Последний Поезд с Платформы “Погибель”

Глава первая

— Да, — сказал он около шести месяцев назад в городе-призраке на болоте в Луизиане после ночи неописуемого ужаса.

Это было ответом на подталкивающую фразу: Тревор, ты же знаешь, что я нужна тебе. И это же было ответом на высказанный ранее вопрос: Ты позволишь мне помочь тебе?

Тревор Лоусон спрашивал себя, не задумывалась ли Энн с тех пор о том, что его положительный ответ был для нее проклятьем… приговором, который увлекал ее за собой в мир Темного Общества? Из этого мира могло не быть возврата без победы, и победа могла быть просто невозможной, потому что на пути к ней вставали голодные твари, алчущие до человеческой крови и готовые разорвать плоть на куски.

Он лишь надеялся, слушая пронзительный голос ветра, от которого в ту ночь буквально содрогалось их с Энн ветхое укрытик, что это будут не его собственные клыки, которые в минуты помутнения сознания могли попросту сомкнуться на ее горле.

Нет! — останавливал он себя, заверяя, что не позволит себе сотворить с нею ничего подобного. И никому другому — не позволит, если сумеет противостоять.

Если.

Опасное слово.

… Они вошли в здание через заднюю дверь. Держась близко друг к другу, они поднялись по лестнице, что вела к двери с матовым стеклом, рядом с которой шипели на стене газовые фонари. Алмазная крошка льда блестела на их шляпах и пальто. Ледяной дождь обрушился сразу с наступлением темноты. Предсказатель погоды в газете “Пчела Омахи” по куриным костям, индейским курительным смесям или телеграфным сообщениям предсказал движение огромного шторма из Канады на восток. Репортер даже усугубил прогноз: “Собирается настоящий монстр среди буранов”, тем самым он обозначил, что ему платят за определенное количество слов в статье.

Это был ранний декабрь 1886-го. И любой простак мог увидеть, что вздутые животы темных облаков, плывущих по небу и весь день скрывающих солнце, вот-вот разродятся снегопадом, который сделает передний край подступающей зимы по-настоящему резким.

Для Тревора Лоусона и Энн Кингсли уже множество подобных дверей было открыто с той жуткой июльской ночи в Луизиане. Любая дверь могла привести в утробу Темного Общества, и Лоусон знал, что они ждут его. Они все еще следили за ним — пусть и тайно, из своих нор, ям, подвалов или руин. Они чувствовали его в потоках ночи, как и он — чувствовал их, когда подбирался достаточно близко. Лоусон знал, что Темное Общество гораздо сильнее развивало свои сверхъестественные вампирские силы, чем он, однако и Тревор с каждой ночью ощущал, как это умение крепнет внутри него. Это была часть “дара”, что был ему дан в новой жизни… одна из множества частей целого, платой за которое являлась его человечность…

Иногда от осознания собственной силы ему хотелось победно смеяться до слез, кроме тех моментов, когда колкая и жестокая боль, пронзающая его в самое сердце, становилась невыносимой. Тогда черные слезы — единственное, на что был способен его чудовищный организм — не имеющие ничего общего с победной радостью, текли по его бледным щекам, превращаясь в прекрасные чернила, коими любой писец Нового Орлеана — города, который Тревор полагал своим домом, — мог бы написать занимательную историю. Это был единственный цвет, кроме света Луны, который навсегда останется с созданием ночи.

Тревор Лоусон писал свою историю. Неделю за неделей, день за днем, час за часом, и это была история великой потери, тяжести, времени, проведенного с любимой семьей и безвозвратно утраченного… это была история молодого юриста, выучившегося в Алабаме, который позже добровольцем отправился на поле боя во время Гражданской Войны. Он чувствовал в то время, что у него есть долг, и хотел с честью послужить своей родине… а вместо этого попал в рабство.

В рабство к ней.

