Последняя граница

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Сентябрь 1878 года

Мэррей всё ещё искал след индейцев. Его люди были намучены и покрыты грязью. И было в них что-то новое, чего им раньше не хватало.

Ранним знойным утром Уинт, осадив лошадь, спросил капитана:

– Вы когда-нибудь охотились?

– Охотился?…

– С собакой. Ну, например, с пойнтером, например, за перепелами? Вы видели, как он во всех направлениях?

– Я ненавижу охоту, – ответил Мэррей. – Мне всегда казалось, что в человеке, одержимом страстью к охоте, есть что-то скверное.

Уинт пожал плечами:

– А я люблю охоту. Но вопрос не в этом: я думал о людях. Посмотрите на них.

– Они устали.

– Теперь они хотят драться, а прежде у них этого желания не было.

– Они хотят найти то, что ищут, – сказал Мэррей.

– Так всегда бывает. Вот и я думаю… думаю об этих проклятых индейцах, даже во сне вижу. И уж кажется, что на свете нет ничего другого.

Отряд долго блуждал, пытаясь определить путь индейцев, расспрашивая встречных: «Индейцев не видели?»

Ночью они добрались до какого-то ранчо. Ставни дома были закрыты, собаки заливались лаем, перепуганный скот сбился в кучу. Мэррей принялся кричать и звать хозяина:

– Эй, кто там есть!

После долгого ожидания фермер наконец вышел, держа в руках ружьё, полусонный и злой, в нелепой длинной ночной рубахе. Он, вероятно, думал: «Ну какого чёрта они ездят не днём, а ночью, когда спать надо! Чего пристают!»

– Где индейцы?

– Нет здесь никаких индейцев!… Вот дурачье! Да я уже лет пять не видел здесь ни одного индейца.

Рослые серые лошади топтали копытами двор перед домом и выгон, а кавалеристы отпускали саркастические замечания, заверяя фермера, что прочесывать всю страну, защищая людей такого сорта, как он, не слишком большое удовольствие.

– А я повторяю, что уже целых пять лет здесь нет никаких индейцев, – упорствовал фермер.

– Я бы хотел, чтобы с нами был следопыт, – сказал Уинту Мэррей. – Возможно, все они ничего не знают, по крайней мере добрая половина. Но куда идут индейцы – они, кажется, знают. Хотелось бы мне знать, куда идем мы.

– На север.

– А что, если Шайены также направляются на север?

Уинт пожал плечами.

Они прибыли в Гринсбург ещё до рассвета, точно ночные бродяги или ночные призраки. Весь город проснулся, началась паника. Сотни перепуганных, изумленных людей показались в окнах. И вот на Центральной Улице перед канцелярией шерифа выстроилась длинная вереница чёрно-синих мундиров. После команды Мэррея «вольно» они спешились и стали приседать, разминая затекшие ноги.

– Эй, шериф! – заорал Уинт, осыпая его бранью и уже не заботясь о том, проснется ли весь город или весь мир. – Шериф!

Шериф жил в том же помещении, где находилась и его канцелярия. Натянув штаны поверх ночной рубашки, он вышел с ружьём в руках. Это был низенький человек; волосы дыбом стояли вокруг лысины на его яйцевидном черепе.

– Опустите ружьё, шериф, – сказал Уинт.

– Кто дал вам право беспокоить почтенных людей, которые уже легли спать? – проворчал шериф.

– А если бы вас разбудили индейцы, шериф, вы были бы довольны?

– Индейцы?!

– Пусть идёт спать! – раздраженно сказал Мэррей. – Пусть даст нам проводника и отправляется спать.

Солдаты уже успели заснуть. Они устроились прямо на улице, примостившись возле своих лошадей. Их головы свесились на грудь, руки опустились.

– Нам нужен следопыт, – сказал Уинт. Весь город проснулся и был на ногах, словно жители почуяли индейцев; теперь они уже не злились, что их разбудили. Точно вернулись былые времена. И кое-кто Предлагал построить баррикады с обоих концов улицы.

– Смелей, задайте им жару! – слышались голоса. Офицеры продолжали требовать у шерифа следопыта.

– Есть у нас такой, – сказал шериф. – Старик Филуэй. Уж он знает страну вдоль и поперёк.

– А где он?

– Это старый истребитель индейцев, – добавил шериф. – Знаешь, сынок, он снимал с них скальпы, когда у вас ещё молоко на губах не обсохло.

– Ну хорошо, а где же он?

Со всех сторон раздались крики: «Папаша! Папаша!»

Толпа расступилась и вытолкнула древнего, костлявого, заспанного старика.

– Да это прямо мой дедушка! – засмеялся Гатлоу.

– Местность знаешь? Был когда-нибудь следопытом? – нетерпеливо расспрашивал Мэррей.

– Был ли я следопытом? Господи, да чего ты, молодой человек, так на людей кидаешься?

– Нам нужен разведчик. Нашего убили Шайены.

– А вы гоняетесь за Шайенами?

Мэррей вздохнул. Гатлоу захихикал. А Уинт сказал:

– Слушай, папаша, хочешь быть нашим следопытом? Нам нужно найти след Шайенов; их около трёхсот, они направляются на север. Мы шли за ними по пятам от самой Территории, а вчера потеряли их. Они должны быть где-то здесь поблизости, может быть всего в каких-нибудь двадцати милях. Будем платить тебе три доллара в день, и я попрошу, чтобы полковник выдал тебе премию. Ну как, идёт?

Кто-то сунул старику плитку табаку. Он откусил и задумчиво стал жевать.

– Идёт-то оно идёт, – сказал он наконец, – только, сынок, не вздумай ты командовать мной. Одного я не выношу: чтобы какой-нибудь недоносок в мундире помыкал мною.

– Ну, понятно, – кивнул головой Уинт.

– Так я пойду раздобуду себе ружьё и коня.

