Последний ангел (Константин Брендючков) читать бесплатно онлайн полную версию книги (ч. 2)

События, связанные с поездкой, не столь значительные по своей сути, имели все же налет загадочности.

"Похоже на то, что с телепатией нельзя не считаться, если уж сам иной раз перехватываю чужую мысль. А ведь это случалось и до поездки", подумал Олег Петрович на пути из Москвы. Кое в чем это подтвердилось вскоре же.

- Я все собираюсь узнать, какое все-таки мнение сложилось у вас о работе Ивана Семеновича, - спросила Афина Павловна, когда Олег Петрович вышел на работу. Подошла она, как всегда, внезапно, из-за плеча, но он почему-то только что думал об этом самом и ответил без промедления.

- Превосходная работа. Ее вполне можно поставить вровень с известной книгой профессора Иванова.

И тут он снова уловил следующую реплику еще до того, как ее произнесли.

- Так неужели можно мириться с тем, что его затирают!

- Ну уж это, как говорится, не в нашей власти.

- Слушайте, у меня есть один план. Пойдемте на лестницу, обсудим.

Вышли. Олег Петрович вытащил "Беломор", предложил собеседнице, но та отказалась.

- Слушайте, какое у меня возникло намерение.

- Взорвать кафедру к чертовой матери, так я полагаю?

- Это - вздор.

- Тогда остается выпороть декана.

- А вот это - идея! Понимаете, у меня вертелось в голове нечто похожее, а вы сразу все это выразили вполне конструктивно и законченно. Правильно, не надо распылять силы на всю кафедру, нужно сконцентрировать огонь на одном лице.

- Чьи силы и чей огонь?

- Общественности, разумеется.

- Ах, общественности! Ну давайте, валяйте, концентрируйте на здоровьице. Очень, очень интересно, развивайте, пожалуйста, вашу мысль. Каким путем все это собираетесь делать?

- Путем шпионажа и диверсии, разумеется.

- Кто же этим займется?

- Слава богу, есть вы и есть я.

- Почему - я?

- А если не вы и если не я, то кто же?

- Но вы, помнится, уповали на общественность?

- Вот мы с вами и расшевелим общественное мнение.

- Ну, если так, то конечно, кому же и заступиться за Ивана Семеновича. Продолжайте, я весь - внимание.

- В основном разрезе я представляю так: я разведаю обстановку в институте, определю удельный вес декана, величину и направление основных действующих сил, координаты и...

- И построите векторную диаграмму.

- Не скальте зубы, у Погорельского заразились? Уж если я берусь, то смогу сделать, можете быть уверены.

- Допустим. А дальше?

- А вслед за этим произведем залп из орудия.

- Залп из одного орудия?

- Да, из одного, но зато - главного калибра.

- Уж не я ли это орудие?

- Именно вы. Вы напишите статью. У вас все - убедительно.

- Да упаси бог! Я уже удружил тут одним хорошим людям своей писаниной... Да и с какой радости полезу я в чужие дела! На меня и без того последнее время сыплются, как из мешка Пандоры, чужие заботы и дела: а у меня своих - хоть отбавляй.

- Не волнуйтесь, статью напишите анонимно. Не хватит одной, напишите еще пять. Фактов хватит, декан после оплеухи озлился.

- Вот и пишите сами. Все - пять или шесть. И все - анонимные. А я могу на все эти дела дать вот последний пятак на метро.

Афина Павловна пятак взяла и спрятала в карманчик своего рабочего элегантного халата, а от разговора не отступилась:

- Обошлась бы без вас, умей я писать. И не форсите своей брезгливостью к анонимкам, другого в этом случае не дано. В общем, голубчик, не брыкайтесь, ни на кого больше я положиться не могу.

- Какой я вам голубчик!

- Ну, миленький, ну не сердитесь. Уж если я себе вбила что-нибудь в голову, меня никакие шлагбаумы не удержат...

- Ну, знаете...

Но тут на площадку вышло еще трое конструкторов - покурить, и собеседникам пришлось вернуться к своим кульманам. Олег Петрович не успел еще углубиться в свой чертеж, как почувствовал беспокойство. Что-то мешало сосредоточиться, в голове накапливалось настойчивое требование действия и складывалась странная мысль: "Это я так просто не оставлю, я тебя расшевелю! Подумаешь! Ничего, это лишь начало..." И по внезапному озарению он догадался, что это не он так думает, а кто-то другой, возбужденный и настойчивый. "Уж не Афина ли?"

И в самом деле, не прошло и десяти минут, как она подкралась и, приколов поверх его чертежа бумажку, обронила:

- Вам надо хорошенько взвесить исходные данные. - И отошла. На листе было написано: "Что за возмутительная манера отлынивать! Тут пример антиобщественного поступка, а вы норовите в кусты спрятаться!"

Олег Петрович написал коротко и исчерпывающе: "Я не пушка, стреляйте сами".

Зрение у Афины Павловны было отличным, она разобрала ответ со своего места, сразу же подошла и приписала: "Вы просто трус", - а вслух добавила:

- А как вам понравится такой вариант?

- Он, если хотите знать, может быть истолкован различно, - при этом Олег Петрович добавил на бумажке: "Ничто человеческое мне не чуждо, но бояться мне покамест нечего, а влезать в чужие оглобли нет никакой охоты". Дальше переписка шла так:

- Вот этот разрез у вас попросту безграмотен. "Я вас ценила гораздо выше".

- Да нет, вы сами путаетесь в элементарных вещах. - "Не прибегайте к затасканным приемам. Я не ребенок, не подначивайте, ничего не добьетесь".

Со стороны можно было подумать, что два инженера обсуждают сугубо технический вопрос. На них никто даже не оглянулся.

- А вы все-таки вдумайтесь, куда приведет ваша схема. Вдруг да я преследую еще какие-то особые цели; не прогадайте!

- Будьте уверены, параметры не подведут. - "Слушайте, Афина, перестаньте вымогать: если вы настырны, то и я упрям. Конец, не мешайте работать".

Афина Павловна в сердцах сорвала листок, скомкала и бросила в корзинку. Больше она к Олегу Петровичу не подходила, перестала с ним разговаривать обиделась, что ли. Пройдет, поздоровается и шуршит сзади. Ей его хорошо видно, наблюдай хоть целый день, а ему к ней как присмотреться? А тут еще начали опять увиваться за Афиной Павловной разные ухажеры. То и дело подходит к ней то один, то другой, будто по делу, а Олег Петрович улавливает и разные "кавалерские" разговорчики вполголоса и игривый смешок. С ним она так не смеялась. Олег Петрович взял да и поставил на лоток своей доски карманное зеркальце, считая, что этим выполнял свое намерение "придирчиво" наблюдать за Афиной.

Видно ее стало хорошо, но ничего примечательного он заметить не успел, а вот Афина Павловна обнаружила его уловку очень скоро - ох уж и зрение же у нее! Поймав его взгляд в зеркальце, она подошла, сунула зеркальце в карман своего халатика и прошипела:

- Как не стыдно! Будто гимназистик чеховский.

Олега Петровича как кипятком ошпарило, надо же так вляпаться в его-то годы! Он с досадой швырнул циркуль на стоящий сбоку столик, вышел на лестницу и стал мерить площадку шагами, пока не выкурил папироску, а потом тихо пробрался к своему кульману. Зеркальце Афина Павловна так и не отдала, но на другой день, проходя мимо, промолвила вполголоса:

- Хватит уж переживать-то.

Хватит, конечно, но чувствовал себя Олег Петрович неловко и, чтобы сгладить отношения, как он объяснил себе, к концу работы пригласил Афину Павловну в кино. Она согласилась неожиданно просто.

А перед началом сеанса они прошли к старой части поселка, начинавшейся сразу за железнодорожным переездом. Там был старинный липовый парк с кустами жасмина и с танцплощадкой, куда в погожие дни издавна тянулась поселковая молодежь. Правда, сейчас было еще не время, снег уже стаял и на асфальте и на дорожках, но еще залежался в кустах, и было прохладно - в легоньких платьях не щегольнешь и мороженого не захочешь.

А все-таки и сейчас здесь было хорошо и по-весеннему радостно. В кронах лип, еще не зазеленевших, оживленно возились и что-то свое азартно обсуждали грачи, над рекой у парка стремительно проносились прилетевшие ласточки-береговушки, то взмывавшие высоко в незадымленное небо, то скользящие над самой рекой, только что не задевая ее крыльями, и воздух здесь был совсем не тот, что у завода, в нем хранился запах снега и реки, в нем был парок просыпающейся земли.

Олегу Петровичу нравился этот парк и эта часть поселка, еще удержавшего остатки исконно русского, старинного, но уже сменившего булыжник на асфальт и все больше вытеснявшего домишки чуть ли не дореволюционной поры современными удобными и благоустроенными, но такими безликими многоэтажными зданиями.

Говорили они с Афиной Павловной о разном - больше о заводских делах и о его поездке, о знакомых. О неудаче Ивана Семеновича она больше не заикалась.

Его и самого подмывало вмешаться в это дело - не путем анонимок, конечно, а личным влиянием, как во ВНИИГПЭ - исправить несправедливость. Помимо всего прочего его побуждало к этому желание проверить еще раз на посторонних свое влияние; на знакомых ему каким-то странным образом это заметно удавалось. Даже упрямая Афина Павловна, сдавая свои позиции в одном техническом споре, однажды проворчала с досадой: "Не знаю, чем вы умеете убеждать, Олег Петрович. И доводы у вас иной раз уж не очень убедительные, но с вами соглашаешься, почему-то веришь..."

Так оно и было, но в данном случае он не решился на проверку, побоялся, не навредить бы здесь еще больше.

Происшествия реальной жизни чуть не вытеснили из головы Олега Петровича впечатления странных видений и снов, но он все-таки спохватился, что подходит время, когда эти странности могут повториться. Хорошо, что прошлый раз он пометил в своем календаре листок того дня, когда ему вторично приснились космические странники. Придя с работы, он убедился, что двадцать семь дней назад он написал на листке: "Гибель Фаэтона".

"Значит, сегодня уже можно что-то ожидать. Что же это будет? размышлял он, заканчивая свой скромный ужин. - Покажут во сне третью серию космического фильма или пожалует гость из телевизора?"

Ему подумалось, что теперь, после полетов человека в космос, "космические" сны могут сниться не только ему, что в этом можно усмотреть некую причинность, но чем объяснить видения наяву? Олег Петрович убрал посуду, закурил. Он решил, что стоит попробовать посидеть перед телевизором, включенным на пустой канал. "Сон придет или нет, а пока подождем". Рассудив так, он устроился в кресле поудобнее и уставился на освещенный, но пустой экран.

"Интересно, за кого меня сочли бы знакомые, если бы застали за таким бесцельным созерцанием? Скорее всего именно за "помешанного", - усмехнулся он и стал представлять, кто и как это выразил бы соответственно своему характеру. Когда, очередь дошла до Афины Павловны, он подумал, что та, наверное, и сама не отказалась бы принять участие в его эксперименте и подосадовал, что это не пришло в голову раньше, - сидели бы сейчас рядом, разговаривали, было бы не так скучно.

"Хотя нет, - отбросил он эту мысль, - она являлась бы лишним фактором, который не следует пока вводить в опыт. Ведь когда что-то произошло с ней, меня никакая странность не коснулась".

Тут он поймал себя на том, что об Афине Павловне, к которой он раньше был абсолютно равнодушен, он стал думать частенько.

"Уж не начинаю ли я увлекаться сдуру? Вздор какой: она и я - два разных поколения! Правда, она, кажется, внимательнее ко мне, чем к другим, но это, скорее всего, знаки уважения к старшему. Что говорить, разве такой друг сердца ей нужен!"

И Олег Петрович снова, как в Уфе, подумал, что среди всех известных ему заводских ухажеров не найдется такого, который всерьез мог бы рассчитывать на благосклонность Афины Паллады.

"Вот Новиков, тот, действительно, был бы ей парой, - вспомнился ему давнишний институтский товарищ. - Надо же случиться такому совпадению, что Новиков убит тоже под Славянском, как и отец Афины Павловны, в одно и то же время и, вероятно, в одном с ним бою!.."

Ленечка Новиков так отчетливо представился Олегу Петровичу, как будто он видел его только вчера или на прошлой неделе. Он вспомнился с его доброй улыбкой, располагающей внешностью и веселым характером. Да, вот у кого была такая наружность, которая влекла к нему не только женщин, но покоряла и парней. Тут уж сказывался, конечно, характер Новикова, на него всегда можно было положиться.

"Как горько, что к нему никогда уж не заглянешь, не напишешь ему и телеграмму к празднику не пошлешь! Слюнтяем я становлюсь под старость, расчувствовался..." - укорил себя Олег Петрович, по без насмешки, тоже с тихой грустью. Он даже прикрыл глаза, чтобы представить давнего друга, а когда открыл, то увидел его на экране.

"Сейчас пройдет, это - обычное последствие..." - подумал было Олег Петрович, но тут же отбросил всякие попытки объяснения, потому что Новиков двигался! Да, Ленечка шел откуда-то из глубины экрана легкой, танцующей, "как на пружинках", походочкой, и, хотя был еще не близко, Олег Петрович удивительно отчетливо различал Ленечкины кудри и шнурки, стянувшие на груди лимонного цвета футболку, и даже пушистые, "девчоночьи" ресницы Ленечки.

Он шел, приближаясь и вырастая, а возле него начинали проступать очертания местности, бугрилась булыжная мостовая с обочинами и канавами по бокам, за которыми виднелись деревья, какие-то палисадники, огораживающие одноэтажные дома, появился киоск с газированной водой, водопроводной колонкой возле него, потом шлагбаум с веревкой и переезд, и вновь - такие же домишки давней постройки, не городского, но явно и не деревенского типа. И стали попадаться люди.

Новиков шел, заняв уже весь экран, так что дома и прочее виднелись за пределами рамки, едва лишь проступавшей, а затем пропавшей совсем, он шел и улыбался.

А окружающий ландшафт плотнел все ощутимее, обстановка комнаты тускнела и расплывалась, растворялась в этом, ставшем реальным и выпуклым, мире, где под самым настоящим небом, заменившим потолок, шел Новиков, начавший двигаться так неудержимо и стремительно, что Олег Петрович не успел встать и посторониться, как тот чуть не наступил на него, и в этот миг восприятие Олега Петровича словно бы вывернулось наизнанку, он увидел все вокруг по-иному и, оставаясь еще самим собой, еще больше почувствовал себя Новиковым.

