Полуночный танец дракона

Помните, какое прозвище было у Аарона Штолица? Еще давно, раньше? «Продюсер, летящий на крыльях ночи»… А те две студии – кто-нибудь помнит? Одна – размером с рояль, другая – вообще как коробка из-под печенья? Я тогда там работал – первая дверь слева от входа на кладбище Санта-Моника. Бывало, стучится к нам покойник, а мы ему – ой, извините, вы, кажется, ошиблись дверью!

Чем я там занимался? Плагиатом, конечно. Перелицовывал чужие сценарии, крал музыку – и из всего этого мы монтировали фильмы. Например, такие, как «Монстр в парадной» (эту ленту очень любила моя мама, она напоминала ей о детстве в родительском доме), «Заводной мамонт», «Чокнутая бацилла» или «Нашествие тлей-гигантов»… И все это мы снимали исключительно по ночам – между заходом и восходом солнца.

А потом одним разом все изменилось. Ту страшную и прекрасную ночь, после которой Аарон Штолиц проснулся богатым и знаменитым, я помню едва не по минутам…

Все началось в жаркий сентябрьский вечер, когда в студии зазвонил телефон. Как сейчас помню, Аарон сидел в своем «офисе» метр на метр, скрываясь от назойливых, как мухи, полицейских. Я в соседней комнате монтировал на ворованном оборудовании очередную «нетленку»… И вдруг тишину прорезал истошный звонок. От неожиданности мы даже подпрыгнули, будто это был не обычный телефонный сигнал, а настигший нас из глубины веков вопль обманутых жен.

В конце концов пришлось подойти.

– Привет! – произнес голос в трубке. – Это Джо Самасуку – из кинотеатра «Самурай Самасуку»! Выручайте: у нас по расписанию на восемь тридцать назначена премьера – настоящий фильм о самураях от японской киностудии. Но пленка застряла где-то на фестивале – не то в Пакойме, не то в Сан-Луис-Обиспо… Так вот. Нет ли у вас какого-нибудь широкоэкранного фильма на девяносто минут – или о самураях, или типа какой-нибудь китайской сказки? Плачу пятьдесят баксов сразу. Можешь назвать мне навскидку несколько названий, из последних? Что-нибудь о крутых парнях, которые сухими выходят из воды?

– «Остров бешеных обезьян»…

Повисшая пауза говорила сама за себя.

– «Две тонны кошмара»…

Судя по выразительному шуршанию, хозяин кинотеатра «Самурай Самасуку» уже готов был нажать на рычаг, но тут…

– «Полуночный танец дракона»! – поспешно выкрикнул я.

– А вот это ничего… – Голос на том конце провода выдохнул сигаретный дым. – Дракон нам подойдет… Сможете закончить монтаж и озвучку часа через… ну хотя бы часа через полтора?

– Да не вопрос! – сказал я и повесил трубку.

– Как ты сказал – «Полуночный танец дракона»? – переспросил Аарон, появляясь в дверях. – У нас что, есть такой фильм?

– Будет! – Я выложил перед камерой ряд из заглавных букв. – Внимание! Остров бешеных обезьян превращается… в танец – в какой-нибудь там танец дракона…

Я поменял в титрах название, быстренько разобрался с музыкой, прокрутив задом наперед какие-то старые записи Леонарда Бернстайна[14], после чего перекидал все двадцать четыре бобины с пленкой в наш «Фольксваген». Должен сказать, что обычно такое количество бобин требуется только на стадии монтажа: для показа фильм перегоняют на девять, и он прекрасно на них умещается. Но у меня уже не было времени на перемотку. Поэтому я справедливо заключил, что самурай Самасука переживет и так. В конце концов это форс-мажорная ситуация – можно и повозиться с монтажными катушками.

Чуть не врезавшись в ограду, мы подкатили к кинотеатру и срочно потащили бобины наверх, в киноаппаратную. Там нас с мрачным сопением уже поджидал какой-то Кинг-Конг, который, судя по запаху, уже изрядно накачался шерри. Ни слова не говоря, он сгреб разом все бобины, затащил в свою будку и захлопнул за собой тяжелую металлическую дверь.

– Э-э-э! – с тревогой выкрикнул Аарон.

– Пошли скорей, надо забрать наши пятьдесят баксов! – сказал я. – А то после фильма – как бы не было поздно…

Мы побежали обратно. И услышали крики, которые доносились снизу:

– Я разорен! Я разорен!

