Книга 1 Человеческая составляющая [3385–3570 годы а. л.]

Различие между демоном и человеком проходит по той неуловимо тонкой грани, которая разграничивает их намерения. Яснее всего я вижу это на примере Урзы. Для того, кто вынужден опускаться до уровня своего врага, эта тончайшая линия может оказаться единственной дорогой, ведущей назад.

Баррин, мастер магии Толарии

Глава 1

Равнодушно сложив руки на груди, Гатха созерцал открывающийся из выпуклого окна вид, краем уха слушая, как Баррин отвечает на вопросы стайки новичков. Дымчатое стекло окрашивало окружающий мир в мрачный серый цвет, который вполне отвечал настроению юноши, вынужденного дожидаться, пока старший маг найдет для него время. Дождь брызгал на верхний свод стекла то крупными тяжелыми каплями, то еле заметной моросью. Последнее здание для новых лабораторий Урзы едва успели закончить до начала сезона бурь.

– Мы уже говорили об этом, – объяснял магистр Баррин, отвечая на вопрос, который Гатха пропустил мимо ушей. Маг говорил по-прежнему терпеливо, но старшему ученику были хорошо заметны морщинки вокруг зеленых глаз, выдававшие недовольство наставника. – Магия не оказывает прямого влияния на развитие ребенка. Речь идет о воздействии, предшествующем зачатию, с целью усиления качеств, которые ребенок так или иначе должен унаследовать от родителей.

Продолжалось обсуждение работы над новой породой: сомнительного проекта Урзы, задумавшего вывести род неких безупречных воителей. Первому поколению уже пошел шестой год. Гатха пожал плечами, выражая свое отношение к объяснениям Баррина, и принялся нетерпеливо притопывать ногой.

Новички, своим видом напоминавшие Гатхе баранов, сбились вокруг старшего мага, как стадо вокруг пастуха. Старшие ученики освободили просторную лабораторию специально для этой группы начинающих. Если не считать недостроенной искусственной матки, задвинутой в дальний угол, помещение ничем не отличалось от лекционных залов в главном здании. Гатха досадовал на потерю времени, хотя и счел необходимым ответить на вызов старшего мага, тем более что любой знак внимания со стороны Баррина был заметным событием в жизни любого ученика. Так что Гатха молчал и терпел, развлекая себя изучением нового пополнения. Дюжина без одного. Глаза разгорелись после знакомства с новыми лабораториями и обзорной лекции, прочитанной старшим магом. Многие, понятно, рассчитывают оказаться очередными юными талантами, такими, как Тефери, Джойра или сам Гатха. Для попавшего на остров подобные мечты о величии были понятны, и к ним относились с одобрением, если только ученик проявлял признаки одаренности. Однако несколько новичков чувствовали себя здесь явно неуютно, то и дело оглядывались вокруг с тревогой и беспокойством, и Гатха сразу определил их для себя как очередной набор «умелых рук». Такие могут принимать участие в общей работе, даже и над Наследием, но только под постоянным руководством старших. Они просто орудия для таких мастеров, как Баррин, Рейни, а в недалеком будущем и он сам.

Один из новичков неуверенно поднял руку. Тощий мальчишка с волосами цвета спелого рубарба. Его выдающийся нос уверенно господствовал над прочими чертами лица.

– Вот эти метатраны, о которых всюду говорят… – Его тонкий голосок набирал силу и уверенность, по мере того как паренек увлекался объяснением. – Копии, которым дают настоящую жизнь, фокусируя в них ману?… Управляемое развитие, с подбором производителей и избирательным усилением выбранных качеств? – Он оглянулся в поисках поддержки, однако не встретил понимающих взглядов. – Раса рабов? – Новичок все-таки сбился и смущенно умолк.

«Дерзок! – немедленно оценил Гатха. – Перед лицом самого Баррина новичок осмеливается усомниться в нравственной стороне последних замыслов Урзы! Неплохое начало, почти блестящее, жаль только, совершенно безрассудное».

Старший ученик снова повернулся к окну, разглядывая собственное отражение с треугольниками татуировок на лбу. Сомнительная честь носить на себе украшение в виде тройного пика Келдона. Этим знаком была отмечена вся его семья, после того как отец наладил связь в войске Келдона, нанявшегося сражаться за Аргив.

Гатха снова перевел взгляд на новичков. Его интересовал смельчак, рискнувший упрекать Баррина. «Юнец слишком много думает о средствах, забывая о цели. Такой не многого добьется. Урза Мироходец начал работу, значит, работа будет вестись». Для Гатхи теперь существовал только один вопрос: кто ее станет вести и, стало быть, неизбежно будет выдвинут советниками в кураторы? Все прочее, на взгляд юноши, было пустой болтовней. Однако Баррин, как всегда, демонстрировал неистощимое терпение.

– Тимейн, не так ли?

«Немалая честь для мальчишки, если старший маг помнит его имя! – Гатха передернул плечами, отгоняя вспыхнувшую ревность. – Подобное пугало не так уж трудно запомнить».

– Мы говорим о выведении породы, имея в виду новый тип человека, – продолжал Баррин. – Упомянутые тобой метатраны, как ты сам заметил, – всего лишь копии. Однако я не стану скрывать, что наши исследования создают для академии новую философскую проблему. – Теперь маг обращался ко всей группе. – Вы уже начали знакомство с физиологией и психологией фирексийцев, так что более или менее представляете, с чем мы имеем дело. Чтобы противостоять этому миру, нам необходимы метатраны, и… – нет, теперь он обращался в первую очередь к Тимейну, – они не будут рабами. Гатха, – окликнул Баррин, – назови второй критерий психологии метатрана.

Застигнутый врасплох, старший ученик немного опешил. От шеи к макушке прокатилась жаркая волна – добрых три мгновения замешательства. Но он тут же сглотнул комок в горле. Теперь все смотрели на него, и Гатха, оборачиваясь к слушателям, уже успел принять вид сосредоточенной задумчивости. В сущности, он любил публичные выступления.

– Ограничение деятельности сознания требованиями личной безопасности и боеспособности, – процитировал он фразу из статьи Урзы, добавив драматический штрих от себя лично: – С ограниченным осознанием собственной личности и общества. – Юноша тронул пальцем подбородок, затем разгладил складку на белоснежной ткани своего одеяния. – В конечном счете, это всего лишь големы.

Кивком подтвердив определение старшего ученика, Баррин обратил его внимание на следующие слова:

– Как любое искусственное изделие, метатраны будут исполнять встроенную в них программу. Они, как и «Маяк», представляют собой оборонительное оружие.

Новых вопросов не последовало, хотя перешептывание нескольких новичков, в том числе и Тимейна, подсказывало, что тема для них не исчерпана.

Маг воспользовался возможностью окончить занятие. Одной рукой он одернул золотую накидку, другой указал на дверь лаборатории:

– На сегодня все. Возвращайтесь к своим обычным занятиям.

Новички двинулись к выходу. – Гатха, задержись, пожалуйста.

Один за другим юнцы покидали лабораторию, бросая на Гатху любопытные, восхищенные и завистливые взгляды. В подобных взглядах он всегда черпал новые силы. Они означали, что его имя запомнится, а именно этого ему и хотелось. Только глаза Тимейна были другими: спокойный, оценивающий взгляд, словно мальчишка имел право одобрять или не одобрять старшего ученика. В ответ Гатха растянул губы в вызывающей усмешке.

– Каково твое мнение? – спросил Баррин, когда Гатха закрыл дверь за последним мальчиком.

Вопрос был намеренно расплывчатым. Мага интересовали не столько конкретные сведения, сколько ход мыслей старшего ученика. Гатху это не смутило. Он был уверен в себе.

– Довольно сложный способ объяснить, что цель оправдывает средства, – заметил он. – Думаю, большинство из них все еще гадают, о чем шла речь.

Уголки губ Баррина тронула улыбка, хотя она могла и не выражать одобрения или веселья.

– Ты считаешь, что видишь дальше, чем они? – бесстрастным тоном поинтересовался маг.

Вместо ответа Гатха прошел к задвинутой в угол искусственной матке. Новейшее изобретение Урзы, позволяющее вырастить солдата-трана до полной зрелости, если, конечно, удастся разрешить остальные проблемы разработки.

– Я читал историю академии, – выдержав паузу, уклончиво ответил юноша. Протянув руку к металлическому корпусу, он потер пальцем пятнышко смазки. Коснуться вещи всегда было для него способом полнее ощутить ее реальность. – Не припомню, чтобы какое-либо исследование, зашедшее так далеко, было прекращено.

Достаточно ли вежливо он выразил мысль, что поздно рассуждать, когда дело сделано?

Баррин кивнул и направился к двери, но, уже положив ладонь на ручку, остановился:

– Идем?

Гатха поспешно направился за наставником.

– Твои успехи не остались незамеченными, – продолжал маг, проходя по длинному коридору. Здание еще пахло новизной: свежими досками и краской. – Ты об этом позаботился. Однако и помимо стремления выдвинуться усердие в изучении магии и твои технические дарования впечатляют. – Он извлек из складок мантии ключ и отпер дверь в конце коридора.

Новую лабораторию успели переделать и приспособить для насущных целей. У стен, сверкая голубоватой сталью, выстроились ряды закрытых стеллажей. Посередине комнаты на металлических столах лежали различные инструменты, среди которых было и несколько магических. В лаборатории было светло и чисто, но страшно холодно. Дыхание застывало клубами пара. Гатха невольно вздрогнул и, стиснув в кулаке ворот голубой рубахи, натянул ее повыше.

Баррин запер дверь и оценивающе оглядел ученика. Почти как тот мальчишка – Тимейн. Гатха спокойно выдержал взгляд старшего мага, хотя в нем впервые шевельнулось что-то, похожее на смущение.

– У тебя будут новые обязанности, – произнес Баррин, поворачиваясь к стеллажам. Ухватившись за ручку одного из ящиков, он напрягся и, кряхтя, вытащил что-то тяжелое.

Гатха втянул в себя холодный воздух и замер. Внутри, на металлическом дне ящика, лежал синекожий гуманоид, довольно высокий, с вытянутым черепом. Его кожу украшали знаки (вероятно, магические), напомнившие Гатхе о татуировке на его собственном лбу. Это бесполое гладкотелое создание обладало странным изяществом. Гатха не нуждался в пояснениях старшего мага, чтобы понять: он видит перед собой первого метатрана. Баррин внимательно смотрел на ученика.

– Твое мнение?

– Мнение?! – Гатха уже осознал, что поднимается на новую ступень. Ему доверяют ответственное дело, и следующий шаг зависит только от его способностей и умения.

Облегченно выдохнув, он улыбнулся:

– С чего мне начинать?

Рейни наклонилась вперед, отыскивая незаметные изъяны. Высокая стройная девушка дотягивалась почти до середины огромной линзы радиусом в четыре фута. Мышцы икр задрожали от напряжения: не удержаться и коснуться полированной поверхности означало бы погубить тончайшую работу. Широкие рукава ее мантии были перехвачены шелковыми тесемками, чтобы избежать прикосновения к линзе. Она почти не дышала, опасаясь затуманить блестящее стекло.

В его сапфировой глубине Рейни видела собственное отражение. Неизбежно, но еще больше затрудняет поиск дефектов. Все равно что искать мельчайшие трещины в кристалле, лежащем на мятой фольге. В изогнутой поверхности отражались иссиня-черные волосы, тонкий нос, темные дуги бровей… и рядом с темной прядью, небрежно закинутой за ухо, мельчайшая рябь, единственный изъян в безупречном, казалось бы, изделии.

Рейни развернула штатив увеличительного стекла, подаренного ей одним из учеников, над рабочим полем. Лупа удобно пристегивалась к предплечью и двигалась на легкой раздвижной рукояти. Обе руки при этом оставались свободными. Девушка могла только гадать, использовал ли молодой Гатха магию, но так или иначе стекло не давало бликов и легко наводилось на мельчайшие объекты. Сейчас оно отчетливо показывало нарушение в равномерной структуре кристалла.

– Никуда не годится! – Рейни с трудом выпрямилась, все еще избегая прикасаться к гладкой поверхности.

Карн, терпеливо простоявший у стены последние три часа, шагнул к ней. Рядом с серебряным великаном она казалась маленькой девочкой.

– Опять кристаллическая решетка? – В его низком голосе звучало сочувствие.

Рейни улыбнулась. С тех пор как ее отвлекли от собственных исследований, Карн всеми силами старался утешить и ободрить молодую сотрудницу.

– Да, Карн. Больше пятисот часов работы, и все насмарку из-за микроскопического дефекта. – Она повернулась спиной к испорченной линзе. – Сколько ни жалей, исправить ее невозможно. Убери, пожалуйста, пока. Урза захочет сам убедиться, хотя ясно, что изъян слишком велик.

Рейни, как магистр технических наук, и сама имела право принимать решения в подобных ситуациях, но только не тех, где дело касалось Урзы. В работах над своим проектом мироходец контролировал каждый шаг.

С деликатностью, казавшейся невероятной при такой огромной мощи, Карн захватил большим изогнутым зажимом края линзы и, не касаясь поверхности, приподнял ее над столом, развернулся и бережно опустил на полированную подставку рядом с двумя такими же негодными изделиями.

Рейни уже занималась другим делом. В ее лаборатории параллельно велись разработки трех изобретений, не считая ученических работ, которыми она руководила. В воздухе стоял запах промасленной кожи и металла. На столах валялись детали и инструменты – хаос, на взгляд постороннего, но работавшие здесь ученые легко находили в этом систематизированном хаосе все необходимое. Правда, лишь немногим удавалось сработаться с Рейни, усвоив ее систему. Девушка втайне надеялась, что ее сумел оценить Урза. Впервые посетив ее лабораторию после того, как Рейни включилась в работу над Наследием, он действительно обронил: «Очень хорошо». Сам мироходец ни к чему здесь не прикоснулся, но на следующий день прислал четверых своих сотрудников для знакомства с организацией работы.

Стоя у стола, Рейни возилась с новым механическим двигателем из транского металла. Этот живой металл продолжал расти, выбивая рычаги и шестерни, если не был с самого начала идеально сбалансирован. Рейни снова навела лупу, разглядывая крошечные детали, а Карн, уложив на место линзу, безмолвно вернулся на свой пост.

– Баррин опять работает поздно. – Она подумала и исправила ошибку в чужом для нее аргивском языке: – Работает допоздна?

– Не знаю, госпожа Рейни. – Девушка отвлеклась от работы и обернулась к серебряному человеку.

Тот пояснил, шевельнув плечом: – Мне он ничего не сообщал, но, насколько я знаю, старший маг в самом деле очень занят последними исследованиями Гатхи. Он один из лучших учеников.

– И один из самых беспокойных, – заметила Рейни с холодной усмешкой. – Сперва Тефери и Джойра, теперь вот Гатха. Почему самые талантливые всегда доставляют больше всего хлопот? – она оглянулась на Карна. – Что у него на этот раз?

Серебряный человек отвел взгляд:

– Что-то случилось в лаборатории. Это в связи с работой над усовершенствованием метатранов. Гатха ввел изменения в евгеническую матрицу без разрешения Урзы и Баррина. С лучшими намерениями, конечно, однако результат получился… – Карн долго подбирал слово. – Неприятным.

Рейни покачала головой. Неосторожность молодого ученика тревожила ее так же, как и сложности с новым двигателем. Неплохо бы знать, для чего предназначается устройство, но Урза не пожелал просветить ее на этот счет. То ли очередная деталь Наследия, то ли новый прибор для лабораторных работ. Рейни раздражала такая таинственность. «Не хватало, – подумалось ей, – чтобы ко всему добавились еще и проблемы Баррина».

– Принеси мне, пожалуйста, стул. Опять дел на полночи.

Разговор увял. Рейни с головой ушла в работу над двигателем. Да и что тут скажешь? Они оба знали, что работать с Урзой нелегко. Баррин терпел, потому что верил в мироходца, верил, что тот сумеет защитить Доминарию. Рейни предпочитала не заглядывать дальше собственных дел: разработки и изготовления механизмов. Раз старший маг счел нужным задержаться, ей ничего не оставалось, как последовать его примеру.

Сердцем лабораторного здания был огромный сводчатый зал, где создавались и оснащались воины-метатраны. Высокие арки, поддерживавшие купол, поднимались над головой на три десятка футов. Светящиеся шары в стенах заливали пространство мягким рассеянным светом. Искусственные матки многозначительно отсутствовали. Баррин распорядился, чтобы Гатха и прочие убрали их на то время, пока здесь работают ученики Рейни. Ее группа занималась установкой линз. Хотя маг и не видел особого смысла в подобных предосторожностях: вся академия уже знала, что лаборатории начали выпуск. Однако приказ есть приказ.

Ученики работали на лесах, возведенных вокруг массивной колонны. Младшие поддерживали мостки и передавали инструменты, которые требовали сверху старшие. Под гулкими сводами звенели голоса и шум работы. Рейни стояла внизу, чуть поодаль, спрятав руки в широкие рукава, и приглядывала за установкой линз. Ее требовательный взгляд не упускал ни одной мелочи.

Баррин еще не подходил к ней. Несколько минут назад девушка кивнула и улыбнулась ему, показывая, что его присутствие замечено. Теперь он ждал, когда она сможет отвлечься. Старший маг не имел привычки вмешиваться в работу магистров. Не говоря о том, что ему тоже нужно было время – собраться с духом.

Ученики быстро закончили установку линз и запечатали колонну. Рейни дождалась, пока они разберут леса и начнут выносить из зала оборудование, после чего повернулась к Баррину, и он был вознагражден за свое терпение долгой теплой улыбкой. У мага вдруг ослабели ноги, однако он мужественно заставил себя сделать пару шагов вперед. В который раз его поразила трепетная красота девушки, нежность и тонкость черт ее лица. Кто бы заподозрил в ней одаренного техника!

– Здравствуй, милый, – заговорила она, протягивая руки навстречу его объятиям.

Баррин сжал ее плечи, на миг забыв об учениках.

– Приветствую… – Он осекся, вдруг застеснявшись многочисленных зрителей.

Как ни старался старший маг скрыть тревогу и огорчение, но Рейни все равно услышала их в изменившемся голосе.

– Есть новости?

Кивнув, Баррин встретил испытующий взгляд карих глаз.

– Гатха закончил последние испытания, Урза далеко не удовлетворен результатами. – Маг глубоко вздохнул, словно пробуя холодный воздух на вкус. – Все указывает, что наследник, достойный Наследия, появится не ранее чем через сорок поколений. Мы еще плохо представляем, как пойдет развитие в областях ускоренного времени, хотя расшатанная временная система острова работает на нас. Из чего исходит Урза в своих вычислениях, для всех остается загадкой.

Рейни чуть вздернула плечи.

– Числа не лгут, – просто сказала она. Баррин уловил намек: числа не лгут, а вот Урза может и солгать. Маг поспешно изгнал из головы неприятное подозрение. Для этого разговора еще будет время и место, а сейчас его меньше всего интересовал мироходец, основавший Толарийскую академию.

– Для меня уже готова квартира в зоне медленного времени. – Он решительно перешел к главному: – Или почти готова, так что мне пора переезжать.

Наследие и, особенно, проект выведения Породы, требовали участия многих помимо Урзы, присутствие которого считалось необходимым. Вода источника медленного времени, пресловутого Источника Юности, замедляла старение, однако, чтобы продлить жизнь на сорок поколений, ее было недостаточно. Выход подсказали существовавшие на острове области с разной скоростью течения времени. Несколько самых талантливых сотрудников поселятся в медленной зоне и оттуда будут руководить растянувшимся на века проектом. Естественно, первым среди них оказался Баррин. Ему предстояло прожить на новом месте двенадцать веков, с точки зрения остальных обитателей Доминарии, и тридцать лет по его собственному счету.

– Я уже распорядился. Мои помощники готовят мебель и лабораторное оборудование, – беспомощно договорил он.

Рейни отступила на шаг.

– Уже? – спросила она, крепко обнимая себя за плечи, словно вдруг замерзла. Подняв наконец взгляд, девушка хотела что-то сказать, но, внезапно передумав, качнула головой. – Значит, мы прощаемся?

– Это зависит от тебя. – С самого начала Баррину не слишком нравилась мысль о долгой жизни в медленновременной зоне. Но когда старший маг осознал, что такая жизнь означает разлуку с Рейни навсегда… Именно тогда он и решился наконец начать этот разговор. – Ты могла бы отправиться со мной.

– Могла бы?… – прошептала девушка.

– Да. – Очертя голову, Баррин бросился вперед. – Я хотел бы… хотел попросить тебя поселиться со мной. Я прошу тебя стать моей женой!

Только теперь маг почувствовал, что на его лбу выступил холодный пот, а сердце бьется все медленнее, отсчитывая секунды.

– Тогда ничего не поделаешь, – после мучительно затянувшейся паузы рассмеялась Рейни. – Придется согласиться.

– Да? – Баррин не верил своим ушам. Потом по его телу прокатилась жаркая волна, и он сгреб девушку в объятия, думая о том, как ему повезло и что это наверняка добрый знак, предвещающий удачу, сколько бы опасений ни тревожили его душу.

Сейчас он чувствовал себя бессмертным, и воды медленного времени были здесь совсем ни при чем.

Глава 2

Кроаг медленно всплывал из глубин сна, дающего отдых и восстановление. Тело члена Внутреннего Круга Фирексии зашевелилось в баке с блестящей смазкой. Жидкость просачивалась в микроскопические поры сероватой пленки, туго натянутой на жесткие мускулы с проволочными жилами и бороздчатый череп. Череп, казавшийся маленьким на слишком крупном для него теле, был недавно снабжен щитками, прикрывающими глазницы. Зубы оскалены в застывшей бессмысленной улыбке. Сквозь щели между зубами Кроаг втягивал живительную смазку внутрь. Суставчатая рука с остро заточенными металлическими пальцами и проволоками тяг поднялась над блестящей поверхностью масла, заскребла стальной край бака и сомкнулась на исцарапанном клапане. Смазка, сбегающая по металлу, скапливалась на угловатом сочленении локтя и тяжелыми каплями падала обратно в бак.

