Пора на покой

Пейзаж не радовал. Глаза, помнившие земные красоты, отмечали в этой части Марса нечто вроде обыкновенных задворок. Широкое водное пространство, блестя серебром, простиралось до самого горизонта. Справа за жиденькими зарослями кустиков, напоминающими камыши, примерно на милю виднелась плоская насыпь красноватого песка. За ней вдалеке вставали темно-красные горы с белыми вершинами.

Берт плыл по каналу. День был ясен и мягок. Ровные волны широким веером расходились позади и затем тихо таяли, сливаясь с водной гладью. Молчаливое пространство смыкалось за его спиной, ничто не напоминало о том, что здесь кто-то был.

У Берта был катерок. Он сам его конструировал, и сооружение получилось весьма нестандартным. Во всяком случае, ни на Марсе, ни в других местах, где ему приходилось бывать, но не видел ничего подобного. Приступая к его строительству, он даже не представлял себе, как должно быть устроено судно. Вначале у него не было не только проекта, но и сам замысел был довольно смутным. В процессе работы и он то и дело терпел изменения, поскольку все зависело от тех материалов, которые попадались под руку. Однако под конец все же вышло нечто среднее между сампаном, плоскодонкой и элементарным вездеходом. И Берт был этому рад.

Сейчас он развалился на корме катера, расслабившись и погрузившись в приятное безделье. Правую руку в рваном рукаве он небрежно кинул на румпель, левой лениво почесывал грудь. На длинных, тощих ногах были плотно прилегающие сапоги оригинального фасона с брезентовым верхом и прочными подошвами из склеенных веревок. Их он сделал сам. Штаны он тщательно залатал и заправил в сапоги. Свои тощие, неуклюжие ноги он берег. Мало ли что. Из-под дырявых полей видавшей виды фетровой шляпы торчала рыжая борода, подстриженная клинышком, и блестели неподдельным любопытством темные глаза, оживляя его серое худое лицо.

Бормотание старого мотора доставляло ему огромное удовольствие. Оно напоминало мурлыканье ластящейся кошки. Берт представлял механизм своим старым товарищем, он заботился о нем и всегда был к нему внимателен. На это тот благодарно отвечал размеренным спокойным ворчанием и уносил Берта все дальше и дальше.

Иногда Берт ловил себя на том, что разговаривает с мотором, делится своими разочарованиями и мыслями. Его пугало то, что это вошло в привычку. Он этого не одобрял, пытался с этим бороться, когда замечал за собой, но все чаще он забывался настолько, что не мог контролировать себя. В душе он испытывал благодарность к верному старому другу за то, что он пронес его через тысячи миль по воде, ни разу не высказав недовольства.

Тишина, которая нависла над пустыней и водой, словно горький упрек, не пугала Берта. Она нисколько не раздражала его, не выводила из себя, как обычно бывает с людьми. Берт жил в колонии, среди нескончаемого шума, суеты и иллюзий надежды. Вот это он ненавидел, и ненависть гнала его в неизведанное, за приключениями. Если он не находил приключений и вынужден был возвращаться, он впадал в отчаяние. Хотел-то он совсем немногого: не сидеть на месте, шататься, словно цыган.

Берт Тессел… каким он был много лет назад. Свою фамилию он слышал в последний раз так давно, что забыл, как она звучит в человеческих устах. Фамилия вроде была, как у всех, но он был просто Берт. Для тех, с кем общался — Берт, и все.

— Ну вот, почти и приехали, — пробубнил он, обращаясь к равномерно журчащему мотору и к самому себе. Чтобы лучше видеть, он приподнялся, оперевшись на локтях.

Берег теперь выглядел чуть по-другому. Между кустиками появилась жесткая трава. При малейшем дуновении ветерка длинные стебельки растений с отливающими металлическим блеском листьями наклонялись, все в них дрожало и нежно звенело. Впереди были заросли этих растений. Даже если сейчас остановить мотор и идти по инерции, то тишины уже не будет — он погрузился в тихое позвякивание миллионов маленьких жестких листьев.

— Медные колокольчики проезжаем, — констатировал он. Да, теперь уже скоро.

Он открыл сундучок, который был у него за спиной, и вытащил истрепанную карту. Он сверился с ней, потом открыл замусоленный блокнот, нашел нужную страницу и пробежал глазами список имен. Бормоча их, словно заучивая наизусть, он заложил бумаги обратно в сундучок и больше не отрывался от дороги. Примерно через полчаса на горизонте появилось темное пятно, выделяясь на однообразной береговой полосе.