Там стоял Джо Самасуку и буквально рвал на себе волосы, глядя на огромную толпу перед входом в зал.

– Джо! – воскликнули мы в один голос.

– Вы только посмотрите вот на это… – простонал он. – Я же всем разослал телеграммы, что премьеры не будет, а они все равно приперлись! Все, как один, тут: и «Variety», и «Saturday Review», и «Sight and Sound», и «Manchester Guardian», и «Avant-Garde Cinema Review»… О нет, я этого не вынесу! Пойду сожру какой-нибудь несъедобной американской еды…

– Без паники, – сказал Аарон, – в конце концов не такой уж у нас и тупой фильм…

– Разве? – с сомнением в голосе сказал я. – Для этих-то суперснобов? Ох, боюсь, как бы не пришлось после этого показа переименовать фирму в «Харакири Продакшн»…

– Я сказал – без паники, – с невозмутимым видом произнес Аарон, – спокойно и организованно перемещаемся в соседний бар.

Фильм начинался с мощного замеса опусов Дмитрия Темкина[15], которые были пущены задом наперед, поставлены с ног на голову и вывернуты наизнанку. Музыка грянула.

И мы отправились в бар. Однако не успели мы принять двойную порцию покоя и умиротворения, как за стенкой послышались раскатистые звуки морского прибоя. Это означало, что публика в зале дружно охает и вздыхает.

Мы с Аароном срочно метнулись обратно в кинотеатр – проверить, что за коленца там выкидывает наш танцующий дракон.

Увиденное вызвало у меня невольный стон. Развернувшись на месте, я срочно рванул наверх в аппаратную и, встретив на своем пути запертую металлическую дверь, принялся колотить по ней своими субтильными кулачками.

– Эй ты, гнида! Ты же перепутал катушки! Слышишь, придурок! Вместо второй поставил четвертую!

Прибежал запыхавшийся Аарон и прислонился к запертой двери ухом.

– Нет, ты только послушай, – сказал он.

Из аппаратной доносилось мелодичное звяканье льда, который бросали явно не просто в воду.

– Он же пьет…

– Да он и был-то хорош!

– Ладно, хрен с ним… – сказал я, чувствуя, как меня прошибает холодный пот. – В одной катушке всего пять минут. Может, никто ничего и не заметит… Эй ты! Там! – проорал я, изо всех сил пнув по двери ногой. – Считай, что мы тебя предупредили! Расставь бобины по порядку, придурок! Пошли, Аарон… – С этими словами я схватил его и поволок вниз по лестнице. – Нам надо срочно купить еще немного покоя и умиротворения.

Едва мы покончили со вторым мартини, как в зале зашумел не то что прибой, а целое цунами.

Я бросился обратно в кинотеатр, взбежал наверх к аппаратной, встал под металлической дверью и принялся орать в дырку от замка:

– Ты, маньяк! Истребитель всего живого! Ты зачем поставил шестую катушку? Когда надо третью! Или ты живо откроешь мне дверь, или я придушу тебя собственными руками!

Конечно, он открыл. Очередную бутылку. Урод. Мне было отлично слышно, как он шарахается по аппаратной, то и дело пиная жестяные коробки с фильмом.

На несколько секунд я перевоплотился в Медею, которая рвет на себе волосы от горя, но потом взял себя в руки и из последних сил приполз обратно в бар. Там я обнаружил Аарона, внимательно изучающего глубины своего стакана.

– Интересно, все киномеханики так по-черному пьют? – задумчиво спросил он.

– Все ли киты плавают под водой или какая-то часть идет на дно? – продекламировал я, не открывая глаз. – Видел ли ты тонущего в океане левиафана?

– Да ты, брат, поэт… – с почтением заметил Аарон. – Давай-ка задвинь еще что-нибудь.

– Мой шурин пятнадцать лет проработал киномехаником в «TriLux Studio», – сказал я, – и все пятнадцать не просыхал.

