Книга 3. Ученик некроманта. По ту сторону Смерти

Глава 2 Кровь младенца

Пятый день Анет жила в преисподней. Мгновения для нее превратились в вечность, а вечность – в муки. Ее сжигала лихорадка, жуткая слабость растекалась по телу, сковывая крепкими цепями. Не в силах сдерживать себя, Анэт опустошала желудок прямо на шею коня, падала на животное и несколько часов проводила в беспамятстве. На время превращения в вампира она перестала существовать. Единственной мыслью, приходящей в редкие минуты просветления, была мечта о смерти, но юная жрица даже не догадывалась, насколько близко она подошла к той черте, за которой заканчивается жизнь и начинается вампирская вечность.

Изредка пробуждаясь от ирреального бреда, Анэт рыдала, от боли рвала ногтями собственную плоть и молила:

– Убей меня! Прекрати эти муки! Умоляю!

– Ты должна жить, – говорил Батури. – От твоей жизни зависит слишком много…

– Убей! – не слушала Анэт и чувствовала… чувствовала, как жажда порождает в ней ненависть, злобу, отчаяние. – Убей…

Клавдий был глух к мольбам девушки. Он с бесстрастным видом ехал впереди, одной рукой прижимая к себе укутанного в пеленки младенца, другой – держа поводья. Жеребец, на котором безвольно валялась Анэт, плелся позади, привязанный к седлу вампира.

Когда процесс перевоплощения Анэт был на ранней стадии и солнечный свет не причинял девушке вреда, двигались беспрерывно: и день, и ночь. Местность вокруг была безлюдной, но временами попадались небольшие, в два-три дома, деревеньки. Там Батури добывал молоко для ребенка и живую пищу для своей спутницы.

Анэт отказывалась убивать, но Клавдий не спрашивал: гипнотизировал жрицу, быстро теряющую человеческую сущность, и силой магии заставлял пить кровь. Она пила. Избавляясь от транса и приходя в сознание, проклинала себя и вампира. Бесновалась. Впадала в беспамятство. Успокаивалась, теряя последние силы. Потом ее рвало. Организм ее отчаянно не хотел перестраиваться, привыкать к новой пище. Батури был молчалив, угрюм и взволнован: обычно перевоплощение проходило за день, в худшем случае – за два. Какие опыты Каэль ставил над девушкой в подземельях своего замка, Клавдий предпочитал не знать, но точно понимал: если мутация вскоре не завершится, то Анэт навсегда останется в промежуточной между человеком и вампиром стадии. Тогда ее гибель будет неминуема.

Будто бы девушке было недостаточно создаваемых перевоплощением проблем, так она еще несколько раз пыталась наложить на себя руки: на привалах методично резала, рвала, разгрызала зубами собственные запястья. Батури не мешал, молча следил за беснованиями спутницы и в нужный момент магией останавливал пущенную кровь. Сегодня вечером, перед отправлением, решив раз и навсегда устранить угрозу, он укусил Анэт и проник в ее сознание. Будучи непревзойденным мастером магнетизма, без труда подчинил волю девушки, сломал ее, как куклу, и сделал своей. Это помогло. Как оказалось позже – сняло все проблемы одним махом. Анэт пошла на поправку, организм ее быстро перестраивался. Глядя на нее, вампир отмечал для себя: еще день и мутация закончится.

Когда они дневали, скрывшись от солнечных лучей, столь сейчас опасных для нежной кожи Анэт, случилась дикая, грозная метель, которая замела следы и уничтожила запахи. Преследовавшие их вампиры отстали, но теперь Клавдию и жрице приходилось пробираться через снежные завалы и сугробы, отчего двигались они довольно медленно.

Батури натянул поводья и принюхался. Со стороны севера, где высокие скалы рвали островерхими вершинами белые кучевые облака, чувствовался запах человеческого поселения – достаточно крупного, если сравнивать с теми, которые встречались в последнее время. Здесь можно было задержаться.