– Вот непроизводительная трата казенных денег! – заметил Уинт, когда старик ушёл.

Сержант Кембрен заорал на своих солдат, поднял их на ноги и заставил вновь сесть на коней. Мэррей отправился на поиски телеграфиста, а Гатлоу посмеивался, дремал, декламировал какие-то стихи и опять дремал.

Спустя четверть часа они выехали из города. Филуэй, посмеиваясь, плел обоим капитанам небылицы из тех времен, когда страна была ещё молода.

Мэррей повернул свой отряд сначала на запад, потом на север и опять на запад. Старик был, видно, не дурак: он ехал, свесившись с седла, и то ли случайно, то ли благодаря своей опытности при свете утренней зари всё-таки отыскал след индейцев.

– Шайены? – спросил Мэррей.

– Ну, сынок, посуди сам: других-то индейцев в этой местности нет!

– А давно они здесь прошли?

– Я же не гончая, сынок.

– А ты определи, отец.

Старик осторожно слез и принялся рассматривать в примятой траве широкий след. Солдаты грузно сидели в сёдлах и следили за ним остекленевшим взором. Следопыт ощупывал землю, поднимая травинки, скреб следы лошадиных копыт.

– Может быть, с час назад, – наконец заявил он.

– С час?

– А может быть, и два часа, – пожал старик плечами. – Не могу сказать точнее, но проехали они недавно.

– Сделаем здесь привал, – сказал Мэррей, – а затем поедем за ними.

Его первым побуждением было броситься в погоню немедленно. Отыскать индейцев, опять и опять атаковать их, наносить им всё более сильные удары – таково было овладевшее им мучительное желание, и оно жгло, как свежая рана.

После того как кавалеристы поспали часа два, настроение у них улучшилось. Мэррей понял, почему Уинт говорил об охотничьих собаках. Теперь солдаты шли по следу и подгоняли своих лошадей. Первое время эти Шайены были для них обыкновенными индейцами, из-за которых войска остаются в прериях; с индейцами воевали и, может быть, опять придётся воевать. Солдаты и индейцы являлись как бы двумя чашами весов: нужны были одни, чтобы были нужны другие. Но особой ненависти к индейцам солдаты не испытывали. В начале похода армейцы даже невольно восхищались Шайенами; называйте Воинов Собаки как угодно – краснокожими дикарями или ещё как-нибудь, а всё-таки факт оставался фактом: целый народ готов был пройти тысячу миль по стране, полной войск, чтобы добраться до своего родного края и свободным. Это было солдатам понятно. Может безумие, но безумие, заслуживающее восхищения.

Однако это невольное восхищение сопровождалось уверенностью, что индейцев в скором времени поймают и возвратят на место. Индейцы могут затеять такое путешествие, но белые люди не дадут им довести его до конца. А этим Шайенам что-то слишком уж везёт.

Они были увёртливы, как смазанный жиром горностай. Они не имели права делать посмешищем два кавалерийских эскадрона вооружённых сил Соединённых Штатов Америки. Гнев солдат всё возрастал, и они решили, что пора с этим покончить.

Старик Филуэй вёл их по следу. Он ехал между Мэрреем и Уинтом. За ними, растянувшись длинной цепью, ехали по двое на серых конях одетые в синие мундиры кавалеристы. Они ехали всё это тёплое утро, оставляя за собой милю за милей, и в конце концов из покрытых травой просторов вступили в холмистую местность.

– Мы скоро доберёмся до Арканзаса, – заметил Уинт.

– Миль десять осталось, – согласился старик. Голова его клонилась на грудь, он дремал.

– Старик, не спи! – сказал Уинт.

– Что, сынок?

Мэррей указал на след.

– Бог мой, сынок, – удивился старик, – неужели ты. сам не видишь дороги? Она широкая да ясная. Я и закрывши глаза проехал бы по ней до Канады.

– Ты-то сумел бы…

– Да ты, сынок, не беспокойся. Ведь индейцы тоже люди: им надо и поесть, и поспать, и отдохнуть. Сами же вы говорили, что они уже загнали своих лошадей до полусмерти. Идите-ка не спеша следом за ними, и, может, в полдень, а может, к вечеру мы их догоним.

Его догадку подтвердил и одинокий пастух, который на некоторое время оставил своё стадо, чтобы проводить солдат. Это был мексиканец, работавший у мистера Кента, словоохотливый парень, изъяснявшийся на смешанном испанско-английском языке. Он перекрестился несколько раз в подтверждение своих слов: он сам видел такое множество диких краснокожих, что они, точно туча, затмили горизонт.

– Когда это было?

– Час назад, я думаю… Вы хорошенько их проучите, верно?

Мэррей пришпорил коня, и длинная синяя колонна помчалась вперёд, оставляя за собой клубы пыли, как поезд оставляет за собой клубы пара. Мексиканец помахал рукой и отстал.

Спустя короткое время они услыхали стрельбу.

Далёкие выстрелы похожи на треск сучьев, а если воздух очень чист – то на шаги человека, идущего по взрывающимся пистонам. Иногда этот звук напоминает чириканье каких-то необычных птиц.

Мэррей остановил колонну, и Филуэй закудахтал, словно курица:

– Вот они, твои Шайены, сынок. – Он ухмыльнулся, гордясь своей удачей, и, прищурив глаз, смотрел на след с видом художника, любующегося своей работой.

– Здорово стреляют, – сказал Уинт.

Но теперь ничего не было слышно, и молчание нарушила лишь поднявшаяся воронья стая. Она пролетела сначала над самой травой, а затем рассыпалась в небе, точно картечь.

– Вот и привёл, – прокудахтал старик.

Мэррей позвал:

– Гатлоу! Гатлоу! Возьмите патруль и скачите скорее туда, откуда была слышна стрельба. Если же что-нибудь начнется, не ввязывайтесь и немедленно вернитесь обратно… Возьмите с собой трёх-четырёх солдат и узнайте, что там происходит, – закончил он.