— Вон оно, — громко сказал Берт, вдохновляя мотор еще на несколько миль. Последних.

То, что столь необычно выглядело даже с огромного расстояния, при ближайшем рассмотрении оказалось сплошными развалинами. Веранда у их основания носила по бокам следы украшений барельефами. Ныне они настолько стерлись, что угадать их очертания было невозможно. Когда-то за верандой начиналась башня, об архитектуре которой тоже ничего не было известно, поскольку от всего строения уцелело не более двадцати футов в высоту. На полуразрушенных стенах тоже виднелись следы резьбы, и фундамент, выложенный из темно-красной породы, был очень красив. С расстояния в сотню ярдов от берега создавалось впечатление прекрасного уединенного уголка. Только сойдя на берег, можно было ужаснуться силе разрушений, нанесенных временем и природой.

Берт шел твердым курсом прямо на развалины. Оказавшись напротив них, он развернул свою неуклюжую посудину и, включив малую скорость, направился к берегу. Наконец, достигнув песчаного пляжика, катерок ткнулся в него носом. Как только Берт выключил мотор, на него нахлынули местные звуки: позвякивание металлических листьев, надрывные скрипы ветхого колеса, вращающегося несколько левее по берегу. Из глубины развалин доносился глухой стук.

Берт нырнул в свою крохотную каюту. Она была довольно уютной и могла по ночам сохранять тепло, но в ней было темно, так как стекло для окошка он так и не достал. Пошарив в темноте, он нащупал саквояж с инструментами и пустой мешок на палубе, перебросил их через плечо и перешагнул через борт в воду, чтобы выбраться на берег. Он закрепил катер, чтобы не дай бог не унесло. Вода стоячая, но все же… Наконец он двинулся широким легким шагом по направлению к развалинам.

Со всех сторон к этим остаткам древнего строения примыкали поля, на которых взошли аккуратно посаженные хлеба. Узкие оросительные каналы разделяли поля на ровные зеленые квадраты. Под одной из стен развалин приютились ограда и навес, кое-как слепленные из обломков некогда могучей башни. Несмотря на подозрительный внешний вид, навес был довольно крепок, и из-под него доносилась успокаивающая возня и похрюкивание небольших животных. В одной из стен была прорублена дыра, служившая дверью, в остальных — закругленные отверстия, которые, без сомнения, были окнами, естественно, без стекол.

Во дворе находилась женщина. Двумя толкушками, которые она держала в обеих руках, она толкла зерно на плоском обтесанном камне. Кожа ее была красновато-коричневой, темные волосы, высоко поднятые, обвивали голову. Одеждой ей служила коричневая юбка, разрисованная цветами по старой моде. Она была уже немолода, но тело ее сохраняло упругость мышц и гибкость стана.

Когда Берт приблизился, она подняла на него глаза и произнесла глубоким грудным голосом на местном наречии.

— Привет, землянин. Тебя так долго не было. Мы заждались.

— Я старался не опоздать, Аника, — ответил Берт на том же языке. — Мне кажется, что я явился в то же время, что и прежде.

Он опустил вещи на песок. Тут же стайка маленьких банкунов кинулась на исследователя. Разочарованные, они принялись юлить у его ног, жалобно мяукать и тыкаться в него своими обезьяньими мордочками. В кармане у Берта были для них орехи. Он присел на камень и бросил им горсточку. Вспоминая имена из блокнота, он поинтересовался у Аники об остальных членах ее семейства.

Вроде, у них все складывалось неплохо. В отъезде был только старший сын, Яндодо. С ней оставались младший Тенек, две дочки — Гуика и Зейла. У Гуики была семья: муж, дети. Со времени последнего посещения Берта у них появился еще один ребенок. Сейчас все, кроме крошки, ушли на работу в поле. Скоро уже им возвращаться. Они придут вон оттуда. Он оглянулся и увидел вдалеке маленькие темные фигурки, движущиеся неровной цепью.

— Вы должны собрать неплохой урожай, — заметил он.

— Слава Могучим, — инстинктивно отозвалась она.