В еще сумрачное сознание Кроага пробивался гулкий шепот, пробуждая приятные воспоминания: запах горячего железа и свежей смазки. В памяти выросла темная высокая фигура, черная в беззвездной, безлунной ночи. Окружающий мир светился искрами бесчисленных кузниц, а далеко наверху, в металлическом небе, кружились хлопья окалины. Темный образ вырастал, надвигаясь, и огромные пространства искусственного мира съеживались за его спиной. Темный левиафан застыл, обнаружив Кроага в беспредельных глубинах своего разума.

Этой ночью Явгмот явился, чтобы говорить с ним.

Темный бог Фирексии, создатель мира и усовершенствованных тел. Никто во всей Вселенной не обладал столь совершенными формами. Из глубин тысячелетней дремоты всевышний обращался к Внутреннему кругу, передавая свою волю. Кроаг хорошо помнил тот единственный раз, когда бог полностью очнулся от сна, помнил и тот великий ужас, что объял все девять кругов Фирексии, ужас, заставивший каждого склониться перед его величием. Тогда по воле его и была начата великая миссия: перестройка Доминарии, центром которой должна стать Фирексия. Рокот недовольства встряхнул тело Кроага, еще погруженное в сон. Член совета содрогнулся перед выражением высочайшего гнева.

«Урза Мироходец жив!» – объявил темный бог.

Гнев и осуждение изливались из глаз, светящихся в темноте раскаленной лавой. Их жар грозил искалечить тело Кроага. При всем своем совершенстве даже члены Внутреннего круга были бессильны перед разъяренным божеством.

«Доклад!» – прогремел властитель Фирексии.

Кроаг понимал гнев своего владыки. Мироходец завладел мощью изумительных камней силы, забытых когда-то в темных гротах Койлоса. Ему же удалось каким-то образом оградить Доминарию, на три тысячелетия задержав осуществление замыслов всевышнего.

Верхом наглости стало вторжение Урзы в Фирексию. Многие из членов Внутреннего круга были тогда уничтожены, и еще большему числу пришлось вернуться в сборочные цеха, где их тела ободрали и расчленили, чтобы собрать затем в новом, усовершенствованном виде. Урза достиг Четвертой Сферы, тем самым показав фирексийцам слабые места в их обороне, и едва не пробудил самого Явгмота. Далеко не сразу удалось оттеснить врага и послать по его следу воинов-разведчиков, которые должны были уничтожить мироходца, навсегда избавив Фирексию от опасного противника.

Невероятно, но Урзе снова и снова удавалось уходить от преследования, оставляя за спиной обгорелые обломки жрецов. Фирексийцы неизменно собирали их и внимательно изучали, чтобы избежать повторения ошибок в новых конструкциях. Вслед за Урзой фирексийцы проникли в Царство Серры, искусственный мир, наполненный белой маной, угрожающей существованию каждого фирексийца. Отвлекшись на столь завидную цель, жрецы-исследователи, а за ними и чистильщики полностью потеряли след Урзы. Вместо мироходца их жертвой пало Царство Серры. Почти все обитатели этого мира были уничтожены, и фирексийцы успешно обосновались в нем, однако Урза вернулся и встал на пути преобразований, помешав очистить искусственный мир от вредоносной для фирексийцев белой маны.

В докладе всевышнему Кроаг не упустил ни одной детали. Так или иначе, фирексийцы не были способны утаить что-либо от своего повелителя. Все содержимое памяти, существенное или маловажное, попросту извлекалось из их мозгов. Окончив доклад, член фирексийского Внутреннего круга замер, ожидая приговора – скорого и ужасного или оттянутого и жестокого, в зависимости от каприза божества.

Грохочущая ярость Явгмота сотрясала дремлющее сознание Кроага. Щупальца свирепой опаляющей энергии хлестали его, и тьма окутывала разум. Мертвящий запах горелого масла пронизывал тело. Но это еще не было наказанием или приговором. Явгмот пощадил подданного, не дав ему испытать полную меру своей ярости. Наконец, овладев собой, создатель Фирексии покинул Кроага, наполнив его мозг новыми образами.

Член Внутреннего круга увидел проект нового Ратха: непрерывный поток производства «текучего камня». Его запасы простирались от горизонта до горизонта и неизбежно должны были захлестнуть Доминарию. Он увидел ивенкара, будущего правителя Ратха, исполняющего волю Фирексии. Он должен был явиться в свое время, а между тем Кроаг будет исполнять его обязанности и искать себе замену.

Под конец дремлющий истинный фирексиец увидел, что ждет его самого, если эти приказы не будут исполнены. Он не смеет допустить вмешательства Урзы. Иначе плоть и металл провинившегося будут смяты суетливыми тупыми существами, носящими имя «жрецы Храма Плоти», разобраны на сырье и использованы для создания новых подданных. От совершенного тела Кроага не останется и следа даже в памяти фирексийцев.

Кроаг содрогнулся.

Темный бог удалился из его сознания. Дымное облако растворилась в горячем дуновении кузнечных мехов, но запах горящего металла остался в памяти навсегда.

Тело, скрывавшееся под гладкой поверхностью масла, обрело полное сознание. Щитки на глазницах Кроага раздвинулись, открыв широкие отверстия, немедленно заполнившиеся смазкой. Холодный свет искусственных зрительных органов янтарем окрасил содержимое бака. Узловатые пальцы сомкнулись на кромке масляной ванны, и Кроаг потянул свое тело к поверхности. Надо было немедленно вызвать подчиненных.

Пришло время исполнять волю темного бога.

Боль мешала Давволу сосредоточиться. Коракианец старался по возможности не замечать когтей, стальной хваткой вцепившихся в его загривок, не обращать внимания на дрожь собственных непокорных мускулов и усилием воли отделить сознание от тела. На какой-то миг он задержался, вглядываясь в собственные глаза будто со стороны: черные круги со стальными проблесками в середине. Разум отступил, не найдя в этих глазах сочувствия. Дрожащее, беспомощное серое тело осталось в одиночестве.

Немногим приятнее оказалось любоваться существом, сжимавшим это тело мертвой хваткой. Сплав металла и плоти, живая рука, а рядом механический манипулятор со стальными тягами вместо мышц. Ротовое отверстие забрано частой решеткой, такая же решетка прикрывает костистые выступы ушей. Даввол осторожно коснулся сознания стоявшего перед ним существа. Ненависть и презрение – обычные чувства любого фирексийца, и ни одной мысли сверх предусмотренных конструкцией. Но это оказался редкий среди захватчиков знаток коракианского языка. Таких фирексийцы называли «говорун».

Вырвавшись из тюрьмы бессильного тела, дух Даввола свободно странствовал по преддверию священного храма. Вместо обычного света факелов теперь здесь горели странные бездымные светильники фирексийцев. Среди величественных каменных руин в северной стене виднелись единственные железные ворота. Насколько было известно Давволу, а ему многое было известно, никто за последние три тысячи лет не проходил сквозь эти ворота, чтобы полюбоваться «Даром Богов». Даже преддверие было закрыто для всех, кроме высших правителей. Двенадцать лет назад летописец допустил Даввола в эту святыню, и мощь его разума многократно возросла. Однако после вынужденной отставки он потерял право допуска и не бывал здесь до нынешнего дня больше ни разу.

Теперь он снова вошел в храм. Сорок правителей Корака стояли рядом с ним под надзором двух десятков бронированных фирексийских солдат. Напротив пленников встали говорун, солдат и еще один, более крупный фирексиец – по-видимому среди них главный. Этот фирексиец держал в руках жизнь Даввола, больше того, в его власти было избавить коракианца от его немощного тела. Такие, как он, умели заменять слабую плоть сталью механизмов. Стоит только доказать им свою полезность, убедить, что он еще пригодится им впоследствии, как пригодился сегодня. Даввол отличался выдающимися способностями даже среди тех немногочисленных коракианцев, которые в совершенстве владели своим сознанием. Его разум, с детских лет заключенный в слабом, болезненном теле, тридцать четыре года совершенствовал себя и достиг наконец небывалой силы. Разум был его единственным орудием и единственным богатством.

Искры черной и красной энергии вспыхивали на краю сознания. Он видел, что стража ворот почуяла его бесплотное присутствие, однако этого было недостаточно, чтобы привести в действие ловушки или сигналы тревоги. Он проник в следующий зал, и перед ним предстал «Дар Богов», тысячелетиями ревниво оберегавшийся от посторонних глаз в недрах храма: механизм, плоское тело, способное передвигаться на шести суставчатых стальных ногах.

Машина поблескивала, словно время не коснулось ее в этом освященном хранилище. Даввол с изумлением разглядывал голову, выдвигавшуюся из стального тела: голову, поражающую сходством с творениями природы. Говорун уже показал пленнику ее изображение и пояснил, что это всего лишь механизм, создание транов, доставленное ими сюда в далеком прошлом. Да, так и есть, кумиром веры коракианцев оказалась всего-навсего боевая машина. Вот что пытались отстоять сейчас вожди его народа!

– Она там, – сказал он, со скоростью мысли вернувшись в свое тело и морщась от тяжести механической руки говоруна. – Двойная дверь. Машина за второй, приблизительно в тридцати шагах.

Главный фирексиец, менее других обремененный живой плотью, проскрежетал какой-то приказ говоруну – звук сминающейся стали и вылетающих заклепок. Тяжелая рука разжалась, выпустив Даввола. От слабости он тотчас упал на колени.

– Который может устранить стражу? – перевел говорун.

Звуки коракианского языка вырывались из-за решетки хриплыми и искаженными, но слова разобрать удавалось.

Даввол закашлялся, сплюнул мокроту и с трудом поднялся на ноги. Он уже знал ответ. Многим было известно, кто владеет тайной входа, и он не чувствовал стыда, выдавая соплеменника. Разве сам Даввол не был среди избранных правителей, пока болезнь не изуродовала его лицо и тело? Они ценили его непревзойденную память, поручали самые сложные дела. Он отдавал все силы разума своему народу в надежде, что в награду они найдут средство исцелить его. Но его соплеменникам это оказалось не под силу, и он стал отверженным. Встречные чурались его, словно сам Даввол был виновен в своем уродстве.

А виновны были они.

– Этот, – сказал Даввол, указывая на одного из пленников, и тот сжался от страха, а глаза остальных коракианцев ужалили предателя остриями тридцати девяти кинжалов.

Говорун шипел и лязгал, переводя на фирексийский. Затем снова коракианский:

– Мы уже допрашивали его. Он самый упрямый. Извлеки знание из его разума.

По телу Даввола прошел озноб. Это было первое требование фирексийца, которое он не сумеет выполнить.

– Это сложно, – начал он и заторопился, видя протянувшуюся к нему руку говоруна. – Я хочу сказать, что мой дар не позволяет проникать в глубины чужого сознания. Я могу читать только мысли, лежащие на поверхности. – Он с трудом сглотнул: в горле стоял вкус металла. – Он не пропустит меня в себя. Надо, чтобы он сам убрал стражу.

– Он отказался сделать это даже под пыткой, – объявил говорун.

Даввол заставил себя выпрямиться.

– Разумеется, он дорого ценит свой сан… – Даввол подошел к хранителю. – Но то, что он охраняет, – всего лишь вещь, механизм…

«Вещь, за которую так легко отдать жизнь», – подумал Даввол.

– Уверен, найдется что-нибудь, что он ценит дороже, за что боится больше, чем за свою жизнь.

Старик-хранитель поднял глаза, в которых сквозили ненависть и презрение, и плюнул в лицо предателя.

Тот не шевельнулся, не стер плевка, медленно сползавшего по левой щеке. «Это не имеет значения», – напомнил он себе. Образ уже возник в его сознании: вот оно, слабое место старика. А оскорбление только доказывает, что он ничем не обязан этому народу.

Даввол повернулся к своим новым хозяевам:

– У него есть дочь…

Глава 3

Гатха стоял в Главном Зале, как официально называли теперь помещение, ставшее средоточием множества мастерских и лабораторий, где велись работы над проектом Породы и продолжалась разработка проекта «Наследие». Юноша не переставал восхищаться величием Зала: сводчатыми арками, центральными колоннами, скрывавшими мана-фокусирующие линзы Рейни, простором… Да. Урза мыслил широко. Как и его молодой ученик, уже ставший куратором.

Гатха прошелся вдоль ряда искусственных маток, высовывавших округлые носы из ниш. Здесь вызревали воины-метатраны. Вот этот обязан своим существованием, если не жизнью, самому Гатхе. Твердые подошвы сапог куратора отбивали медленный ритм по каменному полу. Рука скользнула по гладкому металлу, задержалась на выпуклом стекле смотрового оконца, за которым темнела внутренность матки. Гатха не стремился присутствовать при всех «рождениях», но это может оказаться особенным. Скоро будет видно.

Здесь его и нашел Тимейн.

– Учитель Гатха…

Всего лишь вежливое обращение, в голосе юнца ни малейшего трепета. И окликнув его, старший ученик замолчал, дожидаясь ответа.

Гатха поднял взгляд, коротко кивнул. Шесть субъективных лет мало сказались на внешности Тимейна, хотя и отточили его ум. То же длинное тело с разболтанными суставами, кадык вот-вот прорвет кожу на горле, если раньше того вся конструкция не развалится при первом дуновении ветерка. Разве что в мальчишеском голосе появились более низкие нотки. Хриплый юношеский тенорок. Тимейн уже начал доклад о каком-то незначительном эксперименте, проводившемся в реальном времени, узловатые пальцы листали стопку отчетов. Слушая ученика, Гатха искоса поглядывал на собственное отражение в темном стекле оконца. Сравнение было явно в его пользу.

Восемь лет, опять же субъективных, привели Гатху к полной зрелости. Мужчина под тридцать, расцвет жизни. Он даже отрастил остроконечную бородку, которую небрежно поглаживал, слушая доклад. Тело налилось силой, и мысли никогда не были так ясны и логичны. Куратор едва ли не самый молодой в истории академии, хотя он с неудовольствием вспоминал, что Тефери обогнал его на два года. Повелитель времени – так называл себя Гатха. Выше себя он ставил только старшего мага Баррина и советницу Рейни, которые, впрочем, жили в зоне наиболее замедленного времени и редко оттуда выходили. За восемь лет, прожитых в умеренно медленной зоне с нечастыми визитами в реальное время, на Доминарии протекло сорок два года. В ускоренных областях, где ученики проводили большую часть исследований, где было развернуто основное производство, прошло больше семидесяти лет. Другие кураторы и магистры, слишком озабоченные собственным относительным бессмертием и судьбами живущей в реальном времени Доминарии, мало использовали ускорение времени. Гатха гордился тем, что никогда не упускал предоставляемые ему возможности.

– Результаты обратных генетических воздействий у зрелых образцов отрицательны. – На последнем слове Тимейн повысил голос, дерзко подчеркивая смысл сказанного. Гатха сосредоточился. – Выжившие образцы проявляют высокий уровень мутаций и непригодны для дальнейшего размножения.

Круто развернувшись, Гатха шагнул к Тимейну и вырвал еще пахнущие свежими чернилами листки из рук юноши. Большим пальцем куратор смазал один из красных кружков, выделявших отдельные числа, и до боли стиснул зубы. Три года относительного времени впустую. Красные кружки, конечно, отметки Тимейна, подчеркивали данные, подтверждающие его предсказания, сделанные еще четыре месяца назад. Гатха бросил на ученика быстрый взгляд, но тот уже прикрылся обычной вежливой маской. Тем легче для Гатхи было дать волю своей ярости:

– Что ты об этом думаешь, Тимейн?

За эти годы Гатха убедился, что Тимейн предпочитает держать свои мысли при себе, по крайней мере в его присутствии. Подающий надежды молодой волшебник открыто осуждал работы над Породой. Его свободомыслие несколько раз порождало беспорядки, так что Гатха имел основания сдерживать самостоятельность молодого ученика, подолгу не выпуская его из зоны замедленного времени. К тому же неплохо было иметь под рукой помощника, мало в чем уступающего самому куратору. И Гатха не собирался выпускать юнца в реальное время, где тот получит возможность повзрослеть, быстро наберется опыта и, того гляди, обойдет учителя. Совершенно ни к чему. Тимейн просто пожал плечами.

– Свое мнение я высказал уже несколько месяцев назад, учитель Гатха. – Не слишком тонкий намек, напоминающий куратору, что мнение ученика Тимейна подтвердилось. – Думаю, ни Баррин, ни Урза не обрадуются, услышав, что воздействие на эти зрелые образцы не соответствовало их требованиям.

«Ах, угроза!» Гатха улыбнулся, радуясь вызову. Еще с первой встречи он помнил, что Тимейн не умеет вовремя остановиться.

Подозвав молоденькую ученицу-техника, возившуюся с соседней маткой, Гатха небрежно дернул плечом.

– Эту матку, – приказал он, пнув ногой устройство, скрывавшее плод его последних опытов, – немедленно вскрыть, а образец доставить в мою лабораторию.

Если предыдущие образцы оказались негодными, то и этот, подвергавшийся сходной обработке, даст тот же результат. Вскрытие покажет и, возможно, подскажет новые идеи.

Девушка вернулась к прежней работе.

– Немедленно, – подчеркнул Гатха, хотя и знал, что советница Рейни обычно позволяла техникам самим устанавливать порядок работы. Вероятно, девчонка собиралась сначала разложить по местам инструменты, или еще что-нибудь в этом роде. – Образец достигнет полной зрелости через несколько часов, если не минут! («И провались ваш установленный распорядок…»)

Тимейн, очевидно, уловил перемену в отношении Гатхи к вызревающему образцу и, конечно, связал досаду наставника с содержанием своего доклада. Гатха подметил его огорченный и разочарованный взгляд, брошенный в сторону неудачного образца. Усмехнувшись, он представил, что сказал бы Тимейн, узнай он о последних, введенных с негласного одобрения Урзы Мироходца усовершенствованиях. Чтобы привлечь к себе внимание ученика, Гатха поднял доклад и медленно разорвал его вдоль.

– Этот отчет, – раздельно и жестко произнес он, – несомненно, полон натяжек, граничащих с искажениями. Я сам проверю эти лаборатории. – Листков стало уже вдвое больше. Гатха сложил их и снова надорвал всю пачку, теперь уже поперек. – Тимейн, принеси мне остальные отчеты и сделай сводку данных. – Он сложил обрывки вчетверо, развернул и разорвал еще раз. – И приготовь для меня сообщение о работе группы Баррина.

Обрывки пергамента отправились в карман. Гатха хмуро посмотрел на измазанный красными чернилами палец, протянул руку и вытер ее о синюю каемку на рукаве Тимейна.

Онемев, молодой маг уставился на учителя. Гатха кивнул, отпуская ученика, и тот смахнул с глаз ошарашенный взгляд, поспешно отвернулся и отправился исполнять поручения. Гатха подозревал, что за все годы, проведенные на Толарии, ученик впервые видел, как намеренно уничтожаются экспериментальные данные. Судя по тому, как вытянулась его и без того узкая физиономия, удар был тяжел.

– Не имеет значения, – пробормотал Гатха вслед ссутулившемуся ученику.

Отчет касался прошлого. Значение имело только настоящее. За его спиной со звоном снимали со стенда забракованную матку. Грохот разносился по всему залу. Гатха уже думал о другом. У него было много свежих идей.

Карн поймал себя на том, что специально медлит. Баррин с Урзой попросили его вызвать Гатху, а он по пути уже дважды умудрился отвлечься на посторонние дела.

Гатха жил и работал в собственной небольшой мастерской в зоне замедленного времени. Войдя в переходной шлюз, Карн задержался осмотреть устройство, смягчающее воздействие смены временных потоков на живой организм. Резкое изменение скорости тока крови вызывало эмболию и внутреннее кровоизлияние. Переходной шлюз заполнялся медленной водой из того самого источника, которым пользовался Гатха для своих опытов. Затем вода распылялась, заполняя с последовательно возрастающей плотностью несколько камер. Переход из одной камеры в другую приводил к постепенному замедлению субъективного течения времени. Затем вода снова конденсировалась и через вторую скважину стекала вниз. Весьма удачное усовершенствование первоначального шлюза, построенного под руководством Джойры.

Джойра. Она почти всегда присутствовала в мыслях серебряного человека. Она была первой, с кем подружился Карн, обретя сознание. Однажды он поверил в ее смерть, но она вернулась к нему… только для того, чтобы снова уйти в жизнь, в которой нет места Толарии. Они еще встречались иногда, примерно раз в десятилетие, но Джойра уже пережила боль разлуки, а вот Карну время не приносило облегчения. На Толарии, где оно покорно служило целям людей, серебряный человек не мог найти средства отдалить от себя горе полувековой давности. Невеселая шутка.

Выйдя из шлюза в открытую медленновременную зону, Карн задержался возле клумбы, чтобы сорвать хризантему. Ее мягкий багрянец напомнил ему оттенок темных волос Джойры, а сладкий аромат – легкий запах духов, порой исходивший от нее. Наконец он должен был признаться самому себе, что все это лишь предлоги и ему просто не хочется исполнять поручения. Он всучил пурпурную хризантему проходившей мимо ученице и решительно зашагал к башне Гатхи, даже не ответив на удивленный взгляд девушки.

«Нюхая цветочки, не избавишься от боли, и такое занятие не повод отвлекаться от дела».

Однако изгнать из памяти воспоминания о Джойре оказалось не так легко. Карн тянулся к людям, и сознание того, что рано или поздно они уйдут из его жизни, не препятствовало стремлению к дружескому общению. Тем мучительнее становилась каждая потеря.

В мастерской Гатхи было установлено постоянное поле, в котором неудачные образцы метатранов сохранялись неизменными, пока молодой ученый готовил очередное испытание. Сейчас в клочок застывшего времени были втиснуты четыре образца. Два были настолько изуродованы, что мало напоминали изначальную, гуманоидную форму. Третий, скособоченный и горбатый, все же походил на человека. Четвертый выглядел совершенным во всех отношениях, вплоть до гладкой синей кожи с темными знаками, похожими на татуировку. На самом деле эти знаки были врожденными и никогда не повторялись у разных образцов. В постоянном поле эти существа могли храниться вечно, однако рано или поздно их уничтожали, поскольку участки таких полей предназначались для хранения жизнеспособных воинов до времени ожидавшегося вторжения фирексийцев. Карну подумалось, что от таких уродцев следовало бы поскорей избавиться. Однако в том-то и дело, что Гатхе это не приходит в голову. Молодой куратор талантлив, но ему не хватает ответственности. Таким же был поначалу. Тефери, но тот из испорченного мальчишки вырос в достойного мага. Пока что Карн не мог сказать того же о Гатхе, хотя и надеялся, что со временем все наладится.

