Полуденные врата

ГЛАВА 1

Я так разозлился, что не стал дожидаться скрипучего лифта, а, стуча башмаками, бросился вниз по пыльной лестнице и даже обогнал Дейва. Не обращая внимания на тихие приветствия дежурной, я прошествовал через вестибюль и тотчас оказался на залитом солнцем тротуаре, не успев даже набрать воздуха в легкие. Это было не слишком остроумно. Молва приписывает здешней атмосфере наименьшее содержание кислорода по сравнению с любой другой точкой земного шара, и после прохладных, снабженных кондиционерами помещений судоходной конторы солнце било в лицо с неистовством металлического гонга. Меня оглушил городской шум – рычали и глухо кашляли автобусы, повизгивали маленькие рикши-такси, называемые tuk-tuk, громыхали мопеды. Тысячи резких запахов защекотали мне ноздри: дым, выхлопные газы, пот и прочие свидетельства работы человека и его организма. На этой улице они ощущались особенно сильно – судоходная контора располагалась в районе с низкой арендной платой, недалеко от тянувшихся вдоль реки верфей. Контора была затрапезным заведением, которое, будь все нормально, лезло бы из кожи вон, лишь бы заключить контракт с нами – агентством с мировым именем.

Будь все нормально.

Меня буквально трясло от бешенства и негодования. И тошнило от их конторы! Хотелось только одного: скорей убраться подальше – подальше от этой жары, вони и несговорчивости. Я повернулся и врезался в текущую навстречу толпу. Море голов, и все едва достают мне до плеча. Я с трудом поборол желание броситься вплавь. Но, невзирая на толкотню, сумятицу, трубные звуки пластмассовых инструментов неизбежных уличных музыкантов-японцев, толпа тут была гораздо спокойнее, чем в Гонконге – не оглушала бесконечная болтовня, – и приветливее, чем на Западе, где непременно наткнешься на ругань. Вообще, здешний народ отличается вежливостью и спокойными манерами, только вопли детей и рев рок-групп соперничают с шумом транспорта. Правда, я то и дело ощущал прикосновение гибких пальцев, обшаривавших мою куртку, и радовался, что догадался спрятать всё во внутренние карманы, закрывающиеся на молнии. Но скорей всего это было характерно только для здешнего района. Постепенно толпа стала редеть, и меня догнал Дейв.

– Ну что ж! – угрюмо сказал я. – Все именно так, как ты мне и говорил! Можно податься ещё куда-нибудь? Или это предел?

– Податься больше некуда, – так же угрюмо ответил он. – Пойми, я просто хотел, чтобы ты увидел всё своими глазами, ясно? Я в этом деле новичок, и мне не улыбалось, чтобы ты – именно ты – считал, будто я не сумел справиться с заданием. Ведь с тобой идти в ногу трудновато! Тем более что отчёт я должен давать тебе!

Я упорно шагал дальше, от злости даже не оценив комплимента. Гневно попирать ногами тротуар доставляло мне удовлетворение.

– Черт побери, Дейв! Но это же самая обычная сделка! Простая консигнационная отправка товара в Индонезию! Только и всего!

– Вот именно! Такая простая, что никто и не хочет ею заниматься.

– Господи помилуй! Но почему?

Мы отскочили, спасаясь от грязных брызг, летящих из-под колес стаи мопедов. Затем снова врезались в толпу, чтобы под её защитой перейти улицу.

Так почему все они против? Все – и крутые дельцы, и мелкая сошка – решительно все здешние тупоголовые подонки! По морю, по суше, по воздуху – неважно как, но мы ухитрились сюда добраться и вот уперлись в эту идиотскую стену!

Я сверлил глазами Дейва.

– Уж чего мы только не делали, чтобы оказаться здесь! Так как же тебе удалось за неделю потерять все, чего мы достигли?

– Ты несправедлив, – тихо сказал Дейв. Щелкнув зажигалкой с золотым колпачком, он закурил сигарету, прикрыв её темными пальцами, потом аккуратно спрятал зажигалку во внутренний карман и застегнул его. Это свидетельствовало о том, что о здешних нравах он знает не понаслышке.

– Послушай, я уже сколько времени занимаюсь рассылкой грузов по всему Востоку, и не возникало никаких проблем. Ты мог в этом убедиться, если просматривал мои отчёты за месяц. Все контракты без сучка без задоринки. Ни разу никаких осложнений. Но здесь! И дело-то ведь плёвое – ты сам это говоришь. С чего же все они так упёрлись? Мы же не играем в темную, а? Не оружие у нас, верно? Не наркотики?

– Опомнись, Дейв! Ты сам прекрасно знаешь, я на такое никогда… – Я осекся и овладел собой. – Слушай, извини, ладно? Конечно, мне известно, что ты отлично справляешься с делом и работаешь ничуть не хуже меня. Потому-то я и не понимаю, как ты умудрился не справиться с этой плёвой, как ты её назвал, сделкой! Не справился, даже когда сам сюда прилетел. Этого я никак не мог понять – вот поэтому я и здесь.

– Ну да! И тоже не справляешься! Так что, может, вообще лучше плюнуть на эту затею? На самом деле – неужели это такой уж важный контракт, чтобы сам заместитель директора примчался расхлебывать кашу?

– Ну…

– Да брось! Не забудь, я же работаю под твоим началом. Отчего ты так заинтересовался именно этой сделкой? Такое впечатление, что ты в ней лично заинтересован…

Я пожал плечами и глубже засунул руки в карманы своего лёгкого шелкового костюма.

– Слушай, в этой сделке нет ничего такого – ничего особенного, понимаешь? Просто я оказываю любезность одному из моих друзей-политиков. Он уговорил меня поддержать Доброе Начинание. Знаешь, приходится время от времени взваливать на себя чужое бремя, чтобы остаться у друзей на хорошем счету. Если всё лопнет, буду краснеть. Для пиара это плохо. Вот и всё.

Наступило молчание. Но молчали только мы, рев делового Бангкока, этого цементного комка, брошенного в брюхо Азии, тут же заполнил брешь.

– Слушай, Стив, мы ведь с тобой друг друга насквозь видим, – вернулся Дейв к своей обычной, якобы простецкой, манере. Отвернувшись, он небрежно выпустил струйку дыма. – Так что брось мне вкручивать. Я же тебя знаю, по крайней мере по работе. Знаю, сколько ты будешь возиться с каким клиентом – при обычных обстоятельствах. И как часто выходишь из себя, тоже знаю, – нечасто! Нет, ты сейчас так бьёшься, чтобы сделка не сорвалась, вовсе не из-за твоих дружков-политиков, не заливай! Из-за чего-то, что важно для тебя самого. То-то ты и увиливаешь от ответа, и злишься – это на тебя похоже. – Он пожал плечами. – Да не волнуйся! Мне даже приятно, что ты способен забыть, будто состоишь из колесиков, часового механизма и криогенных чипов, и готов порой причислить себя к роду человеческому. Тебе это идет.

Как не раз бывало в разговорах с Дейвом, я слегка опешил.

– Ну знаешь… Что ты несёшь? Прямо какого-то филантропа из меня делаешь.

– Именно. Как бы мне не подпортить тебе репутацию.

– Спасибо. Я хочу сказать, что эта сделка прямо упала мне в руки! Между прочим – в сортире Ротари-клуба. Один человек предложил нам оказать помощь некоему начинанию, с которым кто-то там связан – знакомые чьих-то знакомых, знаешь, как это бывает. Ну, я немного разобрался в этом проекте, и он меня увлек, что ли. С Барри мы пришли к согласию – как раз наш профиль, дело проще простого, все детали можно обсудить за чаем, в десять минут. Почему бы не взяться? Ну и плата, конечно. Так что мы ничего не теряем.

