Последний алхимик

Глава 2 Разбой

Антип изрядно отпил из кружки. А Никита в слух обратился. Вроде Антип не пиво пил и не вино. Но Никита его понимал. Алхимия – дело тайное, уединённое. С кем-то успехами поделиться хочется, соседи – не поймут. А кроме того, со священником на исповеди поделятся, а тот анафеме предаст.

Антип выдохнул, всё же решился.

– Ты прав. Дело трудное, кропотливое. Философского камня не создал, золота не получил, если только немного, да и то благодаря тебе из породы, а не из свинца. Но мне есть чем гордиться. Эликсир я создал-таки!

Антип горделиво выпрямился, взор прямо-таки орлиный, победой сияет. Никита ушам поверить не мог, переспросил.

– Эликсир бессмертия?

– Тьфу ты! Нешто я Господу подобен?

У Никиты разочарование.

– А какой же?

– Молодость придаёт, вроде как время вспять обращает.

Тоже интересно.

– Проверял как-нибудь?

– На себе побоялся. А на старом псе пробовал. Он уже ходил едва, шерсть с сединой, зубы сточились. А стал по капле давать и сам поразился. Не ходить, а бегать стал, клыки вострые отросли, кости грызть стал, аж хруст стоит. Не поверишь – за суками течными бегать стал.

– И чем кончилось?

– Убёг как-то раз и не вернулся.

Ага, отдалённых результатов опыта Антип не видел. Опыт удачным назвать нельзя. Всё же пес один, да и опыт незавершён. Чтобы проверить, десятки, сотни опытов нужны. А ведь видел он в тайнике склянку, от которой голова слегка закружилась. Списал на утомление, спёртый, насыщенный химикатами воздух в подвале. И всё равно Антип молодец. Без серьёзного образования, своим умом дошёл.

– Ты чего молчишь? – прервал затянувшуюся паузу хозяин.

– Обдумываю услышанное. Сам додумался или помог кто?

– Сам, пожалуй, не осилил бы. Есть в записях Луллия указания, только скрытые, как тайные знаки.

Листал как-то, ещё в студенческие времена книгу Луллия в русском переводе Никита. Но то ли невнимательно, то ли перевод такой был. Вот, скажем, перевод сонетов Шекспира во многом обаянием своим переводчику обязан.

– Если смог тайные знаки счесть, то хвала тебе, почёт и уважение! – Никита произнёс серьёзно, без издёвки.

– Только ты один и знаешь теперь. Супружнице говорить опасаюсь. Баба она хорошая, хозяйственная. Но сам понимать должен, у них язык как помело.

– Исследовать хочу. Состав какой, действие.

– Время не пришло, эликсира мало, с кружку вот такую наберётся. Хоть и по капле в день расход, да надолго ли хватит?

– Книгу покажешь? Что за тайные знаки?

Антип испугался. И так наболтал много. А ну как, выведав секреты, Никита уйдёт, соперничать станет, а то и эликсир улучшит? Тогда что?

– Потом. Хорошо же сидим.

Ну, потом так потом. Никита его понимал. Поистине: язык мой – враг мой. Досадовал на себя. Во-первых, в свою бытность в Питере не изучал алхимию. Принял официальную установку, что алхимия – лженаука, заблуждение древних. Так при СССР генетика считалась продажной девкой империализма, лженаукой. А ныне генетика на высоте. Стало быть – ошибка у недальновидных коммунистических вождей вышла, а всему виной недостаток образованности и, как следствие, недальновидность, неспособность смотреть далеко вперёд. В партийные руководители выбивались люди горластые, тщеславные, главное, чтобы пролетарское чутьё было на классово чуждый элемент. Если по Ленину, что способна любая кухарка государством руководить, заблуждались.

И второй промах Никиты – любопытство его торопило, с вопросами к Антипу полез. А надо было молчать, поддакивать, восхищаться. Он же напролом полез, Антип насторожился, замолчал. Вот дурень-то! И сколько времени ещё пройдёт, пока Антип откровенничать начнёт? Кроме того, было ощущение, что здесь, в конце XVI века, он человек временный. Каким-то, необъяснимым пока, образом забросило его сюда, против воли и желания. Но злой рок или счастливый случай так же могут вернуть его в своё время. Может, ошибочка вышла, а вполне вероятно другое, не в другое время его забросило, а переместило в параллельный мир. Кто сейчас способен ответить на этот вопрос? А только чувствовал себя Никита периодически подопытным кроликом. Как учёному, ему интересно было. Такие случаи науке неизвестны, хотя не факт, что не происходили. Зачастую на уровне государственной власти принимаются решения – засекретить, как в Америке появление инопланетян на аэродроме. Кое-что через десятилетия просачиваться начало, но кто посвящён в истину? Единицы! А загадочные огромные рисунки на плато Небраска? Кто смог их сделать? Много загадок в истории человечества и нелепая случайность с Никитой – одна из них.

Поэтому, после размышления, Никита решил поменять отношения с Антипом. С расспросами не лезть, это учёный в нём говорит. А побольше показного уважения, лести. Против лести мало кто устоять мог, ни фараоны египетские, при которых фактически правили жрецы, ни римские императоры, ни коммунистические правители. Не надо изобретать велосипед, всё уже изобретено до него. Только тоньше, деликатнее делать. А что поделать, если склад характера прямой? Никогда угодником, хитрецом, лизоблюдом не был, учёное звание своими исследованиями заслужил. Хотя были предложения от начальства в соавторы взять, причём Никита на вторых ролях оказывался. Зато исследования без препон любые экспертизы прошли, изобретателям почёт и премии. Отказался Никита, а были и поддавшиеся. Уже доктора наук, вверх по карьерной лестнице поднялись. Но не завидовал он им. Настоящие учёные подоплёку событий знали, нуворишей от науки презирали.

В общем, получился хороший день. И киноварь в большом объёме купили, и помылись, да и кое-что новое для себя Никита узнал. Что занятного для него было – неспешный ритм жизни. Не торопились люди, но всё успевали, не прожигали часы и дни жизни за бесцельным времяпрепровождением за гаджетами.