Она продолжала заниматься делом. Он сидел на камне и с удовольствием рассматривал ее. Цвет ее кожи, краски окружающего мира, приобретающие особый колорит в свете клонящегося к закату неродного солнца, погружали его в мир Гогена. Его картины он очень любил. Как давно все это было… Гоген… Она, конечно, не походила на женщин Гогена, и, скорее всего, художника не вдохновила бы здешняя обстановка. Берту тоже сначала все это не нравилось. Марсиане выглядели, на первый взгляд землянина, хилыми и немощными из-за своих хрупких костей и воздушного строения тела. Но теперь Берту показалось бы невероятным присутствие в этой среде земной женщины. Она смотрелась слишком мощной и неповоротливой, как тумба, на фоне легких и гибких движений марсианок.

Аника чувствовала на себе его внимательный взгляд. На минуту она подняла глаза от работы и посмотрела на него. В глубине серьезных темных глаз он прочитал понимание и сочувствие.

— Как же ты устал, землянин, — выдохнула она.

— Да, моя усталость вечна, — ответил он.

Она понимающе склонила голову и снова принялась толочь зерно.

Берту было приятно, что его хоть кто-то, пусть по-своему, понимает. Марсиане были симпатичны ему своей искренностью и непосредственностью. Случилось так, что первые люди, высадившиеся на Марсе, воспользовались их слабостью и покорностью и стали эксплуатировать их, как только возможно. Аборигены были нищими, отверженными, бесправными. Это стало трагедией не только Марса, но и Земли, уже не первой трагедией Земли. Теперь, когда всему пришел конец, людям следовало бы постараться войти в контакт с марсианами, но они опять отгородились от них, поселились обособленными колониями. Как они так жили, Берту стыдно было даже думать.

Через некоторое время она спросила:

— Сколько же тебя не было?

— Месяцев семь. По нашему — около года.

— Да-а, долго… — она покачала головой. — Наверное, набродяжничался? Отчего земляне не любят нас? — Она пристально смотрела ему в глаза, пытаясь прочесть в них ответ. — Даже сейчас… Нисколько не лучше, чем прежде, — она опять задумчиво покачала головой.

— Все идет, как надо, — постарался Берт закончить этот разговор. — Так что же вы насобирали для меня на этот раз? - спросил он о деле.

Она вздохнула, и он стал вполуха слушать о прохудившихся кастрюлях, о том, что никто здесь не может сделать сковородку, что колесо еле-еле крутится и не поднимает достаточное количество воды на поля. Яндодо попробовал было исправить дверь, соскочившую с петель, но ничего не вышло. Он слушал уже внимательно. Мысли его неуклонно возвращались к своей собственной неустроенной одинокой жизни.

Сказав: «Все идет как надо», он покривил душой. Он себя не обманывал, да и ее не проведешь. Ни у одного землянина теперь не могло быть «как надо». У кого-то было чуть получше, у кого-то хуже, но трагедия была у всех. Некоторые, как он, искали забвения в путешествиях, но большинство отсиживалось в колониях, пьянствуя и медленно угасая. Кое-кто пытался «приспособиться к местным условиям», под прикрытием темноты балуясь с марсианскими девицами. На их лицах и в поведении было заискивание, горечь и безысходность. Колонии были болотом, способным засосать кого угодно. Это становилось все очевиднее даже тому, кто не обладал особо развитым воображением.

Поэтому Берт выбрал беспокойную жизнь бродяги и шлялся по всему Марсу. Целый марсианский год он потратил на сооружение своего катерка. Он оборудовал себе рабочее место, наделал всякой кухонной утвари для торговли и обмена, изготовил инструменты лудильщика, собрал немного провизии. И однажды он снялся с якоря. С каким нетерпением он выбрался из колонии! К соотечественникам он заявлялся только за топливом для своего двигателя да еще зимовал. Но всю зиму он готовился к новым скитаниям, мастеря кастрюли и сковородки, которые больше всего пользовались спросом. Едва дождавшись конца зимы, он вновь с неистовой радостью бежал по неизведанным дорогам Марса. Так шли годы. В колониях же становилось все тягостнее и безотраднее. Поселенцы искали забвения в вине; пьянство и безделие неумолимо приближали их конец.

Вдруг в последнее время он стал замечать в себе нечто новое. По-прежнему нетерпение не давало ему покоя. По-прежнему он не оставался в колониях дольше, чем это было необходимо, но душа его уже рвалась оттуда, как из клетки. Путешествия и приключения не приносили былого удовлетворения. Поселенцев он не любил, общение с ними не соблазняло его, но он стал задумываться о них, понял, почему они поддались стадному инстинкту, удерживающему их вместе, понял, почему они не могли не пить так много. Он дошел до того, что стал им сочувствовать. Такие изменения в самом себе заставляли его тревожиться, временами очень сильно.

