Поп-книга

— Катя, — заныл я, — выходи за меня замуж.

Пальцы возлюбленной (возлюбленной теоретически лишь) порхали над клавиатурой; та́к мне хотелось написать. Лгать не умею: вовсе они не порхали. Катя вколачивала символы. Вбивала. Ей бы оранжевую куртку и отбойный молоток в руки.

Она была красавица. Я любил это существо. Вы не верите в любовь с первого взгляда? Я тоже не верил. Когда ее увидел, сошел с ума сразу же. Два дня просто наслаждался фактом. Фактом, что есть Катя и есть я. На третий день узнал, что она замужем.

Я нажрался. На работу, однако, вышел, и продолжил стажировку под ее руководством. Потом Катя развелась, и я, почувствовав, что она свободна, сделал ей предложение.

Теперь нужно пояснить, кто я и где работаю.

Я… Ну ладно. А работа — в книжном магазине! Мечта поэта! Собеседование прошло замечательно: я позвонил по объявлению, мне стали задавать какие-то традиционно-нелепые вопросы; я сказал, что попусту базарить не буду — да, или, типа, нет. Мне ответили: да. Я приехал. Слегка таки потолковали, как же без того. Директриса мне понравилась, произвела впечатление умной бабы — тогда это понятие я не находил абсурдным, и спросила в лоб: «Завтра можете выйти?» — «Сегодня!» — рявкнул я. — «Что ж, спускайтесь на первый этаж и приступайте». Мне захотелось щелкнуть каблуками, встать по стойке смирно и отвесить куртуазный поклон. Вместо этого преодолел восемь лестничных пролетов, ворвался в магазин, потребовал заведующую и кратко доложил: я такой-то, только что имел разговор с директором, в общем, я ваш новый кассир, вводите меня в курс дела.

И тут я увидел Катю. Высокую, стройную, черноволосую. В ней было что-то цыганистое (да, дед по отцу — цыган).

Она стала мне объяснять об особенностях данной кассовой машины: старая и громоздкая, но связь с локалкой имеет; скорее это минус, а не плюс, ведь когда грохается винда, невозможно что-либо пробить и даже снять отчет, а винда летит постоянно, потому что 98-я. Ну, слава богу, не 95-я, иначе всем была б хана. У меня наступила забавная шизофрения: влюбленность одной половины моей головы вовсе не мешала врубаться в техническую информацию. Я был прилежным учеником.

Мы сразу перешли на «ты» (не люблю церемоний, хотя и панибратства тоже), чувствовал себя на седьмом небе. День эдак на пятый или шестой заведующая Марина вызвала меня в кабинет на разговор — да, звучит официально, но это была хорошая контора: в кабинет заведующей входили просто так, потрещать, разве что не открывали дверь ногой. Жаль, что все так печально закончилось. Марина спятила.

— Яков, — сказала Марина, — у меня для вас есть кое-какая информация.

Уволен, подумал я. Не вписался.

— Что, если вы будете работать в отделе?

— Не понял? Я не справляюсь?

Надо заметить, что в этом разговоре присутствовал и третий собеседник — Катерина. Да, вот откуда ветер дует.

— Справляетесь! — Марина даже как-то загорячилась. Во всем коллективе были две женщины, с которыми у меня так и не получилось перейти на «ты». Ну, с Мариной понятно, начальник. Еще с Надей Быстровой, старшим продавцом противофазной смены. Но о Быстровой ниже. — Мы тут подумали, и пришли к выводу, что так будет лучше.

— Угу. Это производственная необходимость?

— Да.

Спустя несколько лет я случайно встретился с Катей и спросил: неужели я такой хреновый кассир? Так много путал? Оказалось, ей попросту не нравился пивной шмон, исходящий от меня. Хотя и сама она была не дурой глотнуть. Пиво, как казалось мне тогда, было необходимо для структурирования огромного количества информации, свалившейся на мою голову. Делайте выводы, однако, творческие работники, певцы торговли.

В первые дни меня колбасило от избытка данных, все-таки врубиться в навороченную кассовую машину «с нуля» — это вам не хрен собчачий; а на третий я понял, что в плане Кати мне ничегошеньки не светит. Пришел муженек, и они поворковали. Чуть не сточил зубы, скрипя. И что было делать? Пил пиво.

Меня посадили на художку. Марина молодец — врубилась, что это моя стихия. Никогда не забуду свой первый день работы в качестве продавца: ходил и изучал. Магазин не так чтоб большой, но двадцать шесть с чем-то тысяч наименований товара мы имели. Много это или мало? Весьма прилично.

