Последний владыка

Часть 1

Если немного подумать, то нетрудно догадаться, что авторы фэнтези сталкиваются с разнообразными техническими трудностями, о каких редко приходится беспокоиться писателям, работающим в большинстве иных жанров. Самая большая и самая серьезная из этих трудностей — создание на бумаге воображаемого мира. Проблема эта сложна и связана со многими факторами.

В первую очередь такая проблема возникает в фэнтези, хотя и в научной фантастике могут появиться и часто появляются схожие затруднения. Но автор современного шпионского или приключенческого романа хоть и должен беспокоиться о собственных технических проблемах, однако в этом отношении ему легче, чем авторам фэнтези.

То есть если Ян Флеминг желает, скажем, переправить своего героя куда‑либо, то может заставить его снять трубку, вызвать такси, поехать в аэропорт и улететь в Лиссабон на борту реактивного лайнера. Фактически он может добиться такого перемещения героя, употребив столько же слов, сколько ушло на это описание у меня. Он может это сделать, потому что и он, и его читатель живут в одном мире. Флемингу незачем давать определения любым вышеназванным понятиям, так как его читатель уже знаком с ними. Если его книга не попадает по воле случая в руки австралийского аборигена или ведущего изолированную жизнь эскимоса, то автор шпионских романов, естественно, подразумевает, что его читатель пользовался телефоном, ездил в такси и если даже не летал на реактивном лайнере, то хотя бы знаком с ним по телепередачам. Пусть сам читатель не бывал в Лиссабоне, можно рассчитывать, что любой грамотный человек довольно неплохо представляет себе, где находится этот город и каков он.

А теперь предположим, что писатель не Ян Флеминг, а Лорд Дансени, и пишет он не шпионский триллер, а фэнтези для взрослых, такую, как «Крепость, неприступная для всех, кроме Сакнота». В этой повести юный герой Леофрик убивает дракона Тарагавверуга с целью приобрести заговоренный меч Сакнот для уничтожения злого волшебника Газнака. Из всего этого совершенно очевидно, что автор фэнтези должен разрешать проблему, совершенно не волнующую автора триллеров: ему нужно создать свой мир.

Он вынужден делать это, так как не в состоянии рассчитывать на то, что читатель с легкостью узнает, о чем он говорит. Ведь если его читатель не крайне бывалый человек, побывавший там, где нас нет, то он вряд ли когда‑нибудь видел дракона даже в самом экзотическом зоопарке или встречался со злым волшебником. Да и заговоренные мечи вроде Сакнота не выставлены на всеобщее обозрение даже в самых просвещенных музеях этого мира [1].

Все это — дракона, меч, волшебника — нужно подать так, чтобы читатель хотя бы на миг поверил в их реальность. Это куда сложней и трудней, чем кажется на первый взгляд. В первую очередь писатель просит своего читателя принять всерьез много явных нелепостей — поверить в драконов, к примеру. Во — вторых, он просит читателя переживать за своего героя, действительно волноваться, убьет ли Леофрик чудовище или погибнет сам.

Ну, вторую из этих проблем должны разрешать все беллетристы любого жанра — в меру своих способностей. Не стоит говорить, будто читатель знает, что Леофрик — вымышленный молодой человек и существует лишь на бумаге. Читатель знает то же самое и о Сомсе Форсайте, и об Айвенго, да и про Джеймса Бонда. Заставить читателя сопереживать удачам и неудачам своих персонажей — главная задача всех беллетристов. Нас же здесь заботит первая часть проблемы — убедить читателя поверить в драконов хотя бы на протяжении чтения повести. И каждый автор должен обратиться к своему читателю фэнтези в духе знаменитой фразы Кольриджа, прося временно забыть о недоверии [2]. Фраза эта здесь вполне уместна, хотя, чеканя ее, Кольридж говорил о стихах (конкретно о сверхъестественном элементе в своих поэмах) и о том, как можно заставить читателя поверить в то, о чем он пишет.

Есть в этой проблеме и фаза покрупнее, а именно: мир, в котором разворачивается действо повести, — проблема самой вымышленной среды. Короче говоря, писатель должен не только убедить читателя временно поверить в драконов, заговоренные мечи и злых волшебников, он должен убедительно нарисовать ту картину мира, страны или века, куда естественно вписывается все вышеперечисленное. Почему «мира»? Потому что обстановка бывает — или должна быть — больше отдельной сцены. Леофрик может убивать дракона в мрачном лесу — вроде, скажем, лесов Баварии. Но будет очень затруднительно вписать такую сцену в современную Баварию, поскольку та, при всех ее мрачных лесистых горах, всего лишь штрих в большом контексте этой планеты в этом же веке. Не очень‑то далеко от этих лесов есть шоссе с двенадцатирядным движением, телевизоры и кондиционеры. Драконы и двенадцатиполосное шоссе — вещи взаимоисключающие. Трудно поверить, что они могут сосуществовать рядом. Но древняя Бавария… Вот это другое дело. Прирейнские леса мифической эпохи Зигфрида, Балмунга и Фадонира — это куда более убедительный контекст. Но лучше всего подойдет тот мир, который на самом деле использовал Лорд Дансени.

А использовал он воображаемый мир, выдуманный им самим.

Но зачем нужен выдуманный мир, если вполне доступна среда скандинавских саг и немецкой «Песни о нибелунгах»? Причина попросту в том, что эта среда больше всего подходит для пересказа эпоса о Зигфриде и куда менее — для событий новой и оригинальной повести. Писатели используют тот или иной мир легенд и эпоса обычно лишь для переложения оригинала. Например, Дэвид Чейни воссоздал микенский мир Тесея и Минотавра в своем романе «Сын Миноса» (1930); Евангелина Уолтон воскресила мир уэльской мифологии для своего романа «Девственница и свинья» (1936); Роберт Грейвс воссоздал мир Геракла из древнегреческой мифологии для романа «Геракл, мой приятель» (1945); Рут Кольер Шарп — страну Лионессу из артуровских легенд для Аюмана «Тристрам Лионесский» (1949); Мартин Боровский — Камелот Ланселота и Гвиневеры для пересказа их историй в романе «Рыцарь королевы» (1955); Эрнст Шнабель — мир Дедала и Икара для своей версии их истории в романе «История Икара» (1958); Розмэри Сатклифф — мир Кухулинна из ирландских мифов для их пересказа в романе «Гончий пес Ольстера» (1963); Фрэнк С. Слотер — мир царицы Дидоны из «Энеиды» для пересказа ее истории в романе «Пурпурный поиск» (1965); Мэри Стюарт — век мага Мерлина и Утера Пендрагона для своей трилогии «Жизнь Мерлина»; Пол Андерсон воссоздал героический век датских легенд для «Саги о Хрольве Тростинке» (1972) и так далее.

Заимствование для обстановки нового и оригинального произведения из уже утвердившегося мира мифов или героических легенд вовлекает автора в исторические и литературные изыскания, способные резко его ограничить и повлиять на его замысел, так как его повести нельзя будет нарушать ни одно из строгих правил картины мира, нарисованной в использованном автором оригинале. А раз так, то писатели от Уильяма Морриса до Джой Чант, в общем, предпочитали выдумать свой собственный мир, проектируя его конфигурацию так, как подходило для их собственных конкретных надобностей и целей. На самом‑то деле так делать куда легче, при этом избегаешь исторических и географических ошибок, а также досадных анахронизмов — главного бича исторического романиста.

Авторы фэнтези располагают громадной свободой выбора обстановки и места действия, несравненно большей, чем у поставщиков сочинений любых иных видов. В общем, эти места действия можно разделить на четыре разных типа. Первый — действие происходит в нашем мире, но в отдаленном прошлом до начала истории. Такие примеры можно видеть в «Ультима Туле» Авраама Дэвидсона, в «Атлантиде» Джейн Гаскелл, в «Хайборийском мире» Роберта Говарда, в «Средиземье» Толкина, также в моих собственных шести романах о приключениях Тонгора Могучего, происходящих на погибшем континенте Лемурия.

Потом есть произведения, где события разворачиваются на нашей родной планете, но в немыслимо отдаленном будущем, — таковы рассказы Кларка Эштона Смита о будущем континенте Зотик, или роман Уильяма Хоука Ходжесона «Ночная земля», или «Книга Пта» А. Э. Ван Вогта, или чудесные рассказы Джека Вэнса об «Умирающей земле», или мой роман «Великан конца света», где дело происходит на сверхконтиненте Гондвана.

Другие писатели предпочитают рассказывать о приключениях в мире, по существу малоотличном от нашего и очень близком к нему в пространственно — временном отношении, но отделенном от него каким‑то иным измерением. В эту группу попадают романы Эндрю Нортон о «Колдовском мире», повести Джона Джейкса о варваре Брэке, сага Фрица Лейбера о Фафхрде и Сером Мышелове, живущих в мире под названием «Невон», «Башня гоблинов» Спрэга де Кампа, а также ее продолжения и мои рассказы о Симране — мире грез.

Последняя категория включает те произведения фэнтези, где действие определенно происходит на другой планете. Здесь заслуживают упоминания Барсум — Эдгара Раиса Берроуза, Ксиккарф — Кларка Эштона Смита, Меркурий — Эддисона и Торманс — Линдсея. Я также мог бы включить в этот список и вымышленную планету Зарканду, где разворачивается действие моего романа героической фэнтези «Затерянный во времени мир».

Однако эти четыре группы не охватывают всех доступных автору фэнтези мест действия. Существуют интересные аномалии, произведения, не вписывающиеся полностью ни в одну из перечисленных мной категорий. Например, действие романа Остина Теппана Райта «Островитянин» происходит в нашем мире и в наше время, но на вымышленном континенте; действие романа Джона Майерса происходит «где‑то на Земле в наше время»; приключения Дансени — «на краю света» (что бы это ни значило!), а Кларк Эштон Смит в некоторых рассказах вроде «Мерзости Йондо», «Явления Смерти» сообщает о месте действия весьма туманно. И, конечно же, жанр «затерянной расы» не попадает ни под одну из этих четырех категорий. Не говоря уж о сочинениях Кэбелла, часто забредающих в Рай, Ад, Асгард и еще куда‑то.