"Да, конечно же, он - Новиков, и это он идет по хорошо знакомому пригороду в давно известный заводской парк, откуда уже доносится вальс..."

Какая-то девушка в лиловом беретике и вязаной жакетке улыбнулась ему подведенными глазами, и он кивнул ей охотно, радостно:

- Не в ту сторону идешь, Людмилочка, танцплощадка - там!

- А я и не Людмила вовсе, а Вера, - откликнулась она. А в парк приду позднее, через часик. Может, дождешься?

И она прошла. А потом повстречался гражданин с портфелем, усталый и озабоченный настолько, что, кажется, не замечал ничего вокруг.

- Зажгите сигаретку, товарищ, она погасла, а вы сосете, - подсказал Олег Петрович, а Новиков улыбнулся, та к, что у прохожего лицо посветлело:

- Да, черт возьми, задумался. Спасибо.

Прошел и этот. А вечереющий воздух принес откуда-то запах жасмина. Прошелестели листья на деревьях у дороги, стрижи перекрещивали небо свистящими крыльями, вдалеке крикнул паровоз.

Ах, как глубоко и сладко дышалось, как легко ходили руки в такт шагам, как отчетливо чувствовалась каждая жилочка в молодом, упругом теле, так и рвущемся в движение, в полет! Сам не зная зачем, Новиков вдруг побежал, легко и быстро, хотя торопиться ему было не к чему и хотя у кассы, которую он уже видел, не было никого, окошечко было открыто, и он знал, что оно не закроется еще добрый час. Просто так уж захотелось пробежаться.

- А почему без дамы?

- Ах, тетя Клава, что вы, что вы! Я еще маленький, мне не до дам...

"А в самом деле, что же я без Шурочки пришел? Хотя... Ну да, сегодня у нее вечерняя смена..."

К-этому времени в Новикове ничто уже не говорило об Олеге Петровиче и только мимолетные всплески ставшего чужим сознания на миг озадачивали его. Так случилось, когда, подбегая к кассе, он отпасовал куда-то вправо подвернувшийся под ногу камешек и ему показалось, что здесь должен бы быть асфальт, а не булыжник. А когда вспомнил о Шурочке, он тут же подумал мыслями Олега Петровича. "Интересно, бывает ли здесь на танцах Афина?" "Какая Афина? Ха-ха!" - вмешалось сознание Ленечки, и он даже не задержался на мелькнувшей в голове "чужой" мысли, "нелепой для него.

Смеркалось. С недалекой реки потянуло прохладой. Запах жасмина смешался с запахами липы и реки. Примолкшая было радиола заиграла любимый Ленечкин фоке "-Мистер Браун".

На танцплощадке, следя за танцующими, прижалась к бортику одинокая девушка. "Дурнушка, должно быть, - подумалось Ленечке. - Надо развлечь несчастненькую". И он, ловко лавируя между парами, пробрался к ней и поклонился. А девушка, к его удивлению, оказалась миленькой, гибкой и чуткой к танцу, только странно неразговорчивой. На болтовню Ленечки она отвечала весьма сдержанно.

- Хорошая музыка. Нравится. Когда как. Я Женя, а вы? Вы тоже хорошо танцуете. Так получилось. Не знаю.

Танцуя, она слегка склоняла голову то к правому плечу, то к левому и смотрела на Ленечку, с которым была вровень, с едва заметной улыбкой, глядя глаза в глаза. Потом ее взгляд оторвался и движения сделались менее податливыми. Проследив, куда она смотрит, Ленечка сразу понял причину перемены: у барьерчика появился стриженный под бокс парень в голубой "апашке" и в брюках клеш. Папироска под маленькими усиками вызывающе торчала кверху.

Через какие-нибудь две минуты после танца этот парень отозвал Ленечку с площадки и, остановившись под липами, категорически потребовал:

- Ты вот что, как тебя там, с Женькой больше не танцуй, слышишь!

- Слышу.

- Ты понял, что я сказал?

- Понял.

- Ну и что?

- Нормально.

- Как это понимать?

- Мешать тебе не буду, не волнуйся.

- То-то у меня!

Танго началось без Ленечки, все девушки были разобраны, а он уселся на барьер, подсвистывая музыке. Однако через несколько тактов рядом невесть откуда появилась изящная брюнетка в белой кофточке и присела в реверансе.

- Танго так танго, - охотно отозвался Ленечка и повел обретенную девушку, заламывая такие фортели, что чуть не все перестали танцевать и потеснились к краям, создавая простор для их "па". А после танго его отозвал под липу другой парень, вихрастый и все время почему-то сплевывающий, и, подняв кулак, спросил:

- Видал?

Ленечка тоже поднял кулак, покрутил им и ответил с озабоченным видом:

- А что, думаешь, мой чем-то лучше, поменяться хочешь?

- Ты мне вола не крути, авторитетно тебе заявляю: еще раз вздумаешь танцевать с Ниночкой, будешь битым!

- Разве ее Ниночкой зовут? Я с ней и словом не обмолвился да и не приглашал ее.

- Это верно, зато перегибал-то как!

- Чудак, это же - танец.

- Сам ты чудак, вот и танцуй с кем угодно, а с Ниночкой не разрешаю.

- Хорошо, не стану.

- Вот и лады, что такой сговорчивый...

Темнело все сильнее, прибывали все новые танцоры, но все - парами. Ленечку еще три раза приглашали разные девушки, но, не желая раздражать ребят, он учтиво отказался. "Ничего не поделаешь, они правы, не для меня привели своих подружек, не им и у бортика загорать", - улыбчиво заключил он. Это была заводская танцплощадка, и здесь не заведено было подойти, как в ресторане, к чужому столику и попросить у мужчины разрешения пригласить его спутницу на танец. И народ здесь был не ресторанный, заводской, со своими порядочками.

- Ха! - беззаботно встряхнулся Ленечка. - Пойду-ка я на самом деле в ресторан, теперь этому самое время".

Но не успел Ленечка дойти до выхода из парка, как его догнали трое парней, разглядеть которых в сгустившемся мраке было трудно, но одного он сразу узнал, потому что тот все время сплевывал.

- Эй, хрящ, стой!

Ленечка остановился.

- Ты что же, гад, вздумал наших девушек оскорблять!

- Чем? Я и танцевать-то перестал.

- Перестал, когда кулак показал, а что ты ответил Дусе, когда она тебя пригласила? Ты как ее обозвал! Это ты, гад, в отместку за то, что тебе Федя пригрозил? Да ты...

Драк Ленечка не любил. Не потому, что был трусом или слабаком, в детстве он дрался отчаянно, но когда удары обрели силу, с которой можно покалечить человека, он предпочел от столкновений уклоняться. Ни других не хотел калечить, ни свою физиономию портить, она ему была, надо признать, по вкусу и не хотелось ее уродовать из-за вздора. Было ясно, что которая-то девушка обиделась на отказ, и, не подумав, сболтнула напраслину, которую надо помягче объяснить ребятам. Ленечка, наверняка, так бы и поступил, извинился бы за недоразумение, даже с риском получить оплеуху, но тут в нем вдруг проявился строптивый характер Олега Петровича. Он не прибегнул к дипломатии, а заметив, что один из парней заходит сзади, наверное, для броска под ноги, второй встал справа, а третий сейчас его толкнет, не стал медлить и ударил первым. Ударил коротким, без размаха, тычком, сильно и точно под вздох, а обратным ходом руки наотмашь сбил правого, прямо на того, который пригнулся сзади.

Кто-то застонал, кто-то вскочил на ноги и, выпрямляясь, ударил тоже точно и сильно. Ленечка успел немного отвести голову и удар пришелся не в подбородок, а вскользь под глазом, но вслед за этим промахнулся сам и, не удержавшись, столкнулся с противником грудь с грудью гак, что его правая рука охватила парня. После этого взять противника на прямой пояс было уже совсем простым делом. Теперь Олег Петрович разглядел, что это был опять вихрастый, но он оказался почему-то обширным и даже каким-то угловатым. Надо было его оторвать от земли и, повернув, ударить о дерево. Олег Петрович напряг все силы, приподнял и только повернулся, как вдруг сверкнула молния, его передернуло, и он повалился.

Темнота не позволяла разглядеть ничего, было тихо, так тихо, что слышался ход часов, то ли своих, то ли того парня, который был недвижим и чувствовался руками как-то очень странно, будто Олег Петрович держал его за горло. Откуда-то противно запахло горелой резиной.

Разжав пальцы, Олег Петрович протянул их к голове противника и... не нашел ее: пальцы до отказа вытянутых рук сошлись на округлом обрубке шеи!

- Что это, как мог я ему голову оторвать, - в ужасе воскликнул Олег Петрович, вскочил, опять запнулся за что-то, находящееся сзади, и снова повалился, полагая, что падает через другого противника. Какие-то колья мешали встать, а напрягшись между ними, он приподнял плечом что-то вроде щита, послышался звон разбитого стекла.

- Ребята! - позвал он. - У кого есть спички? Посветите, пожалуйста, тут беда страшная случилась! Парни! Будьте людьми, отзовитесь кто-нибудь!

В отчаянии он схватил себя за голову, наткнулся ладонями на очки, которые тут же слетели, больно оцарапав, и это совсем сбило его с толку, потому что он все еще считал себя Ленечкой: как они могли на нем очутиться, ведь он никогда даже ради шутки не носил очков?

Протянув, как слепой, руки, он медленно повернулся и наконец увидел бледно проступающие очертания чего-то, в чем не вдруг признал окно. "Откуда оно взялось в парке?"

Двинувшись к окну, он ощупал попавшееся препятствие, которым оказался стол, а под окном нащупал чуть теплую батарею отопления, прикрытую свисающими оконными шторами. Получалось, что он находится не снаружи помещения, а внутри. "Но не через четвертое же измерение я смог из парка вдруг попасть сюда?"

Он раздернул шторы, и ему открылся вид домов, освещенных полной луной. Лучи били прямо в окно.

"А сзади лежит обезглавленный труп из летнего парка!" - подумалось с неостывающим ужасом, который он все же преодолел и заставил себя повернуться. По мере того, как глаза привыкали к лунному освещению, он стал узнавать комнату, но виделась она неотчетливо, словно снимок, сделанный не в фокусе.

"Ну да, это же мой буфет. И это мои настенные часы, которые тикали, когда я душил того вихрастого. Нет, я же не собирался его душить! метался он в своих мыслях. - Бедняга, он валяется сейчас там, в парке, лежит с оторванной головой, а его товарищи, как и я, не понимают, как это вышло, и куда девался его убийца. Теперь все падет на них. Ах, что же делать, что делать! Надо идти, звонить в милицию, сообщить, что я, Леонид Нагой...

Как - Леонид? Я же Олег! Я Олег Петрович Нагой... Стоп! Это же моя квартира, черт возьми, я не выходил из нее, как же я попал в парк? Был ли я там вообще или мне только пригрезилось? Нет. Ничего не было, я никого не убил!.."

Оставаясь у окна, он понемногу пришел в себя после привидевшегося кошмара, потом пошел к выключателю, повернул его, но люстра не загорелась. В лунном свече он теперь разглядел, что ведь на диване, в самом деле, лежит что-то громоздкое, с материей, свисающей под тень стола и с торчащим обрубком шеи. И вновь горячая волна тревоги пробежала по нему:

- Проклятье! Не мог же я здесь убить кого-нибудь, я же был в квартире один-одинешенек, а квартира заперта!..

Безотчетно он произнес это вслух и, услыхав, прислушался: вдруг кто-то отзовется, - после всей сегодняшней чертовщины он готов был ожидать чего угодно. Тут он сообразил, что видит плохо потому, что на нем нет очков, нужно было взять запасные.

Олег Петрович прошел в спальню, безрезультатно пощелкал выключателем и, нашарив под кроватью хранящийся там аккумуляторный фонарь, зажег его и нашел на столе очки.

Преодолев свой страх, он все же вернулся в столовую и осветил диван. Да, на нем, закрытый материей, лежал какой-то предмет, и из складок материи высовывалось нечто, отдаленно напоминающее шею без головы, но это была явно не шея, а какое-то изделие, заканчивающееся гладкой, слегка выпуклой поверхностью. Черт знает, что это могло быть. Олег Петрович не удивился бы и тому, что на диване лежала машина времени или какая-то еще более невероятная штуковина. Трогать ее Олег Петрович все же поостерегся: узенький снопик фонарного света был ненадежен, надо было сперва обеспечить более подходящую обстановку. Пройдя в прихожую к щитку, он сразу обнаружил сгоревшую пробку, сменил ее, в квартире вместо призрачного света луны возник уверенный трезвый электросвет, и на душе стало спокойнее.

И сразу все стало понятным. На тумбочке не было телевизора, это он лежал на диване, выставив охранный кожух горловины кинескопа, закутанный тяжелой плюшевой скатертью со стола, которую жена не взяла из-за пятен и потертостей. Вот кого, оказывается, обхватил напоследок Ленечка там, в парке!

Штырек антенны при этом выдернулся из гнезда телевизора, а вилка питания осталась в розетке, потому что шнур зацепился за кронштейн тумбочки и оборвался, создав вспышку короткого замыкания. Оплетка шнура, пропитанная зловонным составом, еще продолжала тлеть, и Олег Петрович поспешил скорее потушить ее пальцами, как недокуренную сигаретку, открыл форточку и с наслаждением, глубоко вдохнул глоток еще холодного весеннего воздуха.

Потом он выбросил в мусорник сбитые в отчаянии очки, на которые успел наступить, осколки стакана и тарелки, упавшие со скатерти, поставил на ноги перевернутое кресло и застелил стол скатертью, сдернутой во время привидевшейся схватки.

Телевизор, как ни странно, остался неповрежденным, в чем Олег Петрович убедился, водрузив его на место и воткнув зачищенные кончики шнура в розетку. Экран засветился, и когда Олег Петрович переключил канал, он застал еще окончание передачи последних новостей. "С таким телевизором можно на медведя ходить", - хмыкнул он удовлетворенно, закурил беломорину и сел в кресло, чтобы окончательно успокоиться и привести мысли в порядок.

Нельзя сказать, что он был сейчас напуган и расстроен происшедшим, скорее наоборот: его тело еще хранило в себе бурление на миг возвращенной молодости, прилив сил, азарт схватки и юношескую остроту чувств. Это было превосходно!