В отделе художественной литературы был странный свет. Во всех прочих отделах — флуоресцентные трубки, а здесь, помимо общего освещения, панелька с пятью (или шестью?) зеркальными галогенками на шарнирах. Первым делом я развернул одну лампу на Лема. Это было шикарное издание. АСТовское, причем «родной» перевод Брускина, не испохабленный совдеповской цензурой. Так я его тогда и не прочитал…

Книги выглядели сумасшедше умно, особенно то собрание фантастики — красноватые книги относительно большого формата, увесистые; остальные разноцветные, но тоже ласкающие взгляд. Да, все это выглядело совсем не так, как на моем предыдущем месте работы в «старухе» — магазине «Старая книга». То был не магазин и даже не лавка, а тесный закуток, набитый от пола до потолка непонятно чем. Правда, время от времени попадались и великолепные книги, которые удавалось брать за символические деньги, поскольку закупочные цены были откровенно смешными.

Я ходил по отделу, крутил лампы, и наслаждался. Вот ведь кайф — книг до дури, и есть еще Катя. Счастье. Муж? Посмотрим. Разворачивал бестселлеры «лицом» к покупателю, как это полагается делать. До чего ж все это было здорово! Я чувствовал себя на своем месте. Сетевых библиотек тогда еще практически не было, да и интернет являлся почти экзотикой. Сейчас домохозяйка жамкает по ссылке, словно по кнопке телевизора. Эх, времена! А ведь не так уж и много воды утекло.

Часу на третьем исследования я понял, что пора работать. Меня довольно-таки загрузило все это мясо, и я встрепенулся, когда вошел клиент; принял бодрый вид, вытер слезы умиления и что-то ему серьезное втер. Первая продажа! Марина телепатически оценила.

…Зазвонил телефон. «Возьми, возможно, это Мара». — «Марина? Зачем? Она после закрытия не звонит». Я взял. Выслушал, что-то сказал, повесил. — «Опять спрашивали аптеку?» — «Да». Меня уже достало. Раньше в этом помещении продавали лекарства, и долгое время, даже после того, как я устроился работать, иные спрашивали какие-то загадочные препараты. Один раз вышла полная хохма: на автопилоте ответив «да», я занялся поисками какого-то хунженминня черспапапутьского. Не найдя его, мне не оставалось ничего делать, как уточнить название книги у абонентки. Мне сказали по буквам.

Влез в поисковик. Он был двухранговый — то, что есть, теоретически, у нас, и то, чего нет, но есть на базе. База! Вот же умное слово, кто его придумал. «Еще раз, — попросил я, — медленно». Мне сказали, но как я ни искал, поиски ни к чему не привели. А это было лекарство, вот прикол. Коллеги посмеялись, когда описал этот случай.

Я обалдевал от своей любви и при этом палился, как третьеклассник, поскольку своих чувств никогда скрывать не умел. Коллектив все видел, но ничего не говорил, потому что люди в этой команде были цивильные.

— Ты не в моем вкусе, — сказала Катя, задумчиво пялясь в монитор и дожидаясь, пока модем сладко заскворчит, передавая информацию. — Понятно?

Да что уж тут непонятного-то…

Я пошарил в карманах в поисках браунинга, вальтера или на худой конец ПМ. Было хреново — хреновей некуда.

Прикинул, как буду застреливаться. А, один хрен, пистолета-то нет. Зато есть Любовь. И пусть. Может, дойти до Невы (не так уж и далеко), да и нырнуть, не всплывая.

Выплыву ведь. Кое-что, как известно, не тонет.

Этот дурацкий разговор был продолжением разговора первого — случившегося около одиннадцати часов назад здесь же, в кабинете заведующей — начавшийся, да и закончившийся тем же, чем и начался — признанием в любви. Катя, Катя, Катерина, я люблю тебя. Еще немного — и я разучусь это делать. Когда-нибудь я перестану любить; ненавидеть, наверно, тоже. Превращусь в деревяшку.

Пришел рано — так получилось. Мы сидели от без двадцати десять до открытия магазина, и наслаждались этими двадцатью, пока я не сломал кайф. Я сказал ей все то, что пришлось повторить вечером.

У нас были общие темы (искусствоведение и что-то подобное), но я все время сворачивал базар в свое русло. Хранил сюжет. Да, денек не задался с начала. Явно. Нас было двое: я и она.

Пришли остальные: другая Катя, Оля-маленькая, Надежда (иногда она работала и в нашу смену), Леночка-дурочка и еще кое-кто. У нас была традиция, что ли, или привычка, тусоваться поутру, пока покупателей нет, в узком проходе между отделами. Говорили о разных вещах. Но в основном о книгах. Кто и что читал вчера. Жизнь интеллектуалов.

«А Яков-то мне предложение сделал», — сказала Катя. — «Да, — подтвердил я, — и могу повторить при всех: я тебя люблю и хочу, чтобы ты стала моей женой».

Сотрудницы слегка засуетились. Им было в лом вникать в эти дурацкие, с их точки зрения, заморочки.

