Попаданец в себя, 1963 год

Глава 11

Прошедшей ночью я и мой маленький коллега остались довольны. Возрождение происходило с активностью, неизвестной автору одноименной бессмертной повести. Утро, естественно, было мрачным. Сперва выяснилось, что непрофессионалка почистила мои карманы вполне профессионально. Ровно половину наличности изъяла. Хорошо еще, что основные свои капиталы я запрятал.

Кроме того, болела голова, поташнивало. Это были не только похмельные симптомы. Очевидно мой организм, привыкший к аскетическому существованию бич-дервиша, не мог сразу привыкнуть к изобилию и удобствам.

Звонок телефона добавил отрицательных эмоций. Баритон сообщил, что проверка цыганской «фирмы» по эксплуатации беспризорников не выявила каких-либо опасных тенденций.

– Никакого отношения к порученному вам заданию они не имеют, – сообщил баритон (будто я и сам не знал), ваша тревога ложная и ничего вам ни мешает закончить дело сегодня же. Вы и так просрочили оговоренный срок, что отразится на окончательном расчете.

Второй звонок был от упомянутых цыган. Все с легкостью узнавали мой новый телефон, будто я вывесил афишу с объявлением о переезде в другой номер. Погонщики нищебродов сообщили, что они расшаркиваются, просят пардону и нижайше кланяются. И готовы прислать мне самого лучшего мальчика или самую сисястую девочку. Или обеих зараз…. Я попытался прервать сладктй монолог, но цыган скорей всего когда говорил не слышал речи собеседника. У рогатых африканских лягушек такая же физиология: они, квакают в брачный период, так раздувая гортань, что слуховые нервы пережимаются и они временно глохнут. Вроде наших глухарей на току. Поэтому я отставил попытки ворваться в его монолог, и просто повесил трубку. У меня были более срочные занятия.

Одно из таких первоочередных занятий заключалось в необходимости удержать в желудке изрядную дозу acva vita (воды жизни, как ее, подлую, именовали древние греки). Заглотив полстакана водки я метался по комнате, сдерживая позывы к рвоте и жужжа, как великовозрастный шмель. Параллельно я пытался запить огненную гадость водой, но приоткрыть рот боялся.

Наконец возмущенный желудок смирился с очередной дозой отравы, по жилам протекло теплое успокоение, молоточки, колотившееся в висках, утихли. Я выпил полбутылки пива, закурил первую сигарету и задумался – чего это у меня такое игривое настроение. За короткий срок я успел нажить массу врагов, в ближайшее время меня могли избить, посадить или просто грохнуть. Тем ни менее чувствовал я себя безмятежно.

Поэтому, пропустив еще одну дозу (уже без мук и пляски Святого Витта), я наскоро оделся, сполоснул рожу и направил стопы в буфет. Кто куда, а я в буфет. Откуда эта фраза, не помню. Буфет был закрыт, халдей ушел домой, о сотруднице-совместительнице путан никто не знал. Сонные повара ресторана сказали, что в отеле Наташ много, но ни одна под мое описание не подходит.

Я заглянул в свой старый номер. Там была торичеллиева пустота. Витек с Васьком развлекались по-своему.

Мои командирские показывали уже девятый час. Я оделся, снарядился оружием, деньгами, стреляющей авторучкой, остатками спиртного в пузатой болгарской бутылке и вышел в промозглую Москву.

На метро валила плотная толпа. Я поймал такси и поехал по адресу своей жертвы.

Впервые я увидел гения, когда был на пике удачи. Я отслужил армию, поступил в университет на заочное отделение факультета журналистики, меня приняли в молодежную газету и много печатали. Я тогда внимательно относился к своей внешности, почти не употреблял алкоголя, пользовался успехом у девушек. И, как сын известного врача, вхож был в элитные круги нашего сибирского города.

Остро помню какое-то частное собрание. Там были второй секретарь горкома, молодой доктор наук из академгородка, прогрессивный химик, богемная “молодежь” разного возраста, ведущий актер драмтеатра, кто-то знаменитый из филармонии (помню лишь, что о нем шептались, будто он гомик), несколько журналистов – собкоров центральных газет, фотокор из АПН и я, скромный литраб из областной молодежки.

Да, еще были некий партийный узбек, гость горкома, француз из “Юманите”, стоматолог из дружественной Польше и английский коммунист. В общем, публика подобралась достаточно пестрая.

Еще помню, что на мне были серый костюм из жатки, сшитый на заказ у модного портного, и умопомрачительные английские замшевые туфли под цвет костюма. Да, еще я, как представитель творческой молодежи, был без галстука. Мы тогда подражали иностранному напрочь виду Андрея Вознесенского, поэтому и костюм у меня был спортивного покроя, и под расстегнутым воротником нейлоновой черной (черной!) рубашки был повязан цветастый шейный платок.

Вот общаемся мы, фуршетным столиком пользуемся, на группки разбиваемся в общении. И появляется припоздавший гость. Его знает только хозяин – тот самый ведущий актер драмтеатра, в чьей огромной сталинской квартире, доставшейся ему от папы, генерал-майора авиации, мы и общаемся. И он ведет его из коридора в залу и громогласно, своим прекрасно поставленным бархатным баритоном вещает, что это его старый друг, ученый из Новосибирска.

