Порча

Курлык

Ваню Курловича дразнили Курлыком. Он настолько привык, что не только откликался на прозвище, но и к самому себе – мысленно – обращался именно так.

«Жопа, Курлык. Спасайся, Курлык».

Он перешел в девятый класс, но выглядел на пару лет младше. Невысокий, субтильный, с неразвитой мускулатурой. Ниже любой девчонки-ровесницы. Рост вкупе с легким косоглазием делали его объектом насмешек. Словно он таскал на спине деревянную табличку: «Пни меня», и ровесники исполняли просьбу.

Математичка, Лариса Сергеевна, как-то сказала завучу: «Бедный мальчик такой слабый и рохлый из-за мамаши, дряни эдакой. Бухала во время беременности, прикинь?»

Лариса Сергеевна не знала, что он прячется под партой и все слышит.

Взрослые жалели Курлыка, но он им не доверял. Помнил тетю Риту, парикмахершу. Она тоже вздыхала сердобольно, угощала печеньем. А когда из куртки дочери пропали деньги, кричала громче остальных: «Это точно дело рук Курловича! Весь в мать, алкоголичку! Его надо на учет ставить в детскую комнату!»

Что за детская комната, Курлык не понял. За свою жизнь он крал лишь дважды: сникерс в «Дикси» – очень хотелось кушать – и крутую пожарную машину у Нестора Руденко. Правда, машину он вернул: совесть грызла.

Если бы Курлык отметил на карте места, где его задирали или били, Горшин целиком исчез бы под крестиками.

У церкви на Пасху – расквасили бровь, бросили в лужу куличи.

На Колхозной – выбили зуб.

У кинотеатра – снова зуб, сняли штаны.

На Почтовой – отобрали мелочь, зажигалку «Зиппо».

Опасаясь за дедушкины нервы, он говорил, что упал.

– Ага, упал! – Дед проспиртованной ватой тер его грязные щеки. – Прямо в зеленку.

– Мы играли…

Дедушка грозил кулаком куда-то в окно. Клялся отыскать хулиганов. Но дедушку самого задирали дети. «Пьяница, пьяница, за бутылкой тянется!» Подбросили собачье дерьмо в саквояж. Сфотографировали спящим в подсобке и фотку повесили на доске почета.

Курлык любил деда. Тот, хоть и пил, не становился агрессивным, как мама. Наоборот, от водки делался ласковым, готовил вкусности, болтал с внуком о пустяках. Трезвый же был угрюмым и ворчливым.

Но лучше уж с угрюмым дедом жить, чем с мамой, которая или дрыхнет, или кричит и бьет бутылки.

Так он считал до вчерашнего вечера…

Курлык шмыгнул носом. Таясь в кустах, он наблюдал за двумя мальчиками, сидящими на лавке возле стелы. Тень каменной таблички защищала их от полуденного солнца. Табличка сообщала, что здесь в тысяча восемьсот двенадцатом проходил, отступая после Бородинского сражения, арьергард русской армии во главе с генералом Милорадовичем.

Табличка умалчивала о том, что здесь же, чуть позже, Ваня Курлович улепетывал от Рязана.

Бровь, куличи, «Зиппо» – подарок отца из Москвы – это все Рязан.

Курлык не считал себя умным парнем, но смекал: Рязан при своем весе и росте мог найти противника посолиднее. «Бить Курлыка – как девочку бить», – думал Курлык.

Рязан теперь учился в соседнем городе, но обитал-то по-прежнему через улицу.

Жизнь учила не обольщаться.

Обрадовался Ваня, что в школе не встретит Рязана – тут же встретил на остановке. Отделался легкой оплеухой. Может, Рязан взрослел…

Мальчики на скамейке затеяли жаркий спор.

Высокий, светловолосый – Паша Самотин, сын Ларисы Сергеевны. Вихрастый и смуглый – Нестор Руденко. Руд ездил на море летом, а Курлык море видел разве что в кино.

Мальчики были его друзьями. Не важно, осознавали ли они это, хотели ли.

Они ни разу не унизили Курлыка. Не били. И, главное, они не жалели его в открытую, как какого-то калеку. Подтрунивали, но так, что обидно не было, ведь они и друг над другом подтрунивали.

Позапрошлой зимой Паша пригласил Курлыка в гости – с ночевкой, – и это была замечательная ночь! Они играли в стрелялки, листали комиксы, пили колу, бесились. Паша с Рудом – старше его на год! – отнеслись к нему как к равному.