Ушибы где-то на ноге и в боку казались пустяковой платой за пребывание в шкуре беззаботного товарища, и вообще, жизнь наполнилась новым содержанием и приобрела жгучий и загадочный интерес.

Но во всем в этом проглядывала и опасность, отнюдь не призрачная. "Эдак, черт возьми, недолго и погром в квартире устроить, - подумал Олег Петрович. - Ладно еще я схватил телевизор, а не холодильник, с ним не мудрено бы и надорваться. Да и вообще, сколько бы я всего накуролесил, не оборвись шнур питания; чего доброго, из окна мог вывалиться или переполошить соседей, - тогда уж прямой путь был бы в сумасшедший дом.

Ну ладно, зато теперь и периодичность подтвердилась, и можно считать установленным, во-первых, причастность телевизора, а во-вторых, прекращение явлений при его выключении, - это делает явления управляемыми. Значит, что? Для предохранения себя от своих же опрометчивых действий достаточно сделать так, чтобы телевизор отключался, когда мне вздумается подняться с кресла в таком состоянии, как сегодня. А так как сегодня я пришел в себя несомненно от удара током, то надо устроить так, чтобы и впредь при попытке покинуть кресло меня щекотало бы током, безопасным, разумеется".

Жизнь, принявшая в последнее время менее однообразный характер, не смогла полностью отвлечь Олега Петровича от событий другого рода, которые он назвал просто "чертовщиной", проявлявшейся то в сновидениях, то наяву. Верный своей привычке решать задачи до конца, он терпеливо высиживал перед телевизором каждый вечер до полуночи.

"Мал, обидно мал КПД человека", - морщился он, вспоминая время, проведенное в очередях, ожидания в приемных разного начальства, томительные часы, затраченные на собраниях, советах, комиссиях, где без Олега Петровича вполне можно бы обойтись и куда он и ему подобные Призывались только для соблюдения кворума. Вот и теперь не бесполезно ли утекает время.

Но врожденная настойчивость заставляла продолжать опыт, и он дождался. В один из вечеров, когда Олег Петрович начал слегка задремывать, он услышал:

- Ждешь кого?

Олег Петрович вскочил с кресла и включил верхний спет, но никого не увидел. "Показалось", - подумал он и только хотел снова сесть, как голос повторил:

- Я спрашиваю, кого ты ждешь?

- Да откуда мне знать, кто может пожаловать! - ответил он несколько раздраженно. Входи же, где ты? Или тебя, как Мефистофеля, надо приглашать трижды? Входи, буду тебе рад.

И тут он увидел сидящего на диване человека.

- Зор! - взволнованно воскликнул он.

- Да, я Зор, - бесцветным голосом ответил гость.

- Ты Зор... А я уж думал Дух Земли. - Олег Петрович сел по другую сторону стола и смотрел на пришельца, не зная, как продолжать разговор. Зор сделал это сам:

- Ты звал какого-то духа. Зачем?

- Это была блажь не совсем нормального человека.

- Теперь это стало реальностью, потому что для тебя я то же, что и Дух. Чего ты хотел от Духа?

- Так прямо и сказать! Да, я знаю, что ты могущественнее любого из нас, догадываюсь об этом. У нас есть предание, что Дух Земли всемогущ и мог бы выполнить любое желание человека.

- Понятно. Вот ты и скажи мне, чего ты хочешь?

- Знаний! Таких, как у тебя!

Зор улыбнулся и медленно покачал головой:

- Нет, ты не сможешь их вместить - жизни не хватит.

- Так продли ее! Лет на семьсот.

- Это я могу, но все равно не поможет: устройство твоего мозга не позволит.

- А улучшить его нельзя?

- Мозг должен формироваться постепенно на протяжении многих поколений. Да и зачем тебе так много знаний одному? Тебя ведь не поняли бы окружающие.

- А счастливым ты меня не можешь сделать?

- Вот это проще всего. Достаточно лишить тебя способности желать, искать, соревноваться и совершенствоваться, словом, лишить тебя того, что вы зовете интеллектом. Ты будешь всем доволен, тебе нечего будет желать.

- Нет, мудрый Зор, такого счастья мне не надо.

- Есть другой способ: я могу внушить тебе, что ты счастлив, и ты будешь блаженствовать, независимо ни от чего.

Олег Петрович на миг задумался.

- Нет, нет, Зор, не надо.

- Ты меня радуешь. Настоящее счастье человек-может создать себе только сам.

- Чем же ты могущественнее нас, Зор?

- Количеством и глубиной усвоенных знаний. А ты все ждешь чуда. Кстати, о чуде. Ты знаешь закон зависимости тока от напряжения и сопротивления материи? Нравится он тебе?

- Да, - ответил Олег Петрович. - Закон тока, который ты имеешь в виду, называется у нас законом Ома, но он, как и всякий другой, по-моему, не может нравиться или не нравиться. Тут можно говорить лишь о более или менее удачной формулировке закона, а сам по себе он никаких эмоций не вызывает; его надо просто знать и с ним считаться.

- Хорошо. Но пойми вот что: примитивный разум, сталкиваясь с чем-либо, задается вопросом "что это?" и, получив ответ, тем и ограничивается. Разум более совершенный пытается узнать, "как это явление происходит и нельзя ли им управлять с пользой для себя или Других?". Ты и находишься именно на этом уровне.

- А разве можно ожидать чего-то большего?

- Вот именно. Кроме "что" и "как", может быть еще более трудный вопрос: "зачем это?"

Олег Петрович растерянно пожал плечами:

- Как можно задаваться вопросом: зачем закон Ома?

- Не совсем так. Лучше спросить, зачем закон Ома таков, какой он есть?

- Но это же нелепица! Уж если он таков, не переделаешь же его.

- Стоп, стоп... Захочу и переделаю.

- Да ну!

- А вот так. Хочу, чтобы в этой комнате сила тока была пропорциональна произведению напряжения на сопротивление. Нравится?

- Не зна... Не знаю.

- Проверяй. Бери источник тока...

Олег Петрович поднялся было, чтобы принести аккумулятор, но увидел, что тот уже стоит на столе, и снова сел, а Зор продолжал: "Вот тебе вольтметр, амперметр, соединительные провода, рубильник, зажимы и нихромовое сопротивление, величиной ровно шесть ом".

И по мере того, как Зор произносил слова, на столе появлялись названные им предметы. Все они принадлежали Олегу Петровичу, кроме сопротивления, намотанного на фарфоровый стержень с ножками, взявшегося неведомо откуда. При их необъяснимом появлении уже не удивило, что Зор назвал их принятыми на Земле словами.

- Составляй цепь, - велел Зор.

Олег Петрович привычно подсоединил провода и взялся за ручку рубильника.

- Включаю, - предупредил он и замкнул цепь. Стрелки приборов покачались и встали.

- Все нормально, - поднял он глаза на Зора. - Аккумулятор шестивольтовый, на шести омах он дал один ампер.

- Правильно. Но сопротивление начинает нагреваться, а ток?

- Ток умень... Что такое, ток возрос на пол-ампера! Еще растет?!

Действительно, вопреки закону, стрелка амперметра неуклонно лезла все выше, проволока сопротивления покраснела, стала белеть, и Олег Петрович поспешно выключил рубильник, но это только увеличило сопротивление, а цепь тока не прервалась, и дальше все пошло лавинообразно.

Стрелка амперметра зашкалилась, проволока перегорела, и в этом месте вспыхнула дуга, закипел аккумулятор, а на проводах перегорали все новые и новые участки, дуги множились, стол задымился и вспыхнул пламенем. Это было последним, что видел Олег Петрович перед тем, как закрыл глаза рукой.

- Дальше от стола! - крикнул он Зору и сам, отшвырнув стул, кинулся к кухне за водой, ожидая, что аккумулятор сейчас разорвет и оттуда брызнет кислотой. Уже в дверях он обернулся и приоткрыл глаза, глядя сквозь щелочки между пальцами.

Сначала он ничего не разобрал, потому что в глазах еще плавали цветные пятна, но уже понял, что сами дуги погасли. А когда зрение восстановилось, он увидел, что Зор невозмутимо сидит за столом, на котором нет ничего, кроме пепельницы с лежащим в ней окурком.

- Мне бы так управлять природой! - криво усмехнулся он и вернулся на свое место.

- Теперь ты понял, к какой катастрофе привело бы изменение закона? Вот "зачем" он, этот закон. Так же целесообразны и все другие законы, образующие единую систему мира, благодаря которой он только и может существовать.

- Теперь мне ясно, что никакой Дух и не может быть всемогущим, он может создать только иллюзию, но не изменить закон.

- Не совсем так. Чтобы ты убедился в этом, вспомни игры, у которых тоже есть свои правила, свои законы. Высокий разум оперирует судьбами и процессами материи и наблюдает развитие в бесчисленных комбинациях, выбирая наилучшие. Направив процесс и получив результат, надо примерить, оценить его, что-то оставить, а что-то изменить, а то и совсем отбросить как и в игре. Всемогущий разум мог бы в любом развитии предопределить результат, но это было бы так же бессмысленно и неинтересно, как в вашей карточной игре разложить карты по своему желанию и вопреки правилам. Карты не возразят, но исчезнет сама суть игры, она может иметь смысл лишь для шулера, но это уже простое жульничество, как фокус с демонстрацией противоестественного закона Ома, внушенный тебе мною.

Вот и мы не играем, а творим. Мы высший по сравнению с вами этап развития материи. А развитие, то есть жизнь, является неотъемлемым свойством все той же материи. Ты все порывался узнать, почему именно тебе выпало на долю столкнуться с нами. Теперь отвечу: ты стал объектом опыта в результате стечения обстоятельств.

- Выходит, я - подопытный кролик!

- Не обижайся. Все мы так или иначе подопытны в процессах всеобъемлющей природы, а тебе даны и некоторые преимущества, которых ты еще не понял и не оценил.

- Пусть так, но кто он, оперирующий законами природы?

- Он - это ты сам, только идущий впереди тебя, такого, каков ты есть в твоем настоящем виде. Он - это лакомство, подвешенное перед тобой и укрепленное на тебе же самом. Ты всегда будешь тянуться за ним и никогда не достигнешь. А теперь прощай, энергия импульса исчерпана.

И Зор неожиданно отодвинулся и растаял.

Вскоре после прихода почты Люся, еще издали дразня конвертом, направилась к чертежному сооружению Олега Петровича.

- Пляшите! - потребовала она и добавила: - Правда, письмо адресовано Ометову, Волкову, а потом уже вам, ни первых двух отдел кадров на заводе не обнаружил, так что придется вам отплясывать за троих.

- А нет ли там на конверте еще Яковлева?

Люсенька проверила и подняла выщипанные бровки:

- Яковлева нет. А вы что, знаете всю эту компанию?

- Знавал когда-то. Давайте письмо, раз уж их не оказалось.

- Нет, сперва спляшите.

- Люсенька, в моем-то возрасте...

Олег Петрович выставил из-за кульмана ногу и несколько раз символически пришлепнул подошвой по полу: - Давайте.

- За троих могли бы и больше потрудиться. Держите уж...

Афина Павловна видела, как Олег Петрович, читая письмо, стал почему-то горбиться и густо краснеть. Дочитав, он сунул письмо в карман, поставил локти на желобок чертежной доски и положил лицо на ладони, сдвинув вверх очки. Так он просидел минуты две, потом вздернул голову и вышел из бюро.

"С ним - очень плохо, но не назойливым ли покажется вмешательство", сочувственно подумала Афина Павловна и все же не утерпела и немного погодя вышла на лестничную клетку, где Олег Петрович докуривал папироску.

- У вас неприятности? - спросила она. Олег Петрович качнул головой.

- Вам кто-нибудь грозит?

И на это он только отрицательно повел головой.

- Так что же произошло?

Олегу Петровичу было совсем не до расспросов, другого он сразу бы оборвал, но Афина Павловна смотрела так участливо, что он даже неожиданно для себя пробормотал:

- Ох, как мне стыдно! Непоправимо стыдно. Знаете... Мне необходимо побыть одному, не до работы, я уйду...

Вернувшись на свое место; Афина Павловна между делом пригляделась, не привлек ли уход Нагого чьего-то внимания, потом посидела за его кульманом и прибрала инструменты, записи и справочники. А после работы пошла к Олегу Петровичу.

- Я так и знал, что вы придете, - сказал он, отперев ей дверь.

- Пришла на всякий случай. Вы, может быть, позволите все же пройти, а то встали, словно памятник.

- Да, разумеется, проходите. Я в самом деле малость обалдел. Присаживайтесь.

- Вы не поделитесь со мной своими огорчениями? Поверьте, я спрашиваю не из пустого любопытства.

- Верю. Нет, вы садитесь на диван, а то от окна сегодня дует. Не знаю, чем я заслужил ваше внимание, но оно трогает.

- Так что у вас случилось, в чем грешны?

- А вот читайте! - и Олег Петрович положил перед ней полученное письмо. Оно было помято и кое-где надорвано, а потом разглажено и сложено по старым складкам. Написано оно было неуверенным почерком редко пишущего человека и с таким пренебрежением к грамматическим правилам, что лишь мысленно проредактировав его, Афина Павловна получила следующее:

"Мой далекий и мало знаемый братец Олежка, здравствуй. Пишет тебе первый и последний раз твоя старшая сестра Груня, последняя из тех, кто был тебе кровной родней, с которой ты так и не захотел знаться за всю твою оторванную от нас жизнь.

Пишу тебе это не в упрек, а сожалеючи тебя, потому как чудится мне, будто не сладко жилось тебе без родной души на свете, потому и ожесточился ты, видать, до того, что, коли верить слухам, от тебя и супруга твоя ушла вместе с дочерью вашей и остался ты, стало быть, совсем теперь одинешенек.

На завод тебе пишу потому, что не знаю адреса твоей квартиры, а про завод твой мне говорили. И пишу тебе на все твои фамилии, кроме одной, которую я опять пошто-то забыла да так и не могу вспомнить, а пишу так потому, что не знаю, под которой из этих фамилий ты теперь проживаешь.

Сейчас я, Олежка, помираю, и письмо перешлет тебе соседка уж опосля моих похорон, чтобы не тревожился и не ехал хоронить меня. Может, и зная, ты бы не приехал, но тут уж не мое дело. Мое дело теперь повиниться перед тобой за себя и за всех вас, что оставили тебя на всю жизнь без нашей помощи. Бог да простит нам этот наш тяжкий грех.

