Абель был младше всего на пару лет, поэтому радость его была в высшей мере искренней. Когда возгласы закончились, я сухо, но вежливо ответил:
– Не спеши с поздравлениями, на человеке такие операции еще ни разу не проводились.
Он заговорщицки подмигнул и, понизив голос, слегка наклонился к моему уху:
– Только не говори, что ты ложишься под нож, не узнав толком, как это работает! Наверняка, не один бомж уже испытал это на своей шкуре?
– Кевин, я не провожу опыты на людях, – стиснув зубы, выдавил я, едва сдерживаясь, чтобы не ответить грубо.
– Да ладно, не злись. Кстати, звонил тебе раз десять, почему ты не отвечаешь старым друзьям, а? Забыл, как мы весело проводили время? – он обнял меня, изо всех сил пытаясь расположить к себе. – Помнишь, как я помогал тебе обхаживать Элизабет?! Старина, а пойдем выпьем чего-нибудь!
– К сожалению, не пью, врачи запретили, – вежливо отказался я, убирая его руку со своего плеча.
– Уже готовишься к операции? – оживился Кевин, его и без того огромные навыкат глаза стали еще больше, они возбужденно бегали, фокусируясь то на моем левом глазу, то на правом. – Когда? Дэн, ты можешь быть уверен, я умею держать язык за зубами.
Я чувствовал, что теряю терпение:
– Пока ищем подходящего донора. Слушай, давай заеду к тебе на неделе, посидим, вспомним былое, – пошел на хитрость я, готовый на все, лишь бы прекратить это навязчивое общение. – Мне надо срочно найти Джима, – я изобразил обеспокоенность на лице и направился в зал.
– Завтра позвоню! – поспешно крикнул мне вслед Кевин.
– Ага, звони, – тихо огрызнулся я, злорадно улыбаясь сам себе. Уже два дня я отвечал на звонки лишь узкого круга людей.
Вырвавшись из цепких рук бывшего друга, я направился к Джиму, который возле окна оживленно беседовал с Ричардом Броуди, самым скандально известным миллиардером нашего города. Бежевый костюм переливался дорогой тканью на его статной фигуре. Светская хроника пестрила новостями о его новых пассиях, яхтах, дорогих антикварных вещах, скупаемых на ведущих аукционах мира, самой большой коллекции авто в Бостоне и прочих атрибутах роскошной жизни. Он был красив, достаточно молод и не в меру амбициозен. «Странно, не знал, что Джим с ним знаком», – промелькнуло у меня в голове. Лично я не имел чести быть ему представленным. Броуди отличался просто мистическим нюхом на деньги, поэтому всегда появлялся в нужном месте и в нужное время. Он был богаче меня раза в четыре, имея бизнес различного уровня практически во всех сферах. Еще Броуди славился на весь город тем, что устраивал в своем загородном доме вечеринки с развлечениями, достойными самого Нерона.
Джим заметил меня и радостно помахал рукой, приглашая подойти.
– А вот и наш герой, – демонстрируя безупречную работу дантиста, протянул руку Броуди, блеснув запонкой из белого золота с синей эмалью. – Ричард Броуди. Мы, кажется, не знакомы?
– Дэн Харт, – ответил я, пожимая протянутую по-мужски сильную руку.
– Ричард приглашает нас к себе в загородный дом посмотреть на скакуна, которого доставили на днях из Саудовской Аравии, – восторженно сообщил мне сын.
– Мистер Харт, такого красавца вы еще не видели. Я его купил за шесть миллионов, но он стоит не меньше десяти! Это египетская разновидность чистокровного арабского скакуна. У него изящная лебединая шея, длинные ноги. Да что я рассказываю, вы скоро сами всё увидите, – уверенно заявил Броуди.
«Ах ты, сукин сын! Ты же предсказуем, как стрелки часов! Все эти годы меня даже не замечал, а сейчас соловьем заливаешься, набиваясь в приятели. Никак наживу почуял!» – я читал его, как книгу.
– Мистер Броуди, давайте представим, что я посетил ваш замечательный дом, по достоинству оценил конюшни, и вот мы сидим у камина за бокалом виски. Обстановка располагает к доверительной беседе, и тут вы мне говорите… – я замолчал, интонацией незавершенного предложения предлагая Ричарду закончить фразу.
Броуди, слегка растерявшись, перевел вопросительный взгляд на Джима, но тот, тоже не до конца поняв мою игру, только удивленно приподнял брови. Ричард опять посмотрел на меня:
– Я не совсем вас понял.
– Мистер Броуди, я старая ондатра, повидавшая многое на своем веку, именно поэтому я ни на секунду не поверил в искренность предлагаемой вами дружбы. Чтобы сэкономить наше время, предлагаю перейти сразу к делу. Что вам от меня нужно? – и невозмутимо посмотрел ему в глаза.
– Да уж. В прямолинейности вам не откажешь, – сконфуженно усмехнулся Броуди. – Что ж, хотелось бы стать компаньоном, естественно на максимально выгодных условиях для вас. Вы же сами понимаете, что нащупали золотое дно и можете установить любую цену за пересадку мозга, даже несколько миллиардов долларов, ведь желающие всё равно будут занимать очередь. Я же готов взять на себя строительство клиник по самым современным технологиям и подготовку специалистов.