Теперь понятно, что я имею в виду под «своеобразной обстановкой места действия»?

Рассмотрим другой вопрос: из чего, собственно, состоит выдуманный мир?

В первую очередь он имеет систему вымышленной географии. И здесь начинающего автора фэнтези подстерегает первая крупная опасность.

Даже выдумывая свой собственный мир, вы на самом деле не вольны давать своему воображению воспарять куда заблагорассудится. Несмотря на предыдущее замечание об авторской свободе создания обстановки и места действия, эту свободу необходимо держать в разумной узде, так как вы не вольны рисовать мир просто так, как вздумается. География — не просто дело случая: природные особенности местности находятся там, где они есть по вполне определенным причинам. Будущему автору воображаемых миров не мешает немного подумать, перед тем как чертить свою карту.

Нельзя, знаете ли, намалевать пышный влажный тропический лес посреди обжигающих песков знойной пустыни, полезно познакомиться с климатологией для понимания взаимодействия сил, создающих пустыни и тропические леса, джунгли и степи и так далее. И нельзя втыкать куда попало на карте горы; у гор есть веские причины быть там, где они есть, и автору фэнтези следовало бы кое‑что об этом знать. Процитированные в эпиграфе бессмертные слова Пу Ба о художественном правдоподобии связаны именно с этим, так же как и фраза Кольриджа о готовности забыть про недоверие. Автор фэнтези должен делать все возможное, дабы убедить читателя, что выдуманный им мир реален. Беглое понимание климатических причин происхождения пустынь и геологических причин происхождения гор делает выдуманный мир убедительнее. Такой мир легче представить, легче принять за реальный. Автору фэнтези следует отнестись к конструированию своего мира всерьез, чтобы заставить читателя принять его сочинение и его мир, чтобы его мир стоил затраченного времени и усилий.

Большинство авторов фэнтези согласятся, что, составляя план произведения, неплохо и нарисовать карту вымышленного мира, даже если она и не будет опубликована в приложениях к роману. Такой поступок диктуется просто здравым смыслом, хорошей рабочей привычкой профессионала; иначе можно в девятой главе отправить героев в путь на юг к городу Кзи Траксио, когда во второй главе четко указано, что город находится на севере. Писатели забывчивы и рассеянны, как и простые смертные, и предосторожность, вроде потери нескольких минут на набросок карты, поможет предотвратить такие ошибки и несоответствия (на которые обязательно с радостью накинутся критики — читатели, которые замечают все и вся; а потом они сядут писать язвительные письма бедному автору). Вдобавок можно обойти все порекомендованные мной географические изыскания, купив хороший атлас и попросту взяв за руководство какой‑нибудь уголок Европы или неизвестной американским читателям страны, например, России. В этом случае леса у вас будут редеть, переходя в степи, или густеть, переходя в непроходимые болота, или подниматься в предгорья и горы, засыхать в пустынных краях в полном соответствии с действительностью. К тому же это сэкономит уйму времени.

Изобретая свою географию, автор фэнтези должен помнить несколько важных деталей. Одна из них заключается в том, что точно так же, как есть причины для гор находиться там, где они есть, так и города выросли не просто так. Большинство крупных городов мира появились в том или ином месте из‑за торговли. И большинство важных городов древности основывались в местностях, имевших легкий доступ к морю, и морская торговля была главным фактором их процветания или упадка. Конечно, некоторые города находятся не на самом побережье, но часто строятся на реках, ведущих к морю, — Рим на Тибре, Лондон на Темзе, Париж на Сене, Фивы на Ниле и так далее. Многие другие города хоть и построены у рек, находятся дальше в глубь материка; но города, построенные поблизости от устьев крупных речных систем, могут контролировать большие области, взимая пошлины с торговли, и часто становятся великими, в том числе и по этой причине. Не случайно самые великие из самых древних городов мира стали великими благодаря своему местонахождению. Например, Халдейский Ур был построен в самом начале Персидского залива, в устье речной системы Тигра и Евфрата. На Тигре и Евфрате построили и много других городов, но выше по течению. Однако богатым и могучим стал именно Ур, в. то время как немногие из городов выше по течению остались в нашей памяти лишь в виде названий. Еще один пример того же: знаменитый морской порт Басра. Он упоминается в «Тысяче и одной ночи» почти так же часто, как Багдад. А те из городов в глубине материка, которые не построены на реках, — такие, как, к примеру, Самарканд, — вероятно, стали сильными и процветающими, потому что их построили на перекрестках главных сухопутных торговых путей.

Следовательно, автор фэнтези должен остерегаться разбрасывать города по всей карте, повинуясь одной лишь прихоти. Даже при создании волшебного мира должна присутствовать толика разума.

Кроме создания мира, состоящего из океанов, островов, рек, долин, гор, лесов, пустынь, озер, городов и тому подобного, автор фэнтези выходит за пределы географического вымысла в сферу политики, так как большинство миров фэнтези разделено на страны. Не мешает немного знать об исторических силах, определяющих рост отдельных стран, — например, знать, как повлиял упадок и развал мировой империи Древнего Рима на подъем разных стран Европы, так как многие из старых политических разделений Европы были первоначально провинциями Римской империи. В Европе (между крахом Древнего Рима и подъемом Франции, Англии, Германии и Испании) получилось так, что полуцивилизованные племена и кланы, не долго находившиеся под пятой Рима, стали вдруг сами себе хозяевами, когда легионы один за другим отошли назад, в Италию. Действительное число римлян в любой провинции Галлии до краха империи было, в общем‑то, удивительно невелико; немногочисленные администраторы управляли делами, надзирая за большим числом туземных чиновников. Вероятно, казалось вполне естественным, что эти административные системы продолжали действовать и после вывода легионов, а так как римская система управления провинциями работала лучше голой дикости или варварства, то ранние франко — готские государства постарались по мере сил сохранить ее. А поскольку франко — готским чиновникам и бюрократам приходилось учить латынь, то складывающиеся страны, названные нами теперь Францией, Германией, Испанией, Англией и так далее, употребляли этот язык. Сегодня французский, испанский и итальянский называются «романскими языками», так как находятся в родстве друг с другом и все произошли из видоизменившейся латыни.

При создании мира фэнтези автору следует знать о нем больше, чем говорится в произведении. А конкретно — ему следует кое‑что знать о древней истории разных своих королевств и империй. Страны обретают ощущение собственной неповторимости не без причины. Некоторые страны выросли из племенных и клановых организаций, другие возникли в результате успешного вторжения извне (как нынешняя Англия — результат воздействия культуры нормандской аристократии, навязанной англосаксонскому крестьянству именно благодаря такому вторжению). Я не говорю, что в роман следует вписывать подробную сводку минувших исторических событий, но автору невредно иметь некоторое, пусть даже смутное представление о том, как вообще возникли выдуманные им королевства и империй. Это делает выдуманный мир более связным, логичным, самосогласующимся и достоверным.

Автору фэнтези также неплохо знать кое‑что о том, как организовывались и управлялись реально исторические страны. Не всюду государственная структура была столь проста, как можно подумать: с королем наверху, кучкой могущественных герцогов и баронов посредине и фермерами, ремесленниками и крестьянами внизу. Это чересчур упрощенный взгляд на вещи. Вспомните историю Жанны д'Арк: дофин, к которому явилась Жанна, был истинным и законным прирожденным королем Франции, но он был беден и совершенно бессилен по сравнению с некоторыми своими герцогами вроде Бургундского. В Англии сильная центральная монархия утвердилась довольно рано, но большую часть французской истории монарх не обладал реальной властью. Какой‑нибудь король Франции всегда сидел на троне, по крайней мере номинально, но страна пребывала в расколотом состоянии, поделенная между крупнейшими землевладельцами, герцогами, и некоторые из них были куда богаче и могущественней любого короля со времен Карла Великого. Потребовался довольно продолжительный отрезок времени, прежде чем монархическая власть стала твердо централизованной.

Не мешает хоть малость знать о действительной организации таких королевств — о том, как именно они управлялись. Не мешает также знать, например, разницу между королевством и империей, так как империя на самом‑то деле нечто совершенно иное, чем королевство. Империя — это коалиция независимых государств или племен, сведенных тем или иным способом под власть единого центрального правления. Великобритания стала Британской империей, только приобретя сюзеренитет над множеством государств и княжеств Индии. Германия стала Германской империей, только когда свела под власть единого сюзерена все составлявшие Германию многочисленные мелкие Граустарки, Великие Февники и Руритании, а удалось это, кстати, Отто фон Бисмарку, убедившему или принудившему членов свободной федерации германских княжеств признать своим императором Вильгельма II, бывшего тогда королем Пруссии. Если в обстановке вашего романа фэнтези есть империя, то можно смело ручаться, что где‑то в прошлом был и свой Бисмарк.