– Это наводит на размышления…

– Еще как наводит. Представь себе, что тебе пятнадцать лет подряд пришлось бы изо дня в день раз по сто крутить какое-нибудь «Седло греха», в миллионный раз пересматривать «Любовное гнездышко» или возиться с перемонтированными «Сетями страсти». Да от одних только звуков можно уже свихнуться. А если это кинотеатр с безостановочным показом? Даже подумать страшно. Ты бы смог девяносто раз подряд смотреть «Харлоу» с Кэрролл Бейкер?[16] Это же верное безумие. Впору на стенку лезть. Дальше – больше. Бессонница, импотенция… И как тут, скажи, не запить? Вполне понятно, почему, как только приходит вечер, по всей Америке – от маленьких поселков и фортов до больших неоновых городов – все киномеханики напиваются в стельку… Да-да, Аарон, они просто надираются в хлам, как последние забулдыги. Все без исключения. В сиську, в дрова, в муку – как хочешь. И у них нет другого выхода…

После моей речи мы оба погрузились в нелегкие размышления. Потягивая свой мартини, я пытался представить себе тысячи разбросанных по всему континенту киномехаников, и в глазах у меня стояли слезы.

Но тут в зале опять поднялся гвалт.

– Пойди глянь, что этот придурок выкинул на этот раз, – сказал Аарон.

– Я боюсь.

Теперь кинотеатр буквально содрогался от шквала эмоций. Сидеть в баре стало как-то неуютно, и мы побежали в зал.

– Всего у него там двадцать четыре бобины, так? – сказал я, бросив недобрый взгляд на окошко аппаратной. – Аарон, ты хорошо считаешь? Прикинь, сколько возможно комбинаций подбора этих чертовых катушек? Допустим, девятая вместо пятой. Одиннадцатая вместо шестнадцатой. Восьмая вместо двадцатой. Тринадцатая вместо…

– Хватит! – простонал Аарон и схватился за голову.

Мы принялись нарезать круги вокруг квартала, и я бы никак не назвал это прогулкой. Скорее, это были нервные пробежки. Мы сделали кругов шесть – и с каждым разом вопли и свист в зале становились все громче, пока не переросли в один сплошной рев.

– Господи, кажется, они ломают под собой сиденья…

– Да нет, не может быть.

– А если они решили сами свергнуть себя с престола? И уничтожить свой род до десятого колена!

– Кто – кинокритики? Ты думаешь, у них есть понятие о родовой чести? Не смеши меня. Там в ходу совсем другие ценности, эполеты, ленточки в петлице… Пять раз в неделю – тренажерный зал. По выходным – пойти попускать кораблики. Военные модели, конечно… А ты – уничтожить свой род… Вот переломать коллегам кости в области запястья – другое дело.

В это время публика в зале подняла такой шум и свист, что, казалось, еще минута – и полуночный дракон разнесет к чертям этот памятник калифорнийской архитектуры вместе с храмом киноискусства.

Я приоткрыл дверь – проверить, что происходит на экране. И тут же закрыл обратно.

– Теперь девятнадцатая вместо десятой.

В это мгновенье из кинотеатра выбежал хозяин – белый, как японская лилия. По щекам его текли слезы. Похоже, он окончательно слетел с катушек.

– Что вы наделали! Вы видели, что там творится? – визжал он. – Мошенники! Ублюдки! Тунеядцы! Вы уничтожили мой театр! «Самурая Джо Самасуку» больше нет!

При этом он пытался броситься на меня – так, что мне приходилось уворачиваться.

– Ну, будет тебе, Джо, – пытался успокоить его я. – Не надо говорить заранее…

Между тем музыка все нарастала. Казалось, что публика надувает ее, как шар, с каждым новым вздохом. И что вот-вот разразится взрыв, в результате которого материя отделится от сознания, как мясо от костей…

Джо Самасуку вдруг застыл, как будто в него попала пуля. Потом сунул мне в руку какой-то ключ и со словами: «Вызовешь полицию, пригласишь уборщиков, запрешь двери, если будет, что запирать, мне не звони – позвоню сам!» – в ту же секунду испарился.

Мы уже готовы были броситься за ним в погоню, чтобы не дать ему улизнуть со двора и затеряться в трущобах. Но в этот момент раздались пронзительные звуки финала, в которых я узнал фигурную нарезку из произведений Берлиоза, щедро украшенную литаврами, позаимствованными у Бетховена…

После этого повисла гробовая тишина.

Мы с Аароном в ужасе уставились на плотно запертые двери.

Всего через несколько секунд они со стуком распахнулись, и оттуда с дикими воплями вырвалась наружу совершенно обезумевшая толпа. А еще через секунду мы осознали, что этот огромный копошащийся зверь, состоящий из множества глаз, множества рук и множества ног в туфлях, движется прямо на нас.

– Черт, умирать-то как не хочется… – вздохнул Аарон.