Он заметно нервничал. Еще бы, протиснуться в бизнес, который может сделать его самым богатым человеком планеты, – это мечта любого!
– Мистер Броуди, к чему делить шкуру неубитого медведя? – я попытался за усмешкой скрыть неприязнь, которую у меня вызывал этот тип. – В мои планы не входит делать на этом какой-либо бизнес. К тому же на человеке такая операция не была проведена еще ни разу. Поэтому предлагаю закончить разговор. Всего доброго, мистер Броуди.
И повернувшись к сыну, категорично сообщил:
– Я возвращаюсь домой!
В глазах Броуди мелькнул опасный огонек. Он помрачнел, но быстро справился с эмоциями и с богемной небрежностью бросил:
– Жаль!
Направляясь к выходу, я чувствовал на своем затылке полный ненависти взгляд Броуди, и успел расслышать, как Джим извинился за мое некорректное поведение, объяснив это плохим самочувствием, и поспешил за мной.
– Зачем ты перед ним извинялся?! Он же циничный беспринципный человек! Такой мать продаст, если предложат подходящую цену! – негодовал я. – Визит сюда был явной ошибкой!
– Пап, я с тобой поеду. Знаешь, ты мог бы более лояльно себя вести. Не мне тебе рассказывать о репутации Броуди. С ним лучше дружить, – Джим был обеспокоен не на шутку.
– Знаю! – в сердцах вскрикнул я. – Этот вряд ли отступит!
Мы подошли к машине:
– Может, останешься? – спросил я Джима, садясь на заднее сиденье.
– Нет. Сейчас, только попрощаюсь с Шоном.
Сын быстрым шагом направился обратно.
Я закрыл дверь, и музыка перестала вторгаться в пространство салона. Усталость навалилась на мои и без того опущенные плечи. Хотелось домой, надеть свой любимый халат, тапочки и, удобно устроившись, просматривать вечернюю сводку по акциям. Вспомнилось лицо Броуди: желваки так и ходили у него под кожей, он был просто взбешен моим отказом. Не было сомнения, что это не последний наш разговор. В груди разливался неприятный холодок предчувствия. Люди Броуди наверняка уже ищут мою лабораторию, надо предупредить Тома. Я обратился к водителю:
– Рик, я могу тебя попросить об одной услуге личного характера?
– Конечно, мистер Харт, – улыбнулся Рик, глядя на меня через зеркало заднего вида.
– Купи завтра новую сим-карту на имя твоей мамы. Обещаю, ей это никак не навредит, – поспешно заверил его я, увидев, как улыбка покидает его лицо.
Парень работал у меня уже пятый год, мы отлично ладили, поэтому, я не задумываясь, обратился к нему с этой просьбой. Банальная прослушка телефона могла поставить под удар людей, работающих на меня. Я протянул ему три сотни долларов:
– Кстати, как ее фиалки?
В память о маме, которая очень любила цветы, я построил оранжерею. Мать Рика разводила фиалки, о чем он однажды выболтал мне, когда в очередной раз возил в оранжерею. Осенью мне довелось побывать в Тулузе на фестивале фиалок, где я приобрел очень редкий сорт, не распространенный у нас в Америке, и несколько листовых черенков презентовал Рику для его мамы.
– Вот-вот расцветут, – благодарно улыбнулся парень, принимая купюры.
– Ха, мои зацвели еще на той неделе! – победно воскликнул я.
Вернулся Джим, и машина тронулась с места. Возвращались молча. Темно-абрикосовый закат заглядывал в окна машины. Пробки на мосту исчезли. Обсуждать при водителе возможные последствия от знакомства с Броуди не хотелось.
Ричарду Броуди было слегка за сорок, тем не менее он считался одним из самых влиятельных людей в городе. Амбициозный, неизменно остроумный, он предпочитал общаться с людьми с легкой небрежностью манер и показной светской пресыщенностью. Его уважали, а чаще попросту боялись. Этот человек имел связи во всех структурах государственной власти. Я бы сравнил его с питоном. Вальяжная манера передвигаться, огромные светло-карие, почти желтые глаза жгли собеседника своей пронзительностью. Черные сияющие блеском волосы зачесаны назад, смуглая оливковая кожа, хищный нос, мясистые излишне алые губы, красивая линия скул. Упрямо выступающий вперед подбородок еще больше подчеркивал его высокомерие. Если Ричард Броуди кого-то назначал в друзья, то это не обсуждалось с «другом». Он обвивал несчастного своим вниманием и контролем. От него не уходили женщины, он сам оставлял их. Ходили слухи, что Броуди был способен нагнать страх на человека одним своим рукопожатием.
Я перевел взгляд на сына. Судя по хмуро сдвинутым бровям, Джим, как и я, был погружен в бездну навалившейся проблемы. Я тоже не мог изменить ход своих мыслей. Все они были связаны с криминальными эпизодами из жизни Броуди, из которых, впрочем, ему всегда удавалось выйти сухим. Броуди попал на этот праздник жизни через черный вход. Ходили слухи, что он раздобыл компромат на некоего Эшли Хатсона, и тот был вынужден взять его в компаньоны на невыгодных для себя условиях. В то время Броуди не был богат и славился лишь дружбой с некоторыми авторитетами преступного мира Массачусетса. Через полгода компаньон упал за борт яхты и утонул, а Броуди возглавил фирму Хатсона. В течение следующих тринадцати лет еще четыре его компаньона, находясь в полном здравии, погибали в результате несчастных случаев. И каждый раз бизнес погибшего по завещанию переходил в собственность Броуди. Были и другие некрасивые истории, относительно недавно я что-то слышал о фиктивном трасте, уже не вспомню подробностей.
