.
— Связь, — отозвался негромкий голос где-то внутри черепа Антона. — Срочное сообщение командования. Вам приказано двигаться на запад до деревни Лентаун, где вы будете действовать, подчиняясь приказам командования Оранжевой дивизии. Veni.
— Это все?
— Связь закончена, патрульный.
— Я не патрульный, — сообщил, почему то с раздражением, Антон. — Я швейцарский гвардеец.
Аппарат неожиданно взлетел, свирепо зарычав двигателем, и Антон едва успел увернуться, с трудом удержавшись на ногах. Робот устремился на запад, очевидно, направляясь к загадочной Оранжевой дивизии, которая, скорее всего, была сформирована в последние двое суток.
Война, которая так плохо началась, и которая продолжалась едва ли не катастрофическим образом…
Говорили, что тридцать тысяч человек, переброшенных через космос и десантированных над Тасманией, были уничтожены облаком смертоносного тумана. Рассказывали также, что после высадки двадцати дивизий на западном побережье Австралии, личный состав трех из них был мгновенно превращен в соляные статуи, словно жена Лота.
Наверное, какое-то губительное излучение со «Святого Франсуа»…
Антон вернулся в свое укрытие. Он проверил радиоприемник на разных частотах, но не смог поймать ничего полезного. Метеобюллетень, чья-то кодированная передача, показавшаяся ему еще более бессмысленной, чем те, которые он имел право принимать после высадки, затем глушилка, на удивление мелодичная и приятная. Сверхвысокий, едва воспринимаемый ухом свист предупредил его, что приемник с помощью мобильного мозга, помещавшегося за плечами в рюкзаке рядом с резервуаром жидкости для огнемета, автоматически нейтрализовал направленную вражескую передачу психо-коэрцитивного действия. Антон хорошо помнил все, что говорилось об этом в руководстве. Он мог не беспокоиться о передачах подобного рода; слава богу, ему не угрожала опасность свихнуться, даже не догадываясь об этом.
Проблема заключалась не в этом. Должен ли он подчиниться полученным инструкциям? Последние дошедшие до него директивы об усилении бдительности упоминали, что противник перехватил несколько связных, и тихоокеанским спецам удалось перенастроить их, не приведя в действие механизм самоликвидации. Равнины, занятые европейскими дивизиями — Зеленой, Голубой и Черной — были буквально заражены фальшивыми роботами-связными.
Существовала ли в действительности Оранжевая дивизия? Должен ли он двигаться на запад, несмотря на то, что предыдущие директивы предупреждали отбившихся от части бойцов об опасности наткнуться в западных холмах на спецназовцев? Но Лентаун… Упоминался ли при этом Лентаун?
Veni, закончил доклад связной робот. Это был правильный пароль. И все же…
Идея передвигаться ночью по этой жуткой равнине не очень-то улыбалась бойцу Антону Йодреллу, уроженцу пригорода Люцерна. Особенно после того, как он потерял четырех товарищей из своего подразделения в болоте, нашпигованном дьявольски коварными ловушками.
Антон перевернулся на спину и принялся созерцать небо.
По пыльной тропинке Млечного Пути дружно передвигались две светящиеся точки. Потом зеленый огонек, гораздо более яркий, чем любая звезда, поднялся над темным горизонтом и, набирая скорость, устремился в зенит. Антон сообразил, что сейчас последует, и быстро зажмурился. Когда он снова открыл глаза, он увидел на месте двух световых пятнышек только уходящее к горизонту бледно-желтое облачко, похожее на дымок, уносимый ветром.
Потом он задержал дыхание и инстинктивно перешел в режим сверхпрослушивания: кто-то передвигался поблизости на опушке, похрустывая сухими веточками под ногами. Возможно, это был один из фермеров, сбежавших в лес, когда Антон поджег строения, но не нашел в себе решимости убить их владельцев. Нет, сейчас они должны быть уже далеко. У них даже не было времени, чтобы отвязать собак. Кроме того, они вряд ли могли принять визит робота-связного за приглашение вернуться на пепелище…
Подозрительный шум не повторился. Но Антон больше не мог оставаться в неподвижности. Или он направится на запад, или… Но, прежде всего, нужно было отпустить на свободу собак. В свое время в Швейцарии Антон воспитал трех бельгийских овчарок, и он не понимал, почему ему нужно было остерегаться детей и животных, как каждую ночь перед высадкой ему бормотал на ухо инструктор- автомат.
Где-то поблизости, километрах в 4–5 отсюда, кружились тучи смертельно опасных полинезийских мух, но европейцы и сами использовали таких союзников — он слышал, что французский дирижабль сбросил над Сиднеем не меньше миллиона боевых «жуков».
Йодрелл активизировал инфракрасное зрение, и тут же увидел светлые силуэты возле фермы, над которой все еще плясали небольшие языки огня. Четверка вооруженных людей в касках с зубчатыми гребнями, характерными для бойцов зулусской дивизии из Драйе. Они… Да, они пристрелили собак. Мгновенный кадр, тягостный для восприятия — еще светящиеся внутренности животных крупным планом.
На обдумывание у него в запасе было не менее минуты. Использовать электронный мозг в ранце нет необходимости — он способен сам выбрать подходящее для ситуации оружие. Конечно, чтобы не подвергаться ненужному риску, можно просто тихо исчезнуть, оставив людей из Драйе наслаждаться ужином. Но ему не нравятся люди, которые едят собак. И раз уж они сейчас в его власти, почему бы не покарать их смертью… Или выбрать какое-нибудь другое наказание из имеющихся в его арсенале?
Ониротропы из группы «мифос» для этих зулусов? Готовый атаковать, Антон Йодрелл колебался, неожиданно почувствовав, что тоже был бы не прочь перекусить. Он понял, что в нем уже нет той свирепости, с которой он сражался в первые дни после высадки десанта. Другое дело, если бы робот-связной передал ему приказ действовать активно, да еще доставил несколько капсул из тех, что пришлись так кстати, когда они обрушились с моря на оборонительные линии пацифийцев…
Неподвижно лежа на спине, он перестал интересоваться ужином противника. Его взгляд бесцельно блуждал среди звезд. Он представил гроздь больших спутников, металлический архипелаг «Святого Франсуа» и яркий пенный след, остававшийся за кормой световых рейдеров, устремлявшихся в бесконечность через рифы времени на великом океане, называвшемся Пространство…
Внезапно он заметил, что одна из звезд покатилась вниз по направлению к нему. Немедленно с максимальной интенсивностью включился портативный мозг. Последовали команды на срочную инъекцию транквилизаторов и запуск ускорения сердечных сокращений. Включилась поддержка устойчивой связи с мозгом для непрерывного обмена информацией. Так, ясно. Это заблудившаяся торпеда. Европейская. Быстрое увеличение изображения, сопровождающееся хлестким жгучим импульсом в затылке. Да, обычная торпеда, с настроенной на запах ячейкой на самом носу, возле изображения крылатого муравья, эмблемы европейских частей.
Сразу же после подтверждения принадлежности торпеды портативный мозг запустил программу снижения уровня метаболизма. Антон расслабился и даже зевнул. Очевидно, что для него нет ни малейшей опасности.
Торпеда беззвучно нырнула к ферме. Один из бойцов заметил ее и бросился бежать. Она рванулась следом, догнала и замерла в нескольких шагах от человека, судорожно пытавшегося нацелить на нее базуку. Последовала вспышка. Торпеда развернулась, клюнула носом землю, словно рыба, роющаяся в донном иле, и нанесла еще один удар.
Вот так-то, подумал Антон, медленно погружаясь в сон. Действительно, у пацифийцев совсем плохи дела со снаряжением. Здорово все-таки поработала европейская служба психоразведки…
Проснувшись через некоторое время, Антон поднялся на ноги. Из ночи на него пахнуло горелым мясом. Один из бойцов противника был только ранен — его негромкие стоны доносились от фермы. Антон пересек лужайку, остановился у ручья и на несколько секунд включил прослушивание. Умирающий непрерывно повторял женское имя. Наверное, имя жены.
Опустившись на колени, Антон ополоснул лицо ледяной водой. Потом прошел по берегу до мостика и перебрался через ручей. Остановившись перед почти потухшим костром, он бросил беглый взгляд на тушку собаки и то, что осталось от людей. Потом приблизился к раненому. Это был белый, в чине капитана. Весь его правый бок превратился в сплошную рану, и между лохмотьями мундира виднелась обуглившаяся плоть. Кровь слегка запачкала изящный силуэт райской птицы, украшавшей левое плечо. Разбитые очки допотопной модели оставались на переносице. На лоб свисали гибкие электроды, запутавшиеся в пряди волос. С каждым выдохом он выплевывал кровавую пену на опущенный к губам микрофон рации.
— Зелье? — спросил Антон.
Не дожидаясь ответа, он достал из аптечки на поясе небольшую таблетку и осторожно протолкнул ее между губами раненого.
Потом он снова перебрался через ручей и двинулся на запад. У него не появилось желания подкрепиться собачатиной. И он верил в существование Оранжевой дивизии.
Он все еще не ощущал ни малейшей усталости. Подобного с ним до сих пор не было, если не считать первые дни после высадки. Конечно, тогда это состояние было вызвано химикатами, которые портативный мозг считал нужным закачивать в него, особенно в дни тяжелых боев, когда погибли все, с кем он познакомился во время плавания из Европы в Австралию.
Ночь пахла дымом и, как ни странно, грибами. С чего бы это в Австралии появился типично швейцарский запах?
Вскоре Антон достиг пересеченной местности, где ему то и дело встречались непроходимые барьеры из колючих зарослей или скальные уступы, которые приходилось обходить. Через час он наткнулся на груду боевых механизмов, сцепившихся в смертельной схватке. Невозможно было разобрать, были ли это наземные бронемашины, или воздушные аппараты. Антон остановился возле пирамиды металлических останков, на которых можно было разглядеть два немецких флага и тихоокеанскую райскую птицу. Сражение произошло не меньше недели назад, если судить по пленке ржавчины, покрывавшей броню в тех местах, куда попала кислота из разорвавшейся канистры. При этом не менее половины металла превратилось в субмолекулярный газ, но Антон вовремя заметил и легко рассеял его с помощью струи сжатого воздуха из ранца.
Еще через четверть часа ходьбы после надгробного памятника погибшим Антон увидел летающую платформу, по-видимому, сбитую миной-стрекозой.
Кабина для экипажа отделилась от фюзеляжа при падении и валялась немного в стороне. Антон осторожно приблизился к ней, держа огнемет наготове, но в кабине не оказалось ни убитых, ни раненых.
Он протиснулся внутрь и присел на место пилота перед погасшими экранами. Над приборной доской в самодельном зажиме была закреплена курительная трубка.
Антон уже не помнил, курил ли он хотя бы раз после высадки. Он медленно протянул руку, достал трубку и приказал мозгу проверить ее. Мозг ничего не ответил — очевидно, он не был рассчитан на подробный анализ.
В чашечке трубки оставалось немного табака. Откинувшись на спинку кресла, Антон воспользовался контрольным запалом огнемета и разжег трубку.
«Не доверяй, не доверяй!» — твердил у него в мозгу голос инструктора, так часто убаюкивавший его, пока их транспорт пересекал Индийский океан.
После первой же затяжки у него немного закружилась голова. Еще бы, ведь он столько дней почти ничего не ел.
Он затянулся еще раз и почувствовал странный привкус у дыма. Странный, но совсем не неприятный. Пожалуй, чуть сладковатый. И густой. Как будто… Да, он как будто глотнул ликера. Он нервно бросил трубку на панель приборов.
Обитатели Пацифиды были последовательными сторонниками традиционного образа жизни, как, впрочем, и некоторые европейцы. Многие солдаты, которых знал Антон, отказывались от ониротропных веществ и их дериватов. Встречались и адепты культа Святого Франсуа Занебесного, вернувшиеся к потреблению почти забытых растительных наркотиков.
Снова взяв трубку, Антон затянулся еще раз. Что там было, в этой трубке? Может быть, совсем не табак. Но, по крайней мере, эта химия позволяла избавиться от чувства голода.
К тому же, Антон Йодрелл был в нескольких днях пути от ближайшего контрольного пункта, далеко от всех командиров, и он знал, что ему уже не придется покинуть австралийский континент.
В трубке на самом дне чашечки оставалось еще несколько тлеющих крупинок, и он загасил их пальцем. Опустив трубку в один из многочисленных карманов комбинезона, он выбрался из кабины сбитой платформы.
Только после этого его пронзила мысль: куда могли подеваться пилот и стрелок?
Взошла Луна. Он очутился на дороге, покрытой щебенкой; напротив виднелась ограда из светлых кольев, за которой простиралось поле. Похоже, кукурузное.
Дорога привела его к строению, казавшемуся неповрежденным. Окна не были освещены, и он медленно двинулся вперед. Очевидно, это была большая ферма. Дорога огибала строение и исчезала между двумя столбами, на которых была укреплена металлическая конструкция с эмблемой, похожей на те, что когда-то украшали ворота американских ранчо. Сбоку от ворот ограда была повалена, словно прямо через нее во двор прорвался танк. Антон несколько секунд рассматривал смятый и скрученный металл, который, похоже, подвергся обработке крупнокалиберным огнеметом. Но других следов сражения возле фермы он не заметил.
Антон осторожно вошел во двор. Все детекторы портативного мозга были задействованы на полную мощность, все экраны активированы. Полсотни насторожившихся змей в поясе-арсенале пехотинца Йодрелла анализировали даже отдельные молекулы веществ в окружающем воздухе. Электронные гоблины точили иглы и стрелы, перемалывали ядовитые смеси в адскую муку и замешивали смертоносные составы.
В центре двора темной массой возвышался колодец. Антон подошел к нему и склонился над черным провалом. Бросив туда камешек, он услышал далекий всплеск воды, и жажда железной хваткой стиснула ему глотку.
Все это время его не покидала мысль, что люди со сбитой платформы наверняка находятся где-то здесь, на ферме.
Подойдя к террасе, он активировал две гранаты ближнего боя. Эти миниатюрные смертоносные игрушки реагировали на малейшее движение в радиусе нескольких метров. К сожалению, они не умели отличать людей от животных, и остановить их в случае ошибки было невозможно.
Антон распахнул дверь ударом ноги.
Дверь, оказавшаяся не запертой, с грохотом ударилась о стенку. В помещении автоматически вспыхнул свет. В просторной комнате с белыми стенами было почти пусто, если не считать двух деревянных скамеек и нескольких больших украшенных чеканкой металлических ваз с растениями, длинные листья которых свисали до пола. Судя по увядшим растениям и слою пыли на скамьях, хозяева давно не заглядывали сюда.
Антон прошел во вторую комнату через дверь с мозаичными, словно в окнах собора, цветными стеклами. Это была жилая комната, середину которой занимал невероятно большой стол со столешницей из черного камня, опирающейся на четыре толстых ноги из грубо обработанного дерева. Три стеклопластиковых кресла, ковер неярких расцветок, усеянный осколками стекла от разбитого старинного головизора, останки которого громоздились на небольшом столике в углу. На полу возле обитой зеленым синтетиком двери в следующую комнату, стояли бутылки.
Антон поднял одну из них и торжествующе встряхнул; бульканье жидкости в бутылке тут же отозвалось голодным спазмом у него в желудке.