– Ага, и ты сразу послал менеджера по заключению контрактов за тридевять земель на реактивном самолете, а затем и сам помчался следом. Знаешь, друг, у тебя ни стыда ни совести. Да не беспокойся, никому я твоей тайны не выдам, если, конечно, ты соизволишь выдать её мне.

Я был в нерешительности. Не потому, что не хотел откровенничать с Дейвом, нет. Но он задал вопрос, который я сам беспрестанно задавал себе последние дни. Почему этот проект меня так интересует? Не просто же потому, что в основе его доброе дело. Такими добрыми намерениями вымощено каждое начинание, но всегда очень скоро приходится забывать про добросердечность. Если бы мы руководствовались лишь благородными соображениями, то уже через месяц стали бы банкротами. Так почему же именно этот проект увлек меня? Я не находил ответа на этот вопрос, разве что, как я подозревал, тут крылась причина, в которой я не хотел признаться даже самому себе.

Внезапно мне пришлось замедлить яростный темп ходьбы. Даже с закрытыми глазами я непременно остановился бы перед стеной зловония, выросшей перед нами, – зловония куда более мощного, чем если бы все здешние городские запахи соединили в один. Дейв сморщил нос.

– Фу! Стоит миновать этот перекресток, и, похоже, мы окажемся по уши в…

Улица упиралась в один из узковатых klongs[2], знаменитых уличных каналов Бангкока, служащих для бедного люда всем – и местом жительства, и средством сообщения, и водопроводом, и канализацией, причем не обязательно в перечисленном порядке. По каналу, чавкая, тащилось туристское суденышко, переполненное экскурсантами, снимавшими не слишком стеснительных обитателей хибарок, выстроенных на его берегу. К чести местных жителей надо отметить, что им не приходило в голову всем вместе наброситься на туристов-фотографов и пустить их ко дну. Напротив, туземцы, улыбаясь, с любопытством наблюдали за этими всеядными любителями достопримечательностей, которые, жужжа камерами, проплывали мимо. Улыбались они и нам, хотя украдкой косились на Дейва: в здешних краях африканцы встречаются редко, да ещё африканцы с оксбриджским выговором и в костюмах из шелка-сырца. Дейв швырнул окурок в зловонную коричневую воду, и та, жирно чмокнув, поглотила его.

– Экая мерзость! – заметил Дейв.

– Верно, – согласился я. – Но на этой мерзости зациклено все окружающее – и здесь, и где угодно. Вода!

– Ты отваживаешься называть это водой?

– Для многих мест и здешняя вода была бы целительной влагой. Да сейчас ей обрадовались бы даже в Калифорнии. Ну а на Бали… Знаешь, на этом острове…

– Который как раз и является пунктом назначения нашего груза. Мне ещё не приходилось бывать в этом тропическом раю. Туда меня не посылали.

– Я и сам там не был. Пока. Но ты-то ведь родился тоже в тропическом раю.

– Считаешь пригороды Кано раем? Ничего себе рай!

– Ну, рай раю рознь. И тропики тоже. Все дело в том, что на Бали почти нет собственной воды – из-за этого и возник наш проект. Бали питается в основном дождевой водой – она стекает с возвышенности в центре острова, и этой воды не так уж много. От её справедливого распределения и зависит, будет на Бали рай или голод. Такое положение длится уже столетия, и туземцы разработали довольно хитрую ирригационную систему, справедливо распределяющую воду. Эта система скроена из множества местных традиций – общественных, религиозных и прочих. Рисовыми плантациями там ведают общества, называемые subak, своего рода храмы воды, у них свои сложные законы, и за выполнением их следят не то судьи, не то священники. В известном смысле демократия, и она работает. Пока.

Дейв кивнул.

– У нас в Нигерии кое-где тоже был такой порядок. Но довольно деспотичный. Шаман, или вождь племени, или старейшины собирали под деревом совет и решали дела. Ну а с тех пор, как у нас появились вы, их заменяет окружной чиновник. Звучит более цивилизованно.

– Да. В общем, всё это чертовски сложно. А порядки на Бали меняются, как и всюду в мире.

– Понятно – туристический бум восьмидесятых и девяностых. Звезды рока теперь справляют там свадьбы и всё такое прочее.

– Дело не только в этом. Рост населения требует лучшей гигиены, лучшей медицинской помощи, – словом, как и везде. И потом, количество осадков, черт его знает почему, сокращается – то ли из-за глобального потепления, то ли из-за уменьшения лесов, или ещё по каким-то причинам. В общем, всё меняется к худшему. Система subak доживает последние дни – её священники, klian subaks[3], и сейчас-то с трудом справляются, а скоро и совсем не справятся. Несколько лет назад один американский колледж разработал проект по поддержке острова – решили перевести всю их несчастную систему на персональные компьютеры! Но надо браться за дело основательнее – и скорей! Могу тебе сказать, что их правительство сильно обеспокоено. Острову требуется кардинально новая ирригационная система: заводы по опреснению морской воды, как в странах Персидского залива. А ты представляешь, сколько это стоит! Плюс более эффективный сбор воды, её хранение, распределение – всё это должно контролироваться централизованным компьютерным управлением. Выжать максимум из каждой, капли воды – наша задача!

– Да, от этого и зависит – рай или голод, – задумчиво повторил Дейв. – Ну а как они собираются оплачивать всё это?

– По обычной схеме – возьмут в долг у Всемирного банка, попросят помощи у государств Персидского залива, у Европейского сообщества, да мало ли где ещё? Только после последнего кризиса с деньгами у всех туго, средства на опреснительные заводы уже выделены, но они начнут работать лет ещё через десять. Они собираются обходиться пока нынешней своей системой, а это может привести к восьми-девяти очень трудным кризисным годам, – возможно, даже к голоду. Страдания, детская смертность, гибель окружающей среды и, не дай бог, эпидемии. И уж в любом случае конец туризму, а стало быть, и притоку твердой валюты. Центральное правительство не захочет вкладывать туда деньги. Понимаешь, как будут развиваться события?

– Ещё бы, – угрюмо сказал Дейв. Он сам рос в годы нигерийского голода, на себе испытал все прелести такого состояния. – Ну и кто-нибудь что-нибудь предпринимает?

– Удалось заинтересовать одну из ассоциаций американских колледжей. Они разработали проект, ухитрились привлечь ещё кое-какие частные и общественные средства, – у них хороший пиар. И начали приобретать в США и в Европе самое дорогое оборудование, планировать создание искусственных водоводов и контрольных систем, вербовать рабочих и специалистов. Но средств уже не хватает. Наш проект экологически чист: вкладывать в него большие деньги нет смысла – высоких прибылей не будет. Он на пользу только жителям острова Бали, и правительство за него горой. Насколько нам известно, ни с какой политикой он не связан. Тем не менее впечатление такое, что мы повсюду натыкаемся на препятствия.

– Это ты мне рассказываешь? – склонил голову набок Дейв.

Я слегка смутился. Ведь я до сих пор был уверен, что мы с этим противодействием справимся.

– Видишь ли, сначала я не придавал этому значения. Мне ведь сказали только одно – что у авторов проекта возникли трудности с отправкой оборудования. Когда я увидел, как они собираются расплачиваться, я понял, откуда взялись эти трудности. Так что мы приосанились, назвали нашу цену, и вот мы здесь.

– Да! Всё равно, что по шею в этом вонючем klong'e. Выходит, ты кое-что узнал про эти таинственные препоны?

– Да ни черта! Только то, на что наши здешние друзья и сотрудники – наши обычные сотрудники – намекали, когда отказывали в помощи. И намекали-то потому, что мне они доверяют, а тебя ещё не знают. Какие-то слухи, какое-то пугливое бормотание, ничего определенного. Но каждый из них решительно гробил проект. А тебе ничего не удалось услышать?

Мы уперлись в какие-то лачуги и машинально свернули, стремясь уйти подальше от канала.