Следующим днём, после того как привели себя в порядок, отправились в церковь, на заутреню. Народ к храму и монастырям валом валил. Не на торг, а помолиться. Антип направился к храму Бориса и Глеба.

– Мои родители сюда ходили, и я хожу. Десятину с доходов отдаю исправно. Как без веры? Никак не можно, все под Ним ходим!

Антип ткнул пальцем в небо. Храм небольшой, по современным меркам, а народу собралось на богослужение много. Тесно, душно, ладаном пахнет. На стенах – иконы. Никита разглядывал их с интересом. Видно, что древние, намолены. Некоторые на деревянных потрескавшихся досках, а краски не потускнели, слегка пожелтели от копоти свечей.

Священник молитву счёл, прихожане повторили. Никита только губами шевелил и крестился. Неудобно стало. Русский, православный, а молитв, кроме «Отче наш», не знает. После службы целая очередь выстроилась пожертвования делать. И Антип щедро монеты серебряные высыпал в чашу, стоявший рядом дьячок кивнул удовлетворённо. У Никиты же дать нечего, ни одной полушки нет, не говоря о деньге.

После службы домой отправились. Супружница хозяина завтрак собирать стала. Никита и спроси.

– А почему завтрак поздно?

– Да кто же на службу с сытым брюхом идёт? – изумился Антип. – Помыслы твои и молитвы чистыми быть должны, иначе до Вседержителя не дойдут. Глаголешь, как вьюнош, хотя и учён.

Опять ни в цвет попал. Уселись за стол. Пища постная, ни мяса, ни рыбы. Зато к работе не приступали, воскресенье – выходной день. Никита, испросив разрешения, отправился город смотреть. Шёл не спеша, всё вокруг рассматривал внимательно. Когда ещё представится такая возможность? До наших дней дойдут только несколько каменных строений, в основном церкви и монастыри. Сам город, состоящий из деревянных строений, будет неоднократно уничтожен пожарами, отстраиваться. Свою лепту в разрушения внесли многочисленные войны, революция. После Великой Отечественной город фактически заново отстроили. Исконно устоявшиеся названия районов города остались – Затверечье, Затмачье, а вот про посады уже забыли – Загородский, Заволжский, Затьмацкий, Затверецкий. А многочисленные деревни вокруг города – Андреевское, Бабачёво, Борихино, Бортниково, Киселёво канули в Лету, соединившись с городом.

Исторический центр, с кремлём, на правом берегу Волги. Вокруг Кремля обошёл, все трое ворот разглядел – Владимирские, Волжские и Тьмяцкие. Город на слиянии трёх рек стоит – Волги, Тверцы и Тьмаки, реки все полноводные, судоходные. Можно сказать, на перекрёстке водных дорог, в любую часть европейской Руси попасть можно. Для купечества раздолье. Не зря именно тверской купец Афанасий Никитин добрался отсюда до Индии, оставив записки.

А вот некоторые встречные жители, вернее жительницы, пугали. Да не разбойным видом, а своеобразным понятием красоты. Брови чернены сурьмой до непотребности, на все щёки румяна, а зубы чёрные. Не гнилые, красили их. Вид жутковатый. Не то клоун, не то маска для Хеллоуина.

Неспешно прошли три стрельца в кафтанах. Никита в первый раз видел служивых людей. Таращиться неудобно, а разглядеть хотелось. У многочисленных городских причалов кораблики – парусные, гребные. Корабельщики, несмотря на воскресенье, таскали мешки, катали бочки, носили тюки с товаром. Навигация в этих широтах недолгая. Встанет лёд, и тогда только санные обозы свяжут города. Надо успеть тверские товары вывезти, завезти из других краёв. Тверские кузнецы славились не меньше шведских, особенно крепкие замки. Льняные ткани вывозили, мёд и воск, пеньку – стратегический товар, из которого делали корабельные канаты и снасти. А ввозили пшеницу, которая в этих краях почти не давала урожая, соль из Сольвычегодска, ткани из Синда, Османской империи.

Обратно Никита возвращался другим путём. К своему удивлению, увидел татарский гостиный двор. Из ворот выезжал на коне татарин. Судя по тюбетейке и богато расшитому халату, украшенной сбруе коня, мурза. По-русски – князь. За ним свита. Настоящий передвижной музей, ведь ни одежды, ни мохнатые низкорослые лошади со времён татарского нашествия на Русь не изменились. После покорения Иваном Грозным Казани царь не сломал устои, не трогал веру магометанскую, не изменял порядки. Поставил в Казани наместника, освободил русских полоняников, обложил данью малой. Татарские мурзы, кто хотел, присягнули на верность русскому царю. Несогласные ушли в Крым, бывший под рукой султана османского. Но и Крымское ханство скоро разбито будет.

В избу Антипа вернулся к позднему обеду, полный впечатлениями. Кому из современников Никиты удастся своими глазами поглядеть, окунуться в жизнь средневековой, царской Руси?

Пообедали щами зелёными с крапивой, гречневой кашей, обильно сдобренной льняным маслом. Хлеб тёплый ещё, недавно из печи. Настолько вкусен, что Никита его один вместо обеда ел бы. Куда умение у современников ушло? А на запивку сыто. А уж после обеда вздремнуть – святое дело. Послеобеденный сон плавно перешёл в ночной. И привиделся ему сон, яркий, как наяву. Вроде стоит он с Антипом перед самим царём. Не видел он царскую особу никогда, но облачение золочёное, трон, царедворцы вокруг каждое слово повелителя ловят. А рядом с царём сам Борис Годунов, коим он его на старинной картине видел. На алхимика и подмастерье, то есть на Никиту, смотрят ласково, говорят что-то. А звуков не слышно. Проснулся Никита рано, за окошком темно ещё, с бьющимся сердцем. Что бы это могло быть? Вещий сон или судьба предупреждала? Раньше, в своём времени, сны видел, как и каждый человек. Но сны или о событиях с коллегами по работе, или фантазии – лето, море, отдых, женщины. Куда без них? А тут царь! В дрожь бросает, всё же персона значимая.