К женщине в красном. К существу, что отняло у него человеческую суть и превратило его в чудовище, которым он никогда не желал быть.

Она наблюдала за ним и сейчас — посредством множества глаз своих приспешников — в этом не приходилось сомневаться. Разумеется, находились и безумцы среди людей, которые жаждали служить Темному Обществу. Они были той самой опорой, которая помогала ночным жителям в дневное время, и за помощь им обещали обращение, сулили торжество и превосходство в новом амплуа… людей ведь так просто одурачить сказками! Возможно, сейчас Ла-Руж следила за Тревором — своим непокорным мальчиком — через людские глаза, и именно поэтому он не ощущал сейчас ее аромат, ее концентрированное зло, и не знал, как близко Ла-Руж находилась. Если б только он мог разглядеть ее, найти ее… если б только…

Если.

Опасное слово.

На замороженном стекле двери жирным шрифтом было написано: Р. Робертсон Кавано, Горная Промышленность и Инвестиции. За стеклом мерцал свет — похоже, то был двойной канделябр со свечами, чье скудное желтое пламя качалось из стороны в сторону, как любопытные кошачьи глаза.

— Нужное место и нужное время, — обратился Лоусон к Энн, увидев на своих карманных часах, как стрелка приблизилась к восьми. Он вернул часы в карман своего черного жилета из итальянского шелка. Под его длинным кожаным черным пальто с теплой подкладкой он носил дорогой черный костюм. На голове неизменно сидел фетровый стетсон с характерной складкой, украшенный ремнем из змеиной кожи. Отчего-то ему казалось, что если он неумолимо превращается в еще более страшное создание, чем то, которым он уже является, не стоит забывать о манере джентльмена красиво одеваться. Как авантюрист и охотник за головами, которому щедро платили за работу, он мог позволить себе подобную прихоть.

Вокруг его талии, по его raison d’etre[1], был закреплен ремень с двумя кобурами для кольтов 44-го калибра. На правом боку рукоять пистолета была выполнена из палисандра, а на левом — из пожелтевшей слоновой кости. В каждом кольте наличествовало по шесть пуль, при том лишь в оружии с палисандровой рукоятью эти пули были обыкновенными, свинцовыми. Левый же… предназначался для иного.

Лоусон намеревался войти в офис точно в восемь. Он потянулся к медной дверной ручке, отполированной прикосновением множества богатых рук. В это самое мгновение он заметил, как Энн едва заметно вздрогнула, и ему даже не требовалось использовать Взор, чтобы понять, какое демоническое зрелище сейчас всплыло в ее памяти.

Итак, нужно открыть еще одну дверь. Пересечь еще один порог, и… что ждет за ним?

Она страшилась дверей и порогов с тех пор, как Лоусон вернулся вместе с ней в особняк ее отца в пригороде Шривпорта после событий в июле. Под серпом луны они нашли двери конюшни открытыми и обнаружили, что призовые лошади Дэвида Кингсли были похищены. Совершенно темный дом был пуст, хотя входная дверь оказалась открыта настежь. Слуги тоже пропали. Кингсли не отозвался на голос своей старшей дочери.

В свете масляной лампы, которую Лоусон купил еще в болотистом городке Сан-Бенедикта на обратной дороге, в особняке обнаружились следы насилия. Первым, что заметила Энн, был портрет ее дражайшей матушки, которая покинула эту землю десять лет назад, умерев от чахотки. Картина была зверски изорвана. Измельчена, если быть точнее.

А в библиотеке, где в свои лучшие дни Дэвид Кингсли любил сидеть, покуривая свои сигары и почитывая классику (если, конечно, новости о скачках можно так назвать), развернулись последствия страшной бойни…

Острый слух вампира уловил отвратительное жужжание пирующих мух за закрытой дверью, но Энн не была способна его услышать, посему она даже не подозревала, что за зрелище ей откроется, а Тревор… Тревор знал.

