Эджер отложил лист, расчерченный изломами в тех местах, где бумага складывалась, силясь уместиться в конверт, и обхватил голову руками. Все его мечты рушились. Всё, к чему он стремился, ускользало навсегда. Его картины не продаются. У него не заказывают портретов. Счёт за аренду студии, изученный им только что, стал последней каплей, затушившей тлеющие угли оптимизма и надежды в его душе.
Годом ранее, когда он с отличием заканчивал академию художеств и на скопленные со стипендии деньги снимал студию на год, Эджеру казалось, что весь мир будет у его ног. В академии он был одним из самых выдающихся студентов, им восхищались все преподаватели. Однако стоило пуститься в открытое плаванье – и волны реальности смыли напускной студенческий лоск. Поначалу картины ещё худо-бедно покупали, и он убеждал себя, что дальше – больше, успех будет приходить постепенно. Сбережения дали ему возможность творить в собственной мастерской в течение года, и Эджер, как все деятели искусства, грозил создать шедевр. Написать картину, которая прославит его на весь мир. Но пока его творчество не могло обеспечить ничего роскошнее зачерствевшего хлеба, который торговцы на рынке в конце дня раздавали практически даром.
Размышления прервал зазвеневший колокольчик, висевший над дверью мастерской, которая являлась по совместительству и магазином. Эджер отнял руки от головы и в надежде уставился на посетителя. Это была полная женщина с таким же пухлым мальчиком лет семи. Дама бегло скользнула по картинам, развешанным по стенам с мелкими ценниками, и скривилась: «Это не булочная, сынок. Пойдём, я ошиблась». И, не удостоив Эджера даже мимолётным взглядом, женщина вышла за дверь. Мальчик засмотрелся на картину с пейзажем ручья в лесу и последовал за матерью не так проворно, но дама нетерпеливо потянула его за руку, увлекая за собой. Магазин вновь опустел.
Эджер, едва сдерживая слезы (плакать 26-летнему мужчине совсем не подобалось), взглянул на календарь – восемнадцать дней осталось до конца аренды студии. А, учитывая, что эта студия была и его домом, через восемнадцать дней он станет не только нищим, но и бездомным. Поднявшись из-за прилавка, Эджер прошёл из зоны магазина в ту часть мастерской, где писал и хранил картины, и стал прикидывать, какие полотна ему взять с собой, а какие придётся оставить. Теперь, с горестью осознав, что его творчество совсем никому не нужно, собственные работы показались ему жалкими. Краски блёклыми. Цвета не сочетающимися. В одночасье Эджером овладел гнев, и он, подхватив спички, принялся сгружать все картины в центре комнаты. Хотел он сжечь только их, или спалить мастерскую со всем имуществом, или даже умереть в огне вместе со своими творениями – Эджер решить не успел. Колокольчик на двери снова звякнул.
– Да нет тут булочной! – злобно прошипел художник, устремившись из-за угла, взглянуть, кто пришёл.
– Что, простите? – на пороге стояла женщина лет сорока.
– Ничего, – Эджер оторопел, однако попытался напустить на себя маску великого творца. Посетительница, одетая в алое платье с мехом, укрывающим плечи, явно пришла по адресу. – Желаете купить картину, мадам? – учтиво, как только мог, спросил художник. – У меня большой выбор. Вам, наверное, нужен пейзаж, также могу предложить…
– Мне нужен портрет, – властным голосом перебила его гостья. – Вы ведь пишите портреты на заказ? На вашей вывеске так написано.
– Да… – всё, что смог выдавить из себя Эджер. Его горло вмиг пересохло. Портрет на заказ – это ещё три месяца аренды, как минимум. А если эта богачка расскажет о нём знакомым, и появятся новые клиенты…
– Я приду позировать завтра к одиннадцати, – незнакомка оборвала ход мыслей Эджера и шлёпнула на прилавок мешок, звякнувший монетами. Не сказав больше ни слова, женщина развернулась и направилась к выходу.
Эджер, не сразу опомнившись, поспешил открыть журнал учёта и крикнул:
– Подождите! Как ваше имя, мадам?
– Мориза, – не оборачиваясь, бросила женщина и скрылась за дверью.
Эджер не успел уточнить фамилию, однако решил, что узнает это завтра, когда та придёт позировать.