- Сен-Ку был - были как все. Ты пришел - стали не такими. Я здесь родился, я здесь умру. Я был человеком - стал кернеммитом.
- Ты всегда был кернеммитом, Че-Бао. Этого никто изменить не в силах.
- На Сэлхе не было кернеммитов, пока ты не пришел. Не было, - впервые с начала разговора в голосе его появилась страстность. До этого он говорил тускло и монотонно.
- Разве ты узнал о своей сущности с моим приходом?
- Никто не указывал на нас пальцем. Никому не мешало, что мы не такие.
- Тогда не было войны. Теперь другое время.
- Чем мы хуже других? Чем мы хуже тебя?
Что ж, он разговорился. Это хорошо. Раз он разговорился - значит пришел не для того, чтобы стрелять. По крайней мере он не уверен в том, стоит ли стрелять. Я немного расслабился. Не спеша подошел к окну, встал вполоборота к Че-Бао.
- Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов. И потом, что значит для тебя мое мнение? Не оно же привело тебя сюда.
- Мы такие же люди. Я знаю, я видел. Тот, с "Раногоста", весь в бородавках зеленых - чем он лучше нас? Есть другие - синие, черные. Есть покрытые волосами, у которых зубы торчат, клыки торчат. Чем они лучше нас?
- На Сэлхе нет таких. На Сэлхе есть только вы и обычные люди. Неважно, кто работает на Станции - я или Сен-Ку - на Сэлхе нет больше других человеческих рас. Это ваша проблема, Че-Бао, я тут ни при чем.
- Тогда кто?
- Я догадываюсь кто. Может и ты догадаешься.
Я демонстративно сложил руки на груди и, отвернувшись от него, стал смотреть в окно. Сегодня у Ситэлха фаза полнолуния. Ночь большого прилива. Если улететь на запад, далеко-далеко, до самого Континента, то через несколько часов полета можно достичь входа в залив Чья-хан. Длинный, протяженностью в сотни километров, он постепенно сужается, превращаясь в узкую скалистую щель полукилометровой глубины - зародыш континентального разлома. Приливная волна входит в его устье и мчится по нему с огромной скоростью, почти не теряя энергии на своем пути с тем, чтобы отдать ее всю без остатка в последнем яростном броске в самом конце залива. Сегодня, в ночь полнолуния Ситэлха прилив будет особенно мощным, и над заливом Чья-хан взметнется на сотни метров вверх водяной столб. Так мне рассказывал Арн. Я не видел этого - не успел. И, наверное, уже не увижу.
Поселок из окна просматривался как на ладони. В некоторых окнах еще горел свет, но большинство домов было погружено в темноту. Я отыскал среди освещенных окон одно, недалеко от края поселка, и вгляделся пристальнее. Свет из окна лился ровно, без изменений. Наверное тот, кто за ним находился, читал или что-то писал. Он обычно засиживался за рабочим столом допоздна. Интересно, догадается Че-Бао или нет?
Я услышал легкий шорох сзади и не спеша обернулся. Но Че-Бао уже не было - он ушел, тихо прикрыв дверь за собой. Он не стал стрелять.
Я отошел к стене, прислонился к ней спиной. Несколько минут постоял, вслушиваясь в удары сердца. Оно билось ровно и спокойно. И сам я тоже был совершенно спокоен. Опасность миновала.
Я отодвинул стенную панель и наощупь достал из сейфа шлем и излучатель. Конечно, сегодня не помешала бы и полная защитная форма, но она находилась наверху, в Станции. Я надел шлем, опустил забрало, включил светоусилители - на всякий случай, чтобы не напороться на засаду. Для того, чтобы идти, хватало и света от Ситэлха. Потом взял в руки оружие.
На пороге я огляделся. Никого не было видно. Дул легкий ветерок с холмов, шелестели листья кустарника. Над Сэлхом стояла спокойная летняя ночь. Последняя мирная ночь на планете.
Об убийстве я узнал лишь наутро, когда меня поднял с постели срочный вызов из мэрии. На экране я увидел Фонбраума, начальника недавно организованной милиции. Я немного помедлил, следя за тем, как он нетерпеливо жмет на кнопку вызова, затем откликнулся:
- Доброе утро, Кеар. В чем дело?
- Здравствуйте, Мэг. Ночью убит Крандалос.
- Все-таки убит?
- Вы, похоже, не очень удивлены? - в голосе Фонбраума сразу появилась настороженность.
- Я окончил Академию Связи, Кеар. Я умею предвидеть очевидное. Ему следовало быть осторожнее.
- Может быть, вы скажете, кто его убил?
- Это не входит в мои планы. Я здесь лицо постороннее, я не вмешиваюсь в ваши внутренние проблемы. Вы же знаете статус Службы Связи.
- Вы должны сказать нам все, что знаете, Мэг.
- Слушайте, Фонбраум, если вы не знаете законов, действующих внутри Ассоциации Свободных Миров, то это не значит, что таких законов не существует. Пока я ношу форму Офицера Связи, я не только экстерриториален - а одно это уже напрочь отметает ваше "вы должны" - я еще и подчиняюсь уставу Службы Связи. И устав этот гласит, что я ни в коей мере не могу вмешиваться в ваши внутренние дела.
- Но содействие-то хоть какое-то можете оказать?!
- Я могу - при желании - ответить на четко сформулированные вопросы. Если сочту нужным, разумеется.
- Хорошо, - мгновение помедлив, сказал Фонбраум. - Я задам вам несколько четко сформулированных вопросов. Попозже, - и он отключился.
Я встал, сделал зарядку, принял душ, оделся. Есть не хотелось. Хотелось спать. Я прошел к пульту, просмотрел информацию, принятую за прошедшие сутки, отправил депешу в Метрополию. Ничего срочного. Ничего важного. Обычная рутинная работа.
А Крандалоса убили.
Первая ласточка. На этом не остановятся. Они же все на взводе. Это только казалось, что все успокоилось. Только казалось. Они действовали, готовились. Каждый по-своему. Тихо и незаметно для окружающих. И вот теперь началось, теперь уже не остановить.
Теперь уже не остановить.
Кернеммиты поспешили - им следовало начинать со старухи Гэпток. Со вдовы и всего ее семейства. Тогда у них оставались бы шансы. Теперь их противники будут настороже. Да что там настороже - они сами перейдут в наступление. Что им Крандалос? Невелика потеря, дальний родственник, да и то по женской линии. Но зато отличный повод для начала травли. Отличный повод. Настолько отличный, что, быть может, сама вдова подумывала о том, чтобы его создать. Только ее опередили.
Крандалоса сгубила излишняя образованность. Он знал слишком много такого, чего не следовало бы знать простому обитателю Сэлха. Например, он знал, кто такие кернеммиты. Для всех остальных Че-Бао и подобные ему были хоть и необычными, но все же людьми. В Галактике ведь до черта человеческих рас, самых странных, самых невероятных. Многие из этих рас уже неспособны при скрещивании с любой другой давать потомство - настолько далеко увели их мутации от основной линии. Но при всем при том они остаются людьми. И если их воспитать в обычном человеческом окружении на обычных человеческих ценностных ориентирах, они вливаются в человечество без особого труда. Даже более того - великое разнообразие людей даже облегчает слияние человеческих рас, их взаимное проникновение и взаимопонимание. Все человеческие расы принадлежат к человечеству, вышли в незапамятные времена с одной планеты. Все, кроме кернеммитов.
Никто и никогда, наверное, не узнает, откуда они взялись на Кернемме. Всякий мир рано или поздно порождает своих мутантов, и Кернемм не был исключением. Появление новой расы на Кернемме если и вызвало какой-то интерес, то чисто академический, и в течении двух с половиной тысячелетий количество кернеммитов постоянно росло, а часть их эмигрировала в Метрополию и другие миры.
И лишь когда начали появляться вторичные кернеммиты - существа, в принципе отличные от человека, от всего человеческого, даже по своему генокоду и первичной биохимии - ученые забили тревогу и стали говорить о "кернеммитской инфекции". Но к тому времени бациллы этой инфекции успели распространиться уже слишком широко, чтобы их можно было остановить. Миллионы людей, рассеянные по всей Галактике несли в своем генофонде скрытые, спящие гены кернеммитов, которые ждали своего часа. Расчеты показывали, что в случае, если кернеммитам позволят и впредь существовать в человеческой среде, то человечество обречено. Так, полторы с лишним тысячи лет назад началось истребление кернеммитов, завершившееся полным уничтожением представителей этой расы в Метрополии и на ряде других планет, входящих в Ассоциацию, в том числе и на самом Кернемме. Но потомки кернеммитов снова и снова появлялись среди людей. И снова и снова специально созданная Служба Контроля Метрополии была вынуждена заниматься выявлением и ликвидацией потомков кернеммитов. Во имя спасения человечества.
Но об этом мало кто знал теперь. Особенно в окраинных мирах, озабоченных своими мелкими проблемами. Особенно на Сэлхе, где и свою-то собственную историю толком не знали, не то что историю Метрополии и Ассоциации. До последнего времени, наверное, один лишь Крандалос знал, что такое кернеммиты. Знал и молчал, потому что Эн-Бао - брат Че-Бао - был другом его детства.
А потом об этом как-то узнала вдова Гэпток. И стали узнавать другие. И поползли слухи, люди стали спрашивать Крандалоса, а он не мог соврать. Он был неосторожен - ему не следовало никому ничего говорить, тем более не следовало говорить старухе Гэпток. Теперь он расплатился за свою неосторожность.
Я достал тайпер и набрал запрос в архив мэрии. Через полминуты информация была на экране. Как я и предполагал, по меньшей мере четверть населения Сэлха могла нести теперь кернеммитские гены. Это если считать, что все дети на планете появились "законным" путем, чего никогда не бывает. Многие из скрытых кернеммитов - например, Торн Мэстер - владели солидными запасами реенгрита, что еще больше запутывало ситуацию. Если они тут начнут выяснять отношения, в поселке быстро не останется камня на камне, подумал я. Но пока поселок цел, уходить отсюда не следует. Это может вызвать подозрения.
Вновь прозвучал вызов. На этот раз на экране появился мэр планеты.
- Вы знакомы с ситуацией, Мэг? - начал он после приветствий.
- Да. Судя по всему, вы здорово влипли.
- Вы могли бы предупредить нас заранее.
- Как? Будто я знал, что среди вас есть кернеммиты? Будто на них написано, что они кернеммиты? А когда все наружу вышло, предупреждать уже не имело смысла.
- Подозрительно, очень подозрительно это все, Мэг. Жили они себе среди нас, вроде бы люди как люди. И вдруг - кернеммиты, враги.
- А откуда вообще взяли, что они не люди? Вы же не производили анализов. Это же просто предположение. Откуда пополз этот слух?
- Известно откуда. Знаете, что нам теперь предстоит? Фонбраум организует охоту. Не думаю, что у кернеммитов много шансов остаться в живых теперь, когда они начали первыми.
- А это точно установлено?
- Что тут может быть точно установлено? Это же как пожар теперь, - он с досадой стукнул кулаком по столу. - Как пожар... Принцип Оккама, простейшее из возможных объяснений. Как еще объяснишь это убийство? Ведь на смех же поднимут, если хоть какое-то другое объяснение выдвинуть. А то, чего доброго, и самого в пособники запишут.
Доброта - это болезнь, дорогой мэр. Как и всякая болезнь, она ведет к слабости и страданиям. Вы слабы и нерешительны, и вы, наверное, не успеете излечиться от своей доброты. Вас просто сомнут. Старуха Гэпток, Фонбраум, Пит Гроу, многие другие. Людям только кажется, что существуют внешние враги человечества. Даже кернеммиты не столь уж опасны. Гораздо опаснее сами люди. То, что было на Сэлхе раньше, то спокойствие, та идиллия, это всего лишь исключение из правил. Среди людей действуют иные законы, и сейчас они вступают в силу.
Но я ничего этого не сказал. Я просто сидел и смотрел на усталое, осунувшееся лицо мэра. И мне было жалко его - даже мне, оказывается, свойственно это чувство. Мне было жалко его, хотя раньше такие вот мягкотелые идеалисты не вызвали бы у меня никаких других чувств, кроме презрения. Я слишком долго успел прожить на Сэлхе, подумалось мне, он слишком глубоко проник в меня. За несколько лет он поколебал все то, что копилось в душе десятилетиями. Кто знает, каким бы я стал еще через несколько лет, если бы не все это? Праздный вопрос - никто теперь не узнает этого.
Мэр сидел, уставившись куда-то в пустоту над моей головой, и мне пришлось кашлянуть, чтобы привлечь его внимание.
- Простите, Мэг, задумался, - сказал он. - Я ведь по делу вас вызывал.
- Я слушаю.
- У вас есть какие-нибудь сообщения для нас?
- Нет, только два общих циркуляра. Ничего особенного - всякие распоряжения о налогах военного времени, ограничения на перевозки и передвижения и тому подобное. Для вас все это существенного значения не имеет.
- Ну и ладно. Тогда я вас вот о чем попрошу - не выходите из помещения станции Связи. По крайней мере, пока.
- Вы что же, считаете, что это опасно?
- Да, Мэг, я считаю, что это опасно. Вас могут убить.
- Кто?
- Те же кернеммиты. Кто-нибудь еще - кто теперь их разберет. Уж вы простите меня за откровенность, но я забочусь не столько о вашей жизни, сколько обо всех нас.
- Я понимаю. У вас и без меня забот хватает.
- Да. И нам было бы совсем некстати именно сейчас потерять связь с Метрополией, да еще навлечь на себя расследование. Сколько осталось до прилета рейдера?
- Тридцать шесть дней. Если ничего не случилось. Пока о нем не было никаких новых сообщений.
- Долго. Черт подери, продержаться бы эти дни, а там - будь что будет!
Не удержаться вам, мэр, не удержаться. И вы это знаете, и я это знаю. Да и значения это уже особенного не имеет - все равно вы теряете контроль над событиями.
- Скажите, мэр, оставаться на Станции - это приказ или пожелание?
- Пожелание. Я не могу вам приказывать. Но если вы его не примите во внимание, вам придется сидеть где-нибудь под надежной охраной.
- А возможна ли сейчас надежная охрана?
- В том-то и беда, что вряд-ли. Так что уж лучше вы не выходите наружу. По крайней мере, дня два.
