Полудержавный властелин

Глава 8 Второе казанское взятие

Чебоксарь-городок еще строился, сотни две черемисских татар[13], нанятых на городовое дело, копали ров, ставили и забивали толченой глиной клети в основание вала. Сам торговый двор светлел недавно срубленными городнями под островерхими кровлями и я, глядя из-под ладони на это мельтешение порадовался, насколько быстро взялся за дело Ермолай Шихов, Андреев сын. Впрочем, ничего особенно удивительного тут не было — дай человеку возможность поработать на себя и он горы свернет.

Торговую факторию я отдал Андрею и он напряг все свое купеческое семейство — заготовили лес, наняли мастеров, но, что особо пришлось мне по сердцу, договорились и с местными старейшинами и князцами. Не примучивали, а платили за работу и потому городок вокруг детинца-фактории рос быстро. Ну и торговали Шиховы с местными — стеклом, устюжскими железными изделиями, да много еще чем, а закупали покамест воск да мед. Нормальный обмен высокотехнологичной продукции на сырье, только так и надо.

— Чалку давай!

У свежих вымолов кидали широкие сходни с лодей, что одна за другой вязались к поставленным торчком бревнам. На носу каждой, у накрытого попонами или кошмами и плотно увязанного груза остались по два ратника, прочие же занялись подготовкой стоянки, а старший комсостав чинно двинулся на молебен.

Ошибиться с направлением никак невозможно — над частоколом виднелся скромный деревянный крест церкви во имя Введения Богородицы, единственного храма на пятьдесят верст вокруг.

— О Пресвятая Владычице Богородице, преблагословенная Мати Христа Бога, Спасителя нашего… — рокочущим баритоном вел службу поп Яков, сын Мизинов, рослый вопреки своей фамилии и молодой вопреки моим ожиданиям.

Яков тут не просто службы ведет, он, как и Савватий в Устюге тут и комиссар, и прокурор, и княжий доглядчик. Но самое главное — он прельщал местных сувар в православие, причем ему настрого заказано крестить силой и тем более совершать разорять на священные места. То же самое я втолковывал Шихову, когда отправлял его сюда:

— Покажи людишкам, в чем их выгода, так они сами придут. Землицу покупай или выменивай, ни в коем случае не отбирай! Дома строй с трубами, живность заводи, курей, коз, пусть видят, что православные богаче живут.

— А коли нападут пограбить?

— Тут ты в своем праве, отбивайся. Договорись со старейшинами — пусть заложников дадут, но держи их свободно. Еще пришлю тебе бортников, кто умеет новые ульи ладить, чтоб научили суваров.

— И без того меда довольно.

— Пусть больше будет, продадим, — ответил я на незаданный вопрос. — Амбар свечной поставь, чтобы не воск, а свечи возить. Ну и от податей я городок на десять лет освобождаю, вот обельная грамота.

Ермолай принял с положенными словами благодарности.

— А еще присматривай, где ставить поташные и дегтярные заводцы. Хлеб же покупай у суваров по доброй цене, не жадничай, лучше сейчас полушку переплатить, чем потом рубль потерять, воюя с местными.

Вот Ермолай с Яковом и развернулись. И точно так же развернулся младший Бибиков, отстроивший городок в Цикме[14], тоже на берегу Волги. А учитывая, что в основанный лет пятьдесят тому назад Курмыш и округу я перевел Григория Протасьевича с его людьми, волжский фланг державы прикрыт тремя крепостицами. Но пока отношения с чувашами мирные.

Строить бы да торговать, да прочими мирными делами заниматься, ан хрен — воевать плывем. И не Астрахань, как мечталось, а снова Казань. И не Улу-Мухаммеда, свято соблюдавшего договор, а его чересчур хитрожопого сыночка Юсуфа. Мальчонке сколько лет, восемнадцать? Вот и додумался, что отцу наследует Махмуд, а его номер восемь. И поднял мятеж, а судя по тому, что мятеж удачный — додумался не сам, навели на мысль те, кому Москва поперек горла. После всех метаний и скитаний внутренняя дисциплина у татар Улу-Мухаммеда ослабла, еще десять лет назад такой выверт просто бы не прошел — ну максимум отъехал бы беклярбек к Сеиду или Кичи, но чтобы резать хана?

А зарезали, причем и правящего, и наследника. И Юсуф, соизволением Аллаха вдруг оказался первым в очереди на трон, куда он и взгромоздился. Но такие фокусы договор с Улу-Мухаммедом предусматривал и мы срочно начали собирать войска, дабы восстановить конституционный порядок.