«Ты старый и толстый, — заявила Катя, — поэтому замуж я за тебя не пойду».

Мне тогда было тридцать четыре, чего ждать теперь?

Надя ее осадила: не говори гадостей, эта информация нам ни к чему. Давай лучше о книгах поговорим. Но Катерина продолжала гнуть: на хрен мне такой муж, вот Модест-охранник — это да! — «С Модестом лучше не связывайся, будут проблемы».

Охранник Модест (еще Саша-охранник у нас работал, татарин, который воспылал любовью к православию, но не торопился креститься, говоря, что не созрел) был премерзким типом. Катю он в конце концов кинул, причем самым дурацким образом. Неоднократно мы терли с ней психологических тараканов в курилке по этому поводу («Яков, ты же психолог! Помоги мне!» — «Какой психолог? Любитель!» — всегда уточнял я), ее плеер гнусно визжал. Я ничем не мог помочь идиотке — она была дура, постоянно базаря об этом козле Модесте. И эту деву я любил, что поделаешь.

Как-то Модест нажрался и ее поимел. Романтично? Катеринка пищала от восторга, и почти все подробности соития доложила мне. Ладно, преувеличиваю. Так или иначе, сведений для меня было более чем достаточно. Душевед хренов. Предупреждал ведь, что все кончится плохо. Так и получилось. Он просто спросил поутру: «Катя, а не одолжишь ли мне энную сумму?» Забавно, что число, названное им, равнялась количеству монет, находящихся в Катином кошельке. Катя, конечно, дала ему денег. Любофф! Щедрая душа! Модест, понятное дело, исчез. Потом появился. Отдал долг. И тут же занял у Кати еще бо́льшую сумму.

До сих пор не могу понять, кто же больший идиот в этой истории: Катя, Модест или я? Да уж не Модест. Катя тоже не внакладе, хоть и лишилась нескольких тысяч. Зато какое счастье.

Моя любовь была растоптана и унижена. Дерьмо полное. Но тогда я еще пытался что-то доказать, трепыхался, одним словом. Любовь — говно. Катя трахалась с кидающим ее Модестом, перекидываясь со мной в курилке тупыми репликами. На которые надо было отвечать. Я прочитал уйму книг по психологии, популярных, естественно, но помочь ей ничем не мог. Один-единственный ответ на вопросы о ее проблемах выглядел так: завязывай ты с этим Модестом. Как же, плакала Катя, ведь я его люблю! Ну да. Вот это — любовь. А я — испанский летчик.

С Надей (той, противофазной) у меня состоялся разговор. Точнее, их было несколько, один бредовее другого. «Катька-то совсем с ума сошла, — Быстрова аккуратно стряхивала пепел сигареты в банку. — Что делать, не знаю».

Я тоже не знал. Эта беседа происходила незадолго до взрыва страсти между Модестом и Катериной.

«Надя, — сказал я с горя, — я люблю вас». У меня уже все плыло перед глазами от поглощенного, горизонт шатался.

«Придурок, — сказала Быстрова, туша сигарету и выходя. — Вы любите Катю, только что сами мне об этом сказали». Стукнула дверь.

Я скис.

Пьянка продолжалась. Отмечали мой день рождения. Спирт оказался воспринятым, невзирая на то, что барышни упорно пытались меня убедить, что не пьют. Модест опрокидывал один стопарик за другим. Затем наступила полная задница.

Мне удалось-таки поругаться с Надей. Это был крутой конфликт. Все бы ничего, но она меня постоянно провоцировала в этот вечер. Началось все невинно, часов в семь. Надя, подойдя ко мне, поинтересовалась моим мнением о мастурбации. Я выпал. Человек, который учился у Брауде на лингвиста — и задает такие вопросы. Потом она несла еще какую-то чушь. Я злобно смотрел на Модеста. Он играл в футбол сам с собой. Мне уже давно хотелось взять игрушечный арбалет из сопутствующих товаров и убить этого придурка хотя бы понарошку. И мне это удалось. Конечно, шутя.

Быстрова выпила (я удивился. Вот тебе и трезвенница). И начала нечто изрекать. На этот раз уже просто несусветную околесицу. Конечно, она попросту прикалывалась, а я отнесся к ее речам чересчур серьезно. Ответил резко, даже по-хамски. Она гнала о любви. Интеллигентка.

Я был взбешен. Сказал пару фраз, за которые мне было стыдно несколько лет.

У меня случился какой-то странный провал в памяти: сколько не пил, а это был первый и последний случай. Я что-то ляпнул Быстровой. После чего три или четыре минуты оказались попросту стертыми из памяти. Конечно, восстановить пытался. Реконструкция выглядела ужасно. Я сказал, что она, Быстрова, ничем не отличается от системника, особенно, если ее положить на этот самый системник, а потом поставить раком. Enter. Впоследствии, сколько я ни расспрашивал коллег о том, что же я учудил, ответом было лишь гробовое молчание. Отмазка: «Я не помню».