- Да мне, собственно говоря, и незачем вроде. Разве что на пляж слетать.
Мэр грустно улыбнулся, потом снова стал серьезным.
- Еще одно. Я просил вас перегнать машину со стоянки - вы этого не сделали.
- Ну?
- А если завтра какой-нибудь идиот рванет там заряд, и вся стоянка разлетится в клочья?
- Тогда я останусь без машины - только и всего. Но никто не помешает этому же идиоту рвануть машину и неподалеку от Станции. Никакой разницы. Никто не предполагал, что на Сэлхе возможно такое - иначе на Станции имелся бы ангар.
- На Сэлхе такое было невозможно, Мэг. Это все от вас, от Метрополии. Ладно, я буду у себя. Если придет что важно - вызывайте.
Он отключился, а я еще долго сидел, глядя на пустой экран. Нет, мэр, это не все от нас. Тут вы заблуждаетесь. Тут вы глубоко заблуждаетесь. Если бы сегодня, прямо сейчас, я бы исчез - ну хотя бы взорвался вместе со Станцией - если бы через тридцать шесть стандартных суток не пришел бы рейдер из Метрополии, если бы в положенное время не прибыл "Раногост", и вообще если бы Ассоциация Свободных Миров забыла бы просто-напросто о вашем существовании - ваши проблемы все равно бы остались на Сэлхе. Это было бы слишком просто - все объяснять внешними воздействиями, в истории не счесть примеров подобных попыток. Но внешние воздействия исчезали, а проблемы оставались. Потому что существовали они не где-то во внешнем мире, а в самих людях, внутри любого человеческого общества, в связях между людьми.
Если бы Метрополия забыла о вас, Сэлх бы, наверное, не погиб. Он бы выжил, хотя прошло бы немало времени и пролилось бы немало крови, прежде чем все бы успокоилось. На первых порах жизнь стала бы труднее - ведь слишком многое на планету ввозилось извне. Машины и энергоэлементы к ним, электроника и медицинские препараты, новые знания и новые заблуждения. Но Сэлх бы выжил. Это не авангардный мир, враждебный человеку и населенный лишь постольку, поскольку из него можно что-то извлечь. Это самый настоящий рай. Минуло бы лет сто - и планета вновь стала бы на ноги и за несколько поколений сумела бы проделать путь, пройденный остальным человечеством за десятки тысяч лет, потому что информация, накопленная людьми, была бы в распоряжении обитателей планеты. Прошла бы тысяча-другая лет, и космический флот Сэлха вышел бы в Галактику, и Метрополия столкнулась бы с мощным и энергичным соперником. Именно этого, а не чуждых цивилизаций, больше всего боятся в Метрополии, именно поэтому на окраинах исследованного мира курсируют, обследуя все пригодные для жизни планеты, могучие галактические эскадры. Именно поэтому так строга эмиграционная политика и под таким контролем находятся все транспортные перевозки. Именно поэтому организована Служба Связи.
В нашем уставе сказано, что Служба связи существует для того, чтобы был возможен обмен информацией между всеми человеческими мирами. Но для этого вовсе не нужна никакая служба - для этого достаточно лишь знать принципы работы субрезонаторов и уметь их собирать. Но принципов работы не знаем даже мы - Офицеры Связи. Я знаю лишь то, что буквально через два десятилетия после открытия Бьюрга были разработаны средства мгновенной связи достаточно компактные, достаточно дальнодействующие и достаточно дешевые для того, чтобы буквально каждый человек мог ими обладать. Но затем случилось то, что и должно было случиться. Вся информация об открытии Бьюрга, о пути, которым он шел, даже о его биографии, и без того засекреченная правительством Метрополии, была фальсифицирована, чтобы никто не смог повторить разработок его лаборатории. Все разработки в смежных областях были засекречены и постепенно различными методами фальсификацией результатов, отказом в финансировании, подтасовкой исходной информации - сведены на нет. Фактически, вот уже несколько тысяч лет, как никто из людей не знал, как работает аппаратура Станций Связи. Мы умеем ее настраивать и ремонтировать, мы умеем ее делать - из готовых блоков, доставляемых неизвестно с каких предприятий - но никто, ни один человек во всей Галактике не владеет полным секретом изготовления аппаратуры Связи.
Потому что Власть - это Информация.
Это возможность передавать информацию, возможность не передавать информацию, возможность фальсифицировать информацию.
Потому что без возможности контроля над информацией, над ее обменом между различными мирами, входящими в Ассоциацию, Метрополия давно утратила бы свою власть в Галактике.
Потому что никакие самые могучие галактические флотилии, никакое экономическое давление, никакая идеологическая обработка неспособны обеспечить власть, если утерян полный контроль над обменом информацией.
Поселок простреливался по крайней мере с трех направлений. Не меньше двух снайперов - кернеммитов, судя по тому, что они стреляли по всем без разбора - укрылись в развалинах конторы Службы Связи и уже более двух суток успешно отражали все попытки ополченцев обойти их со стороны холма. Часа три назад из района стоянки по развалинам было выпущено два десятка ракет, не меньше трех из них накрыло цель, но огонь со стороны обороняющихся не ослаб, и очередная атака ополченцев захлебнулась.
Группа снайперов - видимо, ополченцев - залегла в районе стоянки. Позиция там была никудышная, но преодолеть сотню метров до ближайших домов поселка по открытому со всех направлений полю они не решались. Отступления у них тоже не было - за стоянкой было полукилометровое поле, плавно поднимающееся к поросшим лесом холмам. Серьезной атаки они бы не выдержали - груда развороченных взрывами машин - не лучшее укрытие. К тому же, у них наверняка не хватало воды и пищи.
Третий снайпер укрылся в мэрии и проявлял себя очень редко. Здание, как ни странно, до сих пор было цело, хотя внутри все выгорело в первый же день. До сих пор я засек лишь три выстрела с его стороны, да и то лишь потому, что следил за мэрией.
Этого третьего я опасался больше всего.
Связи не было. Башня ретранслятора за поселком была взорвана на следующий день после убийства Крандалоса, и почти сразу же где-то рядом заработал глушитель, перекрывающий все частоты. После пожара в мэрии кабельная связь тоже не работала, и я не знал, что происходит снаружи. И это меня тревожило.
Сегодня, на шестой день после убийства Крандалоса, внутри Станции было спокойно и безопасно. Как всегда. Но поселок внизу лежал в развалинах, кое-где еще не закончились пожары, то и дело слышались выстрелы. И я не знал, что же происходит вне поселка. Ситуация выходила из-под контроля.
В день убийства, всего лишь через час после нашего с ним разговора, мэр был отстранен от власти. Стэв Гэпток с тремя подручными поднялись в кабинет мэра и арестовали его. После этого по общей связи было объявлено о срочном созыве Совета Сэлха. Восемь из одиннадцати Советников, явившихся на совещание, проголосовали за смещение мэра и передачу власти Чрезвычайному Комитету во главе со Стэвом Гэптоком, трое, голосовавшие против, были арестованы и вместе с мэром отправлены на машине Гэптоков в неизвестном направлении. В состав Чрезвычайного Комитета кроме Гэптока вошли начальник милиции Фонбраум и Ба-Кмона - иммигрант, прибывший вместе со мной на "Раногосте" и еще не нашедший определенных занятий. Чрезвычайный Комитет тут же обнародовал свои первые постановления, разработанные, видимо, еще накануне. Было объявлено об организации ополчения, о запрете на передвижения внутри острова и о запрете покидать его территорию. Было объявлено также о создании специальной комиссии для расследования убийства Крандалоса. Уже через полчаса люди с милицейскими повязками - их оказалось гораздо больше, чем было две недели назад, когда в поселке собралось чуть не все население планеты - патрулировали на улицах поселка, на стоянке и у складов мэрии между поселком и посадочной площадкой, где приземлялся "Раногост".
Только после всего этого, через два с половиной часа после переворота, я был официально проинформирован о случившемся. Мне рекомендовалось не покидать Станции Связи до особого распоряжения и сотрудничать с Чрезвычайным Комитетом как с правительством Сэлха. Для охраны Станции - а скорее всего, чтобы исключить возможность моей связи с оппозицией - на холм был направлен наряд милиции из трех человек.
Конечно же, мэру было не справиться с такой силой. Уже к вечеру был опубликован указ, объявляющий вне закона всех кернеммитов и всех, кто стал бы их укрывать или оказывать содействие, а на комиссию по расследованию убийства Крандалоса были возложены функции выявления и ликвидации кернеммитов. Один из них - старый Лэн-Куа - на свою беду оказался в поселке и был тут же повешен перед зданием мэрии. Чрезвычайный Комитет взялся за дело круто, и казалось, что через несколько суток он будет полностью контролировать ситуацию на всей планете.
Но с казнью Лэн-Куа они поторопились. Сказалось, видимо, недостаточное понимание ими местных условий - лишь Фонбраум из трех членов Комитета родился на Сэлхе. Комитет - да и я, признаться, тоже - считал, что любая возможная оппозиция полностью дезорганизована. Нам, гражданам Метрополии и выходцам из Метрополии, свойственно недооценивать способности населения окраинных планет. Зачастую это приводит к ошибочным действиям.
Так получилось и на сей раз. Той же ночью оппозиция нанесла ответный удар. Меня разбудил грохот взрывов - следящая система Станции была настроена на внешний обзор - и я узнал о том, как начиналась атака лишь наутро, из разговора с Фонбраумом по кабельной связи. Оказалось, что отряд повстанцев - так стали называть их сторонники Чрезвычайного Комитета используя, видимо, светоусилители, захватил ночью холм, на котором стояла Станция, и оттуда повел прицельный снайперский огонь по охране, выставленной у особняка Крандалоса. Власти превратили особняк в тюрьму, и туда в течении дня упрятали около полусотни неблагонадежных из числа жителей поселка. После того, как охрану перебили - а это было сделано практически бесшумно, поскольку они пользовались глушителями, и поэтому тревоги не вызвало - повстанцы подвергли поселок ракетному обстрелу. Основной огонь нападающие сосредоточили на ретрансляторе и стоянке, но часть ракет они выпустили по самому поселку, что вызвало многочисленные пожары и панику. В создавшейся неразберихе заключенные сумели бежать в сторону холмов, прихватив с собой оружие охранников. Ретранслятор был уничтожен, равно как и все машины на стоянке. Отряд повстанцев, совершивший налет, сумел отступить без потерь.
Так переворот превратился в гражданскую войну.
Наутро повстанцы предприняли новую атаку. На этот раз они ударили по мэрии, где были сосредоточены основные силы ополчения. Правда, успех этой атаки оказался незначительным - сказывалась неопытность тех, кто руководил ею. Но им удалось, потеряв нескольких человек, прорваться к зданию и закидать его самодельными зажигательными устройствами. Отступая, они потеряли еще около десяти человек, но цель нападавших была достигнута мэрия заполыхала. Этот ход стоил принесенных жертв - без архивов мэрии невозможно было установить, кто из жителей Сэлха может нести в себе кернеммитские гены.
Повстанцами явно руководила чья-то опытная рука.
Но после того, как загорелась мэрия, я потерял всякую связь с внешним миром, и мне оставалось лишь одно - наблюдать со стороны за боевыми действиями. Что я и делал в течении пяти последующих суток. Правда, разобраться в том, что же происходит, в моем положении было весьма затруднительно. Я видел, как поселок переходит из рук в руки, как его обстреливают то из неведомо откуда взявшихся безоткатных орудий, то какими-то, наверное самодельными ракетами, как вдоль улиц, стреляя и падая, бегут люди. Но я не понимал сути происходящего, не понимал, что стоит за их действиями. В этой неразберихе непонятно было, кто на чьей стороне, кто и зачем нападает, кто и как маневрирует. Я мог лишь догадываться, что, наверное, и сами воюющие не всегда понимают, что же они делают и зачем они это делают, что большинство из них вообще попросту не разбираются, на чьей они стороне. Люди внизу, казалось, просто обезумели. Я видел, как на третий день из-под развалин одного из домов выбрались, размахивая белыми тряпками, человек двадцать, среди них несколько детей. Они были безоружны, и они хотели уйти из поселка, но уже через сотню метров по ним начали стрелять. Я не знаю, сумел ли кто-нибудь из них выбраться из этого ада, но то, что более половины полегло тут же, на улице - это я видел своими глазами.
Страшнее всего были снайперы. Они засели на всех удобных позициях, окружавших поселок, и день и ночь держали его на прицеле. Некоторые из них - как те, что сидели сейчас в развалинах конторы Службы Связи - не разбирали, в кого они стреляют - им это было безразлично. Рай, сущий рай, не раз вспоминал я, глядя на обугленные развалины и на заваленные трупами улицы поселка. Рай, сущий рай.
Но все это не могло продолжаться бесконечно. И вчера к вечеру стало заметно, что поселок здорово опустел. Перестрелки на улицах вспыхивали все реже и как-то упорядочивались. Было видно, что ополченцы, засевшие в начале в районе складов, постепенно продвигаются среди развалин к центру поселка, укрываясь от огня за обломками стен, и сопротивления им никто почти не оказывает. Повстанцы, видимо, вывели свои силы, и теперь только снайперы сдерживали продвижение ополченцев.
Но бои шли не только в поселке.
По ночам горизонт на севере озарялся заревом пожаров. Днем столбы дыма поднимались над холмами. Иногда слышались разрывы. Я догадывался, чьи дома и фермы горят, но не понимал, кто же берет верх, не понимал, что же вообще происходит. Мне надо было выбраться отсюда, выбраться во что бы то ни стало, пока не утерян совершенно контроль над ситуацией. Мне надо было выйти из Станции.
Но снайпер, засевший в мэрии, следил за мной. Я чувствовал - он ждет, когда я выйду.
Возможно, я ошибался. Возможно, это самообман. Но я боялся не доверять этому чувству. Потому что даже полная защитная форма не спасает от прямого попадания, скажем, ниаритовой пули.
Пару раз за эти дни над поселком пролетали на большой скорости машины. Чьи они были - неизвестно, но снизу по ним сразу же открывали бешеную стрельбу, правда, безуспешно. Несколько раз машины появлялись на горизонте. Но все равно их было слишком мало. Слишком, слишком мало. Около двухсот машин было уничтожено на стоянке - четверть, наверное, всех машин на Сэлхе. Но остальные должны быть исправными. Остальные должны летать.