– Что такой тусклый, Карн? – поинтересовался Гатха, заметив вошедшего. – Давно не полировался? – он посмеялся собственной шутке, потом оглянулся на застывших воинов и стал серьезен. – Я ждал тебя. Баррин, надо думать, снова недоволен?

– Он хочет видеть тебя немедленно.

Гатха продолжал разглядывать метатранов. Он досадливо морщился, то ли при мысли о вызове Баррина, то ли обнаружив новые дефекты в образцах.

«Вот, опять то же самое. Увлечется чем-то и забывает обо всем на свете, а ведь несколько секунд задержки здесь отзываются в реальном времени долгим ожиданием для Баррина и Урзы», – подумал Карн.

– Полюбуйся, – хмыкнул Гатха. – Безупречная внешность. Красавчик. – Он откинул со лба прядь прямых черных волос.

В последние годы Карн стал замечать, что Гатха охотно выставляет напоказ свою татуировку, словно она чем-то роднит его с воинами-метатранами.

– И притом абсолютно неуравновешен, – продолжал молодой куратор. – Проявляет агрессию при любом приятном или неприятном воздействии, а в другое время сворачивается клубком и на целые дни впадает в кататонический ступор.

– А остальные? – Карн кивнул на изуродованные тела.

Молодой ученый нисколько не смутился.

– Это старые. – Гатха пренебрежительно махнул рукой и потянулся погладить свою козлиную бородку. – Нет, последний ближе всего к поставленной цели. Несколько субъективных лет мои лаборатории в ускоренном времени будут заняты разработкой этого варианта.

– Нет, – возразил Карн. – Не будут.

Он предпочел бы, чтобы эту новость сообщил Гатхе кто-нибудь другой, однако Баррин дал прямой приказ: если куратор немедленно не ответит на вызов, Карн должен сам сказать ему все.

– Твои лаборатории передают под другие программы. В рамках работы над Породой, но под руководством другого куратора и под контролем одного из магистров.

Вот теперь Гатха смотрел только на Карна.

– Приказ Баррина? – Он даже не пытался скрыть свою ярость.

Карн медленно опустил голову.

– Ну это мы еще посмотрим!

Он схватил плащ и бросился к двери, начисто забыв о серебряном человеке. Карн тоскливо побрел за ним. Он с трудом находил оправдание собственной жестокости. Однако Баррин, очевидно, предвидел развитие событий. Вероятно, чтобы пронять куратора Гатху, нужны сильнодействующие средства.

Баррин и Урза вдвоем завладели аудиторией, рассчитанной на сотню слушателей. Просто заняли первое попавшееся пустое помещение. Мироходец теперь редко бывал на Толарии. Фирексийцы шли за ним по пятам, и он боялся навести их на остров. По той же причине реже заходил в порт и «Маяк».

Тем не менее случалось, что его присутствие в академии было необходимо, и дело Гатхи относилось как раз к таким случаям. Провинившийся куратор стоял между своими наставниками и первым рядом скамей. На его губах застыла презрительная улыбка: обиженный ребенок, убежденный в своем превосходстве, с нетерпением дожидающийся времени, когда малый рост и слабые силы перестанут его сдерживать.

На взгляд постороннего, Гатха великолепно держался под ливнем упреков старших. Молчал, чуть покраснел, и только неподвижный взгляд выдавал его истинные чувства. Он все ниже склонял голову, отвечая на каждое обвинение Баррина, и покорно поклонился, выслушав окончательный приговор Урзы:

– Ни на йоту не отклоняться от предписанной линии исследований и не пытаться выставлять напоказ свои достижения!

Урза помолчал, затем, не дождавшись ответа, поторопил:

– Это понятно?

– Да, наставник Урза. Это понятно. – Гатха не сумел скрыть вспышки гнева в зло сощуренных глазах. – Но лаборатории ускоренного времени… Без них я…

– Без них, – жестко оборвал Баррин, – ты будешь работать не торопясь и четко придерживаться указанного направления. Твои образцы третьего поколения проявляют свирепость и жестокость уже в первые годы жизни, а количество мутаций намного превышает средний уровень.

Урза потер рукой подбородок.

– Свирепость и жестокость – это неплохо, если они проявляются в нужное время в нужном месте, но у твоих они бесцельны. – Он покачал головой. – Почти все образцы третьего поколения отличаются отсутствием эмоциональных связей. Это шаг назад, а ты хочешь продолжать движение в ту же сторону. Нам нужно найти, в чем причина неудач. Попытаемся вырастить больше поколений в скоростных полях, накопить больше данных. Когда найдем решение, может быть, и вернем тебе лаборатории. – На этот раз Гатха коротко кивнул, не ожидая напоминания. – Пока все.

Поклонившись, куратор оставил старших вдвоем, выходя, даже не взглянул на Карна.

Серебряный человек замялся, не зная, выйти или остаться, но, помедлив в нерешительности, остался на месте, и Баррин, заметивший его мучения, решил пока отложить разговор с ним.

Урза по обыкновению интересовался в первую очередь своими заботами. Он перелистывал страницы последнего отчета.

– В чем дело? – обратился он неизвестно к кому, а затем взглянул на Баррина. – Еще что-нибудь о Гатхе?

– Он неисправим, – проворчал старший маг. – Упивается властью и собственным даром, а теперь еще и на нас обижен. Его надо остановить, пока не поздно.

– Когда-то ты говорил то же самое о Тефери, – в голосе Урзы слышалась едва ли не ирония, но в то же время мироходец не отрывался от записей.

В негодовании Баррин мотнул головой.

– Тефери заслуживал хорошей трепки, но он никогда не губил жизней. Урза, этот человек нам уже не подчиняется, и он влияет на других учеников и кураторов. Внушает им те самые моральные принципы, которых я… мы опасались! Гатха слишком далеко зашел.

Волнение старшего мага не произвело впечатления на Урзу. Баррин вздохнул, ощутив вдруг на плечах тяжесть всех своих лет, и попытался зайти с другого конца:

– Ты знаешь, сколько камер с постоянным полем занято его неудачами? И сколько новых учеников, родившихся на Толарии, заняты поисками магических способов исправить уродства, оставленные нами им в наследство?

– Часть провалов в программе выведения Породы на совести Гатхи, но далеко не все, – хладнокровно возразил Урза. – А тебе известно, как четко он наладил работу в анатомичке?

Это Баррин тоже знал. Он сам перевел Гатху на анатомические исследования, в надежде, что грязная работа собьет с мальчишки спесь и равнодушие. Однако Гатха выказал явный вкус к этому занятию. Он расхаживал повсюду в черной мантии вместо подогнанной по фигуре аргивской формы, в которой появился в академии. Баррин не сомневался, что на черной материи оставалось невидимым множество кровавых пятен.

– Метатраны – наш грех, но ты ведь сам убедил меня, что без них не обойтись. А вот твоя Порода выводится из живых людей! – Баррин облизнул губы. Во рту вдруг пересохло. – И не напоминай мне, что все они добровольцы, потому что дело уже не в этом. – Маг оглянулся на Карна и с трудом заставил себя продолжать: – Он ввел в главную евгеническую матрицу фирексийский материал.

Урза поднял голову.

– Как ты об этом узнал?

Баррин запнулся, волосы на голове неприятно шевельнулись. Евгеническую матрицу создали траны, а мироходец обнаружил ее и перестроил для своих генетических работ. Матрица и более простые устройства, созданные по ее образцу, были основой проекта Породы. И они же создавали опасность ужасающих злоупотреблений. Предполагалось, что все нововведения происходят только с одобрения Баррина и Урзы. Баррин, упоминая о самоуправстве Гатхи, основывался на смутных слухах. Он надеялся поразить мироходца, и только сейчас ему пришло в голову, что Гатха действовал с его позволения.

– Ты знал? – спросил он хриплым шепотом.

– Откуда бы, по-твоему, Гатха мог получить генетический материал транов? – Урза подчеркнул древнее название расы, хотя должен был отлично понимать, что суть не в имени. Заметив, что Баррин недоуменно нахмурился, мироходец пояснил: – Разумеется, материал получен из позднейших воплощений, но, используя потомков транов, мы рассчитывали воспроизвести их лучшие черты. – Он пожал плечами, отбрасывая семантические сложности. – Кто тебе сказал?

– Карн, – ответил Баррин, кивнув в сторону серебряного человека. – Он передал мне пару слухов, относившихся к Гатхе. – Карн встрепенулся, хотел что-то сказать, но передумал. – Я еще продолжаю расследование, – закончил маг.

– Ну так можешь его прекратить, – без обиняков высказался Урза и, заметив, как потрясен маг, пояснил: – Все это только ради Наследия. Ради него можно пойти на все. Мы решили так много лет назад, не забыл? – Дождавшись неохотного кивка Баррина, Урза продолжал: – И я напоминаю тебе, что все они – добровольцы. Иначе я не затеял бы такого дела здесь, на Толарии. Я понимаю, что ты бы этого не перенес. Но мне нужен наследник! – Глаза Мироходца вспыхнули и сгорели, на их месте в глазницах иллюзорного юношеского лица показались Камни Силы. – И он должен сравняться с фирексийцами, он должен уметь следовать за ходом их мыслей и опережать их, возможно, нанести упреждающий удар по самой Фирексии, а для этого он должен сам быть в какой-то мере фирексийцем. Если Карн в свое время…

– Кстати о Карне, – перебил Баррин. – Карн, ты не мог бы разыскать Рейни? Она где-то в лабораториях реального времени. Скажи ей, что я задерживаюсь, и помоги, если ей нужна помощь.

– Конечно, магистр Баррин.

Прототип неуклюже поклонился, облегчение в голосе ясно показывало, как он счастлив получить наконец однозначный приказ. Пока серебряный человек выходил через ту же дверь, за которой скрылся Гатха, Урза снова погрузился в чтение. Услышав имя Рейни, он остыл столь же быстро, как и вспыхнул. Баррин не первый раз замечал, что Урза с какой-то неловкостью вспоминает о женитьбе мага. Это и удивляло, и немного задевало Баррина, но понять мироходца он уже давно не надеялся.

– Она иногда беспокоится, – заметил он, объясняя свою просьбу Карну.

Оторвавшись от какой-то таблицы, Урза кивнул:

– Понятно!

«К черту Урзу с его бесстрастностью!»

– Я, знаешь ли, женат. Жену зовут Рейни, – процедил Баррин сквозь зубы.

– Я знаю. – Лицо Урзы даже не дрогнуло.

– Ты недоволен? – напрямик спросил Баррин.

– Почему ты так думаешь? – спокойно осведомился мироходец.

Баррин склонился над столом, приблизив свое лицо к лицу великого безумца.

– Ты избегаешь ее, стараешься даже не вспоминать о ней. Я давно заметил, что ты очень стараешься уклониться даже от случайных встреч. – Он помолчал. – По-моему, она тоже заметила, хотя и молчит.

Урза кивнул:

– Поэтому ты решил, что она мне не нравится… – Он запнулся, словно приводя в порядок мысли или опасаясь сказать лишнее. – Баррин, мой опыт общения с людьми не… Я и не притворяюсь, что хорошо понимаю смертных. Поэтому я стараюсь не вмешиваться в тех случаях, где и без моего вмешательства все в порядке, опасаясь повредить…

«Звучит правдоподобно. Немного уклончиво… но правдоподобно», – пронеслось в голове мага.

– Значит, ты одобряешь?

Раз в кои-то веки Баррин требовал прямого ответа. Он не отпускал взгляда Урзы, словно мог своей волей принудить мироходца к искренности.

– Жизнь должна продолжаться, Баррин, – наконец отозвался тот. – В конце концов, именно к этому и сводятся наши цели, ради этого работают все на Толарии. Думаю, ты поступил правильно. И я сам не выбрал бы для тебя лучшей пары.

«Рассчитывал получить простой и ясный ответ, Баррин? Пора быть умнее!»

Урза поднялся, собирая прочитанные отчеты. Его резкие движения показывали, что разговор окончен, и Баррин был только рад этому. Приятно хоть иногда прервать беседу на светлой ноте.

Урза был другого мнения.

– Почему ты отослал Карна? – спросил он, задержавшись в дверях.

Не так уж плохо он понимал смертных. Баррин покачал головой.

– Ты собирался сказать, что Карн в свое время станет частью «Маяка», верно? Прямо при нем?

Мироходец выжидательно смотрел на собеседника.

Баррин с нажимом продолжал:

– Урза, Карн не рычаг и не прибор. Он разумное существо, способное самостоятельно принимать решения. Думаю, ты никогда не замечал, но… – Маг запнулся. Ему пришло в голову, что трудности Прототипа имеют немало общего с проблемой новой породы.

«Возможно ли быть слишком эмоционально привязанным? Иметь слишком хорошую память?»

Урза пожал плечами и направился к двери, то ли не заметив, что маг замолчал на полуслове, то ли не интересуясь продолжением.

«„Маяку" для достижения основной цели понадобится мозг. Никто не подходит на эту роль лучше Карна. Он станет лучшим усовершенствованием „Маяка"», – пробормотал он, скрываясь за дверью.

От такого использования термина «усовершенствование» по спине мага пробежал озноб. Фирексийцы, заменяя плоть механическими устройствами, считали, что «совершенствуют» живое тело. Баррин устало опустился на ближайший стул. До сих пор Мироходец ни разу не произносил этого слова в таком контексте.

До сих пор.

Глава 4

Оставив позади царство Залфир, команда «Маяка» осмотрелась по сторонам и не увидела ничего, кроме горизонта. Карн оглянулся на корму судна. Ее плавный силуэт темнел в ореоле заката. Ильса Бравен, временный капитан корабля, прокричала с мостика команду, которой «Маяк» теперь долго не услышит:

– Курс в небо! Поднять корабль!

Матросы зашевелились, механики запускали магические двигатели. Стройное судно медленно разомкнуло объятия серой воды и погрузилось в алое сияние умирающего солнца. Засвистел рассеченный острым бушпритом ветер. Паруса по-прежнему выгибались, но теперь их наполняла сила магии. Любой из моряков и учеников академии, находившихся на борту, согласился бы, что нет ничего прекраснее этого первого мига полной свободы корабля, презирающего власть стихий.

Один Карн не наслаждался ощущением всесилия, хотя знал, что это был последний полет «Маяка», которого требования секретности заставят впредь играть роль обычного, прикованного к поверхности океана судна. Прототип не забыл, сколько раз он восхищался мгновениями взлета, стоя на палубе или находясь в самом сердце корабля, где он, слившись с силовыми камнями, регулировал работу магических двигателей с недоступной для смертного точностью. Это были хорошие времена, может быть, лучшие в его жизни, но они прошли.

Последние десять лет Толария казалась Карну тюрьмой. От постоянных переходов между разновременными зонами его лихорадило. У него уже не оставалось времени по-настоящему знакомиться с учениками. Любой из них растворялся в потоке летящего времени за те часы или дни, что Карн проводил в медленновременной зоне, помогая в работе Рейни, Баррину или Гатхе.

Серебряный человек не порвал отношения с Гатхой и, кажется, оставался его единственным другом. Остальные сотрудники академии сторонились молодого ученого, а ученикам, работавшим под его руководством, он даже внушал страх. Гатха, по-видимому, не страдал от недостатка человеческого общения. Ему хватало работы и недолгих бесед с Прототипом. А вот Карну этого было мало. Серебряный человек понял, чего ему недостает, когда, вернувшись из очередной отлучки в медленновременную зону, узнал, что разминулся с Джойрой. Следующего ее визита на Толарию можно было ждать очень долго. Карн не таил обиды на задержавшего его Гатху, но погрузился в тоску. Только Баррин и Рейни заметили перемену в настроении своего помощника и поддержали его парой добрых слов и заботливых взглядов.

Но Гатха продолжал работу с фирексийским материалом, и Карн понял, что не может больше оставаться на Толарии. Он нуждался в передышке. Слишком много уродов рождалось в последнее время, слишком многие из рождавшихся нормальными с виду, созревая в ускоренных зонах, оказывались злобными и безудержно жестокими. Карн разрывался между привязанностью к Гатхе и ненавистью к его занятиям. Из совершенной памяти Прототипа еще не стерлись воспоминания о долгой войне с кучкой фирексийцев, рожденных некогда на Толарии. Отвратительные создания, возрождавшиеся всякий раз в новом, еще более уродливом обличье. Противоестественное смешение плоти с металлом, кислый запах слизи и смазочных масел, заменявших им кровь. В его ушах снова возникал скрежет и лязг их голосов. И хуже всего были короткие вспышки понимания и сочувствия к этим порождениям кошмара, когда серебряный человек на миг ощущал свое родство с ними.

Карн знал, что жизнь ему дает сердце Ксанчи, давно погибшей подруги Урзы, фирексийки, восставшей против своих повелителей и старого мира. Она отдала жизнь ради победы над демоном Джиксом, а потом Урза использовал ее сердце при сборке Прототипа, при первом своем опыте в создании искусственных мыслящих существ. И все же этот янтарный комочек не потерял связи с Фирексией. «Принцип подобия», говорил Баррин, надеясь смягчить тревогу Карна. «Подобное тянется к подобному». И все же Карна мучило влечение, которое он испытывал к созданиям Гатхи. Ему не хотелось смешивать это невольное сочувствие с настоящей дружбой. Дружить можно только с хорошими людьми, такими, как Джойра, Баррин, Рейни…

И услышав, что Рейни вместе с лесным духом Мултани должны возглавить посольство к Явимайе, Карн напросился в команду «Маяка». Он надеялся, что плавание напомнит ему прежние радостные дни и поможет восстановить связь с настоящим. Не помогло.

Карн и сейчас слышал зов корабля. Басовитый гул его двигателей пробивался сквозь полированное дерево палубы. Звук настолько низкий, что ощущался больше телом, чем слухом. Но рядом не было людей, тех людей, что прежде наполняли мир Карна. Не было Тефери и Джойры. Джойра… Теперь он мог признаться себе, что вся эта поездка затеяна ради нее. Ему хотелось поговорить с первой, лучшей своей подругой, но ни ее, ни Тефери он не застал в Залфире. Никто не знал, куда они направились и странствуют ли они вместе или поодиночке. Путешествие не принесло облегчения и лишь заставило взглянуть в глаза жестокой истине: ему никуда не скрыться от своего прошлого. Карн попытался и потерпел поражение. Прошлое, мучительное и неотвязное, следовало за ним. Сейчас серебряному человеку хотелось навсегда избавиться от него.

Он и не представлял, какую цену ему придется за это заплатить.

Мултани прогуливался по командному мостику судна, поодаль от кучки наблюдателей из академии, допущенных капитаном Бравен в свои владения. Дух природы поглаживал перила. Он чувствовал в теле корабля жизнь, по-прежнему принадлежащую Явимайе, как и он сам.

Даже издали никто не спутал бы Мултани с обычным человеком. Его тело, тонкое и гибкое, представляло собой ствол дерева. Руки и ноги походили на толстые ветви с узловатыми суставами и тонкими корешками пальцев. И покрывала их не кожа, а кора, сквозь которую в верхней части ствола прорастало лицо. На голове и плечах клубилась целая грива мягкого изумрудного мха. Зеленые глаза цвета молодой листвы, от хлорофилловой радужки разбегались белые прожилки, а левую щеку украшал зеленый узор в форме древесного листа. Мултани был самой сутью мыслящего леса Явимайи, втиснутой в человекоподобную форму.

Сейчас, после вековой отлучки, он возвращался к породившему его лесу вместе с посланцем Лановара и посольством Толарии.

Прозрачные голубые волны накатывали на тонкую полоску пляжа, где светлый желтый песок перемежался красно-бурой землей, поросшей тускло-зеленой прибрежной растительностью. Цвета пляжа быстро померкли по сравнению с бледной радугой берегов в глубине бухты. Это было для Мултани внове. Прежде зелень леса простиралась от края до края острова. С тех пор Явимайя стал… изменяться. Хотя дальше от берега остров по-прежнему скрывался под крышей леса, разорванной темными вершинами гор. Местами по зелени проходила крупная рябь, словно там листву шевелил ветер, совершенно не ощущавшийся на мостике.

Мултани передавалось чуть тревожное ожидание леса. Явимайя не часто допускал на свои земли такое множество гостей. Дух природы послал в ответ ободряющее приветствие.

– Удивительно, – проговорил лановарский эльф Рофеллос, облокачиваясь на перила рядом с духом леса.

Темные непокорные волосы молодого воина водопадом струились по спине. Он вскочил на узкую планку перил, небрежно придерживаясь одной рукой за ближайший шкот, и склонился над водой. Свободный край его кожаной рубахи чуть шевельнулся под легким ветерком, с простого кожаного пояса свешивался короткий меч.

Мултани отошел в сторону, чтобы отдохнуть от общения, в первую очередь с Рейни, которая все время пути донимала его разговорами, хотя Рофеллос ему и не мешал. Он был гайа, «рожденный лесом», и, если проявлял большую воинственность, чем большинство ему подобных – что ж, такова природа всех эльфов Лановара. Потому-то Явимайя и просил выбрать посланника из этого клана. Быть может, побывав в Лесу, Лановар научится жить в большей гармонии с миром.

Рофеллос, всегда внимательный к малейшему замечанию или движению Мултани, спрыгнул на палубу.

– Прости. Не хотел тебя беспокоить.

Едва ли что-нибудь могло обеспокоить Мултани в такой близости к истокам. «Скоро, – пообещал он себе, – нас примут ласковые объятия Леса».

– Ничего, Рофеллос. Явимайя рад тебе.

Эльф гордо выпрямился, обрадованный признанием – Мултани или Явимайя. В сущности, они были едины. Возможно, Рофеллос еще не был способен по-настоящему оценить неповторимость Явимайи, но перед духом природы он преклонялся открыто. Мултани пристально взглянул на эльфа, когда «Маяк», разрезая ветер, скользнул в глубь острова.

Рофеллос лишь немного расширил глаза:

– Не к берегу? – ухмыльнулся он, явно обрадованный. – Ни песка, ни скал. Только Явимайя!

