Послание из прошлого

Глава 5

2010 год

– Что же я могу сделать? – простонал Виктор, обхватив голову руками. – Я и со своей‑то жизнью ничего поделать не могу… а тут… – он сидел на кушетке, чуть заметно покачиваясь из стороны в сторону. В голове всплывали лагерные картины, серые, безысходные, наполненные болью, разочарованием и мучительным чувством вины – вины перед отцом, героем, отдавшим жизнь за Родину в той далекой войне. А что он? Так бездарно, так…

Доктор неслышно подошел и мягко положил руку на его плечо.

– Не нужно, – сказал он спокойным и каким‑то очень добрым голосом. – Не нужно себя корить. Вы ни в чем не виноваты. Это жизнь. Я бы на вашем месте поступил бы точно также.

– Да что вы знаете? – в сердцах выпалил Виктор. Горячие слезы текли из его глаз и падали на джинсы – стыд вдруг исчез из он рыдал, совершенно не стесняясь и не сдерживаясь.

– Все. Я все знаю, – так же мягко сказал доктор. – Вы же сами мне только что рассказали.

Виктор поднял голову и изумленно посмотрел на старика.

– Вы же сказали, гипноз на меня не действует и ничего не получится.

Доктор пожал плечами.

– То, что случилось недавно, вы очень хорошо помните и рассказали мне чуть ли не дословно: как защищали девушку, как на вас повесили нанесение тяжких телесных повреждений, приведших к смерти. Рассказали про суд, про то, как вас предала девушка, которую вы защищали. Про срок и этап, про колонию, как вам удалось там выжить в последние семь лет… – доктор сделал паузу, потом присел рядом с Виктором на кушетку. – Про маму, которая ждала вас и не встретила… как потом пересмотрели приговор по новым обстоятельствам и как вас выпустили… про найденные магнитофонные плёнки в шкафу и голос, который вы услышали…

Но вы просили пойти еще дальше, вы просили узнать, почему тот мальчик, которым вы были – ничего не помнит. Почему в вашей памяти не осталось и следа от тех событий, будто их и вовсе не было.

Виктор повернулся и посмотрел на доктора. Сердце учащенно билось, будто бы человек, сидящий рядом, подошел к той самой черте, за которой простиралась его Terra Incognita – пропасть, черная и бездонная, но – отнюдь не пустая. Виктор нутром чувствовал, что там, за этой чертой кто‑то есть – кто‑то смотрит на него долгим немигающим взглядом, и взгляд этот отнюдь не добрый. Монстр, спрятавшийся глубоко внутри пещеры поджидал его всякий день и всякий час, в любое мгновение – где бы Виктор не находился, чем бы не занимался, – тяжелое хриплое дыхание жуткого Цербера преследовало его неотступно. Он был на страже детской тайны, ее хранителем и вечным соглядатаем.

– Господи, – простонал Виктор. – Сколько же времени прошло?

Яков Абрамович взглянул на часы.

– Четыре часа тридцать семь минут. Признаться, я шокирован вашим рассказом. Но еще больше я шокирован тем, что… ваш отец… Леша… Алексей Петрович… я всегда думал, что это… простите, болевой шок, бред тяжело раненого человека – в таком состоянии люди чего только не говорят, особенно на войне. Да и в мирной жизни, когда я оперировал уже в нашей городской больнице, бывало так, что больной вдруг неизвестно по какой причине вдруг выходил из общей анестезии, иначе говоря, просыпался, и начинал говорить такое, что у бригады волосы вставали дыбом – часто совершенно на каких‑то странных языках или рассказывая вещи, которые явно с этим больным произойти не могли никак, хотя бы потому что он живет в двадцать первом веке, а говорит про век девятнадцатый… – доктор покачал головой. – Алексей же был в полном сознании, но… мне, как доктору, было понятно, что без срочной помощи, донорской крови, я не смогу долго его удерживать…

Он попросил хранить эту фотографию, которую вы увидели на полке. Хранить и ждать того дня, пока кто‑то не придет и не узнает его. Он сказал, что такой день обязательно настанет.

Виктор почувствовал, что мелкая дрожь пробирает его с головы до пят.

– Как? Как он мог знать об этом? – тихо спросил он. – И почему я все‑таки пришел? Почему к вам? Почему не к другому доктору?

Яков Абрамович едва заметно улыбнулся.

– Вы верите в судьбу? Звучит, конечно, глупо, антинаучно… но все же?