Но и, употребляя очаровательное выражение Дансени, «области нам известные» управлялись самыми разнообразными правительствами, от теократии вроде Тибета, доколумбовых Перу и Мексики или Древнего Египта, где монарха признавали тем или иным божеством, до республик вроде Северных Соединенных Штатов. Особый интерес для автора фэнтези могут представлять некоторые из более уникальных форм правления: Ганзейский союз городов, Венеция дожей, особенная «империя» майя. В этом отношении я рекомендовал бы внимательно прочесть роман Спрэга де Кампа «Башня гоблинов» (1968). В этой книге и ее продолжении «Часы Ираза» де Камп препровождает читателя по страницам самого настоящего путеводителя по государственным системам, таким, как Двенадцать Городов, где в каждом государстве своя, зачастую очень оригинальная форма правления. Например, в Виндие, чопорной, упорядоченной и довольно пуританской республике, правит сенат; а на Цолоне, расположенном на острове и ставшем, соответственно, морской державой, правит верховный адмирал. В Оттомане управление разделено: старший законный сын покойного великого князя становится великим князем вместо отца и возглавляет гражданскую администрацию, а старший незаконный сын становится верховным главнокомандующим. В этом очаровательном, причудливом романе исследуются или, по крайней мере, затрагиваются и другие формы правления. Нас знакомят среди прочего с тираном Боуктиса, священниками Ира, наследным узурпатором Говании и теократом Тарксии.

Автор явно собирался пройтись по всем системам правления, и эта книга, безусловно, самая сильная попытка в этой области. Некоторые системы крайне забавны, например, в Метуро, где правит тайное общество под контролем облаченного в маски совета. Как‑то в беседе де Камп рассказал мне, что идея эта основана на тайном совете правителей Венеции во времена Высокого Возрождения, а дож является всего лишь выборным президентом этого совета.

В мире «Башни гоблинов» есть несколько так называемых королевств, и каждое на свой лад разрешило старую проблему законного наследования. Например, в королевстве Ксилар власть передается не по наследству: в конце пятилетнего срока правления ксиларцы ритуально обезглавливают каждого монарха и швыряют голову бывшего правителя в толпу, словно свадебный букет. Всякий, достаточно везучий (или невезучий), поймавший этот малоприятный приз, становится следующим королем Ксилара и волен пользоваться некоторыми удовольствиями и привилегиями королевской власти, пока не придет и его очередь лечь под топор палача. И все же заслуживает внимания еще один элемент в составе вымышленных цивилизаций, а именно то обстоятельство, что в таких мирах или царствах будет и своя литература. Ее следует показать, затронуть хотя бы вкратце и сделать частью фоновой информации. С этим компонентом ремесла мастерски обращался тот же Спрэг де Камп. В нескольких романах и рассказах о Кришне, вымышленной планете, вращающейся вокруг Тау Кита, он вводит в повествование выдуманную литературу — замечательно, умно и незаметно. Иногда его персонажи ссылаются в разговоре на сцены или ситуации из кришнианской эпической литературы, как это делают начитанные люди, например в «Руке Зеи»: «Что беспокоит моего капитана? Ты выглядишь таким же кислым, как Карар, когда его обманул король Ишка», — а чуть дальше замечает: «Одно дело бахвалиться с пафосом, как героиня «Заговорщиков» Хариана, другое — быть готовым отбросить ради любви удобства и привилегии своего высокого положения». А иной раз он вводит схожие данные в саму сцену, как в «Башне Занида», когда Мжипа отклоняет приглашение прогуляться по кабакам, говоря:

«— Что касается меня, то эти драки вызывают у меня только головную боль. Я предпочитаю оставаться дома и читать «Аббека и Даней».

— На языке оригинала, Гозаштандоу? Все двести шестьдесят четыре песни?

— Конечно, — подтвердил Мжипа. — Боже, что за страшная участь быть интеллектуалом».

Чуть дальше в той же книге Фоллон замечает: «Сегодня вечером в Сахи премьера восстановленных «Заговорщиков» Хариана. Я заплачу за места». Таким образом он бросает фоновый фольклор в поток действия. Заметьте также, как хитро поддерживает де Камп эту систему фонового фольклора заботливыми перекрестными ссылками: ведь эта же самая пьеса упоминалась в цитированном выше другом романе «Рука Зеи».

Толкин очень эффективно использует этот прием. Однако во «Властелине колец» отрывки местной литературы часто присутствуют прямо в диалогах, как, например, в первом томе «Братство кольца» в сцене в третьей главе, где Фродо и его спутники, проезжая через лес, встречают отряд эльфов. Те поют древнюю эльфийскую песню, и Фродо сперва слышит лишь их голоса:

«Гилтониэль! О Элберет! Очей твоих бессмертный свет! Тебе поет лесной народ в иной земле, за далью вод».

Во «Властелине колец» много таких песен и даже баллад, так же как ссылок на древние книги, эпос, повести и легенды, — и все это вплетено в ткань самой трилогии. Такие небрежные ссылки на литературу вымышленного мира добавляют произведению совершенно новое измерение реальности, и большинство крупных писателей в жанре фэнтези поняли это (хотя Берроуз и Меррит несколько несовершенны в этом аспекте создания миров).

Роберт Говард, например, часто использовал цитаты из вымышленной литературы Хайборийской эры для эпиграфов в «Фениксе на мече», где эпиграфы взяты из обрывков вымышленной летописи («Немедийские хроники»), балладной литературы («Дорога королей») и так далее. Говард также понял декамповскую идею усиления иллюзии истинным историческим контекстом, применяя перекрестные ссылки между рассказами и повестями. Та же баллада «Дорога королей» употребляется в эпиграфе к другой повести о Конане — «Алая цитадель», так же как некоторые аквилонские пословицы и походная песня боссонских лучников.

Я этому трюку научился у Говарда и использовал в качестве эпиграфов к главам своих книг о Лемурии различные исторические документы, такие, как «Лемурийские Летописи» и «Анналы Царгола», магические и оккультные сочинения вроде «Алой Эдды», гримуара Шараши, эпоса вроде «Саги о Тонгоре», отрывки из лемурийской литературы вроде «Песни Диомбара о последней битве» и множества народных хоровых песен, пословицы и поговорки, боевые и походные песни вроде «Барабанной песни племен Коданги», «Боевой песни Черных Драконов» и «Караванной песни кочевников Джегги».

Я не очень далеко зашел в своей работе над лемурийскими книгами, когда сообразил, что мне лучше во избежание ошибок написать кое‑что из их литературы заранее. Например, в моих записных книжках содержится весь текст «Летописей Лемурии», а в одном из романов «Тонгор в городе магов» (1968) я счел, что будет забавно пустить в виде эпиграфа полный текст «Саги о Тонгоре». Таким образом, там есть полный текст песни (все сто двадцать четыре строки), которая в остальных книгах цитируется по частям. Однако ни «Алая Эдда», ни «Свидетельства Эа», ни любая из песен не существует в моих записных книжках в полном виде, хотя «Песня Диомбара», законченная баллада, опубликована в журнале «Амра» и будет перепечатана в издательстве «Аркхэм хауз» в выходящей книге моих стихов «Грезы из Рьлиеха».

Некоторые сочинения в жанре воображаемых миров довольствуются ограниченной сферой действия (события развиваются в пределах одного государства), но большинство писателей расширяют масштаб своих сюжетов, охватывая континент или даже полушарие. Например, говардовские повести о Конане переносят читателя из протоскандинавской Киммерии, Асгарда, Хайбореи в Протокитай на далеком востоке, называемый Кхитаем, на юг к первобытным королевствам того, что мы назовем Африкой, и так далее, включая визит — другой в Вендию (говардовское название Индии).

Конструируя воображаемую среду для романа фэнтези, в общем‑то неплохо намекнуть на присутствие — по крайней мере закулисное присутствие — целого разнообразного мира. Романы Морриса включают в себя приключения на целом континенте до самого Конца Света и тому подобное, ни одно из проезжаемых героями королевств не является для них особенно странным или чуждым. Он писал, конечно же, в традициях романов о поисках святого Грааля, Мэлори, «Персиваля» Вольфрама фон Эшенбаха и в определенной степени всемирной панорамы у Арлосто, Спенсера и «Амадиса». В таких средневековых сочинениях мир изображался продолжением знакомой читателю культуры, без всяких попыток заставить чужие страны казаться действительно чужими. Все жители мира «Амадиса Гальского» или «Парсиваля» говорят на одном языке; у Баяра и Аристо принцессу далекого Китая зовут Анжеликой. Моррис писал в этой же традиции: его мир или миры — это продолжения гобелена средневековой Европы.

Однако современные создатели миров придерживаются более реалистичных взглядов. В «Колодце Единорога» Прэтта действие происходит в Дейларне, стране, очень похожей на средневековую Скандинавию, находящуюся под тиранией валькингов— тесно сплоченной воинской касты вроде средневековых тамплиеров или мальтийских рыцарей. Однако хотя сюжет разворачивается в Дейларне, Прэтт заставляет читателей понять, что Дейларна — всего лишь малая часть огромного мира. На юго — западе, говорит он, находится царство, называемое просто «Империя», которое очень похоже на Римскую империю; на юге расположен Додекаполис — конфедерация свободных городов, по сути своей неотличимая от классической Греции; а на западе обитают «белобрысые язычники Дзика». Схожим образом у де Кампа в «Башне гоблинов» сюжет вращается вокруг государств, прилегающих к Новарии, которые, как и сама Новария, походят на средневековую Европу. Но на севере обитают кочевники (белокурые нордические племена с кочевой культурой монгольского типа), в то время как на юге находятся страны Федирана (более — менее арабы) и громадная, но статичная империя (более — менее Индия). Хотя круг действия этих романов по необходимости ограничивается, мы имеем дело с целым миром.

В литературе такого рода есть несколько способов намекнуть на необъятность окружающего мира. Один — использовать сюжет экскурсионной поездки, то есть связать вместе центральную тему романа с путешествием по окружающему миру. Так поступал Толкин, а также и Эддисон. Конечно, они действовали так на протяжении всего романа, но подобный сюжет можно ввести и в рассказах.

Для примера можно привести рассказ Дансени «Праздничные дни на Янне». В этом рассказе очень много статики, хотя рассказ короткий.

Но даже если в вашем сочинении речь идет о внутренних проблемах единственного государства, все же надо намекнуть на присутствие, так сказать, за кулисами различных городов и королевств.