Поскольку ничего не предвещало, на сборы ушло чуть ли не все лето и времени на взятие оставалось всего ничего. Еще в Нижнем, где собиралась судовая рать, мы с Шемякой по обыкновению засели в дальней горнице, после уточнения плана кампании с воеводами.

— Главное, чтобы наш мальчик не успел позвать на помощь кого из взрослых дяденек, — выдал я свой главный страх.

Как учит нас лженаука стратегия, слона надо жрать по кусочками, а противника бить по частям. И если насчет того, что казанских мы побьем, у меня сомнений не было, то вот насчет казанских в связке с Сеидом или Кичи я весьма опасался.

— Не боись, — успокоил меня Дима. — Юсуф в тройке претендентов на наследство Орды заведомо слабейший. Ему если помогут, то на условиях полного подчинения, а он власть не для того брал, чтобы ей делиться.

— Думаешь или знаешь?

— Знаю. Верные люди в Казани есть. Они же говорят, что Юсуф пойдет до конца, договориться с ним не выйдет.

— Да это понятно, отца убил, брата убил, Касым и Мустафа ему не простят.

Оба царевича, как только узнали о перевороте и последовавшй за ним резне, немедленно потребовали иди на Казань и дать им отомстить за отца. Касым свое войско повел от Мещеры через тот самый Курмыш, а Мустафа покамест со мной, при штабе, но, чую, если не пустить парня в бой, обидится насмерть.

— От Федьки новостей нет?

— Держатся, — коротко отмолвил братец.

Казанский торговый двор после долгих размышлений поставили на противоположном, высоком берегу Волги — и при разливах товар не подмокает, и обороняться полегче. Вот туда-то мы первым делом и наладили Пестрого с «группой быстрого реагирования».

И Федька, вернее, уже Федор Давыдович, не подвел. Обманул татар, высадился выше по Волге, у впадения Свияги, ночью совершил марш к фактории и ударил в спину юсуфовским, что сидели вокруг. Ну и торгаши не подкачали — сделали вылазку. И третий месяц Федор Давыдович очищал правый берег Волги, а пленные татары углубляли рвы и подсыпали валы вокруг острога.

— Ничего, сейчас мы вниз спустимся, вятские по Каме подойдут, устроим Юсуфу небо в овчинку, — оскалил зубы Шемяка и неожиданно спросил:

— Ты Шуйских на воеводство не ставил?

— Не, не лежит у меня к ним душа.

— Вот-вот, я тоже все время от них какой-нибудь подлянки жду.

Шуйские все еще считались князьями Суздальскими, хотя в городе давно сидели московские наместники. И точили зубы — Москва их согнала и с Нижегородского княжения, хотя не столь давно они даже получали ярлык на все великое княжество. А для обоснования своих претензий заявляли, что происходят не от Андрея Ярославича, младшего брата Александра Невского, а от Андрея Александровича, старшего брата Даниила Московского и потому имеют больше прав. Семейка еще сто лет назад бодалась с Даниловичами на равных, но проиграла. Родоначальник Шуйских, князь Василий Кирдяпа, ходил с Тохтамышем на Москву и его летописи винили во взятии города и последовавшем погроме. Так оно было или нет, но к летописным сведениям Дима еще добавил, что Василий Шуйский интриговал против Бориса Годунова и таки пролез в цари, а в малолетство Ивана Грозного Шуйские вели себя покруче оборзевших польских магнатов. И нелюбовь Ивана к боярам не в последнюю очередь — заслуга Шуйских.

— Похоже, они завязаны на казанские дела, — добавил Шемяка, — но пока не пойму, как, Вяземский еще не распутал.

— Все завязаны?

— Старшие, Василий Юрьевич и брат его Федор.

— Иван Горбатый нет?

— Про него не знаю.

Троюродный брат Василия и Федора, судя по всему, амбициями не страдал — от претензий на княжение в Суздале и Новгороде отказался, все ярлыки, что хранились у него, сдал. И теперь Горбатый-Шуйский прекрасным образом наместничал в Городце, который на Волге, и деятельно помогал походу на казанцев.

Там же, в Нижнем, я навсегда простился с Липкой. Потому как одно дело, если Маша смотрит сквозь пальцы и совсем другое, если не одобряет. Тут ведь очень непросто с приватностью, что в крестьянской избе, где по лавкам могут спать человек десять из трех поколений, что у князей, вокруг которых постоянно вьются ближники, слуги, духовники. Все время на виду. До того, чтобы запереться в квартире одному на неделю и раз в день забирать у курьера пакет с едой еще лет пятьсот, не меньше.