Виктор оглядел кабинет доктора долгим взглядом и мощнейшее чувство дежавю потрясло его – ведь он уже бывал здесь, в этом кабинете, рассказывал свою историю седовласому доктору, может быть не раз и не два – и кушетка и каждая деталь в этой маленькой, доверху набитой книгами комнатке была ему знакома – от старинного коричневого абажура под потолком, до выцветших обоев со странным геометрическим рисунком. Он мог поклясться, что видел этот рисунок не единожды – а много, много раз.

Доктор внимательно смотрел на него, ожидая ответ.

– Я не знаю… не знаю…

– Не вступившись за ту девушку, вы бы не попали в колонию… а не попав в колонию, не пришли бы ко мне…

– Так что?.. все предопределено?

Доктор посмотрел на свои руки, перевернул их ладонями вверх, будто бы собирался совершить намаз, но вместо этого указательным пальцем правой руки указал на длинную и глубокую бороздку на ладони.

– Линия жизни… видишь? Ее пересекает множество других линий и куда ты направишься – выбирать только тебе. У тебя всегда есть выбор. Разве сейчас, будь у тебя такая возможность, – теперь он смотрел на Виктора со всей серьезностью, – ты бы не помог той девушке? Зная, что тебе придется провести за решеткой долгих семь лет?

– Я бы поступил точно также, – тихо сказал Виктор. – Ни капли не жалею о том, что произошло.

– Ценой своей жизни твой отец спас большую часть отряда, успев за пятнадцать минут до нападения предупредить командира. Если бы у тебя была возможность…

Виктор похолодел. Он знал, что будет дальше. Он знал, какой вопрос задаст доктор.

– …если бы то мог, если бы существовал хоть малейший шанс его спасти, предупредить – ты бы сделал это?

Виктор покачал головой.

Доктор долго молчал, потом, словно очнувшись, встал с кушетки, прошел к столу и тихо сказал.

– На задней стороне фотографии есть надпись. Алексей сказал, что ты поймешь, о чем речь и сможешь сделать правильный выбор.

Он добавил, что верит в тебя. И…

Виктор посмотрел на доктора. В глазах старика стояли слезы.

– И… еще он просил передать, что… очень любит тебя.

В этот вечер Виктор долго не мог уснуть. Вернувшись от доктора, он достал магнитофон, поставил его на стол, воткнул вилку в розетку, затем аккуратно вытащил магнитофонную катушку из картонного пенала, защелкнул ее на вращающейся оси, дрожащими пальцами пропустил драгоценную пленку сквозь лентопротяжный механизм, рядом с аппаратом положил фотографию улыбающегося отца в выгоревшей до белизны форме, перевернул фото и в сотый раз прочитал размашистую надпись.

Палец потянулся к кнопке воспроизведения – но так и застыл.

Виктор не понимал, что происходит и как он должен поступить.

Он отступил от стола, выкурил сигарету, глядя в окно на двор – туда, где вместо вековых дубов появился вино‑водочный магазин, на заднюю стенку которого справлял нужду покачивающийся гражданин.

– Когда же что‑то пошло не так? – задал он вопрос самому себе. – Когда все начало рушиться?

Ответом ему был лишь звон стеклотары с торца магазина и громкие крики соседей, которых он не знал. Дом стал чужим – он чувствовал это, никого не осталось в нем из старых жильцов – одна тетя Оля, да и той сколько осталось…

«Ты можешь все исправить», – точил его внутренний голос. – «Это в твоей власти, ты знаешь, что нужно делать».

Виктор обернулся и посмотрел на спортивный календарь тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. Классе в седьмом или восьмом ему стало интересно, что же это было за соревнование и кто в нем победил – оказалось, на фотографии был запечатлен момент чемпионата СССР в беге на пять тысяч метров и победителем в нем стал не тот бегун, что нравился ему больше остальных – под номером один, а другой, на которого он почти никогда не обращал внимания – Леонид Остапенко под номером тридцать четыре.

Эту острую несправедливость он воспринял чрезвычайно серьезно.

Придя домой из школы, где в справочнике по спортивным достижениям СССР, обнаруженном на скамейке в спортзале он и увидел фотографию и результаты того забега, Виктор долго вглядывался в лица спортсменов, пытаясь понять, как же так вышло, что спортсмен, бегущий на три шага впереди всех и всем своим видом показывающий, что он явный фаворит, оказался даже не в призерах? А тот парень, что шел чуть ли не в конце – стал победителем.