Продолжив путь, вампир заметил небольшую тропинку. Вытоптали ее, вероятно, дровосеки: вела она от скал к далекому, широко раскинувшемуся лесному массиву. Батури свернул, обходя тропку стороной и поднимаясь в горы. Повел коней по покатому склону, обогнул горную вершину, увенчанную короной из стройных елей, и увидел то самое поселение, которое почуял еще на равнине. Спешившись, он примотал поводья к стволу дерева и, не выпуская младенца из рук, отправился на поиски пещеры, которая могла бы послужить временным пристанищем. На удивление подходящее место, в виде большой каверны, разыскалось довольно быстро. Здесь было пыльно, но сухо. Пористый гипсовый минерал образовал стены и свод, надежно защищавший от солнечного света; под ногами хрустели мелкая крошка гравия и белый песок.

Уложив у стены Долорис, уже проснувшуюся и заведшую свою привычную душераздирающую песню, Батури вернулся к коням и, взяв их под уздцы, отвел в пещеру. За это время Анэт, все еще пребывавшая в беспамятстве, так и не пришла в сознание. Но даже в забытье девушку бил озноб, и кожа на ее лице была мертвецки бледной.

Расчистив небольшую площадку от гравия, Клавдий осторожно снял Анэт с седла, уложил на попону и укрыл своим плащом. Девушка судорожно встрепенулась. Замерев на миг, открыла глаза, бессознательно взглянула на вампира и задрожала с прежней силой. Батури знал не понаслышке: от этого холода невозможно избавиться, от него не спасет тепло камина, не обогреет натопленная баня – он исходит изнутри, он вечен, как и жизнь бессмертного.

– Мне надо уйти, – тихо, чтобы не потревожить обострившийся слух девушки, сказал Батури. – Долорис плачет – требует молока.

– Иди, – проскрежетала Анэт сквозь зубы, вдруг напряглась, изогнулась в приступе боли и потеряла сознание.

Превратившись в кожана, Клавдий выпорхнул из пещеры. Настал час охоты.

Анэт проснулась в ужасном угаре. Лихорадка пожирала ее тело, желудок скручивали одновременно и голод, и жажда. Неведомо откуда, но Анэт знала наверняка: если она насытится, ее мучительное состояние пройдет, и наступит блаженство, равное которому еще не испытывал ни один из смертных.

Откуда-то, усиленный многократным эхом, доносился страшный, разрывающий барабанные перепонки плач. Анэт стонала в унисон этому плачу, пронзающему всё тело ядом боли и беспомощности. Перебарывая слабость во всех мышцах и ломоту в суставах, она встала на четвереньки и, подволакивая ноги, на трясущихся руках подползла к источнику звука – к Долорис. Размотав пеленки, Анэт скривилась от противного запаха испражнений и с трудом удержалась, чтобы не опорожнить желудок. Увидев рыдающего, кричащего ребенка, который стал причиной болезненной агонии, жрица с каким-то остервенением, забыв о том, что всем сердцем любила детей и даже мечтала о двойне, подумала, как славно было бы свернуть девочке шею. Но подумав о шее, Анэт вспомнила о жажде и новым взглядом посмотрела на Долорис.

Она не увидела ни плоти, ни мышц, ни костей, но различила маленькое сердце, разносящее по крохотному организму тонкие струйки багряной, душистой, дурманящей крови. Анэт страстно захотелось присосаться к одной из этих струек, сполна напиться ароматной, живительной влаги. Но что-то незримое останавливало ее, какое-то неведомое внутреннее противостояние не позволяло пронзить чужую плоть вмиг удлинившимися клыками. Все же девушка не смогла долго противостоять жажде и, разинув рот, начала медленно опускать голову к Долорис. Младенец, испугавшись, зарыдал с новой силой, забил маленькими ручками по перепачканным пленкам, но это ни на миг не остановило жаждущей крови вампирши.

Анэт казалось, что цель уже близка, и вскоре она выпьет чужую жизнь, сделает себя сильнее, как вдруг что-то тяжелое ударило ее прямо в зубы. Жрица рухнула навзничь, ощутила во рту вкус собственной крови и поперхнулась, одновременно испытывая и боль, и наслаждение. А в следующее мгновение ее слух пронзил свирепый, металлический голос:

– Не смей! Слышишь? Никогда не смей прикасаться к этому ребенку! – и уже тише, вкрадчиво Клавдий продолжил: – Я не могу тебя убить, но, поверь, у меня в достаточно средств, чтобы ты не смогла передвигаться… да что там передвигаться – даже пальцем пошевелить несколько столетий.