Вот и отправил я загодя Липку в Нижний, а здесь уже оттянулся напоследок. Четыре дня мы стояли в городе и четыре ночи мы прощались, и только в последнее утро Липка заплакала, первый раз за все время.

Я обнимал и целовал ее, а у самого кошки рвали душу — поступаю-то подленько. Сколько ей сейчас лет, двадцать шесть, двадцать семь? По здешним меркам — взрослая баба, у таких уже пятеро-шестеро детишек бегают, дом, семья… Чувствуя себя последним подонком, отдал ей грамоту на село Васильевское между Ростовом и Угличем, невесело пошутил, что она нынче боярыня, отчего Липка зарыдала еще пуще.

Насады шли двумя вереницами слева и справа от стрежня, мерно плескали по воде весла, подгоняя и без того быстрый бег Волги к морю. Кошек, скребущих на душе, пришлось топить в вине. Может, только поэтому я и затеял разговор с Димой насчет единовластия. Мы сидели на носу, накинув кафтанцы от прохладного ветерка и шушукались вполголоса.

— Надо страну под единую руку приводить, и я думаю, что под твою.

— С чего вдруг? — вскинулся братец. — Нормально же сидели.

— С того, что это работает, пока мы живы. А помрем — начнется чистая Австро-Венгрия, двуединая монархия.

— Не, это я понимаю, западные земли наособицу живут, их оторвать много сил пока не надо. Я спрашиваю, с чего вдруг под мою руку?

— Тебя народ любит. И войско.

— А толку? Администрацию ты тянешь, а мне бы, — он усмехнулся и напомнил, с чего началось соправительство, — саблю, да коня, да на линию огня!

— Короче, никто впрягаться не хочет, — мрачно пошутил я. — Но в любом случае, нам нужен порядок престолонаследия.

— Ну твои греки ученые судебник пишут?

— Откуда знаешь? — улыбнулся я.

Нет, я не секретил проект специально, просто его делали в Спас-Андронике, и не шибко светили.

— Высоко сижу, далеко гляжу. Короче, пусть в судебник все и запишут.

— Тогда надо уставную грамоту добавлять. И принимать ее на Земском соборе, чтоб потом ни у кого даже мысли не было.

— Значит, примем на соборе.

Касимовскую рать перевезли через Волгу у черемисского села Юсер-Ола, верстах в пятидесяти выше Казани. И почти сразу подтвердилась драка — разъезды Юсуф-хана, как величал себя малолетний узурпатор, наткнулись на всадников Касим-хана, но в силу малочисленности, помешать не смогли.

Помешать нам пытались и ниже по Волге, выставив почти полсотни сцепленных друг с другом насадов. Многажды ходившие водой воеводы немедля сбили наши лодьи, струги и что там еще в плотную кучу, подготовив к абордажной драке, со стоящих на носах лодок пушек сдернули кошмы да попоны, и споро зарядили картечью.

Даже один залп свинцовым дробом в упор, метров с пятидесяти — это страшно, что же говорить, если разом бахнула дюжина пушек, а перед самым столкновением и вторая. Татар как метлой вымело: кого убило на месте, кого выбросило за борт, кого оглушило или ранило… Кровища, крики, проклятья — и тут мы сцепились и на казанские насады повалил оружный поток. Серьезно сопротивлялась разве третья часть, ратные их быстро перебили и дорезали тяжелых раненых, коих спасти уже никак.

Весь этот мгновенный разгром произошел на глазах у конной казанской рати — не иначе, и всадники, и насады собрались в одном месте, чтобы переправиться через Волгу и сковырнуть наконец настырного Федьку Пестрого. Так что когда наша плавучая артиллерия развернулась дулами к берегу, а из-за леса показались первые разъезды касимовских, казанцы предпочли свалить в сторону города.

— Ну орел! — обнял я Федора, как только добрался до фактории. — Людей сколько побило?

— Двадесять без двух, — устало моргнул Пестрый.

— Убитых?

— Не, убитых токмо пятеро. Но товару много в огне погибло, когда горящими стрелами кидались.

— Ништо, Федор, товар новый сделаем! Главное — люди целы!

Я радостно тряс Палецкого за плечи, ну молодец же, из трех сотен потерял всего пятерых! А князь безразлично глядел на меня красными от недосыпа глазами и едва держался на ногах. Наверное, из последних сил.

— Спать, Федя. Прямо сейчас!

— Не, мне нужно…

— Без тебя разберутся. Спать.