Мы вышли и закрыли магазин. Быстрова курила.

Я подошел к ней.

«Так что… Надя…»

Филолологинюшка обложила меня таким матом, что я приторчал и почти заткнулся. Только пробормотал: «А мы что, уже на „ты“?»

Как-то ведь ехали вместе в метро, и мне не было с ней скучно. Говорили, конечно, о литературе. Надя читала модного Стогоff’а. Вроде это было круто на тот момент.

Вышли на проспект. Пиплы разбились на парочки и о чем-то там друг с другом трещали. Катя велась под ручку с Модестом. «Люблю вас, Надя!» — дурно заорал я и стал на нее наезжать. Монументальная дама со страху вскарабкалась на леса — тогда шел ремонт на Невском, совсем рядом с площадью Восстания. Думаете, я отстал? Отнюдь. «Ведь я вас люблю!» — пытался убедить ее, взбираясь вслед. Надя залезала выше. Дурдом! Находясь на уровне третьего этажа, вопила: «Хватит преследовать меня!» Я упорно поднимался. С этой высоты Невский проспект был прекрасен. Я вспомнил Гоголя и вновь стал домогаться. Надя продолжила покорение каркаса. Мне было не в лом возноситься за Быстровой — стало даже как-то весело. Осень. Дождь. Город. Небо. И порядочное, мягко говоря, количество выпитого — это был спирт, не что-нибудь. Мне было море по колено. Океан. Банальность, говорите. Да что там море. Вода.

Надя каким-то образом спустилась с другой стороны — правой, если смотреть от нашего магазина, и ринулась на проезжую часть. Я осматривал пейзаж. Он был неплох. Катя окончательно прильнула к Модесту.

Быстрова суетилась на проезжей части, размахивая руками и прочими конечностями. Наконец какая-то машина остановилась и увезла ее. Вконец обломавшись, я спустился, доковылял до метро и поехал домой.

Я вел себя, как маразматик. Как фантасмагорический дегенерат.

Но дальше было еще забавней.

— Поп-книга, — сказала Катя, — нет. Это не аптека. Аптека съехала. Не знаю. — Катя положила трубку и посмотрела на меня с таким видом, будто я мог решить все проблемы в мире. В том числе и данную, которая вертелась в ее мозгах.

Отчет поехал. Чума. Я, будучи простым конкретным дурачком, врубающимся только в аналог, попросил ее сделать мне массаж. Конечно, она отказалась. Есть ли женщина, говорящая «да»? У меня уже опять плыла голова, не так, конечно, как на дне рождения. Ну что я гнал, какую чушь порол?

Задумался. Идиотская машинка опять зазвонила, как только я открыл рот, чтобы сказать Кате нечто неизмиримо важное.

— Поп-книга. Нет. Нет. Пожалуйста (это мне, аппаратов два), положи трубку.

98-я веселилась. Модем радостно пищал: сигнал, если и не дошел, то, по крайней мере, был отправлен. Вот счастье-то электрическое. Можно было выпить еще. Я рванул. Хорошо, что пиво было.

Как-то раз во время одной из таких посиделок Андрей, бывший муж Кати, зашел на огонек. Я общался с ним пару раз — однажды он заглянул в магазин; я еще приходил к ним в гости. Мы распили пол-литра и послушали весьма приличный саунд на э-ноль тридцать третьих, купленных по дешевке; оценил. Потом Катя решила с Андреем расстаться. Чел показался мне поначалу остроумным, в общем, положительным парнем — и это при том, что он являлся законным мужем Кати. Итак, он приперся и начал свою бывшую жену душить. Я застал как раз этот волнующий момент. Катька сначала завизжала, потом свирепо заурчала, далее застонала. Шоу! Ее скулеж начал плавно переходить в хрип. Вот мелодрама! А я как раз вернулся из ларька, пардон, лавочки, ларьки уже снесли — с жидким доппайком для Кати, и, конечно, для себя. Тут — бешеный Андрюха. Нельзя сказать, что эта сцена застала меня врасплох, я ведь видел, как он приближался, когда отправился в пивную экспедицию. Ну ладно, заявился, а почему суета-то такая?

И как врезал он ей! Она ответила, причем не слабо. Андрей слегка оторопел, пережевывая зубы. Я же хранил пиво. Оно было в стекле, а не в пластике или жести. Я опасался, ввязавшись за честь любимой, лишиться драгоценной жидкости. Струсил, скажете? А какого хрена я должен ввязываться в эти дурацкие семейные разборки? Встрянешь — еще потом и виноват будешь, это мне хорошо известно. Милые ругаются — только тешатся.