Ты, конечно дело, и без нас прожил не хуже, а лучше, да не наша в том заслуга, и вины нашей от этого не меньше. Вот помирая-то я и думаю, как же это я, окаянная, ни разу тебе ни яблочков не купила, ни петушка на палочке не принесла и ничем тебя ни разу не побаловала, покуда ты рос, и даже рукой по головенке не погладила, не приласкала тебя, брошенного твоей семьей!

Что из того, что твои приемные родители запретили строго-настрого сообщать тебе о твоем происхождении, могла бы ведь я и под видом посторонней побаловать тебя, маленького, так ведь не сделала этого и даже не поговорила с тобой ни разочку. А когда ты вырос, ты и сам не хотел с нами знаться, и то было нам заслуженным наказанием.

Единожды только, помню, пришел ты ко мне с великой нуждой, в которой, слава богу, смогла я тебе помочь одним единственным словом, и только это и отрадно мне в мой смертный час. Не иначе как бог просветил меня тогда и дал мне вспомнить фамилию твоей крестной матери, которая стала и твоей первой фамилией. А потом опять я эту фамилию забыла, да и не нужна она теперь, хорошо, что тот раз выручила тебя.

Вот и все, Олежка. Живи дольше. Ты умный, ты весь - в мать твою родную, а гордый, наверно, в Нагого. Может, и впрямь он твой родной отец, а не тот, который меня породил.

Наследства после меня не остается, так что завещать тебе нечего, вот только посоветую тебе поближе к людям быть и уж ежели не время тебе о новой семье думать, то обзаведись хоть котенком или собакой, чтобы было о ком заботиться, - одному-то, ох, как плохо. Прощевай на этом, Олежка, кланяюсь тебе последний раз. Сестра твоя Груня".

- Не расстраивайтесь, - сказала Афина Павловна, складывая послание. Судя по письму, вы и виделись-то с ней всего раз или два, так что не могли сильно привязаться. Ее, разумеется, жалко, и я вам от души сочувствую, но признаться, я гораздо больше поражена тем, что вы, оказывается, росли у приемных родителей. В наше время, после войны, это совсем не редкость, а с вами это случилось много раньше. Ну, а уж из-за чего вам стыдно стало, совсем не понимаю.

- Тут сложная история, в которой Груня мне очень помогла...

- Так расскажите же, может, легче станет.

- Я расскажу, только надо же вас сначала накормить, а то вы пришли прямо с работы.

- Это будет кстати.

Олег Петрович похозяйничал на кухне и вернулся накрывать на стол.

- Вас не будут искать? - спросил он между делом.

- Наверняка даже не обратят внимание.

- Так вот: как бы то ни было, надо помянуть покойницу, а у меня, кроме коньяка, который вы принесли еще на именины, ничего нет. Можно еще успеть купить, но захотите ли вы ждать?

- Не надо, не ходите, пусть будет коньяк.

Олег Петрович послушался и, наливая рюмки, вздохнул:

- Выходит, даже поминки справляю чужим вином. Ну, ладно, пусть ей будет земля пухом!

Выпили. Закусили. Помолчали.

- Я жду вашей исповеди, - поторопила Афина Павловна.

- Да, хорошо. История эта неправдоподобная и затянутая, и я начну ее не сначала.

- Как хотите.

- Представьте, что в загс рабочего предместья большого города приходит посетитель и просит выдать ему копию метрики, понадобившейся для обмена паспорта. Было это вскоре после окончания войны.

- Представляю. Посетитель этот, конечно, вы?

- Он предъявляет старый паспорт, ему дают узаконенный бланк, и он подходит к столу, на котором стоит казенная чернильница и ручка общего пользования. В заявлении требуется указать, как положено, "фио", год и место рождения и имена родителей. Он отвечает на все, кроме сведений о родителях, и в таком виде подает в окошечко. Через полчаса ему сообщают, что по записям в церковных книгах рождение ребенка, указанного в бланке, не обнаружено.

Олег Петрович прислушался к бульканью на кухне, сходил туда, чем-то побрякал, а возвратившись, продолжал:

- Для нашего посетителя такой результат, по-видимому, не был неожиданностью, он только попросил сотрудницу позвать к нему заведующего загсом.

"Дело в том, - пояснил он заведующей, не старой еще, миловидной женщине, что я - приемыш и толком даже не знаю своих настоящих родителей, а уж тем более не знаю, под какой фамилией я был занесен в книги. Возможно, что я там значусь как Ометов Олег Васильевич".

Заведующую такой оборот дела не удивил, она в своей практике сталкивалась с подобным не впервые.

"Сейчас посмотрим, - сказала она и без всякой волокиты тут же достала с одной из полок толстенную книгу и, просмотрев несколько листов, сочувственно произнесла: - Нет, не значится. Не ошиблись ли вы годом рождения?"

"Да нет же, год рождения записан у меня в паспорте, вот посмотрите".

"Ну, тут возможна и ошибка. А разве у вас не было метрики?"

"Была, как не быть! Но когда я получал свое первое удостоверение личности, мне сказали: вот вам документ на всю вашу жизнь. Потому метрикой я не дорожил, послал в учебное заведение. Когда окончил, не позаботился взять вовремя, а там не стали хранить до бесконечности, выбросили и только".

Заведующая положила перед посетителем другую такую же толстую киту и показала, в каких графах следует искать, что оказалось не так-то просто, поскольку записи были на церковно-славянском языке. Пока посетитель проверил одну книгу, заведующая справилась с тремя, и оба не обнаружили ни Ометова, ни Нагого.

"Послушайте! - вскинулась заведующая. - А не из старообрядцев ли вы?"

"Нет, я православный, - твердо ответил посетитель. - Я хорошо помню, что носил крест, когда был мальчиком, к ходил в церковь".

"Тогда ничем не могу вам помочь. Предстоит длительная канитель с определением возраста, с опросом всех ваших родственников. Трудно вам придется. Сейчас я выпишу вам справку, что в нашем районном отделе вы не значитесь, и с этой справкой отправляйтесь в областной загс".

- Вот тут, Афина Павловна, я струхнул не на шутку, но прежде, чем продолжать рассказ, давайте поедим, на кухне уже все готово.

Олег Петрович принес тарелки с супом и вновь наполнил рюмки.

- Мне достаточно, это же не портвейн, - запротестовала Афина Павловна.

После того, как с едой было покончено, Олег Петрович закурил и продолжал:

- Для меня дело осложнялось тем, что я побывал в оккупации. Не моя в том вина. В армию меня из-за плохого зрения не взяли. Но перед появлением немцев пришлось мне участвовать в эвакуации завода. Жену с дочерью я вовремя отослал к ее родителям, а сам попал с последним эшелоном под бомбежку и не успел вырваться из замкнувшегося кольца. Инженером я там не работал, назвался монтером, так до прихода наших и исправлял проводки по квартирам. Но попробуй, докажи, кем ты там был и кем ты не был.

В общем, ни в облзагсе, ни в облархиве сведений обо мне тоже не нашлось, знакомых порастерял, родственники были невесть где, не мудрено бы и шпиона во мне заподозрить, если бы не Груня, от которой сегодня письмо пришло с того света.

В том же поселке, где я родился, проживал и работал мой двоюродный брат Игорь. С ним меня еще до войны познакомила его мать, моя родная тетка. Вот она могла бы подтвердить обо мне все досконально, да умерла во время войны, а с Игорем у нас хотя и были неплохие отношения, да в чем он мог мне помочь, если родился позднее меня!

Зашел я к нему, однако, рассказал, что у меня, возможно, осталась еще одна сестра, самая старшая, и что жила она даже где-то тут неподалеку. Разыскали; проверили - точно, сидит на крылечке и подсолнухи лузгает. Пригласила в комнату, выслушала и задумалась.

"Ну что, - говорит, - я скажу; знаю, что был у меня брат Олег, видывала его маленьким, в семье Нагого, а уж ты это был или нет, не поручусь, признать не могу".

Тут я ее прошу вспомнить, как это все происходило, когда меня Нагой усыновил, а она отвечает, что это дело ей не известно, а вот что на крестинах со мной путаница вышла, это она помнит. Оказывается, перед тем, как меня крестить, выпили, конечно, кума перехватила, и когда в церкви батюшка ее спросил, как фамилия младенца, она додумала, что ее фамилию спрашивают, свою и сказала.

"Вернулись из церкви, - рассказывала Груня, - кума дала метрику, довольнешенькая такая, а твоя тетушка - она разбитная была - как глянула, так и взвилась: - Ты на кого же младенца записала? - Взяла тебя и помчалась обратно в церковь, исправлять, стало быть, ошибку. Да только из кулька в рогожку исправила. Уж на следующий день твой родной отец вздумал еще раз посмотреть метрику, а в ней дана тебе фамилия Волков, а не Ометов. Он напустился на твою тетушку, а у той только и оправдания, что сама-то она Волкова, и сестра ее, твоя мать, тоже Волковой была, вот ее бес и попутал.

Пока собрались опять к священнику, тот успел уж во все книги занести тебя и сказал, что исправить дело теперь не в его власти, нужно в консисторию писать, а то и так младенец проживет, а и помрет - спросу не будет, лишь бы крещеный был. Писал ли твой отец такое прошение, не знаю, а вскорости тебя отдали Нагому, на том все и кончилось".

Бросился я на другой день снова в загс, искать записи о Волкове Олеге, снова с заведующей два часа убили и опять ничего не нашли. Заведующая даже расстроилась - такая симпатичная женщина попалась - говорит:

"Может, поп не стал делать новой записи, а внес исправление к старой, где вы по фамилии кумы числитесь?"

Эту фамилию я еще накануне спрашивал у Груни, да забыла она, столько лет прошло, разве упомнишь!

А Груня, оказывается, ночь не спала, все вспоминала. И вспомнила ведь! Я уж прощался с Игорем, уезжать хотел, а она приходит и еще с порога кричит: "Яковлевой звали, крестну-то твою, Олег, Яковлевой!"

С трудом дождавшись следующего дня, я в третий раз пришел в загс, и через какие-то десять минут заведующая подняла от книги посветлевшее лицо и сказала: "Ну поздравляю: все сошлось. Четыре фамилии у вас и любая законная, выбирайте". Я сохранил фамилию приемного отца, который меня воспитал.

- И правильно сделали!

- У той заведующей я побывал проездом через год, еще раз поблагодарил. А к сестре не зашел, время не хватило. Все думал навестить. Много лет собирался, да так и не собрался.

И Олег Петрович спрятал лицо в ладонях, но тут же устыдился театральности этого жеста и глянул на Афину Павловну смущенно и растерянно.

- Замотались вы, - сказала она и, пересев к нему ближе, добавила: - И вам нужен близкий друг. - Помолчав, ушла, не разрешив себя проводить.

Из дневника Олега Петровича:

Я никогда не вел дневника, считая это занятие рядового человека никчемной блажью, но в этом году со мной творится такое, что настоятельно требует записи. Пока происходящее, касалось только меня и не оставляло вещественных следов, я склонен был приписать это галлюцинациям, был готов допустить какую-то форму помешательства, но случившемуся недавно я даже предположительно не могу найти никакого объяснения.

Она бывала у меня и раньше, но то были деловые посещения или, скорее, визиты вежливости, а тут Она пришла как любящая женщина и осталась со мной до утра.

Это было настолько невероятно, что после некоторого обалдения я прочно утвердился в том, что происходящее вызвано "чертовщиной"; разговаривал же со мной покойный отец, а недавно даже Зор удостоил беседой. Значит, нечего удивляться тому, что и Ее я не только вижу и слышу, но и обнимаю, чувствую. Как жалко, что Она - не более, чем видение, и исчезнет внезапно и бесповоротно!" - думалось мне, и я старался растянуть счастливые мгновения. А Она все не исчезала. И когда Она сказала: "Доброе утро!" - у меня неожиданно сорвалось:

- Слушай, так неужели ты - настоящая?!!

Она, по-моему, даже несколько обиделась, потом со смехом воскликнула:

- Не знаю, какие еще тебе требуются доказательства! Может, тебя булавкой кольнуть?

И все-таки в реальности Ее существования я продолжал сомневаться даже за завтраком, приготовленным Ее руками, помня, что и с покойным отцом я сидел за этим же столом.

И только в бюро, куда мы пришли по Ее настоянию порознь, когда я подошел к ее кульману и шепотом назвал Ее милой, а Она не удивилась и назвала меня дорогим, только тогда я уверился в реальности происшедшего. Уж тут-то в сугубо деловой обстановке не оставалось места никакой "чертовщине".

Я как-то спросил Ее, почему она вздумала связать свою судьбу с моей, пренебрегая существенной разницей наших лет. Ее ответ озадачил меня и прямотой, и расчетливостью:

- Нет, - ответила Она, - я не связываю ни себя, ни тебя. Я тебя полюбила без всяких обязательств. Не знаю, в чем кроется тайна твоей обаятельности, но к тебе влечет. И уж если тебе вздумалось заговорить об этом, скажу честно, что твоей я буду не навек. Я выйду замуж, но не за тебя, а за своего сверстника, чтобы нам стариться вместе. Уж не взыщи, мой дорогой...

Что ж, я Ее понимаю. Много ли мне осталось полноценной жизни, пятилетка, от силы - две? А Она и через десять лет будет полна энергии и страстей. Пусть подарит мне хоть три года, может, после них мне вообще станет не до женщин.

Существеннее, пожалуй, другое: сколько себя помню, не замечал к себе особой благосклонности женщин. Уж чего не было, так не было. Правда, в моей сумбурной жизни я не очень-то и гонялся за ними, мне хватало других забот и переживаний. Те связи, которые все же возникали, были немногочисленны и непродолжительны. Сходился и с теми, к кому тянуло, расставались без сожалений, не было ни любви, ни очарования, - не оделил, видно, господь смолоду такими чувствами. Может быть, женщины чутьем распознают такого сухаря?

А Она, молодая и очаровательная, утверждает, что я обаятелен, что она полюбила меня. Вот и думается, что не обошлось тут все-таки без "чертовщины". Можно подумать, что у меня и впрямь появилась не только способность читать чужие мысли, но и влиять на людей...