– Песок, – осторожно предупредил Мултани, – здесь не самое безопасное место.

Песчаная полоса внизу уже скрылась под ковром густой колючей поросли. От прибрежных редких кустиков в стороны тянулись, изгибались, переплетались, терялись в брызгах прибоя ветвящиеся корни. Несколько острых побегов стояли торчком, словно угрожая скользящему над ними днищу корабля.

Заметив взгляд Рофеллоса, Мултани кивнул:

– Именно так. Они недаром терпеливо разрастались много лет. Хотя Явимайя растет вширь не слишком быстро, о защите побережья он позаботился с самого начала.

Эльф помолчал полминуты, обдумывая его слова, – невиданная сдержанность для Лановара, а затем спросил:

– Тебе рассказал об этом Явимайя?

– Я просто знаю, что это так. Явимайя говорит через меня. Ему нет нужды говорить со мной.

Когда прибрежная сеть корней и отдельные бастионы кустарника остались позади, под «Маяком» раскинулась земля, казавшаяся, на первый взгляд, пустыней. Воздух быстро остывал и скоро стал пронизывающе холодным. Стоявшие рядом люди начали взволнованно переговариваться. А Рофеллос, не замечая холода, все заглядывал через борт судна Вздрогнув внутри своей телесной оболочки, Мултани развернулся к теплым лучам солнца.

– И здесь корни, только потоньше, окутывают землю… – Эльф ненадолго умолк. – Свешиваются с… это дюны?

– Деревья, – не глядя шепнул Мултани. – Стволы вековых деревьев. Явимайя вырастил их и уронил в ряд, создав сплошную стену. И земля здесь не отражает тепла. Все тепло скапливается под гниющими стволами, чтобы ускорить рост корней на бесплодной земле. – Дух взглянул вперед, туда, где путь им преграждала стена леса. – Капитан Бравен, вы можете подняться выше деревьев, но пора уменьшить скорость. Мы приближаемся к месту посадки.

Капитан выкрикнула приказ.

– Мы приближаемся к сердцу Явимайи? – спросил Рофеллос.

Мултани чуть напрягся. Очевидно, эльф повторял услышанные от него же слова, не понимая их настоящего смысла. Истинное Сердце Явимайи никогда не откроется Лановару. Вряд ли и сам Мултани когда-нибудь увидит это надежно укрытое мыслящим лесом место. Но пусть эта тайна будет запретна и для него, он будет охранять ее тем более ревностно.

– Для нас, – просто сказал он вслух, – и окраина леса – это достаточно далеко.

Днище корабля коснулось темного травяного ковра, на котором светились бледно-зеленые чашечки крошечных цветов. По лугу бежала рябь того же неощутимого ветерка, что прежде раскачивал далекие вершины. Посланцы академии открыто дивились высившимся вокруг огромным деревьям. Мултани видел, что это – молодая поросль, поднявшаяся на сотни футов совсем недавно. А те холмы – конечно, груды полусгнивших стволов древнего леса, поваленного Явимайей в пищу молодым росткам.

Толарийцы привычно готовили корабль к швартовке. Паруса уже зарифили, а за борт скинули раздвижные сходни.

Мултани поморщился от пронзительного лязга разворачивающихся мостков. Едва трап коснулся земли, он направился к нему. Для Рофеллоса этот путь показался слишком простым. Приветствуя собственную отвагу ликующим криком, эльф нырнул в низкий клюз и соскользнул по выпуклому борту. В последний момент он оттолкнулся ногами и прыгнул в траву, смягчив падение ловким кувырком. И тут же застыл на одном колене, пораженный непрестанным шевелением зеленого ковра. Еще спускаясь по трапу, Мултани уже угадал, что так поразило эльфа.

Воздух кипел жизнью, ветер в листве и травах пел песню гайа. Мултани коснулся незнакомый аромат, и он отвлекся, вбирая в себя значение новых оттенков запаха. Земля под его босыми ногами-корневищами была податлива, как губка, и он с трудом удержался от искушения врасти в нее, нераздельно сливаясь с родным лесом. Явимайя заставил его дождаться остальных.

Эльфы появились словно по волшебству. Только что в лесу, окружавшем поляну, не было ни души, и вот уже смолкли все звуки, кроме дальнего гула падающих деревьев, а из тени на краю луга возникли десятки легких силуэтов. Все светлокожие, светловолосые, хрупкие. Рядом с Мултани появилась Рейни, и дух природы невольно шагнул в сторону.

– Явимайя приветствует вас. – Звонкий мелодичный голос, произнесший слова традиционного приветствия, принадлежал молоденькой девушке-эльфу.

Рейни ответила теплой улыбкой.

– Мы явились от имени Толарианской академии…

– Просить редких пород древесины для ваших изделий, – закончила за нее посланница Явимайи и застенчиво улыбнулась, забавляясь ее недоумением. – Конечно же, Явимайя участвовал во всех ваших беседах с Мултани.

Дух леса склонился в ответном приветствии.

– Долгой жизни, Шаира. – Обычное у эльфов пожелание. На краю его сознания шевельнулся Явимайя, и Мултани повернулся к Рейни: – Лес даст вам все, о чем вы просили. Чтобы вырастить самые твердые породы, понадобится несколько дней.

Будто подтверждая его слова, лес отозвался треском падающих стволов и отрывистыми щелчками ломающихся сучьев. Совсем близко одно из деревьев рухнуло наземь; за ним другое, на самом краю луга. Мултани, ожидавший этого, даже не обернулся. Одно за другим, цепляя кроны соседей, повалились еще три зеленых гиганта.

Рейни задумчиво посматривала вокруг.

– Подгнили? – спросила она.

Оскорбленный, Мултани еле сдержался, только бросил на женщину быстрый взгляд.

– Смена поколений, – пояснил молодой воин-эльф, погладив тыльной стороной ладони колеблющуюся траву. – Ускоренная, но естественная.

Темные глаза Рейни в изумлении распахнулись. Склонившись к самой земле, она всматривалась в странное мельтешение травинок.

– Цветы и травы растут и сменяются так быстро, что новые прорастают прямо в скорлупе увядающих прежних воплощений. Вот отчего эта рябь в безветрии!

Мултани никогда не сомневался в сообразительности Рейни.

Гниение – это поражение, – сухо пояснил он. – Здесь все происходит с одобрения и по желанию Явимайи. – Он кивнул на продолжающие падать деревья. – Лес растет и уступает место новым поколениям во много раз быстрее обычного, создавая для вас запасы сырья. Не только Урза Мироходец ненавидит Фирексию.

Толарианка понимающе кивнула.

– Приятно сознавать, что у нас есть союзники, – сказала она. – И передай Явимайе, что мы ценим его дар.

Натянуто улыбнувшись, Мултани напомнил себе, что Рейни техник, а не знаток лесной жизни. Он допустил в свои слова только легчайшую иронию:

– Ты плохо слушала Шаиру, Рейни. С тобой сейчас говорит сам лес.

Рофеллос проворно огляделся по сторонам. Он еще ощущал на себе чужой взгляд, ставший почти привычным; взгляд, следивший за каждым его движением, паутинкой щекочущий кожу. Рука сама ползла поближе к рукояти меча, глаза обшаривали землю и деревья вокруг, нос втягивал воздух, полный незнакомых запахов. Опасность таилась повсюду, и он был напряжен, как струна.

С разрешения Мултани молодой эльф углубился в лес. Рофеллосу не терпелось разведать места, которые на много лет станут его домом. Ему хотелось покататься в палой листве, ступить на тропы, куда не ступал еще ни один Лановар, разрисовать лицо соком неизвестных лесных ягод. Так для него земля становилась своей, он познавал ее всем телом, всем существом. Народ воинов, Лановары жили и умирали, повинуясь тихому голосу природы, и Рофеллос не собирался позволить Явимайе заглушить его. Да, сейчас он посланец, но воином он всегда был, им и останется. И эльф уже чувствовал, что Явимайя распознал и одобрил эту мысль.

Но инстинкт предупреждал об угрозе. Кто-то следил за ним, шел по следу, и этот кто-то оказался лучшим охотником, чем Рофеллос. Мултани? Может быть. Но тогда он напрасно шутит такие шутки с вольным эльфом. Его губы растянулись в хищной усмешке, а глаза метались, выискивая тайники, где мог бы скрываться враг. И все время казалось, что стоит обернуться чуть быстрей, всмотреться чуть пристальней – и невидимый мучитель объявится на глаза.

Что – то мягко погладило его сзади по шее. Рофеллос развернулся, в прыжке выхватывая меч, и едва успел остановить замах прежде, чем клинок ударил в ствол стоявшего за спиной дерева.

– Кто здесь? – выкрикнул Рофеллос и тут же пожалел об этом. Так открыто выдавать себя позволительно только в дружественной стране. Ответом ему было молчание.

Рофеллос попятился, до боли в глазах вглядываясь в листву и чащу подлеска. Никого. Тогда эльф развернулся и устремился вперед широким шагом, каким мог двигаться без устали день, ночь и еще полдня. Он должен оторваться от этого преследователя.

Но за каждым его движением следил невидимый взгляд, пробиравшийся все глубже и глубже в сознание Лановара.

Глава 5

Даввол шагнул в темное сияние портала. Говорун, оторвавший его от работы, следовал за ним по пятам.

Горячий воздух опалил кожу и, ворвавшись в легкие кислой масляной вонью, заставил Даввола упасть на колени. Зарево, вырывавшееся из огромных домен, освещало вечную ночь Четвертой Сферы адским ржавым светом, в котором кружили черные хлопья окалины. С изнанки третьего уровня, переплетением труб и проводов заменявшей небо, мелким дождем моросила остывающая смазка. Листовая сталь, на которую опустился Даввол, была раскалена, как противень в духовке. Броня коракианца мгновенно нагрелась, и ему пришлось вскочить на ноги, чтобы не изжариться заживо.

Невдалеке, среди пляшущих языков пламени и жирных клубов чада, двигалась тень фирексийца. Давволу припомнились чудовища из коракианских сказок – скелеты рук, голый череп и страшная ухмылка острых стальных зубов. Когда фирексиец приблизился, на нем стали видны полосы гибкой стали, то и дело переползающие на новое место. Собственно, это живое одеяние составляло единое целое с телом чудовища. Безусловно, Давволу еще не доводилось встречаться со столь могущественным созданием. Какое величие! Коракианец задрожал, колени его обмякли, и он снова рухнул на четвереньки, склоняясь перед смертоносной властью. Могучий фирексиец проскрежетал что-то на своем языке, обращаясь к говоруну.

– Я Кроаг, член Внутреннего Круга, – перевел тот, лязгая на каждом слове. – Тебе не нравится наш мир, Даввол?

Коракианец заставил себя выпрямить спину, растирая руки, уже вспухшие волдырями ожогов.

«С болью можно совладать, – твердил он себе, проклиная свою бессильную плоть. – Со страхом можно совладать».

– Ваш мир представляется мне совершенным, – объявил он. – Но мое тело слишком слабо. – Даввол припомнил фирексийский термин, относящийся к живым организмам, еще не дополненным механическими приспособлениями: – Неукомплектованно.

По крайней мере, его тело больше не умирало. Хотя бы этим вознаградили его фирексийцы за сорок лет верной службы. Не много, но все же он уже прожил больше срока, отведенного обычному коракианцу. И все эти годы прослужил в поисковой команде, наводя ее на тайники, где хранились древние механизмы.

Снова шипение и скрежет.

– Я избрал тебя для службы замыслам всевышнего. Ты последуешь за мной.

Кроаг воздел тонкую руку, обвитую металлическими зажимами и проводами, подзывая соплеменника из тени за спиной.

Новое чудище тащило на себе вторую переноску, и его пальцы уже устанавливали камни в порядке, необходимом для перехода в новый мир. Затем оно опустило устройство на землю, и над ним засветился открытый портал.

В горле коракианца пересохло, и он больно сглотнул. Его вызывает всевышний? Сам темный бог Фирексии? До сих пор его ни разу не допускали далее Второй Сферы, а сегодня Четвертая едва не прикончила его. Неужели Кроаг ведет его еще глубже? Если они добиваются его смерти, почему просто не отправить в чан для сырья? Чем он заслужил такие муки? Собрав жалкие остатки храбрости, на подгибающихся ногах Даввол шагнул вслед за Кроагом. Бежать все равно было некуда. Он всецело принадлежал фирексийцам, они с самого начала ясно дали понять это, хотя сами не спешили исполнять свои обещания. Да, сохранили жизнь, но что дальше? Где обещанные усовершенствования? Кроаг уже скрылся в портале, и Даввол неимоверным усилием заставил себя сделать последний шаг в проем… и в новый мир.

В сравнении с Четвертой Сферой Фирексии это был рай. Кроаг, Даввол и говорун стояли посреди кратера потухшего вулкана. Резкий ветер взъерошил опаленные волосы коракианца и засвистел в живом одеянии Кроага. Его холодное прикосновение вновь напомнило о жгучей боли в обожженных руках, но Даввол стиснул зубы и внимательно рассматривал чужой мир. В низком небе не было солнца, и вряд ли оно тут когда-нибудь появлялось. Пелена серых облаков, протянувшихся от края до края небосклона, сочилась ровным тусклым светом. Среди туч проскакивали красные и оранжевые разряды молний, и непрерывно рокотали глухие раскаты. Под ногами лежал тусклый бурый песчаник, выглаженный и спекшийся, словно прокаленный огнем. Такой же песчаник тянулся кругом, насколько хватал глаз. Горизонт окаймляли зубчатые стены кратера. Скатившиеся с них валуны казались крошечными пузырьками на глади бурой земли. Посреди кратера, словно вытолкнутая из раскаленных глубин мира, высилась мощная каменная башня.

– Где мы? – спросил наконец Даввол.

– Это Ратх, – перевел говорун очередную скрежещущую фразу Кроага. – Это орудие Темного владыки, новый мир, расположенный рядом с Доминарией. Отсюда начнется осуществление его миссии.

«Новый мир, только что народившийся, если судить по его виду…»

В волнении Даввол стиснул руки, не забывая, впрочем, о болезненных волдырях. Его черные глаза со стальными зрачками искали признаки жизни и не находили их.

– Я нужен здесь? – спросил он.

– Ты будешь надзирать за ходом работ, – перевел говорун. – Ты будешь распоряжаться миром Ратх, пока всевышний не назначит ивенкара, чтобы править им. – По-видимому, Кроаг заметил, как изменилось лицо Даввола, потому что говоруну пришлось выслушать новую порцию лязга и шипения. – Ты недоволен?

Коракианец старательно согнал с лица всякое выражение. Что бы он ни думал, у него хватало ума не шутить с фирексийцем.

– Я чрезвычайно доволен.

Это даже могло быть правдой. Только одна мысль отравляла радость: почему бы сразу не назначить его ивенкаром? Обладая большей властью, Даввол легче сумел бы добиться усовершенствования своего тела. Но и без того предложение казалось достаточно щедрым. В самом деле, он со своей непревзойденной памятью давно заслужил руководящий пост!

– Под работами ты подразумеваешь?…

Лязг Кроага прервал вопрос, и говорун поспешно перевел:

– Ратх продолжает расти. – Фирексиец протянул руку в сторону башни: – Твердыня уходит корнями в расплавленное ядро мира. Оттуда поднимается на поверхность текучий камень, который раздвигает пределы мира, сдвигая его энергетическую оболочку. Объем производства текучего камня должен расти, и тебе надлежит подавлять любые попытки саботажа.

Даввол оглянулся вокруг.

– Подавлять? Кого?

– Под Твердыней располагается город рабов, доставленных с Доминарии.

У коракианца имелось еще немало вопросов, но он не стал их задавать. Сначала надо осмотреться на месте, да и время для расспросов еще будет. Главное – новые возможности! Он уже обдумывал несколько способов увеличить объем производства.

Сильный порыв ветра развернул мантию за его спиной. Скрестив руки на груди, Даввол спросил:

– Какие средства предоставляются в мое распоряжение?

– Текучий камень, – начал перечислять Кроаг. Первый номер в списке не слишком вдохновил будущего наместника. – Кроме того, фирексийские части для поддержания порядка и чистильщики.

Под его начало отдают чистильщиков! Даввол уже имел случай убедиться в возможностях этих существ, в совершенстве оснащенных для преследования и уничтожения врагов Фирексии. Устрашающие создания! Чистильщики, войска и рабочая сила. Даввола переполняло ощущение могущества. Он займет Твердыню! Пусть фирексийцы не спешат снабдить его слабое тело механическими усовершенствованиями, зато они отдали ему во власть целый мир. «Что ж, дальше, несомненно, будет больше». Он кивнул самому себе. Ему не терпелось приступить к делу. Фирексийцы еще узнают ему цену, уж Даввол ничего не упустит!

– Чистильщики, – повторил он вслух. – Не думаю, что для усмирения здешних рабочих понадобятся такие силы, но пусть будут чистильщики.

Перевод занял несколько секунд, после чего Кроаг мотнул головой очень человеческим жестом. Снова шипение и скрежет. Холодная рука стиснула сердце Даввола, успевшего понять, что обрадовался он слишком рано.

– Чистильщики не будут помогать тебе справляться с феками, – начал говорун. – Они должны защитить Ратх и уничтожить единственного врага, способного нарушить планы всевышнего. Ты, Даввол, должен помочь мне выследить и уничтожить Урзу Мироходца.

Кроаг неторопливо прошествовал по широким коридорам Твердыни к тронному залу. Стальные ленты, укрепленные на нижней кромке его одеяния, то и дело задевали каменный пол, оставляя на плитах жирные масляные полосы.

Тяжелые металлические двери тронного зала со скрипом раздвинулись, скользя по смазанным, уходящим в стены рельсам. Кроаг с неудовольствием заметил, что прежний распорядитель Ратха был небрежен даже в мелочах.

Даввола он с собой не взял. Член Внутреннего Круга нуждался в одиночестве. Коракианец мог быть полезен, очень полезен в управлении Ратхом, но он всего лишь мясо и в предстоящей встрече станет только обузой. Никто не смеет встать на пути Кроага, даже Кораллд.

– Я ж-ждал тебя, Кроаг, – прожужжал Кораллд, приветствуя входящего в тронный зал соплеменника.

Фирексиец, не справившийся с поручением. Неудачливый наместник сидел на высоком стальном кресле, вжавшись в сиденье, словно для сохранения поста довольно было удержаться на троне. Ноги его дрожали от напряжения, волокнистые мышцы в просветах броневых пластин вздувались и опадали. На узловатых пальцах, стиснувших подлокотники, виднелись отточенные кинжалы когтей. Челюсти напоминали жвала насекомого, и на них блестела ядовитая слюна, способная разъесть любую плоть. На широком бронированном лбу медленно вращался единственный глаз.

Кроаг подошел ближе, однако остановился в безопасном отдалении от Кораллда. Наместник не уступит своего места без боя.

– Ратх по-прежнему не выполняет план. Ты не справляешься.

Это был приговор. Для фирексийцев неспособность справиться с порученным делом означала несовершенство. А всякое несовершенство должно быть исправлено.

Кораллд склонил голову набок. Между блестящими жвалами мелькнул змеиный язык.

– Ты замениш-шь меня мясным телом? Нет, думаю, ты ош-шибся…

Пол из текучего камня размягчился и вздыбился, образовав два больших цилиндра, которые мгновенно затвердели и покатились навстречу друг другу, недвусмысленно угрожая раздавить оказавшегося на их пути фирексийца, но тот был наготове. Не так уж хорошо Кораллд научился обращаться с текучим камнем. Отскочив назад, Кроаг взмахнул рукой, и цилиндры, столкнувшись, рассыпались грудой щебня.

Впрочем, это была лишь прелюдия к схватке. Огни, освещавшие зал, погасли, и в кромешной темноте Кораллд прыгнул на соплеменника. Член Внутреннего Круга наугад нанес встречный удар, острые концы его пальцев чуть задели покровную ткань смещенного надзирателя в тот самый миг, когда его тело обрушилось на врага.

Стальные ленты на одеянии Кроага смягчили удар, и он сумел удержаться на ногах, ускользнув от разъяренного Кораллда. Глаза Кроага ярко вспыхнули: рассеянный красноватый свет заполнил пустые глазницы. Темнота отступила перед его усовершенствованным зрением. Трон, двери, обломки разбитых цилиндров… Кораллд исчез.

Куда? Кроаг медленно повернулся вокруг своей оси. Стальные ленты терлись друг о друга с легким звоном. Он должен быть здесь. Единственный для него шанс на спасение – убить Кроага сейчас же, тем самым доказав, что он стоит выше члена Внутреннего круга.

Выше!

Кораллд, цеплявшийся за что-то на потолке, свалился ему на голову в тот самый миг, когда Кроаг догадался поднять взгляд. Член Внутреннего Круга успел рассмотреть вбитые в камень скобы, похоже предназначенные как раз для такого случая. Тем же, неуловимым для глаза движением, какое он продемонстрировал минуту назад, Кроаг вскинул руки навстречу тяжести врага. На сей раз когти Кораллда вспороли стальные полосы, зацепив тяги мускулатуры. Жвала свергнутого надзирателя впились в плечо соперника. Правая рука Кроага бессильно повисла, плечо вспыхнуло болью. Яд проник в смесь смазочного масла и сыворотки, наполнявшую тело члена Внутреннего круга. Однако ярость Кораллда обернулась против него самого: ткани плеча подались под его весом, и фирексиец тяжело рухнул на пол.

В этот момент Кроаг нанес ответный удар, стиснув полированными стальными челюстями жвала Кораллда. Его укус не был отравлен, но лишил противника самого мощного оружия. Левая рука вспорола плечо надзирателя, и острые когти проникли внутрь его тела. Стальные полосы лопнули по мысленному приказу хозяина, и концы двух из них обвились вокруг ног и свободной руки врага. Остальные хлестали его, как бичи, сдирая бронированную кожу.

Кораллд вопил от боли и ярости, отчаянно пытаясь вырваться. Рассеянный свет, льющийся из глаз Кроага, сменился двумя тонкими алыми лучами, вспышки которых прожигали висок соплеменника. Вторая вспышка, третья… С каждым разом ожог проникал все глубже. После четвертой тело Кораллда обмякло. Крик и предсмертные судороги оборвались после шестой вспышки.