Гатлоу, жаждавший отомстить за Фриленда, вспыхнул, отдал честь и, забрав людей, ускакал.

Колонна продолжала свой марш, но медленнее. Маррей, заслонив глаза рукой, следил за удалявшимся патрулем, который нёсся через овраги и высокую траву. И вот он скрылся из глаз; казалось, все солдаты вздохнули, как один человек, подтянулись и замерли в ожидании. Отпустив перевязи своих сабель, они сняли перчатки и вытерли вспотевшие ладони о штаны. Они ехали, наклонившись немного вперёд, прикрывая глаза ладонями от водица, облизывая пересохшие губы.

Их напряжение ослабело только тогда, когда они встретились с остатками разбитого ополчения из Доджа.

Мастерсон говорил Мэррею:

– Послушайте, капитан, вы как будто человек разумный…

– Чепуха! Вы несёте непосредственную ответственность за эту бессмысленную атаку и за всю вашу дурацкую затею. Чего же вы ожидали? Разбить Шайенов с таким ополчением?

– Не было никакой возможности остановить их. Если бы командование дало нам воинскую часть, этого бы не случилось.

Один фермер, у которого всё ещё шла кровь из раненой щеки, сказал:

– Полегче, военный. Как мы воюем – это наше дело.

– Моё дело поддержать порядок там, где находится мой отряд! – гневно крикнул Мэррей.

– Так почему же, чёрт вас возьми, не могли вы удержать краснокожих дьяволов на юге, где им и следует быть?

– Мистер, ещё два слова – и я вас арестую! – резко сказал Мэррей.

Большая часть ополченцев окружила Мастерсона и офицеров. Теперь, когда прошла растерянность, вызванная внезапностью поражения, они кипели от ярости и теряли всякое самообладание. Злоба на солдат, ненависть к индейцам переполняли их. Они проклинали Мэррея и изливали на него всю свою злобу. Солдаты, спешившись, отошли в сторону. Бросившись на траву, они старались дать отдых натруженным мускулам и, подложив руки под голову, лежали, не обращая внимания на ссору.

– Подождите минуту, – сказал Мастерсон. – Мы зря болтаем и ведем себя, как дети. В Канзасе нет военного положения, и вы никого не можете арестовать. Горячиться бесполезно. Ваша обязанность – захватить этих Шайенов. Мы поедем вместе с вами.

– А мне вы не нужны, – заявил Мэррей. – Мне штатские не нужны. Я уже заявлял вам.

– Но ведь мы тоже дрались с ними, – настаивал Мастерсон.

– Вижу, с каким успехом.

– И всё-таки мы пойдём с вами.

– Нет, не пойдёте!

Мастерсон холодно оглядел капитана.

Ополчение разделилось на две почти равные части. Одна из них поддерживала Мастерсона. Остальные потихоньку отходили, несколько сконфуженные, притихшие. Они с любопытством разглядывали отдыхавших солдат, маленькими группами собирались вокруг раненых и убитых. Телеграфист сидел на траве, зажав раненую руку. Молодой англичанин бесцельно бродил вокруг. Его брат лежал тут же; на лицо ему кто-то набросил рубашку, сломанная стрела всё ещё торчала в его груди.

– Пусть они едут с нами, – сказал, пожав плечами, Уинт.

Мэррей всё ещё глядел на Мастерсона. Резко кивнув головой, он направился к своей лошади и вскочил в седло.

Кавалеристы поднялись на ноги. Старый следопыт, не давший себе даже труда слезть с лошади, продолжал жевать табак, поплевывая по сторонам.

Мастерсон подошёл к своему коню, и вслед за ним двинулась почти половина его людей. Мэррей, не оборачиваясь, повел свой отряд по следу. Другая часть ополчения, оставшаяся на месте стычки, наблюдала за уходом солдат и ополченцев, а затем уныло стала готовиться к возвращению в Додж-Сити со своими ранеными и убитыми. Телеграфист, постояв ещё с минуту, смотрел вслед солдатам и, морщась от боли, побежал к своей лошади, вскочил на неё и поехал за ними. Услышав оклик, он обернулся и увидел, что англичанин догонял его. Телеграфист подождал, и когда англичанин поравнялся с ним, они молча двинулись дальше.

Мэррею считал, что уже незачем спешить. То, что предстояло, было неизбежно. Шайены выиграли час, самое больше два, пусть даже три часа; это не имело значения. Когда-нибудь им придётся остановиться для сна, для отдыха. На расстоянии мили от поля битвы лежал мёртвый конь, кишевший мухами. Лишних пони у индейцев нет, и, значит, им придётся садится по-двое. Одному Богу известно, где они доставали себе пропитание; вероятно, резали где-нибудь скот. Но чтобы накормить три сотни душ, нужно очень много мяса. И ни одна женщина не сможет оставаться в седле по восемь-десять часов в день; не смогут и дети.

Нет, он, Мэррей, и думать не хотел об их страданиях; это не его дело. Его дело догнать их.

– Сегодня? – спросил Уинт.

– Это не имеет значения… сегодня или завтра, – ответил Мэррей.

Отряд переправился через мелкую, загрязнённую реку Арканзас и устремился на северо-запад, в направлении железной дороги. Старый следопыт, радостно кудахтая, обнаружил след индейцев как в самой реке, так и на другом берегу. Здесь опять лежал труп пони; два койота с остервенением пожирали его. Они упорно не хотели уходить, лаяли и рычали, пока отряд чуть не наехал на них. Тогда они отошли в сторону. Голод сделал их смелыми.

Около двух часов дня отряд увидел четыре крытых брезентом фургона и группу верховых, ехавших с запада. Уинт отправился им навстречу и обнаружил, что в фургонах солдаты. Их командир представился Уинту. Это был капитан Траск из форта Додж.