Скорее всего, наступали возрастные изменения. В первый (и последний) свой космический полет он попал еще мальчишкой, в двадцать один год. Остальные были гораздо старше его. Теперь, через много лет, он стал испытывать чувства, которые те пережили уже давно — бесцельность, безнадежность существования, тоску по безвозвратно утраченному.

Никто не знал и теперь не узнает, что же именно случилось на Земле. Корабль, на борту которого был Берт, стартовал с лунной станции и взял курс на Марс. Они были в пути уже четвертый день. Его подтащили к иллюминатору, и вместе с другом, бывшим на несколько лет старше его, они, не отрываясь, смотрели на вспышки адского пламени на фоне черного космоса. Эта картина застыла в его глазах навсегда: Земля, расколовшаяся пополам, и ослепительно белый огонь, бушующий на ее поверхности.

Быть может, как считали одни, в каком-нибудь месте атомные запасы достигли критического уровня, и это привело к взрыву. Другие говорили, что взрыв такой силы не достаточен, чтобы расколоть Землю. Он только породил бы пылевое облако, уничтожившее все живое. По их мнению произошла цепная реакция элементов земной коры, причем такое на Земле периодически повторялось. Да. Сейчас истинную причину не узнаешь. Для всех уцелевших важнее было то, что их Земля, распавшись, рассыпалась на бесчисленное множество астероидов, облако которых продолжало нестись по орбите вокруг Солнца. Земля превратилась в лавину космических булыжников.

Трудно было поверить в очевидное, хотя все видели все своими глазами. Не сразу до людей доходит весь ужас произошедшего, все с трудом могли такое предположить. Некоторые считали, что они сошли с ума, рассудок других отказывался воспринять всю трагедию до конца, они просто приняли это как должное и наблюдали, как со стороны. Они уговаривали себя, что Земля, хоть и существует где-то далеко, но для них она недостижима.

Как бы по-разному не восприняли это событие члены экипажа, деморализация и уныние были общими. От растерянности вначале даже хотели рвануть назад, на помощь. Смысла в этом не было, но сработал рефлекс — помочь! Сколько было негодования, когда возвращаться на место катастрофы было запрещено. Какая уж там могла быть от них польза! Капитан решил продолжать путь к Марсу.

Вскоре навигаторы обнаружили, что карты и таблицы становятся неточными из-за изменения орбиты всех небесных тел. Это вызывало естественную тревогу. Вдруг с удивлением они увидели, что Луна, теперь не удерживаемая Землей, сошла со своей орбиты и поплыла в космическом пространстве, увлекаемая могучими силами тяготения, отыскивая нового хозяина. Наконец она попала в объятия гигантского Юпитера. Тем временем несчастный корабль, благодаря невероятным усилиям, все-таки совершил посадку — свою последнюю посадку на Марсе.

Оказалось, что тут нашло приют огромное количество других кораблей. Это были и научно-исследовательские суда, возвращавшиеся с астероидов, и торговые со спутников Юпитера, которые тоже не успели дойти до Земли. Однако многих не досчитались. То ли они завернули в другие порты, то ли сгинули в космосе. Этого уже никто не мог узнать.

Таким образом на Марсе скопилось две дюжины бесполезных теперь кораблей, у которых не было больше порта назначения. Около них ютились сотни людей — космонавты, различные специалисты: шахтеры, бурильщики, инженеры, испытатели, эксплуатационники, администраторы, техники.

Волею судьбы оказавшись вместе, они попытались приспособиться как-то существовать в чужом мире.

Среди них оказались две женщины, стюардессы с каких-то кораблей. Красавицами они не были, хотя в общем-то выглядели поначалу весьма аккуратными и милыми девочками. Но среди такого скопища мужчин обстоятельства сложились против них. К тому же марсианская сила тяжести сыграла роль в разрушении их организма. Очень скоро они превратились в бесплодных, испорченных, теряющих человеческий облик женщин, которые однажды стартовали в никуда. Они открыли счет самоубийств. За ними кое-кто последовал, и всякий раз такой способ окончательного расчета с жизнью выбирали наиболее изысканные и экстравагантные в прошлом земляне.

Основная масса людей забросила все попытки предпринять что-то дельное и ударилась в пьянство.