Я боялся, что все они улетели на Континент, что все, кроме обитателей поселка рассеялись по гигантским пространствам Сэлха, и уже никогда, ни при каких обстоятельствах, не удастся собрать всех вместе.
Мне нужно было выбраться из Станции.
Все утро сегодня я был наготове. Ждал. Чего угодно, - малейшего шанса сделать это. И следил за мэрией. А снайпер, засевший там, наверняка следил за мной.
Я ждал, что ополченцы, занимая поселок, двинутся в сторону мэрии. Но они не сделали этого. Здание казалось им пустой выгоревшей коробкой - или это был их снайпер? Они не стали занимать мэрию, они двинулись мимо, подбираясь к подножию моего холма, постепенно отрезая засевшим в развалинах конторы путь к отступлению. Если они ликвидируют этих снайперов, они захватят весь холм, и тогда я буду лишен свободы передвижения, свободы вступать в контакт с теми силами, с которыми хочу. Этот вариант был немыслим для меня.
Подожду еще полчаса, решил я.
И угораздило же какого-то придурка выстроить Станцию именно здесь, на холме, открытом со всех сторон! Вокруг - лишь низкий кустарник, ни одного приличного дерева, ни одного приличного укрытия. Тропа вниз простреливается на всем протяжении, а все остальные пути ведут через заросли кустарника, и придется либо ползти, долго и медленно, либо бежать напролом, надеясь на чудо. Конечно, если суметь перебраться на другую сторону холма, укрыться и от мэрии, и от поселка, то будет, наверное, безопасней. Тогда - вниз, до подножья, перейти ручей - и вот он, лес. Всего-то километр, не больше пяти минут. Но как, как это сделать, если выход из Станции смотрит прямо на поселок? И кто еще ждет меня в лесу?
Ночью, конечно, было бы проще - светоусилители есть не у всех, да и целиться с их помощью труднее, особенно с непривычки. Но ночью будет уже поздно, к ночи ополченцы займут весь поселок и холм. Пора было решаться.
Я еще раз внимательно осмотрел окрестности, потом встал и надел шлем. Защитная форма была уже на мне. Опустил забрало, проверил герметичность, пристегнул к ногам ускорители. На эти игрушки - единственная надежда. Если я еще не разучился ими пользоваться. Если сразу же не поломаю ноги. Шесть секунд бега - двести метров. По прямой, по равнине. Под гору, да с поворотом, мне бегать с ускорителями еще не доводилось - придется попробовать. Я взял в руки оружие, еще раз осмотрел его и подошел к выходу. Все, пора.
Первые шаги - самые опасные. Пока еще не разогнался. Может понести куда угодно - это я хорошо помнил. Я прыгнул вперед сразу на две ноги, и в момент касания ускорители сработали, подбросив меня метра на два в воздух. Правое колено отдало знакомой болью - боже, я почти забыл об этом! - и ногу занесло вперед, но я приземлился на левую - удачно. Толкнулся вниз и понеслось. Правую я старался ставить несколько в сторону, чтобы меня не перевернуло, если она опять подведет. Но ничего - первый десяток шагов колено больше не давало о себе знать. И лишь на повороте - как назло, тропа поворачивала налево! - ногу опять выбросило вперед, и я чуть было не сделал кувырок через голову.
Я изо всех сил толкнулся левой и сгруппировался ногами вперед. Врезался в кустарник в стороне от тропинки, пропахал на брюхе метра три и остановился. Ускорители заглохли. Стало тихо.
Секунд пять я лежал неподвижно, приходя в себя. Все, вроде, было цело. Я не знаю, успел ли кто по мне выстрелить, но во всяком случае, никто в меня не попал. Я лежал в ложбине, которая пересекала тропинку недалеко от поворота. Сюда и стремился. Наверное, когда-то эту ложбину выкопали строители поселка - во время ливней она вбирала в себя воду с вершины холма и отводила ее в сторону, к ручью. Она полуспиралью опоясывала холм, и, пока я не высовывал из нее носа, бояться мне было нечего - разве что атаки с воздуха, в этих условиях весьма маловероятной. Навесного огня я в защитной форме не боялся.
Слух постепенно начал различать внешние звуки. Перестрелка явно усилилась - возможно, ополченцы ринулись в атаку, заметив мой маневр. Хотя вряд ли многие поняли, что произошло. Но все это пока не страшно, у меня еще масса времени, чтобы уйти. Я осторожно сел, следя за тем, чтобы не высунуть голову наружу, попробовал подтянуть ноги. Правое колено ответило резкой болью - этого еще не хватало. Я сжал зубы и руками подтянул его к подбородку. Ничего, обойдемся. Не в первый раз, говорил я себе, это далеко не в первый раз.
Я отстегнул использованные ускорители, отбросил их в сторону. Огляделся по сторонам. Справа, метрах в пяти что-то торчало из кустов. Я пригляделся пристальнее. Ну конечно - сапог милиционера. Из тех, что охраняли меня в ту ночь, когда поселок был впервые обстрелян с холма. Двое тогда остались наверху, а один сумел уползти. Хорошо, что я дышу через фильтры, подумалось мне. Пять суток на такой жаре - с ума сойти. А каково сейчас в поселке?
Я осторожно распрямился, все время прислушиваясь к колену. Потом перевернулся на живот, сполз на дно ложбины и не спеша пополз вниз, останавливаясь и прислушиваясь через каждые десять-пятнадцать метров. Но ничего нового я не услышал, перестрелка даже немного поутихла, и, успокоившись окончательно, я пополз быстрее. То, что оставалось позади, меня больше не волновало. Теперь важно было, кого я встречу за ручьем, в лесу.
- Не верю я ему, - сказал высокий и отвернулся.
- А что ты предлагаешь? Ждать? - Румбо не спускал с меня глаз. Он умен - этот Энхар Румбо. И ловок. Всего за три дня целую армию организовал. А вот высокого я не знал, первый раз видел. Спрашивать, кто он такой не хотелось. Да и не время - не я здесь спрашивал, меня допрашивали.
Румбо тоже мне не верил. Это было видно, да я и не ждал от него ничего другого. Я бы и сам в его положении верить не стал. Но он, по крайней мере, размышлял, пытался понять, что же меня привело к ним, почему я оставил безопасную Станцию и сбежал из поселка. Этого он не понимал, и это его беспокоило.
- Какой мне смысл вас обманывать? - спрашиваю просто так, чтобы прервать молчание. Надоел мне его молчаливый взгляд. Смотрит так, будто бы все уже знает, но шанс мне дает - признайся, мол, лучше сам. А глаза-то у него усталые, покрасневшие. В морщины копоть въелась - не иначе, как сам в атаку ходил. Не его это дело - убьют, кто будет командовать? А-Курр? Или этот высокий? Они накомандуют...
- Вот я и пытаюсь понять - какой во всем этом смысл, - после паузы, достаточной, чтобы ее почувствовать, говорит Румбо.
- В конце-концов, вам-то от всего этого сейчас ни тепло, ни холодно. Я о себе забочусь.
- Да уж ясное дело, что о себе. Но не вяжется все это с тем, что раньше было. Никак не вяжется.
- Времена другие. Всему рано или поздно приходит конец. Вы же тут живете в изоляции, откуда вам знать, о чем народ в Метрополии думает?
- Это верно - откуда нам знать? Никто из нас туда не ездит. Да только кое-что мы все-таки понимаем. Мы же видим, кто прибывает оттуда. Один Ба-Кмона чего стоит.
- Будто у вас своих выродков мало?
- Ладно, не будем отвлекаться. Я все равно вам не верю. Пока не верю. Время покажет. Но вот что я хотел бы понять - на что вы рассчитывали, когда к нам бежали?
- Если честно - то для меня это шанс. Впервые в жизни - шанс подняться наверх. Не говоря уже о том, что это и шанс остаться в живых.
- Врет ведь он, - вполголоса сказал высокий из угла.
- Не мешай, Дьелле. Пусть говорит.
Дверь в подвал отворилась, вошла высокая худая девушка. Я видел ее мельком наверху, когда меня вели сюда.
- Эст Энхар, прибыл Лкулла с Континента, с ним шестьдесят человек.
- Парсэ, ты же видишь - у нас гость.
- Простите, - она мельком взглянула на меня, потом снова повернулась к Румбо. - Что ему передать?
- Пусть пока подождут.
Значит, сработало. Он собирает силы. Чтобы не выдать себя, я начал говорить - быстро, сбиваясь:
- Вы можете не верить. Дело ваше. Вы думаете - Офицер Службы Связи это фигура? Пешка это. Ни дома, ни семьи, ни будущего - ничего. Забросят в глушь - и служи, передавай депеши и циркуляры. Что меня ждало? Пенсия - до нее еще тридцать стандартных лет, дослужиться надо, выжить надо. Вы знаете, сколько доживает до пенсии Офицеров Связи? Половина, от силы. Да и разве это цель - пенсия? Тьфу!
- А ради чего вы поступили в Службу Связи?
- Вы что, серьезно спрашиваете?
- Ну да.
- А нас, эст Румбо, не спрашивают. Насильно, конечно, никого не заставляют, но выбора попросту нет. Ведь в Службу Связи только те попадают, у кого во всей Галактике никого близкого нет. Нас еще детьми берут, кормят, учат, воспитывают. А потом ставят перед выбором - либо на службу поступить, либо просто на улице оказаться, с нуля начинать. Служба Связи - это еще наилучший вариант, нас же в такие условия ставят, что мы себя облагодетельствованными считаем, к элите себя причисленными мним. А на деле - те же рабы. До пенсии - рабы самые настоящие. Ни семьи не завести, ни дома. Только и остается, что деньги на обеспеченную старость копить.
- Ну вы все-таки до Офицера дослужились.
- А разницы никакой. Я же ничего не решаю - что мне прикажут, то и делаю. И перспектив, по сути дела, никаких. Нас, Офицеров Связи, тысячи, а выше, к нормальной жизни, к нормальному положению, единицы поднимаются.
- Нормальное положение? - Румбо усмехнулся. - Это что же за положение такое, а?
- А это когда не за тебя все решают. - Объясняй тут ему. Поймет он, как же. - Да что говорить... Люди же разные, у всех цели разные, желания разные. Вон Сен-Ку этому, что до меня был, тому, наверное, все равно кто им командует, зачем командует. А мне не все равно. Я другой.
- Другой, - Румбо хмыкнул. - Все мы другие.
- Я гордый. Я за все отплатить хочу. Я не желаю на подачках жить. А меня заставляют это делать. Всю жизнь подачки дают, да так, что не расплатишься, вроде. Всю жизнь должен. Благодетели проклятые! И за все плати - убеждениями своими плати, мыслями своими плати, свободой плати! И попробуй чуть в сторону ступить - сомнут, потому как без подачек ихних и не человек ты уже, не выжить тебе просто-напросто. Надоело мне это, надоело!!!
Легко говорить правду. Даже если это и не вся правда. Даже если тебе и не верят.
- А у нас, значит, свободным хотите стать? - Румбо встал, поправил комбинезон. Лицо его сразу в темноту погрузилось, сам он навис надо мной огромной глыбой, заслонив свет.
- А я вам не должен ничего. Вы мне должны будете, - буркнул я, не поднимая головы.
- Далеко смотрите. Ладно, время покажет, - он шагнул к двери, потом обернулся. - Пока здесь побудете, кое-что обсудить надо. Ты, Дьелле, посиди с гостем, пока я не вернусь.
Румбо вышел, а я остался вдвоем с высоким. Кто он такой, откуда взялся? Не знал я его, на что он способен не знал. А ну как Румбо в самом деле застрелят - что тогда делать?
Я закрыл глаза, расслабился. Все тело болело. Колено, правое ныло до сих пор. Лечь бы... На худой конец хоть на пол, но лечь, отдохнуть. Сутки на ногах. Или больше? А ну как напрасно все, вдруг они не поверят? Засадят куда-нибудь, на Континент увезут или пристукнут просто? Им ведь терять нечего. Они ведь в любом случае и без меня обойдутся. Даже если и соврал я, что такого? Рассеются по планете, прибудет рейдер - кто их искать станет? Как придет, так и уйдет, даже гарнизона не оставит, поскольку время не то, не до охраны Сэлха им. А уж наедине они с Комитетом и ополчением его как-нибудь сами разберутся. А если мне поверить, то тоже можно не спешить, тоже выжидать можно. Только у меня одного время истекает. Не додумал я, ох не додумал, а теперь уже не поправишь!
С другой стороны, ополченцы-то тоже не дремлют. Как-никак, и поселок со складами у них в руках, и, наверное, полострова они контролируют. Им ведь тоже полной воли давать нельзя, Румбо это понимать должен. Если предположить, что я прав, если просто мою информацию до людей довести, то Комитет без поддержки окажется, а если не сделать этого, глядишь, силы у повстанцев таять начнут. Ведь не профессиональные же вояки - фермеры все, тихие, мирные, законопослушные. Прижали их - вот и встали на дыбы, а чуть пройдет угар - успокоятся. Прикинут, что против Метрополии им выступать все одно не резон - вот и конец повстанцам. Разбегутся по планете - собери их потом. Мэрия взорвана, кернеммиты, наверное, все уже перебиты, за себя им бояться особенно нечего. Разбегутся, почти все разбегутся. И тогда все пропало, тогда и мне останется только бежать. Но куда?
Румбо - человек умный, он это понимать должен. Он же вцепиться должен в информацию, что я ему принес! Даже если он и не верит мне. Он же должен заставить других поверить, чтобы они пошли за ним! Даже если ему наплевать на захват Станции, на установление связи - склады-то он ведь должен захватить. Сейчас на Сэлхе склады - это главное. И они в руках Комитета.
Я пошевелился, и колено снова заныло. Вот тоже проблема. В Метрополии меня вмиг в госпитале бы на ноги поставили, а здесь? У них даже техники толковой нет, чуть ли не вручную лечат. Этот костоправ, Пао Зикро, интересно, жив или нет. И на чьей он стороне?
Дверь отворилась, в щель просунул голову молодой парень - один из двоих, что стояли наверху, у входа.
- Идемте, шеф вызывает, - сказал он нам.