Позвольте проиллюстрировать это, сославшись на некоторые из своих произведений. Второй том моей атлантической трилогии (пока, правда, даже первый том ее «Черная звезда» не опубликован) будет называться «Белый трон». Действие в нем происходит, конечно же, в Атлантиде [3], и повествование начинается на большом базаре Адалона — белого города. На протяжении первых трех страниц рукописи юный герой — Крисарион из Ита — шагает по базару, спрашивая, как пройти к дому мага Херпесса Зостера. Спрашивает он у торговца драгоценными камнями по имени Ворочай, и тот пытается заинтересовать молодого человека «изумрудами с гор Даквалота», «рубинами из древнего Питонтула» и черным опалом, «привезенным с большим трудом и огромными расходами с далекого севера за легендарным Итом, где горы Мар наступают на черные берега Хом Мур Паза, Гиперборейского моря». Такие камни, хитро замечает он, глядя на довольно тощий кошелек юноши, хоть и редки, не менее дороги, чем можно подумать, даже в нынешние беспокойные времена, «когда Корейский король — брат Малидорн закрыл горные перевалы для всех караванов». Крисарион ничего не покупает, узнает, как пройти к дому мага, и уходит, оставляя старого купца переполненным подозрениями. Ворочан подзывает одного шатающегося неподалеку лоботряса «в линялой стрифаксийской юбке — килте» и поручает ему:

«— Пойди и скажи хозяину, что какой‑то воин, одетый в алое наемника из Вольных Мечей, разыскивает Херпесса Зостера, старого чародея из Ульфара. На мундире его герб Дома Истизиса. Хоть он и наемник, черты его и осанка обличают высокое… даже знатное… происхождение. Судя по оттенку его кожи, он туранец, и все же волосы у него причесаны по моде Северных Королевств, а говорит он с акцентом урожденца Иллурдиса. Это может оказаться важным, так что не мешкай!»

Я цитирую этот абзац не как образец бессмертной прозы, а для того, чтобы показать, как можно легко и незаметно ввести немалую толику фоновой географии даже в сцену разговора. Заметьте, что из одной лишь этой страницы читатель узнает о городах — государствах и королевствах Адалон, Ит, Даквалот, Питонтул, о горах Мар, Хом Мур Паза — Гиперборейском море, Керне, Ульфаре, Туране, Северных королевствах, Стрифаксе и Иллурдисе. Я намекнул на исписанную забытую карту, где полно всяких стран, на целый мир за пределами страницы.

Заметьте, как разнообразны введенные мной имена и названия, варьирующиеся от односложных «Мир» до многосложного «Крисарион». И заметьте, как эти вымышленные имена и названия довольно ровно распределяются по алфавиту:

Адалон, Атлантида

Борачан

Гиперборея

Даквалот

Иллурдис, Истизис, Ит

Крисарион, Керне

Малидор, Мар

Питонтул

Стрифакс

Туран

Ульфар

Херлес

Зостер,

Хом Мур Паз

Но выбор названий для своего вымышленного мира — это отдельная тема для отдельной статьи.

Примечания автора к 1–й части

[1] Однако в случае с «Крепостью, неприступной для всех, кроме Сакнота» Дансени облегчил себе задачу, приняв знакомый читателю стиль и тему, позаимствовав их из сказок и легенд о драконоборцах. Лучшим примером того, как решать эту проблему, не полагаясь на сказочный привкус, будет, наверное, рассказ «Праздные дни на Янне». Так как этот рассказ ничем не походит на традиционную сказку, Дансени приходится справляться с этой проблемой путем ловкого применения нескольких техник создания миров.

[2] На самом деле Кольридж писал так: «Все согласны, что мне следует направить свои усилия на создание персонажей и характеров сверхъестественных или, по крайней мере, романтических. И все же, как использовать нашу внутреннюю природу и человеческий интерес, чтобы добиться от читателя желания забыть на миг о недоверии к теням воображения, которые и составляют веру в необыкновенное?»

[3] Не вызывает особого удивления то, что из всех различных легенд и доисторических цивилизаций авторы фэнтези чаще всего выбирают местом действия Атлантиду. Среди более — менее современных писателей, делавших это, числится Смит, Говард, де Камп, Гаскелл, Андерсон, Нортон и я сам, но раздел «Атлантида в литературе» и сам по себе представляет огромную библиотеку. Очень часто Атлантиду избирают для своей псевдобеллетристики оккультисты, как, например, Дафна Вигерс в «Подымающейся Атлантиде», или Клара фон Равен в «Жителях Атлантиды Селестора», или в романе «Живущие на двух планетах», написанном Фредериком Оливером Спесором (под глупым псевдонимом Филос Тибетец (в английском издании он стал Фаллосом Тибетцем). Литературные притязания таких книг часто нелепы, равно как и притязания их авторов на секретные источники тайных сведений о Пропавшем континенте, ревностно охраняемых от глаз всех прочих невежд и неверных. Мисс фон Равен, например, уверяет, что ее книгу продиктовал дух египтянина с примечательно неегипетским именем Селестор, в то время как мисс Вигерс переплюнула ее, заявив, что сама посещала Атлантиду посредством астрального путешествия. Что касается господина Оливера, то его источником данных об Атлантиде оказался китайский мудрец по имени Квон, живущий в пещере горы Шаста в… Калифорнии. Однако, как бы ни были глупы и невежественны такие книги, сочинители оккультных романов иногда способны на блестящий вымысел. Оливер, например, написал вполне читабельную книгу, и хотя книга эта редкая и найти ее трудно, поискать, безусловно, стоит. Меня особенно поразил его дар лепить имена и названия, такие, как у его главного героя — атланта — Заилм Нуминос, одного из городов Атлантиды — Кайфул (в переводе с английского — «полный кайф». — Пер.).

Такие преобладания Атлантиды в качестве любимого места действия в немалом количестве литературы фэнтези, конечно же, нетрудно понять: легенда о Пропавшем континенте — один из вымыслов человеческого воображения и постоянно вызывает интерес. Однако я мог бы пожелать следующему поколению авторов фэнтези немножко больше разнообразия и оригинальности в выборе места действия. Как насчет доисторического континента Гондваны в Индийском океане или Шамбалы, вымышленной сверхцивилизации в пустыне Гоби, и почти совершенно незатронутой (и целиком вымышленной) доколумбовой североамериканской цивилизации под названием Сагеной или Норумбега? Краткую сводку всех доступных данных по этим землям ищите в великолепной, недавно выпущенной книге Сэмюэля Эллиота Моррисона «Открытие Америки Европой: северные плавания» (1971).

Я прочел большинство известных романов об Атлантиде, и самый лучший из них по — прежнему «Пропавший континент» К. Дж. Сатклиффа Хайна. Что же касается применения нового места действия, то хоть я и далек от расхваливания доверчивому читателю собственных сочинений, но действие моей новой серии рассказов происходит на Семи Легендарных Островах Антиллии. Первый рассказ «Двенадцать чародеев Онга» должен в скором времени выйти в одной из составленных мною антология фэнтези. Вот это именно та Атлантида, которую я предложил бы попробовать своим читателям.

Часть 2

Роберту Говарду с любовью

В одном эссе из сборника «Рука красильщика» (1962) У. X. Оден затрагивает проблему, которой я бы хотел заняться подробнее и рассмотреть в этой статье.

«По — моему, это Эдвард Лир сказал, что испытание для воображения — это способность назвать кошку кошкой [1], а в «Бытии» нам говорят, что Господь привел к несогрешившему Адаму всех тварей, дабы тот назвал их. И как называл живую тварь Адам, такое и получала она название, то есть Надлежащее Имя. Здесь Адам играет роль протопоэта, а не протопрозаика. Надлежащее имя должно не только обозначать какое‑то существо, оно должно обозначать его правильно. И эта правильность должна быть общепризнанной».

Господин Оден не прав насчет замечания о названии кошек — оно принадлежит Сэмюэлю Батлеру, а не Лиру, — но в остальном его утверждение кажется мне правильным, за исключением того, что проводимое им различие между поэтом и прозаиком представляется мне бессмысленным. По крайней мере в области фэнтези выдумывание имен и названий — нахождение Надлежащего Имени — имеет первостепенное значение. Создавая вымышленный мир с помощью слов, писатель невольно выступает в роли Адама. Назвать надо все: королей, богов и людей, а также королевства, города, реки, океаны, горы, леса, пустыни, острова и всех зверей и птиц, обитающих в этом мире. Адаму‑то было легко: ему требовалось назвать всего лишь зверей!

И вдобавок это особенные имена и названия, их вес, цвет, музыка и вкус тоже имеют огромное значение. Признаться, я фанатик в этом плане: всегда отличался сверхчувствительностью к звучанию, виду и привкусу выдуманных имен и названий. У некоторых людей превосходный слух для их выдумывания: Дансени — старый мастер по этой части, а Джек Вэнс — гений. Другие менее компетентны. У некоторых такое умение вообще отсутствует. У этих несчастных писателей либо вовсе нет слуха, для звуков неокогномики, либо они не готовятся заранее, составив список в пятьдесят — шестьдесят вымышленных имен и названий, чтоб иметь их под рукой, когда возникнет необходимость, — именно такую систему я рекомендую всем новым труженикам в искусстве фэнтези. Более торопливые из таких писателей (а к ним я могу отнести и Гарднера Фокса), столкнувшись с необходимостью вставить в абзац выдуманное имя или название, делают одно из двух: либо беззаботно выхватывают существительное из истории, географии или легенды и видоизменяют его, выкинув слог или изменив гласную; либо с ходу лепят имя и название, обычно неудобоваримое, полное «x», «z» и «q».

