Полетим… и мы – полетели…

Вовка. Полог

Мы крадемся…., две тени… меж высоких деревьев, под ногами хрустят сухие сосновые иглы, разводя руками бархатную тьму, словно прибрежную речную воду… два отчаянных пловца ныряем в эту тьму – собравшись с духом, два сердца стучат в унисон, впереди старый деревянный забор, за ним то, что встречают отважные герои в страшных сказках. Мы дети, мы верим в сказки. Мы дети, мы верим, что страшное не может случиться с нами, оно всегда по ту сторону забора… за пределами сознания или осознанного мира. Мы, это я и Вовка. И это воспоминания моего детства…. Они похожи на корабли… бороздящие глубины времени, твоего или моего, они всегда внутри, но иногда выплескиваются наружу и становятся чем-то вполне материальным.

*

Я думаю, что некоторые люди похожи на корабли. Их прибытие в твой порт – важнейшее событие дарованное жизнью. Не всегда ты это осознаешь сразу. Иногда для этого нужны годы, чтобы повзрослеть, поумнеть, наконец – набраться жизненного опыта и понять – однажды…. что ты потерял когда–то… или приобрел, ведь такой человек – корабль навсегда оставляет в тебе след своего пребывания, отпечаток своего уникального мира, образ – настоящего человека, которого ты потом неосознанно ищешь остаток жизни.

Вовка был для меня таким человеком… Его образ – образ верного друга детства: веселого шалопая одиннадцати лет от роду, импульсивного, любящего всевозможные тайны, знающего и умеющего рассказывать такие истории, от которых ветер в волосах, мурашки по телу, и кажется, что черта между миром взрослых и детских фантазий безмерно тонка, стоит лишь набраться смелости, и сделать шаг…

Как сейчас помню – круглолицый и черноглазый – похожий на цыганенка, гуттаперчевый и подвижный как ртуть, улыбчивый, искренний и отважный, все это мой Вовка…

Мы вместе сосланные уставшими родителями в пионерский лагерь на все лето, осваивали эту неведанную территорию как чужую планету, или незнакомый мир, прозванный в нашей реальности – «Лесной поляной». «Лесная поляна» (типовой панельный корпус – отпечаток советского конструктивизма с палатами на четыре и десять человек, просторной светлой столовой и актовым залом, где проходили пионерские линейки под стук барабанов и пение горна) она уже порядком обветшалая и по современным меркам убогая имела огромное для детского восприятия преимущество, так как находилась посреди настоящего соснового леса – в самой его гуще, будучи гармоничной его частью, или единым целым.

Так, огороженное дырявым забором пространство, мало отличалось от того, что было за ним: все тот же лес с зарослями колючей малины, кустами черники и земляники, огромным пирамидальным муравейником, золотыми корабельными соснами поющими от касания ветра, потаенными ложбинками – заросшими слоноподобными лопухами и папоротником, и остатками старых – уже полусгнивших строений – одно из которых когда-то было открытым деревянным театром, а другое – складскими помещениями. В общем лес был, а поляны, по сути – не было, мы жили в плоском панельном двухэтажном каменном доме в лесу.

В нашем лесу, кипела настоящая жизнь. Здесь кроме нас пионеров, и приставленных для присмотра вожатых – воспитателей, водились обыденные – бесстыжие рыжие белки, достаточно упитанные – пугливые палевые зайцы, разношерстные и разнообразные в нелепом скрещении генов – безумно добрые бездомные собаки, которых мы регулярно подкармливали сквозь щели проломленного и обветшалого забора недоеденными котлетами и ворованным с кухни хлебом, смело трогая детскими розовыми ладошками их горячие носы, и свалявшийся от грязи собачячий мех.

Была здесь и своя – потаенная – скрытая от мира взрослых жизнь, вошедшая в местный детский фольклор и ночные кошмары тех, кто умудрился случайно или вполне преднамеренно встретиться с ней наяву.

Ты можешь в это не верить…. Я верил когда-то, а потом забыл, когда стал взрослым, или просто перестал верить, но так и никому не рассказал….

Не знаю почему, мы никогда не рассказывали взрослым: ни вожатым-воспитателям, не своим родителям, о «черном волке» и «человеке в сером плаще».