Высокий поднялся, встал у выхода, поджидая меня. Я протиснулся мимо него, стал подниматься по ступенькам. Парень шел впереди, без оружия. Оставил он его, что ли? Сверху пробивался дневной свет. Бог ты мой, уже, оказывается, рассвело! Мы вышли из подвала, жмурясь с непривычки. Солнце еще не встало и было нежарко. Справа я заметил развалины дома, ночью, когда меня сюда провели, их было не разглядеть. Угол был обрушен взрывом, внутри все выгорело, крыша провалилась. Века, наверное, дом простоял, все ураганы выдержал, сколько поколений в нем жило. Впрочем, мне-то какое дело? Это их проблема, это они себе устроили. Эх...
Мы пошли по тропинке между рядами кеарбов в два человеческих роста высоты. Крайние пожухли в пламени пожара, тропинка была усыпана обвалившимися с них недозрелыми шариками плодов, которые раскатывались под ногами. Метрах в тридцати тропа повернула налево, и мы вошли в лес. Интересно, чья это ферма? Обычно они не строят так близко к лесу, обычно отделяются от него полями. Или поля - с другой стороны от дома, и я их просто не заметил?
- Смотри под ноги, здесь много улиток, - сказал провожатый, не оборачиваясь. Вовремя сказал - я чуть не наступил на одну, с кулак величиной, в черном, отливающем синевой панцире. Эрибантумы, завезенный вид. Наверное, расползлись из садка после пожара. Деликатес.
В лесу было сыро и сумрачно. Густой подлесок обступал тропу с обоих сторон, так что в метре от тропы можно было бы спрятаться и оставаться незамеченным. Они не боятся, что я убегу - это уже хороший признак. Под ногами иногда попадались красные ягоды эгиара, сверху изредка свешивались листья шаруков, но самих деревьев видно не было. Ярусный лес. Здесь он еще приручен, столетиями переселенцы приспосабливали его под себя. На Континенте не так, там лес чужой и опасный. Искать тех, кто скроется на Континенте не имеет смысла. Если они сами не выйдут навстречу - ни за что не отыскать. Это успокаивало. Лишь бы те, кто скроется, не стали выходить сами. Как не станут сейчас выходить кернеммиты, если, конечно, хоть один из них остался в живых.
Наконец лес расступился, и мы оказались на небольшой поляне, окруженной гигантскими эгиарами с лимонно-желтой корой. Кроны их смыкались где-то далеко вверху, закрывая небо, но здесь было гораздо светлее, чем на тропе в глубине леса. Пахло прелыми листьями и дымом. Но не дымом пожара, а обычным костром. Он горел на другом конце поляны, перед небольшим домиком из красного кирпича. У костра сидело трое мужчин, разговаривая вполголоса. Карабины свои они прислонили к стене домика, и на нас особого внимания не обратили, лишь кивнули нашему провожатому и продолжили так же вполголоса свой разговор. Все было так мирно и спокойно, что если бы не прислоненное к стене оружие, да не тяжелое дыхания моего высокого спутника над самым ухом, то можно было бы подумать, что это всего лишь сон. Не верилось, что в каких-то двух-трех десятках километров отсюда дымятся развалины поселка, улицы которого завалены трупами людей, еще так недавно и не предполагавших о столь ужасном конце. Не верилось, что всего в нескольких сотнях метров среди старого кеарбового сада стоит разрушенный и выгоревший дом, что все население планеты за несколько суток буквально обезумело и ринулось друг на друга, не понимая толком во имя чего и против чего оно воюет.
Мы поднялись вслед за провожатым по ступенькам к двери и вошли внутрь. За дверью оказался узкий коридорчик, освещенный лишь падавшим из узкого окна под потолком дневным светом. Одна дверь вела налево, другая находилась в конце коридорчика, метрах в двух впереди. В щель из-под этой двери пробивался свет, слышались негромкие голоса. Когда мы вошли, все замолчали, обернувшись в нашу сторону.
Их было человек двадцать. Комната метров пять на пять не имела окон и освещалась потолочными панелями. Раньше здесь, видимо, располагался какой-то склад или подсобное помещение, но сейчас все из комнаты было вынесено, кроме несколько грубо сколоченных скамеек и ящиков, на которых кто как расположились собравшиеся. Двое в дальнем углу сидели просто на полу - для них не хватило места. Все смотрели на меня, наш провожатый вышел, высокий Дьелле отошел в сторону и прислонился к стене.
Я на секунду закрыл глаза, чтобы не выдать своей радости. Сжал и разжал кулаки.
Все. Это - победа.
Как бы дальше не пошли дела - это победа. Теперь все от меня зависело.
Судя по всему, Румбо никого не предупредил о моем приходе - на лицах почти всех присутствующих читалось удивление и недоумение. Некоторых я знал. Справа в углу сидел сын Тэррена, кажется, его звали Глан. Рядом две женщины средних лет, явно с примесью тиерской крови. Смуглые, большеглазые, со слившимися над переносицей черными бровями. Сестры Гринские с Северо-Востока. Та, что постарше, Анна, входила в прошлый состав Совета. Дэн Корбин - Советник с Континента. Еще нескольких я видел, но по именам не помнил. У самой двери сидел А-Курр. Этот и на собрании с оружием не расставался, держал его в руках, чуть ли не стрелять собрался.
- А вот и наш гость, - сказал вполголоса Румбо. - Я полагаю, представлять его нет надобности, все и так должны его хорошо знать.
- А что ему здесь надо, эст Румбо? - спросил худощавый высокий старик слева. Неприятный у старичка голос, как у птицы тибру с Рикпоста.
- Он сам нам обо всем расскажет. Насколько я понимаю, вы этого и добивались, эст Онкур?
- Похоже на то. Насколько я понимаю, здесь собрались руководители восстания?
Собравшиеся зашумели.
- Чего он мелет?! Мы, что ли, правительство свергли? Какое восстание? - послышалось с разных сторон.
- Мы не повстанцы, Мэг, - сказал Корбин. - Мы выступаем за восстановление прежней формы правления.
- Не будем ссориться из-за терминов, - вмешался Румбо. - Суть от этого не меняется. Вы правильно поняли, эст Онкур, здесь собралось руководство оппозиции Чрезвычайному Комитету, самовольно захватившему власть на Сэлхе.
- Хорошо. Судя по боям, что шли в поселке, силы у вас значительные. По крайней мере, не меньшие, чем у Комитета. Я предлагаю вам свое сотрудничество.
- А вы и так обязаны сотрудничать с нами, Мэг. Мы - законное правительство Сэлха, - сказал Корбин.
- Нет. Вы - лишь одна из противоборствующих группировок. Устав Службы Связи предписывает нам в подобной ситуации сохранять нейтралитет. Если бы мэр был с вами...
- Мэр погиб. Убит.
- Да? - я не удивился. Я так и думал - Что ж, я догадывался, что они это сделают.
- Они сбросили их прямо со скалы. Сверху. Даже везти далеко не стали...
- Эти Гэптоки... - сказал кто-то слева. - На Сэлхе такого никогда не было. Это все от вас, из Метрополии.
- Поселок тоже мы разрушили?
Ответа не последовало.
- Так вот, я предлагаю вам сотрудничество. Не как Офицер Службы Связи, а как человек, Мэг Онкур, обладающий некой полезной для вас информацией. И имеющий доступ к средствам связи. Вам решать - согласны вы на такое сотрудничество или нет.
С разных сторон раздались вопросы:
- Это вы что же, устав свой нарушаете?
- А что нам ваши средства связи?
- Сначала пусть изложит свою информацию. Потом и решать будем.
- Хорошо, - сказал я. - Изложу вам то, что знаю. Я уже рассказывал все Энхару Румбо, и он мне не поверил. Я повторю все это вам. Итак, всем вам известно, что до прибытия рейдера из Метрополии осталось примерно двадцать семь стандартных суток. Меньше двадцати пяти ваших. Совсем немного. Так вот, мною получено сообщение, что в назначенный срок рейдер не прибудет, поскольку обстановка потребовала его переброски на другой участок.
Все зашевелились. Новость произвела впечатление.
- Это было официальное сообщение, - продолжал я. - Но я получил и информацию другого рода. Мне удалось перестроить аппаратуру на волну, используемую боевыми кораблями в нашем секторе. Это, кстати, тоже нарушение устава. Я принял большое количество шифрованных сообщений и сумел частично расшифровать их. Так вот, все сходится на том, что рейдер был попросту уничтожен повстанцами.
Вот это их пробрало! Все разом заговорили, чуть не закричали. Что-то спрашивали, но слов было не разобрать - такой поднялся шум. Наконец, Румбо вскочил и заорал во все горло:
- Ну хватит! Чего расшумелись? Пусть он до конца все расскажет, тогда и шуметь будете!
Это возымело действие - все понемногу угомонились, снова расселись по местам. Когда разговоры стихли, я продолжил:
- Тут эст Румбо мне вопрос задавал по поводу как я сумел дешифровку произвести. Вас он, наверное, тоже интересует. Все очень просто. Каждый корабль в обычных условиях ведет переговоры лишь с центром и со своим флагманом, с которым они могут контактировать не только на субрезонаторной связи, но и на обычных радиоволнах. В этих переговорах используются коды, расшифровать которые практически невозможно. Они используются и сейчас для каждого корабля свои. Но с началом боевых действий впервые за сотни стандартных лет пришлось организовать взаимодействие между различными эскадрами, которые стекаются в соседние сектора для противодействия мятежу. Связь между ними не предусмотрена, и командованию пришлось разрешить обмен информацией с использованием обычных кодов, расшифровка которых оказалась вполне возможной.
- Мы здесь, Мэг, люди простые, мы ваших академий не кончали, - сказал Корбин. - Вы бы лучше о деле говорили. Что там удалось узнать?
- Некоторые очень интересные вещи. В частности - я скажу вам сразу самое главное - удалось принять передачи Станций Связи, перешедших в руки повстанцев.
- Что?! - вырвалось едва ли не у всех. Вот это их сразило наповал.
- Повторяю - я принял сигналы Станций Связи, перешедших в руки повстанцев. Что может иметь лишь одно объяснение - Офицеры Службы связи, ответственные за их функционирование, также перешли на сторону восставших.
- А я в это не верю! - крикнул Румбо, стукнув кулаком по спинке скамьи. - Не верю!
- Почему? - спросило сразу несколько человек.
- Потому что это невозможно. Их же всю жизнь готовят к службе, их же с детства обрабатывают так, что такое просто становится невозможным. Я не знаю как - блоки там в них психические вдалбливают, или еще как, но они не могут - ну не могут, не способны! - предать Метрополию. То что он говорит - чушь, абсурд, провокация! Что угодно! Может, он с ума сошел!
- Может, говорите, я с ума сошел? - спросил я, стараясь перекричать шум. - Ну тогда деваться некуда. Но посудите сами, что я сейчас-то делаю? Я же устав нарушаю, я же... Ну да, я самым натуральным образом предаю, именно предаю Метрополию! Где тут ваш блок психологический?
- А в самом деле, где? - спросил старик с противным голосом.
- А черт его разберет. Не верю я ему, и все, - сказал Румбо, опуская голову.
- А я вам скажу, где у меня психологический блок, я вам скажу. Вы что же думаете я робот запрограммированный, не человек? Вы думаете, меня в пробирке вырастили? Вы думаете, они меня с потрохами купили, на веки вечные? Никто меня купить не может. Ни они не купили, ни вам не купить! Я сам по себе, я всегда был сам по себе. Кто, вы думаете, управляет миром? Роботы? Нет, люди. И многие из них прошли тот же путь, что и я, многим из них так же пытались внедрить всякие психологические блоки. Да не со всеми это проходит. И не все за это благодарны бывают. Может Сен-Ку, что до меня здесь служил, может он и был счастлив. Только вы по нему обо всех не судите. Я не такой. Никакая система не гарантирована от поломок. Всему рано или поздно приходит конец. И Служба Связи тоже от поломок не гарантирована, как бы не старались они отбирать своих офицеров. У повстанцев есть связь - значить, я не один такой. У них есть связь, и значит, есть шанс отбиться от Метрополии. Метрополия тоже не вечна, ей тоже рано или поздно конец придет.
Теперь все молчали. Я их хорошо огорошил. Один из тех, что на полу сидел, даже головой стал вертеть, как бы от навязчивого видения избавляясь.
- Ну, ладно, Мэг, - нарушил наконец молчание Корбин. - Бог с ним, со всем. Нам-то какое до всего этого дело? Сэлх - мир отдаленный от всех, слабый. Мы ни тем, ни другим помочь не можем, ни от тех, ни от других нам не защититься. Тут уж нас никто не спросит, кто верх возьмет, тому и подчинимся. Что вы от нас-то хотите?
- Вот именно, - бросил кто-то слева. - Нам-то какое до этого дело?
- Я объясню, какое вам до этого дело. Вы вот тут отсиживаетесь и думаете, что в безопасности находитесь. Как бы не так. Склады-то у так называемого Комитета Чрезвычайного. А на складах много такого, что у вас быстро кончится. Топливные элементы хотя бы. Боеприпасы. Да мало ли что еще. В поселке, хоть он и разрушен, все же мастерские ремонтные восстановить можно. Да на всем остальном Сэлхе не наберется и десятой доли тех производственных мощностей и запасов невосполнимого оборудования, что остались в поселке, в руках у ваших врагов. Сейчас вы, может, рассеетесь по планете, и будете считать, что в безопасности живете. А эдак через год или через два Комитет все восстановит, да и начнет помаленьку вас из лесов выкуривать либо в пещеры загонять.
- Вам-то какая забота? - спросил старик с противным голосом.
- Объясню, - ответил я, оборачиваясь к нему. - Всему свое время, погодите немного. Я вот что хочу сказать. Если все на самотек пустить, если на связь ни с кем не выходить, то нескоро у них до Сэлха руки дойдут. Не до Сэлха им. И придется вам тут жить вместе с Комитетом, вместе с их ополченцами. Либо мириться с ними, либо воевать. Сегодня вы еще можете их победить. А через год? Или на поклон к ним пойдете?
- Ну уж нет. К Гэптокам мы на поклон не пойдем, - заявила Анна Гринская, и все согласно закивали. - Либо мы, либо они.
- Мне тоже с Комитетом не ужиться. Они к Метрополии привязаны, они ни на какую связь с повстанцами не пойдут. И если они верх возьмут, то для меня все дороги закрыты. Только на Континент бежать. Метрополия, если меня настигнет, не простит. А если вы победите - тогда я впоследствии примкну к повстанцам, за которыми, уверен, будущее.