Я тяжело вздохнул. Итак, запущенный механизм событий пришел в движение. Я должен был просчитать последствия своего заявления, но не сделал этого!
Мы вернулись домой.
Уже в холле сын нарушил молчание:
– Разожгу камин, спускайся, если не очень устал. Я привез отличный «Шато Петрюс» восемьдесят девятого года.
Подавленно кивнув, я направился к лифту. Облачившись в вожделенный шелковый халат и тапочки, я прошел в кабинет и устроился в кресле. Посидев пару минут в темноте, все же включил компьютер. Процессор слегка зашумел, и мягкий свет монитора наполнил комнату привычным голубым мерцанием. Вот уже много лет я каждое утро и вечер просматриваю присланные управляющим биржевые сводки, анализирую и, сделав необходимые пометки о продаже или покупке, отправляю сообщение обратно.
Итон Лоукридж – мой управляющий в корпорации «Харт Индастриз». За двенадцать лет, которые он проработал у меня, я ни разу не пожалел о том, что когда то принял его на должность рядового менеджера. Коренной американец, высокий, чуть сутулый, с глубоко посаженными серыми глазами, которые толстые линзы очков безжалостно уменьшали в размере. Прямоугольное лицо с крепкой квадратной челюстью, выпирающей вперед, словно чуть выдвинутый нижний ящик комода. Он отличался пунктуальностью, исполнительностью, однако при этом всегда высказывал свою точку зрения, даже если она кардинально не совпадала с моей. За это я его уважал и, невзирая на достаточно молодой возраст, в тридцать два года назначил главой корпорации.
Акции «Харт Индастриз» за сегодняшний день поднялись на один пункт. Что ж! Неплохо.
Следующее письмо было от Тома. «Странно, он не говорил, что собирается что-то отправить», – подумал я и поспешно кликнул по ярлыку. В письме оказалась всего одна строчка: «Возможно, тебе будет интересно взглянуть на нее».
В приложении оказалась фотография мексиканки. Я непроизвольно подался вперед, пытаясь всмотреться в ее лицо. С экрана на меня смотрела девушка, достаточно милая, но точно не красавица. Она сидела на берегу моря в шортах и майке. Широкие скулы, густые брови, смущенная улыбка, полное отсутствие косметики, спортивная фигура, на вид не более двадцати семи лет.
Я снял очки и не спеша растер пальцами канавки, оставленные дужками на висках. Откинулся на спинку кресла. Тревожные мысли надвигались новой волной. Воображение подменяло реальность: я видел, как эта девушка сидит в моем кресле и просматривает мою почту, потом отдает какие-то распоряжения Патрику, едет на совет директоров. Бред какой-то! Я тряхнул головой, прогоняя видение, и враждебно уставился на фотографию.
Почувствовав нарастающее волнение, уже привычным жестом закинул в рот таблетку и запил водой из стоящего рядом графина. Взгляд упал на часы, показывающие двадцать один пятнадцать. Я вспомнил, что Джим ждет в зале; бокал хорошего вина сейчас бы точно не помешал.
После того как суровый диагноз разлучил меня с «Макалланом», я чувствовал себя глубоко несчастным и обделенным. Дворецкий умудрялся находить все мои самые изощренные тайники с фляжками, а Фредриксон стыдил словно подростка, таскающего у отца сигареты. Было решено смириться, что абсолютно не мешало мне выпить с гостями или же в ресторане. Впрочем, из дома я выбирался крайне редко, да и визитеры беспокоили меня не часто.
Я выключил компьютер и направился вниз.
Войдя в каминный зал, который выполнял также роль гостиной в доме, я услышал нежное щебетание Анжелики. Джим разговаривал по Скайпу с женой и дочкой. Винчи тоже был здесь. Не поднимая головы, он, в знак приветствия, постучал хвостом по паркету. Я заглянул в экран ноутбука и, улыбнувшись, подмигнул Натали и Анжелике.
Джим поздно сделал меня дедом. Поиск идеальной женщины затянулся на целых двадцать лет, но ожидание того стоило. Натали была замечательная мать, хозяйка и жена. Гибкая, длинная, как норка, с русыми волосами и прекрасными голубыми глазами. Они познакомились в социальных сетях. Красивая, добрая, начитанная девушка жила во Франции и сразу покорила сердце моего сына.
Она родилась в Марселе в семье фармацевта и преподавателя танцев. Девочка исколесила весь мир с детским танцевальным коллективом, руководителем которого являлась ее мама. Увидев ее впервые, я был очарован величественной грацией, подчеркнутой крепдешиновым серо-голубым платьем, струящимся вдоль бедер. Она не разбрасывалась эмоциями, скорее бережно хранила их для нужного случая. Мне импонировала ее манера как-то заминать улыбку, от чего всё лицо словно светилось изнутри.