«Сначала проверка!» — прошипел ему в ухо ангел-хранитель. Едва не дрожа от нетерпения, он набрал на клавиатуре пояса нужные команды. У него пересохло во рту, а в боку возникло болезненное ощущение, почти такое же, как в тот вечер, когда он после высадки десанта изнасиловал первую же попавшуюся ему на глаза туземную девушку. Только потом он заметил, что у нее в пояснице сидят две иглы…
Он пришел в себя, жадно глотая густое вино, даже не помня, видел ли он результаты анализа. Потом швырнул бутылку на обломки головизора, и некоторое время тупо наблюдал, как вино медленно вытекает на ковер. Все еще ощущая жажду, он толкнул дверь, обитую зеленым.
Лицом к нему в кресле из лозы неподвижно сидел человек в форме пехотинца тихоокеанских войск. На его плече раскинула крылья серебряная летучая мышь, эмблема десантных частей. Его руки в перчатках оцепенело сжимали игломет. Странно, но он направил оружие дулом на себя.
Антон приблизился. Небольшая полоска засохшей крови на уровне мочевого пузыря указывала на место, где игла вошла в тело.
Это был красивый парень, явно таитянин. Ловко и осторожно, как его учили, Антон дезактивировал пояс убитого и подключился к нему, чтобы выкачать совместимые компоненты.
«Да, нет, нет, да…», пощелкивал мозг у него за спиной.
Он включил прослушивание, всего на несколько мгновений, чтобы его не засекли при возможном зондировании. Рядом, совсем близко, находился кто-то живой. Он успел уловить звуки шагов.
Антон осмотрел комнату. Это был настоящий склад, что не вязалось с обстановкой первых двух помещений. Пирамиды деревянных сундуков и металлических ящиков, батареи больших бутылей, прозрачные пластиковые кубы, связки труб, обшитые материей тюки грудами возвышались возле стен, местами вздымаясь к потолку.
Оружие? Или продовольствие?
Снова раздался предупреждающий сигнал электронного ангела-хранителя, отозвавшийся тревожным звоночком в подсознании.
«Опасность. Опасность. Опасность».
В первом ящике оказались масляные лампы. Несколько сотен небольших масляных ламп, точных копий античных изделий. Ликер в первой бутыли, скипидар во второй.
Антон разорвал оболочку одного из пакетов, и отшатнулся, пораженный водопадом листочков цветной бумаги. В рассыпавшихся у его ног кусочках бумаги он узнал плоские фотографии, которым было, наверное, не меньше ста лет.
Склад антиквариата в самом сердце театра военных действий?
Снова кто-то шевельнулся поблизости. Похоже, звуки доносились из подвала. Или, во всяком случае, из помещения под комнатой, в которой находились Антон и мертвец.
Ему потребовалось минут пятнадцать, чтобы обнаружить люк в полу комнаты. Для этого ему пришлось раскидать не одну груду пакетов и коробок. В глубокий цилиндрический колодец вертикально уходила металлическая лесенка.
Спускаться туда можно было только после определенных мер предосторожности.
Антон в очередной раз прошептал молитву, затем бросил в колодец несколько небольших капсул. Мини-маска слегка скрипнула, осторожно закрыв ему лицо. Он едва не захлебнулся холодным насыщенным кислородом воздухом.
Медленно сосчитав до двадцати, он начал спускаться в колодец.
Третья ступенька, четвертая, пятая… Он остановился и посмотрел вниз. В поле зрения находился только небольшой пятачок пола, выложенного кафельной плиткой. Освещение внизу работало. Короткое включение прослушивания: абсолютная тишина. Это, разумеется, не означало, что капсулы обязательно нейтрализовали противника.
Шестая, седьмая, восьмая, девятая, десятая ступенька… На одиннадцатой одна из гранат ближнего боя с пронзительным свистом сорвалась с пояса. Ему показалось, что на него обрушилось здание, и он едва не сорвался с лестницы.
Через несколько секунд он очутился в… Это было похоже на большую ванную комнату. Помещение, полностью облицованное глазурованной плиткой вызывающе красного цвета. В свете, падавшем из нескольких длинных вертикальных щелей, похожих на бойницы, помещение казалось изложницей с расплавленным металлом.
Лежавший на красном полу человек был мертв, как и его компаньон наверху. На его мундире можно было разглядеть планки лейтенанта и какой-то незнакомый Антону значок или орден.
Это был белый с аскетическими чертами лица, на котором выделялись бледные губы и мертвые глаза. Похоже, смерть настигла его довольно давно. И Антон обеспокоенно подумал, что его убила отнюдь не граната ближнего боя. На теле мертвеца не было видно ни малейшей царапины.
Напротив, в углу помещения, под медленно растворявшимся в воздухе облачком дыма лежал… лежало что-то непонятное. Что-то такое, что Антон не мог идентифицировать.
Но ведь заряда гранаты недостаточно, чтобы превратить человеческое тело в то, что он увидел.
Груда черных маслянисто блестящих полушарий… В луже чего-то, похожего на расплавленную смолу грязно-желтого цвета.
Он с усилием заставил себя приблизиться к отвратительным останкам.
Анализ, мгновенно проведенный мозгом в ранце за спиной, ничего не дал. Тем более бесполезным оказалось прослушивание.
От мерзкой клоаки исходил странный неприятный запах. Воняло чем-то кислым.
Может быть, граната прикончила какое-то местное животное? Или это было новое биологическое оружие? Опасное электронное устройство, на которое среагировали датчики портативного мозга?
Антон опустился на колени перед непонятным предметом. Ему показалось, что запах усилился.
«Опасность!» — сигнализировал мозг. Поскольку его реакция на предупреждение оказалась недостаточно быстрой, в кровь Антону тут же была введена небольшая — не более одной десятой грамма — доза необходимого в этой ситуации вещества. Он почувствовал такое отвращение, такой смертельный ужас, что мигом взлетел вверх по лестнице и остановился, задыхаясь, только в помещении склада, где первый пацифиец продолжал держать игломет, нацеленный на низ живота.
Антон уселся на ящик и попытался обдумать случившееся. Ему не первый раз приходилось уничтожать противника, не видя его.
Но впервые он не был уверен, что граната убила именно противника.
Кто-то гражданский? Животное?
Животное, на месте гибели которого остается лужа кислоты?
Или же… Что, если это была экспериментальная граната? Ходили слухи, что испытателей этих устройств выбирали на основе случайных чисел. И еще говорили, что иногда пехотинец, нажав на спуск самого обычного, самого штатного игломета, вызывал такие катаклизмы, что они навсегда запечатлевались у него в памяти.
— Хочется жрать! — громко произнес Антон и понял, что ему страшно. Очень страшно.
Он вынырнул из сна так резко, словно его выдернул из ледяных морских глубин спасательный жилет.
Шум! Снаружи! Совсем близко!
Дверь была открыта, на пороге мелькнула тень. Он вскинул огнемет, но граната уже сорвалась с пояса.
Взрыв. Отчаянным броском он нырнул в дым. Никого! Промах?
Охваченный ужасом, он нажал на спуск, но только превратил в обуглившуюся массу ковер и одну из скамей. Медленно пришел в себя уже в жилой комнате. Вокруг не было ничего угрожающего, и все же…
Запах. Запах! Запах!! Анализаторы мозга закончили свою математику, замкнули цепи, сложили два и два.
В помещении склада тоже царил удушливый запах. Антон прислонился к груде ящиков, ожидая, пока лицевая маска проявит свои способности. Он не мог не думать о том, что убила его граната там, внизу. Кого же он убил?
Его взгляд задержался на мертвом бойце Пацифиды. Он по-прежнему сидел в кресле с выражением покоя на точеном лице. Но… у него в руках не было игломета! Они бессильно свисали вдоль бедер, и из старой ранки сочилась свежая кровь.
«Опасность! Опасность! Опасность!» — строчил, словно из пулемета, походный мозг, не способный проанализировать столько факторов одновременно.
Антон сделал два неуверенных шага. Он вдыхал через маску свежий колючий воздух, но знал, что зловоние в помещении не уменьшилось.
Он остановился перед бойцом и увидел на его правой ноге липкое пятно, черное с желтыми прожилками. Оно спускалось вниз по сапогу, медленно стекая на пол. На шее мертвеца судорожно запульсировала артерия. Потом задрожала нижняя губа. Антон замер, словно парализованный. Он не знал, что ему делать. Он впервые присутствовал при воскрешении.
Брат Доломар провел 408 кошмарных ночей на космическом поезде, в одной из самых дальних кабин, скрепленных тросом с хвостовой баржей, чтобы обнаружить, что на Марсе больше не существует дружба.
К концу первого месяца пребывания на планете, когда он вышел из портовой больницы, он открыл для себя Полюс. Город с его всеми забытыми технократами, его безумными военными, его злобными политиками и его апостолами Тотального Уничтожения Земли. Ничего не скажешь, посещение стоило путешествия…
А ведь он находился в Северной провинции, самой старой на планете и наиболее трезвомыслящей. Правда, Конфедерации исполнилось только 20 лет…
После первого шока, после первых разочарований, он приспособился не слышать разговоров грубиянов, не видеть драк, то и дело вспыхивавших по поводу и без повода. И только тогда он обнаружил, что нижние кварталы Полюса были убежищем Безумных Пейзажистов, единственных симпатичных обитателей этой каменистой необитаемой планеты, для которой свихнувшиеся астрономы и голодные писатели в свое время развернули чудовищную рекламную кампанию.
Нижние кварталы Полюса занимали восемь уровней до отметки минус 3000 метров, считая от поверхности, на которой к этому времени уже почти наступила весна. Таявшая пленка льда толщиной в несколько десятков сантиметров поставляла декалитры более или менее чистой воды в канавы, которые первые поселенцы, охваченные отчаянием, назвали долинами.
Первый, самый глубокий уровень, назывался, разумеется, Бычьим. Брат Доломар предпочитал его всем остальным, потому что только здесь, умело смазывая лапу нужным людям и катушки для спиннинга, он мог предаваться своему единственному пороку: рыбной ловле.
Но случилось так, что на втором месяце пребывания на планете, когда рыбалка на Бычьем уровне еще не стала для него привычным занятием, из городского комитета Полюса пришел вызов.
Смиренный, как того требует Святая Церковь, но готовый защищаться в соответствии с правилами Волонтеров Экспансии, с головой, переполненной задними мыслями, он предстал перед помощником комиссара, который отвел его в капсулу Главного комиссара, черно-серой личности с редкой седой шевелюрой.
За исключением Бычьего уровня, все остальные уровни, кварталы и районы огромного города, каким считался Полюс, были отданы на откуп шуму. Здесь постоянно что-то пробивали, соединяли, расширяли или разрушали, пытаясь превратить недра Марса в подобие Нью-Йорка, Берлина, Рио или Парижа, но лишенных каких-либо руин, какого-либо прошлого, каких-либо следов времени.
В рабочей капсуле Главного комиссара на экранах то и дело возникали, словно блуждающие огоньки, чьи-то лица, успевавшие что-то пискнуть, перед тем, как уйти в небытие. Цветные провода опутывали, подобно лианам, резервуары с банками информации, напоминавшие большие металлические яйца. Молодые чиновники с каменными физиономиями (они были мертвенно-бледными, благодаря покрывавшему их биологическому гриму, похожему на бесцветный лак) перекусывали эти лианы специальными кусачками и запихивали концы проводов в отверстия в корпусе думающих машин.
Так, по крайней мере, увидел происходящее брат Доломар.
— Согласно документам, вы являетесь добровольцем, — пробурчал Главный комиссар.
Брат Доломар с улыбкой продемонстрировал свой медальон.
— Этот предмет тому подтверждение.
— Подтверждают только документы… брат мой. В данном случае они говорят, что ваши шансы выжить с полным сохранением физического и ментального здоровья после Передачи не превышают… так, так… 30 процентов.
— Это всего на 2 процента меньше, чем самый высокий показатель, — заметил брат Доломар и тут же поднял руку, чтобы предупредить возражения Главного комиссара. — Видите ли, у нас не совсем те же нормы, что у вас, светских лиц и первопроходцев… И не совсем те же критерии. Мы были…
— Конечно, именно вы были первыми…
Брат Доломар покачал головой.
— Мы отнюдь не претендуем на приоритет. Мы только открываем новые пути, вот и все. Если Господь предоставил человеку возможность победить пространство и открыть для себя новые судьбы, то вполне естественно, что те, кто находится к нему ближе остальных, отдают свои жизни, а нередко и души…
— Я знаю все это… брат мой. Извините, я сейчас…
Комиссар наклонился к физиономии, дергавшейся на двух мерцавших экранах. Нажав что-то, он создал вокруг себя и собеседника голубоватый пузырь, после чего беседу стало невозможно прослушивать снаружи. Гоблины на экранах исчезли.
Брат Доломар подумал, что ему наверняка предстоит вскоре покинуть красную планету, и что если даже его отправят в созвездие Тельца, он потребует несколько дней отпуска, чтобы отправиться помолиться на Доломар. Разумеется, если подвернется контрабандный поезд, который согласится подбросить его вместе с рацией и запасом продовольствия до нужного места. Разумеется, нужно будет заключить контракт, в соответствии с которым его должны будут забрать при возвращении через 10 дней…
— … через 3 дня. Я не могу гарантировать вам соответствующее военное сопровождение. Официально мы не принимаем участие в конфликте.
«Святой Франсуа, защити меня и дай мне необходимую остроту мысли», — быстро произнес про себя молитву брат Доломар.
Он отсутствовал явно не больше, чем одну или две фразы. Главный комиссар обожал высокопарный стиль, и больше половины из того, что он мог сказать, наверняка было лишено интереса.
— А это нельзя сделать через официоз? — произнес брат Доломар, разыгрывая самую легкую карту.
Бесцветный взгляд комиссара устремился к потолку капсулы, на этот момент довольно убедительно изображавшему земное небо. Нет, это не было эффектом простой проекции картинки. Изображение опрокинулось, в его верхней части появился контур континента, покрытого пятнами черного и коричневого цвета. Нижнюю часть экрана занимало море, цветом напоминавшее старинные чернила, с белым росчерком облака в углу, как раз за плечом комиссара.
Комиссар долго молчал, качая головой. Брат Доломар подумал, что сейчас он начнет комментировать конфликт между Пацифидой и Европой, и начал серьезно беспокоиться за успех своей миссии.
— Разумеется, — наконец пробормотал комиссар, — наша разведка постоянно информирует руководство о происходящем. Кстати, именно благодаря ее работе мы первыми получили важные сведения. И мы постарались как можно быстрее передать их вашим… вашей комиссии по светским контактам.
— Благодаря Господу нашему, — обронил брат Доломар. — Но разве так уж необходимо, чтобы именно я отправился на Землю?
Конечно, Главный комиссар слышал о роли иезуитов в верхах Святой церкви Экспансии. Вероятно, именно поэтому он внезапно ушел в глухую оборону, что явилось некоторым утешением для брата Доломара, подумавшего, что таким образом он хоть немного отомстил комиссару за те несколько рыбин, которых он так никогда и не поймает на Марсе.
Комиссар некоторое время блуждал вокруг существовавшей только в его воображении ловушки. Наконец он встряхнулся и сообщил:
— Вам придется отправиться в Австралию, брат мой.
Притворно покорным жестом брат Доломар развел руки. Потом он достал из-под воротника сутаны медальон с изображением Святого Франсуа.
— Я доброволец, господин мой… И я рад, что именно ваше сердце, ваша мысль передали мне эту весть.