Государь Фёдор Иоаннович был слаб здоровьем, нуждался в опеке, да и молод. Умирая, царь Иван поручил его попечению пяти бояр, Пентархиуму. Князья Мстиславские и Шуйские, Богдан Бельский, Никита Романович Юрьев и Борис Годунов. Романов вследствие тяжёлой болезни в 1584 году отдалился от дел. Постепенно всю власть сосредоточил в своих руках потомок татарского мурзы Годунов, который ещё при Иване IV выдвинулся браком с Марией, дочерью Малюты Скуратова, заплечных дел мастера и начальника опричников.

Борис был умён, хитёр, ловок. Но притом в начале опеки действовал в интересах царя и государства, практически был правителем, серым кардиналом.

При восшествии на престол царь объявил милости – уменьшил налоги, возвратил свободу многим знатным людям, отсидевшим в темницах по десять, а то и по двадцать лет. Возвёл в боярское звание князей Дмитрия Хворостинина, Андрея и Василия Шуйских, Николая Трубецкого, Шестунова, обоих Куракиных, Фёдора Шереметева, а также трёх Годуновых, братьев Ирины. Сам Борис получил знатный сан конюшего, титул ближнего боярина, наместника двух царств – Казанского и Астраханского. А кроме того, получил восемьсот тысяч серебряных рублей, богатство огромное. Мог вывести на поле бранное до ста тысяч воинов, которых содержал за свой счёт. Сила, с которой нельзя не считаться.

В царствование Фёдора Руси были возвращены уступленные Иваном IV Швеции Иван-город и Поморье. В южных степях появились Курск, Ливны, Кромы, Воронеж, Белгород, Оскол, Валуйки. На правом берегу Волги возникли Санчурск, Саратов, Переволока, Царицын. На берегах Белого моря вырос из поселения город Архангельск. При нём значительно увеличился приём иностранцев на воинскую службу. В первую очередь для обучения «иноземному строю». А поскольку платили иноземцам неплохие деньги, от 18 до 60 серебряных рублей в год, да наделы и поместья с крепостными крестьянами, не стоило опасаться бунтов. Всё же полторы тысячи хорошо обученных наёмников – это сила.

Но род Рюриковичей оказался выморочным. В 1591 году в Угличе при странных обстоятельствах погибает от ножа младший брат царя Фёдора, царевич Дмитрий. У Фёдора детей не было, и древний род прервался. После смерти Фёдора, в феврале 1598 года, по предложению патриарха Иова дума избрала царём Бориса Годунова.

Но это будет немного позже. А сейчас, после хорошего отдыха, Никита умылся, съел стянутую со стола горбушку хлеба. Ну привык он есть с утра, привычка многолетняя, и до позднего завтрака у Антипа выдерживал с трудом. Тихонько в подвал по лестнице сошёл. Чего время зря тратить? Горн разжёг, дело не быстрое. Пока дрова хорошо разгорятся, пока уголь от них займётся. Породу положил в бадейке. Воду из колодца тоже принести надо, о водопроводе не слышал никто. Значительно позже, когда всё готово было, в подвал Антип спустился.

– А я тебя везде ищу. Благо дым от горна учуял. Грешным делом подумал, что сбежал.

– Зачем? Крыша над головой есть, харчи. От хорошего лучшего не ищут.

– Верно. Приступаем.

Оба фартуки надели, за дело принялись. Пока порода нагревалась, да потом амальгаму выпаривали, намаялись, вспотели. Уж больно дух тяжкий в подвале и жарко от горящего горна. Плавка оказалась удачней предыдущих, киноварь не только ртутью оказалась богата, но и златом-серебром.

С видом знатока Антип молвил.

– Деревня есть под поляками, называется Никитовка. Деревенские втихомолку копани делают, как норы, киноварь добывают кайлом и проезжающим купцам продают. Похоже, оттуда.

С чувством исполненного долга завтракать пошли, а солнце почти в зените. Антип засобирался, в подвал полез. Никита было за ним, а хозяин остановил.

– Отдыхай.

И не в отдыхе дело, как понял Никита. Не хотел, чтобы подмастерье про тайник знал. Никита полагал, что Антип злато-серебро в мешочки сложит, а получилось наоборот. Антип из подвала вышел, подкидывая в руке мешочек, в котором побрякивало. Никита понял – серебро. Говорил же Антип, что у златокузнецов металл на монеты меняет. Ещё бы не быть Антипу довольным, одного золота не меньше золотника выплавили. В переводе на современные меры – больше четырёх граммов, точнее, 4,26. Конечно, точных весов в подвале не было. Да серебра два золотника.

Никита на ветерке уселся. Антип вернулся быстро, часа не прошло. К Никите подошёл, мешочком с монетами встряхнул.

– Слышь, как звенит?

И снова в подвал. Только дурак бы не догадался, что тайник там. Ох, беспечен хозяин! Как бы беду не навлёк! Как в воду смотрел Никита. Видимо, на торгу лихие людишки усмотрели серебро, не исключено, что златокузнецы «подсказали». Зависть, она во все времена существовала. Ювелиров понять можно. Ходит неизвестно кто, серебряные и золотые слитки, причём не самородные, на деньги меняет.