– Рад познакомиться! Моя фамилия Уинт. Командир нашего отряда – Мэррей. Здесь два эскадрона четвёртого полка из форта Рино.

Траск кивнул головой:

– Я так и думал. Вы, наверно, разминулись с Седбергом.

– Мы с ним не встретились.

В это время подъехал отряд, а затем и Мастерсон со своим ополчением. Мэррей отдал приказ спешиться и сделать привал.

Фургоны тоже остановились, и сидевшие в них пехотинцы вылезли. Ноги у них совсем затекли. Ополченцы держались в стороне. Они видели, с какой медлительностью действуют отряды, и к ним вернулось былое презрение к людям в военной форме; они видели, как кавалеристы перемешались с пехотинцами, как они ссорились из-за папиросной бумаги, табака, конфет.

Солдаты из форта Рино приободрились при виде прибывшего к ним подкрепления. Они гордились своими подвигами и рассказывали всякие небылицы о своей охоте за Шайенами, значительно приукрашивая события.

Мастерсон присоединился к офицерам. Он взял сигару, предложенную ему Траском, и спокойно курил её, а Мэррей вкратце рассказывал о том, что произошло с минуты их отъезда из резервации.

– Седберг был послан на юг, чтобы там встретиться с вами, – сообщил ему Траск. – В его распоряжении находится рота пехотинцев на мулах. Вероятно, они двинулись прямо на юг. С ним находился и рыжий солдат, посланный вами.

– Мы не встретили Седберга.

– А он упустил Шайенов. Я выехал из форта сегодня утром. Мне было приказано перерезать индейцам путь где-нибудь между этим пунктом и железной дорогой… Я не ожидал встретить вас.

– Ну, сынок, ты получишь своих индейцев, – прокудахтал Филуэй. – Они совсем недалеко отсюда. Пусть твои ребята опять садятся в повозки.

– Да, они действительно впереди нас, – подтвердил Мэррей. – Мастерсон со своими ополченцами из Додж-Сити имел с ними стычку на том берегу. Половина его ополчения осталась там.

– Убиты? – недоверчиво спросил Траск.

– Трое убиты, остальные отправились по домам.

– Ну, теперь-то индейцы от нас не уйдут! – заявил Траск. – Две роты патрулируют железную дорогу, а третий по счёту кавалерийский эскадрон отправлен из Ларнеда. У нас здесь три сотни солдат – больше чем достаточно. Это ваша игра, капитан, и я подчиняюсь вам.

– Благодарю, – сказал Мэррей.

Они обменялись рукопожатием, и спустя несколько Кинут объединённый отряд двинулся дальше по следу.

В те времена западный Канзас всё ещё оставался краем беспредельных пустынных просторов – можно было проскакать весь день, не встретив ни фермы, ни ранчо. Это был край широких волнистых прерий, местами покрытых такой высокой травой, что всадник, слегка пригнувшись, скрывался в ней целиком; край многочисленных неглубоких рек, пересыхающих на многие месяцы, иногда бурных, но обычно спокойных и мутных.

Такой безлюдной пустыней была та часть Канзаса, к которой принадлежала обширная площадь земли в излучине реки Арканзас. Поунийский Приток вместе с Арканзасом, сворачивающим на юг, образовывал северную сторону треугольника. От Додж-Сити на юго-запад и до форта Ларнед на северо-восток находилось столь необозримое пространство, что там мог затеряться не только человек, но и тысячи голов скота. Правда, скоро всё это изменилось. У же стальная нить железной дороги на Санта-Фе соединила восточную и западную излучины Арканзаса, и фермеры тут же вторглись в безграничные владения скотоводов. Но в 1878 году здесь лежали ещё почти девственные прерии.

Сделав это место центром своего наблюдения, высоко парящий орел мог бы разглядеть бег сбившегося в тесную кучу индейского племени. Всё на север стремилось оно, на север, перерезав самую крайнюю излучину реки, потом на северо-запад, туда, где заходит солнце, и далее всё на север, на север. Орел своими зоркими глазами мог бы различить, как из форта Ларнед выступил на юго-запад кавалерийский эскадрон. Он увидел бы ещё два кавалерийских эскадрона и роту пехотинцев, устремившихся по следу индейцев на север. Если бы он опустился ниже и полетел на юго-запад, то увидел бы роту пехотинцев на мулах, переходящую реку Арканзас на Переправе Мустангов и идущую на северо-восток. Он заметил бы движение на восток вышедшего из форта Додж поезда, состоявшего из вагонов-платформ, на которых также находились солдаты и две гаубицы, поднявшие в небо свои уродливые дула. Поверни он в своём быстром полете к северу, он приблизился бы к кавалерийскому эскадрону, скакавшему на юго-восток от форта Уоллес вверх по течению Дымной Горы. Вот что предстало бы взору орла.

Но и люди чувствовали тревогу и какое-то передвижение в прериях.

Жители уединенных ферм, услышав слово «индейцы», закрывали ставни на засовы и принимались чистить свои ружья. Ковбои видели двигавшуюся вдали тёмную массу и догадывались, что это.

Телеграфисты следили за тем, как капкан захлопывался, и на их лицах под зелёными надглазными козырьками отражалось волнение. Люди, никогда не игравшие на скачках, начали ставить на индейцев. Провода на много миль в окружности гудели от бежавших по ним донесений, и телеграфные ключи отстукивали их, находясь иногда на тысячи миль один от другого. Кондукторы поездов, пересекавших широкие пространства прерий, сообщали новости своим пассажирам, и побледневшие лица боязливо прижимались к окнам. Ночи в сотнях городов, разбросанных среди прерий, были полны страхов, к тысячи раз задавался тот же вопрос: «Где же Шайены?»