Натали была журналистка, вела свой блог, писала рассказы. Иногда она словно смотрела в себя и грустила от увиденного там. Впрочем, творческие личности часто обладают именно таким взглядом. Еще она прекрасно готовила и варила дивный глинтвейн по саксонскому рецепту своей бабушки. Натали часто уходила в литературные «запои», презирала беллетристику и была болезненно чувствительна к чужим несчастьям. Она регулярно принимала участие в волонтерских движениях экологов Бостона. А как невестка смотрела на Джима! Каждый мужчина мечтает, чтобы его любимая женщина смотрела на него именно так – нежно, преданно и восхищенно.
До рождения Анжелики она работала в каком-то женском журнале, но последние шесть лет писала сценарии детских передач для местного телевизионного канала, а всё свободное время посвящала семье и тренировкам дочери.
– Почему моя маленькая принцесса еще не спит? – с наигранной строгостью спросил я. – Добрый вечер, Натали! Ничего, что я вашего папу задерживаю здесь?
– Добрый вечер, мистер Харт. Обещайте, что это ненадолго, мы тоже по нему очень соскучились, – с нежностью в голосе произнесла Натали, с грацией, присущей балерине, восседая на диване.
– Обещаю. Может, заедете завтра или в выходные? – предложил я.
– Мы бы с радостью, но у Анжелики сейчас тренировки каждый день, скоро уже соревнования, – виновато вздохнула Натали.
– Дедушка, а Томас тоже едет, – с сияющими от счастья глазами сообщила мне Анжелика, заговорщицки понизив голос. Русые волосы с выгоревшими прядями закрывали ее плечи и спину густым струящимся потоком. Легкие волны от расплетенных кос придавали внучке сходство с маленькой принцессой. Именно так я ее всегда и называл. Голубые глаза, словно васильки, сияли синевой на загорелом личике. Выцветшие на солнце ресницы пушистыми лучиками окаймляли ее лукаво прищуренные глаза. Анжелика уже три года занималась фигурным катанием и показывала высокие для ее возраста результаты.
– Так, кто такой Томас и почему дед его знает, а я о нем впервые слышу? – нарочито хмуря брови, возмутился Джим.
– Ну, не буду же я тебе такие серьезные вещи по Скайпу рассказывать, вот приедешь и всё узнаешь, – нравоучительным тоном объяснила девочка.
Мы с Джимом и Натали засмеялись. Для своих шести лет Анжелика была не по годам рассудительна.
– Всё, малыш, тебе пора в постель, завтра рано вставать. Целую вас, мои девочки! – Джим послал воздушный поцелуй в сторону монитора.
– Спокойной ночи, мои родные, – улыбнулся я.
– Спокойной ночи, – Анжелика наклонилась и поцеловала экран компьютера.
– Пока, – помахала рукой Натали.
Послышался булькающий звук – и изображение исчезло. Я всё еще продолжал улыбаться, находясь под впечатлением от общения с моей принцессой. Казалось, совсем недавно и Джесика была такой же маленькой, нежной и чистой, как ангелочек. Я потворствовал всем ее капризам. Джиму повезло меньше: его детство пришлось на тот период времени, когда наша семья имела средний достаток. Это позволило сформировать в нем сильную личность, способную проявить упорство и терпение для достижения поставленной цели и ценить чужой труд. С десяти лет сын каждые каникулы подрабатывал на автомойке, и, даже когда я стал зарабатывать более чем достаточно, он продолжал сам обеспечивать свои карманные расходы.
– Пап, держи, – вернул из воспоминаний приятный баритон сына.
Он протянул мне бокал красного вина.
С удовольствием пригубив этот божественный напиток и наслаждаясь его послевкусием, я замер, глядя на языки пламени, облизывающие белый мрамор камина. Сделав еще глоток, я, хрустя коленями, опустился в мягкое кресло. Джим сидел в кресле напротив. Мы молча смотрели на огонь и слушали, как мотыльки, летящие на свет наших окон, не щадя себя, бьются о стекла. Где-то в саду надрывался сверчок, исполняя свой из века в век неизменный репертуар. Хайаннис погрузился в сонную тишину, нарушаемую редкими гудками барж и рыболовецких суден, спешащих в Бостонский порт на ночлег. Сквозь огромные панорамные окна гостиной за нами наблюдала темнота.
Я первый нарушил тишину:
– Я подписал завещание. Тридцать процентов получит Джес, остальное – ты, с условием, что ежемесячно будешь перечислять на ее банковский счет по пятьдесят тысяч, не более! – и, зная способность дочери выпрашивать деньги, сделал акцент на конце предложения. – Только умоляю тебя, не поддавайся на ее слезы и уговоры. Я, конечно же, люблю Джесику, но она совершенно не умеет распоряжаться своим бюджетом.
– Пап, ты к чему сейчас затеял этот разговор? – настороженно спросил Джим.
– Рано или поздно нам бы пришлось это обсудить, – пожал плечами я.
Готовясь к разговору, я попытался оградить себя от эмоций и сухо изложить суть завещания, словно имею к нему лишь косвенное отношение.
– И еще, если операция пройдет неудачно, то решай сам, продолжать лаборатории работать или закрывать ее. Посоветуйся с Томом и Георгом, как лучше поступить.
Джим слушал, облокотившись на кресло, не отводя от меня внимательных настороженных глаз. В комнате вновь повисла неловкая тишина. Мы не обмолвились о Броуди ни словом, но, казалось, имя его вот-вот само проступит на стене гостиной, как буквы библейского пророчества на пиру обреченного царя Валтасара.