Спать улеглись. Антип с супружницей в избе, Никита в комнатушке в амбаре. После трудового дня в не самых комфортных условиях спалось хорошо. Только далеко за полночь шум услышал Никита, проснулся, насторожился. Не исключено – хозяин в отхожее место ходил. Но разговор тихий, мужской. В доме из мужчин один Антип, уже подозрительно. Антип двери в избу закрывал, от комаров, да чтобы тепло сохранить, но не запирал на засов. Никита поднялся, свою дверь приотворил, к щели приник. Две тени во дворе, на крыльцо взошли. Явно с недобрыми целями, в гости за полночь не ходят. Что делать? Никита по жизни не боец, не дрался. И оружия в помине никакого. Конечно, по сравнению с местными жителями крупным выглядел, акселерация веками шла. Почти на голову выше остальных мужчин, да и крепок, ловок. И ещё одно обстоятельство заставило замешкаться, законов не знал. Что он вправе делать, а что нет? Между тем пришельцы ночные дверь в избу отворили, в сени вошли. Ожидать, когда они зло сотворят, Никита не стал. Случись худое, смертоубийство, тати сбегут, а все подозрения на него падут. Раньше не видел никто, где раньше жил – неизвестно. Выскользнул во двор, добежал до дровяника, схватил топор. Увереннее себя почувствовал, на крыльцо взлетел, в открытую дверь ворвался. А разбойники уже в избе. Темно там, им сориентироваться надо, где хозяин почивает. Никита сразу закричал.

– Антип, берегись! Разбойники в избе!

На голос его один из непрошеных гостей кинулся, в руке нож блеснул. Тут уж о собственной жизни забота. Никита топором взмахнул, в последний миг перед ударом топорище повернул и набегавшего не остриём ударил, а обухом. Хрясь! Разбойник кулём на дощатый пол упал. А Антип спросонья кричит:

– Рятуйте, люди добрые!

А кто поможет, кроме Никиты? Но вскочил хозяин, выскочил из спальни в одном исподнем. Тать между двух огней оказался. Впереди хозяин, сзади неизвестно кто с топором. Никита хозяину кричит.

– Я его не выпущу, а ты лучину запали!

Тоже не подумавши крикнул. Лучину от углей запалить можно, что в печи кухонной или от лампады перед иконой в углу. Только подойти неизвестный мешает. Пырнёт ножом, и все дела, уравняет шансы, один на один. Всё же Антип сообразил.

– Бей его смертным боем, тать это!

Оставшись в одиночестве, без сообщника, тать запаниковал, к Антипу метнулся, потом к Никите, сообразив, что выход там, а добыча сорвалась.

По Ярославовой правде, да и по поздним уложениям, напавшего разбойника можно было убить без всякого за то наказания, лишь бы свидетель был, видак.

Никита сообразил – нельзя татя упускать, но и убивать нежелательно. Под пытками в Разбойном приказе поведает всё – кто надоумил на Антипа напасть, кто второй, что на полу лежит и не шевелится. Разбойник нож вперёд выставил, замахал им из стороны в сторону, запугивая. Никита, для самого себя неожиданно заорал:

– Ура!

И топором по руке татя ударил, не обухом, лезвием. Разбойник заорал во всю мочь. Сзади на него Антип накинулся, повалил, прохрипел Никите:

– Бей по башке!

Топором Никита бить побоялся, в темноте можно хозяина поранить. Сложил руки вместе, сцепил пальцы, да и ударил со всей силы татя по голове. Тать орать и дёргаться перестал. Антип к лампаде кинулся, лучину от неё зажёг, поближе поднёс. У того татя, что вторым свалили, рука по локоть отсечена, кровь хлещет, на полу лужа. Никита Антипу кричит.

– Верёвку дай, либо ремешок.

Антип из кальсон гашник выдернул, протянул. Никита по типу жгута руку татя выше локтя перетянул, прислушался. Дышит. Ко второму наклонился. И этот жив, ничком лежит. Перевернул его на спину. Блин! На лбу вмятина в кости, кровоподтёк огромный, в пол-лица наливается. Обухом Никита в лоб прямёхонько угодил. А если бы лезвием, располовинил череп. По крайней мере, убийцей себя не чувствовал, на душе легче. Антип подошёл, лучину ниже опустил, в лица татей всмотрелся.

– Незнакомы оба. Хотя вот этого трудно узнать. Здорово ты ему врезал!

– Тебя выручал. На пол посмотри, видишь, какой подарок тебе приготовили?

На полу два здоровенных ножа валяются. Не исключено, тати хозяина убить хотели, избу обыскать, деньги забрать. Только не нашли бы, уж больно хорошо Антип их в подвале прятал в тайнике.

– Пойду городских стражников звать, – засобирался Антип.

Быстро оделся, вышел и вскоре вернулся с двумя стражниками. К тому времени Никита две свечи зажёг. Видимо, Антип, когда стражников вёл, успел им рассказать о нападении. Потому что, едва войдя, один из стражников наклонился к татям, лица разглядеть, и вопросов не задавал.

– О! Так это же Федька, Акинфиев сын с Затьмацкого посада. Пьяница, драчун, в общем – человечишка никчёмный. Надо же, разбойничать взялся. Вообще-то всё к тому шло, на выпивку деньги надобны.

В лицо второго вгляделся, у которого на лбу вмятина от обуха и половина лица заплыла. Такого опознать не просто даже знакомому.

– Не, не узнаю. Это кто? – Повернулся он к Федьке.

Разбойник молчал. Тогда стражник пнул его ногой в бок. Тать взвыл от боли.

– Будешь молчать, я тебя лично на дыбу подвешу.

– Михей из Вороновки, – просипел Федька.

– Надо же, не признал. Морда-то как изменилась.

Стражник, видимо старший, обратился к Антипу:

– Хозяин, у тебя лошадь и телега есть ли?

– Нет. – Антип ещё не отошёл от страшных событий, его трясло.

– Жаль. Не на руках же эту падаль нести.

– Тележка есть, дрова на ней вожу.

– Пойдёт. Тогда пусть он подсобит, – показал на Никиту стражник.

– Подмастерье мой, Никита.

– А завтра обоим с утра в губную избу на суд.

– Слушаюсь, – кивнул Антип.

Он – хозяин избы, супружница в государственном делопроизводстве прав не имеет. Никита тележку к крыльцу подкатил. Стражники, не церемонясь, забросили на неё бесчувственное тело Михея. Потом туда же швырнули небрежно отрубленную руку.

– А ты иди! И не вздумай бежать! – приказал Федьке стражник.