- А почему вы думаете, что мы позволим вам связаться с повстанцами, Мэг? - снова спросил Корбин.
- Потому что вы захотите торговать. Метрополия ограничила ввоз концентрата Гла-У - искусственно ограничила воз, специально, чтобы прижать вас с реенгритом - а повстанцам концентрат наверняка потребуется. В их секторе его не производят, вы для них - самый удобный поставщик. Если они победят, Сэлх получит выгодный рынок сбыта.
Все оживились. Видно было, что я попал в самую точку. Для них возвращение к торговле концентратом Гла-У значило возвращение к прошлой мирной жизни, которую они для себя уже не мыслили. И это для них было главным - не вопросы высокой политики, не проблемы борьбы повстанцев за независимость от Метрополии - торговля Гла-У, мирная тихая спокойная жизнь. Ради этого они были готовы на все. Даже на то, чтобы сейчас воевать.
Несколько минут они обсуждали все это между собой. Только Румбо да высокий Дьелле у двери не принимали в этом обсуждении никакого участия. Румбо молчал, сидел, ни на кого не глядя, и о чем-то думал. Наконец, он встал, и все, взглянув на него, понемногу затихли.
- Значит, так, - начал он. - Поговорили мы, послушали, пора и решение принимать. Я вам вот что скажу. Никто - я это повторяю - никто! - не может нам сказать, правду он нам говорит насчет рейдера или врет, правду говорит насчет повстанцев или нет. И решение наше не должно приниматься под воздействием этих его слов. Мы должны о другом думать. В чем он прав - так это в том, что с Комитетом надо кончать. Кто бы там в Галактике не победил, здесь, на Сэлхе, нам надо кончать с Комитетом. Потом будет поздно, в этом он прав.
- Да уж конечно, кончать с этими подонками, и нечего разговаривать, сказали из угла.
- Поэтому, - громко сказал Румбо, - я предлагаю начать собирать силы. Будем готовиться к захвату поселка. Кто за? Против? Воздержался?
Против никого не оказалось. Они делали то, чего хотел я.
Высокого звали Дьелле Сунгар, и он не был членом Совета повстанцев. Вот и все, что я узнал о нем за эти дни. Он неотступно следовал за мной, куда бы я ни направлялся - для моей же безопасности, как сказал Румбо с самого начала. Но со мной он не разговаривал, и на все мои расспросы отвечал односложно, если вообще отвечал. Меня, правда, это не очень волновало, но через несколько дней его постоянное молчаливое присутствие начало меня раздражать. Правда, пока не настолько, чтобы я решился что-то предпринять.
В остальном же все шло по плану, так, как я хотел. Они собирали силы для нападения на поселок и захвата складов. Судя по всему, Румбо сумел организовать все так, что подготовка проходила быстро и эффективно. Правда, повстанцам не хватало оружия и боеприпасов - этого от меня не скрывали. За пять дней они сумели собрать около пятисот добровольцев, но лишь половина из них была экипирована должным образом - имели карабин и пару запасных обойм к нему. Остальные вооружались кто чем, я видел даже, как на поляне у дома, где происходило совещание, тренировались лучники. Более тяжелого оружия фактически не было - сказывался запрет на ввоз его на Сэлх, постулированный в конституции планеты. Как и всякое ограничение, это имело оборотную сторону - чтобы воевать без оружия, приходилось привлекать к войне больше людей, и цель достигалась, фактически, теми же жертвами, что и при применении самых современных видов вооружения.
А-Курр с лучшими стрелками - ими, конечно же, были жители Континента - в первый же день организовали блокаду поселка. Правда, ополченцы сумели хорошо укрепиться и серьезного ущерба от блокады не испытывали. Снайперам А-Курра не удалось занять ни одной удобной позиции над поселком - на всех высотах уже окопались ополченцы и при попытке захватить одну из них отряд А-Курра потерял сразу троих бойцов.
Использование машин в боевых действиях также исключалось. Во-первых, сказывалось отсутствие достаточных запасов энергетических элементов, хотя их сбор и был организован по всему острову и Континенту. Да к тому же ополченцы каким-то образом сумели наладить в поселке производство самонаводящихся ракет, не слишком, правда, опасных, но попадающих без промаха. Две наши машины, появившиеся над поселком, были обстреляны и получили значительные повреждения, хотя никто из членов экипажей не пострадал.
Насколько я понял, в ходе конфликта бои происходили лишь на острове, а весь Континент остался в стороне. Да и тут они принимали характер скорее стычек, чем настоящих боев, лишь в поселке развернулось единственное сражение - первое в истории Сэлха. До конфликта на острове жило больше трех с половиной тысяч человек. Часть погибла в поселке, большинство улетело на Континент, переполнив те несколько небольших освоенных участков, что там были. Какая-то часть населения просто скрылась на Континенте - это, в основном те, кто опасался за свою жизнь из-за родственных отношений с кернеммитами. "Чистокровных" кернеммитов, судя по всему, не осталось, или же все они также сумели укрыться в дебрях Континента.
Но вообще чувствовалось, что напряжение, приведшее к такой острой стычке, спадает. Конечно, оставались те, кто в схватке потерял близких, чьи дома разрушили, кто жаждал отомстить за происшедшее, но все больше людей воевать больше просто не хотело. Даже если это была война за то, чтобы вернуть привычную спокойную жизнь. Румбо понимал это, и спешил с организацией штурма.
Правда, таяли и силы ополченцев. Многие из них оказались в ополчении случайно, и теперь при первой возможности спешили его покинуть. Комитет ввел суровые порядки - наблюдатели видели издали, что на главной улице поселка, напротив развалин особняка Крандалоса были возведены виселицы, на которых каждый день появлялись фигуры новых осужденных. Только за три последних дня из поселка бежало двадцать четыре ополченца. Они-то и рассказали о присяге Комитету, которую заставили принести всех, кто оставался в поселке, о численности и вооружении ополчения - их оставалось около трехсот человек, но вооружены они были гораздо лучше, чем армия Румбо. И еще о том, что в районе складов специальная группа ополченцев из числа наиболее преданных Комитету, готовит какое-то новое оружие.
Все это заставило Румбо ускорить подготовку к штурму поселка.
Атака была назначена на утро, через восемь суток после принятия решения о штурме поселка.
Все-таки воевать они не умели. Сначала, когда кое-как сделанные самодельные ракеты были выпущены сразу с трех сторон по позициям ополченцев, когда густой дым закрыл видимость и стрельба обороняющихся пошла наугад, совершенно бесцельно, они бросились вперед именно так, как и следовало - одновременно с двух сторон поселка, с целью соединиться где-то между мэрией и складами и рассечь силы ополченцев надвое. И им бы удалось это, если бы не ветер. Ветер в то утро был сильнее обычного, и уже через пять минут он сдвинул густое облако дыма, покрывшее сначала поселок, и понес его, постепенно рассеивая, в сторону океана. Делать дымовую завесу вторично оказалось незачем.
Огонь ополченцев сразу же стал прицельным, и нападающие залегли, не продвинувшись вперед и на пятьсот метров. Дул ветер, жарило солнце и снайперы из поселка стреляли по каждому, кто пытался хоть чуть приподняться из-за укрытия. Казалось, все потеряно для повстанцев. И вот тут случилось то, чего не ожидал никто из нас - с холма, на котором стояла Станция Связи послышалась беспорядочная пальба и громкие крики, несколько человек выскочило из окопов и бросилось бежать к поселку, на западном склоне разорвалось два-три заряда, и оттуда, с главного, самого удобного бастиона оборонявшихся, начал вестись прицельный огонь по позициям ополченцев, перед которыми залег отряд, наступавший с юга. Огонь по этому отряду - а им командовал А-Курр - сразу же практически прекратился, и они, не понимая еще, что случилось, встали и ворвались в поселок. Ополченцы не выдержали и побежали. Многие бросали оружие и поднимали вверх руки. Через полчаса все было кончено, лишь кое-где раздавались выстрелы, когда повстанцы, прочесывающие развалины поселка, натыкались на сопротивляющихся ополченцев.
Вспышки я не видел.
В момент взрыва я как раз оглянулся, потому что мне показалось, что Сунгар, как всегда нависавший у меня над головой, что-то сказал.
Я лишь почувствовал толчок под ногами и упал, не понимая толком, что же случилось. А в следующее мгновение воздух, вдруг ставший твердым, как скала, ударил меня в бок и отбросил назад.
А потом навалился грохот.
Я лежал на спине и с каким-то безразличием, как бы со стороны смотрел, как в том месте, где раньше находились склады, поднимался гигантский черный столб.
Постепенно вершина его стала клубиться и расползаться в стороны, но правильного, классического гриба не получилось. Сильный ветер, что раньше сдул дымовую завесу над поселком и здесь сделал свое дело. Вершина гриба деформировалась, растянулась в сторону океана, а столб, ее поддерживающий, изогнувшись дугой, медленно оседал вниз. Сверху что-то падало - какой-то пепел и песок, но тихо, совершенно бесшумно.
Я вообще не услышал ни звука.
И только потом я почувствовал, что что-то придавило мне ноги и сел.
Меня спасла защитная форма. Перед атакой мне вернули шлем, и сам Румбо проследил, чтобы я был полностью экипирован. А еще помогло, что мы находились в стороне, вдалеке от эпицентра взрыва. Мы просто наблюдали, хотя Сунгар и рвался в бой - я это видел. А теперь он лежал, придавив мои ноги, полузасыпанный пеплом, и не подавал признаков жизни. Кое-как я сдвинул его в сторону и встал.
Вокруг я увидел серую пустыню.
Поселка больше не было - лишь остовы зданий кое-где торчали из пепла, да в том конце, где располагался особняк Крандалоса, выстояло несколько уже разрушенных раньше развалин. А там, где были склады, теперь зияла огромная воронка.
И я был единственным живым в этой пустыне.
Пепел падал сверху легкий, как снег. Черный пепел из черной тучи над головой. Иногда порывы ветра подхватывали его, и он черными струйками вился по земле, не находя за что зацепиться. Я сделал несколько шагов. Обо что-то споткнулся и чуть не упал. Пошарил руками - это оказался чей-то карабин. Наверное, Сунгара. Я хотел было бросить его, потом передумал, закинул ремень за плечо. И медленно пошел в сторону Станции.
Я по-прежнему ничего не слышал.
Я не думал, что они решатся на это.
Я не думал, что такое вообще возможно на Сэлхе.
"Единственное, чего я боюсь - это предательства".
Эти слова сказал не я. Я вообще говорю мало. По сути дела, я и права голоса, наверное, не имею. Я же не гражданин Сэлха. Правда, такие формальности мало что теперь значат.
Это сказал Эни Салдо, уже перед тем, как все стали расходиться. Сказал просто так, как бы про себя. И никто ему ничего отвечать не стал не для того ведь это говорилось. Мы просто вышли из дома на крыльцо и стояли там, дыша свежим воздухом. Ничего здесь не изменилось. Теплый ветер дул в сторону океана, клонилась к горизонту Маола, из-за облаков, что висели над горами, пробивался тусклый свет Ситэлха. Сверкали звезды. Кричали какие-то зверьки в кустах, да иногда раздавалась трель куанча. Еле слышно доносился шум прибоя снизу. И Эни Салдо произнес:
- Единственное, чего я боюсь - это предательства.
Мы постояли еще несколько минут и разошлись. Но такие слова не проходят даром. Я знал, что рано или поздно они отзовутся - завтра, послезавтра, через десять дней.
Было тридцать шестое эланга по местному календарю. Взрыв в поселке произошел двенадцатого. Рейдер, прибытия которого ожидали три дня назад, не появился - то, что я говорил Румбо, оказалось правдой. Но Румбо уже не было - как не было в живых уже почти никого из тех, кто принимал участие в штурме поселка. Как не осталось никого из тех, кто сражался в ополчении. Как не было больше и самого поселка.
На Континенте было тихо и спокойно. Здесь никто ни в кого не стрелял и никто никого не преследовал. Здесь вообще было очень мало народа - сотни полторы в нашем временном поселке, сооруженном вокруг дома Оланга, погибшего еще в первые дни конфликта, не больше полутора тысяч в других местах. Здесь находилось много женщин - раза в полтора, наверное, больше, чем мужчин. Много детей. Почти ни одной целой семьи. Все в этом конфликте потеряли хоть кого-то из близких. Все ненавидели войну и то, что привело к ней. Но слова о предательстве были произнесены - ничего еще не кончилось.
Оланг был запасливым хозяином. Впрочем, как и все на Континенте. Это же не остров с его прирученной природой, где даже ураганы редко наносили серьезный ущерб. Здесь еще не было ничего устойчивого, постоянного. Здесь разливались реки и извергались вулканы, приходили засухи и выползали из лесов, съедая все на своем пути, полчища риалов, которых можно остановить только огнеметом. Оланг был запасливым и удачливым хозяином - незадолго до конфликта он собрал богатый урожай карриса, и его киберы, как всегда деловитые и неутомимые, хотя уже, наверное, лет на сто пережившие свое время, готовили поля под новые посадки, так что о пище некоторое время мы могли не заботиться.
Нас заботило другое - директива об очистке Сэлха.
Еще пару месяцев назад, до конфликта, до того, как они сами начали убивать друг друга, почти никто на Сэлхе не поверил бы, наверное, что такое возможно. Да здесь, в этом маленьком сообществе, такого никогда бы и не случилось. Они просто не поверили бы, если бы я сказал, что вышла такая директива. Лишь некоторые, те, кто родились не на Сэлхе - да и то не все из них, а лишь те, кто как личность сформировался в Метрополии, как Гэптоки, например, или Ба-Кмона - лишь они бы, может быть, поверили. Потому что каждый из нас примеряет к себе поступки и желания других людей, их жизненные идеалы и их стремления. И любому из жителей прежнего, мирного и спокойного Сэлха принятие такой директивы показалось бы диким и невозможным. Они не поверили бы, и спокойно жили бы, как раньше, не особенно тревожась о своем будущем. И дождались бы высадки Особых Отрядов.