– Ну сейчас, когда ты заговорил об этом… – задумался Дейв. – Я подумал, что, может, кое-что и слышал, но тогда с нашим делом не связал. Например, старик Ли Ван Чжи из «Тайваньской звезды» помянул как-то в разговоре, что яванская партизанская война может перекинуться и на Бали. Больше он ничего не добавил.

– Ну а Бунсерб из Тихоокеанской компании сказал больше. Намекнул, что проект могут сорвать террористы. А сам, между прочим, несколько лет назад отправлял грузы в Джакарту и в Сулавеси [4] в самый разгар беспорядков. Это его не останавливало. Я поизучал, что происходило на Бали – просто-напросто какие-то стычки, ничего похожего на партизанскую войну. Может, их яванские беженцы спровоцировали. Но не в этом же все дело!

Мы шли молча, погрузившись в размышления. В конце концов Дейв остановился и полез за сигаретами.

– Выходит, фирмы, занимающиеся перевозками, просто ищут предлога для отказа. А так как я – представитель проклятого третьего мира, то не могу отказаться от воспитанного во мне недоверия. По-моему, всякое противодействие, да ещё такое всеобщее, носит политический характер. Может быть, какая-нибудь оппозиция…

Меня охватило чувство глубокой безнадежности. Над этим вопросом я без конца бился все последние дни.

– Какая? Бога ради, оппозиция? И кто из них выиграет, застопорив проект? Бали едва ли не самое спокойное место в Индонезии. Мирные жители, красивая природа, прибыльное сельское хозяйство, превосходный серфинг. Вот тебе полный перечень ресурсов острова. Никто никому не угрожает, вторгнуться на него практически невозможно… – Я вздохнул и пнул ногой землю. Тотчас взметнулся фонтан грязи. – Не знаю, Дейв! Ну не схожу же я с ума?

– Разве что мы оба… – Он наконец закурил сигарету и выдохнул облако дорогого дыма. И тут мы оба обнаружили, что тротуара у нас под ногами больше нет.

– Господи! Куда это нас занесло?

Мы огляделись. Как-то незаметно узкие, переполненные народом улочки остались позади, а мы стояли в грязном, глухом и непривычно пустом переулке. Нас окружала странная чересполосица заборов и стен. Ряды подгнивших досок, залатанных бамбуком и ржавой проволокой, примыкали к элегантной старинной каменной стене, испещренной трещинами. Рядом поднималась стена из дешевого желтого кирпича с осыпавшейся светлой штукатуркой. Известка висела хлопьями или, смытая жидкостью, струившейся из проходившей по стене старой трубы, стекала, образовывая у подножия вонючие лужи. Из окон, по большей части забитых досками, качаясь как пьяные, спускались железные пожарные лестницы. Прочие окна, будто акулы, пялились на нас остатками грязного битого стекла. В детстве я любил гулять в заброшенных районах, разглядывать такие окна и слушать, как на сильном ветру их стеклянные зубы выстукивают едва слышные звуки, похожие на перезвон сосулек. Время от времени такой стеклянный зуб отрывался и с дребезгом валился вниз в кучу себе подобных, незамеченный оставшимися. Но здесь, в Бангкоке, эти осколки шевелились под мягким бризом, обдававшим нас горячим дыханием, и издавали чуждую моему уху музыку.

Мы обернулись. Позади виднелся сплошной лабиринт переулков, разбегающихся в разные стороны, тонущих в грязи и нечистотах. Поблескивали мерзкие зловонные лужи.

Дейв брезгливо взглянул на свои элегантные ботинки.

– Неужели мы топали по этому безобразию и ничего не замечали?

– Мы, наверное, не там свернули, – ответил я и уверенно обогнул следующий угол. – Сейчас…

Я уперся в стену густого тумана. Именно в стену – туман не стлался, не висел клочьями, перед нами внезапно выросла стена, как бывает в поздний час на ночной автостраде, когда перед тобой неожиданно возникает преграда и ты резко тормозишь, доводя колеса до визга. Только что был клонящийся к вечеру день, и вдруг я врезался в белесый сумрак, где и звуки-то казались другими, и даже зловонные лужи, которые я тщательно обходил, куда-то исчезли. В тумане было жарко, душно и трудно дышать. Даже шаги звучали непривычно.

– Дейв! Ты здесь?

– Хотел бы я знать, где это «здесь»? Но я действительно где-то тут!

– Ты видишь что-нибудь? Что у тебя под ногами?

– Как что? Грязь! Хотя нет! Камни! Наверное, развалины каких-то старых зданий. Черт побери! Вон впереди что-то вроде колонны! Господи! Только что она была здесь – и вдруг исчезла!

– Где ты её видел?

Не успев получить ответ, Дейв врезался в меня. Затем, уже вдвоем, мы налетели на эту колонну. В спину мне впился какой-то торчащий камень. Здесь туман был немного реже, и, опустив глаза, я увидел, что стою на неровных серых каменных плитах, покрытых трещинами и мхом. На плитах виднелся рисунок, напоминающий гирлянды из листьев. Я посмотрел вверх. Сквозь туман маячили другие колонны – высокие, сужающиеся кверху, казалось, они стоят просто так, ничего, кроме клубов тумана, не поддерживая. Я хотел было что-то сказать, но Дейв схватил меня за руку. Мог и не предупреждать: между двумя колоннами зашевелилась ещё одна тень – чуть намеченная, изменчивая. Я не сразу различил, что у неё очертания человека, – тень слегка повернулась туда, сюда, вытянулась, будто во что-то вглядываясь. Вдруг она двинулась, похоже, в нашу сторону, и я замер, сдерживая дыхание, отчаянно надеясь, что неведомое существо нас не заметит. Но тень в конце концов ускользнула обратно в туман.

Ничего не случилось, но появление этой тени оставило неприятный осадок. Отвратительное ощущение, что нас преследуют, обволокло, словно холодный липкий лишай. Такое необъяснимое, сковывавшее всего меня напряжение я уже вроде бы испытывал, но где? Я посмотрел на Дейва. Кожа у него стала сероватой, будто туман проник и под нее.

– Уходим! – одними губами выговорил я.

Он лихорадочно закивал.

Очень медленно, тихо, крепко держась друг за друга, мы обогнули колонну. За ней возвышались новые ряды колонн, а ведь когда мы сюда шли, их не было, следовательно, мы свернули неверно. Если здесь применимы нормальные рассуждения…

Почему вдруг я так подумал? Когда и где такие рассуждения были бы неприменимы?

В памяти шевельнулось что-то неясное, как тень в тумане. Что-то, от чего я до сих пор просыпаюсь перед рассветом в холодном поту. Просыпаюсь в смятении, раздираемый противоречивыми чувствами, словно крутясь в искрящемся колесе. Последние годы это случается реже, но однажды, не так давно, когда я, задыхаясь, сел в постели, девушка, с которой я проводил ночь, приложила к моей щеке руку и удивленно воскликнула:

– Да ты весь в поту! У тебя жар?

Ну с чего эта безмозглая дурочка так поразилась?

– Стив, никак ты плакал?

Будь это несколькими годами раньше, я бы просто выставил её за дверь, да и тогда такое искушение у меня возникло. Но острее всего я испытал чувство потери. Только непонятно какой? Потери чего-то определенного, потери, с которой я не мог смириться, потери чего-то, что я не хотел уточнять. Моя квартира, огромная, похожая на сарай, тонула в темноте, но в гостиной, под галереей, что служила мне спальней, я заметил какое-то свечение, свет будто висел в пустоте. Я вылез из постели и прошлепал по ступеням мимо разбросанной (что не говорило в пользу её обладательницы) одежды моей девицы. Оказалось, что это всего-навсего луна освещает каминную полку из серого портлендского мрамора и висящий над ней старинный меч. Дизайнер просто рыдал, глядя на него, настолько меч не вписывался в созданный по его постмодернистскому вкусу интерьер. Большинство моих гостей было на стороне творца интерьеров, но я расставаться с мечом не желал. Я коснулся совершенного по форме и холодного, как застывшая вода, клинка. Я порывисто прижался к нему горячим лбом, и смятение, казалось, стихло. Потом я приготовил коктейли и понес их в спальню. У девицы хватило ума не приставать ко мне с расспросами, так что до восхода солнца мы провели время с приятностью. Но ощущение чего-то мрачного после того смутного сна не оставляло меня. И сейчас я каким-то образом понял, как бывает с давно забытым запахом или вкусом, что все происходящее здесь надвинулось на нас из того темного сна.