Мэррею хотелось бы идти впереди пехоты, сразиться с Шайенами и со всем этим покончить. Мучивший его страх не исчез бы, если бы он и уклонился от исполнения своего долга. Теперь он горел желанием атаковать Шайенов, и атаковать быстро, решительно. Растянувшийся отряд его солдат казался ему чем-то вроде синего бича со стальными шипами.

Мэррей медленно ехал впереди, напряжённый, весь подобранный, точно тугая стальная пружина.

«Это произойдёт сегодня или завтра», – твердил он себе.

– Я буду рад, когда всё это кончится, – сказал Уинт.

«Сегодня или завтра», – думал Мэррей.

– Теперь у нас будут фургоны, – рассуждал Уинт. – Солдаты пойдут в Додж пешком, а в фургоны мы погрузим индейцев. Это лучше всего. Я переговорю с Траском, чтобы он передал фургоны нам.

Отряд двигался хорошим аллюром, не слишком быстрым, но ровным, делая по пять-шесть миль в час. Это была наибольшая скорость, с которой могли ехать в прериях запряженные шестеркой мулов неуклюжие фургоны. Впереди шли два эскадрона кавалерии, за ними следовали фургоны. В арьергарде ехали молча мрачные, Как ночь, ополченцы. Этим гражданам Доджа пришлось со вчерашнего дня пережить слишком много. Теперь наступила реакция: они были угрюмы и обижены. Ненависть переполняла их сердце.

«Они или разбегутся, или разъярятся и примутся убивать без разбору. Надо держать их подальше от женщин и детей», – думал Мэррей.

Он высказал свои мысли Уинту, и тот согласился с ним.

– Вот это, – сказал Уинт, – кажется мне чем-то нереальным, точно сон. Ужасно хочется, чтобы поскорее кончилось.

Папаша Филуэй ехал впереди отряда. Он был бодр, доволен собой и не отрывал глаз от следа. Его выносливость была поистине изумительна. С раннего утра, с той минуты, когда его разбудили, он находился в седле. За это время он лишь иногда клевал носом, не слезая и коня, и всё ещё не выказывал никаких признаков утомления, Лейтенант Гатлоу, подъехав к нему, спросил:

– Ну что, старик, приближаемся к ним?

– Я их носом чую, сынок.

– Ты давно живёшь в прериях?

– Давно ли? – Старик плюнул. – Ты знаешь старика Джима Бриджера, сынок? Ему семьдесят два, а я старше его на четыре года. Девятого октября мне исполнится семьдесят шесть, и сорок из них я провёл в прериях. Я видел много сражений, но ни разу не убивал индейцев, сынок. Ни разу не запятнал своих рук. Когда Бог призовёт меня, я предстану с чистыми руками.

– Ты не будешь участвовать в сражении? – спросил Гатлоу.

– Нет, сынок, нет. В библии сказано: «Не введи нас во искушение». А о себе позаботиться я могу.

– Не сомневаюсь, старина!

Позднее, когда солдаты отдыхали и насыщалась» обильной пищей, которую привез Траск из форта Додж, Мэррей послал следопыта вперёд. Отряд уже двинулся, когда Филуэй возвратился; он вздрагивал от возбуждения, посмеивался.

– Здесь они, – кивнул он.

– Где?

– Недалеко – у ручья. Они там остановились на ночлег.

– Далеко отсюда?

– Да мили три, – засмеялся старик. – Женщины, дети… Заберёшь, сынок, всё племя целиком. Ведь это Шайены! Битва будет жаркая!

– Он сошёл с ума! – возмутился Гатлоу. – У него старческое слабоумие. Он говорит, что ему семьдесят шесть лет.

– Клянусь Богом, это правда, – сказал Филуэй.

– Ладно, папаша. А ты уверен, что они там? – спросил Мэррей.

– У меня глаза-то есть.

Маленькая армия остановилась. Кавалеристы отпустили подпруги, лошади шли по две в ряд. За растянувшейся колонной двигались косые, ломаные тени. Солнце стояло совсем низко, точно обессилев, и люди могли не мигая глядеть на его оранжевый диск.

Прерии, переходившие впереди в ряды низких холмов, были полны той угрюмой печали, какая чувствуется в сумерки среди пустынных, незаселённых пространств.

Траск подъехал к Мэррею и Уинту. Младшие офицеры обступили их, а за ними приблизилась и большая часть ополченцев. Уинт поглядывал на часы. Мастерсон тихонько напевал что-то.

– Не думаю, чтобы они там укладывались спать. Они, вероятно, знают о нашем приближении, – сказал Мэррей.

– Вы чересчур высокого мнения о них, – почти вызывающе заявил Траск.

Он считал, что часть успеха придётся и на его долю, хотя он проехал всего несколько миль, а не долгий, утомительный путь из форта Рино. Ему казалось, Мэррей нарочно медлит.

Он был старше Мэррея и теперь жалел, что слишком поторопился, уступив ему командование. Наблюдая за капитаном, он видел, что этот долговязый, неловкий, небритый и пропыленный человек с озабоченным лицом действует ощупью, словно в потемках, и не понимает -сложившейся обстановки.

Уинт был моложе, более изнежен – тип человека, к которому Траск всегда относился свысока. Прерии не для неженок. Уинт же был почти женственным.

– Высокого мнения? – Мэррей, казалось, был удивлен.

– Ведь это индейцы. Этим сказано всё.

– Знаю.

– Я бы разделался с ними сегодня же.

– Сегодня или завтра. – Мэррей пожал плечами. Уинт внимательно наблюдал за ним; его удивляло, как это Мэррей так быстро остыл.

– Скоро станет темно, – заявил Филуэй. – Битва жаркая будет. Начинайте, пока светло.

– Можно и сегодня, всё равно, – сказал Мастерсон. Мэррей погрузился в размышления. Вести бой в темноте будет или слишком легко, или слишком трудно. И отчего это Мастерсон не возьмёт свой сброд и не отправится с ним обратно в Додж! Мэррей испытывал недоверие военного к боеспособности штатских. Ополченцы Мастерсона что-то уж слишком притихли. И он удивленно спрашивал себя: почему у него не хватает мужества отправить их обратно, пригрозив в случае необходимости даже открыть по ним огонь?