Похоже, насекомые попали сюда через разбитое окно и заполнили комнату, как туман. Они работали и ночью, и днем, с вампирами их объединяли голод и жадность.

Тогда Лоусон успел закрыть дверь перед Энн и не позволил ей войти в библиотеку неподготовленной…

Хотел бы он иметь возможность оградить ее от страха и в этот холодный вечер, но…

— Войдите, — прозвучал грубый голос за замерзшим стеклом этой новой двери до того, как Лоусон успел повернуть ручку. Разумеется, человек в кабинете видел размытые контуры своих посетителей, которые отчетливо проглядывались в свете газовых фонарей.

Персона, вызвавшая Тревора Лоусона из Нового Орлеана, сидела в полной темноте, в углу, куда не доставал свет свечей.

Лоусон хорошо знал эту манеру держаться.

В письме, которое он получил, говорилось, что дело очень личное. А иногда таким делам лучше оставаться в темноте.

Он открыл дверь и вошел первым. Энн держалась позади него. У Тревора возникло чувство, что она едва сдерживается, чтобы не выудить свой армейский ремингтон из-под фиолетового пальто — с ним она чувствовала бы себя увереннее — но она этого не сделала, и стоило ценить это: по ее реакции можно было сделать вывод, что пока что их миры не настолько отдалились друг от друга, и девушка все еще доверяла своему спутнику. Стало быть, монстр еще не взял верх над человеком.

— Вас двое, — сказал мужчина, сидевший за столом, широким, как кукурузное поле в Небраске. — Я ожидал только вас, мистер Лоусон.

— Моя коллега путешествует со мной, — был ответ. — Прошу простить, что не известил вас об этом в своем ответном письме.

— Она хороша в стрельбе?

— Хороша, — отозвалась Энн, и тон, которым она это произнесла, не позволял усомниться в этом.

Лоусон кивнул, сказав:

— Я надеюсь, что перестрелка не станет первым же условием нашего сотрудничества. Если хотите мое мнение, я предпочел бы, чтобы она была последним.

— Как и я, — ответил Р. Робертсон Кавано. — Но мне придется просить вас отправиться туда, где пули вам понадобятся. А еще понадобится меткость и холодный ум.

— О, — на лице Лоусона появилась тонкая улыбка. — В таких местах я уже бывал.

Повисло молчание. Лоусон мог бы отправить Взор исследовать закоулки сознания Р. Робертсона Кавано, чтобы всего за пару секунд выяснить все интересующие его обстоятельства, однако молчание говорило само за себя. Его тяжесть сообщила, что перед двумя охотниками был человек, весьма осторожный в ведении дел с людьми, потому что люди ему по большей части не нравились, к тому же у него были секреты, которые он предпочитал держать поближе к сердцу. Разумеется, он был игроком и имел дело с большими деньгами. Большие деньги он готов был поставить на то, что Тревор Лоусон обязательно проделает весь этот путь из Нового Орлеана, едва получив его письмо, в котором уже содержалась визитная карточка молодого на вид авантюриста с соответствующими приписками:

Все вопросы урегулированы.

Я путешествую по ночам.

Простая белая карта, на которой помимо имени Лоусона был написан адрес отеля “Святилище” в Новом Орлеане, но перепутать эту карту с какой-то другой было попросту нельзя.

Само письмо клиента, что прилагалось в довесок, было весьма кратким, написанным синими чернилами сильной рукой. Оно гласило:

“Очень личное дело. Встретьтесь со мной в Омахе, в 8 часов вечера 10-го декабря.

Жду вас в офисе Р. Робертсона Кавано. Горная Промышленность и Инвестиции., Третья улица, 1220.

Будьте осторожны!”

Дальше лишь подпись: Кавано.

Рука игрока была готова оплатить все расходы на поездку, а также уделить достаточное внимание графику сна вызываемого специалиста, чтобы он мог путешествовать с комфортом. Кавано не преминул купить специальные билеты на ночные поезда.

