Последний тигр. Обитель Святого Ёльма

1

– Порождение нечистого в лесу завелось, – выпалил с порога Веридий. Жалкий, изъеденный страхом, как шуба молью, он замялся на пороге. Войти не решался, а выбежать прочь остатки гордости не позволяли. В трапезной воцарилась неуютная, непривычная тишина. Двенадцать собравшихся оглянулись на него и терпеливо ждали, что дальше скажет.

– Да не сойти мне с этого места, если я вру! – собравшись с духом, продолжил лесничий. Утер шапкой вспотевший лоб, оторвал свинцовые ноги от пола и протопал на середину залы. – Зверюга, господари, зверюга размером с телёнка! И зубы кольями и когти как грабли, и глаза красным горят! Раздери меня Хатт, если своими глазами не видел, как перемахнуло чудовище через Монастырку одним махом и скрылось в чаще!

Тишина взорвалась сначала смешками, а потом и вовсе неуемным хохотом. Весь свет городского Собрания – раскрасневшиеся благородные мужи, от попа до советника Торговой палаты, смеялись над трясущимся Веридием.

– Да ты принял чего на грудь, мил человек, оттого тебе с раннего утра лешие с когтями мерещатся, – заявил, ухмыляясь в усы, дарь Марций – Судья. – Ты господарям трапезу-то зачем портишь?

– Не пил я, Создателем клянусь! Вышел к колодцу воды в дом принести, а он сидит – глаза красные таращит. Я за вилы, а он через забор, а потом к реке. Монастырка – это тебе не ручеёк какой, а этот одним махом на другом берегу оказался!

– Да хватит сочинять, Веридий, в темноте, небось, привиделось, – недоверчиво фыркнул кузнец. Здоровенный, как медведь, он щурил красные от избытка пива глаза, и взгляд его не сулил лесничему ничего хорошего. Веридий попятился, тряся кудлатой головой, сжал до белого губы, но продолжал гнуть своё:

– Пожалеете, господари, ох, пожалеете! Чудище в лесу завелось, вот увидите!

Кто-то особо недовольный швырнул в стену грязную тарелку. Трапезная наполнилась шумом и криками, пьяные господари ни в чем себе не отказывали. Веридий, больше не заботясь о гордости, выбежал прочь. Вслед ему неслись брань и смех. Только лицо градоначальника, Арниса Хёльма, потемнело, и налились кровью старые шрамы.