Правда, еще два месяца назад они бы, скорее всего, так и не узнали бы ничего до тех самых пор, пока Особые Отряды не согнали бы всех их на остров или куда-нибудь еще и не начали бы быстро и весьма эффективно производить так называемую "проверку", после которой не остается никого, кто бы мог рассказать, в чем она заключается. Даже я сам ничего не узнал бы тогда и тоже, наверное, несмотря на свой статус, подвергся бы "проверке". Там, где работают Особые Отряды не должно оставаться свидетелей.
Но я-то знал бы, что происходит, я-то сразу бы понял, что все это реально и вполне возможно, даже более того - неизбежно. Это здесь, в маленьком обществе, на малонаселенной планете, где каждый человек неизбежно воспринимается как личность, здесь такое трудно себе вообразить. У нас в Метрополии все обстоит иначе. У нас все люди, что тебя окружают, все человечество - это не отдельные личности, это не кто-то, кого ты знаешь, с кем ты можешь поговорить, обменяться мнениями, кого ты можешь любить или не любить. Это - среда обитания, в которой мы привыкли существовать. Равнодушная, а зачастую и просто враждебная среда. И мы к ней равнодушны или враждебны. Это среда, а не отдельные люди, и к ней неприменимы те же чувства, что и к отдельным людям, неприменимы те же мерки. Каждый из нас, жителей Метрополии, может быть умным и честным гуманистом или же циником и мизантропом. Он может быть добрым другом или завистником и подлецом. Он может быть хорошим или плохим, глупым или мудрым - любым. Но каким бы он ни был, это не изменит его отношения к среде обитания, потому что человечество как таковое не состоит для него из людей, отдельных людей, которые имеют все те же недостатки, что и прочие люди. Человечество слишком велико, людей слишком много, чтобы всех их можно было так воспринимать. Эволюция нашей психики не успела за развитием нашей цивилизации, и потому все человечество для нас безлико, оно - некое отвлеченное понятие, которое можно изучать и исследовать, но которое нельзя воспринять. Вполне допустимо исследовать среду обитания. Вполне допустимо преобразовывать ее. И те, кто отдает директивы Особым Отрядам, и даже те, кто служит в Особых Отрядах - вовсе не выродки какие-то, а самые обычные люди, занимающиеся самой обычной работой. И если бы можно было просто суммировать все то горе и несчастье, что приносят люди друг другу своими действиями, то Особые Отряды и их руководство были бы далеко не на первых местах в списке злодеев. Их обогнала бы масса философов и писателей, исследователей и поэтов, которые тоже, хотя и косвенно, преобразуют среду обитания.
Директиву об очистке Сэлха получил не я. На планете действительно оказался резидент, и он имел доступ в Станцию. Я не знаю, кто это был взрыв застал его вне Станции - но я знаю, что он успел связаться с Метрополией и успел получить директиву. Возможно, в момент штурма он оказался в поселке и погиб вместе с остальными. Возможно, он ушел из поселка раньше и остался жив. Возможно, вот сейчас, только что он стоял рядом со мной, говорил на нашем совете, или же он лежит в палатке с ранеными и не может уснуть от боли.
Все теперь возможно, и никому на планете нельзя безоговорочно верить. Потому что директива об очистке Сэлха - это серьезная вещь. Служба Контроля работает эффективно, и у Метрополии хватит сил на то, чтобы выполнить эту директиву, даже если придется ослабить другие участки. Сэлх - слишком малозначительный мир для повстанцев, чтобы был смысл бороться за него. Нас никто не станет защищать. Нас просто уничтожат и через некоторое время вновь откроют планету для колонизации.
"Нас" - потому что я тоже теперь обречен. Даже больше, чем остальные. Потому что я предал Метрополию.
Тот день, двенадцатого эланга, был поворотным днем в истории Сэлха. Возможно, когда-нибудь, если жители планеты сумеют уцелеть, его можно будет принять за начало отсчета новой эры.
Тот день оказался поворотным и в моей судьбе.
Я шел к Станции очень долго, не меньше часа. После первых же шагов дала о себе знать боль в колене, а потом заломило все тело. Защитная форма вещь, конечно, хорошая, но это не скафандр третьей категории. И будь я метров на триста ближе к эпицентру, мне переломало бы взрывной волной все ребра. Будь я ближе еще на сотню метров, и меня не спасло бы уже ничего.
Несколько раз на пути я падал, вставал и снова падал. Лежал несколько минут, потом снова вставал и шел дальше. Потом зарядил дождь, и ветер усилился, и все вокруг было застлано дымом, и некоторое время я даже думал, что потерял направление, но все же крался вперед и вперед, ориентируясь скорее не по виду местности - ничего вокруг узнать было невозможно - а по интуиции. И вышел на тропу, что вела наверх, к Станции. На то, что когда-то было тропой.
Я вполз на четвереньках и так и лег около двери. Но автоматы знали, что надо делать, и через четверть часа дезактивация была завершена и открылась дверь во внутренние помещения. Я не заметил ничего необычного. Я вообще ничего не заметил - мне было не до того. Я кое-как, через силу стянул с себя защитную форму, доплелся до своей койки и свалился на нее. Мне стоило больших усилий тут же не провалиться в небытие, потому что это могло означать смерть. Наощупь я открыл стенную панель у изголовья, нащупал в аптечке дезактивант и налепил его на левое плечо. И только после этого потерял сознание.
Двое суток я был очень болен. Но на третьи сутки сумел встать и шатаясь вышел к главному пульту. Только там я заметил, что на Станции кто-то побывал. Он не оставил никаких следов - ни личных вещей, ни записей в журнале. Он просто вышел на связь с Метрополией и открытым текстом сообщил о конфликте. Через сутки он получил директиву об очистке Сэлха и ушел со Станции.
Он мог быть любым из нас.
Я смог покинуть Станцию через четыре дня - уходить раньше было неразумно. Три дня пробирался лесами к ферме Диайка, где размещался штаб Румбо перед штурмом поселка. И не нашел там никого. Лагерь, в котором жили и обучались те, кто готовился к штурму, оказался пустым. Я не нашел там ничего - ни провизии, ни оружия. Правда, на острове трудно умереть от голода, но мне необходимо было добраться до Континента, поскольку только там я мог рассчитывать на спасение.
Я встретил людей лишь на четвертый день скитаний, на ферме Куалинга. Дом был разрушен, но на другом конце поля стояло небольшое строение из-за которого тянулась вверх струйка дыма. Минуть пять я стоял на опушке, наблюдая за ним, но люди, если они там и были, находились с другой стороны строения. На всякий случай я повесил свое оружие на сук росшего на опушке дерева и не спеша пошел к строению прямо по посадкам Гла-У, инстинктивно стараясь не наступать на молодые растения, хотя теперь в этом не было никакого смысла. Сразу же на другой стороне поля послышалось недовольное верещание кибера-культиватора, но приближаться ко мне он не стал. А из-за угла строения вышла молодая женщина с карабином в руках.
Я узнал ее еще издали. Это была Ньяра, жена Куалинга. Теперь вдова. Она меня тоже узнала и медленно опустила карабин, смотрела, как я иду через поле. Стояла удивительная тишина, только кибер-культиватор заливался вдалеке недовольными трелями и не замолк даже тогда, когда я ступил на ровную землю перед строением.
- Ты бы хоть выключила его, что-ли, - сказал я, подходя к Ньяре.
- Пусть верещит. Все не так тоскливо, - сказала она. Потом спросила: - Ты из поселка?
- Да.
- Ну и что там?
- А там ничего больше нет. Только Станция одна и осталась.
- А чего же ты ушел?
- Долго объяснять. Потом.
- Есть хочешь?
- Да.
- Ну пошли, покормлю.
Она повернулась и скрылась за углом строения. Я пошел следом. На вытоптанной площадке был сооружен очаг из кирпичей, в нем горел костер, над костром висело на палке два котелка.
- Ты одна? - спросил я, подходя к очагу. Она нагнулась над огнем, сдвинула крышку с одного из котелков и помешала варево. Ответила не сразу:
- Нет. Ребятишки где-то бегают.
- Здоровы?
- А чего им сделается? Облако-то на юг ушло. Ты садись вон на бревно, тебя же ветром шатает.
Я сел, снял защитный шлем и положил его на землю у ног. Наверное, я действительно неважно выглядел - за трое суток с дезактивантом я потерял килограммов пятнадцать, а это тяжело даже для здорового. Но зато я был жив.
- Так и жили все время?
- Так и жили. Куда нам деваться-то? Как дом пожгли, мы сюда вот перебрались. Не так уж и плохо.
- Кто-нибудь заходит?
- Как рвануло - ты первый. Раньше-то заходили, а теперь, похоже, вообще никого не осталось. Связь молчит.
Связь молчала и у меня на Станции. Со спутником, конечно, ничего не случилось, но все ведь было завязано на ретранслятор и коммуникационный центр в поселке. За эти дни никто, видимо, еще не сообразил перестроить аппарату для прямой связи. Да не все и смогли бы это сделать. А ведь это скверно, подумал я в который уже раз, без связи никого не удастся собрать.
Послышались детские голоса, и из-за противоположного угла строения показались двое мальчишек лет трех и пяти. Увидев меня, они замолчали и застыли на месте.
- Ну чего встали? Идите руки мыть, - сказала им Ньяра и обернулась ко мне. - Тебя испугались.
Дети гуськом, постоянно оглядываясь на меня, прошли к двери и скрылись внутри. Тотчас же оттуда послышался их возбужденный громкий шепот.
- А вода откуда? - спросил я.
- Не знаю. Давно ведь строили. Течет из кранов - и хорошо.
- А ты проверяла - может она теперь заражена?
- Чем? И как? Все в доме осталось. Да и все равно другой взять неоткуда.
- А что дальше-то делать думаешь?
- А я ничего об этом не думаю, - она закусила губу, немного помолчала. - О чем тут думать? Если бы не эти вот, - кивнула она в сторону показавшихся из двери ребятишек, - так и вообще незачем было бы думать.
Она отвернулась, наклонилась над костром и безо всякой нужды снова стала помешивать ложкой в котелке. Неудачный она очаг соорудила, да и котелки над ним неудачно висят. На одной палке толстенной, шатаются, снимать неудобно. Надо бы все это подправить, подумал я, но потом спохватился: ни к чему. Бежать отсюда надо, бежать, а не устраивать тут жизнь.
Мы поели - на улице, сидя на бревне перед очагом. Не знаю уж, что она такое приготовила, но было вкусно. И мало. Последние дни, с тех пор, как я ушел со Станции, я питался лишь концентратами да всякими фруктами из садов, и все это мне порядком осточертело. Нормальная горячая похлебка была в самый раз, но я постеснялся попросить добавки, тем более, что варила она без расчета на меня. Потом Ньяра стала мыть посуду, а ребятишки куда-то убежали. Она отнесла все в дом, вышла, села на бревно рядом со мной и разрыдалась.
Не умею я утешать. Да и смысла в этом абсолютно не вижу. Хотя, если честно, потребовалось бы мне сейчас ее успокоить, если бы ну жизнь, что ли, зависела бы от этого - я бы успокоил. И слова бы нашел, вспомнил бы самые нужные, и интонацию, и тембр голоса - все бы подобрал и утешил. Не зря же практическую психологию изучал, в конце-то концов. Но так мне гадко было даже подумать об этом, что я сидел рядом и молчал, как пень. Кто-то из древних сказал, что нет человека, который не совершал бы в жизни мерзких поступков, но тот, кто сможет осознать тяжесть содеянного, посмотреть на себя со стороны, устыдиться и раскаяться, тот, мол, выйдет очищенным, нравственно выросшим и все такое прочее. Может, это и правда. Только до некоторого предела. А за этим пределом уже ни очищения, ни нравственного роста ожидать не приходится, и остается только одно зачерстветь душою, чтобы ничего не чувствовать. Я-то, наверное, предел этот давно превзошел, и возврат уже невозможен, да только мерзко мне в тот день был так, что куда там всем физическим мукам, куда там всем этим последствиям дезактиванта... Действовать, действовать мне надо, нельзя расслабляться и останавливаться, потому что обратной дороги с тех самых пор, как сделан был первый шаг, уже не было, потому что ни тут, ни там нигде уже не будет мне прощения и успокоения, если я расслаблюсь и упущу из рук инициативу.
Но если бы мог я предвидеть эти минуты наедине с Ньярой еще в то время, когда собирался на Сэлх, я ни за что не согласился бы прилететь сюда.
Я сходил через поле за своим оставленным излучателем, туда и обратно прямо по молодым всходам Гла-У, втаптывая их в землю назло верещащему киберу и всему миру заодно. Потом не удержался, разобрал очаг и переложил его получше, так, чтобы удобно было готовить и не мешал бы ветер. Как следует закрепил рогатины по краям. Сделал крючья, на которые вешать котелки, длинный крюк, чтобы их снимать. Ньяра больше не плакала - сидела и молча смотрела, как я работаю. Я уходил внутрь строения - в нем, оказывается, раньше была мастерская - возвращался снова, а она сидела все так же, не шевелясь, и не говорила мне ни слова.
А потом солнце стало клониться к горизонту, и когда тень от ближайших деревьев коснулась стены, она внезапно очнулась, сбросила с себя апатию и встала.
- Господи, дети-то где? - сказала она и начала звать их. Они оказались рядом, тихо играли среди ближайших деревьев, и прибежали почти сразу же.
Потом мы разожгли костер и приготовили ужин.
Когда дети уже спали, а мы сидели и смотрели на угли догорающего костра, я рассказал ей все. И о резиденте, и о директиве, и о том, что нас теперь ожидает.
Я снова был в форме и действовал так, как и следовало. Мне просто не оставалось ничего другого.
На утро я отправился дальше - искать других уцелевших.
Я не нашел никого. Но через четыре дня я вышел на берег Каопры в нижнем течении и пошел вдоль реки в сторону холмов. Через два дня я дошел до места впадения Пангла. Перебраться на другой берег было непросто Каопра здесь еще достаточно быстра, но уже глубока и полноводна, но я нашел недалеко от берега упавшее дерево-траву камбанг, наломал сучьев и скрепил их ремнем от излучателя. Все лишнее пришлось оставить на этом берегу, даже оружие, даже защитный шлем. В два приема, с высадкой на каменистой отмели метрах в ста от точки отправления, я переправился на другой берег. Через час я был у Старого Ангара. Это действительно очень старый ангар, построенный, наверное, еще первыми колонистами на федеральных землях. Редко кто наведывался сюда, у фермеров и без того забот хватало, и я очень надеялся, что во время конфликта о Старом Ангаре попросту позабыли.