Дело оставалось за малым: заплатить за билеты для Энн. По крайней мере, ей не приходилось каждый раз скрываться от самого яростного врага, который преследовал ее спутника — от солнца.

— В замке ключ, — сказал Кавано. — Поверните его.

Энн послушалась.

— Сядьте, — это было сказано спокойно, но прозвучало настоящей командой. Перед столом стоял всего один стул, и хозяин кабинета об этом помнил. — Второй стул в углу. Принесите его. Я не ожидал увидеть женщину.

— Вы увидели леди, — язвительно бросила Энн. Она подняла подбородок так, словно готова была этим движением сжечь наглеца заживо, и Лоусон счел, что у нее вполне есть на это право, потому что она видела такие ужасы, которые могли бы совершенно точно свести Р. Робертсона Кавано с ума и заставить его всем своим мощным телом съежиться в самом темном углу этого кабинета.

Лоусон кивнул и направился за дополнительным стулом, но Энн с вызовом остановила его.

— Благодарю, я сама, — проговаривая это, она уже почти справилась с этой задачей.

Тревор ничего не мог с собой поделать — он восхищался ею. Она последовала за ним, вернувшись из болотистого городка, и уже участвовала в нескольких делах для его частных клиентов. Ее глаза могли выносить жгучий солнечный свет, но сами при этом были черны, как два кусочка угля — сосредоточенные и жесткие. Это были глаза человека, которому приходилось убивать вампиров.

В октябре она снова вернулась к своему поддельному имени — Энни Ремингтон — и предприняла несколько поездок, в течение которых работала на компанию Ремингтон и демонстрировала свои стрелковые навыки. Но, увы, цели в ее сердце стали расплывчатыми после того, что ей довелось пережить, и Энн, стреляя более метко, чем любой, даже самый искусный стрелок, всегда ставила для себя задачи выше, потому что в душе испытывала себя в стрельбе совсем другого уровня.

Лоусон не мог не бояться, что они снова захотят напасть на Энн. Если они это сделают, то разорвут ее на куски или обратят ее… или найдут какой-то другой извращенный способ использовать ее против Тревора так, что он будет жалеть о намерении приобщить ее к своей борьбе. Наверное, именно из-за этого страха он уговорил ее переехать в отель “Святилище” в комнату, расположенную прямо над его обителью, этажом выше. В конце концов, у нее теперь не было дома, в который она могла бы вернуться. Девушка никогда бы не захотела снова войти в тот дом, где мухи устроили настоящее пиршество.

Энн было двадцать четыре года, она была высокой и стройной девушкой с темно-каштановыми волосами, которые аккуратно ниспадали ей на плечи. Она любила жокейские шапочки — сегодня предпочла надеть темно-фиолетовую. Ее подбородок имел квадратную форму и казался твердым, под стать характеру. Нос заострялся к кончику, что наводило на мысль о хищности или агрессивности ее натуры. При всем этом Энн была довольно привлекательной молодой женщиной, если, конечно, найдется смельчак, которого привлечет особа, способная легко пустить пулю в лоб. Стрелком она была отменным и знала об этом, и это ее качество было самым ценным в работе с Тревором Лоусоном.

Когда два визитера из Нового Орлеана сняли свои пальто и повесили их на спинки стульев, Р. Робертсон Кавано положил руки на стол, укрытый зеленой салфеткой, напоминающей небольшой остров в безбрежном океане черного дерева, и переплел пальцы. На нем был черный костюм в тонкую белую полоску и простая белая рубашка. Большая голова Кавано уже давно полностью облысела, что лишь подчеркивало то, насколько он был лопоух: казалось, его уши развернуты так специально, чтобы улавливать даже самый тихий и аккуратный шепот в Омахе. Черную бороду чуть тронула серая седина, а брови поседели уже полностью, из-за чего казались увядшими зарослями над темно-карими глубоко посаженными глазами, в которых не было ни тепла, ни милосердия — только холод и осторожность. Его нос и рот казались непомерно маленькими для такого большого лица и неумолимо придавали внешности Кавано черты, напоминающие не человека, а таракана.