В определенный момент Курлык ускользнул на кухню – принять лекарства. От газировки и шоколадок скрутило живот. Желудок был проблемой Курлыка. Одной из десятков проблем.

Он отвинтил крышку пластмассовой баночки, рассчитал дозу, высыпал белые кристаллы в стакан. Залил теплой водой, перемешал и выпил залпом раствор. Горечь не пугала. Горечь – вкус четырнадцати лет его существования.

– Это героин? – спросили из коридора.

Курлык вздрогнул.

Парни подглядывали. Возможно, опасались, что он сворует что-нибудь.

– Какой героин? – хмыкнул Руд. – Героин не пьют, его по вене пускают.

– Ну кокаин, – сказал Паша.

– Кокаин нюхают.

– Не, я кино смотрел. Мафиози кокс в десны втирали.

Курлык прервал дискуссию, откашлявшись.

– Это не наркотики, пацаны. Это соль специальная.

– Для чего?

– Я… ну… – Курлык покраснел.

– Чего яйца мнешь? – подбодрил Руд.

– От запоров.

Он ждал взрыв безудержного хохота. Чего он не ждал, так это слов Паши:

– Дашь попробовать?

И пацаны пробовали раствор, плюясь и ругаясь.

Даже сейчас, после случившегося вечером, Курлык улыбнулся.

Им можно рассказать. Не маме, не учителям, а им.

– Привет, мужики.

– О, Добби! – Руд свел к переносице зрачки. Паша пихнул его локтем.

– Кончай. Здорово, мужик.

Хлопки ладоней действовали как успокоительное.

– Ты чего зеленый такой? Соль закончилась?

– Да нет. – Он нащупал в кармане баночку. Уходя из дому ночью, взял спальник и средство от запоров.

– Вот пусть он скажет! – щелкнул пальцами Паша. – Он – эксперт по части телочек. Ева Грин или Кейт Бекинсейл? Кому бы ты вдул?

– Я… я их не знаю.

– Вот блин.

– Мужик, – посерьезнел Паша, – реально, ты в порядке?

– Нет, – покачал головой Курлык. В горле защипало.

– Эй. – Руд подвинулся, освобождая место для третьего. – Рассказывай.

Курлык посмотрел на друзей.

И рассказал.

– Давай-давай, поднажми!

Курлык засопел. Если дед оборачивался в узком коридоре, он кое-как выпрямлялся и стирал с физиономии мученическую мину. Но без надзора раскорячивался и высовывал наружу язык. Мешки весили тонну.

– Что здесь, деда?

– Книги из кабинета новенькой училки. Я Нинке грю: выбросить их к чертям. Кто их читать станет? Крысы? А она: нет, казенное имущество! Сволоки вниз!

Нинка – это завхоз школьный.

Под тяжестью ноши Курлыка занесло на повороте.

– А тут крысы есть? – спросил он с деланым безразличием.

– Был залетный пацюк. Я вживую не видел, токмо помет. Говно – по-нашенски. Зимой травил…

Дед отворил желтую дверь и спустился по лестнице. Через полминуты зажегся свет.

Курлыку не шибко нравился подвал трудовика, где как-то на уроке Рязан и Желудь сунули его пальцы в слесарные тиски. Но подвал под подвалом не понравился совсем. Особенно трубы, прикидывающиеся рептилиями. И что-то распыленное в темноте. Запах… церкви?

«Как бункер в компьютерном шутере», – подумал мальчик.

– Кидай их вон, на кучу.

Курлык сгрузил мешки у облезлого шкафа.

Дед стоял, руки в карманы. Подняв голову, Курлык увидел, что дед смотрит на него. Пристально смотрит – и лицо у деда желтое, будто та железная дверь, а глаза – холодные, будто цементный пол.

– Чего? – осторожно спросил Курлык.

– Вань. – Дед странно сморщился, оттопырил губы, гримасничая. – Вань, ты слышал про пионеров-героев?

– Слышал.

Во мраке заухало.

– Деда, может, пойдем?

Старик проигнорировал здравое предложение.

– Дверь прикрой, – сказал он. – Покажу кой-чего.

Взбираясь по ступенькам, Курлык представлял волосатых пауков и жирных слизней. Тяжелая створка заскрежетала петлями. Грохнула о дверной короб. Курлык оглянулся. Дед исчез.