От кровопотери, боли разбойника шатало, шёл он медленно. Но сочувствия не вызывал, сам виноват. Жил бы праведно, как другие. За губной избой – темница. Широкий двор огорожен тыном, посредине изба. В «чёрной палате» площадью с небольшую комнату – полсотни арестантов. Тесно, не прилечь, и душно. Маленькое зарешеченное окно притока свежего воздуха почти не давало. С тележки сбросили тело, Никиту со двора стражники выпроводили.

Пришёл во двор Антипа, а тот с горя стоялого мёда напился, пьяненький на крыльце сидит. Никита кувшин у хозяина отобрал, несмотря на протесты Антипа, понюхал. Пахло бражкой хмельной.

– Антип, спать иди, завтра на суд. Как выглядеть с похмелья будешь?

– И правда! – Антип икнул, с трудом поднялся.

Нагнулся, потом Никиту обнял.

– Сам Господь тебя послал, беду отвёл. Завсегда на меня рассчитывать можешь! Я добро помню!

И хихикнул пьяненько. Из избы Анастасия вышла, выплеснула во двор ушат грязной воды. Ей пришлось замывать следы недавней бойни.

– Антип, шёл бы в постель.

– Всё, иду.

Антип ещё раз икнул, опёрся о плечо жены. Никита в свою комнату прошёл, стянул окровавленную нижнюю рубаху. Жалко, новая почти, а попробуй от крови отстирать.

С утра оба на суд отправились. Антип – после вчерашних событий да выпивки – хмурый.

– Я говорить буду, ты помалкивай! – наущал он. – Ты видак.

– Как же, Антип! Рубил-то топором я, мне отвечать.

– А я хозяин, домовладелец, с меня спрос, – настаивал Антип.

У губной избы народу много собралось. Слушались сразу несколько дел. Преступников в узилище долго не держали. Зачем тратить государевы деньги на прокорм? Виноват – получи наказание, не доказана вина – свободен. Да и какую темницу большую иметь надо, если арестантов подолгу держать?

Судили по Судебнику 1550 года, ещё Ивана IV Грозного. И пользовались им почти сто лет, до 1649 года, когда при царе Алексее Михайловиче было составлено Уложение, где собраны все законы государства. Преступления делились на очень тяжкие – подделка документов, хула и расшатывание устоев религии и государства. За них полагалась квалифицированная смертная казнь – четвертование, посажение на кол. За смертоубийство, разбой казнь могла быть простой – сожжение на костре, отрубание головы, повешение. За воровство, фальшивомонетничество наказывали усечением руки, обрезанием носа или ушей, клеймением. Если масштабы подделок были велики, фальшивомонетчику вливали в глотку расплавленное олово. За менее тяжкие преступления секли кнутом, приговаривали к темнице на срок от трёх дней до пожизненного. А могли и в ссылку сослать в края отдалённые. В государственном масштабе сыском, судом ведал Разбойный приказ, располагавшийся по соседству с Московским Кремлём, у Константиновской башни. В Китай-городе, близ Варваровых ворот, располагался тюремный двор с избами на тысячу узников. Позже Разбойный приказ разделился. Был выделен Приказ сыскных дел и Приказ тайных дел, предтеча жандармерии.

Сторонами процесса могли быть только свободные мужи, не рабы, не бабы или дети. Для получения признательных показаний не воспрещались пытки, с условием, что они не повлекут смерти пытуемого до суда.

На местах – в городах и волостях, судом ведали губные старосты, избираемые из местных дворян. Губой назывался округ. В городах – «излюбленные головы», то бишь старосты. Помощниками у них были выборные «губные целовальники», дававшие клятву и целовавшие на том крест. Судебник Ивана Грозного постановлял – без старост или целовальников «суда не судити». Губным старостам подчинялись городские стражники, десятники, пятидесятники и сотники.

На крыльцо выходил десятник, выкрикивал имя. Люди заходили в избу. Суд был скорый, если губному старосте было всё понятно и видаки вину обвиняемого подтверждали. К полудню выкрикнули Антипа, Матвеева сына. Никита прошёл в избу за хозяином.

За столом сидел губной староста, обочь стола стояли два стражника с дубинами.

– Назовись! – потребовал староста.

Вид важный у судьи, кафтан из дорогой аглицкой ткани, борода маслом умащена, расчёсана.

– Антип, Матвеев сын, свободный гражданин, хозяин домовладения.

– Что можешь сказать по делу?

– Нонешней ночью в избу два татя проникли тайно, сгубить меня хотели, поскольку с ножами пришли. Мой подмастерье, дай Бог ему здоровья, татей узрел, кинулся на них с топором. Одному руку отсёк, другого обухом ударил. Я за стражниками побёг.

Губный староста к Никите обратился.

– Всё так и было?

– Чистая правда! – подтвердил Никита.

– Приведите разбойника, – приказал губной староста стражникам.

В комнату втащили татя, поскольку сам он идти толком не мог.

– Назовись.

– Фёдор, Акинфиев сын, свободный человек.

– Не тебя ли я о прошлом годе к битью кнутом приговорил?

– Было, – помявшись, ответил разбойник.

– Подтверждаешь ли, что нынешней ночью тайно проник с подельником в избу Антипа?

– Подтверждаю.

– Оружие имели?

– Ножи. Это Михей меня подбил!

– Значит, он атаман шайки?

– Он, он! – закивал Федька.

Он думал облегчить свою участь, сказав, что главным предводителем был Михей.

– Последний вопрос. Почему выбрали Антипа? Вы с ним раньше ссорились, вражда была?

– Мы в первый раз увидели его на торгу. Уж больно увесистый мешочек с деньгами был.

Антип покраснел, потом побагровел. Выходит, сам опростоволосился, разбойников за собой привёл.

– За вооружённый разбой и покушение на смертоубийство Михей, как атаман, и Фёдор, Акинфиев сын, приговариваются к казни через повешение, – вынес вердикт губной староста.