Тратить время на пустые разговоры этот человек явно не привык, говорил он отрывисто, по делу и очень холодным тоном.

— У вас есть хоть малейшее представление о том, кто я? — вопрос был адресован Лоусону.

— Я мог бы навести о вас справки, но в своем письме пометкой про осторожность вы намекнули, что этого делать не стоит. Я и не стал.

— Это хорошо. Два года назад вы помогли брату моего друга. Священник в Оклахоме похитил четырнадцатилетнюю девочку из своего прихода. Прямо с проповеди. Он, похоже, умом тронулся, потому что решил, что эта девчонка — новое воплощение Девы Марии. Тот проповедник хотел увести девочку в Мексику, чтобы создать новую религию и представить свою заложницу как свою невесту. Брат моего друга заплатил вам, он был — и все еще является — хозяином банка того городка. Он расщедрился, скорее, ради саморекламы, чем из чувства высокой морали и гражданского долга. Хотел укрепить свои позиции. Вы помните?

— Помню, — кивнул Лоусон.

Упомянутая задача усложнялась тем, что проповедник Шайн в прошлой жизни был известен под именем Красавчика Гарри Рейвенинга, убийцы, который с помощью обреза отправил восьмерых мужчин, двух женщин, одного маленького мальчика и лошадь федерального маршала из Аризоны на тот свет. Его преступления протягивались нитью грабежей и убийств от Аризоны до Техаса. Фальшивый проповедник еще держал обрез в руках, когда Лоусон догнал его с его одурманенной опиатами заложницей на техасской границе.

Девочка была возвращена отцу целой и невредимой, в то время как проповедник Шайн — он же Гарри Рейвенинг — отправился в Ад, получив между глаз пулю 44-го калибра. Сумасшедший пес святой миссии не мог быть приведен на ручном поводке. Лоусон сильно рисковал, берясь за эту работу, потому что на своем верном коне по кличке Феникс ему предстояло перемещаться на большие дистанции под угрозой солнечного света, но два года назад в сумерках и в предрассветный час он еще мог пытаться выносить солнце. Он не без тоски понимал, что тогда ему это давалось гораздо легче, чем сейчас…

— Я получил вашу карточку обходными путями, — продолжил Кавано. — Само собой разумеется, я не проронил ни горошины информации своему другу, просто сообщил ему, что мне нужен профессионал.

Лоусон уже собирался кивнуть, сказав: и вот, я здесь, однако заранее исправился:

— Итак, мы здесь. В чем суть вашей проблемы?

— Я богатый человек, — сказал Кавано. — Человек с хорошими связями.

— Несомненно.

— У меня есть стремления и есть прочный фундамент из постоянных клиентов и сторонников. На самом деле я даже нахожусь в процессе переговоров, которые могли бы проторить мне дорогу в Сенат Соединенных Штатов в ближайшем будущем.

— Поздравляю, — сказала Энн немного резче, чем требовалось. Кавано не обратил на нее никакого внимания. Его темные глаза продолжали фокусироваться на мужчине, сидящем от него через стол.

— Вы очень бледны, сэр, — выдал он замечание, которое Лоусон слышал уже не в первый и явно не в последний раз за свою жизнь. — Даже в этом теплом свете. Могу я спросить… вы больны? Поэтому вы путешествуете только по…

— У меня особое состояние кожи, на которое крайне болезненно влияет солнечный свет. Глаза этому также подвержены. Но можете быть уверены, что я — что мы — справимся с работой, несмотря на мой небольшой… гм… недуг.

— Что ж, если вы говорите правду, возражений у меня на этот счет нет.

Я говорю правду, тоскливо подумал Лоусон. Без всяких “если”.