С этими словами Батури схватил девушку за волосы и потащил по режущему плоть гравию в другой конец пещеры. Остановившись и отпустив жрицу, бросил к ее ногам закоченевшего, будто заколдованного, ягненка и жестко приказал:

– Пей.

Он отвернулся, зная наверняка, что девушка не ослушается его, и отправился обратно к ребенку. За неимением воды лишь обтерев и перепеленав Долорис, Клавдий закрутил тонкую тряпицу в небольшой узелок и, макнув его в молоко, принялся кормить младенца.

А забившаяся в угол пещеры Анэт, рыдая взахлеб от осознания своей изменившийся, ужасной сущности, облизывала разбитые губы и пила кровь молодого, временами вздрагивающего, ягненка. Боль и слабость уже не мучили ее, донимали лишь жажда и свирепый, сковывающий всё тело холод – она стала вампиром.

Вестфален издавна вмещал в себе огромное количество людей, и даже яростная, жестокая чума, бесконечные рейды церковников и подушная подать повелителей мертвых – все это не сломило горожан, не лишило надежды на славное будущее.

Выжившие вестфальцы, собирая селян со всей округи, наводнили широкую грунтовую дорогу, соединившую Стигию и лиорскую крепость. Человеческое море бесконечной вереницей растянулось по тракту. Лошади поднимали высокие, до небес, облака пыли. Скрипели телеги, колесами месившие конский навоз. Многие люди гибли в пути от голода и бессилия. Тех, в ком распознавали больных или зараженных, святые братья кололи мечами и отбрасывали на обочину. И чем дальше продвигалась колонна беженцев, тем больше трупов оставляла она позади себя.

Ужасом сопровождалось вестфальское бегство, ужасом и страхом, но это не останавливало людей, жаждущих жить, жаждущих стать свободными, и они шли, колесили по тракту их телеги, вяло тянулись навьюченные кони.

– Дочь моя, – устав от бесконечного молчания, заговорил отец Бенедикт, сидевший на козлах небольшой, крытой тентом повозки. – Я вот гляжу на тебя и все никак не пойму: что столь очаровательное дитя делало в компании вампира?

Энин ничего не ответила, с ужасом наблюдая за тем, как священник, которому показалось, что ребенок одной из идущих пешком женщин заражен, схватил младенца, бросил на обочину и под дикие крики и проклятья матери одним ударом лишил его жизни. Женщина набросилась на церковника, вцепилась зубами ему в щеку, но, получив эфесом по голове, рухнула наземь и замерла.

– Да, жизнь удивительная штука, – не обращая внимания на творимое братьями насилие, продолжал священник. – Не знал, что неприятное для меня общение с лордами вампиров подарит столь очаровательную спутницу.

Повозка Бенедикта заколесила дальше, и Энин так и не поняла: дышит ли эта несчастная, увидевшая смерть собственного чада, или же отправилась следом?

– Эх, дочь моя, тебе, наверное, и невдомек, как сейчас трудно найти интересного собеседника. Вокруг лишь безразличные ко всему мещанки. Ужас. Ужас творится вокруг…

Энин вдруг спрыгнула на землю, взяла под руку женщину, которая несла плачущего ребенка, потянула за собой и без единого слова усадила в повозку. Безмолвно прошла к козлам и села рядом с Бенедиктом.

– Не стоило бы… – начал было священник, но замолчал, уловив на себе гневный взгляд рыжеволосой девушки.