Я совсем было утвердился в этом, но тут, как нарочно, таинственные явления прекратились, а связь с Ней осталась. Она приходит ко мне такая же ласковая и любящая, как только я позову. Несколько раз - в Ее отсутствие, конечно, - садился я в кресло перед телевизором, отдежурил несколько вечеров перед пустым экраном, но так никто больше ко мне и не явился. Если в моем телевизоре и был какой-то заряд спиритизма, то он явно выдохся. Поневоле напрашивается объяснение: вся "чертовщина" просто-напросто привиделась потому, что в одиночестве я малость свихнулся, а когда оно кончилось с Ее приходом, прекратилась и "чертовщина". Радоваться этому или огорчаться?

Во всяком случае, я почувствовал облегчение и занялся даже в гараже своей плохонькой машиной. Так я пробел несколько безмятежных дней и не вдруг до меня дошло: явления-то прекратились, а угадывание чужих мыслей продолжается! С кем бы я ни говорил на работе, стоит мне сосредоточиться, и я начинаю понимать, что думает мой собеседник еще до того, как он выразит это словами.

И в это время в моей будничной, насквозь прозаической, ни с какой таинственностью не связанной служебной жизни тоже произошла перемена: я получил повышение по службе, да еще какое! Началось с того, что среди рабочего дня, когда я ничего не подозревал, меня вызвал директор, осведомился о моем самочувствии и о том, не имею ли я каких-либо видов на ближайшее будущее.

- Эге! - подумал я. - Уж не сделал ли я какой-то непоправимой ошибки в чертежах. В общем, было ясно, что меня вызвали не орденом награждать, поэтому я промямлил что-то и даже не сообразил сосредоточиться, чтобы отгадать мысли директора, а он мне и предлагает:

- Как бы вы, Олег Петрович, отнеслись к предложению занять место Льва Васильевича?

Вот уж этого я никак не ожидал! Никому не пришло в голову не только выдвинуть меня, скажем, депутатом, но даже доверить сбор членских взносов в профсоюз. Единственное, что мне регулярно доверяли, - это уборку картофеля в подшефном колхозе. Этого мне перепадало вдосталь каждый год, а чтобы повысить в чине, нет, о таком я забыл и думать. Поэтому предложение меня озадачило настолько, что я долго не мог ничего ответить и только поводил плечами, а директор, неправильно истолковав мое молчание, добавил:

- Я вижу, вас не очень прельщает перспектива взвалить себе на плечи конструкторское бюро. Я понимаю, что при сдельном проектировании вы, если поднатужитесь, заработаете даже больше, чем завбюро, но чего-то стоит ведь и престиж, и перспектива, и степень самостоятельности! Дело в том, что завод, как вам известно, расширяется, будут сдвиги и по административной линии. В частности, есть решение утвердить на заводе вместо должности заведующего конструкторским бюро должность главного конструктора, так что вы не просто унаследуете место Льва Васильевича, но можете в ближайшее время предстать в новом качестве.

Вот тут до меня наконец кое-что дошло.

- А как же обстоит дело с Львом Васильевичем? - спросил я.

- С ним все обстоит благополучно, но он уходит на пенсию.

- Позвольте, но и я тоже не так далек от пенсионного возраста.

- На пятилетку-то можно рассчитывать вполне и нас это устраивает, а дальше видно будет.

- А не лучше ли все же сразу ориентироваться на молодого, чем снова перестраиваться через несколько лет? У нас есть способная молодежь, скажем, Погорельский...

- Ну что вы! Не тот опыт, не те знания. Я согласен, он - из подающих надежды, но ему не хватает вашей выдумки, конструкторского навыка, инженерного подхода, А вы возьмитесь и подготовьте, тогда посмотрим.

- А что думает по этому поводу Лев Васильевич?

- Мы с ним советовались, разумеется, он тоже счел нужным остановиться на вашей кандидатуре. "А главное, вашу кандидатуру выдвинуло Управление", - уловил я мысль директора, и все постепенно стало вырисовываться в особом свете. Я вспомнил, как во время последней моей командировки мне стоило некоторых трудов защитить наш аппарат, причем эта защита далеко не во всем согласовывалась с моими собственными убеждениями. Во многом я сделал бы его иначе, но приходилось отстаивать доверенные мне ведомственные интересы завода, и несколько раз во время спора я сожалел, что не мне принадлежала ведущая роль, что не в моей воле было создать аппарат по-своему. "Поставьте меня во главе дела, тогда и спрашивайте!" - думалось мне не раз. И как знать, не это ли настойчивое побуждение повлияло на то, что меня теперь выдвигают.

- Что ж, Владлен Федорович, вам виднее, но давайте сразу же определимся. Я согласен занять должность главного конструктора завода, только чтобы это было без всяких промежуточных этапов. А завбюро я не стану: времени остается мало.

"О! Это, кажется, уже смахивает на вымогательство", - уловил я мысль директора, но идти на попятный было незачем, и поэтому я добавил:

- Вот так и сообщите в Управление.

Директор, очевидно, не заметил, что я заговорил об Управлении первым, без повода с его стороны, и коротко заключил:

- Ладно, я сообщу, а там уж пусть решают сами.

Через несколько дней из Управления пришел приказ о моем назначении главным конструктором. Я был доволен и польщен. Она обрадовалась еще больше.

И вот настал час прощания с моим прежним рабочим местом. Я придирчиво проверил ящики стола, оставив в них некоторые справочные таблицы, безжалостно уничтожил эскизы и расчеты, которые уже никому не понадобятся, и вынес в мусорный ящик плотно набитую корзину. Потом сдал книги в техническую библиотеку, а Люсе - свои чертежные принадлежности, и стойло, прослужившее мне без малого восемь лет, осиротело.

Впрочем, не оно мне служило, а я ему, но все же расставаться с ним было немножко жалко, - ведь я знал здесь все, вплоть до последней царапины на столе и до наспех сделанных карандашных пометок на краях чертежной доски кульмана. Лишенная последнего моего чертежа, исколотая по углам бесчисленными кнопками, эта доска как бы освободилась от многотонного веса разных машин и аппаратов, которые я нагружал на нее за проведенные здесь годы. Когда и кто станет перед ней после меня, чья спина будет маячить перед глазами Афины Паллады?

Потом я пошел принимать дела у Льва Васильевича. Он сидел за письменным столом нахохленный и, не поднимаясь, кивнул:

- Садитесь. Может, покурим для начала?

Я молча сел напротив него и достал папиросы, он закурил сигарету в мундштуке. В первый раз я закурил в бюро, не выходя на лестничную клетку, я больше вообще не стану туда выходить, не положено по чину.

Лев Васильевич тоже приготовился к передаче дел; на письменном столе громоздилась груда папок, а из шкафа с неприкрытой дверкой выглядывали два ящичка картотеки, корзина была до верху заполнена обрывками бумаги. Льва Васильевича проводили на пенсию еще накануне, в заводском клубе, где его чествовали как старейшего работника завода.

Много времени на передачу дел не потребовалось, так как все работы бюро были мне известны, подписали акт, принял ключи.

- А карандаш свой я вам не оставляю, - улыбнулся Лев Васильевич. - Его мне подарили сотрудники десять лет назад, когда вас здесь еще не было. Я теперь приделаю к нему цепочку и повешу дома над кроватью, как шашку отставного кавалериста.

- Зачем вам вздумалось уходить, взяли бы да и остались.

- Нет смысла. У каждого есть свой предел. Узнаете, не вам меня утешать.

Тут Лев Васильевич встал и, забрав мусорную корзинку, ушел из кабинета, а я сел в его кресло. Он прав, а я почему-то не чувствую приближения к этому пределу, я вообще ни в чем еще не ощущал надвигающуюся старость, а с тех нор, как в мою жизнь вошла Она, мне кажется, что я вновь молод, бодр и способен еще на многие дела и переживания. Неужели перелом лет наступит так внезапно и резко или мои сроки находятся еще довольно далеко? Нет, Лев Васильевич, теперь я еще покручусь, может, я еще первой половины своего срока не израсходовал!

Свою деятельность в новом качестве Олег Петрович начал с того, что дня через три после приема дел определил курс руководства, которого он намеревался придерживаться.

За полчаса до звонка он вышел из кабинета в общий зал, встал по традиции за Люсин стол, пригласил сотрудников и "провозгласил декларацию", как назвала это Афина Павловна.

- Хочу вас поставить в известность об основном принципе, которому я намерен следовать в нашей работе, и услышать ваше мнение по этому поводу. Обходить всех каждый день, как это делал Лев Васильевич, я не намерен. Практика такой опеки мне не по душе, от инженеров можно, на мой взгляд, ожидать большей самостоятельности. Заявляя так, я осуждаю не Льва Васильевича, а довольно распространенную тенденцию. Вглядитесь в штамп, например, этого чертежа и подумайте, для чего, собственно, в нем предусмотрено столько подписей?

Олег Петрович поднял со стола Люси заготовленную заранее светокопию, приколол на стенке и стал показывать.

- Смотрите: "разработал, проверил, техконтроль, нормоконтроль, ведущий руководитель, чертил, утвердил" и тэ-дэ, вплоть до подписей копировщицы, главного инженера, а теперь еще и главного конструктора завода. Это же не штамп чертежа, а платежная ведомость или список участников круговой поруки!

Я знаю, конечно, что не Лев Васильевич все это придумал и даже не директор; и уж если кто-то там на заоблачных высотах канцелярской пирамиды счел нужным ввести в штамп все эти графы, мы обязаны их заполнять. Но это совсем не значит, что каждая последующая подпись снимает ответственность со всех предыдущих, и тем более с основного конструктора. Конструктор создает машину, с него и должен быть весь спрос. Зато ему же должна быть предоставлена и широкая самостоятельность.

Олег Петрович подкрепил свою точку зрения примерами из недавних разработок и предложил задавать вопросы и высказываться.

- Что же, поживем - увидим, - первым отозвался парторг. - Не совсем ясно только, как вы представляете себе ваше собственное руководство.

- Я думаю, - ответил Олег Петрович, - здесь вряд ли уместны заранее заготовленные шаблоны. Я буду, разумеется, давать целевые установки при распределении работ. Какое-то представление об ее конечном виде у меня должно сложиться еще до этого, но разработчик волен представлять ее по-своему. Если наши представления разойдутся, мы будем спорить, не договоримся, вовлечем в спор других. Кроме того, у нас есть ведь всегда проектное задание, рамок которого мы должны придерживаться.

- А если вас переспорят? - подал голос Погорельский.

- Обращусь за консультацией на сторону.

- Вдруг да и там вас не поддержат, тогда как?

- Тогда поступлю согласно собственному убеждению.

- Ага! Значит, власть примените, пойдете против всех?

- А как же иначе! Непременно, если меня не убедят. Но я прибегну к этому только в последней стадии, а не буду то и дело вмешиваться и водить вас на помочах. Другое дело, если кто-то захочет посоветоваться со мной, когда возникнет сомнение: в таких случаях - милости прошу - привлекать меня без всякого стеснения к своей работе, прямо к кульману.

- Что же, поживем - увидим, проверим на практике, - повторил парторг, как бы заключая обсуждение.

Организационная установка главного конструктора не вызвала какого-либо возражения и у остальных.

Новая метла по-новому метет, - было мнение большинства.

Больше недели после этого Олег Петрович просидел в своем кабинете одиноко, составляя и сверяя разные планы, прикидывая, как лучше распределить работу и обдумывая предстоящие конструкции. Ему уже начало казаться, что складывается, тревожное положение, при котором он работает на отшибе, а бюро действует само по себе. Его так и подмывало выйти из кабинета и по собственному почину, вопреки своей установке, пройтись вдоль кульманов, вглядеться в чертежи, но он сдержался.

И вот один из конструкторов не уложился в проектное задание, "забуксовал" и позвал Олега Петровича на консультацию. Потом другой стал сдавать свои чертежи и, наткнувшись на возражения, привлек к защите трех товарищей, которые после некоторого спора, вынуждены были признать, что работа оказалась "неважнецкой", что над ней надо еще сидеть и сидеть.

И инженеры стали поговаривать, что при Льве Васильевиче было спокойнее и удобнее, что тот хотя и "висел над душой" и был "занудой", зато "вправлял мозги" ежедневно, благодаря чему переделки, если и случались, были мелкими.

До Олега Петровича эти суждения доходили через Афину Павловну, о близости с которой никто не догадывался, и потому говорили при ней не сдерживаясь. Она и рада бы не говорить об этом, да сама придерживалась того же мнения.

Но вот и она пригласила главного конструктора к своей работе. Он долго стоял у ее кульмана, расспрашивал, потом забрал все чертежи и ушел в кабинет, сказав:

- Подумаю. А вы, Афина Павловна, помудрствуйте пока, не подвернется ли другая исходная схема, получше выбранной вами.

Часа через три он вернул чертежи и заявил, что не видит возможности исправить работу, что ее надо делать заново, и опасается, не пришлось бы все дело вообще передоверить другому инженеру.

Афина Павловна, скрипнув зубами, сдержалась, не затеяла спора. Она промолчала, убрала забракованную работу и ушла, удивив Олега Петровича, который знал, что с ней считались, как с эрудированным инженером, она могла рассчитывать на поддержку.

Зато какую сцену она устроила вечером! У нее имелся уже отдельный ключ, и она вошла не позвонив. Олег Петрович лежал на полу, стараясь линейкой достать из-под дивана отскочившую пуговицу.

- Проклятый выскочка! - воскликнула она и от порога запустила в него снятой с ноги туфлей. - Честолюбец! Ничтожество, дорвавшееся до крохотной власти! - продолжала она. Подбежав к буфету, схватила сахарницу, смахнув попутно тарелку и вазочку для варенья. - Негодяй! - Олег Петрович еле успел отклониться от метко запущенной в него посудины.

- Как я взгляну теперь в глаза товарищей: ты опозорил меня! Ну, если ты умней, зачем было ждать, почему не вмешался, не поправил заранее...

Тут Олег Петрович все-таки достал пуговицу и, присев у дивана, взглянул на разъяренную Афину Павловну.

- Перестань! - негромко, но с нажимом произнес он и протянул ей пуговицу. - Пришей, Фина, пожалуйста, к пиджаку, а я пока подмету осколки.

Афина Павловна чуть не задохнулась от возмущения, но вдруг сникла, словно с разбега уперлась во что-то.

- Господи, что это со мной? - перевела она дух и взяла пуговицу, не вдруг найдя место для блюда. - Я обязательно надавала бы тебе пощечин, если бы ты не лежал, а сейчас у меня почему-то весь пыл пропал. Хорошо, я пришью твою проклятую пуговицу, но, Олег, скажи, ради бога, неужели тебе было не жалко меня?