Но Кроаг еще не закончил. Огненные лучи продолжали свою работу, и стальные узы все глубже врезались в беспомощное тело. Между тем усовершенствованные ткани поврежденного плеча успели восстановиться, и правая конечность Кроага снова подчинялась его воле. Вскинув обе руки, фирексиец обрушил их на пластину вражеского черепа. Живой мозг под ней был расплющен в лепешку.

– Это ты ошибся, Кораллд, – произнес напоследок Кроаг, отвечая на последние слова непокорного соплеменника.

Отбросив искалеченный череп поверженного надзирателя, он прошел к трону. Стальные полосы одеяния поспешно восстанавливались. «Да, Ратху мало твердой руки наместника-надзирателя. Нужно что-то еще. Даввол? Сумеет ли он сохранить Ратх и уничтожить Урзу? Возможно. Сила его разума делает из него превосходного управляющего, и, возможно, свежий взгляд поможет отыскать слабое место в обороне мироходца». Кроаг очень надеялся на это. Он не забыл приказ повелителя, он помнил, какое наказание ожидает неудачника. И во всяком случае Даввол не представляет опасности.

Кроаг вспомнил, как часто самых могущественных фирексийцев губила самоуверенность. Может ли Даввол оказаться опасным? Для члена Внутреннего круга Фирексии это представлялось невероятным. Кажется, единственная цель этого смертного мяса – добиться усовершенствования своего негодного тела. Это желание никогда не будет исполнено до конца. В нем будут поддерживать жизнь, пока он нужен Фирексии, и этого хватит, чтобы обеспечить его верность. Какой смертный не боится смерти?

В темном зале Твердыни Кроаг воссел на трон Ратха.

Глава 6

Вошедшему в мастерскую Баррину бросились в глаза раскиданные как попало инструменты. Тимейн стоял тут же, уставившись в голубовато-серое оконное стекло. Легкие мурашки тронули спину старшего мага. Вот так же смотрел Гатха, когда восемь субъективных лет назад, шестьдесят пять по счету Доминарии, маг впервые предложил ученику участвовать в создании метатранов. И вероятно, не случайно Тимейн просил встретиться в той самой лаборатории, где начиналась разработка проекта новой Породы. Тимейн выбрал место сознательно. Он хотел, чтобы Баррин вспомнил…

– Я здесь, Тимейн.

Молодой волшебник медленно развернулся, склонившись перед Баррином в почтительном приветствии:

– Спасибо, что ты нашел для меня время, наставник. Все бумаги на столе.

Маг не торопился просмотреть отчет. Он встретил сдержанный взгляд собеседника, гадая, что заставило старшего ученика открыто пренебречь субординацией, обратившись прямо к высшей власти академии.

– Если ты намерен подать жалобу, следовало бы передать ее обычным путем. Всем известно, что работать под руководством Гатхи не…

– Я не собираюсь подавать жалобы на куратора Гатху, – перебил Тимейн. Впрочем, голос его звучал все так же уважительно. – Однако я сделал открытие, которое, на мой взгляд, должно попасть только в твои руки.

Чего Баррин меньше всего ожидал от Тимейна, так это самодовольства. Пожав плечами и решившись подождать с суждением, пока не узнает больше, старший маг взял со стола пачку листов. Казалось, верхние страницы были тщательно склеены из множества обрывков. Кто-то намеренно разорвал отчет? Баррин увидел незнакомые таблицы и поднял взгляд на юношу.

– Чья это работа? – резко спросил он. Тимейн молчал. Для Баррина его молчание было достаточно красноречивым. «Распрощайся с мыслью, что от тебя ничего не утаивают». Маг начал читать.

Не только первая страница выглядела так, словно ее склеили из кусочков или выудили из мусорной корзины. К тому времени, когда четверть пачки оказалась прочитанной, Баррин уже сидел за столом, раскладывая листки в определенном порядке, чтобы удобнее было разыскивать ссылки. В общей сложности сводки отражали сорок лет работы в реальном времени и относились к исследованиям проблем Породы. Числа говорили достаточно ясно: постоянное снижение эмоциональной связи с Доминарией и усиление темных… элементов.

– Есть доказательства? – поинтересовался Баррин.

Тимейн кивнул:

– В соседней комнате.

Там их ожидали несколько младших учеников. Подростки сторожили пожилого человека, нахмурившегося при виде Тимейна и хлестнувшего Баррина враждебным взглядом. Затылочная часть продолговатого черепа старика плавным изгибом сливалась со спиной.

– Это Рха-уд. Представитель Породы, выращенный в зоне быстрого времени.

Баррин понимающе кивнул. Вот откуда удлиненный череп. Экспериментируя, Гатха ввел в матрицы несколько не слишком значительных физических изменений. Детища его опытов отличались также враждебностью ко всему, так или иначе связанному с академией.

– Почему ты здесь, Рха-уд? – сочувственно спросил Баррин. – Тебя привели силой? – Маг старался не замечать обиженного взгляда Тимейна.

Рха – уд мотнул головой.

– Вот этот, – он снова качнул головой в сторону Тимейна, – сказал, что он может, сумеет помочь моей малышке. Она плохо ладит с другими. – Старик проглотил слюну. – Со всеми.

Маг не стал расспрашивать, опасаясь задеть достоинство собеседника.

– Будем надеяться, что сумеет, – коротко отозвался он.

Тимейн открыл маленькую коробочку, достал оттуда камень, переливающийся кобальтовым блеском и молочно-белыми прожилками. Кое-где искрились красные и зеленые включения неизвестных Баррину минералов.

– Камень Феллвара, – пояснил юноша.

Эта самородная горная порода обладала способностью направлять пять видов маны.

Прочитав заклинание, юный волшебник положил камень на стол, и тот покатился к Рха-уду. Перевернувшись раз, другой, он замер. Ученик мага поднял его и переложил поближе к одному из подростков, стоящему у стола. Феллварийский камень немедленно покатился к нему и явно не собирался останавливаться у края. Подхватив его уже в воздухе, Тимейн кивнул ребятам:

– Всем спасибо.

Подростки поднялись и вышли, захватив с собой Рха-уда.

– И что это доказывает, Тимейн? – Баррин замолчал, уверенный, что ученик захочет объясниться.

– Всего лишь маленькая демонстрация, – отозвался тот. – Камень катится все медленнее и делает меньшее число оборотов с каждым поколением. На дочь Рха-уда не пришлось и одного оборота. – Юноша спрятал камушек обратно в коробку. – Я воспользовался законом подобия. Если личность хранит воспоминания о землях Доминарии, эти воспоминания привлекают все, сходное с ними. Дерево реагирует на тех, кто любит природу, – зеленая мана. Горящий уголь или кусок обсидиана привлекается воспоминанием о горах красной маной. Поверь мне, наставник Баррин, представители Породы не связаны ни с одной частью Доминарии. Развиваясь в лабораториях ускоренного времени, где поколения меняются слишком быстро, они не успевают запомнить свой мир.

– Они не маги, – встревоженный Баррин спешно подыскивал возражения. – И если дело только в том, чтобы растить их за пределами…

– Связь личности с землей Доминарии – это не просто способность притягивать родственную ей ману, – снова перебил Тимейн. – Я берусь доказать, что эта связь прямо зависит от врожденной любви личности к окружающему ее миру. Насколько далеко в прошлом была нарушена эта связь, я не знаю, но моя теория предполагает, что необратимые нарушения могут возникнуть еще до рождения, при зачатии, или даже за несколько поколений.

Баррин не находил слов. Он стоял, уставившись на своего ученика и лихорадочно взвешивая последствия.

– Значит, все результаты нашей работы могут нести в себе врожденный порок? Это ты хочешь сказать?

Тимейн лишь кивнул. Маг перевел дух.

– Ладно, Тимейн. Ты меня убедил, но все равно все это придется перепроверить на разном материале, и я должен буду поговорить с Урзой.

Он знал, что мироходец не обрадуется, услышав о новых результатах и уничтоженных отчетах. Сам Баррин не стал бы терпеть такого наглого извращения истины, особенно там, где речь шла о человеческих жизнях.

При упоминании имени Урзы молодой волшебник вздрогнул:– Он скоро вернется на Толарию? Я слышал, он совсем недавно был здесь.

– Да, но у нас есть и другое неотложное дело. В своем роде забавно, насколько сходные трудности возникли у Карна.

Юноша опешил:

– У Карна? Это ему-то не хватает воспоминаний и эмоциональной привязанности?!

– У него прямо противоположные проблемы. Он страдает от вечных воспоминаний. Год за годом они лишают его способности действовать. – Баррин с сожалением покачал головой. – Мы с Рейни давно заметили, как воспоминания встают на пути любых его дел, связанных с человеческими чувствами. И с течением времени ему все труднее принимать решения.

– И что предлагает Урза? Тимейн был явно озабочен. Баррин пожал плечами:

– Пока не знаю. Он просто сказал, что тут нужен «решительный подход». – Взглядом маг остановил готовое сорваться с губ ученика восклицание. – Я сказал тебе это потому, что нам с Рейни нужна твоя помощь. Может быть, пригодятся твои исследования эмпатии.

Тимейн снова сдержанно кивнул и взволнованно произнес:

– А если они не помогут?

– Тогда останется ждать решения Урзы Мироходца.

Просторную лабораторию опоясывала галерея, с которой ученики могли наблюдать за ходом работ. Несколько столов и полки с инструментами вдоль стен. Запах старого дерева, кожи и масла. На взгляд Рейни, здесь было слишком много места для такой простой операции. Кроме того, ее удивило отсутствие зрителей на галерее. Академия, как ни заняты были здесь в последние годы работой над Наследием, в первую очередь оставалась учебным заведением. Но сверху на нее смотрел один Баррин, и Рейни заподозрила, что ее муж отвадил праздных зевак ради спокойствия пациента. Она одобрительно кивнула.

Карн лежал на самом большом столе, головой к ней. Оторвав взгляд от галереи, Рейни нежно погладила могучее плечо серебряного человека.

– Все будет хорошо, – мягко пророкотал он.

Конечно же, Карн чувствовал ее волнение.

Из присутствовавших никто больше не нуждался в утешении. Урза, стоявший по другую сторону от стола, спокойно обсуждал с Гатхой тонкости применения транских металлов. Гатха казался поглощенным беседой, а о чем он думал на самом деле, угадать было трудно. Рейни подозревала, что его мысли далеки от проблем металлургии. Куратор явился по прямому приказу Баррина. Он помогал в разработке «клетки» и советовался с Урзой по поводу магических сторон ее применения.

«Пусть учится думать о тех, чьи жизни изменяет его работа», – как-то сказал Баррин жене, но оба сомневались, что такое возможно. Сочувствие было совершенно несвойственно Гатхе. Зато он уже два года не уставал жалеть себя, приставленного к «никому не нужной работе». Так он называл занятия с учениками и проверку старых отчетов. Баррин хотел твердо удостовериться, что нигде больше не случалось «отклонений от плана исследований». Гатха пытался жаловаться Урзе, но наткнулся на каменное молчание, а высшей инстанции для него не существовало.

Урза шагнул к столу и без предупреждения потянулся к замку на шее Прототипа. Даже Мироходцу не без труда удалось нашарить и повернуть крошечную рукоять, скрытую в глубоком желобке. Секрет замка был известен только шестерым, включая самого Карна. Наконец замок громко щелкнул, и Урза выпрямился. Голова серебряного человека повисла, уткнувшись подбородком в грудь. Рейни заметила, что серебристый металл легко сгибался и растягивался, не требуя применения шарниров. Она протянула руку, извлекая черный камень, дававший Прототипу жизнь. Карн вздрогнул и застыл.

Сердце Ксанчи. Рейни никогда прежде не видела его. Размером с грейпфрут, совершенно черный, между тем как остальные силовые камни состояли из довольно светлого, прозрачного вещества. Рейни казалось, что сила камня дрожью передается ее рукам, словно призрачный голос Карна зовет на помощь. В уголке ее глаза показалась слезинка, но она ничем не могла помочь другу. Урза Мироходец принял решение: все воспоминания глубже последних двадцати лет будут стерты, чтобы избавить Карна от медленно подкрадывающегося бессилия. Тот, кто тонет в воспоминаниях, не способен действовать.

Рейни подняла взгляд на мужа, пытаясь понять, не жалеет ли он теперь о своей проницательности. Она заметила, что кто-то появился рядом с Баррином, и прищурилась.

Тимейн, тот молодой маг, исследования которого доказали: более чем девяносто процентов связей с миром Доминарии завязываются в первые восемнадцать лет жизни. Еще не зная, что задумал Урза, он не сумел возразить против гипотезы, что те же двадцать основополагающих лет живое существо может принять в себя на любом отрезке жизни. Рейни подозревала, что, если бы юноша знал, какое применение его открытию найдет Мироходец, возражения бы, так или иначе, отыскались.

Да, каждый, кто был здесь сейчас, в той или иной мере отвечал за происходящее, и Рейни, кажется, больше всех. Ведь эта она первая предложила противопоставить действию силового камня непрерывный рост транского живого металла, чтобы ограничить срок хранения воспоминаний. Никому не удалось обнаружить изъяна в этом плане, хотя сама Рейни старалась больше всех. Поняв, как распорядился Урза ее идеей, она лихорадочно искала в ней ошибку. Ведь несмотря на все теоретические рассуждения, никто не мог с уверенностью предсказать, как отразится стирание памяти на личности Карна.

Между тем работа над «Клеткой» была окончена. Теперь Урза держал ее в руках. Тонкая, но прочная скорлупка, состоящая из двух половинок. Плетение корзинки из самого прочного в мире металла образовывало слова и символы, точно повторявшие очертания Сердца Ксанчи. Рейни вложила черный камень в одну половинку, Урза приставил к ней вторую, и магия знаков мгновенно сплавила их в единое целое. За год металл разрастется, стиснет камень и начнет подавлять самые ранние воспоминания Карна. За десятилетие уйдут в небытие знания и опыт, копившиеся больше двух веков. Со временем воспоминания Карна будут бледнеть, как воспоминания обычного человека, и только последние двадцать лет жизни сохранятся неприкосновенными. Совсем короткая жизнь, однако, по мнению Урзы, этого «более чем достаточно».

Рейни поморщилась, когда Мироходец вложил камень на место – так спокойно, словно запускал обычный, бездушный механизм. Ей было стыдно. Бывают поступки хуже убийства, но, кажется, Урза Мироходец способен на любой из них.

Первый ливень сезона бурь налетел на Толарию. Над академией поднялись защитные перекрытия, предохранявшие клумбы и садовые участки, не нуждающиеся в поливе. Струи воды били по выветренным скалам, глинистым пустошам и деревянным скатам крыш. Над зонами ускоренного времени вода испарялась так быстро, что казалось – дождь отскакивал от них. Зоны медленного времени со стороны казались заключенными в дымчатые пузыри. Вода словно прилипала к их поверхности и неторопливо соскальзывала вниз под собственной тяжестью. Пройдет не одна неделя, прежде чем первая капля коснется медленновременной зоны.

В закрытой бухте острова покачивался на волнах стоящий на якоре «Маяк». С его борта к ближайшему молу протянулись легкие сходни. Заканчивалась погрузка, и буйство природы не нарушало корабельного распорядка. Команда грузила в трюмы провиант и воду медленного времени, предназначавшуюся для тех, кому, вопреки обычаю, дозволено было покинуть академию и затеряться в городах внешнего мира, скрывая до поры части Наследия.

Гатха тяжело шагнул на сходни. Железные планки прогнулись под его ногами. Он даже не удостоил взглядом корабельного эконома, распоряжавшегося погрузкой и размещением пассажиров. Задерганный, а потому злой, моряк горячился, разъясняя двоим помощникам Гатхи, куда, по его мнению, следует отправить непредвиденный добавочный груз. Сам Гатха, презирая обычные формальности, направился прямо к капитану.

– Нужна помощь, наставник? – Женщина даже не взглянула на значок, украшавший плащ гостя. Звание наставника подвернулось ей на язык просто по привычке.

И она даже не подумала уступить ему место под узким навесом мостика. Ежась под холодными струями, Гатха подумал, что двадцать лет на посту капитана кого угодно отучат от излишней любезности. Тем не менее он чуть ли не с ненавистью взглянул на ее распахнутый дождевик. Вода уже пробралась за натянутый до ушей ворот плаща.

– Меня в последний момент внесли в список пассажиров, – солгал куратор, протягивая поддельные бумаги, украшенные личной печатью Баррина, «позаимствованной» пока старший маг занимался с учениками в реальном времени.

Печать совета заполучить было бы легче, но у Гатхи имелись причины отказаться от нее. Как он ни презирал старшего мага за слабодушие и узость кругозора, куратор должен был признать его сильным противником. А раз так, то он счел достойным выкрасть именно его печать. Решил закрыть лаборатории Гатхи? Так на тебе!

– Вижу. – Капитан Бравен кинула беглый взгляд на печать. – А там что?

Перебранка у сходен продолжалась.

– Мое снаряжение и кое-какие припасы. – Гатха запихнул бумагу под плащ, где было немногим суше, чем снаружи. – Вам поручено доставить меня со всем снаряжением. Я сойду с корабля в первом порту. – Это было сказано тоном, не терпящим возражений, да капитан Бравен и не собиралась спорить.

– Проверь печати на новом грузе, Эрик, и пусть его укладывают в трюм, – проревела она, не обращая внимания на Гатху, поежившегося от ее громкого голоса. – Охота тебе под дождем выяснять, когда им следовало явиться на борт?

Гатха кивнул, изображая благодарность, которой вовсе не испытывал, ретировался с мостика и вернулся к своим помощникам. Эконом уже вносил в свой список краткое описание груза, отмечая рядом вес каждого тюка и ящика.

– Смеситель эфира – это что такое? – остановил он ученицу, уже ступившую на трап.

Гатха не дал девушке ответить.

– Лабораторный прибор, – вмешался он, – смешивает эфир, сами понимаете. Легкий и достаточно прочный. Засуньте, куда хотите.

Эта была его любимая тайная шутка. Как смешивают эфир? Сотрясая воздух, само собой. Шутка относилась к людям, которые сами не знают, о чем говорят.

Эконом, конечно, не уловил намека. Он ворчливо кивнул и нацарапал что-то на размокшей бумаге, пробормотав: «На бак».

Поравнявшись с ученицей, Гатха шепнул:

– Помни, я на тебя полагаюсь.

Девушка тряхнула мокрыми волосами, взглянув на него из-под прилипших ко лбу прядей. Гатха ободряюще кивнул:

– Ты мои глаза и уши на случай, если мне понадобится вернуться на Толарию.

«Что маловероятно, пока здесь властвует Баррин. Однако медленная вода может вскоре понадобиться. Не так уж много удалось выкрасть, к тому же неплохо будет следить за успехами академии, если им, конечно, удастся чего-то добиться».

– Наставник Гатха! – прервал его размышления рык капитанши. Оставив заколебавшуюся в последний момент ученицу, мятежный куратор поднялся на мостик, готовый к действию. Любая мелочь могла разоблачить его, и внутренне Гатха приготовился к решительному бою. Однако Ильса Бравен, по-видимому, была далека от подозрений.

– Первая пассажирская каюта свободна, – просто сообщила она. – Других гостей на борту нет.

– Каков первый порт назначения? – поинтересовался куратор.

– Аргив.

– Аргив… – с улыбкой повторил Гатха. – Ну-ну…

Семьдесят пять лет он не был дома.

Академия погрузилась в сон. Только ночные сторожа обходили области реального времени, да несколько окон светились в лабораториях, где шли круглосуточные эксперименты. Над островом стояла тишина.

Карн никогда не спал. Его тело не требовало сна. Правда, после напряженной работы он иногда отключал высшие отделы мозга и погружался в своего рода спячку, просто чтобы провести время. Раньше он поступал так довольно часто, но за год, прошедший с начала подчистки памяти, ни разу. Прототип поклялся самому себе, что никогда больше не станет спать, хотя, конечно, и эта клятва со временем забудется.

В комнате не было кровати. Карн в ней просто не нуждался. Были стол и несколько крепких стульев, но главное – полки, на которых годами скапливались памятные вещицы – книги, картины, подарки… Жизнь, воплощенная в материю. Все в этой комнате было наполнено воспоминаниями, но скоро они исчезнут. Вещи станут просто вещами. Останется только одно.

Портрет Джойры. Удачный набросок, сделанный еще в первой академии.

Все, что оставлено ему лучшей подругой. Мысль, что Джойра вернется на остров, а Карн даже не узнает ее, была непереносима. «Джойра мой лучший друг. Лучший друг. Мы повстречались в первой академии, еще до того, как катастрофа заставила нас покинуть Толарию. Это она дала мне имя Карн, древнее транское имя. Она сказала: „карн" значит „сильный"». Голос звучал глухо в этой тесной комнатушке, забитой воспоминаниями.

Карна пронзила волна мучительной боли. А ведь они не виделись больше столетия. Он уже не всегда мог припомнить в точности событий трехдневной давности. Они, не окрашенные яркими чувствами, бледнели в его памяти, как в памяти всякого человеческого существа. Как они живут с этим? Карн не мог вспомнить случая, когда бы он испытывал страх. Это уже ничего не значило, потому что теперь он многого не мог вспомнить, но сейчас ему было страшно.

Стоя среди полок, уставленных трофеями прошлого, Карн снова и снова твердил: «Джойра мой лучший друг. Мы встретились…»

Глава 7

Гатха тяжело опирался на черный эбеновый посох, с набалдашником в виде пары острых изогнутых секир, выточенных из железного дерева. На деревянных клинках темнели бурые пятна. Маг осторожно пробирался по камням оползня, перегородившего горную тропу. Только что перевернувшаяся под ногой плита наградила его новой ссадиной выше колена. Крепкие кожаные сапоги, купленные в низине у сапожника, утверждавшего, что его изделиям нет сноса, доживали последние дни. Зато толстый шерстяной плащ держался стойко. Без него Гатхе пришлось бы плохо. Пронзительный ветер, срывавшийся с недалеких ледников, пробирался сквозь любую одежду, но под этот плащ ему приходилось запускать холодные пальцы украдкой, в отверстия манжет и воротника. И этого вполне хватало, чтобы путешественник непрестанно дрожал от холода. Пот, пролившийся на крутом подъеме, ледяными струйками застывал на висках. Гатха подумывал согреться с помощью магии, но не рискнул. Силы приходилось беречь.