И он принялся речитативом читать молитву:
— Человек-святой, Человек-царь, Властелин всех земель, да ведет тебя небесный свет…
Комиссар, почувствовавший себя неловко, остановил голофильм на потолке и жестом профессионального фокусника извлек откуда-то стопку информационных табличек.
— Я знаю ваши пожелания, брат мой… Но… что касается нас, нам нечего передать вам. У нас нет никаких каналов связи с Землей за исключением классических средств…
Он замолчал, остановленный пристальным взглядом брата Доломара. Вряд ли существовал хотя бы один адепт орден Святого Франсуа, который не был бы в курсе судорожных усилий, предпринимаемых юным марсианским государством, чтобы наладить каналы между их планетой и театром военных действий.
— По правде говоря, — продолжил комиссар, — ответственность за осуществление вашей миссии теперь приняло на себя руководство вашей Церковью. Потому что именно она обладает монополией на Передачу.
— Согласно заветам Жоржа Франсуа, — пробормотал брат Доломар, перекрестившись.
Комиссар машинально кивнул.
— Это дело выглядит, на мой взгляд, очень странно. Кроме того…
Да, подумал брат Доломар, комиссар действительно не только взволнован, но и встревожен.
Решив, что настал момент вернуть себе одну из карт, которых он лишился во время своего кратковременного отсутствия, брат Доломар жестом продемонстрировал свою растерянность. Этого оказалось более чем достаточно. Главный комиссар провинции Полюс растворил шлюзы, до сих пор сдерживавшие его страхи.
— Конечно, это ваш Святой Франсуа открыл Передачу, но в дальнейшем, после того, как мы заключили с властями Святой Станции ряд соглашений…
Брат Доломар щелкнул пальцами, постаравшись проделать это как можно вульгарнее.
— Простите, господин мой, но главные уравнения были разработаны Меркюрье и Делишером. И именно Делишер сконструировал первый образец передатчика после того, как Меркюрье был казнен французскими роялистами… Что касается Святого Франсуа (он осенил себя знамением, подняв правую ладонь с выпрямленными большим пальцем и мизинцем)… Именно его посетили видения. Именно он увидел Миры…
Брат Доломар немного испугался, что чиновник сейчас рухнет перед ним на колени. Марсианские бюрократы, несмотря на так называемый «союз» со Святой Станцией, часто путали основы нового культа с древними обычаями римской церкви. Но человек в сером и черном был готов проглотить что угодно.
— На территории Австралии обнаружены передатчики, — помолчав, бесцветным голосом сообщил комиссар. — Мы не знаем, кто их установил. Неизвестно, с кем налажена связь. Наши службы работали там еще до высадки европейского десанта на западном побережье, то есть, до битвы за Тасманию, когда мы потеряли там с десяток человек. Затем…
— Затем вы обвинили в случившемся нашу церковь… И тогда сюда направили меня. Очевидно, потому, что я должен был оказаться для вас лицом нежелательным…
Главный комиссар набрался решимости и выдержал его взгляд.
— Да, действительно… Вы не слишком желательны здесь. Но ведь наша конфедерация слишком молодая для того, чтобы…
— Моя Церковь подала протест?
Главный комиссар явно колебался, не зная, что ответить.
— Надеюсь, что Церковь отрицала, что это она смонтировала передатчики на Земле? — продолжал брат Доломар, прищурившись.
— О, да, разумеется…
— Следовательно, передатчики построены вами. Конечно, вы можете искренне заявлять, что Конфедерация не несет за это ответственности… Но вы же входите в Конфедерацию, которая использует (брат Доломар почти закрыл глаза) примерно три разных осведомительных службы и более трехсот агентов, наблюдающих за действиями Земли. Между прочим, вашей родной планеты…
— Но мы не строили эти передатчики! Как и ваша Церковь, брат Доломар, — бросил главный комиссар, едва сдерживая возмущение.
— Значит, кто-то проделал за вас половину работы? — мягко поинтересовался брат Доломар. — Но нет, что я говорю. Больше 60 процентов. С нашей помощью вы могли бы связать эти таинственные австралийские передатчики с вашими здешними установками и тогда… — Он помолчал. — Итак, я должен выяснить, кем является этот кто-то?
На этот раз Главный комиссар ограничился неопределенным жестом.
Брат Доломар протянул руку к потолку сферы.
— Вы не могли бы показать мне весь голофильм с самого начала?
Он был уверен, что у человека в сером и черном на это нет времени. Но он старался использовать свои скудные возможности даже для самой мелкой мести, потому что догадывался, что через некоторое время будет глубоко сожалеть, что не размазал Главного комиссара по стенкам его капсулы. А после этого можно было бы передать изображение его потрохов по всем головизионным каналам Федерации!
После обмена любезностями они принялись молча наблюдать с высоты птичьего полета за проносившимися под ними ландшафтами Австралии. Их полет периодически прерывался появлением на экранах отчаянно, но беззвучно взывавших к комиссару функционеров всех уровней.
— Наш аппарат отснял это через 40 часов после высадки европейцев Хундта на западном побережье континента, — сообщил комиссар. — Главный штаб отметил небольшие масштабы разрушений по сравнению с прошлыми конфликтами.
— Это из-за химического оружия, — с отвращением передернул плечами брат Доломар. — Бесшумная смерть. Часто — летаргический сон. Или полное безумие. Смещение психики во времени… И это вы называете чистой войной…
Комиссар, который совсем не думал таким образом, почувствовал себя оскорбленным, но предпочел промолчать.
— Ваше путешествие разбивается на три этапа, — буркнул он. — Один из наших истребителей сбросит вас в индивидуальной капсуле за 400 000 километров от цели… (А цель — это Земля, подумал брат Доломар. Господи, какая неблагодарность! Едва они добились своей жалкой независимости, как уже пытаются излить желчь на могилы предков. Когда-нибудь, подобно первым эмигрантам, им придется пересечь свой Тихий океан и найти свою Америку. И что тогда? Снова война?)… и автомат катапультирует вас из капсулы в верхних слоях атмосферы…
Брат Доломар жестом остановил его. В глазах комиссара промелькнула тревога.
— Ваша Церковь… — начал он.
— Не сомневаюсь, что моя Церковь приказала, чтобы я выполнил это задание в рамках соглашений, подписанных на «Святом Франсуа» и в Лакус Соли… Нет, нет, я всего лишь хотел, чтобы условия моей доставки к цели несколько изменились. Видите ли… Я хочу попросить вас о небольшой промежуточной остановке. Это будет не слишком сложно проделать, ведь орбиты сейчас благоприятствуют… — Он извлек из кармана туники алюминиевый диск, заполненный цифрами и математическими символами. — Даже весьма благоприятствуют… Доломар должен находиться сейчас не далее, чем в миллионе километров от Земли… Простите, от цели.
Человек в сером и черном наклонился вперед. Изображение исчезло со ставшего матовым потолка капсулы. Но справа от брата Доломара огромные пчелы продолжали собирать нектар с чудовищных роз.
— Доломар — это же какой-то астероид… — пробормотал он неуверенно.
— Один из челноков Святой Станции наткнулся на меня, когда я вращался вокруг астероида, прикованный к глыбе железной руды… Кусок этой руды и сейчас хранится у меня в жилой ячейке на борту Святой Станции. Я выбрал себе имя по названию астероида. И я регулярно совершаю туда паломничество… Вы меня понимаете?
Главный комиссар заколебался. Но время шло, и он уже сожалел, что согласился занять пост руководителя операцией «Кенгуру».
— Ваше начальство ничего не сообщило нам об этой детали, — осторожно промолвил он.
— Это мое личное пожелание, — решительно заявил брат Доломар. — Может быть, Господь решит призвать меня к себе при выполнении этой миссии. В этом случае я полагаю, что братья не станут возражать, чтобы мой прах упокоился там, где я родился.
Главный комиссар растерянно заморгал.
— Вы же никого не знали…
— Кроме брата Лезье, — закончил за него брат Доломар, подумав при этом, что именно брат Лезье подобрал его на астероиде Доломар. Астероид же был назван по имени одного из членов экспедиции «Нептун-4», корабль которой столкнулся с планетоидом, распавшимся при этом на несколько десятков астероидов. Знакомство с досье Доломара позднее позволило ему узнать, что это был тип, удравший из какой-то европейской каталажки, и что на его счету было несколько весьма эффектных террористических актов…
— Я буду вынужден связаться со Святой Станцией, — пробормотал комиссар.
Ему приснилось озеро. Он прочитал слово «Апрель», написанное на кокпите белой яхты, и почувствовал себя уверенней. Яхта приближалась к понтону, на котором толпились музыканты в национальных костюмах и девушки в желтых юбках и белых кофточках. Девушки размахивали пестрыми полотнищами, покрытых надписями, но на таком расстоянии он не мог разобрать, что там было написано. Обернувшись, он увидел над озером высокие голубые горы. До него смутно доносился городской шум, на фоне которого резко выделялись пронзительные сирены аэрокаров, маршруты которых пересекались как раз над старым мостом. Это был Люцерн, и этого не могло быть.
Темное лицо. Карие, задумчиво смотрящие глаза…
Он стремительно скользил над поверхностью озера. Стайки рыб едва успевали шарахаться от его тени. Ветви деревьев осторожно касались воды. Пена взлетала вверх фонтанами жемчужных пузырьков.
— Помоги мне, малыш, — произнесли губы на темном лице.
Он попытался помочь, и с усилием переставил вперед правую ногу. Странно, но у него почему-то не было рук.
— Хорошо, малыш. Ну, еще немного.
Он взлетел над поверхностью озера. И устремился в вышину. Далеко внизу остались Четыре Кантона, лакированные шале, горшки с геранью, чистенькие дорожки, ядовито зеленые лужайки.
— Ты должен помочь мне, малыш. Скажи-ка, что у тебя спрятано здесь… (Он почувствовал, что его потрепали по животу. Почувствовал, как… нет, кто-то подергал его пояс. А в карманах на поясе находились бутылки с молоком. Он должен отнести их матери, чтобы она приготовила сказочный йогурт, о котором мечтают все туристы.)…Ты нужен мне. Но я не могу перетащить тебя отсюда.
Он снова попытался помочь.
Ему загадывали шарады, и он отвечал лучше всех.
— Как тебя зовут, малыш?
На этот вопрос он не мог ответить. Это враги пытались взломать защиту его сознания. Нужно было задействовать все линии обороны. Придумать что угодно, чтобы сбить противника с толку. Даже простой пехотинец с нарушенной психикой способен закрыться наглухо. Запереться на психические замки.
— Малыш, мне кажется, что они тебе здорово врезали. Не знаю только, кто именно. Но ты выглядишь совсем неважно… Слушай, я был убит, но я ожил. И ты не пристрелил меня, когда я едва мог пошевелиться. Мне совсем не хочется драться с тобой, малыш… Откуда ты взялся? Скажи, ты знаешь острова?
Он невнятно пробормотал, что знает озеро. Потом он рассказал о старом городе, о чудесных ресторанчиках возле старого моста.
— Теперь, — снова послышался голос, — мы постараемся выбраться из этой заварушки, согласен? Опирайся на правую ногу. Я не хочу, чтобы ты остался здесь подыхать, как животное… В Пацифиде нас не учили так обращаться с врагами, понимаешь? Так, потрудись еще немного. Постарайся согнуть колено, хоть немножко. Нет, вот это… Ты меня слышишь? Ты ведь спас меня. Или, по крайней мере, не убил. Хотел бы я знать, что ты видел там, внизу… Да шагай же, господи! Ты мне нужен, я все равно тебя не брошу.
Он очень хотел помочь — неважно, кому. Но он не должен был называть себя.
Его осенила прекрасная идея: шагать! И он принялся воплощать ее в жизнь. Результат оказался неожиданным. Он видел то озеро, то какое-то странное место, заваленное ящиками и пакетами. Ими нужно было загрузить яхту на колесах, которая по праздникам объезжает Четыре Кантона.
Шагать. Он снова увидел карий глаз, в котором светились дружелюбие и любопытство.
Он повернулся. Теперь он излучал тепло. И свет. С теплом и светом возвращалось и озеро.
«Мы перевернулись», подумал он.
Секретарь клуба протягивал ему с понтона руку.
«Я могу идти сам!»
— Еще один шаг, малыш. Я боюсь этого чертова дома. Еще немного, малыш…
— Меня зовут Йодрелл. Антон Йодрелл. Но вы… Вы не имеете права… называть меня по имени.
Он плыл на спине, в нескольких метрах от понтона. В голубом холодном небе с пронзительными криками кружились чайки.
— Еще пару шагов, малыш…
Крейсер насквозь пропах машинной смазкой и синтетическим мылом. Юные атлеты проносились коридорами, торопясь к первому или второму бассейнам, игровой площадке или пляжу.
Брат Доломар рискнул выбраться на пляж. На горизонте над фальшивым Средиземным морем он увидел варварскую фелуку. С радостным криком он бросился в воду… и потерял сознание.
В корабельной больнице марсианские психиатры объяснили ему, что видение «фелуки» свидетельствует о предыдущем злоупотреблении ониротропными веществами, запрещенными законами Конфедерации.
В этот момент крейсер находился в 18 часах пути от точки встречи с Доломаром.
Брат Доломар заснул на пляже, повернувшись спиной к миражам криминальных фелук и проснулся только от первых нот мелодии из «Унесенных ветром», предупреждавших о визуальном контакте с астероидом.
Когда он покидал крейсер, ему не встретился ни один офицер, ни один матрос, который пожелал бы ему удачи.
Охваченный счастливым предчувствием, он позволил законопатить себя в гулко звеневшее металлическое яйцо — капсулу для десятисекундного полета от корабля до родного астероида.
Первое видение посетило Жоржа Франсуа, когда он был впаян в огромную глыбу льда. Голубое пространство, пронизанное полосами света. Волны звездного океана, в которых колыхались десятки белых солнц. В этом месте он провел, по результатам гипноанализа, один час биологического времени. В этом месте, которое потом он назвал «иным», в этом океане он увидел живую гору, склоны которой, по его словам, представляли из себя «светящуюся мозаику». С вершины горы смотрели два глаза, огромных, как две луны. Вокруг глаз, похожих на рыбьи, вращались зеленые искры. Глаза звучали, излучая музыку «в этот океан, который возможно, нет, несомненно, не был океаном…»
Глаза беседовали с Жоржем Франсуа, жалким канадским священником. Потом ему показали другие места. Те, которые основатель Святой Церкви Экспансии попытался описать позднее.
Сейчас он вращался на околоземной орбите вместе со Святой Станцией в склепе, специально созданном для него Делишером. Недавно выяснилось, что время в склепе испытывает периодические приливы и отливы, в которых безуспешно пытались разобраться святые отцы Станции.
Точно так же вращался в пространстве брат Доломар, распятый магнитными цепями на железной глыбе, на которой он — для всех прочих землян — родился. И вокруг него в сфере диаметром в десятки тысяч километров все еще вращались останки корабля экспедиции «Нептун-4», погибшей в 2071 году на пути к далекой планете с деталями четырех гигантских передатчиков.
Пацифиец ограничивался тем, что называл блюда. Он объявлял с широкой улыбкой: «Дикий кабан» или «Утка на углях». Сам он ел очень мало. Зато Антон Йодрелл уплетал за двоих. При этом он старался не терять тихоокеанца из виду.