Когда-то лес вокруг него был, вероятно, вырублен, чтобы обеспечить удобную посадку для машин, но это было очень давно. С тех пор вокруг поднялись огромные деревья, и только перед самым ангаром оставалась небольшая чистая площадка, когда-то залитая асфальтом, но теперь уже вся потрескавшаяся и кое-где поросшая сверху ползучей травой. Ангар оказался цел, вернее, он был в том состоянии, в каком я запомнил его - замшелые стены, черные провалы окон высоко над землей, крыша, заросшая травой и мелкими кустами. Ворот давно уже не было.
Я вошел внутрь. Из-под ног шмыгнула в темноту стайка двуногих ящерок, кто-то - наверное мышь - пробежал по листу железа слева. Сквозь окна еще пробивался свет, но было темновато, и я с полминуты простоял, привыкая к полумраку.
Справа от меня стоял остов какого-то допотопного грузовика, с которого сняли все, что только можно было снять. За ним валялась куча старой металлопластмассы, за ней еще одна такая же. Наверное, когда-то это были легковые машины. А за ними, в глубине ангара, проглядывало что-то. Я двинулся туда, стараясь обходить лужи застойной воды. Удача приходит к тем, кто предусматривает все возможности. Это была машина Сен-Ку, я купил ее перед самым его отлетом и сразу же перегнал сюда.
Я обошел машину со всех сторон. Ничего не изменилось за это время. Никто не заходил сюда с тех пор. Я так и предполагал. Что может быть нужно обычному здравомыслящему человеку в таком месте? Да если бы кто и зашел Сэлх не тот мир, где можно угнать, украсть машину. Разве что детишки могли побаловаться, но до ближайшей фермы часов пять хода. Да и непросто было бы ее угнать - энергоэлементы я заранее вынул и спрятал.
Я открыл дверь с кодовым замком, залез внутрь и нашарил лопату под задним сидением. Рядом лежал карабин, но его я трогать не стал, а вместо этого достал из перчаточного ящика лазерный пистолет и сунул в карман. В лесу от карабина не больше пользы - видимости-то почти никакой.
Я вылез из машины и тихо прикрыл дверь. Надо было спешить - до темноты оставалось не больше часа, и мне не хотелось снова ночевать на земле у костра. Тем более, что я был так близко от цели. Я вышел из ангара и быстро пошел вверх по склону.
Назад я возвращался уже в сумерках, неся за плечами рюкзак с энергоэлементами. Лопату я бросил у ямы, больше она мне не понадобится. В ангаре было совершенно темно, и я наступил-таки в лужу правой ногой, а потом споткнулся и чуть было не растянулся на полу. Наощупь открыл машину, поднял капот и вставил блоки питания. Снаружи вновь поднялся сильный ветер, он шелестел листьями, раскачивал ветви деревьев, доносились какие-то вздохи и скрипы, слышались звуки шагов, и все это изрядно действовало на нервы. Даже руки у меня дрожали - правда, наверное, не столько от страха, сколько от усталости. Когда наконец последний элемент встал на место, то я настолько разнервничался, что не стал даже проверять подключение, а захлопнул капот и быстро забрался в машину. Мне все время казалось, что кто-то наблюдает за мной из темноты, и это ощущение не прошло даже тогда, когда я закрыл за собой дверь и затаился, прислушиваясь, внутри машины. Использование светоусилителей не проходит даром, отвыкаешь от темноты, и она постоянно кажется таящей в себе опасность.
Первым делом, еще не включая пульт управления, чтобы не выдать себя подсветкой, я нащупал кнопку поляризации окон и нажал ее. И только потом, когда находящееся внутри машины стало невидимым для внешнего наблюдателя, включил подачу энергии и одновременно с этим светоусилители. Все вокруг стало видно, как днем. И осколки кирпичей под стенами. И мышек, деловито снующих туда-сюда у выхода, и остовы допотопных машин по сторонам.
И застывшую человеческую фигуру в углу.
Я вздрогнул, потому что как всегда в глубине души считал, что все мои страхи беспочвенны, что я напрасно даю волю своему воображению. Но это действительно был человек.
Подросток. В мятой, рваной одежде. Безоружный.
Он застыл, всем телом вжавшись в угол, почти не дыша. Это мне только казалось, что я слышу чьи-то шаги и чье-то дыхание. Я мог бы спокойно уйти, так и не услышав его.
Он боялся меня гораздо больше, чем я боялся неизвестности в темноте за спиной.
Я внимательно оглядел ангар - больше никого не было видно. Да и не было больше никого, скорее всего, не стал бы он так вот вжиматься в угол, если бы был не один. Одиночество удесятеряет страх. Эх, если бы мне не быть таким одиноким...
Я медленно поднял машину в воздух, развернул ее в сторону застывшей в углу фигуры и снова опустил на пол. Под днищем что-то захрустело, и он вздрогнул, открыл рот и вытянул вперед руки, как бы отталкиваясь от чего-то невидимого. Что делать? Оставить его здесь и улететь? Но как его потом разыщешь? И сколько их еще таких на острове? Взять с собой?
Я еще раз огляделся по сторонам, потом выключил подсветку пульта и светоусилители, открыл окно. Пугать его понапрасну не стоило. Я высунул голову в окно и насколько мог спокойно сказал:
- И долго ты собираешься там стоять?
Он нечего не ответил, да я и не ждал, что он ответит, поэтому, помолчав с полминуты, сказал:
- Значит, так. Через две минуты я улетаю. Если хочешь, можешь лететь со мной. Не хочешь - оставайся.
Я закрыл окно, снова включил светоусилители. Он по-прежнему стоял в углу, нерешительно поворачивая голову из стороны в сторону. Я включил габаритные огни, и он зажмурился от неожиданно яркого света, но с места не сдвинулся. Тогда я медленно стал поднимать машину в воздух и разворачивать ее в сторону ворот. И он не выдержал, крикнул:
- Стойте! Я с вами! - и как слепой двинулся вперед, потому что света от габаритных огней было все-таки недостаточно. Я опустил машину, открыл правую дверь, подождал, пока он сядет, и тронулся к выходу. Это оказалось совсем непросто - провести ее мимо всего хлама, что тут скопился, и мне было не до разговоров. Кое-как, обо что-то царапнув левым бортом, я вывел ее из ангара и поднял над лесом.
Теперь я мог лететь куда угодно. Энергии хватит на то, чтобы десяток раз облететь всю планету.
Теперь можно было поговорить.
- Ты кто? - спросил я, поворачиваясь к подростку.
Ему было лет пятнадцать, может даже меньше. Худой и, наверное, голодный. Впрочем, и я тоже давно не ел по-нормальному, с самого ухода от Ньяры. Левая щека парня расцарапана, одежда кое-где порвана. Не иначе, как продирался через заросли арсанов, и чего его туда понесло? На руках - он держал руки на коленях, сидел в напряженной позе, не шевелясь - следы ожогов.
- Эликон, - ответил он на мой вопрос.
- А фамилия?
- Арвел.
Фамилия знакомая, но никого из его родственников я не знал.
- Ты что там делал?
- Пришел за вами.
- Когда?
- Я увидел вас еще на берегу, крался следом. Потом, когда вы вышли с лопатой, забрался внутрь.
Хорошо он крался. Я шел быстро, но ничего не слышал.
- А почему раньше не подошел?
- Боялся.
Хорошая штука, этот страх. Он боялся меня, и так бы и мог остаться темной ночью в этом дурацком Старом Ангаре. Я боялся кого-то в темноте, и, попробуй он подойти ко мне, наверное, выстрелил бы - просто так, от страха, долго ли пистолет-то выхватить? Все теперь на планете чего-то боятся.
- Давно скитаешься?
- Давно. Как дом пожгли - с тех пор.
- А родные где?
- Нет никого. Там остались, - он отвернулся, шмыгнув носом.
- Понятно.
Я остался один в шесть лет, кажется. Теперь уже не помню. В его возрасте, наверное, это тяжелее.
- Кто на вас напал?
Он сначала ничего не ответил, потом, хлюпнув еще раз носом, сказал:
- Я не знаю. Я ночью проснулся - кто-то стреляет. Потом внизу, у выхода, как рванет. И пожар начался. Я дверь открыл - оттуда дым, чуть не задохнулся. В окно вылез, прошел по карнизу до угла, там спрыгнул - мы с братом всегда так делали, там клумба внизу. Тут кто-то в меня стрелять стал - я и побежал в лес. А утром вернулся - ничего не осталось, только стены стоят.
- А соседи?
- Мы далеко от всех жили. Я только к вечеру до них дошел. И там тоже все сгорело, никого не было.
- Так ты что, вообще людей больше не встречал?
- Видел один раз издалека. Но я не решился подойти - они все с карабинами были.
Я поднял машину вверх на пару километров и медленно повел ее на юг. Когда-то с такой высоты ночной остров усеивали многочисленные точки огней, но теперь все внизу под нами было однообразно-темным. Светоусилители я выключил - взошла Маола и они стали не нужны. Почти под нами, несколько впереди располагалась вершина Лакупу с высоченным обрывом на северном склоне, за ней проглядывал Йенг-хорн. Лететь к Станции или нет? - думал я. А вдруг там резидент? Вроде бы, я должен и этого опасаться? И когда же все это в конце-концов кончится, да и кончится ли теперь?
Не за свое я все-таки дело взялся. Это все в теории выглядит просто и понятно, когда имеешь дело не с обычными живыми людьми, а с какими-то абстракциями, с отвлеченными понятиями. Когда моделируешь все общественные процессы, распространение информации в обществе, ее воздействие на людей, взаимодействие с другой, противоречащей информацией. В Академии нам, наверное, намеренно прививают такое отношение к людям, к человечеству, абстрактно-отвлеченное отношение. Мы привыкаем не видеть за всем этим реальных людей. Да мы их и не видим обычно. Мы - Служба Связи. Мы над обществом и вне общества, над людьми и вне людей. Мы распространяем информацию - раньше, в древности, это бы называли дезинформацией, раньше, наверное, к информации в собственном смысле этого слова отношение было пуританское - и тем самым даем кому-то ограниченную возможность управлять обществом, а самому обществу - возможность существовать. И развиваться.
Без нас оно ни существовать, ни развиваться не могло бы.
Да и сейчас оно не больно-то развивается. Застыло на одном уровне. Ведь развитие, его темпы и направления определяются соотношением между стабильной информацией и информацией динамической, и чем больше доля первой, тем медленнее его темпы, тем труднее обществу реагировать на меняющиеся условия существования. Когда-то в древние времена, когда информация передавалась в лучшем случае со скоростью всадника, и ее объем был крайне ограничен, все существование устойчивых сообществ на огромных пространствах базировалось почти исключительно на стабильной информации на религии, на вере в то, что правят миром избранники богов, на законах, выработанных еще далекими предками и впитавшихся в плоть и кровь людей. Но менялись внешние условия, и все рушилось, потому что всякая стабильная информация может быть неверной, не соответствовать реальному положению дел. И в конечном итоге всегда побеждали те сообщества, где доля динамической информации оказывалась выше. Если, конечно, менялись условия обитания.
А сейчас эти условия снова меняются.
Йенг-хорн остался позади, и я стал постепенно снижать машину, увеличивая скорость. Включил светоусилители, чтобы лучше видеть поверхность. Сразу же далеко впереди яркой белой точкой показался купол Станции, и я направил машину в его сторону. Через десять минут я посадил ее у входа, предварительно облетев холм со всех сторон. Здесь, конечно же, никого не было.
- Мне надо кое-что забрать со Станции, - сказал я. - Ты, Эли, посиди пока в машине и не выходи - тут еще, наверное, порядочная радиоактивность.
Он кивнул в ответ, я отворил дверь и вышел. Потом просунул внутрь голову и сказал:
- Я вернусь примерно через час. Принесу поесть.
Я оставил все в машине включенным. Я не боялся, что он улетит без меня.
Внутри Станции все было, как всегда. Светло, тепло, чисто, сухо. Я скинул с себя грязную одежду, вынул все из карманов, сложил на столик около кровати, а тряпки сунул в утилизатор. Тщательно вымылся под душем. Когда я еще сумею сюда вернуться? Оделся во все новое, сверху натянул новую защитную форму из второго комплекта, вынул шлем и положил его у выхода. Прошел к главному пульту.
За время моего отсутствия не было принято ни одного сообщения, все выглядело тихо и спокойно. Я раскрыл сейф и достал оттуда бумаги с переговорами резидента. Ради этого я, собственно, и вернулся. Все заранее было сложено в папку и запечатано. Я положил ее рядом со шлемом, прошел на кухню и собрал всякой еды - побольше и получше. Все. Больше задерживаться здесь не стоило. Пора лететь на Континент.
Мы сделали привал на ночь на вершине одного из холмов к северу от поселка, а утром, сразу после завтрака полетели на восток. Через два часа впереди показался берег. Здесь, южнее Голубого Маонга, он был обрывист и высок, но между скалами обрыва и океаном на полторы тысячи километров протянулась полоса пляжа - самого грандиозного на Сэлхе. Когда налетает ураган, волны катятся по песку до самых скал, и нет спасения от них для того, кто не успеет отступить - улететь или вскарабкаться вверх по редким крутым тропкам, проложенным миллионами поколений обрывных ящеров, что откладывают яйца в горячий песок у подножия скал. Потом, когда из яиц вылупляются их личинки и на целый месяц заполняют полосу прибоя, охотясь за псевдорыбами, пляжи становятся недоступными и опасными. Но через месяц отъевшиеся личинки пятиметровой длины вновь закапываются в песок, чтобы за год подземной жизни отрастить себе по шестнадцать лап-присосок и превратиться в настоящего обрывного ящера - неповоротливое существо, питающееся лишь водой, воздухом и лучами солнца - и пляжи снова становятся безопасными. Пока не налетит ураган.
Я снизил машину до пятисот метров и полетел на юг вдоль верхней кромки обрыва. Где-то там, впереди, было несколько ферм, куда - я это знал наверняка - бежали многие с острова. Я никогда там не был, но фермы на Сэлхе никогда не прятались, наоборот, они выделялись на фоне фиолетово-зеленой растительности ярким цветом построек, и сочной зеленью полей и лугов. Я был уверен, что не пролечу мимо. Слева, всего в сотне-другой метров уходил вниз знаменитый обрыв, сложенный светло-коричневыми, иногда почти желтыми песчаниками. Кое-где он казался покрытым темно-красной рябью - это обрывные ящеры гроздьями висели на скалах, подставив солнцу свои фотосинтезирующие бока.