Он знал, как выглядит: худой и жилистый, бледный, как бухгалтерский отчет нью-йоркского клерка с узором голубых вен на висках, и по этим венам тек ихор вампирского племени. Тревор был гладко выбрит всегда, потому что с момента обращения ему бриться больше не требовалось. Светлые волосы уже много лет он зачесывал назад и оставлял немного растрепанными на уровне шеи. В услугах парикмахера он более тоже не нуждался — один из результатов его обращения. Его голубые глаза были ясными и глядели сосредоточенно, правда, иногда, смотрясь в зеркало, Лоусон ловил отблески красных искорок, выдававших его природу, даже когда он не пытался охотиться. Тревор не знал, были ли эти огоньки настоящим сигналом к необратимости его превращения в монстра, или навязчивой игрой его воображения, но, в любом случае, ему это не нравилось.

Когда-то давно… в прошлой жизни женщина, приходившаяся ему женой, называла его красивым. Множество дней с момента обращения Тревор с тоской вспоминал о ней и о том, что ему пришлось оставить свою семью навсегда из-за существа, превратившего его в монстра. Он помнил, как Ла-Руж, отрывая клыки от ран на его измученном горле, шептала ему прямо на ухо: я сделаю тебя своим лучшим творением.

Тревор Лоусон на вид выглядел молодым человеком, которому не было и тридцати. На деле возраст давно не имел для него значения, потому что после битвы при Шайло 6-го апреля 1862-го года ему всегда будет двадцать семь. Но он упрямо продолжал следить за возрастом и точно знал, что по человеческим меркам ему почти пятьдесят два. Можно сказать, для вампира он был еще ребенком, но ребенком сердитым, который мечтал об отмщении и свободной жизни. Вот уже двадцать четыре года Тревор лелеял мечту снова жить как человек… и умереть человеком.

— Я бы не хотел, чтобы нас сегодня побеспокоили, — сказал Кавано. — Я сомневаюсь, что найдется много желающих из-за погоды, но я не доверяю домыслам. Уверен, что кое-кто не преминул бы зайти, если бы увидел здесь свет. Говорю же, я человек богатый и, можно сказать известный.

— И скрытный, — качнул головой Лоусон. — На то должны быть веские причины.

Кавано кивнул.

— Моя жена и трое сыновей. Один работает юристом здесь, другой занят в торговле землей в Сан-Франциско. В ваших услугах нуждается мой третий сын… так же сильно, как я сам.

Ни Лоусон, ни Энн не проронили ни слова. Они ждали новых деталей истории.

— Эрик был бунтарем, — продолжил богатый человек из Оклахомы. — Он ненавидел жизнь в достатке, ненавидел привилегированное положение. Почему так? Ведь оба его брата прекрасно это приняли! — широкие плечи чуть приподнялись и тут же устало опустились. — Кто может сказать? Но он отвергал все шансы, которые я ему предоставлял. Он решил построить собственную жизнь на собственных условиях. Не забывайте, что мы говорим о двадцатилетнем юнце, который ничего не понимает в мироустройстве… хотя сейчас ему уже двадцать три. Он побывал в тяжелых обстоятельствах, был научен грубыми руками и теперь хочет вернуться домой.

— Что ж, хорошо, — прищурился Лоусон. — И… в чем проблема?..

Он внимательно посмотрел на Кавано, чувствуя, что некоторые подробности этой истории могут сильно ему не понравиться.

— Восемь месяцев назад он связался с тремя… скажем так… субъектами. Он понимал, что они собирались идти на север на золотые прииски, в Монтану. Но по пути туда он понял, что эти трое — головорезы и воры, которые решили, что обнаружили дикого волка — такого же, как они сами. Они вербовали новую кровь для своей банды.