– Сейчас я понимаю, что поспешил, предав гласности наше открытие. Нужно было просто записать видеообращение, в котором всё объяснить, – с нескрываемой досадой произнес я.
Мои побелевшие пальцы нервно сжимали ножку бокала. Сделав очередной глоток «Шато», я заставил себя немного успокоиться. Джим молчал, сверля меня испытующим пристальным взглядом. Было заметно, что такое поведение его насторожило и сейчас он пытается понять, к чему этот разговор.
– С завтрашнего дня нужно прекратить все телефонные разговоры, касающиеся операции, – продолжил я. – Уверен, что Броуди установит прослушку, если уже это не сделал. У меня будет новый номер для связи с лабораторией.
– Пап, я тут подумал… может, стоит согласиться на предложение Броуди? Рано или поздно трансплантацию мозга коммерциализируют. Так почему бы тебе не сделать это первым?
– Джим, если бы предложение исходило от кого-то другого, я подумал бы над этим. Но брать в партнеры Броуди! Это самоубийство! Он уберет меня сразу, как только я перестану быть ему полезен! А после, если понадобится, истребит весь наш род, чтобы избавиться от возможных наследников в столь прибыльном бизнесе.
– Пожалуй, ты прав. Он хитер и изворотлив, как банда чертей, – в сердцах подтвердил Джим. – Мы в безвыходном положении! И соглашаться нельзя, и отказа он не потерпит.
– Пора спать, утром приедет Роберт, не хочу заставлять его ждать, – сказал я, допивая вино. – Замечательный напиток, жаль, что не вдохновляет так, как «Макаллан», – грустно констатировал я, возвращая пустой бокал на стол.
Поднявшись к себе, я еще долго лежал, глядя в темноту, пытаясь обуздать нескончаемую цепочку мрачных мыслей. Мне пришлось долго ворочаться, выбирая удобное положение. На правом боку я не мог лежать долго, потому что начинала болезненно ныть печень, а на левом – не позволяло спать больное сердце, которое под тяжестью тела трепыхалось, словно птица, пойманная в силок. Чаще всего я спал полусидя. Лишь такое положение позволяло избежать одышки.
Сон никак не шел. Мысли темной массой копошились внутри черепа. Они, как назойливые тараканы, разбегались, стоило лишь открыть глаза. Но, как только усталые веки смыкались вновь, они выползали из потайных уголков сознания и мельтешили снова и снова, рисуя образ то Броуди, то мексиканки. Наконец, усталость взяла верх, и я погрузился в чуткую поверхностную дремоту, в которой незнакомая старуха-мексиканка кормила меня тортильей с гуакамоле, беспрестанно бормоча молитву, а я ел и ел. Вдруг взгляд мой упал на руки, сжимающие лепешку, и я, охваченный ужасом, вскрикнул противным фальцетом: мои длинные ногти были покрыты ярко-красным лаком. Старуха же засмеялась, ее тело сотрясал какой-то демонический хохот, она запрокинула голову так, что не было видно ее испещренного морщинами смуглого лица. Хохот становился все громче, на моих глазах она медленно превращалась в Броуди. И вот уже он хохочет мне прямо в лицо, слегка подавшись всем телом вперед. Затем резко замолкает. Лицо его приобретает зловещее выражение, глаза источают ненависть, он поднимается из кресла, и я вижу, насколько он огромен. В ужасе я задираю голову вверх и понимаю, что превращаюсь в гнома, а Броуди, напротив, продолжает расти, нависая надо мной угрожающей глыбой. Лишь под утро мне удалось забыться глубоким долгожданным сном.
Меня разбудил будильник. Сквозь закрытые веки я ощутил солнечный свет, радостно расположившийся в моей спальне. Щуря глаза, я бросил враждебный взгляд на часы и отключил сигнал звонка. Хотелось натянуть одеяло на голову и предаться дремоте, но чувство уважения к Фредриксону заставило вдеть ноги в тапки и идти пропускать через себя наступивший день.
Утро обещало быть жарким и безветренным, а следовательно, полдень принесет зной и ленивое томление. Я надел приготовленную домработницей Августиной свежую льняную белую рубашку с коротким рукавом и такие же брюки, завершив образ бежевыми замшевыми мокасинами на босую ногу.
Как всегда, завтракая на террасе, проглотил ненавистную овсянку и апельсиновый сок, хотя организм требовал яичницу с беконом, сигару и кофе. Даниэла была в сговоре с Робертом и добросовестно выполняла все его рекомендации относительно моего меню. Правда, это не мешало мне навещать холодильник в ночные часы.
Позвонил Фредриксон и предупредил, что опоздает. Я чертыхнулся, жалея, что не задержался в постели, и отправился в кабинет проверить почту. Ответив на письма и подписав документы, привезенные вчера вечером курьером из корпорации, я уже собрался было спуститься на террасу. Но тут в дверь робко постучали.
– Войдите, – крикнул я, чтоб стоявший за дверью мог расслышать.
Массивная дубовая дверь осторожно открылась, и на пороге появился Рик. Он смущенно переминался с ноги на ногу. Затем, преодолев робость, делая широкие шаги, словно желая оставить на полу как можно меньше следов, парень пересек кабинет и остановился возле стола.
– Доброе утро, мистер Харт. Вот, я купил то, что вы просили, – протянул он запечатанную в конверт сим-карту.