Обнаружив колонны, мы поспешно повернули назад, пугливо озираясь по сторонам, ибо каждый шорох в тумане звучал угрожающе. Мы завернули за угол, надеясь, что возвращаемся…

И вдруг нас залил свет, словно его неожиданно кто-то включил, вокруг опять было тепло и светло, та же самая липкая грязь под ногами, та же многослойная вонь. После бесформенной пустоты, в которой нам только что довелось побывать, мы чуть ли не обрадовались этому. Во всяком случае, грязные стены здесь были устойчивы и неподвижны.

– Слава Богу! Тот самый закоулок! – Дейв с облегчением улыбнулся. – Давай скорей отсюда!

Но когда мы обернулись, оказалось, что улица теперь отнюдь не безлюдна. Ещё мгновение назад я бы обрадовался кому угодно, но эти…

По сравнению со мной и даже с Дейвом они были не велики ростом, но их набежала целая толпа. Все были явно местные, но странно неопределенных национальностей, лица цвета светлой бронзы напоминали осклабленные маски, и, вероятно, даже родные матери не дерзнули бы назвать их славными: сломанные носы, шрамы, рты, в которых виднелось всего по несколько зубов, похожих на старые могильные плиты. И все они были в допотопных синих мешковатых робах, перехваченных черными поясами, что неприятно напоминало военную форму, хотя сами они казались грязными и оборванными. На некую военизированность намекали и длинные ножи с волнистыми лезвиями в их руках. Выразительно и угрожающе размахивая ими, они медленно надвигались на нас, злорадно покачивая головами. Так же молча мы с Дейвом стали пятиться. Я видел, как покрылось каплями пота его лицо, чувствовал, что пот стекает мне за воротник. Нападавшие безжалостно, ровной поступью приближались, тесня нас к страшному углу.

– Неужели ты не можешь что-нибудь сделать? – прошипел, не разжимая губ, Дейв.

– Я?

– Ты же общепризнанный стратег! С секьюрити сколько каши съел, всё же только и говорят, какой ты отважный боец…

– Да был бы у меня хоть несчастный пистолет для игры в пейнтбол! Так ведь даже такого нет!

– Возьми мою зажигалку! Они решат…

– Не думаю, что её огонек смутит этих мальчуганов! Нам бы сейчас хороший пулемет!

Но даже когда я произносил эти слова, перед моими глазами маячил никак не пулемет, а мой меч! Вот он бы мне пригодился! Ведь однажды я им уже пользовался. Но где? Когда? Где я вообще подобрал эту штуковину? Где, как, когда? Где-то в районе старых доков? Лет восемь назад…

В доках!

Летом во время шторма я увидел, как взмывает над береговой стенкой в порту высоченная волна. Казалось, она состоит сплошь из брызг, но волна с грохотом обрушилась на набережную, где было множество лавок, магазинчиков, припаркованных машин, и когда водяное полотнище потянулось назад, там, откуда оно отступило, остались сумбур и хаос. Так и в моей голове смерчем пронеслись воспоминания, путаные и неясные воспоминания о морских боях и чувстве нестерпимого ужаса, о звездах, несущихся облаках и парусах, об океане и пожаре, о звоне клинков, о неведомой, светящейся изнутри женщине с волосами, клубящимися словно дым. О том, как однажды на темнеющем поле в мою ладонь по-собачьи ткнулась рукоятка меча. Всё это когда-то было. Невероятно, непостижимо, но было! Уверенность, что я это пережил, проникла в меня с твердостью и яркостью алмаза. А из этой уверенности, точно запоздавший росток, засветилась догадка, что делать сейчас…

С леденящим кровь воплем вожак стаи подпрыгнул, взмахнув ножом, нацеленным мне в горло. Чтобы испугаться, требуется время – у меня его не было. Я инстинктивно вскинул руку в тщетной попытке защититься, но испытывал при этом только гнев, яростный гнев, потому что мне, как назло, помешали в то самое мгновение, когда я вдруг понял, что надо делать. Вспыхнуло темное пламя. Быть убитым, уничтоженным именно сейчас – этого допустить нельзя! И словно водоворот, меня подхватило всепоглощающее стремление отразить атаку.

От нехватки кислорода в голове зашумело, глаза застлал красный мрак, а потом все почернело. Крохотная светлая точка вспыхнула в этой черноте где-то далеко-далеко, блеснула на фоне крутящегося тумана и стала медленно поворачиваться, словно тяжелое колесо. Вспышки света на спицах этого колеса больно били по глазам под закрытыми веками, свет становился все ближе, все ярче, все резче… Вдруг мои веки распахнулись. Время будто остановилось. Бандит все ещё, ощерившись, нависал надо мной. Нож уже опускался, но тут в мою раскрытую ладонь что-то с силой впечаталось.

От удара мои пальцы сжали упавший в руку предмет и крепко в него вцепились. Нож бандита, звякнув, ударился о мощный клинок, который я прижимал к груди. Лезвие скользнуло по стали и уперлось в рукоятку. Я с такой яростной силой повернул свой клинок, что выбил нож из руки нападавшего, а сам он, не удержавшись на ногах, рухнул лицом в грязь. Нож отлетел в сторону. Я взревел, ринулся на упавшего, наступил ему на спину и едва успел вонзить в неё клинок, как надо мной нависла сплюснутая рожа следующего бандита. Он тоже упал в грязь, подняв фонтан брызг. Я выдернул клинок и прыгнул вперед, расчищая себе дорогу круговыми взмахами меча. Бандиты отступали и пятились до тех пор, пока не уперлись в дальний конец тупика. Тогда я с воинственным воплем наскочил на них и одним бешеным взмахом меча разметал в разные стороны.

– Дейв!

– Да!

– Беги и не оглядывайся!

Он так и поступил, правда бросив взгляд назад, чтобы убедиться, что я рядом.

Но я довольно скоро отстал от него. Дейв был моложе и легче; если бы не животный страх, я бы и сразу не смог за ним угнаться. Впрочем, и ему страх придал прыти. И конечно, от страха мы и думать забыли, куда бежим. Нас устроил бы любой закоулок, только бы в нем не было тумана и притаившихся бандитов. И не меньший страх внушал мне меч, неведомо откуда появившийся у меня, и кровожадные, не менее убийственные, чем меч, мысли, бурлящие в моей голове. Мысли, которые я в последние годы довольно ловко научился прогонять прочь, но всё же не смог, а может, и побоялся совсем позабыть. Когда я в последний раз был в «Иллирийской таверне»? Три года назад? Или четыре?

Чихая и задыхаясь в едкой духоте, я завернул ещё за один угол и чуть не налетел на Дейва, который вдруг остановился как громом пораженный. Перед нами была мрачная дыра – здесь сходились две боковые улочки, и шаткие строения склонялись над пенившейся ямой с нечистотами, края черепичных крыш почти соприкасались, будто старясь спрятать от неба свой позор. Под образованной ими аркой в тропических знойных сумерках клубились тени, они были чернее наступающей ночи. Среди этих теней над нашими головами что-то шевельнулось.