Ни то ни другое начинающему автору делать не рекомендуется. Что касается выдирания имени и названия из истории, то к этой нездоровой практике пристрастился и сам Роберт И. Говард, из‑за чего пострадало качество его произведений. Позвольте мне рассказать об этом чуть подробнее. Говард отлично умел создавать оригинальные имена и названия, но чересчур часто имел склонность скорее заимствовать их, чем выдумывать самому. Ввиду частично исторического характера произведений о Конане Говарду пришла в голову неудачная мысль использовать часть существующих названий. То есть, хотя Хайборийская эра и была предположительно задолго до нашей древней истории и все достижения тех цивилизаций были уничтожены в катаклизме, память о том времени дожила до исторических времен в виде смутных и искаженных легенд [2].

Идея эта совсем неплоха при правильном подходе. Для мрачных, сильных названий, напоминающих о темном зле, Говард пощипал классическую мифологию и употребил их для наименования древних царств, где жители предаются первозданной черной магии. Полагаю, он ставил целью зародить у читателя мысль о том, что названия этих империй черных магов стали в более поздние времена практически синонимами зла и ужаса, оставшись в памяти людей на века, и вошли в «ранние» мифы как полузабытые символы. Поэтому в «Боге в чаше» он упоминает царство Ахерон, а далее Стигию и Дагонию. Обе страны названы в «Дьяволе из железа» (Ахерон— «река печалей», одна из пяти рек Аида; Стигия происходит от Стикса, еще одной реки во владениях бога подземного мира усопших. Слово это стало синонимом тьмы. Дагония же — производная от филистимлянского морского бога Дагона, храм которого разрушил Самсон (Книга Судей 16: 23–30)).

Так вот, как я сказал, это была очень хорошая идея — фактически одна из лучших идей Говарда. Но когда он отступил от применения такой техники «наименования для конкретной цели» (то есть для намека на царство зла, столь ужасное, что само его название веками жило в мифах как синоним тьмы или ада) и начал применять его просто потому, что это легкий способ лепить имена и названия, это стало изъяном его стиля, и притом бросающимся в глаза.

Например, положение Греции на его карте воображаемого мира в Хайборийскую эру занимает королевство Коринфия. Название выбрано явно потому, что оно похоже на название древнегреческого города Коринф, и, следовательно, ему предназначено «намекать» читателю на древнюю Грецию. Мысль эта совершенно неудачна. Коринф был маленьким, незначительным городком, расположенным на небольшой неплодородной полосе перешейка между Сароническим и Коринфским заливами. До тирании Кипсела и Периандра (657–581 гг. до н. э.) он не знал ни могущества, ни процветания, не играл никакой важной роли. Даже во времена Гомера это был мелкий городишко, во всем послушный Микенам. Намекать, будто первозданная Греция была известна под названием Коринфия, — значит совершать логическую нелепость. Говард сделал бы лучше, назвав свою Протогрецию Элленика или Ахайя (так называл Гомер древних греков). Такие названия были бы более удачны, но Говард не задумываясь набивал текст на печатную машинку и схватился за первое пришедшее в голову греческое название. На размышления о нем он времени не тратил. На это он просто плевал.

И повторял эту же ошибку вновь и вновь в своих рассказах о Конане на самый неуклюжий лад, какой только можно вообразить. В «Черном колоссе» он знакомит нас с городом Абатани. Это всего — навсего Экбатаны — историческая столица Древней Мидии. В «Королевстве Черного берега» он упоминает город под названием Асгалун, а это всего — навсего древний библейский город Аскалон. Еще хуже фигурирующий в повести «Алая цитадель» город Хоршемиш — чуть искаженное название древнесирийского города Каршемиш.

Говард применял названия, находившиеся под рукой. Он не давал себе труда пойти на лишнее усилие и создать собственные названия. Точно так же это относится к большей части имен его персонажей, и многие читатели считают это одним из самых крупных его изъянов. Обсуждая в письме к Дональду А. Уоллхейму знаменитое эссе Говарда «Хайборийская эра», Говард Филип Лавкрафт отметил:

«Единственный изъян в этом материале — это неисцелимая склонность Мастера (Роберта Говарда) изобретать имена и названия, слишком сильно напоминающие действительные имена и названия из древней истории — имена, вызывающие у нас совершенно иной ряд ассоциаций. Во многих случаях он делает это с умыслом, считая, что знакомые названия происходят от описываемых им легендарных царств. Но только такой умысел губится тем, что мы четко знаем этимологию многих исторических понятий и поэтому не можем принять предложенное им происхождение слов».

Л. Спрэг де Камп тоже обсуждал эту досадную черту Говарда в предисловии к своему эссе «Толкование Хайборийских повестей Говарда», впервые опубликованному в знаменитом журнале «Амра». Подытоживает он его так:

«Многие из личных имен, использованных Говардом в рассказах о Конане, — обыкновенные личные имена латинские (Публий, Констанций, Валерия), или греческие (Дион, Пелий, Тиберий), или их современные итальянские версии (Публио, Тито, Диметрио). Остальные — азиатские или арабские имена, иногда видоизмененные (Арам Бакш, Яр Афзал, Джунгир Хан и так далее), а иные… ацтекские или псевдоацтекские и псевдоирокезские».

Даже само имя Конан — имя самого могучего героя Говарда — было позаимствовано, а не выдумано.

Это обычное кельтское имя. В средневековой Бретани было сколько угодно герцогов Конанов плюс король фоморов Конан в ирландском мифе. И оно, конечно же, появляется и в современную эпоху, как, например, первая половина фамилии создателя Шерлока Холмса.

Это действительно не тот метод. Невыгодно чересчур облегчать читателю угадывание источника происхождения ваших имен и названий. Речь здесь идет о замечательных рассказах про варвара Брэка, которые пишет Джон Джейке начиная с 1963 года. Эти рассказы являются очень привлекательными образчиками хорошего меча — и-магии, насыщенного живостью, смаком и колоритом. Но они не могут служить образцом хорошей техники выдумывания имен и названий. К примеру, бродячий воин — варвар Джейкса ищет «золотое царство Хурдисан», лежащее где‑то на юге. Ну, Хурдисан — достаточно миленькое название, но не требуется очень больших знаний в географии, чтобы догадаться, что Джейке небрежно (и неосторожно) срисовал его с Курдистана — плоскогорья в юго — восточной Турции, северо — западном Иране и северном Ираке. Как только обнаруживаешь источник этого названия — пшик! — вся романтичность и таинственность, которые стремился вплести автор в свое повествование, вылетают в трубу.

Схожим образом Джейке насаждает две противоборствующие религии в своем параллельном мире (которые про себя я называю Пра — Земля): темный культ поклонения богу — дьяволу Йод-Хагготу и псевдохристианских последователей «экстатического козопаса Несториамуса». Опять же идея в сущности хорошая, но неумение Джейкса продумать проблемы неокогномики препятствует читателям охотно забыть о недоверии. Ибо Йод-Хаггота Джейке позаимствовал из лавкрафтовской мифологии Ктулху, где присутствует божество Йог-Согот (Йог-Сотот), а что касается Несториамуса, то Джейке получил его из имени сирийского церковника V века Нестора, основателя несторианской церкви (или, если угодно, ереси). В предисловии к одной из книг о Брэке Джейке честно признается в том, что взял себе за образец Говарда. В этом нет ничего плохого, но когда писатель подражает даже дурным привычкам своего кумира, это влияние, доведенное до идолопоклонничества.

К несчастью, этой дурной привычке Говарда последовали и многие другие писатели. Оказалась восприимчивой к этому заразительному примеру и такая блестящая писательница, как Ли Брекетт, способная и сама выдумывать отличные имена и названия, как, например, Валкие, Джеккара, Синхарат и «торговый город Кахора». Но она часто подбрасывает парочку — другую иных вроде Барракеша (от Марракеша — город в Марокко) и Богхаз Хой (от Богакой — район крупных археологических раскопок Хеттской цивилизации в Турции). В «Мече Рианнона» у нее есть Кар Дху, в то время как в «Тени над Марсом» она знакомит нас с Кар — Хеброй. Это, конечно же, неудачный выбор названий для древних городов на планете Марс. «Кар» — уэльсский префикс, часто попадающийся в таких топонимах, как Карлеон, Карнарвон и так далее. А если подумать, то и Рианнон происходит из Уэльса, как видно из недавно опубликованного романа Эвангелин Уолтон «Песня Рианнон».

Гарднер Ф. Фокс в своих романах о варваре Котаре виновен в том же изъяне. Писатель, полный энергии, мастер колоритного, волнующего повествования, он печатался еще в «Планет сториз», и я вспоминаю с нежной ностальгией, как читал лет этак в четырнадцать написанные им захватывающие приключения. Однако он из тех писателей, которые выдают материал на — гора с головокружительной скоростью, выдумывая его на ходу, что, конечно же, не метод. Слепленные им имена и названия с головой выдают авторскую неряшливость, и хотя он выработал в сущности одобряемый мной стремительный и колоритный стиль дешевой приключенческой литературы, из‑за своей привычки плохо чеканить имена и названия он показывает себя писателем среднего таланта и скромного умения, Этот недостаток проявился в самое последнее время в потоке его романов меча — и-колдовства, серии, начавшейся с романа «Котар — варвар — меченосец» (1969). Фокс продолжил его по меньшей мере пятью томами, из которых последний известный мне — «Котар и истребитель колдунов» (1970). Действие разворачивается на планете под названием Зимля, которая кажется довольно‑таки землеподобной планетой в отдаленном будущем, но мне не ясно, хочет ли Фокс дать нам понять, что это наш мир несколько тысяч лет спустя (автор по какой‑то причине умалчивает об этом). Так или иначе, Зимля — варварский мир воинов и волшебников, сага же Фокса повествует о могучем воине и авантюристе Котаре, бодро и весело попадающем из одной переделки в другую. Вооружен Котар заговоренным мечом Ледяным огнем, и его вечно преследует старый враг — дьяволица и искусительница Рыжая Лори. Сама сага забавна, но сюжеты несколько стандартны.