– Привет, Рик. Спасибо, ты меня очень выручил, – я подошел к парню и благодарно пожал его молодую сильную руку.
Зазвонил телефон. Рик тактично поспешил удалиться. По внутренней линии Майкл сообщил, что подъехал Роберт.
Я спустился в холл. Фредриксон был, как всегда, в тщательно отутюженных брюках и рубашке в голубых тонах, лишь ради жаркого дня он сделал исключение, не надев галстук и пиджак. Маленький, субтильный, но при этом невероятно проницательный и талантливый последователь Гиппократа. Внешне он напоминал рыбу. Узкое лицо, круглые глаза с отвисшими нижними веками, взирающие на мир через круглую оправу очков, и маленькие пухлые губы. Лоб его покрывала испарина, он извлек носовой платок из кармана брюк и, вытирая лицо и лысую голову, извинился:
– Привет, Дэн! Такая жара, похоже, все горожане решили пережить ее на Кейпе. Пришлось сорок минут стоять перед мостом, вот и задержался.
– Пустяки, Роберт, – вяло пожимая его узкую ладонь, успокоил я. – Мой пульс за сорок минут нисколько не изменился.
Мы прошли на террасу и расположились в тени на мягком угловом диване. Роберт неодобрительно рассматривал мои воспаленные от бессонной ночи веки. Затем достал из чемоданчика стетоскоп, тонометр и привычным жестом, положив большой палец на внутреннюю часть запястья, стал слушать пульс. Закончив осмотр, он, задумчиво складывая приборы, спросил:
– Как ты сегодня спал?
– Плохо спал, – откровенно признался я, – бессонница изводит.
– Может, назначить легкое снотворное? Твой организм должен отдыхать не менее десяти часов в сутки, – нравоучительным тоном изрек доктор.
– Давай. Сам уже об этом давно думаю, – согласился я.
Роберт достал блокнот и размашистым почерком выписал рецепт. Вырвав заполненную страницу, он протянул ее со словами:
– Завтра улетаю на конференцию в Нью-Йорк, но буду на связи, если что – звони.
Мы выпили по кружке зеленого чая со льдом, обсудили последние городские новости, и Фредриксон уехал. Я же традиционно принялся просматривать свежую прессу, предусмотрительно оставленную Патриком на краю стола.
На террасу забежал мокрый Винчи. Он демонстративно отряхнулся, на секунду создав вокруг себя облако брызг. Собаки умеют это делать по-особенному, начиная от головы волнообразно движения переходят к задним лапам. Следом вошел Джим в мокрых шортах, с полотенцем, перекинутым через шею. Он выглядел как счастливый подросток, первый раз прыгнувший с трамплина, возбужденный и энергичный.
– Устроил сейчас заплыв до каменной гряды. Ты не поверишь: уложился в девять с половиной минут! Это мой рекорд шестилетней давности! – вытирая мокрые волосы полотенцем, делился своим восторгом Джим.
– Молодец, – от души порадовался я за сына, – это всё благодаря твоим ежедневным тренировкам.
Протянув сыну блокнотный лист, на котором был номер телефона, купленного утром Риком, я пояснил:
– Это секретный номер, его будут знать только сотрудники лаборатории, Том и ты. Со своего телефона на него не звони, думаю, Броуди твой номер тоже может прослушивать. В общем, будь начеку, – предупредил сына.
– Понял, отец, – кивнул Джим и взглянул на наручные часы. Они показывали начало двенадцатого.
– У меня назначена встреча в Даксбери. Пожалуй, пора собираться, – сказал Джим, покидая террасу.
И уже через плечо бросил:
– Передавай привет Кэрол.
«Ах, да! Кэрол!» – я перевел взгляд на часы. До встречи оставался почти час. Солнечные лучи, прогнав тень, незаметно перебрались на диван, претендуя на мое место. Нестерпимо захотелось закатать брюки и пройтись по воде вдоль береговой линии.
Я нажал на кнопку звонка, расположенную на стене рядом с диваном, через минуту на террасе появился дворецкий.
– Я спущусь к океану. Когда подъедет мисс Новак, позвони, сотовый будет при мне, – предупредил я его.
Затем, взяв со стола выписанный Фредриксоном рецепт, протянул его Патрику:
– И еще, нужно в аптеке купить вот этот препарат.
Дворецкий принял его, молча кивнул и удалился.
Спустившись к океану, который находился всего в сорока метрах от дома, я снял мокасины, чувствуя, как песок приятно греет, но не обжигает ступни. Августовское полуденное солнце еще не вошло в зенит, но я всё же счел нужным надеть красную бейсболку с логотипом «Boston Red Sox» и солнцезащитные очки. До колена подвернув брюки, я по щиколотку вошел в воду, немного постоял и, отдавшись на милость легкому бризу, не спеша направился вдоль берега.
Винчи, визгливо тявкая, распугивал чаек, которые собирали выброшенных волной на берег моллюсков. Пес не меньше меня любил такие прогулки вдоль океана. Периодически он что-то находил и зарывал в укромном месте. Я с улыбкой наблюдал за его занятием и терпеливо ждал, когда он закончит.