– Становится поздно. – Уинт опять поглядел на часы.

– Мы идем вперёд, – сказал Мэррей Траску, – а вы ведите пехоту для подкрепления. Если только станет ясно, что они уходят, мы атакуем их.

Траск усмехнулся.

– Вы имеете что-нибудь против нашего участия? – спросил Мастерсон.

– Оставайтесь с пехотой! – оборвал его Мэррей. – Успеете, шериф. Здесь приказы отдаю я.

– Не больно-то их много, – отозвался Мастерсон.

– И всё-таки отдаю их я. Оставайтесь с пехотой.

Они смерили друг друга взглядом. Мастерсон медленно кивнул и слегка улыбнулся. Мэррей подумал, что вряд ли он улыбается от удовольствия.

Мэррей резко выкрикнул слова команды, и кавалерия тронулась. Впереди ехал старый следопыт. Он то и дело оборачивался, поглядывая на офицеров своими крошечными голубыми глазками. Уинт молчал. Один раз он коснулся локтем Мэррея и кивнул.

Спустилась ночь. Синяя колонна, извиваясь, пробиралась через высокую траву, опускалась в неглубокие овраги. Мэррей выслал вперёд небольшой отряд разведчиков – с десяток кавалеристов, которые развернулись веером.

– Это не потому, что индейцы намерены атаковать нас, – пояснил он Уинту.

Уинт кивнул, пристально вглядываясь в ещё неполную тьму. Сумерки в прерии были как песня. И в хоре, певшем её, участвовало всё: ветер, высокая, гнувшаяся трава, наклонённые деревья, далёкая мглистая линия горизонта, бесконечное бледное небо, утратившее солнечный блеск, опечалившееся.

– Мне кажется, я знаю их давно, – сказал Уинт, – знаю каждое движение.

– И у меня такое же чувство, – согласился Мэррей.

– Обычно мы индейцами не интересуемся, – заметил Уинт: – мы же их за людей не считаем. А вот когда такой случай…

– Но ведь они сами виноваты.

– Несомненно… Странно, как это им всегда удаётся отыскать ручей или реку!

– Они знают страну.

– Удивляюсь! У них же нет карт и ничего в этом роде. Помню, я однажды показал карту вождю Лакотов. Он не понял, что это, и не знал, что делать с ней.

– У них осталась память о прежнем, – сказал Мэррей.

Возвратились патрули и сообщили, что индейцы действительно находятся поблизости – они на возвышенности, за ручьём, укрылись в вырытых ими траншеях.

Старый следопыт горделиво рассмеялся:

– Ну, что я говорил вам?

Стало совершенно темно, и Мэррей сам увидел летящие искры и отблеск многих костров. Индейцы не делали попыток скрываться: каждую ночь они зажигали сигнальные огни – пусть видит весь мир, где они.

– И у кого только они научились рыть траншеи! – удивился Уинт.

– Теперь им уйти не удастся, – откликнулся Мэррей. – Утром мы атакуем их.

– Кто? А Траск?

– К чёрту его! Прикажите людям разбить лагерь.

Мэррей не счёл нужным сказать Траску всё, что следовало бы сообщить ему: солдаты четвёртого кавалерийского полка совсем выбились из сил – они пробыли в седле почти двадцать часов, только с небольшими перерывами на отдых; ночная атака – всегда дело рискованное. Он не доверял людям Мастерсона и не желал подпускать их к индейским женщинам.

Он предоставил Траску излить своё бешенство, сохраняя при этом каменное молчание, и, когда Траск выдохся, заявил:

– Если вы хотите послать обо всём этом донесение, капитан, вы можете это сделать.

– И сделаю!

– А всё-таки атаковать будем утром.

Таким образом, Траск был вынужден или согласиться с этим, или атаковать индейцев ночью только одной ротой, находящейся под его командованием. Он предпочёл ждать.

Солдаты Мэррея тем временем крепко спали. Даже шумное прибытие ещё двенадцати фургонов не прервало их сна. Восемь из этих фургонов доставили провиант из форта Додж, а остальные четыре были отправлены Мизнером и прошли долгий путь от Индейской Территории. Прибытие фургонов разбудило Мэррея. В фургоне с медикаментами нашлось виски, и Мэррей сделал несколько глотков. Но когда он попытался снова заснуть, то не смог и лишь беспокойно ворочался на своей походной койке. Наконец он встал, сам оседлал своего коня и, миновав часовых, поехал по направлению к индейскому лагерю. Индейцы не спали, и их смутные силуэты двигались взад и вперёд при слабом свете догоравших костров. Мэррей остановил лошадь на этом берегу ручья, недалеко от индейцев, и они заметили его. У него было странное чувство: если он проедет в их лагерь, никто не станет стрелять в него, они вежливо встретят и будут приветствовать его на своём певучем, журчащем языке.

Он простоял на берегу с четверть часа, затем поехал обратно.

Едва в небе забрезжил рассвет, он разбудил Траска.

– Я прошу извинить меня, капитан, за вчерашнее, – смиренно сказал Мэррей. – Я ездил к лагерю индейцев. Они не убегут. Вероятно, они очень устали.

Траск, невыспавшийся, смущённый, только кивнул головой. Он никак не мог понять Мэррея.

– Мы атакуем в пешем строю, – быстро проговорил Мэррей, стремясь предупредить возражения Траска. – У большинства индейцев имеются ружья, патронов маловато, но все они прекрасные стрелки. Их вождь – Маленький Волк… Я ещё такого индейца не встречал. Он хладнокровен…

– Кавалерийская атака… – начал было Траск.