После того, как он пришел в себя, ему никак не удавалось собрать воедино свои воспоминания о случившемся. Он знал только, что островитянин вытащил его из настоящего дерьма, потому что дом был чем-то вроде ловушки. И до тех пор, пока они не уберутся отсюда, они будут подвергаться опасности. Его новый знакомый почти все время проводил, занимаясь приготовлением пищи и успокаивая Антона.
Любопытно, думал Антон, что два врага смогли так быстро и так легко найти общий язык с первых же минут встречи.
Он еще долго размышлял, прежде чем попытался заговорить на эту тему с тихоокеанцем в перерыве между двумя банками консервов из поджаренного с чесноком голубя.
— Это очень странно… — начал он.
— Что я вернулся к жизни? — улыбнулся пацифиец.
Антон неожиданно сообразил, что не закончил фразу.
Пацифиец опустил банку на землю. Они устроились не далее, чем в сотне метров от фермы, в небольшой палатке, украшенной большим силуэтом райской птицы.
— Во всем этом есть нечто более странное, — снова заговорил пацифиец. — Настолько странное, что даже мой дед на своем острове не смог бы понять это. А ведь его предки когда-то запросто сражались с демонами.
Антон молчал. Ночь была удивительно темной. Звезды исчезли с небосклона, и на протяжении уже многих часов они не слышали ни единого звука. Да, ведь робот-связной передал Антону приказ двигаться на запад, на соединение с Оранжевой дивизией. Очевидно, европейцы наступали, и к этому району сейчас приближались отступающие части пацифийцев. Наверное, они будут здесь к утру. И все же… В небе ничего не происходило, и на горизонте не было видно зарниц далеких взрывов.
— Мне кажется, что война закончилась, — решительно заявил Антон.
Пацифиец положил ему руку на плечо.
— Теперь, после того, как я вернулся из царства мертвых, — негромко произнес он, — я думаю, что произойти может все, что угодно. Если это ангелы, то они вполне могли положить конец несправедливому конфликту. Ты не думаешь, что землю, из-за которой идет эта драка, стоит отдать беднякам?
Антон почувствовал недомогание. Он помнил, что еще недавно у него была горячка. И что он видел своего нового компаньона сначала мертвым, потом живым. И что-то непонятное произошло в подвале… Но, при чем тут ангелы?
— Мне кажется, что ты болен, — сказал он, приподнимаясь на локте. — Ты отравлен этой наркотической дрянью. Еще бы, игла в животе…
Он безуспешно пытался разобраться в своих мыслях и вспомнить, вспомнить… Но у него ничего не получалось. Пришлось сказать первое, что пришло ему в голову:
— Это какой-то новый яд, который сначала убивает, а потом оживляет, вот и все. Надо будут рассказать об этом командиру…
— Ты сам болен. — Пацифиец опустил банку, вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел на Антона серьезно и немного печально. — Не сердись на меня, но… — И он покрутил пальцем у виска.
Антон не понял, что тот хотел сказать этим.
— Да нет же, это ты болен, — упрямо повторил он, — и мы должны двигаться на запад. Мне приказали, чтобы я…
Он замолчал, так как чуть не выдал врагу военную тайну.
Пацифиец молча смотрел на него. Нет, он смотрел не на Антона, а на ферму.
— Не шевелись, — едва слышно выдохнул он. — Не двигайся. Они… они вернулись.
Антон хотел подчиниться, но почувствовал, как его охватывает страх. Это было очень странное ощущение. Он вспомнил, что уже испытал совсем недавно нечто подобное. Тогда все почему-то вылетело у него из головы, а вот теперь вернулось. И вернулся этот страх.
Это был страх, который может испытывать букашка, когда на нее падает тень птицы. Или страх, который вызывает у птицы лесной пожар.
Он поднялся на колени, чтобы завыть. Но не успел. Тяжелая ладонь пацифийца обрушилась на его затылок.
Он скользил сквозь земную ночь. Меньше, чем через час капсула распадется на части, яйцо разобьется об атмосферу. Мяуканье управляющих механизмов прекратится. Его охватят теплые воды тишины и сна.
«Настало время молитвы», — мелькнуло в мозгу у брата Доломара. Но он не шевельнулся, не сказал ничего, ничего не подумал. Он слушал, как за тонкой стенкой одно за другим умирают электронные устройства. Он представлял, как покрываются трещинами их кристаллические внутренности, как распадаются искусственные нейроны, пропитанные путаницей данных, как распадаются на отдельные буквы слова и фразы, исчезают адреса сайтов…
«В конце концов, я просто спускаюсь на Землю, как все святые, как Христос, как Франсуа, когда он вернулся, чтобы найти кредиты для строительства Станции…»
За иллюминатором четыре раза появился и тут же исчез Антарес, потом появилась Земли, качнулась несколько раз и осталась в поле зрения. Он увидел на три четверти закрытый ослепительно белыми облаками Тихий океан, похожий на темно-синее стекло, полумесяц Антарктиды над ним. Земной шар раздувался с тревожащей быстротой. Брат Доломар не знал, кому он обязан тем, что вот-вот произойдет с его капсулой — руководителям со Святой Станции, или новым друзьям с Бычьего уровня. Этот вопрос возник сам собой после того, как замолчали ведущие автоматы. Теперь он получил право на несколько продолжительных секунд тишины. Потом ему внезапно стало жарко, очень жарко. Конечно, капсула была очень легким и примитивным устройством…
Он почувствовал головокружение, когда все вокруг него взорвалось, и он начал бешено вращаться, мгновениями замечая над собой тонкий полумесяц Земли, то голубой, то белый, то зеленый. Он распадался на части. Он вырастал до чудовищных размеров. Перед ним промелькнули чьи-то ноги. Рядом болтались какие-то свертки, привязанные к ногам длинными шнурами.
«Итак, — подумал он, — я буду бродить по дорогам и собирать подаяние. Это соответствует общепринятым представлениям о святых. Их невозможно заставить расстаться с клише…»
Потом он увидел то, что было его транспортным средством, с помощью которого он должен был встретиться с Землей.
Стручок фасоли… Огромный плод, вращавшийся на расстоянии вытянутой руки в открытом космосе. Его черная гладкая кожица была покрыта небольшими трещинками.
Они входили в атмосферу. Свертки на ногах зацепились за завихрения молекул воздуха.
Стручок лопнул, и первое же зернышко ударило по маске брата Доломара подобно блестящему белому кулаку. Как и было предусмотрено, растение реагировало на непреодолимое притяжение Земли. Оно раскрывалось, превращаясь сначала в огромный одуванчик, затем в растительный ковер-самолет.
«Спасибо, Святой Франсуа, — подумал брат Доломар, — что ты сделал меня небесным садовником.»
При этом, он явно проявил несправедливость по отношению к своим друзьям с уровня Быка, безумным садовникам мутантных садов Полюса, уже несколько лет работавших над штаммом Арес Регина Картери.
Команда, состоявшая из брата Доломара, стручка фасоли и гирлянды свертков, находилась на высоте 30 километров, когда поблизости взорвалась первая ракета. Ударная волна надежно отключила сознание брата Доломара.
Его привел в сознание принизывающий холод. Комбинезон был разорван, на правом предплечье засохли потеки крови. Левая рука лежала в воде. Он повернулся на бок, подтянул ноги к животу и сжался в комок в углублении, заполненном растительным запахом. Пушинки скрипели под щекой, словно стебли соломы.
Он рискнул открыть один глаз и увидел над собой голубое небо.
«Стоило так стараться рассчитывать ночную посадку!»
Он сел. Арес Регина превратилась теперь в большую зеленую медузу. Ее широкие зубчатые листья повторяли изгибы сверкающих на солнце волн. В зубчиках ближайшего из листьев застряла летучая рыбка. Один из ее голубых плавников еще слабо трепетал. Брат Доломар осторожно взял в руки изящное создание и, рассматривая его, попытался восстановить воспоминания о Земле.
Он вернулся сюда из страны камней и геометрически правильных линий.
Он почти забыл, что существуют настоящие рыбы.
Невдалеке виднелся скалистый берег. Похоже, он медленно приближался.
Бросив рыбку в воду, он заметил, что рядом с ним на волнах раскачиваются свертки.
Когда он подтянул их к себе, то увидел, что это пакеты в оболочке из синтетической пленки, которая раздувалась при контакте с губами человека. Итак, у него было не менее дюжины шаров, и Арес Регина действительно становился ковром-самолетом, волшебным одуванчиком.
Он перевел взгляд на берег. Растение, увлекаемое течением, продолжало приближаться к нему. Стратеги из Полюса неплохо сделали свое дело. Возможно, они предусмотрели даже то, что его перехватят высоко над землей, в первые же минуты контакта с атмосферой.
Брат Доломар отчетливо различал красноватые рифы и голубые провалы теней между ними, которые должны были соответствовать проходам в небольшие бухточки.
Настало время провести инвентаризацию.
Как он и предполагал, более половины снаряжения приходилось на оружие, какие-то приборы явно военного назначения, а также химические препараты. Все это занимало много места и выглядело более чем подозрительно. Он поспешно отправил этот хлам на морское дно. Остальное — карты, инструменты, а также сапфиры Лакус Соли и золотой лишайник для продажи в случае, если понадобятся деньги — последовало туда же, когда Арес Регина находилась в нескольких саженях от скалы в виде петушиного гребня.
Брат Доломар сохранил только консервы и набор пропусков, выглядевших очень правдоподобно, но абсолютно фальшивых. Они были подготовлены специально для него в Объединении Свободных Художников Экваториальной Провинции. Затем он методично, в соответствии с инструкциями, обрубил корни Арес Регины, достигавшие в длину трех метров, глубоко сожалея при этом, что приходится уничтожать столь великолепное создание.
Интересно, надеялись ли ботаники Марса, что когда-нибудь смогут засеять девственные поля своей планеты фасолью Арес? Или одуванчик-планер уже принадлежал целиком и полностью ведомству юных генералов Конфедерации?
Арес Регина Картери отдавала свою зеленую кровь земному морю. На краях ее листьев появилась рыжеватая окраска. Процесс разрушения прогрессировал с удивительной быстротой. Зеленые энзимы позволили ей прорасти, помогли молниеносно вырасти до гигантских размеров. Теперь короткая жизнь растения-однодневки так же быстро заканчивалась.
Нет, никто не пожелал бы увидеть воплощение в жизнь жуткой идеи марсианских военных: представьте чудовищную осень, во время которой вместо умирающих листьев на землю обрушиваются груды Арес Регины, чтобы тут же превратиться в горы перегноя…
Брат Доломар спрыгнул с плота и поплыл к рифам.
Его охватила ностальгия, похожая на ощущение, испытанное им после прощания со своим астероидом.
Через час энергичного марш-броска он почувствовал себя больным. Повстречавшаяся деревня называлась то ли Кинвик, то ли Киндик… Дорожные указатели были уничтожены. Но теперь он знал, что не слишком отклонился от запланированного маршрута. Олбани должен находиться примерно в двухстах километрах западнее. Двигаясь прямо на север, он обязательно выйдет к линии фронта. Но в этом Кинвике или Киндике полагалось находиться европейцам.
Женщина, лежавшая на земле возле сожженного электрокара, молча приподняла над головой при его приближении кусок картона, на котором можно было прочесть начало чьего-то имени: Денфо…
Брат Доломар второй раз в жизни столкнулся с проблемой последнего причастия.
По правде говоря, он не мог дать его.
Он взял картон.
Ему показалось, что на перекрестке с главной улицей лежат останки мужчины, разорванного двумя автомобилями.
Он опустил глаза. Слышалось посвистывание легкого ветерка и хриплое дыхание женщины.
Серые глаза на худом лице. Три детских значка на корсаже: два с тюленем Клюти и один — очень старый — с утенком Дональдом. Юбка у нее была разорвана, и между бедрами виднелась полоска запекшейся крови. Он обнаружил рану немного выше поясницы. Пуля, или игла? Мышцы были раздроблены, выходное отверстие оказалось на спине. Похоже, почки не были задеты.
Брат Доломар одинаково сомневался как в своих медицинских познаниях, так и в способности дать благословение. Он долго стоял над женщиной на коленях. Потом он взял ее руки в свои. Они показались ему очень горячими, и он подумал, что ей нужно ввести жаропонижающее, если, конечно, такой препарат найдется в его миниаптечке, пристегнутой к правому сапогу.
Он перевел взгляд на картон: Денфо…
Неожиданно он вновь обрел уверенность в своих силах. Открыв кармашек аптечки, он быстро нашел гемостатическое снадобье и какой-то ониротроп последнего уровня.
Подождав еще немного, пока женщина не закрыла глаза и на ее лице не появилось подобие слабой улыбки, он встал.
Он помочился на столб, на котором должна была находиться табличка с названием городка, после чего снова произвел ревизию своего имущества.
Поднялся сильный восточный ветер. Холодный ветер. В своем разорванном комбинезоне брат Доломар вряд ли мог рассчитывать, что выдержит продолжительный переход.
Он вернулся к раненой. Кончиками пальцев он смахнул приставшие к ее щеке песчинки и замер. Она уже не дышала.
На шее у нее не было крестика. Он не мог отправить ее в проблематичные пространства, которые пересекали лабиринты Передатчиков, с единственной опорой в виде тюленя Клюти…
Он отцепил значок и поднял его к лицу. Усы Клюти казались золотистыми на фоне красной пижамы. Брат Доломар бережно опустил значок на грудь женщины, повернулся и двинулся дальше.
Он прошел не больше двух километров, когда поблизости от него в воздухе раздался стрекот. Словно летело невидимое насекомое. Нет, оно было видимым. Справа от него над поверхностью песка полоской поднималась пыль.
Мина-стрекоза. Все же не зря ему ввели в мозг такой большой объем данных.
Он остановился. В зависимости от цвета мундиров тех, кто должен был сейчас появиться, ему будет достаточно того или иного незначительного жеста…
Мина-стрекоза замедлила полет по дуге. Он то терял ее из виду, то обнаруживал снова. Она походила скорее на колибри, чем на стрекозу. Небольшой лишенный крыльев механический вихрь с длинным тонким клювом детектора-детонатора спереди.
Брат Доломар не шевелился.
Он осознал, что считает про себя и добрался уже до 470 только после того, как перед ним возник боец в светло-голубом мундире. На его груди невозможно было различить, где находятся эмблемы и знаки различия, а где — мини-гранаты, химические заряды и иглы специального калибра.
— Вперед!
Брат Доломар поспешно кивнул, споткнулся, упал на колено и неловко поднялся на ноги. При этом европейский пропуск, лежавший в одном из особых карманов его комбинезона, превратился в пепел, который почти мгновенно рассыпался в пыль.
— Ваше имя — Реми-Жозеф Доломар?
— Брат Реми-Жозеф Доломар. Я принадлежу к Святому Ордену Экспансии.
— Вижу. Все это есть в ваших документах…
Офицер базы, ответственный за безопасность, был удивительно похож на главного комиссара Полюса. И их обязанности тоже наверняка были очень похожими, подумал брат Доломар.
— У вас есть пропуск, подписанный генералиссимусом Харрингтоном… Вам разрешено посетить фронт. — Офицер нахмурился. — Но дело в том, что фронт очень быстро перемещается. Наши части двигаются с юга, вынуждая европейцев отступать. В Перте были высажены подкрепления, и можно не сомневаться, что они будут контратаковать, но… С какой целью вы собираетесь посетить фронт, мой… брат мой?
— Это тоже указано в документах, — ответил брат Доломар. — Мы узнали, что несколько членов Ордена оказалось в зоне конфликта. Это миссионеры, которые были командированы в Австралию.