Винчи… Я назвал его в честь Леонардо да Винчи за не по-собачьи умные глаза. Семь лет назад осенью я приехал на кладбище к могиле Хелен. Это была очередная годовщина дня ее смерти. Моросил дождь. Возле плиты со свежей могилой я увидел Винчи. Беспородный рыжий пес лежал на земле. Он был мокрый, его била крупная дрожь. Я присел возле него и протянул руку. Пес поднял на меня полные слез глаза. Никогда прежде не видел, как плачут собаки. А он плакал. Я заговорил с ним. Он внимательно слушал мой рассказ о Хелен, о моем одиночестве и о том, как мне нужен друг, такой вот, как он, друг. Пес позволил себя погладить. Я обратил внимание на его впалый живот. Он явно голодал уже не один день. Я позвонил водителю и попросил купить пару гамбургеров и принести мне. Прошло минут пятнадцать, а я всё говорил и говорил, перебирая пальцами шерсть животного. Ноги мои затекли, колени ныли.
Наконец, еда была доставлена и пес с жадностью всё проглотил. Пока он ел, я прочел надпись на плите. Хозяином собаки оказалась пожилая дама, по всей видимости одинокая, если после ее смерти о собаке оказалось некому заботиться. Я позвал пса с собой, и он, поверив мне, последовал за мной. Ткнувшись холодным мокрым носом в руку, Винчи вернул меня из воспоминаний. И мы последовали дальше.
Вода всегда манила меня к себе, и если бы не мои математические способности, обрекающие на участь конторской крысы, то, без всякого сомнения, я бы связал свою профессиональную деятельность с океаном. Вероятно, отцовская мечта передалась мне на генном уровне.
Ступни утопали в песке. Каждая клеточка кожи радовалась прохладным объятиям Атлантического океана. Легкая рябь на воде сопровождалась кротким шорохом камней, трущихся друг о друга под шипение кромки тающей пены. Я наслаждался этим пьянящим состоянием умиротворения. Первые минуты голова была свободна от каких-либо мыслей, потом промелькнуло, что, возможно, последний раз вот так бреду, рассекая ногами воду, и радуюсь гармонии в душе, что все мои близкие живы и здоровы и я тоже пока жив. Жив! Как мало, оказывается, надо для счастья: просто понимать, что наступил новый день, а ты по-прежнему жив! Глупец, я так спешил жить! В детстве ставил своей целью быстрей вырасти и обрести независимость в принятии решений; в зрелом возрасте хотелось, чтоб хмурый дождливый день поскорее закончился. А сейчас одно желание – чтоб в груди раздавался равномерный доверительный стук сердца.
Я устремил свой взгляд вдаль, туда, где белые песчаные дюны встречались с куполом неба. Я любил Бостон с его благородным величием, но Хайаннис я просто обожал! Здесь всё живет в ином неспешном, размеренном ритме. Цветущие в мае дюны, заросли вереска, луговые топи, гнезда чаек в траве, стаи мигрирующих птиц – всё это наполняет бытие Кейп-Кода невероятным умиротворением. А какие в этих местах туманы! Их белизне может позавидовать даже Антарктида со своими чистыми снегами.
Я научился чувствовать все оттенки Атлантического океана. От серо-зеленых в зимние морозы до черной пучины во время шторма, когда каскады осатаневших волн, словно ружейные залпы, палят по берегу. В такие минуты чувствуешь невольное волнение, передаваемое душе самой природой. Нет, оно не пугает. Оно вызывает благоговейный пиетет к его силе.
Я часто разговариваю с океаном. Посылаю ему мысленно или же вслух, не важно как, свой вопрос. И волны шепчут мне ответ. Нужно лишь набраться терпения и ждать. Спустя какое-то время обертон отрывистых всплесков позволит уловить шепот, который доносит стихия.
Вдали на черном камне, торчащем из воды, я заметил орла. Раскинув широко крылья, словно на гербе Америки, он сушил их после удачной охоты на рыбу. Крупная птица с темно-коричневым туловищем и абсолютно белым хвостом, шеей и головой. Этого орла мне доводилось часто видеть на побережье во время утренних прогулок. Он наводил страх на местных куликов и чаек. Почему-то на ум опять пришел Броуди. Я тяжело вздохнул.
Погрузившись в свои гнетущие мысли, я не заметил, как добрел до скал, находящихся в двух километрах от моего дома. Я повернулся, чтобы поспешить обратно, на ходу вынимая телефон из кармана брюк. Входящих вызовов не было. Я вернул его обратно и устремил взор вперед. Навстречу мне двигалась женская стройная фигурка в белом, с длинными светло-русыми волосами, игриво перебираемыми ветром. Она была примерно в полукилометре, и я не мог различить ее лица, но стать, изящный изгиб спины выдавали в ней Кэрол.
Улыбаясь, мы шли навстречу друг другу, и, когда до Кэрол оставалось чуть больше пяти метров, я подал голос:
– Это вы, Кэрол! – с наигранным облегчением воскликнул я. – А я уж подумал, что настал мой час и ангел спустился за мной с небес.
Девушка, действительно, очень напоминала ангела. Солнце платиной отражалось от ее пшеничных волос. Светлые хлопковые брюки плотно облегали длинные ноги, а белая шелковая блузка трепетала вокруг тонких рук и талии. Я обратил внимание, что Кэрол не надела бюстгальтер: нашитые на уровне груди карманы блузки не могли скрыть слегка выступающие сквозь ткань соски.