Фёдор, как осознал, что вздёрнут его на виселице, заканючил.

– Не виноватый я! Это всё Михей!

Но стражники уже подхватили его под руки, выволокли из комнаты.

– Антип, согласен ли ты с приговором?

– Конечно! Свершилось правосудие! Всё по закону, – закивал Антип.

– Стражники, следующий! Вызовите Аверкия из Затверечья.

– Выходим, – шепнул Антип.

Уже на улице Антип сокрушённо покачал головой.

– Вот же шельмы! Узрели кошель!

– Антип, осторожнее быть надо! В следующий раз можно не отделаться так легко.

– Легко? Да я до утра уснуть не мог!

– Испуг, только и всего! На тебе даже царапины нет. А вот у меня рубаха исподняя в крови, не отстираешь.

Антип смолчал, но направился к торгу. Купил Никите рубаху. Всё же за Антипа Никита пострадал.

И не подозревал Антип, что все неприятности только начинаются. Губной староста из дворян, верный царский слуга. А ещё карьеру сделать хотел, подняться. Из столицы, что всего в сотне вёрст, свежие веяния доходили. Борис Годунов разворотливых и верных людей примечал, приближал ко двору, да не к царскому окружению, в свою свиту. Губной староста не только судил, но и сыском ведал, вроде филиала Разбойного приказа, только местного разлива. Слова разбойника об увесистом кошеле с монетами у Антипа его заинтересовали. Антип – не купец, товары не продает, не корабельщик, грузы не возит. Ремесленником числится, так не видел никто, как он свои поделки продаёт. Кожевенник должен кожи мять, сапожник сапоги тачать, кузнец – косы, замки, навесы дверные делать, сабли да ножи ковать. Антип же непонятен. В обеденный перерыв вызвал к себе десятского Пантелеймона. Этот из кожи лезть будет, чтобы выведать, угодить, поскольку в сотские либо в «губные целовальники» пролезть мечтает. Но для этого постараться надобно.

– Что об Антипе сказать можешь? Сегодня дело о покушении на него слушали.

– Ровным счётом ничего плохого. В Твери давно обретается, вина хмельного не пьёт, бабу свою жалеет, не бьёт. Соседи худого слова сказать не могут.

– А занимается чем?

Пантелеймон затылок поскрёб.

– Вроде ремесленник. Да он же, как видака, подмастерье своего приводил.

– Кузнец он или плотник? Или иконы пишет?

– Откель иконы? Чай, не монах.

– Вот и выведай, чем кормится. Да тайно, чтобы не знал никто.

Пантелеймон вышел от губного старосты озадаченным. Как выведать? Во двор Антипа непрошеным гостем не явишься, не пустят, в своём праве. С соседями поговорить? Могут Антипу донести об интересе, а не хотелось. Решил последить прямо с завтрашнего дня.

С утра местечко удобное нашёл, через три двора от избы Антипа. Один раз супружница Антипа вышла, на торг сходила с корзиной, вернулась быстро. Из лукошка рыбий хвост торчит, лук зелёный. Ну да, мужиков кормить надо, здоровые оба. Антип – тот кряжистый, кость широкая. А подмастерье высок, жилист. Три дня просидел Пантелеймон, а толку нет. Дым из труб избы вьётся, а мужики не показываются. Одна труба, понятное дело, от печи из поварни. А вторая? И как ветром заносит, запах противный. Не кожами, не металлом, а непонятно чем. Тут уж самому десятскому любопытно.

После трёх дней слежки к губному старосте явился ближе к вечеру, когда судебные разбирательства закончились.

– Чего выведал-вынюхал? Делись!

Староста на спинку кресла откинулся, приготовился слушать.

– А нечем делиться, Пётр свет-Кузьмич!

– Как так? Стало быть, с небрежением следил.

– Сам посуди, не гневайся. Три дня из избы не выходят, только супружница Антипа на торг за провизией ходит.

– А мужики-то что же? Со двора носа не кажут?

– Так и есть.

– Ну, молотком стучат либо ещё как-то себя показывают? Или уехали на отхожие промыслы, а дома одна баба осталась?

– Быть такого не может!

– Почему же?

– Две трубы, обе дымят. На одной печи похлёбку готовят либо хлеб пекут. По запаху чую. А вторая тоже дымится и запах противный.

– Кожи мнут?

– Не, я тот запах знаю. Да и кожевенный конец в другой стороне. К тому же не похожи оба. У кожемяк на руках мышцы, что у твоего жеребца. А подмастерье высок, да худ. Не осилит.

– Ещё следи.

– Исполню в точности!

С поклоном десятский Пантелеймон задом-задом и в дверь. Пот со лба рукавом утёр. Если выполнит задание старосты, будет продвижение, а нет, так обратно в простые стражники можно угодить, а не хотелось.

Между тем Антип с Никитой после суда, где целый день потеряли, трудились в поте лица. С утра до вечера киноварь плавили, из породы драгоценные металлы извлекали. Труд тяжёлый, жарко, запахи нехорошие, от которых в носу чешется, кашель нападает. За неделю все мешки с киноварью опустошили и порода закончилась. Опять впереди простой. Следующим утром Антип сказал:

– Бери лопату и тележку, покажу, где породу брать надо. Ходки три-четыре сделать. А я на торг, киноварь искать.

Вышли со двора. Впереди Антип, за ним Никита тележку толкает. Пантелеймон от радости подпрыгнул, ведь неделю попусту время потратил. Антип к берегу Волги вышел. Никита полагал, что здесь и копать будет. Но Антип вёл дальше и, только когда подошли к устью небольшого ручья, сказал:

– Видишь яму? Здесь и копай, да не в глубину, вширь.