— Командированы? — офицеру явно не понравился этот термин.
— Они искали добровольцев, — уточнил брат Доломар, коварно подсыпая соль на рану.
— Добровольцев?
— Для посещения иных мест, видения которых посетили святого Франсуа, — сказал он с пафосом, совершив правой рукой ритуальный жест.
Лицо офицера просветлело.
— А, вы имеете в виду передачу… Я сильно удивлюсь, если ваши миссионеры найдут здесь добровольцев для того, чтобы… подвергнуться дезинтеграции.
— Наша церковь решила, что только на такой огромной территории, как Австралия и острова Тихоокеанской империи, мог сохраниться дух истинных пионеров. Разве американцы после постигшей их страшной катастрофы не выжили благодаря подобной идее, благодаря этой надежде?
Офицеру не оставалось ничего другого, как промолчать.
Брат Доломар знал, что две черных звездочки над изображением пацифийской райской птицы на воротнике мундира его собеседника означали, что офицер был сыном американских эмигрантов.
— Я прикажу подготовить для вас транспорт. И выделю водителя.
— Если позволите, я предпочел бы действовать в одиночку, — заявил брат Доломар со спокойной улыбкой.
Терзаемый одновременно подозрительностью и нежеланием показаться невежливым, офицер несколько секунд колебался. Потом, решившись, кивнул.
— Как пожелаете… брат мой. Для меня сейчас дорог каждый человек. Должен признаться, что… в общем, мы несем весьма ощутимые потери с первых же часов столкновения.
— Да, я слышал об этом. Я знаю также, что командующий силами Хундта бросил в бой все свои резервы, включая секретное подразделение боевых магов.
Офицер встал. Он с трудом разомкнул судорожно стиснутые челюсти.
— Численно мы превосходим европейцев в три раза. И у нас имеются резервы, которые мы пока не собираемся использовать.
«Эти безумцы готовы взорвать всю планету ради своих амбиций, — подумал брат Доломар, — Стоит теперь вмешаться в драку бравым марсианским воякам, и…»
Он вышел из палатки впереди офицера. Солнце опустилось почти до гребня рыжих холмов на горизонте. Холодный ветер хлопал брезентом, плохо закрепленным на замаскированных в кустах электрокарах. На куполе соседней палатки брат Доломар заметил большую передающую антенну.
— Вы хотите отправиться немедленно? — не поворачиваясь к нему, поинтересовался офицер.
— Моя миссия должна выполняться без задержек, от которых могут пострадать братья, — ответил брат Доломар с ноткой фанатизма в голосе.
Он понял с приятным удивлением, что офицер выделил ему одноместный аэрокар, миниатюрный аппарат, более всего походивший на прозрачный пузырь, в который зачем-то запихнули металлический стул.
— Более трех тысяч километров автономного полета. Вас снабдят опознавательными сигналами нейтральной стороны, но я советую не терять время на размышления, если вас перехватят европейцы. Вы должны немедленно приземлиться и сдаться. Это вообще-то разведывательный аппарат. Вооружение — один лазер небольшого калибра. Конечно, он выглядит совершенно несерьезно даже по сравнению с самым безмозглым европейским пехотинцем, в распоряжении у которого имеется арсенал, достаточный для уничтожения половины дивизии. У аппарата включен автоответчик на кодированные запросы всех наших частей этого сектора. Но после 200 километров полета вам нужно избегать любых встреч. Впрочем, я полагаю, что вы сами хорошо знаете, куда направляетесь.
— На северо-восток, — простодушно пояснил брат Доломар.
— Хм. Прямо к европейцам в лапы… — Голос офицера приобрел зловещий оттенок, но он тут же улыбнулся и протянул руку. — Если вернетесь… Меня зовут МакДонолли. Постарайтесь не забыть. МакДонолли.
— Я не забуду.
Брат Доломар взгромоздился на летающий стул и неторопливо поднялся в вечернее небо, небрежно разрисованное оранжевыми и серыми полосами. Его охватило ощущение возвращенной свободы.
Перевалив через гряду холмов, он погрузился в лучи заходящего солнца. Резкие порывы ветра заставляли вибрировать хрупкий аппарат. Смеркалось. Над правым передним колесом начали перемигиваться два огня: желтый и фиолетовый, отвечая на чье-то требование идентификации. Тем не менее, на земле среди расползающихся озер тьмы и уменьшающихся пляжей сумерек не обнаруживалось никаких признаков больших масс вооруженных людей. Позади него, по направлению к покинутому им лагерю, разливался сплошной океан ночи.
Автопилот то и дело пощелкивал, словно в ответ на негромкое бормотание двигателя.
После холмов под ним потянулась бесконечная серая равнина. Справа от него на север двигалась колонна каров, поднимавших тучи пыли, зависавшей в воздухе подобно туману. Брат Доломар опустился ниже. Теперь он скользил в нескольких метрах над землей, покрытой высокой травой.
Вскоре он обнаружил впереди по курсу репер, который высматривал уже некоторое время. Это была широкая река с усеянной мелкими островками и отмелями поверхностью.
Теперь можно было со спокойной душой положиться на автопилот.
Очень скоро он стал раскачиваться, словно на качелях, между молчанием ночи и мурлыканьем аэрокара, между первыми звездами на темно-синем небе и полусном, то и дело прерываемым порывами ветра.
— Почему мы не уходим? — спросил Антон Йодрелл. Он не понимал, то ли они осаждают ферму, то ли эти существа, «ангелы», как их называл пацифиец, не позволяли им убраться отсюда, пока у них не закончатся продукты. Или пока они окончательно не свихнутся.
Уже дважды или трижды в течение бесконечного дня Антона посещало странное чувство, нечто вроде охватывавшей его абсолютной пустоты в голове. Он пытался рассказать об этом пацифийцу, но Марлеха сначала рассмеялся, а потом положил свою огромную ладонь на его лоб.
— Там, внутри, никогда не было настоящего порядка, — сказал он со странной улыбкой.
Антон подумал, что сейчас снова начнется одна из этих бесконечных историй, которые островитянин рассказывал ему на протяжении первой половины дня, словно он был ребенком, которого нужно успокоить.
— Ты считаешь всех европейцев идиотами, не так ли? Именно об этом талдычит ваша пропаганда. Этот урок с вами проводили, конечно, ваши маги перед тем, как вас забросили в Австралию?
— Заткнись, — шепотом оборвал его Марлеха. Он пристально следил за фермой. Антон перевернулся на живот и тоже стал смотреть в ту сторону. Он даже включил прослушивание, но безрезультатно.
Он почти не помнил случившееся с ним ночью. Кажется, пацифиец оглушил его. Когда он пришел в себя, Марлеха объяснил, что поступил так для его же блага. Что эти существа, там, на ферме, не должны знать, что они все еще здесь. В то же время, он почти сразу же принялся говорить нечто прямо противоположное. Он заявил, что у этих «ангелов» на ферме такие глаза, что они могут видеть всюду, и что с ними не пройдет никакая человеческая хитрость.
— Я многое не понимаю, — пожал плечами Антон. — Почему вы оказались здесь? И этот твой напарник… Почему он погиб? Слушай, там ведь нет никаких ангелов. Ангелы не умирают, если я правильно запомнил то, что рассказывал кюре, который попал к нам в плен в деревне. Ангелы вообще не живые.
— Да, они существуют вечно, — торжественно кивнул Марлеха.
Антон ткнул пальцем по направлению к ферме.
— А моя граната? Кого она убила?
Пацифиец резко обернулся. В его глазах застыл ужас.
— Что ты несешь, европеец? — угрожающе рявкнул он.
Похоже, что он не придушил Антона только потому, что тот удивленно замолчал.
— Что ты там наделал со своей чертовой гранатой? Что там произошло, а? Ты просто хвастаешь, или…
Антон принялся сбивчиво рассказывать о своем приключении. Да, он действительно умолчал о случившемся в подвале. И сделал это сознательно, потому что инстинктивно опасался реакции пацифийца.
— На твоем мундире тоже была эта черная слизь… Вот здесь. — И он показал на правое бедро Марлехи. Но сейчас на ткани не было видно ничего подозрительного, если не считать пыли и зеленых пятен.
Тем не менее, Марлеха поверил ему. Он отвернулся с озабоченным выражением на лице и снова принялся наблюдать за фермой. Антон решил, что наступил подходящий момент, чтобы вернуться все к тому же вопросу.
— Почему мы не уходим отсюда? Ведь нам никто не мешает сделать это.
— Потому что они еще здесь. Они вернулись ночью. Я уже говорил тебе это. — Пацифиец обернулся и внимательно посмотрел на Антона. — Ты все забываешь. Может быть, у тебя уже было раньше что-то такое с памятью? Все вытекает из твоих мозгов, как вода из дырявого ведра.
Теперь он казался печальным.
— Слушай меня внимательно. Мне придется повторить все с самого начала. Впрочем, нам все равно сейчас нечего делать. Мы с товарищем… — Он сморщился, вспомнив о спутнике, который не смог ожить, и чье тело все еще находилось там, в этом странном подвале. — … Мы разыскивали один подозрительный склад примерно в 60 километрах к югу отсюда. Уже трое суток мы не могли связаться с нашей частью, ты понимаешь, что это значит? Мы начали голодать, и у нас закончилась вода. И тут мы наткнулись на этот склад, как раз в тот момент, когда какие-то типы заканчивали набивать ящиками грузовик. Мы позволили грузовику уйти вперед, а потом осторожно последовали за ним, держась у самой земли.
Когда грузовик въехал во двор здешней фермы, мы хотели приземлиться в стороне, но тут на нас без предупреждения напала стрекоза. Фьють! Она сбила нас, но, наверное, ангелы уже охраняли наши жизни, потому что мы вышли из передряги без единой царапины! Точно, без царапины! А так как мы давно хотели есть, мы подобрались к ферме. Готов поклясться, что там не было ни души. Но во всех помещениях был включен свет, все работало — я имею в виду солнечную батарею, водопровод и прочее… Но в доме никого не было. Всюду было разбросано разное барахло — консервы, бутылки с вином, картины, образцы камней и даже… Да, Кантон нашел животных. Их усыпили и упаковали в прозрачные ящики. Когда мы окончательно убедились, что ферма пуста, мы накинулись на еду. Потом решили сжечь грузовик. Лазером. Оставили только…
— Трубку? — спросил Антон. Он покопался в карманах и извлек трубку, о которой давно забыл.
— Это Клантон, — кивнул пацифиец. — Он отправился к подбитой платформе, чтобы попробовать привести ее в порядок. Мы нашли на ферме инструмент, и даже кое-какие запасные детали. Когда он вернулся, уже смеркалось, но мы все же решили проверить подвал. Клантон считал, что водитель грузовика и обитатели фермы прячутся где-то здесь, потому что боятся нас. Он думал, что на ферме есть потайные помещения, которые мы еще не обнаружили.
— Вы убили бы их, — сказал Антон, и в его словах не прозвучало вопроса.
— Я же говорю тебе, что там никого не было, Но Клантон был упрямым типом. Он окончил военную школу на Борнео, где его приучили никому и никогда не доверять. Мне не удалось отговорить его. Короче, едва он спустился в подвал, как там что-то ослепительно вспыхнуло. Ты, малыш, конечно, не знаешь, какие грозы бывают у нас на островах… Голубые молнии, от которых, кажется, загорается даже океан. А когда это же самое происходит с землей… Можно подумать, что настал конец света. Так вот, вспышка в подвале была такой же. Только она не сразу прекратилась. Она продолжалась и продолжалась, как будто там работала электросварка. Клантон смог выбраться из колодца и упал у моих ног. Потом… — Марлеха помолчал. — Потом они вышли из колодца. Их было двое. Они были похожи на две каменные глыбы, извергнутые самим адом.
Пацифиец замолчал, прикрыв глаза, словно оцепенел от картины, снова представшей перед его внутренним взором.
— Ты же твердил все время, что это ангелы, — неуверенно произнес Антон.
— Так ведь они вернули меня к жизни, ты сам это видел.
Антону опять пришлось бороться со странным ощущением — казалось, будто ему приложили кусок льда к затылку.
— Почему ты вздумал застрелиться? — спросил он.
Марлеха помотал головой.
— Застрелиться? Я? О, нет… Это они заставили меня пройти через такое страшное испытание. Чем дольше я смотрел на них, тем они казались мне больше, чернее и… горячее. Нет, нет, они не обжигали. Просто их присутствие причиняло боль, словно от ожога, вот и все. Они… Они полностью контролировали меня. И я увидел, малыш, многое такое, о чем давным-давно забыл. Увидел разные места, разных людей. Потом до меня дошло, что я сижу с этой мерзостью, с иглометом в руках, и дуло направлено на мой живот. После этого… Мне кажется, что я опять видел множество лиц и пейзажей. Я снова очутился на атолле, который посетил в далекой юности…
— Но прошлой ночью… Что они делали здесь прошлой ночью? — спросил охваченный ужасом Антон. — Может быть, они удерживают нас здесь, как заложников? Ты, наверное, ждешь, чтобы сюда пришли пацифийцы… Я совсем не хочу очутиться в концлагере!
— Никто не будет отправлен в концлагерь, — уверенно заявил Марлеха. — Ни ты, ни я. И никто больше не посмеет даже прикоснуться к ангелам.
— Но я же убил одного! — в отчаянии крикнул Антон. — Он умер! Эта отвратительная черная грязь…
Пацифиец поднял тяжелый кулак. Его глаза пылали гневом.
— Никогда больше не говори так, малыш. Это проделала твоя граната, которая взорвалась сама, без твоей команды. Одно из тех паршивых устройств, которые убивают для нас. Как мины-стрекозы. Как пиронасекомые. Или как рыбы-ловушки, которых сейчас полно в Индийском океане.
Антон вздрогнул. Он подумал, что действительно болен. И может умереть до появления частей пацифийцев или европейских патрулей.
— Так что же они делали прошлой ночью? — спросил он.
Их окружал вечер, голубой и лиловый. На западе, у самого горизонта, мелькали огоньки — наверное, там передвигалась колонна каких-то машин. Глухой гул прокатился по холмам на юге и затих. Уже много часов подряд они не видели ни одной птицы и не слышали их голосов. Даже в палатках не видно было ни одного насекомого.
«Это все ангелы. Или черные демоны», — подумал Антон.
— Прошлой ночью мы увидели грузовик. Он появился неожиданно, потому что заехал во двор с противоположной стороны. Из кабины вышел человек, босой и в одной набедренной повязке. В этот момент появились эти… эти ангелы. Они блестели в свете звезд, как глыбы черного стекла. Их массивные тела словно скользили над землей. И тогда я услышал странные звуки. Можно было подумать, что нас окружала армия… армия позапрошлого века.
— Что ты имеешь в виду? — недоуменно воззрился на собеседника Антон. Он испугался, что пацифиец тоже мог расстаться с частью своего разума на колдовской ферме.
— Барабаны, — пробормотал Марлеха, глядя в темное небо. — Именно барабаны. Сотни барабанов негромко рокотали в темноте.
— Настоящие барабаны? Может быть, и так, — промолвил Антон. — Ведь до сих пор существуют полковые оркестры. И разве…
— Уже больше сотни лет, как люди идут на войну без лишнего шума, — авторитетно заявил Марлеха. — Кроме того, это были барабаны, которые в действительности не были барабанами. И звуки, как я понял через некоторое время, раздавались как бы в моей голове, а не на самом деле. Казалось, будто они… будто они пытаются что-то сказать мне таким образом.