Все смотрят на этого ученого из Новосибирска и не могут скрыть недоумение. Идет этакий Кащей в ГДРовском костюмчике за 75 рублей, в рубашке из Китая, в неуклюжих ботинках фабрики “скороход”. Прическа у него невообразимая (мы тогда носили канадку), чуть ли не под горшок, а в руках парусиновый портфель образца 1932 года. Это в наш-то, просвещенный, 1966!

Посмотрели мы на него, позлословили деликатно, так чтоб он почти не слышал. Он, впрочем, и не услышал. Он почему-то сразу выделил химика, представился ему и они о чем-то начали увлеченно болтать.

Я не удержался, приблизился. Оказалось, речь идет о преобразованиях силициума в органической среде. Я сперва подумал, что сошлись два химика: один – модный, современный, а второй – чудак, недотепа. Но тут артист громко сказал кому-то, что его гость – светило среди новосибирских физиков.

Что ж, подумал я, физики могут знать и химию.

Тут к нашему кащею обратился англичанин. На плохом русском он спросил его о культурном отдыхе, который могут иметь сотрудники знаменитого академического объединения ученых сити Новосибирск?

Кащей мгновенно перешел на английский. Он говорил с изящной непринужденностью и так быстро, что я даже пару слов не разобрал.

Пока они с оживившимся англичанином болтали, обращая на себя внимание окружающих, химик сказал в пустоту:

– Надо же, совершенно без акцента…

Короче, этот гений не только свободно болтал на дюжине языков, он профессионально разбирался во множестве смежных наук, меня удивил глубоким знанием журналистики, литературы, и при всем при этом был любопытен, как сорока, и получал явное удовольствие от разговоров на свободные (для него – свободные) темы.

Теперь судьба свела меня с гением другого типа. Этот был типичным мизантропом. Чувствовалось, что груз знаний его угнетает. Вернее, не сами знания, а невозможность разговаривать с окружающими на равных, не упрощаясь.

Да и знания у него были более специфичными, не столь наукообразными.

Действительно похожий на щуплого подростка бегал он по комнате, устланной гигантским толстым ковром и… ничего не говорил. Нет, он говорил нечто беззвучное, взмахивая руками, жестикулируя гибкими кистями с длинными пальцами, выразительно играя мимикой сухощавого лица. Но звуки издавать не считал нужным, все равно слушателей достойных рядом не было.

Меня пропустили к нему на удивление простой. И охранники были как-то непривычно вежливыми. И понял он меня с первых слов. Понял, махнул рукой, чтоб я помолчал, указал на обширный бар, где были и закуски в холодильнике с прозрачной дверкой, и начал анонимный монолог и бег по залу.

Я некоторое время присматривался, потом достал сигареты, посмотрел вопросительно – он мгновенно кивнул, не возражая, и вплотную занялся чудо-баром. Я усмотрел там золотую текилу, ту самую водку из кактусов, которую следует пить с солью и лимоном. Ну и налил себе эту текилу не в худосочную рюмочку, а в нормальный бокал для фруктовых напитков. И без всякой там соли употребил сразу грамм сто. Крепко, весьма крепко! Но пьется хорошо, легко.

Из холодильника-приставки я вытащил заливной язык, горчицу. Особого аппетита так и не было, но кусочек заливного я все же заставил себя съесть.

Мой экспансивный “собеседник” прервал бег, уселся рядом, налил себе какого-то густого красного вина, отпил немного и начал высказываться:

– Сперва – спасибо. Я позабочусь о вас. Теперь детально. Вашу безопасность обеспечим простым отъездом. Хотите кого-нибудь взять с собой?

– Да нет, пожалуй… – действительно, кого мне было с собой брать? Витька, Васька, Наташу – воровку? Чужие существа, иные судьбы!

– Хорошо, в гостиницу лучше не возвращаться. Там остались вещи?

– Деньги. Доллары.

– Пустое, вам компенсируют любую сумму. Тогда подкрепляйтесь, через полчаса выезжаете. Если можно, поменьше вопросов. Все будет хорошо и комфортно.

– Странно, вам, казалось, о себе заботиться надо, а вы обо мне…

– Ничуть не странно. Вы просто не видите всю схему, в которую ваш визит внес логику. Теперь проблемы решаются легким изменением системы. Так что ваша роль весьма важна. А я не опускаю человеческую нравственность, как важный элемент судьбы, фортуны. Теория вероятности функционирует только при нравственных поступках, иначе линия жизни становится абстрактной. Впрочем, это мои проблемы, долго объяснять концепцию. Там, куда вас на время увезут, вы получите все, что захочется. Женщин там, другие услуги. Купаться будете, загорать. Хорошо. Отпуск. Ну и счет вам откроем на хорошую сумму. Думаю через недельку я все вопросы решу и вы сможете жить дальше без опаски и риска. Дикси.

Я напряг память и выстроил ответную латинскую фразу:

– Фортуна нон пенис манус лават.

– Не скажите, – оживился этот чудак, – вполне можно и в карман спрятать, и в руки взять. А вам, кстати, учиться надо, есть задатки активного мышления.

Я хотел сказать, что мне пора думать о хорошем участке в месте всеобщего отдохновения, но он уже вылетел из зала, оставив меня в полнейшей растерянности. Все это было настолько загадочно, алогично, что – мороз по коже. Чтоб как-то прийти в себя я вынужден был допить текилу и налить еще.