— Новую кровь… — задумчиво повторил Лоусон, и брови его чуть приподнялись. — Хм…

— Он не смог от них сбежать, потому что стал свидетелем первого убийства. Жертвой оказался возница дилижанса. Эрику было сложно даже сообщить об этом, однако, рискуя жизнью, он сумел написать мне письмо.

— Сильно рискуя, — кивнул Лоусон. — Он путешествует под своим настоящим именем?

— Нет, он был достаточно умен, чтобы не упоминать нашей фамилии. Он называл себя Эриком Джеймсом. От него пока не требовали убить кого-то, но ему пришлось принять участие в ограблениях на территории Вайоминга, чтобы доказать собственную верность. Слава Богу, что в тех случаях никто не пострадал… и что сам Эрик не погиб… и не попался законникам. Вы понимаете, куда попал мой сын?

— В скверное место, — хмыкнула Энн.

— Чертовски верно, — ответил Кавано и впервые посмотрел на девушку так, словно она не была пустым местом, а тоже играла определенную роль в этом деле. Затем его взгляд вновь обратился к Лоусону. — Они забрали моего сына в свое зимнее… если говорить вежливо… убежище. Есть городок под живописным названием Погибель, в тридцати милях от Хелены по железной дороге. Если эти люди выяснят, кем является мой сын на самом деле, они могут взять его в заложники и потребовать выкуп. К тому же… — он замялся, уставившись на свои сцепленные ладони. — К тому же, — продолжил он. — Мое собственное будущее и будущее моей семьи будет разрушено.

Лоусон вообразил себе целостную картину, и привлекательной ее назвать было нельзя.

— Вы хотите, чтобы мы вернули вашего сына из этого змеиного логова?

— Эрик написал, что они хорошо поживились в предыдущих преступлениях. Их разыскивают живыми или мертвыми в штатах Вайоминг и Дакота.

— Имена известны? — Лоусон чуть приподнял голову, ожидая ответа.

— Лидер называет себя Дьюс Матиас. Остальных зовут Кенни Преско и Джонни Ребинокс. Похоже, что они мастерски обращаются с оружием.

— Какое совпадение, — хмыкнула Энн.

Лоусон сохранил молчание. Он прислушался к ветру, что скрипел и завывал за стенами, и ощутил неразличимую для человеческих чувств дрожь стекол в оконных рамах.

Его горло мучила жажда.

Его тело мучила боль. Как и душу.

Из своего внутреннего кармана он извлек небольшую красную бутылочку из японской антикварной лавки, которую он приобрел в Новом Орлеане. Лоусон откупорил ее и поводил ею из стороны в сторону у себя перед носом. Аромат был настолько пьянящим, что перед глазами от него заплясали радужные пятна. Обыкновенно он вливал порцию малиновой густой жидкости в свой любимый напиток из ржаной браги, простого сиропа и апельсиновых косточек, но сегодня…

Он сделал лишь глоток, достаточный для того, чтобы почувствовать вкус… просто… достаточный.

Остановись!

Лоусон закупорил бутылку и убрал ее.

— Это необходимо. Из-за моего состояния, — объяснил он, заметив непонимающий взгляд Кавано. — Таков уж мой маленький грех.

— Таковые есть у всех нас, — ответил богатый человек. Он наклонился вперед, упершись локтями в зеленую салфетку, словно она защищала его гордость и амбиции от отчаяния. Глаза его переменились, и в них словно показалась мольба. Похоже, впервые в жизни он позволил себе на кого-то так посмотреть.

— Вы сможете вытащить моего сына оттуда и вернуть его домой? — с надеждой спросил Кавано.

Советоваться с Энн не было необходимости: она доверяла Тревору и его решениям, и доверие это было взаимным. Поэтому Лоусон знал, что она сказала бы на его месте. Это была работа, за которую стоило взяться, особенно за две тысячи долларов, которые они собирались за нее потребовать.

Ответ Тревора был озвучен одновременно и для клиента и для спутницы. Он содержал лишь одно слово:

— Да.