- Фина, милая, поверь, что я не мог сделать для тебя исключение, а ты и сама могла бы избежать всех неприятностей, вдумайся ты в дело поглубже. Ты же очень способная, ты просто понебрежничала в самом начале работы, не знаю уж почему. Пошевели мозгами и создашь шедевр, уж я-то тебя знаю!

- Замасливаешь, да?

- Да нет же, тебе стоит захотеть, за тобой и не угонишься. Ты только не контролируешь себя, все делаешь под настроение. К тому же очень свыклась, как и другие, с повседневными проверками Льва Васильевича.

- Ладно. Не знаю, чем ты берешь, вещий Олег, но тебе невозможно противоречить. А только помяни и ты мое слово, не все смирятся, как я, нарвешься ты со своим методом...

Но Афина Павловна не угадала. Первое время конструкторов удерживало любопытство, а потом самолюбие: "Как, это я-то не способен!" - появился вкус к свободному поиску, к новаторству, к самостоятельности.

А Олег Петрович тем временем начал одолевать администрацию и свой штат сомнительной идеей совмещения профессий.

- Строго говоря, - объяснял он Владлену Федоровичу, - ничего существенно нового я не открывал, все это давно применяется при обучении в вузах в виде рабочей практики. Разница только в том, что студенты проходят ее на каком-то отвлеченном предприятии, не на том, куда попадут инженерами, а я нахожу нужным ввести ее на месте основной работы, совместить инженерную профессию с рабочей.

- И как вы это представляете конкретно? - поинтересовался главный инженер, присутствующий на этом совещании.

- Очень просто. Я нахожу необходимым, чтобы каждый конструктор хотя бы один месяц в году проработал рабочим на изготовлении того самого, что он натворил на бумаге. Пусть попробует своими руками, каково овеществлять его идеи. Вспомните случай с Бахметьевым, когда он спроектировал такой корпус, который не за что было ухватить при всей нашей оснастке и потому отливки пришлось возить для обточки на Ильинский завод за двести с лишним километров? А сколько было возни с фрезеровкой посадочных мест на барабане центрифуги из-за того, что не представляли технологическую цепочку!

Это не потому, что они плохие конструкторы. Они оторваны от рабочего места, поскольку сами на этих станках не работали.

- Позвольте, - удивился главный инженер, - но если по вашей идее инженер будет изготовлять, уже сконструированное, исправлять конструкцию будет уже поздно, заготовки-то не переделаешь и заявки не изменишь!

- Не совсем так. Столкнувшись с трудностями на собственном горьком опыте, конструктор, во-первых, оценит их не только как рабочий, а с высоты своих инженерных знаний, и в дальнейшем не повторит своих промахов. А во-вторых, не исключено, что будет смысл переделать чертежи для следующей серии или партии изделий с большей, вернее, с лучшей направленностью.

- Да, в этом есть определенный смысл, - поддержал директор, - беспокоит другое...

Предполагаемое "орабочивание" инженеров, как правило, не имевших рабочей квалификации, не сможет существенно увеличить выпуск продукции в цехах, а пока они там находятся, кто-то должен будет замещать их в бюро, то есть требовалось, по-видимому, увеличение штатов, на что в верхах идут весьма трудно. Возможно, что и процент брака в цехах повысится. Да и неизвестно еще, согласятся ли сами конструкторы отбывать такую практику, найдутся белоручки, скажут, что не для того институты кончали, чтобы в грязи возиться.

- А заставлять не надо, - пояснил Олег Петрович. - Нет такого закона, не говоря уже о том, что из-под палки не работник. И штат бюро увеличивать не надо, если удастся обеспечить бюро компьютером. Это компенсирует убыль работающих в нем.

Главный инженер присвистнул и переглянулся с начальником планово-экономического отдела:

- Ничего себе, облегчил задачу! Мы не в Чикаго, у нас компьютеры в магазине не продают, их министерство штуками распределяет, да и то не для всех!

- Будем добиваться. Я не завтра начну посылать конструкторов к станкам, съезжу в министерство, договоримся о сроках. А автоматики интеллектуального труда в любом случае не избежать - рано или поздно. Лучше пораньше...

Решаться хотя бы на частичную ломку устоявшихся порядков всегда нелегко, но, усмотрев в последней фразе оттяжку дела на неопределенный срок, дирекция дала принципиальное согласие и успокоилась: "Когда добьется компьютера - годы пройдут".

А Олег Петрович, не откладывая, начал "прощупывать почву" в своем бюро. Совещания не собирал, а переговорил с каждым по отдельности, и оказалось, что уговаривать никого не потребовалось.

За всеми этими событиями и хлопотами Олег Петрович совсем забросил свою машину, но управившись с неотложными делами, вспомнил и о ней. Когда-то еще при жене, собрал он по чертежам журнала "Техника молодежи" микролитражку. Времени, средств и труда угрохал на нее уйму, а получилось нечто такое, что даже жена не согласилась сесть в эту машину:

- Ездить на ней, может быть, и возможно, только останавливаться никак нельзя, - засмеют.

Да, вид у нее был столь неказистый, что окрестные ребята сразу прозвали ее "букарахой", по-видимому, от слова букашка, только пострашнее. Правда, весной Олег Петрович несколько облагородил ее, но все равно казалось, что во внешнем виде машины чего-то недостает.

"Эмблему какую-нибудь, что ли, ей приделать спереди", - пришло ему в голову, но какую - не мог придумать, пока не вспомнил о статуэтке ангела. Еще ко Дню Советской Армии подарили ему настольную лампу. Олег Петрович снял с ангела свою электротехнику и сунул его в тумбочку стола, а вот теперь полез туда за инструментами и догадался: "Вот же она - подходящая эмблема. Поставить ангела перед ветровым стеклом, он же будет отбивать и встречных мошек".

С установкой фигурки он провозился до сумерек и первый раз в этом году выехал опробовать машину. По городу, как всегда, он ехал очень осторожно и, только выбравшись на шоссе, прибавил газу. Впрочем, у "букарахи", как ни дави на железку, больше шестидесяти километров обычно не получалось. На этот раз над капотом красовался ангел, как бы летящий перед ветровым стеклом и отблескивающий красноватым светом от подымающейся слева полной луны. Места шли знакомые: сперва вдоль реки, на берегу которой у разных кустиков он не раз сиживал с удочкой, потом попалась деревня, где ночевал при шефских походах, потом обширные поля, на которых немало было им выкопано картошки и срублено кукурузы, с каждым годом отнимавшей у картофеля все больше и больше гектаров земли.

"С такой роскошной эмблемой следовало бы ехать побыстрее", - подумалось Олегу Петровичу, и он с удивлением заметил, что стрелка спидометра не задержалась у привычной черточки. Она доползла до семидесяти, восьмидесяти и замерла только около ста километров в час.

"Что за диковина! - удивился Олег Петрович. - Ведь кроме профилактической подтяжки, регулировки да окраски, я ничего не делал, откуда же такая прыть?"

И еще больше удивился он, когда его вскоре запросто обогнал какой-то самосвал. "Это - на такой-то скорости!"

Тут впереди показались строения знакомого ему поселка - Дворики, и он сообразил, что пройденное расстояние явно не соответствует скорости, а когда перевел взгляд на спидометр, увидел, что тот показывает привычные шестьдесят, хотя он и не убавлял газа. И тут ему показалось, что рядом кто-то знакомо рассмеялся. "Начинается!" - заключил он и опасливо покосился на соседнее сидение. Там никого не было.

Проехав Дворики, Олег Петрович некоторое время раздумывал и решил уж, осторожности ради, вернуться домой, а "букараха" тем временем подошла к длинному крутому подъему, из-за которого вставало зарево огней встречной машины, находившейся еще за бугром. Разворачиваться было поздновато, лучше сначала перевалить через гребень, но когда Олег Петрович подъехал ближе, из-за гребня вырвалась машина, идущая по его полосе. Левая полоса была свободна, и у Олега Петровича уже дернулись руки, чтобы свернуть туда, но рядом скомандовали: "Направо, только направо", - и руль повело вправо, будто вмешался кто-то сильный и решительный. Слева, слегка чиркнув по борту, проскочила встречная машина, а на секунду позже левее выкатилась из-за гребня еще одна. Под правым колесом "букарахи" промелькнул обрез кювета, но рывок руля удержал ее на обочине.

"Сукин сын!" - обругал Олег Петрович первого водителя, сделавшего обгон перед самым перевалом, и, остановившись, уставился на правое сидение. Только теперь до него дошло, что смех и голос принадлежали его отцу, потому и показались такими знакомыми. Но рядом никого не было.

"Ну, спасибо, отец, валяться бы мне сейчас на шоссе среди обломков, если бы не твоя сильная рука!" - подумал Олег Петрович, приходя в себя. Но как он мог сообразить, куда следовало повернуть?

Осмотрев при свете луны царапину на борту, Олег Петрович развернул "букараху" и осторожно поехал домой, с горечью думая, что ему теперь придется, видимо, расстаться с рулем. Пока разная "чертовщина" приключалась с ним в стенах его квартиры, это еще можно было терпеть, а уж теперь не миновать обращения к медицине. Эдак он, чего доброго, может оказаться опасным для окружающих.

"Но что за странный вид помешательства, никогда не слышал о таком и в книжках не читал. И ведь надо же было этому приключиться тогда, когда дела наладились, когда обнаружились во мне необыкновенные способности, и жизнь стала наполненной, стремительной и радостной!" - перекатывались в нем недоуменные мысли, и до того было досадно отказываться от открывшихся перспектив, что едва очутившись в своей квартире, он передумал: "К психиатру только попади, а выберешься ли, неизвестно". Недалеко, в районном городке, был у него знакомый врач Кузьма Кузьмич Лавров, заведовал там больницей. Когда-то они жили по соседству, дружили семьями, но разъехались и давненько уже не виделись. Вот к нему-то и нужно было съездить, посоветоваться, прежде чем принять окончательное решение. Кузьме Кузьмичу пора бы, кажется, уже быть на пенсии, но это не меняло дела.

"А может, его и в живых нет, а я только и вспомнил о нем, как и о Груне, когда самому приспичило. За столько-то лет не нашел свободного времени, чтобы проведать его просто так, без всякой личной нужды. А еще приятелями были! Правда, и он меня не навестил ни разу, но это не оправдание. Так или иначе, еду к нему в ближайший выходной с ночевкой, чтобы наговориться вдоволь", - подумал Олег Петрович.

В эту ночь ему снова снилось что-то о космических пришельцах, сам он опять был Лией. Помнилось, что шел какой-то спор, однако подробности сна, как это часто бывает, не сохранились, выветрились.

Кузьма Кузьмич, неизменно приветливый, с располагающим округлым лицом, украшенным маленькими усиками, с ладно сложенной невысокой фигурой, живчик, отличный собеседник, весь какой-то уютный, приятный, наверное, а молодости очень нравился женщинам, о которых, однако, не распространялся, всячески демонстрируя привязанность к своей жене Вере Михайловне. Семьянин он был превосходный, а гостей, к которым был расположен, принимал с неизменным радушием, может быть, не всегда искренним, но на этот раз несомненно идущим от всей души.

- Дорогуша мой, наконец-то! - обрадованно воскликнул он, завидя Олега Петровича, и распахнул руки, будто собирался задушить его в объятиях. Однако не обнял - "слюнявостей" он избегал, по-мужски твердо пожал руку гостя и продолжал:

- Какими судьбами? Надо же так долго не показываться! Верочка, отругай его хорошенько за пренебрежение старыми друзьями и приготовь нам что-нибудь получше.

На правах главного врача Кузьма Кузьмич занимал хорошенький одноэтажный больничный домик с четырьмя комнатами, одна из которых служила ему кабинетом, куда он и отвел своего гостя. Здесь, как и на прежней квартире, пахло геранью, предпочитаемой хозяином за фитонцидные свойства, и повсюду - в альбомах, на стенках, в коробочках и ящичках - находились фотографии и слайды, выдававшие привязанность Кузьмы Кузьмича к этому занятию. Чего он только не снимал! У него можно было встретить снимки язвы желудка, спортивных соревнований, всех актеров кино, демонстраций, рыболовных походов, а всего больше - портретов пациентов. Кузьма Кузьмич считал себя физиономистом и даже пытался вывести некоторые закономерности в этой области. Фотографировал он мастерски и любил похвалиться. Он и сейчас с ходу рассыпал перед гостем десятки карточек:

- Не хотите ли для начала обозреть мою самую свежую продукцию? Тут есть недурные сюжетики. Например, этот больной прибыл к нам еле тепленький, из могилы вытаскивали, а здесь он же через три месяца после выписки две двухпудовки выжимает. Обратите внимание на мускулатуру плеча и грудные мышцы! А это Ирочка, дочка. Как сформировалась, не правда ли?

Олег Петрович осведомился о том, как живется хозяевам, и узнал, что Вера Михайловна в прошлом году ушла на пенсию, но уже стала скучать и не прочь бы вернуться в школу. Кузьма Кузьмич тоже достиг пенсионного возраста, но расставаться с больницей не собирается, тем более что Ирочка вот уже третий месяц работает в ней после окончания института и ее надо "поднатаскать".

- Ну, а как вам, дорогой мой, жилось все эти годы, как ваши дела складываются, все ли благополучно? - поинтересовался Кузьма Кузьмич в свою очередь. Олег Петрович сообщил только о своем повышении по службе и, выслушав неизбежные поздравления, сразу сказал, что приехал с серьезным делом.

- О делах - после. Мы с вами, дорогой мой конструктор, сначала по капельке пропустим микстурки за столом, потом вас Вера Михайловна покормит хорошенько с дороги, а то вы, я вижу, совсем отощали на общепитовских харчах. А вот уж потом...

- Нет, нет, - запротестовал Олег Петрович. - Мне надо посоветоваться с вами о моем здоровье, а для этого, как я понимаю, надо быть трезвеньким, так что вы попридержите Веру Михайловну, чтобы не хлопотала.

- Что вы говорите, милочка, у вас что-нибудь серьезное?

- Боюсь, что да.

- Даже так! Тогда, действительно, сначала - дело. Веруша! Не торопись, пожалуйста, мы задержимся на полчасика, рассчитай, чтобы не остыло, крикнул Кузьма Кузьмич, приоткрыв дверь, и снова повернулся к гостю.