Берт убеждал себя, что все еще не так плохо, могло быть и хуже. А хуже пришлось тем, у кого на Земле оставались жены и дети. Его собственные потери в этом плане были меньше: мать умерла несколько лет назад, отец был глубоким старцем, все последние годы мечтавшим только об одном — скорее уйти к горячо любимой жене. Правда, у Берта была девушка, ласковая, симпатичная соседка с золотистыми волосами и голубыми глазами. Эльза, если имя ее еще что-то значило. Считалось, что она будет его женой, он сам по молодости еще не думал об этом серьезно. В его воспоминаниях она с каждым годом становилась все искусственней и ненатуральней.

Некоторым утешением в прозябании на Марсе ему также служило убеждение, что им еще повезло по сравнению с теми несчастными, кто попал в раскаленную венерианскую печь или мертвенный холод спутников Юпитера. Жизнь предоставила ему больше, чем борьбу за существование. Хотя это было не так уж много, но он в сложившихся обстоятельствах мог использовать свою молодость и силу, которые не собирался расходовать на прозябание и разврат. Он выбрал скитальческий образ жизни я приступил к сооружению катера.

Берт гордился принятым решением. Оно, по его мнению, было лучшим за всю его жизнь. Во-первых, работа отвлекала его от пустых, угнетающих размышлений. И еще была гордость пионера, первооткрывателя, когда он наконец отправился в путь. Он собирался исследовать огромное водное пространство, состоящее из каналов длиною в многие тысячи миль. По берегам этих каналов жили марсиане. Он знакомился с ними и неожиданно для себя пришел к выводу, что они вовсе не такие, какими их принято считать среди людей. Он с удовольствием изучал их язык, по структуре абсолютно не такой, как человеческий. Он узнал массу диалектов, на трех-четырех говорил лучше любого землянина, и это был еще не предел. Однажды он поймал себя на том, что думает на одном из марсианских диалектов. Он не торопясь перебирался от одного поселения земледельцев к другому по каналу, которые иногда походили на спокойное море, достигавшее в ширину шестидесяти-восьмидесяти миль, но иногда сужались до мили. Чем дольше он плавал по этим водным путям и постигал их устройство, тем больше возрастало его восхищение неведомыми создателями этого рукотворного чуда. О них никто толком не знал. Даже после многих лет путешествий по каналам он не мог сказать, кто и как их строил. Марсиане были не в состоянии удовлетворить его любопытство. У них считалось, что каналы были созданы Могучими давно, очень давно. Вопросов на эту тему марсиане себе не задавали. Берг, плавая по каналам, был благодарен Могучим, кто бы они ни были, за прекрасное устройство планеты.

Живя на Марсе, он все более симпатизировал марсианам. Их неторопливость и размеренность в делах, их умиротворяющая философия действовали успокаивающе на его нервы, явились противоядием от тревожного состояния. Вскоре он понял, что его сородичи были неправы, обвиняя аборигенов в лени и нерадивости. Было огромное различие в мировоззрении землян и марсиан, порожденные отличием в образе жизни, во взглядах на окружающее, которые были абсолютно непохожи. Земляне сами были лентяями, не потрудившимися проникнуть во внутренний мир обитателей планеты, на которую попали. Берт очень хорошо умел ладить с ними и удачно обменивал свои поделки и помощь по хозяйству на продукты, которые выращивали и производили марсиане.

Заходя в колонию для ремонта катера и заполнения бака горючим, он никогда там не задерживался. Но в последнее время какое-то смутное беспокойство и недовольство не покидало его даже во время скитаний.

Наконец Берт совершенно запутался в своих воспоминаниях и размышлениях. Аника закончила свой рассказ, выпрямилась и оглянулась в сторону полей.

— Вот они и идут, — сказала она.

Он очнулся, тряхнул головой и посмотрел по направлению ее взгляда.

Впереди шли мужчины. Они были совершенно поглощены разговором и не смотрели по сторонам. По земным меркам они были худы и почти истощены, но Берт давно научился делать поправку на марсианские стандарты и находил их не только нормальными, а и прекрасно сложенными. За ними показались женщины. У Гуики на руках был самый маленький из троих детей, двоих постарше держала за руки ее сестра. Они весело хохотали друг над другом, шалили и прятались в полах ее юбки. Гуике можно было дать лет двадцать пять, сестре ее Зейле — года на четыре меньше. Так же, как их мать, они носили сотканные из грубой яркой ткани стоящие колом юбки, темные волосы, как и у нее, были подняты в высокие пучки и заколоты блестящими шпильками. Они двигались ритмично и с достоинством. Зейла стала неузнаваемой. Когда он приплывал сюда два последних раза, она куда-то уезжала, и теперь, увидев ее, он почувствовал внезапное смятение.