Проводники, келдонский торговец с сыном, возвращавшиеся из равнинного городка Агдериск, преспокойно шагали вперед, словно не замечая препятствий и холода. Да они и не мерзли под мохнатыми плащами из шкур колоса. Им не приходило в голову обернуться на молодого колдуна. Точно так же они не замечали рабов-погонщиков при караване колосов – животных, напоминавших помесь слона с горным бараном, навьюченных товарами и снаряжением мага. Рабов заставляла двигаться угроза медленной смерти в ледяной горной пустыне. Гатха либо поспеет за ними, либо останется умирать на тропе.

В Келдоне выбор был не слишком велик.

Зато его жители были самыми рослыми людьми, с какими приходилось сталкиваться Гатхе. Четырнадцатилетний Драал, которому еще два года оставалось расти до воинского совершеннолетия, уже набрал почти шесть футов росту и сложением не отставал от отца, коренастого, мускулистого и широкоплечего. У обоих голени были длиннее бедер, у обоих бледную сероватую кожу покрывала паутина шрамов, а под густыми темными прядями, спадавшими на лоб, виднелись татуировки тройного пика Келдона, такие же, как у Гатхи. Кроме того, татуировка темными кольцами обводила глаза, придавая келдонам устрашающий вид. У старшего торговца вместо правого предплечья торчала острая пика. Руку он потерял в бою еще восемнадцатилетним юнцом.

Гатха плохо понимал этих людей. Отец когда-то служил при войске келдонов офицером связи от Аргива, но его рассказы не многое объясняли магу. Разумеется, он знал, что келдоны жили исключительно войной. Они поставляли наемников во все равнинные государства, а их собственная горная страна представляла собой большой военный лагерь. Келдонским наемникам платили, и платили щедро, потому что келдонская манера торговаться была проста и незатейлива. Войско, недовольное жалованьем, склонно было добирать свое с мирных жителей нанимавшей их страны, после чего спокойно отправлялось домой. Получив плату за кровь, они возвращались в Келдон с добычей и рабами из завоеванных стран. Гатха различил среди рабов людей не меньше чем трех разных народностей. Бенальцев легко было отличить по знаку касты, а сурранцев по обрядовым шрамам на лицах. Впрочем, рабы пока мало заботили мага. Если все пройдет как задумано, у него будет достаточно подопытных образцов.

Вскоре Гатха узрел перед собой первые образчики келдонской архитектуры. Постройка держалась на узкой террасе, выбитой в склоне горы на такой высоте, какая казалась уютной этим толстокожим горцам. Сложенные из грубого камня здания ступенчатыми пирамидами уходили под остроконечные крыши из бурых досок. Дома словно вырастали из скалы и казались такими же вечными, как горы. Света в окнах не было.

– Остановимся здесь? – Гатха выбирал самые простые аргивские слова.

Он слышал, как торговец в долине говорил с сородичами на келдонском. Выучить этот грубый язык будет непросто. Однако келдоны воевали за многие государства и кое-как объяснялись на языках всех равнинных стран.

– Нет. Война. – Торговец указал на красный вымпел, вывешенный на вершине одной из пирамид, и восторженно оскалил зубы: – Битва! Драка!

Гатха понимающе кивнул, утер вспотевший лоб и повыше натянул воротник плаща. Ему очень хотелось отдохнуть.

Оказалось, что устроить лабораторию за пределами Толарии гораздо сложнее, чем думалось мятежному магу. Ни в одном государстве он не был нужен. Аргив оказался всего лишь первой из длинной череды стран, отказавших Гатхе в пристанище. Можно было устроить тайную лабораторию, но эксперименты, задуманные беглецом, были не того сорта. Ему требовалось много места, да и неприглядные плоды его опытов рано или поздно вызвали бы лишние разговоры. И вот двенадцать лет, двенадцать реальных доминарианских лет, пропало даром, прежде чем он попал в Агдериск и разговорился с местным торговцем.

Конечно, в мире не было уголка, где бы ни слыхали хоть немного о Келдоне. Однако только здесь, в тени келдонских гор, Гатха услышал кое-что, показавшееся весьма интересным. Разговор зашел об обычаях и ритуалах посвящения келдонских вождей. Самых рослых и свирепых подростков еще за несколько лет до воинской зрелости посылали в странствие по ледяным горным пустошам. На тех, кто выжил и возвратился, накладывали чары, и они вырастали гигантами, становились непревзойденными воинами. Кроме того, вожди приобретали способность вдохновлять войско на отчаянные подвиги. Гатха счел, что эти обычаи сильно напоминают евгеническую программу, пусть даже несколько примитивную с точки зрения методики.

Торговец-келдон, которого удалось отыскать, сперва не хотел даже разговаривать с магом. Смягчился он, заметив старую татуировку на его лбу. После этого келдон снизошел до беседы, если короткая речь Гатхи и невнятное мычание торговца заслуживали такого названия. В конечном счете маг попросту нанял того проводником в Некрополь Келда, столицу страны, где собирались на военный совет доены, вожди народа.

Целый народ, готовый любыми средствами совершенствовать свое военное искусство. Народ, уже сделавший первые шаги по пути генетического отбора. Казалось, это слишком хорошо, чтобы быть правдой, припомнил Гатха и тут же выругался, напоровшись на очередной острый камень. Казалось, пока он не начал карабкаться по этим поганым горным тропам.

Некрополь Келда венчал собой горный пик, вздымавшийся посреди каменистого плоскогорья. Земля блестела под тонким слоем снега и ледяной корки, а в глубокие расселины, куда не заглядывало солнце, намело целые сугробы. Дома из темного серого камня, разбросанные здесь и там на склонах, соединялись между собой глубокими тропами, выбитыми в камне за долгие столетия. У самой вершины жилища теснились почти вплотную, а вместо троп их соединяли туннели, высеченные в отвесной скале. Над городом высился огромный мавзолей.

Здесь обретали вечный покой вожди Келдона. Величественная гробница словно презирала земное притяжение, бросая вызов самому небу. Она вздымалась над вершиной на две сотни футов, и одна из титанических стен прерывалась распахнутыми всем ветрам гор воротами. Издалека Некрополь показался Гатхе похожим на великие сурранские пирамиды, только стены его были круче да на вершине оставалась площадка, где держали совет келдонские короли-колдуны. Именно здесь, в Некрополе, Гатха должен был обратиться к правителям горной страны.

Холодный прозрачный воздух тяжестью ложился в легкие Гатхи, словно не желая отдавать кислород. Дышать стало трудной работой, мышцы отзывались возмущенной болью. Не слишком впечатляющий посланник, а ведь он представлял сейчас самого себя! Шерстяной плащ остался у торговца, в обмен на сапоги из кожи колоса и теплую меховую одежду. Запах скотины, которая снабдила его одеждой, могла бы смыть только долгая горячая ванна Однако Гатха надеялся, что в таком виде он выглядит представительней. Солдат-пехотинец провел его мимо ряда бронзовых дверей в зал совета.

Несомненно, как и сам гигантский мавзолей, стены зала возводили искусные маги. Они поднимались ввысь невиданным амфитеатром, в пять рядов галерей, и пестрели флагами и знаменами, захваченными у побежденных. Сотни, тысячи знамен! Должно быть, келдоны-победители несли их сюда со дня основания Келда.

Галереи предназначались для зрителей. Вожди собирались на ступенчатом пьедестале, высеченном в сером камне. Верхняя площадка оставалась пустой, быть может ожидая оратора. На нижних ступенях стояли кресла совета, и каждое место украшали гербы и цвета побежденных народов. На этих тронах восседали доены – вожди-старейшины Келдона. Пять десятков мужчин, рядом с которыми проводник-торговец с сыном показались бы карликами. Самый маленький из них был не менее семи футов ростом. Все в кожаных туниках, разукрашенных нашивками и яркими узорами. Ни мехов, ни шерстяных плащей. Они словно не чувствовали холода. Многие выставляли напоказ шрамы на обнаженных руках и груди, встречая морозный ветер как старого врага. Занимавшие нижние ряды носили на поясе оружие. Те, что располагались выше, довольствовались короткими посохами или жезлами резной кости. В огромном зале висел туман от их горячего дыхания, и сквозь туман из темных ям татуированных глазниц яростно сверкали глаза. Маг вдруг показался самому себе очень маленьким и одиноким.

Подобное состояние было непривычно Гатхе, и он быстро стряхнул его с себя. Он был уверен в собственных силах, знал, чего хочет, и приготовился добиваться своего любыми средствами.

– Вожди Келда, – медленно начал он на аргивском.

Ему уже рассказали, что этот язык здесь наиболее известен, и пояснили, что с ним станут разговаривать, только если вожди сочтут его предложение достойным внимания или усмотрят в нем прямой вызов. Гатха решил сочетать оба способа.

– Я принес в дар вашему народу мудрость, которая поможет вам стать еще могущественнее. Магию, которая сделает ваших сыновей сильнее в битве, ваших вождей яростнее, а ваши победы полнее.

Кое – кто шевельнулся, услышав в этих словах оскорбление нынешней мощи народа. Маг ожидал ответного вызова, но пока все было тихо. Гатха сделал шаг вперед. Ему пришло в голову подняться на верхнюю площадку постамента, откуда он будет виден всем, но он отверг эту мысль. Неизвестно, какие у них тут обряды и традиции. Места на ступенях явно распределяются в определенном порядке, а Гатха пока не собирался уязвлять гордость туземцев. Вместо этого он принялся неторопливо расхаживать по кругу, объясняя суть своих теорий и изобретений. Никаких подробностей, разумеется, да вряд ли они способны понять хотя бы основы. Неприятных сторон экспериментов он касался вскользь или вообще пропускал их, подчеркивая в первую очередь сходство своих опытов с келдонскими обычаями создания вождей.

– Мне нужно только место для лаборатории, поддержка и время, – закончил он.

«Да, время, время, уже двенадцать лет пропало даром!»

Вождь с нижней ступени, прямо перед Гатхой, дернул себя за нечесаную бороду и прорычал на ломаном аргивском:

Малютка думает, нам нужна его сила? Кто он такой?

Он добавил что-то еще на келдонском, и со ступеней прозвучали отрывистые басовитые смешки.

Маг готов был терпеливо отвечать на вопросы, но даже Баррину не позволил бы усомниться в своей гениальности! Гатха пронзил великана гневным взглядом. Глаза в глаза, а это всегда и всюду воспринимается как вызов.

– Я достаточно силен, чтобы думать прежде, чем открою рот, – нарочито медленно отчеканил он.

Подивиться собственной безрассудной отваге пришло ему в голову много позже.

– Это ты говоришь мне? Варагху? Ты, червяк из мягких земель? – Обведенные темными кругами глаза опасно вспыхнули.

Теперь уже ничего не оставалось, как ввязаться в смертельную ритуальную схватку, мериться силами с этим тупым великаном. Размеренным шагом Гатха приблизился к вождю, тщательно собирая ману, извлеченную им из всех земель, каких он коснулся в своих странствиях. Вспомнилась дельта реки Адгериск, переплетение потоков мутноватой воды. Сила бурлила в мозгу, готовая выплеснуться через край. Глядя в глаза вождю, маг твердо поставил ногу на первую ступень постамента.

Варагх вскочил. Одна рука его метнулась к рукояти меча, другая уже стискивала плечо дерзкого чужеземца. Одно движение этой руки могло оборвать жизнь Гатхи, но келдон тянул время, наслаждаясь своей властью, и это промедление погубило его. Маг вскинул руку и вытянул узкую ладонь. Молния сорвалась с кончиков его пальцев и ударила прямо в глаза вождя. Гигант покачнулся и, выронив меч, на миг зажал глаза ладонями. Напрягая все силы, Гатха столкнул соперника с помоста, оказавшись с ним лицом к лицу.

Келдон развернулся плавным кошачьим движением. Маг вытянул навстречу ему левую руку. На ладони плясали голубоватые искры. Варагх, рыча, ударил себя по лицу растопыренными пальцами и тут же рванулся в атаку. Это движение застало Гатху врасплох. Он никак не ожидал, что враг мгновенно оправится от удара. Маг уклонился в сторону, выпуская новый разряд оглушающей разум силы. На этот раз, сорвавшись с его руки, искры метнулись вперед… и отскочили от обнаженной груди вождя.

Гигант ухватил малорослого противника за плечо и за ногу, поднял над головой и с размаху швырнул на край ступени. У Гатхи потемнело в глазах. Невероятно! Этого просто не могло случиться! Боевая магия. «Такая смерть не для меня», – подумал маг. Но сквозь застилающий зрение туман он уже видел, как вождь келдонов отводит для удара сжатую в кулак руку.

Темное пятно тяжело обрушилось сверху за спиной келдона, перехватило поднятый кувалдой кулак и оттянуло его назад. Пальцы на плече Гатхи разжались. Он приподнялся и отполз подальше, наткнувшись на край следующего уступа. Противник Гатхи бился в объятиях своего соплеменника. Наконец он вырвался, и двое вождей, пригнувшись и оскалившись, закружились лицом друг к другу. Варагх с воплем бросился вперед и наткнулся на пятерню врага, когтями ударившую его в лицо. Ответный удар оказался неудачным, и неожиданный заступник легко перехватил руку врага, переломив ее в локте словно щепку. Варагх даже не вскрикнул, а просто застыл с искаженным яростью лицом. Враг удерживал его за запястье. Побежденный опустил взгляд и чуть склонил голову.

Победитель тут же выпустил изувеченную руку, повернулся спиной к противнику и шагнул на ступень постамента, сверху вниз разглядывая мага. Гатха медленно поднимался на ноги.

– Я Крейол, – проговорил келдон на аргивском, а затем неторопливо протянул руку, уперся ладонью в грудь чужеземца и спихнул его с возвышения.

Споткнувшись, маг едва не упал на колени. Его трясло от ярости, но Гатха сдержал гнев. Наверняка и этот знаком с боевой магией, да и в любом случае невозможно сражаться со всеми сразу. Маг отвел взгляд и склонил голову тем же движением, что и побежденный вождь. Оба доена вернулись на свои места: Варагх внизу, Крейол ступенью выше.

Крейол с минуту молча разглядывал чужестранца.

– Ты жив, чтобы я слушал еще. Не хочу тебе смерть.

«Пока», – мысленно договорил за него Гатха. Впрочем, он отлично понял, что произошло у него на глазах. Сильнейший самец заставляет подчиниться слабого. Здесь чтили силу, и только силу.

– Я могу сделать тебя сильней, – осторожно выбирая слова, заговорил маг. Он опасался задеть гордость вождя, но не собирался отступать. – Я владею особой магией, но для нее нужны время и кое-какая помощь.

Никто не торопился отвечать ему. Гатхе показалось, что Крейол искоса посматривает на соплеменников, видимо пытаясь угадать их мысли.

– Ты много обещаешь, – медленно выговорил он наконец. – Может, исполнишь, может нет. – Мгновение тишины. – Что ты можешь показать сейчас?

Вот этот ход мыслей был понятен Гатхе. Только, к сожалению, у него не нашлось готового ответа. Не многие умеют думать сперва о настоящем, а лишь затем о будущем. Сейчас ответа требовало настоящее.

– Я могу показать тебе всю Доминарию.

«Как бы объяснить ему попроще? Колдовское зрение. Покажу войны и схватки. Где келдоны могут получить лучшую работу… Нет, не те слова… Лучшую добычу!»

Собрание оживилось. Кое-кто снисходительно кивал. Вождь, восседавший на одной ступени с Крейолом, выразил общее мнение:

– Докажи, и ты получишь, чего просишь.

Гатха усмехнулся, выпустив сквозь белые зубы облачко морозного пара. Доказать нетрудно. По правде сказать, на досуге он часто забавлялся этим фокусом.

За два года Гатха так и не сумел привыкнуть к этому запаху. Стены комнатушки воняли торфом, забивая хрусткий запах свежего снега, выпавшего за ночь. Темные доски пола, уложенные прямо на сырую землю, слегка поддавались под ногами. Гатха рассеянно мерил шагами временную лабораторию, похлопывал руками, пытаясь согреться. Маг протянул ладони над бочонком медленно горящего сала. Резкий щелчок часового механизма заставил его обернуться к соседнему столу, но тут за стеной раздался грохот дробящихся камней, и Гатха шагнул к окну, так и не взглянув на результат опыта.

Окно выходило на южный склон, где росло здание постоянной лаборатории. Его лаборатории.

Извилистая тропа тянулась по заснеженному откосу к площадке, созданной силами ветра и воды. Естественная терраса была достаточно велика. Не менее велики были замыслы Гатхи и усилия, приложенные им ради блага народа Келдона. Одна из доен – властительниц женского населения – расхаживала по площадке, надзирая за ходом работ. Всеми делами, не связанными напрямую с войной, здесь заправляли женщины.

Рабы прилежно стесывали неровности каменистой поверхности. Серый булыжник грузили на колосов, свозили в груды, откуда келдоны-строители брали материал для стен. Среди немногочисленных горцев, уродившихся непригодными к бою и потому обреченных вести бесславную жизнь ремесленников или торговцев, нашлись мастера, заслужившие бы славу и почет у всех известных Гатхе народов. Они работали неторопливо и вдумчиво, точно следуя указаниям мага, но при необходимости дополняя их по собственному разумению. На четырнадцатом году самоизгнания с Толарии Гатха наконец мог надеяться продолжить свои исследования.

Войска Келда в эти годы находились в постоянном движении, отправляясь туда, где колдовское зрение Гатхи сулило им богатую добычу и достойное жалованье. Маг тратил на предсказания немало времени и сил, да еще и вожди время от времени требовали его присутствия на совете в Некрополе, однако эти затраты окупились с лихвой. Ему выдавалось все, вплоть до рабов и второсортных граждан Келдона, потребных для опытов.

Гатха уже начал разворачивать матрицу и другое оборудование в торфяном бараке, на скорую руку выстроенном для него по приказу доены. Первые же опыты на коренных келдонах дали потрясающие результаты. Рабы оказались менее податливы, зато пригодились для первоначальных экспериментов. Еще лучше для подобных работ подходили колосы – живучие и выносливые животные. Попытки изменить их устойчивую природу наводили Гатху на множество новых идей. Он испытывал самые смелые решения на колосах, от них переходил к рабам и, наконец, доводил работу до совершенства на келдонах. Если несколько образцов и ушли в брак, никто не поднимал шума. Большинство горцев даже выражали благодарность магу, давшему им возможность хоть чем-то послужить своему народу. Гатха наслаждался успехами и с нетерпением ожидал дня, когда сможет развернуться в полную силу. Да, порода келдонов подходила для его целей как нельзя лучше.

Глава 8

Атака фирексийцев застала Урзу врасплох. Мироходец спокойно разглядывал поверхность утеса, выискивая следы работы транов, когда поток адской энергии ударил его в спину, пригвоздив к отвесной скале. Только путем напряжения всех сил ему удалось сохранить привычный внешний облик перед лицом внезапной атаки. Второй чистильщик – вихрь когтей и клыков – нанес удар сбоку. Мучительным усилием втолкнув второго нападающего в поток энергии первого, Урза сумел высвободиться и выиграть мгновение, чтобы собраться с силами.

Теперь все трое кружились в дикой пляске. Урза двигался с неимоверной скоростью, но ему приходилось следить сразу за двумя противниками, и потому пара чистильщиков оказалась почти равной ему по силе. На кончиках пальцев мироходца блестели молнии. Разряды бичами хлестали фирексийцев, рассекая броню, под которой открывалась черная безжизненная плоть. Но изощренные создания фирексийской техники оказались слишком прочны, слишком глубоко скрывались в них жизненно важные органы, а между тем из трубки энергетической пушки, заменявшей руку одному из монстров, непрерывно била смертоносная огненная струя.

Стоило этому алому лучу задеть тело Урзы, боль, или нечто, равносильное боли смертных, нарушало его сосредоточенность. Чем больше сил уходило на поддержание привычного облика, тем слабее были наносимые мироходцем удары. Урза окружил себя защитным полем, рассчитывая, что фирексийцы не сумеют мгновенно сменить тактику боя. Ему требовалось время, чтобы восстановить собственные силы.

Чистильщик, настроившийся на поражение телесной формы, издал долгий пронзительный вой, отозвавшийся во всем существе мироходца неприятной рябью. Удар силового луча обжег плечо Урзы, и на мгновение его пронзила простая человеческая боль, усиленная всплеском энергетического поля. Ощущение не из тех, какие хочется запомнить навечно.

Вобрав в себя мощную ману воспоминания о горах Харлуна, из обеих рук Урза метнул молнии, скрестившиеся в десятке шагов перед ним. Точка пересечения зарядов разрасталась, пульсируя и разбрызгивая ослепительные голубоватые лучи. Усилием воли Мироходец швырнул пылающий шар во врага. Чистильщик с пушкой заметался, уклоняясь от преследовавшей его шаровой молнии.

Урза выиграл время и больше не сомневался в победе. Материализовав свой посох, мироходец включил звуковую атаку. Впервые это оружие было использовано еще во времена изгнания фирексийцев с Гульмани. Звуковые волны воздействовали на сложную смазочную смесь, заменявшую полумеханизмам кровь. Почти недоступный слуху визг хлестнул второго фирексийца, свалив его на землю. Черные брызги выплеснулись из открытых ран. Чистильщика сотрясала дрожь. Урза шагнул вперед, направив посох прямо на врага. Последняя судорога, и тот замер. Земля под ним почернела от жирной крови.

Только теперь Урза заметил, что второй фирексиец устоял перед звуковой атакой. Он все еще приплясывал на месте, ловко уклоняясь от скользившей над ним шаровой молнии. Столкновение было неизбежно, однако мироходец сомневался, сможет ли разряд уничтожить врага. Снова собрав ману, Урза направил на загнанного в угол фирексийца новый разряд. Затем, опасаясь, что гибнущий враг успеет вызвать на помощь других, мироходец исчез в хаосе межмирия.

Боль ожога прошла, но воспоминание о ней еще долго горело в его памяти.