Я махнул Волку и он резво, будто держал наготове, расстелил прямо под стеной кошму. Федор блаженно улыбнулся, отстегнул саблю, скинул кафтан и заснул, не успев даже повалиться на бок.

Арское поле от края и до края устаили шатрами — и вовсе не ярмарочными, как хотелось бы. Высадилась на левый берег судовая рать, подошли касимовские, по Каме, разбивая дорогою татарские рядки и станы, спустились вятские ушкуйники и всею совокупную силой обложили Казань.

Улу-Мухаммед за два с небольшим года обнес город дубовыми стенами, не сильно высокими, но крепкими, кое-где даже успел обмазать их глиной. Вот за стенами, построенными отцом, и засел Юсуф-отцеубийца с присными.

— …зло от беззаконных казанских сарацин… — ревел, перемещаясь по лагерю Ипатий.

Косматого попа считали за покровителя православного войска — не святого, а земного. Прощали ему все загулы, поили и кормили у каждого костра, отчего он несколько потерял в худобе и выглядел более сообразно своему росту.

— …и когда увидели нечестивые такое притеснение, никогда раньше над ними не чинимое, то начали многие из них приезжать ко князьям великим и челом бить, чтобы государи их пожаловали, — продолжал свою политинформацию Ипатий, — дали бы им царя Мустафу и велели бы им служить себе.

Все так и было — стоило нам обложить город, как неведомо из каких щелей полезли мурзы, эмиры и беки, «никода не одобрявшие авантюристическую политику клики Юсуфа Мухаммед-улы» и готовые верой и правдой служить царевичу Мустафе. Их немедля брали в оборот шемякины молодцы, натасканные на следственные действия Димой, бывшим опером.

Когда штаб в лице двух великих князей и десятка воевод посчитал, что войско достаточно воодушевилось, а казанцы достаточно приуныли, скомандовали приступ. К городу, покачиваясь на неровностях, двинулись наспех сколоченные осадные туры и щиты на колесах, прикрывавшие пушки.

Юсуф или кто там у него командовал, собрал силы на вылазку с противоположной от Арского поля стороны крепости, у Ногайских и Крымских ворот и ударил во фланг.

И снова свинцовый дроб в упор валил одного за другим, с кличем «Москва!» неслась навстречу боярская конница, а я, как дурак, сидел с важным видом на холмике у края поля и надувал щеки. Все мое участие в штурме свелось к тому, что я отпустил Басенка, Стригу и Пешка, которым прямо не терпелось принять участие в сече.

Первым натиском ратные преодолели частокол и вломились на посад, юсуфово воинство укрылось в детинце на холме. Воеводы не рискнули делать паузу в опасении что войско кинется грабить и потеряет управляемость, тут же повели на приступ цитадели. Кто из судовых догадался снять легкие пушки с вертлюгов и вдвоем-вчетвером втащить их в город, так и осталось неизвестным, наградили всех. Но больше остальных — Басенка.

Этот мелкий сукин сын мало того, что отпросился в драку, так еще и навязался в командиры трем расчетам. И оказался офигительным артиллерийским офицером — его пушки буквально выносили улицы при зачистке посада и они же пресекли вылазку из Арских ворот кремля.

Днем по Казанке поднялись еще насады с пушками, а шемякины гранатометчики принялись швырять в город греческий огонь, отчего там сделалось слишком жарко и юсуфовы — пан или пропал — кинулись напролом.

Ходить с саблями против пушек занятие, конечно, увлекательное, но неэффективное и очень неприглядное по последствиям. Хотя те, кого убило в этой последней попытке вырваться, могли считать себя счастливчиками.

Остальные попались в лапы Шемяки, Касыма и Мустафы.

Я сразу уехал на торговый двор — вокруг пятнадцатый век, нравы жестокие, но увольте меня смотреть, как человека насаживают на кол. Тем более массово.

Всех, причастных к заговору, вне зависимости, сражались они или их разыскали спрятавшимися по казанским улусам, поделили на три категории. И царевичи страшно отомстили за отца. Человек пятьдесят, признанных непосредственными участниками убийства Улу-Мухаммеда и Махмуда, рассадили на колы, воткнутые у ворот города. Еще сотню без затей утопили в Волге. Остальных продали в рабство.

— Слушай, а вы там лишнего никого не казнили? Уж больно быстро вы заговорщиков нашли, — вопрос этот волновал меня даже не из гуманных соображений.