С каждым мигом она нравилась Бенедикту всё меньше, но в противовес всяческой логике, сам не понимая, что с ним творится, он всё больше хотел завоевать ее сердце, украсить свою коллекцию этим неграненым алмазом. Но Энин, как и прежде, не обращала на святого отца ни малейшего внимания. Она рассматривала толпу и, находя в ней немощных и изможденных, всякий раз усаживала их в повозку. Сперва Бенедикт показывал своё недовольство, шипя и угрюмо покусывая губы, а позже смирился и вновь заговорил привычным ласковым голосом:

– Ах, девушки, столь самозабвенно помогающие ближним, всегда вызывали во мне уважение. А вы как ярчайшее создание из всех…

Порывистый ветер вздымал тент, как парус. Повозка подпрыгивала и кренилась на ухабах, и казалась крохотным яликом, одиноко белеющим парусиной посреди пешего зловонного человеческого моря. До вечера, подхваченный медленным, унылым течением, этот ялик мужественно торил путь, а к сумеркам, завязнув в трясине людской усталости, остановился, чтобы дать отдых своим пассажирам: раздраженному священнику и молчаливой ведьме, которая за долгие часы пути битком забила всю повозку роженицами, детьми и стариками, оказав медвежью услугу двум запряженным в ярмо откормленным меринам.

За несколько часов до заката стройная вереница телег замерла. Люди в панике ринулись в разные стороны. Голосили женщины, дети надрывались от плача, всюду слышались вопли. И смерть кружилась вокруг толпы, унося одну жизнь за другой. Энин почувствовала присутствие нежити. На обоз напали блуждающие мертвецы, а малочисленные церковники, обладающие магическим Даром, не могли справиться с превосходящим противником.

Реакция подвела Бенедикта: скрывая свою сущность от церкви, он не так часто прибегал к вампирским талантам и не успел задержать Энин, уберечь ее от опрометчивого шага. Разжатой пружиной она спрыгнула с повозки и, расталкивая обезумевших от страха мирян, направилась туда, где неупокоенных было больше всего.

Люди мешали, едва не сбивая с ног. Кричали и вопили, не давая расслышать шум сражения. Это чуть не стоило Энин жизни. Она с разгона напоролась на зомби, не удержалась на ногах и рухнула прямо на него. Лежа на мертвеце, упокоила прикосновением руки и, поднявшись, схлестнулась сразу с двумя скелетами. Враги наседали, орудуя ржавыми мечами, и колдунье несколько секунд пришлось пятиться, подбирая формулу упокоения. Расправившись с ними, Энин огляделась в поисках новых целей. Их было полно, но люди, все еще спасающиеся бегством, не давали применить массовые заклинания. Приходилось наносить точечные удары.

Неупокоенные бесконечным потоком валили из прилегающего к тракту леса. Миряне бежали в разные стороны, но мертвецы, то ли намеренно, то ли случайно, сжимали людей в тиски. Почему бездействуют святые братья и где они вообще, Энин не задумывалась и продолжала колдовать.

От напряжения руки ее тряслись, пот застил глаза, легкие жгло огнем, как после изнурительного бега, но она продолжала кудесить на переделе возможностей. Черная магия напиталась такой силой, что стала осязаемой. Видно было, как мрачные тени носятся от одного бродячего мертвеца к другому, врываются в оживленные тела и освобождают души. У Энин носом пошла кровь, в ушах загремело и загрохотало. Колдунья с трудом держалась на ногах, а треклятых мертвецов не становилось меньше. Еще и миряне, которые от паники оглупели настолько, что даже не пытались освободить пространство, необходимое для волшбы. Окончательно ослабнув, Энин решилась на отчаянный шаг: применила мощное заклинание, которым украла энергию у живых, высосала ее, как вампир, чтобы самой стать сильнее. Магический резерв был частично восстановлен и этого запаса хватило некромантке, чтобы закончить.

Святые братья подоспели как раз вовремя, когда Энин уже расправилась со всеми мертвецами и, с трудом удерживаясь на ногах, вытирала кровь, обильно вытекающую из носа. Она не отказалась бы от помощи, оперлась бы на чью-нибудь руку, чтобы не рахнуть наземь, но не нашлось никого, кто бы предложмл ей свои услуги. Энин ничего не оставалось, кроме как, собрав последние силы, вялой поступью отправиться к повозке Бенедикта.

– Ведьма…

– Колдунья…

– Некромантка…

– Ведьме – пламя… – шептали люди за ее спиной.