– Думать надо было, прежде чем лезть в эту задницу, – сказал я.

Зверь остановился, словно принюхиваясь. И мы посмотрели ему в глаза. А он – нам.

– Это они! – истошно заорал кто-то в толпе. – Продюсер и постановщик!

– Прощай, Аарон, – сказал я.

– С богом, – сказал Аарон.

Тысячеголовый зверь с утробным рычанием набросился на нас и вдруг… поднял нас на руки и принялся качать. В следующую секунду мы буквально утонули в море ликования и восторга – все вокруг пели, веселились, хлопали нас по плечу. Нас трижды обнесли по внутреннему дворику, потом вытащили на улицу, потом втащили обратно…

– Смотри, Аарон!

Вглядевшись в бурлящее под нами море блаженных улыбок, я обнаружил там довольного как никогда обозревателя «Manchester Guardian». Потом – критика из «Greenwich Village Avanti», в обычной жизни известного как злобный тип, страдающий диспепсией. Неподалеку от них резвились в экстазе второразрядные обозреватели из «Saturday Review», «The Nation» и «The New Republic». А от самых дальних берегов приветственно махали радостные представители всяких там «Partisan Review», «Sight and Sound», «Cinema» и черт его знает чего еще.

– Это невероятно! – выкрикивали они. – Потрясающе! Это даже круче, чем «Хиросима, любовь моя»![17] И в десять раз круче, чем «Прошлым летом в Мариенбаде»![18] И уж точно в сто раз круче «Алчности»![19] Гениально! Классика! Фильм-шедевр! Хваленый «Гигант» Стивенса[20] по сравнению с ним – просто жалкий карлик! К нам пришла новая американская волна! Расскажите, как вам это удалось?

– Что нам удалось? – крикнул я Аарону, глядя, как его заносят на четвертый круг.

– Закрой рот, а не то вылетишь из седла! – отозвался Аарон, проплывая мимо по волнам бескрайнего океана человеколюбия.

Я зажмурился, пытаясь подавить непрошеные слезы. И вдруг заметил, как из темноты окошка аппаратной вылезло нечто. Свесившись, оно изумленно вытаращило глаза на происходящее внизу буйство. Потом ощупало свое лицо, как бы проверяя, на месте ли оно. После чего, посмотрев на бутылку, зажатую в другой руке, скрылось в темноте – я и рта не успел раскрыть.

Когда всем этим гоблинам с газелями надоело скакать, хихикать и выкрикивать комплименты, нас с Аароном торжественно поставили на землю и объявили вердикт:

– Это величайший авангардный фильм всех времен и народов!

– Мы на это и рассчитывали, – со спокойным достоинством отреагировал я.

Мой ответ утонул в криках:

– Бесподобная работа оператора! Гениальный монтаж! Обратная временная перспектива!

– Мы старались, – скромно потупившись, произнес Аарон.

– Скажите, вы представите картину на Эдинбургском фестивале, не так ли?

– Не так! – ляпнул совершенно ошалевший Аарон.

– Думаю, сначала мы покажем ее на Каннском кинофестивале, – закончил за него я.

Наконец отщелкали вспышки фотоаппаратов, и толпа, словно под действием торнадо, унесшего Дороти в страну Оз, стремительно рассосалась, напоследок загрузив нас обещаниями явиться на коктейльные вечеринки, дать интервью и написать статьи – ну конечно, прямо завтра, буквально через неделю, непременно через месяц, только не забудьте!

Во внутреннем дворике наступила тишина. Было слышно, как изо рта сатира, одиноко торчащего в наполовину пересохшем фонтане, срываются капли воды. Довольно долго Аарон стоял, уставившись взглядом в никуда. Потом умылся и обрел дар речи.

– Механик! – осенило его.

В несколько прыжков мы взбежали по лестнице и остановились возле железной двери. На этот раз мы не колотили по ней, а ласково скреблись, как голодные котята.

После долгого молчания из-за двери послышалось:

– Может, не надо? Я же не нарочно. Я готов извиниться.

– Не нарочно, говоришь? Вот и отлично, давай открывай! Считай, что мы тебя уже простили, – сказал Аарон.

– Не-е, ну вас на фиг, – отозвался голос. – Идите уже.

– Нет уж, радость ты наша, мы уйдем только с тобой вместе. Мы ведь так нежно тебя любим. Правда, Сэм?

Я согласно кивнул.

– Нежнее не бывает.

– Вы что, совсем того-этого?