Антон задумался. Через десяток минут они должны были снова стать пленниками ночи.
— И ты позволил им скрыться, — медленно процедил он.
— Я ничего не мог поделать. Мне казалось, что я уснул.
— Значит, они должны вернуться. И они вернутся этой ночью.
— Я тоже так думаю, — кивнул головой Марлеха. Потом добавил шепотом:
— Они наверняка вернутся. И я хочу, чтобы они вернулись. Они наказали меня, а потом воскресили. Если ты будешь слушаться их, они наградят тебя, я знаю.
— Ты считаешь, что у меня дырявые мозги, да? — Антон приподнялся, опираясь на локоть. Другой рукой он многозначительно похлопал по поясу. — Ты думаешь, что находишься на своих островах, приятель. Твои демоны или ангелы превращаются в грязь, если ты… У меня еще есть кое-что в запасе, чтобы справиться с ними. Знаешь, что я думаю об этом? Это марсиане.
— Лучше помолчи, малыш. — без раздражения промолвил Марлеха. — Марсиане — это немцы, греки, китайцы, австралийцы, эскимосы, американцы… Настоящее вавилонское столпотворение, как это было в Америке в старину.
— А их биологи? Что ты думаешь о них? Ты знаешь, что они собираются завоевать Землю?
— Господи! — вздохнул Марлеха. — Теперь он ударился в политику… Но ты не так уж неправ, малыш. Нас действительно могут посетить ангелы, только не с Марса, а со звезд.
Антон взорвался.
— Со звезд? С Сириуса, Альфы Центавра? Из созвездия Змееносца? Да там уже давно полным-полно американцев, немцев и… полинезийцев, таких же толстых, как ты!
Он замолчал и инстинктивно ухватился за огромную руку своего спутника. Откуда-то из нижней части живота поднимался холодный ужас. Он не походил на страх, испытанный им накануне.
Антон услышал два звука. Разных.
Первый он определил как доносящийся издалека свист двигателя электрокара.
Источник второго должен был находиться совсем рядом. По правде говоря, у него не было источника. Он раздавался у него в голове, то ли в затылке, то ли позади глаз. Казалось, он будит бесчисленные воспоминания, словно порождает губки, пропитанные музыкой забытых дней. Это были звуки, производимые миллионом палочек, заставлявших угрожающе рокотать сотни тысяч барабанов.
— Прежде, чем встать на звездный путь, на тернистый звездный путь, мы должны, подобно древней римской церкви, разобраться с нашими земными проблемами, — говорил брат Лезье, потряхивая копной вьющихся рыжих волос. — Сам святой Франсуа после своего видения опасался, что мы можем оказаться в космической изоляции. Вот уже 20 лет, как мы вращаемся на орбите между Землей и Солнцем, но проблемы последнего остаются для нас более близкими, чем земные.
— Но люди обязательно уйдут к другим солнцам, — робко произнес юный брат Доломар. — Я хочу сказать… Люди созданы, чтобы заселить другие звездные системы и жить там. Ведь именно таким образом были объяснены видения святого Франсуа. И разве один землянин в прошлом не предугадал его заветы, когда сказал: «Земля — это колыбель человечества, но разве можно всю жизнь провести в колыбели?»
Лицо брата Лезье побагровело, а уши приобрели гранатовый оттенок. Это обычно предвещало вспышку бешенства, и брат Доломар подумал, что лучше бы его сотню раз отправили в передатчик. Даже лабиринт и ад передатчика казались ему менее страшными. Хотя брат Лезье ежедневно пугал его ужасами передачи с тех пор, как его зачислили в группу добровольцев.
И почему брат Лезье так ненавидел передачу? Ведь он, хотя и был самым молодым из добровольцев, совсем не боялся ее. И брат Лезье никогда не восхищался добровольцами, в противоположность брату Дорфусу. Для брата Лезье годились любые средства, чтобы хоть ненамного задержать приказ о включении передатчика. Может быть, он боялся потерять одного из юных послушников Святой Станции? Каждый год с момента выведения станции на орбиту число добровольцев утраивалось… Может быть, он мечтал о времени, когда святая Церковь Экспансии будет играть решающую роль в делах человечества? Впрочем, его мечта уже близилась к воплощению.
Человечество конца XXI века, преодолевшее первый великий технологический кризис, готовилось к великому исходу, к переселению в иные места, показанные святому Франсуа в его видении… Этот исход стал реальностью после открытия передачи и благодаря тонким политическим взаимодействиям между Святой Станцией и юной марсианской конфедерацией, уверенно игравшей все более и более важную роль в международных отношениях.
Иногда брат Лезье сопровождал добровольцев до самого сердца часовни, до портика из огня и хрусталя, через который они должны были пройти. Брат Доломар при этом видел его в нескольких шагах от себя, в то время, как тот всеми фибрами своей души впитывал лучи чужих солнц в те мгновения, когда назначенный для передачи брат готовился отдать бренные атомы своего тела и неразрушимые кристаллы души потокам энергии Передатчика.
Меркюрье и Делишер мечтали о будущем человека.
Святой Франсуа увидел это будущее.
В нескольких шагах от мальстрема атомных частиц, пленник портала передатчика, брат Доломар подобно зеркалу жадно ловил отражения. Отражения идей и фрагменты образов.
Иногда он просыпался ночью в своей келье и улавливал горячую вибрацию, приливы и отливы энергии передатчика, вихри странности, которые на долю секунды вырывались в пространство из его лабиринта…
Он проснулся, погруженный в австралийскую ночь.
Аэрокар мирно посвистывал над черными водами озера или большой реки. Далеко справа танцевали оранжевые вспышки. Ярко-розовые лучи перекрещивались в небе, образуя ажурную паутину, непрерывно распадавшуюся и рождавшуюся вновь.
Он проснулся, но ощущение, охватившее его во сне, сохранялось. Ощущение энергии работающего где-то неподалеку передатчика.
Значит, именно на это они и рассчитывали. Он был не единственным добровольцем, не единственным братом Святой Станции, который улавливал вихри энергии, ощущал субпространство с такой же легкостью, с которой обычный человек ощущает пламя костра. Но, возможно, он был единственным, кто так часто просыпался ночью по безмолвному призыву передатчика.
Брат Лезье и суровые марсианские функционеры остановили свой выбор на лучшей ищейке…
Он увидел под собой поле, усеянное огромными воронками, настоящими кратерами с покрытыми стекловидной коркой откосами. Городок в руинах. Еще один поселок, почти полностью уничтоженный пожаром. Несколько танков, несущихся по дороге с потушенными фарами. Две ракеты, устремляющиеся в небо на колоннах из бурого дыма. Аэрокар тут же изменил курс и выбросил цепочку пузырей, очень похожих на мыльные. Первая ракета тут же превратилась в пучок быстро разлетевшихся в стороны искр, затем медленно опустившихся на землю. Другая закружилась вокруг аэрокара в бешеном балете и тоже взорвалась, не причинив ему ущерба. После нескольких минут отчаянного бегства аэрокар вернулся на прежний курс и постепенно набрал высоту, двигаясь точно на восток.
Вот это и есть война, подумал брат Доломар.
Он только что видел обычный голофильм, не более того. И любовался молчаливым фейерверком, в котором не принимал участия.
Образ мертвой женщины в первой деревне (как там она называлась — Кинвик? Или Киндик?) вынырнул из глубин его памяти. Войной были также тюлень Клюти и человек, имя которого начиналось с пяти букв — Денфо…
Он закрыл глаза на несколько секунд. Да, это было очень похоже на передатчик. На поток энергии, бушевавший в часовне Святой Станции. Энергии, поступавшей извне и исчезавшей в туннеле передатчика. Чтобы в то же мгновение возникнуть где-нибудь в другой звездной системе, разбив по пути ваше сознание и разорвав в клочья вашу память.
С приборного щитка раздалось негромкое кваканье. Судорожно замигала узкая световая полоска.
«Сообщите свой пароль! Сообщите свой пароль!»
Снова послышалось кваканье. Теперь он разобрал, что кто-то обращался к нему на немецком языке.
«Нейтрал! Нейтрал!» отвечали на всех диапазонах радиопередатчик и фары аэрокара. Но землю явно не удовлетворял такой ответ, и менее, чем в километре впереди по курсу к небу поднялась стена заградительного огня.
Брат Доломар рванул на себя рычаг под табличкой «Экстренное бегство».
Ускорение раздавило ему грудную клетку, и некоторое время он отчаянно боролся за право сделать очередной вдох.
Аэрокар отчаянно маневрировал между клубками разрывов. Пение динамо перешло в ультразвуковой диапазон, и цепочка пузырей позади аппарата превратилась в почти непрерывную ленту, дальний конец которой терялся в дыму и вспышках.
Пересекая первое облако газа, брат Доломар почувствовал, что хлебнул кислоты. Спазмы кашля бросили его на приборный щиток, о который он сильно ударился головой. Боль привела его в чувство. Он вытер струившиеся по щекам слезы, на ощупь нашел висевшую сбоку маску и едва не захлебнулся холодным, насыщенным кислородом воздухом.
Мотаясь из стороны в сторону, подобно шлюпке в бурном море, аэрокар перепрыгнул через гряду холмов и нырнул вниз, в тишину и покой.
Рев потока энергии ощущался сильнее, чем когда-либо прежде.
Брат Доломар подумал, что находится в нескольких шагах от сердца часовни.
Темная река, усеянная блестками отражавшихся в воде звезд. Лес, черный, как чернила, над которым висели клочья тумана. Долина, невысокие скалы, извилистое ущелье. Аэрокар мчался на максимальной скорости.
Брат Доломар скомандовал ему приземлиться. И в эту секунду, зажмурившись, он увидел древо света в центре своего сознания.
Наступил час исполнения обязанностей. Брат Моренар и брат Гренье пришли вместе с учеником к келье брата Лезье и остановились на пороге, ожидая, пока тот не решит, какие распоряжения нужно отдать им на сегодняшний день. Но произошло нечто неожиданное.
— Я услышал призыв, — промолвил брат Лезье, сидя на постели. — Я должен отправиться к нему, чтобы услышать его пожелания.
С тех пор, как в прошлый раз эти слова произнес брат Дорфус за несколько часов до своей кончины, никто не высказывал подобного требования. Брат Лезье имел в виду, что он хочет спуститься в склеп, где покоится святой Франсуа. В место, еще более таинственное, чем сердце часовни, где бушевали вихри лабиринта и таились адские опасности. Требование брата Лезье могло иметь лишь один смысл, крайне важный для Станции: он должен был принять титул Отца. Последующие его решения могли коренным образом изменить течение жизни всех обитателей Станции.
— Мы будем сопровождать вас, брат мой, — торжественно сказал брат Гренье, старший по возрасту. — Но Дуглас, пришедший сюда вместе с нами, еще ученик. Он не может идти туда.
— Да будет так, — пробормотал брат Лезье, обуваясь.
Ученик Дуглас последовал за братьями по трем коридорам, затем по главному саду с бассейном, где большие рыбы, с которыми человек познакомился во время колонизации Венеры, разговаривали друг с другом, обмениваясь пузырьками времени между стеблей кувшинок и других водных растений.
Они остановились перед очередным длинным коридором, давно получившим у учеников название Коридора Времени. Говорили, что только брат Лезье может без риска пройти этим коридором, потому что ему еще нет четырех тысяч лет.
— Вам придется остаться здесь, — обратился он к братьям Моренару и Гренье, а также к коротко постриженному ученику. — Услышанный мной призыв был особенным и очень настойчивым. Я знаю дальнейший путь. Идите, помолитесь, а затем посмотрите на звезды. Одна их них в ближайшем будущем примет кого-нибудь из вас.
И он удалился по коридору, а братья Моренар и Гренье задрожали от нетерпения и тревоги, поскольку они оба были предназначены для Передачи.
«Человек-святой, Человек-царь, Властелин всех земель, слейся со Вселенной, почитай материю, умножай энергию… Сохрани в себе свет Иных Миров, прислушайся к голосу Океана, в котором говорит Рыба…»
Брат Лезье поднял голову. Он был уверен, что вошел в склеп, но сейчас он снова находился снаружи, перед двумя решетками, изготовленных из взятого на Солнце вещества.
Брат Лезье снова начал читать молитву из главы о Человеке.
Он был убежден, что, читая молитву, неправильно произнес какой-либо звук, в результате чего тончайшая механика, управляемая откуда-то издалека, заблокировала доступ в часовню и склеп.
Она точно так же управляла временем в соответствии с принципом Делишера.
Пространство содрогнулось. Солнечные спирали, подобные вспышкам магния, взвились кверху позади экрана. Время повернулось вокруг невидимой оси.
Брат Лезье увидел, словно со стороны, висевшую в пространстве нелепую путаницу труб и сферических блоков, слагающих Станцию, а также Землю в нескольких километрах от себя.
— Я пришел, — медленно произнес он.
Он знал, что где-то на Земле его слышали, его слушали сквозь шум прибоя, в котором смешались пространство и время. Именно там настраивали и регулировали пучок волн, позволявших воспринимать происходящее на Станции.
Он уселся в высокое черное кресло.
Склеп, находившийся перед ним, осветился. Внутри склепа, залитого желтым светом, покоился Жорж Франсуа, точно такой же, каким он был в момент своей смерти. Время в склепе текло не для него, а вне него. Эффект Делишера захватил его и увлек в свой вихрь. Возможно, наступит день, когда адепты пророка решат переправить его на один из миров, который он посетил в своих видениях. Но большинство из них не имело ни малейшего понятия о том, что их святой пастырь продолжал жить в сердце Станции, и что именно благодаря этому на Станции можно было слышать голоса, управлявшие ее жизнью.
— Я пришел. Я слушаю, — повторил брат Лезье.
Его иногда посещала мысль о том, что в своем аквариуме святой Франсуа должен был иногда встречать Левиафана, увиденного им среди звезд, звезд, обещанных человеку, звезд, от которых он не задумываясь отказался бы ради простого человеческого счастья.
Но требовалось счастье для Земли, невозможное без безграничного могущества Святой Церкви Экспансии.
Экспансии человека.
Экспансии мысли. И, быть может, времени.
Он часто мечтал, находясь в сердце Станции, о победе над временем, о господстве над прошлым, о колониях, основанных в будущем.
Сегодня он не успел достичь вершины своих мечтаний. Он услышал голоса и был вынужден подчиниться им.
В тишине кельи он уловил суть послания.
Голоса пришли с Земли. Это были голоса древних старцев, находившихся где-то в Северной Америке. Голоса тех, кто задумал и спроектировал Станцию, голоса тех, кто распознал пророка в Жорже Франсуа.
Раньше эти голоса обращались к нему в более обыденной манере. И он всегда подчинялся им. Ни разу у него даже не появилась мысль о возможности взбунтоваться. Несмотря на то, что он с недоверием относился к Иным мирам, что иногда даже задерживал, насколько это было возможно, очередную передачу. Он знал, что является всего лишь одним из членов Святого Ордена. И те, кто находился на Земле, тоже знали это.
Голоса снова потребовали что-то, и он едва не крикнул, чтобы они помолчали, пока он размышляет.
Но голоса знали все, и они тут же сообщили ему, что на Станции будет немедленно восстановлено обычное исполнение обетов, и что его любимый сын, который сейчас был сослан на Землю, вернется к нему, если он сохранит верность своему призванию, верность Святому Франсуа, верность человечеству.