– Ты где?

– Тута, – раздалось из недр подвала. Посетила шальная мысль: это не дедушка говорит.

«Ну да. Пауки это тебя заманивают в ловушку, дурачок».

Курлык пошел на голос. Дед стоял у стены, спиной к мальчику. Курлык прикинул, что вверху, над ними, туалеты для девочек на первом и втором этажах западного крыла.

– Пионеры – герои, – сказал дед, – совершили подвиг. Умерли, значится, за Родину. Ты бы за Родину умер, Вань?

– Н-наверное…

– Этого не надо бояться. Это не простая смерть, где подох и сгнил. Это сразу ты оживаешь. Как Христос. А что оно больно сперва – так из той боли и получается победа.

Дед отошел в сторону. В опущенной руке он держал аккумуляторный гвоздезабиватель. Выпив, дед позволял внуку брать желтую штуковину – Курлык воображал, что уничтожает полчища некроморфов.

– Ты поймешь, – ласково сказал дед.

На стене расплескалось Лицо. Рисунок из темных прожилок, из пятен влаги.

Курлык съежился. Взор черных глаз прожигал насквозь. Хотелось перестать дышать – мальчик надул щеки. Нечто подобное он ощущал на флюорографии: боязнь облучиться, скукожиться под воздействием рентгеновских лучей, заболеть раком.

Мозолистая ладонь легла на плечо. Дед очутился позади. Массировал тонкие косточки внука.

– Родину нужно спасать, Вань. Как в сорок первом. Родина погибнет без нас.

Кожа Курлыка засвербела под короткими волосами – сильнее, чем тогда, когда он подхватил педикулез и заразил весь класс.

Что-то коснулось шеи. Прошло по скуле до уха.

Нейлер с полной обоймой гвоздей.

Страх шевельнулся где-то на задворках сознания. Его нейтрализовала мысль, гораздо более ясная: «Стать героем. Хоть раз – стать героем».

– Ты понимаешь, – прошептал дед.

Клювик гвоздезабивателя поддел мочку. Ткнулся в ушную раковину, в забитый серой канал.

Палец деда дрожал на клавише. Стальной боек вколотит стержень в мозг. И они победят.

Об этом нахлынувшем чувстве Курлык не расскажет друзьям. Как и о том, что из дыры в бетоне, из отверстия на месте рта, текла жидкость… будто слюна.

Разрывая оковы, дед толкнул Курлыка – не вперед, а вбок, к мешкам и партам.

– Не подходишь! – застонал старик разочарованно. Зашатался, выронил нейлер. – Ты не нравишься ему!

Курлык уж мчался к лестнице.

– Курлович! – гаркнула в вестибюле уборщица. – Я пол мыла!

– П-простите…

– Ох, блин. – Руд взъерошил челку. – Съехал-таки Игнатьич с катушек. Добухался.

– Руд, – упрекнул Паша.

– А как это назвать еще? Внуку пистолет приставить к уху.

– Вань, и что ты дальше сделал?

– Ничего. В сарае заночевал. Утром домой зашел – дед макароны сварил по-флотски. Как будто ничего не было.

– Ни фига себе, ничего не было, – возмутился Руд.

– Он бы выстрелил? Как думаешь?

– Не знаю…

– А чего ты к взрослым не пошел? К Кострову?

– Чтобы деда в психушку забрали? – Курлык печально улыбнулся. – Я с матерью жить не собираюсь. И в детдоме тоже.

– Но если он опасный…

– Лучше уж так.

– Мужик, – произнес Руд, – я не врубился, что там за рисунок на стене?

– Рисунок. – Курлык пожал плечами, надеясь, что парни не прочтут в его глазах истинные эмоции. – Рыло.

…Дед нахохлился за кухонным столом. Изучал свои ногти, дрожащие пальцы. Пахло сивухой. Бутылка успела опустеть наполовину.

– Привет. – Курлык прислонился к дверному косяку.

– Здравствуй, Иван. Ты это… не бойся меня.

– Я не боюсь.

– Я, Иван, как лучше хотел.

По лицу старика пробежала рябь. Губа оттопырилась, оголяя коронки.

– Деда, ты помнишь Рязана?

– Кого?

– Мишу Рязанова с Армейской?

– А… – Дед покрутил рюмку. – Ну, помню.

Курлык облизался и спросил:

– Может, он понравится подвалу?