Это была маска, одна из тех, которые используют по всему Востоку во время праздничных шествий, – жуткая звериная морда, треугольная, длиннозубая, прототипом ей, вероятно, послужил ночной охотник – пучеглазый тигр. Окраска маски была более естественной, чем принято в восточном искусстве: вместо кричащих красных и желтых полос – сочные полутона от ржаво-осенних до зеленых оттенков листвы; блестели клыки из слоновой кости, а между ними свисал малиновый язык. Вокруг раззявленной пасти сверкали позолоченные узоры, а гладкая грива отливала серебром. Зрелище было удивительное, и я не мог понять, как такое редкостное произведение искусства могло оказаться в этом забытом богом квартале.

Вдруг вытаращенные глаза сузились, изо рта закапала слюна, и малиновый язык подобрал её с желтоватых львиных клыков. Голова чудовища угрожающе качнулась, позолота зашуршала и зазвякала. Раздалось тихое рычание, как будто совершенно не связанное с телесной оболочкой и от этого ещё более устрашающее. Для нас с Дейвом, только что избежавших объятий тумана и спасшихся от головорезов, это было уже чересчур. Мы оба завопили благим матом и пустились со всех ног. Меня занесло в маленькую улочку слева, под ногами чавкали помои и кое-что похуже, потом я свернул за угол и наткнулся на ящики с пустыми бутылками и какие-то безобразные картонные коробки. Передо мной возвышалась старая бетонная стена, глухая и гладкая. В ней была только одна дверь, обитая оцинкованной, изъеденной дождями жестью, покрытая царапинами и вмятинами, но ещё очень, очень прочная.

Я нажал на дверную ручку, она легко повернулась, но дверь не открылась. Я забарабанил по ней кулаками, жесть загудела, но ничего не последовало.

– Бесполезно, Дейв… – задыхаясь, произнес я, но ещё когда говорил это, даже не оглянувшись, догадался, что Дейва рядом нет. Улица за мной была пуста; пуста и тиха, слышалось только мое натужное дыхание. Но пока я вслушивался, я различил сзади чьи-то мягкие, легкие шаги, осторожно крадущиеся по застывшей грязи. Я уже хотел подать голос, когда что-то в звуке этих шагов меня остановило. Я стиснул зубы, пот струйкой пробежал по спине. Кто бы там ни крался, он крался на четырех ногах. Я снова отчаянно заколотил в дверь, начал пинать её ногами, да так, что на обивке оставались следы, а рукояткой меча лупил по бетонной стене. Хорошо, хоть меч был при мне. Дейв, видно, бросился в другую сторону, и он вне опасности. Понадеявшись, что эта нечисть последовала за мной, я медленно повернулся навстречу опасности и прижался спиной к негостеприимной двери.

Внезапно дверь, открывавшаяся наружу, распахнулась, да так, что я едва устоял на ногах. Кто-то схватил мою взметнувшуюся руку и потащил к себе. Беспомощный, я ввалился внутрь, в темноту, и дверь за мной с грохотом захлопнулась.

Я оперся о неё спиной, тяжело дыша в потемках. Послышался звук поворачиваемого ключа, громко щелкнули засовы – верхний и нижний, потом наступила тишина. Я прислушивался и ждал, что в оцинкованную дверь последует толчок или загадочное царапанье. Но все было тихо. Вдруг длинные ногти проехались по моей руке, я вздрогнул, но пальцы были явно женскими, и они потянули меня прочь от двери. Я очутился в непроглядно темном коридоре, теплый воздух в нем хранил тяжелый сладковатый аромат духов, а под ногами угадывались мягкие соломенные циновки. Впереди узкие светлые щели обрисовывали приоткрытую дверь, и рука, сжимавшая мою, влекла меня туда. Блеснуло тонкое запястье, дверь отошла в сторону. На фоне слабого розового света возник стройный силуэт, и меня молча втащили в комнату.

Дверь тихо закрылась, и над ней, прошелестев, спустился занавес из бусин. А комната…

Я вгляделся. Комната была с низким потолком, бедная, чересчур пестро украшенная, как дешевый китайский ресторан, с пластмассовой покрытой лаком «лепниной» и отстающими от стен бамбуковыми обоями. Правда, такую «лепнину», равно как и картины, что тут висели, ни в один приличный китайский ресторан не допустили бы – это было очевидно. Тяжелые благовония заглушали слабый зверушечий запах, смешанный с мускусным запахом гниения.

– Здесь ты в безопасности, – проговорил тихий голос. – Можешь не бояться никаких преследователей. Не хочешь ли присесть и отдохнуть?

Всё это было произнесено на превосходном английском, с чуть заметным оттенком восточного стаккато. Я повернулся, но то, что я хотел сказать в ответ, замерло у меня на губах. Она оказалась поразительно хороша собой, но этого было мало. Вероятно, она прочла по губам имя, которое я чуть было не выговорил, – сделав странно витиеватый, вежливый жест рукой, она поклонилась мне в пояс. От этого я и вовсе лишился дара речи. На секунду мне показалось, что я вызвал к жизни часть прошлого, словно нежный призрак моих студенческих дней явился выручить меня из беды.

Нежное восточное лицо. Нежное, но властное, правда, цвет кожи был светло-медовый, как у загорелых европейцев, а грива волос, обрамляющих это лицо, – светло-пепельная и ровная от корней до кончиков, того удивительного оттенка, который ясно говорил, что краска тут ни при чем. Даже сильные гибкие плечи и мягкие округлости под накидкой из батика свидетельствовали о странном смешении восточных и западных черт – они были необычны, прекрасны и влекущи. Словно передо мной снова стояла девушка, которую я когда-то знал, почти сумел полюбить и давно бросил по причинам, признать которые не желал даже сейчас. Девушка, чье имя (а может, это была лишь однофамилица) сразу бросилось мне в глаза в списках участников «проекта, связанного с островом Бали». Оно-то ведь и втянуло меня в это безумное предприятие.

Но хотя у меня в голове не укладывалось, что кто-то может до такой степени походить на нее, – всё же это была не Джеки. Но девушка, похожая на неё до того, что совершенно потрясла меня, отбросила назад, в прошлое – на сколько? – лет на пятнадцать, шестнадцать, растревожила во мне кровь, затруднила дыхание, сковала горло. Будоражащая, влекущая – и всё-таки не Джеки. У этой лицо было чуть смуглее, черты мельче, четче, китайского в них было меньше, европейского почти ничего. Но и к тайской народности отнести её было трудно. В её ласковых глазах светился острый ум, однако когда она поклонилась, под одеянием, которое её покрывало или, скорее, открывало, я увидел, что на ней черное бикини, бывшее униформой для всех девушек, обслуживающих бары Бангкока. Она повторила свое приглашение, и я наконец обрел голос:

– Очень вам благодарен. Очень любезно с вашей стороны. – Мой ответ казался напыщенным и нелепым. – Ведь вы меня спасли. За нами гнались какие-то… головорезы с ножами, а потом…

Что было потом, я не мог ей объяснить, так как и сам не понимал, что это было.

Она ласковым жестом остановила меня.

– Я рада. На этих улицах, случается, находят убитых. Я рада, что сумела тебе помочь. Может быть, всё-таки присядешь? Что будешь пить? Виски?

Только тут я заметил, как дрожат у меня ноги. Я прислонил меч к стене, она на него даже не взглянула.

– Виски? Спасибо! Выпью с удовольствием.

Она улыбнулась и, держа меня за руку, подвела к старенькой тростниковой кушетке, над которой висела картина в якобы золоченой раме. Светящимися красками на черном бархате была изображена альковная сцена. Картина являла собой типичную имитацию классического китайского искусства – эротическая иллюстрация в духе династии Мин, но обнаженным фигурам были приданы сугубо современные, даже западные, черты, и выписаны они были очень тщательно. Мужчина и три женщины застыли в таком немыслимом переплетении рук, ног, голов и бедер, что оно казалось вряд ли осуществимым, не говоря уже о том, что едва ли могло быть приятным.

Подавая мне двойную порцию желтоватой жидкости, девушка поймала мой взгляд и сдержанно улыбнулась. Я отпил из стакана и удивился – это был настоящий солодовый напиток, а совсем не «Chivas», принятый в подобных местах.