Заметив гостя, Тенек поспешил ему навстречу. Всем своим видом юноша выражал доброжелательность и радушие. Остальные тоже шумно приветствовали землянина, окружили его и наперебой делились впечатлениями, заботами и радостями.

Аника собрала муку и скрылась за каменными стенами развалин. Там, на их кухне, она должна была приготовить еду. Молодежь продолжала смеяться и болтать с Бергом, от души радуясь его появлению.

Во время трапезы Тенек как старший наследник завел разговор обо всяких неисправностях в хозяйстве. За время отсутствия Берта износилось и поломалось много всяких вещей и приспособлений. Поломки его не очень волновали — он был неплохим техником. Он мог минут за пять установить причину неисправности и найти способ ее устранения. Но мало кто задумался о том, сколько труда, поисков и раздумий стояло за этой внешней легкостью и быстротой. Мастерство требует постоянного оттачивания, ни дня покоя, каждую минуту — вперед, к новым рубежам. Тем не менее успех в познании мира необычной механики ждал его не всегда. Удивительные, немеханические детали их устройств до сих пор приводили его в изумление. На Земле не было необходимости создавать нечто подобное, да и не получилось бы. Но современные марсиане не сами сотворили все это. В настоящее время обитатели Марса не создавали ничего нового, пользуясь готовым. Это было совершенно не свойственно землянам. Как же уйти из мира, не оставив после себя цивилизации, продвинутой поколением хотя бы на шаг вперед. Когда-то здесь обитали легендарные Могучие. Они изменили облик планеты, построили каналы, города и сооружения, ныне разваливающиеся и приходящие в негодность. Вдруг Могучие исчезли, сошли в небытие. Это было сотни, а может, тысячи лет назад. Тогда некому и не с кем стало соперничать и бороться. Возможно, из-за этого не было смысла развивать механику, что потом вошло в традицию. По некоторым признакам он догадался, что существовал некий запрет на механические изделия. Марсиане поклонялись Могучим. Берту было очень интересно узнать, что они собою представляли, но никто из современников не мог сказать ничего определенного.

После обеда Берт вышел наружу, чтобы развести небольшой горн для починки посуды. Хозяева вынесли ему сковороды, которые прохудились, и ковши без ручек, а сами ушли по делам. Только дети остались поглядеть на диковинные инструменты. Они сидели на земле и перебирали маленькие разноцветные камешки. Дети весело болтали с ним, пока он работал. Им все было интересно: почему он не похож на Тенека или на кого из местных, почему он носил такие брюки и куртку, для чего ему борода. Вдруг Берт начал рассказывать им о Земле, о ее огромных лесах и зеленых холмах, о белых облаках, которые плыли в летнем, сверкающем голубизной небе, о зеленых волнах с белыми гребнями, о горных потоках и водопадах, о странах, где не было пустынь, о весенних цветах, о старых городах и маленьких деревеньках. Ребятишки не могли представить и половины того, о чем он говорил, а верили еще меньше, но они продолжали слушать, завороженные его необычно возбужденным состоянием. Он все рассказывал и рассказывал, забыв об их присутствии… Пришла Аника и отослала детей к матери. Она пристально посмотрела на него и села рядом, когда дети ушли.

Солнце садилось, в прозрачном воздухе чувствовалась прохлада. Казалось, Аника ее не замечала.

— Одному жить нехорошо, землянин, — промолвила она. — Пока ты молод, а вокруг есть, что посмотреть, то можно и одному. Но, когда стареешь, одному жить нельзя.

Берт ухмыльнулся, но не поднял головы от металлической кружки, которую чинил.

— Это мое дело. Я знаю, как мне жить, — сказал он ей.

Она посмотрел вдаль, за медные колокольчики, и дальше, за спокойную гладь воды.

— Когда Гуика и Зейла были детьми, ты им тоже рассказывал о Земле. Но тогда ты говорил совсем не то, что сегодня. В те дни ты вспоминал об огромных шумных городах, где жили миллионы людей, о гигантских кораблях, которые в темноте, освещенные тысячами огней, казались дворцами, о машинах, двигавшихся по дорогам на невероятных скоростях, и таких, которые летали по воздуху еще быстрее. О голосах, которые раздавались по всей Земле, и еще о всяких удивительных вещах. Тогда ты даже пел своим странным резким земным голосом, а девчонки хохотали до упаду. Но сегодня впервые ты рассказывал что-то иное.

— Мало ли что я еще знаю. Не повторять же каждый раз одно и то же.