Драка происходила уже в партере; у меня возникла мысль сделать ставку на кого-нибудь. Смотрите «Бои без правил». «Катя, тебе помочь?» — наконец созрел я. «А вот это совсем уже лишнее», — прохрипела Катеринка, грохая Андрея башкой об стену так, что мне стало его даже жаль.

Экс-муж поднялся, шатаясь. Достал из кармана початую бутылку водки, мигом свинтил пробку и присосался. Каким чудом емкость не разбилась? М-да, это было зрелище. Такого представления я никогда не видел. Повторять, что он сказал, не буду — сами можете вообразить.

Андрей поплелся к выходу. Тишина. Я сообразил: надо запереть за ним дверь. Да и поговорить с этим парнем, как-то его утешить, что ли. Я сочувствовал ему. Кате помощь явно не требуется. Положив пакет с пивом на пол, вышел. Улица Восстания была на редкость красива в вечернем свете: начинал падать похабный снежок, искрящийся в золотом свете йодных фонарей. Андрей, стоя за порогом, хлебал. Водяру он мочил как пепси-колу. Я прибалдел от его непосредственности.

«Поговорим?» — «Поговорим. Ты ее новый е…ь? — Не очень-то, прямо скажем, литературно, но из песни слов не выкинешь. Мы находились недалеко от памятника Ахматовой. Ну что за язычество эти памятники! — Хочешь?» — он протянул мне бутылку. «Нет, не обижайся. — Я вздохнул. — Понимаю, у тебя полная жопа, но зачем душить-то?» — Тогда я считал это нехорошим занятием. «Яков, мне так…» — он согнулся в три погибели, ему стало плохо. То ли сел, то ли плюхнулся в снег. Я не знал, что делать. Постучать по спине — так чем это аукнется? Затащить обратно в магазин? Или лучше отправить домой — тем более, он близко?

Андрюха ползал по свежевыпавшему снегу, мимо шли прохожие, а я тормозил, как окосевшая черепаха. Ждала б меня Катя — кинул бы его, конечно, ко всем чертям. Но она делала отчет. Я взял униженного и оскорбленного за шкирку и поднял. «Ага», — пробормотал он что-то вроде того и почесал. Оглянулся. Двинул дальше. Походка вроде сносная. Дойдет.

Кто-то стал насиловать ржавый «Фольксваген». Мотор стонал, не в силах завестись. Шел снег.

Потом появился Вонючка Билли. Когда я его так назвал, Оля-маленькая заржала, как всегда. Что-то, а ржать она любила. Не было ни дня, чтоб не раздавался на весь магазин ее жутковатый хохот, от которого дребезжали стекла и падали книги со стеллажей. Парадоксально, но на самом деле рассмешить ее было не так-то легко. Некие не сильно далекие умы вроде Модеста считали, что ей достаточно показать палец, и она загнется от смеха. Да, она смеялась и от плоских шуток. Но не от них самих. Оля глумилась над теми, кто их произносил.

Итак, пришел В. Б. и сказал, что у него, видите ли, книги отложены, и на них ему обещана двадцатипроцентная скидка. Эти, что ли, спросил я. Даже не глядя на ценники, было понятно, что скидка получалась изрядная. И во имя чего? Да, сказал Вонючка Билли, эти, мне их обещала Катя. Катя же как раз взяла на этот день выходной, что было редкостью. Она работала почти всегда. Пришлось чувака расстроить: не в курсе я. Билли сжал зубы и ушел. На следующий день Катя настучала мне по голове: это же был некто N., я сразу же понял по ее безумным глазищам, что пришла очередная любовь до гроба. А я этого N. послал, ай-яй-яй. Катя была в бешенстве, но и я тоже. В. Б. стал меня раздражать с самого начала.

Меня проинструктировали насчет следующего появления Вонючки Билли. Я не заморачивался, ведь он должен был прийти на Катиной пяти- или шестидневке. Так и случилось. Пришел он вечером, перед закрытием, как-то сама собой нарисовалась водка. Помню, мы все сели впятером (столько нас на данный момент осталось) вокруг табуретки-лесенки, типично бибиотечной, на которой красовалась пол-литровка и какой-то салатец, а также пластмассовые стаканчики с дешевой запивалкой. В. Б. завел речь, держа стопарик; все засохли, внимая. Наконец, выпили. Я очень грамотно рассадил хозяев и гостя: Катя находилась не рядом со мной, а с этим умником, но сидела-то напротив меня. Это обстоятельство стало напрягать его еще до того, как мы допили водку и я сходил за вторым пузырем. Не понравилось ему, видите ли. Но на то и было рассчитано.