Даввол в сопровождении четырех солдат-фирексийцев, блестевших вороненой броней в красноватых отблесках лавы, обходил основной участок добычи текучего камня. Тяжелые диски с прямоугольными лепестками лопастей, вращались наверху, обеспечивая участок энергией. Огромный закрученный штопором винт зачерпывал лаву в природных домнах планеты и поднимал ее в покрытые жирной копотью трубы. Здесь лава остужалась водами, накачанными из близлежащего озера, и передавалась дальше, на обработку. Едкий сернистый пар вырывался из щелей, и весь металл на этом участке быстро покрывался слоем красноватой ржавчины.

Даввол напомнил себе, что все механизмы следует заменить, как только будет запущена вторая очередь подъемника. Огромная стройка беспощадно поглощала силы и время. По древнему календарю Доминарии пройдет еще пятьдесят лет прежде чем удастся запустить новый подъемник, которым пользовались и феки, и фирексийцы. Коракианский год был чуть длиннее, но сейчас это не имело значения. Прошло уже сто тридцать три года с тех пор, как он покинул Корак, но Даввол до сих пор не забыл планов, намеченных для себя тогда и не осуществленных по сей день.

Даввол, на столетие переживший соплеменников, все еще презирал свое слабое, ущербное тело, которому коракианские медики предсказали недолгий век. Все эти медики давно лежали в могилах, а Даввол продолжал жить и даже добился от фирексийцев кое-каких усовершенствований. Они заботились о том, чтобы их слуга мог безупречно выполнять свои обязанности, но не давали ничего лишнего. Ему обещали бессмертие, пока на Ратхе все идет по плану, пока он исполняет их приказы… пока Кроаг нуждается в нем.

Феки, человекоподобные существа с плоскими лицами и узловатыми суставами, во время обхода держались в стороне. Их бледная кожа, давно забывшая солнце, блестела от пота. Даввол знал, что рабы ненавидят его, но под охраной фирексийских воинов бояться было нечего. Любой из стальных солдат легко прикончит их всех прежде, чем рабы сумеют нанести ему серьезные повреждения. Легкие повреждения фирексийцы исправляли без труда. Даввол поставил себе задачу превзойти их в искусстве восстанавливать и совершенствовать. Неудачное покушение на Урзу Мироходца кое-чему научило его.

– Увеличить производство! – приказал он фекской надсмотрщице.

Внешне она ничем не выделялась среди простых работников, но Даввол не мог ошибиться. Он легко отличал тех, кому подчинялись рабы. Надсмотрщики хорошо знали, что ждет их, если они не справятся с работой. Провинившегося заставляли смотреть, как умирают его подчиненные. Простое и действенное средство, чтобы феки сами старались подобрать для себя надсмотрщиков, которые не станут зря разбрасываться их жизнями.

– Мне нужно ускорить распространение границ. Позаботься об этом.

Надсмотрщица покорно кивнула. Ее лицо застыло неподвижной маской, и только в блеске синих глаз сквозила ненависть.

Даввол проследовал дальше, оставив позади пару охранников. Остальные солдаты прошли за ним по длинному коридору, вдоль которого тянулись ржавые трубы. Коридор оканчивался большим балконом, нависшим над поверхностью земли. Даввол встал на свой летучий диск. Обогнуть Твердыню было не так-то просто. Впервые издалека увидев громаду крепости, он не сумел оценить ее размеры. От подвалов, где располагались механизмы, до огромной дымовой трубы на вершине было добрых две мили и вдвое больше в поперечнике. И все это, вплоть до мельчайшего винтика, до последнего раба, принадлежало ему.

Солдаты ступили на диск вслед за ним, и Даввол мысленно приказал взлетать. Диск плавно прошел над перилами балкона и начал подниматься вдоль стены. В огромном провале, скрывавшем подножие башни, царил вечный сумрак. Немного света попадало сюда только из подвалов, да городок феков – тесно прижатые друг к другу бараки – выглядел едва ли чуть более светлым пятном на темной земле. Душный, влажный воздух непрестанно сыпал на обитателей селения мелкую морось кислотного дождя. Диск быстро пронесся под каменным потолком и устремился в отверстие, выходившее в верхний зал. Даввол отметил про себя, что в ближайшее время, не позднее будущего года, надо заняться кислотным дождем. Не то чтобы его заботило здоровье феков, но такое высокое содержание примесей в водяных парах говорило о несовершенстве фильтров. Это могло уменьшить объем добываемого минерала.

Текучий камень, чудодейственное вещество! Приняв управление Ратхом, Даввол скоро узнал все о его достоинствах. Он задумчиво извлек из кармашка в широком рукаве небольшой образец, который всегда носил с собой. Нагревшийся в недрах кратера кусочек камня не выглядел чем-то примечательным, всего лишь осколок породы, покрывавшей этот мир от горизонта до горизонта. Легким усилием мысли Даввол заставил камешек переменить форму. Цилиндр, куб… Под его взглядом камень таял, как воск в печи, однако не сбегал с ладони, а мягко перетекал в новый облик. Корабль, яйцо, короткий жезл. Его возможностям не было предела. А ведь этот минерал много тверже обычных горных пород! Даввол напрягся чуть сильнее, и жезл в его руке превратился в нож с короткой рукоятью и очень острым лезвием. Еще один штрих, и рукоятка стала мягче, будто обмотанная замшей. Что до клинка, то Давволу уже случалось изготавливать подобные кинжалы и с легкостью пробивать ими транский металл.

По – видимому, текучий камень, как малые его осколки, так и целые пласты породы, повиновался тому, кому принадлежала власть над Ратхом. Ивенкар, законный наместник Фирексии, будет обладать всей полнотой власти, которую делили сейчас Даввол и Кроаг. Член Внутреннего Круга постоянно гостил в Твердыне и стоял над душой правителя. Даввол прекрасно понимал, кто здесь настоящий хозяин, и втайне радовался, что Кроаг мало интересовался его забавами с текучим камнем. А ведь тот, кто научится в полной мере управлять им, станет настоящим повелителем мира, состоящего из волшебного камня! Нож в ладони Даввола растаял и снова изменил форму.

Диск уже вошел в шахту, пронизывающую все этажи твердыни. Черный металл купался в красных отблесках молний, разрывающих темное небо. Даввол заставил летающий снаряд плавно скользнуть в коридор, ведущий к тронному залу. На его ладони лежала крошечная резная корона. Да, текучий камень – один из двух ключей к абсолютной власти над Ратхом, и Даввол уже размышлял, как завладеть вторым.

На пути ко второму ключу стоял Урза Мироходец. Во всей вселенной не было существа, вызывавшего большую ненависть фирексийцев. Того, кто найдет способ избавить темную расу от ненавистного врага, ожидала невообразимая награда. И Даввол шесть десятилетий расставлял ловушки, обучал чистильщиков все новым и новым приемам борьбы, однако мироходец выжил.

Нужно было что-то делать: не задумывать, а исполнять, а в этом Даввол не был силен.

Он подошел к обломкам последних чистильщиков, доставленных поисковой группой из дальнего мира. Эти двое были меньше остальных, зато снабжены смертоносным оружием и весьма подвижны. Правитель Ратха рассчитывал, что быстрота движения поможет им обойти защиту Урзы. Очевидно, он ошибся. Бронированная скорлупа искорежена и оплавлена. Десятки пробоин. Черная плоть первого разворочена и сочится блестящей смазкой. Тело второго доставили на Ратх в виде трех отдельных кусков. Даввол не решался представить, что могло так изуродовать сверхпрочный корпус механического охотника. Под его останки натекла целая лужа масла, переливавшаяся в лучах светильников всеми цветами радуги. Пахло жареным мясом, горелым маслом и прокаленным металлом. Даввол задумчиво разглядывал радужную пленку на полированном стальном полу.

Рядом послышался скрежет металла о металл. Кроаг.

– Урза Мироходец жив. – Фирексиец остановился над останками чистильщиков. Все было ясно и без вопросов.

Даввол кивнул:

– Видимо так.

Голос фирексийца все еще звучал для него шипением и лязгом, но его внутреннее ухо было усовершенствованно и позволяло преобразовывать эти звуки в осмысленные слова. Преодолев языковой барьер, Даввол в какой-то мере избавился и от страха перед фирексийцами. Они стали для него не такими чужими. Кроме того, прожив больше века в тени смерти, невольно привыкаешь к ее близости.

Кроаг обернулся к коракианцу.

– И чем ты теперь занимаешься?

– Думаю.

Носком стального башмака Даввол поддел отрубленную руку. В сущности не руку, а пушку, способную изливать непрерывный поток адской энергии, нарушающий устойчивость силовых полей мироходца. Трубка откатилась, выпачкав пол маслянистой гарью. Хорошо, что удалось вернуть для осмотра трупы. Зачастую им и этого не оставалось.

– Не оправдали расчетов, – признал Даввол. В сущности, все усовершенствования основывались лишь на его догадках.

Чистильщики не создавались по единой схеме. К этому виду фирексийской расы относили и мелких, закованных в тяжелую броню особей, и огромных механических драконов. Впрочем, большее не всегда лучшее, если только не стремишься обеспечить противнику лучшую мишень. Давволу, привыкшему все раскладывать по полочкам, прежде чем принимать решение, такое разнообразие возможностей сильно затрудняло задачу.

– Урза Мироходец должен умереть, – шипел над ухом Кроаг. – Нельзя допустить, чтобы он снова встал у нас на пути. – Железные стержни-руки протянулись к лицу коракианца, острые стальные пальцы щелкнули перед его глазами. – Ты не справляешься с работой.

Зрачки Даввола сузились, напряженно следя за когтями, целившими прямо в его лицо. Еще раз сглотнув комок, застрявший в горле, он сумел заговорить без дрожи в голосе:

– Я делаю все возможное. Урза прожил уже три тысячелетия. Не так просто отправить его в небытие.

Кроаг молчал, вспоминая, быть может, все прежние неудачные покушения. Его стальная рука чуть опустилась.

Даввол шагнул в сторону и нагнулся, чтобы как следует разглядеть расчлененный труп. Лучшим оправданием для него послужил бы изъян, обнаруженный в конструкции чистильщика. Ясно, что конструкция неудачна, хотя вряд ли Кроаг спокойно примет от него подобное заявление. Чистильщики считались наиболее совершенным видом фирексийцев. Ни одно живое существо не могло устоять перед этими непревзойденными убийцами. Но для Урзы Мироходца нужно было изобрести нечто новое. И здесь крылась главная трудность. Даввол знал, что творчество, настоящие прорывы мысли ему недоступны. Пожалуй, Кроаг тоже это чувствовал. Он сознательно выбрал для управления Ратхом существо, умеющее скрупулезно соблюдать распорядок, в точности выполнять распоряжения и не способное создавать. Именно эти качества сближали Даввола с расой фирексийцев и заставляли их в какой-то мере доверять чужаку.

Даввол еще мог более или менее представить, каких усовершенствований требует конструкция чистильщиков. Беда в том, что он совершенно не представлял сильных и слабых сторон противника.

– Потребуется время, – поразмыслив, заговорил коракианец. Его бледный палец коснулся оплавленного шрама на броне чистильщика. На пальце осталось черное пятно. – Больше времени, чем я предполагал поначалу, – продолжал он, осторожно подбирая слова, – но, думаю, это возможно. – Даввол выпрямился. – Урзу Мироходца можно убить.

Кроаг не был приятным собеседником.

– Как? – проскрипел он.

Это единственное слово прозвучало для наместника Ратха предостережением и угрозой.

В эту секунду Даввол впервые задумался: почему член Внутреннего Круга с такой страстью стремится уничтожить Мироходца? Что он от этого выиграет? Или, может быть, грозный фирексиец тоже живет в тени смерти? И опасается кары всевышнего, своего темного владыки? На бледной коже коракианца выступили мурашки. Да, тогда становится объяснимым постоянное внимание Кроага, десятилетиями торчащего не Ратхе, подстегивающего и погоняющего правителя. До сих пор Даввол не мог этого понять. Слишком чужд был для него разум фирексийца. К тому же только последние несколько лет они могли объясняться без посредников.

Он ответил вопросом на вопрос:

– Можно ли усовершенствовать чистильщика по моему проекту?

Стальные полосы одеяния фирексийца зашуршали, на миг прикрыв кожистое лицо Кроага серебристой вуалью.

– Это возможно, – ответил он.

Мироходец не часто подпускал к себе охотников, так что в их распоряжении было не меньше десяти лет. За это время можно усовершенствовать воспринимающие органы чистильщиков так, чтобы даже обломки трупов сохраняли память о ходе сражения и приемах, применявшихся мироходцем. Потом не один век уйдет на то, чтобы исправить обнаруженные недостатки предыдущих конструкций. Но это единственно доступный Давволу путь: постепенные изменения на основе постоянного учета недостатков. И притом медленное, но явное продвижение вперед купит ему еще пару столетий жизни. За это время в его распоряжении окажется целая армия смертоносных существ, с которыми не сравнятся обычные фирексийские чистильщики. А уж тогда Даввол добьется усовершенствования для себя и заслужит звание ивенкара. Разве это не по-фирексийски: исправлять в новом поколении недочеты прежних?

Даввол уже не сомневался в гибели мироходца. На его стороне был закон больших чисел. Рано или поздно, через пять или через десять столетий, Урза совершит промах. Тем временем Даввол подготовит свою армию чудовищ.

И пожалуй, Даввол предпочел бы, чтобы охота была долгой.

Глава 9

Мултани зарылся пальцами ног в теплую рыхлую землю Явимайи. Он снова был молодым и бодрым, словно заново родился. Правда, он всегда и всюду, даже через полмира, ощущал на себе взгляд мыслящего леса, чувствовал, как нарастает его сила. Падали старые деревья, уступая место молодой поросли, и его тело становилось юным и гибким. Лес разрастался, и гуще, ярче становилась грива изумрудного мха, покрывавшего голову и плечи природного духа. Но сейчас, в тени прибрежной рощи Явимайи, врастая корнями в землю, Мултани невольно вспоминал приветствие Рофеллоса.

«Явимайя рад тебе», – сказал тот, когда «Маяк» опустился на землю острова.

Значит, теперь Явимайя говорит устами эльфа? Что ж, неудивительно. Без Мултани лес мог обращаться только напрямик к его разуму. В произнесенных вслух словах природный дух ощутил голос Явимайи, проникший в разум Лановара, научившийся использовать его для собственных целей. И кажется, эльф начинал сознавать свое место в жизни леса. Что делать, ведь семьдесят три года прошло с тех пор, как природный дух в последний раз был дома.

За это время Явимайя ускорил смену поколений. Даже в редкой прибрежной роще теперь слышался нескончаемый гул падающих и прорастающих вновь стволов. Он затихал, когда рушились дальние деревья, и превращался в оглушительный треск, когда соседние великаны уступали воле Явимайи. Новые росли на глазах: молодые ветви тянулись к небу, стволы словно распухали, набирая толщину, земля шевелилась, раздвигаемая растущими корнями. И трава под деревьями шла рябью. Всё новые травинки проживали свой мгновенный век и увядали, уступая место юным росткам. Лесной ковер переливался расцветающими вновь и вновь цветками, в воздухе висел легкий туман опадающей листвы, продолжалась бесконечная направленная эволюция.

Кто – то из учеников тихо вскрикнул, заметив, что даже букашки в траве рождались и умирали с той же невероятной скоростью.

– Конечно же, – отозвался Мултани. Уловив момент, когда дух отвлекся, Рофеллос тут же ускользнул в лес. – Животные такая же часть леса, как и растения. Одно не может существовать без другого. Хотя некоторые из детей Гайа могут измениться в течение одного воплощения, и им нет нужды возрождаться многократно.

Почему-то эта мысль явно взволновала учеников-магов.

Мултани, для которого происходящее не было чудом, все же задумался: не сказались ли перемены Явимайи в том, как быстро он установил связь с эльфом? Для духа прошло семь десятков лет, но сколько поколений прожил за это время лес? Даже разделяя мысли с Явимайей, Мултани не видел ответа на свой вопрос. Мыслящий лес никогда не переживал ничего подобного и для многого еще не знал объяснений. Направляя развитие составляющих его жизней, он, случалось, совершал ошибки. Лес боялся лишь тех ошибок, которые угрожали обрывом цепи жизни. Такова была его природа: отдельные существа гибли, но всегда с надеждой возродиться в своем потомстве.

Мултани хотелось бы навсегда остаться здесь, вернувшись в родную почву, но дух знал, что его ждет другое дело. По воле Явимайи он стал послом и учителем, голосом леса, говорящим с другими народами.

– Хорошо? – спросил голос за его спиной.

Из – за толстого ствола бесшумно возник Рофеллос. Да, эльф в самом деле был здесь как дома.

И в его вопросе ощущался какой-то вызов. Мултани распахнул свой разум, разделив с эльфом мысли леса. Как и тогда, на берегу, он ощутил внутренний трепет эльфа и родство с ним. Родство Рофеллоса с Явимайей! Но теперь Мултани представлялся эльфу соперником, и воинственная натура Лановара одержала верх над чувством благоговения, которое он испытывал когда-то перед духом природы. Вспомнив то время, Мултани уловил в эльфе еще одно изменение: Рофеллос не старел!

Время меняло даже долгоживущих эльфов, и семьдесят лет – немалый срок в их жизни, но Рофеллос по-прежнему был в расцвете молодости.

Значит, Явимайя делится с ним жизненной силой! Лес принял эльфа в себя и сохраняет его юным и неизменным, как самого Мултани!

– Ты рад возвращению, – сказал эльф.

Это был не вопрос, но утверждение. Мултани понимал, что эльф всего лишь высказал одно из многих чувств, которые разделил с Явимайей. Он еще не умел отличать собственные мысли от мыслей, вторгавшегося в него сознания леса.

– Да, – ответил Мултани вслух, чтобы не запутать собеседника еще больше, я рад вернуться к Явимайе.

Дух природы шагнул ближе к Рофеллосу, задержавшись, чтобы погладить пальцами бутон молодого гранатового дерева. Внутри уже билась сила, копившаяся впрок, до времени, когда плоду придет время взорваться, разбросав по сторонам семена своего потомства. Через несколько поколений растение изменится настолько, что сумеет перебрасывать семена через реки и закидывать их на высокие скалы. А также распугивать взрывом жадных травоядных, собравшихся пообедать сочной листвой. И это оружие будет совершенствоваться дальше…

– Примечательное растение, – заметил Мултани, испытывая Лановара.

– Я еще не успел рассмотреть его, – признался тот.

Эхо его слов, может быть, вернее передающее их внутренний смысл, отозвалось в сознании Явимайи. Мултани понял, что за минувшие годы времени у эльфа было достаточно, но Рофеллос не желал пользоваться им как следует. Его невозможно было заставить обращать внимание на растения, кроме тех, что давали пищу или одежду. «Как грустно, – подумалось Мултани. – Какой узкий взгляд на природу».

– А ты рассмотри, – произнес он, помогая Явимайе собственной волей.

Рофеллос неуверенно, с сомнением на лице шагнул вперед. Сейчас его душа была закрыта для духа природы. Эльф еще не стал нераздельной частью леса. Пока еще не стал. Рофеллос протянул руку, небрежно наклонил ветку. Раздался легкий хлопок, и десятки крошечных остроконечных семечек осыпали Лановара, слегка уколов кожу. Эльф отскочил, его рука сжала рукоять меча. Слова ободрения замерли на губах Мултани, когда он увидел страх и тяжкое недоумение в расширенных глазах эльфа. Только сейчас дух начал понимать, какими трудными были для Рофеллоса эти семь десятилетий.

В тот же миг эльф бесшумно канул в лесную чащу, растворившись в ней так же легко, как умел сам Мултани.

Ноги едва касались лесной подстилки, мягкой земли, на которой здесь, в глубокой тени, не росла трава. Тонкие ветви хлестали его по лицу. Рофеллос не думал, куда он бежит, но склон холма подталкивал его на ровную тропу. Предостерегающий скрип дерева, которое Явимайя уронил поперек дороги, заставил повернуть обратно к прогалине. Эльф не замедлил шага.

Дорога привела его в ложбину между двумя пологими пригорками. Рофеллос резко остановился, попробовал воздух на вкус. Ничего, кроме сладкого аромата цветов граната и ядовитого тимьяна.

Эта сладость скрывает зреющее в них опасное оружие. Нигде не слышно шума погони, только гул падающих деревьев да птичьи голоса. Беглец нагнулся к земле, коснувшись ее ладонью. Земля молчит, не потревоженная шагами эльфов Явимайи. Тишина. Даже в сознании затих голос леса, изгнанный оттуда отчаянным рывком. Он вернется снова, медленно и неуклонно запуская корни в его разум.

А он – то надеялся на помощь Мултани. Надеялся, что дух природы подскажет, как жить под этим неотступным взглядом. Какая глупость – полагаться на того, кто не принадлежит к племени Лановар! Даже если лесной дух и пытался помочь, если был какой-то намек в разговоре о гранате, эльф не понял его и потому бежал. Драться или бежать – иначе Лановар не умел отвечать на угрозу. Первое – вступить в бой было невозможно из-за Явимайи. Он не позволит ему применить силу, и Рофеллос бежал, вырвался из-под его власти. Сейчас он был только Рофеллосом, но еле слышный зов леса уже звучал на краю его сознания. Скоро он проникнет вглубь, укоренится там, но пока у него еще оставался выбор.

Лановар бежал.

Глава 10

Пляшущее в очаге жаркое пламя выгоняло морозный воздух за стены главной лаборатории Гатхи. Северное окно занесло снегом. Здесь, под защитой камня и тени, он устоял против оттепели последней недели. Комната пропахла дымом, но на стенах не было ни пятнышка копоти. Рабы тщательно заботились о безукоризненной чистоте. Рабы – подарок влиятельных вождей, которые чувствовали себя в долгу перед Гатхой. Келдоны всегда платят долги: добром за добро, злом за зло. Пока, за прошедшие сорок лет работы, сделанное Гатхой добро в их глазах перевешивало зло. Ошибки случались, но несмертельные. Главное – сохранять равновесие. Нажил врага в одном вожде – подружись с другим, более сильным. С самого начала Гатха понял, что в племени келдонов царила иерархия не менее строгая, чем в стае голубей. По осанке и жестам с первого взгляда можно было определить, кто кому подчиняется. Правда, расстановка сил время от времени менялась. То один то другой вождь поднимался выше или падал вниз. Предсказать результат поединков или несчастных случаев было непросто. Гатха понимал, что рано или поздно может ошибиться, сделать ставку на неудачника, но это было делом будущего. Тогда и придет время искать выход. Пока его занимало одно – работа.