– Чудесно! – благодарно выдохнул я.

Девушка снова улыбнулась и села рядом со мной, вытянув ноги, отчего полы халата упали с них. Она посмотрела на меня выжидательно.

– Э-э… между прочим, меня зовут Стив. Стив Фишер.

– А меня Рангда. – Когда она произносила последний слог, её белоснежные зубы очаровательно блеснули, а губы снова изогнулись в улыбке.

Я внимательно посмотрел на нее.

– Красивое имя и идет тебе. Но оно ведь не тайское, верно?

– Нет. – Она опустила глаза.

Настала моя очередь ждать объяснений, но их не последовало. Я уже собрался спросить, откуда у неё такое имя, но она неожиданно рассмеялась, схватила мой стакан и отпила из него. Я понял намек – не лезть с расспросами.

– Можно? – спросила она.

Пока она не начала гладить мои волосы, я не был уверен, на что она просила разрешения. В этих краях голова считается священной, касаться её без спроса нельзя, только с чего бы обыкновенной проститутке быть такой внимательной, да ещё к иностранцу? Нет, она была не так проста. Определить её возраст казалось трудно, и всё же видно было, что она постарше обычных хихикающих девушек-подростков, обслуживающих бары Трех Улиц, хотя в городе – а как правило, это были крестьянки – они взрослели быстро.

Я посмотрел кругом, неловко поерзал на грязновато-коричневых вышитых подушках. Они казались слегка засаленными, и мне тут же захотелось сжечь свой костюм, но дело было не в этом: неловкость я испытывал от бушевавших ко мне противоречивых чувств. Я остро ощущал близость девушки, теплоту её кожи, исходящий от неё аромат – томный, как запах орхидей в джунглях, он был гораздо свежее и устойчивей, чем унылый запах, витающий вокруг. Все, что нас окружало, говорило о сексе, но это была вульгарная сексуальность, присущая барам. Девушка же вызывала… несколько иные чувства. Да, от неё веяло сексуальностью, даже доступностью, но это была сексуальность другого рода, и определить её было трудно. Я не знал, что о ней и думать, единственно, как я мог объяснить себе ситуацию, – это что я сижу в комнате обычного борделя и встретил здесь девушку, о которой можно только мечтать. Казалось, она никак не вписывается в эту обстановку.

– Ты, значит… работаешь здесь?

Она саркастически приподняла бровь.

– Когда захочу. – Она снова потянулась, и полы халата разошлись ещё шире. – Я ничем не обязана, хочу – прихожу сюда, хочу – не прихожу: как мне нравится. – Изогнувшись, она поднесла стакан с виски к моим губам. – И выбираю, кого хочу. Не обязательно в интересах дела. – Она произнесла эту сложную фразу с милым кокетством, и мы засмеялись.

Девушка прислонилась лбом к моей голове, и белокурые волосы скользнули по моему плечу, её губы коснулись моего уха.

– А вообще-то, я здесь дома. И ты можешь оставаться здесь сколько захочешь. Нам никто не помешает.

Она поднесла мою руку к поясу халата, секунду её теплый живот трепетал под моими пальцами, потом узел пояса распался, и халат распахнулся. Почти бессознательно я обнял её за талию и притянул к себе. Почти бессознательно, поскольку хотя мое сердце бешено билось, так же бешено работал мой мозг. «Колесики, часовой механизм и криогенные чипы» – как сказал про меня Дейв. Другие говорили ещё хуже, особенно женщины, и, возможно, они были недалеки от истины. Но случалось, этот самый часовой механизм выручал меня, заставлял взглянуть на вещи циничным взором, с настороженностью и недоверием к иллюзиям, которые по большей части были моими собственными. С женщинами у меня обычно не было сложностей, но я прекрасно знал, что неотразимым меня назвать нельзя.

А эта девушка, казалось, хотела убедить меня в обратном. Если ей это было нужно не из-за денег, то из-за чего-то ещё, чего-то она явно от меня хотела, но после пережитых страхов я не был уверен, что смогу соответствовать. Я не терплю, когда кто-нибудь играет на моих чувствах; неважно, секс ли это, деньги, проявление власти или ещё что-нибудь, я не выношу, когда меня хотят прибрать к рукам. А Рангда каким-то образом, несомненно, к этому стремилась.

Вдобавок меня беспокоил Дейв; куда он-то подавался? Может, ему кто-нибудь тоже помог?

– Нет, – прошептал я, так как дышать мне было трудновато, и осторожно отсадил девушку обратно на подушки. – Не сейчас… Мне нельзя задерживаться.

– О, пожалуйста! – выдохнула она, тогда как, будь она обыкновенной девушкой из бара, она начала бы хныкать и называть меня «душкой». – Пожалуйста, останься. Ты мне нужен, я тебя хочу…

Я попробовал осторожно высвободиться.

– Там остался мой друг, ему грозит опасность.

Она кокетливо надулась, изображая нетерпение, и, откинувшись назад, совсем распахнула халат, раздвинула ноги и, стараясь удержать меня, закинула свою ногу на мою. Схватив мою руку, она заскользила ею по гладкому бикини, пока рука не оказалась у неё между ног. Сквозь тонкую ткань я чувствовал все – возбуждающее, ликующее тепло, намек на влагу. Она прижала мою руку к себе и изогнулась. Другой рукой она…

Я проглотил застрявший в горле комок – это был обычный прием проститутки, но в нем ощущалась властность, настоятельный призыв к неведомым глубинным чувствам, более мощным, чем любые запреты. Часовой механизм, колесики, чипы… а за ухом у меня, словно издеваясь над ними, отчаянно бился пульс. Я притянул её к себе, сжал в объятиях, сгорая от желания и гнева, гнева на то, что мою волю испытывают…

– Нет! – снова прохрипел я и тут же пожалел об этом. – Я тоже хочу тебя! Ты даже не представляешь, как хочу! – «Не представляешь, потому что не знаешь, до чего ты похожа на Джеки», – пронеслось у меня в голове. – Только не сейчас… Понимаешь… я бы… Ты такая красивая, но я не могу. Не должен.

Неожиданно она отпрянула от меня, вскочила так быстро, что я вздрогнул, испугавшись, что она сейчас закатит истерику или вызовет парней из бара. Но она только медленно, без выражения оглядела меня с ног до головы и завернулась в халат.

– Если ты говоришь правду, – выговорила она, – то вернешься сюда.

– Вернусь! – воскликнул я, испытывая огромное облегчение, и заправил рубашку в брюки.

– Ты у меня в долгу. Верно?

– Разумеется, конечно!

Но когда я полез за кошельком, она остановила меня.

– Для меня это не работа. Я открыла тебе дверь, впустила тебя, ты стал моим, теперь ты дашь мне обещание, и оно снова приведет тебя ко мне. Обещай, что вернешься. Скоро. – Она улыбнулась и поправила мне галстук. – Видишь, я не назначаю тебе ни дня, ни часа. Это ни к чему. Я чувствую, что нужна тебе. Ты ещё много чего найдешь во мне, а я в тебе. Ты мне откроешься. Обещай!

Я смотрел на неё в смятении. Много ли она разглядела во мне и каким образом? Но она была права. Какая-то часть меня уже принадлежала ей. Она её присвоила. Этого она достигла.

– Я должен тебе не только обещание. Я должен больше, – сказал я. – Договорились. Я вернусь. Скоро. Обещаю. Больше ты от меня ничего не хочешь?

Она улыбнулась и сдержанно кивнула.

– Пока хватит. Я выпущу тебя через другую дверь. На шумную улицу.

Она взяла меня за руку, и мы уже готовы были выйти из комнаты, но я вспомнил про меч.