Судя по звукам, киномеханик форсировал завалы из жестяных коробок, после чего дверь распахнулась.

У него было красное, как у рака, лицо и такие красные же глаза.

– Ну, бейте, – сквозь зубы сказал он, – ну, убейте меня теперь.

– Убить? Тебя?! То есть на наших глазах происходит единственный случай в истории, когда мясо сбегает из банки с консервами… а ты предлагаешь нам его съесть? Нет уж, бесценный ты наш!

Аарон проворно подскочил к киномеханику и запечатлел у него на щеке звонкий поцелуй. Тот в ужасе попятился и замахал руками так, словно пытался отбиться от стаи ос.

– Не надо, ребята, я все разложу, как было… – Он наклонился с намерением немедленно разворошить клубок змей, который когда-то был ровными стопками бобин с нашим фильмом. – Я разберусь…

– Стоять! – гаркнул Аарон.

Механик замер.

– Ты, главное, ничего здесь не трогай, – заботливо, как врач, продолжал Аарон, – Сэм… Будешь за ним записывать. Карандаш есть? Отлично… Ну-с… и как же нас зовут?

– Уиллис Хорнбек.

– Уиллис, значит. Очень хорошо. Ну, давай, Вилли, колись, в каком порядке ты ставил пленки? Выкладывай. Первую, вторую, третью – и дальше, все, что ты там переставлял, менял и ставил раком.

– Вы хотите сказать, что… – ошалело заморгал киномеханик.

– Да-да, нам нужна схема сегодняшнего показа. Если ты не в курсе – сегодня вечером ты показал публике лучший авангардный фильм всех времен и народов.

– Ну и дела! – Уиллис нервно хохотнул и закашлялся, пытаясь охватить взором фрагменты своего «шедевра», ровным слоем покрывающие весь пол.

– Уиллис, детка, – сказал Аарон, – знаешь, как ты будешь называться после своего беспрецедентного творческого выброса?

– Засранец? – Хорнбек прищурил один глаз.

– Первый помощник главного продюсера компании «Hasurai Production», не хочешь? Да что там – сделаем тебя режиссером монтажа, редактором, да хоть главным! Все у тебя будет: и контракт сроком на десять лет, и карьерный рост, и особые условия, и участие в капитале, и проценты… А пока – к делу. Сэм, ты нашел карандаш? Итак, Уиллис. Расскажи, как ты все это делал?

– Но я… – произнес Уиллис Хорнбек, – …ничего не помню.

У Аарона вырвался смешок.

– То есть как это – не помнишь?

– Я же пьяный был… А сейчас протрезвел. Я всегда, когда выпью, потом не помню ни хера…

Мы с Аароном обменялись взглядами, полными отчаяния. Но потом я заметил кое-что на полу, и у меня появилась идея.

– Так-так… – сказал я и наклонился.

Когда я разогнулся, в руке у меня была бутылка. Вернее, полбутылки шерри.

– Итак, Уиллис… – сказал Аарон.

– Да, сэр?

– Дорогой Уиллис…

– Да, сэр?

– Несравненный Уиллис. Сейчас я включу проектор…

– И что?

– И ты, Уиллис, будешь пить. Ты будешь пить, пока не допьешь весь свой – что у тебя там в бутылке… Понял?

– Да, сэр.

– А ты, Сэм…

– Слушаю, сэр! – сказал я, взяв под козырек.

– Ты, Сэм, – продолжил свою мысль Аарон, одним щелчком выпуская из проектора светлый луч надежды, – запри, пожалуйста, хорошенько эту замечательную, очень надежную дверь.

В темноте опустевшего зала вспыхнуло полотно экрана, белое и чистое, как холст, на котором вот-вот появится творение гениального мастера.

Я захлопнул тяжелую кованную железом дверь и запер ее на ключ…

Наш дракон со своим полуночным танцем проскакал по всем кинофестивалям планеты. Мы приручили льва на Венецианском кинофестивале, удостоились главного приза Нью-Йоркского фестиваля и специального приза Всемирного фестиваля кино в Бразилии. А потом понеслось… На волне успеха мы настряпали пять новых шедевров. Фильм «Мерзости» стал второй сенсацией в рейтинге нашего международного признания – сразу после «Дракона». А следом за ним, в порядке очереди, триумф настиг и остальные наши ленты. «Мистер Монстр», «Наезд», «Хлыст» и «Просто ужас».