С В. Б. Катя, естественно, покувыркалась, и опять я имел с ней психоделические разговоры в курительном кабинете. Заведующая стучала в дверь и возмущалась: хватит курить, кто же работать будет. Оля смеялась, а Вонючка Билли со своей рязанской харей решил умотать в Израиль (ну да, еврей. Такой же, как и я). У него там жена, вот как. И дети. Катя опять плакала и спрашивала меня, как жить. Знаете, выражение «сердце защемило» вовсе не литературное, вот как раз там-то, в курилке, это до меня и дошло. Я смотрел на заплаканное Катино лицо. «Выходи за меня замуж», — все время хотелось сказать мне, но в этот раз сдержался. А дальше было, конечно, хуже: не прожив на земле обетованной и двух месяцев, В. Б. вернулся в Питер, причем чуть ли не автостопом: пять тысяч баксов, лежащих в кармане его куртки, исчезли таинственным образом — вот так. После посещения семьи.

Они начали жить с Катей по-прежнему, только на одну ее зарплату. Раньше Билли был крутым юристом, и неплохо зарабатывал, но по приезду восстановиться на прежней работе не удалось. Сунулся в другие конторы — оказалось, везде юристов, как собак нерезаных. Они начали пить. На нашей работе это, впрочем, никак не сказывалось — поутру Катеринка приходила, как всегда, свежая и сияющая. При этом паленую водку (на более дорогую денег не было) им приходилось закусывать аспирином, чтобы потом голова не болела, — так сама мне призналась Катя.

Жалеть? Конечно, я жалел ее. Смотреть на все это было горько. В голове у меня крутилась, как закольцованная лента в автоответчике, та же мысль: Катя, выходи за меня.

Я был готов взять ее такой, заблудшую овцу, и стать пастырем. О-о, как возвышенно это звучит. Она тосковала; мое плечо было, как всегда, подобием подушки. Низко наклонялась. Я вынимал голову, спрятанную между ног, одетых в модные джинсы, и пытался как-то ее убаюкать и вразумить: Катя, Катя, все будет хорошо, все наладится. Только выйди за меня…

— Ты закончила с отчетом? — я грохотал бутылками, сегодня было выпито больше, чем я ожидал.

— Да. Сейчас пойдем. — Что-то, происходящее в компьютере, Кате не нравилось: она видела на мониторе то, чего я постичь не мог. Тупо перебирал пустые емкости в полиэтиленовом мешке — их надо было выкинуть по дороге. В холодильнике лежали два литра (20×100 мл) спирта, купленного в аптеке: утром специально поехал нетрадиционным путем, дабы посетить лавку химикалий. Сгреб пузырьки и упаковал. Потом это сыграло не очень веселую роль.

Винда выдала прощальный сигнал.

— Все.

Мы вышли. Катя заперла дверь. Народу было немного, двенадцатый час. Подзасиделись сегодня.

Пошли к метро.

«Следующая станция…»

«„Владимирская“. Осторожно, двери закрываются! Следующая…»

«„Пушкинская“…»

«„Технологический институт“…»

«„Балтийская“…»

«„Нарвская“…»

«„Кировский завод“…Осторожно…»

Метрошная толпа не была прикольной. Когда-то мне было интересно наблюдать за людьми, теперь я потерял к ним интерес. Любовался Катей. Она ехала в мой район. Не ко мне, конечно, это было бы полной фантастикой, а к подруге.

На «Ленинском» мы вышли. Неторопливо побрели дворами. Очки, что ли, надеть? Так ведь и так темно. Спешить некуда. Наконец добрались до нужного дома.

— Спасибо, Яков, — сказала Катя, протягивая мне руку в пестрой рукавичке. О, почему я не заорал сумасшедше и не пустил себе пулю в лоб? Воображаемый ПМ уже начал материализовываться в кармане.

— За что? — мне уже хотелось блевать, по крайней мере, харкнуть. По пути я взял «бомбу» крепкого. Катерина, эстетка, попивала из 0,33.

— За то, что ты меня любишь. — Катя потянулась ко мне, чтобы поцеловать в щеку, но я не сделал ответного движения. Впрочем, и не отстранился. Пошлятина какая.

— Катя. — Я присел на оградку и показался себе в очередной раз очень умным. — Катя, ну почему все так?

Выпил. Катя молчала. Снег то шел, то переставал идти. Теперь мне предстояло двигаться пешком до «Ветеранов», а там — бог подаст.

Достал сигарету и закурил. Паршиво-то как! Любовь.

— Знаешь, а я тебя тоже люблю. По-человечески…

— Пока. — Я пошел. Может быть, я действительно дурак, только вот не люблю, когда меня любят «по-человечески». Дрэк.

Я пришел на «Ветеранов» — это заняло минут пятнадцать, вряд ли больше. Было не так уж поздно, четверть первого где-то, или половина, можно было словить какой-нибудь шальной троллейбус. 20 на 100 бултыхались в сумке. Злачный павильон работал. Я взял еще одну полторашку, хотя в первой и оставалось топливо.