- Раздевайтесь, говорите, на что жалуетесь, сейчас я вас осмотрю, - и полез в письменный стол за фонендоскопом, термометром и прибором для измерения давления.

- Кузьма Кузьмич, мое заболевание не требует осмотра, - попытался остановить его Олег Петрович, но тот распорядился по-своему.

- Раздевайтесь, голубчик, не капризничайте, пожалуйста, начинать всегда нужно с проверки общего состояния...

Затем последовали приказы: "дышите", "не дышите", "повернитесь", "нагнитесь" и тому подобное. Когда дошло до замера давления, Кузьма Кузьмич недоуменно поднял брови.

- Что, очень плохо? - спросил Олег Петрович.

- Наоборот, дорогуша! У вас давление, какого я не встречал у людей вашего возраста. Но что вы сделали со своим сердцем? Оно торопится, как у молодой девушки, идущей на первое свидание. А нуте-ка, попрыгайте! Выше! Чаще! Стоп! Давайте руку.

И снова Кузьма Кузьмич смотрел на секундомер озадаченно.

- Одевайтесь! - сказал он наконец и, сев в кресло, пожал плечами: Какое-то особенное у вас сердце стало, даже не пойму. Отличное состояние организма, вам можно бы марафон бегать, заниматься штангой или боксировать, если бы сердце шло помедленнее. Вы много курите?

- Нормально. Пачку в день.

- Слушайте, дорогуша, бросьте вы это глупое занятие, пожалейте свое редкостное сердце, оно того стоит.

- А зачем?

- А вы сделайте мне такое удовольствие. "Зачем?" Без курения дольше проживете и вкуснее, знаю по собственному опыту. Когда я бросил, я помучался недельки три, а потом меня словно живой водой сбрызнули, такой интересной стала жизнь, так заинтересованно стало все восприниматься, будто обновили!

- Уж вы скажете!

- А вы попробуйте! Что, характера не хватает?

- Вижу, ну вижу же, что подначиваете, а я вот возьму и... соглашусь.

- Ну и молодчага! А я возьму и поверю. Однако вернемся к вашей жалобе, в чем она, обижаться вам вроде бы не на что.

- Есть на что, доктор. Меня тревожит моя психика. Стало со мной давненько уже твориться такое, что меня весьма беспокоит. - И Олег Петрович рассказал о своих видениях. Кузьма Кузьмич, выслушав, подумал, крутя в пальцах трубочки фонендоскопа, а Олег Петрович уловил: "Невропатологу бы тебя показать, дружище, заработался, видно", но вслух сказал:

- Я не припоминаю, чтобы кто-то видел себя во сне женщиной, но допускаю. Один пациент говорил, что он во сне собакой побывал, так что это несущественно. И повторяемость снов случается. Академик Павлов утверждал, что видения сна представляют собой несколько искаженное отображение пережитого, и в таком ракурсе ваши сны не выходят из ряда вон. Фантастика последних лет перенасыщена космосом, из нее вы и надергали сны.

- Позвольте...

- Не спорьте. Даже имя Зор к вам пришло, если мне не изменяет память, из "Туманности Андромеды", читали?

- Конечно.

- Проверьте и убедитесь. А у Низы в том же произведении сердце делает одно сокращение за сто секунд. Вот вам на основе этого и привиделись персоны с замедленным темпом жизни. Убедительно?

- Пожалуй. Но у меня очень уж складно виделись. Знаете, мне и еще кое-что снилось, только уж не так связно, а отрывочно. Ведь бывает, что проснувшись, забудешь сон, а потом вдруг вспоминается что-то, выплывает из подсознания.

- Любопытно. А что именно выплывало?

- Это было не как в кино, а словно вложили в меня, что у Лии были напряженные споры с Зором о развитии Терры, о которой им Наблюдатель тоже сообщил немало. Зор предостерегал от вмешательства в судьбы Терры, ссылаясь на гибель Фаэтона, но Лия настояла на необходимости этого вмешательства.

- Очень странное противопоставление одного и того же. Как же это у них выглядело?

- Лия утверждала, что их предки допустили ошибку, снабдив население Фаэтона техническими знаниями, не позаботившись о их моральном уровне. Это несоответствие и привело к катастрофе.

- Резонно. И она убедила?

- Тут, наверное, решал не один Зор, но будто бы согласились сделать выборочный опыт. Лия записала на кристалле что-то, касающееся интеллекта ее и Фады - как именно, я не знаю - и добилась согласия на установку на Селене генератора этой записи с тем, чтобы выбросить на Терру прицельные маяки. Что из этого должно получиться, до меня не дошло, знаю только, что Лия бралась осуществить это сама, для чего ей выделили разведочную капсулу, на которой она и должна была все это сделать, пока астероид проделает свой путь вокруг Гелиоса. Когда я был Лией, этот генератор представлялся мне устройством довольно элементарным, но теперь я помню только, что он - импульсного действия.

- Он на Селене, до него не дотянешься, а каковы маяки, вы не запомнили?

- Тоже что-то не очень сложное. В понимании Лии, конечно, а у меня удержалось только, что они имеют некоторое отношение к Фаде, что их три и что действовать они должны не одновременно, а один за другим поочередно.

- На что хоть они похожи: на башню, на зверя?

- У меня не осталось никакого представления.

- А в трех экземплярах они уж не потому ли, что "бог троицу любит"?

- Тут есть основание: Зор опасался, как бы маяком не завладел недостойный абориген, который может в этом случае причинить много зла остальным, а я, то есть Лия, сказала, что по теории несовпадений третий маяк должен попасть в нужные руки.

- Позвольте, почему именно - третий?

- Или второй. В общем, для одного из трех они допускали возможность чего-то нейтрального.

Кузьма Кузьмич встал, уложил на место свои приборы и снова сел в кресло.

- У вас, дорогой мой, скопилось ужасно много информации, как она могла уместиться в отрывочных сновидениях?

- Сам удивляюсь, но это так. Возможно, тут проявилась какая-то сгущенная передача информации, как при сгорании Наблюдателя, о которой я говорил вам. У меня даже зацепились некоторые понятия, которым меня никогда не учили, которые, может быть, принадлежали Лии.

- Это еще что! Какие же?

- Ну, например, убеждение в том, что времени не существует.

- Вот как!

- Да, так. Мне это и сейчас представляется вполне возможным. Материя не мыслима без движения, а это значит, что ей присуща скорость как одно из ее основных качеств. С этой скоростью она и движется в пространстве, представляющем тоже несомненную реальность. А значит, понятие, которое у нас называется временем, является всего лишь математическим понятием, выражающим отношение пройденного пути к скорости. Вот и все. Как на ладони.

- Ловко! А как же по этой теории понять срок жизни?

- Ах, дорогой доктор, надо же считаться еще и с ресурсами, которыми наделено все живущее!

- Ну не знаю, не знаю, я не физик и не математик, мне не разобраться. Вот если бы у вас сохранилось что-нибудь из знаний по биологии или медицине...

- Стоп, доктор! Есть, пожалуй. Мне помнится, что старение представляет собой диффузную форму того самого, что у нас называется раком. Лия знала, что средство предотвращения этих заболеваний открыто не так давно. Пригодится вам это?

- Что!!! Еще бы не пригодится, вы что, не представляете, как это важно! Значит, они и с этим справились? Ну, голубчик, ну, милочка моя, припомните об этом побольше, как это у них получилось?

- Ничего больше не знаю. Не припомню даже, в каком сне это промелькнуло.

- Фу-фу! Лучше бы все остальное забыли, ну разве можно такое не запомнить!!! Постарайтесь хорошенько, тут каждая подробность, любая мелочь ценнее бриллианта!

- Бесполезно! Лия не была медиком, она, как у нас говорится, знала звон, да не знала, откуда он. Ей был известен только сам факт. А уж чего даже она не знала, мне припоминать бессмысленно.

"С тобой, голубчик, пожалуй и сам всякий смысл потеряешь, - уловил Олег Петрович. - Нет, бедняга, тебя не невропатологу, тебя психиатру надо показать".

- К психиатру я мог бы обратиться и без вашей помощи.

Кузьма Кузьмич вскочил, уставившись на гостя, потом несколько раз прошелся по комнате.

- Ну знаете!.. Я не ожидал, что вы и впрямь способны так проникать в мысли других.

- Сядьте, доктор, и, если хотите скрыть мысли, не думайте так напряженно, а то сейчас ваш врачебный долг побуждает непременно сообщить обо мне в психиатрическую лечебницу.

- А вдруг вы что-нибудь натворите?

- А голос друга вам ничего не подсказывает?

- Подсказывает, черт возьми!

- Хотите, я оставлю у вас мои водительские права?

- А где гарантия, что вы не поедете без них! Да вы способны тепловоз угнать, вы сумеете!

- Выбросьте это из головы и подумайте лучше о том, сколько еще я смогу сделать полезного, - сумасшедшего, наверное, не назначили бы главным конструктором.

- Довод сильный. Но тогда чего же вы ждете от меня, как от врача?

- Я рассчитывал услышать вашу собственную оценку моего состояния и только.

- Надо подумать, подумать надо, дорогой мой, - сказал Кузьма Кузьмич и, поглядев на часы, добавил: - Пойдем-ка к столу, дорогуша, срок, на какой мы отпросились у Веры Михайловны, истек.

За столом, сервированным со знанием дела и с явным желанием угодить гостю, разговор шел на разные отвлеченные темы, а потом Вера Михайловна ушла встречать Ирочку, а приятели перебрались в садик, подышать свежим воздухом. По привычке, Олег Петрович вынул было папиросы, но тут же сунул обратно в карман. Кузьма Кузьмич улыбнулся.

- Ну, что я могу сказать? - возобновил он разговор. - Мне надо бы понаблюдать вас, но раз уж вы призваны сейчас на важную и интересную для вас деятельность, было бы впрямь грешно отрывать вас от нее. Информируйте меня почаще.

- Хорошо. Знаете, мне пришло в голову, что ведь я могу теперь попросить, чтобы мне поставили на дом телефон. Я буду вам звонить.

- Чудесненько. Поразмыслив, я склонен считать, что угрожающего в вашем состоянии нет. Скорее всего, тут сказалось одиночество. Старому холостяку оно привычно, а вы всю жизнь провели с семьей, вам трудно. Как у вас в этом отношении, ничего не наладилось?

- Смотря в каком плане... С женой не наладилось, с ней безвозвратно.

- Вы хотите сказать...

- Да, от вас не скрою, у меня недавно появилась замечательная женщина.

- Вот как! Что ж, поздравляю. Пусть это будет к лучшему. Не заметно только, чтобы она очень заботилась о вас.

- Почему вы так думаете?

- Вижу, что воротничок у вас не подкрахмален, брюки отглажены плохо...

Олег Петрович весело рассмеялся:

- Ну, доктор, рассмешили! Нет, от Афины таких забот не дождешься, она не станет мне носки штопать, за ней самой прибирать надо. Если чему она и отдает должное, так это уходу за своей внешностью. Фасоны, косметика, прически - в этом она артист. До сих пор не знаю, умеет ли она готовить и стирать белье.

- Очаровательно! По крайней мере, можно надеяться, что вы не растолстеете на высокой должности. Итак, она звалась Афиной. Вы счастливы?

- Да, доктор. Она красива, нежна, умна и любит меня.

- Вы так уверены в последнем?

- Вполне уверен. Не забывайте, что обмануть меня, скрыть что-либо невозможно.

- Дай вам бог, как говорится. Намерены оформить свои союз?

- Нет, нам это не требуется, да и незачем. Вообще эта связь должна остаться тайной, и я прошу вас не проговориться даже Вере Михайловне.

- Будет сохранено, как в сберкассе. Надеюсь, эта близость пойдет вам на пользу, не одичаете, во всяком случае.

- Посмотрим. А все-таки скажите, доктор, можно ли чем-либо объяснить с вершин вашей науки те видения, которые происходили не во время сна, а наяву?

- Как раз это меня и заботит больше всего. Сны - чепуха, присниться может и не такое. А вот видения... Вы слышали о новогодних гаданиях перед зеркалом?

- Слыхал, конечно, так это же явный предрассудок.

- Вот то-то, что не предрассудок. Это как бы - разновидность аутотренинга. Представьте: девушка уже настроена рассказами, горят свечи, она долго, до устали глаз, смотрит на блестящую поверхность зеркала, - это как раз то, что надо для самогипноза. Она действительно начинает видеть своего суженого, вместо собственного отражения перед ней появляется некий образ. Замените зеркало блестящим экраном телевизора - и готово объяснение вашего случая.

- Но я говорил вам, что Зор пришел ко мне не с экрана, кроме того, потом, сколько я ни старался, ничего перед телевизором не высидел, а в машине вдруг и без него произошло нечто необычайное. Не зеркальце же тут подействовало, в него ведь только мельком взглядываешь.

- Вот это меня и сбивает. Похоже, что предметом, на котором концентрировалось ваше внимание при аутотренинге, был не телевизор, а что-то другое, что сперва находилось в комнате, а потом оказалось в машине.

- Да ничего я не переносил из квартиры в машину, кроме самого себя, совсем налегке ехал, без всякого багажа. Мне уж приходило в голову, не нахожусь ли я под влиянием каких-то излучений, которые иногда скрещиваются на мне?

- Непременно именно на вас! Это уж - от лукавого; от фантастической детективной литературы. С таким же основанием вы можете приписать странности влиянию тех маяков, которые приснившиеся вам Фада или Лия разбросали по Земле.

- А это вы исключаете целиком?

- Без колебаний. Если только вы не умолчали о чем-нибудь существенном. Может быть, заметили необыкновенные предметы поблизости, летающие тарелки, скажем, или орудие, нацеленное на ваш дом? Ведь это же - маяк! Он, я полагаю, должен быть внушительных размеров, не с мышонка, его ни в карман, ни в чемодан не спрячешь. Рентгеновскую установку, например, незаметно к вам не подбросишь.

- А если это исходит от соседа?

- Мало лет вы с соседями знакомы? Шпион, да? А вы - дипломат, у которого хранятся страшно важные тайны. Вздор, дорогуша! Ищите разгадку в другом.

- В чем доктор?

- Кабы я знал! Подождем, понаблюдаем. Поменьше пейте, избегайте волнений, следите за собой и держите себя в руках. Я дам вам таблеточек для успокоения нервов... Ночевать вы, надеюсь, останетесь у нас.