У Фокса нет никаких особых затруднений с захватывающими приключениями и лихими подвигами, но он слабоват в технике фэнтези и ужасно неумел в изобретении имен и названий. Он просто хватает первое подвернувшееся имя (название), меняет гласную или согласную букву и переносит на страницу, ничуть не заботясь о том, насколько очевидна может быть такая подмена. Сам‑то автор, видимо, убежден, что глупый читатель ничего не заметит. Это слишком опасная беззаботность. В «Котаре с магическим мечом» (1969) его герой — скиталец, вооруженный заговоренным мечом, данным ему чародеем Афгорконом (скорее всего, от Афоргомона Кларка Эштона Смита), пытается похитить магическую драгоценность у императора Авалония (от острова Авалон из легенд о короле Артуре), но схвачен императорской «прокорианской» гвардией (от древнеримской «преторианской гвардии»). Клянясь своим богом Двалкой (позаимствованным у Говарда, есть такой бог Валка в серии о Кулле), он прорывается на волю и бежит в параллельный мир Нирваллу (от буддистского термина «нирвана»), где «великан — кумбериец» (от говардовского «гиганта — киммерийца») сталкивается с целым спектром сверхъестественных опасностей, прежде чем снова попадает домой. Неряшливая, неуклюжая, топорная работа. Это, безусловно, не метод.

Как я заметил чуть раньше, когда дело доходит до создания имен (названий), некоторым писателям словно медведь на ухо наступил. Говард, выдумывавший иной раз неплохое имя или название (такое, как Кулл и Валузия), часто делал ошибки, заимствуя часть имен и названий из истории, а не сочиняя их сам. Но когда он выдумывал имя (название), оно было совсем не пресным. Вот те несколько самоцветов, отобранных с кровавых страниц его книг: Так Таут, Тог, Йог, Яра, Занг, Зогар, Саг.

Майкл Муркок — еще один бесспорно даровитый писатель, обладающий необходимым талантом для создания прелестного и мелодичного, оригинального имени (названия), когда он того хочет. Беда в том, что хочет он этого не всегда и отличные образцы словотворчества у него постоянно перемежаются с неудачными. В повести «Глаза нефритового человека», прочитанной мной в рукописи, но пока неопубликованной, он в одном абзаце выдает аккуратный синтез самых лучших и самых худших своих названий. Герцог Аван расспрашивает Элрика о его путешествиях:

«— Да, и одна из этих легенд рассказывает о городе, который старше Имрира. Город этот расположен далеко в джунглях запада.

Элрику вспомнился разговор с Эарлом Саксифом Даном…

— Вы говорите о Рълин Кърен А'а?

— Да. Непонятное название… — Герцог Аван посмотрел на Элрика с любопытством. — Вы произносите это название гораздо мягче, чем я».

Ну, что касается «Имрира — Города Грез Мельнибонэ», то такое прекрасное название достойно самого Лорда Дансени. Но «Рълин Кърен А'а»… Если б читатели ели названия на обед, то в этом случае у них было бы несварение желудка.

Итак, каким же критерием мы пользуемся для суждения о вымышленных именах (названиях)? «Правильностью» — как достаточно верно определяет Оден. Это качество правильности неуловимо, его трудно определить, но мы узнаем его, когда слышим. Только Надлежащее Имя — и ничего больше не должно подойти к тому, кого (что) вы описываете. Для примера обратимся к первой странице романа Берроуза «Тувия, дева Марса» и прочтем:

«На массивной скамье из полированного эрепта под пышными цветами гигантской пималии сидела женщина. Ее изящная ножка, обутая в сандалию, нетерпеливо постукивала по усыпанной драгоценными камнями тропинке, которая вилась между величественными деревьями сорапуса через алые газоны королевских садов Туван Дина, джеддака Птарса, в то время как темноволосый краснокожий воин, склонившись над ней, шептал ей пылкие слова признаний».

Признавая самоочевидный факт, что это просто блестящий способ начать повествование — сцена, обстановка, настроение и персонажи набросаны одним быстрым движением мастерской кисти, — обратите внимание на эти вымышленные названия. Пималия и эрепт. Цветы пималии. Массивная скамья из полированного эрепта. Мы узнаем эти вещи, когда слышим их Надлежащее Имя — «и никакое другое не подойдет». «Пималия» звучит словно название цветущего дерева; «эрепт» — словно какой‑то камень. Именно это и подразумевает под правильностью Оден. А теперь попробуем сказать вот так: «На массивной скамье из полированной пималии под пышными цветами гигантского эрепта сидела…»

Не выходит. Просто никак не выходит. Выдуманные слова — чистую чепуху, звучащую кое‑как, — просто нельзя применять взаимозаменяемо.

Позвольте мне привести еще один пример правильного выдумывания названий, обратившись на сей раз к областям нам известным. В Англии посреди мрачной равнины возвышается громадный каменный памятник неолитических времен, известный как Стоунхендж.

Стоунхендж… попробуйте‑ка это слово на язык, покатайте его во рту, прислушайтесь к нему… Стоунхендж. В этом слове есть какая‑то медлительная, степенная величавость. Слоги его тяжеловесны, массивны, как самые огромные камни.

А теперь вообразите‑ка, что каменный памятник называется Пикадилли!

Просто не стыкуется, не так ли? В настоящем названии есть тяжеловесная и таинственная величавость — она видна сразу в медленном тяжелом накатывании слогов с одинаковым ударением на каждом слоге. А «Пикадилли» — слово живое, почти юмористическое. Оно звучит тривиально, побрякивающе. Им попросту никак нельзя заменить настоящее название. Настоящее название — Стоунхендж — Надлежащее Имя, и мы каким‑то образом узнаем его, когда слышим.

Итак, какой же другой критерий, помимо правильности, приходит на ум для суждения о выдуманных названиях?

В письме к молодой романистке Джейн Гаскелл, датированном 2 сентября 1957 года, наш старый друг К. Л. Льюис затронул много интересных тем в области ремесла написания фэнтези. Среди них выделялась тема выдумывания имен и названий. Льюис сделал вывод, что они «должны быть прекрасными и внушительными, так же как чуждыми, а не просто странными».

«Рълин Кърен А'а» Муркока безусловно чужд, безусловно странен. С равной степенью уверенности могу сказать, что он не прекрасен и не внушителен.

Ли Брекетт, когда избегает кельтских словариков, может создавать просто прекрасные имена и названия. В «Тайне Синхарата» есть такие замечательные и журчащие названия, как Берилд, Наррабхар и Делгаун. Кларк Эштон Смит, мастер по этой части, создавал имена и названия одновременно странные и прекрасные: Малигрис Маг, СаТампра Зейрос, Фанион, Тироув Омпаллиос, Маал Двеб, Галибар Вуз в «Семи заклятьях», Цатоггуа, Мматмуор и Содоема.

И Дансени, конечно же, мастер всего такого. Помните героев «Города Побед»? «Веллеран, Суренард, Моммолек, Роллори, Аканакс и юный Ираин». Или Тангобринг — ювелир, или Лорендиак в «Крепости неприступной», или Лиразель, Альверик и Зирундерель — ведьма живущая среди молний в «Дочери короля Эльфляндии». Или воины в рассказе «Каркассон», жившие во времена, «когда в Арне царствовал Каморак и мир был прекрасным… Гадриол Честный, и Норк, и Аторик Слякотный Меч, Хэриел Дикий, Яролд и Танга из Экса».

И Джек Вэнс, ныне царствующий мастер, может при желании выдать прекрасно отшлифованные имена. В «Глазах иного мира» есть Дорв Корем, а в «Большой планете» — Клод Глистра и Фарезм — колдун.

Я сам в своих сочинениях пытаюсь подогнать аромат названий в соответствие со звучанием и ощущением. В имени Тонгор есть мрачная тяжесть, твердость и звон лязгающей стали. Носитель его — явно боец, это чувствуется по одному лишь имени. Имя Шарайша намекает, по крайней мере мне, на таинственного восточного мага — каковым, собственно, и является этот персонаж. В этом имени есть тяжеловесность и важность: оно впечатляет. А в недавно запущенной серии, где действие разворачивается на легендарных островах Антиллии, когда мне понадобилось название богатого и легендарного метрополиса, я создал Пальмирию [3]. Название происходит от определенного государства на Ближнем Востоке, под названием Пальмира. Царицу Пальмиры — Зиновию — разгромил римский император Аврелиан, но это к делу не относится. Название столицы империи должно звучать именно так, и на мой слух в самом звучании «Пальмирия» слышится музыка чего‑то имперского.

Как же выдумывают имена и названия профессиональные сочинители фэнтези? Они применяют множество различных систем. Некоторые, более талантливые и опытные в лингвистике, строят свою неокогномику на научной основе. Профессор Толкин, лингвист по призванию и филолог по профессии, изобрел целые языки, которые и использовал в «Хоббите» и «Властелине Колец», куда раньше, чем ему вообще пришло на ум изобретать мир, где говорят на этих языках, не говоря уже о написании книг о своем мире (так, по крайней мере, говорят, и официального опровержения пока не было).

Немногие из нас когда‑либо берут на себя труд выдумать для наших воображаемых миров весь язык целиком. Толкин является редким исключением. Однако если серия продолжается достаточно долго, то автор создает приличный словарь отчеканенных слов. Берроуз, например, создал его в своих марсианских книгах. Такие слова, как правило, придумываются для конкретного применения: «джед» — для обозначения короля, «джеддак» — императора, «хаад» — мили, «од» — фута, «сафад» — дюйма. Берроуз понял, что применение современных английских терминов «нарушит настрой». Ему было достаточно трудно убедить читателя принять марсианское место действия и без подбрасывания режущей слух анахроничной терминологии. Кольридж наверняка понял бы его рассуждения! «Анахронизм» тут не совсем подходящее слово, но лучшего никто не придумал.