Ему хотелось быть там, присутствовать на соревновании, чтобы исправить эту вопиющую нелепость, допущенную Провидением – и, хотя это было невозможно, почему‑то он всегда знал, что где‑то есть лазейка, есть способ сообщить номеру один, что нельзя расслабляться на середине дистанции, серая лошадка под номером тридцать четыре только того и ждет и неожиданно для всех предпримет фантастическую попытку, которая обернётся золотой медалью и путевкой на чемпионат мира, тогда как карьера номера один именно с этого дня пойдет под откос – сначала он не сможет взять квалификацию на чемпионате РСФСР, потом попадет в аварию, начнет пить и сгинет в пучине времен.

Он долго смотрел на выцветшую фотографию, приклеенную к двери – уже взошла Луна и тени от деревьев серыми щупальцами неслышно колыхались и крались по потолку и стенам, причудливые образы прошлого, настоящего и будущего, сплетаясь воедино, громоздились в его голове, а время потеряло смысл, словно его и не было – остался лишь он и звучащий в голове отцовский голос: «Ты сможешь сделать правильный выбор».

Он сможет.

Теперь у него в этом не было сомнений.

1984 год

– Тетя Оля! – мальчик был чрезвычайно взволнован и женщина сразу поняла – что‑то неладно. Витя часто оставался дома один, Маша иногда просила приглядывать за ним, особенно после того как отец уехал выполнять интернациональный долг в далекий Афганистан.

– Витя? – она осмотрела его с головы до ног и, не обнаружив видимых повреждений, немного успокоилась. – Что случилось?

– Мне… мне нужно кое‑что вам сказать.

– Да? – она выглянула на лестничную клетку, отметив, что дверь в седьмую квартиру прикрыта и сказала: – Ну проходи, я как раз пирожки жарю. Будешь с молочком? С утра на рынок сбегала, купила парного.

Витя сглотнул – из кухни действительно доносились аппетитные запахи.

– Ну конечно будешь, чего я спрашиваю‑то? – тетя Оля подтолкнула его к кухне, а сама закрыла дверь в квартиру. Она быстра налила ему из трехлитровой банки большую кружку молока и подтолкнула тарелку с румяными пирожками. – Ешь! Потом расскажешь!

Однако Витя не набросился на пирожки, хотя и взял один. Было видно, что его что‑то гнетет.

– Тетя Оля, можно я вас кое‑что попрошу. Только вы… не говорите маме. Хорошо?

– Господи… – сказала она, едва не опрокинув банку с мукой. – Ну как скажешь, конечно!

– Поклянитесь!

Женщина оторопела. Она быстро взглянула на Витю, но не нашла в нем каких‑либо отклонений, вроде удара по голове или что‑то в этом роде.

– Ну… клянусь. Не скажу! – быстро сказала она.

Витя удовлетворенно кивнул.

– Тетя Оля, в субботу в Лужниках пройдет забег на пять тысяч метров – чемпионат СССР. Вы можете со мной сходить? Я… я накопил деньги на билеты, но мама не пойдет, она ненавидит спорт и скорее всего будет занята на работе.

– Забег? – она потрясла головой, будто бы пытаясь отогнать невидимую муху. – Когда это ты увлекся легкой атлетикой?

Витя пожал плечами.

– Мне она всегда нравилась, – соврал он, содрогнувшись при воспоминании о беге и тут же испугавшись, что тетя Оля заметит его замешательство.

– А что мы маме скажем? И почему ей не говорить? – тетя Оля выглядела растерянной – она не понимала, в чем подвох.

– Маме скажем, что пойдем в зоопарк или в кино.

– Хм… – она машинально взяла пирожок с печенью и яйцом и откусила кусочек, хотя есть не хотела. – Ну… не вижу проблем, кроме… почему бы маме не сказать….

– Вы поклялись, – напомнил Витя.

Тетя Оля положила пирожок назад в тарелку, из его откушенной части вывалился кусочек желтка и упал на расстеленную газету.

Она на мгновение задумалась, но не найдя, что возразить, ответила:

– Ну ладно. Забег так забег. Давай сходим, почему нет, – женщина чуть заметно улыбнулась. Нравился ей Витя, хороший, смышленый мальчик. Она всегда думала, то его ждет светлое будущее. А спорт и светлое будущее идут рука об руку – об этом она слышала как‑то по телевизору. Причин не верить обаятельному Николаю Озерову, сообщившему это сентенцию, у нее не было.

Получив согласие, Витя тут же расслабился и набросился на пирожки, словно его неделю не кормили. Он запивал их парным молоком и, не переставая, что‑то рассказывал – она не слышала, что именно, да это было и не важно.