Собираясь сюда, Олег Петрович именно так и намеревался, но сейчас уловил за сказанным предложением тайную надежду на отказ, чувствовалось, что хозяин все-таки побаивается гостя.

"Бог с ним, пусть спит спокойно, а то еще встревожится, оставаясь со мной на ночь, чего доброго скальпель себе под подушку положит вместо пистолета".

И Олег Петрович уехал. Он не осудил приятеля, прикинув, что и сам вряд ли был бы спокоен, если бы к нему заявился знакомый, очень уж смахивающий на сумасшедшего.

Дирекция завода напрасно надеялась на затяжку дела с компьютером, не на такого, оказывается, напали: Олег Петрович сразу же затеял по этому вопросу оживленную переписку с Управлением, у директора не было основания отказывать в санкции, а Управление, чтобы отделаться от настойчивых запросов, нацелило завод на министерство. Тогда Олег Петрович вызвался съездить в министерство для личных переговоров.

- Посадили мы себе, кажется, ежа в штаны, - проворчал главный инженер.

- Ничего, пусть изведает на собственной шкуре, как лазить по "верхам"! - успокоил директор. - Набьет шишек из-за ЭВМ, глядишь, отобьет охотку к реформам.

- Нас же и посадит в лужу со сроками проектирования. Может, одернуть? При Льве Васильевиче было куда спокойнее.

- Не стоит вмешиваться, пусть сам нарвется, убедительнее будет выглядеть...

За день до отъезда в кабинет Олега Петровича с утра пришел Иван Семенович и подал заявление об увольнении, что было весьма некстати, так как именно на него хотел оставить Олег Петрович бюро на время своего отсутствия.

- Что вам не работается, Иван Семенович? - вздумал было отговорить Олег Петрович. - Может, недовольны чем-нибудь?

- Причин для недовольства у меня нет, но годики подпирают, пора-таки на пенсию.

- Годики на вас не вдруг свалились, однако при Льве Васильевиче они вас не тревожили, можно подумать, что без него вам стало тут неуютно.

- Нет, нет, что вы! Смена руководства здесь не играет никакой роли. Просто - пора.

- Может быть, хоть на две недельки задержитесь, пока меня здесь не будет?

- Не стоит, право, все равно у меня голова не тем забита.

Допытываться, чем же, собственно, занята голова Ивана Семеновича, не имело смысла, видно было, что отговаривать его бесполезно, и потому Олег Петрович подписал заявление и только спросил:

- Кому же передать ваши работы, как вы полагаете?

- Если бы Погорельский не был моим родственником, я сказал бы, что он достаточно силен, но ведь он мой зять!..

Да, Погорельский, действительно, стал достаточно силен, о нем Олег Петрович и сам подумывал, но потеря старого инженера была невосполнима.

- Досадно! - пожаловался он вечером Афине Павловне. - Годик-другой Иван Семенович вполне мог еще потянуть, такого знатока не скоро вырастишь.

- Бог с ним. Ты талантливее. Кстати, Олег, я тоже хочу поехать в Москву.

- Какое же тут "кстати". И что это тебя вдруг кольнуло?

- Мне надо кое-что купить. И я хочу побыть с тобой открыто, посидеть в ресторане, послушать настоящую оперу, походить под руку с тобой по улицам. Не скрываясь! Не украдкой! В одной комнате с тобой пожить!

- Вот это - новости! Кто тебе мешает осуществить такую программу здесь?

- Не притворяйся, ты отлично все понимаешь. Теперь это стало здесь еще более недопустимо: сразу решат, что я вскружила тебе голову только потому, что ты стал начальником. Завтра же подпиши мне отпуск на неделю в счет очередного, слышишь! Иначе я тебе глаза выцарапаю.

- Не блажи, Фина! Я еду по делу, а не для развлечений.

- Но должен же ты считаться с моими желаниями. Я, кажется, ничем еще тебе не докучала и...

Афина Павловна вдруг разволновалась так, что покраснела, и Олег Петрович понял, что добровольно она от своей затеи не отступится. Но гулять с ней, словно молодожену, по Москве, когда на душе забота, показалось Олегу Петровичу неуместным.

- Тише, - сказал он. - Прекрати. Ты останешься здесь!

Афина Павловна, собравшаяся не отступать от своего, осеклась на полуслове, отошла в угол к буфету и обессиленно опустилась на стул.

- Как хочешь, Олег, - тихо ответила она. - Останусь.

Она посмотрела на него покорно и печально добавила:

- В кои веки попросила тебя, а теперь даже расхотелось. Что ты за человек, Олег? На тебя я даже рассердиться почему-то не могу. Ладно, останусь.

Афина Павловна поднялась и пошла к выходу такая подавленная, что Олег Петрович не выдержал, догнал и, обняв, повернул к себе:

- Погоди-ка обижаться, Финочка, я не такой уж свинтус, чтобы совсем не считаться с твоими желаниями. Поедем вместе.

Афина Павловна просияла:

- Я же знаю, что ты не злой, - сказала она и поцеловала его. - Спасибо, дорогой.

- На здоровье, дорогая. Только я думаю, что лучше мне выехать днем раньше тебя, чтобы оформить командировку, записаться на прием и достать номера в гостинице, - это ведь хлопотно, и скучно. Я остановлюсь, как всегда, в Останкинской, жди меня там...

Так они и сделали. Но когда Афина Павловна, прибыв в гостиницу, осведомилась, заказан ли ей номер, администратор ответила, что был заказан, но утром его пришлось передать другому постояльцу по требованию ВЦСПС.

Афина Павловна позвонила Олегу Петровичу и, когда тот спустился в вестибюль, сказала:

- Сейчас я запишусь здесь на очередь и поеду искать удачи в других гостиницах. Не повезло с самого начала.

- Подожди, попробую еще я поговорить. В крайнем случае отдам тебе свой номер, а сам переберусь в общежитие. Дай мне свой паспорт.

Он подошел к окошечку, уже заслоненному примелькавшейся надписью "мест нет", и постучал.

- Вам что, гражданин? - спросила раздобревшая, как попадья в масленицу, администраторша, слегка приоткрыв окошечко.

- Вчера я заказывал номер, вот квитанция.

"Попадья" взяла бумажку, повела над ней носом, словно обнюхивая, отсчитала деньги и протянула.

- Получите плату за заказ, выполнить его не можем.

Но Олег Петрович не взял деньги. "Стоп! Попробуем другую комбинацию".

- У вас наверняка были заказы и кроме моего, посмотрите-ка список.

- Это ни к чему не приведет, мест нет.

- А вы попробуйте, посмотрите все же.

Администраторша пожала плечами, но слегка уступила:

- Что тут смотреть? Съезд передовиков сельского хозяйства, - прочитала она, - броня общества "Знание", пионеры-отличники, пять человек курсов повышения и двенадцать командированных.

- Вот это то, что надо! Один номер командированных вы и дайте на мой заказ.

- Да с какой стати! И не подумаю.

Разговор на обычном уровне начинал походить на пустое препирательство, потому Олег Петрович перешел на другой регистр. Он протянул "попадье" паспорт, сосредоточился и сказал с нажимом:

- Выписывайте номер!

- На кого?

- Вот по этому паспорту. На втором этаже, пожалуйста. Попрошу двухместный, если это вас не затруднит, а свой я освобожу...

Вернув Афине Павловне паспорт, Олег Петрович взял ее чемодан и сделал приглашающий жест к лестнице:

- Ну вот и все. Прошу! Не так страшен черт...

- А я начинаю подозревать, что это ты - черт или колдун по меньшей мере.

- Пустяки, с людьми почти всегда можно договориться по-хорошему.

Уже в номере Афина Павловна захотела уточнить:

- Все-таки сколько ты вложил для нее в мой паспорт, пятерку или десятку?

- Ничего не вкладывал.

- Невероятно! А со мной она даже разговаривать не захотела, насилу узнала от нее номер твоего телефона.

Он уж не стал рассказывать, как прочел в мыслях администраторши не только ожидание денег за услугу, но и то, что в гостинице оставался еще не один свободный номер и что доходы от них уже скалькулированы и поделены между сменщицами на несколько суток вперед. Не сказал он и о том удивлении, с которым администраторша, перелистав поданный им паспорт и не обнаружив в нем подачки, все же выполнила его требование. Зачем осложнять жизнь, главное, что Афина осталась довольна.

Она сразу же стала переодеваться и прихорашиваться, непрерывно стрекоча о дороге, о впечатлениях и наводя в номере свой порядок, вернее, беспорядок. Олег Петрович лавировал по номеру и по мере возможности подбирал раскидываемые ею предметы, пока она не окрикнула:

- Да сядь ты, пожалуйста, только путаешься под ногами, покури пока!

- Дорогая, неужели ты не заметила, что я уже вторую неделю не курю?

- Да неужели! Ты здоров ли?

- Здоров.

Олег Петрович еще вчера побывал в Управлении, затем в министерстве, где не вдруг выяснилось, что разрешить его дело может только замминистра, к которому он и записался на прием, изложив референту суть своего вопроса. Когда он будет принят, осталось неизвестным, но референт предупредил, что в течение недели он каждый день должен ждать вызова. Афине Павловне это пришлось по душе, она в первый же вечер вытащила Олега Петровича на "Русалку", а утром ей пришла в голову неожиданная затея: "Тебе необходимо обзавестись приличным вечерним костюмом, поедем, подберем что-нибудь подходящее".

- Ну вот еще! - попробовал отмахнуться Олег Петрович. - У меня и этот почти не ношен. Сойдет.

- И слушать не хочу! Вчера в фойе на тебя несколько раз оглядывались. И преимущественно - женщины. Я сгорала от стыда; твой костюм вышел из моды, наверное, еще в прошлом столетии, сделан из дешевки и сидит на тебе мешком. Небось, в магазине покупал?

- А где же еще!

Афина Павловна фыркнула:

- И это называется выходной костюм! Ты, вообще, шил себе когда-нибудь на заказ?

- Даже в голову не приходило. Зачем, когда есть готовое?

- Пхе, как говорит Иван Семенович. Поедем сейчас же!

- Да что ты, Афина, привязалась! У меня для этого даже денег нет, того, что взял, хватит нам только на неделю. Ведь ты и в ресторан собиралась, и в театры...

- Зато у меня хватит, я не такой жмот, как ты. Мне рекомендовали хорошее ателье на Мясницкой, то бишь, на Кировской. И еще одно - на Тверской.

- Судя по старым названиям, рекомендовал Иван Семенович?

- Натурально. Уж он-то знает в этом толк.

В ателье на улице Горького Афина Павловна начала с выбора материала и остановилась на таком дорогущем, что Олег Петрович поежился. Затем она позвала главного мастера - вытребовала! - и долго советовалась с ним о фасоне, перебирая журналы мод. Потом главный мастер, пожилой, но молодящийся, разбитной человек, стал обмерять Олега Петровича, тараторя:

- Ваш папа сумел сохранить отличную фигуру, на такого и шить приятно. Правда, плечи немного узковаты, но это ничего, подложим ваточки и будет выглядеть, как Аполлон или Меркурий, - заключил он и тут же, заметив странное переглядывание заказчиков, переиначил:

- Или это не папа, а дядя?

- Нет, вы угадали, - подтвердила Афина Павловна. - Это мой папочка, и я прошу вас постараться для него хорошенько, он этого заслуживает. Вы займетесь этим сами, я надеюсь!

- Для вас, так и быть, изготовлю сам. Можете быть спокойны, через месяц убедитесь, что за картинка получится.

Глаза Афины Павловны сделались огромными:

- Что!!! Через месяц? Простите, но это ни в какие ворота не лезет. Папуле послезавтра надо быть в этом костюме у министра! Вы понимаете, вы можете понять, что это значит!

Теперь в свою очередь округлил глаза мастер:

- Но это совсем невозможно, у меня большая загрузка, меня живьем съедят другие заказчики...

И тут Афина Павловна развернулась. Она так заиграла своими глазами, улыбочками и ужимочками, что теперь у Олега Петровича глаза полезли на лоб.

- Ай-яй-яй! А кто только что заверял о желании мне услужить? Да полно, вы только пугаете меня, не правда ли, цену избиваете, да? Ну скажите, что вы пошутили!

И мастер начал таять:

- Сударыня, я, право же, с открытой душой... Но честное слово, раньше, как через неделю, мне не управиться.

- Меня зовут не сударыня, а Афина Павловна, и я очень вас прошу, не можете же вы оказаться таким черствым. Интеллигентный молодой человек... Такой симпатичный мужчина должен ценить просьбу женщины! Нет уж, вы не заикайтесь, послезавтра костюм должен быть готов. Ну, обещайте!

- Я бы пообещал, но я же обязался к концу завтрашнего дня закончить заказ директора облмосторга!

- Подумаешь! Что может значить какой-то директоришка, когда речь идет о министре!

- Но...

- И наконец... он что, этот директор, он ваш папа, дядя, тетя? Или он вам очень дорого заплатил? Для вас деньги дороже признательности женщины?

- Афина Павловна, примите же во внимание, что директорский костюм только доделать, а чтобы успеть с костюмом вашего папаши, мне просто времени не хватит, на скорую руку его не сделаешь, тут ночь сидеть придется!

- Ну, если и ночь, такая ли уж это беда - одна ночь для молодого, полного сил мужчины. Наконец, отдайте ваш директорский костюм доделывать какому-либо рядовому мастеру, мало ли их в вашем ателье! Хорошо, в крайнем случае папочка может отложить визит к министру еще на один день. Сможешь, папочка? Но это уж должен быть последний срок, и я не потерплю больше никаких возражений. Договорились?

Главный мастер сглотнул слюну, завороженно кивнул головой, и Афина Павловна одарила его самой очаровательной улыбкой из своего богатого арсенала:

- Вот и прекрасно. Когда на примерку?

- Приезжайте послезавтра к полудню...

Вся инициатива тут принадлежала исключительно Афине Павловне, а Олегу Петровичу оставалось только повертываться, как манекену, да помалкивать. Нельзя сказать, что он совсем равнодушно созерцал происходящее. И словечко "папочка" скребнуло его, как рашпилем. А того больше не по душе пришлось ему явное тяготение мастера к заказчице. "Туда же лезет завитой барашек! неприязненно подумал он. - Женат, поди, и детки есть, а глаза на посторонних пялит. И ведь всего-то на какой-нибудь десяток лет моложе меня, пора бы уж отучиться от жеребячества. Небось соображает, как бы о свидании намекнуть!"