— Помнишь, ты говорил, что «если купцам дать беспошлинную торговлю, они сами любого хана зарежут, кто попробует это сломать»? Вот они все расклады и выдали, — криво усмехнулся Шемяка. — Не боись, лишнего никого. Сам понимаю, что направо и налево нельзя, иначе в нашу справедливость веры не будет. А так — все по понятиям.

Ну я и не вмешивался — при мятеже в городе и округе вырезали всех православных, кто не успел добраться до фактории, так что зуб за зуб. Касым и Мустафа носились по ханству и выискивали измену, а мы занимались укреплением торгового двора и понемногу отправляли войска и наряд обратно. Напоследок, через неделю, собрались опять князьями да воеводами.

— Владений за великих князей изрядно забрано, что с ними делать? — вопрошал начальник моей полевой канцелярии дьяк Андрей Ярлык.

— Переселять? — спросил я у Димы.

— Откуда людей брать?

— Я льготы дам, — юношеским баском нежданно вступил Мустафа.

— Как ты? Касым же наследник? — удивились мы в голос.

— Пусть Мустафа сидит, — подал голос и Касым.

— Ты же старше?

— Я только Городец сел, только устроил, опять ехай? Нет, я Городец останусь.

Вот поворотец, однако.

— Я хан буду, Мустафа оглан[15].

Да они все промеж себя решили! Хотя может это и неплохо, во всяком случае, последние сыновья Улу-Мухаммеда не перессорятся и против Москвы не пойдут.

— Треть за Мустафой, треть за переселенцами, треть за князьями и государями, — отрезал Шемяка. — Чад и домочадцев, кто в рабство не продан, увезти на Москву и сажать по нескольку человек в наши села.

Правильно, там следующее поколение уже православными станет. Опять же — никакого насилия и запретов, просто все друзья и знакомые вокруг поголовно крещеные. И даже мечеть есть, но в столице княжества. Там же и мулла. Многие ли в таких условиях удержатся от перехода в православие?

— Верных людей надо в Самарху послать, — полутвердительно-полувопросительно сказал Мустафа.

— Зачем?

— Торговый двор ставить. Там урусам не дадут, а нам могут. И в Хаджи-Тархан сходить, там купцы, кто хочет такой же двор поставить, московский товар продавать.

Ай, парень, молодец! Одним махом решил нашу логистическую проблему. И подложил здоровенную свинью Кичи-Мухаммеду.

— Только надо общие уставные грамоты подписать и докончание на всех, — дополнил его Шемяка.

Ну да. И будет у нас Волжская Ганза.

По дороге домой придумали, кем заселять казанскую треть — вятскими же! Каму они знают, себя в обиду не дадут, да и черемисам поспокойнее будет, а то больно полюбили их трясти и обдирать. Опять же, на Хаджи-Тархан из Казани ходить куда ближе, чем из Хлынова. Глядишь, и на Каспий за зипунами выйдут, пойдет казачество на юг…

Снова на первый план вышли мирные дела, заслонив военные хлопоты. Войско отведут назад воеводы, пушечный наряд вернется на Москву, насады и прочее плавающее разойдется по волжским городам от Чебоксаря до Углича. А мне надо думать, где делать школу для рынд и что в ней преподавать. Верней, что преподавать я догадываюсь, беда в том, что учебников по военной логистике, топографии, медицине нет и делать их, в общем-то, не из чего. А опытные в этом люди частенько разговаривают исключительно на русском командном и в педагоги никак не годятся.

В Нижнем я сделал выбор в пользу десяти дней верхом, а не двух недель против течения и ускакал в Москву. Уже в сенях дворца меня огорошили двумя новостями: во-первых, у меня родился второй сын, во-вторых, меня ожидают четыре оборванца.

Я тут же метнулся на княгинину половину, дабы поцеловать Машу и посмотреть на запеленутого сына издалека — мамки да няньки, натасканные мню же, не пустили в дорожной одежде до ребенка. Пришлось идти разбираться с оборванцами.

— Третьего дни прибегли, — бухтел, пока мы шли сенями и переходами, путный боярин. — Глаголят, слово и дело к великому князю.

— Оборванцы? — недоуменно глянул я на докладчика.

— Крест целуют, что от тебя посланы были.

В палате на задворках хозяйственного крыла нам навстречу поднялись два исхудавших человека, два же других неотрывно молились, стоя на коленях против маленькой иконы.

Я вгляделся в лица… Вроде знакомые, но сильно измождены и обросли, не узнать.

— Пане княже… — начал тот, что пониже и меня как молнией ударило.

— Бедржих! Головня! Отче Авраамий!