Поэтому Берроуз, как я уже сказал, избежал нарушения настроя — «ощущения» внеземного места действия. Хотя я сомневаюсь, что он когда‑либо систематически разрабатывал свои вымышленные барсумские языки, в ходе написания романов о Марсе ему пришлось создать немало слов. Всякий раз, когда он чувствовал, что современный знакомый термин будет резать слух читателю, он вводил неологизм — например:

«каор» вместо «хэлло». И он догадался создавать эти слова с намеком на лингвистическое родство. Если «джед» означает король, то «джеддак» — император. Можно сделать вывод, что суффикс «дак» указывает на превосходную степень. Тот же прием он использовал, выдумывая марсианские эквиваленты земных воинских званий: «падвар» — лейтенант, «двар» — капитан, «одвар» — генерал. «Пад», согласно его системе, должно обозначать «меньше чем» или обозначать подчиненность. Таким образом, «пад — вар» означает под — двар, или под — капитан. Распутывание таких внутренних данных представляет собой немалый интерес. Это дань любви к таким сериям, как книги о Марсе Эдгара Раиса Берроуза, о стране Оз Фрэнка Баума, о Шерлоке Холмсе Конан Дойла, и так далее [4].

Когда я начинал разрабатывать среду моих книг о Лемурии, то старался в этом не отступать от Берроуза, так как видел, что применение им неологизмов не направляется произвольной прихотью, а явно диктуется необходимостью. Поэтому по моей лемурианской терминологии «сарус» означает король, «саркайя» — королева («айя» — явно окончание женского рода), а «саркон» — король королей или император. Последовал я примеру Берроуза и в обозначении воинских званий, поэтому в моей системе «отар» означает командир сотни воинов («капитан»), в то время как «даотар» — командир десяти таких отрядов, то есть тысячи бойцов («полковник»), а «даотарион» — «полковник полковников» или «генерал». Заметьте, я постоянно применяю суффикс «кон» для обозначения превосходства. (Я также, просто смеха ради, создал лемурианскую версию «каора» — марсианского приветствия. В моей интерпретации оно стало «беларба» — бе-лар-ба. Буквально: «Я приветствую тебя», из чего можно сделать вывод, что «бе» означает «я», а «ба» — «тебя»).

Теперь у меня уже набрался рабочий словарь лемурианского языка слов так в пятьдесят — шестьдесят, не считая вымышленных названий зверей, цветов, деревьев и тому подобного. Я предлагаю эту систему всякому, кто серьезно намерен написать роман фэнтези, где действие разворачивается в вымышленном окружении, и заранее разработать терминологию.

К несчастью, далеко не все авторы фэнтези сознают эти проблемы. Вопиющим примером является английская писательница Джейн Гаскелл. Ее трилогия о Сие из Атлана — блестящее сочинение и читается с большим интересом, но небрежное и бездумное применение ею знакомой повседневной терминологии в героических романах, действие которых предположительно разворачивается в пропавшей Атлантиде, мягко говоря, странно режет слух. Уж не говорю о таких терминах, как «король» или «генерал», хотя можно было бы указать, что слово «генерал» — современный европейский термин, легко и ненавязчиво заменимый таким несовременным вариантом, как «военачальник». Нет — она допускает куда худшие ляпы.

При обсуждении армии Зерда — опять же я бы предпочел термин с менее современными ассоциациями: возможно «войско» или «легион» — на нас обрушивается лавина современных слов. «Мундир», «пончо», «полк» и «батальон», «большая бронза» (употребленное для обозначения старших офицеров) и «штатские» достаточно плохи. Но в скором времени читателя просят «проглотить» такие вещи, как армию, «марширующую гусиным шагом под гром пышных оркестров» (роман «Город»); солдат, носящих «кивера и эполеты» (там же); и солдат, «не построившихся в каре» и «выглядевших нестроевыми, несмотря на свои гордые мундиры».

Еще дальше мы находим термины вроде «штаб — квартиры», «службы на фронте» и «пайки». Но к этому моменту мы уж слишком онемели и даже не поморщимся при появлении «унтеров», «казарм» и «сержанта». Такой неряшливости нет почти никакого оправдания. Мисс Гаскелл наверняка знает, что в древности не было никаких солдат в мундирах, марширующих (Господи спаси!) под духовые оркестры. Когда ее повествование оставляет позади армейский лагерь и переходит к тому, что она, я уверен, не колеблясь назвала бы «цивильной жизнью», град современных словечек не стихает. «Перхоть», «вакуум», «медовый месяц», «ленч», «пневмония». Чтоб ее! Она словно из кожи лезет вон, стараясь нарушить настрой собственного повествования. «О'кей, сынок, ты принят на службу», — говорит лавочник в «Змее». А у другого персонажа «выдающееся адамово яблоко». Делает Гаскелл это постоянно — не смею догадываться почему, то ли из чистого неведения и элементарной нечувствительности к слову, то ли из обыкновенного наплевательского отношения.

Как нетрудно догадаться, К. Льюис сделал ей за это резкий выговор: «В фэнтези надо принимать все меры предосторожности, чтобы не разбить чары. Нельзя делать ничего, что может заставить читателя проснуться и вернуться на грешную землю».

Мисс Гаскелл допускает в этом плане вопиющие ошибки, но звание великого чемпиона в этом по праву принадлежит Карлу Эдварду Вагнеру. И досталось оно ему за употребление одного — единственного слова. В 1970 году фирма под названием «Пауэлл Санфай», выпускающая книги в мягких обложках, издала его роман «Сплетается тьма» — сочинение глупое и любительское, но при этом не лишенное определенного повествовательного напора, чувства ритма и колорита. Однако я желал бы, чтобы кто‑нибудь уведомил Вагнера, что в вымышленном средневековом на вид мире магов и воинов никто не станет предлагать убийце «двести долларов» за исполнение грязного дела.

В одной из своих статей я ссылался на свой роман «Белый трон», указывая, как можно вписать в поток действия вымышленные имена и названия. А также предложил преднамеренно поровну разбросать их по алфавиту.

Это, как мне кажется, довольно важный момент. Начинающие писатели склонны изобретать имена и названия столь же экзотические, как всякий выход из трудного положения, названия, начинающиеся с «z», «q» или «x». В небольших дозах это приносит большую пользу. Экзотически звучащие названия следует применять осторожно и с определенной целью, например, название чуждых богов. Лавкрафт и его подражатели отлично это делали в «Мифах Ктулху», хорошим примером является и сам Ктулху. Это название трудно произнести, как и подобает названию порядком чуждого человеку существа. Вспомните, какое у Лавкрафта название подземного города Глубинных — Йхантлей. Название это звучит и выглядит так, словно ему никогда и не предназначалось произноситься человеческими устами, а Лавкрафт и пытается довести до читателя именно такую мысль.

Однако заполненный такими названиями целый мир помешает читателю с легкостью следовать за поворотами сюжета, и для этого нет никаких веских причин. Куда лучше — при условии, что ваш мир населен людьми или во всяком случае существами, разумно похожими на людей, — приобрести привычку создавать имена для какой‑то цели. Например, в самом начале «Властелина Колец» профессор Толкин пытается вызвать у читателя ощущение «домашности». Он заставляет Шир выглядеть очень похожим на английскую сельскую местность, не только включая в детали культуры хоббитов такие повседневные предметы, как зонтики, дверные ручки, визитные карточки и фейерверки (за что можно было бы покритиковать, так как это не что иное, как современные словечки), но также и заставляет названия казаться английскими. Сам «Шир» — древнеанглийское слово, в то время как другие близлежащие места носят названия вроде «Брыль» и «Дольн», а у других — суффиксы, знакомые по английской глубинке. Еще один умный прием, примененный Толкином для благой цели, — это близость многих его названий к эквивалентным им английским понятиям: река Брендидуин (Берендуин) и так далее.

Другие писатели применяют похожие приемы. Некоторые сосредоточиваются на «английском виде» названий, то есть очень многие английские названия двусложны и каждый слог состоит из согласной, следующей за ней гласной и еще одной согласной: Мальтой, Лондон, Картер, Паркер, Харлоу, Уоррен и тому подобные. Айзек Азимов довольно хорошо сочинял такие названия в своей знаменитой трилогии «Основание». Его трилогия — пример создания мира, подсказывающий, что вышеназванные правила верны для научной фантастики не меньше, чем для фэнтези. Азимов вызывает знакомые ощущения «домашности» через такие слепленные топонимы, как Калгон, Тронтор, Дорвин, Хардин и так далее. И вымышленные имена многих персонажей звучат очень знакомо: Хари Селдон, Хобер Мэллоу, Латан Девере.

Если в чем и можно упрекнуть Азимова, так это в том, что он, пожалуй, чересчур ретиво прибегал к такому стилю наименования, поэтому его будущей галактической цивилизации недостает «чуждости».

Так или иначе, в мире должны присутствовать не только некоторые экзотические названия, но и знакомые на вид, вроде Мэллоу или Дола. Но у английских названий мертвяще однообразный вид и звучание, а иногда следует вводить неанглийские элементы, хотя бы для разнообразия. Один беглый взгляд на ближайший атлас Рэнда Макнэлли продемонстрирует огромный диапазон разнообразных названий, предлагаемых нашим родным миром как пример для создателей новых миров. В нем есть не только Лондон, Рим и Париж, но и Теотихуакан, Будапешт, Каир, Алжир, Парамарибо и Балла — Балла. Заметьте, что некоторые из названий заканчиваются на гласную, а другие нет; что они варьируются от односложных до пятисложных и что хоть в некоторых из них есть английская последовательность согласная — гласная — согласная; у других имеются экзотические двойные гласные, называемые дифтонгами, — «аи» в Каире, «ео» и «уа» в Теотихуакане.