– Нет, нет! – прервал его Мэррей. – Мы уже раз пытались атаковать в конном строю. Я потерял нескольких солдат, сержанта и лейтенанта. Единственно правильное – это идти в пешем строю. Если бы даже лошадям и удалось прорваться сквозь их ряды, в их лагере полно женщин и детей. Я хочу быть хозяином положения.

– Это не первые индейцы, которых мне приходится видеть! – нетерпеливо заявил Траск.

– Знаю, но это Шайены, они дёшево не отдадут свою жизнь. Поймите. И это не побег. Они просто хотят вернуться в свой родной край – на север, на берега Пыльной Реки. Они понимают, что это почти невыполнимо, и именно потому утратили чувство страха. Они считают себя уже мёртвыми, и надо знать Шайенов, чтобы понять смысл этого. Раз они уже мертвы, то ничего худшего с ними случиться не может.

– Всё это неубедительно, капитан, – пожал плечами Траск.

– Весьма сожалею.

– Хотите, чтобы мои люди шли впереди или прикрывали вас?

– Прикрывали? – медленно спросил Мэррей. – Я хотел, чтобы и Мастерсон со своими ополченцами оставался с вами.

Траск кивнул.

Мэррей тяжёлым шагом вернулся к своим солдатам. Он поднял Уинта и трубача, встал в холодной, мокрой траве и выжидал неизбежного повторения слишком знакомых событий.

Они двинулись к ручью, выставив вперёд фургоны. У Мэррея был план подойти как можно ближе, используя шестнадцать громоздких фургонов в качестве заслона. Достигнув ручья, он приказал разместить фургоны в его русле полукругом, упряжками внутрь.

Индейцы выжидали, скрывшись в выкопанных ими траншеях. Женщины, дети и пони находились в тылу, защищённые небольшим холмом. Временами показывалась голова воина да луч утреннего солнца вспыхивал на стволе ружья. Из траншей не доносилось ни звука. Их вождь, Маленький Волк, на виду у всех спокойно сидел на краю траншеи и курил трубку. Мэррею казалось, что он улыбается. Но расстояние было слишком велико, и Мэррей не был уверен в этом.

«Всё равно, – подумал он. – Долго улыбаться ему не придётся».

Индейский вождь походил на ком земли, на сжатый кулак: иссохший, древний-древний, как пожелтевший холм, видневшийся за ним. И он улыбался…

Мэррей расположил своих людей позади фургонов длинной цепью. Солдаты теснились к упряжкам. В каждой из них было шесть мулов. Близость людей беспокоила животных. Они встряхивали своих погонщиков, которые висли на уздечках, чтобы удержать животных на месте. Погонщики бранились, заявляя, что как только начнется стрельба, мулы понесут. Кавалеристы, закинув сабли за спину, сжимали обеими руками карабины. В двадцати-тридцати ярдах от них Траск рассыпал своих солдат цепью, а за ними расположились оставшиеся ополченцы; угрюмые, раздраженные, они испытывали к солдатам такое же чувство ненависти, как.и к Шайенам. Они едва сдерживались и были готовы и к паническому бегству и к бешеной атаке.

А сбоку, над извилистым ручьём, низко стояло утреннее солнце, особенно ярко сверкавшее на бледно-голубом небе.

Уинт был очень бледен. Мэррей улыбнулся и кивнул, испытывая странное, внезапно возникшее чувство жалости к младшему товарищу. Уинт коснулся плеча горниста, раздался звук трубы – и, как по волшебству, из высокой травы вылетела стая птиц. Кавалеристы продвинулись между фургонами и образовали редкую стрелковую цепь. Мэррей был впереди, Уинт – ближе к краю. Мэррей, то и дело оборачиваясь к своим солдатам, сигнализировав саблей – сжимать ли цепь или растягивать её. Некоторые усмехались, другие взволнованно кусали губы; у иных лица были смертельно бледные, иные крались, точно звери. Позади солдат Мэррей увидел старого следопыта, взгромоздившегося на один из фургонов. Возбуждённый, с раскрытым ртом, он наблюдал за происходящим, как будто это был необычный спектакль, устроенный только для него.

Люди шли, соблюдая полный порядок, пригибая стебли высокой травы, доходившей им до пояса.

Мэррей говорил себе: «Не надо больше оборачиваться. Это произойдёт скоро, очень скоро».

Его сердце бурно колотилось и, казалось, разбухало. Рот у него пересох, глаза были влажны. При каждом шаге он боролся с желанием убежать, вскрикнуть, сделать всё что угодно, только бы не идти вот так – неуклонно и спокойно к индейскому лагерю. Уинт был теперь несколько впереди. Обернувшись, он улыбнулся. Он казался весёлым и небрежно подсекал саблей траву. Отряд настолько продвинулся вперёд, что Мэррей мог различить, как вздувались и опадали щеки Маленького Волка, когда старый вождь затягивался трубкой.

– Огонь! – хрипло крикнул Мэррей.

Вероятно, Уинт отдал горнисту команду, но тонкие звуки сигнала затерялись среди треска выстрелов. Солдаты низко пригибались и бежали вперёд; и тогда Шайены дали залп – всего один. Старый вождь не шевельнулся.

Мэррей остался один на ногах. Уинт что-то громко кричал ему, но он не понимал слов, если вообще это были слова.

Теперь Мэррей находился всего в двадцати ярдах от траншей Шайенов; его солдаты залегли в траве. Вождь вынул трубку изо рта. Мэррей, точно на прогулке, медленно пошёл обратно, удивляясь, что всё ещё жив.

– Сумасшедший! – крикнул ему Уинт. – Ложитесь! Мэррей, внезапно придя в себя, как человек, очнувшийся от наркотического сна, бросился в траву и, перевернувшись несколько раз, докатился до солдата, который лежал, изогнувшись, точно лук. Лицо солдата было обращено к небу; на нём так и застыла напряженная улыбка. Мэррей коснулся лежащего и убедился, что тот мёртв; затем пополз в траве мимо стрелявших солдат и дополз до Уинта. Уинт, согнувшись, неуклюже пытался забинтовать носовым платком свою раненую руку.