Потеплело. Снег начал таять. Я побулькивал. Странно — ведь внутри ларька не намного теплее, чем снаружи, почему же пиво теплое? У печки стояло?

Чувак в двух десятках шагов выразительно глядел на меня, видимо, ему хотелось присоединиться. Так прошло еще минут пять или десять. А может быть, и двадцать. Троллейбус не приходил, и делать этого не собирался.

Мы остались вдвоем — кто уехал на тачке, кто ушел пешком.

— Меня зовут Костя, — сказал некто, подойдя ко мне. Я протянул ему бутылку. Он отпил.

— Яков.

Знакомство состоялось.

— Как вы думаете, транспорт какой-нибудь будет?

Костя не думал:

— Нет.

— Тогда пешком. Вам далеко идти?

— Воообще-то не близко (глук! глук!). Улица Гарькавого. Да. Но (глук!) на Жукова можно будет сделать привал, там у меня живет знакомая.

Делать было нечего, как написал поэт, дело было вечером… Пошли.

Я вспоминал Лиду. А не Катю. Однажды таким же вечером я выполз на «Нарвской» — тогда оттуда ходила маршрутка до моих пенатов. Я сидел на скамейке минут несколько, довольно много, рядом — Лида, базарящая по мобиле. Уже тогда идея мобильной связи мне не нравилась. В детстве было хорошо прикалываться, наговаривая в пустой коробок из-под спичек: «Первый, первый, я десятый. Как слышите, прием». Но Лида меня не сильно утомила, иначе я бы не стал завязывать с ней знакомство. Наконец-таки она сложила свою раскладушку. Мы пообщались и поняли, что придется идти пешком.

От «Нарвской» до Сосновой Поляны — неплохой поход, скажу вам. Но летом, то есть в начале осени. Была чудная ночь, и все было бы ничего, если б не дурацкий Лидин мобильник. Прогулка способствовала разговору, поначалу было интересно. Лида же то и дело отвлекалась в старт-стопном режиме на свой девайс. Я только начинал говорить что-то красивое — она тут же хваталась за это поганое устройство. Так мы миновали «Кировский», двинули дальше и свернули на Юго-Запад. По Сияющей Дуге мы шли, уже держась за руки, и я млел. Мне было хорошо. В центре Дуги Лида вытащила свой дурацкий телефон и кому-то позвонила. Весь кайф был разрушен. Видимо, мобила у нее только-только появилась, так я теперь думаю.

Костян, водитель, оказался недурным собеседником — скорее поэтом. Он так интересно рассказывал об устройстве трамвая, что я почувствовал себя если не конструктором, то, по крайней мере, инженером. В этом разговоре я врубился в такие тонкости, что сейчас даже и вспомнить не могу. Этот чувак водил трамвай! Не истребитель пилотировал, конечно же, но ведь это тоже не хухры-мухры.

Мы прошли через лесопарк Александрино и достигли улицы Козлова. Пиво заканчивалось, но я надеялся пополнить запас на Корзуна. Так и получилось. Денег у моего попутчика не было, а мне уже стало на все плевать.

— Яков, а как ты относишься к групповому сексу? Хочешь?

Сначала я поперхнулся. Потом подумал: Катеринка ведь все равно не сохранит мне верность, да и о какой верности вообще может идти речь? Телки тупые, что вы понимаете в любви? Юные розовые тела, прикинул я, почему бы не почувствовать себя падишахом? «Да!» — ответил я; теперь звуки поглощаемого пива звучали немного на другой манер: гугл! «Гугл, — пытался объяснить я, хотя только слышал сие слово, — то есть гугол, это….» Костя мягко завернул меня во дворы хрущевок. Вот не знал, что здесь их столько понастроено.

Мы поднялись на какой-то этаж. Нам открыли. Остатки благоразумия вопили: хватит! Стоп! Сматывайся! Но слинять было бы трусливо, и я вошел. Пришлось выпить налитое. И еще. Псевдоподруга Константина разом загасила все мои помыслы о жизни, да и о смерти тоже: феллиниевская Сарагина выглядела б на ее фоне не более, чем малогабаритной нимфеткой. Тоже мне, мечта Гумберта. Я прикинул, что ежели и смогу участвовать в этом намечающемся порношоу, то только в бессознательном состоянии. Это меня не устраивало, и я вышел. Костян суетился и пытался меня остановить. Однако я по-умному расфокусировался.

Выйдя из дома, ни черта не понял, кто я и где я. Ага. Кажется, запад там. Пошаркал.

Катя.