Теперь имена Аарона Штолица и Уиллиса Хорнбека произносили с придыханием прокатчики всего мира.

Вы спросите, как нам удалось изготовить еще пять безусловных хитов?

Отвечу: ровно по тому же рецепту.

Закончив съемки очередного фильма, мы арендовали на всю ночь кинотеатр «Самасуку», хватали за шкирку Уиллиса, вливали ему в глотку бутылку первоклассного шерри, давали в руки катушки с фильмом, включали проектор и запирали дверь.

За ночь причудливый гений Уиллиса, который базировался явно не в верхней части туловища, успевал мелко порубить, поджарить, посолить и приправить остреньким безвкусное содержимое наших пленок. А уже к утру аппетитное блюдо из монстров, которого с таким нетерпением ждали киногурманы Калькутты и Фар-Рокауэя, было готово к подаче. О, эти дивные бессонные ночи в киноаппаратной… Они всегда будут жить в моих воспоминаниях и скрашивать унылые дни! И Уиллис, который носится с бобинами по аппаратной, и стрекочущий звук проектора, и тени на потолке, и первые утренние лучи во внутреннем дворике – золотые, как символ нашего финансового успеха…

Наши дела шли отлично: мы снимали ленту за лентой, нам вручали все больше растений и животных, рубли и песо текли к нам рекой. А уж когда Аарон и Уиллис получили «Оскара» в номинации «Экспериментальное кино», мы пересели в самые дорогие «Ягуары». Казалось, счастье должно было длиться вечно.

Но не тут-то было.

Прошло всего три года с тех пор, как мы оседлали нашего авангардного конька, три чудесных, блистательных года. И вот…

Однажды, в один непрекрасный день, когда Аарон, радостно потирая ручки, любовался своим банковским счетом, в его кабинет вошел мрачный Уиллис Хорнбек. Подойдя к большому панорамному окну, из которого открывался вид на гигантскую съемочную площадку «Hasurai Production», он закрыл глаза. А потом набрал побольше воздуху и, бия себя в грудь (впрочем, весьма деликатно) и пытаясь оторвать себе манжеты (тоже без особого фанатизма), тихо сказал:

– Я – алкоголик… Жалкий алкаш. Пьянь подзаборная. Пропойца. Забулдыга. Я пью спирт для компрессов. Мне уже все равно, что пить. Одеколон? Пожалуйста. Скипидар? Палубный лак? Не вопрос. Жидкость для снятия лака? Запросто. И каждый раз – в говно, каждый раз до потери пульса… И я спросил себя: может быть, хватит? Ты что, хочешь сдохнуть, Уиллис Хорнбек? Пора завязывать пить, урод. Пора уходить в завязку…

В ужасе мы с Аароном бросились к нашему сокровищу, пытаясь привести его в чувство.

– Уиллис! Уиллис! Что с тобой?

– Ничего. Со мной все в порядке. – Когда он открыл глаза, в них стояли слезы. – Ребята, поймите, я не хочу подставлять вас. Вы такие хорошие… Но вчера вечером… – Он сжал нам руки.

– Что – вчера вечером? – упавшим голосом произнес Аарон.

– Вчера вечером я вступил в Общество анонимных алкоголиков.

– Что?! – сорвался в фальцет Аарон.

– Я говорю – в Общество анонимных алкоголиков. Вступил.

– Нет, ты не мог этого сделать! – Аарон сел на стул, потом вскочил, а потом опять сел. – Ведь ты же – наше сердце. Наша душа. Наши легкие и глаза… Ты и есть «Hasurai Production»!

– А думаешь, кем я сам себя считаю? – с невинным видом произнес Уиллис.

– И что? Тебе так сильно не нравится быть гением? А, Вилли? – все сильнее заводился Аарон. – Не нравится, что тебя узнают на улицах. Что ты – мировая знаменитость, важная персона… Тебе что, этого всего мало? Теперь еще приспичило бросить пить?

– Да мы тут все – мировые знаменитости, – сказал Уиллис. – Нас все любят, у нас все хорошо. С чего мне теперь пить? В меня просто не лезет никакой алкоголь…

– Не лезет? – крикнул Аарон. – Так пихай его силой!

– Ты что, шутишь? – сказал Уиллис. – Это что же получается – раньше я пил, потому что был полным ничтожеством. А теперь если я брошу пить, то из-за этого целая огромная студия накроется медным тазом. Хорошенькое дело!

Загрузка...