– Давайте-ка я, – сказал Мэррей.

Уинт насвистывал какой-то мотив, пока Мэррей закручивал платок.

Где-то неподалёку скрывавшийся в траве Кембрен крикнул, покрывая треск выстрелов:

– Капитан! Капитан!

– Да?

– Не атаковать ли их?

– Вести огонь.

– Идем в атаку?

– Нет!

Мэррей осторожно приподнялся. Над траншеей плыл пороховой дым. Старый вождь исчез.

– Капитан Мэррей! – крикнул Гатлоу.

– Ну?

– Капитан Траск прислал связного. Он говорит, что ополченцы уехали.

– Ну и ладно. Уинт встал:

– Вот дураки!

Мэррей приподнялся на колени, его голова едва возвышалась над травой. Он увидел, как конные ополченцы переправляются через ручей в полумиле к востоку. Их силуэты резко вырисовывались на сияющем небе. Он видел, как они вскарабкались на высокий берег, столпились, а затем рассыпались и поскакали в обход индейского лагеря. Очевидно, индейцы также заметили их маневр. Из-за выступа отвесного берега, на котором они разместились, появилась группа всадников; Шайены двигались широкой дугой. Ополченцы помчались на них во весь опор.

Всё смешалось, как в разбитом калейдоскопе. Закипела яростная схватка. Только индейцы в конном строю способны придать кавалерийской атаке такой всесокрушающий напор. Ополченцы отступили. Устремившись за ними, Шайены врезались в их ряды, точно острые вертящиеся ножи.

– Прикажите людям отступать к лошадям! – закричал Мэррей.-Я иду на поддержку ополчения! Чем больше Шайенов вам удастся выманить, тем скорее всё кончится!

Они встретили пехоту Траска внизу, в русле ручья.

– Не давайте индейцам передышки, – сказал Траску капитан.

Когда Мэррей со своими солдатами очутился под защитой фургонов, Траск бегом повёл своих людей в атаку на траншею индейцев. При виде того, как залп из траншеи подкосил пехотинцев, Мэрреем овладело чувство горечи и беспомощности.

Его люди садились на коней, когда мулы, запряженные в фургоны, понесли. Остатки роты Траска бросились ловить мулов.

Ополченцы также были разбиты. Они отступали, оставляя убитых и раненых, и память об их поражении осталась на долгие годы в Додж-Сити.

Мэррей повел свою кавалерию прямо на траншею Шайенов, но на этот раз индейцы оказались уже верхом;

они с невероятной быстротой вскочили на своих пони. Они кружились перед отрядом, то приближаясь, то удаляясь, испускали воинственные крики, насмехались над солдатами.

Поднявшись на вершину холма, Мэррей увидел, что индейский лагерь уже снялся с места, оставив заслон от преследования – редкую цепь всадников.

Один из фургонов, в котором находились боеприпасы, опрокинулся в полумиле от ручья. Небольшая группа индейцев, рассеявшая ополченцев, – бросилась к нему, захватила патроны и умчалась прочь.

Траск пытался перестроить своих солдат. Мастерсон с небольшой группой уцелевших ополченцев приплелся обратно и теперь выслушивал горькие упреки Траска.

Упряжки мулов переловили одну за другой и привели обратно.

Траск подъехал к траншее и угрюмо созерцал двух мёртвых индейцев, лежавших в ней.

Кавалеристы преследовали индейцев до полудня. На коне индейцы превращались в сущих дьяволов. Они кружили вокруг солдат и ускользали; дрались, как волки, когда враг угрожал их племени, и легко уходили от тяжёлых серых кавалерийских лошадей, когда племя было в безопасности. Убить их было так же трудно, как птицу на лету.

В полдень Мэррей остановил своих лошадей. Шайены расположились на холме, усеянном валунами. Солдаты спешились, потные, усталые. Повязка слетела с раненой руки Уинта, и он был весь в крови. Гатлоу потерял кепи, а копье распороло ему бриджи от бедра до колена. У солдата Бейли, парня из Охайо, стрела застряла в лёгком; каким-то образом удерживаясь в седле и не отставая от своих, он медленно умирал. Его положили на траву и затем похоронили здесь, в безыменной могиле.

Солдаты атаковали индейский лагерь, но опять были отброшены. Они преследовали индейцев, растянувшихся широкой дугой, и двигались на запад. Серые кони измотались, им не хватало выносливости жилистых, крепких пони. Иногда между отрядом и Шайенами оставалась миля, иногда немного больше или меньше. Но догнать индейцев отряд не мог.

Погоня продолжалась до вечера. Угрюмые, ожесточившиеся солдаты всё ещё держались следа, как старая гончая, которую перехитрил зверь. По временам они останавливались и в бессильной ярости разряжали свои карабины. Пришпоривая взмыленных коней, они ругали их и умоляли идти быстрее.

Солнце закатилось, и Шайены опять остановились.

Кавалеристы, спешившись, бросились на землю, растирая онемевшие ноги. Запаленные лошади дышали тяжело и хрипло.

– Это не люди, в них нет ничего человеческого, – сказал Мэррей Уинту.

– Мы ещё раз атакуем их?

– Да, завтра утром.

– Их не будет здесь завтра утром, – со странной уверенностью заявил Уинт.

И Мэррей молча кивнул.

Уже прошла половина ночи, когда Шайены снялись. Сигнал поднял отряд. Полусонные солдаты, спотыкаясь в темноте, оседлали коней и тронулись в путь. Однако ехали медленно, без прежней уверенности. Когда Мэррей снова дал приказ остановиться, они ничего не услышали, кроме хриплого дыхания лошадей и лая одинокого койота.