– Да, я должен взять это, – испытывая неловкость, сказал я и удивился – таким нетерпеливым, чуть ли не злобным взглядом наградила она меня. – Объяснять долго, но я не могу выйти на людную улицу с такой штукой. Нет ли у тебя чего-нибудь, во что его можно завернуть?

Она огляделась, потом схватила со спинки стула тонкий шарф или шаль и накинула на меч.

– Спасибо. Я верну.

Она кивнула, словно не сомневалась, что так и будет. И, наверное, была права.

Она снова вывела меня в темный коридор, мы поднялись по лестнице, потом спустились, перешли по скрипучему мостику через дурно пахнущий маленький двор, где в загородке рылась черная свинья, вошли в узкую дверь и снова пустились в путь по коридорам, слабо освещенным только окошками, затянутыми промасленной бумагой. Под одним таким окном храпел темнокожий мужчина. Девушка недовольно поморщилась и, к моему удивлению, сильно его пнула. Из дверей, мимо которых мы проходили, доносился шум, но, кроме спавшего в коридоре, мы не встретили никого, пока не вышли в большой грязный холл, содрогавшийся от пульсирующей музыки диско. В конце холла была дверь, а с другой стороны, за аркой, завешенной пластиковыми ленточками, виднелось просторное, слабо освещенное помещение, заставленное столами и разделенное на кабинки; в глубине на крошечной сцене извивались и корчились смуглые фигуры. Оттуда несло потом, пивом и дешевыми сигаретами, да ещё дезинфекцией.

– Бар, – кивнула Рангда, её пластиковые босоножки постукивали по растрескавшемуся виниловому полу. – Дорогие напитки, дешевые девочки. Переберешь одного – поневоле отдашь деньги за другое. Так или иначе, всё равно окосеешь. Когда вернешься, спроси меня, выпьем вместе.

Я ещё раз пристально всмотрелся в нее.

– А когда ты здесь бываешь?

Она усмехнулась.

– Придешь, спросишь, и меня найдут. А теперь ступай! Иди!

Сильным, снова удивившим меня рывком она распахнула дверь и вытолкнула меня на улицу. Моргая и задыхаясь оттого, что снова оказался на жаре и на свету, я вылетел и наткнулся на группу смеющихся туристов, едва не сбив с ног толстого европейца в розовых шортах, снимавшего что-то на видеокамеру.

– Sauvertrunkener! [5]– прорычал он, брызгая слюной и распространяя запах пота. Я оглянулся посмотреть, что он снимает. Обрамляя двери, из которых я выскочил, вдоль всего фасада, оформленного под пагоду, красовались большие розовые плакаты с примитивными изображениями девиц, раскинувших ноги. Тот же мотив воспроизводился во вспыхивающей розовыми огнями рекламе на краю крыши и в выставленных рядом порнографических фотографиях. На вид девушкам было не больше четырнадцати.

«Бар – кабаре – эротическое шоу – Киски Джима».

Почти все городские бары и бордели с юными проститутками сосредоточивались в районе Трех Улиц, и всеми ими заправлял магнат, известный под кличкой Патпонг, а этот бар почему-то находился на отшибе. Улица была, даже по меркам Бангкока, узкая и пустая, если не считать этих дурацких туристов. Бар выглядел не таким уж убогим, но здание было старое, даже древнее, края крыши по традиции загибались вверх, всё свидетельствовало о том, что здесь испокон веку был бордель. Может быть, потому-то его и терпели в неположенном месте, к тому же недалеко отсюда были верфи.

Не в силах напустить на себя уверенный вид, я проковылял мимо туристов, всё ещё ощущая, какими липкими стали пальцы от прикосновения к подушкам на кушетке, и мысленно посылая к чёртовой матери этот проклятый город.

И конечно, все опять воззрились на меня, когда, расталкивая зевак, ко мне с воплями бросился Дейв:

– Стив! Стив! Где ты был, черт тебя побери? – Он схватил меня за плечи. – Ах ты, стервец! Цел и невредим! Но что случилось? Я хочу сказать, только мы с тобой… как вдруг… Ух! Ну ты и мерзавец – снова благополучно приземлился, как ни в чем не бывало!

Он потеребил болтающийся конец шарфа, который дала мне Рангда, и присвистнул при виде украшавшего его узора. А я на этот узор и не обратил внимания. На шарфе был рисунок, заимствованный с фризов какого-то храма, возможно храма в Ангкоре, или из каких-то подобных мест. Фигуры весело изгибались в эротически-атлетических бесконечно разнообразных сочетаниях. Дейв поднес шарф к своим широким ноздрям и с нарочитым шумом благоговейно втянул в себя воздух.

– О, какой аромат! Поистине дышит восточными обещаниями – лошадь с ног собьет! Так! Откуда он у тебя? Подумать только, я мечусь по этим проклятым улицам, места себе не нахожу от беспокойства, а ты в это время развлекаешься на всю катушку! Ну давай рассказывай, какая она?

Я выхватил шарф из рук Дейва и обвязал им меч. Мне было не до шуток.

– Ты прекрасно знал бы, где я, если бы не сбежал и не бросил меня! – прорычал я.

– Ну знаешь! – возмутился Дейв. – Последнее, что я видел, – тебя рядом с собой. Это когда мы оба улепётывали, помнишь? – Он содрогнулся и поднес руку к виску, будто желая прогнать неприятное, но уже смутное воспоминание. Теперь в его речи явно слышался акцент. – А что мы могли ещё сделать? Только бежать – единственное разумное решение. Кто же знал, что у них тут по улицам рыщут львы? Наверное, надо заявить куда-то.

Голос его звучал нерешительно.

– Так считаешь, мы видели льва? – спросил я.

– Ну а кого же ещё? Конечно льва. Правда, на нём было что-то вроде сбруи, будто он из цирка, но… – Дейв старался подобрать объяснение. – Господи! Ну я и перетрусил! В глазах помутилось. Но знаешь, что я тебе скажу? Это было здорово! – Он внезапно расплылся в улыбке. – А ты как? Только не говори, что не испугался!

Сердиться на него долго было невозможно. Я себя не помнил от радости, что он жив и здоров.

– Намекаешь, что твой начальник – жалкий трус?

– Да нет, хочу сказать, что он разумный человек. Слушай, ты не поверишь, как все было – ведь я вылетел, будто ужаленный, на эту улицу, и тут увидел, что тебя рядом нет! Тогда я кинулся тебя искать. Верней, попытался. Но понимаешь, можешь думать, что я спятил, только… – Дейв помотал головой. – Да ну, к черту! Всё равно ты не поверишь!

– Посмотрим, – сказал я, и, видно, мой голос прозвучал как-то не так, потому что он внимательно посмотрел на меня.

– Я не смог вернуться! Просто не смог! За какой угол я ни сворачивал – я оказывался не на той улице. Я уже рвал на себе волосы. Те переулки… казалось, их просто никогда и не было!

Я осмотрелся и направился к главной улице, подальше от туристов. Солнце садилось, и в раскаленном воздухе висела дымка пыли и сажи. У меня саднило горло, я ужасно устал, но, несмотря ни на что, внимательно прислушивался к возникшей внезапно идее. Надо было отдохнуть, найти тихое и спокойное местечко, хорошенько подумать и дать этой идее вызреть из безумных, перепутанных воспоминаний. Но больше всего мне хотелось выпить.

– Да были эти переулки, как же иначе! Но вот когда? Пятьдесят, а может, и сто лет назад! До того, как после вьетнамской войны сюда нахлынули солдаты и превратили здешние чайные домики в бары… Эти переулки были здесь ещё до того, как несчастная Энн Леоновенс [6], да и все мы приобщили здешние края к прелестям западной цивилизации. Но улочки эти не исчезли. Они все ещё тут. Ты искал их при свете, Дейв, а надо было всматриваться в тени, в сумрак.