— Сегодня ты говорил о том, что значит для тебя гораздо больше. Должно быть, это действительно что-то совершенно необыкновенное, — заключила она.

Берт еще ниже склонился над работой, как будто чтобы поправить горн. Он молчал.

— Прошлое не может стать будущим. Жизнь невозможно повернуть назад, — промолвила она.

— Будущее. Какое же будущее может быть у Марса? Он дряхлел и умирал. На всем здесь печать смерти, — жестко перебил он.

— А как было на Земле? Ведь до того, как она раскололась, вы не чувствовали признаков надвигающейся гибели, — сказала она. — Человечество развивалось, на Земле процветала цивилизация, и вдруг…

— Да, — он с горечью кивнул. — У нас все случилось вдруг.

— После случившегося лучше тебе вовсе не вспоминать о ней.

— Лучше, — с вызовом откликнулся он.

Она обернулась к нему и пристально на него посмотрела.

— А ведь думаешь ты вовсе не так.

— Могу ли я думать иначе? — выдохнул он.

Темнота сгущалась. Он накрыл огонь камнем и стал собирать кастрюли. Тут Аника и сказала:

— Остался бы ты с нами, землянин. Настало время тебе уйти на покой.

Берт взглянул на нее с изумлением и не нашелся, что ответить. Машинально он покачала головой. Ему совершенно невозможно было представить такой вариант. И потом, он же был бродягой и не имел ни малейшего желания менять образ жизни.

Аника настойчиво продолжала:

— Здесь ты будешь полезен. Ты без труда делаешь то, что не под силу никому из здешних. У тебя столько силы, сколько у двоих наших мужчин вместе взятых. — Она оглянулась через плечо и окинула взглядом ровные квадраты полей. — Здесь благодатное место. С твоей помощью оно превратится в цветущий край. Мы возделаем больше земли и будем собирать богатые урожаи. И вообще… ты ведь любишь нас, правда?

Берт сидел, вперившись взглядом в темноту. Он застыл от неожиданно нахлынувших на него непривычных чувств. В карман к нему забрался маленький любопытный банинкук и копошился там, среди всякого хлама. Берт очнулся и вытряхнул его.

— Да, — сказал он. — Мне с вами хорошо. Но…

— Зачем сомневаться, землянин?

— Ты говоришь «Землянин». А ведь я не принадлежу никакой стране и никакому народу. Я болтаюсь в пространстве. Разъезжаю. Странствую.

— Ты можешь стать здесь своим. Стоит только захотеть. Если бы Земля воскресла, она стала бы для тебя более чужой, чем Марс.

Он несогласно покачал головой.

— Ты считаешь, что я святотатствую, но я уверена, что права, — сказала она.

— Да нет, этого не может быть, — он снова покачал головой. — Но если и так, что из этого?

— Это значит, — сказала Аника, — что скоро ты должен понять, что жизнь остановить нельзя. Нужно уметь оставлять позади горе и трагедии. Ты ведь являешься частью мира.

— Как это — частью мира? — спросил Берт.

— Человек становится человеком, только отдавая и получая. Человек не должен просто коптить небо. Он должен создавать.

— Та-ак, — протянул Берт.

— Такая у тебя судьба. Лучше будет и для тебя и для нас, если ты останешься. И еще… У нас есть Зейла.

— Зейла? — удивился Берт.

Утром он отправился на берег чинить колесо. И к нему пришла Зейла. Она уселась над обрывом, подобрав ноги и положив на острые коленки подбородок. Она наблюдала. Он поднял голову, и их взгляды встретились. На Берта нахлынуло что-то совершенно незнакомое. Вчера он видел в ней повзрослевшего ребенка и только, а сегодня было совершенно иное. Он почувствовал стеснение в груди, кровь зашумела в висках, руки так задрожали, что он чуть не выронил доски, которые пытался приладить к колесу. Он прислонился спиной к балке, он был не в силах отвести от нее взгляда. Язык прирос к небу, он не мог произнести ни слова.

Так он простоял долго, пока наконец вновь не обрел дар речи. Он заговорил, но не узнал своего голоса. В новом, изменившемся мире собственные слова, движения казались ему грубыми и резкими. Он не помнил, о чем они говорили. Его охватывала волна ее прелести. У нее было необыкновенное нежное выражение лица, взгляд темных глаз будто звал заглянуть в глубину ее души. Губы складывались в ласковую улыбку. Ее кожа в свете необыкновенного здесь солнца сияла медным глянцем. Груди выступали мягкими овалами, из-под яркой шуршащей юбки выглядывали крошечные ступни, стоящие на песке. Он пожирал глазами ее всю до мелочей: маленькие уши, удивительные завитки волос на гибкой шее, черные локоны, которые она собрала в высокую прическу, три блестящие заколки, тонкие блинные руки и хрупкие пальчики, жемчужный блеск зубов. Все в ней было ново, свежо и прекрасно.