Когда голоса замолчали, когда несущая волна покинула Станцию, брат Лезье еще долго сидел с удрученным видом. Он думал, что вряд ли на Станции можно найти еще кого-нибудь, кто страдал бы столько же, сколько страдал он.
Голоса знали это. И удивительные устройства, находившиеся в склепе, нередко понимали его лучше, чем он сам.
Когда он встал, повернувшись к входной решетке, время внутри склепа сконцентрировалось в виде облака жемчужного цвета, и обрывки образов прошлого закружились вокруг брата Лезье, подобно фантастическому снегопаду.
Миниатюрные картины его детства, похожие на кусочки головоломок. Губы девушки и черепицы на крыше. Карандаши в стакане. Обнаженный живот. Бокалы с вином, освещенные заходящим солнцем. Налившийся кровью свирепый глаз. Вершина лунного пика. Слово «лесистый», напечатанное черной краской на желтой бумаге. Серый ромб, планирующий в оранжевом небе. Разряды молний, грозно полыхающие над почти неразличимым во мраке городом. Яйцо бледно-лилового цвета в черном пространстве без звезд.
Брат Лезье шагнул к решеткам, закрывающим вход в склеп.
Утешение было всего лишь карой за какие-то прегрешения. Древние, голоса которых он слышал, были отнюдь не более проницательными психологами, чем многие из людей.
Медленно, с трудом передвигая ноги, израненный осколками времени, брат Лезье направился в часовню.
Ведомый древом света, пылавшим в центре его сознания, брат Доломар неторопливо шел к дому, окруженный рокотом невидимых барабанов.
Он шел очень медленно, и каждый последующий шаг давался ему с большим трудом, чем предыдущий, как будто ему навстречу дул сбивавший дыхание сумасшедший ветер.
Передатчик находился здесь. Он был совсем рядом. Могло ли случиться так, чтобы добровольцы Святого Ордена позволили себе бросить любопытный взгляд на живые силы лабиринта, на дверь в Иные миры? Оскорбление, более похожее на богохульство, пробудило гнев у брата Доломара. Но силы, противодействовавшие ему, с каждым мгновением становились все более и более действенными.
Когда он открыл глаза, с сожалением расставаясь с образом удивительного древа-факела, он увидел перед собой всего лишь обычный дом под звездным небом.
Никаких следов войны.
Никакого вихря света.
Его окликнул человеческий голос.
Он остановился.
Были ли те, кто осмелился воздвигнуть Врата на Земле, врагами? Можно ли было заранее исключить возможность прощения?
Подняв голову, брат Доломар увидел электрическую искру Сириуса. Там, в свете двух разноцветных солнц, плыла по своей орбите Афродита.
Потом он увидел множество ярких созвездий — Парус, Секстант, Индейца…
Сколько же есть во Вселенной миров, на которых человек когда-нибудь воздвигнет Врата…
Пусть даже после того, как ветры истории развеют — в соответствии с предсказаниями Жоржа Франсуа — память о Святой Церкви Экспансии, подобно тому, как это произошло с ее бывшим врагом, с ее старшей сестрой, католической церковью; после того, как о ней забудут, как забыли об Афинах и Византии, об Америке Вашингтона и разъединенной Европе, древней земле соборов и кельтских могильников, дольменов и легенд…
«Я иду, — подумал брат Доломар, — я иду, клянусь Святым Франсуа».
Подобно древнему крестоносцу, он должен был изгнать неверных из святого места. Где-то в глубине сознания в нем теплилось удивление этим лучистым облаком, обволакивавшим его, этим откровением. И вера его укрепилась многократно.
Теперь на него налетела буря. Он шатался, у него то и дело подкашивались ноги.
В поле его зрения снова очутился Сириус, затем он увидел белый дом и чьи-то силуэты. Похоже, что кто-то поджидал его.
Вокруг древа света вращались лица. Он различил лица брата Лезье, главного комиссара Полюса, офицера пацифийских частей, просившего запомнить его имя. Рядом с лицами он видел бледную оранжерейную растительность уровня Быка, пруды Уолдена-23, горные лилии, горечавки Шартреза…
Он попытался бежать, чтобы скорее достичь стеклянной стены и разбить, разнести ее на куски…
«Я иду…» Но теперь его мысли раздробились, их рассекли образы-лезвия. Возникли ложные воспоминания, странные существа-паразиты…
Паразиты… Да, это были именно они. Паразиты, бросившие в свое время вызов Святому Франсуа, теперь пытались отравить его сознание.
Значит, они боялись его. Святая Церковь не напрасно послала его на охваченную войной Землю. Он ринулся вперед, гневный, торжествующий. Страдающий и освобожденный.
Черная тень преградила ему путь.
Огромная глыба. Черная и блестящая.
Вокруг этой массы звезды бледнели, словно их свет должен был пробиваться сквозь пелену невидимого тумана.
Брат Доломар рухнул на колени.
Он не собирался молиться. Силы неожиданно изменили ему.
Древо света в его сознании, кажется, начало тускнеть.
Но он отныне не мог принять страх.
Когда тень протянула к нему черные холодные когти, впившиеся в его плоть, он вырвался и нанес ответный удар…
Ему был выдан мандат, согласно которому он должен был отправиться на Землю, чтобы сразиться с врагами Святого Франсуа, собиравшимися нести зло в Иные миры.
Он не мог отступить.
Шагнув вперед с бешенством и спокойствием, он пристально взглянул на того, кто противостоял ему.
Это был не камень, нет, скорее, это была вода, струящаяся по поверхности черного зеркала.
Нечто вроде базальтового глаза, в котором поблескивали миллионы слезинок.
Солнечный уголь, прожилок антимира, сгусток крови мертвой звезды, желчь вулкана.
Еще один шаг.
Брат Доломар вяло осел и упал на бок.
Древо-факел, огненный кипарис в его сознании почти угас.
Но брат Доломар продолжал улавливать властный призыв энергии, грозную песнь передатчика.
Она была похожа на рокот тысяч барабанов…
Он открыл глаза и увидел у самого лица пыльную траву и мелкие камешки.
Потом его взгляд остановился на грязном сапоге, из которого торчала голубая штанина.
Он с трудом поднялся на колени.
— Сейчас не время молиться, — произнес чей-то голос, прозвучавший строго, но не жестко. — Дайте руку. Нельзя безнаказанно приближаться к ангелам.
Брат Доломар попытался встать на ноги. Ему помог солдат-пацифиец, юноша со смуглым лицом, толстыми губами и глазами островитянина, черными и искренними.
— Я… я не молился, — пробормотал брат Доломар. — Но я прислан сюда Святой Церковью, чтобы…
Не слишком церемонясь, солдат положил ладонь ему на рот и завернул ему руку за спину, заставив двигаться к тенистым зарослям.
Барабаны гремели все сильнее.
— Здесь нет никаких ангелов, — сказал брат Доломар, переводя взгляд с солдата-полинезийца на европейца, похожего на испуганную птицу. — Ангелами могли бы быть создания, которых пророки и святые видели в Иных мирах…
Полинезиец покачал головой.
— Послушайте… брат… Отец мой…
— Мой папаша, — вмешался в разговор бледный солдат-европеец с кислой улыбкой.
— Я видел черное существо, — задумчиво произнес брат Доломар. — Я слышал призыв потока энергии. Кто-то использует здесь Врата к звездам, лабиринт, ведущий в Иные миры. Но наш Святой Орден запрещает это.
— Ваш Святой Орден заключил союз с марсианами, — заметил пацифиец. — Рано или поздно он сдаст им всю Землю. И все мы сможем тихо загнуться. Что вы скажете об этом?
— Мы управляем процессом, — пожал плечами брат Доломар. — Вы сражаетесь, но управляем мы. Вы понимаете?
Полинезиец улыбнулся и протянул руку в сторону фермы.
— Вы слышите в голове эту музыку? — спросил он. — Вы знаете, что она означает?
Брат Доломар кивнул. Он был голоден и порядком продрог. И с самой первой минуты пробуждения у него в мозгу шевелилась жуткая мысль.
— Это не музыка, — терпеливо пояснил он. — Это эффект, создаваемый потоком энергии, которую излучает передатчик. Мы, братья-добровольцы, хорошо слышим ее. Это сила, изменяющая наши мысли, подчиняющая нас закону обета, который мы обязаны соблюдать. И мы, те, кому предписано покинуть Землю, чтобы никогда не вернуться назад…
— Эти барабаны… Значит, это совсем не звуки, которые издает передатчик?
Брат Доломар утвердительно кивнул.
— Я думаю, что этот эффект возникает, благодаря атмосфере. Первые передатчики использовались для связи между Луной и Марсом, потом между Святой Станцией и… разными звездными системами, предназначенными для человека. И его никогда не применяли с Земли.
Он посмотрел на полинезийца.
— Может быть, это знак благословенного света?
Полинезиец смотрел в сторону фермы.
— Они опять начинают. Если вы говорите правду… — Он улыбнулся, бросив беглый взгляд на брата Доломара. — Но, так как у меня нет оснований думать, что вы лжете… Я скажу, что мне кажется наиболее правдоподобным. По-моему, эти ангелы устроили здесь черный рынок. И у них есть сообщники на Земле.
Брат Доломар перевернулся на живот.
Во дворе появились два человека. В их облике он улавливал нечто знакомое.
— Это такие же типы, как вы, — сказал кто-то рядом. Это был Антон Йодрелл, европеец. Он посмотрел на Марлеху и брата Доломара и повторил:
— Да, они выглядят так же, как вы.
— Почему ты так думаешь? — поинтересовался полинезиец.
Антон молча похлопал себя по правой стороне груди.
Взгляд Марлехи задержался на тунике брата Доломара. Потом он перевел его на ферму и подкрутил линзы своего бинокля.
— Да, — пробормотал он через несколько секунд. — Кажется, я уже видел где-то этот крест на прямоугольном поле… Но эти чертовы барабаны так грохочут у меня в башке, что я уже ни в чем не уверен…
Брат Доломар сел. Он больше не старался таиться от взглядов черных существ, находившихся во дворе фермы. Он хотел, чтобы те, кто бросил вызов Святой Церкви, предстали перед ним, чтобы он мог опознать их и судить.
— Я думаю, что они воруют, — сказал полинезиец.
— Нет, — покачал головой Антон. — Я думаю, что кто-то другой ворует для них. Они пришли на Землю, чтобы собрать разные предметы нашего быта. Предметы обихода, продукты… Потом они уйдут и больше не вернутся. Как вы думаете, я прав, брат мой? Простите, отец мой?
Брат Доломар попытался собрать воедино разбегающиеся мысли. Эти два солдата, полинезиец и европеец, которые своей дружбой начисто отрицали войну, мешали ему сосредоточиться. Они не позволили ему сразиться со странными черными существами. А теперь они говорили очевидные вещи, и это ослабляло его уверенность в себе. Ему не удавалось сконцентрироваться на мыслях о Святом Франсуа, на словах, которые столько раз повторял ему брат Лезье.
Он сам уловил что-то знакомое в неясных силуэтах людей, по-прежнему игнорировавших его. Точно так же, как сразу определил необычность чужаков, которых полинезиец называл ангелами.
Были ли они ворами?
В этом случае люди были их поставщиками.
Сейчас он и оба солдата присутствовали при сцене грабежа или, точнее, контрабанды, такой же древней для человечества, как сама война.
— О, эти проклятые барабаны, — простонал солдат-европеец.
— У него башка немного вышла из строя, — пояснил полинезиец, положив руку на плечо брата Доломара. — Его наверняка прооперировали. А тут еще столько странного, что произошло здесь… Это не слишком помогло ему войти в норму. Послушайте, отец мой…
— Брат мой, — машинально поправил его брат Доломар.
— Вы когда-нибудь видели, как оживает покойник? А вот он видел. И этим покойником был я. Они способны даже на такое. Сначала они заставили меня покончить с собой — они так наказали меня. А потом…
Брат Доломар вздохнул. Приближался рассвет. Неожиданно он вспомнил Марс. Если бы главный комиссар сейчас попался ему в руки, легкой смерти он бы не дождался.
— Расскажите мне все, — негромко и удрученно произнес он.
Когда полинезиец закончил свой рассказ, небо уже полностью посветлело. Активная деятельность на ферме прекратилась. Электрокар по-прежнему стоял во дворе, но силуэты черных незнакомцев больше не появлялись в поле зрения.
— Чужаков там уже нет, — неожиданно заявил солдат-европеец. — Они ушли туда, откуда появились.
— Они уходят каждое утро, — сообщил полинезиец. — Ты же знаешь, что они боятся дневного света.
— Лица светского сословия в отчаянии хватаются за давно забытые мифы, — пробормотал брат Доломар. — Нет, если рассуждать логично, то дело совсем не в этом. Дело не в дневном свете, а, скорее, в положении Земли на орбите. — Он вытянул руку. — В этом доме находится Передатчик. Я не знаю, как он выглядит. Он, скорее всего, установлен в подвале. Я должен осмотреть его. Моя задача достаточно проста…
— Здесь не может быть ничего простого! — Полинезиец удержал его за рукав. — По-моему, ферма очень смахивает на ловушку. Почему на одежде этих людей, которые каждую ночь доставляют сюда разные товары, те же эмблемы, что и на вашей? Вы можете объяснить это, ссылаясь на вашу Святую Церковь и все ее заповеди? Вам не кажется, что вы встреваете в дела, которые вас не касаются? — Полинезиец, кажется, почувствовал себя более уверенно. — Вот что я скажу вам, отец мой: вас просто подставили, как и всех нас. Папашу, который лежит рядом, этого беднягу с не совсем здоровой головой, меня, который больше никогда в жизни не возьмет в руки оружие… Вас тоже обманули. Вы подчинились сволочному приказу, даже не поняв, что от вас просто хотели избавиться. Парни с моего острова тоже решили прикончить меня. И хоп! Я тут же очутился в первых рядах! Вы еще не переварили это, отец мой? Любая война — это, прежде всего, операция по ликвидации нежелательных элементов. Все происходит, как на качелях. Едва ты поднимешься на самый верх, как тут же падаешь вниз. И всегда где-нибудь подвернется война, большая или малая… Вы никогда не читали историю Америки до того времени, как они оказались в дерьме, после чего миллионы бравых американских парней бросились помогать нам создавать Великую Тихоокеанскую Империю?… То же самое случилось и с вами, отец мой… Ваша Святая Церковь…
Внезапно брат Доломар перестал слышать воркотню пацифийца. Да, он все еще улавливал медленный, глухой рокот потока энергии. Но теперь он вспомнил слова брата Лезье, произнесенные им в тот день, когда он вопреки своему желанию покинул Станцию, чтобы очутиться в Полюсе, этом холодном и мрачном городе, среди военных и роботов-функционеров.
Он встал и шагнул вперед.
День уже наступил.
Таинственный ветер больше не мешал ему.
Рокот барабанов постепенно стихал.
Ничто больше не шевелилось на ферме.
Брат Доломар кинулся бегом к низкому строению.
Позади себя он услышал топот и понял, что оба солдата последовали за им.
«Помогите мне, — подумал он. — Не оставляйте меня одного!»
Он был в нескольких шагах от дверей, когда на пороге появился человек. Они оба резко остановились.
— Отец мой, — пробормотал брат Доломар, — что вы здесь делаете?