Поскольку в данном жанре роман может или, наверное, должен иметь до сотни выдуманных имен и названий, то надо избегать одинаковости вида, звучания и числа слогов. Обратный пример демонстрирует еще один перл издательства «Пауэлл Санфай». В ходе действия унылой героической фэнтези под названием «Меченосцы Вистара» его автор Чарльз Нуэтцель совершает в тонком искусстве измышления имен (названий) практически все ошибки, какие только можно вообразить. Он не только присваивает персонажам — мужчинам имена с женскими окончаниями вроде Ксалла и Торида, но и сами имена у него почти все двусложные: Торис, Илла, Ксалла, Опил, Муда, Рата, Вистар, Тагор, Русис, Вайис, Фада и так далее.

Еще один пример того, как не нужно делать, можно найти в романе Тэда Уайта «Колдунья из Кора» (1966). Уайт берет нас в экскурсионную поездку по своему вымышленному миру, но названия у него звучат угнетающе одинаково: Кар, Канар, Зоминор, Занор, Азанор, Танакор, Шанатор, Вагар. Должны ли столь многие из них оканчиваться на «р»? Однако если быть совершенно справедливым в отношении Уайта, то следует указать, что идентичную ошибку допустил не кто иной, как сам Толкин. Беглый взгляд на карту Средиземья открывает страну за страной с раздражающе схожими на слух названиями: Мордор, Гондор, Рон, Эриадор, Арнор, Линдон — опять‑таки, неужели большая их часть должна оканчиваться на «ор» и «он»? Насколько я могу понять, Толкин действовал, исходя из принципа, что все в его воображенном мире говорят на одном языке или, во всяком случае, говорили на нем, когда назвали страны, так как «ор», по его же собственной системе, означает «земля», «страна». Мне это кажется неверным, и у меня большое искушение считать это ошибочным рабочим принципом с его стороны. И в любом случае это стилистическая ошибка.

Еще один пример — и перейдем к другим вопросам. Новичкам в нашем ремесле следует хорошенько помнить, что при создании имен (названий) есть почти неудержимая склонность создавать имена (названия), начинающиеся на «Т». Честно говоря, я совершенно не представляю, с чего бы это, но знаю про такую склонность и вынужден держаться настороже, следя, как бы она не проявилась и в моих собственных романах. Начинающие писатели этого не замечают и часто перегружают свои сочинения названиями на «Т». Например, роман Дэйва Ван Арнама «Игроки Ада» демонстрирует, что может случиться, если эта склонность сорвется с цепи. На первые двадцать страниц книги Ван Арнам обрушивает на читателя не меньше одиннадцати названий, начинающихся на букву «Т» — Тахер, Тарнор, Трон, Тза, Тиръу, Тоурадже, Тормитан, Тармисорн, Тассоран, Тчамбар и Толк. Этому нет никакого оправдания. Роман Ван Арнама короткий, примерно тридцать — тридцать пять тысяч слов, а одиннадцать названий на одну букву было бы чересчур много для романа вдвое большей длины. Совершающие такую ошибку просто запутывают читателей.

Нужно также остерегаться и буквы «С». Опять же, у авторов фэнтези есть неудержимая склонность лепить имена (названия), начинающиеся на эту букву. К примеру, на тех же двадцати страницах Ван Арнам создал Сезанн, Шафар, Саманд, Шагом и Шасси. Ван Арнам тычет читателя носом в эти названия. Например, в одном единственном предложении в «Игроках Ада» он вбивает в единственную фразу четыре таких названия («…посвящен в тайны Трона, князя Тирчьу и Тоураджа из Божьих стран Тормитана».) В то время как в первой же фразе другого своего романа «Звездный гладиатор» (1967) он рискует серьезно замучить читателей в самом начале, предлагая им два очень похожих названия, начинающихся на букву «К». («В столичном городе Каллоре была полночь, когда Звездная стража нанесла удар по планете Калвер».)

Такая ошибка понятна и даже простительна в первом сочинении начинающего автора. Проявив справедливость к Ван Арнаму, я должен заметить, что у него замечательный талант к выдумыванию названий, несмотря на избыточность «С» и «Т». «Игроки Ада» предлагают читателю такие блестящие и запоминающиеся имена, как Азелтерам — отличное имя для мага, Зантаин — звучит как имя богоподобного бессмертного существа непостижимой силы.

Но никогда не надо недооценивать важность создания имен. «Что в имени?» — спрашивает Шекспир, на что я могу ответить: «Многое!» Иногда превосходное имя может чуть ли не спасти глупое в остальном произведение — речь здесь идет о романе Роберта Мура Уильямса под названием «Король Четвертой планеты» (1962), недостатки которого почти — но не совсем — искупаются единственным блестяще выдуманным названием: «Могучая гора Сузусилмар».

Я сосредоточил внимание на том, что происходит, когда имена и названия лепят. Когда же их создают, то читать такое произведение — сплошное удовольствие. Многое в волшебстве и красоте хорошо слепленных названий заключается в элементе тайны, ибо объяснить секрет очарования и притягательности названий никакому воображению не по силам.

Возьмите, например, Барсум и Оз, для меня это два самых магических из всех названий, но почему, сам до сих пор не могу понять. Или экстравагантный ритм и музыку Узхулдароума и Коммориома — столиц Гипербореи, неземная странность названий Зотик и Ксиккарф, Эйглофийские горы или гора Вурмитадрет и многие другие названия, сочиненные несравненным Кларком Эштоном Смитом. Самые источники таких великолепных названий невозможно угадать, счастливая непохожесть их на сверхочевидные названия Говарда, происхождение которых Спрэг де Камп выявил в своем толковании с почти смущающей легкостью.

Берроуз тоже выделяется в компании мастеров давать названия. В его названиях Вархун и Зоданга звенит дикая, варварская «странность». Берроуз был способен на необыкновенную точность в таких названиях, как Великие Тумулийские болота.

Лавкрафт донес до нас аромат странного и чуждого в таких труднопроизносимых, древнееврейских на вид названиях, как Йаггот, Йог — Согот, Рълиех, Шуб — Ниггурат и так далее. (В других своих статьях я уже подробно писал, что мне представляется в таких названиях древнееврейскими элементами). А в другом настроении Лавкрафт способен и на лирические, певучие, прекрасно — экзотические названия, например, в названиях раннедансенийского периода его творчества: Пики Трока, Пнот, Мнар, Ут — Наргай, Таларион, Иларнек, Кадотерон, Афорат, Ориаб, Бахарна и Хланит на Керенерийском море.

Названия эти прекрасны и музыкальны, и часто похожи на дансениевские. Что и приводит нас к Лорду Дансени, выдающемуся художнику жанра в этой технике, равно как и в большинстве других. Из‑под его лебединого пера лились в бесконечном изобилии великолепные и экзотические названия, настолько удовлетворяющие, мелодичные и ароматные, что просто напрашиваются на сравнение.

Гулунза, Полтарнес и Баббулкунд — город чудес; Аллатуран, Сакнот и Подар Обед; священный Заккарат, Бетмура и Сардатрион; Пеол Джагганот, Пунгор Вис и этот таинственный, великий драгоценный камень, именуемый Онг Звабра; прекрасный Бельзунд и Атраминаврийские горы, и Зретазула, город кентаврихи Сомбелены…

Такие названия и имена неподражаемы, и объяснить их магию нам не по силам.

Примечания автора ко 2–ой части

[1] Лир, однако, был очень одаренным выдумщиком имен и названий, что доказывает самый беглый просмотр его стихов в жанре абсурда. У него был хороший слух к «форме» и «аромату» выдуманных слов. К примеру: «безгибельный» — универсальное прилагательное, «дерево Бонг», «Йонги — Бонги — Бо», «mirabile dictu» (нечто вроде «удивительно». — Прим. пер.), «Великая Грубулийская равнина» в поэме под названием «Член со светящимся носом». Такие слова и имена абсолютно ничего не означают и все же почему‑то кажутся нам именно теми, что надо. Вот такая магия и нужна для лепки надлежащего имени. Большинство авторитетов считает, что Льюис Кэрролл превосходил Лира по части стихов абсурда. Но не я. У Лира есть пленительное качество заразительно хорошего настроения, отсутствующее в более серьезных и более сентиментальных стихах Кэрролла (хотя, конечно, не могу отрицать неотразимого гения «Бармаглота»).

[2] К сожалению, в поздних стилизациях под Конана, добавленных к говардовскому канону мной и де Кампом, нам приходилось следовать даже дурным привычкам Говарда, так как мы намеренно и сознательно взялись подражать его стилю. И поэтому нам пришлось отчаянно сопротивляться искушению создавать собственные имена (названия); мы обратились к более доступным историям и атласам, точно так же, как сделал Говард. Надеюсь, Джон Джейке прочтет это примечание, поскольку в абзаце, к которому относится эта сноска, я дал ему хороший нагоняй. Но он заслуживает того, чтобы увидеть, что и я со стыдом признаюсь в том же самом недостатке.

[3] Как и «Гимирий» — название моего незаконченного эпоса в прозе. Название появилось так же, как «Пальмирий», но, думаю, читатели не запутаются.

[4] Вероятно, для моих читателей не новость, что написаны целые документальные книги на данных этих и им подобных серий — например, официальные и научные биографии Шерлока Холмса и целые тома о географии Барсума. Я сам просадил несколько лет, собирая сведения, извлеченные из сорока с лишним книг о стране Оз, собирая данные для Полной Истории Оз, которую собирался написать.

[5] Статья эта стала послесловием к моему недавнему сборнику Дансенианы «За пределами Краев, нам ведомых». Само послесловие представляет собой краткую монографию: «Назвать имена: заметки о влиянии Лорда Дансени на авторов современной фэнтези». В этой статье я демонстрирую его влияние, или якобы его влияние, на нескольких современных авторов, которые создают названия (имена), пользуясь его способом.