– Добрый день, мистер Харт, – улыбнулась девушка, щурясь сквозь коричневые стекла очков, – далековато вы забрались.
– Здравствуйте, Кэрол, – ответил я, – только не подумайте, что пытался от вас сбежать.
– У вас бы это и не получилось. Я быстро бегаю, – уверенно парировала девушка.
– Даже не сомневаюсь в этом.
Мы шли рядом. Обращаясь к ней, мне приходилось неловко задирать голову вверх: Кэрол была на полголовы выше. Не могу сказать, что я совсем уж маленького роста. В молодости моя макушка достигала уровня ста семидесяти сантиметров. Однако годы, проведенные за чтением книг, согнули мою спину так, что сейчас держать ее ровной уже не представлялось возможным. И всё же я периодически делал попытки.
– Расскажите немного о себе. Новак – это же польская фамилия? – поинтересовался я скорее для поддержания беседы, и так зная ответ на этот вопрос.
– Да, я родилась в Польше, в маленьком городке Влощова, и жила там до двенадцати лет.
– У вас совсем нет акцента, присущего иностранцам.
– Акцент был, да еще какой! В университете пришлось много работать над артикуляцией и дополнительно заниматься с преподавателем по чистоте произношения.
– Почему же вы переехали в Америку?
– Мой папа – физик, доктор наук. Его пригласили в Бостон преподавать. К тому же я занималась гимнастикой, показывала хорошие результаты и нуждалась в более квалифицированном тренере. Большой город обещал новые возможности в развитии моих данных. Но в четырнадцать лет я получила травму спины, пришлось уйти из спорта.
– Вот откуда у вас осанка, словно у прима-балерины. Моя внучка выбрала фигурное катание, думаю, это тоже полезный вид спорта для девочки. И как вас приняла Америка?
– Первый год в Бостоне стал для меня сущим адом! Я плакала каждый вечер. Обливалась слезами от бессилия и одиночества. Дети бывают очень жестоки, особенно в подростковом возрасте. Английский давался с трудом, я стала хуже учиться, замкнулась в себе. В классе была одиночкой, не допущенной в стаю. Писала слезные письма подругам в Польшу и вынашивала план побега обратно во Влощову. И если бы не первая любовь, неизвестно, чем бы все закончилось. Его звали Алекс. Ему тогда было двадцать два, а мне шестнадцать, – лицо девушки озарилось нежным свечением. – По четвергам его музыкальная группа выступала в местном ночном клубе. Он играл на гитаре и солировал. Я увидела его и пропала! Голубые глаза, пепельно-русые волосы и просто невероятной красоты ямочки на щеках. Он был известен тем, что легко ввязывался в драки без причины, отличался резкостью и вспыльчивостью. Но все его минусы сквозь призму влюбленности казались плюсами. Я грезила им, придумывала всевозможные варианты нашего знакомства, что спросит он и что на это отвечу ему я. Обязательно хотелось поразить его своим остроумием. И тогда в моей влюбленной голове созрел план. Со страстью неофита я принялась учиться игре на гитаре. Сейчас этот порыв кажется странным, но тогда меня мучила неуверенность в собственной привлекательности. Длинная, нескладная, рефлексирующая девица пубертатного возраста. Да вокруг него крутились сотни таких же как я! Умение хорошо играть на гитаре, по моим расчетам, должно было выгодно выделять меня на фоне его фанаток.
Любуясь чеканным профилем девушки, я внимательно прислушивался к ее смягчившемуся от воспоминаний голосу. Пряди волос, волнуемые ветром, прилипали к помаде на губах. Она смущенно отбрасывала их в сторону рукой.
– Должна уточнить, – продолжила свой рассказ Кэрол, – это была рок-группа, что, естественно, наложило отпечаток на мой внешний вид. Меня несло, словно сухой лист по водосточной трубе. Я падала вниз и упивалась этим падением. Кожаная мини-юбка, куртка в металлических заклепках, ботфорты выше колена и сигарета в зубах. В итоге Алекс заметил меня и даже пригласил на репетицию группы. Там-то я и сразила его наповал, небрежно наиграв на гитаре одну из его песен. Мы начали встречаться. У меня словно крылья за спиной выросли! Я была абсолютно счастлива! Мы строили планы на дальнейшую совместную жизнь. А через год, как в заурядном фильме, я застала его со своей лучшей подругой. Мой мир померк. Пустота и разочарование накрыли с головой. И тогда, зная о его стремлении к мировой известности, я в сердцах бросила, что он неудачник и никогда не прославится, а вот я обязательно стану медийным лицом! Заявив это, я бросилась штурмовать актерские школы Массачусетса. Но очень скоро выяснилось, что лицедейство не мой конек. Тогда попытала свое счастье в журналистике и поняла, что это и есть мое призвание. Если бы не злое отчаяние, охватившее тогда, вряд ли мне хватило бы куража, чтобы достичь всего того, что я имею сейчас.
Девушка замолчала, отвернувшись к океану. С восхищением, смешанным с грустью, я любовался ее золотым нимбом волос, сияющих на солнце. Я вдруг увидел перед собой девочку с раненой душой.
– Алекса уже нет в живых, его погубили наркотики, да и я давно его простила. Ведь он подарил мне не только первую любовь, благодаря ему я смогла понять, почувствовать и наконец полюбить Америку.