Пока я произносил эту тираду, Дейв сделал попытку вставить слово, да так и остался с раскрытым ртом. Теперь он его захлопнул и промолчал. Я сочувствовал ему – несколько лет тому назад я и сам был в подобном состоянии. Но ничего объяснять мне не хотелось. На углу я поймал проезжающего мимо рикшу, samlor , и началась неизбежная торговля относительно платы за проезд. Мы забрались на сиденье, уселись под маленьким навесом, провисшим от душного предзакатного зноя. Меч, закутанный в шарф, звякнул о стальные перильца, и маленький жилистый рикша с удивлением взглянул на меня.

– Сувенир, – объяснил я, что было сущей правдой, причем сувенир из мест – не чета этим.

Рикша высадил нас перед надежно затененной террасой отеля, на которой располагался бар. Мы сидели на террасе, потягивая джин, и лишь через пару часов, медленно опустошив несколько банок, смогли оторвать усталые тела от тростниковых кресел и побрели в холл.

– Четыреста пятый? Пожалуйста, миста Фишах, – с американским акцентом сказал клерк и протянул мне телеграмму. – Только что принесли, – добавил он.

– Неужто наша фирма нашла перевозчика? – заметил я Дейву и распечатал телеграмму. Но она была от компании, ведающей моим домом. Выяснилось, что кто-то разбил окно и сработала сигнализация.

– Но ты ведь живешь чуть ли не в стратосфере, – удивился Дейв. – Как могли разбить окно в пентхаузе на четырнадцатом этаже?

– Здесь говорится, что охранник и управляющий больше никаких повреждений не обнаружили. И ничего не пропало.

И тут я сообразил. За мной все ещё волочился причудливый шарф Рангды, к вящему удивлению всех, кто был в холле, – я ведь уже научился читать по бесстрастным лицам тайцев. Но с пояса свисал только шарф, кусок пестрого шелка – легкий, как пушинка. Где же меч? Я в панике забегал глазами по сторонам. Уронил в коляске рикши? Оставил на террасе гостиницы? Нет, я слишком хорошо помнил, как меч мешал мне, когда я вылезал из коляски, как прислонил его к стулу, а потом осторожно взял, когда мы собрались уходить. Дейв тоже уставился на шарф, и на его подвижном лице, сменяя друг друга, промелькнули все оттенки недоумения. Закончилась эта смена выражений крайним негодованием. По молчаливому согласию, отдыхая на террасе, мы не касались наших недавних приключений, но долго так продолжаться не могло. Я скатал шарф, сунул его в карман и поспешил к лифту.

– Бандиты! – тихо брюзжал шедший за мной Дейв. – Дремучие декойты, или как их там называют?

– Это бирманское слово.

И тут я прямо-таки услышал, как лопнуло долго сдерживаемое терпение Дейва.

– Ну хватит! То декойты, то львы! Секс-бары! Переулки! То они возникают, то фр-рр – и их как не бывало! Ищи их среди теней, как ты выразился. Среди теней столетней давности! А может, и ещё древнее. Ты все про это знаешь, так твою мать! И снисходишь лишь до того, чтобы посмеяться надо мной! Только учти – с меня довольно. Слышишь? Ты обязан дать мне объяснения, а не дашь – я их из тебя добуду!

Я понимал, в каком он состоянии. Если я ему ничего не объясню, то как бы мне снова не понадобился меч. Правда, насчет меча я перестал беспокоиться: управляющий знал, как он выглядит, и не будь меча на месте, на выкрашенной серой краской стене остался бы явный след. Если бы меча не было, управляющий это заметил бы. Я не сомневался, что когда вернусь домой, меч будет по-прежнему висеть над камином и упрямо портить интерьер.

– Да не смеюсь я над тобой! – сказал я Дейву. – Поговорим. Только у меня в номере, где нас никто не услышит. А сначала надо пообедать. Я могу попросить, чтобы нам принесли еду наверх.

– Ты все знаешь! – повторил неумолимый Дейв. Это явно оскорбляло его, он глядел на меня с воинственным скептицизмом. – А меня небось собираешься кормить небылицами? Про духов вкручивать или про что-нибудь ещё?

– Про что-нибудь ещё, – покачал я головой.

Лифт со вздохом открылся, и мы ступили на толстую ворсистую подстилку, тут же, конечно, зарядившись статическим электричеством, которое сразу ощутится, стоит только дотронуться до чего-нибудь металлического.

– Про что-нибудь ещё, – повторил я, вставляя ключ в замок. – Про то, что случилось со мной несколько лет назад. Про то, что не так-то просто объяснить, а ещё труднее принять на веру. Поэтому я понимаю, как тебя разбирает.

Из широких стеклянных дверей балкона на нас глядела ночь. Тремя шагами я пересек комнату и широко распахнул двери. Так высоко уличная вонь не поднималась, а свежий речной ветер разогнал дневную жару. В черном стекле неба мерцали звезды и длинная рука Млечного Пути дугой изогнулась над городом, словно прозрачный шелк. «Рука Спиральной Галактики», – подумал я, и тут меня словно пронзило – мне показалось, что я увидел наложенным на тот образ, который с благоговейным страхом хранил в душе, облик куда более могущественной, нематериальной Спирали пространства и времени. Бурлящий водоворот, в котором наша собственная реальность, упорядоченная и строго контролируемая, являлась твердой Сердцевиной, а вдоль витков Спирали располагались бесконечные вариации этой реальности, всё, что только может вообразить человек, и даже много сверх того. В туманных пределах этих витков дремлют силы, способные играть человечеством, как детской игрушкой. Странствуя по этим виткам, не ведая ни смерти, ни времени, человек может превратиться в нечто большее, достичь полного выражения своей сути. И в конце этих странствий, если он уцелеет, человек сможет сам соперничать с могущественными силами Спирали, подняться над самим собой, как когда-то удалось этим силам.

Подняться или упасть! Мне доводилось видеть и то, и другое. Я видел и дрожал от ужаса и благоговения перед тем, каких крайних пределов эти падения и подъемы достигали. Дрожал, сознавая свою полную беспомощность перед ними. Долгие годы грандиозность этих образов угнетала меня, и в то же время воспоминания о них манили, терзали плоть, стучались в душу – в душу, которая увядала из-за стремления к успеху. Я пытался подавить эти воспоминания – не слишком усердно, ведь, порожденные пребыванием за пределами Сердцевины, они не имели корней. Но теперь-то я понял, почему просыпался со следами слёз на лице.

Показав мне мою слабость, меня предупредили. Этим предупреждением я попытался пренебречь. Похоже, Спираль решила напомнить о себе – и напомнила не слишком дружелюбно. Правда, противодействуя мне, Спираль продемонстрировала нечто новое – показала, как я сам могу использовать её возможности. Вызов меча был, конечно, пустяком, но этим пустяком я зато всегда мог воспользоваться, и кто знает, вдруг в моей власти ещё что-то. И пригодиться мне оно может при совершении хороших дел, важных начинаний, в сферах, где большое значение имеют мотивы. Ведь мне нужна будет помощь, и теперь я знаю, как её найти, по крайней мере мне так кажется.

То, что одни называют Спиралью и Сердцевиной, другие – в прежние времена – называли Колесом и Втулкой. Что ж, может быть, пора мне начать крутить это колесо, крутить в свою сторону. И я поднял руки, будто хотел обнять это парящее надо мной видение. И заметил, что Дейв молча наблюдает за мной, словно увидел меня впервые.

– Сейчас начну объяснять тебе, Дейв. Понять мои объяснения будет нелегко. Но если тебе покажется, что я спятил, вспомни, что ты сегодня видел, и попробуй объяснить увиденное как-нибудь иначе. И не упускай увиденное из памяти, не старайся рассуждать рационально! Не лги себе. Не отступай. Ты скоро обнаружишь, что воспоминания о таких вещах стираются быстро – быстрей, чем другие. А тебе они нужны! Знаешь почему? Потому что они смогут в конце концов пробить дорогу для наших контейнеров!