О черном волке знали немногие из нас, и никто и никогда его не видел, хватало простого ощущения присутствия этой темной сущности в пределах данной Эйкумены. «Черный волк», возможно по определению – рожденный детскими страхами темноты и неизвестности, он был сгустком прожорливой и опасной тьмы, первобытным кошмаром или просто – глупой страшной сказкой, придуманной кем-то – когда-то, если бы не те же прикормленные нами бездомные собаки… Иногда, когда, мы с Вовкой или другие ребята тайком гуляли вдоль забора перед отбоем или уже после отбоя – потихонечку выбравшись из окон своей палаты, пока взрослые спали, …. Иногда, мы неожиданно, чувствовали порыв холодного ветра в лицо, как удар мокрым полотенцем. И дружелюбные собаки, при встрече нас всегда искренне виляющие своими нелепыми хвостами, вдруг начинали жалобно поскуливать и лаять на темноту, мы тут же брали ноги в руки, и, давя в себе панический постыдный девчачий визг, бежали – крепко взявшись за руки, туда, где мир взрослых обещал защиту, туда где был свет фонарей, помогая друг – дружке карабкались в окно своей палаты, щелкали задвижкой, а на полу у самого окна рисовали кусочком специально припасенного белого мела прямую черту, за которую как мы искренне верили не должно и не может проникнуть никакое зло, в том числе «черный волк». Почему «черный волк», не знал ни кто из нас, это имя передавалось из уст в уста, из смены в смену, от отбывающих, к новичкам, по большому секрету. Нам передал этот секрет Егор, рыжий такой, вихрастый – серьезный пацаненок, примерно нашего возраста. Не знаю, почему из всех вновь прибывших он выбрал именно нас двоих, но эта тайна сплотила нас с Вовкой, заставив держаться вместе, прикрывая спину друг – друга, после того как назвавшийся Егором убежал и заскочил в отбывающий домой автобус под ругань вожатых-воспитателей и веселое улюлюканье других ребят.

Егор говорил, что «черного волка» можно было только ощутить…., но не увидеть. От этого он не менее, а может быть, еще более, казался по настоящему – опасным и страшным…, этот «черный волк», а вот «человека в сером плаще» видели с десяток наших ребят, его видел и Вовка, но больше всего «человек в сером плаще» любил показываться девочкам. Обычный на первый взгляд, среднего возраста и невысокого роста мужчина, с большой проплешиной на голове, с блеклыми какими – то – бесцветными волосами и белесыми рыбьими глазами. Он говорил низким ласковым голосом, и казалось, словно паук заманивает тебя в свою паутину, шевеля узкими бледно-розовыми губами. А в самый неожиданный момент, он распахивал свой плащ… Девчонки, говорили, что там у него лошадиные ноги, с копытами и хвост (они верили, что он черт, тот которого они сами вызывали на ночь, чтобы задать эти «важные женские вопросы» или загадать желание). Вовка уверял, что, под плащом «серого..» – просто тщедушное голое тело, как у обычного мужика в бане и ничего интересного или ужасного. Но все равно «человек в сером плаще» был злом, мы конечно не понимали этого, но чувствовали как «черного волка», он был существом той же природы, опасностью, что таится там за забором, то о чем не принято говорить со взрослыми… Почему? Потому что они все равно не поверят, будут смеяться над твоими «пустыми» страхами, а если вдруг на секунду поверят, то, наверное, испортят всю сказку… ведь жизнь в лагере была похожа на сказку, ту что иногда нам читали на ночь родители. А нам, так хотелось прикоснуться к этому самому сказочному инобытию, именно для этого мы строили тайные убежища в развалинах открытого театра из старых досок, фанеры и кусков полиэтилена, устраивали опасные экспедиции за забор до отбоя и после…, а еще… искали настоящий клад.

Клад… наши вожатые-воспитатели – две девчонки девятнадцати лет – казавшиеся тогда нам ужасно взрослыми – Лена: медлительная, молчаливая и временами угрюмая, белобрысая, худая с голубыми глазами, и множеством веснушек, безумно начитанная, и наверное от этого умная, и Настя: толстушка брюнетка, веселая стремительная в движениях и выдаваемой ей информации, крикливая, но чрезвычайно добрая с нами «вождями краснокожих» рассказывали как то перед отбоем, что когда-то, когда, наш лагерь был закрыт (точнее законсервирован) на зиму, здесь прятался ограбивший кассу местного завода преступник. А когда его задержала милиция, денег, по тем временам огромную сумму, в полмиллиона рублей при нем не нашли. Говорят, что он их спрятал, где – то здесь, правда деньги безуспешно искала милиция с собакой (настоящей немецкой овчаркой) и местный сторож – пьяница Семеныч, но безуспешно…, это самое безуспешно только добавило нам пылу.

Конечно эти полмиллиона мы тоже не нашли, но сколько было веселья, сколько азарта и трепетания детской души от возможности чуда во время специально организованных нами поисков. В одной из лесных ложбинок мы с Вовкой с помощью двух совков для мусора откопали древний чугунный сейф с имперскими орлами на дверце – совершенно пустой – непонятно каким образом оказавшийся здесь и ни кем, не обнаруженный до нас, а в другой лесной ложбине мы наткнулись на залежи настоящей белой глины, из которой потом лепили различные забавные фигурки (гномов, с неприличными частями тела, птиц, драконов, самоходки и танки) и даже пытались обжигать их для крепости на костре. Пока не были пойманы тем же сторожем Семенычем, и справедливо получили по ушам…, и свою долю отборного мата, от этого седого горбуна, вечно шлявшегося по территории лагеря в грязном бежевом дождевике, кирзовых сапогах и под шафе.