Он уже перенес на стол подставку с препарированной мышцей колоса и потянулся за пинцетом, когда в передней послышался шум. Взволнованный гомон рабов, удар, звук падения тяжелого тела… Дверь распахнулась, и в лабораторию ввалился Трог. С его тяжелых кожаных сапог на чистый пол сыпались комья снега и грязи. Семь с лишним футов самоуверенной силы. Келдон превосходил мага на шестнадцать дюймов роста и сотню фунтов веса, однако Гатха, мало ценивший грубую силу, спокойно встретил пристальный взгляд вождя. Досадно, что приходится отвлекаться, однако он кивнул рабу, приказывая убрать образец со стола. Пока Трог торчит в лаборатории, о работе нечего и думать.

Отодвинув стул подальше от теплого очага, келдон сел и снисходительно кивнул магу.

– Хорошее выбрал место. – Он говорил на низком келдонском, ради удобства Гатхи.

Этот язык, основанный более на словах, нежели на жестах и интонациях, применялся, чтобы отдавать приказы рабам и невоюющим келдонам. Трог имел в виду разорванное вдоль знамя, висевшее на стержне, вбитом между обтесанными камнями камина. Другая половина висела в замке Трога, стоявшем под самым Некрополем, а второе такое же знамя украшало зал совета. Трог разделил с Гатхой трофей, захваченный у побежденного врага. Редкий дар, означавший, что Король-колдун обязан своей победой чьей-то помощи.

Трог, внук того самого Крейола, который спас когда-то жизнь мага, десятилетним мальчишкой был отдан Гатхе. Недоносок, как называли келдоны малорослых детей, и надеяться не смел, что будет избран для испытания вождей. Отец ребенка напрямик заявил, что лучше его сын сгинет в ледяной пустыне или умрет от неумелого колдовства, чем окажется среди отверженных. Разумеется, многих детей ждала судьба рядовых воинов, и обычно родители не видели в этом большой беды, но Трог был первенцем могущественного вождя и влиятельной доены. Положение обоих родителей зависело от достоинств их отпрыска, и они желали ему успеха любой ценой. Трогу повезло. Вмешательство на генном уровне оказалось удачным, и мальчик не только превзошел сверстников в росте, но и носил теперь высокое звание Короля-колдуна. Его войско заражалось от своего предводителя горячечной, безрассудной отвагой и одерживало небывалые победы. Молодой вождь уже занимал высшую ступень в зале совета, и равных ему было не много.

Гатха устроился поближе к огню. Более удобное положение считалось, разумеется, менее почетным. Маг никогда не забывал своего места среди келдонов. Владение языком и одежда местного покроя еще не делали его воином. Любой вождь в любую минуту мог лишить его жизни, если Гатха не успеет прикрыться заступничеством более сильного.

– Доля в твоей победе – честь для меня, – наконец заговорил маг, уставившись на разорванное знамя, чтобы избежать столкновения взглядов.

Король-колдун согласно хмыкнул.

– Я черпаю силу в войне. – Его голос прозвучал мощно и властно. – Ничье оружие не коснулось меня. Я топчу жизни врагов, как хрупкие снежные комья. – Его темные глаза уставились на Гатху. – Это сделал для меня ты, и я не забыл. – Вождь помолчал. – Ты сделаешь это и для моего сына.

Гатха, изумленный до забвения приличий, взглянул в глаза вождя. «Значит, это не визит вежливости по-келдонски, а деловой разговор?» Колдовской дар короля создал среди горцев большой спрос на работу мага. Их не смущало, что лишь один из десяти подопытных выживал и сохранял боеспособность. Гатха даже начал снова пополнять матрицу фирексийскими генами, как пополнял ее прежде генами колосов. Постепенно он нагонял время, потерянное, когда приказ Баррина прервал его исследования, однако надежность результатов все еще оставляла желать лучшего. А Гатха очень опасался сделать этого человека своим врагом.

Отведя взгляд, он сглотнул слюну, смачивая пересохшее горло.

– Не знал, что у тебя есть сын. Поздравляю с новым воином.

Между тем Гатха наскоро прикидывал вероятность того, что ребенок выживет. Невелика. Он нервно погладил свою козлиную бородку.

Трог покачал тяжелой головой:

– У меня нет сына. Пока. Ты поможешь мне сделать из него Короля-колдуна, такого, как я.

Воздействие до зачатия? За последние сорок лет Гатха проделывал такое только на пленных рабах. Келдоны живут одним днем. Они не умеют заглядывать в будущий год и тем более заботиться о еще не рожденном ребенке. Должно быть, Трог унаследовал гены своего деда, Крейола. Тот тоже, по меркам горцев, был весьма дальновиден. А ведь Гатха давно отказался от мысли убедить совет разрешить ему дородовое воздействие. Большинство вождей рассуждали просто: «С какой стати испытывать на себе колдовство, результатов которого надо ждать долгие годы?»

– Ты сделаешь это, – с напором повторил Трог. Маг кивнул.

– Это можно сделать. – Келдонские слова застревали у него на языке. – Но непросто, и нельзя предсказать, унаследует ли твой сын колдовской дар.

Получить для нового образца набор генов Трога – редкая удача! Но понадобится новое оборудование, нужно разработать новую методику, и время… вечно не хватает времени! Гатха безмолвно выругался. Вслух он заговорил о другом:

– А твоя доена согласится?

Это был серьезный вопрос. Маг был знаком с двумя супругами вождя и не мог представить, чтобы одна из них согласилась довериться магу.

Трог кивнул.

– У меня новый замок и новая доена. Она согласна.

Честолюбивая молодая самочка!

– Возможно, потребуется несколько попыток, – предупредил Гатха, – но, думаю, мне это под силу.

Резко поднявшись, на прощание Трог вскинул к глазам сжатый кулак. Гатха ответил тем же ритуальным жестом, но, разумеется, поторопился опустить руку раньше вождя. Поднятая рука загораживала воину обзор, и было бы страшным оскорблением для сильнейшего воина, если бы низший осмелился остаться беззащитным перед его лицом.

– Ты сделаешь из моего сына Короля-колдуна, – сказал Трог. – А потом из его сына. Пока ты делаешь это, Гатха, у тебя будет все, что нужно. Проси, и получишь. – Он помедлил и добавил на высоком келдоне: – Ты будешь сидеть в совете вождей. Я обещаю.

Огромная честь: и обращение на языке воинов, и само обещание. Гатха не упустил случая ответить тем же: невнятно поблагодарил и слегка наклонил голову, признавая свою слабость перед сильнейшим. Трог оскалил зубы в улыбке, и Гатха снова поклонился вслед выходящему вождю. Едва за тем захлопнулась дверь лаборатории, ноги мага обмякли, и Гатха с трудом добрался до стула. Громкое обещание Трога, конечно, никогда не будет исполнено. Никто не смеет сесть в присутствии совета вождей в Некрополе.

Однако, пока за его спиной стоит Король-колдун и его войско, магу не приходится опасаться за свою жизнь. И у него будет все, что нужно! А маг хорошо знал, что ему нужно. Лаборатории, соперничающие с толарианскими? Конечно! Вся академия к его услугам? Разумеется! Голова Баррина на пике? Еще бы! Чудесное будущее открывалось перед ним. Оставалось только крепко взять его в руки, а если добыча окажется ему не по нраву, маг переделает ее на свой вкус.

– Урза, мне это не нравится. – Баррин швырнул на стол листки доклада. Они разлетелись по мраморной столешнице, несколько с легким шелестом порхнули на пол. – Мы… я остановил исследования Гатхи потому, что они угрожали нашей морали и жизни людей. Дезертировав, он окончательно доказал, что недостоин доверия, сколько бы ты ни твердил, что каждый имеет право уйти. А теперь он начал самостоятельные исследования. И при том использует одну из наших малых евгенических матриц. – Баррин раскачивался в кресле, голос его звучал почти жалобно. – Урза, я хотел остановить его, а не выпустить эту заразу в Доминарию.

Мироходец стоял у большого стола напротив Баррина. Он выглядел совсем юным, и на его мальчишеском лице странным казался суровый, упорный взгляд.

– Келдоны не кажутся мне невинными страдальцами, – заметил мироходец. – Они предоставили ему кров и все необходимое для работы, потому что он обещал им то, чего они сами желали. Искусственный отбор и магически направленная эволюция были у них в ходу еще тогда, когда ни ты, ни я, Баррин, об этом и не думали. Зачем же нам вмешиваться в их дела, тем более что мы можем извлечь большую пользу, просто наблюдая за ходом событий?

Баррин потер покрасневшие, опухшие после бессонной ночи глаза, перебрал разбросанные листки и нашел среди них небрежный набросок, сделанный Урзой.

– Вот. – Маг протянул мироходцу листок. – Неужели их отбор и направленная эволюция могли довести до такого?

Изображенное на рисунке бесполое существо мало напоминало человека. Огромный рост, непомерно толстые кости и выпуклый черепаший панцирь на широкой спине. Уродливые конечности с перепонками между бесформенными пальцами и костяными выростами-шипами на локтях и коленях.

Урза покачал головой. Его лицо изменилось, став на несколько лет старше.

– У нас на Толарии случались не менее ужасные провалы, – заметил он. – Думаю, это попытка внедрения в евгеническую матрицу генов колоса.

– Эта тварь – не результат неудачного эксперимента, – возразил Баррин, возмущенный подобным сравнением. – Она создана из нормального живого существа обратным воздействием на генную структуру. У нас никто, кроме Гатхи, не применял таких методов.

Урза хлопнул ладонью по столу.

– Возможно! Зато из слабосильного образца он создал воина, достойного высокой оценки даже по келдонским меркам! – Мироходец опустился в кресло, видимым усилием воли заставив себя успокоиться. – Баррин, я ведь не уговариваю тебя принять методы Гатхи. Напротив, они укажут нам границы, к которым не следует приближаться, спасут от многих бесплодных попыток. Мы не станем коренным образом преобразовывать жизнь, но только осторожно подтолкнем, направим в нужную сторону. Превентивная терапия, Баррин!

При всем отвращении к этой мысли старший маг невольно задумался. После полутора сотен лет работы в реальном времени врожденные уродства стали редкостью, и все же они случались. Бывало и так, что дети рождались нормальными, но с возрастом в них проявлялись те или иные болезненные отклонения. Память о таких неудачах преследовала Баррина как кошмар. Он стиснул доску стола.

– Да, в таком подходе есть смысл. Но разве это причина дозволить Гатхе продолжать работу?

– Ты видел последние отчеты. Почти во всех линиях, выведенных на Толарии, накапливаются нежелательные отклонения. И происходит это из-за того, что начальные стадии роста проходят в ускоренном времени. Мы можем помочь отдельным личностям, но они уже никогда не станут родоначальниками линии, способной дать наследника. Достаточно жизнеспособное потомство дают только те образцы, у которых все развитие прошло в реальном времени, но и на них слишком сильно влияет голубая мана Толарии. Мы зашли в тупик, Баррин. Опытные данные, накопленные Гатхой, помогут мне начать заново и наверстать потерянное время.

Маг медленно поднялся на ноги. Его трясло. Линии, выведенные на Толарии? Урза не стал бы без причин тратить слова на подобное уточнение. В горле застрял тугой ком. Баррин едва сумел вытолкнуть из себя хриплый шепот:

– Сколько? – спросил он. – Сколько линий существует за пределами острова?

– Не так уж много, – легко ответил Урза. – Все в том же роде, что и здесь. Доминарианцы, выращенные в областях, насыщенных белой маной, с примесью транского генетического материала. – Мироходец нахмурился. – У меня тоже первые поколения были устойчивее последующих, но отклонения накапливаются не так быстро, как на Толарии, – вероятно, за счет воздействия белой маны.

Уже второй раз выясняется, что Урза затевает что-то независимо от академии. Баррин бессильно опустился в кресло.

– Почему ты мне не рассказывал?

Мироходец передернул плечами:

– У тебя и так довольно забот, а моя работа никак не связана с программой академии. Помнишь, меня с самого начала беспокоило использование маны Толарии для повышения приспособляемости материковых образцов, а когда работы Тимейна…

– Хватит, Урза. – Баррин вскинул руки, признавая свое поражение. – Достаточно.

Он потер переносицу. В висках все сильнее билась боль. Кажется, много лет назад было время, когда он надеялся прожить простую человеческую жизнь. Он вовсе не мечтал ни о бессмертии, ни о власти над множеством живых существ. И никак не думал безнадежно запутаться в сетях, которые Урза готовит для фирексийцев.

Теперь поздно угрожать даже отставкой. Мироходца вряд ли удастся переубедить, и уж подавно никто не сумеет его удержать. Баррину остается только в меру сил смягчить разрушительные побочные последствия. Волей-неволей, маг оказался в ответе за многих, и в первую очередь за жизнь своей жены и детей, на появление которых Баррин очень надеялся.

– Ты вел записи независимых экспериментов? – спросил он и тут же возненавидел себя за этот вопрос.

Урза заметно смутился, но все же кивнул:

– Разумеется, и я позаботился чтобы если со мной что-нибудь случится, все данные попали в твои руки.

– Я хочу видеть их сейчас, – потребовал Баррин. – Ими займется Тимейн. Знаю, он не магистр, даже не куратор, но он один из лучших – и уж точно самый разумный из наших сотрудников. – Маг и сам чувствовал, как безнадежно и беспомощно звучит его голос. – Я подключу к работе всю академию, Урза. Надо свести воедино все данные: наши, твои и… – с нескрываемым отвращением он закончил: – Добытые Гатхой. Я сделаю все, что смогу.

– Никогда не сомневался в тебе, Баррин. – Урза встал. – Для этой работы мне не найти человека лучше тебя.

Уже уходя, он добавил:

– Пойди домой, отдохни. Побудь с женой.

С последними словами мироходец скрылся, шагнув через границу миров.

Баррин остался один. Он не мог вспомнить, чем занимался до появления Урзы, а новая работа сулила мало радости. Но заниматься ею придется… Только не сегодня. Понадобится время, чтобы смириться с тем, чем предстоит заниматься: потому что сделать это необходимо и потому что никто, кроме него, сделать этого не сможет.

Тимейн и Баррин стояли на холме, с которого открывался вид на Колонию. Небольшая деревушка, населенная потомками чистых линий, разрослась на самом краю острова, подальше от академии. Эти люди предпочитали как можно реже вспоминать, что поневоле с рождения и до смерти оставались подопытным материалом. Даже издали были видны следы, оставленные на телах некоторых поселенцев проектом Наследие. На жалком огородике склонился над грядкой однорукий мужчина. Женщина с непомерно разросшейся верхней частью тела выворачивала из земли большой камень, расчищая дорогу для плуга.

– Разве они не знают, что мы могли бы излечить почти все врожденные пороки? – спросил Баррин. Ветерок прижимал полы длинной накидки к его коленям.

Тимейн кивнул:

– Знают. – Молодой человек поймал упавшую на лоб прядь волос и заткнул ее за ухо. – Не понимаю, почему они не обратятся к нам за помощью? Ведь магия уже так много сделала для них!

Баррин вздрогнул от злой иронии, прозвучавшей в голосе ученика. Тимейн твердо встретил его взгляд. Молодой маг знал себе цену, и звание вечного ученика давно не смущало его.

– Зачем ты привел меня сюда, Тимейн? – Маг снова взглянул на жалкую деревушку. – Ты неспроста выбрал для разговора именно это место.

– Я ухожу из академии.

Лицо Баррина застыло неподвижной маской.

– Я могу и не дать тебе разрешение. Возвращение в широкий мир дозволяется только магистрам, а ты еще даже не куратор.

По губам Тимейна скользнула легкая усмешка. Баррин мог грозить сколько угодно, но оба знали, как многим он обязан Тимейну.

– Я не говорил, что хочу покинуть остров.

Мгновенно уловив его мысль, старший маг снова взглянул вниз:

– Туда? А они тебя примут?

– Надеюсь. Без их помощи мне не выстроить дома до сезона бурь.

Баррин досадливо покачал головой. Спорить было бессмысленно, и все же он попытался:

– Тимейн, можно было бы перевести тебя на другие… – Он сбился, не закончив фразы.

– Пока академия поддерживает проект Урзы Мироходца, я не хочу иметь с ней ничего общего. – Молодой волшебник скрестил на груди длинные худые руки. – Я держался, пока мог, но теперь с меня хватит. Колония достаточно далеко от академии, здесь я смогу жить спокойно. Он помолчал. – Быть может, я смогу чем-нибудь помочь этим людям. Пойми, наставник, я устал сражаться с врагом, которого даже никогда не видел, да еще таким сомнительным оружием. С этим покончено.

Отчаяние, отразившееся в глазах Баррина, едва не поколебало решимости ученика. Он понимал, что в каком-то смысле предает академию, Баррина и Рейни, и особенно Урзу, но он не лгал. Он действительно держался, пока мог. Баррин медленно склонил голову, и Тимейн понял: учитель признает его правоту. Плечи старшего мага ссутулились, точно приняв на себя еще большую ношу.

– Если ты решишь вернуться, найдешь академию на том же месте.

Тимейн смотрел вслед уходящему магу. Раз решившись, тот никогда не отступался от задуманного. Юноша знал: его наставник пойдет вперед, потому что больше идти некому, и уважал его за это. Спускаясь по противоположному склону холма к Колонии, молодой маг гадал, заслужил ли и он уважение учителя. Но еще не доходя до первых домов селения, он выкинул из головы все ненужные мысли.

Здесь много работы, надо думать о деле.

Лаборатория большой евгенической матрицы охранялась, как ни одно здание на Толарии. При любом эксперименте в обязательном порядке присутствовали двое советников. Никто, кроме Урзы и Баррина, не имел права изменять настройку сложнейшего механизма.

Рейни стояла перед машиной, держа в руках толстый, переплетенный в кожу фолиант. Заложив пальцем нужную страницу, девушка разглядывала сложное устройство, составленное из мельчайших деталей, блестевших транским металлом. Механизм пролежал под землей несколько тысячелетий, пока его не нашел Урза Мироходец. От обычных транских механизмов матрицу отличала ощущавшаяся в ней магия. По мнению Урзы, магическое воздействие было внесено транскими механиками непреднамеренно.

«По всей вероятности, – заметил он однажды в беседе с магистрами, – траны не осознавали значения магии и, следовательно, сами до конца не понимали, каким образом работает их евгеническая матрица».

Если этими словами Мироходец рассчитывал облегчить им отношения с механикой, действия которой магистры не постигали и наполовину, то его расчеты не оправдались. Рейни, например, предпочла бы разобраться в принципах работы устройства, чтобы иметь возможность заранее просчитывать результаты. Она подозревала, что Урза недооценивает уровень знаний достигнутого транами.

– Получится? – нетерпеливо проговорил Баррин.

Устало вздохнув, Рейни взглянула на него, не скрывая досады. Намотав на палец надоедливую прядь темных волос, она перебросила ее за спину и снова склонилась над устройством.

– Тридцать поколений! – прошептал маг, качая головой, и отступил в сторону.

Никогда еще Рейни не видела мужа в таком отчаянии, даже в тот день, когда они загнали в клетку память Карна.

Она понимала, как измучен Баррин, и ей хотелось бы утешить его, но работа требовала полной сосредоточенности. Ее не так давно ввели в совет, и, как главный техник академии, она получила возможность ознакомиться с окончательными выводами Тимейна. Для достижения эмпатической смеси, отвечающей требованиям Урзы, нужно было не менее тридцати поколений. Больше шести сотен лет, и только в реальном времени. Кроме того, все потомство экспериментальных образцов должно было воспитываться вне Толарии, так что ход эксперимента становился практически неуправляемым. И кто бы мог поручиться, что родившийся в результате наследник удовлетворит Урзу? Мироходец задумал вывести личность необычайно волевую и сильную, способную понимать врага и сопереживать ему так же, как обитателям Доминарии. Наследника, который сумеет понять фирексийцев, чтобы победить их, но при этом не обратится к их темным целям.

Рейни отложила книгу на стоявший рядом столик. Освободившийся палец сам потянулся к виску, словно пытался втолкнуть и уложить в память вычитанные из книги сведения.

– Получится? – повторил Баррин. Рейни устало улыбнулась в ответ.

– Интересно, можно ли придумать задание, невыполнимое с помощью транской техники? Я бы не поручилась. – Ее тонкая ладонь легла на кожу переплета. – Оказывается, траны изобрели способ сращивать механические устройства с живыми организмами на межклеточном уровне. Хотелось бы знать, сумели ли они воплотить теорию в жизнь?

– Я навидался чудовищ, составленных из плоти и стали. Противно подумать, что получилось бы от сращения их! – ужаснулся Баррин.

В глубине сознания Рейни скользнула тревожная тень, но мысль застряла прочно. «Какие открываются возможности!»

– Мы стремимся всего лишь вводить в живой организм небольшие дополнения, – заметил маг, словно напоминая жене о поставленной цели, – но, разумеется, изменения должны коснуться всех жизненных систем, чтобы предотвратить реакцию отторжения.

У него не повернулся язык сказать прямо, что, в случае если организм не принимал искусственное изменение как врожденное, ему грозила мучительная смерть. Понимающе кивнув, Рейни опустила усталый от долгого чтения взгляд. Ей вдруг захотелось поскорей уйти из мастерской.

– По-моему, должно получиться, – сказала она, – и притом лучше, чем у Гатхи. Механика, в отличие от магии, позволяет сделать точный расчет. – Она посмотрела на мужа в упор: – Вопрос лишь в том, надо ли пробовать.

– Я сам каждый день задаю себе этот вопрос, любовь моя, – отозвался маг, – но Урза, услышав от Мултани и остальных о направленной эволюции Явимайи, еще тверже уверился, что мы на правильном пути. Якобы наши работы только повторяют выбор, сделанный самой природой. Вместе с академией или без нее он будет продолжать.

Рейни взглянула на транскую матрицу. Точный, совершенный механизм. Бесчувственный. Не добрый и не злой. Добро или зло выбирает тот, кто его использует.

– Думаю, пусть уж лучше вместе, – вздохнула она.

Баррин молча кивнул.

Загрузка...