Так я перся какое-то время, пузырьки уныло погромыхивали в суме. Потом понял, что иду куда-то не туда. Вздохнул полной грудью. Проспект (о, проспект) сиял серебром. Значит, я не на Юго-Западе, как вообразил поначалу, а на проспекте Народного Ополчения. Пошел вперед — а куда было еще идти? Тишина, ночь, выглядывающая из-за поредевших облаков луна. И менты.

Они возникли, как всегда, таинственно и внезапно, из какого-то виртуала. Меня взяли под белы рученьки, препроводили в казенную «шестерку» и устроили мягкий допрос. Морду не били. Спрашивали о жизни моей, мол, как я до нее дошел.

Машина куда-то покатила. Катя, думал я, Катя. Мне было бы с тобой хошо.

И мне уже стало почти совсем прекрасно, но в ментовской компании было не очень уютно, и я пожелал выйти; они, понятное дело, не пустили. «А знаете ли вы, — я тоскливо покосился в зеркальце заднего вида, — знаете ли вы, что такое любовь? Эдакая чепуха, вроде как кот насрал». — Меня тем временем ненавязчиво шмонали: наркотики там, валюта, или еще что, — насчет валюты я загоняю, времена уже были не те. «Что это у тебя?» — «Спирт, две тысячи миллилитров». — «Зачем?» — «Для растворов. Ребята (я превозмог усталость и вспомнил систему Станиславского), если б вы видели ее, то отпустили бы меня без разговоров». Сидящий за рулем обернулся (машина стояла перед светофором), посмотрел на клиента и сидящих рядом. Это был любопытный момент: четверо ментов, пытающихся переварить сказанное. Особенно приколол водила. Вернув голову в исходное положение, он продолжал разглядывать меня в зеркале — не смотря на темноту, я чувствовал его взгляд.

Невероятно, но отпустили. Стражи закона с грохотом умчалась на тарантайке, видимо, на поиски такого же любителя приключений, каковым являлся я.

Меня выкинули на какой-то площади — я уже приблизительно соображал (или предполагал), где нахожусь, однако вышла некая измена. Ни на одном доме, к которому я бы ни подходил, не было таблички с адресом. Где я?

Стоял посреди площади, разведя руки в стороны. И увидел летающую тарелку.

Все, допился. Лучше бы уж меня увезли в уютный, добротный и смутно знакомый вытрезвитель. Нечего столько Шекли читать!

Тарелка пролетела мимо. Я уже было готовился к контакту, да что там, к Контакту! — а тут облом! Стал ждать следующую, причем какая-то часть мозга (нельзя сказать, что это была половина, так, осьмушка или шестнадцатая), настойчиво звала меня домой, мол, там тепло и комфорт.

Тарелок (я глядел на небо) внезапно стало чересчур много. Ни одна из них не шла на посадку; они просто проваливались за горизонт. Вторжение выглядело странно. Я воткнул в уста очередную сигарету и стал ловить тачку.

Редкие машины шарахались от меня, как безумные. Неправильная мыслеформа, смекнул я. Автомобиль суть форма звездолета. Тормознуть звездик и долететь до Солнечной системы — ну там, Юпитер, Марс, разберемся. Некий «Жигуленок» остановился, но я-то прекрасно понимал, что это вовсе не «Жигуль», а замаскированный зведолет класса не менее, чем А2-S. Сел. Пилот быстро вышел на орбиту, а я думал: ну на кой ему эта гребаная траектория, ведь сейчас, так или иначе, мы совершим джамп. Джампер, транзистор в другом значениии этого слова — трансистор, так я обмозговал написание. Во избежание путаницы. Вот ща он введет графитовые стержни в урановый реактор, и мы, ура, окажемся в Екатерингофке. Почти прибалдел. Хотя, какие, блин, графитовые стержни? Какой, на фиг, урановый реактор? Что ты мелешь, чувак? Антиграв, понял?

За окнами мелькало что-то; мы уже давно миновали Сияющую Дугу и приближались к Главному Повороту. Испросив разрешения, я закурил. Россыпь огней, которую зажгли таинственные люди, живущие на Ю.-З., обернулась космическим фейерверком. Это было незабываемо.

Я готовился к джампу.

Он произошел.

Но и финал был как-то странен: с ревом звездолет свернул влево, и тут я начал узнавать родные улицы. До́ма!

Земля.

Я расплатился и вышел. Звездолет куда-то улетел, растворившись среди ярких точек на черном ночном небе. Хотелось пойти домой и завалиться спать, но дурацкая привычка превозмогла: пособирав мелочь (последняя бумажка была отдана водителю, или пилоту), не отказал себе в удовольствии выпить еще пивка. Дядя Миша спал, как обычно, за прилавком. А забавная история приключилась сегодня со мной, прикинул я. Рассказать, что ли. Передумал. Все равно ведь не поверит. В лучшем случае начнет меланхолически пересчитывать кассу.

Что бы и я сделал на его месте. А вы?

Катя…