Семеныч – одна из живых легенд «Лесной поляны» – притча во языцех…, говорят, что когда то он был директором нашего пионерского лагеря, но начал спиваться и с директорской должности докатился до сторожа. Причин сей человеческой трагедии, по словам словоохотливой работницы кухни – тети Дуси, носившей забавное прозвище Дульсинея за любовь к трагическим и романтическим историям было две. Однажды, Семеныч вернулся к себе в частный дом, где жил вместе с женой и увидел, что то горит. Он бросился внутрь, чтобы спасти жену. Но у него ничего не вышло. Более того, с потолка сорвалась горящая балка и серьезно повредила ему спину. После чего Семеныч и стал горбуном. Доблестная пожарная команда вытащила Семеныча из горящего дома. А он, этого вовсе не хотел. Поэтому и запил…. По второй версии Дульсинеи, более экзистенциональной, конечно тогда я еще не знал смысл этого слова, Семеныч запил от простого человеческого страха, страха – все потерять: дом, жену, здоровье, или еще что – то важное… потерять вдруг все по воле случая без каких либо явных причин…

Мы никогда не злились на Семеныча, как бы он не кричал и не раздавал оплеухи, мы не считали его злым, это просто был человек пустоты, он всегда носил с собой свою пустоту, был частью ее, всегда появлялся как будто из пустоты и затем, сделав свое дело, исчезал в ней. Конечно, мы не знали и не понимали всей сути происходящего, просто чувствовали, что все происходит именно так, изредка глядя в его глаза……в которых погас солнечный свет…

*

Мой солнечный Вовка, регулярно искрился светом и всевозможными забавными идеями. О чем? Конечно о том, какую авантюру затеять в этот день, и как учудить. Но иногда он темнел и уходил глубоко в себя, словно проваливаясь в серое безмолвие осеннего неба, не позвав меня с собой и потом, забившись в какой-нибудь пыльный угол, плакал без слез, как это умеют делать взрослые битые жизнью мужики. Дело в том, что его родители собирались развестись. Хотя мне было одиннадцать лет, я рос довольно беззаботным, как сейчас понимаю – задержавшимся в раннем детстве ребенком, поэтому для меня слово – развод было чем – то непонятным, достаточно эфемерным. Это было не со мной, и с присущим многим детям эгоизмом, я не понимал всей Вовкиной трагедии, уверяя его, что они взрослые, поэтому – мудрые люди, и обязательно помирятся. Вовка мне в этом вопросе не доверял, видимо понимал и знал больше… чем я, был чуточку взрослее.

Конечно же, мы поклялись однажды, что будем как братья и даже разрезав кусочком бритвенного лезвия друг-дружке правые указательные пальцы, смешали свою кровь. Подтвердив сию клятву. Было больно. Но по настоящему больно было потом… Мы оба, уже без стеснения, ревели навзрыд, когда за Вовкой неожиданно – за три дня до окончания лагерной смены приехал на мотоцикле «Ява» отец – весь одетый в кожу черный человек в алом мотоциклетном шлеме, лицом очень похожий на Вовку только постаревшего на двадцать лет. Мы долго не могли разжать руки, протянутые для прощального рукопожатия. Потом мы обнялись крепко, на клочке разлинованного листа из блокнота я написал Вовке свой адрес (в г. Перми, это город в котором мы оба живем), он не мог дать мне свой адрес, потому, что должен был жить теперь только с отцом по новому неизвестному еще адресату. Только теперь, я понимаю, всю ненормальность этой ситуации. По суду Вовку бы никогда не оставили с отцом, скорее всего, отец его просто выкрал, без ведома матери. Но, это я понимаю только теперь. Тогда для меня вся эта история была непонятна. Я просто грустил, и ждал с нетерпением первого Вовкиного письма….. Но он так мне и не написал…, по крайней мере, я тогда так подумал, и даже долго обижался. Но быстро забыл о нашей дружбе, уже через год….

И только десять лет спустя, занимаясь ремонтом, за купленным еще моей бабушкой шкафом в прихожей я нашел обещанное Вовкой письмо…. Как оно оказалось там было непонятно, мама и сестра уверяли, что никогда его не видели, а мой отец и дед к тому времени умерли и не у кого было узнать правду. Мне стукнул двадцать один год, здоровый парень, но прочитав это письмо я по настоящему заплакал, не понимаю, возможно, от обиды, может быть от того, что вспомнил Вовку и понял, что за прошедшие десять лет у меня никогда не было такого настоящего друга и возможно уже не будет…..

Он написал немного:

«Здравствуй дорогой друг Кирюша. Живу хорошо, встречаюсь с Юшковым Серегой, он живет близко со мной. Напиши как дела, как живешь. Пиши письма я буду их ждать…

Твой друг Вова…»

Всего несколько строчек неровным детским почерком, но от этого письма веяло настоящим теплом, оно как будто искрило истинным солнцем. Читая его, я думал, что больше никогда не увижу своего настоящего друга…. Но все же, встретился с ним в одном из своих снов.