Событий этого дня Берт вспомнить не мог. В тот день жизнь Берта разорвалась на две части. Что было до него — было проверенным и привычным, и в какой-то мере любимым им. А что его ждало впереди?.. Когда Зейла ушла с берега и он попытался заняться колесом, чувства его были сметены окончательно. Внутренне он метался, мучился, представлял себя то в прошлой жизни, то в будущей. То он видел себя в лодке, скользящей по бесконечным каналам солнечным днем, и широкие пустынные земли спокойно лежали по сторонам, то он скрывался в своей каюте, когда внезапно налетала пылевая буря, приносящая мириады мельчайших песчинок, забирающихся во все щели. Вот он снова лудильщик, бродяга, знакомится с новыми марсианами. Он может продолжать жить такой жизнью, если… если не свяжет себя с Зейлой. И тут же он понимал, что теперь старой жизни, душевного покоя и равновесия уже не будет. Зейлу забыть ему не удастся. Перед его мысленным взором навечно останется Зейла: улыбающаяся, играющая с маленькими детишками сестры, идущая, сидящая, стоящая, просто Зейла. Теперь все мечты его были связаны с ней. Они захватывали его, как он ни сопротивлялся, они всплыли в его сознании помимо его воли. Он как наяву ощущал тепло ее тела, лежащего рядом, мягкость кожи, он представлял, как, словно гибкий стебелек, возьмется на руки ее легкое тело, он чувствовал на себе ее ласкающую руку. И в душе наступал покой, в сердце разливалась радость.

Вечером, поужинав, он не остался поболтать в их компании, a спустился на берег и скрылся на катере. Из-за угла каюты он смотрел на нее, и ему казалось, что она видит все, что происходит внутри него, и знает о нем даже больше, чем он сам. В ней чувствовалось внутреннее напряжение, но она не сделала ему никакого знака, не посмотрела в его сторону. Он не знал, хочется ли ему, чтобы она последовала за ним на катер, или он боится этого. Она не пришла.

Стемнело, пока он сидел на корме, не чувствуя, что за воротник залез холод марсианской ночи. Через некоторое время, стряхнув с себя оцепенение, он поднялся, оттолкнулся. Тусклый свет Фобоса заливал поля и бесплодную пустыню вокруг них. Полуразрушенная башня отбрасывала уродливую темную тень.

Берт стоял на палубе и смотрел в бездонную чернь, туда, где был когда-то его дом. Марс стал клеткой, где он вынужден жить, но которой не удастся приласкать и приручить его, так же как и вывести из себя нарочитой жестокостью. Берт был верен Земле, ее памяти, ее приметам. Он считал, что ему было бы лучше погибнуть вместе с ней, когда горели горы и океаны Земли, и стало бы одной пылинкой больше среди миллионов их, несущихся во тьме бесконечной ночи. Теперешнее его существование нельзя считать жизнью, которую стоит прожить. Это можно назвать лишь уступкой злой судьбе.

Он взглянул на небо, надеясь увидеть хотя бы один из астероидов, когда-то бывших частью любимой матери-Земли. Он должен быть среди множества сверкающих точек…

Внезапно на Берта нахлынула ледяная волна одиночества, опустошая его душу и мозг. Берт поднял сжатые кулаки высоко над головой и долго тряс ими в бессильной ярости перед далекими звездами, проклиная их, а по щекам катились слезы…

Когда замолк шум двигателя удаляющегося катера, на берег снова опустилась тишина, нарушаемая лишь позвякиванием медных колокольчиков, будившим тревогу в ночи. Зейла оглянулась на мать, в глазах ее блестели слезы.

— Уехал… — с отчаянием прошептала она.

Аника взяла ее руку и с чувством сжала.

— Он сильный. Его сила происходит от жизни, но сильнее самой жизни он не сможет стать. Он вернется, и вернется скоро, я думаю. — Она коснулась рукой волос дочери и после небольшого молчания добавила: — Когда он придет, Зейла, будь поласковее с ним. У этих землян сильное тело, но в душе они просто заблудшие дети.