Энин явственно почувствовала, как на нее устремились сотни ненавидящих взглядов, будто не этих людей она спасала минутой назад, а была той причиной, по которой немертвые пришли сюда. Колдунья не отвечала, не желая лишний раз привлекать к себе внимание, но ужасная новость тихими перешептываниями уже облетела весь обоз.

– Ты поспешила, дочь моя, – сказал Бенедикт, беря девушку за руку и отводя подальше от места схватки. – Братья справились бы и без твоей помощи, а теперь твоя жизнь под угрозой. Люди не любят тех, кто не таков, как они.

– Они мне ничего не сделают. Я спасала их жизни…

– Миряне этого не запомнят. Зато страх, который вызвали в них твои умения, навечно отпечатается в их сердцах. И когда Орден придет за тобой, никто не встанет на твою защиту…

Предсказание Бенедикта сбылось на следующий же день. Когда Энин пыталась помочь людям, они отводили взгляды, уходили прочь, опасаясь девушку, словно чуму. От отчаяния у нее прорезался голос, и она уговаривала матерей, едва не моля, усадить в повозку их перепачканных в пыли детей и дать им хоть крохотное мгновение отдыха, упрашивала стариков, уже падающих от изнеможения, но все они предпочитали смерть, нежели помощь ведьмы. К обеду, когда холодное зимнее солнце показалось в зените, Энин бросила безуспешные попытки и недвижимым изваянием застыла рядом с Бенедиктом. Ей было невдомек, что люди боятся церковников и именно поэтому старательно избегают всяческих контактов с ведьмой, ведь за пособничество силам тьмы грозили костром и ленивым пламенем.

– Столь очаровательное дитя… – прервал длительное молчание священник. – Как же тебя угораздило ввязаться в ту бойню? А я, как последний мирянин, не сумел тебе помочь, не предугадал твой нелепый поступок…

– Я все сделала правильно, – отчеканила Энин. – И, если будет необходимо, сделаю так снова.

– Не стоит, дочь моя. Ох, не стоит. Если ты повторишь свою ошибку, тебя сожгут на костре.

– Я не боюсь смерти.

– Как глупо, дочь моя, как глупо…

Вампир причитал и наставлял всю дорогу, пока, наконец, не опустились сумерки и люди не начали располагаться на ночлег. Но даже лежа у костра, укутавшись в шерстяные пледы, он продолжал что-то неразборчиво ворчать. Лишь поздней ночью, когда высоко в небе встала полная луна, священник перестал читать свои проповеди, целиком и полностью отдавшись мыслям, но не сновидениям.

Бенедикт думал о герцоге Ливаузье и о том, что Веридия больше нет. Гибель Мастера не была для вампира секретом, их неразлучно связала магия смерти. Теперь у священника, как у единственного представителя дома Атис, не осталось никаких клятвенных обязательств, а честное мужское слово Бенедикт привык с одинаковой легкостью как давать, так и забирать. Ответственность за жизнь девушки, которую он обещал отвести к границе с Валлией, упала с его плеч: дойдет она до цели или умрет в пути, уже не должно было его волновать… Но волновало. Что-то незримое притягивало Бенедикта к этой рыжеволосой молчаливой колдунье. Вероятно, та стена, которой она отгородилась от окружающего мира; та стена, которую вампир-священник как завзятый ловелас хотел преодолеть – в доказательство своих умений. Бенедикт твердо решил для себя: после того, как эта птичка окажется в его силках и тут же, как часто это бывало, перестанет интересовать как женщина, он от нее откажется. Только Энин не спешила в любовные сети, расставленные святым отцом, а служители Эстера, пришедшие ночью, когда все спали, разрушили замыслы вампира.

Полноватый, начинающий лысеть церковник в белоснежной рясе подошел к лежащему на боку Бенедикту и потряс, желая разбудить. Вампир открыл глаза, посмотрел на человека, чье лицо в отблесках огня походило на маску кровожадного демона, и без труда узнал в нем Притория, главу Ордена.

Удостоверившись, что брат по вере проснулся, эстерец тихим, скрипучим голосом сказал:

– Люди взволнованы. На рассвете приведи ведьму в главный лагерь. Ее ждет пламя…