Дурная работа нехитрая. Никита принялся лопатой орудовать. Антип постоял немного, посмотрел да и отправился в город. Пантелеймон за ним увязался. Если бы Никита и Антип поосторожнее были, слежку сразу бы обнаружили. Пантелеймон шёл буквально в двадцати шагах, не скрывался, но и Антип не оглядывался. А когда он по торгу пошёл, десятский едва на пятки не наступал, боясь упустить. Антип киноварь нашёл. Немного получалось, на две плавки хватало, но торговец пообещал завтра принести столько же. Пантелеймон сделку видел. Удивился ещё. По виду киноварь на сургуч походит, зачем Антипу столько? Но название товара запомнил. Сразу к губному старосте помчался, об увиденном доложил.

– Киноварь? Говоришь, на сургуч похоже? Не шведский ли шпион?

Лазутчики шведские и в Твери встречались, а чаще в Пскове и Великом Новгороде. В Твери, столица же рядом, больше польские попадались, народ на выступления против власти подбивали. Но с ними проще. Арестовывали – и в Москву. Антип же не подбивал никого, из избы выходил редко.

– А землю-то куда подмастерье возит? – не понял староста.

– Во двор.

– Может, по хозяйству что делают? Скажем, старый колодец засыпают?

– Не был во дворе, не могу знать, – развёл руками десятский.

Чувствовал староста, что в действиях Антипа нечто необычное есть, но сути понять не мог, грамоты, образования не хватало.

– Последи-ка ещё. А ещё узнай у сведущих людей, для чего киноварь нужна?

– Да у кого узнать? – растерялся Пантелеймон.

– Дурья твоя голова! Да у продавца! Если куски этой дряни продавал, значит, знает, как использовать. А завтра мне доложишь.

Десятский на завтра откладывать не стал. Вернулся на торг, а продавца-то и нет. Стал спрашивать, кто киноварь продаёт.

– А тебе много? – поинтересовался один. – Если в монастыре спросить?

Буркнул в ответ что-то Пантелеймон. Ведь сам догадаться мог. И прямиком в Николаевский Малицкий мужской монастырь. У ворот вместо привратника монах стоит. К нему и обратился.

– Скажи, святой человече, для чего киноварь нужна?

Монах вопросу не удивился, хотя не часто такие задают. А припомнить – так и впервые.

– Для иконописи, краску на ней варят. Растирают в порошок, маслом разводят. Краска получается красной, на кровь похожа. А стоит переварить немного, как золото блестит.

– Благодарствую, – поклонился Пантелеймон.

Обратно шёл и размышлял. Про то, что Антип иконы пишет, не слыхал. Иконописцы все по монастырям сидят. Разве икону без молитв и поста напишешь? Картина получится непотребная. Однако упоминание о золоте из головы не выходило. Тогда зачем земля, которую подмастерье возил? Да и не земля, на песок больше похоже.

С тем с утра к губному старосте и заявился. Туповат Пантелеймон был, но память хорошая. Разъяснение монаха в точности воспроизвёл, ни одного словечка не упустив. При упоминании о золотом блеске Пётр, сын Кузьмы, в лице изменился. Не фальшивомонетчик ли этот Антип? Тогда получается преступление против царя и государства! Ох, не промахнуться бы! И посоветоваться не с кем. Скажи кому-то, переврут потом, заслуги себе припишут! Решил письмецо отписать в столицу, был у него там знакомый подьячий, да не где-нибудь, при самом Борисе Годунове служил. На службе и написал, что есть-де человечек, киноварь покупает, что-то варит, поскольку из трубы весь день дым идёт с мерзким запахом. Попросил нижайше совета – схватить и пытать или со всем тщанием домовладение обыскать для выявления монет подложных?

Днями гонец из столицы приехал, с оказией письмо своё передал, сургучной печатью запечатав. Верховому гонцу до столицы пять дней скакать надо, меняя на ямских станциях коней. На долгое ожидание настроился. На Руси быстро ничего не делается, чаще медленно, со скрипом. Меж тем Пантелеймон за избой Антипа следить не переставал, но ничего нового, тем более порочащего, не выявил.

Антип уединённо жил, гостей к себе не водил, вина не пил, песен не пел. Со двора не каждый день на улицу выходил. И вообще, стал думать, что скучный человек Антип и следить за ним – только время тратить попусту. Каждый день на предыдущий похож, как две капли воды.

Антип не подозревал, что его скромная персона вызовет такой интерес. С Никитой сделали несколько новых плавок, получили золотник золота и пару золотников серебра. Антип улыбался довольно. Подсказка Никиты позволила получать драгметалла в удвоенном количестве. А Никита всё ждал, когда Антип приступит к опытам с философским камнем или эликсиром, о котором проболтался. После того как он к Антипу попал, был острый интерес. Как же – живой алхимик! Было интересно как учёному-химику на опыты посмотреть, познать новое. А весь труд свёлся к банальному добыванию серебра и золота. Выходит, врал Антип? Разбогатеть хотел, что само по себе неплохо, всё же семью содержать надо, Никиту. Но ведь так могут пройти годы. Месяц уже пролетел незаметно. После ночного происшествия с разбойниками Антип к Никите доверием проникся, в минуты отдыха кое-что рассказывать стал. То, что философского камня для трансмутации металлов в золото не создал, он изначально сказал. Но Никиту теперь интересовал эликсир. Не байка это, сам склянку с непонятной жидкостью видел, нюхал, только понять не мог, что это? Понемногу наводящие вопросы задавать стал. На столе в подвале склянки и горшочки с разным содержимым стоят. Те, что он сам определить смог, его не интересовали – кислоты, щёлочи. Но две склянки для него представляли интерес. Не смог понять, несмотря на химическое образование. Да и немудрено. В мире сотни, тысячи химических соединений, поди все упомни, если не сталкивался никогда.

Склянку взял в руки, понюхал, взболтал. Маслянистая жидкость, пахнет приятно.

– Антип, это что?

– Не знаешь разве? Живица! В деревне каждый малец знает.

Не скажешь Антипу, что он из другого времени и в деревне был один раз, да и то в детстве.

– Запамятовал, прости. А это?

Никита поднял другую склянку. Стеклянная посуда стоила дорого. Почти вся привозная, а если была производства местных умельцев, то корявая, с вкраплениями, стенки неоднородной толщины, мутные, что иной раз уровень содержимого не разглядеть.