Через час мы достигли фермы Оланга.
Вечером, когда все население временного поселка собралось перед моим домом, я рассказал о полученной директиве. Я знал, что последует дальше. Я знал, что пройдет всего лишь несколько дней, и кто-то - неважно, кто именно - скажет:
- Единственное, чего я боюсь - это предательства.
Ночевали мы на вилле Гарраучи. Она совсем не пострадала, хотя сад, которым Гарраучи так гордился, зарос скхином, и желтеющие листья деревьев при малейшем порыве ветра падали вниз, усыпая желтыми пятнами молодую зелено-фиолетовую поросль скхина, которая достигала уже полутораметровой высоты. Если бы хозяин виллы был жив, он, наверное, не перенес бы этого зрелища. А нам было все равно. Никто даже не позаботился включить киберов для расчистки - надолго задерживаться здесь мы не собирались, возвращаться сюда - тоже.
Мы последний раз прочесывали остров.
План операции, даже сам ее замысел, рождался в муках. Не всем и далеко не сразу стала ясна необходимость ее проведения, не все из собравшихся в главном лагере на Континенте и сейчас поддерживали эту идею. Но как это иногда случается, в споре победили те, кто предлагал конкретный план действий. Противники же прочесывания не могли предложить ничего, кроме бездействия и ожидания для всех нас, возможно, гибельного.
Самым острым стоял вопрос о резиденте - ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы он снова вышел на связь с Метрополией. Подозревать следовало всех - в этом Эни Салдо был абсолютно прав. Из всех, кто собрался в главном лагере, один лишь я был на первых порах вне подозрений, но на этот счет я себя иллюзиями не тешил - ступи я хоть один-единственный раз внутрь Станции во время пребывания на острове, и наверняка найдутся люди, которые заподозрят меня в предательстве. Станция для меня теперь закрыта. Возможно, навсегда. Хорошо, что я успел тогда, в последнее свое посещение, привести все внутри в порядок, заменить аварийные блоки и уничтожить все лишнее - сделать это когда-нибудь позже мне, наверное, не удалось бы.
Я всегда отличался предусмотрительностью.
После долгих споров решили, наконец, что во время прочесывания, с самого первого момента нашей высадки на остров Станцию круглосуточно будут охранять четыре часовых. Это, конечно, не исключало того, что резидент сумеет прорваться внутрь силой, как не гарантировало и от того, что он уже находится внутри Станции или успеет туда раньше нас. Но в таком случае к нам он уже никогда присоединиться не сможет. Минирование гарантировало, что он не покинет Станцию до прибытия подмоги из Метрополии. О мине, что я установил внутри Станции, в шлюзе, говорить я не стал, чтобы не лишать резидента, если он находится среди нас, возможности на ней подорваться. Поэтому, когда прочесывание все-таки началось, один я был уверен, что Станция все еще пуста.
Нам удалось собрать в лагере около пятидесяти машин, из них шесть тяжелых грузовиков, но вот с энергоэлементами было туго. Жители Континента, чьи фермы при конфликте не пострадали, не спешили делиться своими запасами даже после сурового решения Совета о наказании виновных в укрывательстве, а найти большие запасы где-то на острове теперь, после гибели складов, представлялось маловероятным. Уже в силу одного этого отряд, собранный для прочесывания, был немногочисленен: всего пятьдесят три человека на трех грузовиках и шести машинах. Восемь человек, сменяясь через полсуток, постоянно дежурили четверками около Станции. Для прочесывания оставалось всего сорок пять бойцов. Правда, мы постоянно, особенно вначале, получали пополнение из числа тех, кого находили - на фермах, уцелевших от разрушения, а то и просто в лесах - но пополнение это было ненадежным, и мы старались отправить их на Континент с первым же попутным транспортом.
Мы начали прочесывание с юга - потому и обосновались на вилле Гарраучи. Она стояла над высоким обрывом, почти у самой оконечности Южного мыса, и попасть туда можно было только по воздуху. Вид на океан отсюда в любую погоду открывался великолепный и величественный, но нам было не до того, чтобы им любоваться. Мы работали - с утра и до позднего вечера, а иногда и ночами патрулировали на небольшой высоте над островом, высматривая хоть кого-то из уцелевших. Конечно - даже несмотря на всю технику, которую подключили мы к поискам - всякие там инфракрасные сканеры и оперативные анализаторы изображений - укрыться от нашего прочесывания было проще простого. И основную надежду мы возлагали не на свои поиски, а на установленные на каждой машине динамики, которые непрерывно вещали на сотни метров вокруг о том, что после нашего ухода остров будет заражен вирусом лихорадки Крепта, смертельной для человека.
Мы не блефовали - у нас имелся этот вирус. Немного, но достаточно для того, чтобы остров на год-два - больше вирусы лихорадки Крепта вне консервации не сохраняются - стал смертельно опасным для человека. Я сам удивился, когда услышал об этом от Румбо - давно еще, до взрыва. Тайник с контейнерами был обнаружен тогда в именье Гэптоков. Как этой семейке удалась такая авантюра - ведь провоз этого оружия на планеты, члены Ассоциации по законам Метрополии карался смертной казнью - я не знаю. Мы, Офицеры Связи - элита, но даже мы не ведаем всех пружин, что движут миром. Румбо с несколькими подручными куда-то перепрятал контейнеры, но мы знали, что новый тайник расположен неподалеку от бывшего штаба противников Комитета, и после двух дней поисков отыскали его. Нам не было нужды врать - у нас и имелся вирус лихорадки Крепта, и намерение заразить им остров.
Пока одна группа прочесывала остров в поисках людей, другая, шедшая по ее следам, собирала все, что могло иметь хоть какую-нибудь ценность в будущем. Все сознавали, что отныне Сэлх будет отрезан от снабжения Метрополией, и поэтому иными глазами смотрели на привычные прежде вещи. Увезти на Континент, конечно, могли далеко не все, что собирали на площадке перед виллой Гарраучи, но пока старались об этом не думать, и на грузовиках свозили без разбора и сельскохозяйственных киберов и всевозможный инструмент, и случайно уцелевшие мнемоблоки из сгоревших библиотек, и посуду, и кухонную утварь, и даже кое-что из мебели. Периодически, раз в два-три дня, мы грузили самые ценные из находок на один из грузовиков, сажали туда же нескольких из найденных на острове жителей и отправляли на Континент. Каждый такой рейс обходился в два энергоэлемента.
Вся операция длилась шестьдесят суток, трое из которых пропало из-за урагана. Мы обнаружили сто восемьдесят девять человек, включая двух грудных детей - вдвое, если не втрое больше, чем рассчитывали - и потеряли одного человека убитым после того, как одна из машин была обстреляна в седловине между Йенг-хорном и Лакупу. Других потерь не было, хотя одиночные выстрелы по нашим машинам случались почти каждый день. По нашим оценкам - это следовало из сравнительного анализа того, что говорили вышедшие к нам люди, а также мест, откуда стреляли по машинам - на острове оставалось теперь не более десятка человек. Терять на них время мы уже не могли.
В тот вечер я чувствовал себя измочаленным до предела после целого дня полетов. Мы заканчивали прочесывание в районе дельты Каопры, время поджимало, и поэтому трое суток подряд ночевали где попало, не тратя времени на возвращение на виллу. И вот сегодня в полдень, наконец, патрулирование закончили, обнаружили последнюю пару подростков уже у самого Северного мыса и вернулись на юг. Еще несколько дней на укладку всего, что мы хотели увезти, и можно будет заражать остров и бежать отсюда. Всем не терпелось скорее покончить с этим делом, пока не подоспел рейдер с Особым Отрядом.
Меня разбудил яркий свет, вдруг ударивший в глаза. Я инстинктивно заслонился от него ладонью и попытался перевернуться на живот, чтобы спать дальше, но кто-то сильно тряс меня за плечо, не переставая повторять мое имя, и в конце концов я проснулся.
- Проснись, Мэг, проснись, - дошел, наконец, до меня чей-то голос, и я, протирая глаза, сел. Передо мной, с фонариком в руке - он догадался опустить его, и свет теперь не резал глаза - стоял Вэнноу. Я зевнул, так, что чуть не вывернул челюсть, потом протер глаза и огляделся. Было темно, Ситэлх еще не взошел, Маола последние дни всходила днем, и все небо было усыпано яркими звездами, с севера на юг почти через зенит протянулся Млечный Путь. Внизу беззлобно рокотал прибой, гребни волн слегка светились, и у горизонта это свечение сливалось в белесую полосу. На фоне этой полосы, у самого края обрыва метрах в сорока справа темнели чьи-то фигуры - человек пять, не меньше. Они о чем-то говорили, но слов было не разобрать.
- Я уж испугался, что тебя тоже ухлопали, - сказал Вэнноу, помогая мне подняться.
- Кому это нужно меня ухлопывать, хотел бы я знать, - сказал я, снова зевая. И тут вдруг окончательно проснулся. - Ты сказал "тоже"?
- Да, - как бы случайно Вэнноу скользнул лучом фонарика по месту, где я лежал. За два или три часа трава куорта успела расползтись в стороны, обнажив плотную, сухую землю - здесь всегда так: ложишься на мягкую траву, а просыпаешься на каменьях.
- Нэг-Ара столкнули с обрыва.
- Кто?
- Знать бы. Около часа назад слышали его крик. Наверное, это он кричал, хотя кто теперь разберет, - Вэнноу двинулся к стоявшим у обрыва людям. Я пошел следом.
- Его нашли?
- Куда там, в такую-то темень. Просто все остальные, кроме него, нашлись.
Мы подошли к самому обрыву, стоявшие там повернулись в нашу сторону, но лиц я не мог различить.
- Мэг спал здесь и ничего не слышал, - сказал Вэнноу, обращаясь к крайнему.
- Это точно? - голос Эни Салдо прозвучал резко, как выкрик.
- Точно.
- Не совсем, - вмешался я. - Я не сразу заснул, сначала задремал просто. Мне кажется, я слышал какой-то крик. А до этого тут кто-то ходил, слышались тихие разговоры.
- Ты их видел, Мэг? Узнал хоть кого-нибудь?
- Нет, я даже глаз не раскрывал. Но по-моему, все это было раньше, чем час назад, еще на закате - я чувствовал, что солнце еще светит.
- Нет, крик я услышал, когда было уже темно, - сказал кто-то слева.
- И я тоже, - этого я узнал, это был Син Крадов, он в свое время раз пять облетел весь Сэлх, и любил рассказывать об увиденном в погребке Тэррена.
- Может он просто оступился в темноте, - сказал я.
- Все может быть, Мэг. Может, и оступился, кто его знает. Только вот куда тогда подевались мнемоблоки из библиотеки Гэптоков, с которыми он возился в последние дни?
- Они исчезли?
- Да, Мэг, как в воду канули, - Энн Салдо отошел от обрыва и неспешно двинулся по тропинке к вилле. Все остальные потихоньку пошли за ним.
- И что самое странное в этом деле, Мэг, это то, что ты оказался поблизости.
- Почему?
- Потому что он что-то такое обнаружил в этих мнемоблоках, о чем хотел с тобой посоветоваться. Ты, наконец, прилетаешь и он погибает.
- Да, это действительно странно. А он не говорил, о чем хотел со мной посоветоваться? - я почувствовал, что весь дрожу от внутреннего напряжения в ожидании ответа.
- Нет, насколько я знаю, он не говорил ничего, - бросил через плечо Эни Салдо. Мы шли теперь по узкой тропинке между кустов кубрака, растянувшись гуськом. Лучше, конечно, было бы помолчать, не выдавать себя голосом, потому что в такой темени среди кустов мог затаиться, поджидая нас, кто угодно. Но я не выдержал, и спросил еще:
- А копий он не сделал? Вы проверяли?
- Судя по всему, нет. Мы еще не успели проверить.
- А не мешало бы пустить слух, что есть копии, - сказал я, понизив голос. Это надо было сказать сейчас, пока мы еще не дошли до виллы, потом могло быть уже поздно.
- Зачем? - Эни Салдо даже приостановился на мгновение, и я наткнулся на его спину.
- Чтобы резидент не чувствовал себя спокойно, - как о само-собой разумеющемся сказал я. - Чтобы он не думал, что ликвидировав Нэг-Ара, он ликвидировал опасность.
- А вы считаете, что это был резидент?
- Уверен. Больше некому. Нэг-Ар шел ко мне с каким-то вопросом. Наверное, что-то из того, что мне может быть известно, что я мог бы ответить Нэг-Ару, представляло для резидента опасность. Не исключено, конечно, что опасность эта мнимая, но он предпочел не рисковать.
- Значит, вы считаете, что резидент среди нас?
- Он должен был быть или среди нас, или на Станции. Теперь я уверен, что на Станции его нет. И это уже хорошо.
- Но почему тогда он не убил вас, Мэг? - спросил Эни Салдо, когда мы уже подходили к вилле.
- Я думаю, он попросту не нашел меня. Но он может это сделать в любую минуту.
Я не врал ему. Резидент действительно мог находиться среди нас. Резидентом, в конце концов, мог быть даже сам Эни Салдо, хотя он и родился на Сэлхе, хотя он и провел здесь всю свою жизнь. У Метрополии есть разнообразные способы вербовки, и среди экипажа "Раногоста" вполне мог проникнуть сюда квалифицированный трансформатор. И резидент действительно мог желать убить меня. Но этого я боялся гораздо меньше, чем настоящего Эни Салдо, такого, каким он был, чем остальных - тоже настоящих, живых людей. Они были для меня сегодня более опасны. Но говорить об этом я, конечно, не стал.
Вся площадка вокруг виллы была залита светом, среди контейнеров со свезенным сюда добром ходили сосредоточенные люди, некоторые осматривали содержимое вскрытых контейнеров. Заметив наше приближение, с крыльца спустился Ансио Пак, первый заместитель Салдо в нашей операции на острове.
- Ну как? - спросил его Салдо.
- Значит, - посмотрев на меня, сказал Пак задумчиво, - это все-таки был Нэг-Ар. Я уж и не думал вас увидеть, Мэг.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