У человека было удлиненное лицо, изрезанное глубокими морщинами. Длинные пряди светлых волос падали ему на плечи. На груди у него была видна эмблема Святого Ордена, а с пояса свисал предмет, о назначении которого брат Доломар не имел представления.
Незнакомец поднял правую руку, очевидно, чтобы осенить брата Доломара знамением, и тот хотел ответить ему тем же.
— Нет! — рявкнул позади него знакомый голос. — На землю! Быстро!
Наверное, он подчинился, но совершенно машинально. Потом он снова оказался на ногах и склонился над лежащим. Он увидел две иглы, вонзившиеся в тело на уровне ключиц, совсем рядом, в нескольких сантиметрах одна от другой.
Полинезиец опустился на колени. Его смуглое лицо было печальным.
— Я был вынужден, отец мой. Эти люди… Они далеко не ангелы. Они убили бы вас.
Брат Доломар почувствовал, что его лицо исказила нелепая гримаса. Он растерянно поднял взгляд к бледному небу. Два аэрокара уносились в зенит, и за ними тянулась странная цепочка небольших комочков розового тумана.
— Он принадлежит к Святой Церкви, — прошептал он. — Он тоже подчинялся приказу.
Мимо них протопал солдат-европеец и стал неторопливо подниматься по ступенькам.
Антон Йодрелл спустился по лесенке с пирса на палубу белой яхты, вставшей на якорь неподалеку от старого моста.
— Куда это ты собрался, папаша? — послышался голос за его спиной.
Обернувшись, он увидел перед собой секретаря яхт-клуба, с которым давно мечтал познакомиться.
— Дай-ка мне руку, папаша. Мы пойдем туда вместе.
Чудесное утро на озере Четырех Кантонов. Мачта с парусами ослепительной белизны над палубой.
Антон остановился, потрясенный. Ему никогда не доводилось подниматься на столь роскошное судно.
Капитан направился к ним навстречу. Он был в белоснежной тунике, но прицепленные к ней знаки различия выглядели как-то странно. Его можно было принять за духовное лицо.
— У нас пока еще есть время, — промолвил он. — Активность сохраняется на прежнем уровне. Нас атаковали. Но мы ничем не рискуем. Рано или поздно мы выберемся отсюда. Мы должны разобраться в нас самих. Мы не умрем. Мы будем жить. Мы будем жить вечно, но наша жизнь при этом не продолжится. Не забывайте, что…
Какой-то странный был этот капитан…
Они отчалили.
Над озером пылало солнце.
Лебеди расплывались в стороны перед носом яхты.
— Попробую-ка я половить рыбу, — заявил Антон Йодрелл.
Яхта летела над зеркальной гладью. Она неслась все быстрее и быстрее, словно это была лодка с подвесным мотором. Или аэроглиссер. Тем не менее, он расположился на носу и развернул снасти.
Он выбрал небольшую вращающуюся блесну для окуня, золотистую пластинку с красными полосками. На катушке была почти невидимая леска 0,28 мм.
Он забросил блесну и удобно устроился в шезлонге.
Первая же хватка была просто потрясающей. Но он успел вовремя среагировать, хотя ему и пришлось ухватиться одной рукой за леер. Это явно была щука. Рыбина бешено сопротивлялась.
Ему удалось отойти назад на пару шагов, не переставая наматывать лесу на катушку.
Но судьба сыграла с ним свою очередную коварную проделку.
Он поскользнулся, попытался восстановить равновесие, но не удержался на ногах и кувыркнулся в воду, не выпуская из рук удилища.
Вода оказалась неожиданно теплой. Он без усилий держался на поверхности, и щука неторопливо увлекала его за собой.
— Все равно я тебя не отпущу, — подумал он.
Это был лист, который пережил зиму. Он возрождался на глазах. Сначала развернул сеть своих прожилков и стал похожим на крыло летучей мыши. Потом на его поверхность вернулись краски: сначала багровая, потом желтая и, наконец, зеленая, изумрудно засветившаяся в лучах летнего солнца.
Появились тени. Сеть прожилков преобразовалась, и брат Доломар увидел на поверхности листа облик брата Лезье. Он закрыл глаза, помотал головой и пробормотал что-то нечленораздельное.
Здесь было почти холодно, в этом месте между двумя воспоминаниями.
Было ли это место преддверием ада? Может быть. Потому что он вспомнил, что сделал с бедной девушкой на набережной Антверпена в вечер всеобщей смуты.
Куда теперь унесет его слепое течение?
— Брат Доломар, вы слышите меня?
Он не должен был отвечать. Кто-то обманул его. Но от не знал, кто именно. Кто-то, повернувший в сторону потоки энергии, завладевший вратами Лабиринта.
— Брат Доломар… Вот вы и вернулись. Значит, мне повезло. Это как раз то, о чем я мечтал. Вы снова со мной, здесь, в Часовне. Через мгновение вы сможете выбраться из Лабиринта… Вы слышите меня, брат Доломар?
«Этого не может быть!» — подумал он и позволил себе потерять сознание.
Брат Лезье беседовал с ним в сумеречном свете звезд.
Здесь, глубоко в недрах Святой Станции, тишина была похожа на шум далекого водопада, и это был шум, производимый энергией, струившейся от Солнца.
— Скоро исполнится 15 лет с того дня, — говорил брат Лезье, — когда наша станция только-только появилась на свет и когда мы заключили… некоторые соглашения с обитателями Марса. Святой Франсуа и Делишер подарили нам Врата, которые мы должны были распахнуть в иные миры. Чтобы шагать от звезды к звезде. И дальше, не зная предела. Святой Франсуа предвидел, что мы пойдем все дальше и дальше. И никто не будет в состоянии помешать нам. Именно на нашу церковь возложена самая трудная задача: избежать того, чтобы человеческие амбиции стали страшным оружием…
Подобно римской католической церкви, по крайней мере, церкви первых веков ее существования, мы должны следить за тем, чтобы игра этих амбиций не стала угрозой существованию человечества. Мы должны предупреждать, а в случае необходимости — и действовать. Было решено, что наиболее благоприятный вариант будущего человека находится в руках юных бунтарей с Марса. Именно им мы — впервые в истории — доверили передатчики и направили к ним нескольких братьев в качестве советников. В следующем столетии они станут нашими глазами и руками. С их помощью мы будем управлять Землей. И иными мирами. Всеми мирами, подаренными человеку, брат Доломар. — Брат Лезье помолчал. — Я хотел бы, чтобы эти слова навсегда запечатлелись в вашей памяти.
Брат Доломар нашел в себе достаточно мужества, чтобы приподняться. Опираясь на локоть, он блуждал взглядом между тенями и голубыми искрами звездных отражений.
За большим иллюминатором светился желтый диск Юпитера.
Он с горечью подумал, что несколько месяцев тому назад был готов утверждать, что знает истинное положение Святой Станции в Солнечной системе.
— Брат мой, — обратился он наконец к собеседнику, — все ли миры будут отданы человеку?
— Все, на которых он сможет свободно развиваться. При условии, что он расстанется со своей извечной склонностью к насилию, со своим безумием…
— Но как быть с обитаемыми мирами? Мы почти не думаем о них, брат мой, потому что наша солнечная система оказалась почти пустынной. Потому что нам достались только жалкие союзники, убогие паяцы… — Брат Доломар перевернулся на спину. — Из чего были сотворены существа, которых я увидел на Земле во время этой миссии, которую вы столь благосклонно поручили мне, брат мой? Ведь они, разумеется, не были ангелами, как думал тот солдат? Кем они были в действительности? Я видел только черные глыбы, и их вид потряс мою душу. Но ведь их нельзя считать богами только на этом основании?
Они долго молчали.
В тишине своей кельи брат Доломар научился улавливать звучание пространства, шум двигателей станции, легкие шаги в переходах, едва слышные слова наставлений и молитв.
— Я хотел поговорить с вами об этой миссии…
Брат Доломар был вынужден бороться со своими упорно слипающимися глазами. Он часто слышал, что Лабиринт зовет к себе избранных, в особенности тех, кто способен одержать над ним верх.
— Прежде всего, я хотел бы знать, где сейчас находятся мои случайные спутники, — сказал он. — И я хотел бы знать, действительно ли мои братья способны убивать с такой же легкостью, как это делали братья прежней церкви, с такой же жестокостью, как крестоносцы, как иезуиты ордена Святого Игнатия Лойолы. Считают ли они, что Святой Франсуа способен пролить потоки крови, волны которых достигнут самых далеких звезд?
Он сам был несколько удивлен яростью, с которой произносил эти слова. Потом он испытал шок, увидев на лице брата Лезье, более древнем, чем само Солнце и таком же желтом, выражение тревоги и восхищения одновременно.
— Не стоит кричать, брат Доломар. Не обрушивайте на меня свой справедливый гнев… Эти два солдата, что были с вами, уцелели. Я думаю, что они вошли в Передатчик одновременно с вами.
— Вы не могли бы рассказать мне об этих существах, брат мой? О созданиях, которые с одинаковой легкостью убивают и возвращают к жизни…
— Да, они действительно наделены подобным даром. Хотя у меня было немного возможностей оценить его… Думаю, что у них недостает мужества, а поэтому они убивают или толкают людей на самоубийство только из страха. А потом они сожалеют о случившемся и пытаются исправить содеянное. Если только они не подчиняются каким-то очень жестким правилам. Да, скорее всего, это так. Они стараются ни во что не вмешиваться на Земле.
— Зачем они приходят?
Брат Лезье заколебался.
— Почему они побывали на Земле? — повторил вопрос брат Доломар. — Неужели я не имею право на знание, брат мой? После того, что мне довелось увидеть и пережить…
— Вы можете знать все, — пожал плечами брат Лезье, и в его голосе прозвучала бесконечная печаль. Я могу сказать вам так много и так мало… Никто не знает, зачем они приходили. Должен сказать, что во всей Церкви всего десять человек знают о их существовании (Брат Доломар вздрогнул, и ладонь брата Лезье опустилась на его запястье)… В настоящий момент о вашем возвращении осведомлены только я и брат Бурбуазье. Всем происходящим руководят наши древние хозяева, Тайные Отцы, находящиеся где-то в Северной Америке. Один из наших наиболее совершенных Передатчиков, находящийся в созвездии… да, в созвездии Змеи, удостоился визита. Они представились нашим братьям, посланцам Земли в этом мире, в качестве полномочных представителей своей расы. Они хотели хотя бы соприкоснуться с нашей цивилизацией. Собрать образцы изделий, камней, животных… Короче, заняться коллекционированием Первые контакты, точнее, первые попытки обмена сведениями продолжались около одного земного года, может быть, немного дольше. Однажды меня вызвали Отцы с Земли. Они вызвали меня в склеп и…
Брат Лезье замолчал, увидев вытаращенные глаза брата Доломар а.
— Да, в склеп, — продолжал он. — В склеп, где спит Святой Франсуа… Именно оттуда любой брат может беседовать с ними со Святой Станции. На этот раз они приказали мне обеспечить визит этих существ… в самой глубочайшей тайне. Наши гости должны были захватить с Земли то, что подготовят для них наши братья.
— Значит, я столкнулся в Австралии с братьями-ренегатами?
— Это были братья, но, разумеется, не ренегаты, — пожал плечами брат Лезье. — Я полагаю, что у них были все полномочия…
— Но я, брат мой… Почему я?…
— Почему вы, брат мой? Да потому, что я выбрал вас! — воскликнул брат Лезье.
Он вскочил и прошелся между мраком и огоньками пространства.
— К несчастью для нашего святого ордена и, прежде всего, для наших отцов, которые правят нами с Земли, обитатели Марса обнаружили существование нескольких передатчиков на территории Австралии. Разумеется, именно нам они поручили трудную задачу — нейтрализовать их. Логически рассуждая, они с самого начала должны были подозревать нас. Когда я получил приказ вступить в игру, брат мой, я смог использовать единственную фигуру, единственную пешку на своей доске, которая могла дать мне хоть какую-то надежду. Единственного брата, который был фактически сослан на Марс за излишнее рвение, единственного человека, кто искренне стремился пройти через портал передатчика. В ближайшее время после того, как вы побывали в Австралии, там не останется ни одной нашей базы. Существа вернутся в свой мир, где бы он ни находился, использовав передатчик в созвездии Змеи. В свое время я получил торжественные заверения, что эта история продлится не слишком долго. И она, действительно, закончилась весьма быстро.
— Что вы думаете о марсианах, брат мой?
— Я знаю, что кое-кто из обитателей нашей станции, действуя в рамках наметившейся схизмы, попытался создать сеть передатчиков, чтобы вмешаться в дела наших соседей… Они были строжайшим образом допрошены Верховным Трибуналом и осуждены. Им придется послужить материалом для реализации видений Святого Франсуа…
Брат Доломар почувствовал себя старым и усталым.
— Могу предположить, что главным обвиняемым оказался некий брат Доломар.
Брат Лезье промолчал.
— Так вы сказали мне, что оба солдата находятся здесь. Они живы и здоровы? И европеец, и вернувшийся с того света пацифиец? Я полагаю, что вы молитесь за нашего брата, который так трагически погиб на своей родной планете… Если только он не ожил благодаря удивительному дару черных существ… Кстати, брат мой, наша старшая сестра, римская церковь, была бы сильно озабочена столь неожиданными чудесами…
— Она неплохо справлялась со своими, — глухим голосом ответил брат Лезье. — В данном случае, брат мой, я полагаю, что она, скорее всего, поспешила бы перерезать всем вам глотку. Она никогда не испытывала ни малейшей жалости к самым старательным и самым наивным из своих сынов…
— Но наш Святой Орден… — начал брат Доломар. — Нет, лучше скажите, брат мой, вы никогда не рассматривали передатчик как орудие палача?
— Не позволяйте взять верх над вами вашей горечи.
— Вы говорите подобно древним иезуитам, брат мой… Они ведь отправятся вместе со мной, европеец и пацифиец? Да, я полагаю, что они тоже осуждены. Достойно ли они встретили очередное испытание? Думаю, да. Вы сказали бы мне, будь это не так. Один из них — боец, сознание которого переполнено предрассудками, мистическими представлениями. Другому военные врачи несколько повредили голову. Или в этом виновата война? Двое слабоумных… Нет, трое, которым предстоит путь через небеса… Скажите, брат мой, разве мы не вернулись к нелепо изуродованным принципам древней религии?
Брат Лезье упорно молчал. Выпрямившись, брат Доломар вгляделся в его лицо, и ему показалось, что щеки собеседника странно поблескивают в синем полумраке, и что тень на месте его губ слегка подрагивает.
— Я не думаю, — добавил брат Доломар, снова откидываясь назад, — что у нас есть хотя бы малейший шанс увидеть когда-нибудь Землю… и Святую Станцию.
И снова ответом ему было молчание.
— Я хочу помолиться, брат мой… Нет, скорее я хочу помечтать. Я представляю, что несусь к солнцам созвездия Волопаса… Знаете, ведь мне всегда хотелось увидеть их вблизи. Это огромные горячие звезды. Говорят, что там есть планета-парник, а вам ведь известна моя любовь к растениям… Я доверяю вам, брат мой… Или я должен сказать: отец мой?
Прикрыв глаза, он уловил, как это было столько раз раньше, звуки удалявшихся шагов брата Лезье… Вот он остановился… и обернулся?
— Отец мой?
Дверные панели разошлись в стороны и вновь сомкнулись с легким шуршаньем глыбы металла, скользящей по льду.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