– А угадай! Да не бойся, на руку можешь капнуть, понюхать, даже лизнуть.

Никита всё это проделал, да безрезультатно. Как можно вспомнить то, чего не видел и не знал?

– Каменное масло, – довольно усмехнулся Антип. – От башкир привозят.

Как же, утёр нос учёному Никите. А на деле ингредиенты эликсира назвал, сам того не подозревая. Но это явно не все составляющие, должно быть ещё что-то. Кроме того, важно знать технологию. Что с чем смешивать, в каких пропорциях, подогревать или нет. От малейшей ошибки может неудача получиться. Никита надеялся, что Антип не выдержит, когда-нибудь выдаст составляющие эликсира. А уж потом Никита за дело сам возьмётся. Создаст, попробует на какой-нибудь живности, вроде кошки или собаки. А потом подумал – для чего эти знания? Государю, как и его гражданам, эликсир не нужен, живут припеваючи в своей дремучести. Да и не только они, вся Европа, весь мир так живёт. Под парусами ходят, пушками с чёрным порохом пользуются, едят натуральное. Впрочем, с едой как раз хорошо, никаких добавок. Однако и долго не живут. Войны, эпидемии, тяжёлый физический труд, в сорок пять – пятьдесят старики уже. И женщины, с их многочисленными родами при низком уровне медицины, с бабками-повитухами, после родов умирают от горячки. Посмотреть нынешнюю жизнь хорошо, как в музее побывать. Но Никита бы уже и в своё время вернулся, к любимой химии.

Меж тем гонец письмо губного старосты подьячему вручил. Тот прочитал, в руках повертел. Не ответить – неудобно, всё же не простой человек Пётр Кузьмич, дворянского происхождения, а главное – земляк. Помочь надо, вдруг поднимется, в столицу переберётся да обласкан самим Годуновым будет? Придворные да царедворцы всегда вперёд смотрели, хитростью сильны были. Аппарат государевых Приказов любой власти надобен. Царь Фёдор Иоаннович здоровьем слаб, так у него младший брат Дмитрий есть. А ещё могущественный опекун. Вот помяни чёрта всуе, он и явится. В зал, где писцы сидели, столоначальники, сам Бориска явился со свитой многочисленной. Большая свита для народа нужна, пыль в глаза пустить. Но и совсем без свиты нельзя. Всё же конюшенный, мало того, «слуга и боярин». Второе лицо государства.

Подьячий привстал на стуле, в руке письмо держал. Пройдёт мимо Борис, стало так тому и быть. Но звёзды сложились иначе. Борис, проходя мимо, задержался, сам взял письмо в руки, быстро прочитал. Подьячий про себя подумал – похвально. Не все бояре читать умели, считали, для этого челядь есть – писари, чтецы.

Борис постоял в раздумьях, повернулся к свите.

– Киноварь для чего?

– Иконы писать, – тут же подобострастно выскочил вперёд один из свиты.

– Нет, здесь иное. Если бы иконы, губной староста написал. А скорее всего и не писал вовсе. Вот что, отпишешь письмо. Пусть мастера этого в Москву привезут под стражей. Поговорим, а упираться будет – в Разбойный приказ, попытать со всем тщанием.

Подьячий в поклоне согнулся, Годунов мимо прошествовал. Дьяк, ведавший Приказом, подьячему кулак показал. Получалось, через голову прыгнул! Непорядок, непочтение! Сперва дьяку, как голове Приказа, показать бумагу должен. Но и перечить указанию Годунова не посмел, самому с кресла слететь можно.

Подьячий письмо и отписал. Несколько дней послание гонца дожидалось. Государевы бумаги отправлялись по губерниям не медля, с нарочным. Все остальные отправления копились, ждали оказии.

Антип же постепенно стал рассказывать Никите о своём открытии. Кто из нас не тщеславен, не хочет слышать восторга в свой адрес, тем более заслуженно? Сказать кому-то постороннему Антип опасался, эдак в волхвовании обвинят или ещё хуже – в колдовстве. За это на костёр можно пойти. А Никита свой, тем более в химии сведущ. Подмастерье на похвалы был щедр, знал, похвали человека, он и другие тайны откроет. Кроме того, Никита никогда не интересовался деньгами, не просил повысить жалованье. Для него золото и серебро были лишь продуктом работы, а не драгоценным металлом.

Задержка письма дала три недели спокойной работы, и главное – Антип постепенно пересказал Никите не только состав, но и технологию изготовления эликсира.

– Только смотри – никому! И сам можешь пользоваться, ежели помру.

– Живи долго, Антип! Нам с тобой ещё надо поработать над философским камнем.

– Сам этого хочу. Но чтобы опыты ставить, запас монет надо иметь, чтобы не отвлекаться. Есть-пить что-то надо.

– Согласен.

А через несколько дней в ворота постучали, громко, требовательно. Соседи или прохожие так стучать не будут. Антип с супружницей и Никита за столом сидели, завтракали. Антип, как хозяин, поднялся.

– Кого нечистая несёт?

А у Никиты сразу предчувствие нехорошее появилось. Не про себя, любимого, подумал. Об Антипе беспокоился.

В избу стражники вошли, четверо.

– Собирайтесь, ты и ты!

Пантелеймон ткнул пальцем в Антипа и Никиту.

– Это зачем ещё? – вскинулся Антип.

Супружница его стояла у стены, ладонь ко рту прижала, в глазах испуг.

– В Москву требуют! – заявил десятский.

А на лице самодовольная улыбка. Уж он-то знает, чьих это рук дело. Антип и Никита по узелку собрали с исподним бельём. Анастасия заметалась, собирая харчи. В лукошко каравай хлеба, яйца варёные, копчёную рыбу сунула.

Пантелеймон сказал:

– За государев счёт кормить будут.

У супружницы от сердца отлегло немного. Арестованных не кормят, если только на каторге.